Аннотация: Добрый рассказ о человеке, который не боится нести груз отцовской ответственности и по-настоящему любит своих детей (всех их).
В семь ноль-ноль он проснулся, сам толком не понимая отчего. Темнота сгрудилась в плотные комки на дне глаз, тело отчаянно ломило и ныло, и во рту образовалась горечь. В семь пятнадцать он попробовал выпить чашку кофе, но все вернулось из желудка обратно, принеся запах кислого железа и таблеток.
В семь сорок он решил не идти на работу. Вместо этого в восемь двадцать он оказался в отходящем с перрона поезде и несколько часов ехал, прыгая с одного маршрута на другой, глядя сквозь грязные окна на серое стального цвета утро. Никто не обращал на него внимания, никто не подал ему руки, когда в двенадцать двадцать один он почувствовал острую боль в животе и согнулся, а затем на землю изверглась очередная порция желчи. Все куда-то спешили, и захваченный безумными водоворотами людского потока, он спустился в метро, не понимая, где он, и что происходит.
В четырнадцать семнадцать зрение прояснилось и он смог собрать достаточно воли, чтобы придти домой. В пятнадцать восемнадцать его самочувствие еще более ухудшилось. Накатила тупая тоска и сердце сжалось. Что-то пропало, он это чувствовал, но что -- еще не мог понять.
С каждым часом тьма все сгущалась. В пятнадцать двадцать девять подойдя к зеркалу, он обнаружил, что глаза покрылись мелкой сеточкой лопнувших сосудов. В шестнадцать сорок семь носом пошла кровь, она сочилась и из-под ногтей, выступала багровым потом сквозь поры, из десен. Он уже не осознавал этого, на него нахлынуло полнейшее отчаяние. Шумы, доносившиеся с улицы больше ничего не могли дать, словно глухая стена возникла вокруг, поместив его в непрозрачный аквариум, где он сколько угодно мог выть от страха и бессилия, осознавая, что кто-то приходит и ничто не может этому помешать.
В семнадцать десять он в первый раз потерял сознание, в семнадцать пятнадцать -- снова. В семнадцать сорок пять он снял с потолка люстру и проверил прочность крюка. В семнадцать пятьдесят семь он повесился на бельевой веревке.
В семнадцать пятьдесят девять он не умер.
В восемнадцать ноль пять -- тоже.
В восемнадцать тринадцать веревка не выдержала веса и с оглушительным звуком лопнула. Он рухнул, но не почувствовал боли, он вообще больше не ощущал тела. На миг в нем мелькнула короткая мысль о чудесном спасении, но он сразу же откинул это. Здравого смысла хватило, чтобы понять: он жив, потому что еще нужен. В восемнадцать четырнадцать изо рта принялась извергаться черная жижа, ее оказалось много и она покрыла весь пол в полутора метрах вокруг.
В восемнадцать тридцать он в первый раз увидел ее. Сначала как робкое вздутие в области живота. В восемнадцать тридцать пять ее движение изнутри стало более настойчивым, в восемнадцать сорок под ребрами образовались отчетливые бугорки. В восемнадцать сорок восемь его плоть затрещала. В восемнадцать пятьдесят она родилась -- вся в крови, дерьме и лимфе, прекрасная, как поднимающаяся из пены морской Венера. Он смотрел на ее крохотное тельце, выкарабкивающееся из провала там, где когда-то был пупок, ловко работающие лапки, блестящие глаза и все никак не мог налюбоваться. Затем он вырубился.
Когда он очнулся, она сидела поблизости, за уголком стула. Он увидел ее вздыбившуюся шерстку (каким-то образом она успела очиститься), настороженные жвалы и понял, что она его боится. "Глупая", попытался сказать он, но попытка двигать ртом отняла последние силы и разум снова провалился в бездну. Когда он вернулся, дело уже было кончено. Взглянув в разрыв в теле он увидел десятки, сотни маленьких блестящих перламутровых шариков, белеющих в темноте посреди разорванных кишок и органов. Она находилась рядом, уже не стесняясь, она тщательно пережевывала руку. Он видел, как маленькие струйки секрета опрыскивают его пальцы, а затем, подождав, когда ткани достаточно размякнут, она принималась жевать. Он хотел пригладить, приласкать ее, но, очевидно, нервы, ведущие к руке, были уже повреждены или поглощены, и он не смог пошевелить даже мизинцем.
Через некоторое время он пришел себя в другом месте. Вокруг были белые стены и белый потолок, задумчиво гудело оборудование. Ее нигде не было. Он снова почувствовал страх и отчаяние. Что случилось? Что произошло? Где она? Что с ней? Жива ли она? Он не мог ответить ни на один из вопросов.
Еще через неопределенный промежуток стены сдвинулись, и перед глазами возникла фигура человека в белом халате. Человек, назвавшийся лечащим врачом, пытался его успокоить, рассказывал, что он стал жертвой нового, не слишком хорошо изученного паразита, что его организму нанесен большой вред, но медицина в состоянии его спасти. Все это было не слишком интересным. Врач говорил, что он непременно поправится, надо только подождать.
Он поинтересовался, что с ней. Сначала врач не понял. Затем, после долгих и мучительных объяснений с его стороны, сказал, что паразита удалось поймать и обезвредить, что его тело исследуют ученые, что яйца, которые паразит оставил, были обнаружены и удалены; сейчас его внутренности чисты.
Этого он и боялся. Врач еще что-то говорил, но он уже не слушал. Все померкло перед глазами, осталась лишь боль. И еще гнев. Ярость поднялась в нем глухой волной, и спустя мгновение он уже вставал. Откуда только прибавились силы -- возможно, такое бывает с людьми, лишившимися в одночасье всего. Врач кричал, а он все бил и бил, слушая, как брызжет кровь, затем нашел поблизости провод и принялся душить им этого негодяя, этого хладнокровного карателя. Даже каменное сердце не выдержало бы, глядя на эту борьбу жизни и смерти, разлетающуюся слюну, высунутый синеющий язык, но он был абсолютно безжалостен, ведь перед его взором навсегда застыло ее мертвое, препарируемое какими-нибудь живодерами тело, тысячи раздавленных, уничтоженных еще до рождения ее детей.
ЕГО детей, которые были отняты и убиты, когда он был бессилен их защитить. Дети, которых он никогда не увидит.
Закончив, он лег и принялся вспоминать ее. Как она была прекрасна в свои лучшие моменты! Они были вместе так недолго, но так счастливы. Она могла бы спать спокойно, зная, что он за нее отомстил.