|
|
||
десь дан цельный историологический взгляд на двухтысячелетнюю историю Германии. Включена главой в "Германскую одиссею". | ||
Ниже показана схема германской истории, в которой развернут "дневной" или третий "макроцикл" дорийско-фракийско-"ясторфско"-германской истории. "Макроцикл" включает четыре "макросезона" - "больших цикла". "Большие циклы", в свою очередь, состоят из четырех "больших сезонов" - "средних циклов".
| "Возврат" фракийцев и начало "дневного макроцикла" германцев | ||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| -11 | МАКРОВЕСНА | 757 | ||||||
| -11 | большая весна | 181 | большое лето | 373 | большая осень | 565 | большая зима | 757 |
| 757 | МАКРОЛЕТО | 1525 | ||||||
| 757 | большая весна | 949 | большое лето | 1141 | большая осень | 1333 | большая зима | 1525 |
| 1525 | МАКРООСЕНЬ | 2293 | ||||||
| 1525 | большая весна | 1717 | большое лето | 1909 | большая осень | 2101 | большая зима | 2293 |
| 2293 | МАКРОЗИМА | 3061 | ||||||
| 2293 | большая весна | 2485 | большое лето | 2677 | большая осень | 2869 | большая зима | 3061 |
| Конец "дневного германского макроцикла" и начало "вечернего" | ||||||||
Германский "большой цикл" и цикл греческий совпадают. Но германцы отстают от греков и греко-фракийцев на один "макросезон". В I - VIII веках греки находились в "макролете", а германцы в "макровесне". Случайно это или нет?
Не случайно. Ведь германцы это те же греки. Или дорийцы. А точнее, они фракийцы - даки и геты. Все эти нации являются носителями одного и того же общинного кода.
"Большой греческой зимой" II - I веков до н.э. в Европе, взмученной македонцами, галлами и римлянами, на основе ясторфской культуры, распространившейся на обширных территориях Средней, Восточной и Юго-Восточной Европы, образовалась германская нация. Появилась огромная страна - Свевия, и тесно связанная с нею Гетия-Дакия, вместе занимающие пространство от Дуная и Черного моря до Рейна, Северного и Балтийского морей.
В это время и сложились первая форма германской нации - свевская (свебская). Правильнее сказать, свевы были взвесью кельто-германских племен, постепенно сепарирующейся на верхний - германский и нижний - кельтский, слои. В Дакии "дунайские германцы" были переплетены с родственными им гетами и даками. Всем этим утверждениям есть множество, пусть противоречивых, но позволяющих увидеть общую картину, подтверждений:
"В сведениях Диона Кассия содержатся данные и о свевах, и о даках, что заставляет предполагать соседство обоих народов. Дион писал об играх, которые давал римскому народу Август по случаю Актийской победы над Антонием: на арене цирка пленные даки и свевы боролись в кулачном бою. Относительно свевов Дион сообщает, что они являются кельтами. Даки же своими нравами и обычаями принадлежат к скифам. Свевы обитают на берегу Рейна, хотя многие другие племена, поясняет Дион, называют себя принадлежащими к народу свевов. Даки же обитают на берегу Дуная. Это сообщение Диона подтверждает значительность объединения свевов и указывает также на их местоположение, поскольку свевы в его время оказываются и на Рейне, и по соседству с даками. Можно считать их одним народом - свевами, часть которого продвинулась далеко на запад, к Рейну" (Колосовская Ю. К.).
И далее: "Для Страбона свевы - это племена, о которых "говорят, что они германцы". Эта оговорка заставляет сомневаться, были ли они германцами на самом деле. Свевы, продолжает Страбон, самое большое племя, к ним примыкает земля гетов. На границе с гетами был расположен Герцинский лес, который берет начало близ истоков Дуная. Занятая свевами территория простирается от Рейна до земель гетов. В сообщении Страбона речь идет о свевах, которые достигли Рейна при Цезаре, а также о тех, которые остались дома и сами себя назвали свевами. Вся народность свевов занимала пространства от Рейна до владений даков. Названный Страбоном Герцинский лес является обширным лесным массивом южной Германии, тянущимся до Карпат. А это заставляет считать, что под властью свевов действительно находилась обширная область Европы вплоть до земель даков" (Колосовская Ю. К.).
О даках: "В этот мир племен Центральной и Юго-Восточной Европы I в. н.э. составной частью входили и племена даков. Они сыграли немалую роль в войнах придунайских племен, под ударами которых пало на Дунае кельтское сообщество бойев. История даков, как уже говорилось, была также связана и со свевами, а именно с той их частью, которая издавна принадлежала к народам внутренней Германии; Тацит назвал их народами "истинными и древними". Жизнь даков доримского времени остается, к сожалению, почти неизвестной, хотя, несомненно, она была схожа с историей соседних народов: свевов, семнонов и лугиев" (Колосовская Ю. К.).
Определилась ценностная основа германцев, как свободных и воинственных людей (тех же дорийцев), подсознательно устремленных к греческому идеалу Одиссея-странника и воина. Одиссей только в движении обретает себя, обретая свою судьбу. В возвращении домой видит конечную цель, но живет здесь и сейчас.
Их ценностная система: в политическом устройстве - это партикуляристская империя эллинистического образца; их личностный вектор - это Одиссей странствующий, открывающий мир и возвращающийся; их социальный мир - то, что можно назвать "экклесиальностью", "народностью" или верховным правом народного собрания.
Напомним схему "макровесны" в "средних циклах":
|
- 11 |
"М А К Р О В Е С Н А" |
757 |
||||||
|
-11 |
"большая весна" |
181 |
"большое лето" |
373 |
"большая осень" |
565 |
"большая зима" |
757 |
Есть что-то магическое в имени Ариовиста - первого, известного истории, вождя германских племен. В этом имени словно слились воедино дух греческих богов и дух эпохи великих переселений народов. В нем словно вихрь и крушение эпохи!
Ариовист был разбит Цезарем и бежал за Рейн вместе с остатками своего войска. Римское государство в то время уже приближалось к вершине своего могущества, а младенческий германский дух цепкой ручонкой Геракла ухватил его за шею и "чуть было" не задушил.
С тех пор мир на востоке за Рейном становится германским. Римляне, хоть и не сразу, это признают. Мир к западу от Рейна перестает быть галльским. Он становится римским. Эпоха галльских побед закончилась еще в III веке до н.э. Наступила галльская "макрозима", которая продлится с конца II до н.э. до середины VII века н.э. Поэтому великое галльское племя сначала подпадет под господство римлян и германцев, а потом - только германцев.
Но уже в VII веке проснувшиеся галлы дали отпор наступавшим из Испании арабам. Они составили основу боевой мощи и элиты предфранцузского общества, которое осознало себя в этом веке чем-то иным, выделенным из германского мира:
"Итак, что было главным в двухвековом меровингском эпизоде нашей истории? Быть может, тот медленный, молчаливый процесс, в результате которого галло-римское и франкское общество слились воедино? Смешение двух этих обществ происходит "при дворе, в графствах и епископствах, в деревнях...". Могилы на кладбищах уже ничем не отличаются друг от друга. Мало-помалу была достигнута та гомогенизация двух культур, двух народов, которая, бесспорно, способствовала общему прогрессу Галлии" (Ф. Бродель).
В имени и делах Карла Великого во второй половине VIII века слились силы "большевесенних"
германцев и галлов. Империя Карла не стала империей великой германской нации. Это была
империя двух наций-общин: более зрелой, но только что очнувшейся от 150 летней спячки,
германской и молодой, обновленной, уже более столетия бодрствующей галльской. Франки-германцы
не могли не утонуть уже в VI веке в галльском
демографическом море:
"Франков было, возможно, примерно 80000 человек, бургундов - 100000, вандалов - 20000
(когда они пересекали Гибралтарский пролив, их было примерно 80000), и остальных не больше.
Столкнувшись с населением, достигающим многих миллионов человек, они не могли не подпасть под
действие закона численности. Анри Пиренн любил повторять, что варвары варваризировали Империю,
но утонули в массе ее населения, утратив свой язык и переняв латынь и романские языки, утратив
свою религию и переняв христианство" (Ф. Бродель).
Италийцы во времена империи Карла Великого все еще находились в "макрозиме" и спускались
к низшему уровню своей активности в 853-1045. Поэтому в это время, несмотря на возрождение
идеи Римской империи, италийцы, как и папский Рим, либо следовали в фарватере политики
германско-галльской империи, либо влачили "растительное существование" под германцами,
византийцами, норманнами и сарацинами, кроившими - делившими Италию.
Но вернемся во времена Римской империи. Через сто пятьдесят лет после Ариовиста римляне и
фракийцы-германцы, а точнее даки, в союзе с "дунайскими германцами" (тоже свевами), вновь
столкнулись в бескомпромиссной войне. На этот раз это произошло не на берегах Рейна, а на
берегах Дуная. Римляне столкнулись уже не с "позднезимними" германцами, как во времена
Ариовиста, а с германцами, находящимися в середине "большой весны". Сами римляне уже вступили
в свою "большую зиму". Таким образом, соотношение сил национальных общин существенно
изменилось. Римляне "в духе" существенно ослабли, а даки и германцы усилились.
Римляне и на этот раз смогли победить германцев. Но траянские войны (войны императора Траяна)
в Дакии и Персии стали последними крупными завоевательными войнами Римской империи. Эти войны,
несмотря на формальную победоносность, закончились пирровой победой. Уже через несколько
десятков лет римляне начали отступление из Дакии, отступая перед усиливающимся напором
германских племен.
Последующие войны для германцев уже не были войнами защиты, они стали наступательными
войнами.
Германское имперское пространство, появившееся на месте Римской империи, стало воплощением
идеи империи Александра Македонского, не просто терпимой к чужим культурам, а призванной
к служению культурам завоеванных народов:
"Плутарх пишет очень хорошо: "Его намерением не было пройти и опустошить Азию, как сделал бы
глава разбойников, ни грабеж и разорение для неожиданного удовольствия добычи, как со временем
Ганнибала делала Италия... его воля была такова, чтобы сделать всю обитаемую землю подчиненной
одному разуму и всех людей гражданами одного и того же полиса и одного и того же правительства.
Вот причина, почему также он изменял свою одежду. Он хотел, чтобы, если бы великий бог,
который послал душу Александра сюда, на землю, отозвал ее вдруг к себе, чтобы в этом случае
имелся только один закон, который и царствовал бы над всеми живущими, и чтобы весь этот свет
управлялся одной и той же справедливостью, как освещался одним светом. Вот поэтому первый
замысел и первое намерение его экспедиции и показывают, что у него была цель истинного
философа, который совсем не был завоевателем ради удовольствия и огромных богатств, а ради
того, чтобы создать всеобщий мир, согласие, единство и общение всех людей, живущих вместе
на земле" (А. Боннар).
Не случайно "самым популярным античным героем в средние века был Александр Македонский,
вдохновитель целого романного цикла; он побывал и на дне морском, спустившись туда в
батискафе, и на небесах, куда его подняли два грифона. Рядом с ним стоял Траян, обязанный
свои спасением некоему милосердному деянию, о котором сообщает "Золотая легенда" (Ле Гофф).
Символическая пара: Александр и Траян! Один носитель жертвенного греческого, другой -
жертвенного римского духа.
На этом пространстве не было предусмотрено единого города-центра, куда бы, как и в Рим,
"вели все дороги". Отношения здесь строились не через отнесение всех норм и действий в
обществе к единым абстрактным принципам, а через систему свободных (уникальных, партикулярных)
договоров, через систему "горизонтальных" отношений. В этой системе право творится не "сверху",
а "сбоку":
"Принося клятву верности, вассал обязуется не причинять вреда сеньору, не покушаться ни
на его личность, ни на его имущество, ни на его честь, ни на его семейство. Часто встречаются
акты оммажа, в которых вассал клянется уважать "жизнь и члены" сеньора. Эти отрицательные
обязательства были, по-видимому, взаимны. "Сеньор, - говорит Бомануар, обязан своему человеку
такой же верностью и преданностью, как человек - своему сеньору". Сеньор и вассал обязаны
любить друг друга. Каждый из них воздерживается от какого бы то ни было враждебного поступка
по отношению к другому. Поэтому сеньор не должен ни нападать на своего вассала или оскорблять
его, ни соблазнять его жену или дочь. Если он сделает это, вассал может порвать связь с
сеньором, сохраняя все-таки феод. Этот разрыв обозначается актом, который составляет
противоположность инвеституры: вассал бросает соломинку или перчатку; это называется
Именно эта система породила германский текучий племенной мир, который затем преобразовался
в феодальную систему, с ее естественной, ненавязчивой и гибкой иерархией.
Но, вместе с тремя ценностями, германцы несут в себе и одну антиценность - комплекс любви-ненависти к централизованному государству. Это Тень германского духа.
В V веке германцы добили Римскую империю, но тут же провозгласили ее вновь.
Однако продолжили искоренять институты Рима, причем, с последовательностью не варваров,
а византийских политиков. Иначе говоря, "антицивилизованность" германских варваров уже давно
носила не естественный, а сознательный характер. Римская империя не была разрушена вихрем
диких орд, она была последовательно демонтирована германскими вождями.
За пять веков взаимодействия с римской и греческой цивилизациями германцы вполне
"окультурились". Римская империя фактически уже несколько веков была по своему составу
преимущественно варварской, причем не только по населению, но и по управленческому составу
Империи - ее чиновничеству. Поэтому Римская империя не была уничтожена стихией. Она была демонтирована сознательной силой. А если речь пойдет о варварских разрушениях и убийствах, так мы знаем и "неварварские": погром крестоносцами Константинополя, резню армян современными турками, геноцид евреев, учиненный немцами в ХХ веке, наконец, Хиросиму и Нагасаки. Примеров цивилизованного геноцида и варварства достаточно и они множатся.
Последовательнее всего германцы в V - VI веках искореняли римский централизм, уничтожая
институты, которые могли бы возродить Империю-спрут. Искоренению подвергалось чиновничество,
писатели, ученые и торговцы. Но не "профессии" военного, земледельца и монаха. Уничтожались
города, а дороги зарастали травой. Упадок культурной жизни, торговли и городов привел к позднейшему представлению об этих веках, как о "темных". Но ведь темны они лишь потому, что мы о них мало знаем, а узнали бы больше - изменили бы это мнение. И, между прочим, такая перемена в оценке Раннего Средневековья уже происходит. Духовная жизнь в это время била ключом. Только эта жизнь была закрыта в дворцах племенных вождей, на виллах богачей и в общежитиях армейских и монастырских братств, а также во внутриплеменных институтах: на тингах, пирах и в церквах. Упадок хозяйственной жизни в Римской империи наступил задолго до варварского нашествия, и хотя, с упадком городов и коммуникаций, хозяйственная жизнь не могла не разрушаться, мы знаем, что в самые "темные века" (VI - VIII) внедряются новые системы землепользования, формируется крестьянство как великое производительное сословие и вполне дееспособные верхние сословия: военно-аристократическое и духовное. Германцы, последовательно разрушив основы римского централизма и созидая новое общество, соответствующее германской ценностной системе, все же подсознательно стремились к Римской империи и к Риму как мировому центру. Рим был низведен до уровня провинциального центра, но "почему-то" не был стерт с лица земли, как Вавилон или Карфаген. Он с неудержимой силой манил германцев к себе, обладая в германском мире великой магической силой и властью: "Теперь на смену прежнему образу свирепых воинов, обрушившихся на Западную Европу, приходит образ "людей, в изумлении взирающих на то, как обваливаются стены Империи, в ворота которой они до сих пор стучались и входили на цыпочках" (limes для германцев была Teufelmauer, стеной дьявола). Что же до их вождей, то уже Франсуа Гизо, ставший в этой области предтечей современных историков, описывал, как они "упорно рядились в какие-нибудь римские обноски, подобно негритянскому царьку, что облачается в европейский мундир" (Ф. Бродель).
Историческая одиссея германцев - это и вечное возвращение в Рим. Что может быть сладостнее
и почетнее, чем признание и покорность заклятого вечного врага?
Альфред Вебер невольно утверждает это, говоря: "на самом деле римская история Моммзена
захватывает нас как потрясающей глубины огромная трагедия, как наша собственная участь".
И вот Карл Великий коронуется в Риме, вознося сравнительно малозначительного римского епископа
в высшие духовные авторитеты! Папская власть еще два века после Карла будет деградировать
(ведь наступит "большая зима" италийской нации), а германские императоры будут, словно
шизофреники, стремиться в Рим за короной Римской империи.
Через 150 лет после Карла король Восточно-франкского королевства Оттон
I также примет от папы корону римского императора.
Западные франки (будущие французы), давно осознавшие себя галлами, не стремятся к римской
короне. А вот восточные, как бабочки на костер, еще многие века будут слетаться в Рим.
Германский комплекс - это и попытки примирения двух имперских начал: александровского
эллинистического и римского цезаристского. Не важно, что первоначально в системе Германской
империи римскому папе предназначалась не самая важная роль, подобная роли константинопольского
патриарха при византийском императоре.
Но на то он и комплекс, чтобы обманывать ожидания "больного".
Патриарх Константинопольский возглавлял греческую церковь как внутреннюю, греческий император
управлял греческой государственной администрацией и армией. Византийское государство и
Православная церковь составляли иерархию греческой нации. А вот германская нация в той же
Италии была представлена только в верхних слоях итальянского общества. Папская власть росла
и выросла на иной, негерманской почве - итальянской. После начала "макровесны" ее сила
подпитывалась соками итальянской нации-общины.
Даже Карл Великий реально не мог претендовать на объединение церковной и императорской
власти:
"В Византии "басилевсу" удалось заставить рассматривать себя, как священную особу,
бывшую одновременно главой духовной и политической власти. Это и получило название
цезарепапизма. Похоже, что и Карл Великий пытался объединить в своем лице звания духовное
и императорское. Возложение рук во время коронации 800г. напоминало обряд рукоположения в
священство, как если бы Карл отныне облекался властью священника. Он именовался новыми Давидом,
новым Соломоном, новым Иосией, но Г.Фихтенау остроумно заметил, что в тех случаях, когда его
называли "государем и священником" (" IV. Тень
Вот основной парадокс (обман) комплекса-антиценности следующей - "летней эры германской истории. Вместо утверждения греко-римского централизма, Германская империя, как бы против воли императоров, утвердила дуализм власти: императорской германской и папской итальянской.
Напомним схему "макролета" в "средних" циклах:
|
757 |
"М А К Р О Л Е Т О" |
1525 |
||||||
757 |
"большая весна" | 949 |
"большое лето" | 1141 |
"большая осень" | 1333 |
"большая зима" | 1525 |
Германское имперское пространство, ставшее во второй половине VIII века реальностью великой империи, было не возрожденным римским, а преобразованным эллинистическим.
Но и Рим не умер. Он восстанавливал силы для того, чтобы во втором тысячелетии бросить вызов германскому миру и вновь утвердить "централистско-низовой" принцип. Позже в этом ему помогут и галлы, с их "централистско-верховым" принципом.
Уже в VII веке в германском мире началось обособление галло-франкского мира. Это обособление было бесконфликтным и естественным благодаря особой феодально-"демократичной" структуре германского общества. Германские отношения феодальности и корпоративности в VII веке пронизывали всю Западную - Среднюю Европу, не мешая самореализации других наций, оказавшихся волей-неволей в сфере германского права.
Не политика королей и императоров, а само общество творило историю и культуру, в том числе и политическую:
"Рише в свое время обнаружил, что Каролингское возрождение было лишь итогом серии мелких возрождений, которые после 680 г. дали о себе знать в монастырях Корби, Сен-Мартен-де-Тур, Сен-Галлен, Фульда, Боббио, а также в Йорке, Павии и Риме" (Ле Гофф).
Испания, по-видимому, не смогла освободиться из-под власти арабов из-за "макрозимнего" периода испанской истории, полностью совпадающей с италийской.
В период последней четверти "большой италийской зимы" в преддверии "макровесны", т.е. в начале ХI века, Италия снова выйдет на европейскую политическую сцену. А во второй половине XI века папский Рим предпримет успешные очистительные реформы.
Рим вновь начнет реализовывать римскую имперскую идею, преобразованную в идею папской теократической империи. Это была не столько религиозная, сколько политическая идея.
А каково было место католицизма в ценностных системах германцев? Ведь католицизм был изначально италийским явлением.
Если вернуться к базовым германским ценностям: "феодальной империи", "Одиссея-воина" и "политической общины народного собрания", то в них мы не увидим места для узурпации какой-либо из этих ценностей религиозным сознанием.
В политической ценности "феодальной империи" Церковь может быть рядом, как одна из сил, она тоже правит "сбоку", а не "сверху". В личностной ценности "Одиссея-воина" мы видим крестоносца - все-таки воина, а не монаха. В социальной ценности "народного собрания" мы видим на сеймах и рейхстагах представителей не только черного и белого духовенства, но и представителей светской аристократии.
Религиозные идеи пронизывают всю духовную жизнь германцев после принятия ими христианства, но они уравновешены вполне светскими идеями, направляющими энергию нации на расширение германского мира.
Католицизм для немцев - это поиск равновесия в служении другим нациям. Немцы в то время не могли, даже если бы захотели, замкнуться в себе, не могли быть довольными собой, примирившись со своим Богом.
Они вынуждены быть если и не "всечеловеками", то уж точно - "всеевропейцами". Они вынуждены духовно прислуживать "народам-богоносцам": итальянцам, французам, испанцам.
Реформация, возможно, стала первым актом отрицания такой всеевропейской миссии немцев,
которую с V века они несли на своих плечах. Бог немцев
стал своим, домашним, которого не грех, словно дорогой шкаф, и в угол поставить.
Суть лютеранства: не я для Бога, а Бог для меня, нация не для других, а для себя. После
Реформации германская нация нацелилась на экономические достижения. Архетип "телео" получил
явный перевес над архетипом "тео".
К настоящему времени германская нация почти прошла уже три "макросезона" в рамках
"дневного макроцикла": "весну" I - VIII веков, "лето" VIII - ХV веков, "осень" XVI - XXIII
веков. "Макровесной" это бурлящая лавина. "Весенние" германцы принесли Европе разрушение и очищение. "Макролетом" это империя Карла Великого. Это формирование феодализма и создание Германской империи, борьба императоров и пап, крестовые походы, готика, Высокое Средневековье, готическая империя Штауфенов и начало городской Германии. Затем поражение в Италии, оттеснение Империи с места вершителя судеб европейской политики и раздробленность.
В "летний сезон макроцикла" создан готический синтез, выросла культура Высокого Средневековья.
Империя в это время была реальностью, как империя не централизованная, а "горизонтальная" -
корпоративно-феодальная.
Религиозно-духовная власть итальянского папства, коммунальная революция итальянских городов,
духовно-практическая власть германской аристократии и французский идеализм слились в полифонии
готического преображения Европы. Дуализм папской и императорской власти приведет, в конечном счете, к унижению и разрушению Германии. Но это же создаст основу для развития Западной Европы на основе готического синтеза. В XI веке утвердился динамический баланс между Империей и Церковью, между германцами и итальянцами. А также между аристократией и рыцарским сословием, с одной стороны, и сословием белого и черного духовенства, с другой (заметьте, внутри сословий тоже дуализм!). В это же время утвердилась и "поправка" к Основному догмату. Дух Святой исходит как от Отца, так и Сына. В этом емком символе-архетипе было не только утверждение статуса личной совести наравне с гласом Божьим (волей общины), но и претензия на критическую трактовку явлений Духа. Признание права несакрализованной светской власти на самостоятельность. Это плодотворный и четко заданный компромисс между правами религиозной и светской власти в германском, а, после дуализации и готического синтеза, в германо-итальянском и германо-галльском мире. Империю все больше сплачивала не императорская власть, поставившая себя в зависимость от папства, а сама феодальная система, как система своеобразных договорных отношений между патронами и клиентами на всех уровнях социальной пирамиды: от соглашений между крестьянами и баронами до соглашений между императором и имперскими городами, императором и папой, императором и королями. "Централистский комплекс" германцев стал несчастьем для самих германцев (а в ХХ веке и для всего мира), но приобретением для всей Западной - Средней Европы. Германия как бы приносила себя в жертву идее великой Европы. Германская нация сознательно шла к этой цели, цели создания единой "горизонтальной" Европы. Несколько позже, т.е. в XV веке, в головах великих германских политиков эта жертвенность приобрела характер навязчивой идеи Священной Римской империи. Пусть кто-то воспринимает это как глупость. На самом деле - это жертвенность. Светоч германского (эллинистического) имперского гения осветил в VIII - XV веках всю Европу светом деятельной свободы, светом готического возрождения, после которого только и стало возможным итальянское и общеевропейское возрождение античности (Ренессанс) и само Новое время. Германцы в то время доминировали и на политическом, и на человеческом уровнях. Они светили всем, освящая и свой путь.
Вершиной развития германского гения стало время правления императора Фридриха
"Идея вселенской империи в последний раз облачилась в ослепительные одеяния при Фридрихе
"Вершинность" этого правления лучше всего подтверждается тем, что в Италии и Германии имя Фридриха II стало легендарным. В народе еще триста лет ходили легенды о его возвращении:
"Если память о Фридрихе и после этого продолжает жить в Италии, если, например, Данте много раз говорит о нем в своих сочинениях, то вера в его возвращение более не возникает. Но в Германии народное предание упорно хранит эту веру. В последние годы его царствования швабские доминиканцы, отчасти под влиянием иоакимских идей, в свою очередь признали Антихристом Иннокентия IV и заявили, что Фридрих и его сын - "совершенные", "праведные", что император является защитником и преобразователем церкви, principalis defensor Eccelesiae. Крушение Фридриха разбило их надежды, но не остановило работы их апокалиптического воображения. Они предсказывали, что он вернется завершить свой труд. В 1283 г. в Кельне явился Лжефридрих, Тиль Колюп, или Дитрих Гольцшу. Итальянский францисканец Салимбене изображает его окруженным большой толпой немцев, которых он щедро одаривает; даже ломбардские города посылают гонцов в Германию, чтобы собрать точные сведения о нем. Но и после того, как он, осужденный за колдовство, был сожжен в Майнце в присутствии Рудольфа Габсбургского и прах его рассеян, народ все еще не хотел верить в смерть Фридриха: он вернется, прогонит попов и освободит Германию от церковной тирании. Новый самозванец, появившийся спустя короткое время в Любеке, также был признан простонародьем. Легенда растет от поколения к поколению и становится выражением чаяний немецкого народа: Фридрих восстановит мир, завоюет св. Гроб. В1348г. Иоанн Винтертурский пишет, что распространяется уверенность в том, что он явится во главе могущественной армии, чтобы все преобразовать, - и как францисканец, он считает необходимым опровергнуть ожидания тех, которые верят в Фридриха, как евреи в своего Мессию. По одним известиям, он исчез однажды во время охоты и живет со своими слугами за морем. Другие - особенно писатели XVв. - сообщают, что он живет в Киффгейзере в Тюрингии, в пещере или развалинах замка; он сидит перед столом, вокруг которого несколько раз обросла его борода. Еще в 1537г. в царствование Карла V появилась поэма, предрекавшая его возвращение" (Э. Лависс и А. Рамбо). Поскольку в середине XIV века началась "большая германская зима", завершавшая собой "летний макроцикл" VIII - XVI века, то уже с XIV века германцев начали быстро оттеснять с территорий негерманских европейских стран.
Французы вытеснили их из Италии, как и из самой Франции, английские короли решительно отвергли вассальную зависимость от германского императора, а разные части Германии начали дрейф к превращению в самостоятельные нации или были отторгнуты от Германии сопредельными осударствами.
В ХV веке влияние папства в Германии стало преобладающим. Немцы в это время как бы попали под итальянцев, а в XVI веке, освободившись от итальянцев, они временно попали в зависимость от испанцев.
Западная Европа VI- VII веков - это германская, арабская и византийская Европа. Все эти силы конфликтуют между собой и делят Европу на культурно чуждые ареалы. Германцы и греки уже очень далеки друг от друга. Ведь германцы молоды, а греки уже стары. Германцы - в конце "макровесны", греки - в конце "макролета". Германцы энергичны и бестолковы, греки грузны и коварны. Это похоже на встречу старого человека с самим собой в юности. Будет ли эта встреча приятной?
И все же в это время германцы желают подстроиться под греков, встроиться в их империю. Кое-что у них получается и, может быть, получилось бы вполне, если бы греки не растратили своего авторитета в итальянских интригах и войнах VI века.
Греческая возлюбленная германского князя была старше его "на 20 лет", а молодая итальянка оказалась стервой. Германо-итальянский союз в ХI - ХIII веках не был любовью, он стал иссушающей страстью. Уникальный германо-кельто-латинский сплав готической культуры в ХI - ХIII веках возвысил Европу до античных высот. Одновременно он стал счастливым плодом общеевропейского пробуждения: Знаменитым стал отрывок из сочинения бургундского хрониста Рауля Глабера: "С наступлением третьего года, последовавшего за тысячным, почти все земли, но особенно Италия и Галлия, оказались свидетелями перестройки церковных зданий; хотя большая часть из них была хорошей постройки и в этом не нуждалась, настоящее соперничество толкало всякую христианскую общину к тому, чтобы обзавестись церковью более роскошной, чем у соседей. Мир как будто стряхивал с себя ветошь и повсюду облачался в новое белое платье церквей. В то время почти все епископальные, монастырские церкви, посвященные разным святым, даже маленькие деревенские часовни были перестроены верующими и стали еще краше" (Ле Гофф).
Легкая, как бы устремленная в небо, готика храмов утверждает человека в величии своего жизненного пути на пути к Богу. Жизненного, деятельного, творческого пути, а не ухода от жизни во имя загробного воздаяния. Готический дух развил идею крестовых походов, цель которых - построить Божье царство на Святой земле. Не в душах, а на земле. Трубадуры и куртуазность возвеличили неземную красоту земной женщины - Дамы. Готика - это утверждение земного в почти равном статусе с небесным, подобно тому, как Сын стал почти равен Отцу. Готический человек творит сложный баланс в обществе, устремленном к будущему, устремленном к новому обществу - все более сложному, такому же сложному, как витражи и узорчатая архитектура готических храмов и такому же стремительному, как их острые шпили. Готическая красота - это красота взаимной любви зрелого трансцендентного католицизма и юной чувственности обновленной Европы:
Возможно, самое важное из всех изменений, которые являет нам средневековое искусство, - это то, которое породило - вместе с реализмом или натурализмом - новый взгляд на мир, новую систему ценностей. Этот взгляд задерживался теперь на видимом, на мире, даваемом в ощущениях, вместо того чтобы быть лишь простым символом скрытой реальности; этот мир обретал ценность сам по себе, становился объектом непосредственного восхищения. В готическом искусстве цветы стали настоящими цветами" (Ле Гофф). Готический дух - это, прежде всего, германский дух, дух германской нации, находящейся в "макролете".
Именно германцы несли в это время культурную эстафету, принятую даже не от римлян, а от греков. Их ценность - это ценность Одиссея, создающего новую реальность везде, где он появляется, реальность индивидуального откровения, возникающую при соприкосновении богов Одиссея с чужими.
До Одиссея путешественники иных народов несли только своих богов, а чужих не замечали или уничтожали. Боги Одиссея впервые создали мифологию, в которой было уютно и чужим богам. Поэтому мы так любим ее. Любим потому, что она не замкнута, а открыта. Она, как Греческая или Германская империя, объединенная не сверху, а сбоку. Хочешь? Пристраивайся! Германцы, как наследники одиссеева духа, в готические времена создали уникальную культуру, в которую включились культуры и других европейских народов. Это был страстный, негармоничный мир. Это был мир, в котором велись малые и большие войны, подавлялись слабые, господствовал голод и фанатизм. Но это был мир, верный своим святыням и "устремленный к тому берегу", мир самоусложняющийся, а не застывший. Это был карнавальный, театральный, праздничный мир:
Замок, церковь, город - все служило театральными декорациями. Симптоматично, что средние века не знали специального места для театрального представления. Там, где был центр общественной жизни, импровизировались сценки и представления. В церкви праздником были религиозные церемонии, а из литургических драм уже просто получался театр. В замке один за другим следовали банкеты, турниры, выступления труверов, жонглеров, танцовщиков, поводырей медведей. На городских площадях устраивали подмостки для игр и представлений. Во всех слоях общества семейные праздники превращались в разорительные церемонии. Свадьбы вызывали оскудение крестьян на годы, а сеньоров - на месяцы. В этом сумасшедшем обществе особое очарование имела игра. Пребывая в рабстве у природы, оно охотно отдавалось воле случая: кости стучали на каждом столе. Будучи в плену не гибких социальных структур, это общество сделало игру из самой социальной структуры. Унаследованные от Востока в XI в. шахматы, игра королевская, были феодализированы, власть короля в них урезана, а сама игра трансформирована в зеркало общества, после того как в XIII в. доминиканец Жак де Сессоль научил, как можно "морализировать", играя в эту игру. Это общество изображало и облагораживало свои профессиональные занятия в символических и имевших магический смысл играх: турниры и военный спорт выражали самую суть жизни рыцарей; фольклорные праздники - существование сельских общин. Даже церкви пришлось примириться с тем, что ее изображали в маскараде Праздника дураков" (Ле Гофф). Не Ренессанс, и, тем более, не Новое время - эпохи Барокко и Просвещения, родили современную западную цивилизацию. Ее родила Готика.
Современная Западная цивилизация - это цепочка превращений со времен Гомера. Она развивалась через культуры-цивилизации - эллинскую, затем эллинистическую и римско-эллинистическую, затем германскую и, наконец, после готики, в полифонии трех европейских национальных блоков: германского, латинского, кельтского. Западные славянские народы также были вовлечены в этот великий европейский процесс. Взлет готики - это взлет и миссия германской нации. Окончание готического периода оставило вакуум и опустошение в ее душе. Готическая революция создала современную Европу. Начало современной Западной цивилизации следует искать в культурной революции ХI - ХIII веков. Это начало было "волшебным" системным превращением созданных германцами или с их помощью в VI - Х веках предпосылок в виде корпоративизма, феодализма, королевской, императорской и папской власти. Не менее важными были институты народных собраний, сеймов, соборов, рейхстагов.
Напомним схему "макроосени" в "средних" циклах: 1525 "М А К Р О О С Е Н Ь" 2293 1525 "большая весна" 1717 "большое лето" 1909 "большая осень" 2101 "большая зима" 2293 "Макроосенью" мы видим сильную, иногда целеустремленную, иногда бессильную Германию, рождение протестантизма, классической немецкой философии, расцвет науки, музыки, рождение и фиаско идеологий марксизма, нацизма.
В это время немцы теряют тонкое обаяние готики, перестают быть всеевропейцами.
Они экспансивны, обидчивы, настырны, мистичны. Их уважают, но не любят, как любили "летом".
В этот период любят "летних" французов и англичан.
В XVI веке начался новый "осенний макросезон". Немцам уже не хватает живой энергии,
чтобы светить всем и торить уверенный путь среди других наций. Нация зацикливается на
двух-трех идеях и несет их, подобно факелу, освещая уже не путь, а только место, в котором
она находится. Нация упряма и упорна, она слепо идет вперед, а другие, пользуясь ее
близорукостью и исходящим от нее светом, решают свои задачи, не забывая бросить камень
в эту "нацию-светоч". Первым "макроосенним" деянием германцев стала лютеровская революция. Реформация сделала религию более рассудочной, рациональной, "экономической" и экономной. Реформация сбросила римско-папское ярмо.
В это время бездонно глубокая готическая культура преобразовалась в мятущуюся,
но светящую отраженным светом прошлых эпох культуру фаустовскую. Фауст Гете, как и сам
Гете - это уже не греко-германец и не всеевропеец, это "просто" гениальный немец, ушедший
в свои мистические глубины, в которых почти все - вторично.
В народе же: "Реформация устранила светлый и полный утешения готический миф: культ Марии,
почитание святых, реликвии, картины, паломничество, дароприношение. Остался только миф о
дьяволе и ведьмах как олицетворение и причина внутренней муки, возросшей теперь до крайних
пределов. Для Лютера крещение было актом экзорцизма, таинством изгнания нечистой силы.
Возникла великая, чисто протестантская сатанинская литература. Из всего богатства красок
готики остался только черный цвет, из всех видов искусства только органная музыка.
Однако на месте светлого мифического мира, без которого народная вера не могла обойтись,
из давно забытых глубин снова возродились фрагменты древнегерманских мифов. Это произошло
настолько незаметно, что подлинное значение этого события до сих пор так и не понято.
Сказать, что это были только народные легенды и обычаи - значит сказать очень мало.
Это был настоящий миф и настоящий культ, выраженный в глубокой вере в гномов, кобольдов,
русалок, домовых, блуждающие души и проявлявшийся в ритуалах и жертвоприношениях,
сопровождаемых священным трепетом. По крайней мере, в Германии эти легенды незаметно
вытеснили миф Марии, Марию называли теперь Фрау Хольде, и на месте святого оказался
верный Экард, а в английском народе возникло явление, которое именуется библейским фетишизмом"
(О. Шпенглер). Реформация принесла в Германию религиозные войны, раскол и провинциализацию. В выматывающей Тридцатилетней войне от меча, голода и эпидемий погибла половина населения страны, многие части Германии ушли в "самостоятельное плавание" или отошли к государствам-соседям.
Но, несмотря на унижения зависимой и раздробленной страны, войны и голод, немцы
совершенствовали экономику и растили гениев: художников, философов, ученых, музыкантов.
У немцев в это время охотно учатся и перенимают опыт, но почему-то их все больше не любят.
Их ненавидят, когда они сильны. Их презирают, когда они слабы. Это судьба "осенних" наций.
В свое время древние германцы всею душой ненавидели римлян, хотя учились у них и завидовали
им вплоть до формирования не только подсознательного, но и осознанного национального
комплекса.
За что же их не любят?
За отсутствие легкости. Тяжелых и старых ведь не любят. А категоричных старых, пусть,
и тем более, если они правы, ненавидят. Любят молодых не за их ум и моральные качества,
а за запах кожи и незавершенность. Это справедливо как для людей, так и наций. Аромат органичных культур также реален, как и аромат духов. Он и определяет "любовь-нелюбовь".
Две военные попытки в ХХ веке окончились провалом. Третья, послевоенная и мирная,
стала вполне успешной и сделала возможным создание единой Европы
с доминированием в ней немцев. Но уже в ХХI веке немцев снова ждет разочарование. В первой половине ХХI века они встретятся не только со все более сильным и успешным сопротивлением, особенно со стороны испанцев и итальянцев, но и с тем явлением, что созданные ими или под их контролем структуры начнут работать на итальянцев и испанцев, вытягивая, как и во времена папского господства, из Германии все большие финансовые ресурсы, парализуя ее силы и подчиняя ее волю. И это лишь начало германских проблем. Во второй половине ХХI века "враг" придет на территорию самой Германии, прежде всего в виде активного католицизма и обострения отношений
между югом, севером и северо-востоком Германии. Русский национальный комплекс сформировался в годы монгольского ига. Его суть в том, что богатеть опасно, а много трудиться глупо. Наказание за излишние трудовое усердие придет в виде татарского набега или царского произвола, причем, чтобы ты не возмутился, у тебя возьмут не только "не твое" богатство, но и "не твоих" жену, ребенка, жизнь! Поэтому русский комплекс можно назвать антиэкономическим.
Германский национальный комплекс сформировался в годы борьбы с Римом. Несколько сотен
лет безуспешной борьбы с Римской империей сформировали комплекс любви-ненависти не к идее
богатства, как у русских, а к идее государственного централизма. Для "настоящего немца"
любой централизм плох, любой партикуляризм хорош: Германское влияние, если оно заявляло
о себе, всегда имело индивидуальный характер. Всякий раз, когда развитие Европы определяла
Германия, она, так сказать, отверзала свое чрево и, как в эпоху высокого средневековья,
непосредственно, физически выпускала из себя своих детей, одновременно сама обращаясь в
состояние сильнейшей раздробленности, либо создавала индивидуального свойства идеи,
представления, которые, подобно идее Реформации, по своей глубинной сути противились
какому бы то ни было унифицированию бытия или, как идеология романтизма, возникали на основе
индивидуального исторического и к нему возвращались - если только, на манер немецкого
идеализма, сами не делались предпосылкой всех конкретных форм существования" (А. Вебер).
Древнеримские историки особо отмечали свободолюбие древних германцев, не желавщих селиться в
тесных городских стенах. По-видимому, их свободолюбие уже тогда носило характер ценностного
антицентралистского императива: "Мы не будем жить, как вы, в тесных стенах разросшегося
города-спрута". Римская империя представлялась германцам как город-опухоль, с метастазами крепостей и провинциальных городов. Лимес (граница между римлянами и варварами), по их понятиям - это "стена дьявола".
Не случайно немцы до возвышения Берлина не имели полноценной столицы. У них не было столицы
и в период великой европейской империи, а короноваться императорской короной они предпочитали
во враждебном-любимом Риме. Любовь-ненависть к централизму - это и любовь-ненависть к самому Риму, пронесенная германцами через два тысячелетия своей истории.
Но, как и русские, которые в ХХ веке решили "догнать и перегнать", т.е. победить на чужом
для себя экономическом поле "экономичных" американцев, англичан и немцев, и положили на
алтарь этой "великой" цели силы и здоровье нации, так и немцы со второй половины ХIХ века
до 1945 года решили "перецентралить" всех, позволив создать уже "не свой", т.е.
эллинистический, а чуждый своей природе, прусский рейх.
Две трагедии двух великих народов, изменивших своей природе, своим базовым ценностям.
Разгром Германии вернул ее к гармоничному федерализму. Крах советской империи возвращает
русских к гармоничному для них состоянию внутренней демобилизованности, готовности к
встрече с неизвестным как с давно знакомым: "куда кривая выведет". Что в общем-то и является
адекватным поведением на великой русской равнине, на которой встречаются (через которую
демпфируют) четыре великих и чуждых друг другу культуры: европейская, тюркская, иранская,
китайская.
В ХVI веке проримско-антиримский комплекс проявился во всей его силе. Этот комплекс в ХVI веке
раздробил Германию на лютеранские и католические земли. Германия не захотела и не смогла стать единой, несмотря на то, что подвергалась возрастающему давлению могущественной централизованной Франции, несмотря на то, что на севере появились экспансивные Англия и Швеция, а на востоке Речь Посполитая и Московия. С юга самому ее существованию угрожала наступающая Османская империя. Немцы не смогли и не захотели собраться в кулак национального государства и продолжали разрываться между величием мечты о Римской (общеевропейской) империи и сравнительным
ничтожеством курфюршеств. Удивительно не то, что постепенно почти все германские государства были низведены до положения пешек в большой европейской игре между Францией, Австрией, Англией, Пруссией, Россией и Турцией. Удивительно, что это (низведение до пешек в чужой игре) произошло лишь в начале ХIХ века, т.е. через 300 лет после Реформации и через 150 лет после разрушительной Тридцатилетней войны. Маленькая Австрия создала великую восточно-европейскую империю и на протяжении XVII - ХIХ веков играла ключевую роль в Юго-Восточной Европе. Австрийскую империю, под влиянием событий ХIХ века, наш современник считает рыхлой и слабой. Но это неверно. Это была сильная империя эллинистического "горизонтального" типа. Поэтому Австрия, оставаясь в своей империи первой среди равных, могла уверенно управлять
лоскутными имперскими союзами с включением немцев, венгров, чехов, словаков, итальянцев,
сербов. Наполеоновские войны стали шоком и мнимым пробуждением Германии. Они возродили в стране старый римский централистский комплекс, который еще в XVII веке стал основой Прусского государства. Впрочем, в славянской (да, да, славянской!) Пруссии централизм был не комплексом,
а органичной ценностью. А германская Тень воплотилась в Антихриста вильгемовского и
гитлеровского нацистских режимов. После наполеоновского унижения немцы открыли глаза и увидели, насколько устаревшими стали их представления об общеевропейском доме. Бессмысленен стал феодальный баланс перед лицом централизованного национального государства. Бессмысленной стала корпоративная экономика перед безличием капитализма. Анахронизмом становилась империя договорного баланса в сравнении с английской колониальной империей и французской социальной империей. Институты публичной власти (парламенты) стали эффективным средством выражения прямой народной воли. Аристократия германских княжеских домов теперь тоже казалась
"морально устаревшей". Немцы вдруг ощутили себя как у разбитого корыта. Все их застойно готическое мироощущение разом исчезло. Новый мир был логично индивидуалистичен и одновременно обезличен. Стихия приняла упорядоченные формы. Рынки управляли экономикой лучше, чем старые цеховые правила. Все как-то усреднилось и оформилось в системах парламентской демократии и рыночной экономики.
Но на германском дворе была середина "большого лета". Энергии было достаточно.
Шок наполеоновских войн подтолкнул немцев не к униженному смирению, а к действию.
Из своего позднего и бессмысленного романтизма немцы ринулись в капитализм, в парламенты,
в социальную революцию.
Их запоздалое ученичество вызвало насмешки у более "продвинутых" соседей. Ситуация примерно
такова: за ученическую парту сел взрослый мужчина тридцати лет и с головой отдался учению,
зубря, осмысливая основы, радуясь хорошим оценкам. Зрелище это смешное и немного жалкое.
Тем более, что "наблюдатели" еще не забыли прежнего образа немца: проповедника, крестоносца,
ландснехта, монаха, алхимика. Немец тоже об этом не забыл и как бы держал фигу в кармане, чего тоже не могли не заметить его наблюдатели. Самым же саркастическим наблюдателем немецких потуг были "свои" евреи, особенно из прогрессивного и революционного лагеря. Все бы ничего. За 50-100 лет страна, подтянувшись до уровня своих соседей, мало-помалу
рассталась бы и со своими новыми комплексами недоучки. Но переучиваться немцы начали лишь
вместе с отказом от базовой национальной ценности - ценности александровской империи согласия
и заменой этой ценности "ценностью" компенсаторной - идеей централизованного
(то же - пирамидального) государства. Поскольку эта идея не была органичной, то она повела себя как раковая клетка, заражая весь организм германской нации и переиначивая его под себя. Централизм здесь приобрел отталкивающий характер "прусской" муштры и единообразия:
"Развитие новой Германии, каким оно представлялось Моммзену, он чаще всего обозначал
словами "дегуманизация" и "возвращение к эпохе варварства". Казалось, он видел - и, вероятно,
первым выразил это в столь общей форме, что в новой империи органы духа нашего народа начинают
изменяться, а именно - становиться менее восприимчивыми; что самобытное сочетание внутренних
свойств и интересов, определяемых степенью образованности, ранее служившее основанием великих
свершений немцев в области культуры, - т.е. "тип гуманиста" и его влияние, - исчезает и
на смену ему идет гораздо более обыденное, даже просто заурядное соединение качеств,
исходя из которых первейшей личной и конечной практической целью деятельности служит
отстаивание материальных интересов средствами "реальной политики" и которые наиболее
ярко выражают себя в беспринципном оппортунизме и образе поверхностного и бездушного
"аппаратчика" ( VI. Миссия
VII. Готика
VIII. Осень
IX. Кризис
X. Антихрист
Даже немецкая философия приобрела какой-то казарменный, застегнутый на все пуговицы формат. Гегель - это готика, запертая в каземат Абсолюта и посаженная на цепь понятий. Дух остался свободным, но он не греет, и даже не коптит. Он светит каким-то мертвенным светом, высвечивая гротескные светотени.
Германский централизм, доведенный до абсурда - это тоталитарная идеология, это геноцид любых групп, не укладывающихся в централистскую схему, это готовность на любую жертву во имя этой схемы. Как русские попытались прихлопнуть экономику с помощью военно-экономического рывка, так и немцы попытались уничтожить ненавистный централизм с помощью централизации всего и вся.
Немцы быстро догоняли соседей по богатству, экономической мощи и военной силе, но внутренне они переродились:
"Я не хочу подробно говорить об изменениях в характере, которые претерпели в XIX в. не очень сильно фиксированные немцы, и о распаде этой фиксации, которая с ужасающей силой произошла в гитлеровское время. Однако все-таки следует задать вопрос: как стало возможно, что за менее чем полтора столетия в Германии без изменения субстанции народа вместо добропорядочного, мечтательного и добродушного немца, как несколько свысока, но правильно описала в гётевское время средний тип немца мадам де Сталь, как вместо среднего типа немца времени "поэтов и мыслителей" появился вдруг очень реалистичный, духовно жестко упорядоченный, готовый к действию, отнюдь не мечтательный человек бисмарковской эры, что в сущности представляет собой коренное изменение типа характера? И как оказалось возможным, что за этим последовал тот полный распад, та дезинтеграция всех прежних задатков фиксации в гитлеровское время, когда - не следует пытаться это скрывать от себя - не только "наверху" господствовала бессовестная, занимающаяся массовыми убийствами клика гангстеров, но, что во всяком случае не менее важно, в широких бюргерских слоях возникло такое хаотическое изменение народного характера, что никто не мог быть уверен, не будет ли он предан, даже родители - не будут ли они преданы собственными детьми" (А. Вебер).
Бедные немцы! И бедные соседи немцев! В 1870 году Пруссия поставила на колени Францию. Антихрист принял последовательно облик сначала Вильгельма II, а потом Гитлера. В 1914 году вильгельмовская Германия ринулась в общеевропейскую войну, но сил не рассчитала и была повержена. В 1939 году гитлеровская Германия, доведя до абсурда власть над собой прусского централизма, ринулась в мировую войну. И опять просчиталась. Мир оказался сильнее Германии. Антихрист был побежден.
Дьявольское наваждение прошло. Немцы снова увидели многообразный мир в красках и подутонах. Поэтому "так легко и естественно" они создали социальную рыночную экономику и здоровый федерализм. Поэтому, всего через 40 лет после сокрушительного поражения, немцы уже претендуют на ведущую роль в мирном объединении Европы.
Что впереди?
Впереди фанатичная третья четверть "большой германской осени", потом "большая зима", а еще дальше "макрозима" германской нации. Крестный путь и терновый венец:
"Закат Европы. Мне известно, что это второе видение сегодня более не является специфически немецким и наполняет собою также французскую, английскую, испанскую литературу, а возможно, литературу других наций. Но в его всеохватности и тяжести, как предмет горячих обсуждений и исследований, оно овладело, по-видимому, только нами, немцами, уподобясь темному облаку, откуда заключенные в нем проблемы исторгаются, как разъедающая мучнистая роса, на нашу волю, которая в ином случае, может статься, была бы устремлена в будущее. Я не помышляю о том, чтобы ответить здесь на ваши вопросы" (А. Вебер).
А мы попробуем ответить на поставленные вопросы, один из которых - вопрос о закате германской Европы. Но заглянем пока лишь в "завтра" XXI - XXII веков.
Какие формы этот фанатизм примет? Что это несет Германии и Европе? До конца ли излечен "римский" комплекс?
Нельзя представить себе, что немцы снова предпримут военно-политическое наступление в Европе. В многообразной богатой Европе с 500 миллионным населением, где немцев всего 15 процентов, а с германоязычными странами все равно меньше четверти, с учетом недавнего исторического опыта, они не смогут и не захотят предпринять каких то грубых действий.
Напротив, закон развития Европы последних двух тысячелетий - это многообразие, общежитие, а не централизм и унификация. Новая Европа создает великолепные предпосылки для проявления корневого органичного германского имперского комплекса - эллинистического, а не комплекса компенсаторного - "римского".
Поэтому фанатизм германцев в первой половине ХХI века - это фанатизм в скорейшем утверждении новоготической Европы. Но проблема в том, что немцы сейчас слабеют и что их дух закоснел. Они движутся в правильном направлении, но не видят кочек и подставленных им подножек. Они будут постоянно спотыкаться на неровностях политической местности. Немцы и сейчас верят в свою миссию, но сомневаются в своих силах:
"Нам не достает того, что помогло бы нам подняться над самими собой, дав нам возможность реализовать себя; того, что объединило бы нас с другими во имя осуществления великой духовной и конкретной материальной задачи. Это состоит в следующем: мы - народ, в крови которого больше всего разнородных этнических элементов Европы, народ, который, оставаясь верен себе и наиболее полно постигая себя, в силу своего многообразия и неоднородности всегда особенно глубоко, в определенном роде инстинктивно понимал многообразие Европы и правомерное стремление европейских народов, при всем своеобразии проявлений заключенной в них энергии, свободно сосуществовать и взаимодействовать друг с другом. Борьба против такого всепостижения, которую у нас в последние десятилетия вели приверженцы некоего узкого идейного направления, служит лучшим доказательством тому, сколь присуща нам эта идеология многообразия. Нам только надлежит осознать ее, придать ей ясную форму духовного и политического постулата, чтобы отчетливо увидеть наше национальное призвание, нашу одновременно германскую и европейскую миссию" (А. Вебер).
Фанатизм немцев в первой половине ХХI века проявится в том, что они постепенно рассорятся с итальянцами, испанцами и французами, попытаются "водить дружбу" со славянами, но и здесь будут "обмануты в своих лучших чувствах". Наконец, хлопнут дверью, и от этого удара Европа треснет пополам. Но позже треснет пополам и сама Германия.
Восторжествует ли после этого в Европе централизм? И кто станет в этом случае этим центром? Латины? Или французы? Что такое римская идея в отличие от эллинистической?
Римская идея устремлена в будущее, она нацелена на создание лучших форм политического и социального устройства общества, она "прогрессивна". В ней нет особого пиетета перед прошлым и перед малыми национальными культурами.
Римская идея ищет и утверждает универсальное и общее. Но римский централизм, в отличие от французского, идет "снизу", от закладки сначала фундаментных камней, потом уже строительства этажей и только после этого он решает какой быть крыше.
Французы же начинают строительство своего здания всегда с крыши, с универсальной идеи. Поэтому итальянцам очень трудно объединиться, но объединившись, они неразрушимы (и неудержимы?). Французы, словно дети, играющие в кубики: построят, не понравилось - разрушат, снова построят ...
Французские "игрушки" немцам сейчас не страшны, они лишь вызывают досаду. Итальянец - вот вечное наказание для немца! Не случайно немецкий Мефистофель столь напоминает по внешности и по сути ломбардца.
Эллинистическая идея уважает прошлое и ценит малые культуры, стремясь создать наиболее гармоничные условия для их саморазвития. Она дает инициативу в поиске наилучших форм свободной игре этих культур, сама же не столько изобретает новое, сколько организует и поддерживает межобщинное равновесие. Эллинистическая идея помогает особенному и местному. Она партикулярна в своей основе.
Римская идея в своем воплощении может погубить богатство чужих культур, но может и обогатить, пронеся через толщу веков и расстояния универсальные и общие идеи, ценности, институты. Римляне распространяли не сам "греческий опыт", а его эманацию.
Эллинистическая идея в своем воплощении может просто растворить передовой опыт в "непередовом опыте" в силу того, что носителей передового опыта окажется недостаточно. Так "случилось" с эллинистическим миром, постепенно растворившимся в местных культурах.
Римский централизм в ХХI - ХХII веках, по-видимому, приобретет форму политическо-религиозного организма. Католическая церковь, становясь некоей политической структурой с собором-парламентом во главе, обретет все прерогативы государственной власти с католическими орденами, системой епископств, а кое-где с прямым управлением государствами, как своими (церковными) землями.
Входящим в "зиму" германцам останется только подчиниться новому римскому "мировому" порядку. Правда, случится это где-то во второй половине XXII века.
Но, чтобы ответить на основной вопрос: "восторжествует ли в Европе XXI - XXIII веков централизм?" следует провести историологический анализ, как минимум, итальянской, испанской и французской истории, что в последующем мы и попытаемся сделать. Сейчас ясно одно - Германия, бывшая в течение более тысячи лет основным гарантом европейского многообразия, в начале XXII века должна "передать ключи" от общеевропейского дома.
Кому?
|