Аннотация: Захватывающая история о патриотичных домовых и зловредных бюрократах!
ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ...
необыкновенная история
I
Надпись на черной дерматиновой двери гласила: "Исполнительный комитет городского Совета народных депутатов. Мастерская по реставрации памятников архитектуры и древнего зодчества". И чуть ниже и мельче: "Прием заказов с 9 до 12 часов, кроме субботы и воскресенья".
Игорь Фатьянов сидел на подоконнике в своем кабинете и с высоты второго этажа наблюдал за сухоньким старичком, топтавшимся перед дверью конторы. "Это что за ископаемое?.. Мезозой или кембрий? Ну и видок, однако! Жара, того и гляди расплавишься, а этот -- в пимах сорок последнего размера, да еще и ватничек под ремень..." -- Игорь ткнул в пепельницу наполовину выкуренную сигарету и передернул плечами -- рубашка словно прикипела к коже.
На столе, заваленном эскизами и накладными на пиломатериалы и прочий дефицит, сонно тренькнул телефон. Фатьянов глянул на часы -- без десяти двенадцать -- стоит отвечать или нет? С одной стороны, нарвешься на какого-нибудь зануду-жалобщика -- и прощай обеденный перерыв, с другой -- а если шеф?..
Трубка была липкой, как пластилин. Перекрывая треск помех, чей-то стершийся дискант сладострастно вопил: "...и я вспоминаю, тебя вспоминаю!.."
-- Реставрация, -- привычно-ровно произнес Игорь.
В трубке тяжело, с присвистом дышали.
-- Слушаю. Говорите!
Дискант сорвался на визг: "... летящей походкой ты вышла из мая-а!.."
-- Это комиссионка? -- неожиданно громко спросил капризный женский голос. -- Мне Надюшу. Быстренько!
-- Ошиблись, гражданка. Здесь мастерская по реставрации.
-- Тогда Симочку...
-- Это реставрация! Понятно?
-- Но я звоню в комиссионный! Хулиган!
Фатьянов раздраженно кинул трубку на рычаг и потянулся за очередной сигаретой. Закурив, он поднял голову и вздрогнул: перед ним, примостившись на краешке массивного "под готику", стула, тихо покачивался давешний кургузый старичок.
-- Здравствуйте... -- Игорь поперхнулся дымом.
"И когда же это он успел? И с дверью справился, и на второй этаж забрался?.."
-- Чем могу быть полезен?
-- Бывайте здоровы, уважаемый Игорь Евгеньевич! -- часто-часто закивал старикан. Голос у него оказался неожиданным -- по-мальчишески звонким и сильным. -- С просьбой к вам, от всего нашего, так сказать, коллектива жилищного.
-- Хотите сделать заявку?
-- Хотим, милай, обязательно хотим! -- старичок поерзал на стуле, умащиваясь поудобнее. -- Значит, живем мы все в доме под номером тринадцать, что на Береговой улице, за дамбой которая, -- он неопределенно махнул рукой куда-то за спину Игоря. -- Так вот, сносить его, дом-от наш, собираются. А мы, значит, против, абсолютно и категорически! -- Сухонький кулачок несколько раз взметнулся вверх.
-- Не волнуйтесь, отец, сейчас выясним, -- Фатьянов развернул на столе карту города и быстро нашел нужную улицу. -- Увы, район подлежит новой застройке. Ничем помочь не могу: памятников архитектуры на Береговой нет.
-- Едрена корень! -- старичок аж подпрыгнул. -- А мы? Наш-от дом?! Он же самим Елизар Матвеичем Бастрыгиным срублен был! На Ивана Купалу заговорен от огня, от воды, от людской хулы! Чтоб тыщу лет стоять... а его -- бульдозером! Уж и чушку чугунную пригнали! Не-хо-ро-шо, не-лад-но... -- погрозил темным корявым пальцем гость.
-- Кто такой Бастрыгин? -- заинтересовался Игорь: пыхтящий, как самовар, дедок показался ему занятным. -- Купец, что ли?
-- О-о!.. -- восхищенно закатил тот глаза. -- Преизвестнейшая личность, я вам скажу! Ну и купец, конечно. Жаль, пожил недолго. И всего-то годков триста ему было, когда спьяну с лешаком из Черного Бора сцепился. Ну, тот его в болотине и утопил, даже пузыря не осталось. А дом опосля нам отдали, под коммуналку. Вернее, коренных-от пришлось уплотнить, когда домишки в Заистоке да в Черемушках поразвалили. Набежал народец, куды ж его деть, в тесноте -- не в обиде...
Фатьянов заскучал: "Дед-то, похоже, того... Про леших каких-то болтает, про купца-долгожителя... Нарвался все-таки, опять придется в столовке час топтаться..."
-- Ну, хорошо, хорошо... э, как вас по имени-отчеству?
-- Зовут? А, Кузьмой Васильичем кличут. Раньше, бывалочи, все в Кузьках ходил, а как за пятьсот перевалило, величать стали, с уважением! -- старик горделиво вскинул кудлатую бороденку.
-- Кузьма Васильевич, давайте так: я запишу вашу просьбу, разберусь и сообщу результат. Договорились?
-- Вы уж похлопочите, Игорь Евгеньевич, а мы в долгу не останемся. Мышей отвадим, тараканов повыведем -- небось донимают? Жрут подписи-то на бумагах?.. Они ведь счас все как есть подряд метут: пасту, чернила, тушь -- прямо беда! Не знаем, как и бороться, -- старичок спрыгнул со стула, и над столом виднелась теперь только его голова. -- А вот психушку вызывать не надо! -- хихикнула голова и -- пропала.
Фатьянов мог поклясться -- дверь даже не шелохнулась. "Чертовщина какая-то! Не иначе -- от жары!.. А ведь и впрямь спецбригаду хотел вызвать. По моей физиономии догадался? Не мысли же дед читает? Бред!" -- Игорь сгреб бумаги в одну увесистую стопу, придавил ее сверху телефоном и вышел в полутемный, дохнувший прохладой коридор.
Подперев коленом упрямо отскакивающую дверь, Игорь принялся отчаянно шуровать в скважине вертлявым ключом-саботажником. "Конечно, деда понять можно: всю жизнь тут прожил, на новом месте пока привыкнет! И с Бастрыгиным, небось, не один пузырь раздавили -- вон как его защищал! Жаль старого, да ничего не поделаешь, придется переселять..."
И вдруг в тиши и сумраке конторского коридора, прямо за спиной, раздалось явственное и многозначительное покашливание. В тот же миг замок чвокнул, а ключ, извернувшись, необъяснимым образом скользнул в карман брюк.
Фатьянов стоял, не шелохнувшись и не смея повернуть голову, хотя прекрасно понимал, что там никого нет и быть не может! Напротив кабинета -- диванчик для посетителей, над ним -- стенд "За высокую культуру обслуживания" -- и все!
-- Эхе-хе! Нехорошо, Евгеньич, обещал ведь! -- голос был тихий, укоризненный и до ужаса знакомый.
Сделав над собой усилие, Фатьянов резко развернулся всем корпусом -- никого! Лишь невесомые шары тополиного пуха неслышно скользили по линолеуму вдоль коридора. В полном изнеможении Игорь опустился на диван и достал сигареты.
Зажигалка прыгала в руке, свистя и разбрасывая желтые искры...
II
Молодой прораб Сеня Пенкин готовился начать свой первый трудовой день, как и полагается, планеркой. Перед ним лежала новенькая, купленная по такому случаю тетрадь в коленкоровом переплете. На титульном листе было красиво выведено красным фломастером: "Рабочие планы и задания 6-го ремонтного участка. С.И. Пенкин".
Когда-нибудь эта тетрадь станет бесценной и единственной свидетельницей головокружительной и славной карьеры скромного, никому пока неизвестного прораба. Необходимые документы должны быть обнаружены в нужном месте и в нужное время. И всякий умный человек, говорила мама, обязан позаботиться об этом заранее.
Сеня открыл чистую страницу и торжественно извлек из обшарпанного студенческого портфеля подаренную ею в честь окончания института ручку "Мицубиси". Будущий начальник не мог позволить себе расписываться на важных бумагах шариковой, копеечной. Каждое кресло требует соответствующей экипировки. Пока -- "Мицубиси", придет время -- появится золотой "Паркер". А в том, что оно придет, ни Сеня, ни мама не сомневались. Только зевать не надо: полоротых Фортуна презирает, деловых -- уважает. А деловой человек не тот, который норовит отхватить кусок побольше, а тот, который и копейку сумеет в рубль превратить.
Взять нынешнее Сенино назначение. На первый взгляд, хуже не бывает: грязь, пыль, хлам! Сносить клоповники, столетние хибары -- радость небольшая. Но ведь можно поглядеть и с другой "кочки", в свете иного фонаря, к примеру, исторического. И тут такие любопытные уголки высвечиваются!.. Город древний, четыреста лет вот-вот стукнет, кто его, спрашивается, населял триста с лишним лет? Мастеровые, ремесленники, купцы и прочие предприимчивые люди. Деньжата водились у всех, а хранились где? Абсолютно надежных банков никогда в мире не было и никогда не будет, поэтому справедливо предположить -- в индивидуальных домашних тайниках. Следовательно, что?.. Их нужно обнаружить и вернуть "народное достояние" законному владельцу, то есть государству. Это святой долг каждого добропорядочного гражданина, а "народ" -- он у нас благодарный, он в долгу не останется...
Или другой ракурс -- моральный. Возможная ситуация: дом приговорен, а расстаться с ним сил нет, деды, прадеды тут жили, корни, словом, родовые. Почему не проявить милосердие, не потянуть недельку-другую, пока человек не свыкнется со своей бедой, не примириться с необходимостью оставить дорогие стены?.. Здесь важно, чтобы бедолага не спутал, чья рука поддержала его в трудную минуту, здесь обезличка ни к чему. И без всякого нажима -- Боже сохрани! Уголовный кодекс Сеня уважает, это -- спасибо маме -- у него в генах...
Ну а когда Сеня прочно станет на ноги, тогда посмотрим, как Липочка, секретарша главного, будет носик свой курносый воротить. Но тогда С.И. Пенкин, хоть в каждом глазу Липочки по крылатой ракете и накрывают они цель с первого залпа, будет вне пределов ее досягаемости. Выбирать он будет сам. Как там утверждает русская пословица? "По Сеньке -- шапка?.." Прекрасно! Вот и нужно подсуетиться, чтобы этот головной убор достался ему познатней...
Сеня с сожалением оборвал белокрылый полет фантазии, глубоко и взволнованно вздохнул, открыл чистую страницу и аккуратно вывел: "План демонтажа дома N 13 по улице Береговой".
Утром, ровно в восемь, Пенкин, слегка робея, вошел в рабочий вагончик шестого участка. Три угрюмых, загорелых мужика в замурзанных, видавших виды спецовках сидели рядком вдоль стены на грубо сколоченной некрашеной скамейке. Самый старший, с седыми кустистыми бровями, в газетной треуголке, лихо, как пилотка, сдвинутой набекрень, сосредоточенно шевеля губами читал колонки объявлений в "Городской неделе". Цыганистого вида парень, ощерив крупные, один к одному, белоснежные зубы с небрежно зажатой сигаретой, лениво резался в "очко" с мрачным рыжебородым напарником, которому, судя по всему, Фортуна улыбаться не хотела.
У Сени при виде этой компании неприятно засосало под ложечкой и заныло в животе. Он запнулся на пороге, с грохотом пролетел оставшиеся метры до стола и, кое-как поймав равновесие, вдруг совершенно уж некстати осипшим голосом спросил:
-- Можно?
Однако, никто, кроме седого в треуголке, не обратил на его шумное появление внимания. Отложив газету, "бровастый" поинтересовался:
-- Не зашибся? Чего тебе, сынок?
-- Я... Пенкин, Сеня. То есть -- Семен Иванович. Кстати, имею направление... В-вот...
-- А-а, новый прораб! -- почему-то обрадовался седой и зычно скомандовал: -- Братва, па-адьем! -- затем ловко выдернул из-под стола табуреточку, обмахнул ее рукавом и пригласил: -- Милости просим, располагайтесь.
На ватных ногах Пенкин прошагал на свое новое место во главе стола, положил перед собой заветную тетрадь, придвинул поближе разбитый телефон и достал, наконец, новенькую "Мицубиси". Братва с интересом наблюдала за манипуляциями начальства. Пауза затягивалась, и Сеня, собравшись с духом, не поднимая глаз, хрипло произнес заготовленную накануне фразу:
-- Разрешите объявить первую планерку открытой. Гм-м!.. -- многозначительное "гм-м" должно было придать речи необходимые вескость и солидность. -- Нужно обсудить план демонтажа дома номер тринадцать по улице Береговой.
-- Да чего там обсуждать, язык мозолить! -- смуглый парень лихо сплюнул, и "бычок", описав дугу, вылетел за порожек вагончика. -- Снести к дьяволу -- и баста! Перекрытия выбить, а коробку тягачом сдернуть.
-- Не шебурши, паря, -- одернул товарища седой. -- Не лезь поперед батьки в пекло. Семен Иванович, давайте раньше познакомимся. Все ж таки работать вместе. Моя, например, фамилия Шахов, Николай Андреевич, по специальности бульдозерист. Это -- Амир Тагиров, водитель, ас, можно сказать. И -- Константин Кринка, наш славный бомбардир, он же крановщик.
-- Очень приятно! -- Сеня покраснел, обводя глазами бригаду, и еще раз с чувством повторил: -- Очень рад! Надеюсь, мы сработаемся,.. братва!
-- И мы надеемся, -- снова почему-то обрадовался Шахов. -- Позвольте ввести вас в курс дела.
-- И вводить неча, -- встрял рыжий. -- Айда, на месте посмотрим.
-- Дельное замечание, -- кивнул Шахов. -- Одно дело -- на бумаге, -- он насмешливо покосился на толстую тетрадь прораба, -- а когда своими глазами...
-- Гм-м, -- Пенкин поднялся, спрятал тетрадь в портфель и, выдержав значительную, по его мнению, паузу, раздумчиво произнес. -- Что ж, проводите на объект.
Шахов метнулся к выходу, отшвырнув в угол злополучный ящик, дабы начальство еще раз не споткнулось в самом начале своего трудового пути, и ласково предупредил, пропуская вперед Пенкина:
-- Семен Иванович, осторожно! Здесь три ступеньки!..
Вид у дома и впрямь был неказистый: почерневший от старости, осевший на бок, видимо, подмытый грунтовыми водами. Но о доме заботились: кто-то совсем недавно покрыл шифером крышу, подсыпал завалинку и отмыл до блеска окна. Рядом, прямо на чахлом газончике, подмяв молодую березку, разлаписто стоял гусеничный кран с привязанным к тросу внушительным чугунным шаром-молотом. У покореженного забора, набычась, пристроился обляпанный засохшими комьями дерна видавший виды бульдозер.
Все остановились, задрав головы на конек крыши, изображающий не то морду, не то хвост какого-то сказочного зверя. Когда-то дом украшала, очевидно, затейливая резьба, судить о которой теперь можно было лишь по нескольким чудом уцелевшим, растрескавшимся фрагментам.
-- Хибаре этой годов триста, не меньше, -- сказал рыжим Костя. -- И еще столько же простояла бы: кедра -- вечное дерево. Потемнел да подмыло его малеха. Так угол поднять можно, пару венцов сменить -- всего-то и делов! А эти сразу -- ломать!.. Мы, мол, тута гостиницу на двенадцать этажей сбацаем. И реставрюги чертовы с ними в одну дуду свистят -- обыкновенный, слышь, пятистенок, ценности не имеет, чинить не бум!..
-- Осядь, Криночка! -- рассердился Шахов. -- Не мути воду-то, сказал. Там люди поумнее тебя сидят, специалисты, соображают, чего надо беречь, а чего нет!
-- Специалисты?! -- задохнулся Костя, и его огненная борода словно бы побледнела. -- Сосунки! Да я их...
-- Кончай бузить! -- хлопнул его по плечу Амир. -- Тебе что, больше всех надо? Как начальство решит, так и будет. Верно, Семен Иванович? -- он ехидно подмигнул стоявшему в стороне Пенкину.
Поняв, что отмолчаться не удасться, Сеня выступил вперед и, вдохнув поглубже, изрек:
-- Демонтаж объекта, думаю, следует проводить по утвержденному управлением плану. Гм-м!.. -- на сей раз "гм-м" получилось отличное, как громовой раскат. -- Вот так! -- веско добавил он, рискнув при этом взглянуть на мрачно потупившегося Костю.
-- А я чо, против? -- буркнул тот. -- Мне приказали, я делаю, -- он повернулся и полез в кабину крана. -- Хоть щас крышу снесу!
Машина взревела и начала задирать стрелу.
-- Стой!.. Стой, зараза! -- замахал руками Шахов. -- Семен Иванович, -- повернулся он к Пенкину, -- надо бы шифер снять. Новье ведь! Позвольте?
Костя приглушил двигатель.
-- Чо, Андреич? -- прищурился он. -- На дачку не хватает?
Ответить Шахов не успел.
-- Ай-я-яй, граждане построители! -- неожиданно громко раздалось у них за спиной. -- И не совестно вам?
Бригада дружно развернулась на месте: перед ними в позе Наполеона стоял крохотный старичок в огромных стоптанных валенках и куцем линялом пиджачке.
-- Особливо тебе, Константин Петрович, -- дедок укоризненно покачал белой лохматой головенкой. -- Чай, знаешь, чей дом-от?.. Викентий-то Мокеич, прадед твой, небось, сказывал? Эхе-хе, память людская! ... Ну, попытайтесь, попытайтесь! -- старичок всердцах сплюнул и исчез за гусеницей крана.
-- Возможно, живет где-то рядом? -- подал голос прораб.
-- Да нет, -- озабоченно откликнулся Шахов, -- больно приметный гражданин, я бы запомнил.
-- Не было его тут, точно! -- отрубил Амир, ловко выхватывая из пачки зубами сигарету. -- Рыжий, чего он там про твоего предка трещал? -- и он щелкнул зажигалкой.
-- Вспомнил! -- хлопнул себя по лбу Костя. -- Мокеич любил вечерами байки травить про всякую нечисть. Ну а мы с братаном, понятное дело, ухи -- локаторами и глотаем, не жуя, чего он только не наплетет. А про дом этот... Сруб, грят, у него особенный, заговоренный, его будто сам Елизар Бастрыгин ставил.
-- Кто такой? Купец? -- заинтересовался Сеня.
-- Купец или нет, не знаю. Только Мокеич базарил, что ведьмак он был знаменитый! Мог, к примеру, дом на-попа поставить или печь выкатить из горницы. Ну, понятно, под этим делом, -- Костя заговорщически мигнул. -- А то, ежели кого не взлюбит, или кто насолит ему, возьмет и напустит в дом мертвяков. Как полночь, они и начинают шуровать. Человек, представь, в койку, а с ним стены разговаривают, допрашивают почище прокурора. Поневоле крыша съедет, -- Костя выразительно дернул себя за огненный чуб.
-- Очевидно, он делал это с умыслом? Чтобы завладеть таким образом чужим имуществом? -- осторожно предположил прораб.
-- А черт его знает! -- равнодушно ругнулся Костя. -- Деньжата у него водились, факт. Как загуляет -- вся улица гудит! Веселый был шибко -- ухлопали его по пьянке.
-- Но не все же он пропил, -- продолжал сомневаться Пенкин. -- Тогда и цены на спиртное были несравненно ниже. Припрятал чего-нибудь на черный день, -- застенчиво улыбнулся он, -- зарыл, замуровал в стену какого-нибудь дома вроде этого, а? Зачем иначе его заговаривать?
-- Нда-а, -- весело протянул Шахов. -- Горазд же ты сочинять, Константин! Вон как фантазия у нашего начальства разгулялась! А вот движок-то у тебя глохнет, сам!
-- Да не вру я! Вот-те крест! -- побожился он. -- Мокеич рассказывал, честно! -- Костя энергично рванул ручку стартера. -- Не фурычит. Только что бухтел! -- он откинул боковую крышку двигателя и забрался внутрь с головой. Было слышно, как, остервенело матерясь, Кринка пытается найти повреждение.
Остальные молча курили, сочувственно поглядывая на раскрытое чрево машины. Спустя некоторое время оттуда появился Костя, растерянный и слегка обалдевший.
-- Вот это да, мужики! -- он с размаху сел на гусеницу. -- Все свечи в стартере выгорели, вчистую! Ничего не пойму!
-- Не болтай, парень, чего не след, -- посерьезнел Шахов и сам полез в двигатель. -- Амир, давай сюда! -- позвал он.
-- Ведьмак сработал! -- блеснул зубами шофер, посылая на изрытый газончик окурок и присоединяясь к товарищу.
И только Сеня Пенкин как завороженный смотрел на темный, кособокий, неприметный с виду дом...
III
Ровно в десять утра Фатьянов вошел в приемную заместителя председателя горисполкома по строительству. Липочка Разумовская, смазливая и вертлявая, в открытом до "беспредела" сарафанчике, сидела за столом, заваленном папками и черновиками деловых бумаг, и занималась привычным делом: трещала на новеньком "Роботроне", любовалась своим отражением в зеркале напротив и щебетала по телефону, придерживая трубку округлым нежным плечиком, которое не мог испортить никакой загар.
Приход Фатьянова был отмечен прицельным взглядом из-под фиолетовых ресниц, но на сей раз Игорь устоял.
-- Доброе утро, -- он сознательно не назвал Липочку по имени, подчеркивая официальность визита. -- Антон Кирилыч у себя? Мне назначено на десять.
-- Проходите, раз назначено! -- секретарша скорчила гримаску и выдала очередную пулеметную очередь на "Роботроне".
Фатьянов с усилием оттянул массивную дверь из мореного дуба и, оказавшись в тесном "предбаннике" перед еще одной такой же, усмехнулся: "Любопытная закономерность! Чем меньше начальник, тем больше дверь. Почему? "
Аппартаменты Антона Кирилловича Толстопятова размерами напоминали небольшой спортивный зал. Сам хозяин сильно смахивал на медведя-пестуна, успешно прошедшего путь к человеческой цивилизации: досиня выбрит, серый английский костюм-дипломат, безукоризненной чистоты и свежести рубашка, дымчатые очки "Оливер" и массивная золотая печатка с профилем Александра Македонского лишь усиливали впечатление и, по замыслу владельца, очевидно, должны были ненавязчиво, но жестко определить дистанцию для посетителей. Игорь был исключением, Толстопятов питал к нему необъяснимую слабость.
-- А, Фатьянов! -- прорычал он, с грохотом выбираясь из-за стола, напоминающего бильярдный. -- Проходи, садись, рассказывай!
-- Здравствуйте, Антон Кириллович! Я, собственно...
-- Как жизнь? Не женился еще? -- хозяин с чувством тряхнул протянутую руку и усадил гостя в модное, под старину, кресло типа "Колоссаль". -- Ух, пройда! -- он с размаху рухнул в другое, напротив, и погрозил коротким волосатым пальцем. -- На Липочку, небось, глаз положил, а? Деморализуешь мне кадры? -- громыхал Толстопятов.
Брюхо его опасно заколыхалось, грозя "с мясом" выдрать фирменную пуговицу.
Игорь давно знал бывшего шефа, еще по обществу охраны памятников архитектуры, когда работал под его началом, но так и не смог привыкнуть к манере Толстопятова панибратствовать и совать свой сизый нос в личную жизнь подчиненных.
-- Антон Кирилыч, я вот по какому делу...
-- Да погоди ты! Дай-ка, погляжу на тебя. Раздобрел, что ли? Раздобрел! Значит, женился, -- удовлетворенно подвел итог Толстопятов. -- С меня -- вилка, с тебя -- бутылка! -- снова захохотал он. -- Как тебе на новом поприще? Денег хватает? И на "подкожные" -- тоже? А то посодействую, ты только скажи. Подберем что-нибудь пожирнее.
-- Да нет, все нормально, -- наконец прорвался Игорь.
-- Принес? -- круто изменил тему разговора зам.
Игорь раскрыл кожаную папку и вынул вчетверо сложенный план реконструкции района.
-- Я тут отметил все памятники старины, подлежащие реставрации.
-- Давай, давай! -- Антон Кирилыч схватил план и расстелил его на своем "бильярде". -- Мне в четверг докладывать, а помощники -- черт бы их побрал! -- подсовывают всякую липу! Ни одной толковой карты нет в наличии, понимаешь?.. Все какие-то бумажки подтирочные суют!.. Так, -- он с минуту возил пальцами по чертежу, -- хорошо... понятно... отлично... Стоп! -- палец замер. -- А это что?
-- Где? -- Фатьянов тоже склонился над картой.
-- Улица Береговая, тринадцать, прочитал Толстопятов. -- Дом Е.М. Бастрыгина, тысяча шестьсот восемьдесят седьмой. Памятник древнего зодчества.
-- Как Береговая?! -- Игорь отшатнулся. -- Не может быть! Здесь должна быть "высотка", гостиница "Интурист"!
-- Именно так! -- цепкие медвежьи глазки в упор уставились на Фатьянова.
-- Ничего не пойму! -- Игорь нервно рассмеялся. -- Тысяча шестьсот... Да в городе и домов-то не сохранилось таких. Я сам оформлял акты, я помню! Антон Кириллович, у вас должны быть копии, месяц назад я вам посылал!
-- Посмотрим, -- Толстопятов погрузился в залежи бумаг на необъятном столе. -- Где же она?..
"Раскопки", на удивление, вскоре увенчались успехом -- Антон Кириллович кинул поверх карты пузатую папку с размашистой, сделанной красным фломастером надписью "Реставрация".
-- Так... это не то... это -- тоже... Есть! "Акт-заключение экспертной комиссии"... угу... ага... Ясно. Прости, брат. Все точно. Семнадцатый век, историческая ценность, подлежит реставрации и охране. Старею, память подводит! -- щеки Толстопятова как-то враз обвисли, спина сгорбилась. -- Пора в берлогу, на покой, -- невесело пошутил он, -- пока не помели.
-- Да нет, Антон Кириллович! Подождите!.. -- Фатьянов дрожащими руками взял злополучный акт и лихорадочно, спотыкаясь на каждой строчке, пробежал глазами. Шесть подписей, круглая печать и собственный автограф удостоверяли, что документ составлен по всем правилам.
-- Какой-то бред, -- Игорь растерянно посмотрел в коричневые, снова обретшие жесткость глазки зама. -- Чертовщина! Я же помню заключение, я не мог такое подписать!
-- То есть ты утверждаешь, что это не твоя подпись?.. Акт фальшивый?.. А что мне делать с остальными? -- Толстопятов потряс папкой, в которую он предусмотрительно спрятал документ. -- Снова назначать комиссию, перепроверять? Соображаешь, какую кашу заварил? У меня в Четверг -- исполком! И я должен доложить!
-- Антон Кириллович, выслушайте! -- взмолился Игорь. -- Тут какое-то недоразумение. Понимаете... фамилия "Бастрыгин" вам ничего не говорит?
-- Купчишка какой-нибудь?
-- Тут старичок ко мне на днях приходил, хлопотал он за этот дом. Странный такой дедок, -- Фатьянов запнулся, осознав, что не может припомнить внешность давешнего гостя. -- Так вот, он утверждал, будто Бастрыгин Елизар Матвеевич, хозяин дома, был знаменитый... ведьмак! -- с трудом выговорил Игорь, почти физически ощущая, что пол уходит из-под ног.
-- Ты мне не крути! -- тяжелая длань с треском опустилась на столешницу. -- Время не то -- на лешаков валить! Это -- денежки! -- снова потряс папкой над головой Толстопятов. -- Народные, между прочим! И немалые! Сколько стоит реставрация одного такого домика? А?.. Не слышу!
-- Антон Кириллович, я сейчас привезу свой экземпляр акта. Я скоро вернусь! -- Фатьянов поднялся и, влекомый смутным, нехорошим предчувствием, выбежал из кабинета.
Ощущение опасности -- непонятной и абстрактной, и от того еще более зловещей, -- застряло где-то под ложечкой, и от него по животу гулял неприятный холодок. Прыгая через две ступеньки, Игорь спустился в холл первого этажа и остановился. Чего он, собственно, испугался?.. Ну, акт... ну, карта, старик этот полоумный. Спокойно, Игорь Евгеньевич! Ты же образованный человек, атеист, член партии и крепко усвоил с детства, что кикиморы, лешие, домовые и прочая нечисть только в сказках и водится. Народный фольклор, так сказать. План -- это без вопросов -- мои "гаврики" сработали, "пошутили" -- недаром семнадцатый век замолотили! Ну, это им дорого обойдется, надолго отобьет охоту юморить. Но заключение?.. Что за этим? Неужели я напутал? Правда, от такой жары недолго и свихнуться, и все-таки здесь что-то нечисто! А если предположить на минуту, как вариант, как гипотезу... Только спокойно, спокойно, приказал себе Игорь и, чтобы унять расходившиеся нервы, вытащил сигареты, не спеша размял хрустящую ароматную палочку и щелкнул зажигалкой.
-- Ох, Игорь Евгеньевич! -- раздалось в прохладной тишине холла. -- И все-то вам неймется!
Фатьянов вздрогнул. Взгляд мгновенно обежал стены просторного помещения и замер на Доске почета, словно притянутый магической силой. Там, между ликами председателя исполкома и каким-то рядовым депутатом, втиснулась знакомая физиономия.
Дед Кузька!
У Игоря пересохло в горле, он зажмурился и помотал головой, гоня наваждение. Тьфу!.. Померещилось. Рядом с председателем, как и положено, красовался его зам, Антон Кириллович.
Фатьянов судорожно сглотнул и направился к выходу. Уже в дверях не удержался и еще раз взглянул на Доску. Толстопятов широко улыбнулся и подмигнул совершенно обалдевшему Игорю карим, полыхнувшим малиновым огнем глазом...
IV
Домовой в законе Архип Захарович, единодушно и бессменно избираемый председателем собрания последние два года, самозабвенно стучал большим деревянным молотком. Он позаимствовал его когда-то у одного районного судьи. Суд размещался в бывшем купеческом доме, находившимся на попечении Архипа Захаровича. Потом суд переехал в другое помещение, а дом, как и многие в городе, следуя генеральному плану реконструкции, снесли и поставили на его место молодежное кафе. Архип Захарович был уже в летах, шума не переносил вообще, а от дьявольской современной музыки у него резко подскакивало давление и нестерпимо чесались пятки, вводя в искушение растоптать, разметать орущие, визжащие, гремящие предметы в нарушение Кодекса Домовых. Поэтому, прослышав о коммуналке на Береговой, решил, что это много лучше, чем панельные высотки с мрачными, сырыми подвалами и вечными сквозняками, где кроме хронического насморка и ревматизма ничего не заработаешь. Архипа Захаровича приняли в жилищный коллектив, как и подобает его заслугам и положению, с уважением и радостью.
Город рос, строился, и добрых старых уютных домов оставалось все меньше и меньше. Пропорционально увеличивалось и население коммуналки. Народ подобрался самый разномастный -- от совсем еще зеленых юнцов, которым едва перевалило за пятьдесят, до степенных, покрытых патиной домовых, помнящих благословенные времена без электричества, выхлопных газов и пестицидов. А совсем недавно к ним прибились леший Тит из вырубленной под новый микрорайон березовой рощи и кикимора Варька из засыпанного шлаком и застроенного кооперативными гаражами болотца у реки.
Долгое время было спокойно, пока однажды домовой Кузька, самый любознательный из них, регулярно следивший за местной прессой, не ошеломил всех сообщением о решении горисполкома на месте коммуналки построить гостиницу.
Известие вызвало тихую панику. Одни считали, что пора собирать пожитки и подаваться в деревню, проситься у печных на содержание. А это, как известно, самое распоследнее дело, крайняя степень деквалификации домового! Другие, кто помоложе, рвались в бой, горели желанием померяться силами с официальными властями, предлагая самые экстремистские меры.
Разброд прекратил Архип Захарович. Он заявил, что как самый старший по возрасту и положению принимает на себя всю ответственность и готов возглавить борьбу за дом. И не только потому, что это последнее их прибежище, но и по соображениям принципиальным: дом Елизара Бастрыгина -- память о добром старом времени, и сохранить ее для потомков -- их святой долг. Архип Захарович отправил Кузьку парламентером в исполком, но дальше секретарши тому пробиться не удалось.
Между тем, почти всех жильцов выселили, а к дому пригнали кран с чугунной чушкой м бульдозер. Положение создалось угрожающее, и тогда было решено вынести вопрос на всенародное обсуждение.
-- Тихо, друзья мои, угомонитесь! -- изо всех сил колотил молотком Архип Захарович. -- Так мы ничего не придумаем!.. Эй, вы там, на комоде, оставьте в покое пудреницу, поросята!.. Серафим Гаврилыч, опять хозяйские конфеты таскаешь? Нехорошо!
-- А я што? -- уличенный Серафим Гаврилыч быстро сунул карамельку за щеку. -- Я ж от табака отвыкаю. Все по науке, в журнале прописано.
-- Ты ведь читать не умеешь, дядя! -- крикнули с комода и пришлепнули лысину Серафима напудренной подушечкой.
-- Апчхи!..
Розовое душистое облачко окутало домового. На галерке развеселились.
-- Мне Кузьма Василич читал, -- обиделся Серафим, -- как, мол, придет желание нюхнуть -- сразу леденец в рот, и соси! -- он стянул с головы подушечку и пульнул обратно, вызвав новый приступ хохота.
-- Тише! -- повысил голос Архип Захарович. -- Сегодня у нас один вопрос на повестке: как отстоять дом Елизара Матвеевича, светлая ему память. Прошу высказываться. Какие будут предложения?
-- Пусть Варька лягушек своих из подпола уберет, спать невозможно!
-- А Тит манной каши объелся! На огороде сидит, пугалом прикинулся -- от референдума нашего отлынивает.
-- Прошу говорить по существу, -- строго напомнил председатель собрания.
-- Деда Хипа, скажи, чтобы Тимка мне транзистор вернул! Я ж его по честному у огольцов в "чику" выиграл, а он врет, что я биту заговорил.
-- Заговорил, заговорил! И пчелиным молоком смазал!
-- А ну, цыц, шелупонь! -- рассердился не на шутку Архип Захарович.-- Все еще не дошло? Со дня на день по миру пойдем, ежели не придумаем чего. Соображаете? Строители у ворот!
Юнцы притихли, даже ногами болтать перестали.
-- Может, еще раз в исполком наведаться? Сами бы, Архип Захарович, и сходили, -- предложил робко Серафим, катая за щекой очередной леденец.
-- Слыхал, что Кузьма Василич сказывал? -- покачал головой Архип Захарович. -- Там одни атеисты сидят. Запрут в психушку -- и все дела.
-- Да что с ними чикаться! -- подпрыгнул на комоде Тимофей. -- Подкараулить вечерком -- и карточку разрисовать, чтоб и с паспортом не узнали! Мы с Филькой это живо организуем!
-- Вам бы только подраться, -- подал голос молчавший до сих пор Петр Игнатьевич, хранитель древних законов и традиций. -- Забыли, что в нашем Кодексе записано?.. Домовым категорически запрещается наносить другим лицам непосредственный вред.
-- А ежели они сами скопытятся? -- поинтересовался Филька.
-- Что не запрещено, то разрешено, -- глубокомысленно изрек знаток и хранитель законов.
-- Эх, мне бы маленькое болотце, -- мечтательно произнесла Варька, -- заманила бы миленьких и -- поминай как звали!
-- Есть мысля! -- щелкнул пальцами Филип -- Отправим ихнего начальника побродить в трех соснах недельки на две -- пущай проветрится!
-- А когда возвернется, еще злобней будет, -- высказал сомнение Серафим. -- Тогда уж точно без крыши останемся.
-- Придется, Филя, все-таки нам с тобой этим заняться, -- повернулся Тимофей к дружку. -- Сыграем в "коробочку"?
-- А кто ему пятый угол покажет? -- прогундосил тот.
-- Тита с собой возьмем, он дело туго знает -- мастер!
-- Только попробуйте, -- пригрозил Кузьма, сидевший до этого момента тихо и безучастно в уголке. -- Я вам ухи-то живо пооткручиваю, и Тит не поможет.
-- Так, -- подвел черту Архип Захарович, -- чую, аргументы исчерпаны, фантазия истощилась... -- и вдруг повернулся к хитро поглядывающему на всех Кузьке. -- Ну-ка, Кузьма Василич, выкладывай! Я ведь слышу, как у тебя в голове мыслишка колготится, наружу просится. Давай-давай, выпущай!
Кузька выскочил кузнечиком на середину комнаты и подбоченился.
-- Эх, стра-те-ги! -- язвительно сплюнул он. -- Пока вы тут молоко с печеньем трескали, мы с Кешей дельце провернули.
Кузька яростно поскребся и выудил из-за пазухи сонно упирающегося лесного клопа.
-- Хватит дрыхнуть, Кеша, иди-ка пожуй! -- он сунул клопа усами в молоко, и тот сразу принялся громко, с аппетитом хлюпать и причмокивать. -- Намаялся, бедный, по замкам-от лазать. Поешь, родной, заслужил!
-- Кузьма Василич, не томи! -- взмолился Петр Игнатьевич.
-- Не томи!.. Легко сказать! -- куражился тот, чувствуя всеобщее внимание. -- Цельный день на ногах, с голодухи чуть не помер: в ихних столовках окромя гастриту ничего не схватишь!
Кузька шмыгнул носом и начал загибать пальцы:
-- Во-первых, мы с Кешей подчистили кое-какие буковки в исполкоме -- лишние буквочки, рискуя здоровьем, съел! Спаситель наш, благодетель, отпаивайся молочком, отпаивайся! -- голос его задрожал от переполнявших чувств. -- Ну и таперича наша коммуналка числится у них, как и следовает, самым что ни на есть ценным памятником. Во-вторых, я на всякий случай у строителей маненько покурочил сакаватор. Ну, тарахтелку, которой они удумали дом-от сносить, -- пояснил Кузька. -- Еще пужанул пару раз главного умника из реставрации, что бумагу ту с приговором подписывал. Ужо, почитай, готов! -- он хихикнул и довольно прижмурил глаза. -- Но все это так, мошкара и мелочь! -- неожиданно закончил Кузька.
Жадно слушавшая аудитория недоуменно всплеснулась:
-- Как мелочь?!
-- А так! -- Кузька назидательно поднял сухой палец. -- Перерешить могут обратно: одну бумажку написали -- другую напишут, не уследишь. А чтоб сработало, надо... как это у них называется? Поднять обчественность!
-- Чего-о?! -- Тимофей с Филипом едва не свалились с комода.
-- Сильно тяжелая? -- испугался Серафим Гаврилович.
-- Пудов сто будет! -- авторитетно поддакнул Петр Игнатьевич. -- Одному не справиться -- только миром. Придется попотеть!
-- Мудрецы! -- закатил глаза Кузька. -- Грамотеи! Газеты надо читать хотя бы по праздникам, -- не удержался, уколол сотоварищей он. -- Поднять обчественность -- значит, уговорить тех же построителей, чтобы они выступили с почином. Мол, отремонтируем дом-от, сохраним для потомков как ценный памятник. И чтобы об ихнем почине в газете написали: против гласности никто не попрет -- ни начальник, ни власть. Все ее боятся, поболе чумы, да!..
-- Голова! -- не сдержал восхищения Архип Захарович. -- Но как же их убедить, строителей-то? Поймут ли нас? Первое впечатление, -- он запнулся, подбирая слово помягче, -- варвары какие-то...
-- Во, братцы, -- прищурился Кузька, -- а таперича ухи распахните и слухайте. Сработаем так...
V
Сеня Пенкин лежал на тахте и напряженно думал, пытаясь осмыслить происшествие на Береговой. Цепочка выстраивалась довольно простая. Двигатель вывел из строя тот странный дед -- в этом Сеня не сомневался ни минуты. Зачем?.. Предположим, негде жить, но всем выселенцам предоставляется жилплощадь, кстати, с теплым сортиром, что на старости лет не последнее дело. Боится одиночества?.. Ерунда! В стране сейчас развернулось такой силы движение милосердия, что в пору защищаться от него. Память дорога?.. В подобные сантименты Пенкин не верил принципиально. Остается одно: в доме сокрыта тайна. Клад!.. Хозяин-купец припас, так сказать, на черный день, да революция его опередила. И лежит-полеживает сундучок где-нибудь в подвале, или в стену замурован, или в колодце утоплен и ждет, чтоб его подняли...
Сеня аж застонал: вот она, синяя птица! Манит, подмигивает, крылом уже опахнула -- только схватить! Да чтоб не вырвалась! Но -- как?.. Пенкин взмок от напряжения, никогда еще ему не приходилось так интенсивно работать головой.
Итак, задача: оттянуть время сноса дома хотя бы на недельку, отыскать деда и войти с ним в долю. А может он и есть хозяин? Бастрыгин?.. Правда, видок у деда еще тот, но, с другой стороны, это вполне может оказаться маскарадом: прикинуться бедненьким, несчастненьким, чтоб жалели сильней. Елки зеленые -- Бастрыгин!.. Елизар Матвеевич! Если бы так! Тогда взять за жабры, коли упрется. Тогда -- верняк!.. На миг у Сени потемнело в глазах: мелькнул "шестисотый мерс", шикарная блондинка, очень похожая на Липочку, нежно склонившая лохматую головку ему на плечо, и он сам -- респектабельный, "преисполненный".
У Пенкина засосало под ложечкой, как всегда в минуты особого душевного волнения, возвращая в реальный мирок двенадцатиметровой малосемейки. Голод напомнил, что сегодня -- Суббота, следовательно, рабочая столовая закрыта и предстоит выматывающая душу процедура приготовления на мерзкой электроплитке "Метеор", которая искрила, била током, бастовала, задавшись целью, по его глубокому убеждению, свести хозяина в могилу или, в крайнем случае, заставить жениться. Сеня неохотно слез с тахты, где так замечательно мечталось, и с тоской открыл холодильник. Нет, чудеса еще не начались: в морозильнике среди сугробов по-прежнему скучал в одиночестве желтоватый кусочек сала.
Побренчав в кармане мелочью, голодный прораб обреченно побрел в соседний с домом овощной ларек. Лифт, по обыкновению, отдыхал, и Сеня отметил, что третий этаж имеет свои преимущества. Машинально сунув руку в почтовый ящик, он неожиданно обнаружил твердый бумажный пакет. Письмо? Бандероль? От кого?!
"С.И. Пенкину" -- значилось на конверте. Странно, очень странно... Заинтригованный и несколько встревоженный прораб вскрыл пакет крепкими молодыми зубами и нетерпеливо выудил оттуда сложенный вчетверо плотный серый лист.
Сверху корявыми буквами было написано:
"Уважаемый Семен Иванович! Зная о Ваших финансовых затруднениях, спешу предложить свою помощь. Мне стало известно, что в доме, подлежащем сносу, на улице Береговой, 13, находится клад. Возьмите и владейте! К сему прилагаю план. Остаюсь преданный Вам -- Н.Д."
Н.Д.? Кто он?.. Сеня озадаченно теребил нос: ни одного знакомого с такими инициалами он вспомнить не мог. Может быть, "неизвестный доброжелатель"?.. Ну конечно! Доброжелатель, и обязательно неизвестный, ведь истинное добро всегда анонимно, иначе о нем бы так быстро не забывали.
Пенкин развернул лист, и... у него подкосились ноги. План! Настоящий, желанный, который снился ему ночами, о котором грезил наяву!..
На кривом квадратике стоял жирный красный крест и подписи: "погреб" и чуть мельче "левый угол за ларем".
У Сени захватило дух -- наконец! В подлинности чертежа он не сомневался. Мама всегда верила в его звезду, а Сеня верил маме. Но вот так, сразу, в самом начале трудового пути?!..
Пенкин, опасливо оглянувшись, спрятал пакет за пазуху и через три ступеньки помчался домой, готовиться к ночной операции.
VI
Счастливый прораб, крадучись и поминутно озираясь, добрался до цели незадолго до полуночи. Улица не освещалась, а фонарик включать кладоискатель предусмотрительно не стал. Повозившись немного со щеколдой у калитки, обливаясь холодным потом, он бесшумно скользнул во двор.
Дверь в доме оказалась незапертой. Внутри, уже подсвечивая себе фонариком, Пенкин благополучно миновал сенцы и вошел в комнату.
Всюду царило запустение. Пыль серым казенным одеялом покрывала пол и немногие, брошенные хозяевами вещи: стол, комод, два стула-инвалида да в углу массивный сундук с крышкой, узорчато окованной железом.
Но тишины в доме не было. Где-то потрескивало, по углам шуршало, скрипели половицы на кухне. Вдруг за спиной присевшего от страха прораба раздался мягкий, быстрый топоток. Крыса, попытался успокоить себя Пенкин. Сердце выбивало дробь где-то в левой пятке, фонарик прыгал в руке, словно пытался грохнуться об пол и тем покончить счеты с жизнью.
Прошло несколько томительных минут, прежде чем бледное пятно света выхватило толстое железное кольцо под столом. Обхватив столешницу, Пенкин пытался его приподнять -- пустые хлопоты! "Да, это тебе не прессованная стружка! " -- усмехнулся Сеня и налег на стол всем телом. Гр-рум! -- древнее сооружение вздрогнуло и нехотя двинулось с места.
Пристроив фонарик на комоде, кладоискатель, замирая от восторга и ужаса одновременно, поднял тяжелую крышку. Из холодной и вязкой темноты, наполнившей пространство внизу, пахнуло плесенью и болотом. Сене даже почудилось приглушенное кваканье. Он посветил фонариком -- на дне тускло мерцала вода, лестница явно отсырела, но выглядела вполне крепкой, и Пенкин рискнул. Зажав в зубах фонарик, он уперся руками в края и поставил обе ноги сразу на вторую ступеньку. В тот же миг гнилое дерево охнуло, и незадачливый кладоискатель полетел в расколовшуюся хохотом тьму...
-- Ну как, внучек, не расшибся? -- голос был тих и участлив.
Сеня осторожно открыл глаза. Он сидел в той же комнате на шатком стуле и жмурился от яркого солнечного света, лившегося сквозь чисто вымытые окна. Перед ним на другом колченогом чудище удобно устроился махонький благообразный старичок, почему-то показавшийся знакомым...
-- Ты покамест очухивайся, Семен Иваныч, а я тебе кой-чего расскажу, -- ласково продолжал дед. -- Зовут меня Кузьмой Васильевичем, профессия моя -- домовой, а проживаю -- в энтом доме, который ты со своей дружиной ломать надумал.
Пенкин начал медленно сползать со стула.
-- Э-э, парень, ну чо ты, как девка, сразу в обморок!.. Домовых не видел? -- Кузька нагнулся и легонько дунул ему в лицо.
-- Где я? -- едва размыкая губы, спросил Сеня.
-- Да здеся ты, на Береговой, куда и пришел! -- обрадовался Кузька. -- Да ты, никак, не признал меня?.. Я вчера вам малость сакаватор покурочил, -- несколько смущенно напомнил он.
-- А, так вы -- хозяин? -- в свою очередь обрадовался Пенкин. -- Неизвестный доброжелатель -- вы? Письмо вы подкинули? Про клад?
-- Подкинул, -- сознался домовой. -- Прямо в ящик сунул, для скорости. Больно поговорить надо.
-- Уф-ф! -- облегченно вздохнул Сеня. -- А я-то вообразил!.. -- он хохотнул. -- Но давайте о деле. Велик ли клад? Золото, камни, валюта?.. Сколько процентов дадите? -- Пенкин вытащил записную книжку и "Мицубиси", готовясь произвести необходимые расчеты.
Кузька запустил пятерню в кудлатую бороденку и начал яростно ее расчесывать.
-- Уж не обессудь, Семен Иваныч, с кладом-то я тебя того... надул...
-- Позвольте! -- Сеня почти физически ощутил, как Синяя птица, кружившая над головой, снова начала набирать высоту. -- Вы хозяин дома?
-- Не, хозяев нету, все, считай, уже съехали. Таперича тут коммуналка.
-- И что вы от меня хотите? -- догадываясь о цели свидания, спросил Пенкин.
-- Вот ты кто? -- начал издалека Кузька. -- Построитель! Значит, первое твое дело -- строить, а не рушить. А ты с чего начинаешь? Еще и на пятак не сделал, а уж портишь на гривенник.
-- Кузьма Васильевич, здесь вы не правы! -- перебил Сеня, внутренне ликуя, что разговор поворачивает в нужное русло. -- Философия жизни: ненужное, старое снести, чтобы освободить место для нового. И мне непонятно, почему вы так нервничаете? Дадут вам квартиру со всеми удобствами: тепло, светло и мухи не кусают. А тут... -- он презрительно обвел глазами стены, -- пыль да гниль, было бы по чему убиваться!
-- Э-э, мил человек, своя земля и в горсти мила! А в энтих, железобетонных, куда ты собрался меня отселить, лишь ревматизм наживать. Не климат нам тама: печи нету, о батареи только задницу обжигать. Опять же ставенок нету, от земли далеко... Да только дело посерьезней, потому и вызвал тебя сюды.
-- Так в чем же состоит дело? -- задал наводящий вопрос Пенкин, явственно ощущая легкое хлопанье синих крыльев возвращающейся из поднебесья птицы счастья.
-- Я про память поколений толкую. Сохранить ее надоть! В целости да сохранности -- в образе нашего дома. Семнадцатый век! Не кот чихнул. Опять же Елизар Матвеевич ставил, заговорил дом от огня, от воды, от людской хулы, да вот от сакаватора -- не сообразил. И то сказать, где ему было догадаться! Энтих тупорылых тогда в наличии не было.
-- Все памятники архитектуры, Кузьма Васильевич, в городе давно взяты на учет, под охрану государства. А если вашего дома в списках нет, значит он никакой ценности не представляет и подлежит сносу, -- веско добавил Сеня, прикидывая, сколько же удасться содрать с деда за отсрочку.
-- Охо-хо! -- страдальчески закатил глаза Кузька. -- Память людская!.. Ума много, да разума нет. Век-от человеческий -- коротюсенький, чего накопишь, чего упомнишь? А от нас бы кто спросил -- порассказали бы, по пять, по шесть сотен векуем, кой-чего и в головенках имеется, да!