I. Эволюция: к космосу через хаос

Ведь мы, увидев основные вехи эволюции человека из человекообразной обезьяны, очень смутно представляем себе то, как происходила эта эволюция, предполагая, как некую очевидность, простое накопление количественных признаков и последующее превращение этого количества в качество.

Здесь использован историологичческий метод в качестве антропологического и этнологического инструмента, и, как следствие, создана оригинальная и логически непротиворечивая картина эволюции человека в течение последнего полумиллиона лет. В процессе этой работы сам историологический метод также приобрел новое качество.

Конечная задача остаётся прежней - это прогноз на ближайшие десятилетия и века.

"Логически непротиворечивая картина" примет образ научного мифа (или что то же самое - сценария), т.е. некоей интуитивной цельности, не противоречащей сумме фактов, известных автору и имеющей в себе "увязку" - логический каркас.

Основным субъектом эволюции человека, по крайней мере, в последние 400 тысяч лет, была община: сначала родовая община из 10-50 индивидов (до 60-40 тыс. лет до настоящего времени), потом племенная (40-8 тыс. лет до н.в.) и, наконец, национальная (с 9-8 тысячелетия до н.э.).

Согласно историологической гипотезе община имеет не только характер системы, функционирующей в собственных, определенных этой системой циклах, но еще и облечена субъектностью (волей). Основной цикл общины - 768 летний, состоящий в свою очередь из 192, 48 и 12-летних циклов. Но это в устойчивом неразвивающемся состоянии. Если же община входит в режим революции (перехода к новому качеству), то включаются механизмы 3072 летнего цикла и 12288 летней S-кривой.

Все циклы имеют синусоидальный (гармонический) характер, а 12288 летняя кривая имеет S-образную форму, а смысл - скачка с одного уровня энергии и сложности системы на другой. Возможно, что S-кривая является только приспособительным к внешней среде механизмом, а не " кривой прогресса ", по крайней мере, не обязательно " кривой прогресса ".

Все циклы прошли через простое учетверение базисного расчетного периода - девятимесячного срока. Отсюда трехлетний период, потом двенадцатилетний, потом 48-летний и так далее, вплоть до 12288 летнего периода.

12, 192, 3072-летние циклы определяют состояние, энергетику общины. Двенадцатилетний определяет энергетику идеологии (ленинизма-сталинизма, германской социальной рыночной экономики и т.д.), 192 летний - энергетику телеологической национальной ценностной системы, а 3072 летний - энергетику теологической (религиозной) социогенетики вида.

48 и 768 летные циклы определяют периоды жизни, соответственно, идеологии (общественно-политической доктрины) и телеологической системы, а 12288 летний период определяет время перехода (революции, скачка) из одного качества (состояния) общины в другое. Одновременно это и переход культурных изменений в биологические, т.е. обусловленные не культурным наследованием, а генетическим. Это тот период, в течение которого качественные системные изменения становятся необратимыми, происходит шаг (или шажок) вперед в совершенствовании генетического кода человечества.

Энергетические (12, 192, 3072 летние) циклы определяют циклы состояния систем, а "жизненные" (48, 768 и 12288 летние) определяют периоды существования структур, каркасов этих систем.

Поэтому эволюция - это не только непрерывный процесс постепенного развития, имеющего восходящий и/или приспособительный характер, но еще и процесс функционирования без развития, кризиса при столкновении не увязанных между собой систем, разрушения и смерти одних систем и запуска S-образного процесса революционного перехода из одного качества в другое в более удачливых, умных и сильных системах.

Биологический скачок в совершенствовании человека как вида происходит в течение 12288 лет. Совершенствование человека происходит в конкретной (физической) общине, которая является неким самодостаточным первоэлементом ("первоареалом") вида, ведь отдельный человек не является самодостаточным даже в биологическом (воспроизводство) смысле, не говоря о социальном.

В процессе S-перехода из разрушенных элементов бытия, из хаоса, складывается новый космос, осознающий свое системное единство и эффективно противопоставляющий достоинство высокого порядка (в космосе) достоинствам максимума возможностей (в хаосе).

Когда-то из хаоса в период разложения первобытного стада сложился космос первобытнообщинного родового строя, потом из хаоса неустойчивых племенных объединений родов появился космос родоплеменного строя (племенных общин), наконец из хаоса неустойчивых межплеменных объединений родился космос наций (национальных общин).

Мир первобытных родовых общин был именно космосом, т.е. упорядоченной и устойчивой системой, а не изолированными островками человеческого бытия, время от времени сталкивающимися в сражениях за территорию, где сильный уничтожал слабого:

"Вот почему мы видим между соседними племенами конфликты и войны по поводу набегов, нападений, нарушения границ, но не встречаем завоеваний в собственном смысле слова. Разрушают, истребляют враждебную группу, но не захватывают ее земли. Да и зачем завоевывать землю, ежели там неминуемо предстоит столкнуться с внушающей страх враждебностью духов всякого рода, животных и растительных видов, являющихся хозяевами территории, которые несомненно стали бы мстить за побежденных? На завоеванной территории жить было бы нельзя, а умереть пришлось бы наверняка" (Л. Леви-Брюль)

Иначе говоря, уже в далекой первобытности общество существовало как система, охватывающая большие территории, как баланс между родовыми общинами, баланс не менее устойчивый, чем современные геополитические механизмы. Первобытная родовая община неагрессивна, ее воля направлена на поддержание собственного равновесия, а не на экспансию.

В отличие от родовой племенная община может быть имманентно агрессивной, поскольку впервые ее объединяет символ, а символ подобен вирусу, он легко воспроизводит себя в разнообразных средах и различных ситуациях.

Но где-то, в силу ряда причин (например, наступления эпохи обледенения 100 тысяч лет назад), и в устойчивом неэкспансивном родовом обществе равновесие нарушается, устойчивый космос разрушается, а начавшийся хаос дает начало новой эпохе борьбы за выживание. В сильных и богатых общинах начинаются революционные процессы - запускаются механизмы S-переходов.

Процесс перехода в новое качество (революции) конкретной общины занимает 12288 лет, а сам период перехода всех общин (общества) может занять двадцати-сорокатысячелетний период времени, т.к. одни начинают раньше, другие позже, многие погибают в пути.

Отсюда - выводы. Общество, как совокупность общин, может иметь в процессе своей эволюции три системных состояния. Устойчивое (стабильное), для которого характерен баланс внутреннего и внешнего, когда система самодостаточна, количество смертей статистически равно количеству рождений и развитие идет медленно ("эволюция снизу"). Это космос - первое состояние общества.

Поскольку в рамках 768 летнего цикла происходят подъемы и спады, то время от времени избыток силы одних общин и слабость других фактически искусственно вводят общество в неустойчивое состояние, чувствительное к изменениям. Общество провоцирует собственные болезни, становится чувствительным к внешним воздействиям.

Это может спровоцировать состояние хаоса - второе системное состояние общества. Хаос - это не распад, а реакция системы на угрозы, чреватые ее разрушением. Хаос - это поиск благоприятных возможностей в агрессивном потоке угроз, влияний, недоразумений и удач.

Результатом может стать и распад системы, если система оказалась внутренне слабой, возбудила против себя могущественные силы вне системы (например, динозавры как вид в определенное время перестали вписываться в более широкую систему живой природы, и вымерли).

Другой результат - запуск механизма перехода в новое устойчивое состояние, к новому космосу. Этот процесс перехода по S-образной кривой является третьим системным состоянием общества.

Человек, как вид, в период господства космоса не развивается или развивается медленно (сам является космосом). Он не развивается и во время хаоса. Только во время S-скачка человек развивается сначала как культурный феномен (как личность, воля, как член общины), а потом, ближе к концу (в четвертой четверти пути по S-кривой) изменяется и биологически.

Смысл этого механизма (сначала накопление культурных изменений и только в конце - генетический скачок) в том, что в течение первых трех четвертей S-кривой происходит опробование и шлифовка изменений перед передачей их в золотой генетический фонд.

II. Генезис первобытной общины

Уже 200 тысяч лет назад человек имел мозг, столь же совершенный, как и наш. Казалось бы, зачем ему столь совершенный прибор, если он только бегал с каменным топором за зверем, имел примитивный язык, простые трудовые навыки и очень простую общественную организацию?

О том, чем был человек 200 тысяч лет назад, мы знаем мало, но знаем, что и 40-60 тысяч лет назад жизнь и материальные возможности человека лишь немногим отличались от той, совсем давней, хотя человек к этому времени имел уже развитый язык, зачатки религии и искусства.

Материальная сторона жизни оставалась практически той же, что и 200 тысяч лет назад. При таком взгляде на первобытное общество вопрос о кажущейся избыточности человеческого мозга остается без ответа.

Остается также непонятным, почему все время с тех пор, как человекообразная обезьяна начала превращаться в человека (4-5 млн. лет назад) основным объектом прогресса был именно мозг. Что его побудило к совершенствованию? Неужели только постепенное освоение навыков изготовления и пользования каменным топором?

Ведь мышление первобытного человека (это показывают исследования и современных "диких людей") очень консервативно и традиционно, он не думает о том, как изготовить орудие труда, а просто воспроизводит тысячелетиями назад освоенные операции. Этому можно обучить и обезьяну, как обучили ее языку примитивных жестов:

"Индейцы английской Гвианы, например, "обнаруживают поразительную ловкость в изготовлении некоторых предметов: они, однако, никогда их не улучшают. Они делают их точно так же, как делали их предки до них". Мы здесь наблюдаем отнюдь не простой результат, как это думали раньше, верности обычаю и консерватизма, свойственных этим народам. Пред нами непосредственный результат действенной веры в мистические свойства предметов, связанные с их формой, свойства, которыми можно овладеть при помощи определенной формы, но ускользающие от контроля человека, если изменить в этой форме хотя бы малейшую деталь. Самое незначительное на вид новшество открывает доступ опасностям, оно может развязать враждебные силы, вызвать гибель новатора и тех, кто с ним связан" (Л. Леви-Брюль).

Движущие силы генезиса человека будут найдены, если признать, что главным постоянно действующим фактором развития человека было не совершенствование производства, а саморазвитие родовой общины, скрепленной не просто общей деятельностью, но и общим и все усложняющимся ритуалом, как процессом самонастройки и обучения, тренировки составляющих ее человеческих индивидов, ставшей не только эффективной формой кооперации индивидов в охоте на крупного зверя, в воспитании детей, лечении больных, в защите стариков, но и ставшей субъектом накопления опыта и "мыслительной машиной" для ориентации группы людей в неопределенных ситуациях.

Именно община как система ориентации в неопределенной среде и ритуал, как усложняющийся механизм ее функционирования, сделали необходимым развитие языка, как системы передачи образов, их запоминания, но, главное, их (образов и предпонятий) объективации и обобществления.

В языке община получила в свое распоряжение эффективное и потенциально-неисчерпаемое средство собственной консолидации, памяти и мышления (символьного мышления) и запустила биологические механизмы развития памяти, а, следовательно - и самого мозга.

Язык развивался одновременно как язык жестов и как звуковой язык. По-видимому, вначале доминировал жестовый язык, а затем его обогнал и оттеснил звуковой (голосовой).

Развитие ритуала и языка дали толчок развитию руки (через сложный язык жестов), что очень "пригодилось" в работе над созданием орудий труда.

Развитие языка, в свою очередь, стало основным фактором в развитии образного мышления и самой общины, которая, опять же - уже в свою очередь, выступала основным субъектом развития языка и памяти, что создало постоянно действующую нагрузку на мозг и через серию S-образных скачков уже за 200 тыс. лет до нашего времени превратило мозг обезьяны в мозг человека.

Коротко цепочку развития можно представить таким образом. За 400-200 тысяч лет до настоящего времени община и ритуал в своем саморазвитии родили жестовый язык, чем существенно улучшили и усложнили процесс производства и на порядок усложнили мир образного сознания человека, его память, сложность и гибкость реакций на окружающую среду.

В 200-40 тысячелетии до н.в. совершенствование общинно-ритуальной деятельности продолжилось теперь еще и на основе развития голосового языка, имеющего много преимуществ по сравнению с языком жестов.

Произошла не только стандартизация и многократное усложнение производственной и иной деятельности человека, не только усложнение и увеличение объема памяти, но и начался отрыв ритуальной сферы от непосредственно производственно-деятельной сферы, а непосредственно-деятельная физическая община была надстроена еще и более широкой символьной общиной, позже (в конце этого периода) породившей многочисленные варианты племенных общин.

III. Первобытный человек в наблюдениях этнографов

Обратимся к Л. Леви-Брюлю, который, проанализировав работы многих этнографов, сделал собственные выводы о первобытном человеке, его сознании и первобытном обществе.

Свое представление о сознании первобытного человека Леви-Брюль утверждал в полемике с популярной в конце XIX века (да, пожалуй еще и сейчас) эволюционистской школой Тэйлора и Фрэзера, которые законы первобытного общества выводили из теории анимизма, т.е. одушевления окружающего мира, его объектов первобытным человеком, якобы пытавшегося прежде всего, подобно философам, объяснить мир.

Но представление о дикаре-философе хоть правдоподобно и остроумно, но неверно. Леви-Брюль предложил свое, основанное на критическом переосмыслении фактов этнографии и эволюционистских теорий.

Ошибку эволюционистов он увидел в объяснении сознания первобытного человека с точки зрения законов функционирования сознания человека современного. На самом деле первобытным человеком управляло то, что Леви-Брюль назвал "пра-логическим сознанием" и то, что он назвал "коллективными представлениями":

"Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение неточно и довольно грубо. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений".

Леви-Брюль выводит законы сознания первобытного человека, столь отличные от законов сознания современного западного человека:

"Что поражает в первую очередь, так это то обстоятельство, что пра-логическое мышление мало склонно к анализу. В известном смысле, несомненно, всякий акт мышления является синтетическим. Однако когда речь идет о логическом мышлении, то синтез почти во всех случаях предполагает предварительный анализ...

Совсем иные условия, в которых протекает пра-логическое мышление. Несомненно, и оно передается социальным путем, т. е. через посредство языка и понятий, без которых оно было бы просто невозможным. И пра-логическое мышление предполагает предварительно выполненную работу, наследие, которое переходит от поколения к поколению. Однако эти понятия отличны от наших, а следовательно, отличны от наших и умственные операции. Пра-логическое мышление - синтетическое по своей сущности: я хочу сказать, что синтезы, из которых оно состоит, не предполагают, как те синтезы, которыми оперирует логическое мышление, предварительного анализа, результат которого фиксируется в понятиях. Другими словами, связи представлений обычно даны вместе с самими представлениями".

Пра-логическое сознание мыслит не понятиями, а образами и поэтому подчинено не логическим законам анализа-синтеза на основе принципа противоречия, а пра-логическим законам синтеза (сопричастия), имеющим характер мистического объединения самых разнородных предметов в один класс и равнодушным к противоречию.

Например, люди одного из племен, находившихся в XIX веке на очень низкой ступени развития даже среди первобытных племен, считали, что они (эти люди) и один из видов попугаев - одно и то же, причем, их верование состояло не в том, что они потом станут попугаями (после смерти, например), а в том, что они уже сейчас являются попугаями. То есть, в попугае и в себе они видели одинаковую сущность, не сводимую к внешним образам.

Правда, при чтении рассуждений Леви-Брюля о пра-логическом сознании, его мистическом характере и принципе (законе) сопричастия, нельзя отделаться от мысли, что это совершенно случайные, искусственные, бесполезные и вредные сопричастия, мешающие первобытному человеку.

Но зачем первобытному человеку, столь слабому в борьбе с природой, было нести этот тяжелый груз? Неужели это ему нужно было только лишь для скрепления общинной солидарности на основе общепринятых, пусть неадекватных представлений? Автор не ставит эти вопросы, повторяя только: здесь сопричастие, а не логика.

Однако факты, им сообщаемые, красноречиво говорят о богатстве, яркой эмоциональной жизни, исключительной памяти и высоком духовном уровне первобытного человека:

"В течение всей жизни, идет ли речь о священных или мирских вещах, всякое воздействие, которое вызывает помимо нашей воли деятельность логической функции, пробуждает у первобытного человека сложное и часто мистическое воспоминание, регулирующее действие. Сама память первобытного человека имеет особую тональность, которая отличает ее от нашей. В пра-логическом мышлении память имеет совершенно иную форму и другие тенденции, ибо и материал ее совершенно иной. Она одновременно очень точна и весьма аффективна. Она воспроизводит сложные коллективные представления с величайшим богатством деталей и всегда в том порядке, в котором они традиционно связаны между собой в соответствии с мистическими отношениями. Восполняя таким образом в известной мере логические функции, она в той же мере пользуется и привилегиями логических функций. Например, представление, неизбежно вызываемое в памяти другим представлением, часто приобретает в сознании первобытного человека силу и характер логического мышления. Вот почему, как мы видим, знак принимается почти всегда за причину...

"Во многих отношениях, - говорят Спенсер и Гиллен, рассказывая о своих австралийцах, - память их является феноменальной". Tуземец не только различает след каждого животного и каждой птицы, но, осмотрев какую-нибудь нору, моментально узнает и сможет по направлению последних следов сказать вам, здесь животное или нет... Каким бы необычайным это ни казалось, но туземец различит отпечаток ног знакомого ему человека. Эта поразительная память первобытных людей была отмечена уже первыми исследователями Австралии. Так, например, Грей рассказывает, что три вора были обнаружены по их следам. "Мне удалось встретить одного умного туземца по имени Мойе-э-нан и в его сопровождении посетить огород, откуда был украден картофель. Он увидел там следы трех туземцев и, пользуясь способностью определять по отпечаткам ног тех людей, которые оставили эти следы, способностью, которая присуща туземцам, он сообщил мне, что эти три вора были две жены одного туземца и мальчик по имени Даль-бэ-ан". Эйр поражен "исчерпывающим знанием туземцами каждого уголка той территории, которую они занимают: после ливня они отлично знают, на какой скале вернее всего могло остаться немного воды, в какой расщелине она продержится дольше всего... Если за ночь выпала сильная роса, то они знают места, где растет самая высокая трава, где можно набрать больше всего водяных капель...".

Чудеса первобытной памяти дополняются чудесным богатством первобытного языка:

"Все представлено в виде образов-понятий, т. е. своего рода рисунками, где закреплены и обозначены мельчайшие особенности (а это верно в отношении не только естественных видов живых существ, и всех предметов, каковы бы они ни были, всех движений, всех действий, всех состояний, всех свойств, выражаемых языком). Поэтому словарь первобытных языков должен отличаться таким богатством, о котором наши языки дают лишь весьма отдаленное представление. И действительно, это богатство вызывало удивление многих исследователей. "Австралийцы имеют названия почти для всякой маленькой частицы человеческого тела. Так, например, спросив, как по-туземному называется "рука", один иностранец получил в ответ слово, которое обозначает верхнюю часть руки, другое, обозначающее предплечье, третье, обозначающее правую руку, левую и т. д.". Маори имеют чрезвычайно полную систему номенклатуры для флоры Новой Зеландии. "Они знают пол деревьев... они имеют разные имена для мужских и женских деревьев определенных видов. Они имеют различные имена для деревьев, листья которых меняют форму в разные моменты их роста. Во многих случаях они имеют специальные имена для цветов деревьев и вообще растений, отдельные имена для еще не распустившихся листьев и для ягод".

Читаем об интуиции и психологической проницательности первобытных людей:

"Когда мы видим первобытных людей такими же, а иногда лучшими, чем мы, физиономистами, моралистами, психологами (в практическом значении этих слов), то с трудом представляем, что в других отношениях они становятся для нас почти неразрешимыми загадками. Мы должны, однако, обратить внимание на то, что пункты сходства неизменно относятся к тем формам умственной деятельности, где первобытные люди, как и мы, действуют по прямой интуиции, когда необходимо непосредственное восприятие, быстрое и почти мгновенное истолкование происходящего: речь идет, например, о чтении на лице человека чувств, в которых он сам, быть может, не отдает себе отчета, о нахождении слов, которые должны задеть желательную тайную струну в человеке, об улавливании смешной стороны в каком-нибудь действии и положении и т. д. Они руководствуются здесь своего рода нюхом или чутьем. Опыт развивает и утончает это чутье, оно может сделаться безошибочным, не имея, однако, ничего общего с интеллектуальными операциями в собственном смысле слова".

В основе мировоззрения и мироощущения первобытных людей лежат не индивидуальные, а коллективные представления, навязанные индивиду общиной. Причем, первобытная община, по мнению автора, в основном обобществила эмоционально-духовную сферу человека, оставив его индивидуальному сознанию здравый смысл в делах, имеющих практически очевидный характер (что-то вроде "дают-бери, бьют-беги").

Но Леви-Брюль останавливается на полпути, приводя яркие примеры коллективных представлений, он лишь доказывает, что они находятся над индивидуальным сознанием, и не ставит вопрос о том, насколько эти коллективные представления помогают жить и выживать и почему, опять же, в силу чего, так происходит.

Леви-Брюль делает попытку разобраться во внутренних механизмах пра-логического сознания, сравнивая его с логическим сознанием современного европейца:

"Вместо того чтобы быть окутанными атмосферой логических возможностей, представления погружены, так сказать, в атмосферу мистических возможностей. Поле сознания здесь не однородно, и поэтому собственно логическое обобщение и логические операции над понятиями оказываются недоступными. Элемент общности заключается в возможности, впрочем предопределенной, мистических взаимодействий между существами или аналогичных мистических действий, общих различным существам".

Но все-таки в разумности этих представлений этнолог сомневается:

"Во время моего пребывания в Амбризетте, - говорит Монтейро, - три женщины из племени кабинда отправились к реке набрать воды. Стоя одна подле другой, они набирали воду в кувшины; вдруг средняя была схвачена аллигатором, который утащил ее на дно и сожрал. Семья несчастной сейчас же обвинила двух других в том, что они колдовским путем заставили аллигатора схватить именно среднюю женщину. Я пытался разубедить этих родственников, доказать нелепость обвинения, но они ответили мне: "Почему аллигатор схватил именно среднюю женщину, а не тех, которые стояли с краю?" Не было никакой возможности заставить их отказаться от этой мысли. Обе женщины были вынуждены выпить "каска" (т, е. подвергнуться ордалии - испытанию ядом). Я не знаю исхода этого дела, но вероятнее всего, что одна из них, а возможно, обе погибли или были отданы в рабство".

Чуть дальше Леви-Брюль приводит любопытные факты о том, что во многих местах крокодилы действительно не были опасны для человека:

"Вообще туземцы не боятся приближаться к берегу реки или даже купаться по соседству с крокодилами. Их мнение, впрочем, разделяется некоторыми европейцами. Босман писал: "В течение всего времени, которое я здесь провел, я ни разу не слыхал, чтобы крокодилы кого-нибудь сожрали, человека или животное... Во всех реках страны водится ужасно много этих животных... Я, однако, в воде не хотел доверяться им, хотя ни разу не слыхал разговоров о случившихся в связи с этим несчастьях".

Для Леви-Брюля причина очевидна. Он считает очевидным, что крокодил убил женщину в силу естественного голода, а женщине просто не повезло или она была не ловка, в отличие от своих подруг.

Поэтому, испытание или наказание (ордалия), которому подверглись подруги погибшей, с точки зрения автора, ничто иное, как дикость или неадекватность. Но, если автор описывает типичный случай (а иначе зачем уделять этому внимание), то мы должны сделать вывод о том, что коллективные представления и мистические сопричастия часто (чаще всего?) мешали, а не помогали людям.

Можно, конечно, предположить, что пытка, которой подверглись подруги, была средством воспитания солидарности и ответственности друг за друга, дескать виноваты потому, что не усмотрели. Но я рискну все же предположить правоту и адекватность объяснения ситуации первобытными людьми, видевшими ситуацию изнутри, а не учеными, посмотревшими на ситуацию снаружи.

Из приведенных выше отрывков видно насколько точен глаз и развита наблюдательность (в том числе психологическая) у первобытного человека. Возможно (и, скорее всего), что в общине знали о действительных, хотя и скрытых, отношениях между женщинами, по некоторым особенностям их поведения почувствовали их вину и решили подвергнуть их священному ритуалу ордалии, чтобы выяснить правду.

Если вспомнить и о том, что во многих местах, кишащих крокодилами, крокодилы действительно не нападают (или нападают редко) на людей, то ситуация еще более обогатится, например такими предположениями (для нас предположениями, для соплеменников женщин, если эти предположения верны - очевидными психологическим наблюдениями) о том, что погибшая женщина утратила "чувство крокодила", а природная наблюдательность не предупредила людей об опасности, возможно, из-за психологического разлада между ними, может из-за зависти, которой (завистью) они и "предали" подругу.

Леви-Брюль пишет, что там, где современный человек ищет (и находит) объективную, понятийную реальность, человек первобытный находит мистическую (невидимую), на самом деле психологическую, интуитивную реальность и находит ее на основе богатейших коллективных представлений. А у этой реальности своя "правда" и своя глубина:

"Конечно, интуиция подобного рода не делает невидимого видимым или неосязаемого осязаемым: она не в состоянии дать чувственное восприятие того, что не воспринимается внешними чувствами. Однако она дает полную веру в присутствие и действие невидимых недоступных чувствам сил, а уверенность равняется, если только не превосходит то, что дается самими внешними чувствами. Для пра-логического мышления наиболее важные элементы реальности не менее реально даны, чем другие. Эти элементы и осмысливают для первобытного мышления все происходящее. Нельзя даже сказать, чтобы все происходящее нуждалось в объяснении. Ибо в тот момент, когда данное явление происходит, пра-логическое мышление непосредственно представляет невидимое явление, выражающееся таким образом. Именно о пра- логическом мышлении можно с полным правом сказать, что окружающий его мир - язык, на котором духи говорят духу".

Но Леви-Брюль за констатацией отличий современного и первобытного сознаний снова возвращается к тривиальной декларации превосходства современного сознания над первобытным, возможно не умея до конца понять его (первобытного сознания) цели и смысла.

Все эти мистические сопричастия кажутся ученому стихийным порождением примитивного сознания, классификациями ради классификаций. По крайней мере иного в его рассуждениях не видно.

Но представьте в себе глаз первобытного человека, фиксирующий малейшие детали всех объектов окружающего мира, его музыкальное ухо и энциклопедическую ситуативную память, его богатый язык, имеющий десять слов только для названия муравья (причем, не синонимов).

Может ли этот человек, фиксирующий при восприятии дерева, например, тысячи самостоятельных и увязанных подробностей, таких как переливы цвета, шумы листвы и скрипы веток, образы отдельных веток и даже листьев, не воспринимать его как индивидуальность (например так, хотя бы, как мы воспринимаем лицо человека)?

Первобытный человек вполне может видеть (воспринимать) информацию о том, хорошо дереву или плохо, ведь его картина дерева в сотни раз сложнее нашей, а ведь и мы знаем, что дерево живое. Если же дерево - священное, то его образы включаются в систему сложных и столь же подробных коллективных представлений, связанных с другими ситуациями, священными предметами, ритуалами. Тогда дерево не может не быть для восприятия человека живым.

Иллюзия это или реальность? Даже, если иллюзии здесь больше, чем реальности, она выполняет функцию концентрации внимания и действенной солидарности, но при восприятии действительно живых объектов (дерева, крокодила) первобытный человек устанавливает с ними действующую психологическую связь, видит их живыми как они есть. Живые скалы и звезды - это чистая иллюзия, но реально живыми являются коллективные представления, оживляемые образами скалы и звезды.

Чтобы хотя бы приблизительно, абстрактно понять то, что видел человек, смотря на сложные предметы, такие как дерево, животное, скалу, каким образом он видел в них мистическое содержание, отделенное от зрительного образа, представьте себя за чтением книги.

Видите ли вы на ее страницах сложный и в чем-то упорядоченный рельеф букв, слов и предложений или все-таки мысли, образы, ситуации? Сделаете ли вы "сопричастие" между книгой и, допустим, знакомым человеком, чей характер точно описан автором и, например, местом в городе, конкретно описанным в книге? Человек, непосвященный в вашу знаковую систему, удивится тому, чем могут быть похожи этот предмет (книга), знакомый вам человек и здание на площади.

Точно также и здесь нельзя судить о произвольности (пусть коллективной и повторенной тысячи раз) или неадекватности сопричастия первобытным человеком между, на внешний ученый взгляд, случайными предметами.

Для первобытного человека скалы, деревья, животные, река - это книги, целые энциклопедические тома, которые он читает, как он читает следы людей и зверей на камнях. Но он не только читает (мистифицирует), но еще и видит, причем подробнее и острее современного человека, он видит не только крокодила, но и его "лицо", т.е. способен понимать его внутреннее состояние.

Однако важнее другое. Главное, что отличает вооруженный научными понятиями и классификациями мозг современного человека от мозга первобытного человека - это иная форма и уровень субъектности.

Для нас человек и субъект - одно и то же, у первобытного же субъект воли находится в общине, мыслительная работа и рациональность может быть найдена только в общине.

Человеческие поступки, погруженные в общинную личность, нельзя объяснить исходя из представления о Я-человеке или даже группы Я-людей, примерно так, как если бы хотели объяснить поведение руки некоего невидимки, не как руки, а как самостоятельного субъекта. Рука отдернется, попав на горячее или холодное (без участия разума), также и первобытный человек, встретив очевидную опасность или препятствие, "рационально" обойдет их, как и человек современный. Но в сложных ситуациях для того, чтобы понять поведение руки, необходимо все же вступить в контакт с этим невидимкой.

Вот это мы и попытаемся сделать в следующей главе. Мы попытаемся сделать видимой невидимку общины.

Основной же вывод, главный ответ на вопрос "что отличает сознание человека родовой и племенной общины от сознания современного человека" состоит в том, что первобытное сознание было почти всецело настроено на общение с трансцендентными личностями общин, а сознание современных людей лишь в религиозном аспекте направлено к общению с трансцендентным, в основном же оно нацелено на общение и подобными себе индивидуумами и на логическое постижение объективных связей в охваченной безличностными законами природе.

Поскольку для историологии трансцендентные личности существуют реально, то неизбежен вывод о том, что сознание первобытного человека в целом не было "лучше" или "хуже", чем сознание человека современного, оно было "другим", в одних аспектах лучше, в других - хуже. Наш современный развитый мозг мы получили в подарок от первобытного человека, который загружал его гораздо лучше, чем очень многие из нас.

IV. В развитие концепции Леви-Брюля

Я попытаюсь посмотреть на основные выводы Леви-Брюля через призму идеи о том, что коллективные представления, переживаемые индивидом, имеют в своей основе существование некоей коллективной личности, управляющей индивидом, мышление которой (ее логические или пра-логические операции) происходит хоть и в мозгу человека, но вне личности человека.

Для Я-человека выводы этого сознания - цельная данность, такая же, как объекты внешнего мира для глаза человека, глаз может их воспринимать как они есть, но непосредственно манипулировать ими не может.

Попробуем определить, что такое личность человека, что такое то нечто, очень простое (что может быть проще "Я"?) и одновременно столь сложное и всеохватное?

Я - это неразрывное сочетание двух сложных комплексов, простых при обращении к себе и сложных как сам воспринимаемый мир, при обращении вовне.

Первый комплекс чувствуется, ощущается, эмоционально переживается (Я есть, Я - душа, Я - бытие). Второй является представлением, возможностью (Я - воля, Я - дух, Я свободный).

Первое Я изначально от рождения, но развивается в процессе жизни, наполняясь ее событиями, идеями, образами. Второе Я создается или не создается в процессе жизни (например, в первобытно-родовом обществе его почти не было), оно, собственно, и является тем, что называют личностью человека, немыслимой без свободной воли, без ощущения себя как игрока, без манящей неопределенности бытия.

В ранней первобытности, когда безусловной основой бытия был первобытный род (до 40, а, может быть, до 50-60, тыс. лет до н.в.) сознание человека развивалось прежде всего через развитие памяти и коллективных представлений - сложных эмоционально-чувственных образов.

Человек накапливал десятки тысяч ситуативных примеров поведения, которые прекрасно ориентировали его в достаточно простых практических ситуациях, например, для избежания очевидных опасностей от голода, холода, зверя, дождя (да и здесь не во всех ситуациях), а в ситуациях неопределенных, сложных, выходящих за пределы "ситуативной энциклопедии" (болезни, межродовые конфликты, коллективная охота на зверя) человек обращался через четкий ритуальный комплекс к коллективному общинному Я, которое, обладая свободой воли, и было предназначено для решения проблем в неопределенных ситуациях. Развитие первобытнообщинной (точнее, родовой) Я-воли сделало ненужным развитие индивидуальной Я-воли.

Леви-Брюль обратил внимание на то, что в наиболее примитивных первобытных племенах XIX века (в целом, по-видимому, соответствующих уровню развития родового общества за 60-40 тыс. лет до н.в.) не было необходимости в религии, потому что коллективные представления были неотделимы от описываемых ими объектов или ситуаций:

"Нас, следовательно, не поразит то обстоятельство, что Спенсер и Гиллен не обнаружили у австралийцев, которых они изучили, "ни малейшего следа, ни слабейшего намека на что-нибудь такое, что могло бы быть описано как культ предков", что они не наткнулись на объекты культа в собственном смысле слова, на олицетворение сил природы, животных или растительных видов, что они встретили лишь очень мало преданий о происхождении животных и незначительное число мифов. Такая же бедность замечена Эренрейхом и в обществах низшего типа Южной Америки, которые, к несчастью, значительно менее изучены, чем австралийцы. Эта бедность свидетельствует о том, что в общественной группе еще преобладает пра-логическое и мистическое коллективное мышление. Чувство симбиоза, осуществляющегося между членами группы или между определенной человеческой группой и группой животной или растительной, получает прямое выражение в институтах и церемониях. Социальная группа в это время не имеет нужды в других символах, кроме тех, которые употребляются в церемониях...

В своем недавнем сочинении "Анимизм в Индонезии" Крейт полагает необходимым различать в эволюции обществ низшего типа два последовательных периода: первый, когда личные духи считаются обитающими в каждом существе и предмете (в животных, растениях, скалах, звездах, оружии и т. д.) и одушевляющими их, другой период, предшествующий первому, когда индивидуализация еще не произошла и первобытному сознанию представляется, будто некое текучее начало, способное проникать всюду, т.е. своего рода вездесущая сила, оживляет и одушевляет существа и предметы, действуя в них и заставляя их жить". "Там, где души и духи еще не индивидуализированы, индивидуальное сознание каждого члена группы тесно связано с коллективным. Оно не отделяется четко от коллективного сознания и, целиком соединяясь с ним, не противопоставляет себя ему: в нем господствует непрерывное ощущение причастности. Лишь гораздо позже, когда человек начинает ясно осознавать себя как личность и формально выделять себя из группы, к которой чувствует себя принадлежащим, лишь тогда внешние существа и предметы тоже начинают казаться личному сознанию наделенными индивидуальными душами или духами в продолжение жизни и после смерти".

Но точнее сказать не о неотделимости коллективных представлений (это следствие), а об отсутствии (или крайней неразвитости) индивидуальной воли и о том, что вся полнота воли была сосредоточена в Я-общины.

Поэтому первоначально не было никакой воли, отделенной от того, что Леви-Брюль назвал пра-логическим сознанием, но должно быть названо проявлением общинного Я в индивидуальном сознании Я-бытия. Первоначальное Я человека - это здравый смысл, т.е. набор ситуативных примеров, к которым относилось также и поведение индивидуума в сложных неопределенных ситуациях.

На такие ситуации индивидуум (и группа индивидов) отвечал просто - совершал стандартный ритуал приобщения к общинному Я, которое и находило ответы на вопросы. Конечно, первобытный человек, имеющий минимум воли, не был подобен сложной машине, он мог терпеть, говорить себе, например: "надоело, но подожду", и т.д., но эта свобода воли была цельной и системной лишь в узких, хотя и многочисленных вопросах бытовых ситуаций.

Она, кроме того, была зажата между инстинктами, привычками и примерами, с одной стороны, и средовыми воздействиями, мистически и чувственно (и, как правило, коллективно) воспринимаемыми человеком, с другой.

От людей, в состоянии активности общинного Я, требовалось быть вместе и прежде всего слышать друг друга, а лучше еще видеть и обонять. Но слух и голос, по-видимому, уже 200 тысяч лет назад стали наиболее важным средством коммуникации, что и определило опережающее развитие звукового языка над языком жестов. Ведь звук голоса объединял людей в любое время суток, в любой точке пространства (конечно, в пределах слышимости) и в любом положении тела.

С течением времени словарный запас стал столь велик, что мог создавать картины, не менее сложные, чем зрительные образы. Мозг человека, включенный в общинную группу посредством звуковых сигналов, постепенно стал частью общинной "мыслительной машины", управляющей этой группой, но машины не механической, а "машины" со свободной волей, так как ее задачей было не только вспоминать, но и находить решения.

Так над родовой общиной начала надстраиваться племенная община первоначально в духе, в проекте и лишь значительно позже в "металле".

Личности человека в нашем понимании, то есть личности, как воли, в ранней первобытности не существовало. Человек был, жил, наслаждался, боялся, радовался, страдал, переживал сложнейшие эмоциональные состояния, но не имел свободной воли, ощущения собственных, а не коллективных возможностей.

Его реакции на вызовы окружающей среды (в наиболее общих и существенных для общества случаях) были инстинктивными или обусловленными "ситуативной энциклопедией", т.е. памятью и опытом.

Зато реакция надличностного субъекта (Я-общины) была подобна нашей. Человек в полной мере не принадлежал себе ни вовне, ни внутри. Но его эмоциональный мир был необыкновенно богат, он чем-то напоминал зрителя захватывающего фильма: ничего не зависит от него, но он живет, переживает и сопереживает.

Развитие родовой общины одновременно с развитием звуковой коммуникации - языка создало 50-60 тыс. лет до н.в. возможность для создания более широких общинных объединений - племен, для существования которых людям уже не обязательно было поддерживать почти непрерывное общение в рамках звукового круга и быть вовлеченным в почти непрерывную совместную деятельность.

Язык, как сложная система образов, а также ритуал, как сложная система символического поведения, начали отделяться от непосредственной жизни и деятельности общины, становиться самостоятельными системами.

Началось формирование первобытной религии, которой потребовались новые средства фиксации образов, способные, в отличие от звуковых сигналов, переноситься на расстояния и сохраняться во времени. Появились первые сакральные рисунки, священные предметы (статуэтки "венер" и т.д.), имеющие значение ритуальных символов.

Началась верхнепалеолитическая революция, духовной основой которой была первобытная религия, "оторвавшая" символ от непосредственности коллективного представления и, тем самым, впервые породившая в сознании человека не просто живое ощущение причастности к внеличностному коллективному субъекту, но и представление об этом субъекте.

Это, в свою очередь, породило ряд важных следствий. Индивидуум впервые ощутил себя как что-то отдельное от мира, Я-бытие стало устойчивым субъективным ощущением, ощущением определенной ценности личного бытия, возможно, действительно появились первобытные философы как философы не нравственности, а красоты (наскальные рисунки того времени наполнены естественной и чистой красотой).

Первобытная религия и ее новые символические средства запустили процесс создания первых "надстроечных" общин - племенных, клановых, фратриальных. Это не были уже физически определенные, полностью подчинившие себе эмоционально-чувственную сферу человека, родовые общины. Это были общины, основанные на объективированной символике языка, обряда, религиозных церемоний.

Религиозный обряд (религиозный ритуал) здесь занял столь же важное и, самое главное, самостоятельное место, как и общение в обыденной жизни и обычной деятельности, в то время, как в позднеродовой общине ритуал еще оставался только средством (хотя и основным) обучения и "настройки" в процессе коллективной деятельности и коллективного решения ситуативных вопросов, "заданных" внешней средой. Иначе говоря, родовая община была преимущественно реактивной, тогда как племенная стала преимущественно активной системой, направленной на изменение среды.

Революция перехода от родового к племенному обществу, по-видимому совершившаяся в самом конце среднего и в первой половине верхнего палеолита (60-20 тысяч лет до н.в.) как раз и создала наблюдаемые еще в XIX веке различия между первобытными общинами низшего и высшего типа:

"Во вторых обществах потребность сопричастности, может быть, не менее жива. Однако, поскольку эта сопричастность больше не ощущается непосредственно каждым членом общественной группы, она достигается непрерывно растущим умножением религиозных или магических актов, священных и божественных существ и предметов, обрядов, выполняемых жрецами и членами тайных обществ, мифов и т. д. Удивительные работы Кэшинга о зуньи показывают, как пра-логическое и мистическое мышление уже несколько повышенного типа проявляет себя в великолепном расцвете коллективных представлений, призванных выразить или даже осуществить партиципации, которые больше не ощущаются непосредственно...

Будучи рассмотрены в своих отношениях к мышлению групп, в которых они рождаются, мифы привели бы к подобным соображениям и выводам. Там, где сопричастность индивидов общественной группы еще не чувствуется непосредственно, где сопричастность группы окружающим группам существ переживается в собственном смысле слова, т. е. в той мере, в какой продолжается период мистического симбиоза, мифы остаются редкими и бедными (у австралийцев, у индейцев Центральной и Северной Бразилии и т. д.). В обществах более развитого типа (у зуньи, ирокезов, полинезийцев и т. д.) мифологическая флора становится, напротив, все более и более богатой. Соответственно и мифы следовало бы признать за такие продукты первобытного мышления, которые появляются тогда, когда оно пытается осуществить сопричастность" (Л. Леви Брюль).

Конечно, направленность на решение сложных практических вопросов в племенном ритуале (племенной религии) оставалась главной, но сами практические вопросы здесь стали другими, соответствующими задачам племенного, а не родового общества.

Религиозная деятельность превратилась в самостоятельную, а не сопутствующую обычной. Как следствие, началось формирование специализированной группы (или общественной функции) жрецов, знахарей и колдунов, началось формирование классовых структур. Племена стали устойчивыми образованиями и постепенно становились сильнее самостоятельных родовых общин.

Но возникло внутреннее противоречие между авторитетом Я-рода и Я-племени, что, возможно, впервые остро поставило перед индивидуумами проблему выбора. Хаос, начавшийся 40-60 тыс. лет назад борьбой племенных и родовых субъектов, вскоре сменился периодом S-скачков, а где-то около 15-25 тысяч лет назад сложился новый космос, космос не родовых, а племенных общин, подмявших под себя и переделавших под себя общины родовые.

В конце новой революционной эпохи произошел мощный культурный взрыв, стимулированный поиском воюющими сторонами средств для победы в этой войне, ведь эта война была реальной войной на уничтожение между интегрированными в племена родами и родами, отставшими от процесса племенной интеграции.

Примерно в это время (15-20 тыс. лет до н.в.) вымерли последние неандертальцы, более сильные физически, чем человек, с сильными челюстями, но к этому времени уже необратимо отстававшие в умственном развитии. Хотя еще пятьдесят тысяч лет назад их мозг был конкурентоспособен, но мощная челюсть и неразвитый тонкий язык оказались фатальными недостатками, помешавшими создать племенные общины, основанные на языковом символизме.

Но почему и сейчас, среди кроманьонцев, встречаются общества родового, "неандертальского" типа? Произошла ли в затерянных уголках Австралии и кое-где в дебрях Амазонии деградация кроманьонца обратно в неандертальцы, или это общества, рожденные атавистическими особями? Более правдоподобно предположить, что в определенных условиях племенные, символьные "гены", т.е. юнговские архетипы, оказались зарезервированы, остались в "свернутом" состоянии, поскольку родовая организация была востребована, а племенная нет, ведь речь идет о малолюдных "заброшенных" уголках планеты.

Около 200 тысяч лет назад появился человек разумный, который в течение 150-100 тыс. последующих лет постепенно осваивал стандартные технологии производства орудий труда, приручил огонь, его рука стала такой же, как у современного человека. Человек в это время создал звуковой язык, который постепенно оттеснил на второй план язык жестов. Но рука, оттесненная от языка, сотворила революцию стандартизации в каменном производстве. Этим фактически исчерпываются достижения человечества в 200-50 тысячелетиях до н.в.

После 40-50 тыс. лет до н.в. появляются первые наскальные рисунки, скульптуры "венер", погребальные обряды. Каменные орудия труда достигают совершенства. Люди начинают покорять водную стихию (которой до этого боялись), появляются лодки. Охота ведется уже не только копьями и топорами, но и с помощью луков и стрел. Люди начинают пользоваться жерновами, строить дома и целые деревни, приручают животных. И все это внедряется всего лишь за 25-40 тысяч лет (с 40-50 по 10-15 тысячелетие до н.в.).

Племенная община, утверждаясь и побеждая, перестраивала сознание человека. Если раньше его сознание было исключительно ситуативным, образно-чувственными и естественно-мистическими (т.е. человек не обращался к внеличностному субъекту, а просто выполнял его команды), то теперь его сознание стало осознанно мистическим (религиозным), сознательно обращающимся к внеличностному субъекту - богу, божеству, духу, а позже создает сложные мифологии - классификации богов и системы их отношений.

Человек верхнего палеолита еще лишь в малой мере наделен индивидуальной свободной волей, но он включен в жизнь многочисленных субъектов - духов и память его наполняется не только сложнейшими чувственными представлениями - образами, но и символами, то есть мистическими образами и предпонятиями.

Племенная община, сделала гигантский шаг в развитии общинного мышления, впервые увидев себя не только в качестве одной из форм самоорганизации человеческого рода в борьбе за выживание в процессе естественного природного отбора, но и как силу, направленную на изменение природы посредством создания ее моделей в виде мифологического мировоззрения и эти модели реализующая.

Символьный ряд первобытной религии впервые объясняет мир, тем самым делая заявку на его сознательное преобразование в отличие от прежних преимущественно реактивных (пусть сложных) реакций общины на импульсы и состояния среды.

С тех пор коллективное сознание человека стремится стать адекватным природе в ее существенных связях и проявлениях, сначала как коллективное общинное, а затем и как общностное философское, интеллектуальное сознание. Это и есть рождение богов.

Богатый урожай материальных достижений во время верхнепалеолитической революции - прямое следствие качественного скачка от родовой общины к племенной. Человек, отождествивший себя с птицей, наверно попытался взлететь, создав что-то вроде крыльев, но это ему не удалось, зато человек, представивший себя деревом, попытался поплыть на дереве и это ему удалось, а чуть позже он связал бревна в плот и научился делать из бревна лодку, выдолбив трухлявую середину. Мистические сопричастия оказывались зачастую вполне практичными изобретениями. Мистические предметы иногда становились практическими предметами. Первоначально лук был мистическим предметом, может быть потом он стал музыкальным инструментом (т.е. активным предметом ритуала) и только потом - оружием.

Поскольку индивидуального сознания не существовало, то изобретения не могли иметь индивидуально-практического характера, даже в виде случайных находок и наблюдений. Мы уже видели, насколько консервативным было сознание первобытного "родового" человека, которое отвергло бы даже очевидную, но случайную объективную связь, (если ее не было в природе в готовом виде) и, скорее всего, просто бы ее не восприняло в качестве коллективного опыта, передаваемого от поколения к поколению. Любое изобретение вскоре было бы просто "забыто".

Даже сейчас изобретения и открытия случайны и редки, а после того, как они "случились" мы говорим "как просто", и снова делаем вывод, что "все гениальное просто".

Поэтому честь великих изобретений верхнего палеолита принадлежит именно разбуженному (впервые направленному на преобразование природы) сознанию племенной общины, или, что тоже самое, пра-логическому сознанию, создающему ритуальные предметы и мистические сопричастия, побочным результатом которых стал и практический прогресс. Индивидуальное сознание в силу своего зачаточного и пассивного характера не только не могло этого сделать, но и принять.

Племенные общины, пережившие 12288 летние периоды собственного развития (S-скачки), стали постепенно основными субъектами отношений в позднепервобытном обществе, интегрировавшем в себя общины родовые как полностью подчиненные им малые общины.

Сила малой общины - это непосредственность, эмоциональная экспрессия, полное слияние сознаний. Она стала ритуальной основой, системой энергетической подпитки и "включения" племенной общины.

Племенная община уже более разумная, чем эмоционально-чувственная, оказалась более адекватной и глубокой при объяснении сложных ситуаций и способной объединить людей в очень широкие группы, в которых отдельные индивиды могут и не знать друг друга, а непосредственное общение уже может быть не непрерывным, а эпизодическим, не столько в процессе общей деятельности, сколько в процессе исполнения религиозного ритуала.

Основа племенной суперобщины - это не только совместная деятельность групп, но и общий язык, традиции, ритуал и мифология.

Сознание человека, его воля должны быть полностью подчинены общинному Я племенной общины, но человек уже имеет представление о себе как о чем-то ином, чем община, не сливается с сознанием общины.

К концу формирования каждой конкретной племенной общины в процессе S-перехода происходит переход наиболее важных и общих ее свойств в генетически наследуемые свойства. По-видимому, эти архетипы и были открыты К. Г. Юнгом.

Но космос общества, состоящего из племенных общин, просуществовал недолго, практически с 25-15 до 15-12 тысячелетия до н.в., так как верхнепалеолитическая революция вызвала кардинальное изменение материальной культуры. Численность населения Земли, стабильная или медленно растущая, увеличилась с 40 до 12 тысячелетия до н.в. примерно на порядок.

Это нарушило природный и межплеменный баланс, усилило взаимодействие между племенами, тем более, что человек стал гораздо мобильней, научившись плавать и приручив животных, а его язык уже выработал предпонятия в виде мифологических и мистических понятий-образов.

По-видимому, уже с 15-12 тысячелетия до н.в. началось образование межплеменных объединений на основе языкового единства, начался новый период общественного хаоса. Все более усиливающиеся межплеменные объединения зажигали сознание общины нового типа - национальной, для которой значение общей деятельности становилось уже несущественным, а главным стали общие ценности, традиции и религия, но не как мифология, а как вера. Может быть, даже как троичный эмоциональный комплекс "Вера-Надежда-Любовь (к Богу)".

Если для племенной общины совместная деятельность еще оставалась главной и определяла всю систему отношений, в том числе и религиозных (в отличие от родовой общины эта деятельность не обязательно была физически совместной, а лишь определена общими правилами), то в национальной общине человек мог жить и трудиться в разных условиях и группах, но приобщался к суперобщине через ценности и религию, прежде всего, через общие для национальной общины ритуалы, языковые метаструктуры и через веру как личное, нравственное отношение к себе и к Богу.

Начало революции образования национальных общин совпало (или стало причиной?) с материальной революцией мезолита-неолита.

Посмотрим теперь чем же мы улучшили концепцию Леви-Брюля?

Исходя из идеи о том, что первобытное общество более продуктивно рассматривать не от эмоций, переживаний, представлений и мыслей человека, а с точки зрения целей и мотиваций общины, но не как системы индивидуумов, а как цельный личности, субъекта, мы получили новую схему развития человеческого общества и человека как вида. Причем, схему прозрачную для критики, более того, своей конкретностью провоцирующую критику.

В первобытном родовом обществе индивид обладает физической реальностью, но реальности сознания и субъектности он почти лишен. То, что физически мозг принадлежит индивиду, ничего не меняет, этот мозг имеет два сознания, одно из них (большое) не принадлежит человеку и является частью общинной личности, другое (маленькое), принадлежащее человеку-индивидууму, подчинено первому. И лишь в процессе развития племенной общины, основанной на символьном единстве, индивид начинает понемногу "открывать свои глаза", а его Я расширяется и обретает некоторую свободу и небольшую самостоятельность.

Становятся понятными основные движущие силы великой революции, сначала превратившие человекообразную обезьяну в дикаря, а дикаря в личность; превратившие стадо в род, род в племя, а племя в нацию.

Род, как устойчивая община, по-видимому, сложился и стал доминирующим типом общества уже 400 тысяч лет назад. В это время уже существовал ритуал, который стал видимым проявлением личности родовой общины. Ритуал все усложнялся, приводя и к усложнению общины и ее жизни. Ритуал повысил восприимчивость общины и ее приспособляемость, став такой системой культурного приспособления.

Самоусложнение ритуала стало прежде всего следствием вызванного им же ослабления биологических автоматизмов: чем более ослаблялось действие инстинктов, тем больше востребовались формируемые ритуалом "условные инстинкты", навыки и привычки, которые все больше вытесняли инстинкты природные.

Совершенствование орудий труда в процессе ритуала, создание первых жестовых слов и, как следствие, развитие руки и памяти, положили начало уже за 250 тыс. лет до н.в. быстрому развитию языка как такового, который примерно 100 тыс. лет до н.в. был уже сложным голосовым языком. Примерно к этому времени первобытное общество сложилось как общество родов, имеющих в своем составе несколько десятков человек и связанное с другими родами отношениями обмена людьми (межродовыми браками).

Но 100 тысяч лет до н.в. (не важно чуть позже или чуть раньше, даже если это "чуть" - 20-30 тыс. лет) наступило очередное великое похолодание, ледник постепенно закрыл большую часть Европы. Возможно этот катаклизм вывел первобытнородовое общество из состояния устойчивого равновесия, породив волны переселений и обострив борьбу за выживание.

Был приручен огонь (надо греться!), возросло количество контактов между родами, между людьми разных родов (в войнах, в перемещениях, в поглощении одних групп другими), охота на зверя становилась более сложной и требовала сложной и четкой координации между людьми.

Все это привело к взрывному росту в развитии языка, в том числе и как средства межобщинного взаимодействия и общения. По-видимому, уже 60-80 тыс. лет назад возникли квазиплеменные общины - общины, в которых субъектами единения были составляющие ее роды, а не сама племенная община, а язык становился общим для всего "квазиплемени".

60-40 тыс. лет назад началась революция перехода от родовых общин к племенным общинам. В племенной общине, в отличие от общины "квази", субъектом объединения была сама суперобщина, а не составляющие ее родовые общины.

Этот вопрос требует дополнительного разъяснения. Общинность - это свойство, по-видимому, присущее биологической природе многих живых средств, не только человека. Кроме того, признаки субъектности группы проявляются как только группа людей просто физически собирается вместе (начинают действовать законы толпы, законы стада). Эти силы настолько велики, что приводят зачастую к затмению сознания и мгновенной инфляции моральных запретов. Сотни (тысячи) вполне приличных современных людей, собравшись в толпу, могут творить зверства почти не отдавая себе в этом отчета и не чувствуя никакой вины. Толпа же способна совершать не только зверства, но и великие подвиги и акты самопожертвования (действительно, на миру и смерть красна).

Но общинность - не только биологический, но и культурный феномен. В сложной и адекватной системе символов создается не дикая община крайних эмоций и действий, а культурная, в высшей степени проницательная, обладающая памятью и мышлением. Я общины - это полноценная личность, живущая по своим законам в пределах 768 летнего жизненного цикла.

Таковой культурной общиной (наверное, первой в истории человечества) была родовая община. Ее основы: почти непрерывный физический контакт между людьми (ощущение зрительного, слухового присутствия друг друга) и ритуал, неотделимый от совместной деятельности и ею же являющийся (т.е. ритуалом была любая деятельность, например, работа по изготовлению орудия труда, охота на зверя и церемония посвящения юноши в мужчину).

Сама по себе ритуализация общества стала великой революцией в истории человечества, так как позволила отказаться от большого количества жестко заданных биологических, генетических стереотипов в пользу стереотипов более изменчивых - культурных.

Природа человека 400-500 тысяч лет назад - это уже что-то резиново-шарнирное, в отличие от генетического монолита своих предшественников по эволюции. Эта шарнирность, ранее бывшая слабостью, в общине и с помощью ритуала (обучения и приспособления через ритуал) стала силой и создала эффект взаимного саморазвития от ритуала к "шарнирности", а от "шарнирности" к усложнению ритуала.

В племенной общине впервые произошло отделение общины от места и времени, но личность общины оставалась некоей цельностью.

Я-племени - это сознание, хоть и проецируемое из мозга составляющих общину людей, но живущее и перемещающееся во времени-пространстве реально, подобно шаровой молнии. Иначе говоря Бог это не символ и не проекция только, это Бог Живой. Это горящий куст Моисея и Нечто, боровшееся ночью с Израилем. Таковы и языческие боги.

Основой племенной общины стал специализированный религиозный ритуал, отделенный от любой другой деятельности и востребовавший вместо непосредственного физического сопричастия сложнейшую систему мистических символов, а позже, после формирования квазинаций (племенных объединений) востребовавший и мифологию как цельную, увязанную воедино мифологическую систему, созданную племенными общинами (богами - не людьми).

Итак, основа племенной суперобщины - не физическое присутствие и единый естественный ритуал действия, а специальный мистический (религиозный) ритуал и языковое единство. Но без физического соприсутствия людей община не развивается, а ее деятельность имеет пониженную интенсивность. Возможно, в ее жизни преобладает коллективное бессознательное над коллективным сознательным, иначе говоря, община находится как бы "во сне".

Наконец, национальная община опирается на религиозный ритуал, не на язык как таковой, а на некие находящиеся в языке ценности и структуры - метаструктуры (мыслеформы) и веру, каковая есть чувство личной ответственности перед Богом, основанное на чувстве любви и договоре между Богом и человеком, на ответственной свободе личности.

Национальная община основана на Троице: Бога (ритуала погружения в малую общину как в физического представителя трансцендентного Бога), Духа (живого языкового пространства, порождающего и мир идей - образов, понятий) и Личности (в Вере, Надежде и Любви). Исламский Бог отвергает Троицу, поскольку он воплощает собой квазинацию племен.

V. Архетипы Юнга как следы первобытного человека

Юнг охотно использует "коллективные представления" и часто ссылается на Леви-Брюля. Основываясь на своей клинической практике врача-психоаналитика, трудах этнографов и собственном мистическом опыте, он пришел к идее архетипа.

Архетипами Юнг называл сложные состояния сознания, передаваемые по наследству и воспроизводящие глубинные мифологические символы, самые важные из которых - это Тень, Анима, Анимус, Мать, Ребенок, Старик. Среди менее значимых архетипов находятся архетипы Отца, Троицы, Антропоса.

Архетипы, по Юнгу, имеют важное конституирующее значение в жизни бессознательного в человеке, так что, по его словам:

"нам никогда легитимно не отделаться от архетипических основ, не согласившись поплатиться за это неврозом, точно также как нельзя без самоубийства отделаться от тела или его органов... Ибо архетип - о чем никогда не следует забывать - душевный орган, который имеется у каждого. Плохое объяснение (архетипа) означает собственно плохую установку по отношению к этому органу, из-за чего последнему наносится ущерб. В конечном счете всякий сетующий - просто скверный толкователь".

Например, архетип ребенка содержит мотивы потенциального будущего, мотив осознавания ("Да будет свет!"), мотивы заброшенности, покинутости, подверженности опасностям и непреодолимости ("Один дома"), гермафродитизма, целостности, восприятия ребенка как начальной и конечной сущности.

Отдельный архетип, сам будучи очень сложным органом сознания, сплетен с другими архетипами и вместе они "образуют схватываемое единство".

Архетипы, как символы, имеющие наиболее четкое и полное воплощение в мифах и религиях первобытных народов, вышли из культуры племенной общины, 60-20 тысяч лет назад пережившей революцию S-переходов от общины родовой. Архетипичность, наследуемость этих мифов является следствием 12288 летнего S-скачка, который завершается переходом наиболее значимых символов (свойств, образов) в генетический фонд.

Среди архетипов нет моральных заповедей, поскольку возраст моральных заповедей еще детский.

Сам базисный характер архетипов лишь косвенно и неадекватно, по мнению Юнга, улавливаемый и "объясняемый" сознанием, выдает в них подручных общинного Я.

Архетип - это не просто сложная инстинктивная структура, лабиринт подсознания, а часть субъектного целого - Я-общины, конкретно - племенной общины, преобразовавшейся в современных национальных общинах в более или менее автономную промежуточную общину. В своей душевной жизни мы не просто не принадлежим себе (якобы по незнанию), мы принадлежим другому - миру общинных личностей, обидчивых и даже мстительных, но отходчивых и благодарных.

Некоторые геометрические фигуры являются архетипическими: "крест - пишет Юнг - означает устроение, противопоставленное неустроенному хаосу бесформенного множества. В другой своей работе я уже показал, что крест действительно один из древнейших символов строя и порядка. В области психических процессов он равным образом выполняет функцию упорядочивающего средоточия и потому в состояниях психического расстройства, вызываемых, как правило, вторжением бессознательных содержаний, видится также в форме четырехчастной мандалы... Середина символизирует целостность и окончательность. Вполне уместно поэтому, хотя и достаточно неожиданно, наш текст напоминает о факте дихотомии вселенной, расколотой на правое и левое, светлое и темное, небесное и "нижний корень". Это безошибочное указание на то, что все содержится в середине и что "Господь", следовательно, все составляет и соединяет, сам будучи "nirvanda", т. е. "свободным от противоположностей", в полном соответствии с аналогичными восточными представлениями, а также с психологией этого архетипического символа".

Поскольку архетип Троицы стал основой системы теологических ценностей у христианских народов, то обратим на него особое внимание. Этот архетип проявился в религии Вавилонии, но яркое и полное воплощение он нашел в Египте уже в середине третьего тысячелетия до н.э., то есть за две с половиной тысячи лет до возникновения христианства. По словам Юнга: "египетская теология решительно утверждает и ставит во главу угла сущностное единство (омоусию) бога-отца и бога-сына (представленного фараоном). В качестве третьего к ним присоединяется Ка-мутеф ("Бык своей матери"), который есть не что иное, как Ка, порождающая сила бога. В ней и через нее отец и сын связываются не в триаду, но в триединство. Ведь поскольку Ка-мутеф представляет собой особую форму проявления божественного Ка, мы действительно можем "говорить о триединстве бог-фараон-ка, где бог выступает "отцом", царь - "сыном", а Ка - творческим связующим звеном между тем и другим".

Правда, полноту жизни, по Юнгу, выражает не Троица, а Четверица, или Троица, дополненная неким темным началом, изгнанным из нее морально ориентированной религией.

Крест, по Юнгу, как раз включает и это четвертое начало. Троице, по Юнгу, не хватает дьявола, так как "дьявол - тень Бога, которая обезьянничает и подражает ему, antimimon pneyma (подражающий дух) в гностицизме и греческой алхимии. Но он "князь мира сего", в тени которого человек родился, обремененный пагубным грузом первородного греха, совершенного по подстрекательству дьявола".

Архетипы Троичности-Четверичности часто встречаются в сновидениях, исследованных Юнгом:

"Если мне и удалось составить себе о Троице какое-то вразумительное представление, основанное на эмпирической реальности, то помогли мне в этом сновидения, фольклор и мифы, в которых встречаются подобные числовые мотивы. В сновидениях они появляются, как правило, спонтанно, что показывает уже сама банальность их внешнего проявления. Большей частью в них нет ничего мифического или сказочного, не говоря уж о чем-то религиозном. Речь может идти о трех мужчинах и одной женщине, которые сидят за одним столом или едут в одной машине, о трех мужчинах с собакой, об охотнике с тремя собаками, о трех курах в одной клетке, откуда убежала четвертая, и т.п. Эти вещи настолько банальны, что их легко упустить из виду. Поначалу они и не подразумевают ничего особенного, кроме лишь того, что имеют отношение к функциям и аспектам личности грезящего, в чем можно легко убедиться, когда речь идет о трех или четырех знакомых лицах с хорошо выделенными чертами - или о четырех основных цветах: красном, синем, зеленом и желтом. Эти цвета с изрядной долей закономерности ассоциируются с четырьмя функциями ориентации сознания. Лишь когда грезящий начинает понимать, что четверка содержит намек на целостность его личности, он осознает, что все эти банальные мотивы сновидения являются, так сказать, теневыми изображениями более значительных вещей. Особенно хорошо помогает прийти к этому прозрению, как правило, четвертая фигура: она не лезет ни в какие рамки, предосудительна, внушает страх или необычна, инородна в каком-то ином смысле, как в хорошем, так и в плохом, напоминая Мальчика-с-пальчика рядом с его тремя нормальными братьями. Само собой разумеется, ситуация может быть и обратной: три странные фигуры и одна нормальная. Всякий, кто располагает хоть каким-то знанием сказочного материала, понимает, что через гигантскую по видимости пропасть, разделяющую подобные тривиальные факты и Троицу, вполне может быть перекинут мостик. Но это вовсе не означает, что Троица опускается до их уровня. Напротив, она представляет собой наиболее совершенную форму соответствующего архетипа. Эмпирический материал просто показывает, как этот архетип действует, захватывая и мельчайшие и наименее значительные психические детали".

Наконец, Юнг формирует психологическое содержание этого емкого символа, но к которому (психологическому) он не сводится:

"Троица именно в силу своего умопостигаемого характера выражает необходимость духовного развития, требующего самостоятельности мышления. С исторической точки зрения, мы видим это устремление работающим прежде всего в схоластической философии, а философия эта была тем предварительным упражнением, которое только и сделало возможным научное мышление современного человека. Троица также и архетип, чья доминирующая сила не только поощряет духовное развитие, но при случае и навязывает его. Но как только эта спиритуализация угрожает стать вредной для здоровья односторонностью, компенсаторное значение Троицы неизбежно отступает на задний план. Благодаря преувеличению добро становится не лучше, а хуже, а пренебрежение и вытеснение делают из маленького зла большое. Тень составляет-таки часть человеческой природы, а вообще никаких теней не бывает лишь ночью. Поэтому мы сталкиваемся здесь с проблемой...

Таким образом - делает общий вывод автор - история догмата о Троице предстает в качестве постепенного проступания некоторого архетипа, который упорядочивает антропоморфные представления об Отце и Сыне, о жизни, о различных ипостасях и т.д., выстраивая их в архетипическую, т. е. нуминозную, фигуру "Пресвятой Троицы". Современники этих событий воспринимали ее как нечто такое, что современная психология называет внеположенным сознанию психическим присутствием (Ргаsenz). Если налицо consensus generalis (всеобщее согласие) в отношении какой-либо идеи, как это имеет - и имело - место в нашем случае, то мы вправе говорить о коллективном присутствии. Подобными "присутствиями" в наши дни выступают фашистская и коммунистическая идеи: первая подчеркивает власть вождя, вторая - общность имущества, обе эти черты характерны для первобытного общества".

Архетипические геометрические символы каждой из религий выражают главную точку приложения внимания каждой религии.

Христианский крест выражает идею Троицы и дьявола в оппозиции к ней, дихотомии Бога-дьявола (национальной общины - квазиобщины), Личности (Сына) - Общности (Духа). Крест - это символ сложного культурного кода западной культуры, основное отношение здесь - это отношение между Богом и Человеком (Личностью).

Возможно, исламский полумесяц выражает идею непознаваемого (круглого) Бога. Как за серпом Луны скрывается круглый месяц, так и Аллах серповидной полоской света ( учением пророков и главного из них - Мухаммеда) приоткрывает, но не открывает тайну Аллаха. Аллах кругл, с какой стороны на него не посмотреть, он - одинаков, един, один. Основной вопрос ислама - это утверждение непознаваемости и единства Бога, ведь мусульманский Бог - это некая фикция, произведенная личностями племенных общин (он чем-то похож на Волшебника Изумрудного города).

Иудейская звезда (звезда Давида) состоит из двух треугольников, обращенных друг в друга. Треугольники символизируют Бога и дьявола (общину и квазиобщину), противостоящие друг другу и уравновешивающие один другого. Поэтому основной вопрос иудаизма - это вопрос равновесия Бога и дьявола или вопрос об автономии племенных общин в структуре общины национальной?

Конечно походя судить о столь сложных материях, как архетипические символы мировых религий, нельзя. Вероятность ошибки в таких выводах очень высока. Это гипотетические суждения и именно в таком качестве они здесь представлены. Ведь цель и смысл этой работы - не объявление конца, а заявка на начало или приглашение в историологию.