Мишка, Витька и я решили наловить рыбы. Вообще-то, это решили не мы, а наши голодные животы. Хотелось есть. В семь лет я был тощим как дистрофик и имел желудок, как говорила моя мама, с наперсток. Мои старшие двоюродные братья - Мишке было тринадцать, а Витьке восемь лет - хотели есть не меньше, чем я.
В июне мама привезла меня к тете Вере, своей родной сестре. Она надеялась, что за лето я здесь окрепну на свежем воздухе и зимой не буду часто болеть. Ей было трудно с двумя детьми: маленькому братику Юрке не исполнилось еще и года. Вот она и привезла меня в "Зеленую горку" - так называлось местечко неподалеку от большой железнодорожной станции, где после войны осталось всего три дома. Мама понимала, что сестре нелегко справляться со своими пятью "короедами". Почему она так называла тети Вериных детей, не знаю до сих пор. Может быть, в голодную пору они на самом деле ели кору. Не успел спросить у матери, пока была жива. Многого не успел спросить, о чем сожалею теперь, да поздно.
У Мишки и Витьки три сестры: одна - моя ровесница Танька, старшая Алька, средняя Тонька и муж тети Веры дядя Петя. Дядю богатырем не назовешь, а вот, поди ж ты - пятеро детей.
Июнь - самая голодная пора. В погребе у тети Веры оставалось последнее ведро сморщенной полугнилой картошки. До нового урожая еще не скоро. Экономили, как могли: картошку - в суп, а жареные картофельные очистки - на второе. Вкусные - хрустят, как сухарики.
Случалось, ходили в лес и собирали на лесных полянах щавель. Я путал листочки щавеля с похожими на них, несъедобными, и приносил в корзинку Альке, за что мне попадало.
- Ты что принес, Вадик?
- Щавель.
- Щавель кисленький. А ну-ка попробуй этот листок.
Я пробовал и долго плевался горькой зеленой слюной. Суп из щавеля, чередовался с супом из крапивы.
В августе с едой стало полегче - выручал лес. Лето выдалось сухое, грибов было мало, а ягод полно - во рту от них оскомина. Одними ягодами сыт не будешь. Вот мы и отправились на озеро, чтобы пополнить наш небогатый рацион.
Тетя Вера не отпускала меня, но я захлюпал носом и она сжалилась. Мишке она наказала смотреть за мной и, если что случится, обещала оторвать ему голову. Дядя Петя нашей рыбалке не препятствовал: спал, раскинувшись поверх лоскутного одеяла, после ночного дежурства на складе. Он лежал на спине с открытым ртом и гудящие под потолком мухи иногда залетали туда и, задохнувшись, вылетали как очумелые, обратно.
Наши сборы были не долгими. Тетушка отрезала три куска хлеба и посыпала солью, завернула в чистую тряпочку несколько картошин и налила в бутылку жидкого чая.
Мишка нес на плече два березовых удилища с намотанной спиралью толстой леской и большими крючками, воткнутыми в самодельные пробковые поплавки. Витьке доверили сумку с едой, а я нес пустой армейский котелок, куда мы собирались складывать пойманную рыбу.
Вспоминая то время, я долго не мог понять, почему Мишка иногда называл меня: "доход с котелком"? Только сейчас, написав эти строчки, понял, откуда пошло это прозвище. Что "доход" - это ясно: кожа да кости. А "с котелком" - был связан случай, с запомнившейся на всю жизнь рыбалкой.
От нашего местечка озеро находилось километрах в трех. Что такое километр, я понятия не имел. Казалось, что шли мы бесконечно долго. Впервые я уходил от дома так далеко. Этот поход для меня был таким же нелегким как переход Суворова через Альпы.
Мишка повел нас лесом по заросшим тропкам и просекам, чтобы сократить путь к озеру. Идти по ним было нелегко: часто попадались осыпавшиеся неглубокие траншеи, которые нельзя было обойти. Мишка, разбежавшись, перепрыгивал их, а нам с Витькой приходилось спускаться вниз на пятой точке. Старший протягивал нам комель удилища, вытягивал по очереди из траншеи и мы продолжали путь до следующего препятствия. Я не ныл, хотя коленки мои были поцарапаны и саднили.
Тетя Вера не знала, что мы будем ловить рыбу с лодки, а не с берега - ни за что не отпустила бы. Мы случайно нашли полузатопленную лодку и принялись по очереди отчерпывать воду консервной банкой и котелком. Когда вычерпали всю воду и радостные забрались в лодку, обнаружилось, что нет весел.
Мишка осмотрел ближайшие кусты, в надежде, что хозяин припрятал их где-нибудь неподалеку, но весел нигде не было. А Витька нашел на берегу длинную жердину и притащил ее, - она послужила нам вместо весел. Мишка оттолкнулся от вязкого дна, и мы отплыли. Хотелось поскорее начать ловить рыбу: мы так торопились, что оставили банку с червями на берегу - пришлось возвращаться. Витька выпрыгнул из лодки и принес позабытую банку.
Мишка стоял на корме и управлял лодкой, которая не хотела плыть прямо, а виляла из стороны в сторону. Вскоре мы заплыли за зеленую стену тростников и остановились. Мишка воткнул шест в илистое дно. Из моих штанов вынули веревку, которая служила ремнем, и за уключину привязали лодку к шесту. Штаны не сваливались только потому, что я сидел на скамейке.
Братья наживили на крючки по здоровенному червяку, забросили наживку и зорко следили за поплавками в ожидании поклевки. В воздухе ни ветерка. Озерную гладь изредка разрушали жуки-плавунцы да легкие круги идущие от поплавков, когда на них садились маленькие синие стрекозы.
Время приблизилось к полудню, а рыба все не клевала. Но вот подул ветерок и водная рябь стала покачивать поплавки. Глядя на них, мне казалось, что это рыба, где-то там глубоко под водой, дергает червяка - пробует на вкус.
- Клюет! Витька, у тебя клюет! - заорал я и получал затрещину от Мишки.
- Не ори, рыбу распугаешь, - шипел он. - Лучше отчерпывай воду потихоньку. Видишь, набирается?
Распугивать было некого. За два часа ни одной поклевки.
- Наверное, всю рыбу поубивало во время войны, - поделился я с братьями своим предположением.
Витьке понравилось моя мысль. Ему уже надоело ловить рыбу, которая не хотела ловиться. Мишка не сдавался - он отогнал лодку еще дальше от берега, на глубину, туда, где шест едва доставал дно. Но и на новом месте тоже не клевало. Наверное, рыба не была такой голодной, как мы.
- Я писать хочу, - объявил я, виновато опустив глаза.
- Потерпи, - прошипел Витька.
- Я уже терпел, больше не могу.
- Ну вот, я так и думал, с этим городским разве половишь?! Ссы за борт, - скомандовал Мишка.
Когда я справил свою нужду, он велел Витьке сматывать удочку:
- Хорош, наловились. Всю рыбу распугал... теперь уж точно клевать не будет.
Старший брат вытянул шест и как веслом стал грести, закидывая им с разных сторон. Вода с шеста струйками стекала мне на голову и плечи, но я молчал и не жаловался, чувствуя свою вину за неудавшуюся рыбалку.
- Во, я тебе что - извозчик? Бери шест да толкайся.
Они стали меняться местами. Витька пошел по борту, на котором стоял Мишка. Лодка сильно накренилась, едва не зачерпнув воды. Потеряв равновесие, Витька плюхнулся за борт и сразу скрылся под водой. Мне показалось, что он не выныривал слишком долго, целую вечность. Я сильно испугался за Витьку. Наконец его белобрысая голова выскочила на поверхность в нескольких метрах от лодки. По его выпученным глазам можно было догадаться, что от неожиданности он не понял, что произошло. Мишка протянул ему шест.
- Хватайся за палку! - кричал Мишка.
Витька не мог схватиться за шест, потому что беспрерывно молотил руками по воде, чтобы удержаться на поверхности. Чем сильнее он бултыхался, тем дальше от него относило лодку. Старший брат, видя, что лодка отдаляется, сильно оттолкнулся шестом от дна и чуть не наехал на Витькину голову. Бросив шест в лодку, он успел схватить его за мокрые вихры.
- Держись за борт!
Витька вцепился двумя руками, пальцы его побелели. Лодка опять сильно накренилась.
- Доход, садись на другой борт! Перевернемся! - заорал Мишка.
Весу во мне было, наверное, не более двадцати килограмм. Я кинулся на противоположный сторону, изо всех сил налегая грудью. Лодка не перевернулась и даже не зачерпнула воды, когда Мишка перетаскивал брата через борт. Я чувствовал себя героем. Кем чувствовал себя Витька, не знаю.
На берегу, Мишка обозвал его утопленником. Витькина одежда была развешана по кустам на просушку, а вода из ботинок вылита. Он сидел на корточках, сжавшись клубком, и тряско дрожал. В конце августа вода в озере холодная, как из колодца.
Всё хорошо, что хорошо кончается. Мы съели подмоченный хлеб и картошку, выбросили уже ненужных червей и отправились в обратный путь. Жалко, конечно, что мы не поймали ни одной рыбки, а так хотелось ухи. Зато Витька был спасен и шел с нами рядом, согрелся и уже не дрожал, хотя одежда на солнце высохла еще не совсем. Мишка нес удочки, я пустой котелок, а Витька, как пострадавший, шел налегке. Мы договорились тете Вере ничего не рассказывать - могло и влететь. В сенях, на гвозде висела бельевая веревка и иногда применялась больше для устрашения, чем для применения наказания. "Вот я сейчас кому-то всыплю!" - обещала тетя Вера, услышав шум и крики спорящих ребят. Это "кому-то" звучало неопределенно, но действовало как успокоительное средство сразу на всех.
По нашему не слишком радостному виду тетя догадалась, что рыбалка не удачна.
- Ну, Вадик, вываливай рыбу в таз - буду чистить. Завтра мамка твоя приедет, ухой угостим.
Я смотрел на выскобленные голиком половицы и молчал. Мне хотелось заплакать.
- Ма, чего ты на него-то?.. Нет там никакой рыбы, - вступился Мишка
- Эх, горе-рыбаки, чем я вас кормить буду?
- А мы сейчас на станцию сбегаем, картохи принесем, - подал голос Витька.
- Как же - ждет вас картоха! Умники.
Я выскочил из избы, а за мной братья. Втроем мы пошли на железнодорожную станцию.
У станции рельсы разбегаются на несколько путей. Мы шли по деревянным шпалам к железнодорожным складам. Ботинки прилипали к разогретому на солнце мазуту. Мишка предупредил меня, чтобы я не становился на стрелки: "а то ногу оттяпает".
У складов вовсю шла работа - мужики перетаскивали в товарные вагоны мешки с картошкой. Грузовой состав отправлялся в Ленинград. Нам долго пришлось сидеть в кустах, пока шла погрузка. Дядька в вагоне принимал мешок, развязывал и высыпал картошку на пол. Случалось, что несколько картошин, выкатываясь падали на насыпь или залетали под вагон. Грузчики поднимали их и, незаметно для кладовщика, распихивали по карманам. Но кое-что оставалось и для нас. Наконец погрузка закончилась и паровоз "ОВ-355" - огромный, с черной горой угля в тендере дал гудок к отправлению.
Паровозы "ОВ" называли овечками по заглавным буквам. Этому дышащему жаром чудовищу более ласкового имени было придумать нельзя.
Едва последний вагон, поскрипывая прошел мимо нас, мы выскочили из укрытия и быстро стали подбирать рассыпанную между шпал картошку в холщевую сумку.
- Я вас, шантрапа пузатая! - заорал кладовщик, заметив нас.
Мы перебежали на другую сторону полотна и скрылись в мелколесье. Пройдя немного по лесной тропке, снова вышли на "железку" и пошли по шпалам, выискивая картошку. Мелкие картошины вываливались из вагонных щелей уходящего поезда и становились нашей добычей.
Подходя к дому, Витька вырвал у Мишки сумку:
- Дай, я мамке отдам! Я больше картошек нашел.
Витька - проныра белоголовая, остроглазая. Он, на самом деле, накидал картошек в сумку больше всех, а я подобрал всего три штуки, и то маленькие.
- Молодцы! - похвалила тетя Вера, высыпая картошку в пустое ведро. - Может, Алька грибов принесет на селянку. Гуляйте пока. Вон девчонки на улице играются и вы не толкайтесь под ногами - позову кушать.
Сестры, кроме старшей Алевтины, играли с куклами за домом. Иногда и меня вовлекали. Я был то продавцом магазина, то папой. Роль продавца меня устраивала больше. Роль папы казалась стыдной. Я отпускал "продукты" на самодельных весах - на длинной дощечке, лежащей на торце кирпича. Осколок разбитой чашки сходил за килограмм сахара, горсть сухих сосновых иголок была макаронами, мелкие камешки - картошка. Девчонки покупали, расплачиваясь деньгами, настриженными из газеты. Когда все продукты были проданы, и в магазине сидеть становилось скучно, я шел в наш игрушечный дом и становился папой. Девчонки кричали: "Папа пришел, папа пришел!", и мне ничего не оставалось делать, как изображать строгого отца. Доставалось от меня младшей сестре Таньке. Тонька была старше меня на три года. Я кричал на Таньку: "Почему дети не кормлены, а уложены спать?!" Дети - две тряпичные куклы и один целлулоидный пупс - спали на кроватях из листьев лопуха, а Танька покорно отвечала, что кормить было нечем, потому и уложила спать, чтобы не орали.
Лето было засушливое, не грибное, но Алька частенько ходила в лес, надеясь хоть что-нибудь найти. Не один час бродила она по лесу, что бы принести несколько сыроежек или лисичек. В тот день она вернулась с пустой корзинкой.
- Ничего, доча... У нас и без грибов на два дня царский обед будет. Почисть картошку, а я в погреб слазаю.
- Чего это ты в пустом погребе забыла?
- А вот и не в пустом. Батька с "Заготскота" кусок конины привез - на трудодни выписали. Завтра Настя приедет Вадика забирать - будет чем угостить.
Пока я играл с девчонками, Мишка с Витькой убежали в лес. Я знал, что они там делали - порох жгли. Если Мишка утащил из коробка несколько спичек и оторвал чиркалку, значит пошли делать "поджигу". Однажды мы нашли в лесу горку коричневых трубочек. Я не знал, что это такое, оказалось - трубчатый порох. Горел он ярко и сильно вонял. Простой порох мы добывали из найденных в лесу патронов, высыпали змейкой на землю и поджигали. Дымящийся сухой мох затаптывали и забрасывали песком.
Неподалеку от нашего дома в лесу стоял подбитый танк. На развороченной башне белел немецкий крест. Мишка смело забирался на него и орал на весь лес: "русские победили". Нам с Витькой было не забраться, да и страшно: танк весь черно-зеленый, обгорелый, и только белый крест, как бельмо на глазу.
Мне надоело играть с девчонками, с их куклами и магазинами. Я ждал, когда же тетя Вера нас позовет. Вернулись братья из леса и приехал на обед дядя Петя: он работал на лошади в колхозе "Красный Пахарь". Это название казалось мне очень красивым. Я уже знал, кто такой пахарь - это тот, кто пашет землю. А красный он потому, что сильно устал.
Я подошел к дяде, когда он слез с телеги и привязывал гнедую лошадь к изгороди.
- Ну что, Вадик, уезжаешь завтра? Не понравилось у нас?
- Понравилось. В школу надо идти, в первый класс, - объяснил я дядьке причину своего скорого отъезда.
- Ясен день, что не во второй. Я три класса окончил - догоняй дядьку и обгоняй, - он высморкался и вытер руку о штаны.
Дядька сбросил на лавку у дома свою линялую кепку, обнажив белый лоб с прилипшими волосами. Небритые скулы, ввалившиеся щеки и, казавшийся огромным из-за сильной худобы, нос - от загара были коричневого цвета.
- Пошли в избу, может нас покормят, - он взял меня за руку своей костистой рукой и мы, без приглашения тети Веры вошли в дом.
- Алька, гляди, самые голодные уже здесь! А ну-ка руки мыть... все в назёме.
Пока мы с дядькой плескались у умывальника подошли братья и сестры. Все чинно расселись вокруг стола на высоких деревянных скамейках. Каждый взял себе ложку и кусок хлеба в ожидании, когда мать будет разливать суп. Тетя Вера достала из кастрюли кусок мяса и выложила его на алюминиевую тарелку.
- Суп с мясом, суп с мясом! Ура-а! - закричали Витька и Танька одновременно.
- Отец, порежь. Что сидишь умодившись, как в гостях, - тетя Вера пододвинула большой нож, похожий на винтовочный штык. Мы однажды в окопах нашли такой, только ржавый. От мяса медленно поднимался пар и все глаза были устремлены на этот кусок. Дядя Петя положил каждому на тарелку по куску мяса. Старшим, Альке и Мишке, куски были чуть побольше и мне - тоже. Конечно, это были не куски, а кусочки, но тогда они казались кусками.
На второе всем досталось по две картошины из дымящегося чугунка. На дощечке лежали порезанные на дольки огурцы. Маленький огородец, вскопанный по весне, начал давать урожай.
- А где же рыба? - удивился дядя Петя. - Я навострился на леща или налима.
- С мяса хорош. Леща ему подавай, - заступилась за нас тетя Вера. - Вадик говорит, что всю рыбу поубивало, как на фронте.
Тетушка звала меня Вадиком, в отличие от своих детей, которых окликала не столь ласково: Мишка, Алька, Танька, Витька, Тонька. Иногда кто-то из них удостаивался более ласкового обращения. Если прибегал с шишкой на лбу зареванный Витька, она жалела его прижимала к себе, дула на вспухшую шишку и приговаривала: "Витюшка, где ж тебя так угораздило? Золотце моё белобрысое". Витька сразу переставал реветь. Я для нее всегда был Вадиком, уменьшительных имен не удостаивающийся. Правда она следила за мной, спрашивала, не обижает ли кто, и за столом я получал порцию равную с другими или чуть большую. Витька как-то попытавшийся поменяться со мной куском хлеба положенным перед тарелкой - ему мой показался толще - получил от матери увесистый подзатыльник.
Время моего пребывания в "Зеленой горке" подошло к концу. Мама приехала за мной, оставив маленького братика у соседки. Она пришла со станции нагруженная двумя тяжелыми сумками с продуктами. Тетя Вера охала, раскладывая "этакое добро" по полкам и ящикам:
- Насть, зачем же столь много-то? Это же ты все деньги извела. Сами что есть будете?
- Всё будем есть. Теперь по карточкам нормы увеличили. Конец голоду, - успокаивала мама разволновавшуюся сестру, доставая из сумки две буханки хлеба.
- Хлеб-то, хлеб духовитый какой, без отрубей. Матушка не дожила, пожевала бы такого хлебца.
Дети столпились у стола и наблюдали, что же еще достанут из большой клеенчатой сумки. Связка сушек сразу привлекла внимание и тут же была распихана по детским карманам. И пакетик с конфетами "подушечки" был справедливо поделен между всеми ребятами.
- Пап, на конфетку, - добрая Танька угощала отца сладостью.
- Ешь сама, Тань. У меня от сладкого зубы болят. Мне нельзя, - отказывался дядя Петя, собираясь на работу.
- Тань, давай мне. У меня не болят, - нашелся шустрый Витька.
- А ну-ка все гулять! Мишка, ты-то большой дурак, что рот раскрыл? Не слышь что ль?
Тетя Вера убрала последние гостинца, - кусковой сахар и мешочки с разными крупами, - опустилась на скамейку и заплакала.
- Я твово Вадика берегла. У Жихаревых козье молоко брала, пока деньги были. Он не хотел его пить, говорит - вонючее. Я его заставляла, привык потом.
- Окреп он, загорел. Веселей ему с ребятами, чем одному, - гладила меня по голове мама.
- Где ж одному? Юрочка подрастает.
- Тот несмышлёныш еще.
- Ай, не долго... времечко-то бежит, как вода.
- Спасибо тебе, сестра, за всё!
К обеду приехал дядя Петя. Мама собирала мои вещи в старенький чемодан.
- Зря ты, Настя, парня забираешь.
- Это почему же? - удивилась мама.
- Вадик к нам привык и мы к нему. Хороший парень, не баловной. Пущай у нас остается, - дядя Петя хитро посмотрел на меня. - Останешься, верно?
- Мне в школу надо идти, я же говорил, - напомнил я ему еще раз.
- Школа и у нас в райцентре есть. Буду вас с Витькой на лошади возить, а?
Я не хотел огорчать дядю своим отказом. Если школа не убеждала его, то надо было придумать что-то другое, и я придумал:
- Меня братик дома ждет, и маме без меня будет скучно.
Этот довод показался дяде убедительным.
- Ладно, Вадик, поезжай с мамой. А на другой год обязательно к нам опять. Обещаешь?
- Обещаю.
- Ну и хорошо. Привози, Настя, мальца - не бойсь, прокормим.
До следующего года дядя Петя не дожил. Маленький осколочек три года пробивался колючей занозой к доброму дядиному сердцу. Тетя Вера осталась одна с пятью детьми и на следующее лето мама не повезла меня в "Зеленую горку".
В начале лета мы получили от тети Веры письмо:
"Настя ты привози Вадика-то он у тебя тихий где пять ртов там и шестой не в тягость привози Петю не вернешь Алька пошла работать дояркой молоко будет мальчишке".
Это письмо, написанное карандашом, без знаков препинания я храню как память о голодном 1946-ом и свидетельство о безграничной доброте женского сердца.