Вдоль синей зимней улицы горели вечерние, тусклые фонари. Горели окна в домах, горела душа Катеньки Михалёк. В небе не было ни звездочки, ни блика, ни тени, ни клубящихся непогодных туч - одна ровная, серая, предснежная пелена. И, однако, Катеньке, глядящей над улицей, туда, где заканчиваются прямоугольные силуэты домов, все казалось - нечто живое там движется, дышит, глядит вниз, как в пропасть, на острия антенн, труб и нечаянных взглядов.
Катеньке очень бы хотелось вознестись от нынешней жизни к чему-то вечному и неведомому - иному, ничем не похожему на суетность, непрочность, неустойчивость сего мирка, где час назад она была счастливой женщиной, спешащей на вечеринку, где должен быть Он. И вдруг, подходя к нужному дому и подъезду, она встретила Его и девушку при нем. И Он сказал: "Моя Лили. Невеста".
И небо легло на крыши домов и плечи Катеньки, незамеченное антеннами и молодой парой.
"Я забыла подарок," - сказала Катенька и пошла прочь. Ей было тридцать два года, и небо било в нее не болью, как это бывает в пятнадцать, двадцать и даже тридцать лет, а пониманием - просто не нужна, просто не она, просто такова жизнь.
И так, под хмурым небом, глядя ввысь, шла она четыре года. Пока горечь не занялась сначала тусклым огнем вечерних фонарей на зимней улице, не разгорелась от жара светящихся ночью окон, не вспыхнула, испепеляясь, в пламени невидимо горящей Катенькиной души.
За эти годы она сменила нескольких мужчин и бездумный атеизм на буддизм, аэробику, курсы шитья и остановилась, достигнув молчаливой, безобрядной вере Богу, которого - так видно было предопределено - училась видеть в любом движении: росте травинки, дуновении ветра, чувстве души, шагах человеческих. Это приносило ей странное чувство сладкого унижения, а главное - расчистило небо до прежней синевы и благословило кончину зимы и начало смены времен года.
А когда окончилась бурная, беспечная весна, солнечные лучи стали устойчиво жаркими и осязаемо плотными, тридцатишестилетняя Катенька взяла и вышла замуж - одиночества не потерпела ее горящая, несгорающая душа.
Мужчину звали Юрием, он работал слесарем в ЖЭКе, работу по дому исполнял с ленцой, курил, любил пивко и все время грубил Катеньке. Так они и жили, и было вечное назойливое лето, и мухи, и комары, и муж Юра беспрестанно демонстрировал свою мужественность посредством хамства. На тридцать девятом году жизни Катенька решилась и родила мальчика, а через полтора года, нечаянно не уберегшись, девочек-близняшек. Ей было трудно, так трудно, что она даже не заметила - осень подошла к окнам ее дома, стоит, улыбается тихой спокойной улыбкой, пока не входя, пока ожидая.
Но осень дожидалась долго. Ее заметили лишь когда выросли мальчик Витенька и девочки Оленька и Настенька. И тогда Катенька наконец распрямила спину. Вечно ноющую от забот и от старости, молча и нежно взяла за руку мужа Юру, и они вместе подошли к окну. В городе вовсю хозяйничала осень, уже поздняя, с серебряными заморозками на траве и опавших листьях, со льдом в лужицах, с прощальными криками птиц. Они смотрели без удивления - все это они каждый день видели в зеркалах, когда смотрели на себя в последние годы.
И муж сказал: "Пойдем, Катенька..." Рука об руку они вышли из дома на дорогу в серебре, навстречу метелице, скользящей с небес на землю и обратно.
Катеньке захотелось было вернуться, но, оглянувшись, она увидела, что домов нет, огней, фонарей и звезд - ничего нет. Муж сказал: "Надо идти вперед, дорогая". И голос у него был такой, каким бывает у любящего мужчины. Катенька обернулась на этот голос и увидела: душа мужа живо и ярко, переливаясь, сопротивляясь метели - горит, не сгорая. И Катенька вдруг подумала, что это сделала, все-таки, она. Ведь затем и прилепило ее к этому мужчине, чтобы терпением, строительством дома, рождением детей - жизнью, словом - как настойчивая хозяйка разными уловками старается поджечь сырые дрова в потухшем очаге, раз за разом пытаться и, наконец, зажечь этот негаснущий факел. Куда он, муж Юра, мужчина, поведет ее теперь через эту метель и ночь, знает только он, чья душа так яростно и так неутомимо разгоняет тьму. Катенька вспомнила, каким он был при жизни, и подумала, что он был, как дитя, что берет от матери молоко - суть жизни - а отдает... Она улыбнулась, и доверчиво вложила свою ладонь - в его, ибо она была хозяйкой над жизнью, как женщина, теперь ее власть окончилась. Над вечностью был властен мужчина.