Федоров Виталий Николаевич : другие произведения.

Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этой книге автор рассказывает нам историю своей жизни. Он рос босоногим мальчишкой в глухом удмуртском селе, но мечтал водить поезда. Виталий Hиколаевич Фёдоров бережно сохранил в памяти и перенёс на бумагу общую атмосферу тридцатых-шестидесятых годов двадцатого века, уделяя особое внимание мелочам быта. Описал то, какое влияние на судьбы простых людей оказала война, как в их жизнь вмешивалась большая политика. В книге использованы фотографии из личного архива автора. Скачать это произведение в разных форматах можно по ссылке https://yadi.sk/d/2m8xZBOOfdVke

Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

[]

Annotation

     В этой книге автор рассказывает нам историю своей жизни. Он рос босоногим мальчишкой в глухом удмуртском селе, но мечтал водить поезда.
     Виталий Hиколаевич Фёдоров бережно сохранил в памяти и перенёс на бумагу общую атмосферу тридцатых-шестидесятых годов двадцатого века, уделяя особое внимание мелочам быта. Описал то, какое влияние на судьбы простых людей оказала война, как в их жизнь вмешивалась большая политика.
     В книге использованы фотографии из личного архива автора.

     No Автор Виталий Фёдоров
     No Редактор Владимир Фёдоров, e-mail: fido6035@gmail.com
     No Корректор Ольга Давыденко

РЕЛЬСЫ ЖИЗНИ МОЕЙ. КНИГА 1. ПРЕДУРАЛЬЕ И УРАЛ, 1932–1969

     Я желал бы забыть всё минувшее,
     Да с минувшим расстаться мне жаль:
     В нём и счастье, мгновенно мелькнувшее,
     В нём и радость моя, и печаль.
По Вениамину Каверину

Глава 1. НАЧАЛО ЖИЗНИ

     Мой отец – Фёдоров Николай Климентьевич, родился в 1910 г. в деревне Квака Красногорского района Удмуртии; мать – Русских Дарья Дмитриевна, уроженка Пермской губернии Сивинского уезда.
     Родители встретились на «нейтральной» территории в городе Ижевске – столице Удмуртии. Случилось это в 1931 году. Отец тогда учился на механика, а мать работала на заводе разметчицей. Через год их знакомства появился я на свет божий, 10 сентября 1932 г. Хотя официально они не были женаты, но фамилию мне в свидетельстве о рождении написали отцову – Фёдоров.
     Я начинал свой жизненный путь в общежитии за ширмой. Из-за жилищных условий после окончания учёбы отец решил нас перевезти на малую родину, в деревню Кваку, в дом своего отца, погибшего во время Революции. В этом доме жила его мать, старший брат Ефим с семьёй и младшая сестра Лена. Вот куда я попал совершенно неразумным ребёнком.
     Родители зарегистрировали брак только в 1934 году в селе Архангельском, и я стал законным ребёнком (хотя об этом ещё не догадывался). Отец устроился работать в МТС трактористом, потом его перевели в бригадиры.
     В ноябре 36-го в нашей семье новое пополнение – родилась у меня сестрёнка. Имя ей дала моя бабушка, которая хотела, чтобы имя было звучное и редкое. Так у меня появилась сестра Венера[1].
     В 1937 году по весне отец надумал переехать на работу и жительство в Омскую область Сибири. Поехали всей семьёй. Венере не исполнилось и полугода, а мне уже шёл пятый, но я ничего не помню о той поездке. Я «очнулся» лишь в пять лет, зимой 38-го. Мы жили на частной квартире в довольно большом деревянном доме на опушке соснового леса. Огромные сосны тянули свои вершины ввысь и в ветреную погоду сурово шумели. Домов рядом не было, так что мы жили на отшибе. Хозяевами дома была пожилая чета. У них на квартире, кроме нас, проживала молодая бездетная пара. Помню его в белой вышитой рубашке-косоворотке, её тоже всегда хорошо и опрятно одетую. Вероятно, они были учителями. Когда они приходили с работы, нас с Венерой выводили на прогулку, катали на санках. Около дома была не очень крутая горка, которая шла к лесу. Вот там я любил кататься и один. Всегда было интересно и весело, когда они сами катались на санках и ещё брали на руки Венеру. Ей уже было больше года. Мама связала ей шерстяные носки, а ещё ей скатали малюсенькие валенки. Так что она по снежным дорожкам пыталась топать самостоятельно. Венера была чудным ребёнком – беленькая, на голове кудряшки. Её постоянно носили на руках, смеясь, подкидывали вверх, играли с ней в разные игры не только наши родители, но и соседи-учителя, и хозяева дома её любили и баловали.
     Но однажды «грянул гром», и его виновником оказался я. Мне в этот день очень хотелось конфет, а я знал, где они находятся – в кованом сундуке. До прихода папы с работы я успел слазить в сундук и полакомиться. Отец возвращался поздно, обычно на улице было уже темно. Он вошёл, а мне захотелось в это время в туалет, который находился на улице. Я скромненько сообщил ему:
     – Папа, я хочу в туалет…
     – Пойдём, сынок.
     И вдруг он почувствовал запах конфет (ну и нюх!). Сразу стал сердитым, грубым, сводил меня на улицу. Произвёл строгий допрос и вынес приговор:
     – Ужином не кормить, спать в постели не позволять, пусть спит где сможет!
     Я устроился спать под столом на каких-то мешках, возможно, с зерном. Мама что-то подстелила, чем-то накрыла – так и ночку провёл.
* * *
     Это случилось в 1937-38 году. Разгул сталинских репрессий… Однажды на работе у папы произошла авария. Пьяный тракторист разморозил двигатель трактора. Отец тогда работал то ли механиком, то ли бригадиром. Ему запросто могли дать 10 лет за вредительство. Чтобы этого не случилось, наша семья была вынуждена из Омской области вернуться на малую родину, в Удмуртию.
     Обратный путь до ближайшей железнодорожной станции, которая находилась на территории Казахстана, мы проследовали на «перекладных», поскольку автомобильного сообщения не было. В пути пришлось остановиться на отдых и ночлег в казахском селении. Домик, в котором нас приютили, был «мазанкой» из глины, пол земляной. В середине комнаты стоял большой круглый, низкий – уровень детского стульчика – стол. Но тогда я не знал, что это стол. Мне захотелось присесть с дороги, а стульев, табуретов или даже лавок, как в русских селениях, не было. Я сел на краешек этого стола. И тут поднялся такой гвалт на казахском! Ничего не понимая, я продолжал сидеть. Мама, видимо, по их жестам поняла, в чём дело и сказала мне, что надо немедленно встать. Вот тогда я и понял, что это стол. Оказывается, они кушают за этим столиком, сидя на полу.
     Я осмотрел комнату, и вдруг увидел полочку, а на ней – лошадку! Красивую, на колёсиках. Как мне хотелось подержать её в руках, поиграть с ней! Но попросить я не осмелился. Так она на всю жизнь у меня в памяти и осталась: чем-то красивым, манящим, но недоступным. Кстати, на этом месте – в переднем углу – в русских домах обычно находятся иконы. Но это так, к слову.
     Дальше мы ехали поездом. Удивили меня Уральские горы и огромные тоннели сквозь них. Вспоминаю: где-то наш вагон отцепили и поставили в тупик. Меня очень удивило – конец рельсов! А как же дальше ехать? Мы выходили и смотрели на тупик.
     Но всё-таки мы благополучно добрались до «своей» станции Балезино, где жили и работали наши родственники: младший брат моего отца Иван, старшая сестра Харитонья (моя крёстная), старшая сестра моей матери, все со своими семьями. Так что нам было где остановиться и дождаться багажа.
     Родители решили съездить в Пермскую область к дедушке с бабушкой – то есть родителям мамы. Они нас хорошо встретили. Помню, как бабушка вкусными блинами угощала. Народу собралось много, настоящее застолье. Наверное, все были родственники. Блины бабушка пекла в русской печи на одной-единственной сковородке. Блины подавались по одному и по очереди, а до меня никак блин «не доходил». А кушать хотелось очень. Я возмутился:
     – Почему мне блин не дают?!
     Тут все обратили на меня внимание. Кто-то смеялся, родители просили подождать. Накормили меня, конечно, досыта (иначе бы до сего времени и не дожил). Было мне тогда всего пять с половиной лет.
* * *
     От дедушки с бабушкой мы вернулись в Балезино, где нас встретил старший брат отца Ефим, то есть мой дядя. У него было две подводы. На одной расположились мы с мамой и Венерой, укрытые тулупом. А на другую погрузили наш багаж, в том числе и «знаменитый» сундук с конфетами.
     Время было весеннее, начал быстро таять снег, на дорогах – распутица. Местами сани почти плыли по воде, наши «сиденья» чуть не заливала вода. Мужчинам приходилось местами идти пешком, с трудом переставляя ноги. Лошадям тоже было не сладко, они увязали в каше из снега, воды и грязи. Но всё-таки 25 километров пути мы благополучно преодолели за один день. И оказались на родине отца.

Глава 2. ДЕРЕВНЯ КВАКА

     Квака получила своё название от фамилии первых поселенцев Ворончихиных, как это ни странно звучит. Дело в том, что «квака» в переводе с удмуртского на русский означает «ворона». Население деревни (около 40 дворов) состояло из двух фамилий: Ворончихиных и Фёдоровых в соотношении примерно 50 на 50. Нижнюю часть деревни, ближе к реке Сепыч, занимали Ворончихины, а верхняя часть была заселена Фёдоровыми. Большинство однофамильцев, естественно, были родственниками. В деревне мы поселились у дяди Ефима, хотя ранее этот дом принадлежал нашему дедушке Климентию, погибшему во время гражданской войны. А построил дом, возможно, ещё мой прадед – Иван. Получается, что дом принадлежал по наследству и моему отцу.
     Ещё была жива и моя бабушка, но она сильно болела, почти не вставала с постели. У дяди Ефима была жена Наташа и две дочки: Юля старше меня на три года и Зина – моя одногодка. Ещё в этом доме жила девушка Лена – сестра Ефима и папы. В общей сложности после нашего приезда в доме набралось 10 человек. Хотя дом и большой, но было тесновато. Больная бабушка занимала одну из трёх комнат. Русская печь, сложенная из кирпича, отстояла от стен метра на полтора-два и мы – дети – могли бегать вокруг печи через кухню и жилые комнаты. Всё свободное пространство между печью и стенами вверху занимали полати, где было очень удобно спать. Я иногда играл в комнате бабушки. Дядя Ефим дал мне счёты, которые я катал по полу, а они шумели. Да ещё пытался на них прокатиться. Меня выгоняли из комнаты бабушки, предупреждали, что накажут – когда дома были взрослые. Но я всё равно тайком у бабушки в комнате бывал, правда, уже не шумел. Иногда она меня звала сама: что-то мне советовала, чему-то учила – может, чувствовала, что я один из продолжателей их рода.
     Была уже весна – можно счёты катать в сенях. Уж там шуметь можно было сколько угодно. Сени были большие, примерно половина площади жилой части. Летом в этих сенях, за красиво оформленной ширмой, обычно спали дядя Ефим с женой.
     Наступило лето 1938 года. Стало жить интереснее. В основном дневное время я проводил во дворе. Огромная лужайка с зелёною травой. Солидные двухстворчатые ворота с деревянным козырьком с двух сторон. Вдали у забора колодец с «журавлём». Вдоль забора – два почти новых двухэтажных амбара, у которых имелись ещё и чердаки. Верхний этаж предназначен был для хранения одежды и иногда использовался как летняя спальня для желающих. На этом этаже имелось две комнаты с парой топчанов в каждой. А на первом этаже хранили зерно и муку разных сортов. И всё это отделялось друг от друга сусеками. Были во дворе ещё конюшня (пустующая, коней-то забрали при коллективизации, в колхоз) и скотный двор, в котором проживали одна корова (больше не полагалось!), несколько овец, стадо гусей и с десяток кур с петухом.
     Со всей этой живностью мне предстояло познакомиться и подружиться. Правда, в это время кроме кур все остальные были на пастбище. Первыми с пастбища вернулись гуси с гусятами, которые были так красивы и милы, что я не удержался и собирался поймать одного из них. Наклонился… Но не успел я своё намерение выполнить, как гусак, шипя, опустив голову и вытянув шею, ринулся ко мне со всех лап, защищая своих деток. Я не успел опомниться, как он жестоко меня атаковал. Ткнул меня клювом и ещё ущипнул за ногу. Мне было очень больно и пришлось ретироваться в сени от повторных атак.
     А корова на меня вообще не обращала внимания. Она была рыжая, комолая (безрогая), но проказница и лакомка. Однажды во двор на солнышко выставили на двух противнях сушить малину, а убрать вовремя не успели. Так она всю эту малину слопала. Выходит, не только медведи малину любят, но и коровы.
     Ещё во дворе был заброшенный погреб, я пытался в него заглянуть и однажды увидел там крупных жаб – они мне показались чудовищами. А вообще я любил лежать на травке и наблюдать за небом – как по нему движутся облака, слушать стрекот кузнечиков, смотреть, как они красиво и далеко прыгают, как по траве ползают божьи коровки, а если их положишь на ладошку – они расправляют крылышки и улетают. Любил я лазать по чердакам дома и амбаров. Там можно было найти много интересного. Амбары не запирались, и на верхние этажи для меня всегда был открыт путь.
     Однажды я забрался на сеновал, и там в темноте увидел два светящихся круглых огонька. Вначале было жутковато, но любопытство пересилило, и я осторожно приблизился к ним. Оказались они глазами хищной птицы. Сова сидела под крышей на стропилах и при моём приближении даже не попыталась улететь или убежать, лишь только следила огромными глазами за моими действиями. Руками я трогать её не рискнул, так как видел размеры совы и её хищный большой клюв. Нашарил небольшую палочку, коснулся ею птицы. Она тут же перелетела на другое место сеновала и явно не собиралась покидать его. Вероятно, тут было её гнездо, решил я. На сеновале давно никто не бывал. А там много перепревшего сена, в нём явно водились мыши – любимая пища сов и других хищных птиц. Оставил я эту птицу в покое. Иногда заглядывал на чердак, птицу видел, но не всегда. Видимо, она пряталась или улетала.
     Дядя Ефим был в колхозе председателем. В огороде рядом с домом у него имелась пасека, ульев около десятка. Нам иногда давали попробовать медку. Дядя Ефим был светловолос, ироничен, любил пошутить.
     Отец поступил на работу в Красногорскую МТС (машинно-тракторную станцию) бригадиром тракторной бригады. В летнее время – сезон полевых работ – бригада ездила из колхоза в колхоз, помогая во вспашке земли и молотьбе. Но тракторами делалась лишь примерно пятая часть работ. Тракторов было мало и основная тягловая сила была конной.
     Первое лето пролетело, кузнечики отпрыгались, примолкли. Мне уже исполнилось 6 лет, а сестрёнке Венере скоро два. Наступили холода, и нерабочий, мелкий люд вроде нас, попрятался по домам. А тут приехал в гости младший брат отца, дядя Ваня. Он был красивым интеллигентным брюнетом. Работал в Балезинском районе агрономом, возможно, главным. Так что собрались три брата. Организовали праздничный стол. Дядя Ваня привёз патефон – чудо даже для того времени. Завели его и полилась музыка, запели какие-то невидимые человечки не очень натуральными голосами. Впоследствии я искал, где тот человечек, который поёт. Под диском для пластинок свободное пространство, в которое я не только пытался посмотреть, но и лез пощупать рукой… Но это было потом, а пока застолье продолжалось.
     Мужчины были навеселе, и скоро я оказался в центре их внимания. Вдруг дядя Ваня (ему в то время было 23 года) назвал меня Виктором, на что я обиделся, полез на него с кулачками и стал колотить куда попало. Он тут же исправился:
     – Нет, не Виктор! Виталик, Виталик!
     Я успокоился и отошёл от него. Напротив нашего дома жил Виктор, мужчина в годах, бородатый, и он мне почему-то не нравился.
     Но тут дядя Ваня снова:
     – Виик-тооор! – более растягивая слово. Я опять налетел на него, а он снова:
     – Виталик, Виталик!
     Так продолжалась эта игра, пока нам не наскучила. Дядя Ефим тоже решил посмеяться, перешагивая через меня и приговаривая:
     – Больше не вырастешь!
     Я обижался:
     – Вырасту всё равно, вот увидишь!
     А папа сидел и улыбался: у братьев сыновей ещё не было. Сели снова за стол пить чай. А сахар в те годы продавался «головками» – шарами размером с кулак. Для его раздробления использовались специальные щипцы. Нам, малышам, тоже доставалось по кусочку.
     В будние дни мы питались двумя семьями за одним столом. Одна большая плошка (деревянная или глиняная чаша), из неё мы все и ели. До плошки, стоявшей в центре стола, доставать было трудно. Детям на лавках так вовсе приходилось стоять на коленях.
* * *
     В доме находились две прялки, на которых пряли нити из шерсти или льна. Занимались этим моя мама и тётя Наташа, жена дяди Ефима, используя любую свободную минуту. Чаще всего им это удавалось в зимнее время года, поскольку летом основная работа была в колхозе, независимо от наличия маленьких детей. Ещё дома был ткацкий станок, довольно громоздкий – занимал не меньше трёх квадратных метров жилой площади. На нём также работали моя мама и тётя Наташа в зимнее время года. Летом этот станок вообще разбирали и выносили в сени.
     Ткали льняные и шерстяные ткани. Лён выращивали в собственных огородах и даже выдавали понемногу на трудодни. Шерсть для шерстяных тканей использовалась исключительно от своих овец, которых стригли раза два в год. Это происходило так. Овца со связанными ногами лежала на боку, а меня мама заставляла её держать, чтобы не брыкалась. А ножницы большие, длинные, работали споро в маминых руках. Иногда овца всё-таки дёргалась, и тогда кусочек кожи вместе с шерстью вырезался. Мне было жалко овцу до слёз:
     – Мама, ей же больно!
     – Держи лучше, чтобы она не смогла дёргаться. А ранку мы йодом помажем, и всё быстро заживёт.
     На другой день, когда овцы возвращались с пастбища, я стремился рассмотреть, зажила ли рана…
* * *
     В деревнях в то время не было электричества. Для освещения в тёмное время суток использовали керосиновые лампы. Различались лампы по линейности. У десятилинейной фитиль был шириной 10 мм, а у семилинейной, соответственно, 7 мм и т.д. Чем выше линейность, тем больше яркость, но больше и расход керосина. Если у семьи имелось несколько ламп, то десятилинейные использовали по праздникам, а в будние дни в основном семилинейные.
     В деревне Квака не было радио и телефона. Даже настенные часы были не у всех. Но у дяди Ефима часы были большие и красивые, со звоном. Ещё в деревне не было ни церкви, ни школы, ни магазина, ни медпункта, ни даже погоста (кладбища). Всё это находилось в селе Архангельском и его окрестностях, где располагался сельсовет.
* * *
     В эту зиму в нашей семье произошло два противоположных события. Печальное – в возрасте около 70 лет умерла бабушка Ефросинья. Похоронили её на Архангельском кладбище. Второе событие радостное – в Красногорском роддоме в январе 1939 года родилась у меня вторая сестрёнка. Родители назвали её Фаиной. Когда её привезли и «выставили напоказ» (я впервые видел младенца), было очень интересно и я заметил какой-то нарост около правого уха – длинный, белый, перевязанный у самого основания шёлковой ниткой. Позже этот нарост отпал и осталась лишь малозаметная шишечка.
     Папа в зимнее время работал механиком в Красногорской МТС. По выходным приходил домой и приносил нам гостинцы: кральки-баранки – целую связку для всей большой семьи, конфеты, сахар, иногда шоколад, мармелад. Мы с Венерой перед его приходом декламировали: «Папка придёт, шоколад-мармелад принесёт!»
     А однажды мне папа купил игрушечную грузовую машину. Летом я выходил играть во двор непременно с ней. Довольно много «грузов» я на ней перевёз. Венера эту мою игрушку называла «машиша», а кстати, самовар называла «чаболяй». Ей было два с половиной года.
     Этим летом (1939 г.) я стал выходить за пределы нашего двора. Мы жили у самой дороги, идущей на железнодорожную станцию Балезино. Въезд и выезд из деревни закрывался воротами. С другой стороны этой дороги, напротив нашего дома жили Фёдоровы и их младший сын, мой одногодок Викентий (или просто Витя), который вскоре стал моим первым другом. Нам было по шесть лет. И мы с ним стали часто играть на нейтральной территории, около ворот, а не у нас во дворе или у них.
     Однажды проезжал обоз с зерном, и ямщики попросили нас:
     – Мальчики, откройте ворота.
     – Сейчас.
     Мы стремглав кинулись выполнять просьбу. Они нас за это отблагодарили, дав каждому по монетке и баранке. Как приятно на свежем воздухе скушать баранку, заработанную своим трудом!Ворота мы закрыли. А на следующий день снова были у ворот: там много было песка и глины и мне на машине было что перевозить. Вдруг мы услышали звуки гармошки, пение и звон колокольчиков со стороны станции Балезино. Ворота мы сразу открывать не стали (пусть они сначала остановятся, решили мы). С волнением ждали у ворот. Первой подошла тройка коней, запряжённая в бричку. На ко́злах сидел нарядно одетый ямщик, а в бричке пара молодых: он в чёрном костюме и в белой рубашке с белым цветочком-лилией в петлице, а у девушки на голове венок из разноцветных лент. Мы поняли, что это свадьба. Кони также были разукрашены. У коренного в передней бричке (вороного коня) дуга, обвитая лентами, на ней вверху привязаны три колокольчика, а средний из них был больше размером и звучал громче. Пристяжные кони с бубенчиками на шеях и со вплетёнными лентами в гривах тоже выглядели красиво. Нам крикнули:
     – Открывайте ворота!
     И мы важно и уже без спешки их открыли. Почти все проезжающие брички останавливались около нас и давали нам гостинцы: конфеты, печенье, пряники, пирожки. А последняя бричка проехала без остановки, но её весёлые пассажиры кинули нам горсть монет. Мы с Витей их собрали и поделили. Угощение мы, конечно, не съели, лишь полакомились, а всё оставшееся отнесли по очереди домой. Был выходной день, мама была дома и похвалила:
     – Молодец, сынок, ты уже начал зарабатывать!
     А я, покраснев, быстро побежал к воротам. Мы теперь стали штатными «привратниками», и хотя подарки получали не так часто, как нам хотелось, всё равно было интересно. Одинокие всадники тоже пользовались нашими услугами, мы и за «спасибо» ворота открывали, и ни у кого никогда ничего не просили.
     Мы постоянно играли у ворот. У нас была «мастерская» по выкладке игрушечных печей. Вначале из глины мастерили кирпичики, а когда они подсохнут и окрепнут – выкладывали печь. И, между прочим, топили свои «печи» всяким мусором, определяя, хороша ли тяга. У Вити отец был охотником, а звали его Петром, а Витю – Витя Петров, хотя фамилия его Фёдоров. Но Вить было несколько, я в том числе, а так было меньше путаницы. У Витиного отца было ружьё, а к нему патроны и пистоны. Витя заимствовал у него пистоны, и мы развлекались, взрывая их. В пистон закладывали хлебный мякиш, клали на чурбанчик и, наставив перочинный ножик, легонько ударяли ладонью по ножичку. Получался довольно громкий хлопо́к.
     Взрослые скоро обратили внимание на наше постоянное дежурство у ворот. Бригадир нас проинструктировал: «Вы должны всегда закрывать ворота и не пропускать домашних животных и птиц, чтобы они не повредили посевы».
* * *
     В это лето произошёл жуткий случай. Беда пришла к нашему соседу Виктору. Его восьмилетнюю дочь Галю посадили верхом на коня. Конь побежал. Она начала падать, и ногой зацепилась за повод и повисла вниз головой. Конь испугался, взбесился и понёс ещё быстрее. Она ударялась головой обо всё, что попадало на пути, да и копыта коня не миновали её головы. За ним гонялись, пытались остановить, но когда это удалось, девочка уже была мертва. Вся голова разбита. Конь стоял, весь дрожа, повернув голову и выпучив глаза на своё деяние.

Глава 3. УСАДЬБА

     Мои родители начали строить усадьбу. В ней планировались дом, амбар, хлев и баня. Нам выделили положенные 40 соток земли в ворончихинском краю деревни. Проживала там и депутат Васса Ворончихина. У неё в личном пользовании был почти гектар земли, и не только за своим домом, но и впереди, через улицу. Вот этот участок и стал нашим. Место не очень ровное, уклон в сторону речки. Половина участка не была распахана и использовалась под сенокос.
     Строили «подрядным» способом – родственники и соседи за стол и угощение. Один из шикарных амбаров дедушки Климентия достался нам в наследство. Его разобрали, разметив каждое брёвнышко, перевезли и поставили на новое место. Так же поступили и с хлевом для скота. Под хлев нам досталась бывшая конюшня дедушки, в которой со времени коллективизации коней не было – их забрали в колхоз. А дом начинали с нуля. Лес выписали в лесничестве. Спиливали деревья, которые выделили лесники, перевозили на конях и делали сруб. Он должен был подсохнуть в течение почти года. Для крыши вручную пилили доски из брёвен специальными пилами и какими-то другими приспособлениями. Пила двуручная. Один из пильщиков стоит вверху на лесах, а второй на земле. Бревно установлено между ними. Пилят бревно вдоль, движениями вверх-вниз.
     Папа в летнее время работал бригадиром тракторной бригады и попросился в свой колхоз «1 Мая» и в ближайшие деревни, чтобы была возможность строить дом. Он иногда заменял трактористов и однажды меня покатал на тракторе во время вспашки. Был поздний вечер, уже темнело, но мне очень понравилось.
     Как-то трактор стоял у нас под окнами и мне захотелось покрутить заводную рукоятку, но я не смог её провернуть. Решил повторить попытку и тут рукоятка сорвалась с зацепа и я по инерции ударился головой о колесо, которое было стальным, да ещё с ребордой. Рядом был палисадник, в нём рос большой куст калины, а на ней – созревшая ягода. Мне было больно от удара, на голове вскочила шишка. Но когда я поел горько-кисло-сладкой ягоды, боль стала слабее и даже шишка как будто уменьшилась. Дома о случившемся я никому не сказал, не хотел лишней взбучки.
     Мне осенью исполнилось семь лет – через год идти в школу. Наступила зима и с нею Новый, 1940-й год. Стройку временно «заморозили» и папа взялся меня готовить к школе. Купил букварь. На первую неделю мне было дано задание заучить весь алфавит наизусть, но предварительно он назвал несколько раз все буквы и проверил, запомнил ли я. Некоторые буквы я забывал, и тут всегда на помощь приходила моя старшая кузина Юля, которая уже училась в третьем классе. К маме по учебным вопросам я не обращался, она всегда была занята детьми и домашним хозяйством. Когда папа приходил на выходной, он обязательно проверял моё домашнее задание. На этот раз он был удовлетворён, я, хоть и с небольшими заминками, алфавит выучил. На следующую неделю я получил новое задание: научиться из букв складывать слова и начать читать по букварю. С этим заданием я тоже справился, и опять не обошлось без помощи Юли. Очередь дошла до письма. Я получил от папы задание переписать заглавные буквы всего алфавита. Кажется, он меня предупредил, чтобы я писал правой рукой, но я этому не внял. Я левша и левой рукой у меня неплохо получалось.
     Придя с работы, папа попросил:
     – Ну-ка, сынок, покажи, как ты написал?
     – Вот, посмотри, – робко подал я ему тетрадку. Он взглянул, и мне показалось, что он недовольно нахмурился.
     – А теперь при мне пиши, но только правой рукой!
     Представить моё состояние не трудно. Я был в лёгком шоке. Правой рукой у меня плохо получалось, если не сказать – совсем не получалось. Физического наказания я избежал, так как отец не был сторонником такого воспитания. Но он предупредил:
     – Будешь писать каждый день, и именно правой рукой, пока не научишься красиво писать!
     Вот и было в зимнее время чем заняться. Так я постепенно научился уверенно держать правой рукой ручку, карандаш, а ещё раньше и ложку. За зиму я исписал несколько тетрадей. Кроме чтения и письма, отец научил меня пилить дрова двуручной пилой, а также тренировал глазомер.
     А тут грянула война с Финляндией. Взрослые забеспокоились – кого возьмут в армию. Но на этот раз обошлось, справились регулярные войска.
     Только чуть потеплело в марте, как на стройке вновь закипела работа. Усадьба должна быть готова этим летом. Мама готовила обеды работникам. В нерабочее время папа постоянно был на стройке, и даже ночевал в уже построенном амбаре. Этим летом я тоже стал ходить на стройку. В мою обязанность входила уборка мусора: стружки, щепы, остатков пиломатериалов. Всё это складывалось мной в порядке под верандой первого этажа амбара и годилось для разжигания огня в русской печи и тагане – подставке для котла, используемой при приготовлении пищи на открытом огне. Также при необходимости я подносил и подавал работникам инструмент или лёгкие стройматериалы. При мне укладывали стены дома. Теплоизоляционным материалом служил мох, который собирали в лесистых низинах и уже около стройки высушивали. Клали ряд брёвен, на них укладывали мох и снова ряд брёвен. Мох мне тоже приходилось подавать, благо он не тяжёлый. В то же время пилили доски для крыши вышеописанным методом.
     Дом выстроили к июлю месяцу. А мы полностью переехали в него в августе. Он был где-то 36 квадратных метров, по сути – это большая комната, в которой справа выложена из кирпича русская печь, слева – двуспальная деревянная родительская кровать; в переднем углу вдоль стен – лавки и стол, божница с иконой и посреди передней стены ходики (часы). Одно окно было против ограды, а два других смотрели на улицу. Рядом с домом росла черёмуха.
     Амбар, который находился за домом, выглядел по сравнению с ним грандиозным строением. Он был выше, шире и длиннее дома. Между домом и амбаром построили сени, довольно просторные, где имелась лавка во всю их длину и полочка, где находилась домашняя утварь. В торце было отдельное помещение – туалет. Хлев (помещение для домашних животных) был высок и просторен. Внутри него сделали два небольших утеплённых помещения: одно для овец, другое для кур.

Глава 4. ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ

     Наступило 1 сентября. Я пошёл в первый класс. Школа находилась в селе Архангельском – русскоязычном, с действующей Православной церковью, магазином, больницей, сельсоветом и почтой. Школа состояла из трёх отдельных строений, удалённых друг от друга на довольно приличное расстояние. Первое помещение находилось на главной улице, это была большая классная комната примерно на 15 парт, то есть на 30 первоклашек. Дом, в котором я начал учиться грамоте, примыкал к большой церковной площади в Архангельском. Вблизи церкви не было ни одного строения. Школа, больница, почта, правление колхоза, сельсовет, магазин находились на почтительном расстоянии (сто и более метров) от церкви. Второе школьное здание состояло из трёх классов и тоже примыкало к площади. В нём учились вторые-четвёртые классы. И последнее школьное строение было двухэтажным – для пятых-седьмых классов.
     Первой моей учительницей была Фёдорова Екатерина Ивановна, светловолосая девушка, какая-то наша родня. Папа её знал хорошо, хотя жила она не в нашей деревне, а в Архангельском. Она была осведомлена отцом о моей леворукости, следила за мной и не давала никаких поблажек.
     За парты нас рассадила учительница, почти всех мальчиков с девочками. Моей соседкой оказалась девочка, которая мне не очень нравилась. Я её иногда за косички дёргал. А напротив нас, в другом ряду сидела красивая и нарядная девочка – звали её Глафира Перьмякова. Рядом с ней посадили переростка (года на три старше нас), хулиганистого прогульщика. На нас он смотрел свысока, обзывал шантрапой. Но когда его место пустовало за партой (что было частенько), то на него претендовали другие мальчишки – и я в их числе – кому нравилась «хозяйка». Иногда удавалось посидеть рядом с ней, иной раз меня другие опережали. На перемене, когда мы бегали на улице, я старался оказаться рядом с Глафирой, поиграть с ней. Это был первый мой интерес к противоположному полу.
     Добираться до школы, особенно нам, малышам, было ой как непросто. От нашей деревни до села Архангельское пять километров. Местность пересечённая, из деревни идёшь вниз к реке Сепыч, там по узкой плотине, по которой даже конные повозки не ездят. Дальше где-то полкилометра смешанный лес, переходящий постепенно в настоящий хвойный – ель и пихта. Лес густой и в нём даже ясным днём почти полумрак. В лесу прорублена узкая просека. Пешеходная дорога постоянно влажная, изобилует спусками и подъёмами, а в низинах держится болотная жижа. Но там набросаны брёвнышки, по которым мы и преодолевали препятствия.
     Весной, летом и осенью по этой дороге проходили только пешеходы. Даже проезжать верхом никто не осмеливался – конь мог провалиться в болотистой почве или сломать ноги там, где уложены брёвнышки. Эта дорога шла параллельно реке, поэтому там и было сыро. А обуты мы были в основном в лапти. Для гужевого транспорта через реку был построен деревянный мост, а далее окружной путь – мимо леса, но он был длиннее километра на два, а то и больше. Иногда, но очень редко, мы ходили в школу и по этой дороге.
     В 1940 году в первый класс из нашей деревни пошли 11 человечков: 2 девочки и 9 мальчиков. Вначале нас в школу сопровождали старшеклассники, с ними мы осваивали ежедневные 10 километров пути. Уроки у них заканчивались позже, и нам приходилось их ждать. Со временем мы освоились, запомнили дорогу и уже одни толпой шли домой.
     Дорога в школу шла по нашему переулку, где было три жилых дома, конюшня и кузница. И во всех трёх домах были в этом году первоклассники. Рядом с нашим домом, шагах в 30, находился дом Ворончихиных, наших новых соседей. А их мальчик Гена учился со мной, и мы вместе ходили в школу, а в свободное время играли.
     Зима в этом году наступила уже в конце октября (всё-таки Северный Урал), и мы уже ходили в школу не по плотине, а по льду реки. Там же была проложена санная дорога. Теперь и для повозки на санях путь до Архангельского стал короче.
* * *
     Хорошо помню новогоднюю ёлку. Назначили её в школе на позднее вечернее время. Мы со старшеклассниками шли по тёмному лесу. Хорошо хоть, было не очень холодно. Но когда мы вышли из леса на открытое поле, задул сильный встречный ветер, позёмка, мороз. Дорогу снегом заметает, тяжело. Мороз щиплет носы, щёки, уши. Малыши уткнулись, в прямом смысле, носами в зады старшеклассников, шли, держась за них, спасаясь от обморожения. Хотя, надо заметить, старшие наши ребята не были уж такими взрослыми – меня и мою двоюродную сестру Зину опекала одиннадцатилетняя Юля, старшая кузина. Самым взрослым ребятам было по 13-14 лет.
     Новая школа для учащихся 5-7-х классов была просторной, и ёлку для всех учеников установили именно там. А школа была построена вблизи дороги, идущей в нашу деревню и другие населённые пункты. И мы гурьбой, более 20 человек квакинцев, вошли в школу и зал, где стояла ёлка. В зале было тепло. Нас, первоклассников, сразу взяла под опеку наша учительница, Екатерина Ивановна. Помогла нам раздеться и уложить одежду в один из свободных классов.
     Посреди зала стояла большая ёлка, украшенная красивыми блестящими игрушками, доселе мной не виданными. Вокруг ёлки образовали два больших круга. Первый из малышей, второй из более взрослых. Ведущей на новогоднем вечере была высокая блондинка – учительница старших классов. Были наряженные в сказочных персонажей местные ребята. Пели песни, водили хороводы. Конечно, не обошлось без песни про ёлку… Читали стихи. Было интересно и весело. А в конце вечера всем раздали подарки. Довольные, мы двинулись в обратный путь. Домой идти было легче. Во-первых, дорога шла под уклон. Во-вторых, ветер попутный. Остались лишь две помехи: ночь и заметённая дорога, которую было не видно. Шли, нащупывая верный путь ногами. Сошёл с дороги – провалился выше колен в снег. Так старшие ребята определяли дорогу, а мы за ними шли уже спокойно. В лесу дорога не была так заснежена, и шли мы быстро, хотя и было темно.
     После десятидневных каникул мы снова пошли в школу. Несмотря на сильные морозы, занятия в школе не отменяли. Из дому зимой мы выходили затемно, и старались идти группами по двое и более. Если у кого замечали обморожение носа, щёк или ушей, его тут же предупреждали. И начиналась борьба с холодом, тёрли снегом сильно и интенсивно, до покраснения.
     Подошёл март. Появились первые признаки весны. Днём солнце нагревало снег, а ночью мороз снова сковывал его, превращая в наст. Как легко и хорошо было по нему бегать!
     Во время таяния снега в апреле месяце вода в реке сильно прибывала, и нам дали каникулы «до спада воды», иначе мы всё равно не могли пройти в школу. В мае ещё полмесяца поучились, и нас отпустили на летние каникулы. Учебный год я закончил на «хорошо». Научился писать правой рукой без напоминаний.
* * *
     Наша семья после заселения в новый дом обзавелась почти полным комплектом домашнего скота и птиц. Отец купил дойную корову ещё осенью. Дядя Ефим дал нам пару овец и гуся с гусыней, а также петуха и нескольких кур. Стало жить интересней, но забот и работы прибавилось: приготовить корм, напоить и накормить всю живность.
     Чуть проклюнется в мае месяце трава, как скот выгоняют на пастбище. Пасут индивидуальных животных два пастуха, назначаемых по очереди из разных домов. Один из пастухов обязательно должен быть взрослым, а второй может быть и ребёнком 8–10 лет. Мне тоже доводилось быть пастушком. В индивидуальном стаде паслись вместе и довольно легко уживались коровы, козы и овцы. У большинства коров на шее вешали ботало, которое издавало звук «бум-бум». Ботало было на случай, если корова отобьётся от стада и надумает погулять по лесу.
     А в свободное время на каникулах мы, мальчишки, играли в лапту. Мячи были скатаны из шерсти, и были довольно прыгучими. Этими же мячами мы соревновались в жонглировании. Выполняли разнообразные упражнения (их было около десятка), часть из них возле стенки. Также мы играли в ножички, а ещё в чику. Эта игра была уже азартной, играли-то монетами и выигравший получал денежку в личное пользование. Кратко о правилах игры. Каждый игрок ставит на кон монетку (желательно у всех одного номинала). Денежки ставятся на пол стопкой, решкой вверх. Игрок, получивший по жребию право первого броска, берёт «биту» (самую тяжёлую пятикопеечную монету) и пытается ею попасть с двух-трёх метров в стопку монет. Если ему это удаётся, да плюс ещё какие-то монеты переворачиваются орлом, то он, встав на колени, пытается выиграть остальные монеты. Если ни один из игроков не попадает в стопку, то во втором круге первым бьёт тот, чья бита упала ближе всех к стопке. Моими партнёрами по играм были новые соседские мальчишки, все по фамилии Ворончихины: Гена, Саша и Евстегней. Саша был старше нас на два года, хотя учился вместе с нами. Чаще всего он и выигрывал. А нас учил выигрывать.
* * *
     Дядя Ефим выделил нам один улей пчёл. Он знал, что наша мама умеет с ними обращаться – и по уходу, и по медосбору. А маму научил пчеловодству её отец – мой дедушка. У него была большая собственная пасека. Мама смело открывала улей, где кишели сотни, а может быть, тысячи пчёл, и голыми руками вынимала рамки с мёдом и вставляла новые с вощиной. Правда, на голове у неё имелась мелкая сетка, а также она пользовалась дымокуром для освобождения медовой рамки от пчёл.
     На следующий год у нас уже было два улья. Пчёлы размножаются и им становится тесно в улье. В одно прекрасное время (обязательно летом, в хорошую погоду) молодёжь с новой маткой – она в улье должна быть одна – вылетают из старого дома и целым роем летят, пока на их пути не попадётся кустик или маленькое деревце. Пчеловод, вероятно, догадывается по поведению пчёл, шуму в улье, что рой скоро должен вылететь, и готовится его поймать, устанавливая по периметру метрах в пятидесяти несколько искусственных кустиков и ёлочек. Если на одном из этих препятствий обнаружат рой пчёл, то к нему подносят улей и собирают пчёл в него. И получается новая пчелосемья.
     Мы установили ульи в огороде на травянистой поляне недалеко от дома. А с началом холодов заносили их в подполье.

Глава 5. КОНИ, КОНИ…

     Я уже упоминал, что наш новый дом был построен вблизи конного двора (конюшни). Лошади были единственным транспортом в деревне, и им уделялось особое внимание. Коней должно быть много, и они должны быть здоровыми, выносливыми и сильными. Эти безусловные трудяги выполняли всю тяжёлую работу.
     Я был завсегдатаем конного двора, знал клички большинства лошадей: Дружок, Рыжик, Ветерок – жеребцы; Боец – мерин; Ласточка, Пионерка, Комсомолка – кобылы. У меня тоже были «лошадки» с такими кличками. Они были выполнены из деревянных палок. Цвет моих «лошадок» почти соответствовал масти вышеназванных лошадей: Пионерка была серая в яблоках, а моя «лошадка» – палка берёзовая, Дружок гнедой масти – моя палка красноватая. Я садился верхом на одного из своих «коней» и скакал по невспаханной части своего огорода, менял «коней» и снова скакал.
     Был в низине за огородами, недалеко от речки родник со вкусной, прозрачной водой, из которого я сам пил воду и поил своих «коней». Однажды взял из дома колокольчик и подвязал к одной из своих «лошадок» и поскакал на водопой, а когда поил «коня» – колокольчик сорвался и утонул в иле. Я пытался его найти, но безуспешно. Родник был глубок и руками его дна я достать не мог. Так и остался колокольчик на дне родника.
     Расскажу ещё о конном дворе. Там находилась конюшня – длинное здание, разделённое посередине коридором, а по обе стороны от него – стойла для лошадей, у каждой своё. В стойле имеется кормушка, куда конюхи подают корм. На дворе имеется два небольших навеса. Один для зимнего инвентаря: грузовых саней и комовок – пассажирских. Другой – для летних повозок: грузовых телег и пассажирских бричек. А также имелось отапливаемое здание для сбруи: хомутов, сёдел, уздечек, вожжей и т.п. Тут же находились и конюхи, при необходимости ремонтировали инвентарь и сбрую. Основной же их обязанностью было кормить коней и ухаживать за ними.
     Напротив, через дорогу, была кузница, где подковывали лошадей. Там было специальное стойло, где для каждой ноги лошади имелась подставка, на которых по очереди подковывали копыта. Лошадь стояла на трёх ногах, так как четвёртая была поднята на подставку и привязана так, что копыто становится вверх ступнёй. Её очищают от грязи напильником. Подбирают по размеру подкову и подрезают ножом копыто, подгоняя к подкове. Но самое жестокое – однако, видимо, необходимое – нагревают подкову до очень высокой температуры, почти докрасна, и при помощи щипцов прикладывают непосредственно к копыту для окончательной подгонки. Идёт дым от подгорающего копыта. Наконец, когда подкову подогнали, очистили нагар, охладили в холодной воде, её прибивают к копыту специальными гвоздями.
     Мне довелось видеть, как жеребят примерно годовалого возраста мужского пола превращали в меринов, то есть в евнухов. Для этого приезжал ветеринар из Архангельского. Выводили несчастное животное за конюшню, укладывали на солому, связывали ноги, держали голову. Потом ветеринар разрезал шкуру яичек и яички выдавливал руками, отрезая ножницами трубки, соединяющие их с другими органами. Потом разрез зашивался, смазывался йодом. И новый мерин готов! После того, как ему развязывали ноги, он поднимался. Ему больно, но он об этом сказать не может. Лишь слёзы выступают из глаз, да чуть заметно постанывает. Его отводят в стойло до заживления ран, а потом – в табун.
     Кони летом паслись табуном в ночное время, днём-то они работали. За табуном следил дедушка. А мы, пацаны, просились к нему в ночное. Он, с согласия родителей, позволял посидеть у костра и послушать его байки. Выгон находился около густого леса и при свете костра он казался зловещим. А тут ещё дед старался нас напугать страшными историями, в которых было не понять, где правда, а где вымысел – нам, малышам, всем было по 7–9 лет.
     Табун состоял из кобыл с жеребятами и меринов. Жеребцы питались в ночное время свежескошенной травой. Их было в конюшне трое.
     Дружок – крупный и сильный конь гнедой масти, уже в солидном возрасте. Его всегда запрягали на торжественные случаи: свадьбы, проводы в армию и др. Он преображался, когда на дуге и его упряжи звенели колокольчики и бубенцы, всё было разукрашено лентами – не мог устоять на месте, гарцевал. Ему так нравился этот звон, и шум празднества, и игра гармони. Дружок на ходу был красив: с высоко поднятой головой, изогнутой шеей и развевающейся чёрной гривой. Он всегда, как в праздничных кортежах и обозах, шёл первым. А если бы кто-то решил его поставить вторым или третьим, то он бы всё равно стремился стать первым. Другие уставали, а он был очень вынослив – настоящий лидер среди коней деревни.
     Рыжик. Тоже жеребец, но совсем другого склада. Он был поджар (худощав), длинноног, быстр. Настоящий скаковой конь. Окрас рыжий (саврасый), ноги ниже колен белые до копыт. На морде широкая белая полоса. На нём не возили тяжёлые грузы, его не использовали на пахоте. На нём ездил единственный человек – председатель колхоза Ефим. Иногда верхом в седле или в бричке летом, а зимой в кошеве.
     Ветерок. Молодой жеребец, возможно, сын Дружка. Они были похожи по масти и комплекции.
     Почему они не паслись с табуном? Дело в том, что жеребцы жестоко дерутся между собой – инстинкт вожака, а тот, кто побеждает – становится обладателем большого количества кобыл.
     Как-то на весенней вспашке не так далеко друг от друга пахали на Дружке и Ветерке. А когда они поравнялись, Дружок, завидев вблизи молодого соперника, кинулся к нему. Пахарь не успел схватиться за вожжи, Дружок вырвал плуг из его рук и ринулся на противника. Сбил его с ног и зубами чуть не выдрал у него детородное хозяйство. Всё-таки пахари сумели вмешаться и остановить смертоубийство. А иначе быть бы Ветерку в лучшем случае мерином. Ветерок несколько дней «пробюллетенил» и выздоровел.
     Ещё один случай был с Дружком. Однажды летом конюхи решили его выгулять на лугу. В землю вбили большой крепкий кол, к нему привязали на длинном – метров двадцать – поводке Дружка, чтобы он мог питаться свежей травой. Всё было хорошо, но тут на его радость (а как оказалось впоследствии, на его беду) недалеко появилась соблазнительная кобылка. Небольшого роста, упитанная, гнедой масти по кличке Комсомолка. Дружок не стерпел и со всей силы рванул поводок, и тот вместе с колом потащился за Дружком. Конь догнал соблазнительницу и давай на неё прыгать на бегу передними ногами. Она увёртывалась и била его задними копытами, чаще всего попадая по морде и даже груди. Эта борьба длилась довольно долго. Он домогался, а она не давалась и дралась отчаянно. А когда у обоих силы иссякли, они шагом, друг за другом шли по деревне мимо нашего дома. У Дружка с морды текла кровь и, возможно, он лишился нескольких зубов. Эту сцену я видел от начала и до конца. Видел и то, как Дружка наконец-то поймали конюхи и повели в конюшню.
     Гон у коней бывает весной, в апреле месяце. На случку к кобыле жеребца выводят конюхи. «Любовника» выбирают по двум критериям. Первый – отсутствие родственных связей у пары, а второй – генетический. Смотрят, какие нужны в колхозе лошади, тягловые (ломовые) или беговые (скаковые). В принципе, обычно нужны и те, и другие, но тягловые больше, примерно семь к трём. Поэтому основным производителем был Дружок, реже – Ветерок. А производителем скаковых лошадей был Рыжик. Комсомолка уже носила в своём организме будущего жеребёнка и по природе не могла допустить притязания Дружка на свою честь, поэтому-то она так отчаянно отбивалась, хотя была раза в два меньше него.
* * *
     Кроме прогулок на конный двор и кузницу у меня, конечно, была довольно ответственная обязанность по домашнему хозяйству. Наши куры в летнее время гуляли на улице, во дворе, в огороде, да и к соседям забегали. Я был должен определить с утра, сколько яиц снесут наши куры в этот день. Некоторые куры несли яйца, где им приспичит или где облюбуют место. А в основном гнёзда для яиц были в курятнике. Одно из любимых мест кур оказалось под амбаром, и иногда они несли там яйца. Туда мог заползать только я, да и то на пузе. А внутри (амбар был построен на неровном месте) было просторно – до пола первого этажа, так что местами я даже мог распрямиться в полный рост. Дальше, правда, приходилось двигаться согнувшись, на коленках и в конце концов снова ползком. Тут-то я и находил почти каждый день одно-два яйца.
     И вдруг наша жизнь 22 июня 1941 года изменилась, да так сильно…

Глава 6. НАЧАЛО ВОЙНЫ

     Началась Великая Отечественная война, которая принесла всем много горя. Почтальон вручал повестки. Почти каждый день кого-нибудь провожали на фронт, а иногда сразу несколько человек. Часто был слышен плач матерей, жён и детей. На проводах пели прощальную песню на удмуртском языке, она звучала примерно так:
     Тродки бен годки
     Вералом гинее
     Эх шуыса
     Вералом уг…!
     Одним из первых призвали Петра – отца моего первого друга Викентия. Он был охотником, а Красной армии нужны были хорошие стрелки́. Вскоре призвали и старшего брата Вити. Остался он с мамой и собакой. Собака в деревне была одна, так как охотнику она полагалась по штату. В июле пришёл черёд идти на фронт моему дяде Ефиму.
     В это время призывали не только людей, но и лошадей. Они нужны были не только в кавалерию, но и в обозы. И даже пушки они возили. Районное начальство знало, что у председателя Фёдорова из колхоза «1 Мая» деревни Квака очень хороший конь Рыжик, на котором он несколько лет приезжал в Красногорское. В повестке для дяди Ефима была приписка, чтобы он явился на сборный пункт вместе с конём Рыжиком. На проводы собралась вся деревня, кто не мог пробиться в дом – стояли во дворе. Под песню, по старинному обычаю, на верхнем деревянном брусе двери на кухню прибивали монеткой несколько новых кусочков разноцветной материи. Прибивал сам отъезжающий молотком под песню, а в конце монетку загибал. Таких ритуальных отметин на этом брусе было четыре. Значит, до дяди Ефима из этого дома уходили на войну мой дедушка и его братья (а может быть и прадедушка Иван). Время какое было в начале 20-го века: 1905 год – война с Японией, 1914–1917 – Первая мировая война, 1917–1921 – Октябрьская революция и гражданская война. Прошло всего-то 20 лет мирной жизни, и вот новая война!
     После ритуала пришло время прощаться Ефиму с родными. Вначале подошёл к сестре, которая была на него очень похожа, оба были светловолосыми.
     – Лена, ты должна остаться в доме за хозяйку, точнее, за хозяина. За меня. Может, и с пчёлами управишься?
     – Я постараюсь, брат, – давясь слезами, ответила она.
     – С Наташей живите дружно.
     Подошёл к жене и детям – трём дочерям. Младшую, Галю, взял на руки, а старшие обняли его с двух сторон. Он им говорил:
     – Несмотря ни на что, учитесь, не бросайте.
     Подошёл и обнял брата (моего папу) и сказал:
     – Я жду тебя там, брат… – и не уточнил, где.
     А меня приподнял на руках:
     – Ты, малыш, будешь продолжателем нашего рода и фамилии, если мы не вернёмся.
     Ефим вышел во двор, где его ожидал верный Рыжик, который ещё не догадывался, что их обоих дальше ожидает. Дядя обнял за шею своего коня, а когда повернулся к людям, по его щекам катились слёзы. Но он сумел сказать прощальные слова:
     – Простите, люди, если было что не так. Прощайте.
     Он сел на коня. Почти все провожающие плакали, а некоторые рыдали в голос. Поняли все, что потеряли в эти минуты и хорошего председателя, и самого красивого и быстрого коня. Ефим выехал со двора, все ринулись за ним, но он помахал рукой и поскакал в страшную неизвестность.
     Мой папа потом спросил меня:
     – Знаешь, почему дядя Ефим обнял коня и заплакал?
     – Нет, не знаю, скажи.
     – Рыжик наш конь, его ещё жеребёнком забрали в колхоз вместе с другими лошадьми и его матерью, во время коллективизации. Забрали и сбрую, и инвентарь – плуги и бороны. Когда Ефима выбрали председателем, а ему полагалась ездовая лошадь, он сразу выбрал Рыжика и всюду ездил на нём. Но дома держать не имел права, и приходилось каждый день вечером его отводить в колхозную конюшню, а утром оттуда забирать.

Глава 7. ЛИДА-АТАМАНША

     Вдалеке шла война, которая нас, детей, касалась только косвенно. И мы оставались детьми. Жила у нас в деревне девочка Лида Ворончихина. Её отец Пётр работал мельником. Он был инвалидом, потерял ногу во время работы на железнодорожной станции Балезино. Жили они не бедно. Пётр каждый день ходил по нашему переулку на мельницу и обратно на своей деревянной ноге. Их дом стоял на главной улице деревни, на повороте в наш переулок. Во дворе у них были качели, и мы с ребятами там часто собирались. Нас приглашала Лида. Она была маленького роста, хотя старше меня и моих сверстников на два года и училась на два класса выше. Ей было уже 11 лет, а нам по 9 или около того, но выглядела она даже моложе нас. В своём дворе она организовывала, кроме качелей, всякие игры, конкурсы. После игр шли купаться, и опять во главе шла Лида.
     В конце главной улицы в низине протекала речка, через которую был мост и небольшая плотинка, которая образовывала небольшой пруд, как нельзя более подходящий для купания детворы – глубина чуть выше пояса, для тех, кто не умел плавать. Лида первой подходила к берегу и одним движением руки сбрасывала с себя платьице, будто мешок, и, совершенно голая, прыгала первой в воду. В то время трусов и плавок никто не имел. Мы, мальчишки – нас около шести – следовали её примеру и тоже голышом заскакивали в воду. Мы барахтались там по полчаса, пока вода не становилась мутной – нам было весело и прохладно. Потом атаманша командовала: «Ребята, кончай купаться!» – и первая выходила из воды, но не спешила одеваться, а прогуливалась вдоль берега, словно на подиуме показа мод. Мы тоже не стеснялись на неё смотреть. Перед нами ходила обнажённая маленькая, худенькая, но стройная девчушка, показывая свои «прелести». Правда, «прелесть» у неё была лишь одна, а другие ещё не сформировались. Вот за эту «прелесть», которую нам она не стеснялась показывать, ребята её прозвали Пичи Питюк, в переводе «маленькая писька». Но никто не смел её так называть в глаза, только тихонько между собой.
     В один из таких дней, когда все уже оделись и пошли в деревню, Лида сказала приказным тоном:
     – Ребята, завтра идём собирать землянику на вырубки за мельницей. Сбор в 8 часов у конюшни!
     Мы все подняли руки и крикнули:
     – Ура-а-а-а!
     Назавтра все дружно собрались. Пришли ребята, мои одноклассники с ворончихинской половины деревни. В компании лишь я один Фёдоров оказался. Лида повела нас на мельницу. Там встретилась с отцом, и минуту с ним о чём-то поговорила. Затем мы гурьбой двинулись к мосту через реку Сепыч и успешно её форсировали. За мостом располагалась большая ровная зелёная лужайка, где мы устроили «игру-гадалку». По ней определяли, кто сколько соберёт ягод. Бросали вперёд каждый свою, пока пустую, посуду: стаканы, кружки, чашки, банки – у кого что было, и определяли: посуда лежит вверх дном – будет пустой, на боку – половина, стоит на дне – будет полна.
     Дошли до вырубки, и тут уже началось настоящее соревнование – кто больше наберёт. Ягод было много, Лида знала хорошие места. Большинство набрало полные свои посудины. Мы с Геной в том числе, а вот его двоюродный брат Ваня (он отличался раскосыми глазами) набрал меньше всех ягод.
     Наша Лида и зимой нам покоя не давала. Находила пьесы и вечерами, в неотапливаемом клубе, при свете коптилки (лампы без стеклянной колбы) разучивала с нами роли. Помню, мне как-то досталась роль пожилой женщины. Лида была режиссёром и постановщиком в одном лице, и роли распределяла тоже она. Девочек нашего возраста было всего двое, и они не были очень активными, поэтому мне пришлось надеть и повязать платок и сыграть женскую роль. В таком виде я и выступал перед публикой, которая приходила посмотреть на наши чудачества.
     В школе Лида была отличницей, и, окончив семилетку в 1945 году, она уехала из Кваки учиться дальше.

Глава 8. СНОВА О НАС

     Однако шла война, враг рвался к Москве. Стране всё больше нужно было защитников Отечества. Этим же летом 1941 г. призвали моего второго дядю – Ивана. Жил он от нас, по меркам того времени, далеко – 25 км. Отца на проводы с работы не отпустили, так что мы его не провожали. А уже осенью тётя Маруся получила похоронную: «Погиб геройски при защите города Смоленска». Ему в то время было 26 лет. В Балезино у него осталась семья – жена Маруся (украинка по национальности) и двое детей: шестилетний сын Евгений и четырёхлетняя дочь Галина. От него у меня остались подарки: толстая книга с глянцевыми страницами по агрономии, шкатулка с никелированными гирьками весом от одного до 50 граммов, и ещё весы для этих разновесов. Всё это было превращено в игрушки, а гирьки даже использовали иногда для игры в чику.
     Нашего отца призвали в конце сентября 1941 года, после окончания уборки урожая. Ему вручили повестку, когда он был в райцентре Красногорье. На прощание с семьёй и дорогу до сборного пункта в г. Глазов (от нас в сорока километрах) ему дали одни сутки. В отсутствие автотранспорта это довольно утомительная и долгая дорога. Так что проводы были в спешке. Собрались родственники, коих было почти полдеревни. Пели прощальные песни, плакали. Отец, по заведённому обычаю, прибил к верхней дверной перекладине монеткой лоскутки новой разноцветной материи. Вот и в нашем доме появилась отметина: ушёл на войну человек. А прожил он в нём, как построил, всего один год… На прощание папа поднял меня, поцеловал и сказал:
     – Слушайся маму, помогай ей, учись в школе. Ты теперь в семье за мужчину.
     – Буду, буду слушаться и помогать, – пообещал я.
     После ухода отца на войну я оказался помощником у мамы. Мы с ней пилили, кололи дрова, ухаживали за домашними животными и птицей. Поили, кормили их. Воду носили из соседского колодца, а в зимнее время, когда вода в колодце замерзала – возили на санках в бочонке из родника.
     Мама работала в колхозе. Я ходил в школу, во второй класс. Поэтому всю домашнюю работу приходилось выполнять рано утром и вечером. Большинство моих одноклассников не были обременены домашней работой, поскольку у них имелись старшие братья или сёстры, которые моих сверстников считали малышами. И у них не было причины торопиться домой. По пути из школы дети устраивали игры, борьбу, а иногда и потасовки. А мне играть было некогда. Я выбегал из школы одним из первых и мчался один домой, чтобы засветло сделать необходимую хозяйственную домашнюю работу. А бегал я быстро, и если уж вырвался вперёд, то никто даже не пытался догнать. Правда, иногда меня опережали и ставили «заслон». Если прорваться не удавалось, приходилось принимать условия игры, стараясь при первом же удобном случае исчезнуть. Обычно прибегал я домой почти на час раньше других.
     И тут мама оказалась в «интересном положении». 31 декабря 1941 года родила она мне братика, прямо на собственной печке. Лишь успела меня послать за какой-то тёткой, а потом меня они вместе выпроводили из дома. А сёстры Венера и Фаина (пяти и трёх лет) в доме остались. Несмотря на отсутствие врачебного персонала роды прошли успешно.
     На каникулах, 5 января мама меня послала в Архангельский сельсовет за свидетельством о рождении. Назвала имя: Евгений. Но в свидетельстве о рождении оказалась запись: Фёдорова Евгения Николаевна, родилась 5 января 1942 года. Кто перепутал? Или я, или секретарь сельсовета. Так Женя и жил с таким свидетельством о рождении. Никто на этот документ внимания тогда не обращал. О том, что он записан девочкой, мы узнали гораздо позже, когда он стал взрослым и ему нужен был паспорт.
* * *
     Зимой 1942 года в деревне началась эпидемия заразной болезни. Тиф принесли нищие, которые бродили по деревням, заглядывая во дворы и дома, и просили подаяние. Поздним вечером они просились на ночлег. Люди сами жили впроголодь, а приходилось ещё и с ними делиться последним куском. По ним зачастую ползали паразиты – вши. Обычно их посылали на ночлег к добрякам, которые не могли отказать в приюте. Но нищих становилось всё больше с каждым днём. Многие из них были эвакуированными жителями с занятых немцами территорий. Эти люди пережили больше горя, чем мы: потеряли родных, кров. Иногда в деревне их собиралось до десяти человек. Тогда решили общим собранием, что каждый дом, по порядку, будет дежурным в течение суток. Изготовили плакат из дощечки, прибитой к палке «Дежурный». Плакат устанавливался воткнутым в снег у дома. К этому дому и посылали всех, жаждущих ночлега. На другой день плакат устанавливался у соседского дома. Иногда посетителей было так много, что «дежурному» приходилось ходить по домам и просить пристроить часть «своих подопечных».
     Тут и начался в деревне тиф. Были даже летальные исходы. Срочно требовалась медицинская помощь. Привезли врача из села Архангельское в нашу деревню. Тот осмотрел больных, определил диагноз – тиф. Ему нужен был помощник из жителей деревни. Врач поговорил с больными, с некоторыми из жителей деревни, с руководством колхоза и ему порекомендовали нашу маму. Она раньше на добровольных началах кое-кого кое от чего иногда лечила. Врач был русским, и им легче и быстрее было друг друга понимать, что для врача и медсестры, думаю, очень важно. Хотя, замечу, почти все жители деревни неплохо изъяснялись на русском, кроме некоторых стариков. В школе учили только на русском языке, удмуртский язык вообще не изучали.
     Врач пришёл к нам домой, поговорил с мамой. Предложил работу медсестрой – она согласилась. Правда, нелегко ей далось это согласие. Она рисковала не только собой, но и четырьмя детьми, коим было от девяти лет до двух месяцев. Может, и хлебные карточки, которые пообещал врач, посодействовали согласию мамы окунуться в самый очаг эпидемии. На иждивенцев, то есть на детей полагалось по сто граммов хлеба в день, а маме аж двести. В пересчёте на всю нашу семью получалось 600 г хлеба в день. Если бы этот хлеб мы могли приобретать каждый день, да хотя бы уж раз в неделю…
     В следующий приезд врач привёз нам хлебные карточки. Мы обрадовались, но оказалось, что хлеб-то выдают лишь в Красногорском – там и пекарня, и спецмагазин. Дней через десять мама пешком по санной дороге решилась пойти в Красногорское, оставив малышей на моё попечение.
     Получилось с этими карточками так, как в истории с Жаком Паганелем и ослом, на котором ехал верхом. Он взял палку, к которой привязал пучок травы и постоянно держал перед носом осла. Но осёл никак не мог достать аппетитный пучок, и всё шёл, шёл, пытаясь его достать, и так и дошёл до места привала. Зимой день короткий, мама вышла из дома ещё затемно. Дети проснулись и начали у меня просить есть, правда, Женя просил лишь плачем – ему было только 2–3 месяца от роду. Я его носил на руках, пел ему песенки. Даже такую сочинил экспромтом:
     У нас дома никого нету,
     Кроме мышки-норушки,
     Усатого тараканища,
     Да вонючего клопа!
     Но моё мурлыканье не помогало. Он продолжал плакать и я в отчаянии дал ему пососать нижнюю губу. Он на время замолк, но как только я отрывал его от «соски» (губы), как плач возобновлялся с новой силой. Дома ничего не было съедобного, даже ни кусочка хлеба. А то бы я уж смог сделать соску для Женьки, размочив хлеб и поместив его в марлю.
     Начали плакать и сестрёнки – они тоже были голодны. Я не знал, что делать, не имел ещё самостоятельного жизненного опыта. Тут ещё услышал, что в хлеву мычит корова, блеют овцы. Передал Женьку на попечение Венеры, быстро оделся и во двор – поить, кормить скотину. Благо хоть сено и солома на сеновале были, да и воды я уже мог достать из колодца. Мама сказала, что она придёт после обеда, но уже начало смеркаться, а её всё не было. Тут уже и я забеспокоился, а остальные все в голос заревели. Я не стал их уговаривать и успокаивать – бесполезно. Но когда сил ни реветь, ни ждать не осталось – все замолкли, лишь изредка всхлипывая.
     И – о радость! – мама пришла!!! Принесла Женьке молока, а нам хлеба! Позже она рассказала о своих приключениях. Хлеб начали давать по карточкам лишь после обеда, да ещё нужно было отстоять очередь. Когда хлеб всё-таки получила, то поняла, что засветло домой уже не вернётся. Торопилась, бежала, но путь-то неблизкий – в одну сторону 20 км. Стемнело, когда шла по лесу километрах в двух от деревни. Вдруг прямо на дороге увидела волка, он стоял, вздыбив шерсть. Глаза его сверкали двумя злыми зелёными огоньками. Обойти или убежать не было никакой возможности: по обеим сторонам снег метровой глубины. Бежать обратно? Двойная опасность: углубишься в лес и хищник, поняв, что добыча его испугалась, будет преследовать жертву. Поэтому мама не отступила ни на шаг. Вначале она кричала, но волк не отступал ни на шаг. Заметила палку на снегу, осторожно добралась до неё и начала громко стучать по дереву. И зверь нехотя свернул с дороги и скрылся из виду. Мама бежала, оглядывалась и молила Всевышнего, чтобы волк за ней не бросился. Тут кончился лес, и она пошла спокойнее. Впереди уже маячила мельница. Наверное, одолеть хищного и сильного зверя ей всё-таки помог инстинкт материнства.
     Домой она пришла смертельно напуганная и уставшая. А тут мы, как цыплята с открытыми голодными ртами. Хлеба она принесла 6 кг – это наша десятидневная норма, которая вошла в три буханки по 2 кило каждая.
     Врач приезжал периодически, посещал больных вместе с нашей мамой. Она училась у него методам лечения, гигиене и другим медицинским премудростям. Дома у нас появились кое-какие лекарства и градусники, которые имели свойство разбиваться, и мы, дети, играли шариками ртути – интересно! Эти ртутные шарики катали даже на своих ладонях. Также у нас появился перевязочный материал для оказания первой помощи. Маму признали официально в деревне медработником и к нам домой приходили с любыми болячками.
     У нас был карантин и в школу мы не ходили. Тиф не отступал уже больше месяца. У руководства школы встал вопрос: как быть с нами (учащихся в деревне было более 20 человек), не оставлять же всех на второй год, если до весны карантин не снимут. Было принято решение: «Ребята в школу не ходят, а к ним раз в неделю приезжают учителя вместе с врачом». Доктору был выделен персональный конь и учителя ездили с ним. Нашей учительнице, Екатерине Ивановне, было труднее всех, так как её учеников в деревне было 11 человек. Нужно было всех собрать, проверить знания и дать домашнее задание на неделю вперёд. Собирали нас обычно в конторе (правление колхоза). Так мы и доучились до весны, и нам в итоге написали в дневниках, что мы все переведены в третий класс.
* * *
     После окончания второго класса я уже работал в колхозе пастухом, пас колхозных свиней в течение всех летних каникул. Так закончились детские игры, и начались трудовые будни. Поскольку я был свинопасом, то о своих подопечных расскажу чуть подробнее. То, что свинья любит грязь – это аксиома, а вот какую грязь – не хочет знать никто. Она ложится только в лечебную. Впрочем, мы-то ведь тоже иногда в лечебных целях валяемся в грязи или мажемся ею. И свинья никогда не ляжет в сточную грязюку. А вот, например, в логу, заросшем травой, находится родник, который даёт чистую влагу. Влага разжижает землю, превращая её в грязь. Вот тут-то свиньи, прорыв для себя «пятачком» пространство, ложатся и могут валяться довольно долго. А встав, идут пастись. Едят они траву пырей и её корни. Обсохнув, они стряхивают грязь и, повалявшись в чистой траве, идут на ночёвку в свинарник. Грязь избавляет их от паразитов и болезней, например, чесотки.
     Ещё об уме и чистоплотности свиней. Для каждой особи в свинарнике были отдельные клетки. Каждый «свин» свою клетку знал. Мы закрывали их на ночлег на задвижку. В клетках был настоящий «свинарник» – сыро и грязно. И однажды мы втроём (три мальчишки-пастушка) решили не закрывать дверцы клеток на задвижки и постелить в каждой клетке свежей соломы, благо гумно находилось в двух десятках шагов от свинарника. И что вы думаете? Когда мы всё это сделали, в клетках стало чисто, сухо. А наши подопечные открывали сами дверки «пятачком», выходили в коридор, в середине которого была устроена сточная канава, и исполняли свою естественную нужду сразу туда. Мы сами такого результата не ожидали и были несказанно удивлены. Зато мы стали пасти чистых животных.
     Они больше питались в низинах, в глубоких логах. А мы, пастушки, развлекались катанием по косогору. Поднимались вверх, ложились поперёк склона, и, раскручивая себя, неслись вниз, делая 50–100 оборотов вокруг своей оси.
     Вот ещё «свинский ритуал», но уже в человеческом исполнении. Двое выгоняют из клеток свиней на пастбище, а третий, стоя в дверях свинарника, «угощает» каждую особь прутиком. Я не старался пресечь это, но сам ни разу в подобной экзекуции не участвовал. А особенно с упоением это делал Викентий. Видимо, сказывались гены отца-охотника. Сызмальства он видел животных, убитых его отцом, и считал это доблестью. Но к людям он относился хорошо – никогда не обижал слабых.

Глава 9. ЛЮДА-МЕДИЧКА

     В мае месяце 1942 года маме прислали помощницу, девушку 16-17 лет, которая училась или закончила медучилище. Звали её Людмила. Красивая русская девушка, брюнетка, но не «жгучая». Скромная, но не стеснительная. Поскольку она не была жительницей нашей деревни, то ей пришлось жить у нас.
     Прошлым летом я всегда ночевал на втором этаже нашего амбара. В этом году, как стало тепло, я спал там же. Когда Люда спросила, где она будет спать, мама ответила:
     – В амбаре. Там спит Виталий, будешь с ним.
     Хотя в амбаре было два отдельных ложа, на которых могли поместиться не менее чем по паре человек, но они были деревянными, жёсткими, а постели-то другой не было. Людмила приехала к нам с маленьким чемоданчиком, в котором был медицинский халат да выходное платье. Нам волей-неволей пришлось ложиться спать в одну постель.
     Перед сном Люда сказала, что её в нашу деревню направил Райздрав из Красногорского. Ей было сказано, что у нас эпидемия тифа и она обязана срочно прибыть на место, поскольку все медработники являлись военнообязанными. Пока она шла, очень устала. К тому же, когда ей объясняли, как к нам добраться, она не очень внимательно слушала (её напугало слово «эпидемия»), и даже блудила, так как нашу богом и людьми забытую деревню не везде знали. Но язык её всё-таки «довёл». В общем, ей было уже не важно, где спать и с кем. Лишь бы лечь. Она меня приобняла и тут же заснула, и я вслед за ней заснул тоже, поскольку за день набродился со своими «свинтусами».
     Утром мама пришла меня будить на работу, а мы спим в объятиях друг друга: молодая дивчина и её девятилетний сынок. Мама ничего не высказала: ни одобрения, ни осуждения.
     На другой день приехал врач и познакомился с новой сотрудницей. Незаметно, ненавязчиво «прощупал» её медицинские познания и навыки. Перераспределил обязанности между мамой и Людмилой (а мама ещё работала по совместительству колхозным пчеловодом). Этим вечером, как только стемнело, мы с Людой вместе пошли в постель в амбаре. Снова спали в объятиях друг друга, но всё-таки я в её объятиях больше. Какой приятный аромат от неё исходил! Но это был не аромат парфюмерии, а аромат молодого женского тела.
     Она жила у нас как член семьи. Питались вместе. Раз в неделю она ходила в Красногорское, отоваривала свои и наши хлебные карточки, заходила по работе в Райздрав. По вечерам мы с Людой стали ходить в клуб и в другие места, где молодёжь водила хороводы, танцевала и развлекалась, как могла. Мы с ней тоже участвовали. Дни мы проводили каждый на своей работе, а вечер и ночь – вместе. Так продолжалось месяца два, пока в клубе не появился наш дальний родственник – Степан Фёдоров, который где-то вдали от дома учился или работал. Родители его жили в Кваке. Было ему лет 16-17 – предпризывной возраст. Выглядел он старше своих лет, блондин, довольно крупный малый. Одевался, по сравнению с другими парнями, как «денди лондонский». Как только он увидел «мою красавицу», сразу был очарован! И «с ним была плутовка такова»…
     В тот вечер пришлось мне идти домой и ложиться спать одному. А когда она пришла уже под утро, то была холодная, и запах от неё шёл какой-то незнакомый и не очень приятный.
     Примерно через неделю Степан уехал. Вскоре его взяли в армию и я больше его не видел, хотя в их доме бывал несколько раз. Дом этот был большим, во дворе – много добротных построек. Стоял он на краю переулка, рядом с главной дорогой. Семья их жила не бедно.
     Вскоре закончилась и командировка Людмилы. Она уехала, «победив тиф». Эпидемия отступила. Мама осталась на прежней должности. В нашей семье тифом никто не заболел, возможно, потому что мы ежедневно принимали спиртовой настой осиновой коры, по чайной ложке три раза в день, а также хину – медицинский препарат, который применялся при лечении тифа.

Глава 10. ОТЕЦ

     После того, как отца призвали, мы от него получили лишь два письма. Одно с месячных военных учебных курсов, второе – по дороге на фронт. И после этого почти девять месяцев не было никаких известий. И вдруг примерно в августе 1942 года получили от него письмо из госпиталя. Он ранен и находится на лечении. Мы были так рады, что он жив!
     А месяца через два я увидел сон: нахожусь на гумне, а там гуляет стая гусей. Гусак-вожак кидается на меня, хочет меня ущипнуть. У меня в руках оказалась палка, которой я его ударил по шее. Голова отлетела, а из шеи полилась кровь. По соннику ОБС («одна баба сказала») увидеть во сне кровь – ко встрече с близким родственником. Так и случилось. Через несколько дней отец появился дома. О, радости было!
[]
     И ничего, что ходил он на костылях. Народу собралось – полный дом, все хотели услышать про войну. Почти у каждого кто-то из близких находился на фронте. Отец рассказывал, как они с боями отступали по Белоруссии, и немцы их взяли в окружение, из которого они несколько раз пытались вырваться, но безуспешно. Их армия оказалась зажатой в лесах Могилёвской области, фашисты пытались её уничтожить. Особенно досаждали бомбардировки с воздуха. Люди гибли от немецких бомб, снарядов и пуль, а также от голода и болезней. Питались в основном кониной – мясом погибших лошадей, иногда сырым и не всегда свежим. Костры разжигать запрещалось, так как немецкие самолёты-разведчики их засекали и направляли бомбардировщики.
     Почти шесть месяцев их армия находилась в окружении. Немцы все основные силы направили на взятие Москвы, но потерпели на этом направлении сокрушительное поражение. А окружённая армия тем временем вела партизанскую войну. После поражения под Москвой немцы не смогли организовать полномасштабное наступление для полного уничтожения окружённой армии. Наши воспользовались тем, что фашисты начали подготовку к новому наступлению на Москву (1942 год), и окружённая армия тоже стала готовиться к прорыву из окружения. Одним из десятков тысяч её бойцов был наш отец.
     На этот раз им всё же удалось вырваться из окружения. Помогли в этом и войска, находящиеся на линии фронта. Во время прорыва отец с другом бежали рядом, но тут близко взорвался снаряд, отца ранило и засыпало землёй. Одна рука оказалась свободной, он кое-как выбрался, и его подобрали санитары. А друга своего он так и не нашёл…
     Ранения отца были такими: оторван безымянный палец, рана на бедре и основное ранение – раздроблена стопа. После двух, а то и более, месяцев лечения он был отпущен домой для выздоровления. Ходил он только на костылях. А через неделю отдыха был избран общим собранием председателем колхоза «1 Мая».
     Конный двор был от нас через два дома. Дорога шла под уклон, поэтому отцу было легче дойти до конюшни. Там он вместе с конюхами разбирался с гужевым транспортом. Ему запрягали лошадь в телегу, и он ехал в правление колхоза, а через некоторое время – на объекты. Хозяйство было довольно большое: стадо коров, отара овец, свиньи. Молоко, мясо, шерсть, кожа – всё сдавалось государству за бесценок, не говоря уже о зерне. Приходилось отцу бывать на всех объектах, встречаться с людьми, особенно на полях, где много сотен гектаров земли необходимо было вспахать, посеять, убрать урожай и сдать зерно государству. Отец принял колхоз уже осенью, когда уборка была в основном закончена, а от него требовали госпоставки. В то время лозунг «Всё для фронта, всё для победы!» был не пустыми словами. После начала войны трактора в колхозах появляться перестали, пахали на лошадях, сеяли и убирали вручную.
     Когда созревал урожай, каждой семье надо было вручную сжать энное количество соток на поле вдали от дома. Кормящие матери обычно с собой брали своих чад. Моя мама брала Женьку и меня в придачу с серпом. А бригадир будил людей на жатву на рассвете (около пяти часов), они работали до 9–10 часов, и после завтрака каждый отправлялся на свою основную работу. Мама шла в медпункт или на пасеку, а я – пасти свиней. Так я ещё в 9 лет мало-мало освоил специальность жнеца.
     Когда отец стал председателем, он сразу понял, что в колхозе не хватает лошадиных сил. Стал искать с помощью конюхов. Но кто же продаст хорошую рабочую лошадь? Еле-еле нашли в ближайших деревнях жеребца-переростка и полуторагодовалую кобылку вороной масти. Жеребец был не обучен, хотя ему уже было четыре года, а обычно обучают в три. Но нрав этого жеребца был настолько враждебен к человеку, что он не давал себя обуздать, отбивался копытами, кусался. Целый год его пытались приручить на прежнем месте, но не нашлось смельчака, который бы с ним справился – мужчины все были на фронте. И вот отец мой приобрёл этого «зверя» и решил его приручить и ездить на нём. Привели его в нашу деревню, привязанным к тяжёлой телеге, запряжённой мерином. Поселили его в стойло Рыжика – нашего родового коня, взятого на войну.
     Судьба Рыжика оказалась трагична. Дядя Ефим написал письмо с учебного полигона, где они готовились воевать в кавалерийской части вместе с Рыжиком. После окончания подготовки их погрузили в воинский эшелон, коней отдельно от солдат, в разные вагоны грузового поезда. Им оставалось немного до линии фронта, когда на эшелон напали немецкие самолёты-штурмовики. Вначале они разбомбили железнодорожные пути, поезд остановился. И началось методичное уничтожение всего живого и неживого. Солдаты выскакивали из вагонов и рассыпались по полю, но их тут же «косили» из пулемётов. А кони погибли все. Вагоны были разбиты бомбами и горели. Чудом уцелели около десятка человек, в их числе и дядя Ефим. Они двинулись в сторону линии фронта навстречу нашим отступающим войскам – был сентябрь 1941 года. Их группу приняли в пехотную часть, и он тогда смог написать последнее письмо, где описал обстоятельства гибели Рыжика. А через две недели пришло печальное известие: «Фёдоров Ефим Климентьевич пропал без вести»…
     Мой отец продолжал дело своих погибших братьев.
     Продолжая тему укрощения буйного коня, расскажу, как отец решил сам обуздать это «дикое» животное. Взял в одну руку узду и на одном костыле вошёл в стойло, однако этот буян снова решил протестовать. Как только отец сделал несколько шагов, конь прижал его к стене с такой силой, что отец даже не мог вздохнуть. Конюхи сначала стояли и наблюдали, но когда появилась опасность для здоровья, а то и жизни председателя, один из них огрел кнутом по крупу коня-нахала, и тот круто развернулся посмотреть: «Кто это меня посмел побеспокоить?» Но в это время ему на шею накинули аркан и вывели из стойла. Один конец аркана привязали к столбу, а за другой держались вдвоём. Конь начал задыхаться, поскольку петля сдавила ему горло. Он уже не мог кидаться на людей и дал возможность отцу себя обуздать. Аркан-петлю с него сняли, он очухался и приободрился. На двух длинных поводках его погоняли по кругу и через полчаса он, взмыленный, был поставлен в стойло. Но узду с него не сняли, чтобы на другой день снова не пришлось его ловить. Тут же ему дали кличку «Буян».
     На следующий день на Буяна надели хомут. Как только он не пытался от него избавиться! Становился на дыбы, опускал голову до земли, тряс головой и лягался задними ногами, но всё было тщетно. Его подвели к телеге и запрягли. Вначале он вёл себя в упряжке, словно пьяный мужик. Но ему пришлось забыть, что он кусачий – во рту у него были стальные удила. Вот так его и укротили, а ведь на прежнем месте он даже не подпускал никого в стойло. Там даже навоз не убирали и жил он почти на втором этаже, ему лишь совали корм и ведро воды. Мой отец же на нём стал ездить без проблем.
* * *
     В сентябре мне исполнилось десять лет, и я пошёл учиться в третий класс.
     Зима 1942–1943 гг. выдалась труднейшей не только для фронта, но и для тыла. Мы почти всё отдавали для нужд обороны. На трудодень выдавали мизерное количество зерна – граммов по 200–300. И его пытались распределить до следующего урожая. Питались в основном картошкой и другими овощами, выращенными в огороде. Хотя за огородными растениями было трудно ухаживать – для этого не было ни сил, ни времени; в колхозе работали с раннего утра до позднего вечера.
     А нам иногда в зимнее время перепадало «мясное» – это коровье вымя, бычьи яйца, хвосты и изредка головы овец или коров. Остальное мясо всё шло на госпоставки. Однажды погибла молодая лошадь, и её тоже «съели». Отец принёс конины на пару супов. Помню крупные кости, которые мы варили в большом чугуне, а потом обгладывали. Жили почти в первобытных условиях. Не было спичек, огонь сохраняли в русской печи, которую топили ежедневно по утрам. Раскалённые угли сгребали кочергой в ближний угол печи, засыпали потухшими углями и золой. И таким образом часть раскалённых углей сохранялась почти сутки. Раздувая их собственными лёгкими, поджигали лучину или бумажку. Не хватало соли. Не было даже хозяйственного мыла. Вместо него кипятили в воде золу, при этом вода становилась «мягкой», будто мыльная. Эту воду процеживали, почти фильтровали, а очищенный раствор называли щёлоком, и им мылись в бане. Баня была еженедельно по субботам, независимо от погоды и времени года. Поскольку у нас своей бани не было, мы пользовались соседской – Ворончихиных. Одну субботу топили баню мы, а в другую они. Мужское население обоих домов ходило в баню вместе. Нас набиралось четыре человека: мы с отцом и Генка со своим дедушкой. В летнее время мы с Геной после парилки нагишом бежали на пруд купаться, а после купания – снова в баню. Пруд находился от бани метрах в ста.
     В Ильин день – православный праздник – в бане должны париться не берёзовыми вениками, как обычно, а букетом полевых цветов. В этот раз Генкин дедушка в букеты с цветами, которыми мы с Геной должны были париться, ещё заранее вложил крапивы. Не зная подвоха, мы от души хлестали друг друга этими цветочными вениками. И только чуть позже почувствовали, как сильно стало гореть всё тело. Даже купание в пруду не помогло. А дедушка только хитро посмеивался над нами.
     В зимнее время отец взялся нас с Геной закалять. Жар в бане поднимали, поливая горячей водой раскалённые камни печи. Отец топил её так, что нам становилось тяжело дышать, и мы выскакивали в предбанник. Но этого было мало. Он выходил во двор и обтирался снегом, а нас «просил» поваляться в сугробах вне зависимости от температуры на улице. Вначале было страшновато, но со временем мы привыкли, и нас с Генкой уже не нужно было просить – как становилось очень жарко, мы сами выскакивали и катались на снегу. К слову сказать, мы никогда не болели простудными заболеваниями.
     Женская половина наших семейств мылась в бане после мужчин. Отец пообещал, что летом построит свою баню. Обещание сдержал. Баня получилась хорошая, просторная, но для нагрева требовала большого количества дров.
* * *
     К нам иногда приезжал председатель Архангельского сельсовета Вершинин, крупный мужчина с покалеченной на войне рукой. Он являлся непосредственным начальником моего отца. Бывало, они за столом беседовали на разные темы. На столе стояла бутылочка, которая помогала поддерживать беседу, особенно о войне. Отец показал гостю своего младшего сына – Женьку. Тому было около года. Усадил его на стол. Он был беленький, «пушистый», ухитрялся передвигаться, прыгая на попе. И вот эти два мужика надумали игру с ребёнком. Они оба курили и сидели на разных краях стола. Один из них дул на Женьку табачным дымом, а тот, хохоча, разворачивался и «скакал» на другой конец стола, где получал новую порцию «аромата». И эта игра длилась довольно долго, пока мама не увидела и не забрала сыночка.
     В другой раз приезд Вершинина мог повлиять даже на мою судьбу. Не знаю, с кем он приехал, но к вечеру ему нужно было вернуться в Архангельское. Отец решил, что его отвезу я. Послал меня на конный двор. Там я сказал, что мне нужна лошадь, запряжённая в кошеву, чтобы отвезти председателя сельсовета в Архангельское. Конюхи мне запрягли довольно шустрого молодого мерина. «Ну, прокачусь!» – подумал я. Хотя, надо признать, тогда имел довольно малый опыт управления лошадьми. Подъехал к дому, привязал к забору лошадь и скорее домой с докладом:
     – Подвода подана!
     На мой рапорт собеседники особого внимания не обратили. Отец просил выделить колхозу бочку керосина из сельпо для колхоза и колхозников. Вершинин вначале не соглашался, но позже всё-таки пообещал посодействовать. Начало темнеть и меня снова отослали на конный двор, отвести лошадь. Я был сильно огорчён, что поездка не удалась. А так хотелось совершить «подвиг», промчаться одному по тёмному лесу ночью! Хотя в этом, конечно, был большой риск. В то время в лесах было много волков. Охотники-то все на войне, волков никто не отстреливал. А из брянских и белорусских хищники ушли от войны в более спокойные места. Доходило до того, что волки ночами бродили по деревне около хлевов. Утром обнаруживали их следы. Когда мы ходили в школу, то видели следы целой волчьей стаи, пересекавшие нашу дорогу. Зимой волки чаще ходят друг за другом «след в след», но когда они вынуждены пробираться по глубокому снегу, то получается целая тропа. В деревне у нас была одна собака, у Викентия, и ту волки задрали.
     Вероятно, что-то подобное промелькнуло в мыслях у собеседников, и они решили отложить поездку до утра. Вершинин переночевал у нас. А поутру я отправился пешком в школу.
     Кстати, Вершинин своё обещание выполнил. Нашему колхозу выделили двухсотлитровую бочку керосина. Как уж его делили, я не знаю. Но целый год керосиновые лампы по вечерам горели у всех. Лучину временно забыли.

Глава 11. КАНИКУЛЫ

     После окончания третьего класса начались летние каникулы. Погулять, поиграть не довелось, как и прошлым летом. В то трудное время каждый должен был приносить посильную пользу государству. Мне отец сказал:
     – Будешь в это лето работать в поле на лошади.
     – А на какой?
     – Выбирай сам из двухлеток.
     – Хорошо.
     Двухлеток у нас было три: Шутка, Зайчик и Звезда. Я обрадовался, что мне дали возможность выбирать, но волновался, поскольку предстояло самому научиться верховой езде и обучить не бывавшую в упряжке лошадку.
     Правда, у меня был, ещё годом ранее, опыт верховой езды, но успешным назвать его было трудно. А дело было так. У нас в хозяйстве был маленький бычок. И я надумал на нём прокатиться верхом. Сделал самодельную уздечку из лыка, которую надел ему на голову – он спокойно мне это позволил. Я его гладил, почёсывал и вдруг оседлал, запрыгнув ему на спину. Происходило это во дворе нашего дома. Бычок ка-а-ак рванёт с места! Понёсся прямиком в хлев, дверь которого была открыта. Я ударился о дверной косяк, сорвался и шмякнулся прямиком в навоз. Я-то по молодости лет думал, что бычка придётся подгонять, чтобы он сдвинулся с места, и никак не мог ожидать от него такой прыти. Но получилось интересно, до сих пор кажется смешно! А тогда, конечно, было не до смеха.
     Из трёх лошадок я выбрал Зайчика. Это была купленная отцом ещё прошлой осенью полуторагодовалая кобылка вороной масти, которая весной вдруг полиняла и стала серой. И поэтому ей дали кличку Зайчик. Она мне понравилась своим спокойным нравом и небольшим ростом.
     Обычно работе «под седоком» и в упряжке обучают молодых лошадок с трёх лет. Но в годы войны все делали взрослую работу: как мальчики с десяти лет, так и лошади с двух. Из конного двора я привёл Зайчика на поводке, обузданным, к своему дому. Решил научиться ездить верхом. Подвёл коня к ограде нашего огорода, встал на верхнюю жердь, чтобы его «оседлать», то есть сесть на него верхом. Но во время моего прыжка Зайчик сделал шаг в сторону, и я свалился мимо него на землю, но поводка не отпустил. Вторая попытка тоже оказалась неудачной. К третьему разу я подготовился более основательно, подвёл лошадку к самой ограде, решил сделать прыжок дальше и попытка удалась. Хорошо, что не было ни свидетелей, ни помощников – некому посмеяться или посочувствовать.
     Зайчик впервые ощутил на себе седока и тут же решил от него избавиться. Начал метаться в разные стороны, брыкаться, становиться на дыбы. Но я вцепился в него мёртвой хваткой: босыми ногами в бока, одной рукой за повод, другой за гриву. Удержался! Зайчик рванул галопом, я его направил по крутому подъёму деревенской дороги, и минут через пять скачки он уже перешёл на рысцу, а потом и на шаг. Проехав деревню от начала до конца, я для тренировки направил коня по полю и приехал на конный двор верхом. Лихо спрыгнув, передал Зайчика конюхам. Теперь я знал, что укротил коня, и он будет мне послушен во всём. Разумеется, лишне говорить, что я был собой доволен.
     Лошадей колхозу больше приобрести не удалось. Стали обучать быков. Были в колхозе два молодых взрослых быка. У одного была кличка Партизан, а у другого – Добрый. Они довольно быстро привыкли к упряжке, и возили летом грузы на телегах, а зимой на санях. Быков, как и лошадей, эксплуатировали нещадно и беспощадно. На Партизане стал работать Викентий – мой одноклассник (я о нём рассказывал раньше). К Партизану он был именно беспощаден, пользовался не только кнутом, но и другими способами. Если от усталости бык останавливался, то Витя ему крутил хвост так, что мог и сломать. Конечно, бык от боли пускался даже бежать. А когда, выбившись из сил, бык прямо в упряжке ложился на дорогу «передохнуть», у Вити находился ещё один способ заставить его встать и тащить повозку – это разбойничий свист прямо в ухо лежачему быку.
     Ещё купили крупного быка. В ноздрях у него было пропущено стальное кольцо, и к нему привязан поводок, за который его водили. Думали, такой бычина будет таскать по тонне груза. Изобрели для него хомут, запрягали в «круг» вращать молотилку. В привод молотилки были вделаны два прочных деревянных бруса, а впереди – по две тонкие жердочки, за которые подвязывали поводки лошадей. Они шли по определённому кругу и тянули постромками брусья. Лошадей было две по разные стороны, погоняли их мальчишки 10–12 лет. При необходимости останавливали. Мне тоже иногда приходилось ходить по кругу. И вот решили вместо двух лошадей и погонщиков использовать одного быка и погонщика постарше. Бык походил по кругу, повращал молотилку около получаса и вдруг взбесился. Начал прыгать, метаться в разные стороны. При этом обломал брус, разорвал на две части хомут, сломал жердочку, к которой был привязан поводком, и умчался в неизвестном направлении. Нашли его только на следующий день. Не стали больше пытаться его запрягать, а от греха подальше сдали на мясозаготовки.
     В мае 1943 года создали мини-бригаду из четырёх человек – дед Осип и мы, трое мальчишек. Старшим из ребят был Сашка Ворончихин – на два года старше нас со Степаном Фёдоровым. Дед Осип привозил на телеге зерно и наш инвентарь, в который входили деревянные бороны с металлическими зубьями – хомуты и вожжи. Утром на выгоне мы вылавливали своих лошадок и верхом направлялись в поле. Сашка на Шутке, я на Зайчике, Степан на Звезде. Шутка была высокая, упитанная и быстрая, Зайчик – вынослив, но с придурью (о которой я узнал гораздо позже), Звезда была потощее и послабее.
     Дед Осип работал севачем (то есть сеятелем). Он разбрасывал посевное зерно вручную во вспаханную землю. Сеялок тогда не было. Около двадцати килограммов зерна он насыпал в лукошко, изготовленное из бересты. Весной это была пшеница, ячмень или овёс. Перекидывал ремень лукошка через плечо, становился на край вспаханного поля и, перекрестившись, начинал своё действо. Отходил на три шага от бровки поля и захватывал метров шесть за один проход. Брал горсть зерна, рассыпал одним махом, делал шаг вперёд и другой рукой рассыпал зерно в другую сторону. Работая обеими руками, он шёл без остановки, пока не заканчивалось зерно в лукошке. Снова его наполнив, он продолжал работать, как хорошо отлаженный механизм. Так целый день, год, а возможно, и много лет. Поля были большими, на сотни метров в длину и ширину. Некоторые из них находились от деревни в нескольких километрах.
     На засеянную дедом Осипом часть поля мы выезжали на своих «рысаках», запряжённых в бороны. Становились в сдвинутую вправо или влево колонну. Первым Сашка, я вторым, Стёпа третьим. Так мы, трое мальчишек (из которых только Сашка имел опыт работы в поле в прошлом году) ходили почти целыми днями босиком рядом с лошадьми и в дождь, и в зной. Особенно трудно было ходить по давненько вспаханной земле, где комки успели превратиться почти в камни. На обед приезжали домой перекусить, покормить и напоить лошадей. А потом до позднего вечера трудились. Часов ни у кого не было. Время в солнечную погоду определяли по солнцу: как тень от собственной фигуры становилась длиною в шаг – пора на обед. Время захода солнца – можно отправляться домой на ночлег. Спал летом я всегда в амбаре. Ночи короткие, не успеваешь выспаться, уже мать будит:
     – Вставай, сынок, пора на работу!
     И когда, проснувшись, я начинаю потягиваться, она меня нежно поглаживает.
     Хочу ещё рассказать о Сашке, как он «старшинствовал» в нашем маленьком коллективе. Он уже курил, но ему одному это, видимо, было скучновато. Сашка стал и нам со Стёпкой давать попробовать. Курил он табак-самосад. Мы не отказывались – было же любопытно. Потом Сашка поставил условие: каждый должен вносить свой вклад в курево. Жили мы тогда бедно, не было даже спичек и бумаги. В перерыве работы состоялось «общее собрание», которое решило: я поставляю бумагу, Стёпа – табак, а Сашка добывает огонь. Делал он это мастерски. Из крупной гальки, разбитой на части, высекал обломком напильника много искр, которые летели в зажатую между пальцев вату. Вата начинала дымиться, её раздували и она загоралась. Стёпа табак брал из дому, они в огороде выращивали и продавали рубленый самосад. А у меня была книга, подаренная дядей Ваней, которая была толстая и без картинок, но на лощёной – хрустящей – бумаге. Я эту книгу никогда не читал и не знал, о чём там было написано. А вот Алёша Пешков (он же Максим Горький), наверное, прочитал бы, так как он читал всё, что попадалось в его руки. А я из этой книги брал с собой на работу пару вырванных листочков. Если бы я тогда сохранил в целости, какой замечательный подарок остался бы от дяди Вани! Кстати, говорили, что я на него похож…
     Моим «коллегам» уж очень нравилась эта хрустящая бумага. Рабочий день теперь у нас начинался так. Мы запрягали лошадей, садились на одну из борон, закуривали. Покурив, начинали работу. А однажды, после обеда, приехав в поле, запрягли коней и как обычно присели покурить и вдруг увидели, что к нам идёт председатель (к этому времени он уже ходил без костылей с одной палочкой). Мы быстро самокрутки воткнули в землю под борону, взялись за вожжи и пошли боронить. Но у меня вышла накладочка. Мой Зайчик на повороте заступил постромку, она попала между задних ног. Видимо, от волнения не совсем правильно управлял, ведь шёл ко мне не только председатель, но и мой строгий отец. И вместо того, чтобы отцепить постромку от бороны, вытянуть её из-под лошади и зацепить на место, я схватил за ногу лошадь и скомандовал: «Ногу!» – чтобы она её приподняла. Что ж, она её таки приподняла и врезала мне копытом прямо в лоб. Я упал назад. Удар был не сильный, да и копыто у молодых лошадок не подкованное. Я встал на ноги. Отец тем временем подошёл ко мне, поправил сбрую лошади и спросил:
     – Не очень больно, работать можешь?
     – Нет, не больно. И работать могу.
     Отец ушёл, не сказав больше ни слова.
     Ещё был случай раньше, который тоже мог для меня окончиться печально. Сашка, зная о том, что мы начинающие наездники, а лошадки у нас молоды и пугливы, частенько устраивал нам подлянки. Его лошадка – Шутка – была выше ростом и крупнее наших со Степаном Звезды и Зайчика. Он ездил сзади нас (кроме случаев, когда мы устраивали состязания) и специально наезжал своей лошадкой на наших. Они брыкались и запросто могли при этом сбросить седоков. Ещё он любил подъехать ближе и ногой или палкой пощекотать в паху у лошади, где находится самое чувствительное место. Лошадь прижимала уши и начинала лягаться. Такое случалось не каждый день, но и не редко. А тут Сашка перешёл всякие границы. После обеда из дома взял кнут, спрятал его, а когда мы подъезжали рысцой по полю к нашему инвентарю, неожиданно кнутом огрел Зайчика. Мой конь подпрыгнул, шарахнулся в сторону. От неожиданности я слетел с него. Перепрыгивая меня, он задел копытом висок. Мне было больно, висок припух. Мы сели на бороны. Я заметил, что Сашка был напуган содеянным. Ребята закурили, я молчал. А потом Сашка поднялся, подошёл ко мне и предложил свою самокрутку:
     – На, покури, полегчает.
     – Ну и гад же ты, Сашка!
     Он ничего в ответ не придумал, как предложить:
     – Давай поборемся.
     – Сегодня нет, – отрезал я. – В другой раз.
     Через несколько дней мы на зелёном борцовском ковре (траве) сошлись в поединке. У нас не принят был мордобой, все подобные конфликты решали борьбой. Боролись босиком. Степан был судьёй, точнее, свидетелем – он ни во что не вмешивался. Побеждённым считался тот, кто окажется на земле на спине. Других особых правил не было. Сашка был старше и сильнее, поэтому я избрал защитную тактику. Он меня никак не мог свалить с ног, они у меня были хорошо развиты – много бегал. Сашка применял подножки, подсечки, но ничего не помогало, я твёрдо стоял на ногах. Тогда он начал применять болевые приёмы. Особенно больно было, когда он нажал пальцем под ухом ниже мочки, но и это приём ему тоже не помог. Он попытался схватить меня за горло, но я со всей силы отрывал его руки от себя. Так, ничего не добившись, Сашка от меня отстал. Ничья.
     Дома я никому не говорил о непростых наших отношениях на работе. К тому же Сашка перестал «гадить» после последних конфликтов. Друзьями мы не стали, но и врагами тоже не были.
     Приближался конец весенне-полевых работ. Ехал я верхом на Зайчике на выпас за рекой, а на пути оказалась большая яма, внутри которой горел огромный костёр. А вокруг навалено много берёзовых поленьев, брёвен, чурок. И вдруг мой Зайчик чего-то испугался, возможно, огня в чёрной яме, да и под ногами чурки мешали, рванул так, что я с него слетел. И тут вдруг появляется отец, прямо как чёртик из табакерки (извини, папа, за сравнение). Мне было стыдно, что я второй раз подряд так нелепо перед ним позорюсь. Он подвёл ко мне лошадку, посадил, и я поехал дальше. А отец, наверное, подумал: «Какой непутёвый у меня сын!»
     Зайчик оказался молодцом – хоть и испугался, но не убежал, а ждал меня. Дорога шла по плотине около мельницы, а я поехал по пешеходной тропе, и про эту дегтярню я даже не знал. Позже мне рассказали, что в этой яме изготовляли дёготь для смазки осей, втулок колёс и других вращающихся частей механизмов: молотилок, веялок и т.д. Большой костёр выгорал и оставлял большую, пышущую жаром кучу угля. На угли укладывались берёзовые поленья и засыпались землёй. Несколько дней они там тлели, превращаясь в дёготь. Он похож на расплавленный гудрон, но не твердеет после остывания. За точность описания процесса я не ручаюсь, это всего лишь детское восприятие.
     Ещё о Зайчике хочу сказать несколько нелестных слов. Не напрасно же я его назвал «с придурью» чуть раньше. На небольших передышках он жевал поводки и вожжи, сделанные из пеньки. Мало того, что жевал, так ещё и глотал. Стоило прозевать начало процесса и приходилось потом вытаскивать из его утробы несколько метров верёвки. Потом этими жёваными верёвками управлять – брр!.. Неприятно, в общем.
* * *
     Закончились весенние полевые работы в колхозе. Был объявлен праздник «Борозда», аж на два дня. Отец где-то раздобыл водку. Привезли её в металлической бочке. Она не была полной, там было что-то около пятой части водки, пропахшей керосином. Пили все, кто мог и хотел. Я тоже попробовал: «Ну и гадость!» Но настроение поднялось.
     Погода была чудесная: тепло и солнечно. Все жители деревни собрались и расположились «табором» за клубом на пригорке. Там была большая поляна и что-то вроде маленького парка. Там же в больших котлах готовили мясной суп. Барашков на мясо к празднику выделило Правление.
     Мы расстелили домотканые покрывала и всей семьёй расположились на поляне. Только отец, бывший основным распорядителем на празднике, не мог присоединиться к нам. Женьке нашему было около полутора лет. Он был очень подвижный и постоянно стремился убежать куда-нибудь. Его приходилось ловить мне или Венере.
     На поляне угощались супом и водкой. Тем временем в клубе устроили что-то вроде концерта, в прямом смысле «самодеятельного». Пели, кто желал или кого очень просили. Спел и наш отец. Помню его высокий, звонкий голос. Музыкантов было трое: гармонист, приглашённый из соседней деревни, скрипач – старый бродячий музыкант и балалаечник Витя (Викентий), который в свои одиннадцать лет виртуозно играл на балалайке. После концерта в клубе начались хороводы, танцы, пляски, в которых я тоже принимал участие. Первым музыкальное сопровождение начал гармонист, но его быстро развезло – выпил лишнего (правда, на другой день он отыгрался). Затем скрипач и Витя играли по очереди, а иногда и дуэтом – и ведь хорошо получалось! Раньше селянам подобного дуэта ни видеть, ни слышать не доводилось. Так они играли до поздней ночи.
     На другой день праздник продолжился под вечер и длился до полуночи. В основном в нём уже участвовала молодёжь.
* * *
     И снова начались трудовые будни. Даже в межсезонье, когда не было весеннего, осеннего сева или уборки урожая, нам, мальчишкам, работы хватало. Возили сено к стогам, навоз на колхозные поля. Навоз вывозили из конюшни, скотного двора колхоза, а также из частного подворья (хлева). Выгребали подчистую в хлеве до самой земли. Занималась этим бригада грузчиков, точнее, грузчиц. Открывали настежь ворота и подводы заезжали одна за другой. Водителями «кобыл» были только мальчишки 10–12 лет. Иногда гоняли наперегонки, было интересно. Телеги для вывоза навоза были специальные, с сиденьем впереди. Сидишь себе на облучке, как настоящий кучер!
     … Вам, дорогие мои читатели, возможно, кажется, что я в своих воспоминаниях слишком много строк уделяю работе. Но что поделать – работа была тогда на первом месте, хотя за зарплатой мы в очередь не стояли – её просто не давали…
     Наступил период уборки зерновых и посева озимых. Нашу мини-бригаду не расформировали. Снова дед Осип должен был сеять, а наша троица – бороновать, то есть рыхлить вспаханную землю, чтобы засыпать зерно.
     Дня за два до начала выездов на поле отец меня спросил:
     – На какой лошадке хочешь работать?
     – На Шутке, – ответил я.
     Раньше на ней работал Сашка. Видимо, он был оповещён конюхами, что на Шутке теперь буду работать я – председательский сын. И не был бы собой, если бы не придумал какую-нибудь подляну. Утром мы на конном дворе сели верхом на своих коней: я на Шутку, Степан на Зайчика, а Сашка на Звезду. Вот такая получилась рокировка. Приехали на место работы, запрягли лошадей. Они все стояли рядом. Сашка до этого времени не обмолвился ни одним словом. Я, видимо, чуть отвлёкся и не заметил, как Сашка подошёл к Шутке и что-то с ней сотворил. Возможно, сильно уколол шилом. Я не успел взяться за вожжи, как она взвилась на дыбы и понеслась в дикой скачке по полю. Борона, в которую она была запряжена, прыгала прямо на неё и била железными зубьями. Шутка отбивалась копытами от прыгающего сзади металлического чудовища и неслась ещё быстрее. Нам ничего не оставалось, как наблюдать, что будет дальше. Сделав примерно километровый круг по полю, она прискакала к нам и внезапно остановилась, тяжело дыша и дико озираясь; приподняла заднюю ногу, из которой сочилась кровь. Зубом бороны ей проткнуло копыто. В случившемся я винил себя – не доглядел, почему она понеслась. И Сашку я обвинить не мог, поскольку не видел, что он сотворил. Лишь одни предположения с моей стороны. Пришлось её распрячь и ехать на хромой лошади на конный двор. Там я передал лошадь конюхам. Отец же мне, как бывало часто, ничего не сказал.
     Через неделю Шутка выздоровела. На ней снова стал работать Сашка, а мне досталась Звезда. После этого случая я вообще перестал разговаривать с Сашкой, и он тоже больше не лез с нравоучениями. На перекурах я сидел отдельно, не стал курить, как и приносить бумагу.
     Так мы и работали втроём. Осип нас не касался – посеет поле и уезжает.
     Однажды, уже под вечер, на небе появились тучи. Мы были в поле в нескольких километрах от деревни, и как-то не сразу обратили на них внимание. Думали, брызнет дождик – воздух свежее будет, и продолжали работать. Но гроза разыгралась не на шутку: «Молнии сверкали и беспрерывно гром гремел!» Сашка, воздев руки к небу, прокричал:
     – Раба божья, Земфира, дай нам хлеба с маслом!
     Мы быстро распрягли лошадей и галопом помчались на них домой. А ливень всё усиливался. Стало темно, как ночью, но когда сверкала молния и громыхал гром – мы выглядели как кавалеристы, скачущие по минному полю. Дорога превратилась в сплошную грязь, на нас не было ни единого сухого и чистого места, но мы благополучно доскакали до дому.

Глава 12. СНОВА ОТЕЦ

     Наступило 1 сентября, но нам сообщили, что учёба начнётся на месяц позже. Так что мы продолжали работать. В этом году урожай был неплохой. Колосья жали вручную серпами и связывали в снопы, а их укладывали в скирды. Потом перевозили в гумно, а там уже обмолачивали. Обмолоченное зерно засыпали в ручную веялку, где его очищали, а потом сдавали государству. Руководство района приказывало: «Ни в коем случае не давать хлеба колхозникам, пока не выполнят план госпоставок!» К нашему колхозу был приставлен уполномоченный района – женщина-коммунистка, которая неотлучно находилась на току при молотьбе. Провеянное зерно грузили в мешки, взвешивали и сразу, мимо колхозных амбаров, отвозили на элеватор.
     Люди жили впроголодь, но трудились от зари до зари. Отец решил помочь односельчанам. Когда «комиссарша» отсутствовала (она иногда на ночь уезжала домой), провёл ночную молотьбу. Намолоченное зерно было решено той же ночью раздать колхозникам по количеству трудодней и развезти по домам. Была проведена немалая подготовительная работа. Да иначе и как можно людей, проработавших целый день, просить выходить на работу ещё и ночью? Я тоже участвовал в этой акции – возил с поля снопы для молотьбы. Мама работала на веялке. Вроде, всё прошло нормально. На следующий день, при «комиссарше», работа шла в обычном режиме.
     Мой отец не учёл только одного, а именно того, что даже в таком захолустье, как деревня Квака, были агенты НКВД. О проведении «ночной акции» было доложено куда следует, и председателя вызвали в Красногорский райком.
     В райкоме ему дали понять, что он совершил преступление перед государством и должен за это ответить. Его дело было передано в «Особый отдел» (точное название его я не знал), где ему грозили пистолетом и штрафбатом. Потом его передали в военкомат, и военком решил его дальнейшую судьбу: «На фронт! Безо всякой медицинской комиссии!»
     Отец всё ещё ходил с палочкой, сильно хромал. Я видел его ногу – она была ужасной на вид. Вернулся отец из районного центра встревоженным. Оказалось, что у него уже была повестка в действующую армию. Он рассказал, как его воспитывали в райкоме, грозили расстрелом в «Особом отделе», и всё это из-за того, что он дал людям немного хлеба. Кстати, розданный после ночной молотьбы хлеб не отобрали – и на том спасибо.
     Проводы были не торжественные, не как в первый раз в 1941 году. Были родственники, приходили многие колхозники проститься, хотя было время уборки урожая – люди должны были быть на работе. Уезжал он на «своём» Буяне. Конь был запряжён в телегу с кучером. Ехать нужно было на сборный пункт в г. Глазов, который находился от нашей деревни в сорока километрах. Мы его провожали всей семьёй. Шли рядом с телегой, наверное, с километр. Отец сказал:
     – С фронта я живым уже не вернусь. Видел я этот ад в течение целого года!
     Мама ему ответила:
     – Мы всё равно будем тебя ждать!
     Вот тут мы все заревели, даже навзрыд. Не плакал только Женька, который сидел у папы на коленях и был рад, что едет с папой на лошади. Ему ещё не было и двух лет, и он не понимал, почему это мы все ревём. Мы – это мама, я и сёстры мои, Венера и Фаина. Второпях простились с отцом, забрали у него Женьку. Вот тут уже и он заплакал – хотелось ему ещё проехать на телеге.
     Вскоре от отца получили письмо, в котором он написал, что со сборного пункта как бывший фронтовик попал на курсы младших командиров.
* * *
     Был у нас в деревне мужчина лет сорока пяти. Все его сверстники были на фронте, многие уже погибли. А он притворялся больным, еле ходил. Звали его Василий Ворончихин. Он работал сторожем колхозных складов и ещё числился пожарным. Склады и пожарная станция находились рядом. Я часто днём видел Василия посиживающим на лавочке возле пожарной «машины» и висящего куска рельса, предназначенного для пожарной сигнализации. Его не взяли ни в действующую, ни в труд-армию (была и такая, в неё брали тех, кто не мог воевать, но мог работать. Там была военная дисциплина, работали без выходных по 12 и более часов; кормили очень плохо и многие умирали от непосильного труда, голода и болезней).
     А то, что Василий притворялся хворым, стало ясно после такого случая. Как-то мы, трое мальчишек, решили полакомиться рябиной с его дерева, которое росло перед домом, через улицу. Там был его огород. Будучи уверенными, что его дома нет, мы забрались на забор и сорвали несколько гроздьев рябины. И тут вдруг Василий выскакивает из дома с угрозами нас поймать и избить. Мы мгновенно спрыгнули с забора и помчались вниз к речке (его дом был вторым с краю). Он побежал за нами и бежал с такой скоростью, что мы еле ноги унесли. Мы мчались по деревянному мостику через речку, так, что грохот звучал от наших быстрых босых ног, а буквально в нескольких метрах за нами нёсся Василий. Только лес на противоположном берегу спас нас от плена и экзекуции. В лесу мы разбежались в разные стороны и он бросил преследование. Но не поленился пойти к нам домой (хотя путь неблизкий) и доложить маме о проделках сына, почему-то назвав меня «ефрейтором» и главарём банды.
     После этого случая я узнал, что он здоров, больным лишь притворяется. «Так не он ли выдал моего отца?» – подумал я. – «Он вполне мог работать на милицию или НКВД, а может, на тех и других, поэтому-то его и не брали в армию»…
     Мама после жалоб Василия меня пожурила, и тем этот инцидент закончился. Случилось это происшествие примерно через полмесяца после отправки отца на фронт.
     Помнится, один раз в жизни отец меня «повоспитывал» прутиком. Я на него не был в обиде – сам виноват. Разбил трёхлитровую банку сметаны, из которой должен был вручную взбить масло. Для этого сметану в стеклянной банке, закрытой деревянной крышкой, сильно трясли не менее часа. Технология процесса: берёшь банку в руки, одной рукой сверху, другой снизу, садишься на лавку и колотишь по согнутым ногам выше колен до одури. Я уже устал, но останавливаться нельзя – нужно довести процесс до конца. И вдруг банка выскальзывает у меня из рук и разбивается вдребезги! Я получил то, что заслужил.
     Через два месяца, в ноябре, отца после окончания курсов отправили на фронт. Попал он снова в Белоруссию, откуда прислал нам два письма. А однажды, уже в январе, вместо письма получили «похоронку»… В извещении, которое я дословно запомнил, было написано: «Фёдоров Николай Климентьевич, 1910 г. р., младший сержант, командир отделения миномётчиков геройски погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками 22 декабря 1943 года. Похоронен: Витебская область, Яновичский район, 800 метров от деревни Пуруза».
     Мы были в шоке. Всё валилось из рук. Мама осталась одна с нами четырьмя. Она решила узнать, как «это» произошло, как он погиб. Попросила меня написать письмо в воинскую часть, где воевал отец. Она продиктовала, а я написал. Но ответа мы не получили.

Глава 13. 1944 ГОД

     Зима 1944 года нас ещё раз серьёзно огорчила. Не зря говорят на Руси: «Пришла беда – отворяй ворота!». Сдохла наша кормилица – корова. Причин её гибели могло быть несколько: злодейство, недостаток кормов, сильные морозы тех лет. Хлев и даже дома в те годы не закрывались на замки, поэтому чей-то злой умысел мы исключить не могли. А морозы стояли такие, что даже в подполье у нас замёрзла картошка. Из мёрзлого картофеля делали крахмал и готовили кисель. А потом стали готовить даже кумышку – самогон.
     У наших ближайших соседей в сарае был солидный аппарат с четырёхведерным котлом. Для охлаждения использовалась деревянная бочка, через которую была пропущена толстая медная труба. Зимой в бочку засыпали снег, а летом заливали холодную воду из колодца. Разводили костёр, над которым устанавливали котёл. В него заливалась брага, изготовленная из мёрзлой картошки в домашних условиях. Котёл закрывался деревянной крышкой и промазывался по краям глиной. Костёр под котлом необходимо постоянно поддерживать, добавляя дров, а в бочку подсыпать снежку. Меня мама посылала на эту работу, а мне и самому было любопытно, что мужики пьют да хвалят. Рядом с посудиной, куда прозрачная жидкость лилась тоненьким ручейком, висел маленький ковшик, в который я набрал немного тёплой жидкости. Мне она показалась слишком горькой, но через пару «командировок» к аппарату уже становилось весело.
     У нас заканчивались дрова (отец их не успел заготовить), а зима была в полном разгаре. Пришлось нам с мамой вдвоём рубить в лесу дрова. Взяли топор и двуручную пилу и отправились в Мур Гоп (в переводе – Глубокая Яма). Она простиралась на несколько километров вдоль реки и начиналась не очень далеко от нашего дома. Лес был тут дремучий, но было много сухостоя – засохших на корню деревьев, которые хорошо шли на топливо. Летом сюда было трудно пробираться, да и страшновато. Про эти места ходили легенды, но как оказалось, не только легенды. Осенью, во время уборки урожая, мы с мамой жали серпами ячмень около леса, прилегавшего к Глубокой Яме, и видели на опушке снопы, обмолоченные вручную. Предполагали, что тут живут дезертиры, скрывавшиеся от армии.
     Зимой земля замёрзла, и снегу было по колено. Мороз не был сильным, и мы за два дня наготовили 12 возов дров. Это были брёвна длиною примерно три метра и довольно толстые. Мама попросила помочь нам с гужевым транспортом старшего конюха Гаврилу. Он выделил двух быков, а сам взялся возить нам дрова на жеребце по кличке Ветерок. Пришлось ещё пригласить соседа – 15-летнего юношу Онисима, который запряг быка Бодрого, а мне достался бык по кличке Партизан. Получилась настоящая «помочь» – так говорили, когда работники добровольно и бесплатно работают. Хозяева кормят тружеников 2–3 раза, а ужин с выпивкой – кто сколько желает.
     В первый рейс отправились все вместе. Я должен был указывать дорогу. Нам нужно было вывезти все заготовленные дрова за один день. Грузили мы на сани-розвальни примерно по 10-12 брёвен и прикрепляли к саням верёвками. Обратно впереди поехал Гаврила на резвом Ветерке, за ним Онисим, а я последним. Мой тихоход довольно далеко отстал даже от собрата. Друг друга не ждали, каждый сам себе грузил и разгружал. Гаврила сделал пять рейсов за день, Онисим четыре, я же успел лишь три. Но у меня было оправдание: я моложе всех – 11 лет, да и быком раньше мне управлять не приходилось. Мы вывезли все дрова, проработав дотемна. Вечером хорошо «погуляли», вот и пригодилась самогонка, которую я помогал варить. Дров нам хватило на две зимы.
* * *
     Дедушка – мамин отец, узнав, что наш отец погиб на фронте, решил нас, как мог, утешить и кое в чём помочь по хозяйству. Пришёл к нам в деревню. Жили они в Пермской области, оттуда он доехал поездом до станции Балезино, побывал в гостях у старшей дочери Анфисы и пешком отправился к нам. Я его не видел около шести лет. Был он невысокого роста, с окладистой чёрной бородой, говорил глуховатым голосом.
     Узнав, что у меня сломались лыжи, дедушка сразу дал мне на покупку новых 30 рублей. Без лыж в нашем снежном крае очень плохо, особенно мальчишкам. Даже в школу иногда ходили на лыжах, особенно при снежных заносах. Да и на уроки физкультуры просили приходить на лыжах. Проводились и соревнования на дистанции три километра, на время и с отметкой в журнале. Правда, можно было «схалтурить», так как половину дистанции шли вперёд и разворачивались на обозначенном указателем месте, и обратно шли по той же лыжне. «Судьи» на месте разворота не было, и некоторые разворачивались, не доходя до знака. Сашка «срезал» метров 30-40, а я шёл за ним и был удивлён, но не последовал его примеру, а дошёл до знака и на обратном пути нагнал его. Он не стремился победить и шёл спокойно. Лыжи на соревнование мне достала у старшеклассников наша учительница Екатерина Ивановна – родня всё-таки.
     Через несколько дней дедушка уехал, пребывая в полной уверенности, что сделал доброе дело, обеспечив внука лыжами. Но лыж я не купил…
     Был сбор средств на постройку танков. Каждый ученик должен был внести именно 30 рублей! В наш класс в конце уроков пришли директор школы (женщина) и военрук, который с пятого по седьмой вёл в школе военное дело и физкультуру. Они потребовали, чтобы каждый ученик внёс в ближайшие дни эту сумму. Заносили учеников в список, указывали сумму и просили расписаться. Я довольно скоро согласился, поскольку деньги у меня были, и расписался своей фирменной подписью, придуманной мною ещё классе во втором – из заглавных букв своих инициалов я вывел тогда единый знак. Кто записался, того отпускали домой. Кто не имел средств или упрямился, того задержали. Например, Сашка просидел два часа и согласился внести лишь пять рублей. Домой он пришёл, когда на улице уже стемнело. Так я остался без лыж. А так хотелось после школы вечером покататься с ребятами с горки на лыжах!
     Непревзойдённым горнолыжником у нас был Витя Петров. А мне оставалось лишь вздыхать и завидовать. Приходилось кататься на санках, хотя для них я был уже переростком.
     Кончилась зима, начальную школу – 4 класса – я закончил вполне прилично по тем временам, хотя заимел в табеле одну «удовлетворительную» отметку по географии. У нас в четвёртом классе уже были выпускные экзамены, и по географии я получил три балла. Всю дорогу до дома я шёл (а может, бежал) и плакал – оплакивал первый в жизни «трояк». Благо, я был один и никто не видел моего горя.
     Сашка завершил своё образование четырьмя классами. Учёба у него шла довольно туго. Он перешёл работать во взрослую бригаду пахарей. Я же остался в прежней бригаде, на старой работе. Но лошадки были ещё моложе Зайчика и его компании. Мне дали сразу двух необъезженных лошадок гнедой масти, чтобы я их приручил (объездил). Лошадки были почти жеребятами, очень доверчивые, привыкли ко мне быстро и даже приходили утром сами к нашему дому. Я ездил на них верхом по очереди. Запрягал я их двоих в одну борону, которую они вдвоём и таскали.
* * *
     Этим летом 1944 года у нас появился гость. Это был мой двоюродный брат Валентин, сын старшей сестры отца. Высоких худощавый юноша лет пятнадцати-шестнадцати, приблатнённый «Ижевский атаман». Он показывал ребятам в клубе различные фокусы с картами и лентами. А самый запомнившийся мне трюк был с ножом-финкой. Положив на стол левую руку ладонью вниз, он нешироко раздвигал пальцы остриём финки бил по столу между пальцев поочерёдно, каждый раз возвращаясь к большому пальцу. Делал он это настолько быстро, что трудно было уследить за мельканием ножа. Казалось, он вот-вот проткнёт какой-нибудь палец, но ничего не случалось. На то он и «урка». Так и прозвали его наши ребята.
     Однажды он решил научить меня плавать. Правда, я об этом не знал. Дело было так. Мы с ним стояли около мельницы на плотине, обсыхая после первого купания. Я был «в чём мать родила», а Валя в трусах. Неожиданно, ни слова не сказав, он схватил меня и бросил в воду, в самое глубокое место, где вода проходила на мельничное колесо. Ширина этого прохода была около шести метров. Мельница не работала, поэтому вода была спокойной. Попав в воду и зная, что здесь глубоко, я начал барахтаться и как-то переплыл на другую сторону водовода. А там меня подхватил Валя. Я не успел по-настоящему испугаться, а инстинкт самосохранения заставил меня барахтаться и плыть. Валя меня успокоил, похвалил, что я хорошо доплыл и предложил ещё раз переплыть это место, объяснив, как нужно работать руками. Я согласился, и в этот раз достиг другой стороны быстрее и более спокойно. Так я перестал бояться глубоких мест и научился держаться на воде и потихоньку плавать.
     Родители Валентина жили на станции Балезино. А он, по его словам, мотался между Ижевском и Балезино. Поговаривали, что он «сидел» за какие-то грешки, но недолго. Вскоре он уехал, но появлялся ещё раз зимой. Помню, был в длинном чёрном пальто и чёрной шляпе. Его мать была уроженкой деревни Квака, моей тётей и по совместительству крёстной. Звали её Харитонья. Но я не помню, чтобы она когда-нибудь бывала у нас.
* * *
     Лето 1944 года выдалось сухим и жарким. Днём всё население было на работе. Малышня была дома, предоставленная самой себе, и творила, что хотела. Двое мальчишек – братьев четырёх и шести лет – решили из мусора во дворе под навесом развести костёр. Только где они нашли спички? Их тогда «днём с огнём» найти было невозможно. Выходит, родители были запасливыми. Отец их бы на фронте, мать работала в поле. Так или иначе, ребятишки развели костёр, и он разгорелся так, что пошло полыхать всё, что попадалось на его пути. Навес находился между домом и хлевом. Все постройки загорелись. Мальчишки, спасаясь от огня, выбежали на улицу и, плача и крича, побежали вдоль неё. Кто-то начал бить в набат, в нашем случае по рельсу, созывая народ на тушение пожара. Люди бросали работу и бежали в деревню. Кто тушить пожар, а кто спасать своё имущество. Тем временем огонь перекинулся через улицу на дом дедушки Ильи. Попробовали вывезти деревенскую «пожарную машину», но насос оказался неисправным – поршни приржавели к цилиндрам и четыре человека не могли их сдвинуть. А пожарный – сторож Василий – сидел около этой техники, протирая штаны.
     Тут меня послали на коне верхом за пожарной машиной в Архангельское. Коня дали хорошего, и я поскакал во весь опор. Но, не доехав до села, увидел, что навстречу скачет тройка коней, запряжённых в специальную телегу, на которой смонтирована пожарная машина. Архангельские пожарные увидели дым и сами бросились на помощь. Я повернул коня и вместе с ними вернулся в деревню, где продолжался страшный переполох. Из нашего дома мама и девочки уже начали выносить имущество на лужайку возле речки за огородом. Я включился в эту работу. Пожар всё полыхал, огонь шёл вдоль деревни. Горело уже полдесятка домов. Хотя до нас было огню далеко, но мы подстраховались и вынесли из дома и амбара всё, что возможно. Мама пошла «на пожар», а мы, дети, остались в огороде около вещей.
     Источником воды для тушения пожара были колодцы. Также в середине деревни бил родник с сильным потоком воды, и хотя спуск-подъём к нему был очень крутым, всё равно набирали в бочки воду и возили на лошадях к пожару. Архангельская пожарная бригада из четырёх человек работала без остановки, лишь бы успевали подвозить воду. Старались поливать водой и дома, находящиеся рядом с горящими, чтобы на них не перекинулся огонь.
     Рассказывали, что моя мама обошла с иконой в руках вокруг пожарища. И там, где она прошла, огонь периметр не пересёк.
     Ветер начал стихать к вечеру, пожар угомонился. Сгорели полностью семь домов с подворьем. Человеческих жертв не было, домашние животные были на пастбище; погибли только куры. Все погорельцы были одной фамилии – Фёдоровы. Семьи три-четыре не успели вынести ничего из имущества, огонь всё уничтожил. Лишь одежда, в которой они были на работе, у них и осталась. Приютили погорельцев ближайшие родственники.
     На следующий день большинство жителей, даже некоторые погорельцы, вышли на работу в поле. Никакой помощи от государства лишившиеся крова и имущества люди не увидели. Шла война. Забирали на фронт молодёжь, от крестьян требовали хлеб, мясо, масло, яйца, шерсть и т.д., какая уж тут помощь?
     Сгорел дом и моего одноклассника Серафима. Его отец Захар – пожилой мужчина, по возрасту его уже в армию не брали. Кстати, его старший сын Борис, брат Серафима, был ровесником моего отца, и они даже дружили. У меня сохранилась их совместная фотография. Захар Фёдоров был человек несгибаемый, а в колхозе – незаменимый работник. Он трудился на молотилке, и через его руки проходил каждый сноп, колосок и зёрнышко. В свои шестьдесят с лишним лет он стоял у молотилки целыми днями и бесперебойно складывал в её жерло снопы, которые превращались в солому, мякину и зерно. А какая жуткая пыль шла от молотилки во время её работы! Гумно, в котором находилась молотилка, было крытым и плохо проветривалось, и пылью там можно было задохнуться. Захар работал в очках, но без респиратора (о нём мы в то время и не слышали). Когда останавливали молотилку, он выходил из своей «преисподней» с сантиметровым слоем пыли, раздевался и перетряхивал всю одежду. Захар первым начал строить дом. К осени у него уже стоял сруб.
     Власти не препятствовали бесплатной порубке леса для погорельцев, лишь лесники указывали место, где можно рубить. Строили коллективным методом. Все мужчины, умеющие делать срубы, работали в деревне. Женщины заготавливали брёвна в лесу. Юноши до 17 лет перевозили стройматериал из леса. Перевозка длинных брёвен была не проста. Использовали два передка от пары телег, соединяя их тандемом. В один передок запрягали лошадь или быка, а другой оглоблями привязывали к первому. Получалась низкая четырёхколёсная повозка. Мне тоже пришлось несколько дней перевозить брёвна на лошади из леса. Все строительные работы выполнялись не в ущерб основной работе в колхозе. Бригадир распределял людей так, чтобы и строительство шло, и уборка урожая, посев озимых производились вовремя. К зиме срубы у многих были готовы. На следующий год уже все погорельцы жили в новых домах, но дома были меньших размеров. Виновники пожара тоже переселились в новый дом.
* * *
     Однажды, в обеденный перерыв, я решил оставить телегу возле дома, а коня отвёл в конюшню. После обеда вышел из дому, и вижу – малышня пытается катить мою телегу. Я их остановил и спросил:
     – Ребята, хотите прокатиться?
     – Да-а-а! – дружно ответили мне.
     – Садитесь, прокачу!
     Малыши стали забираться на телегу. Тут ещё подошли две девушки возрастом постарше меня и тоже сели на телегу – они шли купаться на реку. От нашего дома был спуск в сторону конного двора и реки. Я взял телегу за оглобли. Телега под собственным весом и весом пассажиров начала разгоняться под уклон. Я с трудом её сдерживал, еле успевая перебирать своими босыми ногами. И тут случилось непредвиденное – от сильного напряжения оторвалась единственная пуговица на моих штанишках. Штаны, спадая вниз, спутали мне ноги, и я упал. Телега вихрем прокатилась по мне, поцарапав спину курком и проехав одним колесом по моей ноге. К счастью, телега не перевернулась, а потеряв управление в моём лице, затормозила оглоблями и остановилась, упёршись в забор.
     Я сразу вскочил, не успев почувствовать боль в ноге. Руки мои были заняты поддерживанием штанов. Ребятишки хохотали от души. А девушки сочувствовали, но было видно, что они пытаются сдержать смех. Лишь мне было не до веселья. Мама была на работе и не видела трагикомедию, в которой я исполнял главную роль. Лишь вечером она заметила, что я хромаю.
     – Что у тебя с ногой, почему хромаешь?
     – Подвернул ногу, – ответил я. – Оступился.
     Мама проверила ногу – нет ли перелома или вывиха. Не обнаружив серьёзного повреждения, кроме ушиба, успокоилась. Это чудо, что нога осталась без серьёзной травмы. Я в это время возил на лошади камни на стройку погорельцам. На каменоломнях немудрено было повредить босые ноги. Мама решила обезопасить меня от повторной травмы и где-то купила мне ботинки из кирзы с деревянной подошвой (толстая фанера). Я их обул и пошёл купаться на речку. Обратно вернулся босиком – забыл про обувь. Мама сразу это заметила:
     – Где твои ботинки?
     – Мама, я их, наверное, на реке оставил. Сейчас побегу и принесу.
     Честно говоря, я не был уверен, что их найду. Прибежал на речку в то место, где купался. И вот они, миленькие сабо, стоят рядышком и ждут меня. Мама подумала, что со мной что-то неладно – стал забывать – и попросила у бригадира, как для больного, один выходной. Ей было невдомёк, что я просто летом привык ходить босиком.
* * *
     Осенью к нам приехала младшая сестра мамы, Павла. Рыжая, кудрявая, энергичная, весёлая, неунывающая, певунья! Ей в то время было 20 с небольшим. Всё, что делала, она сопровождала песней, шуткой, прибауткой. Она помогала маме по хозяйству, и даже со мной пилила, колола дрова, ухаживала за домашними животными. Хорошо запомнилась песня «Сулико», которую она для нас пела. Я эту песню слышал впервые. Лишь много позже слышал несколько раз в исполнении грузинского ансамбля и от знакомых грузин. А всё-таки тётя Павла пела лучше всех!
     Вспоминается ещё шуточная песенка, пару куплетов из которой помню до сих пор:
     Всюду деньги, деньги, деньги,
     Всюду денежки-друзья.
     А без денег жизнь плохая,
     Не годится никуда.
     Не ходи, Иван, в театр,
     Много денег не теряй.
     Ты купи лучше гитару,
     Меня чаще забавляй!..
     Тётя Павла любила загадывать мне загадки. «Кая мая – воот такая, кундир мундир – воот такой, кундирочик – вот такой». Ответ – ковшик. Всё это преподносилось жестами, голосом и мимикой. «Между ног болтается, на букву «Х» называется. Как увидит букву «П», сразу поднимается». Хобот слона, если вы ещё не догадались. Мне было 12 лет, я смущался, краснел, но не мог разгадать её загадки.
     Мои сестрёнки, насмотревшись на неё, наслушавшись песен и шуток, решили сделать ей подарок. Вырезали из маминой новой кашемировой шали цветные рисунки и попытались ей вручить. Подарок она не приняла, а взяла, что под руку попало, и гонялась за ними вокруг стола с целью «отблагодарить».
[]
     Побыв у нас «в гостях» около месяца, она уехала. Больше я её не видел, но запомнил навсегда. Старшая сестра мамы и Павлы Анфиса Суслова передала нам новость: Павла добровольно ушла на войну. Она была очень деятельная, а нам стремилась показать себя весёлой и беззаботной. Между тем, видимо, на душе у неё «кошки скребли». Она насмотрелась за месяц на нашу трудную жизнь и решила пойти на войну. С войны она не вернулась.
* * *
     Подошла пора снова идти в школу. Мы уже учились в неполной средней школе 5–7 классов, где оказались младшими – пятиклассниками. Каждое утро до начала уроков все классы выстраивались на общую линейку в большом вестибюле. Сначала нам кратко рассказывали новости с фронта. И затем мы хором, под руководством учительницы пения, исполняли Гимн Советского Союза. Ещё пели военную песню, из которой я запомнил один куплет:
     …Пусть ярость благородная
     Вскипает как волна.
     Идёт война народная,
     Священная война!..
     Добавилось два пятых класса, а четвёртый был всего один, потому что в некоторых деревнях имелись свои начальные школы. И эти ребята пришли в Архангельскую школу. В наш класс добавились новички. Запомнил двоих Рафагатов: Бузанакова и Евстигнеева – татарских мальчиков. Мы с ними немного конфликтовали. Ещё запомнился мальчик Алёша из соседней деревни Караул. Он был маленького роста, но очень шустёр.
     У нас в пятом классе добавились новые предметы: иностранный язык (немецкий), физика, алгебра, геометрия, а также военное дело.
     Военное дело вёл демобилизованный по ранению офицер-военрук. Он гонял нас по плацу, как солдат. Бегали до пота, а потом прыгали через забор, преодолевали полосу препятствий, ползали по-пластунски. Военрук вёл у нас и уроки физкультуры. В школе был спортзал с высоким потолком, к которому были прикручены шест и канат, так же был и турник. На уроках физкультуры лучше всех был наш новичок Алёша. Он очень быстро лазал по шесту и канату, а на турнике выделывал всякие сложные упражнения. Кисти его рук были невероятно развиты. Он мог исполнить целое музыкальное произведение на обыкновенной школьной парте при помощи косточек пальцев, обратной стороны ладони, кистей рук и даже локтя. Всё это делалось быстро и изящно.
     По шесту я лазал нормально, при помощи ног поднимался до потолка. А вот канат мне давался нелегко. Трудно было уловить его ногами, а силы рук хватало лишь до середины каната. На турнике я подтягивался лишь 2-3 раза. В пятом классе у меня появились оценки «посредственно» по новым предметам: физике, алгебре и немецкому языку, к которому у меня в годы войны появилось отвращение. Я обрадовался, когда учитель немецкого языка покинул нас в середине учебного года. Нам сказали, что ушёл на фронт переводчиком.
     Учебных предметов прибавилось, а возможностей учить уроки – уменьшилось. Не хватало учебников, тетрадей, даже чернил и ручек. Чернила делали из сока свёклы или из сажи. Выстругивали палочку толщиной в карандаш, к ней привязывали ниткой перо, и получалась «авторучка». Тетради заменяли газетами, благо их хватало.
     В школу я часто ходил один, ни под кого не подстраивался. В это морозное утро шагал по лесу по извилистой санной дороге. И вдруг вижу – сидит на дороге волк! Я опешил, остановился, и в голове промелькнула заповедь: «Не убегай – всё равно догонит. Не показывай испуг, иди прямо куда шёл». Я почти так и сделал. Пошёл, хотя и робко, но с дороги не свернул – она была узкой, не шире полутора метров – навстречу зверю. Волка я обошёл буквально на метр. Он как сидел, так и остался на том же месте. Я был удивлён такому поведению хищника. И пошёл быстрее, а за поворотом увидел стоящую лошадь, запряжённую в кошеву. Около неё возился какой-то мужчина. Мне стало всё ясно: у мужчины (судя по всему, опера или милиционера) случились неполадки в упряжи, а «волк», который на самом деле был овчаркой – отбежал вперёд и ждал хозяина. Волков я видел на картинках и наяву, а про собак-овчарок, похожих на волков, я не знал.
* * *
     Зимой дни короткие. После школы, «мало-мало» поев, идёшь носить воду, пилить-колоть дрова на завтра.
     Как-то вечером не сохранилось тлеющих углей, из которых можно было достать хоть искорку, чтобы разжечь огонь. О спичках я уже не говорю – шёл четвёртый год разрушительной войны. Я начал кресалом из камня-гальки добывать искры. Кресалом у меня служил старый треугольный напильник, которым раньше точили пилы. И надо же было мне, балде, встать под лампой и размахивать напильником, стараясь добыть огонь. Лампа была стеклянной, и в ней было до половины керосина. Она была подвешена к потолку и висела относительно низко. Я размахнулся сверху вниз, чтобы чиркнуть напильником по камушку, и пробил дно лампы. Керосин вытек на пол – это была почти трагедия! Нет лампы, нет керосина, нет света – тьма! Другой лампы у нас не было. Керосин был в ужасном дефиците. Бывало, что если фитиль не доставал до керосина в лампе, то добавляли воды. Остатки керосина поднимались над водой, и фитиль горел нормально. Несколько вечеров можно было быть со светом.
     Через несколько дней мы в Архангельском купили небольшую лампу-коптилку, у которой фитиль был маленький и давал мало света. Стояла она лишь на столе. В таких условиях почти невозможно было готовить уроки.
* * *
     Прошлой зимой у нас не стало коровы – кормилицы. На покупку другой коровы не хватало денег, и пришлось приобрести козу. Она была разнорогая: один рог нормальный, а другой приплюснут к голове. Назвал я её Дианой. Летом она исправно давала по два литра молока. Родственники ещё подарили телёночка – тёлочку, будущую корову, которой она станет через два-три года. А зимой наша Диана принесла трёх козляток. Мы были очень рады. Но в хлеву было очень холодно, и мы занесли их в дом, чтобы они не замёрзли.
     Козлятки резвились, бегали по комнате, прыгали. А младшие Фая и Женя играли с ними. Особенно радовался Женька, ему было уже три года. И вдруг после прыжка один козлёнок упал замертво! Через несколько минут то же самое случилось со вторым козлёнком. Мы были в шоке – за несколько минут потерять почти весь приплод! Выжил лишь один козлёнок. Что случилось с другими, так установить и не удалось.

Глава 14. 1945 ГОД

     Наступил 1945 год. Но наши беды не закончились.
     Мама ещё не вернулась с работы, а я взялся готовить какую-то еду. В чугунке, поставленном на трёхногую подставку, начал готовить суп в предпечье. Под чугунком развёл небольшой костерок. Варево начало кипеть, и я отвлёкся. А Женька шустрик-непоседа, к тому же всегда голодный, как и мы, решил проверить, что там и как варится. Поднёс к печке табуретку, забрался на неё. Видимо, не удержал равновесия и схватился за чугунок, который накренился и облил ему руку кипятком. Тут я услышал детский крик, снял Женьку с табуретки и взял на руки. Венера принесла бинты. Мы с ней кое-как руку ему перевязали. Из чугунка вылилось не всё, кое-что ещё осталось на ужин. Тут и мама пришла. Промыла место ожога марганцовкой, смазала какой-то мазью, заново перевязала. Женя плакать перестал. В больницу мы его не возили, хотя рука была ошпарена до предплечья. Мама сходила в Архангельское, проконсультировалась у врача и принесла необходимые лекарства.
     Зиму мы пережили, наступила весна 1945 года. Накануне Пасхи было богослужение в Архангельской церкви – Всенощная. Туда пришёл и я. С интересом глядел на попа, дьякона, хор певчих и дымящее кадило. Церковь большая, но было тесно и душно – народу набилось очень много. К утру я сильно утомился и пошёл к знакомому врачу, который по службе бывал у нас не один раз. Он меня принял и уложил спасть. Отдохнув пару часиков и поблагодарив врача, я отправился домой, где меня ждала моя семья и крашеные яйца на столе. Тут мне и рассказали новость.
     Оказывается, около церкви ночью произошла драка между парнем из нашей деревни Донатом и нашим одноклассником, русским парнем Щукиным, который был старше нас на 2-3 года. Ещё с первого класса он выделялся среди всех силой, ростом и, особенно, нахальством. С учителями вёл себя независимо, а с молодыми учительницами заигрывал. Как только в нашем классе в этом учебном году появились новички, Щукин сдружился с двумя Рафагатами – Бузанковым и Евстигнеевым, они стали неразлучны и везде ходили втроём. Без Щукина они ничего собой не представляли, а с ним уже были бандочкой. Видимо, им так хорошо досталось от Доната, что они начали угрожать нам карой. Но дальше слов дело у них не пошло, тронуть нас они так и не посмели. Всё-таки нас было восемь мальчишек из одной деревни.
* * *
     Девятого мая мы шагали в школу по лесу. Навстречу шла незнакомая женщина. Едва поравнявшись с нами, она сообщила: «Закончилась война!» Мы обрадовались и дальше шли страшно взволнованные. В школе нас встретила суета. Всех собрали на митинг на церковной площади. Вместо трибуны была машина-полуторка с опущенными бортами. С её кузова выступали ораторы. Вначале – председатель сельского совета (бывший фронтовик), потом директор школы и другие, которых я не знал.
     В этот радостный день занятия отменили, и мы побежали домой. В лесу, разделившись по жребию на две команды, сыграли в войну. Конечно, «русские» победили «немцев». Возбуждённые и радостные, мы пришли домой и поторопились рассказать о конце войны. Но в деревне новость уже знали, её рассказала в правлении колхоза та же женщина, которая утром сообщила нам.
     После Великой Победы над Германией наша жизнь ни в чём не изменилась. Всё так же трудились от зари до зари, недоедали, ходили почти в лохмотьях, обутые зимой в лаптях, а летом босиком. Не хватало соли, керосина, хлеба и т.д. Вовсе не было спичек, сахара, мыла…
     Окончен пятый класс. Летом бригадир решил научить пахать на конной тяге меня и соседа Гену – моего одногодка и одноклассника. Старшие ребята призывались в армию, и их заменяли мы, младшие. Нам с Геной на двоих было 25 лет. Ему уже исполнилось 13, мне ещё нет. Пахарь – работа мужская, он должен одновременно управлять и конём, и плугом, а во время разворотов переносить плуг почти на руках. Бригадир нам дал небольшой участок на поле, где мы оказались совершенно одни. Показал, как нужно пахать. При нём мы оба попробовали, получилось неплохо. Удостоверившись, что работа пошла, бригадир сказал:
     – Работайте, вечером приду, проверю. – Мы дружно кивнули головами в знак согласия. Часика два нам работалось в охотку. Но скоро стало жарко и мы решили сделать перерыв. Коней оставили пастись на лужайке, а сами пошли на реку (она была почти рядом) купаться. После купания ещё немного поработали, а тут уже обеденный перерыв.
     После обеда мы трудились добросовестно. С нас никто не требовал какой-либо нормы. Под вечер пришёл бригадир и скрупулёзно проверил качество работы: глубину вспашки и отсутствие огрехов. Остался доволен. Когда же он замерил площадь вспаханной земли, оказалось, что мы вспахали 38 соток на двоих. Как выяснилось, норма на одного взрослого человека на хорошей лошади составляла 50 соток. Но недовольства бригадир не высказал.
     – С завтрашнего дня выходите работать в общей бригаде пахарей, – сообщил он.
     – Согласны, – ответили мы хором.
* * *
     На скотном дворе в большом специальном помещении находилось стадо колхозных овец и среди них – несколько племенных баранов, которые устраивали «концерт», если пастухи вовремя не выпускали отару на пастбище (утром или во время обеденного перерыва). Бараны выстраивались внутри помещения около ворот, но не чтобы смотреть на них, а чтобы атаковать. Впереди вожак – самый сильный и крупный, с красиво завитыми рогами. Он бил с разгона в прыжке по воротам, да так сильно, что ворота содрогались. А звук был такой, будто по воротам ударяли кувалдой. Дальше за дело принимались другие бараны, по очереди бившие по воротам, потом снова вожак и так по кругу. Стоял такой грохот, что пастушкам волей-неволей приходилось открывать ворота. Овец пасли в основном мальчишки, девочки и редко кто-нибудь из взрослых.
     Иногда бараны устраивают турниры, а точнее – дуэли. Два барана выходят из общего стада на свободное место, отходят друг от друга на 6–8 метров. Несколько секунд они стоят, а затем, как будто по команде, срываются с места, несутся навстречу друг другу и в прыжке ударяются рогатыми лбами. Если соперники достойны друг друга, то поединок продолжается – снова разбег, прыжок, удар! – пока всё-таки один из них не уйдёт с поля боя, а победитель с высоко поднятой головой важно идёт в стадо овец. Интересно, бывает ли у них после таких стычек сотрясение мозга?
     В один из тёплых солнечных дней после обеденного перерыва отару овец выпустили из своего помещения и пригнали на пастбище к небольшому оврагу. Рядом на поле работала бригада пахарей. Я был в их числе. Мой участок был крайним, ближе к лесу, рядом с пасущейся отарой. Вдруг я оторопел: из овражка выскакивает волк и хватает молодую овцу. Сначала он попытается закинуть её себе на хребет, но тщетно. После чего хватает жертву за бок и тащит в сторону леса. Пастушки попрятались кто куда, а овцы сбились в кучу. Рогатых баранов, которые смело дерутся между собой и бьют в ворота, тоже не видно. Я оказался ближе всех к этой драме и с криком побежал за волком и его ношей. Овечка оказалась для зверя тяжеловата, и он притормозил, пытаясь тащить добычу волоком. Но я был уже близко. Волк бросил добычу, оскалился и зарычал на меня. Я остановился, не рискнув идти на зверя с голыми руками, но запустив в него комом земли. Как ни странно, волка это напугало и он убежал в сторону леса. Тут подошли другие пахари. Овца была ещё жива. У бывшего фронтовика Романа Ворончихина нашёлся нож, и он прирезал раненую овечку. Куда потом дели мясо, кто его съел вместо волка, мне неведомо.
* * *
     В ненастные, дождливые дни, когда нельзя работать в поле, мы не сидели дома, а ходили летом по землянику и малину, осенью – по грибы. По малину я ходил со старшей кузиной Юлей в Потёмкинский лес, это где-то три с половиной километра от нашей деревни. Обувью нам служили лапти, сплетённые из липовой коры. Одежда – повседневная, рабочая. Тогда мы не знали о непромокаемых плащах, зонтах и резиновых сапогах. Мокли, но не простывали. Потёмкинский лес относился к деревне Потёмкино. Часть леса, где находился малинник, была огорожена. Крупных деревьев здесь было немного, в основном рос кустарник. В этом месте хозяйничал Миша Потёмкинский, который нападал на ягодников из чужой деревни. По слухам, это был юноша 16–17 лет, он ездил верхом и у него был кнут. Если кто уже набрал ягоды – он отбирал, а кто сопротивлялся, того мог и кнутом «огреть». А тех, кто ягод ещё не набрал, прогонял за ограждение. Возможно, эти кусты малины и были кем-то когда-то посажены, но нам про это было неизвестно. Мы с Юлей никого не боялись. Она была смелая девушка, да и я с ней что-то значил. Как бы то ни было, с Мишей мы ни разу не встречались. Иногда в хорошую погоду мы ходили рано утром, на зорьке, и до работы успевали набрать по туеску – бидончику. Возможно, нам везло, а может, злодей Миша вообще был мифическим персонажем. Я предполагал, что деревня Потёмкино когда-то была собственностью графа Потёмкина. На эту мысль меня навела дорога – тракт, который проложен от железнодорожной станции Балезино до деревни Потёмкино. Тракт был длиной около двадцати километров, и ещё километра полтора до места, где мы лакомились малиной. Вполне можно было предположить, что в прошлом это был сад.
     Рядом с деревней Потёмкино, метрах в двухстах по тому же тракту находилась деревня Лебеди. В ней прежде всего обращали на себя внимание добротные дома. А ещё там жили родственники моего папы. Мы ещё до войны гостили у них пару раз. Приезжали на лошади, ночевали и вечером следующего дня отправлялись домой. По гостям, в основном, ездили зимой, лошадей не жалели. До Лебедей всего-то 5 километров, можно было и пешком дойти, но брали лошадь на целые сутки. Видимо, такая была традиция. Больше всего из угощения тогда мне понравился чай с сахаром и топлёными сливками. Позже, когда не стало отца, я иногда проходил по этой деревне и с любопытством смотрел на дом с белыми наличниками, в котором мы гостили, когда я был ещё маленьким. Но став постарше, я уже не осмеливался туда зайти. Я даже не знал, какое родство у нас с ними. Через Лебедей я ходил на железнодорожную станцию Балезино. Летом 1945 года мама меня «откомандировала» для покупки материала на платья моим сёстрам Венере и Фаине. Утром в одиночку я пешком отправился в путь. Идти 25 километров. Дошёл нормально, но на рынок уже не успел, он закрылся. И я направился в гости к Сусловым. Знал, где они живут, так как с родителями у них бывал.
     Тётя Анфиса, добрейшая женщина, старшая сестра моей мамы. Её муж, Семён Суслов, вернулся с войны в 1944 году по ранению. У него была раздроблена челюсть. В госпитале ему её кое-как собрали, но получилось криво. Он дома сапожничал, и этим ремеслом кормил всё своё многочисленное семейство. Детей у них было семеро – это были мои двоюродные братья и сёстры. Старший Павел погиб на фронте. Он был лётчиком-истребителем. Вторая была Алевтина – красавица. Третьим был Виктор; говорили, что он уехал в Ставропольский край. Дальше был Владимир – умница, но инвалид, передвигавшийся на костылях. Следом – Роза, моя ровесница. Шестым был Миша (он потом работал штурманом гражданской авиации). И седьмой, последней, была девочка Таня. И в такое многочисленное семейство «привалил» я. Меня приняли хорошо, сытно накормили. А под вечер мы с ребятами вышли на большую поляну играть в лапту. Из Сусловых были Миша и Роза, остальные – мальчишки и девчонки из соседних домов. В эпизодах этой игры «водящим» – полевым игрокам обеих команд – приходится бежать со всех ног навстречу друг другу. При этом надо следить, чтобы в тебя не попали мячом. И в такой ситуации зачастую случаются казусы. Две команды бежали навстречу друг другу, и девочка из команды соперника, стремясь избежать столкновения со мной, свернула в сторону. Беда в том, что я тоже свернул в ту же сторону. Со всего маху мы ударились друг в друга! Было смешно и больно. Но этот эпизод мог бы и забыться, если бы через некоторое время не повторилась «ударная встреча» с той же девочкой и с тем же результатом. Это было уже не смешно, а пожалуй, грустно – настоящий рецидив.
     На следующий день мы с кузиной Алевтиной пошли на рынок. Мне нужно было купить материала на платья, а ей вздумалось платье продать. Довольно долго мы искали ткань и нашли лишь два отреза разной расцветки и качества. А продавать платье 17-летняя Аля стеснялась и попросила меня помочь ей в этом нелёгком деле. Ко всему прочему, у платья был дефект – большое чернильное пятно. Но как-то мне удалось его сплавить. Покупатель не очень его рассматривал, да и цвет платья был близок к синему, хотя и разноцветный. Продал я это платье за 250 рублей. Из этих денег 150 рублей мы проели на всяких вкусностях. Я впервые в жизни попробовал мороженое. Удивительно вкусное мороженое! Таким был мой первый опыт купли-продажи.
     Вечером я распрощался с Сусловыми и пошёл к тёте Марусе. Она была женой дяди Ивана – младшего брата моего отца. Иван тоже погиб на фронте, как и мой папа. Маруся была украинкой по национальности. У неё был сын Женя и дочь Галя. Она работала на станции в почтово-багажном отделении. Во время войны все железнодорожники были военнообязанными. Я помню её, одетую в шинель, в тёмно-синем берете и кирзовых сапогах. Паёк им выдавали больше и разнообразней, чем у рабочих заводов и фабрик. Всегда, когда у них бывал, она сытно и вкусно угощала. Патефон, который я видел и слушал малышом впервые, оказался у них цел и невредим. Я ставил пластинки, крутил заводную рукоятку и слушал песни. Особенно запомнилась песня военного времени:
     Ой, туманы мои, растуманы,
     Ой, родные леса и луга!
     Уходили в поход партизаны,
     Уходили в поход на врага.
     Жили они у самой железной дороги, недалеко от вокзала в деревянном двухэтажном доме на втором этаже. Переночевав у тёти Маруси, позавтракав, я двинулся в обратный путь домой. Дошёл без приключений, под вечер был дома. Восторгов мои покупки не вызвали. Но из материала, который я купил, моим сёстрам сшили довольно приличные платьица.
* * *
     В сентябре уже пора копать картошку. Её в нашем огороде было около двадцати соток. А работников было не густо. Сестра Венера уже училась во втором классе, но заставить её что-нибудь сделать по хозяйству, пока она не выполнила школьное домашнее задание, было трудно. Мне нужно было что-то придумать, чтобы успеть выкопать картошку до заморозков. И я пошёл на хитрость. После уроков вышел из школы и начал бегать по площади до тех пор, пока мне не стало жарко. Забежал в больницу к знакомому врачу и, едва отдышавшись, начал ему жаловаться на жар и головную боль. Он поставил мне градусник. Я по наивности думал, что если мне жарко, то и градусник покажет высокую температуру. Оказалось с точностью до наоборот. Если подмышками влажно, то прибор показывает температуру даже ниже нормальной. Об этом я узнал намного позже. Врач посмотрел на градусник, а потом заглянул мне в глаза и участливо спросил:
     – Зачем тебе нужна справка?
     – Копать картошку, – ответил я напрямую.
     – Так бы сразу и сказал. – Он выписал мне на три дня справку, где говорилось, что по болезни я не могу посещать школу. Я его поблагодарил и радостно побежал домой. Врач действительно знал, как трудно нам живётся, и решил помочь.
     Картошку мы выкопали вовремя и засыпали в подполье. Оттуда зимой брали на еду и частично на корм для скота, а часть оставляли на посадку. Землю в огороде пахали лошадьми. Весной сажали под плуг и окучивали, тоже используя лошадь. Лишь копать приходилось полностью вручную деревянными лопаточками.
* * *
     Осень выдалась морозная и бесснежная. Лёд на реке уже начал крепчать, но мы на него ещё не ступали, ходили в школу по плотине (хотя зимой санная дорога идёт по льду метров двести). И на этот раз мы, пятеро мальчишек, возвращались из школы по плотине. Вдруг один из нашей ватаги зашёл на гладкий, сверкающий на солнце лёд. Был это Викентий – отчаянная голова и, как оказалось, безрассудная. Никто его примеру не последовал. А он прошёл пару десятков шагов над руслом реки, где глубина была больше пяти метров. И тут случилось то, чего мы все боялись – лёд под ним сломался, и Витя оказался в воде. К счастью, при погружении в воду он успел раскинуть руки в стороны и удержаться за кромку льда. Мы с Серафимом без слов кинулись в одну сторону, но не на лёд, а в лесок рядом с плотиной, чтобы найти какую-нибудь жердину (большую палку). Мне почти сразу удалось обнаружить высохшее сучковатое деревце, которое хоть и с трудом, но обломилось. Серафим, сам не свой от возбуждения, почти силой вырвал у меня из рук палку и пошёл спасать друга. Если мы с Витей дружили в 6–8 лет, когда жили по соседству, то Серафим был дружен с ним уже в школьные годы. Они сидели за одной партой и ходили в школу всегда вместе.
     Серафим с корявой жердиной пошёл осторожно по льду, затем лёг и ползком двигался к Вите, который молча держался за кромку льда. Серафим протянул ему конец жердины. Витя вцепился в неё одной рукой, а другую всё ещё держал на льду. Но когда «спасатель» потянул на себя, Витя схватился за жердину обеими руками. Лёжа на животе и пятясь осторожно назад, Серафим потихоньку вытаскивал своего друга. Витя сам старался помочь ему. Он лёг на край полыньи грудью, ногами оттолкнулся от противоположного края льдины, и оказался на льду. Серафим ещё метров пять тянул его волоком, не вставая сам. Лишь потом поднялся на ноги и протащил ещё несколько шагов. Почувствовав под ногами надёжный лёд вблизи берега, встал на ноги и Витя. Так они друг за другом и вышли на плотину.
     Витя стоял перед нами весь мокрый, с него по одежде стекала вода. Он дрожал от холода и пережитого страха. Единственное, что он сказал: «Когда держался за края руками, ноги течением поднимало ко льду». Почему-то это его удивило. Сообразив, что если он будет стоять на месте, то замёрзнет (на улице-то был мороз), он припустил бегом домой. Мы рванули за ним. Одежда на нём быстро начала леденеть, шуршала при каждом движении и стала как панцирь. Двигаться ему становилось всё труднее. Я предложил ему зайти к нам отогреться и переодеться. Мы жили на краю деревни, а до его дома было ещё далеко. Но он отказался и направился домой, хотя дорога от нашего дома шла вверх и его «панцирь» мешал ему двигаться. Серафим пошёл сопровождать товарища.
     На другой день как ни в чём не бывало Витя шагал в школу. Никакого разговора о вчерашнем происшествии ни в деревне, ни в школе не было. В настоящее время была бы Серафиму награда «За спасение утопающих», благодарность и премия. А тогда он довольствовался лишь благодарностью товарища да молчаливым уважением тех, кто знал о случившемся. Я завидовал хладнокровию и восхищался правильными действиями Серафима. Небольшая ошибка, и они могли бы утонуть оба. Я ставил себя на его место, ведь тоже мог бы оказаться там, если бы Серафим не отнял у меня «средство спасения».
     Так мы и жили в те трудные годы: спасали в беде друг друга, строили всем колхозом дома для погорельцев, пахали огороды, заготавливали дрова на зиму.

Глава 15. ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

     Зима 1945–1946 гг не принесла на улучшения как в питании, так и в «обмундировании». Обуты мы все были в лапти, которые промокали от любой сырости, хотя многие пытались к их подошвам приколачивать деревянными гвоздями кожаные латки. Это придавало подошве некоторую прочность, износостойкость и небольшое утепление. А весной, в сырое время года прикрепляли к подошве лаптей специальные «каблуки» четырёх-пяти сантиметров высотой, но не как у дамских туфель – под пяткой, а ещё и под носком. Два таких «каблука» прикреплялись к лаптю лыком через вырез.
     Дядя Семён Суслов знал наши беды с обувью и как-то письмом попросил, чтобы мы собрали дублёной кожи животных – пусть даже кусочки – и принесли ему. Он был мастер на все руки! Мы с мамой собрали всё, что у нас было, и кое-что взяли у родственников. В весенние каникулы я отправился в Балезнино дня на три. Встретили меня хорошо. Дядя Семён сразу взялся за работу. Дни я проводил с двоюродными сёстрами и братьями. В лапту на этот раз не играли, так как на улице ещё не весь снег растаял и была слякоть.
     На второй день я пошёл в гости к тёте Марусе. В этот раз она меня угостила красной рыбой – кетой. Я у них переночевал, а утром мы с двоюродным братом Женей отправились к Сусловым. От дома тёти Маруси до Сусловых довольно далеко, но дорога была относительно сухая, к тому же в этом направлении вела железнодорожная ветка – тупик в лесхоз. По ней больше ходили пешеходы, нежели поезда. Во всяком случае я ни разу не встречал там поезда. С Женей мы решили двинуться в путь не пешком, а проехать на детском трёхколёсном велосипеде! Нас не смущало, что велосипедик был мал уже и Женьке, не говоря уже обо мне. Он крутил педали, а я пытался подъехать, стоя на задней оси. Велосипед не вынес такого обращения, потерял равновесие, и мы упали. К счастью, велик не сломался. Мы поднялись и, смеясь, пошли пешком, неся своего «коня» на руках. Мы добрались до места, разглядывая пейзаж по сторонам – сплошные штабеля брёвен. Женя денёк погостил у Сусловых и, забрав своё транспортное средство, ушёл домой. На велосипеде этом позже каталась сестра Жени – Галя.
     Дядя Семён в «мужском» разговоре со мной предложил мне несколько папиросок, сказав:
     – Пойдёшь в армию, всё равно курить будешь!
     – Наверное, – согласился я. Мне уже был знаком вкус табака, ведь я баловался ещё в десятилетнем возрасте. Но папиросы были для ребят нашей деревни чем-то необыкновенным. Даже пепел папироски съедали, завернув в листок подорожника – какая глупость! Но так было. В последние года два я не курил, но от папирос отказываться не стал.
     Время было вечернее. К нам подошла Алевтина и предложила мне пойти с ней в кино. Я с радостью согласился. Около кинотеатра её ожидал прилично одетый молодой человек интеллигентной наружности. Аля меня с ним познакомила. Его звали Виктором. Он уже купил билеты, а о «третьем лишнем» не догадывался. Пришлось ему вторично подходить к кассе. Моё место оказалось отдельно от них, но я был рад любому. Я уселся на своё место и увидел и услышал то, чего никогда ещё в жизни не доводилось – звуковое, настоящее кино! До этого в деревне я пару раз видел только немые фильмы. Рукоятку киноаппарата там вращали вручную желающие, а киномеханик иногда сам давал к фильму комментарии. Кино, на которое я попал в Балезино, было индийским и называлось «Маленький погонщик слонов». Я был в восторге!
     Мои спутники после окончания фильма подошли ко мне и предложили ещё один билет на другой сеанс. Я согласился и даже обрадовался, что ещё одну киноленту посмотрю. Увы, фильм оказался тот же самый. Это меня удивило и чуточку огорчило. И всё равно я смотрел с интересом и досидел до конца. Зато хорошо, «на многие лета», запомнил сюжет.
     Этот сеанс был последним, и люди выходили из кинотеатра и сразу расходились по домам. Было уже около полуночи. А моих «спонсоров» и след простыл. Я решил их не ждать (что тут ждать, одному возле кинотеатра?) и отправился домой к Сусловым. Шёл по железнодорожному полотну, мимо штабелей древесины. Вдруг вспомнил о папиросах в кармане. Лучшего места и времени покурить не придумаешь! Сел на одно из брёвен и закурил. Сижу, пускаю дым, понемногу балдею и слышу чьи-то шаги. Оказалось, это сестра Аля шагает одна. Я и папиросу не затушил, увидев её. Она же удивилась и обрадовалась. Удивилась, что я курю. А обрадовалась – меня нашла. Мы же с ней вдвоём ушли в кино и должны были вместе вернуться. Аля стала допытываться:
     – Откуда у тебя папиросы?
     – Мне их дал дядя Семён, – наивно ответил я.
     – А ты знаешь, что это вредно мальчикам?
     – Нет, почему, все мужчины курят.
     – Но ты ещё далеко не мужчина.
     – Мне уже тринадцать лет, – с гордостью заявил я.
     – Ой, как много! Может, и жениться уже собрался?
     – Нет, – ответил я, покраснев. К счастью, было темно, и она не заметила моего смущения.
     – Ладно, завтра разберёмся.
     Так мы с ней дошли до дома, переговариваясь. И, не зажигая света (все уже спали), улеглись каждый в свою постель.
     Наутро Аля свела нас с дядей Семёном на очную ставку. Радовало, что она проходила без свидетелей. Не хватало ещё беспокоить из-за меня тётю Анфису. Дядя Семён «во всём признался» и был прощён, а мне было немного стыдно за два своих проступка: за то, что курил, и что выдал дядю Семёна. Человек в семнадцать лет бывает бескомпромиссным и считает вправе судить других. Вот такой и была моя кузина Алевтина. Когда она отошла, оставив нас вдвоём, дядя Семён шумно вздохнул и произнёс: «Повзрослела дочь!..» Но было непонятно, радуется он этому или сожалеет. А я после этого случая не курил лет шесть.
     В этот же день дядя Семён закончил шить сапоги для меня и моих сестёр, и после полудня я поблагодарил за гостеприимство тётю Анфису и, особенно, дядю Семёна за сапоги. Свои я уже обул, они были пропитаны дёгтем, чтобы не промокали. Я тепло распрощался со всем семейством Сусловых и с вещмешком (в котором находились две пары сапог) за плечами пошёл домой по Потёмкинскому тракту. От одной деревни до другой, не менее пяти деревень по пути. Просёлочной дороги было лишь километра три с половиной около нашей деревни, и всё равно я нахватал грязи на сапоги. А хотелось выпендриться, пройдя в новой обуви почти через всю деревню.
     Дома меня встретили с радостью. Сапоги мерили сестрёнки: обували, снимали и снова обували, а потом пошли на улицу, наверное, показывать подружкам. Мама только улыбалась, радуясь, что дети обуты. Женя тоже хотел сапоги и пробовал походить в Фаиных, но они ему были слишком велики.
* * *
     Весной 1946 года снеготаяние было скорое, быстро потеплело, как говорили, «дружная весна». Поэтому вода поднялась в реке и понесла огромные льдины. Они и разрушили плотину, по которой мы ходили в школу, именно в том месте, где едва не утонул Витя. Река в этом месте делала поворот. Прямо ей идти мешала плотина, но ледяной торос разрушил её. Селяне лишились «кормилицы» – мельницы. Она хоть и не пострадала, стояла на месте, но движущая сила – вода – до неё не доходила. Было жутковато смотреть на ранее глубокое место, а теперь русло без воды. Оно мне даже во сне снилось.
     Раньше каждый, кто имел с десяток или более килограммов зерна, мог прийти на мельницу и бесплатно превратить его в муку, обеспечив семью хлебом на полмесяца-месяц. Зерно выращивали даже на своих огородах. Муку любят кушать хомяки, они, я видел, прятались на верхнем этаже мельницы. Но были ещё «хомячки двуногие» – школьники, и я в их числе. Когда мельница работала, из рожка в ларь сыпалась мука. Мы, пацаны, забегали в помещение мельницы, горстями хватали муку и сразу отправляли её в рот. Мельник дядя Петя, отец «атаманши», иногда выходил из избушки, что стояла напротив, и незлобиво журил нас. Понимал, что мы идём из школы голодные. Надо представить наши мордочки, как они выглядели, перемазанные мукой!
     Из-за разрушения плотины в деревне началась нехватка хлеба. Даже те, у кого было зерно, не могли его смолоть. Но временно вышли из затруднительного положения. Договорились с мельником неблизкой (километров 15 от Кваки) деревни смолоть воз зерна. Это 300–350 кг. За помол платили десятину – 10 процентов от веса зерна. Если в вашем мешочке было 20 кг зерна, то перед помолом отсыпаешь мельнику 2 кило. Зерно собрали у всех, имеющих его и желающих смолоть, сгрузили на одну телегу. На каждом мешочке прикрепили бирку с весом и именем хозяина или хозяйки.
     Почему я так подробно об этом пишу? Да потому что меня послали на эту мельницу. Мы ехали с одной женщиной, возможно, она и договорилась насчёт помола. В телегу я запряг быка-тихохода (кого дали) Партизана. Я был за кучера, а женщина показывала дорогу. После весенней распутицы дорога ещё толком не просохла и представляла собой глубокие, грязные колеи, особенно в лесистой местности. Мы добирались более трёх часов и прибыли лишь к полудню. Затем дожидались очереди и отсыпали «арендную плату» из каждого мешочка, а их было около двадцати. Мололи зерно из каждой тары тоже отдельно. Так и провозились до потёмок; домой отправились затемно. Меня приятно удивил Партизан. Он быстро, уверенно и точно шёл обратно, несмотря на плохую дорогу и тёмное время суток. А ведь груз у него был немалый: тяжеленная телега, около трёхсот килограммов муки и два человека на возу. И тащила это «одна бычиная сила».
     В Кваке, на конном дворе, нас ждала целая толпа народа, хотя уже была полночь. Они все ждали муку, которую мы привезли.
     Долго так продолжаться не могло, и на колхозном собрании постановили: «Восстановить плотину!» Работать должны были и стар и млад, конечно, до определённого возраста. Школьникам продлили весенние каникулы. Все мы в возрасте 12 лет и старше работали на восстановлении плотины. Весенние полевые работы ещё не начинались, и все работники использовались на восстановлении плотины. Материалом служил ближайший лес, земля в низовье плотины и камни, привезённые издалека – километра три, а то и более. Не такая у нас была гористая местность, чтобы набрать камня, сколько и какого хочешь. Привезти тоже не просто: нехватка тягловой и рабочей силы. Камень подвозили регулярно, его готовили для перекрытия русла. Плотину восстанавливали, используя вперемежку свежесрубленные хвойные деревья: ель, пихту, что росли поблизости, глину добывали из котлована. Мы с мамой копали землю и носили её на носилках. Позднее меня перевели на перевозку камня.
     Через неделю напряжённого труда плотина была почти восстановлена, оставалось перекрыть узкий проход нового русла. Его нужно было засыпать камнями, которые мы привезли заранее. Они были «складированы» по обе стороны русла. Более двух десятков человек одновременно кинулись на груды камней и стали их сбрасывать в воду. Большинство кидало руками, некоторые использовали лопаты, кое-кто сталкивал камни деревянными чурками. Через четыре часа безостановочной работы русло было перекрыто и вода пошла по старому руслу. Но ещё было нужно поднять плотину до нужного уровня над насыпанными камнями. Поэтому рубили лес и носили землю на носилках ещё в течение двух дней. После окончательного восстановления плотины прошла ещё неделя, прежде чем вода в пруду набралась до нужной для работы мельницы отметки. Вода в низовье реки не поступала и осталась лишь в глубоких местах.
     Ниже мельницы находился довольно широкий и глубокий омут с водоворотом, где водились, по поверью, черти. Там люди боялись купаться, возможно, бывали и несчастные случаи. Но кроме чертей там водилась и рыбы внушительных размеров: щуки, сомы и другие. Сомы принялись буянить. Наша отремонтированная плотина, частично сделанная из смолистых деревьев, выделяла смолу в омут, его поверхность покрылась тонкой маслянистой плёнкой, и кислород из воздуха не попадал в воду. Рыба начала задыхаться, и пыталась дышать, высунув часть головы из воды. Тут-то мы и увидели, что в нашей реке много рыбы. Но ловить её было некогда, да и снастей ни у кого не было. Не видел я ни одного рыболова с удочкой на этой реке. А чертям ни черта не делалось – они даже не показывались днём, а ночью творили какую-то чертовщину, от которой вода становилась ещё мутнее.
     Через неделю вода в пруду поднялась выше рабочего колеса мельницы и её запустили в работу. Люди снова получили возможность бесплатно молоть зерно в своей деревне, а рыбы – свежую воду, обогащённую кислородом.
* * *
     В прошлом году был хороший урожай зерновых. Но убрать его весь не смогли. Совсем не было уборочной техники, злаки срезали вручную серпами. Рабочих рук тоже не хватало, а тут ещё зима поспешила, и неубранные поля оказались под снегом. Весной 1946 года кто-то хотел воспользоваться зерном, вытаявшим из-под снега, но власти строго-настрого запретили его собирать, пугая народ, что оно, пролежав под снегом зиму, стало ядовитым. Ослушавшимся грозили карами. А кара была обычной в то время, десять лет лагерей, несмотря на возраст, пол и семейное положение.
     Лето 46-го выдалось засушливым. Сильно пострадали зерновые, да и в огородах мало что выросло. Картошки и то накопали меньше, чем обычно. Поливать было некогда, основное время занимала работа в колхозе. Наша река за огородами пересохла, а из соседского колодца глубиною около десяти метров воды не наподнимаешься. В обычные же годы поливать приходилось лишь огурцы, которые росли на навозных грядках.
     А тут появилась ещё одна напасть. Крупная зелёная гусеница в несметных количествах объедала все листья насаждений. Особенно понравилась ей наша раскидистая черёмуха, что росла около угла дома. Несколько крупных ветвей располагались у нас почти на крыше. С этой черёмухи мы обычно собирали около десяти литров ягод. Её сушили, толкли или мололи, а зимой пекли пироги или шаньги. Гусеницы буквально заполонили ветви и жадно поедали цветы, завязи и листья. И вдруг на нашей черёмухе над самым окном дома появилась кукушка – лесная вещунья – да начала так громко куковать, что становилось страшно, аж мурашки по коже. Так продолжалось много дней. К ней прилетал даже «кук» – мужская особь кукушки, но он куковать не умел, а лишь произносил звук «кну, кну», но тоже громко. Похоже было, что к нам их привлекли многочисленные гусеницы, которых они, возможно, поедали. Но нам почему-то казалось, что эти птицы накукуют беду. Так оно и случилось. На следующий год разразился голод!
     Гусеницы не исчезли, пока на нашей черёмухе не сожрали последний зелёный листик и кукушки не перестали к нам прилетать. К осени пошли дожди и черёмуха начала зеленеть мелкими листочками, которые вскоре опали.
* * *
     Осенью мне исполнилось 14 лет – возраст перехода мальчика в юноши по местным возрастным меркам послевоенного периода. Каждую осень молодёжь, отдельно от старших, накануне Покрова устраивала праздник. На него приглашали сверстников из одной из соседних деревень, или наоборот, шли в гости с ответным визитом. Это была давняя традиция. В эту осень наши ребята и девчата были приглашены в соседнюю деревню километрах в шести-восьми от нас. Юношей не хватало, и меня и нескольких моих сверстников пригласили поучаствовать в этом «походе». Каждый желающий должен был внести небольшой взнос, что мы и сделали, став полноправными участниками праздника.
     Одеться все старались получше. Я, например, надел тёмно-синий китель, который остался на память от папы. Рукава оказались длинными, и их пришлось подвернуть. На ногах сапоги, которые сшил дядя Семён. Собрались мы под вечер у конторы – клуба. И оравой человек в двадцать двинулись пешком в неизвестную мне деревню.
     «Ведущими» были девушки на выданье 17–20 лет; среди них выделялась моя кузина Юлия. Погода была осенняя, дорога была грязная, стало темнеть. И тут к месту пришлась песня, начатая девушками; мы дружно её подхватили. Пели «Туманы мои, растуманы» про партизан, уходивших в поход на врага. Но мы-то шли в гости, и нам было весело, не то что партизанам. А с песней про смуглянку-молдаванку мы вошли в деревню. Хозяева нас встретили ещё на улице и повели в дом, где всё было готово для встречи гостей. После процедуры знакомства нас всех усадили за накрытые столы. Угощение было вкусным и сытным. Выпивка традиционно русская – самогон. Но нам, дебютантам, налили по сто граммов и не более, чтобы никому не было «нехорошо».
     После застолья начались песни, пляски и игры. Из музыкальных инструментов были балалайка и патефон, а позже появилась и гармонь. Было интересно и весело. Мы пели, играли и танцевали, но после полуночи нас, «малышей», стал одолевать сон, и всю нашу «команду» отправили на полати. Мы разулись, но раздеваться не стали и завалились спать. А более взрослые ребята и девчата продолжали праздновать и веселиться.
     Наутро нас разбудили. После умывания мы все вновь были приглашены за стол. Так как никто из нас на здоровье не жаловался, нам ещё налили горячительного. Позавтракав, мы сердечно попрощались с «хозяевами» и пригласили к нам в гости на следующий год. Затем отправились домой и к обеду уже вернулись обратно. Это было первое моё такое путешествие, оно же оказалось и последним.
* * *
     Этой осенью я стал учиться в седьмом классе. Он был выпускным и в конце учебного года выдавали «Свидетельство об окончании неполной средней школы». В классе снова появился учитель немецкого, и снова нужно было учить этот ненавистный язык. Нужно же было хоть как-то заканчивать семилетку.
     Поскольку летом была засуха, то осенью по итогам года на трудодень не выдали ни грамма зерна, и люди остались без хлеба. А денег в колхозе вообще не платили. Маме хлебные карточки перестали выдавать ещё в конце 1942-го, когда закончилась эпидемия тифа. Мы получали пособие за погибшего на фронте отца – 125 рублей. Но на них практически невозможно было купить ни грамма хлеба, он выдавался только по карточкам. Карточки получали же работники промышленной сферы, горожане, чиновники всех мастей и их иждивенцы. В свободной продаже хлеба вообще не было. Интересно, что работники совхозов за свою работу получали и деньги, и карточки, а колхозники – тоже работники сельского хозяйства – не имели ни того, ни другого. Но совхозов было очень мало; за всю мою жизнь мне встретился лишь один.
     Питались мы в основном картошкой. Зимой наша тёлочка стала коровой и начала давать молоко. Появился и телёночек, но его пришлось пустить на мясо. Так мы дожили до весны. Люди были в отчаянье, рубили, дробили кости овец и телят и мололи их на мельнице, благо она всё перемалывала. Мололи и солому, и молодые ветки липы, всё это превращали в муку. Из неё пекли лепёшки-обманки, и их ели. Как следствие, у многих начались запоры. Мы тоже кости нашего телёночка перемололи и пекли лепёшки.

Глава 16. В ПЕРВАНОВУ

     Мама, насмотревшись всяких страстей (она по-прежнему помогала всем односельчанам, чем могла), решила уехать из Кваки. Как-то она разговорилась с женщиной, которая ещё до войны жила в деревне Перванова Талицкого района Свердловской области. Она описала местность, жителей и даже вспомнила некоторые фамилии местных жителей: Коневы, Комаровы, Черепановы. Причина к перемене места жительства была стара как мир – «поиск лучшей доли».
     Появились и ещё две семьи, желающие поехать в дальние края. Первая – молодая пара двадцатилетних супругов, Виктор и Полина Фёдоровы. Детей у них ещё не было. Виктор 18-летним пошёл на фронт, был ранен в ногу и после госпиталя его отпустили домой. К счастью, тут закончилась война и его в армию больше не взяли. Он имел две боевых награды. Полина была девушкой из другой деревни и о ней я ничего не знал. Вторая семья – Ворончихины: он Роман, она Дарья и трое их детей. Старший, Иван, был моим сверстником, и учился со мной в одном классе. Что интересно – все три мальчика были косоглазыми, хотя у родителей этого дефекта не наблюдалось. Роман вернулся с фронта с покалеченной кистью руки, но со временем стал работать наравне со всеми.
     На совете «тройки» (трёх семей) было решено, что необходимо съездить на место, посмотреть, получить гарантию трудоустройства и жильё от руководства колхоза. Откомандировали меня и Виктора. Он был симпатичным, высоким парнем, но для фронтовика – скромный и непробивной.
     Мне пришлось бросить школу на самом финише учебного года, перед выпускными экзаменами. Ко мне приходили одноклассники, просили от имени классного руководителя вернуться в школу. Я отказался, мотивировав это большим пропуском уроков и плохими знаниями. Перед самыми экзаменами приходил Серафим с запиской от директора школы, в которой она меня просила прийти на экзамены. Уверяла, что я мальчик способный и экзамены сдам. Но вместо этого я отправился на «смотрины» нового места жительства в Свердловскую область.
     Начали собираться в путь-дорогу, а она предстояла дальняя, только поездом 820 км, а остальное пешим ходом. Мама мне напекла лепёшек из костной муки с крапивой и другими травами. Дала денег 300 рублей. С утра пораньше мы с Виктором пошли пешком на станцию Балезино и к обеду были на месте. Поели лепёшек, запивая морсом. Было решено ехать на подножках вагонов, так как в кассе нам билетов не досталось.
     Документов у меня никаких не было. Одет я был в зипун, на голове фуражка, за плечами котомка. Ни дать ни взять – бездомный бродяжка. Мне никогда ещё самостоятельно не приходилось ездить на поезде, тем более «зайцем».
     На станции остановился поезд дальнего следования. Вагоны были старого образца. Подножки-ступеньки, служащие для подъёма в вагон и выхода из поезда, были выдвинуты наружу, а поручни выступали за габариты стенки вагона, что сулило безбилетникам относительно комфортную езду, если не брать в расчёт ветер, пыль при движении и дым из трубы паровоза. Но вначале нужно было зацепиться за поручни и вступить на подножку, а для этого надо было дождаться, чтобы все пассажиры вошли в вагон и проводник закрыл дверь. Поезд уже трогается, когда вся безбилетная шантрапа кидается к подножкам вагонов, и мы с Виктором в их числе. Начинается борьба за место на подножке в то время как поезд набирает ход. Самый мой первый опыт на ст. Балезино оказался одним из нескольких неудачных посадок. Виктор встал на подножку вагона, взявшись за поручень, но мне там места не осталось, его успели занять другие «зайцы». Я решил дождаться следующего вагона, а поезд-то разгонялся, был риск отстать от поезда и от товарища. И я в отчаянье вцепился в поручень вагона, на бегу вскочив одной ногой на подножку. Там уже было три человека: двое уже сидели рядом на подножке, третий стоял, а тут ещё и я прицепился. Дядька, сидящий передо мной, был в фуражке, и моя рука задевала её. Перехватиться же не позволяло моё полувисячее положение. А мужик тем временем пригрозил: «Если собьёшь фуражку, я тебя столкну!» Цена жизни человека тогда могла оказаться в одну поношенную фуражку.
     Поезд прошёл без остановок до станции Верещагино. Эти 120 километров – полтора-два часа – я провисел на подножке, боясь шевельнуться. По сути, это было моим первым испытанием на выживание. Но поезд остановился, все «зайцы» бросились врассыпную и принялись бродить по перрону. Я встретился с товарищем, и мы с ним поговорили на тему того, как ехать дальше. Решили этим же поездом и этим же способом. Вторая посадка оказалась более удачной. Я ехал сидя на подножке, держась за поручень. Так мы добрались до Молотова (до 1940 и после 1957 года – Пермь). В тот же день снова на том же поезде и так же на подножках мы уехали в сторону Свердловска (до 1924 и после 1991 года – Екатеринбург).
     Вечером «зайцев» стало меньше, но к ночи некоторые из них превратились в «волков». Они забирались на крыши вагонов, откуда проникали в тамбуры и даже вагоны, где могли свободно обокрасть пассажиров. Они имели при себе ключи от дверей вагонов – обыкновенные трёхгранники внутри трубки. В этот раз мы с Виктором ехали вместе на одной подножке. Вдруг на ходу открылась дверь вагона, перед которой мы сидели. Мужчина лет 25–30 пригласил нас подняться в тамбур. Мы с радостью согласились. Думали, согреемся, хоть ветер не дует. На Урале в мае, да ещё ночью – холодно. Увы, нам недолго пришлось побыть в тамбуре, из вагона вышла проводница и попросила нас «освободить помещение». Мы все вместе вышли из тамбура на небольшую площадку между двумя вагонами. Не успели мы познакомиться с нашим новым товарищем, как открылась дверь тамбура соседнего вагона и к нам на площадку шагнул какой-то тип, предложив нам с Виктором зайти в тамбур. Мы согласились, не ожидая никакого подвоха. Дверь нашу он закрыл на ключ и мы оказались в ловушке. Наш же товарищ остался на площадке. Одет он был прилично: чёрное драповое пальто, хорошее кепи, выглядел он интеллигентно, не то что мы, казавшиеся бродягами. Виктор, возможно, специально оделся в поношенную крестьянскую одежду, чтобы на него не обратили внимания «разбойники с большой дороги» – в прямом смысле.
     Нам смутно, через грязное дверное стекло, были видны лишь силуэты людей, находящихся на площадке. Вначале их было двое: наш товарищ и «благодетель», закрывший нас в тамбуре. Но тут к ним с крыши вагона по лесенке спустился третий. Стало ясно – это грабители, решившие вдвоём ограбить нашего попутчика. Один из грабителей держал его за здоровую руку, отведя её назад; на другой руке у него не было кисти целиком. Второй бандит проверял его карманы, расстегнув пальто жертвы. Ни разговора, ни угроз нам слышно не было. Оружия тоже никакого мы не заметили. Тем временем грабители поднялись на крышу вагона.
     Но история на этом не закончилась. С крыши вагона спустился ещё один бандит и, угрожая ножом, потребовал от нашего попутчика снять и отдать пальто. От такой наглости тот был в отчаянье, он понял, что от него просто так не отстанут. Когда же до грабителя дошло, что жертва не собирается снимать пальто, он приблизился к нему вплотную и тут же получил сильнейший удар сапогом в пах. Под ногами у налётчика не было устойчивой опоры, лишь прыгающая на шарнирах площадка, и он упал между вагонами и, вероятно, погиб под колёсами. Когда поезд прибыл в Свердловск, проводники открыли двери вагонов и мы вышли на перрон, где сразу встретили нашего попутчика. Он был сильно взволнован и рассказал нам более подробно всё, что произошло. Грабители прижали к его горлу нож и забрали 250 рублей, которые были у него в кармане, и продукты: хлеб и сало. Также рассказал о второй попытке его ограбления, о чём я рассказал выше. Мы наконец-то смогли познакомиться. Его звали Николаем, ему 25 лет, бывший фронтовик. Тут вдруг Николай снова заволновался и сказал: «Это они, посмотрите назад!» Мы оглянулись и увидели двоих идущих недалеко от нас мужчин. Было ранее утро, только начало светать, на перроне было совсем мало людей. В поезде все пассажиры спали. Милиционеров видно не было, да Николай и не рискнул бы заявлять в милицию, потому что его могли обвинить в гибели человека.
     Этим поездом мы больше не поехали. Взяли билеты на пригородный поезд до станции Поклевская[2], что в 220 км от Свердловска. Николай с нами не поехал, а мы, отдохнув на вокзале, отправились дальше уже в вагоне. Но и тут мне отдохнуть не удалось. Народу было много, в вагоне душно. Меня укачало и начало тошнить. На одной из остановок меня вырвало, благо, что не в вагоне, а на перроне небольшой станции (а то были бы неприятности). Я снова сел на подножку вагона и несколько перегонов ехал на «свежем воздухе».
     Доехав до Поклевской и спросив у кого-то дорогу, мы с Виктором пошли пешком в деревню Перванова. Оказалось, что мы проехали лишних пять километров и нужно идти обратно по шпалам или по пешеходной дороге за кюветом. Прошло всего чуть более суток, как мы уехали из Балезино, но природа здесь разительно отличалась от нашей. Что приятно удивило – это зелёная трава, распустившиеся деревья и тепло. В Удмуртии из травы лишь кое-где пробивалась крапива (и её тут же срезали в пищу), и там было ещё холодно. Я шагал по шпалам и с интересом обозревал окрестности, поскольку в этой части земли (я это чувствовал) мне предстояло жить. Да и по этой дороге впоследствии мне приходилось ходить много десятков раз. Это одна из главных железнодорожных магистралей страны: «Москва – Владивосток». По обеим сторонам дороги посадка из красивых деревьев и кустарников.
* * *
     Километра через четыре пути мы увидели на возвышенности несколько красивых домов, покрашенных в разные цвета, и множество крикливых детишек. Это оказался детский дом. Справа от него был сосновый бор, а между ними прочный деревянный мост над железной дорогой. Мы с Виктором прошли под этим мостом, как по туннелю, так как тут ещё во время строительства железной дороги была прорыта глубокая траншея длиной 15–20 метров. А ещё через полсотни шагов мы оказались на железнодорожном мосту через небольшую реку. Несущие конструкции моста находились внизу, а сверху были лишь небольшие перила и пешеходные мостки по обеим сторонам, да ещё по диагонали две будки для охранников, которые нас сразу и остановили. Мы немного смутились и пожалели, что не удалось полюбоваться красотой реки и окружающего пейзажа. Охранники спросили, куда и зачем мы направляемся. Мы, как смогли, объяснили. Видимо, что-то в нас убедило охранников, что мы не диверсанты, и они нас любезно проводили через мост. Через полкилометра мы дошагали до переезда. Справа от нас были добротные дома, стоявшие от железной дороги в сотне метров. Мы свернули к ним, полагая, что это и есть Перванова. Встречная женщина подтвердила, что мы не ошиблись и объяснила, как найти контору колхоза. Она оказалась на этой же улице – в центре. Крепкий дом с высоким крыльцом, с сенями и большой прихожей. Войдя в правление, мы увидели двух мужчин, сидящих за одним столом. Мы поздоровались. Они предложили нам сесть на скамейку. Один из них спросил:
     – Что вы хотите?
     – Мы хотели бы поступить к вам на работу, – сказали мы. Они многозначительно переглянулись.
     – Тогда давайте будем знакомиться, – предложил тот же мужчина и сам представился: – Конев Николай Михайлович, председатель колхоза.
     Был он мужчиной средних лет приятной наружности, степенный. Второй собеседник представился нам как Зотий Иванович Комаров, бухгалтер. Был он лет пятидесяти, с проседью в волосах, аккуратной причёской и усами, с обаятельной и доброжелательной улыбкой. Каждый из нас назвал свою фамилию и имя. Председатель спросил:
     – А вы не братья?
     – Нет, – ответили мы. – Однофамильцы.
     Тут я рассказал о своей семье, объяснив, что нас на самом деле пять человек. Виктор добавил, что они приедут вдвоём с женой. Также мы рассказали о семье Ворончихиных, которые тоже хотят приехать. Ответ председателя был таков:
     – Нам работники нужны. А по приезде мы вас примем в колхоз и поможем устроиться с жильём.
     В общем, «златых гор» они нам не обещали, но в остальном обнадёжили. Время подходило к вечеру. В деревне магазина не было, да нам и пользоваться магазином было бы непривычно. Наши будущие «работодатели» догадались, что нам нужно что-то перекусить и где-то переночевать. Организовали нам ужин, попросив повара тракторной бригады нас накормить. Анна Ивановна (так нам её представили) принесла хлеб, суп и по стакану молока. Мы поужинали, поблагодарили хозяев и, с их разрешения, остались ночевать в конторе.
     Наконец-то мы выспались и почувствовали себя нормально. Когда хозяева утром пришли в кабинет, мы были уже «на ногах». Председатель предложил нам немного поработать, «не далее, чем до обеда». Мы согласились, даже не зная, что придётся делать. Нам принесли завтрак и мы поели втроём. Третьим был тракторист Степан, которому мы с Виктором должны были помочь вызволить из грязи трактор ХТЗ. Степан рассказал, что он перегонял трактор с одного поля на другое через низину, где было довольно сыро, трактор забуксовал и, как говорят, «лёг на пузо».
     У конторы уже стояла конная повозка. На телеге уже находился шанцевый инструмент: две лопаты, пила, топор. Мы с Виктором сели на телегу, Степан был за кучера. От конторы мы поехали вдоль берега реки и добрались до другой улицы. На краю этой улицы, на берегу реки стоял большой красивый кирпичный дом. Степан рассказал, что в этом доме до революции жил богач Поклевский, чьим именем названа ближайшая железнодорожная станция. От дома Поклевских дорога шла к бывшему мосту через реку, от которого остались только сваи. Ниже был брод, глубиной не больше метра, с песчаным дном. Лошадь смело шла к воде и по воде. Видимо, эта переправа была ей привычна. На другом берегу находилось две улочки – около десятка жилых домов. Они располагались под прямым углом друг к другу. Одна улица примыкала к сосновому бору, а другая к лиственному лесу, то есть обе они находились в довольно живописном месте. Миновав этот маленький «посёлок», мы проехали через лес и оказались около «утонувшего» трактора», которому нужна была наша помощь.
     Началась работа по освобождению машины. Мы обкопали её, подкопали, чтобы можно было подкладывать «подъёмные средства». Заехали на лошади в лесок, нарубили, напилили чурок и ваг (вага – длинный шест, рычаг) для поднятия передка – эта сторона более лёгкая. Подъехали к трактору, подняли передок. Степан завёл мотор, а мы подкладывали под задние ведущие колёса хворост, палки и чурки. Трактор всё это топил в грязь, но медленно и упорно продвигался к сухому месту. Так мы выполнили первое задание руководителей колхоза им. Рокоссовского.
     Когда мы вернулись в контору, нас поблагодарили за помощь, покормили и дали в дорогу булку пшеничного хлеба и два литра молока. Пшеничный хлеб в Кваке мы ели лишь по праздникам и то до войны. Пшеницу там почти не сеяли. Обычно хлеб был из ржаной муки в смеси с овсяной. А ячмень шёл на крупу для каши. Но и этого мы не получали ни грамма.
     На прощание председатель колхоза попросил нас, чтобы мы поскорее возвращались вместе с семьями. Мы пообещали по возможности не задерживаться и отправились пешком на станцию Поклевская.
* * *
     Где-то около полудня мы уже сели на подножку вагона первого попавшегося поезда дальнего следования, идущего до Москвы. Конечно, билетов мы не брали. Поезд шёл около 80 километров без остановок до станции Камышлов, а вот там нас встретила и задержала «доблестная» милиция. Поезд тронулся, а мы сидели в привокзальной комнате милиции.
     Меня, как несовершеннолетнего, вскоре отпустили, а Виктора оштрафовали на 200 рублей. У него денег не было, и он попросил у меня. Я отдал ему почти все деньги, осталась лишь пятёрка. А до Балезино добираться ещё 750 километров… Виктор штраф уплатил и его освободили. Мы посмотрели расписание поездов и оказалось, что можем уехать уже через полтора часа. Вышли в привокзальный сквер, сели на лавочку в тени деревьев и решили перекусить. И кого мы увидели? Николая, в том же пальто, которое у него чуть не отобрали грабители, такого же опрятного, в белой рубашке, при галстуке. Мы с ним поздоровались, подивившись неожиданной встрече и обрадовавшись знакомому человеку. Пригласили его за импровизированный стол – скамейку со скатертью – газетой. Достали хлеб и бутыль с молоком. Хлеб разломили на куски и ели, запивая из горлышка бутыли по очереди. Так отобедали втроём. Николай нас поблагодарил и сказал, что у него есть, что поесть, но он нас угостит позже. Но в этот раз он ехал в вагоне по билету и к нам больше так и не вышел.
     Остатки хлеба мы с Виктором поделили поровну и дальше ехали на подножках разных вагонов. Было похоже, что в стране началась борьба с бродяжничеством, и власти не хотели, чтобы в Москву приезжали бездомные. Если во время поездки в сторону Сибири нас не трогали ни проводники, ни милиция, то на обратном пути не давали становиться на подножку, пока поезд не уйдёт со станции. Кроме слов, проводники использовали флажки, как холодное оружие. Могли ударить по голове или попытаться столкнуть нахала на ходу.
     Обратно мы ехали от Камышлова на пригородных поездах, которые идут медленно и останавливаются «у каждого столба». До Молотова (Перми) было 520 км, а добирались мы больше суток. За это время я почти ничего не ел, кроме нескольких кусочков хлеба.
     На одном из перегонов где-то за Свердловском еду я на площадке между вагонами. Напротив, на площадке соседнего вагона стоит худой, измождённый мужчина с желтоватым лицом. Меня одолевает голод, а в сумке остался маленький кусочек хлеба, грамм эдак на 100-150; он греет душу, но не желудок. И я решаю воспользоваться относительно комфортным положением (хотя поезд движется, вагон качается, подпрыгивает): стою на металлической площадке, сзади дверь вагона, по бокам перила, руки свободны. Снимаю свою котомку, достаю НЗ и вгрызаюсь зубами в свой последний кусочек. И вдруг стоящая передо мной «мумия» произносит:
     – Отдай хлеб!..
     – Не отдам! – Я пытаюсь его доесть, глотаю, почти не жуя. Мумия угрожает:
     – Если не отдашь, то сброшу с поезда!
     Я молчу и быстро глотаю последние крошки. А поезд тем временем замедляет ход и останавливается на полустанке. Я спешно покидаю этот вагон и ищу другое место в поезде, подальше от этого опасного человека.
     Через несколько часов мы доехали до города Кунгур, где к платформе примыкал небольшой привокзальный рынок. Там продавали кое-что съедобное. Я приценился. Ватрушка стоила десять рублей, а у меня была лишь половина этой суммы. Продавщица отрезать половину отказалась, и мне, скрепя сердце, пришлось купить пучок зелёного лука за три рубля. На том и доехал до Молотова. Теперь уже казалось, что до своей станции совсем недалеко, каких-то 240 километров.
     Наш поезд прибыл на конечную, но вскоре пришёл поезд дальнего следования, и мы с Виктором нацелились поехать на нём. Когда поезд тронулся, Виктор первым заскочил на подножку вагона, а я настроился на следующий вагон. Как только я запрыгнул на подножку, проводник флажком попыталась меня столкнуть, но я держался. А тут вдруг сзади неожиданно кто-то сильно дёрнул меня за лямки котомки, и я от неожиданности отпустил поручень и оказался на платформе. Я рванулся к поезду, но меня крепко держали сзади. Я оглянулся и увидел женщину в форме железнодорожника, красной повязкой на рукаве и надписью «Дежурный по перрону». Я начал вырываться, и мне это удалось, но было уже поздно, мимо промелькнул последний вагон! Я в отчаянье бросился вслед за поездом, но споткнулся, упал, и, поняв, что бежать бесполезно, заплакал от обиды.
     Тут подошёл милиционер, поднял меня за лямки и сказал:
     – Марш с перрона в город!
     Я ему:
     – Не пойду!
     – Почему?
     – Мне нужно ехать домой.
     – Куда ездил?
     – Талицкий район Свердловской области.
     – Зачем?
     Я объяснил. Но целью его было убрать меня с перрона. Я же упрямился и не шёл.
     – Я голоден, двое суток не ел.
     – Сам виноват, ездить не будешь!
     Я понял, что ему всё равно, хоть помирай, но так не сделал ни одного шага по его команде. Тогда он взял меня за те злополучные лямки и начал тащить, поддавая под зад коленом. Таким образом он и вытолкал меня за высокие металлические ворота, которые закрывались на замок до прибытия следующего пассажирского состава. По прибытию поезда пассажиров пропускали на перрон только по проездным билетам, встречающие-провожающие должны были приобретать входной билет за пять рублей. У меня же осталось только два…
     Я не знал, что делать. Куда податься? Был в депрессии. В задумчивости поднялся на большой пешеходный мост, проходящий над железнодорожными путями станции. На высоте примерно четырёх метров остановился, посмотрел вниз и увидел каменный трёхметровый забор, преграждавший путь на перрон. Если спрыгнуть с такой высоты, можно покалечиться. Да и люди кругом. Решил не испытывать судьбу и стоял на ступеньках моста с плаксиво-несчастным лицом. Может, кто-нибудь обратит на меня внимание и даже спросит, что, мол, мальчик, случилось? Но увы, все проходили мимо, словно не замечая меня. У всех свои дела, заботы. Что уж говорить о чужих людях, когда даже мой спутник и односельчанин вначале откупился от милиции моими деньгами, а потом и вовсе бросил меня в беде. Наверняка ведь видел, как меня «сорвали» с поезда, вагоны-то были рядом. Вот такие проскочили в моей голове мысли. Я по наивности рассказал, что я имею с собой, он же мне ничего не говорил и при мне ничего не покупал. Не думаю, что он в такое неблизкое путешествие пустился вовсе без денег. До этого времени и думать-то мне было некогда – нужно было действовать. А тут оказался почти в безвыходном положении.
     Просить милостыню совесть не позволяла, да и смелости и нахальства не хватало. И я решил пойти туда, куда движется по мосту большинство людей. Думал просто походить по городу, раз уехать не могу. Проходя по мосту, я заметил, что станция огорожена с другой стороны деревянным забором. А в таком заборе всегда найдётся «дырка». Не торопясь, стал изучать сверху возможность пробраться на станцию. На путях стояло больше десятка длинных грузовых составов, между ними ходили по одному охранники. Я спустился с моста, пошёл вдоль забора и вскоре набрёл на нелегальный вход на территорию станции. Доска держалась на одном гвозде – отодвинул её в сторону, сделал шаг вперёд, и ты уже на территории станции. Теперь осталось пройти под составами и не попасться на глаза охране. Мне приходилось по-пластунски переползать под вагонами и одновременно следить за охранником, замечая, в какую сторону он идёт. Если он шагал спиной ко мне, я рывком проскакивал под следующий состав и начинал следить за очередным охранником. Между некоторыми составами не было охраны, и я продвигался быстрее. Таким образом я в конце концов пробрался на перрон. Зашёл в здание вокзала, узнал из расписания, что ближайший пригородный поезд до станции Верещагино не более чем через час. Эта станция находилась примерно на полпути до Балезино.
     На перроне я уселся на скамейку, где уже сидели люди. Вижу – проходит мимо милиционер, который бесцеремонно выволок меня отсюда. Заметил меня и, показалось мне, подмигнул и чуть заметно улыбнулся. Подошёл поезд, пассажиры начали садиться, но проводники почему-то билеты не проверяли. Видимо, решили, что проверки у ворот достаточно. В вагон все садились свободно, спокойно, и я зашёл вместе со всеми. Внутри не было полок и купе, только сидячие места. Но мне нужно было где-то отдохнуть. В углу за сидениями стояла железная печка-буржуйка, которая не топилась, потому что было уже тепло – май месяц. А около печки на полу было свободное место, туда я и лёг, кажется, обняв «буржуйку». Сразу уснул мертвецким сном. Не помню, как тронулся с места поезд, как он шёл. Не удивительно – я был сильно утомлён, да и стресс был немалый. К тому же я не ел и не спал двое суток.
     Разбудила меня пинками проводник. В вагоне не было уже ни одного человека. Я был удивлён, что поезд так скоро прибыл на конечную остановку. Хотя на самом деле прошло около трёх часов, мне показалось, что прошёл один миг.
     В Верещагино, ознакомившись с расписанием, убедился, что скоро должен прибыть поезд дальнего следования. Было что-то около полуночи. Состав подошёл строго по расписанию на второй путь. Первый путь был свободен. Я двинулся вдоль поезда в поисках открытой двери, чтобы попасть в тамбур вагона. Вдруг услышал крики немногочисленных людей, находившихся на перроне. Оглянулся и увидел идущий прямо на меня паровоз! Успел отскочить, как – не помню. Ух, «спасён был хвастунишка наш!» Оказывается, я ходил вдоль поезда не по перрону и не по междупутью, а прямо по первому пути.
     Всё-таки я сел в этот поезд. Вначале на подножку вагона, а потом попробовал открыть дверь – на моё счастье, она оказалась не заперта, и я вошёл в тамбур. Меня здесь никто не побеспокоил: ни проводники, ни «зайцы». Все, наверное, спали. Так благополучно я и доехал до Балезино.
     Не желая тревожить своих родственников среди ночи, я решил поспать до утра где-нибудь на вокзале. Все сиденья были заняты дремлющими пассажирами, а в одном углу я увидел спящих вповалку человек десять бродяг. Я мог бы к ним присоединиться, так как ничем от них не отличался. Но среди этих людей я заметил того, который хотел отнять у меня последний кусочек хлеба и грозился сбросить с поезда. Спать мне сразу расхотелось, и я в темноте побрёл к Сусловым.
     Они мне открыли дверь, уложили спать. И часа через три я проснулся от голода. Меня накормили «кашей» из «пестиков» полевого хвоща. Хлеба у них тоже не было. Насытившись этой «кашей», я смог уже нормально рассуждать. Я рассказал дяде Семёну, почему мы решили переменить место жительства, как нас встретили на новом месте и коротко – о своём путешествии.
     Я спешил домой и сразу утром, не заходя к тёте Марусе, отправился в путь. Но сил у меня идти быстро не было, и я пришёл лишь под вечер. Виктор уже сутки был дома, и сказал маме, что я потерялся. Мама и сестрёнки со вчерашнего дня меня оплакивали. Когда я вошёл, то увидел их заплаканные припухшие глаза. Слёзы горя сменились слезами радости, когда они меня увидели. Пятилетний Женька на всё взирал с любопытством.
     Дома я рассказал о своём путешествии, а на следующий день было решено: начинаем собираться и готовиться к переезду. Первыми уехали молодые супруги Виктор и Полина. Они не были обременены хозяйством, поскольку мать Виктора ехать не собиралась, и всё хозяйство у них осталось на своих местах.

Глава 17. ПЕРЕЕЗД НА УРАЛ

     Нам же надо было продать недвижимое имущество: дом, амбар, хлев, баню, а также живность: корову, овец, кур. Дядя Семён решил нам помочь продать корову. Нашёл в Балезино покупателя и послал к нам своего младшего сына Мишу, которому тогда было 12 лет, чтобы он помог пригнать корову в Балезино. На другое утро корову в стадо не выпустили. Сделали ошейник с поводком, а к рогам привязали поводок, и мы вдвоём с Мишей повели её в дальний путь. Шли почти целый день. Корова рвалась поесть травы (в стаде-то они пасутся целый день), мы же давали ей на это не более получаса. К вечеру мы прибыли на место. Дядя Семён нас уже ждал вместе с покупателем. Я не знал стоимости коровы, торговаться не умел и потому целиком положился на дядю Семёна. Взял столько, сколько дали.
     Утром я простился с Сусловыми. Зашёл в магазин, где на часть вырученных от продажи коровы денег купил пряников для детишек тёти Маруси. Мне было необходимо переговорить с ней о нашем переезде на средний Урал. Она работала на станции в почтово-багажном отделении (я об этом уже упоминал) и обещала посодействовать с отправкой багажа и покупкой билетов на поезд. От тёти Маруси я отправился домой. Там уже подготовка к отъезду шла полным ходом. Знаменитый наш сундук стоял посреди комнаты, и в него укладывали вещи: одежду, постельное бельё, книги, кухонные принадлежности. Перины, подушки укладывали в большие мешки, написали на них адреса. Пока я был в Балезино, мама продала соседям овец, а кур отдала тёте Наташе, оставив нам парочку «на дорогу». Недвижимость нам продать не удалось. Да и кто будет покупать, когда в деревне начался голод. Заколотили окна и двери досками и оставили на произвол судьбы. Со слезами на глазах мы покинули родное жилище.
     Уехали мы на подводе с кучером, погрузив свой багаж на телегу. Лошадь оказалась сильной и благополучно довезла нас всех вместе с багажом до станции. Мы поблагодарили кучера и простились с ним. Так оборвалась наша жизненная цепочка с деревней Квака, ставшей родиной отцу, мне, моим сёстрам и брату.
     Багаж мы сразу подвезли к багажному отделению. Тётя Маруся помогла нам ещё аккуратнее его уложить, сделала необходимые надписи, оформила документы. С багажом всё вышло хорошо и быстро. А вот с билетами оказалась проблема. Мы подошли к кассе, и кассир нас быстро «успокоила»:
     – Свободные места на поезда дальнего следования бывают редко.
     Мы приуныли и решили дневать и ночевать около кассы. Тётя Маруся поговорила с кассиром, и та пообещала, что если будут свободные места, то их дадут нам. Но мы «провалялись» на вокзале, в углу возле кассы, сутки, а уехать так и не получилось. Приходила на вокзал мамина сестра с мужем Семёном и приглашала нас в гости, но мы отказались. Главное для нас было – уехать.
* * *
     На второй день пребывания на вокзале мы увидели за окном двух погибших молодых людей. Они лежали на земле рядышком, лицами вверх. У одного была рана через весь лоб, у другого разбита затылочная часть. Мы узнали, что парни ехали на крыше поезда, перебегали с вагона на вагон и не заметили, что приближаются к мосту через железную дорогу. Они двигались в сторону хвоста поезда друг за другом. Задний получил удар первым. Впереди бегущий, услышав удар, а может, и вскрик, оглянулся и получил удар в лоб. Вот такая трагедия. Их почему-то привезли к вокзалу и расположили под окнами на всеобщее обозрение, даже ничем не прикрыв. Пролежали они там довольно долго. Я выходил на улицу и рассматривал их вблизи.
     Уехать из Балезино мы смогли лишь на третий день, на поезде Москва – Свердловск. Нам пришлось переплатить кассиру 150 рублей, зато эту ночь мы провели в поезде и смогли отдохнуть. В Свердловске нас ожидала пересадка, и пути оттуда нам оставалось 220 км. Однако в кассах на Тюменское направление на ближайшие поезда билетов нет. И вдруг мы слышим объявление по радио: «На пятый путь прибыл грузопассажирский поезд номер 500, следующий до станции Тюмень». Мы всей семьёй рванули туда, нашли этот поезд и стали выбирать вагон, в который можно было бы забраться. Все вагоны были грузовыми, крытыми и с нарами вдоль стен. Они все были заняты пассажирами.
     Мы заметили, что в одном вагоне было свободное пространство. Но как только мы поставили вещи на край дверного проёма, а сами начали забираться в вагон по неудобным ступенькам, из-под вагона вдруг высунулась рука и схватила наш чайник – литой, стальной, в нём находилось кое-что из съестного. Я кинулся за злоумышленником. Им оказался мальчик лет тринадцати. Я его почти догнал, он бросил в сторону добычу и нырнул в тоннель. Я схватил чайник, но всё, что в нём было – исчезло. И с пустым чайником я вернулся к вагону, но снова повторил свою ошибку, поставив его на край дверного проёма, а сам начал подниматься по лесенке. И когда я поднялся и оглянулся, чайника уже не увидел – он снова исчез. Оказывается, это был отработанный беспризорниками-невидимками приём ежедневного грабежа на таких поездах. В этот раз я не успел обнаружить воришку, так как локомотив уже подал сигнал отправления и поезд тронулся в путь.
     Когда я подошёл к своей семье в уже мчащемся поезде, то заметил в их глазах замешательство и испуг. Я спросил, что случилось; они молча указали мне на старушку, неподвижно лежавшую на полу вагона недалеко от открытых дверей. На ней было чёрное пальто, по которому ползали вши – крупные, белые, и до жути много. Так вот почему этот вагон был относительно свободным! Народ старался переместиться от этой страсти подальше, а одиночные пассажиры уходили в другие вагоны. Мы же стояли кучкой у противоположной стенки вагона, боясь присесть (да мы были и не уставшие) или поставить наш негромоздкий скарб.
     Как нам рассказали попутчики, поезд этот в народе назывался «Пятьсот весёлый», проезд на «Пятисотом» бесплатный. Мы доехали до Поклевской днём и без задержки пошли пешком в Перванову вдоль полотна железной дороги по пешеходной тропе. Где-то на полпути неожиданно встретили наших первопроходцев – Виктора и Полину. Оказалось, что они идут на станцию, чтобы уехать обратно в Кваку. Говорила в основном Полина:
     – Ничего хорошего здесь нет, мы разочаровались!
     Мне было странно это слышать. Если бы Виктор разочаровался в первую поездку, то не поехал бы повторно. Я на него смотрел «волчонком», а он не проронил ни единого слова. Мы нисколько не расстроились, что они уезжают. С Виктором жить и работать в одной деревне мне не хотелось – плохой он товарищ. И мы спокойно пошли в «неизведанную даль» с одним желанием – там прижиться.

Глава 18. НА НОВОМ МЕСТЕ

     В контору колхоза мы заявились всей оравой – мать с четырьмя детьми 14, 10, 8 и 5 лет. Мне думается, отцы колхоза ещё не отошли от «расставания» с Виктором и Полиной, и мы пришли меньше чем через час после их ухода. Почти сплошные иждивенцы. Лишь одна мама имела статус совершеннолетней. Председатель Конев и бухгалтер Комаров ни словом не обмолвились об ушедших несостоявшихся работниках. Лишь поинтересовались, как мы доехали и как себя чувствуем. Выписали со склада немного муки, зерна и сказали – это авансом. Комаров нас взял к себе домой. Мы так «гужом» за ним и шли. Его супруга затопила баню, мы с удовольствием помылись после дорожных приключений. Хозяева выделили нам один из углов своего большого дома. Там мы и прожили первые пять дней. У Зотия Ивановича было два сына и дочь. Василий был старше меня на три года и работал трактористом. Дочь была моего возраста, а младший сын – карапуз, как наш Женька.
     За пять дней мы определились с работой. Мама устроилась на МТФ дояркой, меня определили подвозчиком воды и горючего к тракторам, а Венеру в пастушки. Руководство подыскало нам квартиру на второй улице, через дом от председателя колхоза. Дом был крайним, недалеко от железной дороги. Пришлось привыкать к грохоту поездов и сигналам паровозов.
     Хозяйка дома, Конева, была вдовой. Женщина худощавая, медлительная в движениях и делах. У неё был сын Анатолий, старше меня на год-полтора. Мы с ним быстро сдружились. Лёжа на полатях, рассказывали друг другу всё, что нам казалось интересным, строили планы на будущее. Работал Толя в тракторной бригаде, как и я. Он получал горюче-смазочные материалы на нефтебазе на станции Поклевской и привозил их на полевой стан. Бочки с керосином были 200-литровые. А я набирал воду в деревянную бочку вёдрами, прямо заезжая в реку, где был брод для проезда на другой берег. И вёз эту воду на поля, где работали трактора. Доводилось мне перевозить и горючее. Поля были небольшими, разбросанными на больших расстояниях друг от друга. Их отделяли леса и перелески. Иногда приходилось грузить очень тяжёлую железную бочку, когда в ней оставалось ещё много керосина. Тогда надо было использовать две длинные толстые жерди, приставляя их наклонно к телеге и таким образом закатывая бочку наверх для перевозки.
     К колхозу были закреплены два трактора. Они обрабатывали почву под посев. Сеяли здесь тоже с помощью трактора и сеялки. Убирали урожай комбайном, хотя в то время ещё не самоходным. Его возили по полю трактора, а он жал, молотил и высыпал зерно в бункер. В общем, все полевые работы в деревне Перванова выполнялись механизированно. Это нам было непривычно, ведь в Кваке всё делалось дедовским методом и даже прадедовским: жали ниву вручную серпами, сеяли, раскидывая зерно по полю руками. В Кваке не видели тракторов с начала войны. Пошёл уже третий послевоенный год, а механизации не было и в помине; посевных площадей же в Кваке было значительно больше, чем в Первановой.
     В колхоз привезли удобрения и высыпали их не на территории склада, а у забора. Рядом был конный двор, и некоторые лошади паслись свободно. Набрели на это удобрение, погрызли его и отравились. Две из них погибли. Одна из погибших лошадей была «мамашей», и у неё остался маленький жеребёнок, которого нужно было поить парным молоком. Колхозный бригадир, Андрей Конев, поручил мне уход за этим жеребёнком. Я получал на ферме 2,5 литра только что надоенного молока, стаканчик брал «на пробу» себе и шёл на конюшню к своему питомцу. Он с удовольствием выпивал молоко, и я, «поиграв» с ним, отправлялся домой на завтрак. Потом запрягал в дроги с деревянной бочкой коня по кличке Чалко и развозил воду к тракторам. Вечером снова заезжал на ферму за молоком, на конном дворе распрягал Чалко, шёл к своему питомцу и поил его.
     Так длилось около месяца. Почти каждый день я выводил жеребёнка на прогулку. Надевал ему на шею длинные вожжи и гонял кругами по лугу. Постепенно он научился щипать травку. А когда совсем окреп и стал питаться подножным кормом, я перестал носить ему молоко. Скоро он стал пастись вместе с табуном. По утрам я заходил за своей рабочей лошадью Чалко. Но Весёлый – так я назвал жеребёнка – увидев меня, мчался ко мне со всех ног. Я ему трепал гриву, обнимал за шею. Он наклонял голову ко мне на плечо, а я гладил его мордочку. А потом он шёл за мной, пока я не ловил Чалко, на которого садился верхом и уезжал на работу.
* * *
     А тут произошла (не побоюсь сказать) всеколхозная беда. Нашего толкового председателя Николая Михайловича Конева арестовали. Якобы за антисоветчину и вредительство. На каком-то совещании сказал что-то неугодное руководству района и был обвинён в антисоветчине. А вредительство заключалось в том, что две лошади отравились удобрением. Его жена ездила в областной суд в Свердловск и потом рассказала, что ему дали 18 лет лагерей. У них была дочь Маша, хорошая, красивая девушка, моего возраста. Вскоре после суда Маша вместе с матерью уехала в неизвестном направлении, бросив дом на произвол судьбы. Позднее в нём жили такие же бездомные, как мы.
     После ареста председателя-«врага народа» жизнь нашей семьи ухудшилась. Районные власти прислали нового председателя по фамилии Чернов. Внешне он своей фамилии полностью соответствовал, был брюнетом, с чёрными мохнатыми бровями и тёмными недобрыми глазами. Когда мы его попросили выписать со склада зерна или муки, он ответил:
     – Получите в конце отчётного года на трудодни, как все!
     Так началось снова наше полуголодное существование. У местных жителей мы узнали, что можно варить суп или печь лепёшки из лебеды и крапивы. Крапиву мы и раньше употребляли в пищу, а про лебеду слышали впервые. Попробовали. Не отравились, но и не наелись.
     В районном центре Талице был спиртовой завод, изготовлявший этиловый спирт из отборной пшеницы. Отходы от этого производства назывались бардой, которую закупали колхозы и частники как дополнительный корм для скота. В барде находились продукты очистки пшеницы, которые, выделив из жидкости, можно использовать в пищу и людям. Но чтобы попасть на территорию завода, нужно иметь пропуск, который выдавали в подсобном хозяйстве завода. Оно находилось на пути от нас в Талицу, где-то в километре от города. А чтобы получить пропуск, нужно было отработать в подсобном хозяйстве, прополоть или окучить две сотки картофельного поля.
     У меня выдалось несколько свободных дней на работе в промежутке между весенними полевыми работами и осенними уборочно-посевными. Трактористы в это время ремонтируют трактора, сеялки и готовят с комбайнерами к уборке урожая комбайн. А я двинулся пешком через деревню Луговую и лес в подсобное хозяйство. Мне выдали «орудие труда» и отмерили участок, который я должен обработать. Примерно через два часа я уже получил пропуск на завод и пошёл в город, в котором ещё не бывал. По пути перешёл через большой металлический мост через реку Пышму. Мост был добротным и годился для любого транспорта, кроме железнодорожного.
     Город оказался одноэтажным. Я добрался до завода и на проходной сдал пропуск. Это была специальная проходная для выдачи отходов производства. Сюда заезжали на гужевом транспорте, заполняли бочки и отсюда везли по назначению. Там же, где заполняли бочки, копошились бедолаги одиночки, собирая в посуду или мешочки эти самые отходы. Я вначале собирал что попало, но потом присмотрелся и увидел, как люди добывают себе пропитание: зачерпывают из больших чанов черпаками барду погуще и выливают на помост. Оттуда жижа стекает обратно, а часть гущи остаётся, вот её-то уже собирают. Я последовал их примеру и где-то через полчаса насобирал с полведра гущи. И отправился домой, ведь мне ещё предстоял десятикилометровый путь.
     День был жаркий, и мне захотелось пить. Шёл я напротив подсобного хозяйства, и рядом протекал ручеёк чистой и прохладной воды, как из родника. Ручеёк этот впадал в реку Пышму. Я прилёг на бережку ручейка, наклонился и начал пить. Но вкус воды оказался горько-солёным. Пришлось выплюнуть эту гадость. Лишь позже, лет через восемь, я узнал, что вода эта лечебная минеральная. А на том месте в будущем построят санаторий.
     Собранную мною гущу из барды мама ещё раз отжала и из неё в смеси с лебедой напекла лепёшек. Они получились вполне съедобными. Позже я ещё несколько раз ходил на спиртзавод, и мы питались лепёшками из барды в течение месяца.
     Хочу написать немного об односельчанах из деревни Квака, супругах Ворончихиных – Романа и Дарьи, которые приехали в Перванову позже нас. Удивило, что они приехали без детей, трёх мальчиков (я уже о них говорил выше). Со взрослыми мы почти не общались, хотя я их видел иногда на работе.
     Как-то после получения пособия за погибшего мужа мама послала меня на рынок в Талицу за хлебом. Хлеб тогда продавался лишь спекулянтами. Сто рублей у них стоил чёрный ржаной, сто пятьдесят – серый пшеничный, двести – белый. В магазинах хлеб не продавался, а лишь выдавался по карточкам. Видимо, на рынок я пришёл поздновато, поскольку народа уже было мало. И вдруг в толпе беспризорников я увидел детей Ворончихиных. Они приставали к каждому зашедшему на рынок, прося у них подаяние. Видимо, тем и жили. Были они грязные, оборванные. Но старшего, Ивана, с ними не было. Мне недосуг было раздумывать над этим, поскольку я пришёл на рынок за хлебом, но чёрного и серого в продаже не было. Тут вдруг вновь зашедший на рынок человек показал из-под полы булку белого хлеба. Я подошёл и купил её за 200 рублей. Но не успел я спрятать хлеб в сумку, как меня окружила ватага из пяти-шести ребят примерно моего возраста.
     Я понял, что мои дела неважные: отберут хлеб и оставшиеся деньги. В лучшем случае. Решил – буду сопротивляться! А сам тем временем кладу хлеб в сумку. Они молча на меня уставились, ожидая моих дальнейших действий. И тут я разглядел среди них Ивана Ворончихина, моего одногодка и бывшего одноклассника. Мы с ним заговорили на удмуртском языке. Иван рассказал, что они живут на рынке, спят на прилавках под навесом. Младшие братья побираются, а он подрабатывает грузчиком, рубщиком мяса и т. п. Хотя по всему было видно, что не брезгует и мелкими грабежами. Сказал, что в будущем надеются «устроиться» в детский дом, поэтому о родителях сознательно не говорят, когда их приводят в милицию.
     Окружившие меня ребята были в недоумении. Я услышал возгласы: «Это ихний!». Они расступились, и я смог уйти с рынка. По пути домой так сильно захотелось есть, что не удержался и от вкуснейшей булки отгрыз всю корочку. Появляться дома с таким «неаккуратным» товаром было неудобно, но тут мне повезло – дома никого не было. Я разрезал буханку на части, которые оценил по-своему, чтобы сумма кусочков составила 200 рублей. Вот такой с моей стороны был обман.
* * *
     В начале июля пришлось поработать и на сенокосе. Траву косили в основном конными сенокосилками, а где они пройти не могли – вручную. Моей задачей было перевозить уже высушенное сено в стога ближе к ферме и конному двору.
     Вместе со мной работал Толя Конев. Конь у него был необычный – иноходец. Рысью он не бегал, а «ходил», как спортсмены-скороходы, очень быстро. Кличка у него была Савраско. Есть такая масть – саврасая, жёлто-красная. Мы с Толей устраивали гонки верхом без сёдел. Он на Савраско, я на Чалко. Расстояние, примерно, по километру туда и обратно с разворотом. Гнали галопом изо всех сил. Побеждали с переменным успехом – то Толя, то я. А проигрывали не более пары метров.
     В августе началась уборочно-посевная страда. Пора убирать урожай и сеять рожь и озимую пшеницу. Мы с Толей вернулись в тракторную бригаду со своими верными конями. Меня по совместительству ещё назначили ночным сторожем. И я стал даже ночами редко бывать дома.
     Однажды на двух подводах привезли 14 мешков ржи для посева. Сеять должны были тракторной сеялкой. Но тут зарядил сильнейший дождь, поле размокло, земля превратилась в месиво. На опушке леса, возле не очень большого поля был построен шалаш из лесных веток, сверху покрытых сеном. Очень похож на ленинский шалаш в Разливе. Более половины мешков выгрузили в шалаш, а остальные поставили рядом с ним. Все, кто привёз зерно, трактористы и прицепщики сели в освободившиеся подводы и уехали домой. Меня оставили охранять. Я спутал ноги коню (чтобы далеко не ушёл) и отпустил пастись. Сам забрался в шалаш, прячась от дождя и холода. Стало темнеть, дождь не прекращался. Я старался устроиться поудобнее на мешках, насколько это было возможно в данных условиях. Спать я не собирался, так как был оставлен тут охранять трактора и зерно.
     Ночью шалаш начал промокать. Стало холодно и неуютно. Вдруг слышу в шалаше что-то вроде стона. Я испуган и удивлён. Кто же стонет? Прощупываю мешки и пространство за ними, сколько могу достать – нет никого. Звук на время смолкает. Я начинаю успокаиваться, но стон снова повторяется. Опять шарю руками за мешками и снова никого не обнаруживаю. Так промаялся почти до утра, и всё-таки задремал. И вижу сон: приехали воры на лошадях, несколько мужчин погрузили мешки с зерном, стоявшим снаружи, на подводы, но в шалаш не заглянули; я и не рвался их задерживать. Вдруг я проснулся, только сон это был или нет, сообразить не могу. На улице светло, солнце уже встало. Выхожу из шалаша и сразу смотрю, на месте ли мешки. Они как стояли с вечера, так и стоят. Конь мой гуляет, травкой питается. А за мною из шалаша вышла небольшая собачонка. Вот и разгадка, кто стонал! Если бы я знал, что в шалаше со мной собачка, мне было бы спокойнее. Собачку оставили те, кто привёз зерно. Видимо, она от дождя спряталась в шалаш и там осталась на ночь.
     Время идёт, никто не приезжает, а мне уже пора бы позавтракать. Никакой еды у меня с собой не было, правда, в мешках зерно, но как его есть? Сварить кашу из цельной ржи? Нужно её хотя бы как-нибудь раздробить, но не в чем. Впрочем, вскоре обнаружил цилиндр от трактора, но он оказался без дна. Приспособил вместо дна лемех от плуга, чистый, отшлифованный почвой. Нашёл металлический стержень. Получилась ступа с пестиком. Насыпал в цилиндр несколько горстей ржи и начал толочь. Получалось довольно плохо, зерно было влажным. Наполовину раздавленные зёрна собрал в чайник, залил водой и начал варить на костре.
     Моё варево кипело довольно долго. Зёрна разбухли, но от этого не стали сильно съедобнее, ведь даже соли не было. Но всё-таки я немного поел свой «деликатес». А куда девать остатки? Меня же могут наказать! Пришлось разбросать по лесу и замести все следы преступления.
     К обеду девушка Надя – моя ровесница – привезла мне морковного супа, но ни крошки хлеба. После появления нового председателя всё хлебное, кроме посевного зерна, со склада пропало.
     После полудня земля подсохла. Подъехали трактористы, сеяльщики, а меня отпустили домой поспать.
* * *
     Утром я всегда просыпался рано, а тут вспомнил про вчерашний морковный суп, и захотел таким же супом накормить свою семью. Колхозная морковь росла рядом с домом, в котором мы жили. Своего у нас ничего пока не было, мы приехали в июне, когда посевы и посадки были уже закончены.
     Я тихонько на рассвете пошёл в морковный огород, который был огорожен жердями и куда легко можно было пролезть. Участок был большим, примерно с полгектара. Только влез в огород, как оттуда выскочил парень примерно моего возраста и комплекции и бросился наутёк в сторону железнодорожного моста. Я рванул за ним, но догнать не успел – он скрылся в посадке. Я пытался высмотреть его там, ходил и искал, но, по правде говоря, не знал, что с ним буду делать, если и поймаю. Возможно, он сидел где-то рядом в кустах и ухмылялся, радуясь, как ловко меня провёл. В те послевоенные годы было много бездомных детей, вероятно, он был одним из них.
     Не поймав воришку, я уподобился ему: залез в огород, надёргал моркови и пошёл домой. Дома ещё все спали, кроме мамы. Я отдал ей добычу, и она сварила вкусный суп.

Глава 19. ОБЖИВАЯСЬ В ПЕРВАНОВОЙ

     Всю осень мне пришлось проработать на двух «должностях». Коротал ночи, зарывшись в солому – в ней теплей, чем на свежем воздухе. Бывало, охранял комбайн, в бункере которого оставалось не вывезенное за светлое время суток зерно. Как-то на ночное дежурство я взял с собой братика Женьку. Ночь была тёплая, но было очень много комаров. Мы прятались под покрывало, но они и там нас доставали. Женька уснул лишь под утро, а мне спать по штату было не положено.
     С началом уборочной страды у нас в тракторной бригаде появился хлеб, а к концу уборки нам на трудодни выдали зерна. Мы его мололи сами ручными мельницами, которые здесь видели впервые. Они были сделаны из круглых деревянных чурок диаметром в полметра и высотой сантиметров двадцать. Нижняя часть мельницы неподвижная, сверху набитая стальными пластинами. По периметру имелись жестяные бортики с небольшим отверстием и желобком. Верхняя подвижная часть тоже состояла из круглой чурки со стальными выступающими пластинами. Сверху, ближе к краю, имелась ручка, за которую вращали руками. В середине было сделано отверстие, через которое засыпали зерно. Если нужна была крупа, зерно мололи один раз. Для муки зерно пропускали дважды. Вот таких трудов стоило тогда добыть человеку свой хлеб! Такие мельницы имелись во многих семьях. Мы брали у соседей «напрокат» и крутили её целыми вечерами.
     Осенью мы запаслись картофелем. Работали на уборке всей семьёй. Поле было вспахано, и нужно было только собирать. Из каждых десяти собранных вёдер картофеля одно было наше. За пару-тройку дней мы заработали больше двадцати вёдер. Хранили картофель в заброшенном погребе, вполне исправном и чистом, закрывали соломой, а зимой сверху засыпали снегом.
     В октябре закончился сезон полевых работ. Трактора с сельхозорудиями и комбайн переселились в МТС в тракторные «ангары», где их в течение зимы должны отремонтировать. Трактористы и комбайнёры после месячного отпуска тоже переходили в распоряжение МТС. А мы, то есть обслуживающий персонал, перешли в разнорабочие в колхозе.
     В декабре мы уже жили на другой квартире, на той же улице, напротив дома Коневых. На старой квартире мы стали лишними. Мать Толи Конева приняла в сожители ссыльного, которому в Европейскую часть СССР была «дорога заказана». Он был молдаванин, поговаривали, что бывший власовец.
     Наши новые хозяева носили фамилию Белоусовы. Хозяйка была женщиной высокого роста, малообщительна. Про таких говорят: «себе на уме». Она работала сторожем в Горбуновской школе. Село Горбуново находилось в паре километров от нашей деревни. В этой школе учились все дети из Первановой, в том числе и мои сёстры. Учились они хорошо, проблем с ними в этом плане не было. У хозяйки было два сына. Володя был старше меня на пару лет, а младший моложе меня на два года. Несмотря на это, младший был мальчиком крупным и выглядел моим ровесником.
* * *
     В конце декабря 1947 года произошли два события всесоюзного масштаба. Во-первых, была проведена денежная реформа – заменили обесцененные деньги военного времени на новые. Во-вторых, отменили карточную систему на хлеб и другие продукты. Хлеб появился в свободной продаже в магазинах, а цена стала аж в тридцать раз ниже, чем у спекулянтов (на старые деньги)!
     Зимой мне пришлось возить барду на колхозную ферму из Талицы на быке. Это было нелёгкое испытание: зима выдалась холодная, бык ходит не быстрее пешехода, а одет я был довольно скромно, если не сказать бедно. Никогда не задумывался, что в мороз можно надеть двое штанов, а у меня и были-то одни, и те с дырами. Быть же в пути приходилось около пяти часов.
     Один раз я загрузил бочку бардой, а талон-пропуск с меня не потребовали. Получился у меня на руках неучтённый товар. Тут же решил продать бочку барды в городе. Проехал поближе к окраине, где жители могли держать домашний скот. Стал предлагать свой товар, и ведь удалось его продать за 15 рублей. На эти деньги я купил три булки хлеба, а каждая из них тогда весила два килограмма.
     После этого пришлось возвращаться на завод и заполнять бочку бардой, на этот раз по талону. Больше такой халявы у меня не было.
* * *
     Мы получили из деревни Квака ужасное известие. Там летом 1947 года вымерла от голода целая семья – мать и трое детей.
     Я у них когда-то бывал. Старший мальчик (на два года моложе меня) имел механическую автомашинку, которая после завода ключом бежала сама; и, что примечательно, встретив препятствие, шла обратно. Игрушку эту купил ему отец ещё до войны (с войны он не вернулся). Все деревенские мальчишки ходили к нему домой смотреть на это чудо.
     Жили они в переулке, где было всего четыре дома, и располагались они довольно далеко от главной улицы. На левой стороне улицы их дом был единственным, остальные три дома были на противоположной. В крайнем доме жила одинокая старушка, а напротив жили Ворончихины, которые уехали вместе с нами в Перванову. Так что никто и не видел, как они все ушли из жизни.
     Следствие определило, что они умерли от голода – были ужасно истощены. После этого случая власти организовали в деревне общественную столовую, которая работала до поздней осени, когда жителям выдали немного зерна на пропитание.
* * *
     Зимой, когда работы в деревне Перванова всем не хватало, руководство колхоза позволяло некоторое время поработать на стороне, кто где сможет временно устроиться. Рядом с нашей деревней у железнодорожного переезда жил начальник дистанции пути. У него было десять детей, и жена имела звание «Мать-героиня». Он был хорошо знаком нашему колхозному руководству. Когда ему требовались работники, он шёл в правление колхоза, и ему рекомендовали, к кому можно обратиться. Коренные жители здешних мест не шли на временную работу, поскольку у них было своё хозяйство, где работы всегда хватало. Мы же, бездомные и неимущие, были согласны на любой оплачиваемый труд.
     Путейский начальник пришёл к нам прямо домой. Сначала он предложил маме работу по ремонту путей. Она вежливо отказалась, сославшись на слабое здоровье. Тогда он спросил:
     – А не пожелаете поработать в Луговском детском доме санитаркой?
     – Это можно. Я согласна, тем более что недавно работала медсестрой.
     – Хорошо. Можете завтра же пойти и обратиться сразу к директору. Не забудьте только оповестить своё руководство.
     Потом он обратил внимание на меня:
     – Сколько тебе лет, юноша? – Так меня ещё никто не называл. – Не желаешь поработать на железнодорожных путях?
     Ещё не зная, в чём будет заключаться работа, я ответил:
     – Желаю.
     – Хорошо, тогда завтра же днём после посещения своей конторы иди в бригаду. От нашего переезда идти в сторону полустанка примерно четыре километра. Там увидишь путейские домики. Днём бригада работает и может оказаться ближе. Обратишься к бригадиру и скажешь, что я прислал.
     Я так и сделал. Встретил бригаду на работе, сразу определил бригадира и представился ему. Он критически на меня посмотрел, наверное, подумав: «Прислал какого-то шкета – ни силы, ни умения». Вслух же сказал:
     – Придёшь завтра к восьми часам на наряд, вон к тем домикам. А сегодня пока отдыхай.
     – Понятно. Спасибо, до свидания.
     Я побежал домой. Утром первого рабочего дня я пришёл одним из первых. В феврале в это время только начинало светать. Домик, в котором получали наряд, постепенно наполнялся работниками. И вдруг среди них я увидел чету Ворончихиных. Значит, их тоже начальник сагитировал. Детей у них я в деревне так и не видел. Возможно, их взяли в детский дом. Проработав на путях до весны, Ворончихины исчезли из Первановой. Наверное, заработав денег на дорогу, уехали на родину в Кваку.
* * *
     Рабочий день – восемь часов, перерыв с 12 до 13. В обеденный час всегда приходили в здание, где выписывали наряды. Меня бригадир определил возчиком шансового инструмента к месту работы. Возил я инструмент на металлической тележке, катящейся по одной нити рельс на двух колёсиках. Сбоку тележки – рычаг, за который двумя руками толкаешь вперёд и держишь равновесие, чтобы тележка не опрокинулась. Подойдя к рабочему месту, я останавливался, рабочие разбирали с тележки инструмент, а я снимал её с рельса и ставил на обочину поближе к кювету. У меня была «своя» совковая лопата, которой я помогал расчищать от снега рабочее место. А в сильные снегопады, бураны, вьюги вся бригада очищала железнодорожные пути от снега в течение целого рабочего дня.
     Бригада была большая, много опытных работников. Среди всех выделялся молодой человек по имени Афоня. Был он балагур, весельчак. Забивая костыли путейским молотом, словно играя на гармошке. Жил он в Первановой, и я вспомнил, где и когда с ним встречался. В доме Поклевского на вечеринке, в праздник Покров. В главном зале, который мог вместить сотню гостей, тогда собралась вся деревенская молодёжь – человек двадцать. Моё внимание привлёк юноша с разукрашенной гармошкой на плече. Был он красив собою, на голове «кубанка» набекрень, из-под которой выбивались белые кудри. На гармошке он играл так чудесно, как будто гармонь сама пела. Девчата, я думаю, были от Афони без ума. А он пел под гармошку весёлые частушки, и все смеялись. О празднике хватит, пора нам с Афоней на работу.
     Однажды путеобходчик обнаружил на путях лопнувший рельс недалеко от нашей деревни. Как раз шёл грузовой поезд. Он успел его остановить, но локомотив и два вагона уже прошли по аварийному рельсу. Обходчик объяснил машинисту причину остановки и побежал к переезду сообщить о случившемся начальнику дистанции пути. Тот позвонил в путейский домик. Там постоянно работал плотник, а по совместительству отвечал на телефонные звонки и был курьером у бригадира. Мы работали недалеко от путейского домика. Прибежал «курьер» и сообщил о случившемся. Бригадир скомандовал:
     – Тележку на рельс, всем инструменты на тележку и бегом к остановившемуся поезду!
     До места было около трёх километров. Я как обычно катил тележку. Бригадир меня поторапливал. Вдоль железной дороги через определённое расстояние на специальных подставках имелись запасные рельсы. В одном таком месте, ближе к остановившемуся поезду, мы притормозили, бригада разобрала из моей тележки инструмент и погрузила вместо него рельс длиной двенадцать с половиной метров. После этого все продолжили движение вперёд. Мой груз стал гораздо тяжелее, а темп бега не снижался. А когда подошли вплотную к паровозу, то бригадир дал команду подвезти рельс по соседнему пути, а сам пошёл на место аварийного рельса. Как выяснилось, рельс переломился полностью метра за два от стыка. Бригадир взял железную лопату, наложил на место излома и дал команду машинисту двигаться со скоростью пять километров в час. Так почти весь железнодорожный состав был пропущен через обыкновенную штыковую лопату.
     После ухода поезда рельс заменили достаточно быстро. Начальник поблагодарил всех и разрешил Луговским и Первановским рабочим пойти домой (до конца рабочего дня оставалось чуть больше часа). Несколько рабочих жили на железнодорожном разъезде, а бригадир – в доме рядом с путейским домиком, почти в лесу. Они укатили «мою» тележку с инструментом на место.
     Ближе к весне нам приходилось прорывать в кюветах снег, чтобы при резком его таянии не подмыло насыпь. Так я проработал на железной дороге два месяца и был отозван в колхоз. За это время заработал немного денег, и мог теперь позволить себе прикупить кое-какой одежонки.

Глава 20. ХОЧУ В ДЕТДОМ!

     Мама же работала санитаркой в детском доме. Ходить ей на работу было не более полукилометра. Она быстро там освоилась и иногда брала с собой нашего младшенького Женьку. Ему там очень понравилось: «Там так вкусно кормят! Я хочу жить в детском доме». Одним словом, просился. И мы на семейном совете решили: если возьмут, то «отпустим». Благо детдом находился совсем рядом, мы могли видеть его в любое время, поговорить с ним, да и, возможно, взять его домой на некоторое время.
     Мама посоветовалась с директором детдома, и он порекомендовал обратиться с заявлением в районную администрацию. Мы подали заявление и ждали решения несколько месяцев.
     Весной мы переселились от Белоусовых в дом Поклевского. Он обычно пустовал, и только иногда в нём устраивала вечеринки молодёжь. Что удивительно, там всегда было чисто. Вероятно, кто-то наводил там порядок и закрывал двери. Стёкла на окнах были целые. Нам предложили устроиться на кухне, где была русская печь. Там было уютно и тепло. Кухня была просторная, и наша семья в ней свободно умещалась. Было единственное «но» – когда-то кто-то в кухне разводил кроликов, и запах их проживания сохранился, особенно на деревянном полу. А ведь у нас даже кроватей не было, и пол был для нас кроватью.
     Место нашего проживания было «бойкое». Рядом была конюшня, а во дворе находился конный двор с телегами, санями и всяким другим инвентарём, а также «резиденция» бригадира, который давал с утра наряд своим подчинённым. Днём же деревенская детвора, в отсутствие взрослых, любила в этом дворе собираться и проводить свои детские игры. Рядом находилась река, куда можно было сходить искупаться.
     Накануне мама получила пособие за погибшего мужа. После реформы рубль подорожал, и нам соответственно снизили размер пособия со 125 до 75 рублей. Дома был один Женька, все остальные были на работе. Даже девятилетняя Фая работала няней у зажиточных людей в Луговой. Женька наш, видимо, знал, где лежат деньги, взял их и раздал ребятам, которые играли во дворе нашего жилища. Самым старшим из них был четырнадцатилетний Генка Белоусов, крупный не по возрасту. Он взял у Женьки двадцать пять рублей. Оставшиеся пятьдесят Женька раздал ребятам помоложе Генки (но старше себя): кому по пятёрке, кому по десятке.
     Я шёл домой с работы на перерыв, когда мне пацаны сказали, что Женька раздал деньги ребятам. Я зашёл домой и устроил ему допрос «с пристрастием». Он не сразу, но всё-таки рассказал, кому и сколько отдал денег. Я сразу кинулся искать этих мальчишек. Первым встретил Белоусова. Я сразу взял его за грудки и потребовал вернуть деньги. Он ответил, что потратил их в магазине. Я врезал ему по щеке, но он упорно повторял, что деньги израсходовал. Я врезал ему посерьёзнее – безрезультатно.
     – Тогда пойдём домой, с твоей мамой разберёмся! – И я потащил его в сторону его дома. Но дома у него никого не оказалось. Я взял первое, что под руки попалось (а попались плоскогубцы) и забрал их с собой. Дальше пошёл по другим адресам, и все безропотно возвращали деньги. А один мальчик, которого Женька не назвал, так как не знал его имени, принёс деньги сам к нам домой тем же вечером.
     На днях нам пришло сообщение из районной администрации, что нашего Женьку берут в Луговской детдом. Прошло четыре месяца, как мы туда обратились.
     Женьку проводили. Он был радостный, нам же было грустно. Мы, взрослые, понимали, что такое расставание. Жизнь наша была трудна: не было своего постоянного жилья, не хватало еды. Молочные и мясные продукты нам приходилось покупать. Лишь в этом году мы получили участок под огород. Посадили в основном картошку. После ухода Женьки мы получили грустное облегчение – он под присмотром и сыт.
     Я был два раза у него в детском доме. Он радовался, а ребятам хвалился, какой у него большой брат. Домой не просился, говорил, что ему здесь хорошо.
     Но осенью случилось непредвиденное. Луговской детдом эвакуировали. Сказали, что в Талицу. Зимой я его там искал. Был в двух детских домах, но мне в обоих ответили, что в списках такой не значится.
     Приходили страшные мысли о том, что его, может, уже нет в живых. Мама сильно расстраивалась. Так мы потеряли на довольно большое время «след» нашего Женьки.

Глава 21. УЧЁТЧИК

     В этот сельскохозяйственный сезон меня повысили в должности, назначив учётчиком в тракторную бригаду. В мои обязанности входили учёт расхода горюче-смазочных материалов, замер обработанных земельных площадей и ежедневный отчёт по каждому трактору и трактористу, передаваемый на машинно-тракторную станцию (МТС).
     Тракторист за смену при выполнении нормы и работе около 12 часов получал полтора трудодня. В случае недовыполнения или перевыполнения трудодень изменялся в сторону уменьшения или увеличения в процентном отношении. Всё это я должен был просчитывать в своём отчёте. За один трудодень тракторист получал три килограмма зерна и пять рублей денег, но зерно выдавали только в конце рабочего сезона. Обычные же, рядовые колхозники получали по остаточному принципу и по решению правления.
     Моим основным орудием труда являлась сажень. Она была сделана из двух деревянных узких реек, немного различавшихся по длине, и соединённых между собой вверху шарниром. Чтобы переставлять заострённые концы сажени, использовалась небольшая ручка. Металлический стержень, расположенный на шарнире по горизонтали между «ногами» сажени, держал постоянное расстояние между её концами – 2 метра. Сажень была разборной и удобной в переноске или перевозке.
     Поля в длину были от 200 метров до километра, и саженью приходилось немало помахать. Рабочий день у меня обычно проходил следующим образом. В полвосьмого я приходил в тракторную бригаду, замерял работу ночной смены, расход керосина. В восемь была пересменка. Я помогал заправлять трактора топливом и записывал данные. Шёл домой составлять отчёт о суточной работе бригады. Позавтракав, отправлялся в МТС сдавать отчёт. Несмотря на то, что до МТС было четыре километра, этот путь не был для меня обременительным. Сдав отчёт, возвращался домой, так как у меня всегда в середине дня была пара часов свободного времени. Это время я часто использовал для прослушивания радио-тарелки – нового для нас всех увлечения.
     Наша тракторная бригада закончила весенне-полевые работы в колхозе раньше других, и МТС послала меня и Василия Комарова, сына нашего бухгалтера, на тракторе ХТЗ с плугом в отдалённый колхоз. Ехали мы в основном по Сибирскому тракту, описанному во многих книгах и даже показанному в фильмах.
     Я не совсем понял, почему меня послали в эту командировку. Но на месте мне объяснили, что звонил директор МТС и просил передать, чтобы я вёл учёт работы всех тракторов, работающих в этом колхозе. Тракторов оказалось три. Я почти целый день находился на поле. Если своим трактористам я доверял, то незнакомых людей нужно было тщательно проверять. А вечером я должен был передавать все сведения по телефону. Вот это номер! Телефон я видел в первый раз. В конторе, где висел на стене телефонный аппарат, мне объяснили, как им пользоваться. Сначала нужно было довольно энергично крутить ручку, затем снять трубку и, получив «алло», просить «девушку» на телефонной станции соединить с МТС.
     Первый мой отчёт принял главный агроном Чистяков. Я волновался (как-никак, впервые в жизни говорю по телефону), но он меня успокоил, и я нормально передал сводку. Этого человека я уважал, а он относился ко мне, как к сыну. Когда я приносил отчёт, он всегда приглашал меня в кабинет и иногда угощал чаем со вкусным печеньем. На другой вечер трубку взял сам директор, и я почему-то онемел. Он закричал: «Что молчишь?!» – и я с дрожью в голосе передал сводку «с поля битвы за урожай».
     Днями Василий учил меня управлять трактором, и за неделю я научился довольно прилично пахать. Иногда Василий отдыхал или прогуливался с девушками, а я работал вместо него. Через неделю мы закончили шефство и вернулись домой.
     У нас в деревне телефона не было даже в конторе. Кому нужно было позвонить, шли в сельсовет в деревню Луговую. Я в командировке кое-как освоился с телефоном и позже стал ходить в Луговую для передачи сводок об уборке урожая и осенне-полевых работах. Когда же работали вблизи МТС, то с отчётом ходил туда.
     После уборки урожая двоих наших трактористов забрали в Советскую Армию. Один трактор «Универсал» остался «бесхозным», а нужно было готовить зябь для весеннего сева следующего года. У меня же работы заметно уменьшилось, сводки можно было передавать через день. Мне уже исполнилось 16 лет, и я считал себя взрослым. Бригадира в тракторной бригаде не было. Им числился комбайнёр Новиков, житель Луговой. После уборки урожая он отдыхал и у нас в бригаде не появлялся.
     Утром, когда один из тракторов ушёл в поле, я завёл «Универсал», подъехал к плугу и прицепил его. Затем поехал на поле, где уже работал один трактор. Но я порулил не к нему, а на другую сторону этого большого поля, которое разделялось небольшим рядком деревьев (у нас их называли колком). Вот за этим колком у самой железной дороги я и решил поработать, да ещё без прицепщика. Поле было длинным и включать-выключать плуг из работы приходилось лишь на разворотах. Я с этим кое-как справлялся. Таким образом сделал круга три. Подъехав в очередной раз к мосту через железную дорогу, я увидел какого-то парня, машущего мне рукой. Я остановился. Он подошёл; парень оказался рыжим, долговязым, чуть моложе меня. Я спросил:
     – Что ты хотел от меня?
     – Я хочу работать в будущем трактористом. А сейчас, если разрешите, с вами поездить. Я тут рядом живу, услышал работу трактора и пришёл.
     Деревня Луговая действительно начиналась за бывшим детдомом.
     – Ладно, садись, – разрешил я. – Потом поговорим.
     И мы поехали пахать. Я тут же придумал, как использовать добровольного помощника:
     – У меня нет прицепщика, и ты побудешь немного им. Как только мы доедем до края поля, перед поворотом ты резко дёрнешь за эту верёвку, и у плуга поднимутся лемеха. После поворота и заезда в борозду дёрнешь снова, лемеха опустятся, и плуг начнёт пахать.
     – Понял, – сообщил парень. – Сделаю.
     И действительно, он довольно чётко справлялся с заданием. Часа два мы поработали с ним вместе. Наконец, он сказал:
     – Мне нужно домой. Я маме не сказал, куда пошёл.
     – Спасибо за помощь, – поблагодарил я. – Если захочешь, приходи завтра к девяти часам. Я дам тебе порулить.
     – Обязательно приду, – с радостью ответил он.
     Я посчитал, что на первый раз работать хватит и поехал к вагончику. Там поставил трактор с плугом на удобное место и заглушил двигатель. У вагончика никого не было, и я зашёл внутрь, лёг на соломенный матрас и заснул. Через пару часов проснулся и отправился в МТС сдавать сводку. К тому времени, как я вернулся, дневная смена уже закончила работу. Произвёл замеры и домой.
     Наутро я подъехал к нашей вспаханной полосе. А «рыжик» уже там.
     – Как тебя зовут, парень? – спросил я. Вчера, увлёкшись работой, даже не подумал об этом поинтересоваться. – Меня Витя.
     – А меня Павлик. Вот и познакомились.
     В этот день Павлик начал исправно выполнять обязанности прицепщика. Но я обещал ему дать поуправлять трактором. Вначале на ходу объяснил, что главное – не выезжать из борозды, и как этого добиться. Затем я пустил его за руль, но только на прямой, не доверяя делать разворот – а то ещё ударится в дерево. Проехав так ещё раз, я сказал, что если он желает поработать прицепщиком ещё пару часиков, то пусть остаётся, а если ему надо домой, то я его отпускаю. Он остался. В этот день мы с Павлом вспахали около гектара земли. Затем он ушёл, а я поехал на полевой стан.
     На следующий день Павлику захотелось испытать что-нибудь новое. Когда я заглушил трактор, он попросил разрешения попробовать завести мотор. Я разрешил. Он пытался крутить заводную рукоятку, но у него плохо получалось. Он вращал слабо и неуверенно; произошла обратная отдача, и он отпустил рукоятку, которая и ударила его по руке. Павлик заплакал от боли и, поддерживая правую руку левой, сразу побежал домой, благо тот был недалеко. Я не знал, что с его рукой – перелом или сильный ушиб.
     Его мама была дома и отвела его к местному фельдшеру, а тот направил в Талицкую больницу. Павликова мама пришла ко мне на работу и отчитала «по первое число». Благо, что никуда не пожаловалась. До её прихода я успел сделать по полю три круга, но после «разговора» у меня пропало всякое желание работать. Дело-то серьёзное: не имея прав на работу на тракторе и без чьего-либо разрешения, я не только стал на нём пахать, но ещё и привлёк к работе постороннего мальчишку и покалечил ему руку. Но всё обошлось. Я никому о случившемся не рассказал, но и к трактору больше не касался до следующей весны. Павлик три недельки «пробегал» с рукой в гипсе. Она нормально срослась. И после он с улыбкой вспоминал об этом случае.
     В октябре трактора в МТС отогнали без моего участия. За работу учётчиком я получил 150 кг зерна и 300 рублей. Нашей семье этого хлеба было достаточно почти на год.
     Закончив работу учётчика, я превратился в разнорабочего – куда пошлют. Ни каникул, ни отпусков, ни выходных в то время колхозники не имели. Как-то раз я решил не ходить на работу, устроив себе выходной. Так меня наказали за прогул! Вывесили в «нарядной» выписку из приказа: «Лишить Фёдорова Виталия трёх трудодней!» Я не очень-то и расстроился, так как по этим трудодням платили крохи.
* * *
     Начало 1949 года ознаменовалось второй командировкой в моей жизни. В зимний период жителей деревни, в основном молодёжь, направляли на работу в Талицкий леспромхоз. Мне тоже пришлось участвовать, только не в роли лесоруба, а конюха. Из нашей деревни в леспромхоз послали две повозки и нас, троих недорослей: семнадцатилетнего Анатолия Конева, работавшего на Савраске, моего одногодка Бориса Черепанова – на Чалко, и вашего покорного слугу. Толик и Боря вывозили из леса брёвна, приготовленные лесорубами, к автодороге для погрузки на лесовозы. Моей же обязанностью был уход за лошадьми в нерабочее время, то есть ночью.
     Жили мы в Талице в довольно большом доме у вдовы с двумя детьми. Спали на полатях, а хозяйка с детьми в другой комнате. Пищу нам готовила наша квартирная хозяйка. Продукты ей выдавали в леспромхозе, так что с питанием у нас проблем не было. А для коней выдали мешок овса и прессованное сено в тюках по 100 кг. В общем, лошади тоже от голода не страдали, а я уж старался их кормить, поить. Ночью вставал 2-3 раза, подсыпал овса, подкладывал сена, дважды поил, доставая воду из колодца. Всё сразу с вечера им давать нельзя – порассыплют, потопчут и к утру окажутся голодными. Стойло для коней было довольно просторное и относительно тёплое.
     Днём я отсыпался или гулял по одноэтажному городу. Кстати, в этот приезд в Талицу я и искал своего семилетнего братика в детских домах города. Увы, безуспешно.
     Однажды увидел солидный дом с высоким забором и красивой калиткой. А рядом с калиткой висел синий почтовый ящик с надписью, сделанной белой краской: «Почта». Я решил, что это почтовое отделение. И на другой день написал письмо одной девушке из нашей деревни по фамилии Волчихина и опустил письмо в этот красивый ящик. Проходя по городку в другие дни, я обратил внимание, что подобные почтовые ящики имеются и у менее солидных домов. Меня осенило, что никакое это было не почтовое отделение, а письмо я опустил в частный ящик!
     Никто из нашей троицы не курил и не брал в рот спиртного. Но вот Толик захандрил и два дня не выезжал на работу. Ему тут же пришла повестка в суд. В назначенный день он туда отправился, и я пошёл сопровождать товарища. Впервые увидел, что такое «суд». Очередь Толика была третьей.
     Первым судили рецидивиста, который был в бегах. Он рассказал, как сбежал из лагеря, прицепившись под кузов грузовой машины. Срок у него был десять лет, из них он отсидел три с половиной и сбежал. Попался повторно на воровстве из детского дома одеял, простынь и другого имущества. С одеждой и постельным бельём в те годы было туго, и продать его можно было легко, на что, видимо, он и надеялся. Суд ему дал 21 год 6 месяцев при максимально возможном 25 лет.
     Суд над Толей прошёл довольно быстро. Когда его спросили о причине прогулов, он ответил:
     – Был болен.
     – А есть справка от врача?
     – Я в больницу не ходил.
     Во все времена получалось так, что «без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». Я пытался со зрительского места сказать, что он действительно болел, но меня не стали слушать, пригрозив выставить из зала. А ведь он действительно два дня с полатей не слезал, кроме разве что поесть. Суд вынес решение: два года принудительных работ с вычетом из заработка 20 процентов в пользу государства.
* * *
     Примерно в эту же пору на лесоповале произошёл несчастный случай с девушкой Таисией из нашей деревни. В то злополучное утро они ещё в потёмках ехали на работу в кузове грузовика. Зимняя дорога была узкой, и два встречных грузовых автомобиля не смогли разъехаться и ударились боковыми бортами. Таисия сидела как раз у борта, который от удара сломался и открылся, а девушка вылетела из кузова и получила перелом позвоночника. Целый год она пролежала в гипсе. Так на минорной ноте мы закончили «эпопею лесоповал».
     Кстати, Таисия потом, после больницы стала ходить нормально и даже начала понемногу работать на легких работах.

Глава 22. НА ТРАКТОРА!

     После работы в леспромхозе меня направили в МТС на курсы трактористов. Вместе со мной туда отправились Сашка Нехорошков и Феоктист Язовских, которого я видел в первый раз. Видимо, кто-то из наших жителей во время работы в леспромхозе сагитировал его приехать к нам вместе с семьёй. Язовских раньше жили в Талице, Феоктист и его мать там работали в леспромхозе. У Тисо, как мы звали его сокращённо, была сестра Зина и младший брат Вова. Тисо был толковый, обстоятельный, не по годам спокойный парень. А Сашка Нехорошков был недалёк умом, но любил прифрантиться. Оба они были немного старше меня и крупнее.
     На курсах у нас было два предмета. Агрономию (полеводство) преподавал нам агроном МТС Чистяков. Вторым и главным предметом был «Устройство, эксплуатация и ремонт тракторов». Его вёл бригадир-практик с четырёхлетним образованием из села Горбуново. Кстати, фамилия его тоже была Горбунов. У него была простая манера общения со своими учениками. Например, рассказывая про работу магнето и объясняя, как взаимодействуют северный и южный полюса постоянного магнита, он пояснял, что они притягиваются друг к другу как мужчины и женщины.
     – Поняли?
     – Да, – отвечали мы. Половина из учеников, собранных со всего района, были несовершеннолетними и едва ли притягивались к женщинам или притягивали их к себе. Я в том числе. Но, тем не менее, метафора была доходчивой.
     Мы ходили в МТС ежедневно, кроме воскресенья. На курсах была и практика в ремонтных мастерских. Там мы изучали материальную часть.
     Я постепенно сдружился с Феоктистом. Жили они в доме бывшего председателя Конева, осуждённого за антисоветчину (его жена и дочь тоже покинули этот дом). Я часто бывал у Тисо дома. У него было ружьё с патронами, возможно, наследство отца. Был у него ещё наган – где-то нашёл, вполне исправный. Но к нему патронов не было. Мы иногда мечтали, что если бы найти патроны, то можно было бы с движущегося трактора палить по воронам, которые стаями слетались на свежевспаханную землю поклевать червячков. Конечно, это была дурацкая идея, которую мы и не пытались воплотить в жизнь.
     Мы проучились два с половиной месяца, сдали экзамены и получили права трактористов. Через неделю после экзаменов нас всех вызвали в МТС принимать трактора и инвентарь. К тому времени не осталось ни одного тракториста, работавшего в прошлом году. Двоих призвали в армию. Один пошёл «на повышение» – стал секретарём партийной организации. Последним был Юрий Конев, сын бригадира полеводческой бригады. Про него я хотел бы рассказать подробнее, сделав небольшое отступление в предыдущий год.
* * *
     Юра Конев дружил с Васей Комаровым, они работали всегда в одну смену. Я знал Юру как хорошего парня, работал с ним около семи месяцев в одной тракторной бригаде – я учётчиком, он трактористом. Они с Васей про меня даже частушку сочинили: «Утром, вечером и днём Витька Фёдоров придёт…» Остальные куплеты не помню. Как-то раз я немного опоздал, и они встретили меня в лесу, уже возвращаясь с поля. Мне же нужно было замерять сделанную ими работу и расход горючего. Они были веселы, приветствовали меня частушкой и сказали: «Завтра замеряешь, пошли домой!»
     Коневы жили за глухим забором, двор был полностью скрыт от посторонних глаз. Что там творилось, никто не знал. Они были не то староверы, не то старообрядцы. Помню, что Андрей Конев – отец Юрия – произносил имена на свой лад, например, меня звал Витьша, Толю – Тольша, Петю – Петьша.
     Однажды я вдруг услышал на улице крики, шум – и это в деревне, где всегда было спокойно! Я полюбопытствовал, что же там случилось. Глянул в окно, ничего не разглядел. Вышел на улицу – через дом от нас толпится народ. Подошёл поближе и увидел, как Юрий Конев, обнажённый выше пояса, отбивается от наседавших на него его же родителей. Время было холодное, октябрь, но снег пока не выпал. Юра держал в руках жердину и размахивал ею во все стороны. Он был в бешенстве, грозя пришибить любого, кто к нему подойдёт. А родители, не уступая ему в жестокости, швыряли в него всем, что попадало под руку: кирпичи, камни, палки – всё летело в его бренное обнажённое тело. Родная мать нашла в куче мусора ржавое ведро без дна и запустила сыну в голую спину; у того потекла кровь. Зрителями этого избиения были в основном женщины и дети. А если кто пытался урезонить разбушевавшихся, то им тут же грозили: «Не мешать, а то тоже получите!»
     Я не мог смотреть на это зверство и побежал позвать мужиков из конторы. Когда пришёл Комаров-старший и Исакин, пыл у вояк внезапно пропал.
     Что же случилось в этот раз? Видимо, крупная ссора родителей с сыном, да ещё в нетрезвом виде. Ссора перешла в драку, от которой Юра пытался уклониться, убежав из дома, но отец догнал его уже через пять домов, где я и увидел эту описанную выше жуткую сцену.
     Потом некоторое время в их семье всё было спокойно, во всяком случае внешне. Юра летом женился, а в армию его не взяли по состоянию здоровья. Он поступил учиться на комбайнёра в Камышлове и там через неделю … умер. Говорили, что остановилось сердце.
     После смерти сына Андрей ушёл с должности бригадира. Они с женой старались не попадаться на глаза людям. И у них ещё остался младший сын десяти лет.
* * *
     Возвращаюсь к хронологическому повествованию, в весну 1949, когда новоиспечённых трактористов вызвали в МТС принимать трактора. Бригадиром к нам в бригаду назначили снова комбайнёра Новикова. Он и распределил трактора. Мне и Сашке Нехорошкову достался «Универсал», а Тисо и недавно приехавшей в колхоз опытной трактористке – «ХТЗ», более мощный трактор. Трактористка приехала лишь этой весной с двумя детьми. Её поселили в дом Поклевского, через стенку от нас.
     Мы получили в МТС свои трактора и инвентарь. Самым волнительным было их завести в первый раз и пригнать в деревню. А как только просохла земля, мы выехали в поле. Работали мы по пятидневному циклу – один пять ночей подряд, другой пять дней плюс ещё одна ночь. После последней, суточной смены, был выходной, а затем мы менялись сменами.
     После первой недели работы произошла первая поломка. У нашего трактора переломился двуплечий рычаг, поддерживающий балку передней оси. На пересменке мы его сняли. Сашка работал в ночную смену, и поломка произошла у него. Но в МТС бригадир послал меня, так как это была уже моя дневная смена. Я взвалил на плечо нелёгкий рычаг и отправился пешком в МТС, до которой было пять километров. Добравшись до места, нашёл механика Шевелева, здоровенного мужика, «морда кирпича просит». Он сразу на меня накинулся:
     – Как сломал?!
     – Я не ломал, это случилось у ночной смены, – начал оправдываться я.
     – Раз ты принёс, ты и виноват! – вынес вердикт механик. Я пытался ещё раз возразить, но он рявкнул: – Ремонт за твой счёт!
     Это он орал на щуплого шестнадцатилетнего парнишку. Между тем сварщик за несколько минут заварил место облома и обточил на наждачном станке. Я принёс рычаг к трактору, поставил на место. Несколько часов проработал, и пришла смена. Сашка, как ни в чём не бывало, чистенький, сел за руль и покатил.
     Как-то Сашка приехал на тракторе в деревню и решил покатать детвору и девчат. И понесло же его по узкой дороге, где справа находился забор огорода, а слева – десятиметровый обрыв в реку. В этом месте река делала поворот и каждый год, особенно в половодье, размывала берег. По этой дороге ездили только на лошадях. Повозки пройти могли, но не трактор. Я в тот вечер был дома. Ко мне прибежали мальчишки и сразу выпалили:
     – Сашка только что трактор чуть в реку не уронил, а сам с перепугу убежал!
     – Сейчас приду, – ответил я. – Вы только не лезьте на трактор, а то вместе с ним упадёте.
     Ребята убежали, а я отправился к месту происшествия и увидел такую картину: мотор у трактора работает, а переднее левое колесо висит над обрывом в полуметре от края. Кажется, чуть толкни трактор влево, и он опрокинется, полетит кубарем в реку. Но задние колёса стояли на ровном месте довольно устойчиво. Я, не раздумывая, сел за управление. Включил заднюю передачу и тихонечко выехал из опасного места. Зевак было много, я услышал восторженные возгласы, но меня это мало интересовало. Сашка так и не появился, и мне пришлось поставить трактор возле дома, где мы тогда жили.
     А жить мы стали в доме, где находилась контора колхоза, во второй её половине. Там была русская печь и большой зал, в котором показывали кинофильмы. Туда приходила почти вся деревня, и нам приходилось делиться жилплощадью со зрителями. Публика нам не особенно досаждала, поскольку кино показывали редко, раз в месяц-два. Из таких коллективных просмотров того времени мне особенно запомнился фильм «Чапаев».

Глава 23. АНАТОЛИЙ ВЛАСОВ

     Ещё в 1948 году я вступил в комсомол. Ради такого случая меня на одноконном «кабриолете» свозили в Талицу, в райком комсомола. Секретарём в нашей деревне был Анатолий Власов. В прошлом году он поступил в Одесское военно-морское училище, а сейчас находился на каникулах. Он меня агитировал тоже поступить в его училище, но у меня не было свидетельства об окончании неполной средней школы – 7 классов. Я написал письмо в школу, в которой учился, но не сдал экзамены, потому что сменил место жительства. Ответа я не дождался. Написал повторно, и получил ответ от директрисы, в котором она меня упрекала: «Так писал Ванька Жуков на деревню дедушке». Оказывается, я в первом письме не написал обратного адреса.
     В конверт была вложена справка об окончании семи классов с оценками по каждому предмету, с подписями, штампом и печатью школы. Я собрал необходимые документы и отправил в то же училище, где учился Анатолий.
     Через некоторое время я получил ответ. Документы мне вернули, потому что справка об образовании оказалась недействительной – нужно было свидетельство на форменном бланке. Я был огорчён и пошёл с этим неутешительным ответом к Анатолию. Он меня успокаивал – какие, мол, твои годы! И предложил сфотографироваться на память в морской форме. У него оказалось два комплекта: рабочая и парадная. Мне он дал белую – парадную. Но даже в ней вид у меня был грустноватый.
     На каникулах Анатолий работал в колхозе, и надо сказать, трудился ударно. Этим летом у нас в деревне наметили электрификацию. Линия электропередачи должна была идти из деревни Луговой. Для опор линии нужно было выкопать ямы. Эту работу должны были делать сами колхозники. В это время я не был занят работой на тракторе – весенне-полевые работы закончились. Меня с Анатолием поставили на самый ответственный участок, где ЛЭП пересекала железнодорожные пути. Ямы здесь должны были быть особенно глубокими, так как опоры будут высокими и прочными, чтобы под ними с большим запасом проходили поезда. К тому же там ещё проходила телефонно-телеграфная линия путей сообщения. В общем, нам предстояло копать двухметровые ямы. Периметр нашей работы был обозначен колышками. Анатолий взялся копать со стороны Луговой, а я со стороны нашей деревни. Работали мы почти целый день.
     Анатолий справился со своим заданием раньше меня и, подойдя к яме, где я ковырялся, скомандовал по-военному:
     – Вылазь!
     – Я же ещё не закончил.
     – Вижу и хочу помочь.
     Стало понятно, что он готов закончить работу вместо меня. Я не стал заставлять долго себя уговаривать, мигом выскочил из ямы, он же запрыгнул вниз и начал энергично работать. Откуда только силы брались? Мне ещё оставалось углубиться на полметра. Он проработал около часа. А я наверху отгребал глину, чтобы она не сыпалась обратно в яму.
     Закончив работу, мы зашагали домой. Наши дома стояли рядом. Он жил с матерью и младшей сестрой. Любопытно, что у всех троих были разные фамилии. У матери – Титова, у сына – Власов, у дочери, кажется, Викулова.
* * *
     В честь благополучного и своевременного окончания весенне-полевых работ руководство колхоза назначило праздник. А накануне в гости к Крестьянниковым приехал юноша из Свердловска. Он привёз настоящий футбольный мяч, который нам раньше видеть не доводилось. Свердловчанин пригласил всех желающих поиграть в футбол. Очень удачно нам под праздник дали два дня выходных, и мы, то есть я, Анатолий, Тисо, Саша и много ребят помоложе отправились на поляну у железной дороги. «Тренер» разделил нас на две команды, в каждую из которых вошли ребята постарше и «малышня». Из подручных материалов были изображены символические ворота, куда поставили двух пацанов. Остальных «тренер» условно расставил по местам. И началась игра…
     Временами вся орава оказывалась около мяча, мешая друг другу и совершенно забыв о своём игровом месте. Но было весело, и никто не уходил с поля. Мы так пробегали часа полтора. Когда уже начало темнеть, мы, потные и уставшие, пошли к излучине реки; там от души искупались и разошлись по домам.
[]
     На другой день было намечено официальное торжество. Возле конторы собралось много народу. На грузовом автомобиле-полуторке приехал фотограф и пригласил всех желающих сфотографироваться.
     Большинство забралось в кузов, остальные встали возле машины, и я в их числе. Тут же кто-то принёс стулья. Сделав общий снимок, фотограф предложил сниматься группами. У не очень приличного забора, но под сенью красивого дерева мы, три тракториста, как «три танкиста, три весёлых друга», Тисо, Саша и я сфотографировались вместе. Они сидели на стульях, а я стоял сзади, потому что был самым маленьким.
     В это время буйно цвели акация и сирень, которые были посажены вдоль железной дороги. В ту посадку и пригласил нас фотограф. Все желающие пошли. В основном это были девушки, из парней же было лишь трое: Виктор Блинов, Анатолий Власов и я. Место было действительно красивым. Жаль, что фото чёрно-белое, но цветное тогда ещё не делали.
     Потом все пошли в правление колхоза, где начался торжественный митинг, на котором упомянули и наши имена как основных пахарей и сеяльщиков. После митинга было угощение: по сто граммов крепкого напитка (разумеется, «детям до шестнадцати» не наливали) и нехитрая закуска, приготовленная в нашей печи. Чуть позже Анна Ивановна, наша верная повариха, принесла ещё целое ведро закуски. Народу собралось много, даже в нашей половине дома было тесно.
     Вдруг выяснилось, что на празднике нет Тисо. Я был уверен, что он придёт. Тут ещё и девчата, зная о нашей с ним дружбе, на меня насели: «Найди и приведи!» Я пошёл к нему домой и спросил:
     – Ты чего на праздник не пошёл?
     – Не хочу, – угрюмо отмахнулся он.
     – Тебя девчата ждут. Пойдём, а?
     – Да не пойду, отстань!
     – Я девчатам обещал, что приведу тебя, – продолжал я упрашивать.
     – Ну и иди к ним, только без меня.
     Я продолжал настаивать, становясь всё более настырным, ибо был под хмельком. Наконец, ему это надоело, он почти неуловимым движением сделал мне подсечку, и я грохнулся на пол, как подкошенный. Для меня это оказалось большой неожиданностью, но я на него не обиделся, сообразив, наконец, что он никуда идти не собирается. Наверное, у Тисо была веская причина, по которой он не мог или не хотел идти на праздник. Впрочем, мы с ним никогда на интимные темы не разговаривали; я и в этот раз не стал допытываться о мотивах его отказа.
     Когда я вернулся, танцы уже шли полным ходом. Девчата больше ко мне не обращались, наверное, поняв, что Тисо не придёт. Душой вечера, без сомненья, был Анатолий Власов. Похоже, в Одессе он учился не только морскому делу, но и танцам. Он всё время танцевал с разными девушками, не отдавая никому предпочтения.
     Моё же внимание привлекла другая пара танцующих. Это девушка Надя и парень, который учил нас играть в футбол. Надежда была девушкой скромной, умной, красивой, держалась всегда с достоинством. Она мне очень нравилась, если не сказать больше. Но из-за своей робости и застенчивости я никогда не признавался ей в своих чувствах.
     Я смотрел на танцующих ещё и потому что впервые видел бальные танцы. А Надя с этим юношей танцевала весь вечер, и время от времени прижималась к нему, на мой взгляд, слишком близко, а то и клала голову ему на плечо. Весь вечер я страдал от ревности, но не уходил. Надя же выглядела счастливой. Я пытался представить на месте этого парня себя, но ничего не получалось. Так и сидел надутый, злой на себя – ничего-то я не умею! Если бы умел танцевать, то обязательно пригласил бы Надю на танец, как это делал Анатолий. Позже я узнал, что этот «футбольный тренер» на самом деле был родственником Нади. Но у меня романтическое восприятие этой девушки уже пропало.
* * *
     Закончился праздник. В августе началась уборка урожая. Мы тракторами таскали комбайн, а он жал, молотил и веял. Анатолий отвозил зерно от комбайна на склад. Он ухитрялся на обыкновенную телегу, запряжённую парой лошадей, нагрузить тонну зерна, отвезти его, разгрузить и взвесить. Для сравнения, грузовик-полуторка возил полторы тонны. Только вот грузовиков у нас в колхозе не было. Так что Анатолий возил по грунтовым дорогам (к счастью, ровным, без подъёмов и спусков) на двух лошадиных силах почти столько же, сколько и автомобиль с двигателем мощностью в сорок «лошадок». Другие обычно грузили на телегу в два раза меньше.
     Вечерами молодым не спится, их тянет где-нибудь собраться. Лучшим местом для этого было правление колхоза, которое находилось в центре деревни. Иногда и мне удавалось после дневной работы там «потусоваться». На одном из вечеров Анатолий предложил для разнообразия новое, необычное соревнование «кто выпьет больше воды». На улице было не жарко, и жаждой никто не страдал. В коридоре стоял бак с водой, а рядом с ним – гранёный стакан. Девчата участвовать в таком состязании не захотели, но решили поддерживать нас морально. Придумали приз победителю – поцелуй в щёчку. Желающих оказалось пятеро. Трое ребят моложе 16 лет, я и Анатолий. Пили по очереди. После пятого стакана один сдался, после шестого и седьмого признали своё поражение ещё двое. Остались мы вдвоём с Анатолием. А девчата нас хором поддерживали: «Пей до дна, пей до дна!» – и бурные овации после очередного удачного захода. После девятого стакана я сдался. Анатолий же выпил ещё три и стал рекордсменом, за что получил обещанную награду от девушек. Но после поцелуев вышел на улицу и, вложив палец в рот, слил часть воды. Я попробовал сделать то же самое, но у меня ничего не получилось. Так я и носил гордо в себе девять стаканов воды.
     Возможно, эта процедура была «посвящением в моряки» и была принята у них в училище. Но я и в этот раз не выдержал экзамена.
     Анатолий вернулся в училище в августе, на другой год он на каникулы не приехал. Возможно, у них была практика, он ведь ещё учился на корабельного врача. В общем, Анатолия мне больше встретить не удалось, но мне писали, что он закончил училище в звании лейтенанта медицинской службы.

Глава 24. ОСЕНЬ 1949

     Лето 1949 года было жарким и сухим, а осень дождливой. Уборка урожая затягивалась. Приходилось каждый погожий день и даже час использовать для жатвы. Обычно комбайн по полю тянул один трактор, на котором работал Феоктист. Его напарница давненько уволилась и отбыла в неизвестном направлении. Ночью пахали, а днём мы с Сашкой сеяли озимые. Однако из-за того, что поля сильно размокли, один трактор уже не мог тянуть комбайн, буксовал. Нас подключили возить комбайн «двойной тягой». Но в ночную смену кто-то из нас всё равно работал на вспашке.
     Когда я и Тисо возили комбайн «тандемом», то легко объяснялись жестами. А с Сашей у них не ладилось. Он часто запаздывал с началом движения, а потом, стремясь натянуть трос, двигался быстрее, чем было нужно, и получался резкий рывок. Иногда наоборот, начинал движение раньше, рвал «с места в карьер». В общем, согласованности работы у них не было, и Сашка несколько раз рвал трос. Соответственно, страдали и детали трактора, особенно узел, соединяющий муфту сцепления с коробкой скоростей.
     После пяти ночных смен я вышел на работу в день и обнаружил, что этот узел буквально рассыпался. Я подозвал бригадира-комбайнёра и показал, в каком состоянии узел. Он сказал, чтобы я отогнал трактор на полевой стан, там разобрал узел и неисправные детали отнёс в МТС. Там уже решат, что делать. Мне был знаком сценарий в исполнении механика Шевелева. Новых ролей он за это время не выучил, и сразу накинулся на меня с руганью, обвинениями и угрозой: «Весь ремонт за твой счёт!»
     Как и в прошлый раз, я пытался возражать, объяснить, что мы работаем вдвоём, а износ произошёл постепенно, что мой напарник тоже приложил к нему руки и ноги. Но твердолобый Шевелев понять меня не захотел. Однако, из его шума я заключил, что ремонт всё-таки будет сделан. Так и произошло. Хитрые болты, имевшие конусную форму вне резьбы, были выточены заново, у фланцев износ заварили и обточили.
     Когда я вернулся из МТС на полевой стан, там были Тисо и бригадир. Работа у них застопорилась, нужна была вторая тяга. Тисо поинтересовался, как дела. Вместо ответа я спел куплет шутливой песни тёти Павлы:
     Всюду деньги, деньги, деньги,
     Всюду денежки-друзья.
     А без денег жизнь плохая,
     Не годится никуда.
     Тисо сразу понял моё состояние. А бригадира и Сашку совершенно не интересовало, как и за чей счёт были отремонтированы детали трактора.
     Через полчаса мы втроём привели трактор в рабочее состояние и поехали к комбайну, где нас ожидали штурвальный и наши помощницы. К их обязанностям относилось наполнение мешков зерном и очистка агрегатов комбайна от намотавшейся на них соломы. В этот день мы проработали до потёмок. В остальные четыре моих дневных смены убрали урожай со многих полей. Тем временем в Луговском колхозе уборку уже закончили, и на помощь к нам привезли комбайн. Комбайнёром на нём была женщина, оказавшаяся женой нашего бригадира Новикова. Она к этому времени управилась с более обширными, нежели наши, полями Луговского колхоза. Её комбайн работал более чётко, без поломок, не то что наш. Она и закончила у нас уборку. Мы досеяли озимые и взялись за вспашку зяби.
* * *
     В этом году я заработал кое-какие деньги и купил себе первый в жизни костюм. Стоил он 140 рублей и был серого цвета. Решил прогуляться по деревенской улице и зайти к Тисо. Прошёл лишь полпути, когда мне повстречался Толя Конев. Он шёл со своей собакой, и то ли решил пошутить, то ли был на меня за что-то обижен (хотя мы с ним никогда не ссорились, а первый год даже дружили). В общем, он натравил на меня свою собаку. Она была рада стараться, тут же кинулась на меня и порвала новые брюки. О полученных мной синяках и ссадинах я уже и не говорю. Я разозлился и было бросился к Толе с кулаками, но собака не дала мне до него добраться, снова кинувшись на меня. Я подумал: «Не сносить мне моего костюма…» Лишь только тут Толя решил успокоить свою собаку. Пошёл я не домой, а к Язовским. Увидев меня с разорванными штанами и голым коленом, Тисо шутливо поинтересовался:
     – К кому я лазал в огород в новом костюме?
     – Да за гвоздь зацепился, – стараясь продолжить шутку, ответил я. Потом уже серьёзно рассказал ему о случившемся. Он меня немного успокоил:
     – Разберёмся!
     Сестра Тисо Зина немного подшила мне порванные брюки, чтобы не сверкал голой коленкой, идя по улице. Вернулся домой. Мама была страшно огорчена. Сёстры же никогда не вникали в мои мелкие неприятности. Мама заштопала порванное место, причём вышло у неё так хорошо, что новый шов почти не был заметен.
     Тем временем Тисо вынашивал план мести за друга. У него было ружьё и патроны, и он решил убить собаку. О его решении я ничего не знал. Тисо с Толей жили на одной стороне одной и той же улицы. Их дома разделяли два огородных участка. Собака всегда вечером возвращалась с прогулки мимо дома Тисо. Как-то он её подкараулил и выстрелил. Собака была ранена, но сумела добраться до своего дома.
     А Тисо пришёл в нашу контору-клуб. Я был уже там; мне-то, чтобы оказаться в клубе, нужно было лишь открыть дверь из своей половины дома и сделать один шаг. Там же были трое девчат. Мы впятером сидели, болтали, шутили, «подкалывали» друг друга, и вдруг дверь резко распахнулась, а из сеней прямо в нас полетело полено, за ним другое. Нам удалось увернуться, поленья никого не поранили. Тут внутрь ввалился пьяный Толя Конев. С порога мрачно сказал, что мы подстрелили его собаку, она, раненая, ползала по комнате и измазала пол кровью. За это он нас будет бить. Резко скинул рубашку, отбросил её в сторону. Кинулся с кулаками на Тисо. Девчонки мигом выпорхнули из помещения через нашу дверь.
     Толя замахнулся на Тисо, но тот моментально перехватил руку нападавшего, выволок его в сени и там отлупасил по голой спине как нашкодившего щенка. Я был там же, но моей помощи не понадобилось. Через некоторое время Толя успокоился, мы отдали ему рубашку и отправили домой. Затем закрыли дверь, выключили свет в конторе и перешли в нашу половину.
     Но на этом всё не закончилось. Вскоре пришёл отчим Толи, ссыльный молдаванин; вероятно, Толя пожаловался ему на нас. Он стоял у порога, угрожающе размахивая руками, но к нам не подходил. Последними его словами перед уходом были: «Я вас таких сэмэрых по одинке зарэжу!»
     А собака вскоре выздоровела, больше на неё мы не покушались. На этом конфликт закончился.

Глава 25. ЧАСТНИК СТАЛИНСКОЙ ФОРМАЦИИ

     Ещё летом 1949-го мама купила в Поклевской корову. Деньги для этой покупки были отложены ещё два года назад, когда мы продали свою корову в Балезино. Новая животина была рыжей, длинноногой, поджарой, с короткими рогами. Мы стремились приучить её пастись в стаде, но она непременно убегала, причём не домой, а в чужой огород. Заборы и ограды ей препятствиями не были, она их просто перепрыгивала. Не корова, а «конь с яйцами»! И ведь даже не каждый конь отважился бы перепрыгнуть изгородь, которую она преодолевала. Молока она давала немного, но это всё равно было лучше чем ничего.
     Зачастую нам с мамой до ночи приходилось искать свою корову. Иногда она обнаруживалась лишь на следующий день. Мало того, так она даже повадилась бегать в соседнюю деревню Горбуново, и там шалила по огородам. На нас жаловались, грозились её убить. Про нашу проблему прознал один «предприниматель» того времени. Звали его Зиновий. Он жил в добротном доме, имел большое подворье. В колхозе не работал, но пользовался лесом, сенокосными угодьями, имел большой огород (а работающим на производстве деревенским жителям полагалось лишь десять соток земли). Он работал дома. Жил вместе с женой, детей у них не было. У нас таких людей называли единоличниками. Зиновий промышлял всякими ремёслами: выделывал кожу, шил шапки, валял валенки, вставлял в окна стекло и т.д. В общем, был полезным человеком в деревне, где в послевоенные годы мужиков «раз, два и обчёлся».
     Он предложил моей маме обмен. За нашу корову-беглянку он давал нам взрослую тёлку, которая на следующий год должна была стать коровой, и в придачу немного денег. Мама согласилась, сделка состоялась. Однако со временем мы узнали, что тёлка больная – она мочилась с кровью. Мы пригласили ветеринара. Он сделал заключение: «Ваша тёлка не жилец. Пока не поздно, пустите её на мясо». Вот такую «медвежью услугу» оказал нам Зиновий. Сам же он между тем превратил бывшую нашу корову в «ездовую лошадь». Запрягал в телегу и возил на ней дрова, сено и другие грузы. Кстати, в то время запрещалось кому бы то ни было иметь в личном пользовании лошадь.
     Мы не стали испытывать судьбу, сделав так, как сказал ветеринар. Я в тот день работал в дневную смену, и поэтому мама сама отвезла тушу на рынок в Талицу, где продала перекупщикам по низкой цене. Этих денег явно не хватало для покупки другой коровы. Так мы снова остались без своего молока и молочных продуктов: сметаны, творога, масла.
* * *
     Когда Феоктист приехал с семьёй в Перванову, у него была охотничья собака и полугодовалый щенок чёрной масти. Мы с Феоктистом очень быстро подружились, и этого щенка он подарил мне. За лето пёсик подрос и стал свободно бегать по улице, а иногда убегал в лес, возможно, находил себе там пропитание. А ночами, когда я был дома, он спал рядом с моей постелью, которая была на полу. За тем, что и где он ел, я особо не следил. Вот тут-то и пошли слухи и жалобы на нашего пса. Говорили, что он нападает на кур и цыплят. К нам приходила жена Зиновия, которая сказала, что «если ваша собака нападёт на наших кур, то Зиновий её убьёт».
     Я угрозу принял к сведению, но ничего делать не стал. Честно говоря, я не слишком был привязан к этому псу. Да, он был красив, с чёрной короткой блестящей шерстью. Может, его шкурка Зиновию и приглянулась, и это именно он пустил слух о коварстве пса. Ведь больше никто на собаку не жаловался.
     Через пару дней мой пёс домой не пришёл. Я подождал ещё сутки, но тщетно. Отправился к Зиновию и спросил его:
     – Где моя собака?
     – Нет больше у тебя собаки! – отрезал он. Я в недоумении переспросил:
     – А что случилось?
     – Он целый выводок наших цыплят истрепал. Часть съел, часть придушил!
     – И что? – оторопело спросил я.
     – Я его задушил!
     Мне стало жутко. Мой пёс за свою короткую жизнь ни на кого ни разу не гавкнул, я даже его голоса слышал. Но требовать доказательств не стал, ушёл. Собаку было жаль, но долго я не горевал. Не то время и не тот возраст, чтобы долго горевать по псине. Маме я не стал говорить, куда девался пёс. Тисо, паче чаяния, тоже не интересовался, а то, не дай бог, надумал бы с ружьём пойти!
* * *
     Мама на Зиновия из-за проблем с коровами зла не держала и заказала ему сделать мне на зиму валенки и шапку-кубанку. Для этого она купила белой шерсти. Валенки получились хорошие, но уж очень тонкие. Тогда я решил, что часть шерсти он просто-напросто присвоил. А он, видимо, после того как свалял валенки, заключил, что мы смирились с его обманом (и, в принципе, был в этом прав).
     Однажды зимой, когда я работал на ремонте тракторов в МТС, Зиновий пришёл ко мне и принёс стеклорез с бесформенным куском алмаза и попросил заострить его на наждаке. Я его задание выполнил, и он не остался в долгу, расплатившись за это перочинным ножиком.
     До сих пор я не могу решить, злодеем он был или благодетелем? С одной стороны, за работу, которую он выполнял, брал плату, причём немалую. Это нормально, но благодетелем его за это назвать было сложно. С другой стороны, убил собаку, возможно, ни за что, для своих корыстных нужд – сшил шапку себе или для продажи; подсунул нам, лопухам, вместо здоровой коровы больную тёлку. Злодей?

Глава 26. МАЛАЯ РОДИНА

     Опять осень. Наступили холода, появилась необходимость серьёзно топить печь. Заготовка дров всегда была моей обязанностью. Но одному пилить дрова очень трудно и неудобно. А помочь мне могла лишь сестра Венера, которая на новом месте решила себя переименовать (и уже второй год звалась) Верой.
     Каждый раз приходилось с трудом её заставлять идти пилить дрова. После занятий в школе она учила уроки и не хотела отрываться от занятий. И на этот раз мои слова не помогли. Ну не ждать же дотемна? Тем более, что освещения во дворе не было.
     В общем, я рассердился, выбросил её книги в окно, выдернул её за руку из-за стола. Слишком грубо – она закричала от боли. Я свои действия сопровождал «высокой нотой», но ограничился цензурными словами. Когда Вера заплакала, я понял, что переборщил с «воспитательным методом», отстал от неё и пошёл пилить дрова один. Уже в темноте.
     Но я не учёл то, что нашу драму слышали из конторы, через дверь, наверное, неплотно прикрытую. Она не закрывалась на замок, его просто-напросто не было. О том, что меня кто-то может услышать, думать было некогда, эмоции захлёстывали. В общем, всю ссору в конторе слышали, правда, кто конкретно, я не знаю. В нашу комнату никто так и не заглянул, но на другой вечер было созвано комсомольское собрание.
     На собрании присутствовал секретарь парторганизации колхоза Степан Исакин. Первым и главным вопросом было грубое обращение с младшей сестрой комсомольца Фёдорова. Именно так объявила секретарь комсомольской организации Надежда Крестьянникова мой вопрос. Когда Анатолий Власов поступил в военно-морское училище, именно она стала секретарём. Ей же и пришлось вести мой «разбор полётов».
     Мне было очень стыдно. Особенно перед ней, поскольку я был к ней неравнодушен. «Высокое собрание» попросило меня рассказать, с чего всё началось и что произошло. Я рассказал, ничего не утаивая. К тому же был уверен, что Степан Исакин во время конфликта был в конторе. И когда ставился вопрос о моём наказании, Исакин предложил вынести мне строгий выговор с предупреждением. Но тут за меня и мою честь вступилась комсомолка Шура Крестьянникова, сестра Нади:
     – Собрание у нас комсомольское, а не партийное, и нам решать, как его наказать!
     В общем, с меня взяли слово, что я больше так поступать не буду. Ну и плюс к тому выговор, из-за которого я не слишком огорчился, поскольку посчитал, что хуже всего, что об этом узнает Надя. В этом году она работала учётчицей в тракторной бригаде, получив мою бывшую должность и сажень из моих рук. Но по личным вопросам я никогда к ней не обращался. А с Верой мы и до, и после этого случая никогда не ссорились. Она действительно была фанаткой учёбы, которую ставила выше всего, и училась только на «отлично». У меня же на первом месте была работа, об учёбе я и не помышлял. Хотя мама, помнится, пару раз предлагала мне пойти в техникум. Техникум в Талице был один-единственный, лесотехнический. Мне не нравилась его специфика, а приёмной комиссии моя справка об образовании. К тому же я считал себя кормильцем семьи и ни о какой учёбе до службы в армии не помышлял. Надеялся, что, может быть, в армии приобрету какую-нибудь специальность.
* * *
     Осенью морозы сковали землю. Трактора и другую сельхозтехнику мы отогнали в МТС, после чего стали относительно свободными людьми. Мы с мамой решили, что этой зимой мне надо съездить на малую родину, в Кваку, продать там что-нибудь из нашей недвижимости, желательно всё. Да и хотелось показать своим землякам, что мы не напрасно уехали за тридевять земель.
     Для поездки я постарался одеться поприличнее. Увы, незадолго до поездки в парикмахерской по недоразумению сбрил недавно пробившиеся у меня чёрные усики. А ведь кубанские казаки в основном носят усы! Кубанку на голову-то я одел, а вот усов уже не было…
     Отправился я скорым поездом в плацкартном вагоне со станции Поклевской. За пятнадцать часов доехал до Балезино. Там погостил сутки у родственников, и айда пешком до деревни Квака. Поселился у тёти Наташи, рассказав ей о цели своего визита. Молва разнеслась довольно быстро. Уже на другой день стали приходить визитёры-покупатели. Некоторые хотели купить только хлев, иные – двухэтажный амбар. Отдельные постройки можно разобрать, перевезти на новое место и заново собрать. Но мне хотелось продать всё комплектом.
     На третий день пришла женщина лет сорока пяти и поинтересовалась ценой на всю усадьбу.
     – Две тысячи пятьсот, – ответил я наугад. Женщину я узнал сразу, это была мать Виктора, с которым мы ездили на «смотрины» в Перванову.
     – У меня нет таких денег, – ответила она.
     – А сколько вы можете дать?
     – Полторы тысячи максимум.
     – Нет, это слишком мало, за такую цену не продаётся, – рискуя не продать ничего, сказал я. Она задумалась и переспросила:
     – А за сколько всё-таки продашь?
     – Никак не меньше двух.
     Я чувствовал, что ей нужна наша усадьба, но и платить много денег ей не хотелось. Видимо, она покупала жильё для Виктора. Тогда, после продолжительной паузы, я напомнил ей о долге в двести рублей, которые у меня взял Виктор более двух лет назад. Уж не знаю, это ли её убедило или что-то другое, но в конце концов она согласилась на две тысячи, и мы «ударили по рукам». И лишь после этого пошли смотреть на нашу уже бывшую усадьбу. Всё было занесено снегом. Двери были закрыты и заколочены досками. Даже окна дома были все целы. В огороде маячила баня, но мы к ней не пошли, так как было хорошо видно, что она в целости и сохранности.
     После этого покупательница пригласила меня зайти к ним и получить деньги за усадьбу. Дома была невестка Полина, а Виктора не было; я не стал спрашивать, где он. Выдали мне две положенные тысячи. Пригласили за стол «обмыть» сделку. Выпили самогона, закусили вместе. Поблагодарив хозяек, я пошёл к тёте Наташе. Дома с ней была лишь младшая десятилетняя дочь. Старшая – Юлия – вышла замуж и уехала в какую-то другую деревню, а средняя – Зина – где-то работала. Я уже был готов назавтра пуститься в обратный путь, но тётя Наташа, чуть смущаясь, попросила меня задержаться на пару дней, помочь заготовить дрова на зиму. Я, конечно, согласился без лишних разговоров. Она сразу пошла к старшему конюху Онисиму, чтобы он помог нам вывезти на лошади дрова из лесу.
     Утром он подъехал к нашему дому, и мы все втроём поехали в лес. Первый воз мы заготовили вместе, Онисим его увёз. К его возвращению у нас уже был готов второй воз. Таким образом мы привезли три с половиной воза. Последний был не полон, потому что на нём мы все возвращались домой. Вечером состоялся небольшой совместный ужин с выпивкой. Онисим рассказал, что он только недавно демобилизовался из армии.
     Назавтра мы почти целый день пилили дрова вдвоём с тётей. Лишь под вечер я взялся их колоть, превращая небольшие чурки в поленья. Тут ко мне пожаловали трое друзей-однокашников. Два Геннадия (Фёдоров и Ворончихин) и Евстигней. Пришли, конечно, с бутылочкой. Мы вспоминали минувшие школьные годы. Речь зашла и про незабвенную крошку Лиду-атаманшу. Я узнал, что она окончила 10 классов и учится в институте. Витя Петров и Серафим учились в техникуме города Глазов, так что мне с ними встретиться не удалось. Гости долго не засиделись, возможно, стесняясь тёти Наташи. Но прощаясь, они взяли с меня обещание завтра вечером их посетить.
     На другой день я с утра и почти до вечера снова колол дрова, а потом сразу пошёл к Генке Ворончихину, бывшему своему соседу. И тут ещё раз увидел старый свой дом. Окна и двери были освобождены от закрывавших их досок, из трубы валил дым. Прошло два дня, как я продал усадьбу. А ведь наш отец строил её для нас, успев за один год до войны. А что мы с ней сделали? Сначала забросили, а потом и вовсе продали. Сами же мыкались по чужим углам. В общем, на меня напала такая тоска, что к горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слёзы. Я остановился перед окнами и как пригвождённый, не мигая, смотрел на окна и не мог оторвать от них взгляда. Не знаю, сколько я так простоял. Больше всего мне было жаль отца, погибшего на фронте. Именно здесь мы получили похоронную и оплакали его. Из ступора меня вывел голос Генки, увидевшего меня в окно:
     – Ты что там стоишь?
     – Иду, уже иду, – отозвался я.
     Пришли и ребята, с которыми вчера встречались. Сели за стол. Тётя Дарья принесла закуски, и мы выпили по стопарику. Грустные мысли начали постепенно отходить куда-то вглубь сознания. Я раскрепостился и стал свободнее общаться с ребятами. Каждый старался вспомнить что-нибудь интересное. Я припомнил, как Генка Ворончихин сделал колоду игральных карт. Где-то он раздобыл несколько старых карт и по ним на сырой картошке довольно аккуратно вырезал трафареты всех четырёх мастей. Затем, намазав их чернилами, делал оттиски чёрных мастей, а свекольным соком – красных. Бумага у него была хорошая – где-то дома сохранился ватман. Этими картами мы иногда играли в дурака.
     Тут я решил посмешить ребят трагикомическим случаем, произошедшим со мной именно на этой улице, под окнами этого дома. Во время моего рассказа вдруг раздался мелодичный девичий голосок: «А я тоже на этой телеге тогда прокатилась!» Все обернулись, и я увидел красивую девушку, сидевшую на лавочке в сторонке. Меня с ней никто не знакомил, но я догадался, что это сестра Генки. Глик – так её звали в детстве. Сейчас ей было около четырнадцати лет. Мои сёстры с ней когда-то дружили.
     – Как ты выросла за это время, прямо и не узнаешь! – восхитился я. Она засмущалась, увидев направленные на себя взгляды парней. Генка Фёдоров решил нас отвлечь от неё, рассказав, что его старшая сестра тоже прокатилась на экипаже с рикшей Витей в упряжке. Увы, тогда рикша дал маху, и всё кончилось так, что кому-то было смешно, а кому-то больно. Впрочем, про этот случай я уже писал раньше.
     Вспомнили мы и четверостишие неизвестного автора, которое пели во время Отечественной войны:
     Сидит Гитлер на заборе,
     Плетёт лапти языком,
     Чтобы вшивая команда
     Не ходила босиком!
     Это было вполне патриотическое стремление унизить врага хотя бы до нашего уровня. Ведь он нас довёл до такого полунищего существования – народ ходил в лаптях, летом так вообще босиком. Про то, чем питались, я много рассказывал. Ни о какой гигиене почти не помышляли – не имели сменного белья и даже мыла, часто страдали цыпками или чесоткой. Но всё это было в прошлом. Сейчас уже чувствовалось, что люди почти оклемались от последствий войны и ужасного 1947 года. Хотя до цивилизации ещё было далеко. В Кваке по-прежнему не было ни электричества, ни радио.
     Выпив «на посошок», я простился с ребятами. И на обратном пути шёл мимо бывшего своего дома уже почти без сожаления. «Твой дом там, где ты живёшь», – успокаивал я себя.
* * *
     Тётя Наташа мне предложила поужинать, но я отказался, будучи сыт и чуточку пьян. Мне нужно было лишь выспаться, поскольку назавтра предстояло отправиться в путь-дорогу.
     Утром я проснулся относительно рано, встал, умылся. Хозяйка покормила меня завтраком. А затем мы с ней попрощались, и я пошёл пешком по санной дороге. Дни в декабре короткие, а мне нужно было быть на железнодорожной станции как можно раньше, чтобы вернуться домой в дневное время. К счастью, на поезда дальнего следования зимой билеты можно было купить и по прибытии поезда. Взяв билет, я сел на поезд и мысленно попрощался со своей малой родиной. Утром следующего дня я уже был на станции Поклевская.
     Домой пришёл перед обедом. Подарков я никому не покупал, стремясь сохранить деньги для крупных покупок: жилья и коровы. Дома меня встретили радостно. Две тысячи рублей я маме отдал полностью. На дорогу у меня были деньги кроме этих, и в поездке я себя не ущемлял.
     После возвращения домой я с некоторым удивлением для себя почувствовал желание выпить. Это было результатом недельного ежедневного употребления алкоголя. Но через пару дней желание, которое и так было не сильным, пропало. В это время мы в Первановой спиртного не употребляли.

Глава 27. 1950 ГОД

     Со второго января меня назначили перевозить почту из Талицы в Горбуновское почтовое отделение и обратно. Почта состояла из писем, газет, журналов, посылок и денежных переводов. Всё это, кроме посылок, упаковывалось в брезентовый мешок, завязывалось и скреплялось сургучной печатью. Наутро второго числа я появился в Горбуновском почтовом отделении. Меня проинструктировал заведующий: «Почта должна быть в целости и сохранности, особенно нужно следить за сургучными печатями. Доставлять её нужно в кратчайший срок, по дороге от маршрута не уклоняться и нигде не останавливаться». Даже в своей деревне, которая была по пути, мне нельзя было задерживаться. В общем, я был этаким мини-инкассатором, только без охраны и оружия. Транспортом моим была одна лошадиная сила – жеребец по кличке Рысак. Молодой, поджарый, длинноногий, светло-серой масти «в яблоках» – с бледно-розовыми крупными пятнами. Конь выглядел очень эффектно. Запрягал я его в добротную кошеву, обтянутую снаружи чёрным дерматином.
     Мой рабочий день начинался довольно рано. Ещё в тёмное время я шёл на конный двор, запрягал Рысака и ехал в Горбуново за почтой. Дотуда было недалеко, около пары километров. Там я получал почту (иногда её запаковывали при мне) и уже на рассвете ехал в Талицу, опять через свою деревню. Конь был резвый, лихо носился рысью. Я сидел в кошеве «как кум королю». Дорога вела через деревню Луговую, а далее через занесённый снегом луг, потом вилась вдоль реки Пышмы и сворачивала в лес. За лесом уже был город. Я знал, где находится почтамт и сразу подъехал к нему. Увидел место стоянки. Для моего транспорта была предусмотрена коновязь. На двух деревянных столбиках высотой около метра закреплялось не слишком толстое бревно, к нему и привязывались поводки лошади. Я привязал Рысака. Другие «почтари» восхищались моим конём. Меня лишь немного тревожило то, что он и на привязи был очень неспокоен. «Соседи» его нервировали, он фыркал, хрипел и крутил головой. Если мне приходилось задерживаться на почтамте, то я частенько выходил наружу проведать коня.
     Подкармливал я его сеном, а иногда и овсом. Настоявшись вдоволь на холоде, обратно он нёсся вихрем, так что не было нужды его подгонять. Но прыть куда-то исчезала, когда мы проезжали через свою деревню. Он так и норовил повернуть в сторону конного двора, переходил на шаг и недоумевал: «Почему надо идти дальше, когда мы уже дома?»
     Почту в Горбуново я привозил во второй половине дня. Работа мне нравилась, я чуточку гордился, что мне доверяют материальные ценности. Проработал я там около двух месяцев. Нам сообщили, что очередь возить почту у нашей деревни закончилась.
* * *
     Пару дней я побыл дома, и тут пришла команда: «Всем трактористам идти в МТС на ремонт тракторов». Приходилось вставать в шесть утра, чтобы к восьми уже быть на работе. Был конец февраля, в это время только начинало светать, а дорога до МТС занимала почти час. Трактористы же из дальних деревень жили в общежитии при МТС.
     Мы ходили втроём: Тисо, Саша и я. Ходили в грязной рабочей одежде, потому что переодеваться было негде. Ремонтировали сразу несколько тракторов, поставленных в отапливаемые мастерские. Их разбирали, чинили и собирали. Мастера стремились каждому дать определённый узел для разборки-сборки. Я попал в подмастерье к штатному мастеру по ремонту: заливке, обточке и шлифовке вкладышей шатунных подшипников. С работой я справлялся и кое-чему научился у мастера Потехина. Жил он в Горбуново и ходил оттуда каждый день пешком на работу.
     Нам с Тисо не пришлось ремонтировать свои трактора. Мы стали «студентами». В середине марта в МТС организовали курсы повышения квалификации механизаторов. На них записали меня и Тисо из нашей бригады, а также парня из Луговой, с которым мы учились на курсах трактористов в прошлом году. На курсы зачисляли имеющих стаж работы не менее года и с образованием не менее семи классов. Группа состояла из 25 человек, большинство из которых я не знал. Курсы вели главный механик Диденко и главный агроном Чистяков. Теорию они читали интересно, каждый по два часа в день. После четырёх часов теории следовала двухчасовая слесарная практика.
     Как-то нас сводили в огромный сарай, громко называемый ангаром, где стояли более полусотни тракторов. Большая часть была отремонтирована, остальные ждали своей очереди. Но наше внимание привлекли не обычные, колёсные трактора, а гусеничные. В одном экземпляре был представлен трактор ЧТЗ. Это была громоздкая (возможно, недоделанная или переделанная) махина. Наверное, на танковом заводе в Челябинске пробовали выпустить «танк» для нужд народного хозяйства – с очень большими гусеницами, но без брони. Наверху («на каланче», как говорили) находилось сиденье тракториста, пульт управления и рычаги. У него был «пускач» – маленький бензиновый двигатель для запуска основного. Насколько мне известно, в серию он не попал, возможно, из-за большого расхода горючего.
     А вот другой трактор на гусеничном ходу «СХТЗ-НАТИ», который попросту называли «Натик», был более удобен в управлении и имел почти современную кабину. На наших же колёсных тракторах кабины не было как таковой, а сиденье было железным. Каково? Я видел «Натика» в работе на поле в Горбуново.
     Прозанимались мы около месяца, пришло время сдавать экзамен на классность. Председателем экзаменационной комиссии был директор МТС, а принимали экзамен наши преподаватели. Экзамен мы сдали успешно, нам присвоили «первый класс», что давало прибавку к зарплате и натуральной оплате зерном (в конце года) на 10%.
* * *
     Ещё зимой, после моей поездки в Кваку, мама стала подыскивать нам собственное жильё. Деревенька небольшая, свободного жилья не было. Но она нашла приличную половину дома, в большом пятистенном доме с отдельным входом. С большой русской печью, полатями. Имелись также стол, лавки, табуретки. Два больших окна. Проведено электричество и радио. В общем, жильё, в котором без проблем можно жить.
     Хочу немного пояснить значение русской печи для сельского жителя. Я упоминал, что в каждом жилом помещении, где нам доводилось жить, имелось это русское «чудо». Оно сложено из красного кирпича прямоугольной формы. Достаточно было протопить печь утром, чтобы кирпичи прогревались и тепла в доме хватало на сутки. Другое предназначение этой печи – быть пекарней. Каждая сельская семья хлебобулочные изделия изготавливала сама. Женщины должны были смолоду овладеть этим непростым процессом. Когда печь была протоплена, и сгорели все дрова, тлеющие угли сгребали кочергой в ближний угол и «под» (так называется дно печи), очищали от золы и мелких углей при помощи мокрой тряпки, привязанной к шесту. Металлических форм тогда не было, поэтому руками придавали тесту шарообразную форму и помещали в печь при помощи длинной деревянной лопаты. Там будущие буханки укладывали прямо на под, то есть на кирпичи. Хлеба обычно пекли не менее 10 буханок, чтобы хватило на неделю. Таким же образом пекли пироги-шаньги, чаще всего вместе с хлебом – места в печи хватало.
     Продала нам половину дома Екатерина Землякова. Сама она с семьёй осталась жить в другой половине. Екатерина была женщиной лет тридцати, смуглой брюнеткой, спокойной характером, уравновешенной. Было у неё двое детей – дочь и сын, ровесники моих сестёр Веры и Фаи. Ещё с ней жил гражданский муж (примак) по фамилии Трусов, вероятно, из ссыльных. Был он тихим, спокойным, про таких говорят «муху не обидит». Иногда мы с ним вечерами встречались. Он приходил с шашками или домино, предлагал поиграть. Почти всегда с ним был и сын Екатерины, тоже любивший эти настольные игры. Обычно мы садились за наш стол, и начинался чисто мужской турнир. Женщины в играх не участвовали.
     Вдобавок к половине дома мы ухитрились купить корову на две семьи. Километрах в шести Землякова у знакомых договорилась о покупке. Я пошёл с Екатериной. Мы рассчитались с хозяевами за покупку и, привязав корову поводком за рога, повели домой. Корова оказалась молодой (возраст, кстати, можно определить по кольцам на рогах), спокойной, с хорошим удоем. Доили её по очереди – один день мы, другой Земляковы, и так продолжалось несколько лет.
     От каждой коровы государство требовало свою долю молока. В день нашей дойки нам приходилось относить в бидоне молоко к конторе. Стоявшая рядом приёмщица специальным прибором замеряла его жирность, а потом выливала в большую флягу. Если жирность была ниже нормы, то молоко не принимали, и ты оставался должен государству. От нас обычно ходила сдавать молоко младшая сестра Фая. Однажды она сказала, что наше молоко менее жирное, чем сдают Земляковы. Это казалось странным, поскольку молоко мы не разбавляли, а корова у нас была общая. Я мог предположить лишь два варианта: «происки» приёмщицы либо физиология животного, зависящая от питания. В общем, этот вопрос так и остался открытым.
     Весной, когда земля ещё была сырой, я приобрёл велосипед у одного умельца из Луговой. Он из старых поломанных великов делал вполне приличные средства передвижения. Заплатил я за велосипед 120 рублей. Мы с Тисо выбрали приличную поляну у железнодорожной посадки. И впервые за свои семнадцать лет я сел в седло велосипеда. Тисо на своём примере показывал, как нужно управлять этим двухколёсным транспортным средством. У меня хорошо получалось сесть в седло, но когда приходила пора крутить педали и рулить, я сразу же «приземлялся». Мой добровольный инструктор решил облегчить учебный процесс. Чтобы не отвлекаться на педали, а лишь держать равновесие, он предложил съезжать с небольшой горки. Через несколько повторов я уже более-менее уверенно стал держаться в седле. Вернулись на ровную площадку. И – о радость! – я сел с разгона и начал крутить педали и ездить без падений.
     Этого велосипеда мне хватило на всё лето. К осени он вышел из строя, поскольку спицы по большей части были самодельными, их резьба не выдерживала, а новых взять было негде.

Глава 28. ТРАКТОРА И ПОЦЕЛУИ

     Новый рабочий сезон мы начали с ремонта нашего бригадного вагончика. Его детали ремонтировали в нашей деревенской кузнице. Бригадиром нам назначили Василия, симпатичного и энергичного молодого мужчину из Луговой. Он успел побывать на войне. До начала работ он собрал всю нашу бригаду в конторе, со всеми познакомился. Кроме бригадира, нас было восемь человек. Василий, как режиссёр, начал распределение ролей. Тисо и меня назначил старшими трактористами. Меня на «Универсал», Тисо на «ХТЗ». Напарником у меня остался Саша Нехорошков, а у Тисо стал Боря Черепанов, только в этом году закончивший курсы трактористов. Он был моим одногодком, но выглядел старше и был крупнее. У каждого тракториста был ещё помощник-прицепщик, точнее, прицепщица. В основном, на этой специальности работали девушки. Василий сказал:
     – Вот вам, молодцы, четыре девицы-красавицы, выбирайте любую, кому которая нравится!
     Рядом друг с другом сидели: Рая, Мага (Маргарита), Дуся и Аня.
     – Так в прошлом году мы уже работали с ними, – проговорил я. – Если они не против, пусть и остаются на прежних местах.
     Тисо работал с Раей, Саша с Дусей, а у меня была помощницей Мага. Девчата переглянулись между собой и Рая за всех ответила:
     – Мы согласны. Пусть будет как в прошлом году.
     Стало ясно, что у нашего новичка, Бори Черепанова, прицепщицей будет Аня Попова. Она в прошлом году тоже была в бригаде, но трактористка, с которой она работала, уволилась. Аня осталось «подменной», хотя и имела опыт работы ещё с нашими предшественниками. Таким образом, штаты распределили.
     Назавтра всем трактористам к восьми часам уже надо было прибыть в МТС для получения сельхозтехники.
     – Девчат пока, до начала полевых работ, беспокоить не будем, – решил бригадир. В общем, церемония знакомства с бригадиром получилась достаточно лаконичной и симпатичной.
     На другой день мы все собрались в МТС. Василий пришёл первым. Он показал, какие трактора нам выделили. Мне с Сашкой пришлось везти наш плуг и культиватор, а Тисо с Борей – их плуг и сеялку. Доехав через Горбуново до нашей деревни, мы оставили всю свою технику в широком проулке в середине Первановой.
     В конце апреля, как только подсохла земля, мы выехали в поле, и началась весенне-полевая страда. Наш бригадир Василий ездил на лошади и успевал везде. Все дела с МТС он решал сам и никогда никого не посылал с неисправной деталью, да ещё и пешком. Даже сводки работ передавал по телефону из Луговой (где жил сам), облегчая этим самым работу учётчика.
     Борис влился в коллектив быстро. Он был весёлым и общительным парнем. Мама ему купила баян, и он научился довольно быстро на нём играть. У него был старший брат, повоевавший на фронте и живший в Луговой.
* * *
     В разгар полевых работ Тисо пришла повестка в военкомат для прохождения медкомиссии. А через три дня он получил повестку с датой и временем отправления. По такому случаю Борис пригласил нас к себе домой помыться, попариться в бане и просто погостить. Мы с удовольствием приняли его приглашение. Жил он с матерью в большом красивом доме за рекой у самого соснового бора. Мы пошли к Боре через железнодорожный мост. Другого поблизости не было, а идею идти в гости вброд мы сразу же отмели.
     Дом Бориса был покрашен в жёлтый цвет с белыми нарезными наличниками. Но Боря сразу повёл нас не в дом, а в баню, которая уже была в полной готовности. Во время мытья в бане разговор зашёл, конечно, об армии. «Там каждый сам по себе, – заключили мы, – никто тебе спинку не потрёт». Знали бы мы, как ошибались! В армии в бане все равны. Даже командир не откажется рядовому потереть спинку.
     Мы помылись и попарились от души, нахлестали друг друга берёзовыми вениками. Мама Бориса приготовила нам вкусный ужин и бутылочку хмельного. После ужина нас потянуло на песни. Боря заиграл на баяне. Пел он тоже хорошо, а мы ему подпевали, да так громко, что, наверное, всех лесных жителей перепугали. Было тепло, и окна у Черепановых были распахнуты настежь. Напевшись почти до хрипоты, мы поблагодарили хозяев и двинулись в обратный путь.
     Наутро я и Боря были уже на работе. Мы отпросились у бригадира на два часа раньше, чтобы успеть проводить Тисо. Он должен был уехать вечерним поездом в Свердловск на сборный пункт. Василий разрешил нам проводить друга. На проводы до станции пошла вся семья Язовских, несколько девчат и мы с Борисом. Пока ждали поезд, на перроне устроили что-то вроде хорового пения с танцами. Проводили весело, никто не плакал, даже его мама сдержала слёзы – ведь не на войну провожали!
     Так лишились мы лучшего работника, а я ещё и лучшего друга.
* * *
     Через несколько дней срочно потребовалось прокультивировать, то есть разрыхлить поле, вспаханное прошлой осенью под посев яровой пшеницы. Трактор Тисо осиротел, его прицепщица тоже оказалась не у дел. Боря отработал в ночь, а у меня был суточный выходной. Мне предложили поработать сверхурочно, и я согласился, несмотря на то, что ещё предстояло выйти в ночь на своём тракторе.
     Принял я у Бори трактор. Помощницей у меня оказалась бывшая напарница Тисо Рая. Это имя, обещающее что-то прекрасное, будет идти со мною большую часть моей жизни. Но тогда я даже не мог этого предположить.
     Я сел за управление трактора, а Рая за культиватор. Проработали мы довольно продуктивно. При норме в десять гектаров сделали шестнадцать. Вечером подъехал к вагончику на пересменку. Мне смены не было – Боря должен был выйти утром засевать приготовленное поле. Бригадир мне сказал:
     – Пойди отдохни часок, а мы сами твой трактор проверим и заправим.
     Уснуть я не смог, так и провалялся этот часок. Затем встал, завёл трактор и поехал пахать со своей верной помощницей Магой. В мае дни длинные, и пока было светло, я чувствовал себя нормально. Но как только начало темнеть, потянуло в сон, стало невмоготу, глаза закрывались сами собой. Поле было длинным, около километра, и я решил после разворота дать управление Маргарите, благо она немного умела управлять трактором по прямой. Скорость при пахоте не более пяти километров в час, и времени, пока она доедет до края поля, было достаточно, чтобы я немного вздремнул. Свернулся калачиком на нижней дощатой площадке. Меня уже начал одолевать сон, когда я почувствовал, что Мага даёт по полю круги, а не едет прямо. Я соскочил со своего ложа, схватился за рулевое управление и тут услышал в двигателе посторонний стук. Тут же, на вираже я заглушил двигатель. Открыл люки и подождал, пока двигатель чуть остынет. Было темно, и определить, что случилось, я не мог. Спички не помогали, да с ними внутрь двигателя и не сунешься – мигом случится пожар, так как вспыхнут пары горюче-смазочных материалов. Тут меня осенило: можно сделать факел из промасленных тряпок, которых на тракторе достаточно. Мага принесла из подлеска палку, мы на неё намотали тряпок и подожгли. Мага мне светила, и при свете факела я разглядел на деталях двигателя светло-серый налёт. Провёл по ним рукой и собрал несколько крошек этого налёта. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это баббит. Не зря я в мастерской по ремонту подшипников практиковался! Значит, расплавились именно шатунные подшипники. В чём же причина?
     – Работать больше мы не будем, – сказал я Маге и отпустил её домой.
     – Спасибо, – только и ответила она и ушла прямо в ночь, несмотря на то, что до деревни было около двух километров, да ещё и через лес. Я же отправился в вагончик, где и проспал до утра.
     Бригадир приехал довольно рано утром, и я ему рассказал о случившемся. Вместе с ним обнаружили виновницу аварии. Это оказалась трубка, подающая смазку к подшипникам. Крепящий её болт открутился (наверное, на ремонте его как следует не затянули), трубка отвалилась, и вращающийся коленвал превратил её в смятые обломки. Василий сразу уехал в Луговую позвонить в МТС. Уже через час прибыла «летучка» – крытая грузовая машина – мастерская, а в ней два слесаря во главе с главным механиком Диденко. Только он вышел из кабины авто, сразу бросился ко мне с вопросом:
     – Что это там за круги?! – При этом он характерным жестом указал на поле. Я не нашёлся, что ответить. Не признавать же, что эти круги «рисовал» не я, а Маргарита. Потупив глаза, я стал рассматривать свою обувь. Он понял, что от меня ничего не добиться, и пошёл с бригадиром к трактору. Выяснив причину поломки, распорядился начать ремонт.
     Один из приехавших ремонтников был мне знаком. Это был мастер Потехин, работавший по ремонту подшипников скольжения. Мне показалось, что он был в дружеских отношениях с нашим бригадиром. В кузове прибывшей машины было всё необходимое для ремонта оборудование. Через пару часов трактор был готов к работе. Сашка остался работать, а меня отпустили домой отдохнуть до вечера.
     Прихожу домой, включаю радио и слышу областную сводку весенне-посевных работ. И вдруг говорят, что тракторист Виталий Фёдоров вчера выполнил норму на 160 процентов, обработав вместо десяти гектаров шестнадцать. Я лишь удивился, как быстро в Свердловске узнали о моей работе. Но радоваться мне этому или огорчаться по случаю аварии? Впрочем, зачем грустить, меня же никто не обвинял и не наказывал. Однако всё равно неприятный осадочек остался.
* * *
     Как-то к нам пришёл из Луговой налоговый агент и потребовал подписаться на облигации государственного займа на 500 рублей. Борис и Саша подписались без возражений. Я же попытался хотя бы снизить эту грабительскую сумму. Агент показал пальцем в небо, сурово пояснив: «Разнарядка дана сверху!» С одной стороны, времена-то были сталинские, и ослушаться приказа «сверху» было чревато, но с другой – многие «чинуши» этим указательным пальцем добивались своих корыстных целей.
     Мы не знали, когда и где мы получим эти облигации и получим ли вообще. Но то, что денег своих больше не увидим, знали твёрдо. В общем, пришлось и мне подписаться на 450 рублей – агент больше не уступил. Саша и Боря, кстати, денег вообще не получали, я же, в отличие от них, получал, хотя и немного. Для этого старался работать в ночную смену «от звонка до звонка». Если одолевал сон, я старался побороть его песней. Ребята же, чего греха таить, ночью на работе любили поспать, иногда прихватывая пару часов светлого времени. Несмотря на это, посевные работы мы закончили в срок.
     В промежутке до посева озимых и уборки урожая мы занимались силосованием. Из всякого хлама, находящегося около кузницы, построили тракторную тележку, в которую запрягли наш Универсал. На ней и возили скошенную траву в силосную яму, точнее, в траншею, прорытую бульдозером, взятым на денёк в лесхозе.
* * *
     В августе в Сашкину смену вышла из строя муфта сцепления на нашем тракторе. Для снятия корпуса сцепления нужны были качественные ключи, которые были у нашего бригадира. Он их всегда брал с собой. Комплект инструмента ему подарил американский солдат – товарищ по оружию. Они служили на одном аэродроме, обслуживая американские бомбардировщики B-17 «Летающие крепости». Рассказывали, что такие самолёты летали бомбить Берлин. Василий был водителем бензовоза и занимался доставкой авиатоплива на аэродром. Инструмент он берёг как зеницу ока, но не сберёг. Дал два ключа Сашке, а сам поехал в МТС за запчастью. Сашка с хорошим инструментом довольно быстро разобрал узел. Больше ему пока делать было нечего. Трактор стоял вблизи деревни, а недалеко от него, на большой поляне мальчишки играли в войну. Он присоединился к ним. Через месяц ему должно было исполниться 19 лет, а там и в армию…
     Сашка ползал по-пластунски, «стрелял» из мнимого пулемёта. Драгоценные ключи лежали у него в кармане. Он так увлёкся игрой, что не заметил, как они выпали и где это произошло. Бригадир по пути заехал за мной; я уже выспался после ночной смены. Мы с Василием подъехали к одиноко стоящему трактору. Сашка увидел нас издалека и примчался со всех ног. Василий сразу задал вопрос:
     – Где ключи?
     Сашка похлопал по карманам, пошарил в них и, испуганно глядя на Василия, промямлил:
     – Нет ключей, кажется, потерял…
     – Ищи, – приказал бригадир. – Где ты их мог потерять?
     – Там, – указал Сашка в сторону деревни.
     – Туда, на поиски и обратно даю десять минут!
     Сашка побежал, хотя шансов найти ключи в густой траве было мало. Между тем мы начали собирать узел сцепления. У нас на тракторе был комплект инструмента, конечно, не такого высокого качества, но работать можно. Вскоре вернулся Сашка, понурив голову. Стало ясно, что ключей он не нашёл. Василий сильно рассердился и с размаху влепил ему три пощёчины: справа, слева и снова справа! Со стороны это выглядело забавно, поскольку Василий был маленького роста, «метр с кепкой», а Сашка – дылда под метр девяносто. Для того чтобы ударить, Василию приходилось даже подпрыгивать, как волейболисту. Кроме того Сашка получил пинок под зад со словами: «Уходи, больше ты в бригаде работать не будешь!» Сашке забавно не было, только больно и обидно. Но свой позор он перенёс молча и без слёз. Всю эту драму видел не только я, но и мальчишки, игравшие на поляне и приблизившиеся к нам.
     Мы с бригадиром вдвоём закончили ремонт. Он сказал, что сегодня я могу работать до потёмок, а с завтрашнего дня выходить ежедневно в день. Мне стало легче, ушли в прошлое изнуряющие ночные смены и суточные пересменки. Погода в августе была хорошая, возить комбайн мог один Борис, а мне оставалось сеять озимые или пахать зябь. Во время сева моей задачей было ехать ровно и не делать огрехов, слушать команды севача, который управлял всем процессом: подачей зерна, глубиной заделки и загрузкой зерна в бункер сеялки. Ему помогала Мага.
     Теперь мы не работали по двенадцать часов, укладывались в восемь. У меня появилось свободное время вечерами. Я стал ходить в клуб села Горбуново, сначала в кино, а потом и на вечеринки, где и познакомился с девушкой Тоней Викуловой. Она была светловолосой, среднего роста и с аккуратненькой фигуркой. Ах, как она умела целоваться! До неё-то я был ещё не целованный… Этому «искусству» она меня и научила. Жила Тоня на окраине села. Возле их палисадника была широкая скамейка, вот на ней-то мы с Тоней и «любезничали». Вскоре мои походы в Горбуново стали почти ежевечерними. Свидания длились до двух-трёх часов ночи. Иногда на обратном пути я засыпал прямо на ходу. А утром, не выспавшись, шёл на работу. Теперь бороться с желанием поспать приходилось днём. Вечером же, умывшись и поужинав, вновь чувствовал себя бодрым, переодевался и снова отправлялся на свидание. Иногда давал себе слово: «Не пойду сегодня, лучше посплю», – но слово не сдерживал.
     Однажды меня удивила моя помощница Мага. Ехали мы с ней на тракторе на дальнее поле вблизи Горбуновских угодий. Там работали женщины.
     – Что это ты на женщин не смотришь, там же твоя невеста Тоня! – выпалила Мага. Я присмотрелся и действительно среди работающих женщин увидел Тоню.
     – И что же прикажешь делать? – спросил я. – Остановиться, что ли?
     – Обязательно! И поговорить!
     – Мы с ней вечером наговоримся, – возразил я и проехал без остановки. Однако меня удивила осведомлённость Маги в моих «сердечных делах», ведь я ей ничего на эту тему не рассказывал. Оказывается, она лично знала Тоню, возможно, училась с ней в одной школе. Да и в Горбуновский клуб, наверное, тоже ходила. Но вначале я подумал, что новости про меня до неё донесло «сарафанное радио».

Глава 29. КРАСНЫЙ ЯР

     В первой декаде сентября меня одного отправили на тракторе в относительно дальнюю командировку, километров за тридцать, в крупное село Красный Яр. Это в сторону Свердловска по Сибирскому тракту. Я приехал утром на работу, и тут мне бригадир передал распоряжение директора МТС ехать сегодня же в этот самый Яр. Меня там должны были ждать, обеспечить жильём и питанием, а особенно работой. Домой я заехал лишь сказать, что уезжаю недели на две. Взял кое-какую сменную одежду и был таков.
     Дорога лежала через Горбуново, но Тоню я предупредить не смог. Жила она на противоположном конце деревни, и мне пришлось бы сделать порядочный крюк. К тому же едва ли она могла быть дома в рабочий день, а с её семьёй я был не знаком, видел лишь как-то раз её брата Мишу.
     Добирался до места я около четырёх-пяти часов. На околице села, около картофельного поля меня встретили двое мужчин. Один из них, более молодой и интеллигентный на вид, возился около какого-то незнакомого мне агрегата. Они меня остановили и сказали подъехать к этой установке. Попробовали прицепить. Не получилось – не подошло прицепное устройство. Молодой человек снял размеры, тут же на бумаге начертил эскиз, чтобы всё сделать в кузнице. Я спросил, как называется этот агрегат.
     – Картофелекопалка, – ответил он.
     – Так мне её придётся возить по этому полю?
     – Вы догадлив, молодой человек. Правда, я тоже ещё не старый, поэтому, чтобы не называть друг друга «молодыми человеками», давайте познакомимся, – предложил он. – Меня зовут Дмитрий, а вас?
     – Витя, – представился я. Мне подумалось, что Дмитрий – конструктор или соавтор изобретения этого аппарата, но спросить я постеснялся.
     Второму мужчине на вид было около пятидесяти, он мне не представился, и про себя я его назвал «бригадиром полеводческой бригады». Он подвёл к нам коня, запряжённого в телегу. Трактор я оставил рядом с картофелекопалкой. Мы уселись на телегу, и коняга быстро домчал нас до села. Бригадир подвёз меня к дому, в котором мне предстояло «квартировать» и питаться в течение двух недель, и познакомил меня с хозяевами. Мне с дороги нужно было поесть и поспать. Ужин и постель я получил незамедлительно.
     Наутро, в восемь часов я уже был у трактора. Дмитрий пришёл раньше меня и примерял сцепное устройство. Оно было сделано хорошо и прекрасно подошло. Мы прицепили к трактору картофелекопалку. Картофельное поле было почти квадратным, в длину и ширину более полукилометра. Было видно, что оно посажено механическим способом. Ряды ровные и междурядья постоянной ширины. Окучивание, похоже, производилось при помощи трактора Универсал – его ведущие задние колёса узкие и не повреждают картофельные рядки.
     Подчиняясь командам конструктора Дмитрия, я заехал трактором на поле. Он включил картофелекопалку в работу. Она захватывала сразу два рядка, подрезая землю ниже картофеля. Затем земля вместе с картофельными клубнями по жёлобу попадала в бункер и высыпалась на вращающуюся роторную сетку. Там земля осыпалась вниз, а картофель «выскакивал» россыпью позади комбайна. Мы сделали один круг, и тут появилось около десяти женщин с вёдрами. Они принялись собирать за нами урожай. Собранный картофель высыпали из вёдер на подводу, которая двигалась по полю за сборщицами. Женщины шли за нами: то отставали, то нагоняли. Всё зависело от нашей скорости. Временами приходилось останавливаться, когда в узлы картофелекопалки наматывалась картофельная ботва, и Дмитрий самоотверженно расправлялся с ней при помощи специального кривого ножа. Иногда и мне случалось ему помогать.
     В этот раз сборщицы картофеля нас догнали. Подошли к нам, решили познакомиться с «работодателями». И тут удивлению моему не было предела – женщины оказались не крестьянками, а самыми что ни на есть городскими барышнями из Свердловска. Причём это были не студентки, а работницы разных предприятий города, присланные на помощь селу.
     Обед нам привезли из столовой прямо на поле в небольших флягах. Я питался из общего котла. Во время обеда я познакомился с двумя девушками-подружками. Мы устроились обедать на краю поля, на полянке. Девушки сидели на перевёрнутых вёдрах, держа на коленях чашки, которые приходилось постоянно придерживать. Я же устроился на траве, улёгшись на живот – обычная поза приёма пищи трактористов в поле. Чашка стояла передо мной, прямо на земле, а чуть приподняв глаза, я видел своих новых знакомых. Одна из них – девушка среднего роста, синеглазая блондинка с красивым овалом лица и приветливой улыбкой – назвалась Полиной. Работала она на «Уралмаше». Другую звали Татьяной (запомнил её фамилию – Разуваева). Она трудилась на Главпочтамте. Была она полной противоположностью Полине: высокого роста, худощавая, но не худая, тонкая в талии, гибкая, как ивовый прутик, русоволосая, с серыми выразительными глазами, тонкими красивыми чертами лица и задумчивым изучающим взглядом.
     Квартировали они в школе, в школьной же столовой завтракали и ужинали. А я жил как раз рядом со школой. Как-то поинтересовался у них, как им живётся в деревне, не тоскливо ли. Они как будто ждали этого вопроса и чуть не дуэтом стали жаловаться на скуку. Приехали они раньше меня на несколько дней, и безрадостная жизнь им изрядно надоела.
     – Вечером заняться нечем, – наперебой затрещали они. – Говорят, что в селе есть клуб, там показывают кинофильмы, бывают иногда танцы, но он далеко от школы. Ходить туда по темноте мы боимся.
     – Давайте я буду вас сопровождать, – предложил я свои услуги и тут же предупредил: – Но танцевать я не умею.
     Они с радостью согласились и пообещали:
     – Ничего, танцевать мы тебя научим.
     В этот же день мы отправились в клуб. Там показывали довольно интересный фильм. Сидели мы втроём на одной скамеечке, изредка переговариваясь. А на обратном пути девчата устроили мне форменный допрос:
     – Как тебе понравился фильм? Кто из артистов больше понравился?
     Я ответил, что понравилась девушка, игравшая главную роль. Как выяснилось, её играла тогдашняя прима нашего кино Любовь Орлова. С Полей и Таней мы стали общаться на «ты» довольно скоро, так как были «друзьями по несчастью» – оторваны от дома и отправлены в Тьмутаракань за двести километров (я, правда, немного поближе).
     На следующий вечер мы решили пойти в клуб на танцы. Вечером после работы я оделся поприличнее в то, что брал с собой. Девчата тоже «намарафетились», оделись скромно, но со вкусом. И мы двинулись в клуб. Там уже играла музыка и было несколько танцующих пар. Зал был большой, а по периметру стояли скамейки, на которых в основном сидела деревенская ребятня. Но мы нашли свободное местечко. Девушки, извинившись, сразу пошли в круг танцующих. Мне оставалось лишь любоваться их грациозными движениями. В перерывах между танцами они всегда подходили ко мне. Тут их приметили местные парни и стали приглашать то одну, то другую. И когда я остался вдвоём с Таней, она предложила: «Давай станцуем». Я робко согласился и начал неуклюже с ней передвигаться, правда, на ноги не наступал. Она мне дала несколько «руководящих указаний», но я не очень быстро и чётко их воспринимал – мешала скованность, к тому же Таня была выше меня ростом.
     Когда мы остались вдвоём с Полиной, к нам подошёл подвыпивший молодой человек и с нахальной ухмылочкой пригласил её на танец, схватив без разрешения Полю за руку. Она была не в восторге от подобного обращения и возразила:
     – Извините, меня уже пригласил Витя.
     Мне пришлось сказать:
     – Пошли.
     Мы смело вошли в круг танцующих. И вдруг моя робость и неловкость словно испарилась. Я почувствовал раскрепощённость в движениях и стал воспринимать музыкальный такт (как-никак, в детстве я отплясывал трепака). По-моему, это было танго, и у нас получалось неплохо. Тут ещё меня подхлестнули эмоции, я чувствовал себя рыцарем, хотя и без оружия и доспехов. А за нами, оказывается, внимательно наблюдала Таня. Когда замолкла музыка, мы пошли на своё насиженное место. Туда же подошла Татьяна со своим партнёром по танцу. Она была удивлена и, кажется, немного обижена:
     – Ты, оказывается, умеешь танцевать. А со мной и шагу не мог сделать полчаса назад!
     – Я действительно не танцую, – ответил я. – Это было в первый раз.
     Тут Полина рассказала, каким образом мы с ней оказались в круге танцующих. Молодой человек, стоявший рядом с Таней, внимательно выслушал рассказ Полины и сказал:
     – Я знаю этого парня, он из нашей деревни. Обычно спокойный, а тут выпил, и заиграло в нём ретивое. Я с ним поговорю, чтобы он вас больше не беспокоил.
     Этот вечер мы благополучно провели в клубе, а затем добрались до места жительства. Теперь я больше не робел перед Таней и Полиной и не стеснялся их. В общем, они стали для меня «своими парнями».
     Двенадцать дней прошли довольно быстро. За это время на работе произошла лишь одна серьёзная поломка картофелекопалки. Пришлось вызывать «летучку» из МТС, и мы полдня простояли. Ещё один день не работали из-за сильного дождя; зато в этот день я помылся в бане. Вечером мы часто ходили в клуб на танцы или в кино. Я немного научился танцевать танго и фокстрот, но вальс мне не покорился. Может, если недельку ещё бы потренировался, что-нибудь бы и получилось. Но командировка закончилась. Работу выполнили полностью и в намеченные сроки.
     Девчатам тоже нужно было уезжать домой. Настал день и час прощания. Они собирали вещи, чтобы ехать на железнодорожную станцию; я же на своём «громыхале» с Дмитрием и его «детищем» отправлялся в МТС. Не помню, по чьей инициативе мы обменялись адресами. Сказали друг другу «всего хорошего» и «до свидания», чмокнулись в щёчку и расстались. Я на восток, они на запад. Для меня прощание было грустным, поскольку я успел к ним привязаться. Они меня учили не только танцам, но и общению с помощью правильного русского языка. Обе они были просто хорошими девчонками, и ни одной из них я бы не отдал предпочтения.
     Позже я написал им обеим письма – они вежливо ответили. Я написал снова и опять получил ответ от каждой. Полина в своём письме даже прислала портретик Любови Орловой – вспомнила, что мне понравилась эта актриса в первом фильме, который мы вместе с ними посмотрели.
     Пожалуй, мы одновременно поняли бесперспективность нашей переписки. Я поблагодарил Полину за портретик и за письма, которые было приятно читать. На этом всё и закончилось. Но они так и остались в моей памяти – отличные друзья-попутчики в течение двух недель моей жизни.
     На своём Универсале я вместе с Дмитрием доехал до МТС, там оцепил картофелекопалку и простился с конструктором, а затем поехал домой. Там было всё благополучно. В поле уборка зерновых закончилась, и нам с Борей осталась только вспашка зяби.
* * *
     На следующий вечер я пошёл в Горбуновский клуб, главным образом, чтобы повстречаться с Тоней. Она там действительно была. Я поздоровался, сел рядом с ней без разрешения. Но не заметил на её лице радости. Она почти официальным тоном промолвила:
     – Ну и где ты был эти две недели? Я переживала.
     – В командировке, – ответил я.
     – А почему меня не предупредил?
     – Меня срочно отправили, – оправдывался я, толком так и не собравшись.
     – А то, что ты уезжал, я узнала лишь три дня тому назад. И то не знала, куда…
     – Давай поговорим позже, – предложил я. – А пока побудем зрителями.
     Пока шёл концерт, мы разговаривали шёпотом. Через час он закончился, и мы с Тоней вышли из клуба и двинулись в направлении её дома по центральной улице.
     – Расскажи, как работалось на новом месте, – попросила она.
     Я рассказал, что возил агрегат, копающий картошку, и что мой трактор ни разу меня не подвёл.
     – А вечерами в клуб ходили? – продолжала интересоваться Тоня.
     – Ну да, ходил. И не один.
     – С кем же? – в её голосе прозвучали металлические нотки, но я не придал этому значения. И рассказал её всё, да не как девушке, которая, видимо, была ко мне неравнодушна, а как своему товарищу мужского пола. Она шла и слушала молча, выражение её лица я не видел – было темно. Но когда я в конце рассказа сказал: «Они мне дали свои адреса в Свердловске», – это её доконало. Она резко остановилась и слегка охрипшим голосом произнесла:
     – Дальше меня не провожай и больше не приходи!
     Мне больше ничего не оставалось сделать, как повернуться и пойти домой. Так мы с ней расстались навсегда. Мой откровенный рассказ обернулся для неё личной обидой. Из этого я вынес для себя урок: быть в общении с женщиной гибче, разумнее и меньше говорить о своих успехах.
     В общем, Тоню я забыл довольно скоро. Сильных чувств я к ней не испытывал, да и обещаний никаких не давал.

Глава 30. ГОРЯЩИЙ ТРАКТОР

     Зябь мы с Борисом пахали в светлое время суток на двух тракторах до «белых мух», в общем, пока не замёрзла земля и не выпал снег. Где-то во второй половине октября отогнали трактора и другие сельхозорудия в МТС. Наш бригадир Василий сдал всю технику по акту. Я решил, что теперь до весны освободился от трактора.
     Но не тут-то было. Через неделю меня вызвали в МТС снова. Сказали: «Поедешь в деревню Луговую на своём тракторе, там будешь молотить».
     Трактор к походу уже был приготовлен. Залит полный бак топлива, масло в двигатель и вода в радиатор, и даже прицеплена молотилка. По размеру молотилка была раза в два больше трактора, да в неё ещё была вмонтирована веялка для очистки зерна.
     Я поехал в Луговую с прицепленной молотилкой. Там я должен был у конторы захватить двух мужчин и ехать в поле. Один из моих спутников был бригадиром колхоза, а другой должен был работать на молотилке. Было начало ноября, в это время на Урале устойчивая зима. Несмотря на то, что снега было немного, земля уже порядком промёрзла и была как бетон. У тракторов в то время не было никаких рессор, а колёса и сиденье тракториста были железными. В общем, нас, едущих на тракторе, трясло нещадно. Обычно зимой на тракторах не ездили и не работали.
     Так или иначе, добрались мы до леса; сопровождающие дали мне знак остановиться. Они сошли с трактора и показали, куда мне нужно ехать. В лесном массиве я увидел лог, к нему вниз вела наезженная дорога. Спуск был длинный и крутой, по такому я никогда и нигде не ездил. Мои пассажиры решили спуститься вниз пешком. Я остановился в раздумье – было над чем поломать голову. Ни у трактора, ни у молотилки тормозов не было. Идею заклинить колёса молотилки тоже пришлось отбросить, поскольку мог получиться обратный эффект – по мёрзлой земле, покрытой снегом, застопоренные колёса могли покатиться вниз как сани. Тормозить двигателем трактор не приспособлен, и даже если попробовать, то его двадцать лошадиных сил удержат, возможно, только себя. А как быть с прицепленной сзади многотонной молотилкой? Других вариантов не было, а ехать было надо.
     Ах, была не была, поеду без тормозов! Начал спускаться, скорость увеличивалась буквально с каждой секундой. Трактор подпрыгивал, метался из стороны в сторону, как дикий необъезженный конь. Я изо всех сил старался удерживать его прямо, несмотря на то, что у рулевого колеса был большой люфт, и это затрудняло управление. Я рассчитывал заехать на противоположный склон лога, чтобы погасить скорость и скатиться обратно с меньшей высоты. Внизу мне ещё потом предстояло свернуть влево. Мужчины прошли уже половину спуска, когда я пронёсся мимо них на бешеной скорости. Они шарахнулись в разные стороны и стали кричать: «Тормози!» А чем тормозить-то… этим самым, что ли?
     Однако я справился с управлением, почти благополучно «приземлился» на противоположном склоне и даже умудрился повернуть куда надо. Переводя дух, доехал до места. Вскоре подошли мои спутники, установили молотилку на постоянное место и закрепили. Трактор и молотилку соединили ременной передачей. И тут я увидел, что из топливного бака капает жидкость. Странно, что у неё не было специфического запаха керосина, на котором должен работать трактор. Я открыл пробку бака и понюхал. Точно – не керосин, а лигроин. Обычно лигроином заправляли гусеничные трактора, а по горючести это топливо было между керосином и бензином. А бак был почти полон. Какой-то «умник» в МТС решил, что зимой трактор будет лучше запускаться и работать на лигроине, чем на керосине. Выходит, он и сделал мне «медвежью услугу».
     На молотьбу пришла женская бригада – пятеро человек. Сообща решили, что сегодня поработаем так, а назавтра позвоним в МТС и попросим заменить или отремонтировать бак. Запустили молотилку, работа сначала пошла нормально. Но часа через два трактор перегрелся, да так, что глушитель раскалился докрасна. Я не мог предвидеть, как подействует на трактор не рекомендуемое заводом топливо, меня ведь даже не предупредили о замене. В этот момент дунул ветерок, и капли лигроина, текущие из трещины бака, попали на глушитель. Бак моментально охватило пламенем! Я мигом заглушил мотор, сорвал с себя телогрейку и принялся сбивать огонь. Моих помощников как ветром сдуло – они «отошли» за молотилку и что-то там как будто бы важное делали.
     В данный момент ничего важнее, чем тушить разгорающийся пожар, не было. Но не было и никаких средств пожаротушения. Мне пытались помочь женщины, забрасывая пламя снегом, но толку от этого было мало. И когда я понял, что взрыв бака почти неизбежен, крикнул им: «Отбегайте подальше, сейчас бак взорвётся!» Они кинулись в разные стороны. Бак стал расширяться прямо на глазах и вскоре с негромким хлопком выплюнул белые пары лигроина через горловину. К счастью, эти пары не воспламенились, поскольку огонь был внизу бака, на улице было морозно и, вероятно, пары быстро остыли. Я по-прежнему от трактора не отходил, боролся с огнём. Телогрейка моя дымилась. Я делал один удар по пламени, другой по снегу, сохраняя этим её в «рабочем» состоянии. Огонь, как будто, начал ослабевать, но внизу бака ещё горело, и вскоре произошёл новый выхлоп паров из его горловины. Отскочив на секунду, я вернулся обратно, и вскоре мне удалось победить пламя снизу. Теперь горело лишь с торца, где в баке была трещина – как раз перед сиденьем тракториста. Я поднялся повыше и затушил последний очаг. Бак не взорвался лишь потому, что я оставил его открытым, когда проверял топливо «на нюх». Пробка так и лежала в стороне.
     Если бы бак взорвался – не миновать серьёзного пожара, в котором могли бы сгореть и трактор, и молотилка, и зерно, и необмолоченные скирды, и солома… Ну а я, если бы остался жив, загремел бы «за вредительство» лет на десять в места не столь отдалённые. Хотя в тот момент я об этом не думал; все мысли и энергия были направлены на то, чтобы избежать катастрофы.
     Когда опасность миновала, все сбежались ко мне. Охали, ахали и предлагали свою одежду, но мне и так пока было жарко. Я сказал, что мы сегодня больше работать не сможем, а бригадиру напомнил, чтобы срочно сегодня же позвонил в МТС и рассказал о случившемся. Я спустил воду из радиатора в ведро и умылся. Только тогда почувствовал холод, крикнул всем: «До завтра!» – и побежал домой. Пятикилометровый путь я одолел, наверное, за полчаса. Дома сильно удивились, увидев меня зимой без телогрейки. Пришлось рассказать о своих приключениях. Из-за таких случаев в 18 лет долго не переживают, но, как правило, запоминают их надолго.
     Утром пришлось идти на работу в «выходном» пальто. Я прибыл к восьми часам. Передвижная мастерская была уже там, слесари сливали топливо из бака и снимали его для ремонта. А главный механик, хмуря брови, спросил:
     – Ты что, не собираешься сегодня работать?
     – Почему это? Собираюсь, конечно, – ответил я.
     – А почему так вырядился?
     – У меня нет телогрейки…
     – Как так? – удивился он.
     – А вот, посмотрите. Это она, – и я показал на обгоревшие лохмотья, валявшиеся возле трактора.
     – Сейчас что-нибудь придумаем, – пообещал механик. Он подошёл к водителю, который сидел в кабине и фарами автомобиля светил слесарям, снимавшим бак.
     – У тебя нет лишней телогрейки? – спросил он шофёра.
     – Была, вроде бы, – ответил тот и достал из кузова грязную, но не рваную робу. А трактористу большего и не нужно.
     Слесари делали своё дело споро: сняли бак, пропарили его и пропаяли, а к девяти часам поставили на место и заправили керосином. К этому времени подошли остальные работники. Мы запустили трактор, он завёлся и заработал нормально. Воду для охлаждения двигателя привёз бригадир, и я её залил в радиатор. Подключили молотилку, и работа закипела. Что меня удивило, так это поведение главного механика. Ни одного вопроса о случившемся он мне не задал, словно знал, что всё так и должно было случиться. Единственное, чего механик мог не предвидеть – это крутой спуск к месту молотьбы.
     Производственный процесс наладился. Но всё же ходить на работу пешком, зимой, да ещё в тёмное время суток было неприятно.

Глава 31. ПРАЗДНИКИ И БУДНИ

     Как-то вечерком зашёл к нам домой наш кладовщик Виктор Блинов. Жили мы с ним на одной улице, и дома наши находились почти напротив друг друга. Он был старше меня лет на шесть. Виктор пригласил меня на день рождения, который он решил отметить с шиком – в ресторане. Ближайший ресторан находился на станции Поклевская. Кроме меня он пригласил Борю Черепанова и двух девушек: Аню Попову и Шуру Крестьянникову, к которой Виктор имел более чем симпатию. Она посмеивалась над ним и как-то рассказала, что, обнимая её, он весь дрожал, «половой истекая истомою».
     Пока я умывался и переодевался, подошёл «шикарный лимузин» – полуторка с открытым кузовом. Водитель работал на этой машине в какой-то организации поблизости от нас, а жил в Первановой и был приятелем Виктора.
     Именинник – хозяин торжества – ехал в кабине, а мы, его гости, разместились в кузове на соломке. Доехали до вокзала, зашли в ресторан. Виктор пошёл заказывать стол. Мы тем временем решили скинуться, чтобы хватило хотя бы на торт. Честно говоря, я не знал, что это такое и с чем его едят, но деньги вложил. Подарков тогда в деревнях дарить было не принято. Для меня ресторан был чем-то недосягаемым, может, потому я туда особо никогда и не стремился. А тут сижу себе в ресторане за столом в приятной компании, играет музыка, на столе выпивка, всевозможные закуски, а в середине торт (теперь я узнал, что это такое, осталось выяснить, с чем его едят). Для бедного деревенского паренька это была просто фантастика!
     Начались тосты, выпивали до дна, а не по глоточку. Я в те годы употреблял очень редко, и поэтому прилично захмелел. Но на ногах держался нормально, даже немного потанцевал.
     В ресторане мы просидели до полуночи. Я как почувствовал, что спиртное начало действовать, перестал его пить, нажимал на морс. Наш водитель выпивал наравне со всеми, поскольку стражей дорожного движения в провинции днём с огнём не сыщешь.
     Наконец, дело дошло до торта. Это было действительно райское лакомство, но на мой неизбалованный вкус оно показалось чересчур сладким. Впрочем, отказываться от второго куска я не стал.
     Обратно тоже ехали в кузове, сидя на соломе: Аня, Шура и я с Борисом. Он играл на баяне, а мы все пели. Проезжая через Горбуново, «громкость» не снижали, может, кого и разбудили. Довёз нас водитель благополучно, но в проулке, недалеко от нашего дома, решил развернуться, сдал назад и угодил задним колесом в глубокую яму. Машина накренилась на бок, мы в кузове покатились к одному борту – получилась куча мала. Мы обнимались, хохотали, к тому же теперь нам даже не нужно было спускаться из машины, лишь перешагнуть через борт и оказаться на земле. Но мы должны были выручать своего водителя. Принесли из нашего запаса дров два бревна и подсунули под колесо. Через десять минут машина уже стояла «на всех четырёх» и могла отправляться дальше.
     Мы простились не сразу. Прямо на улице устроили хоровод, запев под аккомпанемент баяна:
     Как на Витины именины
     Испекли мы каравай
     Вот такой ширины,
     Вот такой вышины,
     Вот такой ужины!
     Каравай, каравай,
     Кого хочешь выбирай.
     Мы ещё некоторое время поиграли в каравай, спели несколько песен и разошлись по домам. Наш бравый водитель полуторки уехал, Виктор с Борей (они были двоюродными братьями) пошли провожать девушек. Я вернулся домой, разделся, сразу забрался на печь и заснул.
     Утром в шесть часов по радио всегда передавали Гимн Советского Союза. Он для меня играл роль будильника. Этим утром я тоже его услышал, значит, мне пора вставать и собираться на работу. Подъём был трудным: болела голова, подташнивало. Но долг прежде всего. Я поднялся, собрался и побрёл в Луговую на конный двор, где обычно собиралась вся бригада. Там в теплушке мне совсем поплохело. Я сказал, что заболел и пешком не дойду. Ради такого случая запрягли лошадь в сани-розвальни, и мы всей бригадой поехали на молотильный ток. Там я завёл трактор и включил молотилку, но чувствовал себя по-прежнему отвратительно. «Нет ничего хуже, чем на чужом пиру похмелье»! Только к обеду я начал приходить в себя, даже немного поел. А к вечеру всё прошло – хоть снова в ресторан. Увы, на дармовщину никто больше не приглашал.
     Обратно с работы мы ехали на той же лошади. И на следующий день, без вопросов и разговоров, лошадь была запряжена. Теперь мы постоянно стали ездить на работу и обратно – спасибо моему похмелью. Вот уж «не было бы счастья, да несчастье помогло»! Правда, утром до конного двора и вечером обратно мне по-прежнему приходилось топать пешком пару километров. Все остальные работники были луговскими.
     Работу на обмолоте закончили ещё в ноябре. В 1950 году я заработал аж целую тонну зерна. Два мешка из них – 100 кг – мы продали прямо на складе. Летом на рынке в Талице можно было продать и подороже, но нам въелось в сознание наше полуголодное существование, и мы боялись снова остаться без хлеба насущного. Поэтому остальное зерно берегли на будущее. Да и мне уже маячила служба в армии, то есть в течение трёх лет семья не могла рассчитывать на мою помощь.
* * *
     Новый год для кого-то торжественный праздник, а для нас обычный рабочий день. 1951 год начался с того, что мама пошла с утра на скотный двор, а меня послали за сеном – кончался корм для лошадей. Мы с мужчиной по фамилии Гущин поехали на двух подводах в дальний лес за село Горбуново. Он знал, где находится сено и ехал впереди, прокладывая дорогу. Снег был неглубок, но было очень холодно, а сидеть на санях приходилось почти без движения. Ехали мы долго, и я решил немного согреться, двигаясь пешком рядом с санями. Это помогло. Когда добрались до места, Гущин предложил мне покурить. Несмотря на то, что давно не курил, я завернул цигарку из махорки, которой он меня угостил. Вроде стало теплее, правда, вдобавок немного замутило. Мы загрузили сани часа за полтора. Каждый воз в закреплённом виде был почти в два человеческих роста. Вернулись домой мы уже под вечер. Мама кое-что состряпала, напекла блинов; мы вкусно поужинали.
     Хочу сказать несколько слов о Гущине. Этот сорокалетний мужчина заведовал в колхозе молочно-товарной фермой (МТФ). Когда его назначили заведующим, у нас не было отдельного скотного двора. Коровы находились во дворе дома Поклевского, занимая часть конюшни. От лошадей их отделял деревянный забор. Гущин взялся строить отдельный скотный двор за пределами деревни. Чуть ли не в одиночку на ровном месте недалеко от леса за одно лето он соорудил добротный скотный двор. Всю тяжёлую и топорную работу он делал сам. На этой стройке он буквально надорвался. Однажды я видел, как он ходил сгорбленный. Такого трудоголика я больше в своей жизни не встречал.
     Как-то потребовался ремонт крыши конюшни. Гущин запрягает лошадь, берёт пилу и топор, едет в лес. Рубит, пилит, везёт и ремонтирует. Работает на износ, и всё это – для колхоза. Потому не было ничего удивительного в том, что ему приспичило первого января ехать на кудыкину гору за сеном.
* * *
     После Нового года кладовщик Виктор Блинов взял меня в свой штат мельником. Приобрели мельничный агрегат, состоявший из электродвигателя и механической мельницы, соединённых между собой ременной передачей. Мельница могла делать из зерна муку или крупу – только нужно было переключить её на соответствующий режим. Я должен был засыпать зерно в бункер (около двадцати килограммов), включить рубильником двигатель и следить за работой агрегата, время от времени подсыпая зерно и заменяя наполнившийся мукой ящик пустым. Иногда со шкивов слетал ремень, и нужно было его устанавливать на место. Работать приходилось на открытой площадке. Я молол муку для колхоза и для частных лиц, но ни с кого никакой платы не брал – было не принято. За работу мне начисляли трудодни.
     Как-то в выходной день Виктор предложил мне поехать с ним на рынок в Талицу, чтобы продать целый воз колхозного овса. У нас были свои весы. Сначала мы торговали вместе, а когда Виктор убедился, что я справляюсь и без него, он ушёл и несколько часов отсутствовал. Вернулся уже под вечер – зимой дни короткие. К тому времени я продал почти весь овёс и отдал ему всю выручку до рубля. За работу он мне вручил карманные часы, не новые, но вполне исправные. Точность их хода я сверял по радио. Носил на работу в кармане куртки. Как-то, примерно через месяц, после работы я решил отряхнуть куртку, испачканную в муке. Снял её и ударил по опоре крыши складской веранды. Тут и посыпались из кармана осколки часов. Я даже подбирать их не стал. Было часы очень жаль, не каждый мог себе позволить их иметь. Но говорят, обижаться на себя глупо. Виктор же, узнав о моей беде, сказал: «Тебе не часы, а только лемех (деталь плуга) носить!» Я обиделся на эти слова и не стал больше у него работать, перейдя в бригаду «куда пошлют».
* * *
     На любовном фронте у меня в эту зиму было затишье. Не было девушки даже для общения. Но в один прекрасный зимний вечер Боря Черепанов предложил мне пойти с ним в Луговую на день рождения девушки Марины. Её мать, вдова по фамилии Мышкина, стройная, красивая брюнетка, не достигшая сорока лет, пригласила на день рождения дочери Борю, а он прихватил и меня. Я знал, что Борис не чурается красивых вдовушек, а меня заинтересовала её дочь. Марине в тот день исполнилось шестнадцать. Она показалась мне воплощением красоты русской девушки: была круглолицей, с румяными щёчками, правильными чертами лица и ясными карими глазами. Походила на мать – тоже была брюнеткой. Я был просто очарован Мариной и почти всё время смотрел на неё.
     Кроме нас там ещё были два молодца из Луговой и подружка Марины. Борис, как всегда, был обаятелен и неразлучен с баяном – не зря был востребован на любых вечеринках. Стол был сервирован скромно, но со вкусом. Хозяйка явно не хотела, чтобы её гости, перебрав, стали вести себя развязно. Когда поздравляли Марину, молодая девушка очаровательно краснела и смущённо улыбалась.
     После застолья начались танцы. Увы, выбора партнёрш у меня не было. Парень, который сидел за столом рядом с Мариной, танцевал с ней и, видя мой к ней интерес, не отходил от неё ни на шаг. Второй юноша танцевал с подругой Марины. Борис играл на баяне, поэтому мне волей-неволей пришлось танцевать с хозяюшкой. Она оказалась выдумщицей, организовав вскоре игры и викторины. Так, используя музыкальное сопровождение Бори, мы веселились до полуночи. Потом попрощались, и все вышли на улицу проводить нас с Борисом. Марина надела чёрное пальто с чёрным же меховым воротником. В этом одеянии она выглядела просто бесподобно!
     Когда я рассказал знакомым и домашним, где был, и добавил, как мне там всё понравилось, меня огорошили. Сказали, что хозяйка – женщина лёгкого поведения и дочь туда же. Я был ошеломлён – взяли и убили зарождавшееся чувство. Мораль тогда была на первом месте. Но я всё равно не терял надежды повстречать Марину. Иногда той зимой вечерами ходил в Луговской сельсовет, в здании которого находилась библиотека и читальный зал. Туда часто заглядывала сельская молодёжь. И вот однажды зашла в библиотеку и Марина. Сердце моё учащённо забилось. Она поздоровалась со мной, как со старым знакомым. Но была не одна, а с целой компанией. Они куда-то торопились, и мне с ней поговорить не удалось. А про себя я решил: «В следующий раз обязательно поговорю». Но следующего раза не представилось. Раза три я там был в библиотеке, но Марина не появлялась. А в Луговской клуб я ни разу не ходил.
* * *
     В этом году произошло важнейшее событие, затронувшее всех сельских работников. Было произведено укрупнение колхозов. Так, наш колхоз имени Рокоссовского был соединён с более крупным колхозом имени Сталина в селе Горбуново. В него же влился колхоз деревни Сугат. Таким образом, из трёх колхозов организовали один, под единым руководством. Произошла и реорганизация тракторных бригад. Сформировали новую бригаду из шести трактористов, которые должны были работать на трёх тракторах СХТЗ. Бригада должна была жить в деревне Сугат и работать на её полях. На один из тракторов старшим назначили меня, сменщиком же стал Борис Черепанов. На втором тракторе стали работать ребята из Горбуново – Владимир Викулов и Юрий Пономарёв. Третий трактор закрепили за местными ребятами Михаилом и Алексеем. Бригадиром был назначен Аркадий Корченко, живший в Сугате вместе с семьёй. И вся наша «интернациональная» бригада, кроме двух местных, должна была где-то квартировать.
     Нас распределили по домам. Меня взял к себе наш бригадир Аркадий. Был он крупным мужчиной, блондином с короткой стрижкой. Его жена была его антиподом – смуглая брюнетка. Они предложили мне на выбор два места, где я пожелал бы почивать: в сенях на топчане или в прихожей на полу. Я выбрал сени с топчаном, и мне выдали кое-какие постельные принадлежности.
     У четы Корченко было трое детей. Старшая дочь Александра была замужем, жила отдельно от родителей, работала в школе учительницей в этой же деревне. Второй дочери Ане было лет пятнадцать-шестнадцать; младшим был мальчик Павлик тринадцати лет. В такую семью я и вошёл «пятым лишним». Но относились ко мне хорошо, никаких претензий или выражения неудовольствия никто ко мне не высказывал. Все жили дружно.
     Весна, по уральским меркам, в этом году была ранняя, и поля просохли уже к середине апреля. 15 числа мы выехали в поле, начав рыхлить культиватором землю, вспаханную прошлой осенью под посев. Помощницей-прицепщицей ко мне назначили девушку лет восемнадцати по имени Дуся – Евдокия. Её трудно было назвать красавицей, но симпатичной – это точно. А уж говорунья, шутница, каких поискать. Работалось с ней очень легко. Она была подвижна, трудолюбива, создавала вокруг себя положительную ауру. В ночные смены мы, бывало, под шум трактора дуэтом пели песни, и нам даже не хотелось хоть немного вздремнуть. Доработались мы с ней до того, что красный флажок «Победитель социалистического соревнования» был постоянно у нас. Этот вымпел был переходящим, но нас никто не мог опередить. Может быть, в будущем я завёл бы с Дусей «служебный роман», но тут вмешалась другая девушка.

Глава 32. ПОСТРАНОЧКА

     В один из первых вечеров в Сугате я пришёл в клуб и попал на концерт художественной самодеятельности. И увидел на сцене ЕЁ – красивую, нарядную, отбивающую чечётку под зажигательную мелодию. Да так красиво работающую ногами, что у меня аж дух перехватило! В руке у неё был разноцветный красивый платочек, которым она помахивала в такт музыке. Я такое видел впервые. Второй раз она появилась на сцене в составе песенного квартета. Пела она тоже хорошо, но не была солисткой. После окончания концерта объявили: «Для всех желающих будут организованы танцы». Большинство артистов самодеятельности переместилось со сцены в общий зал. И ОНА в том числе. Села на лавочку недалеко от меня. Чувствовалось, что она устала после концерта.
     Когда рядом с ней освободилось место, я немедленно его занял. Она заинтересованно, без тени пренебрежения на меня посмотрела. Чуть заикаясь от волнения, я пригласил её на танец; она согласилась. Во время танца мы познакомились. Я узнал её имя – Валя. Поинтересовался, далеко ли она живёт от клуба, не позволит ли проводить до дому? Она ответила, что её дом почти напротив клуба, на второй же вопрос не ответила. При следующем танце я позволил себе её рассмотреть поближе. Она была выше меня ростом, на целый свой каблук. Тёмно-русые волосы, голубые глаза, стройная фигура, на вид серьёзная и знающая себе цену. Среди всех присутствующих девушек Валя выделялась своей красотой и статью.
     Но меня удивило, что за весь вечер ни один молодой человек к ней не подошёл. С девушками она общалась, они о чём-то болтали, над чем-то смеялись. Внезапно она засобиралась:
     – Я пошла домой.
     – А я с вами, – слова выскочили у меня машинально.
     Валя пошла к выходу, я поспешил за ней. На улице было уже темно. Мы перешли на другую сторону улицы и дошли до её дома. Она продекламировала:
     – Вот моя деревня, вот мой дом родной.
     – Очень приятно, – не в рифму ответил я. – Может, ближе познакомимся?
     Она пожала плечами:
     – Может быть.
     Всё-таки мы разговорились. Она кратко рассказала о своей семье: матери, братике и сестрёнке. Отца, конечно, не было – как у большинства в то время он погиб на фронте. Сама она работала бухгалтером в совхозе. Я тоже немного рассказал о себе. За разговорами незаметно пролетело минут тридцать-сорок. Напоследок назначили встречу на завтра – в клубе после девяти вечера (я работал до восьми ноль-ноль). Ещё договорились перейти на «ты». Так, почти официально прошла наша первая встреча. С её стороны я не заметил никаких особых эмоций, сам же как всегда при первой встрече и знакомстве волновался и переживал.
     На следующее утро я как обычно пришёл на смену. Мы ещё не поехали работать, как моя прицепщица Дуся, прищурившись и заглянув мне в глаза, ехидненько поинтересовалась:
     – Кого это ты вчера из клуба провожал?
     – Можно пока я не скажу? – ответил я вопросом на вопрос. Но не тут-то было, Дуся продолжала наступление:
     – Да все знают, что ты Постраночку провожал!
     – Какую ещё Постраночку? – удивился я. Дуся начала хохотать:
     – Ты хоть имя-то у неё спросил?!
     – У кого? – растерялся я. Тут Дуся упала на траву и начала кататься по ней, хохоча и приговаривая:
     – Ой, умру от смеха! Ой… Так женится и фамилии не спросит! Ха-ха-ха!
     Как следует отсмеявшись, она встала и начала мне втолковывать:
     – Постраночка – мы так её зовём – это Валентина Постранак, понял?
     – Впервые слышу эту фамилию, но я понял, о ком ты.
     – А ты знаешь, она всех парней, что к ней клинились, отбортнула. Они от неё отступили, и она осталась одна.
     Значит, я занял пустующее место, решил я. Чем-то меня заинтриговало словосочетание «Постраночка отбортнула», и я его несколько раз мысленно проговорил. Хм, «отбортнула». В конце концов я решил больше ничего не выяснять ни у Дуси, ни у Вали, а просто сходить на свидание. Тут как раз подошёл трактор под управлением Бориса, и мы стали принимать смену. К «весёлому разговору» больше не возвращались.
     Вечером после работы я привёл себя в порядок и сразу отправился в клуб. Там уже было много народу, среди них я заметил и Валю. Танцы были в разгаре. В перерыве между танцами, когда гармонист сделал перекур, девчата, сидевшие рядом с Валей, принялись её уговаривать сплясать что-нибудь эдакое. Видимо, репертуар у неё был обширный. Когда гармонист вернулся, Валентина встала, подошла к нему и заказала: «Цыганочку – с выходом!» Гармонист взял первые ноты, и она, характерно и красиво взмахнув руками, пошла в пляс. Танцевала Постраночка так мастерски и воодушевлённо, что любо-дорого было смотреть. Плясали не только её ноги, но и всё тело было очень пластично, руки и плечи двигались в такт музыке. С ней никто не осмелился соперничать – ни девушки, ни юноши, она выступала одна. Остальные сидели и любовались, я тоже был очарован её красотой и мастерством. Когда закончилась музыка и танец, все зааплодировали, и я, наверное, громче всех.
     Чуть позже я пригласил Валю на танец и сделал ей несколько комплиментов. А когда в круге танцующих мы с ней оказались у входной двери, я предложил:
     – Пойдём погуляем, а то здесь жарко.
     Она охотно согласилась, и мы, ни с кем не простившись, ушли из клуба. К главной улице Сугата примыкали и пересекали её ещё три, одним словом, деревня была большая, жителей много. И вот я иду по улице под руку с красивой девушкой и мирно беседую.
     – Кто тебя научил так красиво танцевать?
     – Мама, – ответила Валя. – Она хорошо танцевала под гитару, на которой играл отец. А я с малых лет была шустрая, неугомонная, старалась во всём подражать маме. Она учила меня танцевать чечётку, я с удовольствием училась.
     – Ты же просто талант! – вставил я свои «пять копеек».
     – Ой ли? – засмеялась она.
     – Тебе надо пойти учиться, и танец, который ты любишь, станет твоей профессией, – настаивал я.
     – Мне пока нельзя учиться, – вздохнула девушка. – Нужно содержать семью. Мама работает в колхозе, получает раз в году и то полуфабрикат.
     – Как я тебя понимаю! У меня похожая ситуация, пришлось даже школу бросить, чтобы работать. Осенью мне в армию, может, новую специальность приобрету.
     Так мы с ней гуляли до полуночи, разговаривая обо всём и ни о чём конкретно. Расставаясь, договорились о следующей встрече. Я её обнял и поцеловал в щёчку.
     Встречались мы с ней по пять вечеров подряд с перерывами тоже на пять вечеров. Таков был график моей работы. А выходной был всего один в десять дней, и тогда я стремился сходить домой к маме и сестрёнкам, а вечером возвращался на свидание с Валюшей – так я её иногда называл. Дружба наша длилась около двух месяцев. Мы с ней гуляли, обнимались, целовались, но не более того. Девушка Валя была строгих правил, даже не позволяла прогулки после полуночи в рабочие дни.
* * *
     Закончились весенне-плевые работы как в колхозе, так и в совхозе. Назначили время праздника и место – деревенский парк на окраине. Начало было в десять утра, и приглашались все желающие. Мы, шестеро трактористов и наш бригадир, собрались в единую кучку. Наши повара привезли нам праздничный завтрак и налили по стопарику водки. Выпили, закусили, начали болтать о том, о сём. Девчата сидели отдельной группкой. Судя по их весёлому щебетанью и смеху, их тоже не обделили выпивкой. Борис был с баяном, и вскоре девушки подошли к нам и попросили его сыграть что-нибудь весёленькое. Боря направился к импровизированной танцплощадке, и нам ничего не оставалось, как двинуться за ним.
     Начались песни под баян, пляски и танцы. Я в круге танцующих пытался сплясать трепака. Моей напарницей была Валентина, и на фоне её танца мой трепак, наверное, выглядел коряво и комично. Раза два я ещё станцевал с Валентиной, не зная, что эти танцы у нас с ней были последними. Спешу успокоить – ничего страшного не случилось, поэтому смело читайте дальше.
     Танцы были прерваны неожиданным событием – приездом автолавки. Это был грузовик с покрытым брезентом кузовом. На нём привезли промышленные и продуктовые товары. Промтовары интересовали в основном девушек. Мои же коллеги решили купить водки, и я возражать не стал. На закуску взяли пряников. Выпивали все поровну. Я не знал своих возможностей в приёме спиртного, поскольку выпивал очень редко. Во время работы и жизни в Сугате за два месяца ни разу не прикладывался к рюмочке.
     После повторной выпивки начался уже не разговор, а галдёж. Мы «угощались» отдельно от девушек. Они ещё пели и танцевали, мы же продолжали галдеть, лёжа на зелёной травке под палящими лучами солнца. Июньский день был жарким, меня определённо «развезло». Часам к пяти вечера мы собрались по домам. Я шёл своим ходом, но земля под ногами качалась как при землетрясении, и деревья почему-то мне кланялись. Я зашёл в чей-то двор, у которого были настежь открыты обе створки ворот. Но тут услышал пение девушек – знакомые голоса! Я повернулся на 180 градусов, сфокусировал взгляд и увидел в группе девушек её. Протянув руки, молвил: «Валя, Ва-лю-ю-ю-ша!» – и пошатнулся. В ответ она лишь махнула рукой и сказала: «Пошли, девчата, чего встали?»
     Они ушли. Я был ошарашен её поведением и стоял посреди чужого двора, слегка раскачиваясь, не зная, что предпринять. Мысли путались. Тут из дома вышла какая-то девушка, подошла ко мне и сказала:
     – Пойдём в дом, ты устал, отдохнёшь.
     Я дал себя увести внутрь дома. Она усадила меня на диван, помогла разуться, раздеться и уложила в постель. Я сразу заснул.
     Проснулся лишь ночью. Рядом со мной с закрытыми глазами лежала хозяйка дома; оказывается, это была её постель. Первым моим стремлением было одеться и бежать. Но куда, зачем? Валю я в это время всё равно не найду, да если бы даже и нашёл – захотела бы она со мной говорить? Такие мысли бродили у меня в голове, когда я заметил, что лежащая рядом девушка явно притворяется спящей. Я до неё осторожно дотронулся, она зашевелилась. Я спросил:
     – Как вас зовут?
     – Зоя, – ответила она вовсе не сонным голосом.
     – Сколько же вам лет?
     – Двадцать.
     – А с кем вы живёте? – продолжал допытываться я.
     – С сестрой, ей семнадцать. Есть ещё брат, но он бывает здесь редко.
     Спать нам уже не хотелось. Хотелось иного. Нас влекло друг к другу, мы обнялись, поцеловались. И дальше всё было так, как предначертано природой. Заснули мы лишь под утро.
     Проснулся я, когда уже было светло. Зои рядом не было. Услышав стук ведра, я понял, что она занимается домашним хозяйством. Оказывается, у них в хлеву была живность. Я поднялся, умылся, оделся, и тут в дом зашла Зоя. Я начал её рассматривать при свете дня, пожалуй, слишком откровенно. Она смутилась и сказала:
     – Не чета твоей Постраночке?
     – Да, не Постраночка, – ответил я. – Но ты меня приютила, пригрела, так что ты самая хорошая и симпатичная девушка. А Постраночка на меня махнула рукой.
     Я был рад, что судьба нас свела. Зоя ничем внешне не была примечательна – обыкновенная деревенская девушка, каких много в русских селениях. Родителей у них не было. Зоя работала в совхозе, в свободное время занималась домашним хозяйством. Клуб она не посещала.
     Когда я уходил от Зои, во дворе увидел её младшую сестру. Она, заметив меня, ничуть не удивилась. Выходит, знала, что я у них ночевал. Кстати, она оказалась мне хорошо знакома, работала в нашей тракторной бригаде прицепщицей у Юры Пономарёва и была завсегдатаем сельского клуба. Звали её Валентиной Козловой. Нетрудно было догадаться, что Зоя носит эту же фамилию.
     В этот день у меня был ещё выходной, и я должен был встретиться вечером в клубе с Валей Постранак. Но её там не оказалось, не пришла она и через час. Зато ко мне подошла моя верная «сорока» Дуся и принесла «на хвосте» ошеломляющую новость: «К Валентине приехал жених (он где-то учится) на каникулы. Зовут его Мишей, она с ним сейчас гуляет!»
     Дусе я верил и не стал выяснять подробности. Лишь понял, что дружба врозь, и встречаться мы с Валей больше не будем. Я перестал ходить в клуб. Вот так и меня «Постраночка отбортнула». Но я ничуть не страдал, решив, что каждый волен поступать по своему усмотрению.

Глава 33. СЕНОКОС

     На следующий день всех трактористов, кроме Бори, и всех наших помощниц направили на сенокос. Жили мы в лесу на большой поляне – в четырёх трёхместных палатках. Девушки и юноши, конечно, врозь. Еду нам готовили там же, в солидном котле. Распорядок был следующим. В пятом часу утра косари поднимались на работу – «коси коса, пока роса» – и трудились до завтрака. На завтрак поднималась уже вся орава. Я выбрал себе работу – подвозить на лошади сухое сено к стогам, она была мне знакома; косить же я не любил и поэтому у меня не очень хорошо получалось. После завтрака косари забирались в палатки досыпать, а девушки брали вилы, грабли и шли ворошить скошенную накануне траву. Из просохшей травы они делали валки и копны, которые я впоследствии возил. После обеда косари шли метать стога, а я должен был успевать подвозить копны. Окончив работу, шли на ужин, а после него собирались у костра. Пели песни, танцевали под хоровое исполнение «а капелла». Ах, как нам не хватало здесь Бори с его баяном!
     Мы с Володей Викуловым решили разнообразить нашу лесную жизнь. Узнали, что так же как и мы, «табором» в палатках примерно в полутора километрах от нас расположились работники, а в основном – работницы Сугатского совхоза. Мы собрались «в гости» поздно вечером, предварительно узнав маршрут у местных ребят, работавших с нами. Они нас напутствовали: «Будьте осторожны, девки там непутёвые, того и гляди наградят чем-нибудь венерическим!» Ничего себе новость! Они-то, конечно, шутили, но я, наивный и доверчивый, поверил. Сразу вспомнились пословицы «в каждой шутке есть доля правды», «говорят – зря не скажут». Но мы с Володей всё-таки пошли. Вначале двигались довольно уверенно, но когда начало темнеть, ориентироваться стало сложно. Нам даже показалось, что мы сбились с пути. Пришлось остановиться и напрячь слух. К счастью, мы услышали доносившиеся до нас голоса и смех. Оказалось, что мы были уже недалеко от цели нашего путешествия.
     Мы вышли на широкую поляну, где в ряд выстроились несколько брезентовых палаток. На травке около ближайшей из них, скрестив по-турецки ноги, сидели две девушки и курили папиросы. В моём понятии курящие девушки – это верх распущенности. В нашем коллективе из девушек не курил никто, и даже среди ребят мало было любителей подымить. Несмотря на испытанный мной «культурный шок», на предложение девушек присесть рядом мы согласно кивнули, опустились на траву и начали знакомиться. Назвали свои имена, они свои. Потом мы по их просьбе рассказали, кто мы и откуда, чем занимаемся в свободное от сна время. Они же рассказали, что здесь неподалёку пасут стадо дойных коров и доят их два раза в день. Вдруг Володя встал, и со словами: «Пойду прогуляюсь», – пошёл вдоль палаток. Я решил, что у него здесь была знакомая, поскольку он так и не вернулся. Я же остался один с двумя девушками. Это был явный перебор. Развлекальщик из меня никудышный, да ещё после «дружеского напутствия» на лирику не тянуло. Ведь, наверное, они, бессовестные, сидели, курили, а сами думали, какой бы венерической болезнью меня заразить? А может, сразу двумя? Но тут они сами спасли меня от дальнейших переживаний, поднялись на ноги и, зевая, произнесли дуэтом:
     – Пора спать, завтра рано вставать! А ты, парень, заходи в наш шалаш, гостем будешь.
     Мне было грех отказываться от такого приглашения, тем более что альтернативой была ночёвка под открытым небом на сырой земле либо блуждание по ночному лесу в попытках найти свой лагерь, причём это могло закончиться ещё более плачевно. В общем, я забрался в палатку и улёгся на постель из свежего сена. Девушки прилегли рядом, с разных сторон от меня. Я оказался зажат между ними в прямом смысле слова, а в переносном – зажат психологически. Призрак венерических заболеваний так и бродил по тёмной палатке, плотоядно посматривая в мою сторону. Право, смешно, но мне было не до смеха. Я лежал на спине, скрестив руки на груди, боялся закрыть глаза и пошевелиться, чтобы нечаянно не коснуться потенциальных разносчиц заразы. Так я и лежал, как мумия, уставившись в потолок палатки. Девушки рядом мирно спали, и к утру сон всё-таки сморил и меня.
     Когда я проснулся, было уже светло, и никого рядом не было. Девушки уже ушли на работу, так я их при дневном свете и не увидел. Тут подошёл Володя, и мы с ним двинулись в обратный путь. О своих ночных «подвигах» мы с ним друг другу не обмолвились ни словом. Вернулись в родной лагерь, и тут уже началась новая рабочая смена.
     Но девчата что-то хмурились и не разговаривали с нами целый день. Особенно Валя Козлова, сестра Зои. Она старалась нас не замечать, отворачивалась, когда мы были рядом. Да и Дуся ей не уступала. Выходит, они объявили нам бойкот. Но этим вечером мы в «поход» не пошли, и уже на другой день сердца их оттаяли. Правда, иногда нам всё-таки припоминали эту прогулку и беззлобно подкалывали.
* * *
     После десятидневной лесной жизни мы вернулись в Сугат, помылись в бане и получили два дня выходных. В первый день я сходил домой, повидался с сёстрами и мамой. На следующий день уже вернулся в Сугат. Вечером было ещё светло, мы с Володей прогуливались по главной улице деревни. Неспешно шли в сторону речки к мосту, когда заметили, что двое напали на одного – первый спереди, второй сзади. Агрессорами были местные, а защищался от них мой напарник Борис. Он размахивал кулаками, но противостоять двоим у него получалось плохо. Не успели мы к ним приблизиться, как увидели, что Боря снова замахнулся, чтобы дать в ухо нападавшему, но тот опередил его, ударив головой в подбородок. Борис дёрнулся назад, и тут стоявший за его спиной противник подставил ногу, и Боря упал навзничь. Пока драчун упивался победой, мы с Володей одновременно схватили его с двух сторон за руки. Он стоял спиной к нам и не видел, что к поверженному сопернику прибыло подкрепление. Для него это оказалось полной неожиданностью, в первые мгновения он даже принял нас за стражей порядка. Но когда сообразил, что к милиции мы никакого отношения не имеем, стал вырываться, громко матерясь. Между тем его подельник, видя, что соотношение сил изменилось, огрызнулся, вскочил на велосипед и был таков.
     Тут Боря очухался. Мы решили проучить драчуна, пообещав его утопить. Подвели его к речке. Он пытался сопротивляться, но Борис подгонял его сзади пинками. Зашли по колено в воду, и мой напарник начал экзекуцию. Он окунал голову забияки и держал в воде, пока тот не начинал захлёбываться. Повторив для верности урок, мы отпустили его с миром. За всей этой кутерьмой, сидя на перилах моста, наблюдали ещё два наших коллеги – сугатские трактористы. Но они не пытались принять ничью сторону, держа нейтралитет, как швейцарцы во время войны. Похоже, всё происходящее их забавляло, поскольку они сидели, ухмылялись и так и не сдвинулись с места до окончания представления. Глазели на нас и прохожие, но мы на них не обращали внимания и делали своё «подлое» дело.

Глава 34. АНЯ, ДУСЯ

     На следующий день моя младшая квартирная хозяйка Аня сказала, кого мы вчера искупали. Им оказался Козлов, брат двух девушек, хорошо мне знакомых – Зои и Вали. Зоя упоминала, что у неё есть брат, но с ними он не живёт. Аня ещё добавила, что он сидел в тюрьме и, выйдя оттуда, стал жутко блатным и сильно этим кичился. В чём заключался их конфликт, я так и не узнал. Борис на мой прямой вопрос уклончиво ответил, мол, «шерше ля фам». Можно было предположить, что зазноба бывшего зэка Козлова оказывала определённые знаки внимания Борису. Это было неудивительно, как-никак, парень он был что надо: шутник, певец, баянист – таких девушки просто боготворят!
     Аня была недовольна тем, как мы наказали Козлова:
     – Как-то по-детски вы с ним обошлись, надо было его хорошенько побить! Я бы на вашем месте… – она намекала на нашу трусость, попрекая тем, что мы его ни разу не ударили. Я обиделся:
     – Вот ты на своём месте это и сделай!
     – И сделаю, если понадобится! – расхрабрилась она. Впрочем, Аня действительно была девушкой с крутым бескомпромиссным характером. Представлялось: свяжи такой руки, она будет своих противников зубами грызть. А зубы у неё были немного крупноватые, но белые и ровные. Она была красивая: блондинка с голубыми глазами, среднего роста, чуть полноватая, но в то же время гибкая и подвижная, одним словом, спортивная. Цветом волос и телосложением Аня была похожа на отца. На прогулки, в гости она всегда надевала белое платье, которое выгодно оттеняло её загорелую кожу, во всяком случае, те её участки, которые было прилично открывать. В клуб Аня не ходила, предпочитая спортивную площадку. За клубом был небольшой школьный стадион, именно там она со своим братом Павликом проводила свободное время. Когда я ещё ходил в клуб, часто видел их играющими в мяч. Они были в спортивной форме и смотреть на них было любо-дорого. После «дружбы врозь» с Валей Постранак, я перестал посещать клуб, и постепенно, ненавязчиво Аня взяла надо мной «шефство». Как-то пригласила меня на спортплощадку. Я пришёл после работы, уже в девятом часу и узрел необычную игру в мяч руками, да ещё и через сетку. Участвовали две команды, в одной из них играли Аня и Павлик. Они довольно ловко передавали мяч друг другу мягкими движениями пальцев рук, а потом перекидывали через сетку другой команде, которая, в свою очередь, возвращала мяч обратно. Я эту игру видел впервые. Иногда мне предлагали попробовать, но я отказывался, боясь показаться неумехой, особенно перед более молодыми игроками.
     В свободные вечера я стал приходить на спортплощадку и «болел» за своих, хотя само слово «болеть» применительно к спорту я узнал намного позднее. Когда начинало темнеть, игра прекращалась, и ребята расходились по домам уставшие, но довольные. По дороге они мне втолковывали правила игры в волейбол – так называлась эта игра. На следующий раз я решил поучиться играть. Команда встала в кружок, меня тоже пригласили присоединиться. Сначала я лишь отмахивался от мяча, но учителя у меня оказались настойчивые и терпеливые, показывали, как принимать и передавать мяч, как правильно бить по нему. Никто не смеялся, когда я неуклюже принимал мяч, и он летел не туда, куда нужно. Возможно, Аня предварительно провела с партнёрами «политработу».
     Когда стали играть команда на команду через сетку, Аня предложила мне побыть судьёй.
     – Да я же правила не знаю! – попытался отказаться я.
     – Я тебе о чём вчера рассказывала?
     – Но я не всё понял…
     – Ты до пятнадцати считать умеешь?
     – Хоть до ста, – согласился я.
     – Вот и считай!
     Так я стал частенько судить волейбольные матчи, а иногда играл и сам.
* * *
     Как-то часов около восьми вечера я вернулся с работы и застал там Аню с Павликом, явно собирающихся куда-то в гости. Они уже были красиво одеты и сказали мне, что если я поспешу умыться и переодеться, то они меня подождут. Я не заставил себя долго ждать, к тому же меня разбирало любопытство – куда же они собрались, да и ещё и меня не против с собой прихватить. Наконец, я не вытерпел и спросил прямо:
     – А вы куда, собственно, направляетесь?
     – На день рождения сестры Шуры.
     – А я тут причём? – опешил я.
     – Пойдёшь с нами. Родители уже давно там.
     – Во-первых, я не так наряден, как вы, – начал отнекиваться я. – А во-вторых, я очень стесняюсь и робею перед учителями.
     Как я уже говорил, Александра работала в школе.
     – Ну пойдём, я хоть познакомлю тебя с ней, – продолжала настаивать Аня. – Она очень простая, как и мы. Ты же при нас не конфузишься и не стесняешься?
     – Но я же ваш квартирант… Так и быть, пойду с вами, но не в гости, а в столовую – на ужин.
     – Вот и пойдём, как раз по пути.
     Шли мы почти молча, ребята лишь изредка переговаривались между собой. Когда мы дошли до большого дома, то в открытом окне я увидел красивое женское лицо, обрамлённое вьющимися волосами. Аня первая подошла к окну, поздоровалась с сестрой и сказала, обращаясь ко мне:
     – Вот моя сестра Шура. – А меня представила ей: – Это наш квартирант Витя. – Слово «квартирант» она произнесла с заметной иронией. Я поздоровался и сразу произнёс поздравительную «речь», которую я мысленно готовил, пока шёл сюда:
     – Александра Аркадьевна, поздравляю Вас с днём рождения и желаю Вам всего хорошего!
     – Спасибо, спасибо, – отозвалась она. – Вы, оказывается, знаете моё имя.
     – Да, у меня хорошие консультанты, – указал я на ребят.
     – Заходите в гости, – пригласила Шура.
     – Спасибо, но я иду в столовую.
     – Жаль.
     Аня не утерпела и тут же добавила:
     – Он у нас стеснительный.
     В окне появился молодой красивый человек, возможно, муж Шуры и спросил её:
     – С кем это ты разговариваешь?
     – Ребята пришли, – ответила она.
     – Так пусть в дом заходят, мы их давно ждём.
     И тут я «под шумок» ретировался, направившись в столовую. Там сытно покушал и не спеша двинулся в обратную сторону. И вдруг на скамеечке у резного палисада увидел девушку-смугляночку лет семнадцати, с причёской а-ля «комсомолка двадцатых годов». Я подошёл, поздоровался, она мне ответила с улыбкой:
     – Здрасьте.
     – Вы кого-то ждёте? – спросил я.
     – Нет, просто люблю здесь сидеть в хорошую погоду. Что-нибудь вяжу или вышиваю. – И действительно, рядом с ней на скамеечке лежал небольшой квадратик белой материи с начатой вышивкой какого-то красивого узора, а сверху – вышивальный инструмент, который, кажется, называется «крючок».
     – Позволите присесть рядом с вами?
     – Пожалуйста. Только, чур, не баловать!
     – Я смирный, и баловать не собираюсь, – успокоил её. Мне нужно было где-то провести время, пока мои хозяева будут в гостях. Я присел на скамеечку и начал со знакомства:
     – Как вас звать-величать?
     – Нина Шубина.
     – Очень приятно.
     – А вас?
     Я тоже назвался полным именем-фамилией и добавил:
     – Что-то в клубе я вас никогда не видел.
     – А я туда и не хожу, – ответила она.
     – Значит, вы домоседка?
     – Вроде того, – согласилась Нина. – Если не считать, что я туда хожу на работу. А вас я видела, когда вы проезжали на тракторе по нашей улице, да ещё когда в столовую ходите.
     – Точно! – вспомнил я. – Я тоже видел вас по пути в столовку. Вы сидели перед открытым окном на подоконнике, а я подумал: «Вот красивая девушка, хорошо бы познакомиться!»
     Она засмущалась и чуть покраснела. Но я сделал вид, что не замечаю её смущения, и мы продолжали мирную беседу. Когда я решил, что мои хозяева уже должны бы вернуться из гостей, я попрощался с Ниной.
     Я оказался прав, хозяева были уже дома. Я разделся и, не заходя в дом, лёг в сенях на приготовленное мне ложе – топчан, и заснул сном праведника.
* * *
     На следующий день, придя с работы, я неожиданно в гостях у своих молодых хозяев увидел свою сестру Веру. Ей в то время было четырнадцать лет, она окончила семь классов и подала документы в Камышловское педучилище. Мама предлагала ей пойти в Талицкое, это было гораздо ближе к Первановой – всего-то десяток километров до дома (а до Камышлова было восемьдесят километров поездом, плюс до станции пешком ещё четыре). Но оказалось, что в Талице готовят педагогов только для дошкольных учреждений, Вера же хотела работать только в школе. Обо всём этом она мне рассказала этим вечером и спросила, одобряю ли я её выбор? Я одобрил:
     – Ты молодец, что выбрала то, к чему сама стремишься. А я по возможности буду тебе помогать морально и материально.
     – Спасибо тебе, что поддержал. Теперь смело поеду на вступительные экзамены.
     Вера уже успела подружиться с Аней и Павликом. У девчат сразу же нашлись общие темы для разговора. Аня была всего на полтора года старше моей сестры, и тоже собиралась поступать в педучилище. Мы все вчетвером вышли подышать свежим воздухом, погуляли по Сугату, а когда начало темнеть, вернулись домой. Родителей Ани дома не оказалось. Она сама быстро организовала общую для всех четверых постель на полу в свободной комнате. Павлик лёг рядом с Верой, дальше устроился я, и с другого края, рядом со мной примостилась Аня. Постель была спартанской, жестковатой, но привычной, а значит, приличной. И волновало меня совсем другое – присутствие рядом молоденькой красивой девушки. Мы лежали, довольно плотно прижавшись друг к дружке. Я понимал, что не имею никакого права её соблазнять, ей ведь, наверное, даже шестнадцати ещё не исполнилось! А когда нечаянно (а может быть и «чаянно») моя рука ложилась на её бедро или грудь, она молча спокойно возвращала её на своё место. Мы лежали и долго не могли уснуть, но таки в конце концов сон одолел нас. А проснулись мы в объятиях друг у друга… Так закончилась моя первая и последняя «товарищеская» постель с Аней.
* * *
     Утром Вера отправилась домой. Я её проводил до околицы и пошёл на работу. Там у меня по-прежнему был полный порядок. Мы с Дусей числились в передовиках и никому не отдавали пальму первенства. В это время мы готовили почву для посева озимых, и в поле кроме нас двоих не было ни души. После обеда, который нам привёз повар, я решил немного отдохнуть, прилёг на спину и стал, как в детстве, наблюдать за облаками. В этих белых клуба́х, проплывающих по чистому небу, я видел фигуры людей, животных и даже чудовищ – в зависимости от настроения и фантазии. В этот раз облака сложились в фигуру старого сгорбленного деда, и у меня экспромтом родились строки, показавшиеся тогда ну если не гениальными, то во всяком случае интересными:
     Летит по небу
     Дед бородатый,
     А через мгновенье
     Он стал рогатый!
     Различив в облаках медведя, придумал ещё один стишок:
     Белый медведь
     По небу шагает,
     Словно по льду
     Заснеженного моря гуляет.
     Здесь я чувствовал, что с размером что-то не то, да и рифма слабовата. Но решил, что я в конце концов не Пушкин, чтобы всё у меня было идеально. Спустившись с небес на грешную землю, я подумал: «Уже август. Через месяц, наверное, меня призовут в армию…» Но не успел я домыслить эту тему, как на меня вихрем накинулась Дуся и принялась неистово целовать в губы, глаза, нос, лоб – везде, где могла дотянуться.
     Я был так ошеломлён, что не мог ни оттолкнуть её, ни наоборот, ответить ей взаимностью. Дуся была прекрасной девушкой, но я в ней видел только помощницу, коллегу, подчинённую. Внезапно она прекратила меня целовать, вскочила на ноги и скомандовала:
     – Вставай, пошли работать!
     Никогда раньше она не говорила таким тоном, тем более не припомню, чтобы она отдавала мне приказы. Она зашагала к трактору, а я, как последний евнух, поплёлся за ней. В тот день мы с ней до конца смены не обмолвились ни единым словом. Наверное, ей было обидно, что я не откликнулся на её душевный порыв. Как можно было витать в облаках, когда рядом находилась прекрасная девушка? Этот вопрос я и сам себе задавал в будущем.
     После того как мы закончили работу на этом безлюдном поле, нас перевели на уборку урожая – возить комбайн. На нём были два штатных работника (комбайнёр и штурвальный) да ещё несколько подсобных. Так что на этом интимная обстановка у нас с Дусей закончилась.

Глава 35. ТРАВМА

     Однажды, а именно 22 августа 1951 года, я пришёл утром на работу. Заглушённый трактор стоял возле комбайна, а ночная смена уже ушла домой. Я взял пусковую рукоятку, как обычно вставил её в зацеп с коленвалом двигателя и принялся вращать, пытаясь завести мотор. Две мои попытки успеха не имели. Лишь на третий раз трактор завёлся, но в звуке двигателя появился какой-то непривычный гул. Когда отправились на работу, я почувствовал, что тяга слабей, чем обычно, а мотор быстро перегревается. Пришлось остановиться и отрегулировать ускоритель на магнето – это может помочь при перегреве. Между тем комбайнёр возмущённо крикнул:
     – Что стоим?! Давай, поехали!
     Поторапливаемый его понуканиями, я стал снова заводить двигатель. Но успел сделать лишь пол-оборота, как рукоятка сильным резким обратным толчком вывернула кисть моей руки в противоположную сторону. Я ещё не успел почувствовать и осознать боль, как в моём мозгу пронеслись мысли о том, что теперь я не смогу помочь материально сестре и не попаду в армию со своими одногодками. Потом пришла боль. Мне было мучительно и страшно смотреть на мою вывернутую в суставе кисть. Никто из присутствующих не осмеливался поправить мне руку; всё случилось так быстро и неожиданно, что все опешили.
     Первой опомнилась Дуся, сообразив, что меня нужно немедленно доставить к «костоправке» – была у нас такая женщина в деревне. На лошади, запряжённой в телегу, Дуся отвезла меня в «лечебное учреждение». Костоправкой оказалась женщина средних лет, работала она умело и осторожно. Стараясь не причинять мне лишней боли, она поправила мне кисть. Рука приняла более-менее правильную форму. «Доктор» перевязала её тугой повязкой и подвязала косынкой к шее. Сказала, что перелома костей нет, «заживёт через пару недель». Я поблагодарил «докторшу» и попрощался с Дусей. Напарница моя была сильно расстроена – возможно, переживала за меня, а может, считала и себя косвенно виновной в происшедшем.
     Я зашёл к Корченко, где квартировал доселе. Дома была лишь хозяйка. Я ей рассказал о случившемся, собрал кое-как свои вещи и, не переодеваясь, попрощался с ней и пошёл домой в Перванову. Мой путь пролегал через село Горбуново, где я решил зайти в фельдшерский пункт. Там работала молодая девушка, по виду и действиям – неопытная, начинающая фельдшерица. Она сделала мне новую, тугую, более гигиеничную повязку, но даже не направила в районную поликлинику. Несмотря на то, что рука уже начала опухать, я понадеялся, что через пару недель всё заживёт, и продолжил путь домой.
     Дома своим видом напугал маму. Немного успокоилась она лишь после того, когда я сказал, что у меня был лишь вывих, и его уже вправили. Она предупредила, чтобы я повязку не снимал, а при ходьбе держал руку на косынке.
     Так у меня образовался неожиданный двухнедельный отпуск. За это время Вера сдала вступительные экзамены в Камышловское педучилище – на отлично. Как-то ко мне зашёл мой сменщик и товарищ Боря Черепанов. Он рассказал, что трактор работает нормально.
     – Меня часа через два после случившегося вызвали, и трактор сразу завёлся. За это время ни разу не было обратной отдачи, – говорил он. Тут и мне пришлось задуматься, почему у меня это произошло.
     На следующий день неожиданно ко мне пришёл наш бывший бригадир Василий. Поинтересовался моим здоровьем, а потом попросил подробно описать, как всё произошло. Я рассказал, упомянул о визите Бори. Выразил недоумение по поводу причины необычного поведения трактора, на что Василий ответил, что причину он знает. Произошла детонация, когда в перегретом двигателе происходит самовоспламенение горючей смеси до поступления искры от магнето.
     – Нужно было охладить двигатель хотя бы полчаса, а ты стал сразу же заводить, – поучал он меня.
     – Мне не дали времени на охлаждение, торопили. Да и не знал я, что такое бывает.
     – А почему Боря не дождался смены и оставил трактор неисправным – нужно вам с вашим бригадиром разобраться.
     Но разбираться я не стал. А чтобы не скучать в эти дни, читал книги, взятые в Горбуновской библиотеке.
* * *
     А ещё через два дня мне пришла повестка из военкомата на медкомиссию. В армию я хотел. Во-первых, это была обязанность, даже Священная, каждого гражданина мужского пола. Во-вторых, чем раньше пойдёшь на службу, тем раньше вернёшься. Ну и ко всему прочему была надежда получить какую-нибудь дополнительную специальность.
     Рука в спокойном состоянии уже почти не болела. Я снял повязку и начал массажировать травмированное место, работать пальцами. Тут-то и почувствовал, что рано обрадовался – было очень больно. Но в назначенное время я пришёл в военкомат. Прошёл несколько кабинетов и с оценкой «годен» предстал перед женщиной-хирургом. Она просила меня приседать, поворачиваться, делать наклоны и т.д.
     – А теперь вытяните руки перед собой.
     Я повиновался.
     – Что у вас с правой рукой?
     – Был вывих.
     Рука выглядела ужасно – опухшая возле кисти и высохшая в предплечье. Врач приказала:
     – Сейчас же, немедленно, в поликлинику на рентген, и с результатом обратно сюда.
     Она дала мне направление, с которым я и прибыл в поликлинику. Рентген показал перелом лучевой кости. Мне наложили гипс и выдали на руки снимок. Так я и появился снова в военкомате. Там сделали заключение: «Отсрочка от призыва в армию». Я ничуть не обрадовался, а наоборот, был огорчён. «Значит, в этом году в армию не попаду, а пойду на следующий год с «малолетками» 1933 года рождения», – подумал я.
     Вернулся домой загипсованным, и передо мной встал вопрос, чем заняться. Образовалась уйма свободного времени, и мне оставалось только продолжать читать книги. Я снова сходил в Горбуновскую библиотеку, поменял книги на другие.
     Через три дня отправился на приём к травматологу. У кабинета выстроилась большущая очередь. Чтобы скоротать время, вышел на улицу, сел на лавочку и достал из сумки книгу «Всадник без головы». Я так увлёкся сюжетом, что совсем потерял счёт времени. Когда вспомнил, зачем я здесь, от очереди не осталось и следа. От врача, впрочем, тоже. Вернулся домой «не солоно хлебавши».
     На другой день я был более собран и к врачу всё-таки попал. Он сказал, что всё идёт нормально и через две недели гипс снимут. Но за два дня до истечения этого срока, 28 сентября, мне нужно было снова явиться в военкомат на повторную медкомиссию. За пару дней до этого мне пришла в голову идея. Орудуя одной левой при помощи ножа, ножниц и такой-то матери, я самостоятельно разрезал гипс, освободил руку от налипших крошек и начал её тренировать. Через два дня, в указанный в повестке час, я был готов к медкомиссии. Она ничем не отличалась от прошлого раза. Лишь в кабинете хирурга опять произошла заминка. Она посмотрела мои документы и сказала:
     – У вас была отсрочка из-за перелома.
     – Да, это было, – согласился я.
     – Покажите вашу руку, посмотрим.
     Я показал.
     – Гм, выглядит она неважно, – заключила врач. – Ну-ка, поработайте суставами.
     И уж тут я постарался, по-всякому изгибал, вращал.
     – Достаточно, – она задумалась, какое вынести решение. Время шло, я начал волноваться и произнёс:
     – Давайте я пожму вам руку?
     Она удивлённо на меня посмотрела, но когда до неё дошёл смысл моей просьбы, согласно кивнула:
     – Пожалуйста, – и подала мне свою руку, сложив ладонь ложечкой. Я вложил в это рукопожатие всю силу моей тощей мускулатуры правой ломаной руки, которая бездействовала уже больше месяца. Мне было очень больно, но я сжал зубы и не выдал себя. Докторша ойкнула, и только тогда я отпустил её руку. Она молча написала в документе «годен». Я был доволен.
     Всех призывников, прошедших медкомиссию, собрали в одном кабинете. Некоторым вручили повестки на ближайшие дни. Остальных просили далеко из дома не уезжать и ожидать на днях повестки.
     На работу я не пошёл – ждал повестку. Днём заготавливал корм для коровы, вечерами читал книги. Больничный тогда не оплачивали, мы вообще о такой оплате не слышали.

Глава 36. ПРОВОДЫ

     Дней через десять после медкомиссии пришла повестка: «Явиться 15 октября 1951 года в военкомат к 10 часам». Я сразу начал собираться. С мамой решили, что мне нужно купить новую телогрейку и суконные брюки, остальное всё у меня было. Хотелось одеться так, чтобы не выглядеть обормотом. Да и тёплые вещи могли пригодиться – мало того, что осень, так ещё и неизвестно было, куда нас повезут. Могут ведь и на Север или Дальний Восток, а там ещё холоднее, чем на Урале. В военкомате пообещали, что одежду возвратят из воинской части на домашний адрес.
     Возник вопрос: где, когда и как организовать вечеринку – проводы? У нас было довольно скромное и тесное жильё – одна комната. А гостей, по самым скромным подсчётам, ожидалось человек пятнадцать. Да ещё мало ли кто «на огонёк» заскочит. Плюс ко всему, мои проводы совпали с православным праздником «Покров», тем более нужен был хотя бы десяток квадратных метров свободного места для плясок-танцев. Дня за три до отправки случайно на улице встретил Шуру Крестьянникову, поделился с ней проблемой насчёт вечеринки. Она не только посочувствовала, но и сама предложила организовать мои проводы у себя дома:
     – Пойдём к нам прямо сейчас, поговорим с мамой и сестрой Надей.
     – Хорошо, пойдём, – согласился я.
     – А музыка будет? – поинтересовалась Шура. Я пообещал:
     – Приглашу Борьку с баяном.
     – Вот хорошо-то, мы давненько под гармошку не плясали!
     Разговаривая так, мы дошли до их дома. Я там бывал и раньше. Дом был большой, «пятистенок», внутри две просторные комнаты. Мебели было мало, как почти во всех деревенских домах, так что свободного места хватало. Мы с Шурой зашли в дом, и не успел я ещё поздороваться с хозяйкой, как на меня с громким лаем и рычанием набросилась «зверина» – комнатная собачонка по кличке Кнопка. Но хозяйки буквально несколькими словами её приструнили. Анна Ивановна – мама Шуры и Нади – встретила меня приветливо. Стала расспрашивать о доме, о семье. Я отвечал на её вопросы, а между прочим сказал, что меня 15 октября призывают в армию.
     – Ой, как скоро! – воскликнула Анна Ивановна. Тут же в нашу беседу вклинилась Шура, сходу взяв «быка за рога»:
     – Ему проводы негде отметить, у них дома мало места для гостей.
     Её мама сразу сориентировалась:
     – Так давайте у нас, места хватит!
     – А ты чего молчишь? – спросила Шура младшую сестру.
     – А я что? Я согласна, – ответила Надя. Так и решился вопрос о месте вечеринки.
     Шура в сотрудничестве со своей и моей мамой взяла на себя всю «техническую» часть застолья. Она была довольно практичной, деловой девушкой, старшей из четырёх детей Анны Ивановны. Кроме сестры у неё было два младших брата: Миша и Витя. Миша был моложе меня на год, и в 1947 году уехал учиться в Свердловск, а Витя был ещё малолеткой. Сама Шура была старше меня на два года. Мне импонировала её общительность, не переходящая в навязчивость. С первых лет нашей жизни в Первановой она относилась ко мне покровительственно-иронично. Я же её воспринимал как старшую сестру (вроде Юли из Кваки). Перед ней я не краснел, не тушевался, не немел, как перед её сестрой Надей.
     Первым на свои проводы я пригласил Борю. Как-никак, коллега по работе, друг, музыкант и по совместительству певец. Ещё приглашение получил другой мой коллега – Володя Викулов из Горбуново, с которым мы не так давно ходили по ночному лесу в поисках становища совхозных девок, а также выручили Бориса из неприятной ситуации. Позвал я и Виктора Блинова, хотя у нас ним были обиды друг на друга, и мы целый год не виделись. Но когда я ходил с загипсованной рукой, он заглянул к нам домой, и мы с ним почти целый час дружески беседовали. Он был старше меня на шесть лет, но в армию его не взяли по состоянию здоровья. Затем была приглашена чета Комаровых с их дочерью Полиной. Четыре с лишним года назад они первыми приютили нас у себя дома. Девушек приглашала Шура на своё усмотрение.
     Подготовка к вечеринке шла полным ходом. Мы мотались в магазины в Луговую и Горбуново, где покупали всё необходимое. Лишь фруктов и деликатесов в сельских магазинах не было.
     Накануне вечеринки я вдруг задумался: уезжаю на три года, а у меня нет девушки, которой я мог сказать: «Жди меня, только очень жди!» Решил, что вечером признаюсь Наде, что она мне очень нравилась, а потом я ревновал её к другому и поэтому пытался забыть. А что она мне ответит? Я с волнением ждал вечера.
     Настал час, когда стали подходить гости – было около семи вечера. Первыми пришли подружки Шуры: Аня Попова, Рая, Мага. Мы с ними в прошлом году работали в одной тракторной бригаде. Борис прибыл с подругой, с которой я не был знаком, но с баяном, который я знал хорошо. Пришёл Виктор, за ним Володя Викулов, а с ним – о, неожиданность – Дуся! В старину говорили, мол, «незваный гость хуже татарина». Она была незваная, но для меня желанная. Дуся, нарядно одетая, с завораживающей улыбкой вошла в дом. Я был приятно удивлён. Вначале, несколько нарушив этикет, подошёл к Володе и поздоровался с ним за руку, представил другим гостям:
     – Мой друг и коллега Володя.
     Потом подошёл к Дусе, приобнял её, чмокнул в щёчку и тоже отрекомендовал её всей честной компании:
     – Моя прицепщица Дуся!
     Кое-кто даже поаплодировал – наверное, у меня вышло достаточно торжественно. Тем временем пришли последние гости – Комаровы, и мы стали усаживаться за стол. Комаровых усадили во главе стола, а меня в центр рядом с Дусей. Остальные рассаживались, кому где нравилось – места было достаточно. Напутственные слова и первый тост произнёс старший из сидящих за столом и единственный из мужчин, служивший в армии и прошедший войну – Комаров Зотий Иванович. Тост был сказан в мой адрес, и все повернулись в мою сторону. Всеобщее внимание было непривычно, я смущался и заметно краснел. Все выпили первую по полной, кроме младшей Комаровой. Второй тост по старшинству сказал Виктор, а потом уже говорили, кто что хотел. Так мы сидели, ели, пили, пока кто-то из девушек не сказал: «Боря, включай музыку!»
     Боря не заставил себя упрашивать и заиграл «Смуглянку-молдаванку» – хит того времени, и все начали подпевать. Получилось хорошо – начало было положено.
     – Сыграй, сынок, «Синий платочек», – попросил Борю Комаров. И добавил, обращаясь к девушкам: – Девчата, кто-нибудь, спойте под баян.
     Вышла небольшая заминка. Никто не осмеливался предложить себя в солистки. В своей деревне я не знал голосистых певуний, а вот то, что Дуся из Сугата действительно пела хорошо – это знал. Предложил ей спеть.
     – Я немного смущаюсь, – проговорила она. – Пусть ещё кто-нибудь поддержит, вдвоём не так страшно.
     Спеть дуэтом с ней вызвалась подруга Бориса. Баянист сел на стул посреди комнаты, девчата по обеим сторонам от него. Получилась своеобразная сцена. Боря начал играть, дуэт запел – получилось у них просто замечательно. Все аплодировали, а Комаров даже прослезился и сказал:
     – Вы мне напомнили медсестёр в госпитале. Они эту песню пели так же красиво, как и вы, когда развлекали раненых. Большое вам спасибо. Но мы, наверное, засиделись и теперь с супругой пойдём домой. Полина пусть остаётся.
     Когда я вышел их проводить, Зотий Иванович пожелал мне благополучно отслужить и вернуться домой.
     – Спасибо вам, что пришли на проводы. Я Вас всегда уважал, – ответил я. Мы обнялись на прощание, и я закончил мысль: – Когда нам было трудно на новом месте, вы всегда нас поддерживали, вселяли оптимизм. Пусть у вас тоже всё будет хорошо.
     После ухода Комаровых стали плясать и танцевать. Я чаще всего с Дусей. Она отвлекала меня от мыслей о необходимости объясняться с Надей. Повторно уселись за стол, началось весёлое чаепитие. Некоторые захотели выпить напитки покрепче чая, никто им не возражал. Я же сказал, что больше пить не буду, так как рано утром мне идти в военкомат. Но не тут-то было. Я уже упоминал: был Покров, люди в деревне гуляли допоздна, и к нам на огонёк заглянули трое мужчин, бывших на хорошем «веселе». Они извинились за то, что помешали, но каждый из них непременно хотел выпить со мной. Отказать было невозможно. Но когда наполняли рюмки, я шепнул Дусе, чтобы мне она налила воды. В общем, всем подали рюмки с водкой, а мне с водой. Гости провозгласили тост «за будущего Воина», «позвонились» и выпили до дна. После этого они захотели сплясать под баян. Я был не в восторге, но Боря сказал: «Ладно, сыграю для них один разок». Всё это видела и слышала хозяйка дома. Анна Ивановна была в деревне авторитетнейшей женщиной. Когда Боря перестал играть, а мужики прекратили топотать, она сказала:
     – Оставьте, мужики, молодёжь. Пусть они веселятся.
     Мужики тут же попрощались и ушли. После их ухода все облегчённо вздохнули. И снова начались танцы, игры, и лишь в половине второго наша компания закончила шуметь. Те, кто жил близко, разошлись по домам. Я домой не пошёл.
     Не помню по чьей инициативе общую постель устроили в той же комнате, где мы праздновали. Убрали столы, протёрли пол, приготовили «лежбище» примерно на восемь душ и все вповалку улеглись. Мы с Дусей оказались рядом около двери в зал. Обнялись и тут же заснули. Но я вскоре проснулся – кругом тишина, темнота, рядом посапывает Дуся. Вспомнил:
     Цветочную ромашковую поляну
     И очень мягкую траву…
     И видел в небе синем
     Плывущие облака.
     Эту идиллию – отрешение от всего мирского – прервали мысли о спавшей рядом со мною девушке. Тут у меня взыграло мужское начало, и своими притязаниями я разбудил Дусю. Она не приняла мои ласки, и стала молча сопротивляться. Я же не стремился во что бы то ни стало овладеть ею, лишь хотел возбудить в ней желание, снова почувствовать ту страсть, которую видел у неё в глазах в тот день, когда она меня целовала на безлюдном поле… Несколько раз за ночь я повторял свои попытки, а ей так же успешно удавалось отстоять свою честь. Я мог её понять, она действовала не эмоциями, как я, а разумом. В комнате-то мы были не одни, а она – девушка на выданье. И ещё ей одноразовый «шприц с инъекцией» был совсем ни к чему – так ведь можно и фигуру испортить!
     Спать мне больше не хотелось. Поднялся я в половине восьмого. Темно. Собрался и ушёл пешком в военкомат – путь неблизкий, два часа ходу.

Глава 37. ПРИЗЫВНИК

     В десять часов, как было указано в повестке, я был на месте. В коридоре услышал разговор на повышенных тонах, увидел офицера, выговаривавшего что-то одному из парней. Присмотрелся и понял, что призывник пьян, а офицер даёт ему «от ворот поворот», отсылая обратно домой. Этого парня привезла на лошади женщина, кто-то из его родственниц. Она обратилась к офицеру:
     – Да мы ему уже проводы справили. Как можно его теперь обратно привозить?
     – Ничего, нормально, – возразил тот. – Со следующим набором пойдёт. Вы не расстраивайтесь. Можете и ещё раз проводы отметить, но только чтобы он был трезв. Если снова придёт в таком виде, то может попасть не в армию, а совсем в другое место.
     Нас пригласили в просторный кабинет, сделали перекличку. Офицер выдал руководящие указания:
     – Первое. Прибыть на железнодорожную станцию до 17 часов, – он указал номер поезда и вагона. – Второе. До призывного пункта на Уктусских горах в Свердловске вас будут сопровождать работники военкомата. Третье. Явиться на станцию трезвыми, иначе отправим обратно, как только что вашего товарища.
     Нас загрузили в задрипанный военкоматовский автобусик и довезли до Поклевской, где на станции я купил кое-что для прощального обеда. Домой я вернулся ещё до полудня. Мама была на работе, а сестра в школе. Другая сестра, которая только что начала учиться в Камышловском педучилище, на проводы приехать не смогла. Я передал соседям, что буду у Крестьянниковых.
     Меня там ждали, даже ещё не завтракали. Видимо, хорошо поспали. Я тоже, между прочим, не ел. Быстро собрали на стол. Были все те же, что и вчера, кроме Комаровых. Мы сели с Дусей рядом. За столом она вела себя весело и непринуждённо, о ночном «происшествии» не обмолвилась ни словом, ни намёком. Почти все выпивали – только не я. Если вчера ещё было весело, то сегодня что-то взгрустнулось. Я разглядывал всех друзей за столом, и мне вдруг подумалось, что через три года (а может, и больше?) я их не всех встречу: Борис с Володей тоже этой осенью, наверняка, пойдут служить в армию, девушки выйдут замуж, кто-то уедет жить в другое место. Из задумчивости меня вывел голос Бори:
     – Вам в военкомате не сказали, в какие войска определили и куда повезут?
     – Нет, назвали только ближайший сборный пункт – Свердловск.
     – Давайте, что ли, споём и станцуем на прощание. А то я вижу, загрустил наш «солдатик», – предложил Боря. Он заиграл, и все заулыбались, выходя из-за стола.
     Тут пришла мама, помогла девчатам убрать со стола, после чего стол перенесли в другую комнату. В небольшом промежутке я объявил, что в половине четвёртого иду на станцию, а в пять отправляется наш поезд. «Желающих принять участие в прогулке приглашаю!» – немного торжественно объявил я. Согласились все, чему я был немало обрадован.
     Боря играл, девчата пели, я им подпевал. Потом стали танцевать. Дуся со мной не разлучалась. Мама сидела и смотрела только на меня, наверное, мысленно прощаясь на три года. Потом подошла ко мне и сказала:
     – Я кое-что тебе собрала в дорогу, уложила в рюкзак.
     – Спасибо, мама, не беспокойся, нас в дороге будут кормить.
     – Я пойду, кое-что ещё испеку, – словно не слыша меня, проговорила она.
     – Я в три часа приду домой, переоденусь и попрощаюсь с Фаиной, – сообщил я.
     Когда появился дома, увидел, что мама суетится возле печи, что-то стряпая. Я переоделся в намеченное походное обмундирование. Мама напоследок решила взять у меня небольшое «интервью»:
     – Девушка, что всё время была с тобой рядом, твоя невеста?
     – Нет, мам, не невеста. Она на работе была помощницей.
     – Что-то не похоже, что она только помощница, очень уж с ней ты любезен!
     – Ну считай её моей подругой, – согласился я.
     – Хорошая девушка, она тебя будет ждать, – предположила мама.
     – Не уверен, мы с ней на эту тему не говорили. Она за это время несколько раз может успеть замуж выйти.
     На этом наш разговор закончился.
     – Мне пора, – сказал я. Простился с сестрёнкой Фаей, пообещал писать ей из далёкого далёка. Мама сказала, что хочет проводить меня до поезда.
     – Если тебе не трудно, то я буду только рад.
     Я присел перед дальней дорогой, осмотрел своё жилище, в котором прожил последние два года. Встал, взял вещмешок, и мы с мамой пошли к друзьям-товарищам. Там ещё на минутку все присели, выпили «на посошок» (в этот раз даже я поднял рюмку вместе со всеми). Поблагодарил за всё хозяйку Анну Ивановну и простился с ней. А потом мы шумной ватагой в десяток человек отправились с песнями на станцию. Шёл я под руки с мамой и Дусей, которых предварительно познакомил друг с дружкой.
     На станцию пришли за полчаса до отправки. Там призывников встречали представители военкомата, отмечали в своём списке. Прямо на перроне мы устроили мини-концертик с песнями и плясками. К нам присоединились и другие провожающие. Но когда прибыл поезд, все стихли. Сопровождающий нас офицер сделал перекличку и громким голосом произнёс:
     – С этого времени вы солдаты, и выполняете только приказы командиров. Без разрешения никуда не отлучаться! Пять минут на прощание.
     Мама плакала, у меня тоже комок к горлу подступил, но я держался, всем своим видом стараясь не показывать слабости. Прощался с мужчинами рукопожатиями и объятиями, с девушками – объятиями и поцелуями. Заходя в вагон, крикнул маме: «Не волнуйся, я ведь не на войну иду»!
     Вагон был пуст. С Талицкого района нас се́‌ло человек двенадцать. Офицер скомандовал выбирать места в ближайших трёх купе. Я зашёл во второе, выбрал себе вторую полку, забрался туда и сразу же заснул. Разбудили меня уже в Свердловске. Оказывается, почти на каждой остановке наш вагон пополнялся новыми призывниками, и к конечной станции он был уже полон.
     Время было за полночь. Мы «прокантовались» до шести утра в зале ожидания на вокзале. Сидели, дремали. В шесть нас повели на трамвайную остановку. Здесь я впервые увидел трамвай, да ещё и проехался на нём чуть не полчаса – от вокзала до Уктусских гор. К этим горам примыкал трамплин для летающих лыжников. Мне он показался просто грандиозным сооружением. Для 16 октября на Урале погода была хорошей – сухо и плюсовая температура. Нас завели в огромный спортзал, где сопровождающий, сверяясь по списку, провёл перекличку и передал нас представителю облвоенкомата. Тот, в свою очередь, сказал, обращаясь к нам:
     – Вы пока будете располагаться по-походному. Не знаю, сколько дней придётся здесь пробыть, но по моему опыту – не более трёх. Будем ждать ваших «покупателей» – представителей воинских частей. Питаться будете в столовой в ста метрах отсюда два раза в сутки, в девять утра и шесть вечера. Кому этого недостаточно – рядом со столовой есть магазин. Можете воспользоваться его услугами, да и у вас, наверняка, в чемоданах или рюкзаках имеется «НЗ» из дома. В столовую я буду водить вас сам. Обращаться ко мне «товарищ лейтенант». А пока до девяти часов можете отдыхать.
* * *
     Из нашей Талицкой группы во время перекличек запомнились мне два парня: Мосин и Молодцов. Первый – рыженький, конопатый, маленький; второй – высокий, красивый, опрятно одетый, с приятным мужским голосом. Они были настолько контрастны, что не запомнить их было невозможно. Я старался быть поближе к ним – всё-таки земляки.
     В девять часов нас группами человек по пятьдесят водили в столовую. Строем, благо хоть не строевым шагом. Кормили там вкусно, но не досыта. «Наверное, приучают к солдатской норме», – решил я. В первый же день часть призывников, бывших здесь уже пару дней до нашего прибытия, забрали, и они освободили часть спортзала. Нас осталось где-то сотен пять.
     Вечером за ужином увидел такую сцену. Один плечистый, мордастый парень сидел за столом между двумя щуплыми ребятами, по виду деревенскими. На столах были разложены белые булочки – каждому по одной. Этот негодяй забрал булочки соседей, засунул их себе в карман, а свою стал жевать. Они сидели во втором ряду столов, как раз напротив меня. Парни стали ему что-то говорить, но он показал им характерный жест «секир-башка», и они примолкли, смирились.
     На ночь мы устроились на полу спортзала, благо помещение отапливалось, а пол был деревянный. Мне подушкой служили шапка и рюкзак, а постелью и одеялом – телогрейка. Я расположился ближе к землякам, хотя каких-то дружеских отношений с ними не появилось. Все были сами по себе.
     Утром я сел в своей «постели» – надоело лежать на жёстком полу. То же самое сделал сосед справа. Так мы, позёвывая, сидели какое-то время, потом взглянули друг на друга. Видимо, чем-то я ему приглянулся, потому что он сказал:
     – Доброе утро.
     – Утро доброе, – ответил я. Мы оба улыбнулись. Этот вежливый улыбчивый парень тоже начинал мне нравиться. По утрам здесь никто не будил командой «подъём», поэтому большинство ещё спало, а тем временем мы тихо знакомились. Он протянул мне руку и отрекомендовался:
     – Ромка Иванов.
     Я ему ответил:
     – Витька Фёдоров.
     Ромка поинтересовался, откуда я сюда попал. Я коротко рассказал о себе и добавил:
     – Если бы не сломал руку, уже бы больше месяца носил военную форму.
     Он не стал ждать моих вопросов и рассказал, что сам из Свердловска. И я подумал: «Вот судьба – его дом, возможно, всего в сотнях метров отсюда, а он валяется на грязном, холодном полу в довольно приличном осеннем пальтишке». На завтрак мы с Ивановым пошли вместе, а после него решили попроситься у товарища лейтенанта пойти в город, чтобы Ромка мог заглянуть домой. Он обратился к лейтенанту, который, выслушав просьбу, ответил:
     – Подойдёте после десяти часов.
     Мы так и сделали. В десять лейтенант спросил Иванова:
     – Как фамилия, имя, адрес?
     Ответы он тщательно записал в блокнот. Потом обратился ко мне:
     – А ваши?
     Я назвался, а вместо адреса показал на Ромку:
     – Я с ним.
     – Увольнительной вам не даю, так как вы ещё не в военной форме, – сообщил лейтенант. – Но надеюсь, вы будете вести себя, как подобает солдату, и вовремя – в 14 часов – доложите о возвращении лично мне. Сегодня ваши «покупатели» уже не придут, они формируют эшелон, в котором вы поедете до места службы.
     И так мы до сих пор не знали, в какие войска попадём и куда нас повезут. А пока, радостные, отправились в город побыть ещё несколько часов «на гражданке». Вначале поехали на трамвае, а далее пешком до дома Ивановых. На ходу я смачно, по-деревенски, плюнул, и тут Ромка мне сделал замечание: «У нас в городе не плюют на тротуар». Так я получил первое «культурное» воспитание.
     Зашли в квартиру к Ромке. Она находилась в многоэтажном доме, и мне впервые в жизни пришлось подниматься по бетонной лестнице. Дома была Ромкина мама, которая с радостью обняла своего сына, но с тревожным удивлением проговорила:
     – Я уж думала, ты в солдатской форме и служишь, письмо начала от тебя ждать.
     – Мама, всё нормально, – успокоил её сын. – Нас только завтра повезут. Правда, куда – не знаем.
     Тут он вспомнил обо мне:
     – Познакомься. Это мой товарищ Витя Фёдоров. Он из Талицкого района.
     – Разувайтесь, раздевайтесь, будьте как дома, – приветствовала меня женщина. – Извините, я от волнения забыла представиться. Ксения Петровна.
     – Очень приятно, – ответил я. Она была среднего роста, брюнетка, лет сорока, с остатками былой красоты – видно, что тяжёлые военные и первые послевоенные годы не прошли для неё даром. Одета она была не богато, но опрятно. Извинившись, Ксения Петровна пошла на кухню, а нам с Ромкой предложила побыть в бывшей его комнатке, теперь «по наследству» перешедшей его младшему брату-школьнику. В комнате я обратил внимание на этажерку, где располагалась небольшая библиотека. Я заметил там учебники восьмого класса и спросил:
     – Твой брат в восьмом классе учится?
     – Нет, он пока ещё в пятом. Это мои книги, я восемь классов закончил. А в шестнадцать лет пошёл на завод работать, хотя учиться хотелось. Но очень трудно нам жилось на одну мамину зарплату.
     По обстановке их квартиры было видно, что они не бедняки, но жили всё равно ниже среднего достатка. Тут Ксения Петровна пригласила нас к столу на кухню. Я очень стеснялся, но Ромка взял меня за руку и повёл сначала к умывальнику, а потом на кухню. Чтобы я не тушевался за столом, женщина стала расспрашивать о моих родителях и других членах нашей семьи. Так, за разговорами, я неожиданно сытно покушал у почти незнакомых людей. Я поблагодарил за обед, и мне показалось, что им хочется побыть одним. Я вышел в прихожую. Ромка выглянул следом, усадил меня на стул, дал в руки книгу.
     – Мы с мамой пока поговорим, хорошо? – спросил он. Я кивнул.
     Так на кухне они и беседовали какое-то время. Я не прислушивался, о чём был разговор. Но время подходило к часу, а нам было сказано вернуться к двум. Рома хотел повидаться с братом, и мы ждали его до последней минуты. Уже когда начали одеваться, он появился. Увидев старшего брата, тоже удивился:
     – Ты что вернулся? Не взяли?
     – Взяли, взяли, – ответил Ромка. – Сейчас ухожу.
     Тут паренёк заметил меня:
     – А это кто?
     – Мой товарищ.
     – По несчастью, да?
     – Нет, по будущей службе, – у Ромы особого желания шутить, похоже, не было.
     Ксения Петровна поторопила:
     – Давайте, ребята, прощаться, а то опоздаете. Не забывайте нас, держитесь друг друга, вдвоём всегда легче переносить трудности.
     Они обнялись, трогательно простились. Рома повернулся к братишке:
     – Ты, «пострел», слушайся маму, помогай ей. Пишите письма, – сказал он напоследок.
     Я поблагодарил хозяйку и пожелал всего хорошего. Мы сразу двинулись на сборный пункт, успев вовремя доложить о возвращении лейтенанту, после чего он нас вычеркнул из списка «отпускников».
* * *
     Любопытно, что мы с Романом были похожи, одинакового роста, разве что он был немного смуглее меня, волосы тоже были более тёмные. Некоторые даже называли нас братьями. До ужина мы с ним гуляли по окрестностям Уктуса. Спустились вниз к бурно текущей речке, через которую был проложен довольно широкий металлический пешеходный мост с перилами. По этому мосту мы ходили строем в столовую. На прогулке, никуда не торопясь, мы зашли на мост, прислонились к перилам и начали говорить о том, где бы хотели служить. Я сказал, что мечтал о Морфлоте, показал свою фотографию в морской форме. Рома же хотел в лётные войска. И мы оба не угадали наше будущее. Один хотел взлететь в небо, другой – ходить по морям, а о земле-то и забыли. Верно говорят: «Там хорошо, где нас нет»!
     На утро следующего дня после завтрака нас выстроили по всему спортзалу. Послышалась какая-то суета, и к нам подошли более десяти офицеров и сержантов в зелёных фуражках и с зелёными же погонами. По рядам прошёл тихий говорок: «Пограничники!» Моему удивлению не было предела. Я раньше перебирал в уме войска, начиная от военно-морских и кончая сапёрными, но пограничные части гадатели вроде меня почему-то упускали. Почти для всех это оказалось сюрпризом. Теперь оставалось узнать, на какую границу нас повезут.
     Нас начали вызывать по заранее заготовленным спискам. По тридцать человек грузили в крытые военные машины, на которых с двумя сопровождающими (офицером местного гарнизона и сержантом-пограничником) перевозили на железнодорожную станцию. Мы с Ивановым стояли рядом и условились, что если не попадём на одну машину, то попробуем найти друг друга на станции. Меня вызвали из строя где-то в восьмой-девятой группе. Иванов всё ещё стоял в строю. Уходя, я коснулся его руки и сказал: «До встречи».
     Привезли нас на станцию, но не на пассажирскую, а на сортировочную, где формируют грузовые составы. На одном из запасных путей стоял эшелон из двадцати грузовых четырёхосных крытых вагонов. Впереди состава стоял пассажирский вагон, за ним вагон-ресторан – старый, наверное, списанный из пассажирского парка. Такая же пара вагонов была размещена в хвосте состава. Призывников рассадили по грузовым вагонам – по три десятка человек в каждый. Мой вагон был где-то в середине состава. Из соседей я запомнил трёх земляков из Талицкого района: Мосина, Молодцова и Синицына. Внутри вагона царственно расположилась печь-буржуйка. По обеим сторонам от свободной середины были устроены в два яруса нары. Около печки стоял ящик с углём и дровами, а также фляга с водой. На нарах для нас было «постелено» сено.

Глава 38. ДОРОГА НА ГРАНИЦУ

     Сержант-пограничник, который был прикреплён к нашему вагону «шефом», сам в нём не ехал. Как все командиры, он размещался в пассажирском вагоне. Приходил он к нам лишь на остановках для проверки личного состава и интересовался, нет ли жалоб на здоровье. Нам по-прежнему не говорили, куда мы едем. К вечеру первого дня пути мы прибыли на станцию Челябинск, и стало ясно, что мы движемся на юго-запад. Стоянка была довольно продолжительной, и нам принесли в вагон ужин: горячую ячневую кашу, чай, хлеб. Пищу готовили в вагоне-ресторане, кормили два раза в сутки, и ещё выдавали сухой паёк. Сержант назначил дневального, который должен был топить «буржуйку» всю ночь – время-то было осеннее, да и ехали мы ещё в пределах Урала. Здесь же, в Челябинске, я встретился со своим другом Ивановым. Он ехал через три вагона от нас.
     Паровоз тащил нас всё дальше и дальше от дома. Мы безмятежно заснули, но к утру в вагоне стало холодно. Ребята просыпались, ворча на истопника. Он, оказывается, преспокойно дрых, а печь тем временем остыла. Его разбудили, и он в темноте затопил печку. Постепенно стало теплее. Я снова лёг на нары, так как был одет теплее многих. У некоторых из тёплых вещей были только свитеры или пиджаки. Они собрались в кружочек вокруг печки и грелись.
     На второй день мы доехали до Башкирии и миновали без остановки её столицу Уфу. Иногда мы подолгу стояли на полустанках, там нас кормили, а мы успевали сбегать в кустики – облегчиться.
     Ещё через день мы доехали до Куйбышева (Самары). Стояли там довольно долго: запасались продуктами, топливом, водой. Двинулись дальше около полудня и через час-полтора оказались у Сызранского железнодорожного моста через грандиозную русскую реку Волгу-матушку. Перед мостом поезд вдруг замедлил ход буквально до скорости пешехода, и так тащился до противоположного берега. Сделано это было явно не для того, чтобы мы могли вволю полюбоваться панорамой реки Волги и пейзажем её берегов, а потому что мост был на реконструкции – там строился второй путь. Днём мы всегда держали дверь вагона открытой, а чтобы из вагона на ходу никто не выпал, поперёк двери был закреплён на уровне груди прочный и широкий брус. Облокотясь на этот брус, мы любовались красотами нашей огромной страны. А сейчас перед нашим взором была Волга!
     На шум сбежались и те, кто отдыхал на нарах. Около дверного проёма возникла сутолока, всем хотелось вдоволь наглядеться на легендарную реку. Дверной проём был широк, в один ряд могли встать около десятка человек. Но видеть-то хотелось всем трём десяткам. Обошлось без ссор. «Малышей» поставили в первый ряд, высоким же пришлось стоять в третьем ряду, но они не обижались. Поскольку я был среднего роста, то и стоял в среднем ряду. Кто-то сказал: «Нужно в реку монетку бросить, чтобы захотелось ещё сюда вернуться». Все начали шарить по карманам и приготовились дарить подарок Волге. Тут из третьего ряда мы услышали пение. Все обернулись, чтобы увидеть певца, а он затянул:
     Из-за острова на стрежень,
     На простор речной волны
     Выплывают расписные,
     Острогрудые челны.
     Поющим оказался самый высокий в вагоне призывник из Талицы Молодцов. Вначале все так опешили, что даже забыли о намерении бросать монетки в воду. Сама панорама реки просила поддержать певца, и мы поддержали. Сначала робко, а потом присоединились все, кто мог петь. Получился настоящий хор. Это было, действительно, всеобщее вдохновение! Молодцов продолжал, а мы ему подпевали:
     На переднем Стенька Разин,
     Обнявшись, сидит с княжной,
     Свадьбу новую справляет,
     Сам весёлый и хмельной.
     Наше пение услышали в соседних вагонах и тоже подхватили. Поезд двигался медленно, почти без стуков на стыках рельс. И полетела песня по-над Волгой, раздаваясь сразу из многих вагонов:
     Позади их слышен ропот:
     «Нас на бабу променял,
     Только ночь с ней провожался,
     Сам наутро бабой стал!»
     Я на несколько секунд закрыл глаза и представил Стеньку Разина и его братков на расписных челнах. Река на этом месте была широкая – более километра, и по мосту мы ехали минут двадцать, продолжая песню:
     Волга, Волга, мать родная,
     Волга, русская река,
     Не видала ты подарка
     От донского казака.
     Мощным взмахом поднимает
     Он красавицу княжну
     И за борт её бросает
     В набежавшую волну.
     После этих слов те, кто приготовил монетки (а таких было большинство), стали бросать их в реку. Я тоже кинул три монетки, которые оказались у меня в кармане.
     После «переправы» на западный берег наш состав двинулся в направлении Саратова. А по пути у нас в вагоне разгорелась жаркая дискуссия о поступке Стеньки Разина. Кто-то считал, что это безнравственно по отношению к женщине, другие – что жестоко так поступать с человеком, а были и такие, которые говорили, мол, она была княжна и дочь врага народа. Раньше мы ехали почти молча, каждый со своими думами, а теперь начали общаться и знакомиться, появились темы для разговоров. Вот такие перемены произошли в нашем вагоне после пересечения Волги. На Молодцова смотрели как на артиста, хотя на самом деле он был водителем грузовика-лесовоза, возил лес из-за Талицы на станцию Поклевская.
     Ночью мы миновали Саратов, днём остановились на полустанке, где нас покормили. Кустиков поблизости не было, но были горы соли, наверное, добытые из ближайших соляных озёр Эльтон и Булухта, а может, и Баскунчак. Эти соляные горы были высотой с пятиэтажный дом, и мы бегали за них, будто играя в прятки, благо вблизи не было никаких зданий и охраны. Соль, по-моему, была пищевая, размолотая.
     С Ромой Ивановым мы встречались каждый день. Если на стоянке находились возле моего вагона, а поезд неожиданно трогался, то и ехали дальше оба в моём вагоне. Или наоборот, в его. При этом всегда находили общие темы для разговора.
     Из степей мы повернули на северо-запад и ночью проехали Воронеж, а днём оказались в Курске, где была длительная стоянка. Мы стояли на товарной станции, и с этого места хорошо был виден город. Он расположен где на холмах, где на косогорах, почти по середине города протекает река. Меня удивило, что на фоне жилых домов возвышались три (а то и более) церкви, они сверкали золотистыми куполами и белоснежными корпусами. Прошло всего шесть лет после разрушительной войны. Курская битва была великим сражением. Сам город бомбили много раз с воздуха, расстреливали снарядами с земли, больше года он был в оккупации, а церкви-то выстояли, сохранились!
     Из Курска поехали на юг, через Белгород, Харьков без остановок. Лишь поздно вечером поезд остановился на небольшой станции в Ворошиловградской (ныне Луганской) области. Поужинали и спать. На следующий день достигли Ставрополья. Стало понятно, что везут нас на Кавказ. На одной из остановок к нам в вагон сел старший лейтенант медицинской службы, грузин, лет где-то за тридцать, приятной наружности, с аккуратно подстриженными усиками. Говорил он с заметным акцентом. Поздоровавшись и представившись, он первым делом осведомился о нашем здоровье, самочувствии, настроении, спросил, нет ли жалоб на обслуживание. На все его вопросы мы отвечали односложно: хорошее, отличное, жалоб нет.
     – А вот у нас к вам важный вопрос, – сказал кто-то из парней. – Куда мы едем и где будем служить?
     На удивление в этот раз мы получили конкретный ответ:
     – Мы едем в Грузию, там на границе и служить будем.
     Он назвал конечный пункт нашей поездки – город Ахалцихе, где находился штаб погранотряда. Потом он начал рассказывать о красотах цветущей Грузии, живописно описывал горы и долины. Говорил, что грузины – народ хороший и гостеприимный. Воздух чист и свеж, но на высокогорье он разрежен, при беге и физических нагрузках дышать труднее, особенно курящим. Сам Ахалцихе находится в километре над уровнем моря, а заставы и того больше. Я сразу решил – курить не буду! А то уже было начал покуривать, так как многие мне говорили, что в армии без этого никак.
     Некоторые из рассказа грузина решили, что мы едем на самый юг страны, и тёплая одежда, в которой мы ехали с Урала, больше нужна не будет. Кое-кто стал распродавать одежду, начиная от шапок и заканчивая обувью. Всё это не только продавали, но и обменивали на продукты питания, фрукты, самогон. Все «торговые операции» производились на остановках, особенно там, где задерживались на длительное время. Население близлежащих посёлков, узнав о нашем эшелоне, приходило целыми семьями поглазеть на «дикарей», заодно прихватив с собой деньги, фрукты, а иногда и бутылочку. Наши вагоны называли «телятниками», поскольку обычно в них возят скот и лошадей. Впрочем, ещё в таких вагонах перевозили заключённых, только двери у них были наглухо закрыты. Мы же от них отличались относительной свободой: открывали двери, когда хотели, ходили вдоль состава, подходили к киоскам и магазинам. Кто имел деньги, мог купить, что хотел. А «дикарями» я назвал нас потому, что выглядели мы уж больно экзотически. А что вы хотите – ехали уже больше недели. Наши печи-буржуйки не имели хорошей тяги, и часть дыма попадала в вагон. Паровоз тоже при движении коптил дай боже. А большинство «пассажиров» при этом даже по утрам не умывалось. Мы были закопчены и выглядели если не неграми, то мулатами точно; сверкали лишь глаза и зубы.
     В дневное время мы доехали до Дагестана и остановились в Махачкале. И там я впервые увидел море и … ишака! Не знаю, что меня удивило больше. Здесь я встретился с Ивановым, и мы умылись морской водой. Я ему сказал, что нас везут в Грузию, на границу с Турцией. Он же поведал, что его путь – в Армению, на Иранскую границу. Вот такие мы выдали друг другу новости и поняли, что нам не суждено служить в одном полку. Судьба нас разлучила, но что делать? Пожелали друг другу удачной службы и возвращения домой.
     Из Дагестана мы попали на Азербайджанскую землю, без остановки проехали Баку. Железная дорога проходила по Азербайджану и Армении вдоль границы СССР c Ираном и Турцией. Она представляла собой вереницу спусков, подъёмов и туннелей. Поезд двигался медленно. Была ночь, мы заснули, а утром обнаружили, что половины состава у нас нет. Значит, отцепили «армян» – ту часть поезда, в которой везли призывников для Армянского погранотряда.
     В армянском городе Ленинакане железная дорога отошла от границы и повернула вглубь республики. К середине дня мы пересекли условную границу с Грузией и часа через два оказались в Тбилиси, который видели лишь мельком, так как проехали без остановки. И ещё долго поезд нигде не останавливался, а уже пора бы пообедать да «выгуляться». Ещё два часа в тряском «телятнике» и, наконец, мы прибыли на станцию Хашури. Здесь нам выдали сухой паёк и пересадили в мини-поезд, в пассажирские вагоны. Этот состав ходил по узкоколейному пути – шириной один метр, через города Боржоми и Ахалцихе в рабочий городок Вале, который находился у самой границы. Там добывали каменный уголь, который вывозили по этой узкоколейке.
     В Ахалцихе мы доехали, когда стало темнеть. Шёл дождь: холодный, довольно сильный, неприятный. Нас выстроили повагонно на вокзале и сказали: «Пойдём пешком, строем до штаба части». Шли довольно долго, наверное, с километр по дороге, мощёной камнем, хорошо укатанной, но довольно грязной. Я уже упоминал, что некоторые распродали по дороге одежду и обувь, надеясь на тепло и сухость, и то, что сразу по приезде их оденут. А тут такая неувязочка с погодой, и шагать по городу далеко. Всё это происходило на глазах у местного населения, которое улюлюкало, показывая пальцами на троих босоногих, двое из которых не имели даже брюк, а были одеты в грязно-белые кальсоны и исподние рубахи.
     Когда мы подошли к штабу по извилистой, идущей куда-то вверх дороге, нас не завели на его территорию, а повернули и ввели в большой пустующий гараж, где даже были ремонтные канавы. Там сержант, курировавший нас в десятидневной дороге, передал призывников будущим нашим командирам: трём младшим и одному старшему сержантам.

Глава 39. НОВОБРАНЦЫ

     Нас выстроили в две шеренги лицом друг к другу. Каждого внимательно осмотрели, и когда увидели грязных, оборванных, без штанов и обуви, то от души посмеялись над ними. В конце осмотра старший сержант согнал улыбку с лица и распорядился:
     – Слушай мою команду! Первая шеренга нале- вторая напра-во! Прямо шагом марш в баню!
     Команды выполнялись на удивление правильно и чётко. Хотя почему «на удивление»? Мы же все ещё в детстве в школе учились военному делу. Но в баню, кстати, мы попали не скоро. Пришлось возвращаться в город. Спускались по извилистой дороге, прошли по мосту над бурной горной рекой – притоком Куры. Пройдя метров сто по улице, повернули к небольшому двухэтажному зданию. Нас завели в довольно просторное помещение, в котором выстроили вдоль двух стен. Два солдата принесли по охапке холщовых мешков. Командиры приказали раздеться догола. Начали описывать одежду, обувь, головные уборы. Записали даже мой рюкзак. Всё это укладывали в мешки. У желающих отправить свои вещи домой брали домашние адреса. Я был среди них; у меня были новые, специально купленные для поездки в армию телогрейка, брюки и рюкзак. Забегая вперёд, скажу – вещи мои домой так и не вернулись, хотя и могли ещё пригодиться. Перед помывкой командиры также забрали ценные вещи: часы, кольца, деньги и тому подобное, записав у себя в блокноте, а после бани раздали обратно. У меня было немного денег – мне их потом вернули.
     В этом же помещении солдаты, похожие на санитаров, постригли нас под машинку. Уже после стрижки отправляли непосредственно в «моечную часть» бани. И тут ждало последнее препятствие – у самой двери на волосяную часть лобка нам намазывали тестообразную серую вонючую массу и просили не смывать её в течение десяти минут.
     Я впервые видел в бане душевые, и с удивлением смотрел, как вода сама лилась сверху на голову и тело. Правда, были тут и знакомые мне тазики. Когда мы помылись и отмыли «замазку» с наших лобков, то под ней не оказалось растительности – как будто бритвой сбрили, только кожа чуть порозовела.
     После мытья нас голышом направили на второй этаж получать обмундирование. Оно было сложено стопками по размерам. Опытные «банщики» каждого направляли к определённым стопкам и просили примерить не торопясь. Вначале надевали нижнее бельё: кальсоны и рубашку из белого ситца. Затем брюки-галифе и гимнастёрку с зелёными погонами, ремень, шапку, кирзовые сапоги с фланелевыми портянками. Тех, кто не умел наматывать портянки, тут же учили. Затем каждому выдали вещмешок с куском мыла и полотенце.
     Надев военную форму, мы очень изменились. Рассматривали себя в зеркало, глядели друг на друга и, «не узнавая», смеялись. Теперь все стали друг на друга похожими. По команде пошли вниз. На первом этаже постригали очередных голеньких новобранцев – значит, конвейер работал. Оно и понятно, нас привезли триста человек, сразу всех не помоешь и не переоденешь.
     На улице нас построили в три колонны, каждую из которых возглавлял младший сержант. Общее руководство осуществлял сержант старший. Двинулись. Когда подошли к мосту, поступила команда «Вольно!», поскольку нельзя ходить по мосту «в ногу». Когда проходили мост, я смотрел не только в бурлящую воду, но и обозревал окрестности. Был уже вечер, около девяти часов. На берегу реки возвышалась огромная скала. Высотой она была, наверное, метров под сорок и тянулась влево от дороги на добрую сотню метров. На вершине этой скалы светили огнями какие-то строения, и выделялось одно высокое, огромное, тёмное, неосвещённое здание. Тут сержант снова начал отсчёт: «Раз, раз, раз-два-три!» – и мы снова стали подниматься по извилистой дороге к штабу. Навстречу нам попался ещё один строй только отправляющихся в баню новобранцев.
     Мы дошли до ворот штаба. В этот раз нам их открыли, и мы строем вошли на территорию уже своей воинской части. Нас подвели к казарме, которая станет нашим домом на три учебных месяца. В казарму заводили по десять человек. Она представляла собой очень большое одноэтажное помещение, посередине в два ряда – двухэтажные нары. Казарма была рассчитана на роту солдат – около 120 человек. На нарах были уже заправлены постели. Каждому отделению (12 человек) были уже заранее определены места, среди них можно было выбрать то, которое тебе больше нравилось. Я облюбовал место на втором этаже нар. А когда я оглянулся назад, в большом окне увидел как на ладони светящийся огнями город и поблескивающую внизу реку. Получается, что мы попали в одно из тех зданий, которые светили на скале, когда мы проходили по мосту.
     Перед сном нас сводили в столовую, которая находилась почти рядом с казармой. Столы были рассчитаны на шесть человек, на каждом стояла кастрюля с гречневой кашей, алюминиевые чашки стопкой, ложки – тоже алюминиевые, эмалированные кружки и металлический чайник с чаем. Каждому строго по кусочку хлеба. Мы расселись за столы в ожидании, когда нас обслужат. Подошедший сержант сказал:
     – Накладывайте, наливайте сами в чашки и стаканы.
     Кто-то спросил:
     – А вдруг кому-нибудь не достанется?
     – Тогда завтра он сам будет раздавать и себя, надеюсь, не обидит, – ответил сержант. Все засмеялись. У нас за столом нашёлся смельчак, который раздал всем практически поровну, всем хватило.
     Наутро было первое пробуждение по армейской команде:
     – Рота, подъём!
     Поднимались по-разному: кто-то быстро, другие кое-как, а третьи вообще не проснулись. Командиру отделения пришлось будить их персонально. Засонь предупредили: в случае повторения они будут наказаны. Для меня утреннее пробуждение никогда не было проблемой, я встал одним из первых. Поступила команда строиться на физзарядку без шапки и ремня, но в гимнастёрке с расстёгнутым воротом. Зарядка оказалась довольно интенсивной: бег по кругу и общеразвивающие упражнения. Занятия вёл помощник командира взвода по фамилии Серин – красивый молодой старший сержант, взрослее нас, наверное, года на три, с приятным, звонким и певучим голосом. Команды он отдавал с весёлым настроением и улыбкой.
     На улице стало светло, и я рассмотрел, где мы находимся. Оказались мы на территории средневековой, а может, и более древней военной крепости. По периметру высились полуразрушенные, но местами по-прежнему высокие крепостные стены с круглыми башнями, темнеющими бойницами на нескольких уровнях по кругу. Самая большая башня – высокая и широкая, квадратная внизу – имела большую арку, располагавшуюся над входом на территорию крепости. Скорее всего, здесь когда-то находились крепостные ворота. Эта башня тоже имела бойницы, но кроме них были и обычные окна. Все крепостные постройки были выполнены из камня.
     Сам город Ахалцихе (в переводе на русский «Новая крепость») и бастион были заложены армянами ещё в двенадцатом веке. Ахалцихе хоть и находился на территории Грузии, но основным его населением были армяне. Город и крепость строились для защиты от внешних врагов, главным образом – от Османской империи. Турки были основными врагами армян и не давали им спокойно жить. В шестнадцатом веке город всё-таки был захвачен турками, и они владели им в течение двухсот пятидесяти лет. В 1829 году по итогам Адрианопольского мирного договора между Россией и Турцией Ахалцихе был присоединён к Грузии, находившейся в составе Российской империи. Крепость к тому времени была частично разрушена, и всерьёз её восстановлением никто не занимался. После Гражданской войны на территории крепости стал базироваться пограничный отряд, в котором мне и предстояло служить в течение трёх лет.
     Пожалуй, хватит истории, теперь снова о прозе жизни. После физзарядки нас ввели в казарму и стали учить заправлять постели. Дело оказалось непростым, но вполне выполнимым. Тридцать постелей, находящихся в одном ряду, должны были быть заправлены одинаково и выровнены по шнуру.
     После завтрака нашу роту выстроили на крепостной площади. Началось окончательное формирование отделений и взводов. Пришло ещё пополнение из грузин, примерно по пятнадцать человек на каждую роту. Их распределили по одному-два в каждое отделение. Затем стали вызывать новобранцев по фамилии и строить в одну шеренгу. В моё отделение попали двенадцать человек из Свердловского призыва и один грузин по фамилии Гелашвили. Это был маленький крепыш. Казалось, что рукава его гимнастёрки и штанины галифе вот-вот лопнут – настолько его мышцы были рельефны и накачаны. Нам представили командира отделения – младшего сержанта Петрунина. Мы его уже знали, он водил нас в баню и столовую вместе со всем взводом. Мне он сразу не понравился: неприятный взгляд выпученных глаз, на лице постоянная пренебрежительная ухмылка. Командир построил нас по ранжиру. Самым высоким из нас оказался Якушев, вторым – Максимов из Красноуральска, за ним Карманов из города Полевского. Я был четвёртым, а за мной стоял Иван Панин из Дегтярска и так далее до Ячменева – самого маленького по росту из уральцев, но единственного, как впоследствии выяснилось, женатого. Замыкал же строй грузинский крепыш.
     В таком порядке мы в течение трёх месяцев ходили друг за другом «цугом». Таким же образом были сформированы ещё два отделения, которые вместе с нашим образовали один взвод. Тут я заметил в строю первого отделения своих Талицких земляков. Они стояли на разных «полюсах» – Молодцов первый, а Мосин – последний. Но я был доволен, что мы попали в один взвод.
     Помкомвзвода дал команду:
     – Смирно!
     К вытянувшимся в струнку отделениям подошёл лейтенант и приветствовал:
     – Здравствуйте, товарищи солдаты!
     – Здравия желаем, товарищ лейтенант! – нестройно ответил хор голосов. Тем не менее командир браниться не стал, а представился:
     – Лейтенант Иванов, ваш командир взвода, прошу любить и жаловать. – Он обошёл наш строй кругом, осмотрел своё «войско». Был он не богатырского телосложения, среднего роста, 25–27 лет от роду. Лицом симпатичен, но стремился придать ему суровость.
     Все три взвода перестроили в одну колонну и дали команду: «Нале-во!» Ротой командовал старший лейтенант, и он предупредил:
     – Сейчас подойдёт знакомиться с вами командир роты капитан Баранов, и вы ему должны дружно ответить: «Здравия желаем, товарищ капитан!»
     Когда подошёл капитан, у нас всё получилось чётко и громко, как по нотам. Что значит – предупреждены! Капитан Баранов был высок ростом, строен, подтянут, со шрамом на лице и заметно искривлёнными губами. «Последствия ранения на фронте», – решил я. Ему было уже за тридцать, на вид он был очень строг. Вообще-то так оно и было. Однако, хотя все солдаты и даже сержанты его боялись, за весь учебный курс он никого не наказал и не обидел.
     После обеда нам был положен час отдыха. Командир отделения приказным тоном сообщил:
     – Вам нужно передать мне по пятнадцать рублей на «новогодние подарки».
     Мы опешили. Я попробовал возразить:
     – До нового года ещё два месяца!
     – Вас не спрашивают, – отрезал он. Потом чуть смягчился: – Эти «подарки» вам понадобятся с сегодняшнего дня. У кого нет денег – удержат из месячного пособия, которое составляет 30 рублей. Магазин принадлежит нашей воинской части.
     Младший сержант попросил одного солдата взять вещмешок и пойти с ним в магазин. Они ушли, а мы легли отдыхать. После подъёма увидели свои «подарки» – в бумажных пакетах были уложены необходимые солдатские принадлежности: три иголки, пара катушек ниток (белых и зелёных), три подворотничка, пластиковая дощечка, паста и щётка для чистки до блеска пуговиц и пряжки ремня. Ещё там обнаружилась зубная щётка и зубной порошок, сапожный крем и опять щётка. Вот и весь «подарок».
     Первое, чему нас учили – чистить металлические пуговицы гимнастёрки. Пластиковая дощечка с круглым отверстием и узким продольным вырезом посередине нужна была, чтобы все пуговицы собрать вместе, и заодно предохраняла одежду от пасты и грязи при чистке. Тут же все впервые начистили свои пуговицы.
     – Сапоги чистить будете не в казарме, а на улице или в туалетном помещении, где находятся умывальники и специальные скамеечки для чистки обуви, – сказал нам командир отделения. – Завтра утром проверю. А теперь будем учиться подшивать подворотнички. Взяли белые нитки, вдели в игольное ушко, приложили к вороту гимнастёрки с внутренней стороны и пришиваем так, чтобы он был виден вокруг, но выступал не более чем на два миллиметра.
     Далеко не у всех это получилось сразу, и провозились мы с шитьём не менее получаса. После небольшого перерыва нас стали знакомить с воинскими званиями от рядового до маршала – по знакам различия на погонах. Вот такую науку нам преподали в первый же учебный день. Далее был ужин и свободный час, когда можно было погулять по территории учебной части или посидеть в казарме.
     Перед сном вечерняя поверка, на которую пошли всем взводом под командованием помкомвзвода. Он повёл нас за пределы штабных ворот на широкую асфальтированную площадь, называемую учебным плацем. После переклички нас начали учить ходить строем, не мешая друг другу. После команды «Взвод, стой!» провели небольшое совещание по выбору запевалы. На вопрос командира, кто желает быть во взводе запевалой, ответом была тишина.
     – Тогда скажите, кто хорошо поёт, – настаивал он.
     – Молодцов, – произнесло чуть не хором несколько голосов из строя. Мой голос тоже прозвучал.
     – Кто Молодцов? – спросил командир.
     – Я, товарищ старший сержант, – ответил стоявший первым в строю мой земляк.
     – Вы согласны быть запевалой?
     – Согласен, но я не знаю строевых песен.
     – Я вам дам сейчас несколько отпечатанных строевых песен. Вы должны выучить хотя бы одну, а завтра вечером споём.
     Все, кто ехал в нашем вагоне, знали, как чудесно поёт Илья. Мы ещё разочек прошлись строевым шагом по плацу и вернулись в казарму. По команде «Рота, отбой» закончился наш первый день учёбы.

Глава 40. УЧЕБКА. ПЕРВЫЕ ДНИ

     Наутро после подъёма мы все с начищенными до блеска пуговицами и сапогами, пришитыми белыми подворотничками предстали перед командиром отделения. Он каждого придирчиво осмотрел и остался недоволен:
     – Что это у вас ремни болтаются на пузе? Подтянуть всем так, чтобы рука под ним не пролезала!
     Мы подтянули ремни. Он подходил по очереди к каждому, брался за пряжку и проверял всех по порядку. Когда подошёл к Панину, стоявшему рядом со мной, гавкнул:
     – Не надувайся!
     – Я не надуваюсь, – ответил Панин.
     – Прекратить разговорчики в строю! Здесь говорить имею право только я!
     Взвод, построенный после проверки командиром отделения, зашагал на плац для занятия строевой подготовкой. Командовал помощник командира взвода, добрый и весёлый малый. Лейтенант – командир взвода – наблюдал за занятием. Проходя строевым шагом мимо него, отдавали честь, прикладывая руку к головному убору. Когда он нас приветствовал: «Здравствуйте, товарищи солдаты!» – мы отвечали: «Здравия желаем, товарищ лейтенант!»
     Так мы промаршировали несколько часов, правда, с перекурами, до самого обеда.
     После обеда нам полагался часовой отдых в постели. Один новобранец из нашего отделения стал проситься у командира отделения в санчасть, жалуясь на боль в животе. Это был Ахметов, татарин по национальности. Командир отделения его отпустил. Тут он и пропал: нет его день, другой. Потом пришли санитары и забрали его постель. Мы заволновались и спросили у командира:
     – Что случилось с нашим товарищем?
     Он усмехнулся:
     – Ваш товарищ привёз подарок от уральских девиц. Под названием триппер, а по-научному – гонорея! Сейчас он на лечении в госпитале.
     Постель Ахметова находилась со мной в одном ряду, через одно койко-место. Я теперь с любопытством посматривал на пустующую постель. А больной вернулся из госпиталя где-то через две недели.
* * *
     Каждую неделю в субботу нас водили в баню, в ту же самую, в городе, где мы получили первое обмундирование. В этот же день нам меняли постельное бельё.
     Довольно быстро командиры занялись нашей физподготовкой. На первом уроке проверяли наш уровень физического развития на данный момент. Вначале бег, до пота, по площади крепости с постоянным ускорением темпа. Далее работа на снарядах. Первый – перекладина. Командир отделения сам показал упражнение, которое мы должны были выполнять. Сначала – подтягивание, и сделать его было необходимо не менее трёх раз, причём засчитывались лишь те попытки, когда подбородок выступал выше перекладины. У меня получилось именно три раза, так что я получил «зачёт». Больше всех подтянулись Панин и Шульгин. Человека три норму не выполнили, и им дали задание в свободное время заниматься на турнике.
     Следующим снарядом были параллельные брусья. Снова командир показал пример. На этот раз упражнение оказалось довольно сложным, а брусья-то я видел впервые в жизни. Уровень брусьев – выше плеч. Необходимо было встать между ними, положить руки на брусья, подпрыгнув, оказаться на вытянутых руках, сделать пару махов, перекинуть одну ногу за брус, следующим махом – другую, спрыгнуть за пределы брусьев и встать в исходное положение. У меня с самого начала дело не заладилось. Когда я подпрыгнул, чтобы встать на вытянутых руках, моя правая рука меня не удержала, и я оказался на локтях. Командир отделения подошёл ко мне и строго спросил:
     – В чём дело?
     – У меня рука была недавно сломана, и она ещё не совсем зажила, – признался я.
     – Если бы у тебя рука болела, то тебя бы в армию не взяли, – возразил командир. – Будешь тренироваться в свободное время, пока не научишься. На следующее занятие, через неделю, чтобы был готов!
     – Есть быть готовым через неделю! – ответил я. И стал тренироваться каждый день. Мне помогал Панин. Начал я с отжимания: от пола, земли и даже на нарах. Вечерами тренировался на брусьях, и на следующем занятии у меня всё получилось. Брусья дались не всем сразу. Таких недотёп как я была чуть не половина отделения, и это немного меня утешало.
     Третьим снарядом был конь длиною с полметра. Такого «конька» все перепрыгнули вполне прилично. Но потом принесли настоящего «конягу» размером метра с два. Командир показал, как надо прыгать через него, и сам чуть не упал в конце прыжка, поскольку был грузноват для таких полётов. Вначале был нужен сильный разбег, потом – полёт над конём и упор на руки почти в конце спортивного снаряда – вот тогда лишь его можно преодолеть. Из всего отделения так перелететь коня удалось лишь троим: Панину, Шульгину и Максимову. Остальные же пыжились кто во что горазд: одни добегали до коня и, не зная, что делать дальше, пробегали рядом, другие ложились на коня пузом, третьи (я оказался в их числе) всё делали правильно, но не долетали до конца снаряда, садившись на коня верхом. Оставалось лишь надеть на него уздечку, конь, наверное, ожил бы и начал бить копытами. Вот тогда-то я с ним бы точно справился!
     Вечерами на поверке и днём на занятиях по строевой подготовке мы маршировали под песню, выученную Молодцовым:
     Эх, махорочка, махорка,
     Подружились мы с тобой.
     Вдаль глядят дозоры зорко,
     Мы готовы в бой, мы готовы в бой!
     Молодцов песню запевал отлично, мы лишь поддерживали хором припев. Я тоже голосил про махорку, хотя сам её не курил. Потом Молодцов выучил ещё одну песню. Она была интереснее, но почему-то её слова мне не запомнились.
     Первые две недели мы были на карантине. За это время нам поставили по три очень болезненных укола под лопатку. После первого укола на спине появилась опухоль, и было чувство, что сильно поднялась температура. Но никто из нас на это не жаловался, переносили стоически. Занятия проходили в прежнем темпе, хотя всем было больно, особенно при беге. Казалось, что под кожей болтается какой-то груз, вызывающий боль. Второй и третий уколы мы перенесли уже довольно сносно. Во-первых, наверное, организм уже адаптировался к медикаменту. Во-вторых, мы с ребятами решили после укола отжиматься на руках от пола, чтобы разогнать лекарство (если можно его так назвать) по большей части организма. Это помогло – не было большой опухоли, боли и слабости.
     Боясь неизвестной инфекции, которую бы могли занести призывники, в столовой посуду, столы, а может, и полы мыли водой с добавкой хлорной извести. Заходя в столовую, мы чувствовали резкий запах доселе неизвестной большинству химии. То, что это была хлорка, я узнал много позднее.
     Кормили нас, мягко говоря, не сытно. На завтрак, обед и ужин обычно у нас были по тарелке каши, кусочку хлеба и кружке чая. В обед, правда, добавлялось первое блюдо – суп. Каши были обычными: гречневая, перловая, пшённая. Кстати, по названию последней, старослужащие называли первогодков «пшенарями».
     Я от недоедания особенно не страдал, знал, что покормят всё равно три раза в день. А вот Мосин и некоторые другие просто рыскали в поисках остатков пищи с ещё неубранных столов. Казалось бы, откуда им взяться? Ан нет, не все разливали супы до последней капли. Сколько поварешкой ни зачерпнёшь со дна, там всё равно немножко останется. Мосин быстро съедал свою порцию и с чашкой в руке шёл по ряду уже освободившихся столиков, выливая из кастрюль остатки. Не брезговал и недоеденным хлебом или кашей. Правда, были у него и хорошие качества. Он очень легко работал на спортивных снарядах, даже крутил на перекладине «солнце» безо всякой страховки. Может быть, до армии был гимнастом.
* * *
     Не так давно я рассказывал, как ещё будучи в Свердловске на призывном пункте, один нахал отбирал у будущих своих сослуживцев белые булочки. Я его увидел снова, он оказался в нашей роте, в первом взводе (я же был во втором). Фамилия у него оказалась Жилин. Дружил он с худощавым парнем, которого волей-неволей прозвали Костылиным, хотя фамилия у него была другая. Литературный Жилин из «Кавказского пленника» был худощав, храбр, вынослив, благороден; наш же – полный его антипод: мордастый, нахальный, вороватый. У тех, чья постель оказалась поблизости от него, бывало, пропадали личные вещи. На учебных занятиях мы с ним не пересекались.
     Подружился я с Иваном Паниным, соседом по нашим койко-местам. В строю он ходил за мной. Парень был хорош собой: глаза большие, голубые, ресницы длинные, чёрные, на щеках ямочки; скулы заметно выступали, что придавало его облику мужественность. Но его невзлюбил наш командир отделения. Начал с мелких придирок: то ремень затянут недостаточно туго, то сапоги не до блеска начищены. Всячески стремился его спровоцировать, чтобы тот сказал что-нибудь в строю, а за это наказать его, заставив при всех ползать по-пластунски. Потом стал насмехаться над его внешностью. Выставлял его перед строем и начинал:
     – Да вы посмотрите только, какие у него глаза, ресницы, ямочки на щеках – настоящая Зиночка!
     Он хотел унизить Ивана, дав ему прозвище, которое бы потом поддержали другие. Но все восприняли это только как оскорбление товарища, никто даже не улыбнулся.
     Однажды были занятия по преодолению препятствий, где нужно было проползти по-пластунски под проволочным ограждением и преодолеть другие препятствия, а в конце бросить учебную гранату. Командир отделения вызывал всех по очереди. Когда я уже прошёл полосу препятствий, подошла очередь Ивана. Командир приказывает:
     – Зиночка, вперёд на препятствие!
     Панин ни с места.
     – Я к тебе обращаюсь, – показывает рукой на Ивана.
     – Меня не так зовут, – отвечает Иван. – Если вы забыли, я напомню – рядовой Панин.
     Тут засмеялся весь строй, и смеялись-то над командиром. Он покраснел, пожевал губы и тут же объявил Ивану:
     – Один наряд вне очереди! А теперь, рядовой Панин, вперёд на препятствие.
     Панин преодолел полосу препятствий быстрее всех. Он был силён, ловок, умён, грамотен, с ним было интересно общаться. Но почему-то такие люди не всем нравятся.
     После ужина мы пошли в казарму, а Иван остался в столовой отрабатывать внеочередной наряд. Мы легли спать, а он там чистил картошку, лук, мыл посуду… Ночью вдруг кто-то меня разбудил. Я проснулся, глядь, а это Иван принёс мне полную чашку рисовой каши. Она оказалась такой вкусной – нам такую не давали никогда. Видимо, её готовили для командиров. Кашу я съел с удовольствием. Поблагодарил Ивана и снова лёг спать. Он же, бедолага, ушёл отрабатывать наряд. А утром снова стоял с нами в строю.
     После этого случая наш командир прекратил придирки к Панину, а уж имя «Зиночка» забыл сразу. Не получилось у него сломить, подмять под себя сильную натуру. Даже имея над ним власть, пришлось ему отступить – не на того нарвался.
     А однажды я оконфузился перед всем отделением. Наш командир отделения вечером после ужина решил нам почитать Устав Советской Армии и Флота. Мы расположились по своим постелям, повернувшись головами к читающему, который сидел у окна на скамеечке. Читал он долго и нудно. Меня от такого чтения быстро разморило и я, незаметно для себя, уснул. Командир заметил (а может, ему кто-то подсказал), что я сплю. Он взбеленился и заорал:
     – Встать, одеться! Шагом марш на улицу!
     Мы с ним вышли из казармы. Он остановился на крыльце и скомандовал:
     – Строевым шагом влево двадцать шагов, потом вправо двадцать шагов. Проходя мимо меня – отдавать честь!
     Я всё выполнял молча, поскольку услышал и запомнил в начале его чтения Устава, что «приказы командира подчинёнными не обсуждаются, а выполняются». Моё топанье надоело ему довольно быстро, и он смилостивился:
     – Вольно, в казарму шагом марш!
     Никому, кроме Панина, я не рассказал, какое наказание получил. Впрочем, никто особо и не интересовался. Чтение Устава на этом закончилось, поскольку настал «свободный час». Можно было погулять по территории части, но желания никакого не было. За день находились, набегались. Кто-то чистил обмундирование, кто-то писал письма. Я написал два письма – маме с Фаей и сестре Вере в Камышлов, где она училась.
* * *
     Наступило седьмое ноября – праздник Великого Октября. Звучит парадоксально, но до 1918 года Россия жила по юлианскому календарю, а потом – по григорианскому, разница между которыми составляет 13 дней. Поэтому очередная годовщина Великой Октябрьской социалистической революции, свершившейся 25 октября, праздновалась 7 ноября.
     В этот день у нас был выходной. Кормили вкуснее и поспать позволили лишний час. А чтобы не слишком скучали без дела, принесли боевую винтовку. Мы начали с её изучения, разборки и сборки затвора. Попробовать давали каждому. Показали, чем и как чистить. А после обеда раздали всем текст Присяги и приказали выучить ко дню её принятия.
     Вечером я посмотрел в окно, из которого как на ладони был виден город. Он утопал в разноцветных огнях, гирляндах, подсвеченных прожекторами флагах и красочных плакатах. Сверху, из крепости, казалось, что город бурлит, отмечая праздник. Я подумал, что в деревне так красочно праздник никогда не отмечали. И вдруг мне впервые за две недели службы стало тоскливо. Иван заметил мой погрустневший взгляд, подошёл ко мне и предложил:
     – Полезли наверх, там поболтаем.
     – Давай, – согласился я. Мне было приятно, что я оказался не одинок в этой бурлящей людьми казарме, что кто-то решил разделить мои чувства. Мы с ним вспоминали «гражданку», рассказывали интересные случаи из своей жизни, делились наболевшим, и так проболтали до отбоя. Этим и закончился праздничный день, а завтра опять предстояло «ать-два».

Глава 41. УЧЕБКА. ПОСЛЕ ПРИСЯГИ

     Через три дня после праздника мы принимали Присягу. Три роты выстроились одновременно на площади крепости. Перед строем каждой роты стоял стол, покрытый красной тканью; за ним сидели командиры – от командира роты и выше. Перед столом, в нескольких шагах, стояла трибуна, тоже оббитая красной материей. Вызывали к трибуне по одному, начиная с первого отделения первого взвода. В предыдущие дни мы добросовестно зубрили текст Присяги. А тут на трибуне лежал красиво оформленный, напечатанный крупными буквами, вставленный в рамку тот самый текст. «Читай – не хочу», называется. Прочитать нужно было чётко и громко.
[]
     Когда подошла моя очередь, уже половина роты Присягу приняла. Я знал текст наизусть и поэтому даже ни разу не заглянул в него. Чётко произнёс:
     – Торжественно клянусь … глядя на командиров … мужественно переносить все тяготы и лишения военной службы!
     Так мы стали настоящими солдатами. Правда, лишь по статусу, но не по готовности.
     После принятия Присяги весь учебный батальон выстроился в колонну. Впереди комбат нёс Знамя части, за ним шествовал духовой оркестр, играющий торжественный марш. Мы прошагали по территории части и сделали круг почёта по плацу. Обратно шли под звуки вальсов «Амурских» и «Дунайских волн». Эти мелодии напомнили мне детство, приезд дяди Вани с патефоном, пластинки, на которых были записаны эти песни. А тут я в живую увидел оркестр и услышал музыку, разбередившую мою душу. И исполняли её такие же солдаты и сержанты, как и мы.
     Подразделение вернулось на крепостную площадь. Там с принятием Присяги нас поздравил командир части полковник Сурмава.
     В этот же день закончился карантин, и нам было разрешено гулять по всей территории части без опеки командиров. Мы с Иваном в первую очередь пошли в магазин, где купили моё любимое лакомство – пряники. Заодно познакомились с другим ассортиментом. Зашли в клуб, где был большой кинозал, танцевальная площадка, сцена для артистов и музыкантов. Когда вышли из клуба, нам встретился старослужащий – рядовой.
     – Почему не приветствуете старослужащего?! – рявкнул он. Мы ответили:
     – Здравствуйте. Нам говорили, что мы должны приветствовать только старших по званию.
     – Извините, я пошутил, – признался солдат. Я поинтересовался:
     – В каком подразделении служите?
     – В маневровой группе, – ответил он, но нам это ничего не говорило.
     – А куда ещё при штабе можно попасть после учебного? – продолжали допытываться мы.
     – В основном на заставу. А здесь есть авторота, муз- и хозвзвод, санчасть, взвод охраны.
     Мы поблагодарили старослужащего, который сообщил нам кое-какую полезную информацию. Размышляя над ней, мы пришли к выводу, что на заставе должно быть романтичнее и интереснее. Хотя от нас в любом случае мало что зависело, мы люди подневольные – куда пошлют.
* * *
     На другой день нам выдали настоящее боевое оружие – винтовки Мосина образца 1891 года, знаменитые «трёхлинейки» выпуска Ижевского оружейного завода. Эта винтовка прошла испытание Первой мировой, Гражданской и, конечно, Великой Отечественной войной. А потом это оружие оставили в погранвойсках – наверное, опасались, что если вооружить пограничников новыми видами вооружений, они могут попасть за границу к вероятному противнику.
     Казарма наша была просторная, и в неё занесли несколько пирамид для установки винтовок. У каждой винтовки было своё место и свой «хозяин». Нам прибавилось работы с чисткой оружия. Не дай бог, заметит командир отделения не почищенный солдатом ствол винтовки – за это можно и наряд вне очереди схлопотать.
     Мы впервые вышли на строевое занятие с винтовками. Нам показывали, а мы повторяли, как стоять с винтовкой по стойке «смирно», брать «на плечо», ставить «к ноге». Также учили использовать её как холодное оружие – били чучело прикладом и кололи штыком. В строю теперь ходили с винтовкой на плече.
     В этот день не оказалось в строю нашего единственного в отделении грузина. Не было его и на следующий день. Командир сказал, что он откомандирован в другое место, а недели через две в один из выходных нас привели в клуб на киносеанс. Перед фильмом был киножурнал, где в спортивной части мы с удивлением увидели «нашего» грузина. Он был участником соревнований по тяжёлой атлетике в легчайшем весе. Видели, как он поднимал штангу. Для нас это было полной неожиданностью – совсем недавно он маршировал вместе с нами в одном отделении, а тут уже оказался в городе Хельсинки на международных соревнованиях. Он принял присягу, и на этом его военная служба, вероятно, закончилась.
     А у нас между тем началась стрелковая подготовка. Сначала мы учились правильно держать оружие при стрельбе из положения лёжа и стоя. Потом – целиться по мишени, плотно прижав приклад к плечу, плавно нажимать на спусковой крючок. Эти занятия мы проводили метрах в двухстах от учебной части, на пологом склоне плоскогорья, находившемся за старинным кладбищем. Это кладбище наш командир отделения выбрал местом для теоретических занятий по пограничной службе. Кладбище, как я уже сказал, было старинным, вероятно, с прошлых веков. Оно ничем не было огорожено. На наклонном, но некрутом участке от подножия горы до реки находились, наверное, десятки тысяч могил, обозначенных прямоугольными надгробными плитами, которые располагались правильными прямыми рядами сверху вниз. На плитах были выгравированы надписи на грузинском, армянском, а может, и турецком языках. Кладбище прибрано: нет ни деревьев, ни кустарников, нет никакого мусора, а лишь невысокая травка между могильными плитами. Мы садились на эти плиты и слушали нашего командира, который, тоже сидя, читал «Инструкцию по охране государственной границы» и разъяснял её по пунктам. Эта инструкция считалась секретным документом, и её сдавали во второй половине дня в штаб батальона. Погода была чудесной – «бабье лето», и мы все теоретические занятия проводили, извините, на кладбище.
     Следующим пунктом программы были учебные стрельбы. Стрельбище находилось километрах в пяти от города, в одном из многих ущелий. Ходили мы туда взводом, каждый со своей винтовкой. Старшим был командир взвода лейтенант Иванов. Сначала стреляли по мишени из мелкокалиберной винтовки. Из трёх выстрелов нужно было набрать не менее восемнадцати очков, ниже – оценка двойка. До 21 очка ставили тройку, 22–26 – четвёрку, и 27–30 очков – пять. В первый раз из «мелкашки» я выбил 24 очка. При стрельбе из винтовки Мосина критерии оценок и количество выстрелов остались прежними, но расстояние до мишеней увеличилось почти до ста метров, больше были и сами мишени. Из своей трёхлинейки я тоже стрелял удачно. Стрельбы у нас были каждые десять дней. В «десятку» я ни разу не попал, но «девятки» и «восьмёрки» от моих пуль страдали очень часто.
     На стрельбы мы ходили спокойным маршем, а на обратном пути наш лейтенант устраивал кросс по пересечённой местности. Бегали с нами и командиры отделений, правда, винтовок у них не было. Однажды после энергичной пробежки одному из солдат стало плохо (может, просто выбился из сил), он упал и не мог подняться. Мы бежали по ущелью, где протекал горный ручей шириной не более метра. Командир приказал двум солдатам подтащить его волоком к ручью, обмыть его лицо и голову холодной водой и протащить по ручью. После того, как его таким образом освежили, он очухался, поднялся на ноги и попросил разрешения встать в строй.
     Если не считать этого кросса, мне нравилось ходить на стрельбище. Каждый раз появлялось какое-то приятное предстартовое волнение: а сколько я сегодня очков наберу?
     В конце учебного курса на том же полигоне мы метали боевые гранаты. Это были осколочные гранаты РГ-42. Происходило всё так: мы находились в окопе, руководил наш лейтенант, объяснявший каждому, что и как делать перед броском. Он находился рядом с каждым метателем. При удалении из гранаты чеки тебя охватывает какой-то мандраж – смесь возбуждения, страха и азарта. Учитывая то, что я левша, мне пришлось получить дополнительную инструкцию. Метнул я средненько, но норму выполнил. Дальше всех метнул гранату Шульгин. В тот день мы чуть не оглохли – около сорока взрывов гранат произошло рядом с нами.
     Пошли холодные дожди. Нам выдали тёплые стёганые куртки цвета хаки. Началась военно-тактическая подготовка. В окопах, соединённых траншеями, мы готовились к атаке на «врага». Окопы, к счастью, были уже вырыты до нас, и мы только заряжали винтовки холостыми патронами, да прилаживали к ремню учебную гранату. В окопах было сыро и грязно, глина так и прилипала к одежде и сапогам. По команде «в атаку вперёд, за мной!» мы повыскакивали из окопов и побежали за командиром взвода в сторону условного противника. «Противник» тоже был готов и открыл огонь из пулемёта холостыми патронами. Мы по команде залегли в грязь – кому какая лужа «на поле боя» досталась. Потом снова бросок вперёд, и опять застрекотал пулемёт. Дальше пришлось продвигаться по-пластунски, а затем подавлять огневые точки «врага» стрельбой из винтовок и метанием гранат.
     Так, с некоторыми вариациями, повторялось несколько раз за учебный день. После этих занятий нас в казарму сразу не пускали. Сначала надо было помыть винтовки, обмундирование и сапоги, в которые мы набрали достаточно грязи. Всё это отмывалось в умывальнике, где было достаточно воды и позволяли размеры помещения.
     В столовую шли не только пообедать, но и погреться, а частично и подсушиться. Внутри было тепло, и мы старались подольше там задержаться. Казарма же не отапливалась, и обмундирование приходилось сушить на себе. Портянки тоже сушили теплом своего тела – стелили их под простыни и спали на них. К утру портянки становились сухими и тёплыми.
* * *
     У нас во взводе произошла потеря ещё одного бойца, да какого – запевалы Молодцова. Его комиссовали и отправили домой как непригодного к военной службе по зрению. И то сказать, стрелял он плохо, в основном мимо цели. Непонятно было только, как он работал водителем грузовика, будучи близоруким? Возможно, он носил контактные линзы (тогда уже про них слышали) или очки, которые снял, отправляясь в армию. Но злые языки утверждали, что его отец работал первым секретарём райкома партии, и когда из писем сына узнал, что служба тут «не сахар», похлопотал за него перед командованием. Впрочем, это были лишь слухи. Как бы то ни было, наш взвод «осиротел» без запевалы, а ведь два месяца мы ходили с песней. С великим трудом, под нажимом заставили быть запевалой солдата Дрягина, у которого не было ни слуха, ни голоса. Теперь мы не пели, а мучились. Особенно было жалко нашего нового запевалу.
     Начались холода, выпал снег. Нас спасала куртка. Ночью мы накрывались ей поверх одеяла, а днём она стала повседневной одеждой. Температура ночами опускалась до минус двадцати градусов. Даже старожил этого города – продавец нашего магазина – не мог припомнить здесь таких морозов.
* * *
     Мы уже заканчивали учебный курс. Осталось лишь пройти практические занятия по охране государственной границы на учебной заставе. Учебные заставы представляли собой брезентовые палатки, примерно на два десятка человек. Внутри были раскладушки. Палатки стояли на развилке двух ущелий, по склонам которых несли службу (в основном ночью) пограничные наряды. В наряд выходили по три человека с винтовками, заряженными холостыми патронами. Наряды менялись через четыре часа. Приходилось всё время ходить, чтобы не обморозить ноги.
     Утром вместе с завтраком нам привезли для каждой палатки печи и дрова. Затопили, стало немного теплее, и мы смогли уснуть, не снимая с ног портянок.

Глава 42. ДВЕНАДЦАТАЯ ЗАСТАВА

     Попрактиковавшись двое суток, мы вернулись в казарму, все живые и здоровые. На этом закончился наш учебный курс. Пока мы были на учебном полигоне, нас уже распределили по комендатурам и заставам. В нашем погранотряде было тринадцать застав. Самой сложной (по климатическим условиям) считалась двенадцатая застава. С самого начала учебного курса командиры нас пугали: «Плохо будете заниматься – попадёте на Кюмбет, где двенадцать месяцев зима, а остальное – лето!»
     Когда зачитали списки распределения, оказалось, что из нашего взвода и даже отделения мы втроём – Максимов, Панин и я – попали на ту самую двенадцатую заставу-«страшилку». Поговорив между собой, мы пришли к выводу, что ничего страшного в этом нет – служат же там люди, и мы будем. Главное, что мы вместе. И ерунда, что нас стращали Кюмбетом, высота которого три километра над уровнем моря (если быть точным – 2964). Кабы туда попадали только лодыри и неумехи – что бы за «образцовая застава» это была?
     Нам выдали новенькие шинели, и пришлось их сразу надеть, поскольку куртка занимает меньше места в вещмешке. После десяти часов утра нас примерно по тридцать человек посадили в грузовые военные машины. Повезли по тряской горной дороге. Из-за того, что кузов грузовика был покрыт брезентом, окружающий пейзаж мы не видели. Ехали долго. Примерно через два часа машина остановилась. Нам приказали вылезать из кузова и строиться в одну шеренгу. Мы оказались на территории третьей комендатуры. Нас приветствовал майор – начальник комендатуры. Мы ему дружно ответили. Он провёл перекличку по списку, переданному ему из отряда, а затем передал нас представителям десятой, одиннадцатой, двенадцатой и тринадцатой застав.
     Сама комендатура находилась в довольно живописном месте. Но нам не дали времени полюбоваться красотой местности. Машина дальше везти нас не могла, и до своих застав нам предстояло добираться пешком. Дорога была занесена снегом, но в нём была протоптана тропинка, по которой мы шли друг за другом, растянувшись на добрую сотню метров. Вначале нас было около сорока человек, но километра через два-три часть людей свернула на десятую заставу. Тропа вела нас дальше по глубокому ущелью, склоны которого поросли лесом. Чувствовалось, что мы идём в подъём; с непривычки в ногах чувствовалась тяжесть. Через десяток километров унылого движения по тропе мы увидели впереди, прямо в ущелье, какие-то строения. Ноги пошли веселее, но оказалось, что это только одиннадцатая застава. Здесь наша цепь снова уменьшилась на десяток человек. Среди оставшихся там служить был мой земляк из Поклевской Мосин.
     Дальше дорога становилась всё круче. На склонах леса уже не было. Само ущелье свернуло почти под прямым углом, и метров через двести мы вышли на плоскогорье и вскоре увидели заставу, где вскоре и оказались, благо, вверх подниматься было больше не нужно. Итого пешком мы преодолели около двадцати пяти километров, при этом поднявшись вверх километра на полтора. Учитывая, что комендатура находилась на 1500 метрах над уровнем моря, в сумме получалось около трёх километров. Этот путь мы прошли без единого привала.
     Вот мы и на заставе… Всего нас прибыло восемь новобранцев. Встретил нас старшина заставы, который был старшиной не только по должности, но и по званию. Проведя нас в казарму, он указал на вешалку, предложил раздеться, обратил наше внимание на койки, приготовленные для нас, и предложил выбирать самим, где будет чья. Потом старшина провёл нас на кухню, подвёл к раздаточному окошку:
     – Кушайте, что вам подадут. Если кому не хватит – дадут добавки, хлеба вдоволь. После ужина можете ложиться отдыхать, до утра никто вас не потревожит.
     Старшина ушёл. Мы были уставшими и голодными – шли-то без обеда. Поэтому сразу дружно накинулись на еду. Хлеб оказался плохого качества: ржаной, кисловатый и плохо пропечённый. Но зато его было много. А на третье блюдо к чаю было сгущённое молоко – для меня доселе невиданное лакомство. Мы ещё не закончили пить чай, как Миша Максимов встал со своего места и говорит:
     – Нам служить вместе долго предстоит. Давайте, что ли, прямо здесь, за этим столом познакомимся.
     Все молча закивали в знак согласия. Он продолжил:
     – Мы все из Свердловской области. Я представляю вам своих товарищей, с которыми на учебном был в одном отделении. Справа от меня Виктор Фёдоров из Талицкого района, слева – Иван Панин из Дегтярки. Михаил Максимов из Красноуральска. Надеюсь, и другие назовут себя.
     Миша сел. Первыми поднялись и представились двое парней из Белоярского района – Виктор Соловьёв и Иван Упоров. Затем себя назвали Александр Копытов из города Нижние Серги и Сергей Ивонин из Ревды. Вставший следом за ними неожиданно сказал:
     – А я не ваш земляк, да и не новобранец вообще.
     Максимов удивился:
     – Но ты же с нами пришёл?
     – Да, – ответил тот. – Но я ваш товарищ, можно сказать, по несчастью. Поэтому, если хотите, назову себя.
     – Конечно, хотим, – закивали все, уставившись на него с любопытством.
     – Я Владимир Ветров из Москвы. Направлен на Кюмбет на исправление за провинность, какую – не скажу.
     Был Владимир Ветров красивым мужчиной атлетического сложения. Он уже отслужил два года в Ахалцихе в маневровой группе. Вопросами его пытать никто не стал, и Максимов, снова встав, провозгласил тост «за знакомство». Мы стукнулись эмалированными кружками и, смакуя, допили остатки остывшего чая.
     Пока мы ужинали, начальник провёл «боевой расчёт». Как только он закончился, на кухню стали заходить наряды, пришедшие с границы, и солдаты, готовящиеся в наряд в ближайшие часы. Нам пришлось вставать с насиженных мест в столовой и идти готовиться ко сну.
     «Отхожее место» оказалось на улице, метрах в пятидесяти от казармы. После прогулки отправились на свои койки. Мы с Иваном выбрали второй ярус, я – угловую кровать, а он – рядом, через проход между койками, чтобы можно было в свободное от наряда время поболтать. Мы с ним немного поговорили о первых впечатлениях и скоро заснули.
     Ночью я проснулся от жестокой изжоги и сразу понял – это из-за плохого хлеба, которого я съел многовато. До утра я промучился, и заснуть снова мне так и не удалось.
     Утром нас поднял с постели дежурный по заставе. Он подходил к каждому и деликатно, практически шёпотом, просил подняться и тихо одеваться. Дело в том, что большинство пограничников пришли из ночного наряда и ложились спать, а некоторые уже спали. Как мы потом узнали, так будили всех и всегда, кроме случаев тревоги.
     Дежурный привёл нас в сушилку, где находился умывальник, курилка, и сушилась мокрая одежда и обувь. В печке там всегда поддерживался огонь. После умывания мы пошли в столовую, пока ещё все новобранцы вместе. Но дежурный тут же пояснил, что впредь в столовую каждый будет ходить самостоятельно.
     Когда мы завтракали, в столовую зашёл начальник заставы и поздоровался с нами:
     – Здравствуйте, товарищи солдаты!
     Мы все резво вскочили с мест и вытянулись «во фрунт»:
     – Здравия желаем, товарищ старший лейтенант!
     – Сидите, сидите, кушайте, – ответствовал он и ушёл в свой кабинет. Его звание, имя и фамилию мы заранее узнали у старослужащих: старший лейтенант Иван Кириллов.
     Пока мы завтракали, он вызвал в свой кабинет старшину и каптенармуса и дал им указание обеспечить новичков всем необходимым для несения службы на границе:
     – Сегодня вечером они пойдут в наряд. А сейчас двоим выдайте лыжи и палки, – и он заглянул в список. – Вот, Фёдоров и Соловьёв пойдут со мной для знакомства с участком.

Глава 43. ЗАСТАВА. ПЕРВЫЕ ДНИ

     Когда нам передали распоряжение начальника, мы быстро оделись и вышли на улицу. Каптенармус нам принёс лыжи и лыжные палки. Мы с Витей стали примерять незнакомые крепления к своим кирзовым сапогам. Такие крепления назывались полужёсткими. Я с трудом подогнал их к своей обуви. На лыжах я не ходил уже лет пять, последний раз – когда-то в школе, и то на чужих. Осмотрелся: кругом белым-бело, день солнечный, морозный. Появился наш командир, вооружённый пистолетом, одетый в солдатскую куртку, как и мы. Он быстро надел свои лыжи, скомандовал:
     – За мной, не отставать!
     Мы ответили дуэтом:
     – Слушаюсь!
     Только вот выполнить приказание оказалось для нас невыполнимой задачей. Где уж тут «не отставать», когда он сразу заработал в полную силу и довольно быстро стал от нас уходить, будто спортсмен на соревнованиях. Пройдя до ущелья, он начал подниматься «ёлочкой» по крутому склону горы. Поднявшись почти до вершины, начал спускаться зигзагами, как горнолыжник. Он спустился до подножия горы, и тогда только мы туда подошли. Начальник заставы не высказал никакого неудовольствия нашим отставанием. Судя по всему, он не только проверял нашу лыжную подготовку, но и то, как наш организм чувствует себя в разреженном воздухе под нагрузкой.
     – Мы с вами стоим на стыке с одиннадцатой заставой, – начал говорить и показывать он. – Это правый фланг нашего участка. Граница проходит по вершине горы, перед которой мы стоим, то есть по водоразделу хребта. По ту его сторону находится турецкая территория. Сама граница обозначена пограничными столбами, которые стоят вперемежку с турецкими. Наши столбы имеют чётные номера, а турецкие – нечётные. На каждом столбе закреплены государственные гербы: на нашей стороне герб Турции, а на их стороне – герб Советского Союза. А теперь пойдём на другой фланг.
     И мы снова двинулись за своим начальником. На сей раз отстали не так сильно – возможно, он сам не торопился, чтобы нас не ждать. Мы поднялись на гору, которая выделялась не столько крутизной склона, сколько гигантской солидностью. Вершина её, диаметром не меньше двухсот метров, имела полукруглую, заметно выпуклую в середине форму. В сторону заставы уходил длинный пологий спуск.
     Старший лейтенант остановился, и мы подошли к нему. Теперь он начал знакомить нас уже с левым флангом участка заставы:
     – Мы стоим на вершине горы Кюмбет. Её высота около трёх тысяч метров. Граница здесь проходит внизу под горой вдоль горной речушки.
     Мы подошли к крутому обрывистому краю горы и увидели внизу часть турецкой земли. Затем добрались до стыка с тринадцатой заставой. Он проходил у подножья горы Кюмбет.
     – Чтобы отсюда попасть напрямую на нашу заставу, необходимо преодолеть глубокое Арцепское ущелье, но сейчас мы пойдём другим путём – в обход. Правда, вам за время службы на границе иногда придётся преодолевать это ущелье. Ну, пожалуй, с десяток раз. А теперь наш путь на заставу.
     Мы развернулись и помчались вниз, в обход ущелья, в сторону заставы. Начальник опять довольно быстро от нас оторвался. Я предположил, что у него лыжи были смазаны, а наши нет (поскольку даже под гору они катили плохо). Перед заставой ещё нужно было преодолеть примерно километровый не очень крутой подъём. До места мы добрались благополучно и даже, вроде, не сильно устали, хотя преодолели более двадцати километров. На другой день, правда, мышцы с непривычки побаливали.
     В этот же день мне и Соловьёву выдали личное боевое оружие: винтовку с тремя десятками патронов в подсумке и две боевые гранаты в чехле. Наш каптенармус Облётов был человеком, вполне довольным жизнью, с хитрым прищуром раскосых тёмных глаз, среднего роста, плотного телосложения, смуглый. По национальности башкир или «друг степей» калмык. Он выдал нам с Витей шубы – белые дублёнки, белые маскхалаты, ватные брюки, валенки. В придачу ко всему – по пачке сахара и махорки, которую я взял назло себе и Кюмбету.
     Каждому солдату присваивается личный номер, который записывается на вещах, выданных в личное пользование. У каждого на оружейной пирамиде есть своя ячейка для винтовки или автомата, а внизу – ящичек для гранат и патронов. Пограничные сутки начинаются в шесть часов вечера. К этому времени дежурный по заставе выстраивает на боевой расчёт весь личный состав (кроме часового заставы и нарядов, находящихся на границе) и докладывает начальнику заставы. Начальник сообщает о происшествиях, произошедших в нашем пограничном округе за прошедшие сутки. Затем зачитывает список нарядов: кто с кем и когда идёт на границу в течение суток. Так же объявляет о том, кому дан выходной. Как мы уже знали, выходные полагались два раза в месяц при нормальной охране границы; при усиленной же никому никаких выходных не давалось. Те, кому дали выходной, в ночное время зачислялись на случай тревоги в «тревожную группу», поэтому они должны были спать не раздеваясь.
     На первом боевом расчёте мне достался в напарники старшим наряда грузин Тактакишвили. Наряд нам назначили на 20:00. Было достаточно времени, чтобы поужинать и познакомиться, ведь мы друг друга не знали. После боевого расчёта один грузин (всего их в строю было четверо) подошёл к нам – новичкам – и спросил:
     – Кто из вас Фёдоров?
     Я отозвался. Он задал второй вопрос:
     – Ты понял, что мы с тобой идём в наряд?
     – Теперь понял.
     – Приходи в столовую в полвосьмого.
     – Хорошо.
     Тем временем некоторые солдаты уже одевались, брали оружие. Я наблюдал за всеми их приготовлениями и «мотал на ус». В назначенное время я зашёл в столовую. Мой «старшой» уже сидел там и пригласил меня к столу:
     – Садись, будем кушать и знакомиться.
     Мы пожали друг другу руки и назвали свои имена. Его звали Мишей. Меня удивило, что у него русское имя, и я поинтересовался:
     – А по отчеству как величать?
     – А зачем тебе?
     – У нас старших называют по имени-отчеству, – нашёлся я, – а ты, извини, вы для меня дважды старший – как по возрасту, так и по службе.
     – Так и быть, – усмехнулся он, – я твоё любопытство удовлетворю и не стану вспоминать вашу пословицу про Варвару, которой нос оторвали!
     Мы оба рассмеялись, а потом он, посерьёзнев, продолжил:
     – Моего отца звали Соломон. Он погиб на войне с фашистами.
     – Мой отец тоже на фронте погиб, – ответил я. – Звали его Николаем.
     Так на грустной ноте закончили мы свой ужин. Ну а позже, узнав друг друга чуть получше, мы иногда в шутку стали обращаться по имени-отчеству. Говорил Миша по-русски почти без акцента. Он был выше среднего роста, хорошо, по-спортивному сложен. Тёмные волосы и глаза, аккуратно постриженные усы, на губах всегда приятная улыбка. Чисто национальные приметы: смуглый, нос с горбинкой и чуть заметным крючком. В общем, красивый молодой человек «кавказской национальности».
     После ужина сразу начались сборы в наряд. Происходило это так. Первым делом надеваешь ватные штаны, а на них – белые маскхалатные брюки. Затем – валенки, шубу. На солдатский ремень нанизываешь чехол с двумя боевыми гранатами, справа – подсумок с тридцатью винтовочными патронами. Ещё к ремню пристёгиваешь наручники. Через плечо надеваешь сумку с ракетницей и ракетами – их около десятка. Зимняя шапка, варежки, а поверх всего – белый маскхалат. Собираться и одеваться мне помогал советами мой напарник.
     Без пяти минут восемь идём в кабинет к начальнику заставы. По пути берём у связистов телефонную трубку для связи с заставой. Заходим в кабинет с оружием в руках: я с винтовкой с примкнутым штыком, а Михаил с автоматом. Он докладывает:
     – Товарищ старший лейтенант! Наряд в составе рядовых Фёдорова и Тактакишвили прибыл для получения приказа на охрану Государственной границы!
     Начальник осматривает нас и даёт приказ:
     – Приказываю вам выступить на охрану Государственной границы Союза ССР. Вид наряда – часовой границы, участок – от заставы до высоты Плоской. Время службы – с двадцати ноль-ноль до четырёх часов. Пропуск – «дорога», отзыв – «снег».
     Пропуск (то бишь пароль) и отзыв изменялись ежесуточно. Получив приказ, старший наряда дословно его повторяет. Для меня это волнительный момент – я впервые получаю боевой приказ.
     Затем мы без промедления и задержек заряжаем оружие и выходим на свой участок. Не спеша идём вдоль него по проторённой тропе. Справа и слева от нас рыхлый снег. Если кто-то пройдёт по нему от границы или к ней – следы будут видны даже ночью. Ветер умеренный, температура – минус пятнадцать градусов. При нашем обмундировании это совсем не холодно. Участок в основном ровный, крутой подъём лишь на высоту Плоскую. Вчера именно по этой тропе мы шли из комендатуры, а сегодня утром обозревали весь участок. Михаил говорит:
     – Пойдём пограничным шагом.
     Я согласно киваю, хотя что это за шаг, пока не знаю. Он отходит от меня шагов на пять и поворачивается лицом ко мне. Объясняет:
     – Иди за мной. Держись примерно этой дистанции, следи за снежным покровом справа и слева, а также за тем, что делается за моей спиной. Я пойду задом наперёд и тоже буду видеть, что происходит за спиной у тебя.
     – Очень интересно, – говорю я.
     – Обратно ты пойдёшь задом, – продолжает инструктаж Михаил. – Так нас никто не застанет врасплох – ни свои, ни чужие. Свои – это наряды, которые несут службу дальше нас; мы с ними будем встречаться на стыках участков и обмениваться пропуском и отзывом на расстоянии. Да, и ещё ходят проверяющие из числа командного состава. Они проверяют наряды на бдительность и правильные действия на случай появления нарушителей.
     Вот такую лекцию я прослушал перед тем, как мы двинулись по участку «пограничным шагом». Движение происходило медленно, километра два-три в час. Даже двигаясь с такой скоростью, всё равно проходишь полностью свой участок за восьмичасовую смену не менее десятка раз. При второй ходке мы встретились с пограничным нарядом нашей заставы на высоте Плоской и обменялись паролями. Мы их встретили около «кочёвки» – выложенного из камней убежища от непогоды. Также кочёвка использовалась нарядами как укрытие при курении, хотя надо сказать, что курить в наряде в ночное время строго запрещалось.
     Кочёвка вмещала не более трёх человек. Входить в неё можно было лишь на четвереньках, внутри же – только сидеть на снегу. Миша с ребятами залез в кочёвку покурить. А я, без его приказания и вопросов с моей стороны, остался охранять «отдыхающих». Они ещё немного пообщались меж собой, и мы разошлись по своим участкам. У меня уже неплохо получалось ходить задом наперёд. Проходили мы «пограничным шагом» до четырёх утра и вернулись к заставе.
     Нас встретил дежурный, проверил наше оружие, и мы вошли в тёплое помещение. Попив в столовой чаю, мы легли спать до половины первого. Сон нам положен восемь часов, и если его прерывали по служебной необходимости, то к недоиспользованному времени добавлялся ещё час.
     Дежурный разбудил меня чётко минута в минуту. Я надел гимнастёрку, брюки и вышел на улицу. Сделал пробежку по двору, попутно рассматривая строения возле казармы. Она была построена у подножия высокой сопки, и, наверное, видна турецким пограничникам как на ладони, особенно при использовании оптических приборов. На самой сопке была сооружена вышка, на которой нёс службу часовой заставы в светлое время суток. Помимо прочего, он «вооружён» биноклем или стереотрубой. Ещё на сопке был установлен ветряной двигатель с широкими лопастями. Он мог поворачиваться вокруг вертикальной оси, чтобы можно было максимально использовать силу ветра. На валу ветряка находился генератор, который вырабатывал электроэнергию для освещения казармы и других помещений в тёмное время суток. Если на улице ветрено, то у нас был электрический свет, хотя и низкого напряжения. Дополнительно этим напряжением заряжались аккумуляторы у связистов. При безветрии же мы использовали керосиновые лампы.
     Метрах в сорока от казармы построен офицерский домик. В нём жили: начальник заставы с женой, заместитель начальника по политической части лейтенант Ежов с женой и детьми, а также старшина-сверхсрочник и прачка.
     Ещё одно кирпичное здание было комплексным. Там размещалась прачечная, баня и гостиница (по совместительству гауптвахта, а иногда и временная тюрьма), которая часто пустовала. Все помещения имели отдельные входы и прочные перегородки между собой. Напротив комплексного здания находился склад, имевший и подземную часть – подвал. Склад был в ведении старшины и каптенармуса. Также недалеко от казармы находилась конюшня. Ухаживали за лошадьми и ездили на них специально обученные кавалеристы. У нас их было трое.
     В некотором отдалении от жилых помещений была псарня. Служебных собак там было не менее десяти. Большинство – сторожевые, но были и розыскные – настоящие следопыты. Они могли взять след суточной давности и идти по нему несколько километров, настигая нарушителя. У каждой из этих собак был свой хозяин. Инструкторы службы собак на заставе считались элитой. Они несли службу в три раза меньше нас по времени, но регулярно проходили весь участок.
     Все эти помещения я увидел на «прогулке», но подробности про них узнал позднее. А в первую же неделю моей службы на заставе довелось мне пойти в наряд с одним из инструкторов по фамилии Камкин. Приказ начальника заставы гласил: «Вид наряда – дозор, следовать на лыжах до стыка с тринадцатой заставой, оттуда – до стыка с одиннадцатой. Время службы – по выполнению». Мы взяли лыжи и пошли к псарне. Инструктор был вооружён пистолетом и лёгким автоматом ППС (пистолет-пулемёт Судаева образца 1943 года). Пока я прилаживал крепления к обуви, Камкин вывел из вольера стройную овчарку, надо полагать – верного друга. Ни собака, ни её хозяин на меня внимания не обращали. Когда они были готовы идти, сразу, без лишних слов рванули «с места в карьер». Собака была на длинном поводке, который крепился к шлейке – вместо ошейника.
     На спуске собака бежала параллельно хозяину, а в подъём тянула его вперёд «со всей дури» – успевай только ноги переставлять. Я за ними гнался изо всех сил, но ближе к обратному развороту всё-таки отстал и потерял их из виду, поскольку был туман. Я надеялся, что он меня подождёт на стыке с тринадцатой заставой или же пойдёт ко мне навстречу, но увы – его и «след простыл». Я его подождал некоторое время, может, думаю, дальше пошёл. Но он не появился. Следов лыж тоже не видно, поскольку снег сильно затвердел после мороза и сильного ветра. Мне стало ясно, что мы со старшим разминулись, и он ушёл другим путём, которого я не знал. Отсюда мне было известно два пути на стык с одиннадцатой заставой. Первый – это путь, которым мы пришли, он длиннее, но ровнее. На этом пути мне должны были встретиться не менее двух пограничных нарядов. Пароль-то я знал, но пришлось бы с каждым объясняться, почему я хожу один. А вдруг кто-нибудь позвонит на заставу и поднимут ненужную тревогу? Поэтому я решил избрать второй путь – прямой, через заставу, где я мог бы узнать, не проходил ли здесь Камкин. Но, вопреки геометрическим представлениям, не каждая прямая короче кривой. В данном случае прямой путь был куда сложнее обходного. Впереди было Арцепское ущелье с крутым и длинным спуском и не менее крутым подъёмом.
     Я начал спускаться на лыжах. Снег был твёрдый и неровный, как будто после бурана и мороза он застыл своеобразными волнами. Я пробовал съехать зигзагами, как наш начальник. Но волнистый наст не давал маневрировать, и я падал, а винтовка при падении колотила меня по затылку. Но времени на охи и вздохи у меня не было, и я стал спускаться напрямую, пока ещё держался на ногах. Таким образом, после трёх-четырёх падений я оказался на дне ущелья. Ни боли, ни усталости не чувствовал – что значит экстрим в девятнадцать лет.
     Быстро сняв лыжи, я стремглав стал карабкаться по крутому склону ущелья. Поднявшись наверх, снова надел лыжи и подошёл к заставе. Обменялся паролями с часовым, подошёл к нему ближе и спросил:
     – Здесь Камкин не проходил?
     – Нет, не было, – ответил часовой.
     – Ты, вот что… Не говори никому, что я тут один «гулял», хорошо?
     – Ладно, не скажу, – пообещал он.
     У меня же была одна забота – найти своего старшего. И я помчался в сторону одиннадцатой заставы. Поднялся на высоту Плоскую, где находилась кочёвка – прибежище курильщиков. И вижу там Камкина, сидящего с другим пограничным нарядом, спокойно покуривающих. Собака охраняла их снаружи. Я, конечно, обрадовался, но виду не подал. Спросил лишь, где он прошёл, на что инструктор указал рукой: «Там, по низу». Мне было непонятно, почему он указал маршрут, идущий позади заставы и сопки. Я уже знал, что все наряды располагаются параллельно заставе и выдвинуты к границе. Можно было предположить, что этот маршрут был его постоянным и согласован с начальником заставы. Что ни говори, резон в этом «тыловом» маршруте был. Снег девственный, никаких следов наших пограничников и соседних застав там нет. Если кто-нибудь пройдёт, собака легко обнаружит след.
     Мне с Камкиным разговаривать больше не хотелось. Мы молча дошли до заставы, доложили о прибытии, разделись и легли спать. Часовой никому не сказал, что мы «терялись», за что ему от меня досталось большое спасибо. Но я считал и считаю до сих пор, что Камкин со мной, мягко говоря, поступил некрасиво. Кстати, служил он уже последний год, до демобилизации ему оставалось примерно полгода.

Глава 44. ЗАСТАВА. ПЕРВЫЕ МЕСЯЦЫ

     Одногодков Камкина, 1929 года рождения, у нас на заставе было пятеро. Они были моложе начальника заставы всего на год. Вот про этих «дедов» (как их сейчас называют) я немного расскажу. Самым заметным, активным и весёлым был младший сержант Афонин – инструктор служебных собак. Москвич, он был высокого роста, стройный, плечистый, худощавый, темноволосый, с красивой причёской и усиками. Играл на гармошке и хорошо пел.
     Другой заметной фигурой был Логинов – связист из подмосковного города Подольска. Ему приходилось управлять ветряком, а иногда и ремонтировать его. Также он восстанавливал линию связи при обрывах, особенно во время буранов или непосредственно после них. Бураны – довольно частое явление в горах. В такую непогоду однажды пришлось Логинову вместе с Медведевым идти устранять обрыв линии связи. Когда они обнаружили место обрыва, и Логинов на монтажных когтях поднялся на опору, его увидел заместитель командира части – подполковник, идущий на нашу заставу. Он посчитал настоящим подвигом работу Логинова в такую погоду – когда жгучий морозный ветер валил с ног. Вечером на боевом расчёте подполковник объявил связисту благодарность и сказал, что представит его к награде. И действительно, примерно через месяц Логинов получил в штабе части из рук командира медаль «За отличие в охране государственной границы СССР».
     Ещё один «ветеран» по фамилии Наумов служил почти два года на границе в Западной Украине, где в то время свирепствовали бандеровские шайки. Они убивали советских солдат, в том числе и пограничников, терроризировали местное население, сотрудничавшее с Советской властью и Армией. Наумов рассказывал жуткие истории пыток бандеровцами пленных солдат и гражданских. Он единственный из «дембелей», как сейчас говорят, не имел элитной должности и ходил в наряд наравне с нами.
     Получилось, что на нашей заставе одновременно служили четыре возрастные группы. Каждая группа внутри себя называла друг друга «годками», а жителей одной области или города – «земляками».
     Был у нас ещё один инструктор служебных собак Бодров, он был моложе Афонина на год. Однажды у него произошло ЧП – пропал пистолет, который находился на псарне. В тот день я спал после ночного наряда, а Иван Панин был в тревожной группе и участвовал в поисках пистолета. Сначала обошли все помещения на заставе, не запиравшиеся на замок – безрезультатно. Тогда начальник дал команду использовать в поиске розыскную собаку. Бодров дал понюхать своей собаке внутри кобуры, которая, в отличие от пистолета, осталась лежать на своём месте (при этом она была застёгнута, как будто внутри неё лежал пистолет). Пошли с собакой вокруг заставы и всех строений, заходя в незакрытые помещения. Наконец, решили зайти в казарму. Собака сделала лишь несколько шагов по веранде, остановилась и начала, поскуливая, скрести лапами деревянный пол. Обследовав половые доски, обнаружили, что одна из них как будто совсем недавно прибита, при этом не очень крепко. Принесли топор и гвоздодёр, выдернули гвозди, убрали доску, и под ней нашли пистолет, смазанный оружейной смазкой и аккуратно завёрнутый в тряпку. Теперь оставалось найти вора. Начальник приказал поднять всех, кто спал, и выстроить в одну шеренгу. В строй поставили также повара, старшину, каптенармуса, дежуривших связистов. К ним присоединились участвовавшие в поиске военнослужащие. Собаке дали понюхать тряпочку и пистолет, затем дважды провели её вдоль строя. Однако ни на кого внимания она не обратила.
     Оставалось думать на тех, кто в это время был в наряде. Почему-то подозрение пало на грузина Серадзе из Кутаиси. Когда он вернулся из наряда и раздевался, незаметно подвели к нему собаку, и та его сразу «узнала». После этого начальник заставы привёл Серадзе в свой кабинет и больше часа «вправлял ему мозги». В общем, после всего этого картина вырисовывалась следующая. Бодров ходил в наряд с автоматом, оставляя пистолет в вольере псарни. Вот тут-то Серадзе его и приметил, решив при случае присвоить, а затем передать на гражданку через кочевников. Он был вхож в псарню, поскольку сам имел сторожевую служебную собаку, которую кормил и за которой ухаживал, а иногда, по необходимости, ходил с ней в наряд.
     Начальник не стал сообщать о ЧП «куда следует» – кому нужны лишние неприятности? Сор остался в избе. Серадзе Бичико был парнем с гонором. Часто спорил и ссорился с сослуживцами. Как-то в столовой повздорил с Паниным. Ваня парень «не промах», ему не уступил, а просто взял кружку с остатками чая и «надел» тому на нос – благо, нос у грузина был большой, «рос на двоих – одному достался». Я эту сцену не видел, мне рассказал сам Иван. Больше Серадзе нам свой гонор не показывал, а после случая с пистолетом и «беседы» с начальником заставы и вовсе стал «шёлковым», вся его спесь испарилась.
* * *
     Через неделю после описанных событий я с ним попал в дневной наряд часовым границы на правый фланг. День был солнечный, тихий, видимость отличная. Мы с ним ходили, беседовали, и – пришлось к какому-то слову – я заметил:
     – Мне нравятся грузинские песни.
     – Я тебе спою, – с готовностью предложил он. – Какую хочешь?
     – Бичико, спой «Сулико», – попросил я. Эту песню я слышал ещё в детстве в исполнении тёти Павлы. Он спел, причём довольно хорошо, и я похвалил его. Потом, в течение смены, он спел ещё несколько песен. И каждый раз, перед тем, как спеть, спрашивал:
     – А эту … песню знаешь?
     И я всё время отвечал, мол, нет, не знаю. И то, знал я лишь «Сулико», остальные же слышал по радио в исполнении их музыкальных ансамблей, а названия песен, конечно же, не запомнил. Пел Бичико негромко, так, чтобы только мне было слышно – всё-таки мы были на службе.
* * *
     После недели службы на заставе новичков перед боевым расчётом собрал замполит – лейтенант Ежов. Мы находились в Ленинской комнате, и он начал свою речь:
     – Вы хорошо одеты, вас хорошо кормят, и вы ни в чём не будете нуждаться. Государство о вас заботится. Вы должны быть ему благодарны, а чтобы показать свою признательность – подписаться на Государственный заем, на двести пятьдесят рублей.
     Ого! А денег-то в течение десяти месяцев мы будем получать лишь по пять рублей в месяц (и как выяснилось впоследствии, они понадобятся довольно скоро). Но, похоже, это его мало волновало. Лейтенант подал нам отпечатанный список – нам оставалось лишь расписаться в согласии. Все безропотно подписались.
     – Вы получите облигации, – пообещал замполит, – и можете после службы выиграть по таблице или «погасить» их.
     По прибытии на заставу я написал родным письма с новым адресом. Написал и двоюродным сёстрам в Удмуртию, в деревню Квака. Их – дочерей дяди Ефима – было трое. И вскоре я получил письмо от средней, Зины. Она в нём просила прислать денег на покупку лаптей. Что мне было делать? Деньги-то забрали на заем… Написать ей о том, что письмо, в котором она просит денег, я не получал? Помнится, именно так поступил Хома Хаецкий – герой трилогии Гончара "Знаменосцы":
     У соседнего костра Хома Хаецкий, облизывая ложку, серьезным тоном рассказывал товарищам:
     – …А я ей отвечаю: милая моя Явдошка! Твоего письма, в котором ты просишь денег, я не получал…
     Письмо Зины я никому не показывал и никому о нём не говорил. Хотя, возможно, начальник заставы и помог бы. Но обращаться к нему было неудобно, служил-то я на заставе меньше двух месяцев. Я уже почти пять лет не носил лаптей – как уехал из Кваки. Цену их тоже не знал. Так и не ответил я на её письмо, а Зина сама больше не написала. В душе после этого осталась горечь…
* * *
     Мы прослужили на заставе более двух месяцев и уже привыкли к размеренному графику: ночью служба, днём сон. Иногда наоборот, но это бывало реже. После сна – обед и не меньше часа свободного времени. А далее занятия: политические, физкультурные или стрелковая подготовка. Иногда старшина брал двух-трёх человек на хозработы, в основном на заготовку дров. Никто этой работы не чурался, а некоторые даже сами просились – вместо занятий.
     Однажды на боевом расчёте начальник заставы объявил:
     – С сегодняшнего дня переходим на усиленную охрану границы. Время нахождения в наряде – от двенадцати до шестнадцати часов.
     В первую ночь мы провели в наряде двенадцать часов. А на другой день на заставу прибыло большое и разношёрстное пополнение: курсанты сержантских школ и офицерских училищ, офицеры, сержанты и рядовые из комендатуры и штаба отряда, медики и даже музыканты. Наш штат почти удвоился. Всю эту вновь прибывшую ораву надо было одеть, вооружить, накормить и ещё дать возможность отдохнуть. На такое количество людей застава явно не была рассчитана. Но старались как-то выходить из положения. Со склада курсантам выдали обмундирование и оружие, но на всех не хватило ни того, ни другого. Началась «обезличка». Кто шёл в наряд первым – брал всё своё. Если «своего» не было – брал одежду с общей вешалки. Так же обстояло дело и с оружием. Впрочем, вскоре мы немного приспособились и, одеваясь после боевого расчёта, уже натянув маскхалаты и надев на голову шапки, сразу закрепляли на поясе гранаты и патроны, а винтовку прятали на кровати под одеялом. Экипированные таким образом, шли в столовую, а после ужина отправлялись получать боевой приказ – точно вовремя.
     Из-за того, что среди новичков на заставе были военнослужащие в разных званиях, случались парадоксы. Начальник заставы в звании старшего лейтенанта мог давать приказ наряду из трёх человек, в составе которого находился майор, при этом старшим наряда назначался старослужащий рядовой. В конце боевого приказа в таком случае начальник заставы говорил:
     – В случае боевых действий Вы, товарищ майор, возьмёте командование на себя.
     – Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! – отвечал тот младшему по званию.
     Насчёт боевых действий начальник заставы упоминал не для красного словца. Ходили разные слухи, хотя официально командование нам ничего не сообщало.
     Карская область до революции принадлежала Российской империи и находилась на территории, относимой к Грузии и Армении. В 1918 году она была целиком передана Армении, а в 1920 её передали Турции. После окончания Второй мировой войны СССР предъявил к Турции территориальные претензии, потребовав, чтобы территория бывшей Карской области была разделена между Грузинской и Армянской ССР. Только в 1953 году Советский Союз отказался от этих претензий, а пока что этот вопрос завис в воздухе, и обстановка на границе была напряжённой. Предполагали, что Грузия хотела забрать Карскую область самостоятельно. По другой версии, Грузия собиралась соединиться с Турцией – у Грузии имелась подобная возможность и теоретические права. Вытекало это из нескольких факторов. Во-первых, многие союзные республики в то время имели свои национальные вооружённые формирования, в которых все – от командования до рядовых солдат – были своей национальности, в нашем случае – грузины. Численность таких формирований доходила до дивизии, то есть десять-двенадцать тысяч человек. Во-вторых, в Конституции СССР было закреплено, что любая союзная республика имеет право на самоопределение, вплоть до полного отделения от СССР. При этом все союзные республики граничили с каким-нибудь государством.
     Мы чувствовали, что затевалось что-то серьёзное. Некоторые наряды несли службу по шестнадцать часов, не приходя на заставу. Им выдавали сухой паёк в виде мясных консервов и сгущенного молока. Особенно далеко посылали наряды-«секреты». Мне однажды пришлось сидеть в секрете с ручным пулемётом в ущелье, примыкавшем к нашему участку. Чтобы не замёрзнуть, зарывались в снег, как куропатки – над снегом торчат лишь голова да руки с оружием. Находящиеся поблизости камни маскируют видимые части. В снегу намного теплее, чем на открытом воздухе. Впоследствии я неоднократно применял этот способ «сугрева» во время службы.
     Некоторые, особенно прикомандированные, пробыв в наряде более десяти часов и вернувшись на заставу, падали «трупом», не раздеваясь и не разуваясь – прямо на пол. Так и спали на полу до тех пор, пока не разбудит дежурный на боевой расчёт. Я после наряда находил в себе силы раздеться, позавтракать, и лишь после этого забирался на свою койку. Всю одежду приходилось брать с собой на кровать, поскольку в любой момент могла последовать команда «В ружье!» или «К бою!».
     Прикомандированные, которые не хотели валяться на полу, искали свободные койки ушедших в дневной наряд. Таких было немного, и их места быстро занимали. Кому не доставалось – ложились «третьим лишним» между двумя рядом сдвинутыми койками, на которых уже спали. На металлические каркасы набрасывали стёганую куртку или шубу, и так и спали втроём на двух койках.
     За время усиленной охраны произошло одно ЧП. Пограничный наряд нёс службу на своём участке. Был снегопад, сильный ветер, одним словом, буран. В это время через подведомственный им район проходил другой пограничный наряд, который направлялся в сторону своего, более дальнего участка. Первый наряд увидел приближающихся к ним людей, разбежался и залёг по обеим сторонам тропы, дождался, когда те подойдут поближе, и старший наряда скомандовал:
     – Стой! Пропуск!
     Но ответа не последовало. Люди продолжали движение, не слыша команду из-за сильного ветра. В такую погоду ещё и уши прикрыты шапкой-ушанкой, плюс капюшон маскхалата подвязан. А может, и команда была подана недостаточно громко. Так или иначе, младший наряда – прикомандированный – не долго думая, выстрелил во впереди идущего (им оказался Юрий Плеханов). «Вот пуля просвистела и ага»… мимо! (Как позже выяснилось, на радость всем, а особенно стрелявшему и его «мишени».) Плеханов и его напарник быстро залегли, готовые открыть ответный огонь. И тут старший наряда закричал на стрелка:
     – Что ты делаешь, балда?! Это же свои!
     – А что делать, если они на пароль не отзываются?
     – Дать предупредительный выстрел вверх. Надеюсь, его бы они услышали.
* * *
     Усиленная охрана продолжалась более двух недель – без бани, смены белья. Недосыпали, недоедали – просто не было на это времени. Если бы Грузия соединилась с Турцией, то мы бы наверняка оказались под перекрёстным огнём и вряд ли бы уцелели. Не надо забывать, что в то время шла «холодная война» между СССР и США, а Турция являлась союзницей Соединённых Штатов. В общем, спустя некоторое время мы пришли к выводу, что грузино-турецкая авантюра была разоблачена не в зародыше, а уже в стадии движения грузинских подразделений в сторону границы. Иначе у нас вряд ли был бы такой ажиотаж.
     Когда объявили об окончании усиленной охраны, все прикомандированные покинули расположение заставы. У нас была такая радость, что спонтанно устроили весёлый концерт художественной самодеятельности. К нам в казарму даже пришла женщина – жена начальника заставы, Нина (при этом сам начальник не присутствовал). Афонин играл на гармошке и пел, все ему подпевали. Потом устроили пляски. Нина пела вместе с нами и танцевала. Она была нашей ровесницей, тоже 1932 года рождения, и пришла поднять нам настроение. Надо сказать, цели своей она добилась. Грузины исполняли лезгинку и пели квартетом грузинские песни под аккомпанемент гармошки Афонина. Веселье было в полном разгаре, когда от дежурного по заставе поступила команда: «Строиться на боевой расчёт!»
     – Окончен бал, погасли свечи! – вздохнул Афонин. Все тут же поднялись с мест и пошли строиться.
     Начальник не сказал ничего нового, лишь зачитал наряды и даже дал двоим выходной. А на ужин было любимое нами блюдо – макароны по-флотски. На другой день истопили баньку, сменили бельё.

Глава 45. УЖЕ НЕ САМЫЕ МЛАДШИЕ

     Вскоре после грузино-турецкого кризиса все национальные воинские формирования союзных республик были расформированы. Были смещены с постов некоторые крупные военачальники. Это коснулось даже пограничных войск. Так, был снят с поста начальник Управления погранвойск, заместитель министра государственной безопасности Грузии генерал-лейтенант Церетели. Забегая вперёд, скажу, что в 1955 году его, уже находящегося на пенсии, арестовали и расстреляли; несколько ранее Армянский, Грузинский и Азербайджанский пограничные округа были объединены в единый Закавказский округ, командующим которым был назначен генерал-майор Банных.
     У нас же был смещён с поста командир нашего погранотряда полковник Сурмава. На его место пришёл майор Ильин (которому вскоре присвоили звание подполковника), а Сурмава стал его заместителем. Мы знали про эти перипетии в верхах, но у нас всё было по-старому. В наряд мы с одногодками вместе не попадали. Пока мы были младшими, нам в каждый наряд меняли старших.
     Зима прошла. Весна, апрель, а у нас всё ещё холодно. В наряд ходим в шубах, белых маскхалатах, валенках.
     В один прекрасный день к нам на заставу пришло пополнение, более десяти человек из Ивановской и Костромской областей. Троих одногодков, чей опыт был немногим более трёх месяцев, выдвинули в старшие наряда. «Достойны» повышения по службе оказались Панин, Соловьёв и я. Теперь уже мы стали учить новичков несению службы на границе. Постепенно мы освоились в новой должности – старшего наряда, и с новобранцами ладили неплохо.
     Служба мне нравилась, только вот слишком мы были изолированы от гражданского населения – оно было далеко-далеко. Но я всё равно гордился тем, что в мирное время нахожусь «на передовой».
     Решил написать письма девушкам, которые оставили приятное впечатление от знакомства прошлым летом в деревне Сугат. Первое письмо я написал Ане Корченко, младшей моей бывшей квартирной хозяйке. Если вы читали предыдущие главы, то, наверное, помните, о ком я. Она ответила на моё письмо, и у нас с ней завязалась оживлённая переписка. Почту мы получали не чаще раза в неделю. Она писала интересно, с чувством юмора; читать её письма было одно удовольствие. В шестнадцать лет Аня уже была со вполне сложившимся мировоззрением. Как-то я дал почитать её письмо Ване Панину, а позже и Вите Соловьёву. Им тоже понравилось то, как и что она пишет. Потом они стали ждать её письма так же, как и я. Когда приходила почта, они спрашивали, не получал ли я весточки от Ани. Её письма нас морально поддерживали. Иногда она рассказывала некоторые новости. Например, что Дуся (моя бывшая помощница на тракторе, которая меня красиво проводила в армию), вышла замуж за «длинного» тракториста из села Горбуново. Может, Аня думала, что у нас с Дусей были какие-то обязательства друг перед другом. Новость я воспринял как должное, просил при встрече передать от меня поздравления с «законным браком».
     Ещё написал письмо другой девушке из этой же деревни – Нине Шубиной (о ней я тоже упоминал раньше) – симпатичной, скромной девушке. Знакомство моё с ней было «шапочным», но о ней у меня остались приятные воспоминания. Было, конечно, неразумно писать двум девушкам – жительницам одной деревни. Правда, Ане я адресовал письма в Талицу, где она училась в педучилище, но Нина вполне могла быть в курсе нашей с Анной переписки. В общем, Нина мне на письмо не ответила, и, похоже, никому о нём не сказала.
     Сестра Вера довольно часто мне писала. Получал я весточки и от друга Тисо – он служил в Германии. Посылал мне армейские фотографии, на которых были его собственные (или где-то услышанные) стихотворные подписи:
     Лучше вспомнить и взглянуть,
     Чем взглянуть и вспомнить.
     Или:
     Вспомнишь – спасибо, забудешь – не диво,
     Ведь в жизни бывает всё.
     Не вспомнишь, мечтая, так вспомнишь, читая.
     Достаточно мне и того.
     И ещё:
     Если встретиться нам не придётся,
     И настигнет нас злая судьба –
     Пусть на память тебе остаётся
     Неподвижная личность моя!
     Оглядываясь назад, я вижу, что хотя мы и были тогда малограмотными, но также были сентиментальными, добрыми и неглупыми. Размышления о «злой судьбе» в последнем четверостишии заставили меня задуматься над тем, что само слово «судьба» некоторым кажется мистическим: раз что-то случилось, значит, так и должно быть! Я же считал, что судьба человека более чем наполовину зависит от него самого. Он её создаёт и ею управляет. Конечно, судьба зависит и от ближайшего окружения. Остаётся лишь та часть, которая не зависит напрямую от человека: природа, стихия, государственные законы и приказы, наконец, просто стечение каких-либо обстоятельств. Но и тут во многом важно, как под их влиянием поведёт себя человек. Природа, питающая всякую тварь, сама учит нас пользоваться её дарами, и свобода воли, свобода управлять своей судьбой – один из этих даров.
     Однако я отвлёкся от службы-матушки.
* * *
     Не всем новобранцам из пополнения хватило маскхалатов. Один из «обделённых» надел маскхалат нашего земляка, Ивана Упорова. Дело было в сушилке-курилке. Мы вдвоём с Паниным как раз зашли туда, когда Упоров просил, чтобы новичок снял маскхалат. Тот отказывался, нахальненько ухмыляясь. Рядом стояли несколько его земляков-сверстников, и ему при них было неудобно отступать. Да и в наряд идти в чём-то было нужно. Панин сразу заступился за Упорова, рявкнув командирским голосом:
     – А ну, снимай!
     – А ты кто такой? – окрысился новобранец.
     – Ты ещё разговариваешь, гад! – Иван схватил винтовку, которая лежала на плите – сушилась. Кинулся на нахала со штыком (оружие, к счастью, было разряженным), а я бросился отнимать винтовку у Ивана. Характер у него был крут – не дай бог зацепит штыком солдата, который уже, вроде, начал снимать маскхалат. Пока я боролся с Иваном за обладание винтовкой, перед носом новичка продолжал мелькать штык. «Яблоко раздора» было быстро возвращено хозяину, а у Ивана сразу спал бойцовский пыл. Конфликт закончился миром, и о нём больше никто не вспоминал.

Глава 46. СТРЕЛКОВЫЕ УПРАЖНЕНИЯ В НАРЯДЕ

     Однажды меня назначили в дневной наряд на фланг с тринадцатой заставой. Напарником у меня был Хакимов – из новичков. Мы с ним пошли пешком на место службы через Арцепское ущелье, вдоль линии связи. Местом нашего назначения была опора, от которой линия делала небольшой поворот, и поэтому к опоре была поставлена подпорка-укосина. И тут мы увидели лыжи и лыжные палки – сломанные и явно простреленные. Замечу, что учёта за лыжами на заставе не велось, несколько десятков пар их стояло на веранде, «бери – не хочу». Брали те, кому это было нужно по службе или просто хотел пойти в наряд на лыжах. Вероятно, кто-то так и сделал, но обходным путём возвращаться не захотел; напрямую же, через ущелье на лыжах было слишком опасно (что я испытал на себе). Поэтому лыжи тут и бросили, надеясь потом забрать. Но скоро их туда не послали, а бесхозные лыжи стали для кого-то мишенью.
     Мы с Хакимовым добросовестно несли службу. Видимость была хорошая: кругом белоснежный покров, лишь местами выступали каменные глыбы. Пространство просматривалось вплоть до горизонта. Периодически мы пользовались биноклем. В середине дня перекусили сухим пайком. Я же тем временем продолжал размышлять об увиденном.
     От старослужащих я знал, что выстрелы и даже взрывы гранат в Арцепском ущелье и вблизи него на заставе не слышны, хотя наше место несения службы находилось с ней почти на одном уровне. Я обследовал простреленные лыжи и осмотрел опоры линии связи, обнаружив в них тоже следы пуль. «И чем мы хуже?» – подумал я. Да, дурной пример заразителен. Я предложил Хакимову:
     – Давай тоже постреляем!
     Мой напарник пожал плечами, как бы сомневаясь, но затем кивнул в знак согласия. Мы подняли две «побывавшие в употреблении» лыжи, воткнули их в снег метрах в пяти друг от друга, отошли метров на сорок, осмотрелись, на всякий случай даже воспользовались биноклем. Всё спокойно, никого кругом до горизонта не видно. Ложимся на снег и стреляем.
     Первым выстрелил я – лыжа упала. Затем Хакимов – лыжа не шелохнулась. Мы убрали «мишени», вернувшись к своим непосредственным обязанностям, но через пару часов нас снова потянуло «на подвиги». Решили стрельнуть ещё по разу. Я сказал напарнику:
     – Будешь стрелять в лыжу, пока не попадёшь.
     – Непременно попаду, – пообещал он. И действительно, в этот раз поразил цель с первого выстрела.
     Для себя же я использовал в качестве мишени бамбуковую лыжную палку, которую воткнул в снег около деревянной опоры линии связи. Я спустил курок, и палка упала в сторону от опоры. Одновременно послышался жуткий звук, что-то среднее между резким свистом и визгом: «взжжжж»! Через секунду стало тихо. Мы подбежали посмотреть, что это было. На палке, со стороны опоры, увидели след от пули, а на самом столбе после непродолжительных поисков обнаружилось продолговатое углубление. Я просунул в него шомпол. Он вошёл на три-четыре сантиметра и упёрся во что-то с характерным металлическим звуком. Получается, что пуля, отрикошетив от палки, изменила направление и вошла боком в деревянную опору, издав этот «вой».
     На обратном пути мы с Хакимовым спустились в Арцепское ущелье «на пятой точке». Маскхалаты были довольно прочные – я не помню случая, чтобы они у кого-то порвались. Вернувшись на заставу, я рассказал о своих «подвигах» друзьям – Ивану и Вите. Они слушали и «мотали на ус».
     На следующий день меня снова послали на тот же участок. А напарника мне дали другого – новичка из Ивановской области по фамилии Шавырин. Он довольно скоро обратил внимание на простреленные лыжи, ну и я ему рассказал, как мы вчера с Хакимовым упражнялись, и даже показал, куда попала отрикошетившая пуля. В течение смены мы с ним тоже стрельнули по паре раз. Перед возвращением на заставу я снял штык с винтовки и «окунул» её ствол в плотный снег на тропе, чтобы убрать следы копоти из ствола после стрельбы. Примкнул штык на место.
     Мы пришли к заставе, но дежурный нам не позволил даже зайти в казарму, сразу направив на стрельбище. Там шли стрелковые учения. Погода между тем начала портиться: подул сильный ветер, повалил снег. На месте стрельб мы оказались одними из последних. Там находились начальник заставы, старшина и наш командир отделения. Упражнение было такое: встаёшь на исходную позицию, по команде бежишь метров тридцать, падаешь в снег и стреляешь в мишень, которая внезапно показывается в метрах 60–80 от тебя. Там в окопе сидит солдат с рацией и мишенью, и по команде «показать мишень» поднимает её вверх.
     Каждый должен был сделать по пять пробежек и столько же выстрелов. Первый мой выстрел оказался необычным, с сильной отдачей. Даже плечо заболело. К счастью, остальные выстрелы прошли «в штатном режиме». На стрельбище стояли ящики с патронами – бери, сколько надо. Я пополнил свои обоймы.
     На заставе первым делом решил почистить винтовку, и тут обнаружил, что не могу снять штык. Я попробовал всякие подручные средства, чтобы его сбить, но успеха не достиг. Постепенно до меня дошло, что я сам оказался виноват в случившемся, поскольку забил ствол винтовки снегом. Поэтому при первом выстреле и произошла отдача, а пуле пришлось с трудом преодолевать забитый ствол. Ничего не оставалось, как идти к начальнику заставы. Он внимательно посмотрел внутрь ствола, и задумчиво произнёс:
     – М-да… Ствол раздут.
     Я тоже заглянул в отверстие. Вначале не увидел ничего необычного, но, посмотрев внимательнее, заметил чёрное кольцо шириной около сантиметра внутри ствола, как раз в том месте, где примыкается штык. К счастью для меня, начальник не стал разбираться в случившемся, так как на стрельбище снег вполне мог попасть в ствол «естественным» путём. Он дал распоряжение старшине заменить мне оружие.
     Мне выдали карабин образца 1944 года, который был короче и легче винтовки. Кроме этого, штык его откидывался вдоль ствола и не мешал, когда был не нужен. Карабинами у нас были вооружены кавалеристы. Единственным недостатком карабинов была меньшая точность, чем у винтовок, что обусловлено меньшей длиной ствола.
     В эту же ночь мне пришлось идти в наряд. А на наш «стрелковый полигон» на стыке с тринадцатой заставой ещё с утра назначили моего земляка Витю Соловьёва и Ветрова. Как только они пришли на место, начали стрелять по лыжным «мишеням». Почему они не подумали, куда их поставить – я не знаю. Вышло, что лыжи воткнули в снег так, что пули летели в сторону соседней заставы. К тому же, невдалеке находился пограничный наряд, который и сообщил своим, что по ним ведёт огонь наряд двенадцатой заставы. С тринадцатой немедленно доложили нашим. Провинившийся наряд быстро сняли с дежурства и заменили другим. А Соловьёва с Ветровым отправили под охраной старшины в Ахалцихе.
     Там «за нарушение воинской дисциплины» их наказали по полной программе. Соловьёву дали десять суток строгого режима, а Ветрову, как «рецидивисту», уже бывавшему ранее на гауптвахте – пятнадцать. При строгом режиме провинившегося не выпускали из камеры, питание – хлеб и вода. Впрочем, Ветров прослужил там два года в маневровой группе, многих знал, и друзья передавали ему кое-что съедобное. Он не жадничал и делился с Витей. Часовые их тоже жалели и что-то приносили. Так что они не сильно голодали.
     А на заставе началось расследование. Начальник заставы вместе с командиром отделения отправились обследовать все опоры линии связи, места дислокации дневных нарядов, и обнаружили, что многие опоры в сторону тринадцатой заставы от Арцепского ущелья прострелены, разбит один изолятор. А что делалось на стыке застав, я уже описывал. На другом фланге ничего подобного не было (да и кто бы там стал стрелять – на заставе-то услышат). Зато обнаружили уйму окурков, особенно в кочёвке на высоте Плоской.
     День клонился к вечеру, и многие солдаты уже выспались после ночного дежурства. Я же ещё валялся в постели, потому что поздно вернулся из наряда. А начальник тем временем решил провести комсомольское собрание. Проводилось оно прямо в казарме. Между двумя рядами коек поставили скамейки, напротив них – стол и два стула для секретаря комсомольской ячейки и начальника заставы.
     Старший лейтенант Кириллов – начальник заставы – сам ещё был комсомольского возраста, ему шёл двадцать четвёртый год. Он слыл суровым, но справедливым командиром. Я никогда не видел, чтобы он шутил, смеялся или хотя бы улыбался. Никого особо не хвалил и, в принципе, не ругал. Всегда был опрятен, подтянут, в портупее и с пистолетом. Ростом был невысок, ноги чуть заметно «кавалеристские». У него был свой конь, на котором он часто ездил в седле в комендатуру или штаб отряда. Не был он мужчиной-красавцем: лоб высок, нос прямой, тонкий, острый, щёки заметно припухлые, тёмно-русые волосы зачёсаны назад. Старослужащие «за глаза» называли его Толбухин – был такой военачальник во времена Великой Отечественной войны.
     Начальник рассказал о ЧП со стрельбой нашего наряда по наряду соседей, и сообщил, что двое наших солдат сидят на гауптвахте. Также он доложил «высокому собранию» о результатах обследования мест несения службы дневными нарядами. Начались небольшие дискуссии о возможности курения в дневное время. Начальник перевёл разговор на стрельбу и попросил сказать, кто знает «стрелков» или, может, сам хочет сознаться. Тишина… И вдруг поднимается рядовой Шавырин:
     – Я вчера был в наряде днём с Фёдоровым. Он мне рассказал, как накануне они с Хакимовым стреляли. Ещё пробоины показал.
     Начальник нахмурился и спросил:
     – А ты сам стрелял?
     – Нет, – не моргнув, соврал Шавырин.
     – А Фёдоров?
     – Он дважды стрелял.
     – Где Фёдоров? – обратился начальник к дежурному.
     – Он ещё отдыхает.
     – После собрания поднимите его и ко мне в кабинет!
     Я лежал не шелохнувшись, но всё слышал и видел. Моя постель была на верхнем ярусе и недалеко от стола.
     – Иди сюда, Хакимов, – негромко приказал начальник. Тот встал и подошел к столу. При этом мы встретились с ним глазами. Начальник спросил:
     – Ты стрелял в наряде?
     Хакимов метнул на меня вопросительный взгляд. Я едва заметно кивнул – соглашайся, мол.
     – Да, стрелял, – спокойно ответил Хакимов.
     – Сколько раз? – продолжил допрос старший лейтенант. Я показал один палец.
     – Один.
     – А Фёдоров?
     – Он два раза.
     – А тебе не было обидно, что он стрелял два раза, а ты один? – задал начальник неожиданный вопрос. Хакимов нашёлся:
     – Никак нет. Он ведь старший наряда.
     Все засмеялись, но начальник сохранил строгое выражение лица. На этом собрание закончилось.
     Я всё ещё притворялся спящим, когда к моей койке подошёл дежурный и стал меня будить:
     – Поднимайся, тебя вызывает начальник заставы.
     – Зачем? – сделал я недоумённое лицо.
     – Там узнаешь, – пообещал он.
     Я быстро оделся и пошёл в кабинет к начальнику. Он был готов к разговору со мной, чего о себе я утверждать не мог. Говорил он, не повышая голоса, но строго:
     – Ты знаешь, что твои товарищи Соловьёв и Ветров на гауптвахте сидят?
     – Да, знаю.
     – Ты тоже это заслужил! Если что-то подобное повторится – сразу посажу!
     Куда посадит, он уточнять не стал. А под конец сказал:
     – Но надеюсь, что я сделаю из тебя отличного солдата. А сейчас в наказание снимаю тебя со старшего наряда. Можешь идти.
     – Слушаюсь! – я перевёл дух.
     Ребята стояли и ждали меня у дверей кабинета начальника. Панин и Хакимов начали допытываться, что и как.
     – Разжаловали в младшие наряда, – ответил я.
     – Что думаешь делать с Шавыриным? – спросил Иван.
     – Да ничего, – отмахнулся я. – Пусть выслуживается. Может, до каптенармуса дослужится.
     – Прямо руки чешутся! – вздохнул Панин.
     – Не вздумай – нам же хуже будет… Начальник мне пригрозил, так что я у него на крючке. А Шавырин, если что, точно нажалуется. Если бы он на меня напраслину возвёл, я бы его сам проучил, а по сути-то он правду сказал.
     Но всё-таки, видимо, помня про этот случай, начальник никогда нас с Шавыриным больше вместе в наряд не ставил, а сам Шавырин старался лишний раз мне на глаза не попадаться.
     Через некоторое время Иван мне доверительно сообщил, что изолятор на опоре связи на спуске разбил он – на спор с напарником – одиночным выстрелом из автомата. Изолятор тогда разбился, а провод остался цел и держался на крючке, связь не оборвалась.
     Наверное, по иронии судьбы скоро пришёл из штаба части приказ: «Направить рядового Панина Ивана на учёбу в город Тбилиси в сержантскую школу связи». В будущем ему самому придётся восстанавливать линии связи, повреждённые не только стихией, но и такими «хулиганами», каким был он сам. Вот так закончилась недолгая эпопея старшинства нашей троицы.
* * *
     День прощания с Иваном был грустным, несмотря на то, что нам привезли кинофильм. Кино нам показывали раз пять-шесть в году, фильмы в основном были патриотическими, о прошедшей войне. На этот раз кино было о Сталинградской битве – «Великий перелом». Нам же хотелось бы посмотреть что-то о мирной послевоенной жизни, поэтому фильмы смотрели не очень увлечённо. В основном зрители сидели в широком проходе между двухъярусными железными койками. Мы же с Иваном сидели на «втором этаже».
     После фильма был боевой расчёт. Мне предстояло идти вечером в наряд, а Ивану рано утром отправляться в штаб части. На память я ему подарил свою первую сделанную на заставе фотографию. А у него такой не было – когда нас фотографировали, Иван был в наряде. Он хотел подарить мне хоть что-нибудь, напоминавшее о себе. Нашёл лишь гражданскую фотографию, где он стоит у какой-то скалы в компании одного юноши и двух девушек. Сделал надпись на обороте: «На память Фёдорову Виктору от друга Панина Ивана. Помни нашу дружбу, хотя не долгую, но зато – хорошую. 22-V-1952 г.». А ведь это фото напоминало бы ему «гражданку»… У меня аж ком к горлу подступил, чуть не прослезился, думая о том, как он хотел, чтобы я его помнил!
     Вечером я пошёл в наряд, он вышел меня проводить. Был конец мая, но у нас по-прежнему зимняя погода. Я при полном зимнем обмундировании и вооружён «до зубов». Мы с Иваном обнялись и пожелали друг другу счастья. Утром я пришёл из наряда – его уже не было.

Глава 47. АНИКИ-ВОИНЫ

     Мартынов пришёл на заставу с пополнением, он был родом из Ивановской области. Рослый, полный, если не сказать «толстый». К нему вполне бы подошли эпитеты «рохля», «тюфяк», «обжора», «неряха». Ел он за двоих, иначе был голоден. Ему, как бы шутя, предлагали третью порцию, он же не отказывался и съедал. А потом ходил, оглашая воздух громкой отрыжкой и «пуская газы».
     Как-то меня с ним послали в наряд – в дозор на лыжах (в то время я ещё был старшим наряда). Нужно было пройти параллельно границе весь наш участок, осмотреть снежный покров – нет ли следов нарушителей. Ходил он на лыжах медленно, но всё-таки поставленную задачу мы с ним выполнили. Оставалось спуститься с горы Кюмбет и прибыть на заставу. Спуск был не очень крутым; я ехал впереди, а Мартынов по лыжне, проложенной мной. Дело было ночью, но я всё-таки заметил впереди по курсу большую снежную глыбу. Я её спокойно объехал, а Мартынов влетел прямо в неё. Я услышал сзади только «Ох!», треск ломающихся лыж, палок и шум рассыпающихся камней. Мне удалось быстро остановиться и вернуться к месту «катастрофы». Мартынов лежал, распластавшись на снежной глыбе, из-под снега были видны рассыпанные камни. Он стонал и не мог подняться на ноги.
     – Ты сильно ушибся? – спросил я его.
     – Нет, вроде. Но встать не могу.
     Я помог ему освободиться от обломков лыж, которые зарылись не только в снег, но и в груду камней. Помог подняться.
     – Идти сможешь?
     – Смогу.
     Как выяснилось, под снежным сугробом был построенный человеком копец из некрупных камней, вероятно, для прикрытия наблюдателя. Копец был разрушен Мартыновым при столкновении.
     – Бери винтовку и лыжную палку, которая осталась цела, и идём на заставу, – скомандовал я.
     Пешком было передвигаться трудно – ноги проваливались в снег до колен. Мартынов сделал несколько шагов и обессиленно сел на снег.
     – Не могу больше идти…
     – У тебя где-нибудь болит?
     – Коленка болит, – вздохнул он.
     – Тогда пойдёшь на моих лыжах, а я пешком за тобой.
     До заставы оставалось около двух с половиной километров, и это расстояние мы шли больше часа. На заставе я сказал Мартынову:
     – Если будет болеть колено, утром обратишься к старшине.
     В этот раз у него всё обошлось, но вот служба на границе у него не получалась. Наряды у пограничников в основном в ночное время. Он же ночью бодрствовать не мог, буквально спал на ходу. Однажды его назначили в наряд со старослужащим Шлякиным – рязанским парнем, отслужившим на Кюмбете уже два года. Как только они прибыли на место назначения, остановились и сели – Мартынов сразу закрыл глаза и заснул. Шлякин удивился – как так можно? Разбудил его и заставил приседать. Тот раз десять присел. Шлякин ему говорит:
     – Будешь смотреть в мою сторону, а я в твою. Наблюдаем также по сторонам и слушаем, не идёт ли кто. Понял?
     – Понял – смотреть и слушать, – отозвался Мартынов.
     Но не прошло и пяти минут, как он снова заснул. Шлякин рассердился – тряханул его и заставил бегать. Тот побегал, сел и снова заснул. Ефрейтор Шлякин был горазд на выдумки. Он изобрёл способ держать глаза подчинённого открытыми. Взял спичку, прикинул нужную длину, отломил головку. В очередной раз разбудил «подопытного», и сказал ему, что необходимо сделать, чтобы не засыпать. Мартынов безропотно согласился на эксперимент. Шлякин сделал распорочки из четырёх спичек для глазных век – по две на каждый. Веки раскрыты, глаза не закрываются. Красота! Готов бдительный часовой границы!
     Увы, и этот способ работал недолго. Минут десять продержался Мартынов, пока чувствовал боль от обломков спичек. Сон его сморил, несмотря ни на что. Спички-распорки остались торчать на месте, глаза полузакрыты. А сам спит. Фокус не удался. Шлякин разочаровался, плюнул на воспитание и стал наблюдать в одиночку.
     Когда он нам рассказывал про этот случай, все хохотали до коликов в животе. Начальнику же никто на Мартынова не жаловался. Не так уж и страшно – подумаешь, сходил с ним в наряд, отмучился за двоих, а когда ещё в следующий раз попадёт он к тебе – неизвестно. Да и не принято у нас было жаловаться, это Шавырин один такой на мою голову попался. В общем, начальник продолжал посылать Мартынова в наряд до тех пор, пока сам не убедился в его патологической сонливости. Было это так.
     Мартынов со старшим наряда шли, не торопясь, по своему участку, и вдруг старший заметил идущих навстречу людей. Он залёг сам и дал команду напарнику отойти от тропы и залечь. Но тот стоял как истукан. Старший наряда и проверяющие обменялись паролем. Начальник заставы обратился к старшему:
     – А почему это твой напарник не залёг?
     – Не знаю, товарищ старший лейтенант. Я команду ему дал.
     Когда все подошли к стоявшему «истукану», он спал стоя, оперевшись на винтовку. Когда его разбудили, он даже не мог сообразить, кто стоит перед ним. Тогда начальник стал требовательно, строго допрашивать старшего:
     – Почему он в таком состоянии?
     – Он всегда в ночном наряде в таком состоянии, – пришлось доложить старшему.
     – Завтра оба ко мне в кабинет.
     – Слушаюсь!
     Больше Мартынова в наряд не посылали. Начальник передал его старшине в хозчасть. Старшина же определил его в истопники. В его обязанности входило нагревать воду в огромном котле для нужд бани, прачечной и для обогрева этих помещений. Топливом являлся мазут. Вот тут-то Мартынов и добрался до грязи. Всё обмундирование, лицо и руки его были в мазуте и копоти. В таком виде он даже ходил в столовую.
     Однажды земляки увидели его пишущим письмо в Ленинской комнате, которая была у нас проходной – куда ни идёшь, её не минуешь. Зато там был стол и стулья. Его земляки смогли прочесть несколько строк из письма: «Мне здесь хорошо, – писал он. – Я расцвёл, как маков цвет». Впрочем, его щёки действительно были красными и толстыми, только вот грязноватыми. А водогрея из него тоже не вышло…
     Начальник заставы сообщил «в верха» о неспособности Мартынова служить в пограничных войсках. И его с вещмешком за плечами отправили «по этапу» в другие войска. Потом он писал, что служит где-то на аэродроме.
* * *
     Ещё один из вновь прибывших не смог адаптироваться к высокогорью. Точнее, не он сам, а его организм. У него довольно часто шла кровь из носа, и скоро его перевели на заставу, располагавшуюся намного ниже нашей.
     Надо сказать, я тоже чувствовал здесь при беге или лыжных гонках неприятные ощущения в груди, которые раньше были мне незнакомы.
* * *
     С осенним призывом появился у нас на заставе ещё один «неординарный» новичок – грузин с замысловатой фамилией Пичхнарашвили. Сходив несколько раз в наряд, он во всеуслышание заявил:
     – Я сломал бы тому руку, кто меня сюда записал! И вообще мне здесь всё не нравится.
     Его речи были неприятны всем, а особенно командирам. Может, конечно, со временем и привык бы, но тут произошёл случай, который заставил начальника заставы от него отказаться.
     Был хороший зимний день. Начальство решило провести соревнование по лыжным гонкам на десять километров с массовым стартом, который, как и финиш, был у заставы. Были у нас сильные лыжники. Это наш земляк Ивонин, который быстро бегал, несмотря на свой невысокий рост. Был он блондином, причём даже брови были совсем белыми. Другой был из новоприбывших – высокий, худощавый, часто жаловался на боли в желудке, но как вставал на лыжи – сразу преображался.
     Вот эти двое сразу оторвались от всех. За ними шла группа, в которой были Соловьёв, Максимов, я и другие. Последними шли неумёхи вроде Пичхнарашвили. На финише у заставы нас встречал с секундомером заместитель начальника заставы лейтенант Ежов и записывал результаты в свой блокнот. Вся трасса была на виду. Она проходила километров пять вдоль хребта, у его подножия. По самому же хребту проходила граница.
     Пара лидеров обошла нас на несколько минут. Третьим финишировал Соловьёв, я за ним. В это время некоторые были ещё на полпути. Прошло более часа с начала соревнования, подходили последние лыжники, а мы уже отдыхали перед ночным нарядом. И тут начала резко меняться погода. Подул ветер, появились тучи, которые здесь просто стелились по земле, накрывая всё пространство. Стало темно, почти как ночью.
     Проверили по списку всех стартовавших и финишировавших. Одного не досчитались – Пичхнарашвили. Тем временем уже начался настоящий снежный буран. На заставе подняли тревогу. Начальник заставы лично выбрал десять человек из опытных пограничников, умеющих хорошо ходить на лыжах. Я оказался в их числе.
     Нас построили в одну шеренгу. Двоим дали ракетницы и ракеты.
     – В случае встречи с потерявшимся дадите сигнал одной белой ракетой, – инструктировал нас командир. – Я пойду в середине поискового отряда с компасом. Идём в ряд на расстоянии видимости друг друга по фронту. Не забывайте, что мы ищем человека, заблудившегося в пургу. Идём до подножия хребта, если не найдём его раньше.
     На правом фланге было пятеро уральцев: Ивонин, Копытов, Максимов, Соловьёв и я – крайний. Слева от нас шли москвичи и рязанцы. Продвигались мы не быстро, ориентируясь по направлению и скорости движения начальника. Быть крайним оказалось нелегко, сосед был только с одной стороны. К тому же приходилось дальше смотреть вправо. Так мы прошли минут двадцать, и строй наш начал нарушаться. Но скоро я увидел перед собой снежную гору, значит, дошли до подножия хребта. Начали стягиваться к середине шеренги и услышали там возбуждённые голоса. Я подошёл поближе и увидел такую картину: наши «спасатели» сгрудились на одном месте, смотрят вверх и что-то говорят. Я тоже задрал голову. Там, на высоте примерно десяти метров над подошвой хребта стоял наш Пичхнарашвили и обалдело глядел на всех нас. Начальник повысил голос, чтобы перекричать завывание ветра:
     – Ты зачем туда забрался?
     – Ну, там же застава, – ответил горе-лыжник и показал в сторону Турции.
     – Спускайся давай. Сейчас мы покажем тебе, где застава!
     – Не могу я, устал очень.
     И действительно, снег немного выше был истоптан. Значит, он пытался карабкаться ещё выше. Лыж на ногах у него не было, они были воткнуты рядом с палками в снег. Кто-то подсказал, чтобы он бросил лыжи и палки вниз, а сам съезжал на заднице. Пичхнарашвили последовал совету, и через полминуты оказался прямо у наших ног. На заставу его тянули на буксире за лыжные палки. Буксировщики менялись. Он же, как малое дитя, не пытался даже шага сделать.
     Трудно представить, что даже при плохой видимости можно так потерять ориентацию, чтобы говорить, что застава находится за высоким горным хребтом. Возможно, Пичхнарашвили, зная, что мы его будем искать, специально забрался вверх в сторону Турции (до которой оставалось меньше ста метров), чтобы его отчислили из штата заставы. А может, он замыслил перейти границу, да не успел – мы ему помешали, или он сам не смог преодолеть сто метров крутого подъёма. Вообще-то, за границей его бы никто не встретил с распростёртыми объятьями. Турецкие пограничники на зиму уходили в низовья, где было теплее. Наиболее вероятно, что, перейдя границу, он бы погиб там от голода, холода и усталости, так и не добравшись до населённой местности.
     Так или иначе, он добился своего. Через день Пичхнарашвили был препровождён по инстанции. О дальнейшей его судьбе мы ничего не слышали. В общем, за год моей службы застава «Кюмбет» избавилась уже от второго «Аники-воина».

Глава 48. АРМЕЙСКИЙ ДОСУГ

     В свободное время на заставе было довольно скучно. Не было даже книг, чтобы почитать. Никаких настольных игр, кроме шахмат. Кстати, шахматы я здесь увидел впервые. Стал интересоваться, как играют. Меня начали учить старшие ребята. Я увлёкся и, бывало, играл даже во сне. А тут организовали шахматный турнир, и меня включили в состав участников. Составили таблицу, в неё же записывали результаты.
     Первым моим соперником по турниру стал Юра Плеханов, который начал меня учить играть месяц тому назад. Он считался одним из лучших шахматистов заставы. Неожиданно для себя (и для Юры) я у него выиграл, хотя толком играть ещё не умел.
     Вторую партию я играл с начальником заставы. Он пригласил меня и судью – Логинова – в свой кабинет. Бросили жребий и начали играть. Примерно на пятом ходу я решил вывести вперёд ладью, и этим ходом подставил её под удар слона соперника. Он ладью забрал. С перепугу я подставил и вторую. Тут уже не выдержал судья:
     – Ты что, специально начальнику поддаёшься?
     Мне стало так стыдно, что я покраснел до корней волос, встал со стула, бросил: «Сдаюсь!» – и вышел из кабинета.
     Больше я в турнирах не участвовал и в шахматы не играл. Так осталась в моём послужном списке одна-единственная победа. За месяц обучения гроссмейстера из меня не получилось.
     В общем, умственно развиться не получилось, поскольку шахматы я забросил. Но нужно же было чем-то заниматься в свободное время? Вот я и решил подтянуть свои «физические кондиции». Стал ежедневно заниматься на брусьях и перекладине. Кроме этого, в качестве спортивного снаряда использовал койки второго этажа, между которыми отжимался, как на параллельных брусьях. Начал я с трёх раз перед сном и после подъёма. Постепенно результаты стали улучшаться, за счёт этого я увеличивал и нагрузку. Уже через месяц или чуть больше я стал отжиматься по десять раз, и столько же подтягивался на перекладине. Стал с лёгкостью выполнять упражнения, необходимые по физподготовке.
     Вот только одно упражнение на брусьях, которое выполняют на занятиях со страховкой, я решил сделать самостоятельно. И не успел синхронно убрать руки, упав при соскоке на деревянный пол. Мне показалось, что я очень громко приложился об доски, но никто даже не проснулся. К счастью, при падении я не ушибся и быстро поднялся. Неудача лишь придала мне спортивной злости, и я решил обязательно разучить это упражнение. Для этого обратился к командиру отделения, младшему сержанту Юрию Фокееву, и он со мной занялся индивидуально. В результате, упорно занимаясь на брусьях, я довольно быстро усвоил необходимую технику движений.
     Командир отделения был москвичом, но ничуть не кичился своим столичным происхождением. На гражданке, кстати, был футболистом. Летом играл на Украине в команде класса «Б» (высший футбольный дивизион того времени назывался классом «А»).
     Как только наступил апрель, наши москвичи собирались в столовой у радиоприёмника, что-то слушали и оживлённо обсуждали. Лишь позже я догадался, что это были репортажи с футбольных полей страны, которые комментировал знаменитый в то время Вадим Синявский. Увы, услышать что-то со стороны было невозможно, поскольку звук у радио был слишком тихим из-за низкого напряжения в сети (про то, что его обеспечивал ветряк, я уже говорил).
     Освещение в казарме было тусклым, лампочки использовались мелкие, вроде автомобильных. Новости до нас почти не доходили. По телефону передавали лишь служебные текущие дела, но и о них нас редко оповещали. Что-то серьёзное передавалось шифровками; шифр к ним был лишь у начальника заставы.
     Раз уж у нас даже радио практически не было, что оставалось делать рядовым? Собирались в курилке, где всегда стоял дым столбом, хоть «топор вешай». Курили махорку, завёрнутую в клочок бумаги из единственной газеты «Заря Востока», которая приходила на заставу регулярно вместе с почтой. Это была местная грузинская газета на русском языке. Мне кажется, её никто не читал. Я, кстати, тоже начал покуривать, и после каждого приёма пищи шёл подымить со всеми. Это уже вошло в привычку, но больше трёх раз в день я не курил. И в наряде, даже днём, не позволял себе этого.
     К концу мая, наконец, и у нас начал подтаивать снег, и с южной стороны заставы появилась довольно большая «поляна» без снега, сплошь усыпанная небольшими камешками. Однажды я увидел в руках командира отделения футбольный мяч. Он предложил:
     – Пойдём поиграем?
     – С удовольствием бы, – ответил я. – Только вот не умею…
     – Ничего, ты просто будешь бить мяч в мою сторону, а я тебе пасовать.
     Так и играли. Он мне давал точные пасы, а я старался поточнее возвращать ему мяч, который меня не слишком чтобы слушался и летел лишь приблизительно в нужном направлении. В общем, где-то за полчаса я своего командира загонял до пота. А ему, наверное, для тренировки это и было нужно. Командир отделения, младший сержант Юрий Фокеев был хорош собой, выше среднего роста, худощав, пластичен, добрейшей души человек.
     На следующий день после нашей совместной тренировки Юрий отправился на футбольные соревнования – играть за наш погранотряд. Пока его не было, обязанности командира отделения формально перешли ко мне, так как я был в отделении пулемётчиком №1. И начальник заставы сразу восстановил меня в должности старшего наряда.
     Я уже писал о том, как нас в учебке запугивали Кюмбетом, где «двенадцать месяцев зима, а остальное – лето». Оказалось, что командиры лишь немного сгустили краски. В начале июня снег сошёл почти везде, кроме северной стороны хребта, где проходила граница. В середине месяца в местах, где кроме камней имелась и почва, зазеленела трава, а в июле на Кавказских горах зацвели альпийские луга. Среди других цветов количеством и яркостью окраски особенно выделялся дикий мак. Вечером закроешь глаза, и видишь сплошной «ковёр» цветов! Красотища!
     И вот в такое время нам с Витей Соловьёвым в один день дали выходной – неожиданное и приятное совпадение. Погода была тёплой и солнечной. Мы решили совместить приятное с полезным и пойти на берег горной речушки, которая брала своё начало от снегов, не успевающих растаять за наше короткое лето – даже при сорока градусах жары. Наверное, толщина этих снегов несколько десятков метров. Ещё воды в речку добавлял родник, находившийся чуть выше намеченного нами места отдыха.
     Мы ни у кого не спрашивали разрешения – выходной же. Взяли по карабину, подсумок патронов. У повара попросили чего-нибудь перекусить. Для пользы дела захватили запасную пару обмундирования, которая уже давно «просила мыла». А для развлечения взяли письма, фотографии родных, друзей и подруг. Ещё захватили с собой два полотенца и одно байковое одеяло.
     Экипированные таким образом, отправились в путь. Скоро подошли к речушке. Здесь её ширина была метра три, а глубина всего-то полметра.
     А по камушкам, круглым камушкам
     Кристально чистая вода бежит!
     Кругом зелёная трава и цветы. Мы выбрали удобное место на бережку, где можно было позагорать. Постелили одеяло, разложили там же оружие. Но сперва решили заняться делом. Постирав обмундирование, разложили его для сушки на траву. А затем разделись и улеглись загорать.
     Начали перечитывать письма. Я как раз получил очередное письмо от Ани с фотографией, на которой она с двумя подружками стояла в полный рост. Витя поинтересовался:
     – Которая Аня?
     Я решил пошутить и указал на одну из подружек.
     – Симпатичная. Но я думаю, это не Аня, – раскусил меня друг.
     – Тогда попробуй угадать.
     – Ты же сам говорил, какая она волевая и решительная, – ответил Витя и безошибочно указал на Аню, стоявшую в середине. – Только она может так выглядеть.
     Тут Витя, мечтательно потянувшись, заявил:
     – Я женюсь на девушке с неблагозвучной фамилией. Пусть она мне всю жизнь будет обязана за красивую фамилию.
     – А я женюсь на какой-нибудь Федоре, и буду «федориным горем», – в тон ему ответил я.
     – Если захочешь, будет у тебя Федора. О, кстати, у нас в селе живёт хорошенькая девушка по фамилии Фёдорова. Хочешь, я дам тебе адрес – напишешь ей. Она бывшая воспитанница детского дома.
     – Нет, спасибо, – отказался я. – Я пока воздержусь, у меня Аня есть.
     «А я лежу на пляжу и в небо гляжу». Мы перекусили тем, что нам дал повар. И начались наши воспоминания о гражданской жизни. Мы сошлись в том, что особенно нам здесь не хватало – вы не поверите! – леса, который нас с Витей «сопровождал» всю жизнь до службы.
     Нам пришла шальная мысль искупаться в жгуче-холодной воде горной речушки. Добравшись до её середины, выяснили, что лечь или окунуться там невозможно – не позволяла глубина и каменистое дно. Мы стали поливать друг друга ледяной водой, зачерпывая её руками, смеялись, кричали. Бррр… Было холодно, но весело. Наше обмундирование, ранее выстиранное, давно высохло. Мы решили простирнуть и то, в котором пришли. Теперь нам почти на год должно хватить чистых гимнастёрок и брюк.
     Загорели мы в меру, особо не усердствовали. Когда начинало припекать солнце, мы прикрывались полотенцами. Между тем день стал клониться к вечеру. В 18:00 мы должны быть на боевом расчёте – в это время кончался наш выходной. Как выяснилось позже – единственный выходной на «пляже» за всю мою службу. Мы собрали в охапку свои вещи, оружие – на плечо и пошли на заставу. А прибыв на место, я обнаружил пропажу бумажного пакета с письмами и фотографиями. Я сказал Вите о потере. До боевого расчёта ещё оставалось время, и мы вдвоём решили вернуться к месту отдыха. Однако ни по дороге, ни у речушки пакета мы не нашли. А ведь командиры нам строго наказывали: нельзя выбрасывать на улицу конверты с адресами, ведь они при сильном ветре могли очутиться за границей, и их могут использовать в провокационных целях турки. «Поэтому, если вам письма не нужны – сжигайте, – говорили нам. – А если нужны, то храните в вещмешках».
     Я расстроился и решил, что завтра, после наряда, снова пойду на поиски. А тут, в неслужебной обстановке на улице встретил меня начальник заставы и поинтересовался:
     – Фёдоров, что приуныл?
     Ну я ему и рассказал о потерянном пакете.
     – Ты пограничник, и должен уметь анализировать. Думай, где ещё он может быть. Найдёшь – доложишь.
     – Слушаюсь! – ответил я. Он пошёл проводить боевой расчёт, а я встал в строй.
     На другой день, после ночного наряда мне снова пришлось отправляться на поиски. На этот раз я не просто смотрел, но и пытался «анализировать». От заставы к роднику шла дорога. По ней возили воду в бочке, установленной на дроги, в которые запрягалась лошадь. Однажды и я набирал там воду, а когда бочка была наполнена, попросил у старшины проехать верхом на лошади. «С такой-то мордой верхом? Дойдёшь пешком!» – ответил мне старшина. Он, конечно, пошутил, но я впервые услышал в свой адрес слово «морда». В общем, две трети пути к месту нашего отдыха проходили по этой дороге, а потом следовал резкий поворот налево к речушке, по траве и камушкам, где мы уже успели протоптать тропинку. Ничего я опять не нашёл ни по пути, ни у речки.
     А вот на обратном пути я заметил, что от дороги влево ответвляется тропинка. И тут меня осенило. Из родника носили воду не только на заставу, но и для буйволов, которые проживали в загоне более десяти дней (о них я расскажу в следующей главе). Я свернул на эту тропинку. Хотя она довольно далеко отклонялась от прямой дороги, решил – чем чёрт не шутит. И вот, пройдя половину пути по этой тропе, я увидел свой пакет. Лежит, родненький, и ждёт меня. Подобрал его и с радостью чуть не бегом побежал на заставу. Видимо, мы с Витей были так увлечены интересной беседой, что не заметили, как отклонились от прямой дороги. Почти за сутки по этой дороге никто не прошёл, иначе бы пакет подняли и отдали мне (во всяком случае, я так думаю). Витя мне не встретился, видимо, спал после ночного наряда. Я зашёл к начальнику заставы доложить о находке.
     – Где нашёл пакет? – спросил он.
     – На тропе буйволов, недалеко от загона.
     – Да, увлеклись ребята, даже не запомнили, где шли, – как бы про себя произнёс он.

Глава 49. БУЙВОЛЫ

     На территории, охраняемой нашей заставой, произошло событие, которое стало, возможно, известно в МВД и МИДе.
     В дневное время со стороны Турции перешло границу целое стадо домашних буйволов и буйволиц (голов с полсотни). Первым обнаружил этих «нарушителей» часовой заставы, который находился на вышке и смотрел в бинокль. Он сообщил о происшествии на заставу по телефону. Находившийся на том фланге наряд подтвердил его донесение. Этому наряду и дали задание подогнать стадо ближе к заставе. Старшина же быстро собрал свободных солдат для сооружения загона. Уже к вечеру довольно прочный загон был готов, и в него загнали всё стадо. Было это недалеко от родника и горной речки, про которую я рассказывал в предыдущей главе.
     Стадо необходимо было кормить, поить, хотя бы понемногу. Один парень с заставы сам напросился за ними ухаживать. Из загона буйволов не выпускали. Несмотря на то, что воду подвозили в бочке, а иногда выделяли помощников, нашему «скотоводу» приходилось крутиться «как юла». Но «взялся за гуж, не говори, что не дюж». Особенно трудно ему приходилось добывать корм, то есть косить траву на гористой местности. Косил он сам, а временные помощники подносили и раздавали корм животным.
     Помнится, разрабатывались как минимум три версии появления этого стада на нашей территории. Первая – халатное отношение заграничных пастухов к своим обязанностям, причём, выходит, турецкие пограничники тоже прозевали. Вторая заключалась в том, что стадо перегнали сознательно, чтобы создать потенциально конфликтную ситуацию, проверить, что мы сделаем с «неожиданным подарком». А потом можно было и предъявить претензии. Третья версия – перегнали больных буйволов с целью заразить животных на нашей стороне.
     В этот же день к нам приехал верхом на коне капитан Косоногов – начальник ветеринарной службы комендатуры. Он взял себе в помощники Ивана Упорова – нашего одногодка и земляка из Белоярского района, который до службы в армии работал ветеринаром. Они вдвоём осмотрели всё стадо и не нашли никаких болезней. На всякий случай установили десятидневный карантин, после которого запланировали повторный осмотр. Капитан уехал, а Ивана оставил наблюдать за животными.
     На следующий день появились представители «особого отдела», чтобы разобраться, как произошёл переход стада через границу. Они ещё выдвигали версию, что внутри стада могли передвигаться люди (шпионы, конечно же), перейти границу вместе с буйволами, спрятаться в каменистом месте, а ночью углубиться в тыл. Особисты по одному вызывали на «разговор» не только тех, кто был в тот день в наряде, но и всех остальных пограничников.
     Вызвали в кабинет начальника и меня. Там находились майор и лейтенант. Меня спросили:
     – Вы знаете о том, что на территорию, охраняемую личным составом вашей заставы, перешло из Турции стадо буйволов?
     – Знаю, видел их в загоне, – ответил я.
     – От кого услышали?
     – От ребят, которые были в то время в наряде.
     – А не говорили они, что буйволов перегоняли люди или что люди шли внутри стада?
     – Нет, не говорили.
     Особисты сменили тему разговора:
     – Как вам здесь служба, нравится?
     – Да, нравится.
     – А где вы вообще хотели служить?
     – В морской пограничной охране.
     – Мы принимаем во внимание ваше желание, – туманно сказал майор. – Можете идти, вы свободны.
     Опросив всех и заодно определив «моральный дух» личного состава, особисты удалились с заставы.
     Тем временем шли межгосударственные переговоры, наверное, на уровне консульств с участием пограничного руководства, о передаче стада турецкой стороне. Прошли уже десять отведённых дней карантина, ветеринары снова проверили животных. Те оказались здоровы, но немного отощали. Непросто было прокормить такое стадо.
     Чиновники сопредельных государств стали готовиться к процедуре приёма-передачи. Каждая сторона хотела чем-то удивить другую. Наши официальные лица и пограничные начальники решили подъехать к месту встречи – пограничному столбу 102, находившемуся на горном хребте – непременно на автомобиле. Нам пришлось наращивать ширину дороги в ущелье от одиннадцатой заставы до нашей, поскольку местами дорога была узкой, всего-то с метр шириной. По ней ходили пешком или ездили на лошадях. Мне тоже довелось участвовать в ремонте этой дороги. Выкладывали её из камня.
     Наконец, наступил назначенный ранее день и час встречи делегаций Турции и СССР непосредственно на границе. Меня и Соловьёва «посадили» с пулемётами в засаду по разные стороны от места встречи. Расположились мы в сотне (или чуть побольше) метров от столба 102, а между нами было шагов пятьдесят. Мы заранее хорошо замаскировались.
     Двух человек назначили в почётный караул. Одним из них был старослужащий Ветров. Он выделялся «гренадерским» ростом, могучим телосложением – «косая сажень в плечах» и силушкой немеренной. Вторым был молодой крепкий парень – татарин Сайфуллин. Он хорошо понимал турецкий язык, поскольку турецкий и татарский языки схожи. Сайфуллин был высокорослым и не слишком похожим на татарина, его отличали светлые волосы. Караульные должны были стоять по стойке «смирно», молча, с автоматами на груди. А Сайфуллину полагалось также слушать, о чём турки будут говорить между собой, запоминать, а позже пересказать начальнику заставы.
     Послышался гул мотора. Это приближались на машине к границе наши представители. Они проскочили между мной и Витей. Наш начальник с двумя патрульными уже был на месте. Автомобиль остановился возле них, первым из него вышел наш старшина, который показывал водителю дорогу. Следом из машины вылезли наши представители. Начальник заставы доложил о готовности к передаче стада.
     А потом мне показалось, что с турецкой стороны появилось привидение. Дело в том, что наша засада находилась ниже уровня границы, и яркое небо слепило глаза. И на фоне этого сверкающего горизонта на белом-белом коне показался всадник в чёрном мундире, с ярко поблескивающим на груди большим орденом. Картина выглядела сказочной. Следом появился второй всадник – в белом мундире и на вороном коне. «Сказка продолжается», – подумал я.
     Всадники спешились и поприветствовали нашу делегацию. Наши ответили на приветствие и поздоровались, пожав им руки. Тут откуда-то (вероятно, из машины) появился складной стол и четыре стула. Стол поставили так, чтобы его середина проходила точь-в-точь по линии границы. Таким образом, сидя за одним столом, представители двух государств находились каждый на своей территории. У каждой стороны были свои переводчики и почётный караул – у турков он тоже состоял из двух солдат. Стадо находилось поблизости, но пока на нашей стороне.
     Представители утрясли детали передачи. Обговорили, что участвующие в передаче и приёме стада люди должны быть без оружия. Приёмщики должны были сразу пересчитать всё поголовье, что они и сделали. Результат подсчёта передали турецкой делегации. Началось подписание актов, обмен документами и рукопожатия. После всего этого осталась «торжественная часть».
     Шофёр принёс из машины напитки – минеральную воду «Боржоми» и кое-что покрепче. За столом началось неформальное общение, ради которого, наверное, всё и затевалось. Турок спросил:
     – Что у вас за автомобиль такой? Где сделан? Как на такую высоту смог забраться?
     – УАЗ, – гордо ответил наш представитель. – Нашего советского производства.
     Кстати, раньше я сам подобные машины видел только в фильмах про войну, в них часто ездили наши военачальники. Но то были американские «Виллисы». Следующий вопрос был уже наш:
     – А где «производят» таких красавцев-коней как ваши скакуны?
     – Провинция Измир, – с не меньшей гордостью ответил турок.
     Глава турецкой делегации напитками и закуской не побрезговал, но от предложенного шоколада отказался, сославшись на зубную боль.
     Вот так прошла эта встреча официальных представителей сопредельных государств на границе. Её детали я описал, в основном, со слов Сайфуллина, рассказавшего нам на заставе все подробности. Помимо этого, он сказал, что заметил в засаде на турецкой стороне стрелков, вроде нас с Соловьёвым.
     С этим событием связана ещё одна потеря в нашем «землячестве». Ивана Упорова, хорошего товарища, нашего годка и земляка забрал в свой штат в комендатуру капитан Косоногов.

Глава 50. ЧАБАНЫ-КОЧЕВНИКИ

     Рядом с границей имеется пограничная зона, куда не разрешается доступ гражданским лицам без специальных пропусков. Как только появилась в районе нашей заставы трава, невдалеке стало раздаваться блеяние – это чабаны выводили пастись отары курдючных овец. Линию, где проходит пограничная зона, хорошо знали не только пограничники, но и кочевники. Однако у них иногда появлялось искушение попасти свою отару на нетронутой, девственной траве запретной зоны. Что поделаешь, «запретный плод всегда сладок».
     Начальник заставы приказал нам нарушителей пограничной зоны задерживать (в случае сопротивления – насильно надеть наручники) и приводить на заставу. Там начальник решал судьбу задержанного. Некоторые чабаны притворялись не знающими русский язык, но у нас был прекрасный переводчик и даже «психолог» Михаил Тактакишвили. Он не только переводил с грузинского на русский и наоборот, но мог и угомонить любого буяна как физически, так и морально – своим душевным спокойствием. Всё это Миша делал на общественных началах.
     Наш начальник был терпим к нарушителям пограничной зоны. Мало того, он стремился к сотрудничеству с кочевниками. Некоторых, внушавших ему доверие, он просил сообщать на заставу о незнакомых людях, появившихся в районе их пастбищ или заходивших в их жилище – кочёвку. Этим чабанам он давал пропуск на заставу, чтобы те могли беспрепятственно доложить о подозрительных людях. Других он использовал для тренировки служебных собак. Не то, что вы подумали – собаками никто их не травил! Чабана посылали пройти, сделав крюк в несколько километров и вернуться к своему жилищу, а назавтра по его следу шли два вооружённых автоматами пограничника с собакой. И находили его, где бы он ни был. Конечно, чабана заранее предупреждали, иначе можно было бы напугать человека до смерти.
* * *
     Один чабан, нарушивший погранзону, был задержан нарядом, но темпераментно отказывался пройти на заставу. Когда его попробовали вести силком, стал драться и поставил одному из пограничников синяк под глаз. Тогда с ним перестали церемониться и защёлкнули на его запястьях наручники. Когда его привели на заставу, он отказался разговаривать с начальником, не отвечал на вопросы. Только грозился, что пожалуется самому министру госбезопасности Берия. В то время пограничные войска были подчинены МГБ.
     Начальник заставы, желая продемонстрировать добрую волю, приказал снять с чабана наручники. Как только его руки освободили, он тут же рванулся бежать, но сразу был остановлен. Тут терпение начальника иссякло, и он решил посадить нарушителя на гауптвахту заставы (она же гостиница), пока тот не одумается. В это помещение старшина заранее поставил чашку с селёдкой и больше ничего – ни другой еды, ни воды. Внутри были два топчана с матрасами, где можно было поспать. Единственное небольшое окно, зарешеченное металлической сеткой, находилось на высоте двух метров. Вот в такое помещение был посажен буйный чабан. Дверь закрыли на замок.
     Более суток к нему никто не подходил. Потом он стал стучать в дверь ногами, умоляя дать ему попить воды. Он же съел всю селёдку, не ожидая подвоха! Парламентёром к нему послали Мишу Тактакишвили. Тот выдвинул условие, что воду ему дадут лишь тогда, когда он станет вести себя нормально и согласится говорить с начальником заставы. А «заключённый» был уже на всё согласен, лишь бы ему дали глоток воды.
     Привели его к начальнику, дали попить. Он с жадностью выпил две кружки и согласился разговаривать без крика и угроз. По национальности он был курдом, по-русски говорил очень плохо, но грузинский знал. Курды живут в основном на юго-востоке и востоке Турции, но небольшая диаспора есть и на юге Грузии. В столовой чабана немного покормили, чтобы он смог благополучно добраться до кочевья. С помощью Миши он торжественно пообещал, что не будет больше нарушать пограничную зону.
     Меня и ещё одного солдата начальник направил проводить бывшего заключённого до его временного места пребывания. Мы прошли больше километра. Время было вечернее, отара была уже в загоне, а чабаны – их было двое – готовили ужин в своей каменной кочёвке. Когда мы подошли к ним, чабаны нас увидели, радостно заулыбались и загалдели на своём языке. А когда узнали, что их коллегу мы отпускаем с миром, то нас пригласили в кочёвку выразительным жестом и словами: «Бичьо проходыте, гостэм будытэ». Мы переглянулись и решили зайти посмотреть их быт.
     Кочёвка была вместительной, высотой в рост человека. С одной стороны – каменная печь с железной трубой. В печи горел огонь, а на сковородке что-то жарилось. Напротив печи – широкая доска, уложенная на камни. Она использовалась для кухонной утвари. Я заметил головки сыра, который они изготавливали сами. Возле стен стояли три грубо сколоченных топчана, на которых лежали матрасы, а на них – бурки, ватники, ватные брюки.
     Нам предложили выпить и покушать, мы отказались. Да, не знали мы о кавказском гостеприимстве – обидятся, если не попробуешь их напитки и кушанья. Наши хозяева тут же изменили свой приветливый тон, что-то стали на своём языке сердито выговаривать, косясь глазами в нашу сторону. Мы оба впервые встретили кавказских гражданских, и об их обычаях могли знать разве что из книг, но и это не вспомнилось. Выглядели мы, наверное, растерянно, но оружие в руках сжали покрепче. Что же мы сделали не так? Один из чабанов, который выглядел постарше, сказал нам:
     – Садытесь, я вас прашу, пажалуста!
     – Спасибо, – ответили мы и сели на импровизированную лавку, представлявшую собой доску на двух крупных камнях. Стол был такой же, только повыше.
     Налили вина из бочонка в рога, дали нам «по рогам», налили себе. Произнесли тост: «За дружбу». Все дружно подняли сосуды и выпили до дна. Начали нас угощать мацони (что-то вроде кефира из овечьего молока), сыром и лавашем. Мы не были голодными, но всё равно всего попробовали. Поблагодарили хозяев, в общем, «расстались друзьями».
     На обратном пути, проходя мимо загона, обратили внимание на курдючных баранов и овец. Где-то в районе хвоста у них болтается курдюк – округлое жировое отложение весом, наверное, больше килограмма. В загоне стадо охраняли очень крупные собаки – кавказские овчарки. На них были надеты ошейники, пробитые мелкими гвоздями остриём наружу – для защиты от волков. Этих собак иначе называли волкодавами; они располагались по периметру загона. Хозяева нас провожали, и поэтому собаки даже не залаяли.
     Мы благополучно дошли до заставы. Моего товарища заметно развезло от выпитого вина, и я один отправился к начальнику доложить о нашем возвращении.
     Позже я встречал чабанов, когда они пасли свои отары. Мне было удивительно, что в самую жару они одевались так, как мы зимой: ватник, ватные брюки, сапоги и меховая шапка. Чабаны утверждали, что им так не жарко, наоборот, солнце не пропекает. Мы же в жару, наоборот, старались одеваться как можно легче.
* * *
     Хочу рассказать об одном конфликте с волкодавом. Около девяти часов утра, в конце наряда я и мой напарник со служебной собакой возвращались с тылового участка на заставу. Отары в это время уже паслись. Мы проходили мимо одной из них, когда от отары отделилась овчарка и кинулась на нас с громким лаем. Я пытался отбиться от неё прикладом, но она ни в какую не отставала. А между тем моей задачей было защищать не только себя и своего напарника, но и пограничного пса. Волкодав уже готов был кинуться на нашу собаку. Тогда я зарядил ракетницу и выстрелил из неё в нападавшего зверя. Ракета попала волкодаву в бок и отрикошетила в сторону. Надо полагать, ему было больно – он завизжал как дворняжка и быстро ретировался с подпалённым боком. Я думаю, что чабаны видели нашу «дуэль», но никакой реакции от них мы не услышали.

Глава 51. НОВШЕСТВА НА ГРАНИЦЕ

     После смены командования пограничного округа и погранотряда началось «механическое» укрепление границы при помощи двухрядной колючей проволоки, закреплённой на двухметровых столбах. Ряды, между которыми было около пары шагов, дополнительно скреплялись растяжками из «колючки». Помимо этого, в каждом ряду находился сигнальный провод, который сигнализировал прямо на заставу, на пульт дежурного о попытке преодолеть заграждение: «Тревога». Если же нарушитель преодолевал проволочное заграждение, то на пульт подавался уже сигнал «Прорыв», при этом было понятно, в какую сторону прорыв – к границе или наоборот. Эта система называлась «Клён».
     Кроме того, на участке нашей заставы построили три блиндажа. Два из них были расположены около стыков с соседними заставами – один прямо на горе Кюмбет, а другой – в ущелье, где находилась одиннадцатая застава. Третий блиндаж был недалеко от заставы. Все эти сооружения построили сапёрные войска, причём в кратчайший срок, всего за две недели. Всё это время сапёры не жили у нас на заставе, а располагались в палатках в нашем тылу. Сигнализационная система «Клён» была проведена ими примерно по линии погранзоны в тылу заставы, а блиндажи располагались, если можно так сказать, на переднем крае.
     Несколько изменилась и наша служба на границе. Увеличилась численность людей в тревожной группе, так как «Клён» иногда срабатывал ложно – может быть, просто не был хорошо отлажен. Такое часто случалось при сильном ветре, грозе, да и животные (овцы, собаки) могли с непривычки натыкаться на «колючку». Каждое срабатывание требовало немедленного реагирования. Вот и бежала туда тревожная группа.
     Из моих годков-земляков в дежурные связисты был назначен Миша Максимов. Он довольно быстро освоился с новой для него должностью и часто дежурил за пультом «Клёна» рядом с телефоном. В его ночные смены мы частенько ухитрялись переброситься несколькими фразами, не связанными со службой, но не злоупотребляли болтовнёй. В основном же звонили на заставу, чтобы узнать время – у нас же часов не было. В хорошую погоду мы определяли время по звёздам. Знали, что Полярная звезда неподвижна, а Большая Медведица вращается вокруг неё, делая оборот за сутки. Ещё одно созвездие мы называли «Ключ». Его звёзды имеют примерно одинаковую яркость и расположены буквой «Ч». Кажется, правильно это созвездие называется Пегас.
* * *
     Однажды систему «Клён» пришлось преодолеть и мне с напарником. Нужно было проверить работу сигнализации, и нам дали команду форсировать двойное проволочное заграждение. День был дождливый, мы были одеты в плащи. Эти плащи, впитав некоторое количество воды, становились непромокаемыми и даже жёсткими. Вот их мы и набросили на колючую проволоку, после чего преодолели один ряд и оказались внутри заграждения. Затем перебросили плащи на другой ряд, и «Клён» остался позади. Не так уж и трудно оказалось его преодолеть.
     В блиндажах теперь каждую ночь дежурили по три человека, чаще всего со служебной собакой. Однажды я был старшим в наряде, базировавшемся в блиндаже примерно на полукилометровом расстоянии от заставы. Одного из двух напарников я выставил часовым. Он находился на улице вместе с собакой. Внезапно караульный подал сигнал тревоги. Наша сигнализация была примитивной, но надёжной. Она представляла собой подвешенные в блиндаже две пустые консервные банки, провод от которых был выведен к часовому. Тот при необходимости дёргал провод, банки ударялись друг об друга и подавали этим сигнал тревоги. Мы с напарником мигом выскочили из блиндажа. Ночь, темно. Мы разбежались в разные стороны, чтобы залечь и изготовиться к стрельбе. Но до намеченного места мне добежать не удалось, поскольку на меня кинулась наша сторожевая собака, здорово цапнув за правую руку. Я ударил её прикладом, она завизжала и отбежала от меня. Я залёг, как было предписано инструкцией, и увидел приближающихся к нам людей. Как только они подошли чуть ближе, я скомандовал: «Стой, пропуск!» – Они остановились, назвали пароль и в ответ потребовали «отзыв». Я ответил. Оказалось, что это были проверяющие. Их было трое: начальник заставы, старшина и один из командиров отделений. Начальник поинтересовался:
     – Почему ваша собака вначале зарычала и кинулась на кого-то из вас?
     Отвечать за собаку пришлось мне:
     – Возможно, она меня с нарушителем попутала. Мы же бежали, а вы были дальше и шли спокойно.
     – А из-за чего она так жалобно завизжала?
     – Мне пришлось ударить её прикладом, потому что она меня за руку укусила, – ответил я.
     – Покажи-ка руку, – потребовал старшина и посветил фонариком. Увидев кровь на моём запястье, спросил:
     – У тебя есть перевязочный пакет?
     – Так точно. Я всегда ношу его с собой.
     – Пошли в блиндаж, я там тебе руку перевяжу.
     Старшина позвал одного из моих коллег посветить фонариком и быстро наложил бинт.
     – Завтра подойдёшь ко мне, и мы обработаем рану, – сказал он в заключение.
     Проверка ушла. «На часах» ребята стояли по очереди. А я, «солдат с раной», из блиндажа не выходил. Лежал себе на скамеечке и даже немного поспал. В принципе, это разрешалось, лишь бы рядом находился бодрствующий товарищ.
     Когда мы утром возвращались на заставу, я спросил напарника-вожатого, почему тот отпустил собаку.
     – Я и сам не ожидал от неё, что она на своих кинется, – оправдывался он. – И держал её свободно. А когда она набросилась на тебя, было уже поздно – она вырвала из рук поводок.
     Утром я подошёл к старшине. Он промыл рану перекисью водорода, смазал края раны йодом, а на бинт изнутри нанёс какую-то мазь. После этого я несколько дней ходил в наряд с забинтованной рукой, иногда задумываясь о том, не бешеной ли была собака. Меня пугали, что после укуса собаки отправят в санчасть, где будут делать сорок уколов от бешенства. Но всё обошлось, рука скоро зажила, а я так и не «взбесился».
* * *
     Тем временем я избрал оригинальный метод для самоутверждения. Заодно это должно было закалить мой характер, поскольку после того злополучного укуса я стал опасаться собак и немного из-за этого нервничал. В общем, я решил стать тренировочной «куклой» для сильных и злобных овчарок. Для этого мне пришлось нарядиться в специальный стёганый костюм, который закрывал голову, шею и остальные части тела. Рукава этого «наряда», тоже стёганые и довольно тяжёлые, были длиннее обычных почти на полметра.
     Тренировка происходит так. Вожатый со служебной собакой или инструктор с собакой-следопытом прячутся где-нибудь за каменной глыбой, а «нарушитель», то есть я, одетый в тренировочный костюм, иду от них метрах в пятидесяти. Инструктор даёт своему псу команду обнаружить нарушителя (кажется, «нюхать» или «слушать»). После того, как собака берёт след, её отпускают с поводка и командуют «Фас!» – «взять». Она несётся со всех ног за своей жертвой, а «живая кукла» должна удирать, пока собака не остановит. А дальше начинается борьба. Главное – беречь лицо и шею. Задача «куклы» – не только защищаться, но и нападать. Моим оружием были длинные рукава куртки, вот ими-то я от души лупил этих зверей. На помощь ни мне, ни собаке вожатые и инструктора не торопились, хотели, чтобы их воспитанники побольше поупражнялись.
     В первый день я тренировал трёх собак. Одна поставила мне хороший синяк на «мягком месте», другая – на предплечье, но ни одна не сбила с ног, хотя попытки такие были. Большой чёрный пёс умудрился запрыгнуть мне почти на плечи, и я еле сбросил его со спины.
     Когда прошли синяки, я ещё разок испытал себя на двух собаках. В этот раз я встречал их лицом к лицу, разворачиваясь, как только они приближались. Я выставлял вперёд левую руку, изогнутую в локте, чтобы прикрыть лицо.
     Подчеркну, что участие в этих тренировках было моим личным желанием, никто меня не принуждал и даже не просил. Для меня это было что-то вроде экстремального вида спорта. И он пошёл на пользу. После этого я уже никаких собак никогда не боялся.
     На заставе было отделение собаководов. Командиром был младший сержант Афонин. Собак обычно тренировали они сами, но всегда были рады добровольным помощникам.
* * *
     Как-то раз нам троим дали приказ выйти на охрану границы в ущелье на стыке нашей заставы с одиннадцатой, где был построен блиндаж. В младшие наряда мне дали двух, мягко говоря, трудных «переростков».
     Первым был Ветров, направленный на нашу заставу «на исправление», но так и не исправившийся. Он и в казарме вёл себя вызывающе, особенно перед молодыми. Его любимой дурной привычкой было заламывать кому-нибудь руки или жать их так, чтобы было больно. Разок и я почувствовал его силу, он действительно был силён «как чёрт». Ветров был старше меня на два года как по возрасту, так и по сроку службы.
     Второй, Степанов, был старше меня на год, но служил на полгода меньше. Невысокого роста, невзрачный на вид, а изображал из себя «крутого», кичился своим, якобы, криминальным прошлым. Возможно, что-то и было такое, не зря же он попал в армию не со своим возрастом. Но бывших зэков, вообще-то, на границу не брали. Впрочем, всякое могло случиться.
     Вот такие «солдафоны» попали ко мне в наряд. Когда мы дошли до блиндажа, уже стало совсем темно, а внутри него и вовсе «хоть глаза выколи». Нащупали земляную лавочку. На правах старшего я спросил:
     – Кто из вас первым пойдёт часовым?
     Молчание. Выдержав театральную паузу, Ветров произнёс:
     – Ты что? Стоять на улице, когда у нас такой блиндаж! Поспим по очереди, да и вернёмся на заставу утром.
     – Ты, Ветров, где находишься? – оборвал я его. – По-моему, на границе.
     – Будешь ты мне ещё мораль читать! Выискался, тоже, начальник, – хамовито ответил тот.
     Я возразил:
     – Не выискался, меня назначили. Так что, желающих идти часовым нет?
     Оба промолчали. «Видимо, и Степанов попал под его влияние», – подумал я, а вслух сказал:
     – Что ж, тогда пойду я. Буду стоять до утра, и ничего со мной не случится, уж будьте спокойны.
     Я вышел из блиндажа и занялся исполнением непосредственных обязанностей часового, охраняя границу, себя и своих «молодчиков». Прошёл час или чуть больше, когда из блиндажа выглянул Степанов.
     – Давай я пару часов постою, – предложил он.
     – Хорошо, становись. – Я указал ему наиболее опасные направления, куда следовало обращать больше внимания. Именно по этому месту однажды прошёл шпион.
     Через два часа Степанова сменил Ветров. Потом они сменили друг друга ещё по разу, а на рассвете я заменил Ветрова. Так закончился этот непростой для меня наряд.
     Мне было интересно, что же заставило их в конце концов изменить первоначальное решение? Возможно, они боялись, что я пожалуюсь начальнику (хотя я бы этого делать не стал). А может, «заговорила» совесть? Ведь долг – не простое слово. Хотелось бы верить, что это было «не за страх, а за совесть».
     Больше у меня за всю службу конфликтов в наряде не было.
* * *
     После того, как мне пришлось выстрелить из ракетницы в собаку-волкодава, у меня появилось желание получше узнать это «оружие», испытав ракеты в разных ситуациях. Мы возвращались после ночного бдения возле блиндажа на стыке с одиннадцатой заставой. Было уже светло. Моими подчинёнными были другие ребята (не те, про которых я писал только что).
     В ущелье, по которому мы шли, протекала горная речушка, и я надумал пустить ракету в воду, проверить, погаснет она или нет. Я выстрелил, целясь недалеко от берега. Каково же было наше удивление, когда ракета, вместо того, чтобы пробить водную гладь, отскочила от неё, как от гранита, и начала скакать по камням противоположного берега, пока не сгорела.
     В другой раз я надумал стрельнуть ракетой в замкнутом пространстве. Летом ночи короткие, а наряд всё равно восьмичасовой. Поэтому утром появлялась некоторая свобода действий. Мы находились в самом ближнем к заставе блиндаже. Правда, вход в него был расположен с противоположной стороны, и если бы даже ракета выскочила наружу, вряд ли с заставы бы её заметили. В общем, я попросил ребят отойти подальше от блиндажа, сам зашёл внутрь и выстрелил прямо в каменно-земляную стену. Ракета начала метаться по внутреннему, почти квадратному периметру. Я еле успел выскочить, не получив ожогов. Ракета «побесилась» некоторое время и погасла.
     Вот такие шалости я себе позволил. Но больше ракет без дела не жёг.

Глава 52. БОЕВЫЕ УЧЕНИЯ

     Границу укрепили технически, после чего взялись за нас. Командование решило проверить, насколько мы мобильны и готовы ко всяким случайностям. К нам на заставу прибыл заместитель командира части по боевой подготовке, майор, решивший проверить эту самую боевую готовность.
     Задумка его была такой. Во время, когда большинство пограничников отсыпаются после наряда на заставе, их должна была разбудить команда: «Застава, к бою!»
     Как это часто бывает, сюрприза у майора не вышло. Нас заранее предупредил командир отделения Фокеев. Он подошёл ко мне, разбудил и шёпотом передал, что будет объявлена боевая тревога, по которой я должен буду выскочить с оружием – пулемётом – на улицу через окно и занять место в своём окопе. У каждого отделения были свои окопы, соединённые траншеей.
     Надо заметить, что застава была построена без учёта экстремальных ситуаций. Выход из казармы был всего один, и тот через столовую, Ленинскую комнату, коридор между ней и сушилкой, а далее через узкую, длинную веранду. Можно себе представить, как полсотни вооружённых солдат стремится выскочить одновременно на улицу через этот лабиринт!
     Сразу после предупреждения командира отделения о тревоге я под одеялом тихо натянул брюки, надел гимнастёрку, и так ждал команду. Как только раздалось громкое: «Застава, к бою», – я спрыгнул с койки, накинул портянки на сапоги и одним движением сунул ноги в кирзачи вместе с портянками. Подбежал к пирамиде с оружием, схватил свой пулемёт, коробку с дисками и две своих гранаты. Перемахнуть одним движением через подоконник с таким грузом смог бы разве что Терминатор. Мне пришлось вначале забраться на подоконник, и лишь затем аккуратно спрыгивать с него, стараясь ничего при этом себе не сломать. Оружие тоже надо было беречь. Приземление вышло удачным, после чего я побежал в окоп, где оказался одним из первых. Тихонов, мой «второй номер», подбежал позже, но всё-таки прихватил одну коробку с дисками и свою винтовку.
     Мы зарядили диск в пулемёт и доложили:
     – Пулемёт номер один к бою готов!
     Здесь и там докладывали о готовности к бою другие солдаты. Заминка вышла лишь со станковым пулемётом «Максим». Он обычно стоял в казарме в собранном и готовом к действию виде, и его даже на стрельбище не выносили из-за громоздкости. А тут это оказалось необходимо. Пулемётный расчёт из трёх человек покатил его по «лабиринту» и застрял у одного из порогов, преградив путь стрелкам. Получилась небольшая пробка. К счастью, «дорогу» удалось довольно быстро освободить. Через две минуты вся застава была готова к бою. Замечание от проверяющего было только одно – застрявший на десяток секунд «Максим». А что было бы, если бы нас заранее не предупредили, и мы бы не выскакивали через окна?
* * *
     На следующий день заместитель начальника отряда решил на нашем участке провести боевые учения «по ликвидации банды террористов, перешедшей из Турции через границу».
     «Бандой террористов» были солдаты нашей заставы, вооружённые автоматами. Их было человек восемь. Руководителем, а точнее, «предводителем террористов» был сам майор, верхом на коне.
     Группой захвата командовал начальник нашей заставы, старший лейтенант Кириллов. Он набрал десять автоматчиков и построил их в казарме. Увидев, как я поднимаюсь с постели, начальник обратился ко мне:
     – Фёдоров, бери пулемёт и быстро становись в строй.
     – Слушаюсь, товарищ старший лейтенант!
     Умываться было некогда. Я по-быстрому оделся, взял пулемёт и диск с сорока пятью боевыми патронами. Сразу вставил диск в пулемёт и встал в строй. Командир поставил нам задачу: «Задержать банду террористов, перешедших границу и двигающихся к нам в тыл. В случае их сопротивления – уничтожить».
     Я знал, что предстоят учения. И задумался над тем, что если придётся стрелять, то получится стрельба по своим. Но времени обсудить это с начальником не было, мы бегом двинулись в район прорыва. Этот участок представлял собой гору Кюмбет, где наш условный противник сосредоточился для броска в Арцепское ущелье. Мы залегли и ждали, когда «банда» подойдёт поближе.
     Я был на правом фланге, ближе всех к границе. Моей задачей было не допустить возвращения «террористов» обратно в Турцию. Когда до противника осталось метров двести, наш командир закричал: «В атаку, вперёд! Стрелять по моей команде!»
     Когда мы бросились вперёд, «бандиты» сгрудились вокруг предводителя, гарцующего на коне, а затем вдруг разделились на две группы. Одна, отстреливаясь, побежала в наш тыл, стремясь укрыться в Арцепском ущелье. Наперерез к ним по приказу командира побежали четыре автоматчика. Оставшаяся часть «террористов» устремилась в сторону границы. Я услышал звучный голос своего командира:
     – Пулемёт номер один – огонь по противнику!
     Лёжа, я изготовился к стрельбе и, памятуя о боевых патронах в диске, дал пару очередей по семь-восемь выстрелов много выше бегущих и их конного предводителя. В ту же секунду в стане противника началась паника. Всадник что-то кричал и махал руками в нашу сторону, а затем направил своего буланого коня галопом к нашим позициям. Майор взревел:
     – Прекратить стрельбу!
     Строго говоря, уже никто и не стрелял. Наш командир обратился к майору:
     – Что случилось?
     – Что-что… – ответил тот, чуть заикаясь. – В нас автоматчики стреляли боевыми патронами, вот что!
     Начальник заставы выстроил всех автоматчиков. Стали проверять их амуницию и даже одежду, вплоть до карманов. Однако ни у кого боевых патронов не нашли.
     Тем временем я стоял в стороне, метрах в тридцати, наблюдал за процедурой обыска и слышал всё, что они говорят. На всякий случай готовил себе оправдание. Во-первых, я не знал, что все, кроме меня, обеспечены холостыми патронами. Во-вторых, на учение я попал спонтанно, как говорят, «с корабля на бал» (хотя в моём случае наоборот – «из постели в бой»).
     Замечу, что майор был участником войны и не понаслышке знал, как «свистят пули у виска». А мои пули летели ближе всех к его голове, поскольку он был на коне, и значит, выше всех как минимум на метр. Я же стрелял не в сторону, не вверх, а именно «над противником». Был уверен – не попаду, но напугаю. Так оно и вышло.
     После обыска автоматчиков майор был сильно озадачен. Может, уже думал, что ему всё померещилось. Объявил учения законченными, сел на коня и умчался на заставу. Мы же вместе с «бандой» отправились на заставу готовиться к ночному наряду.
     Я уверен, что начальник заставы догадывался, кто стрелял боевыми. Хотелось бы знать, о чём говорили майор и старший лейтенант за вечерним «чаем». По сути ничего не произошло, разбора учений так и не последовало. Наутро майор уехал на своём коне проводить учения на следующей заставе.
* * *
     В лето 1952 года произошло у нас ещё одно событие. На заставу пригнали небольшую отару овец и баранов – на мясо, с расчётом, чтобы его хватило на целый год личному составу и служебным собакам. Овцы были помещены в тот же загон, где недавно находились турецкие буйволы. Ухаживал за отарой тот же солдат, что и за буйволами. Днём он пас отару, выпуская животных из загона.
     На воле было им приволье –
     Травы зелёной очень много.
     Но жить осталось этим овцам
     Совсем недолго.
     У нас с появлением отары в меню появилось ежедневно свежее мясо. А с приходом снега и морозов вся отара быстро превращалась в еду.
     Примечательно, что ночами в загоне баранов никто не охранял. На Кюмбет не осмеливались подняться (или не могли из-за более разреженного воздуха) ни волки, ни медведи – любители полакомиться бараниной.

Глава 53. НАЧАЛЬНИК ЗАСТАВЫ

     Окончив в 1948 году пограничное офицерское училище, Иван Кириллов был направлен для прохождения службы на границу с Турцией в должности заместителя начальника заставы Кюмбет. Через полгода двадцатилетний лейтенант стал уже начальником заставы. Многие его подчинённые были старше его или примерно одного с ним возраста, были также и ветераны войны.
     Два года прошли в спокойной обстановке, без нарушений государственной границы. Многие позволили себе расслабиться и безответственно относиться к служебным обязанностям. Примером такой расхлябанности стал случай летом 1950-го года.
     Связист с напарником были посланы для того, чтобы провести сигнальные провода параллельно линии границы к месту расположения ночного наряда. Обычно заступающие в наряд подключали подготовленные связистами провода к зажимам специального сигнального прибора; в случае обрыва проводов на приборе загоралась красная лампочка и раздавался тихий звуковой сигнал-зуммер. Были приборы и с четырьмя клеммами и лампочками – такой прибор фиксирует и направление движения нарушителя.
     Когда связист с напарником подошли к месту работы, то заметили, что с турецкой стороны за ними наблюдают три человека. Напарник связиста предложил подождать с работой, пока они не уйдут.
     – А я их не боюсь, – ответил связист. – Пусть себе смотрят. А ты что, испугался?
     – Да нет, но они ведь за нами наблюдают.
     – Давай работать уже. Чем быстрее начнём, тем быстрее закончим!
     Турки тем временем продолжали наблюдать и запоминать, где и что они делали, до какого места протянули сигнализацию. Проводки её были очень тонкие и протягивались от металлического заземлителя по сухим деревянным колышкам на высоте тридцати сантиметров. Обычно, человек, проходя по этой местности, не заметил бы сигнальные провода и оборвал бы их. А наши «герои» добросовестно выполнили работу на глазах у противника. Как выяснилось впоследствии, один из троицы наблюдателей готовился в эту ночь перейти границу – именно здесь – и углубиться в наш тыл. Он предварительно не один день и не одну ночь наблюдал за нашей территорией, изучал расположение нарядов и их передвижение.
     В назначенное турецким руководством время агент пересёк границу. Он обошёл сигнализацию, которую днём сделал связист. Ближайший наряд находился от места нарушения в ста пятидесяти-двухстах метрах и был уверен в надёжности нашей системы сигнализации. По понятной причине прибор не сработал. Нарушитель тем временем спустился в ущелье маршрутом, который он заранее изучил, и оказался на стыке двух застав – одиннадцатой и двенадцатой. Затем он двинулся по дороге, ведущей к двенадцатой заставе. Его никто не заметил.
     А дальше началось странное. Он остановился и начал стрелять из автомата вверх короткими очередями. Возможно, он ещё раньше решил сдаться русским, а может, замандражировал после перехода границы, боясь, что его убьют. Так или иначе, он решил себя обнаружить, заодно дав своим сопровождающим на той стороне границы понять, что он нарвался на пограничный наряд, и при этом произошла короткая стычка.
     Часовой заставы, услышав стрельбу, вызвал дежурного (им был старшина-сверхсрочник) и, указывая рукой в сторону одиннадцатой заставы, доложил:
     – Там стреляют!
     Старшина отреагировал спокойно:
     – Да, наверное, это старослужащие с тринадцатой заставы. Идут из комендатуры, где разжились спиртным, по дороге выпили и решили пострелять.
     Тем временем нарушитель, видя, что никто не торопится его задерживать, пошёл по дороге к заставе. Он хорошо её изучил, будучи ещё в Турции. Стремясь всё-таки привлечь к себе внимание пограничников, нарушитель запел русскую песню. Часовой снова вызвал дежурного:
     – Тут, уже недалеко, кто-то поёт!
     Логика старшины была непрошибаемой:
     – Я же говорил, это подвыпившие старослужащие с тринадцатой заставы! Уже запели, надо же! – С этими словами старшина пожал плечами и ушел в казарму.
     Через несколько минут перед часовым внезапно возник человек с поднятыми руками.
     – Сдаюсь! – произнёс он и затем медленно протянул свой автомат обалдевшему от неожиданности пограничнику.
     Часовой уже в третий раз вызвал дежурного. Тот, выходя из казармы и ещё не видя всей картины, завозмущался:
     – Ты мне надоел своими вызовами! Да я тебя… – и осёкся на полуслове, увидев нарушителя.
     После нескольких секунд ступора старшина повёл лазутчика по лабиринту наших переходов в кабинет начальника заставы, нарушив при этом сразу ещё несколько пунктов инструкций. Вначале он обязан был надеть на шпиона наручники, тщательно обыскать и предупредить начальника. Это уже вдобавок к тому, что уже после первого вызова часовым он должен был доложить начальнику о стрельбе и поднять тревожную группу. Вместо всего этого старшина повёл нарушителя через столовую, казарму (где спали не менее десятка солдат) – прямо к спящему у себя в кабинете на диване начальнику. Дежурный его разбудил.
     Старший лейтенант Кириллов был ошарашен увиденным и услышанным. Он резко поднялся с постели и стал лихорадочно натягивать брюки и надевать гимнастёрку. Одевшись, он приказал надеть на шпиона наручники и обыскать. В карманах у того обнаружили пистолет с несколькими обоймами патронов, гранату и отравляющие вещества. А в рюкзаке оказался портативный радиопередатчик, сменная одежда и продовольствие. После краткого допроса нарушитель был помещён в нашу гостиницу-тюрьму под замок. Начальник тут же сообщил вверх по инстанциям.
     Утром прибыло пограничное начальство и следователи военной прокуратуры. Сначала они допросили действующих лиц из числа пограничников. Связистов это не коснулось, поскольку на тот момент никто не знал об их причастности к происшествию. Но шила в мешке утаить не удалось, и роль связистов была раскрыта после допроса самого нарушителя. По словам сдавшегося шпиона выходило, что он ещё до перехода на нашу сторону задумал сдаться пограничникам и по возможности помочь раскрыть шпионскую сеть турецкой стороны. Сам перебежчик оказался нашим соотечественником, бывшим старшиной-сверхсрочником морской пехоты, служившим на берегу Чёрного моря. Там он был завербован и переправлен за границу на иностранном судне. Затем он попал в разведшколу, которую успешно закончил, после чего его стали готовить к заброске на территорию СССР с «особым заданием». Он открыто и без утайки рассказывал обо всём, что с ним произошло – что было за границей, как он готовился к переходу, как он это сделал и оказался на заставе.
     Высокое начальство определило, что нарушение границы произошло «безнаказанно». И коли нарушителя не задержали, то виновные должны быть наказаны. Связист был снят с должности и переведён в младшие наряда за то, что не сообщил на заставу о наблюдателях с сопредельной стороны и производил работу на их глазах. Старшину разжаловали в рядовые и уволили в запас. Судили его или нет – нам не сообщили. Строго говоря, он заслуживал сурового наказания за преступную халатность. Также виновным признали начальника заставы, но он отделался продлением службы на Кюмбете на три года в той же должности. Замечу, что ему на тот момент оставалось служить на заставе чуть более полугода, после чего его ждало бы повышение и новое место назначения. А тут всё так резко сорвалось!
* * *
     В ближайший отпуск Иван Кириллов женился, чтобы хоть как-то скрасить свою унылую, однообразную жизнь, где тучи иногда плывут не в небе, а под ногами. Нина, провинциальная девушка, вышла замуж за молодого офицера-пограничника, служащего на Кавказе. Для неё всё это было романтическим приключением – ехать так далеко и жить высоко над облаками, где даже птицы не летают. Ух, интересно!
     Это было в 1951 году. Вначале ей всё казалось увлекательным. Прошёл год, который она провела на Кюмбете в командирской коммуналке вместе с мужем, и романтическое настроение выветрилось. Они жили в одном домике с замполитом Ежовым, у которого была жена и четверо детей. Ежов часто ночевал в солдатской казарме на чьей-нибудь свободной койке. Мы незлобиво смеялись между собой: «Когда же он их успевает делать? Может, ему кто-нибудь помогает?». Я никогда не видел жену замполита. Похоже, что она вообще не выходила из дома. Ещё в офицерском домике жил старшина-сверхсрочник с гражданской женой – прачкой. Старшина строго следил за её нравственностью: «С солдатами – ни-ни!»
     Вот в такую компанию и попала Нина. Другие женщины были на десять лет её старше. Одна с трудом управлялась с четырьмя малышами, а другая целыми днями находилась в прачечной. Пейзаж красив, но однообразен – девять месяцев в году белым-бело, лишь кое-где видны горные утёсы. Ни деревьев, ни кустарников. И даже летом нет ни зверей, ни птиц. Даже «чёртовыми куличками» это место назвать было трудно. Черти бы здесь тоже не выжили – омутов-то для них нет.
     Женщины на заставе жили затворницами. Те, кого такая жизнь устраивала, чувствовали себя нормально. Но Нина была, видимо, не из таких. Ей необходимо было общение с людьми и хоть какие-то развлечения. Если привозили кинофильмы, даже неинтересные, она всегда приходила смотреть. Как правило, одна, потому что супруг в своём кабинете был вечно занят делами. Она усаживалась рядом с Афониным – гармонистом, певцом, красавцем, начитанным парнем. Ей было интересно с ним общаться. Нина приходила и в праздничные дни, а иногда просто заходила послушать наше очень тихо говорящее радио. Подставив ухо к динамику, она старалась уловить звуки музыки, а Афонин крутил ручку, переключая частотные каналы. В общем, заметить, что она была неравнодушна к младшему сержанту, было нетрудно.
     Афонин был командиром отделения всех инструкторов и вожатых служебных собак. У него была лучшая собака-следопыт, которая запросто брала след суточной давности. Ещё у него была своя «резиденция» в псарне. Проявляя внешний интерес к собакам, Нина вполне могла без особых подозрений встречаться с Афониным и там – если их отношения дошли до этого.
     Однажды в казарму пришла жена начальника заставы, лицо её было в синяках и кровоподтёках – явно следы побоев. Она не плакала, не жаловалась, прошла с гордо поднятой головой прямо в кабинет начальника. Там они, вероятно, продолжили выяснение отношений, но уже без шума и криков. Минут через десять она вышла из кабинета, прошла в столовую, переговорила с поваром через раздаточное окошко. В столовой, как обычно, у радиоприёмника сидели Афонин и Логинов. Нина подсела к ним, они о чём-то тихо поговорили. Тут повар выглянул из окна раздачи и сказал:
     – Заказ ваш выполнен!
     – Спасибо, – ответила Нина, беря термос, солдатский котелок с варевом и кулёк с продуктами. Сказала нам «до свидания» и удалилась восвояси.
     Она никогда раньше не брала готовые обеды из солдатской столовой, предпочитая готовить самостоятельно. Но тут, видимо, решила показать всем, какой у нас жестокий начальник и на что он способен в гневе (хотя солдат он не обижал и даже провинившихся не ругал грубыми словами). Наверное, всего этого бы не случилось, если бы Кириллов нашёл жене ещё какое-нибудь занятие, кроме ведения домашнего хозяйства. Раз в неделю он выезжал на коне в комендатуру или штаб части, пожалуй, мог бы брать иногда Нину с собой. Она бы уставала, но впечатлений было бы много. Но единственное место, куда он брал женщин – стрельбище. Каждая должна была уметь стрелять из нескольких видов оружия (не знаю, возможно, таков был приказ свыше).
     В общем, молодая двадцатилетняя девушка не смогла жить затворницей и взбунтовалась, за что и получила от ревнивого мужа. Пожалуй, это общая проблема всех женщин маленьких гарнизонов, изолированных от внешнего мира.
* * *
     Середина августа – время подготовки к школе и другим учебным заведениям. Армия не оказалась исключением. В один из дней меня вызвал в кабинет начальник заставы. Поинтересовался о моих послеармейских планах. Я про себя подумал: «С чего бы этот разговор – мне ещё служить два с лишним года». Я не успел ничего ответить, когда он спросил:
     – Не желаешь ли ты поехать с первого сентября на десятимесячные курсы младших лейтенантов? Кстати, у меня нет заместителя по боевой подготовке. Вернёшься сюда, на эту должность.
     Я для вида задумался, но ответил довольно категорично:
     – Нет, хочу только на гражданку!
     – Жаль, – вздохнул Кириллов. – Ты способный военный, мог бы стать неплохим командиром.
     – Неплохим я не хочу, даже командиром. Хочу быть хорошим рабочим.
     – Ну, будь по-твоему. Я давал тебе выбор.
     – Спасибо. Разрешите идти?
     – Идите, – вздохнув, отпустил меня начальник.
     Уходя, я подумал, что старший лейтенант не мне одному мог предлагать эти курсы. Желающих, вероятно, не оказалось. Ещё был свеж в памяти недавний конфликт командира с женой – что-то подобное могло ожидать и меня, если бы я согласился стать профессиональным военным. Сказать по правде, такого желания у меня так никогда не возникло.
* * *
     Незаметно подошёл мой юбилейный день рождения. Мне исполнялось двадцать лет. У нас в то время дни рождения отмечать было не принято, но я всё-таки решил собрать в столовой годков и земляков. Предварительно поговорил с поваром и спросил, нет ли у него чего-нибудь вкусненького. Он предложил лишь банку сгущенного молока и чайник чаю. Сахара у нас было вдоволь. Я взял в столовой кружку и наполнил её рафинадом, который хранился у меня в вещмешке. Поставил открытую банку сгущёнки, и пошёл приглашать друзей: Витю Соловьёва, Мишу Максимова, Сашу Копытова. Пока все пришли, чайник вскипел. Я торжественно установил его на стол, и началось «пиршество». Мы налили в кружки чай, добавляя в него молока и сахара – кто сколько хотел.
     Все подняли «бокалы», и каждый сказал мне несколько добрых слов и напутствий на будущее – у кого насколько хватило фантазии и юмора. Кто-то между прочим заметил, что именинника положено потянуть за уши, чтобы он больше вырос. Тут все наперебой бросились исполнять это пожелание. Всем было весело. Наверное, очень смешно было видеть, как краснеют мои уши. Если честно, то мне было не до смеха, но я честно старался поддерживать общий настрой. Тут ещё и повар, услышав общее веселье, вышел из своего «камбуза» и присоединился к остальным. Со словами: «Расти большой, не будь лапшой» – он дёргал меня за уши куда более усердно, чем мои годки. «Наверное, ему банку сгущёнки жалко», – подумал я, ойкнув разок от боли. Повар был старослужащим, через пару месяцев ему светила демобилизация.
     Забегая вперёд скажу, что как минимум пожелание «расти большой» исполнилось. За время службы я подрос на четыре сантиметра.
     Дальше мы стали дурачиться, изображая из себя подвыпивших, начали громко орать песни, благо, в это время никто не спал. Спели «Смуглянку-молдаванку», «Есть на Волге утёс», что-то ещё, потом грянули:
     На границе тучи ходят хмуро,
     Край суровый тишиной объят.
     На высоких, на горах Кюмбета
     Часовые Родины стоят!
     Любопытных было много, но никто нам не мешал. А вскоре поступила команда: «Застава, строиться на боевой расчёт!»

Глава 54. САМОЛЁТ

     Как-то в октябре послали нас с Витей Соловьёвым в дневной наряд на самую высокую часть участка заставы – гору Кюмбет. Там ещё летом был построен блиндаж, около которого мы и расположились, чтобы наблюдать за большим пространством как на турецкой стороне, так и на нашей. День был чудесный. Ярко светило солнце, на небе ни облачка, температура градусов десять-пятнадцать ниже нуля. Я стал наблюдать в бинокль за горизонтом в нашем тылу, а Витя смотрел за границу. На фоне снежных гор я вдруг увидел полуразрушенное здание. Не веря своим глазам, попытался более подробно присмотреться к контурам здания. Что удивительно – я никогда раньше там ничего подобного не замечал. Задал себе вопрос: «А не мираж ли это?»
     – Что ты там так долго рассматриваешь? – вывел меня из задумчивости вопрос Вити.
     – Я увидел чудо, – просто ответил я. – Посмотри вон там! – Я указал ему направление и передал бинокль. Он тоже удивился:
     – Правда, чудо.
     – Мы обнаружили древний дворец грузинской царицы Тамары, – сказал я шутя.
     – Да ну, – возразил мой товарищ. – В таком безлюдном месте дворец не построишь.
     – Ну тогда это бывший монастырь. Или тюрьма.
     – Да, это возможно. Но это точно не крепость, иначе остались бы развалины башен или крепостных стен. А тут просто огромное полуразваленное здание…
     Не успели мы до конца обсудить свои догадки, пусть даже фантастические, как услышали в небе громкий гул самолёта, который пролетел прямо над нами на высоте не более сотни метров. Двигался он из Турции в СССР, то есть удалялся в глубь Грузии. Мы хорошо рассмотрели самолёт. Никаких опознавательных знаков на нём не было.
     Нашей задачей было срочно сообщить по телефону о нарушении воздушной границы. Мы с Витей были на лыжах, которые ещё не успели снять с ног. До телефонной линии с розеткой на опоре было где-то метров двести спуска с горы. Не сговариваясь, мы ринулись вниз по склону Кюмбета. Телефонная трубка была у меня как у старшего наряда.
     Мы одолели почти всю дистанцию, когда перед нами возникло непредвиденное препятствие. В паре метров от опоры с розеткой из-под снега виднелась каменная гряда, уходящая вширь почти по всему склону. Витя мчался впереди меня. Достигнув гряды, он по-горнолыжному лихо перескочил через неё, но затормозить на другой стороне не смог и проехал вниз довольно далеко. Я же решил проехать на лыжах по камням, надеясь, что они меня затормозят, и я окажусь у розетки. Не учёл я лишь скорости своего движения и тормозные свойства каменистой поверхности. В результате метра два я проехал по камням, а дальше меня бросила вперёд сила инерции, и я «щучкой» перелетел оставшееся расстояние до самой опоры. Пролетел бы и дальше, если бы не умудрился в последний момент обхватить эту самую опору руками. Проверять, не сломал ли я себе чего при падении, было некогда, и поэтому я лёжа дотянулся до розетки (благо, она располагалась низко), подключил телефонную трубку и передал сообщение о самолёте-шпионе. С момента пролёта нарушителя прошло всего лишь секунд двадцать. Лишь потом я поднялся на ноги и убедился, что со мной всё в порядке, не считая нескольких мелких ушибов.
     Как мы знали, наши самолёты-перехватчики базировались на аэродроме в соседнем погранотряде в городе Ахалкалаки. Дежурные истребители были готовы к вылету в любую секунду. О «нашем» самолёте-нарушителе тут же сообщили на аэродром, а затем было поставлено в известность начальство. Потом нам рассказали, что вылетевшие на перехват самолёты принудили нарушителя приземлиться на аэродром.
     На боевом расчёте в тот же вечер начальник заставы перед строем объявил нам от имени командования благодарность за быстрое и чёткое сообщение о самолёте-шпионе. Каждый пограничник мечтал задержать нарушителя границы и получить за это награду – отпуск домой на десять дней (не включая дорогу). Но мы с Витей не смогли поймать самолёт за хвост, поэтому отпуска не заработали. Зато нас поощрили направлением на две недели в дом отдыха нашей части, расположенный на территории штаба третьей комендатуры, к которой мы тоже относились.
     Когда нам сообщили об этом, мы, конечно, обрадовались. Для меня это вообще был первый выход за территорию заставы, и это почти за целый год службы на ней. Вите Соловьёву уже приходилось бывать в комендатуре, но по куда менее радостному поводу – по пути на гауптвахту.
     Готовиться мы начали ещё с вечера, потому что выходить надо было рано утром. Путь предстоял неблизкий – 25-30 километров пешком, хотя идти нужно было всё время вниз. Утром каптенармус выдал нам сухой паёк. Взяли с собой карабины с подсумками патронов – так положено, рядом граница. Благополучно добрались до дома отдыха – уставшие, но в хорошем расположении духа.
     Время было послеобеденное. Нам показали, где мы будем отдыхать, и проводили в столовую. Там нас сытно накормили. Мы обратили внимание, что в столовой и на кухне работают женщины и девушки – для нас это было необычно. Мы ещё были в столовой, когда туда вошёл дежурный по комендатуре и спросил нас:
     – Фёдоров и Соловьёв – это вы?
     – Да, – закивали мы.
     – Вас вызывает к себе комендант.
     – А где его кабинет?
     – Пойдёмте со мной, я покажу.
     Мы быстро застегнули уже расстёгнутые воротнички, подтянули ремни и зашагали вслед за дежурным. Штаб комендатуры находился на пологом склоне ущелья, а дом отдыха ниже, рядом с горной речкой. Дежурный нас привёл к двери коменданта на втором этаже и зашёл доложить о нас начальнику. Выходя, он предложил нам зайти. Нам было любопытно, зачем он нас вызвал, но расспрашивать дежурного мы не стали. Мы вошли в кабинет майора Митина и доложили по форме о прибытии.
     – Вольно, садитесь, – ответил он. Мы присели на стулья. – Я посмотрел ваши анкеты, оказывается, вы оба уральцы из Свердловской области. Я ведь тоже оттуда, из города Серов. Вы уж извините, очень мне захотелось с земляками пообщаться и услышать наш уральский говор. Расскажите подробней, как вам удалось при нашей, скажем так, не совсем совершенной связи так быстро сообщить о вражеском самолёте?
     Мы рассказали всё, как было, без прикрас. Майор внимательно выслушал и не удержался:
     – Молодцы, уральцы!
     Мы мигом вскочили на ноги, вытянулись и дуэтом рявкнули:
     – Служим Советскому Союзу!
     – Вольно, вольно, – улыбнулся он.
     Майор Митин был немного старше тридцати лет, выше среднего роста, стройный, подтянутый, с красивым пробором тёмных волос. Про таких женщины говорят «красавец-мужчина». Военная форма и выправка придавали ему вид строгого командира, но глаза его были добрыми, даже можно сказать «тёплыми».
     – Вы, ребята, здесь на заслуженном отдыхе. Забудьте временно службу, а мы со своей стороны не будем вас беспокоить, если, конечно, не произойдёт какого-нибудь ЧП. Когда будете проходить через комендатуру, заходите ко мне. Не обязательно как к командиру, просто как к старшему товарищу и земляку. Поболтаем о жизни.
     – Спасибо за приглашение, – ответили мы и пообещали, что непременно зайдём ещё. Поняв, что аудиенция закончена, хотели по-военному спросить разрешения идти, но майор опередил нас, встал из-за стола, пожал обоим руки. И сказал совсем не по уставу:
     – До свидания, ребята!
     Мы ему ответили тоже на гражданский манер и вышли из кабинета. Мы были приятно удивлены, нет, даже были в восхищении – какой доброй души человек наш комендант!
     Лишь когда мы вышли на улицу, полностью осознали, что мы на отдыхе. Осмотрелись кругом. На склонах гор красивые высокие деревья. Около здания штаба цветут цветы. Наверное, это были хризантемы. На улице тепло, плюсовая температура, а на Кюмбете давно зима.
     Нам хотелось пить. Оглянувшись, мы увидели торчащую прямо из скалы трубку из нержавеющей стали. Текущая из неё чистая, прозрачная вода попадала в небольшой, обложенный мрамором закуток. Я первым подошёл к водопою, начал пить и почувствовал какой-то горьковато-кисло-солёный вкус. Выплюнул. Витя тоже решил попробовать, и выдал своё резюме:
     – Эта вода несъедобна!
     – Ладно, – вздохнул я. – Вернёмся в дом отдыха и попьём нормальной воды.
     Мы зашли в спальню, где были наши кровати. На столе стоял графин с чистой водой и рядом два стеклянных стакана. Мы налили, начали пить, но тут же убедились, что в графине та же жидкость, что и в источнике. Грешным делом мы подумали, что нас разыгрывают те ребята, которые не первый день здесь отдыхают. Время было вечернее, многие уже были в постелях. Мы всё ожидали, когда же раздастся смех, но ничего не произошло. Никто даже не обратил внимания на наши кислые после выпитой воды рожи. Между собой мы решили, что завтра найдём Ваню Упорова, который уже четыре месяца служил при комендатуре ветеринаром, и узнаем у него, что же такое течёт в красиво оформленном источнике.
     Наутро мы пошли к штабу комендатуры, и там встретили Ваню. Дружески обнялись. Несколько взаимных «дежурных» вопросов-ответов. И наш главный вопрос про невкусную воду. Иван просветил нас:
     – Это же лечебная минеральная вода – Нарзан. Поэтому здесь и построен дом отдыха для всего погранотряда.
     – Но вода-то невкусная! – возмутились мы.
     – Если даже по-вашему и невкусная, то очень полезная. И вы всё-таки попробуйте её пить. Потом так привыкнете – за уши не оттащишь. У нас все в комендатуре Нарзан пьют, я тоже. Кстати, его продают в магазинах и аптеках всего Советского Союза. Так что пейте, пока бесплатно!
     – Ну, спасибо, Ваня, тебе за информацию. Мы очень рады были тебя повидать. Будет возможность – приходи к нам в дом отдыха. Надеемся, найдёшь нас.
* * *
     В доме отдыха был определённый распорядок дня, но его строгого соблюдения никто не требовал. Разве что в столовую ходили в определённые часы. Обслуживающий персонал в столовой был женский, набранный, судя по всему, из ближайшего горного селения, основное население которого составляли курды – мусульмане по вероисповеданию. Они очень придирчиво соблюдали все религиозные обряды, а девочек своих воспитывали в строгости.
     Четыре девушки из таких семей работали у нас в столовой. Они были красивы, черноглазы, и мы с Витей сделали попытку с ними познакомиться. Однако они вообще никак на нас не отреагировали. С «каменными» лицами, молча, они обслуживали нас, стараясь как можно скорей отойти от нашего стола. Оставалось нам взглядом провожать их прямые спины и пары бугорков, чуть заметных из-под юбок. Так мы их про себя и назвали – «роботы в юбках». Нам было странно, что они даже не произносили слова, так необходимые при их работе, вроде «здравствуйте», «пожалуйста», «спасибо», «до свидания»…
     К концу обеда, когда в столовой осталось мало народа (всего отдыхающих было человек двадцать), к нашему столу подошла старшая рабочая столовой, женщина лет тридцати. Она была смуглая, черноволосая, худощавая, небольшого роста. Говорила по-русски, но с заметным грузинским акцентом:
     – Вы у этых дэвушка ничего не добьётся. У них на устах радытели, только радытели и Аллах.
     – Вот оно как. А как вас зовут, женщина? – спросил я.
     – Этери, маи дарагие.
     – Красивое имя.
     – А вас, маладые люди, как звать?
     – Витя! – произнесли мы громко, дуэтом, как «двое из ларца, одинаковых с лица».
     – Вы оба Витя? – удивлённо переспросила она. – Как смешно. – И мы, все трое, рассмеялись. Тут Этери подбоченилась, положила руки на талию, повернулась к нам вполоборота, потом, пританцовывая, развернулась другим боком.
     – А я вам нравлюсь? Я жэнщина свабодная от веры и мужа.
     Мы были ошеломлены, а девушки на кухне захихикали – через большое окошко им всё было видно и слышно. Как-то мы с Витей негласно решили, что она для нас старовата. А как она нам себя предлагала! Нет, я, конечно, не был столь наивен, знал, что в России есть такие женщины, но ведь на Кавказе другие нравы. А тут грузинка делала такое весьма недвусмысленное предложение – нонсенс!
     К таким женщинам я всегда относился с опаской и некоторой брезгливостью. Витя, похоже, разделял мои взгляды. В общем, он тоже ничего не ответил на её вопрос. Её кокетство произвело на нас негативное впечатление, и она, заметив это, ушла на кухню, бросив нам напоследок:
     – Малчышки!
     После этого случая девушки из столовой по отношению к нам, похоже, немного оттаяли. Во всяком случае, к нашему столу они подходили уже не с каменными лицами. В их взорах появился живой интерес, они уже не спешили уходить от нашего стола, но это по-прежнему была немая сцена. Попытка заговорить с ними снова зажигала в их глазах искры непонимания и строгости. Нам стало, наконец, понятно, что родителями им запрещено общаться с русскими солдатами. Если бы кто-нибудь из них нарушил этот запрет, то её коллеги, несомненно, донесли бы про это родителям, и финалом бы стало наказание.
* * *
     С нами отдыхал старослужащий, который уже отслужил три года. Ещё мальчишкой он партизанил во время войны, имел правительственные награды. Жил не в нашей комнате, мы его видели в основном в столовой. Спиртное здесь было достать не трудно, он его часто сам покупал, а после выпивки вёл себя шумно. И тут его взяла под свою опеку Этери, он её слушался.
     Кинофильмы нам показали три раза. Мне почему-то запомнился самый неинтересный – «Шопен», про польского композитора и пианиста. Я не разбирался в классической музыке и, скучая, посматривал по сторонам. Заметил сидящую в обнимку парочку – бывшего партизана и Этери. Легонько толкнул Витю локтем:
     – Смотри, Этери надёжно пристроена.
     – Значит, можно отдыхать спокойно, – заключил друг.
     Действительно, мы отдыхали душой и телом. Читали книги, лёжа на кровати, даже днём. Учились играть в бильярд, гуляли по окрестностям, благо, погода позволяла. Иногда к нам присоединялся Ваня Упоров. С ним мы вспоминали совместную службу на Кюмбете, где сейчас, наверное, был снег, метель, мороз. Припомнили случай, когда маскхалат Ивана помог вернуть другой Иван – Панин.
     И, кстати, мы стали регулярно пить нарзан из источника. Там он был вкуснее и свежее, чем в графине. На спиртное же нас совсем не тянуло. И даже в ближайшее селение мы не сходили ни разу. К концу нашего отдыха приезжал ансамбль песни и пляски нашей части. Оказалось, что и в нашем погранотряде есть артисты-таланты.
* * *
     Мне никогда в жизни ещё не приходилось целых полмесяца бездельничать при полном обслуживании, разве только в детстве. Две недели пролетели незаметно. Наш отпуск закончился, и мы отправились пешком на заставу. Добрались туда уже поздним вечером, уставшие и голодные. Сразу подходим к раздаточному окошку на кухне и стучим.
     Окошко открывается, и – о чудо! – мы видим нашего земляка-годка Сашу Копытова! Улыбка до ушей, хоть завязочки пришей. Он был всегда всем и всеми доволен, и улыбка не сходила с его уст. Мы спрашиваем:
     – Ты постоянно будешь работать поваром?
     – Да, я «на передовой» буду держаться, пока не закончатся патроны и не иссякнут силы!
     – Ну, держись, казак, до демобилизации осталось всего два года. А вообще-то соловья баснями не кормят. Мы есть хотим, после трудной дальней дороги и нелёгкой службы в доме отдыха.
     – Сей минут всё будет, – ответил Саша.
     Он подал нам ужин, а сам вышел из кухни, сел рядом с нами и смотрел на нас так, как мать на своих взрослых детей, пришедших из трудного похода и наслаждающихся приготовленным ею обедом. Саша терпеливо ждал, когда мы наедимся, и лишь после этого задал вопросы, которые его интересовали. Мы вкратце рассказали ему о своём отдыхе, поблагодарили за вкусный ужин и отправились «на боковую».
     Ну и в заключение рассказа о самолёте-шпионе и последовавших за этим событиях скажу, что за время моей службы больше случаев нарушения границы самолётом не было.

Глава 55. ПОСЛЕДНИЕ СОБЫТИЯ 1952 ГОДА

     В тот день, когда мы пришли из дома отдыха, «сорока на хвосте» принесла новость – началась демобилизация отслуживших три и более года. Увольнение в запас планировалось проводить постепенно, в течение месяца, а то и двух. Назавтра стало известно, что первым отправится домой Афонин. Этому никто не удивился, решив, что таким образом начальник заставы постарался побыстрее избавиться от соперника, к которому была неравнодушна его жена.
     Началась спешная подготовка к прощальному вечеру. В ней принимали активное участие старшина и каптенармус Облётов, которые не жалели продуктов. Старослужащие, подлежащие демобилизации, были освобождены в эти сутки от нарядов. После боевого расчёта все они, взбудораженные, пришли в столовую. За столом собралось шесть человек. Начальника не было – он отправлял наряды на границу, а затем поступила шифровка, которую ему пришлось раскодировать.
     Скоро застолье стало шумно-возбуждённым, было понятно, что там не обошлось без спиртного. Достать выпивку было не сложно. Грузинскую чачу можно было купить за деньги или обменять у кочевников на продукты – сгущённое молоко, консервы и т.п. Можно было заказать спиртное тем, кто бывал в комендатуре или штабе части в Ахалцихе – у нас это были кавалеристы, сопровождавшие начальника заставы, иногда его заместителя или старшину.
     В разгар веселья в столовую вдруг зашла Нина. Шум сразу замолк. Пригласили её за стол. Она не отказалась, значит, знала, что сегодня провожают Владимира Афонина. Предложила ему:
     – Володя, давай споём на прощание.
     – Один момент, – встрепенулся он. – Сейчас схожу за гармошкой.
     Когда он вернулся, запели весёлые песни, а затем и грустные – прощальные. И вдруг у Нины потекли слёзы, как она ни старалась их сдерживать. Она резко встала, второпях попрощалась со всеми. Рука Владимира задержалась в её ладошках дольше других. Было заметно, что они оба переживают. Отпустив, наконец, его руку, Нина повернулась и ушла из столовой – и из его жизни.
     Утром следующего дня я рано отправился в наряд и не видел, когда ушёл Афонин. За всё время нашей совместной службы мне ни разу не довелось сходить с ним в наряд. Я и общался-то с ним всего пару раз, когда предлагал себя в качестве тренировочной «куклы» для служебных собак.
     Остальные демобилизовались по составленному кем-то списку в течение месяца – тихо, бесшумно. После ухода Афонина на заставе не осталось ни гармониста, ни певца.
* * *
     В начале декабря уже было довольно много снега. На девятую заставу нашей комендатуры понадобилось подкрепление. Видимо, ожидалось нарушение границы – была объявлена усиленная охрана с двенадцатичасовым режимом службы. От каждой заставы попросили по два-три человека. Откомандировали и меня. Застава находилась на опушке большого леса, росшего на склоне горы.
     В наряд мы ходили в лес, где на снегу проводили по двенадцать часов. Одна из ночей выдалась тихой, безветренной. Старшим наряда со мной был старослужащий девятой заставы. Внезапно я услышал вой, раздавшийся эхом по всему лесу: «Ууууууууй», – а потом началась перекличка – вой в другом месте, в той же заунывной тональности, но на более высокой ноте.
     – Что это такое? – спросил я у напарника.
     – Волки воют, – ответил он спокойно.
     – Интересно. Я в Удмуртии – волчьем краю – долго прожил, видел много волков, но воя их никогда не слышал.
     – Они на охоту ходят всегда бесшумно, – объяснил напарник. – А сейчас у них, наверное, гон.
     Ночи три я слышал вой волков в лесу. А затем погода изменилась, лес загудел уже от ветра. Волки, наверное, попрятались в логово.
     Закончилась моя командировка на девятую заставу безо всяких происшествий. Запомнилась мне лишь волчья любовная песня, да веранда, на которой мы пили горячий чай, одевшись в шубы.
* * *
     Во время моей командировки на одиннадцатой заставе произошёл почти трагический случай, связанный с волком. Предыстория его такова. На заставе была сторожевая собака-овчарка, которая помогала часовому нести охранную службу. На цепь её не сажали, ходила она свободно, без поводка. Была у неё на улице конура, и она когда хотела – спала, когда вздумается – бегала. Она знала всех на заставе, довольно часто посещала пограничные наряды по своей инициативе. Об этой её привычке все знали. Пограничники собаку гладили, делились с ней сухим пайком, а некоторые даже брали для неё из столовой «ужин». Так её приучили, что она постоянно бегала «проверять» наряды, особенно ночью.
     …Бежит со стороны заставы крупный волк по тропе, проторённой пограничниками. Тропа жёсткая, бежать по ней легче, чем брести по рыхлому, глубокому снегу. Он болен – заразился бешенством от своей добычи. Возможно, поэтому сородичи изгнали его из стаи. Впереди он видит вооружённых людей, но ему всё равно, у него помешался разум. В таком состоянии он вдвойне опасен для всех живых существ. Но когда он подбегает к человеку, тот в него не стреляет, а снимает варежку и протягивает руку погладить. Решил солдат, что это овчарка с заставы с «проверкой» прибежала. А волк голодный и злой, с клыков слюна ядовитая капает. Не останавливаясь, кинулся на человека, прямо на грудь – со всего маху!
     От неожиданности и стремительного напора хищника человек не успел отступить назад и, поскользнувшись, опрокинулся на спину. Падая, выронил из руки оружие. Волк насел на человека, который закрывал от укусов руками лицо и шею.
     – Стреляй! – закричал солдат своему напарнику, но тот медлил, боясь попасть в своего товарища, и пытался при помощи приклада отогнать зверя.
     Волк не отпускал свою жертву, никакие удары приклада не были ему помехой. Он разорвал рукава полушубка, вцепился мёртвой хваткой в руку. И тогда напарник улучил момент и выстрелил из карабина в волка с колена. Пуля попала тому прямо в голову, он озадаченно крутанул башкой, и полилась на пострадавшего кровь – на грудь, руки и даже на лицо. Волк попытался совершить прыжок, но тут же рухнул замертво рядом со своей жертвой.
     Напарник попытался поднять на ноги пострадавшего, но тот не смог встать, а лишь сел на снег. Тогда здоровый боец подал в изуродованные руки товарища его карабин, а сам побежал к розетке (которая была не близко), чтобы сообщить на заставу о случившемся.
     Скоро на место происшествия прибыла тревожная группа во главе с заместителем начальника заставы. Пострадавшему сразу перевязали раны. А затем подъехала санная повозка, и его увезли в военный госпиталь в Ахалцихе. А на то же место направили новый наряд, заменив и того солдата, что убил волка. Заступившему на дежурство новому наряду было строго наказано кроме границы охранять ещё и труп волка – самим его не трогать и никого не подпускать близко.
     На следующий день волка забрала ветеринарная служба. Быстро определили, что он был болен бешенством. Соответственно, наш бедный пострадавший солдат вынужден был не просто поправляться от ранений, но ещё и пройти двухмесячный курс лечения от бешенства, состоявший из сорока довольно болезненных уколов.
     Надо сказать, медики свою работу сделали хорошо, и через пару месяцев солдат вернулся на заставу.
* * *
     В декабре, накануне 1953 года, вдоль всей границы Советского Союза проходила эстафета. Она передавалась от одного погранотряда к другому и, соответственного от одной заставы к другой, независимо от того, где проходила граница – по морю, холодному Заполярью, жарким пустыням Средней Азии или горам Закавказья. Нашему начальнику нужно было выставить команду из трёх лыжников, которые принимали бы эстафету у одиннадцатой заставы и передали бы её тринадцатой.
     Старший лейтенант Кириллов не лишён был тщеславия и, вместе с тем, авантюризма. Тщеславие заключалось в желании как можно быстрее пронести эстафетный вымпел по своему этапу, а авантюризм заключался в способе этого достичь. Начальник объяснил свой план.
     Три лыжника приняли эстафету, указали в документах время приёма, взяли вымпел, документы и побежали вверх по ущелью. За поворотом, у большой скалы их ждал верхом на коне «адъютант» – кавалерист Чернов (адъютантом мы его прозвали, потому что он всегда ездил с начальником в комендатуру и штаб части верхом на коне). Лыжники, запыхавшись, подошли к Чернову и передали ему всё, что получили от эстафетчиков одиннадцатой заставы. Он поскакал на заставу. Там его ждали три наших лучших лыжника, которые должны были пройти оставшуюся часть пути и передать эстафету тринадцатой заставе. Всё получилось очень быстро и как будто хорошо.
     Но не прошло и часа, как пришло сообщение по телефону: пропал важный документ, в котором расписывались в приёме эстафеты все командиры пограничных частей страны. Поскольку застава номер 13 была последней в нашей части, то следом начиналась «зона ответственности» Алалкалакской погранчасти, и её командир прибыл на первую свою заставу, чтобы засвидетельствовать подписью получение эстафеты. Но документа, в котором необходимо было расписываться, не оказалось! Начали искать от первой заставы нашей части. Все говорят, мол, принимали, передавали. Лишь наши эстафетчики не могли толком объяснить, «а был ли мальчик». Одиннадцатая застава утверждала, что передала документы двенадцатой, тринадцатая говорила, что их не получила. В общем, как ни крути, получалось, что документ пропал на нашей территории.
     Довольно быстро прибыл «особый отдел», который не любит церемониться. Сразу начались допросы участников эстафеты. А у нас их было (не считая коня) аж семеро – вместо трёх по условиям эстафеты. В ней участвовал и мой одногодок и земляк Сергей Ивонин – лучший лыжник заставы; он был в группе, которая передавала эстафету тринадцатой заставе. Допрашивали по одному. Допрос проходил с угрозами, но без физического насилия, хотя выходили эстафетчики из кабинета начальника какие-то пришибленные. У особистов была одна версия, которую они и озвучивали – что документ был похищен с целью передачи за границу. Проще говоря, шпионаж. Допытывались, у кого и где находится документ. Помнится, я в то время подумал, что хорошо, что меня на эстафету не поставили.
     Первые допросы результата не дали. А затем особисты изменили тактику. На повторном допросе Ивонину сказали, что скрывая правду, он не только себя подвергает опасности сурового наказания, но и своих товарищей. Сергей не был подлецом и не стал подставлять других под удар и во всём сознался. Дело было так. Кавалерист Чернов у заставы передавал вымпел и документы лыжникам. Он не запомнил точно, кто и что взял, но передал всё. Свёрнутый рулончик бумаги достался Ивонину. Он сунул его в карман куртки, а сам, вероятно, мыслями уже бежал по «трассе» – как можно быстрее добежать. На стыке застав их уже ждали соседи. Наши быстро передали эстафету и пошли «домой». А Ивонин забыл о своём рулончике, и лишь только вернувшись на заставу, обнаружил его в кармане. После ночного раздумья он нашёл не лучший выход из создавшейся ситуации – никому ничего не говорить, а документ уничтожить.
     – Да, это я забыл передать документ, – признался он на допросе.
     – Где он сейчас? – спросил особист.
     – Я его сжёг.
     – Где, когда?
     – Не так давно, в печи.
     – Ну, пошли смотреть.
     Они подошли к печи. Там уже догорали дрова, а рулончик выглядел почти целым, только чёрным. Его осторожно достали совочком, и когда он остыл, под верхним сгоревшим слоем обнаружили несколько сохранившихся кусочков бумаги. По ним нетрудно было понять, что это именно тот документ, о котором шла речь. Ивонину задали последний вопрос:
     – Ты его читал?
     – Нет, – ответил он. – Не читал и даже не знаю, что там было.
     – Собирайся, пойдёшь с нами. Забери все свои вещи.
     Одним словом, его арестовали. Подозрения с других сняли. А ведь главным подозреваемым был Чернов, поскольку первая троица лыжников заявила, что такой документ получали и передали ему, а последние участники эстафеты утверждали, что документ не брали. Сам Борис Чернов доказывал, что передал всё лыжникам. Следователи отчаянно добивались правды, стуча по столу рукояткой пистолета. Мы с Черновым были в дружеских отношениях, и он позже рассказал мне обо всём.
     С Ивониным, несмотря на землячество, я не был дружен. Он вообще был довольно замкнутым человеком. О его судьбе не было слышно больше года, а потом прошёл слух, что он прослужил год в штрафбате. Позднее его видели в пограничной зоне на контрольно-пропускном пункте на шахте в городе Вале́.

Глава 56. НАЧАЛО 1953 ГОДА

     За два дня до наступления Нового года начальник заставы сказал Чернову, чтобы он готовил коней для поездки в комендатуру. Боря тут же сообщил об этом нашей дружной компании:
     – Ребята, я хочу этот Новый год встретить по-человечески, с выпивкой. Постараюсь что-нибудь привезти, и мы вместе отметим. Согласны?
     – Хорошо придумал, адъютант! Ура! – воскликнул Максимов.
     – Тише, рано радоваться. Я ещё не привёз.
     На следующее утро начальник с Черновым выехали с заставы верхом на конях. Снегу ещё было не так много, чтобы «забуксовать», дорога вполне позволяла им вернуться в тот же день к позднему вечеру. До комендатуры они добрались уже к обеду. Начальник сразу прошёл в кабинет коменданта, Чернов остался накормить и напоить лошадей после нелёгкого перехода. Начальник долго не возвращался, и Чернов зашёл в приёмную. Вскоре старший лейтенант появился, увидел Борю и обратился к нему:
     – Бери обоих коней и поезжай в посёлок. Купишь там в магазине, что заказали ребята, и вот тебе список, что купить для меня.
     Борису только того и надо было, чтобы без свидетелей приобрести спиртное.
     – Слушаюсь, товарищ старший лейтенант! – ответил он.
     В магазине он первым делом купил две бутылки водки и, подумав, уложил их на дно подсумка седла начальника и обложил разными заказанными покупками. К Новому году заказов было много, как-никак, кроме солдат у нас на заставе жили три женщины и четыре ребёнка. Так что подсумки обоих сёдел были заполнены полностью. Через некоторое время пришёл начальник.
     – Привязывай коней, – сказал он. – Пойдём пообедаем.
     Начальник обедал отдельно – с комендантом, а Чернов в общей солдатской столовой. После обеда они почти одновременно подошли к коновязи.
     – Ну-ка, дай посмотреть, что ты повезёшь ребятам? – спросил начальник, обращаясь будто бы к коню.
     – Смотрите, – ответил Боря, сообразив, что вопрос был адресован ему.
     – Открывай подсумок, показывай.
     – Вот папиросы, сигареты, пряники, печенье, яблоки…
     – Ладно, всё понятно. Достаточно, поехали.
     Коням было идти нелегко, дорога шла всё время в подъём. Но была она знакомой, и кони шли размеренным, быстрым шагом, подгонять их не было надобности. До заставы они добрались благополучно, но уже в сумерках. Сразу подъехали к командирскому дому. Начальник вошёл внутрь, его уже ждали. Он сказал:
     – Получайте подарки у Бориса.
     Три женщины вышли из дома, встали на веранде, и Боря, сидя верхом на коне, как волшебный Дед Мороз, раздал подарки. Завёл лошадей в конюшню. Облегчённо вздохнул, достал из подсумка седла начальника бутылки с вожделенной жидкостью и спрятал их в сено. Так сам начальник привёз для подчинённых «запретный плод».
     К этому времени наше «землячество» свердловчан и примкнувших к нам двух омичей-кавалеристов стало ведущим на заставе. Транспорт (кони), кухня, связь были в нашем ведении. Раньше балом правили москвичи, но основная часть их демобилизовалась, а оставшиеся трое были сами по себе.
     31 декабря в шесть часов вечера состоялся последний боевой расчёт в 1952 году. Начальник заставы объявил, кто, где и сколько времени будет нести службу на следующие сутки. Меня назначили дежурным по заставе. Витя Соловьёв и кавалеристы были назначены в тревожную группу. Ну а повар Саша и связист Миша как всегда при заставе. Никого из нас не назначили в наряд вне заставы. Впрочем, в полевых пограничниках из наших земляков числились только мы с Витей, но в этот раз нам повезло.
     Сразу после боевого расчёта я приступил к своим обязанностям. Начальник строго предупредил все наряды, чтобы на границе «не шалили», не жгли ракеты, выдавая тем самым противной стороне местоположение нарядов. К одиннадцати часам вечера все наряды были отправлены на свои места, и начальник заставы ушёл отмечать Новый год к себе домой. Его заместитель и старшина ушли ещё раньше, и даже младших командиров на заставе не осталось.
     В обычные дни в это время те, кто не в наряде, спят. «Солдат спит – служба идёт». Но сегодня никто не ложился. Борис сбегал на конюшню, и «контрабандный товар» оказался на столе связистов. Саша готовил закуску. Мне по долгу службы приходилось следить за порядком, Миша дежурил за пультом и у телефона. Без пяти двенадцать мы выпили по рюмочке, провожая старый год. Закусили аргентинской тушёнкой и хлебом. Ровно в полночь выпили по второй с негромким «ура» и тостом: «За Новый год. За счастье в Новом году!».
     И тут в окне мы увидели отблески ракет. Вышли на улицу. Ракеты горели вдоль всей линии расположения нарядов соседних застав, кое-где и наши тоже всё-таки запускали. Это, говорят, давняя традиция, и запретами её нарушить трудно. Тут и Чернов загорелся:
     – Давайте и мы постреляем!
     Я категорически ответил:
     – Ни в коем случае! Хочешь, чтобы начальник услышал выстрелы, увидел ракеты и прибежал сюда? Влетит нам «по первое число» и за ракеты, и за выпивку!
     Меня поддержали остальные, и Чернов в конце концов согласился с моими доводами.
     Перешли в столовую, там поели горяченького – макароны по-флотски, приготовленные Сашей. Пить больше не стали, и так у нас роль рюмочек играли эмалированные кружки. Хоть и наливали не по полной, но всё же захмелели солидно. «Недопиток» отдали Боре. Вот так я (и, возможно, мои товарищи тоже), впервые в армии выпил спиртное.
     Тревожная группа ушла спать, нам с Мишей ещё предстояло нести дежурную службу, а Саше готовить завтрак. Я включил радио, но слышно было очень плохо, и я бросил эту затею. Вот так мы и встретили Новый, 1953-й год.
* * *
     В январе начались снегопады с сильными ветрами, «вихри снежные крутя». На верхних склонах гор образовались огромные многотонные козырьки, готовые в любой момент обрушиться вниз. Нашу заставу замело чуть ли не до крыши. Приходя из наряда, мы катились вниз, ко входу на веранду «на пятой точке», а из заставы выбирались, карабкаясь на четвереньках. Чтобы попасть в продуктовый склад, пришлось прокопать в снегу полутораметровую траншею. В наряд ходили вдоль линии связи, чтобы не заблудиться. Шли от одной опоры до другой, а если вторую опору видно не было – ориентировались по проводам. Между собой тоже держали такую дистанцию, чтобы находиться в зоне видимости.
     Когда ураганные ветры немного стихли, начальнику по служебной необходимости потребовалось съездить в комендатуру. К нему в напарники напросился старшина тринадцатой заставы – высокий, рыжеволосый детина. Он взял с собой ещё одного солдата.
     Поездки верхом на лошадях из-за снежных заносов стали невозможными, поэтому в путь они отправились на лыжах. Впереди, как всегда, бежал наш начальник. После нашего равнинного участка они спустились вниз, в ущелье у высоты Плоской. На верхнем склоне высоты намело огромные массы снега. И надо же было так случиться, что лавина сошла вниз именно в то время, когда эта троица пересекала ущелье в этом месте. Сначала раздался сильный гул, а затем он перешёл в грохот, когда снежные массы, несущиеся сверху, подхватывали со склона камни и волочили их вниз, переворачивая и стукая друг о друга.
     Начальник заставы успел проскочить место обвала, а едущие за ним старшина и солдат попали под лавину. Она подхватила их и унесла на противоположный склон, метров на тридцать вверх. Как только туча снега немного улеглась, старший лейтенант Кириллов бросился на поиски своих попутчиков. Он увидел на противоположном склоне ущелья человека, машущего руками, но по грудь заваленного снегом. Это был старшина, он шёл вторым и пострадал не сильно. Начальник сразу ринулся его откапывать, используя лыжи в качестве лопаты.
     Солдата же нигде не было видно. Старшина примерно помнил, на каком расстоянии от него находился рядовой, когда их накрыла лавина. В этом направлении они и двинулись искать пропавшего, и вскоре увидели одну лыжу, перевёрнутую кверху полозом. Кириллов попытался поднять лыжу, но она не поддавалась. Тогда они очистили снег и увидели прикреплённый к лыже ботинок. Стали копать дальше и поняли, что в ботинке нога – значит, человек здесь. Нужно было откопать его как можно быстрее, пока он не задохнулся. Начали лихорадочно разгребать снег – начальник лыжей, а старшина прикладом автомата. Со снегом попадались камни, которые снежная лавина прихватывала с собой. Наконец, солдата откопали. Он был жив, но без сознания. Дышал слабо, пульс еле прощупывался. Общими усилиями сделали ему искусственное дыхание. Сердце забилось ровнее, и задышал он более глубоко. Он начал приходить в себя.
     У него были многочисленные ушибы, а возможно, и переломы. Он не мог встать на ноги. Пришлось сделать некое подобие саней, скрепив уцелевшие лыжи поясными ремнями. Решили везти пострадавшего на одиннадцатую заставу. Хотя до неё было четыре-пять километров, дорога была под гору, и тащить за собой импровизированные сани было не так тяжело. Связи с заставами у них не было. Поводья смастерили из оставшихся ремней и лыжных палок. Старшина тянул сани, а начальник подталкивал сзади лыжной палкой.
     Местами им попадались снежные заносы, которые приходилось с трудом преодолевать. Но так или иначе примерно через час они смогли добраться до одиннадцатой заставы, откуда и сообщили о случившемся. Когда солдат смог говорить, он поведал о том, как всё произошло:
     – Я услышал сильный гул и грохот сверху и увидел лавину, мчащуюся на нас в туче снежной пыли. Крикнул старшине, он на мгновение оглянулся и стал быстрее работать лыжными палками. Я делал то же самое. Но лавина в мгновение ока оказалась рядом и сбила меня с ног. Я получил чем-то сильный удар по голове и потерял сознание. Не помню, как оказался «законсервированным» в снегу вниз головой на противоположной стороне ущелья.
     Из комендатуры к ним выехала санитарная машина с врачом, но преодолеть все пятнадцать километров до заставы она не смогла – через полчаса сообщили по рации, что дальше ехать не могут из-за снежных заносов и будут ждать на дороге. Пришлось снова использовать тот же способ транспортировки пострадавшего – на лыжах.
     В конце концов его благополучно доставили в военный госпиталь в Ахалцихе. Месяца через полтора он шёл через нашу заставу на свою, и по пути зашёл к начальнику поблагодарить его за спасение.
     Примерно в это же время, когда у нас произошёл обвал, в соседнем, Ахалкалакском погранотряде сошла снежная лавина со страшными последствиями. Она целиком снесла погранзаставу, превратив её в руины. Погибло несколько человек, было много раненых.
* * *
     В начале февраля к нам на заставу прибыло пополнение из учебного пункта – восемь человек. Все они были из Саратовской области. И что примечательно – каждый второй был гармонистом и певцом. А мы после демобилизации Афонина уже и забыть успели, как гармонь звучит, и поющих голосов тоже не слышали. И вдруг в курилке-сушилке под аккомпанемент гармошки раздаётся:
     Лодка тонет иль не тонет,
     Потихонечку плывёт, –
     Милый любит иль не любит,
     Только времечко идёт.
     Ах, Самара-городок,
     Беспокойная я,
     Беспокойная я, –
     Успокой ты меня!
     Пела не девушка, но звонкий юношеский голос ничуть не портил песню. А сколько частушек всяких-разных они исполняли!
     Я Саратовску матаню[3]
     Знаю вдоль и поперёк!
     Знаю, как она ложится,
     Знаю, как она встаёт!..
* * *
     Однажды я был в дневном наряде с Борисовым – одним из новичков, невысоким коренастым парнем с весёлым нравом. Видимо, он решил мне как старшему «подхалимнуть»:
     – Какой ты красивый, губы бантиком!
     – Хм, – попытался я осмыслить сомнительный комплимент. – Про меня до сего времени никто такого не говорил…
     Обычно такими эпитетами пользуются юноши, встречаясь с девушками. Да и вообще нам на себя любоваться не приходилось – зеркал не было. Разве что на фотографии можно было посмотреть.
* * *
     В марте 1953 умер Великий вождь Сталин. По этому поводу замполит лейтенант Ежов организовал в Ленинской комнате траурный митинг. Напомнил все заслуги Иосифа Виссарионовича: индустриализацию, коллективизацию сельского хозяйства, борьбу с кулачеством и врагами народа. Особенно указывал на его руководящую роль в Великой Отечественной войне – сначала в звании Маршала Советского Союза, затем – Генералиссимуса.
     Утром следующего дня я с напарником возвращался на заставу после ночного наряда, и мне подумалось: «Как же мы будем жить без НЕГО?!» Но вслух я этот вопрос никому не высказал.

Глава 57. ПОДВИГ И ТРУСОСТЬ

     Начало апреля. Днём солнце припекает, снег сверху подтаивает, а ночью подмерзает, и образуется довольно жёсткая корка, называемая настом.
     На одной из высокогорных застав нашей пограничной части была вышка, как и на Кюмбете – у самой заставы. В светлое время суток там дежурил часовой. В 8:00 на дежурство заступил рядовой Дроздов. Какое-то время он поговорил со сменяемым им караульным, и на какое-то время они отвлеклись от наблюдения. Когда Дроздов остался на вышке один, он приступил к своим обязанностям, взяв бинокль и направив его в сторону границы, до которой было около двух километров сплошного снежного покрова.
     Неожиданно в его поле зрения оказался человек, идущий к границе. У часового от неожиданности аж волосы на голове зашевелились. Ситуация складывалась не в пользу пограничника, поскольку нарушитель уже прошёл больше половины пути от вышки до границы. Он даже оглядываться перестал – погони нет, снег твёрдый, идётся легко. Волнение спало, и он, наверное, начал уже мечтать, как красивая девушка в кабинете турецкого начальника подаёт ему кофе с коньяком.
     Дроздову думать о кофе не было времени. Мало того, даже сообщить на заставу он уже не успевал. То есть, наверное, сообщить успевал, но времени на перехват тогда уже бы не осталось. В голове стучала одна мысль: «Догнать, догнать во что бы то ни стало!»
     Часовой быстро скидывает верхнюю одежду, остаётся в гимнастёрке и без головного убора. Снимает ремень с прикреплёнными к нему гранатами и запасным диском к автомату. Сбрасывает с ног валенки, ватные брюки. Всё это делается в какие-то считанные секунды. Берёт с собой лишь автомат и наручники. С вышки не спускается, а слетает. Несётся по насту босиком с такой скоростью, которую трудно представить нормальному человеку. Наверное, инстинкт самосохранения и лошадиная доза адреналина подхлёстывают его.
     Граница была уже совсем рядом, когда Дроздов почти догнал нарушителя, взял в руки автомат и изготовился к стрельбе.
     – Стой, стрелять буду! Руки вверх! – выкрикнул он. Нарушитель настолько не ожидал ничего подобного, что тут же выполнил все команды, даже не оборачиваясь.
     – Ноги расставить шире. Ещё шире! Бросай оружие, руки назад! – скомандовал Дроздов и лишь тогда подошёл вплотную к нарушителю. А ведь тому оставалось всего несколько десятков шагов, чтобы пересечь вожделенную линию границы!
     На заставе тем временем поднялась суматоха. Дежурный вышел проверить, как несёт службу часовой. Того же на вышке не оказалось. Поднялся туда и увидел, что вся одежда и амуниция лежат в беспорядке. И «грешным делом» подумал: «А не ушёл ли солдат за границу?»
     Тут дежурный заметил валенки. Босиком по снегу?! Невероятно! Он не поверил глазам своим, поднял валенок. Увидел лежащий на столике бинокль, взял его и посмотрел. Он узрел всю картину – идущего в сторону границы человека и бегущего к нему с невероятной скоростью другого – вероятно, Дроздова. Дежурный бросился на заставу и поднял тревогу.
     Наш герой защёлкнул на руках лазутчика наручники, обезоружил его и повёл на заставу. Адреналин схлынул, и он почувствовал, как болят ноги, но идти было надо. А навстречу ему уже бежали солдаты во главе с начальником заставы. Кто-то нёс ему валенки, кто-то полушубок и шапку…
* * *
     На первом же допросе задержанный нарушитель признался, что он является агентом Турецкой разведки, и нёс от шефа довольно ценные разведданные. Он с детства жил в пограничной зоне, их селение находилось рядом с границей. Он ежедневно видел пограничников, а с некоторыми был знаком. Когда он стал старше, его заинтересовала их служба.
     – Мне тогда не было и восемнадцати. Я уехал из дома в Тбилиси, чтобы поступить в техникум, но экзамены провалил, – начал он свой рассказ. – Обиженный на всех и вся, зашёл в кафе, взял сто граммов водки и бутылку пива. Выпил, в голове зашумело. Тут ко мне за столик подсел мужчина с графинчиком вина, налил мне немного. Выпили за знакомство. Мужчина начал расспрашивать, кто я, где живу. Я всё рассказал о своей жизни, о том, что знал о пограничниках – почему-то это его особенно интересовало. Он объяснил своё любопытство тем, что сам является офицером-пограничником, служащим на западной равнинной границе, а в Тбилиси он в отпуске. Поэтому ему хочется узнать, как несут службу на горных участках.
     – Он дал мне триста рублей, – продолжал рассказывать задержанный. – Говорит – это тебе на дорогу и подарки родным. А потом вдруг с чего-то вспомнил, что я не сдал экзамены и сказал, мол, ты что, совсем безграмотный? Писать не умеешь? Я говорю – нет, умею. «А сейчас мы проверим, – предложил он и достал листок бумаги: – На, вот тут распишись». – Я расписался. «Оказывается, умеешь писать, – рассмеялся он. – Хочешь, встретимся ещё раз в Боржоми, я буду последние две недели там отдыхать?». – Я согласился и пообещал, что приеду. Он назначил время и место встречи.
     Тут парень прервал рассказ, попросил воды. Ему налили стакан, он выпил половину и продолжил:
     – Вторая встреча была уже официальной. Он молча достал из портфеля документ и дал мне почитать. В бумаге было написано, что я дал своё согласие работать на турецкую разведслужбу и должен выполнять все указания «Хозяина», за что я получил аванс – триста рублей. Внизу стояла моя подпись. Я начал было возмущаться, он спокойно слушал и ждал, когда я наговорюсь. Но когда я сказал, что согласия не давал и порву документ, он усмехнулся: «Рви, это копия. У меня их несколько. Если не будешь с нами сотрудничать, я передам этот документ в нужные советские органы. Ты, наверное, знаешь, что они делают с изменниками». – Мне пришлось согласиться. Так я стал предателем…
     Он снова замолчал, допил воду и стал рассказывать дальше:
     – Жизнь моя внешне шла по-прежнему. Встречался с Хозяином я нечасто, но каждый раз при встрече он требовал новых данных. Летом он настоял, чтобы я устроился в колхоз, у которого пастбища прилегают к пограничной зоне. Оттуда можно было следить за пограничниками. Иногда я специально нарушал погранзону со своей отарой. Бывало, меня, как нарушителя запретной зоны, приводили на заставу. Клялся, что больше не буду, и меня начальник отпускал. Иной раз ночью я мог подойти близко к заставе и пограничным тропам, но боялся собак – они могли учуять постороннего. Хозяин при встречах не только давал мне задания, он начал учить меня борцовским и боксёрским приёмам, а особенно стрельбе из пистолета и автомата. Для этого мы с ним уходили в горы, на склонах которых растёт лес. Выглядели мы с ним, наверное, как отец с сыном, собравшиеся на охоту.
     – Однажды Хозяин сказал, что я скоро пойду за рубеж, и я следил за вашей заставой больше недели. Изучив всё, составил план и пошёл с ним к Хозяину. Он план одобрил и сказал: «Перейдёшь границу и будешь учиться в разведшколе. Там американские инструкторы, изучишь английский язык». – Я сказал, что готов. Но мне помешал ваш «босяк». Скажите, аткуда он взялась? – от волнения грузинский акцент нарушителя прорезался сильнее. – Он что, сидэл как куропатка в снэгу и ждать мэня? Могитхан![4]
     За подвиг рядового Дроздова наградили боевым орденом Красного Знамени и дали десятидневный отпуск домой.
* * *
     Опишу ещё один случай. Пограничный наряд из двух человек шёл дозором вдоль контрольно-следовой полосы, освещая её фонарём. Их было видно всем поблизости, но по сути они сами никого не видели. Вдруг раздались выстрелы и по ним полоснули очередью из автомата. Они упали как подкошенные, хотя ни одной царапины не получили. Фонарь сразу же погасили. На фоне неба они увидели силуэт нарушителя, который по ним стрелял. Он спешно на ходу скинул громоздкий рюкзак и побежал в сторону границы.
     Два пограничника, как заворожённые, лежали, притворившись убитыми. Тем временем нарушитель ушёл за границу, оставив рюкзак на виду у наряда. Когда до них дошло, что лазутчик ушёл, ещё теплилась надежда, что он вернётся за поклажей, и они его задержат. Но проходили минуты, они продолжали лежать, а никто не появлялся. Пришлось вставать. Поняв, что их обвинят в бездействии, они решили сымитировать погоню и бросили гранату. Она взорвалась с ужасным грохотом, осветив небо вспышкой.
     На заставе всполошились, подняли тревогу и двинулись в сторону взрыва. На полпути тревожная группа встретила двух наших «героев» с рюкзаком нарушителя.
     Вскоре приехала следственная группа. Не знаю, кто из солдат первым «сломался» на допросе, но закончилось тем, что их обвинили в трусости. Военный трибунал присудил старшему наряда 10, а его напарнику – 8 лет тюрьмы.
     Вот два примера, когда так по-разному вели себя люди в экстремальных случаях.

Глава 58. ДВА ПИСЬМА

     Получил я письмо от Ивана Панина. В письме была курсантская фотография хорошего качества. Но содержание письма меня обеспокоило. Он написал о серьёзном конфликте со старшиной, от которого получил наряд «вне очереди». После отбоя старшина приказал ему мыть пол в казарме. Иван добросовестно выполнил работу, но подошедший к нему старшина заявил:
     – Панин, ты плохо помыл пол!
     – Никак нет! Не плохо, а хорошо! – ответил Иван.
     Тогда старшина, словно в подтверждение своих слов, опрокинул пинком ведро с грязной водой. Мутная жижа разлилась по настилу. Иван, не стерпев такой подлости, врезал шваброй старшине по хребтине с такой силой, что тот грохнулся на пол в ту самую лужу, которую сам и организовал. Старшина встал, отряхнулся и ушёл, не говоря ни слова. Иван собрал разлитую воду и пошёл спать. Старшина никому не пожаловался. Вроде бы всё обошлось, а иначе Панину вполне мог «светить» штрафбат.
     В апреле-мае у них должны были быть выпускные экзамены и распределение. Мог он попасть куда угодно по всему Закавказскому пограничному округу. Писем от него я больше не получал, и это меня беспокоило. Хотя я на заставе в мае-июне не был около месяца. Я надеялся, что, может, за это время он и присылал мне весточку и свой новый адрес.
     Позднее я написал ему на старый адрес в Тбилиси, но ответа, естественно, не получил. К сожалению, наша переписка прервалась.
* * *
     Второе письмо, встревожившее меня, я получил от сестры Фаи. Она писала:
     «Здравствуй, дорогой брат Витя.
     Пишу письмо и плачу. Я осталась дома одна. Мама вышла замуж и переехала жить в село Горбуново. Туда перевезли все вещи и продукты. У меня осталось лишь немного муки, из неё пеку лепёшки. Когда увозили вещи, поменяли замок, а я в то время была в школе. А когда вернулась, не смогла попасть домой. Пришлось заходить через дверь от соседей.
     А ещё где-то потеряла варежки. Утром был сильный мороз, я шла в школу и обморозила руки и коленки. Тут ещё дочь маминого нового мужа, которая живёт в нашей деревне и замужем за первановским парнем, умоляет и запугивает меня, чтобы я ни за что не переезжала жить в Горбуново, потому что ОНИ маму всё равно выгонят!
     Мама мне ничего не говорила, поэтому я просто растерялась. Теперь не знаю, как жить? Помоги, Витя!»
     Фае было четырнадцать лет, и училась она в шестом классе. Я не знал, чем могу ей помочь. Написал письмо, в котором посоветовал ей «помириться» с мамой. Ещё решил поговорить с начальником заставы. В первый день после получения письма я был в наряде, а на следующий же набрался храбрости и зашёл в кабинет начальника с письмом в руках.
     – Вот, товарищ старший лейтенант. Получил письмо из дома от младшей сестры с плохими новостями, – начал я.
     – Можно, я прочту, если позволишь? – спросил начальник.
     – Да, конечно. Я для этого его и принёс.
     Он прочитал и задумался на несколько долгих, томительных секунд.
     – Хотелось бы помочь тебе, разрешить поехать домой разобраться в ситуации. Но это не в моей власти. Внеочередной отпуск у нас в погранотряде имеет право давать только командир части – подполковник Ильин. Но ты не переживай. Скоро намечается инспекторская проверка под его руководством. Я надеюсь, что ты её сдашь на отлично, и тогда я походатайствую перед командиром насчёт твоего отпуска.
     – Спасибо, товарищ старший лейтенант. Я не подведу, – ответил я и, спросив разрешения, вышел из кабинета.
* * *
     Я принялся усиленно тренироваться. А начальник заставы организовал учебные стрельбы. Вначале я стрелял из карабина, но результат был хуже, чем из винтовки – из неё я стрелял на отлично. Случалось, что при падении и ударе об землю сбивали мушку у оружия. Но у своего карабина я не заметил никаких следов подобного. Оставался вариант, что оружие плохо пристреляно. Впрочем, могло быть и то, что стрелок стал в последнее время слишком самоуверенным.
     Затем стреляли из пулемёта. Вторым номером нашего пулемётного расчёта был Тихонов. Вначале мы вели огонь из положения «лёжа» одиночными, как из винтовки. Далее – короткими и длинными очередями. У меня был отличный результат. Не хвастаю – так было. И это было очень хорошо для будущего.
     Ещё у нас с Тихоновым осталось одно стрелковое упражнение – стрельба по мишеням на ходу. Мы должны были поразить три мишени в рост человека, расположенные параллельно друг другу на расстоянии около двух метров каждая. Мишени находились от нас на расстоянии ста пятидесяти-двухсот метров. Командира отделения с нами не было, он находился на спортивных сборах. Формально я его замещал. Поэтому мы, получив задание, практически были предоставлены сами себе.
     Мы пошли в атаку на условного противника, стреляя короткими очередями по три-пять выстрелов. От исходной позиции нужно было пройти около пятидесяти метров до флажков, и за время движения произвести шесть коротких очередей по мишеням. Я отстрелялся нормально – позже сообщили, что все цели поражены.
     Мы с Тихоновым вернулись на исходную позицию и я передал пулемёт ему. Показал, как нужно держать оружие и прицеливаться из него на ходу. Пулемёт в снаряженном состоянии весит около двенадцати килограммов. А при стрельбе он ещё пытается вырваться из рук назад, когда происходит отдача. Мой «второй номер» сказал, что всё понял. Я пошёл с ним рядом, зная, насколько трудно держать такую тяжесть и ещё стрелять.
     По моей команде он нажал на спусковой крючок. Как только пулемёт заработал, Тихонов начал поворачиваться в мою сторону и падать назад, при этом не прекращая стрелять. Я вцепился обеими руками в ствол пулемёта и заорал на него (уж не помню, что именно, но матерок-другой точно в этом крике присутствовал). Наконец, до стрелка дошло, что что-то не так, и он перестал стрелять. Всего он умудрился выпустить в воздух десятка три пуль. Я перевёл дух – мне удалось предотвратить его падение и беспорядочную стрельбу, удержав не только оружие, но и его самого.
     Раньше Тихонов пробовал стрелять из пулемёта, но только из положения лёжа, когда вес оружия почти наполовину ложится на сошку. Из такой позиции стрелять довольно удобно. А потом он увидел, как я вполне справлялся со стрельбой на ходу и решил, что это не сильно сложнее. На деле же получилось, что когда он начал стрельбу, пулемёт чуть не вырвался из его несильных рук, и он вцепился в него мёртвой хваткой – лишь бы удержать оружие. И совсем позабыл о пальце, который продолжал нажимать на спусковой крючок. Когда его начало разворачивать в мою сторону, под его огнём могли оказаться человек двадцать, находящихся в тот момент на стрельбище (в том числе начальник заставы и женщины, которые тоже учились стрелять).
     Я сразу забрал пулемёт у Тихонова, мы подошли к начальнику, доложили о том, что закончили стрельбу «на ходу». Он предложил нам пополнить диски патронами из ящиков, которые стояли тут же, на стрельбище.
     Мы пошли в казарму чистить оружие. Тихонову я сказал, что никогда больше из пулемёта ему стрелять не дам. Парень он был далеко не атлетического телосложения, если не сказать – хилый. Он молчал о случившемся и безропотно перенёс моё предупреждение.

Глава 59. В ОТПУСК!

     Наконец, уже во второй половине мая прибыла инспекторская проверка во главе с командиром части. К слову, немного о нашем командире в/ч 2021 – подполковнике Ильине.
     Когда он принял командование, ещё будучи майором, начал лично проводить физзарядку с офицерским составом штаба. Своих подчинённых, в звании от лейтенанта до полковника, гонял нещадно. Среди них был и его предшественник, полковник Сурмава, переведённый к нему заместителем, а также несколько подполковников, которые отрастили себе животики, сидя в кабинетах. На старших по званию и по возрасту Ильин покрикивал, как «унтер»:
     – А ну, подтягивайся! Что висишь как колбаса?
     Такие новости мы узнавали по «сарафанному радио» от солдат-очевидцев, служивших в штабе. Но они также говорили, что он очень уважительно относится к рядовым солдатам.
     На участке одной из застав, прямо на глазах у пограничного наряда, днём, из Турции перешёл мужчина. Был он одет в крестьянскую одежду, нёс топорик на длинной ручке и довольно быстро шагал по нашей территории. Пограничники бросились его задерживать. Старший наряда крикнул: «Стой!». – Нарушитель двигался в прежнем темпе. Повторный оклик, и снова никакой реакции. Тогда пограничник догнал его и схватил за плечо. Нарушитель обернулся и замахнулся топором, целясь тому в голову. Солдат успел поднять вверх автомат, топорище клацнуло по металлу, и топор вылетел из рук нападавшего. Пограничник нагнулся, чтобы отбросить топор подальше, а нарушитель отбежал на несколько шагов в сторону и подобрал с земли каменюку. Он замахнулся, чтобы бросить камень, но одновременно с этим раздался выстрел, и он свалился замертво. Оказалось, младший наряда держал нарушителя на мушке, но не стрелял, поскольку напарник был на линии огня. Когда же неизвестный отбежал и схватил камень, «младший» выстрелил. Пуля попала в шею, рана оказалась смертельной. Старший выговорил своему напарнику:
     – Что ты наделал? Нужно же было взять его живым!
     – А он бы тебя убил!
     – Камнем-то? В меня ещё попасть надо было.
     Быстро сообщили на заставу о случившемся. Приехали криминалисты, следователи. При нарушителе не оказалось никаких документов. Так его личность и осталась неизвестной, как и его цель перейти границу.
     Сверху, из пограничного округа на имя командира пришло указание: «Наказать пограничный наряд за неправомерное применение оружия». – На гражданке это называлось «превышением необходимой обороны» и тоже было наказуемо. Но наш командир рассудил по-своему:
     – Они не допустили безнаказанного нарушения границы, поэтому пограничный наряд нужно не наказывать, а поощрить! – И дал обоим вожделенный для всех срочников отпуск домой на десять дней.
     Вот каким был наш командир Ильин!
* * *
     Прошло уже два месяца, как я заходил к начальнику заставы по личному вопросу, но оказалось, что он не забыл обещанного. По результатам проверки физподготовку, политподготовку и погранподготовку я сдал на «пять». А вот на стрельбище получилась заминка – из карабина я настрелял лишь на четвёрку. Начальник заставы, узнав мой результат, подошёл ко мне и с досадой сказал:
     – Иди быстро за пулемётом, будешь из него стрелять!
     Из пулемёта стрельба получилась нормально, за неё мне была выставлена оценка «отлично».
     В этот вечер я ничего особенного не ожидал. Заставу построили на боевой расчёт, а меня назначили в наряд на ближайший час. Я уже начал собираться, надел ватные брюки и валенки, когда меня вызвали в кабинет начальника заставы. В таком виде, «полуодетый», я и зашёл к нему. В кабинете был командир части подполковник Ильин. Я доложил о прибытии. Командир сразу, без предисловия, объявил:
     – За безупречную службу по охране государственной границы и отличные показатели в инспекторской проверке вы, рядовой Фёдоров, поощряетесь отпуском на десять суток без дороги.
     – Служу Советскому Союзу!
     Начальник заставы протянул руку:
     – Поздравляю!
     Я от души пожал его руку.
     В наряд в эту ночь я всё равно пошёл. А утром после завтрака начал собираться в отпуск. Командир отделения Юрий Фокеев на время инспекторской проверки вернулся со своих спортивных сборов. Он сам предложил мне свои яловые[5] сапоги на время отпуска. Я их с благодарностью принял, а ему отдал свои кирзовые. Рядовые солдаты носили кирзовые сапоги, сержанты и старшины – яловые, а офицеры – хромовые, из высококачественной кожи.
     Я не стал надевать парадный китель, потому что уже везде началось лето (лишь у нас на заставе всё ещё была зима). Простился с ребятами, они мне пожелали счастливого пути. Так, в одной гимнастёрке я и преодолел нашу холодную климатическую зону. Чем было ближе к комендатуре, тем становилось теплее.
     В комендатуре мне сказали, что из штаба должна скоро прийти машина, которая через некоторое время пойдёт обратно. Я решил её дождаться, чтобы доехать на ней до штаба, а тем временем нашёл друга и земляка Ваню Упорова. Мы с ним вместе сходили в столовую, там не спеша пообедали, поболтали. Тут и машина подошла. Водитель сказал, что поедет обратно через полчаса. В комендатуре я не обошёл стороной Нарзан, раза два прикладывался к трубке с живительной минеральной водой.
     В штабе части я оказался в 16 часов и сразу зашёл в отдел кадров. Начальником там был капитан. Он сказал, что о моём отпуске ему известно, что они уже приготовили документы, и попросил меня по прибытии домой отметиться в военкомате. Всего мне дали двадцать дней: по пять на дорогу туда-обратно и, собственно, десять дней отпуска. Выдали документы отпускника и направили в финансовый отдел, где я получил денежное пособие и проездные билеты на поезд в оба конца. Мне сказали, что мой отпуск начинается с завтрашнего дня, и билеты ещё недействительны, поэтому мне придётся провести ночь в комнате приезжих, условно называемой гостиницей, при штабе части.
     Я отправился в «гостиницу». Ей заведовал ефрейтор Солдатенко. Про его грубость и бездушие среди пограничников ходили легенды. Особенно на него обижались сержанты, поскольку он их заставлял мыть полы, относить грязное бельё в прачечную, забирать оттуда чистое, самим заправлять кровати. Подобную работу они считали унизительной для их «высокого» сержантского звания. А он, наверное, сержантам завидовал – ему-то, при его «серьёзной» должности, сержанта никак не присваивали! Вообще-то у нас звание сержанта давали лишь окончившим сержантскую школу, правда, бывали и исключения. В общем, так или иначе, многие сержанты даже грозились его поколотить, но только после демобилизации. Я думаю, что Солдатенко никто на гражданке не побил. Даже если и довелось бы ему встретиться с кем-нибудь из тех, кого он «унизил», они, наверняка, обнялись бы и посмеялись над теми историями.
     И вот после ужина я зашёл в гостиницу на втором этаже. Большая комната, в ней два ряда коек (общим числом около двадцати), аккуратно заправленных чистым бельём. Солдатенко не оказался таким «монстром», каким его описывали. Светловолосый парень, старослужащий, старавшийся немного придавать важности своей персоне, не более того. Он показал койку, где мне предстояло заночевать. Кроме меня в комнате было ещё человек пять. Уставший физически и от пережитых событий, я сразу лёг в постель и заснул.
     Когда я проснулся, было уже светло. Не теряя времени, даже не позавтракав, я настроился пойти на железнодорожный вокзал в Ахалцихе. Но на выходе из штаба части меня остановил часовой. Я ему объяснил, куда и зачем направляюсь, но он попросил меня подождать дежурного офицера, которому сразу же и позвонил. Дежурный подошёл минут через пять, поздоровался и представился. Проверил мои документы и пожелал счастливого пути.
* * *
     На станции пришлось подождать поезда около получаса. Подошёл мини-поезд, который по узкой колее бодренько довёз меня до станции Хашури. Оттуда и до самого дома железнодорожное полотно было обычной ширины. В Хашури я закомпостировал билет на поезд Тбилиси – Ростов-на-Дону, поскольку пассажирский на Москву шёл значительно позже. Было около девяти часов, и мне захотелось чего-нибудь перекусить. Я зашёл в маленький магазинчик, где продавцом был пожилой грузин, попросил белую булочку, заплатил. Грузин подал мне булочку, но положенной сдачи почему-то не дал.
     – Сдачи, пожалуйста, – произнёс я.
     – Какой ты, бичьо, мелочный! – недовольно огрызнулся продавец.
     Почему-то это сильно задело меня за живое. Услышав пронзительный гудок паровоза, я со всего размаху влепил этой булочкой в грузина и бросился догонять поезд. Заскакивал в вагон уже на ходу.
     Нашёл своё место в плацкартном вагоне. Моим соседом по купе оказался сержант-танкист, ехавший из Тбилиси в отпуск. Мы разговорились и вскоре уже считали себя друзьями (конечно, если можно считать суточное знакомство дружбой). Пошли в вагон-ресторан, выпили там за отпуск и знакомство по сто грамм, хорошо позавтракали. А уже через четыре часа с небольшим мы оказались у самого «синего» Чёрного моря, на станции Очамчира. Морская гладь манила нас своей спокойной синевой. На пляжах загорали и купались люди. Наше купе оказалось со стороны моря, и мы ехали, уставившись в окно.
     В Сухуми была долгая стоянка, и мы с танкистом погуляли по набережной. Следующей продолжительной остановкой был Сочинский вокзал. В Сочи, кроме моря, меня очаровало обилие крупных, ярких, пёстрых цветов – красота неописуемая! Цветы были рассажены вокруг вокзала и по аллеям прилегающих улиц.
     У нас с сержантом возникла идея – во что бы то ни стало искупаться в Чёрном море, ведь другого случая могло и не представиться. Решили, что на ближайшей остановке вблизи моря окунёмся. Уже вечерело. Поезд остановился у самого берега моря. Полустанок Головинка, расположенный в одноимённом микрорайоне Сочи. К этому времени мы уже были в одних трусах. Выходя из вагона, спросили у заулыбавшейся при виде нас проводницы время стоянки.
     – Пять минут, мальчики, – ответила она. – Не заплывайте за буйки!
     Буйков, конечно, никаких не было. Мы выскочили из вагона, босиком побежали к воде, до которой было десятка три шагов, и сразу нырнули. Я раньше слышал, что вода в море солёная, и решил убедиться в этом, глотнув морской воды. Меня не обманули, вода оказалась солёной. После трёхминутного купания мы, даже не выжав трусы – пляж был «дикий», без раздевалок, да и время поджимало – поднялись в вагон. С нас капала вода, но мы спокойно прошли к себе в купе, делая вид, что нам всё равно, что о нас думают другие пассажиры. Мы забрались под одеяло, чтобы переодеться в сухое. У меня запасных трусов не было, поэтому я натянул кальсоны на голое тело.
     С нами в купе ехала женщина средних лет. Она вела себя так, словно была нам матерью. Учила нас уму-разуму, интересовалась, как нам служится, сытно ли кормят. На последний вопрос я ответил, что питаемся мы хорошо, почти каждый день в меню есть мясо и сгущённое молоко.
     – И при таком питании ты такой худющий! – всплеснула руками она. Надо сказать, я совсем не считал себя худым. Хотя по сравнению с ней – возможно. Она была женщина полная, и мужчины в её роду, наверное, тоже были «хороши».
     Мы с сержантом решили «обмыть» своё купание и пошли поужинать в вагон-ресторан. Вернулись оттуда навеселе. Успели полюбоваться, как сверкает на закате море, а через полчаса в Туапсе свернули на север и стали со скоростью поезда удаляться от него. Стемнело.
     Наутро мы оказались в Ростове-на-Дону. Там я простился с попутчиком-танкистом, «ему в другую сторону». Я закомпостировал билет на поезд до Москвы. До него оставалось ещё три часа, и их нужно было как-то скоротать. Решил прогуляться по улицам города. Пошёл от вокзала «куда глаза глядят» по довольно широкой улице, но вскоре однообразие встречающихся домов надело, и я повернул обратно. На втором этаже вокзала был большой кинозал, где вот-вот должен был начаться фильм «Большая семья». Я купил билет и сходил на сеанс. Фильм посмотрел с удовольствием, а вскоре и мой поезд подали.
* * *
     Почти сутки я ехал до Москвы. Поезд прибыл на Курский вокзал. В справочном мне сказали: «Вам нужно переехать на Ярославский вокзал. Там закомпостируете билет и доедете до своей станции Поклевская». – Я поблагодарил дежурную и двинулся к выходу из вокзала. Тут только до меня дошло, что я не спросил, как добраться до другого вокзала. Но возвращаться не стал, вышел на привокзальную площадь. Увидел несколько такси, стоящих в очереди друг за другом, и решил воспользоваться этим видом транспорта. Подумал: «Привезёт, куда надо».
     Таксист попался разговорчивый. После того, как я назвал место назначения, он спросил:
     – Впервые в Москве?
     – Да, – подтвердил я. – Впервые.
     Машина тронулась с места. Мы ехали довольно долго, машин на дорогах было немного. Водитель болтал без умолку, показывая и рассказывая мне о достопримечательностях столицы, мимо которых мы проезжали. Я про себя удивился, что по пути с одного вокзала на другой так много всего интересного. Наконец-то приехали. Счётчик, по моим меркам, насчитал довольно неприличную сумму, но я заплатил.
     На вокзале в первую очередь закомпостировал билет в военной кассе (такие были во всех больших городах). Узнал, когда прибудет поезд на мою станцию и дал домой телеграмму. До отправления оставалась пара часов. Сидеть на вокзале и ждать было не в моём характере, и я пошёл прогуляться по улице, которая мне приглянулась. Я не спеша шёл по ней и шёл, и вдруг буквально остолбенел. Перед моими глазами оказался Курский вокзал! Я был поражён. Таксист меня почти полчаса вёз на машине, а я пешком преодолел это же расстояние за каких-то минут двадцать. Тут до меня дошло, что таксист увидел во мне «лоха» и решил на мне подзаработать. Не сказать, что я не расстроился, но должен был признать, что гид из него получился неплохой. Вернулся я по этой же улице на Ярославский вокзал, настроение было подпорчено. В справочном бюро я выяснил, что на Курский вокзал можно доехать и на метро – всего одна остановка и пять-десять минут на весь переезд. Отложил в памяти эту информацию, решив, что она может пригодиться, если я буду опаздывать.
     Сходил в метро, увидел, как люди оплачивают проезд и спускаются на эскалаторе. Внизу грохотали поезда. Немного поизучал схему метрополитена. Утешил себя тем, что приобрёл ценный опыт, и сделал вывод, что такси лучше пользоваться только в экстренных случаях. Затем сел в поезд и поехал в сторону Урала.
     На этом отрезке пути произошёл один неприятный случай. На стоянке в городе Горький[6] я пошёл за кипятком, захватив чайник. Навстречу мне по перрону шёл пьяный матрос и пил водку прямо из горлышка бутылки. Когда мы уже почти разминулись, он пнул меня ногой в зад, гадко осклабившись:
     – Не мешайся тут, пехота!
     Мне было не больно, но обидно, и я, развернувшись, тут же ударил чайником его по тому же месту, что и он меня. Но он даже не обернулся. Я набрал кипятка и возвращался к своему вагону, когда мне встретились ещё два моряка. Выражение их лиц было доброжелательным, но на всякий случай я был настороже. Они видели мою стычку с тем матросом и сказали, что едут с ним в одном вагоне. Пожаловались, что он их уже замучил своей непрекращающейся пьянкой и наглостью.
     – Сейчас он, наверное, уже завалился на полку и дрыхнет, – предположил один моряк. – Он сам из морской пехоты, вот у него слово «пехота» в мозг-то и въелось, вот и бросается им на всех. И кстати, если он будет наглеть, ты имей в виду, что мы на твоей стороне. Вместе справимся.
     В поезде Москва – Владивосток мне пришлось ехать полтора суток. Но больше, к счастью, никаких происшествий не было, и матроса этого я тоже не видел. Двоих же «союзников» встречал, здоровались, улыбались друг другу.

Глава 60. СОЛДАТ НА ПОБЫВКЕ

     На станции Поклевская меня никто не встречал, да я на это и не рассчитывал. Сошёл с поезда и отправился пешком в Горбуново.
     На дорогу от Ахалцихе до Поклевской я затратил три с половиной дня вместо пяти. Первым делом я должен был отметиться в военкомате, но поскольку я ещё числился в дороге, решил отложить это дело до наступления нужного срока.
     Дома уже знали о моём приезде из телеграммы. Мама и отчим встретили меня немного настороженно, хотя виду старались не показывать. Сами они раньше не сообщали мне о своих отношениях и дальнейших намерениях. Я оказался перед фактом, о котором и узнал-то лишь из письма Фаи.
     Маму я обнял, вручил ей подарок – платок. А с отчимом поздоровался за руку. Мы познакомились, он назвал себя – Викулов Иван Гаврилович. Он был небольшого роста, коренаст, светловолос, рыжеватые усы ему шли.
     Обнявшись с сестрёнкой Фаей, я увидел, что она в хорошем настроении. Значит, жизнь в этом доме налаживается. Я решил ничего не выяснять, не ворошить. Немного жаль было наше уютное гнёздышко в Первановой, но жить постоянно здесь после армии я в любом случае не планировал.
     Тут начали собирать на стол, который уже загодя был поставлен в зале. Мы ещё не успели сесть, как подоспели гости – девчата из Первановой, которые каким-то образом узнали о моём приезде. Это Шура Крестьянникова, Аня Попова и Маргарита. А парней не было – все в армии.
     Разместились за одним столом. Вначале было много вопросов про мою службу, про дорогу длиной пять тысяч километров с пересадками. А потом пили, ели, песенок попели. Я выпил, видимо, больше нормы (которую не знал), почувствовал себя пьяненьким, но всё рвался проводить девчат до Первановой. Правда, уже за околицей меня окончательно развезло. Сначала Аня пыталась за мной поухаживать, но скоро поняла, что в данное время я кавалер никакой. Девчата отвели меня обратно домой. Я свалился на постель и проснулся лишь на следующий день.
     Как ни странно, утром я чувствовал себя вполне сносно. А днём истопили баню, и после неё я окончательно ожил и загорелся желанием пойти в Сугат, где жила Аня Корченко. До Сугата я дошагал уже под вечер. Дома у Корченко оказалась лишь её мать со своей то ли подругой, то ли соседкой. Она сказала мне, что Аня сейчас в Талицком педучилище сдаёт экзамены – сессию – и мешать ей не стоит. Тем не менее женщины быстро собрали ужин, нашлась у них и выпивка. За ужином поговорили о том, о сём, но ни о чём конкретном. Я вспоминал, как в 1951 году жил у них четыре месяца, правда, с мамой Ани ни разу общаться не довелось. С хозяином, Аркадием, я когда-то беседовал о работе, а с младшими – Аней и Павликом – общался довольно часто. Впрочем, об этом я уже писал. За ужином на выпивку я не налегал, памятуя, что ещё не знаю, где доведётся провести ночь. Пора было и честь знать. Я поблагодарил хозяйку и вышел из дома Корченко. Увы, самая моя радужная мечта – встреча с Аней – не сбылась. Я был огорчён. К тому же надо было идти (уже темнело), а куда, я так и не мог решить.
     И тут вспомнил ночь, проведённую у сестёр Козловых почти два года назад, мою близость с Зоей… Почему бы и нет? Решил завернуть к ним. Когда постучал в их дверь, уже опускались сумерки. Валя и Зоя были дома. Но был там и третий человек. Он лежал в детской колыбельке – малыш, совсем кроха.
     Валя собиралась пойти в клуб и пригласила меня, но я отказался. Что мне там было делать? Знакомых нет, девчата – Валя Постранак и Дуся – вышли замуж. В общем, Валя пошла в клуб одна. По её лицу я не смог определить, не обидел ли её отказом. Мы остались с Зоей. Малыш немного пошумел и затих, наверное, заснул. Больше мы его не слышали. Я негромко спросил у Зои:
     – Чей ребёнок-то?
     – Валентины, – ответила она. Выходило, что Валя ушла в клуб, а ребёнка оставила на старшую сестру. Больше я с расспросами не приставал, а просто подсел к Зое поближе. Мы обнялись. Наши губы слились в поцелуе, тела притягивало как магнитом. Очень скоро мы оказались в постели.
     Ночью я услышал, как пришла из клуба Валя. Её постель находилась в сенях. Я слышал, как она шуршала, раздеваясь, и на секунду у меня промелькнула мысль: «А не пойти ли ещё и к ней?» Но я быстро отбросил эту идею, пристыдив сам себя. Как-никак, рядом со мной, в мягкой постели лежит восхитительная «безотказная» девушка. Хорош же я буду, бросив её и отправившись к другой.
     Утром я встал, умылся, вышел во двор, где Зоя уже давно занималась домашним хозяйством. Я подошёл к ней, поцеловал в щёчку и проговорил:
     – Спасибо за хороший приём.
     – Какой хороший? – она засмеялась. – Я даже не угостила тебя ничем. Может, выпьешь немного парного молочка?
     – С удовольствием, – согласился я. Она подала кружку и я мигом её осушил.
     – Спасибо, Зоя, тебе за всё. Я ещё приду.
     – Приходи, буду ждать.
     Так мы с ней и простились.
     Прошагав четыре километра, я оказался дома. Там никто меня не спрашивал, где и с кем провёл я ночку тёмную. Говорили у нас так: «Дело молодое!»
* * *
     Вечером в клубе показывали кино, и я решил сходить на сеанс. После фильма моей случайной попутчицей оказалась семнадцатилетняя девушка. Она жила через дорогу от дома Ивана Гавриловича, моего отчима. Я проводил её до калитки, мы немного побеседовали.
     Утром после завтрака я отправился в Талицу, до которой теперь было идти не десять, как из Первановой, а все двенадцать километров. Я должен был отметиться в военкомате, что якобы прибыл домой только сегодня. По пути проходил через деревню Луговую, и встретил там Серебрякова – парня, с которым четыре года назад учился на курсах трактористов. В армию его не призвали из-за маленького роста. До нормы он не дотягивал пары сантиметров, то есть его рост был 148 см. Мы с ним разговорились. Когда он узнал, что я направляюсь в Талицу, сразу разразился тирадой:
     – Слушай, а не возьмёшь в попутчицы мою молодую соседку? Она давно хочет там побывать. Её Аней зовут. – И, не дожидаясь моего ответа, продолжил: – Я пойду тогда ей скажу. Надумаешь с ней закрутить «шуры-муры», думаю, она не откажется, – он подмигнул. – Она раньше дружила с Юрой Пономарёвым, трактористом из Горбуново. Его в армию не взяли из-за какой-то болезни. Но они недавно повздорили, так что сейчас она свободна.
     – А, Юрку я знаю, – подтвердил я. – Мы с ним в одной тракторной бригаде в Сугате работали. Ладно, иди, говори своей соседке. Я подожду около твоего дома.
     Оставшись один, я подумал: «Надо же, вторая Аня встречается мне на побывке, но всё не та, которую я желал увидеть».
     Через несколько минут из соседнего, крайнего дома вышел Серебряков. Рядом с ним шла девушка, одетая скромно, но весьма прилично для сельской местности. Она была среднего роста, темноволосая, с правильными чертами лица и светлыми карими глазами. Стройная, с точёными ногами, на вид лет двадцати – моя ровня. Увидев меня, потупила взор, поздоровалась и чуть заметно покраснела.
     – Идём в Талицу, Аня? – спросил я.
     – Вы уже и имя моё знаете? – удивилась она. – Откуда?
     – Да сосед твой сказал, – кивнул я на Серебрякова.
     – А вас как звать?
     – Витя.
     Серебряков с хитринкой в глазах наблюдал за нашим знакомством.
     Мы вдвоём двинулись в восьмикилометровый путь. Помахали руками Аниному соседу, он махнул в ответ. Шли довольно быстро, у каждого были неотложные дела в Талице. Разговор особо не клеился, чувствовали себя ещё скованно из-за такого скороспелого знакомства. Хотя Аня уже знала обо мне от Серебрякова, да и я сам по дороге кое о чём рассказал.
     В Талице Аня сказала, что ей нужно повернуть налево. Я знал, что эта улица ведёт к больнице. Мы договорились встретиться через час у кафе недалеко от военкомата. В комиссариате мне отметили в документах дату прибытия сегодняшним числом. Таким образом, мои десять дней отпуска только начались. С делами я управился за полчаса и направился к кафе. Аня подошла туда минут через десять. В кафе мы заказали обед и бутылку вина. Вино принесли в графинчике и поставили на стол два фужера.
     В кафе мы просидели довольно долго, никто нас не тревожил. Мы поели, за разговором выпили вино, произнося нехитрые тосты. Хоть мы никуда не торопились, но возвращаться было нужно. И мы пошли в сторону дома. После кафе скованность наша испарилась, Аня перестала меня называть на «вы». Когда миновали город и свернули с тракта на грунтовую дорогу, идущую в Луговую, мы уже шли в обнимку. Дорога была почти пустынна, встречный и попутный гужевой транспорт и пешеходы попадались довольно редко. А когда мы добрались до смешанного, не очень густого леса, то вообще свернули с дороги и пошли напрямик.
     Нам было приятно наедине на природе в хороший тёплый день. Мы обнимались, целовались, а иногда просто валялись на траве. Я очень её хотел, но идти дальше поцелуев и объятий она была не готова. Так мы с ней пробыли в этом лесу до самого вечера. Подошли к Луговой уже на закате.
     В клубе демонстрировался художественный фильм «Тарзан», и мы пошли туда. После кино я провожал её до дома. И сказал:
     – Аня, ты мне нравишься. Я хотел бы провести весь отпуск, особенно вечера и ночи только с тобой. Ты согласна?
     – Да, я тоже хочу этого! – ответила она восторженно.
     Мы миновали её дом и нашли уютное местечко. Как говорится, «летом каждый кустик ночевать пустит». Мы расположились на несколько страстных минут. Так началась наша любовная связь.
* * *
     Дня через три, часов в десять утра около нашего дома вдруг остановилась грузовая машина. В её кузове было много народа. Было тепло, окна в доме были открыты, и я услышал знакомые голоса девушек из Первановой. Я выглянул в окно. Девчата позвали меня поехать с ними в Талицкий парк культуры, который находился за городом, на берегу реки Пышмы. Долго уговаривать меня не пришлось, я быстро собрался и заскочил в кузов машины. Не сказать, чтобы там было тесно (кузов был приспособлен для перевозки людей), но пассажиров было приличное количество. Я со всеми поздоровался, и мы поехали.
     В парке уже было людно. Где-то в центре расположилось большое количество торговых точек и столов. Заказывай, кушай, пей. Что мы, собравшись компанией, и сделали. Пели песни, но вскоре жара заставила нас искупаться. Выбравшись на берег и немного обсохнув после купания, решили повторить «по маленькой». Хотя, пожалуй, делать этого не следовало. Но ведь компания! Как откажешься, когда заводила так всех и подначивает? Посидели, поговорили, и меня неудержимо потянуло в сон. Видимо, у меня натура такая – после обильных возлияний не хочется ни веселиться, ни буянить, а лишь мирно смежить веки.
     Удалился я в глубь парка, прилёг на минутку отдохнуть и тут же отключился. Не знаю, сколько я спал. Вдруг почувствовал, что кто-то находится возле меня. Открыл глаза и первое, что увидел, были лежащие передо мной на траве мои документы: служебная книжка, финансово-продовольственные и проездные билеты. Я собрал документы и засунул их обратно в карман гимнастёрки. Тут я вспомнил, что у меня там же лежали деньги, двадцать пять рублей одной купюрой. Деньги исчезли. Осмотрелся кругом и увидел, что от меня удаляются три человека. Я понял, что это они выпотрошили мой карман. Вскочил на ноги и быстро их догнал.
     – Верните деньги! – крикнул я. – У меня четвертной был!
     Один из троицы, не останавливаясь, показал мне купюру:
     – Это твои?
     – Да, мои.
     Жулик так же, на ходу, сунул мне в карман купюру и спросил:
     – Всё, к нам претензий нет?
     Я ничего не ответил и остановился проверить, действительно ли он вернул деньги. Увы, их в кармане не оказалось. Я посмотрел в ту сторону, где мгновение назад были карманники – их уже и след простыл! Убежали. Как я был зол на себя, что дал так легко себя облапошить! По всей вероятности, мне довелось встретиться с недавно амнистированными преступниками. В связи с кончиной Сталина Председатель Президиума Верховного Совета СССР Климент Ворошилов подписал указ об амнистии всех заключённых, чей срок не превышал 5 лет. Большинство их составляли мелкие жулики, воры, карманники и тому подобный элемент. В 1953 году из заключения было освобождено более миллиона человек по всему Советскому Союзу.
     Я вернулся на то место в парке, где оставил своих попутчиков и попутчиц, но там уже никого не было. Машины, на которой я приехал, тоже было не видать. Значит, предстояло добираться пешком. Если домой, то меня ждали двенадцать километров пути, если до Луговой, то восемь. Ходить пешком мне было не привыкать, тем более, сам был виноват, что оказался в таком дурацком положении. Выйдя из города, я прошёл по железному мосту через Пышму. Дальше шёл тракт до железнодорожной станции Поклевская и грунтовая дорога по низу в сторону наших деревень – для гужевого транспорта и пешеходов. Вот по этой дороге я и шёл, расстегнув ворот, сняв армейский ремень, которым хлопал по голенищам сапога. Один встречный мужчина начал меня стыдить:
     – Ты, советский солдат, идёшь в таком виде! Какой пример показываешь молодёжи?
     – Всё будет нормально, дядя, – ответил я. Прошёл ещё немного и подпоясался ремнём. Привёл в порядок не только обмундирование, но и мысли. Сказал себе: «Нужно забыть, что случилось. В конце концов, я здесь в отпуске, значит, нужно продолжать активно отдыхать. На себя обижаться глупо».
     Зашагал бодрее и довольно скоро пришёл в Луговую. Подошёл к дому Ани, увидел её во дворе и поздоровался. Она спросила:
     – Где ты пропадал? Я давно тебя жду.
     – В Талице был, оттуда и иду.
     – А зачем в Талицу ходил?..
     Пришлось мне рассказать ей обо всём по порядку, чтобы не было больше недомолвок.
     – Где сегодня вечер проведём? – поинтересовалась Аня.
     – Мне в клуб идти не хочется, – предупредил я. – А вон там на поле у реки какой-то полевой вагончик. Не хочешь его обследовать?
     – Я согласна, пошли.
     Начало смеркаться, когда мы подошли к вагончику. Он был на колёсах. Внутри, недалеко от входа находился стол и две скамейки рядом с ним. А во второй половине вагончика находилась «спальня». Там был настелен толстый слой сена, который, вероятно, заменял матрас и подушку. Мы решили воспользоваться этим подарком судьбы. Интимное место, лучше не придумаешь! «Кувыркаться» на сене оказалось очень даже приятно. Нам больше не хотелось никуда идти, и мы заснули прямо тут. После рассвета я проводил Аню до дома. По пути договорились, что на следующую ночь снова обоснуемся здесь.
     Вторую ночёвку в вагончике мы проводили уже как опытные молодожёны. Пришли, когда уже было темно. Вначале поболтали. Я ей рассказал, как был на дне рождения Марины Мышкиной два года назад. Аня сообщила, что Марина вышла замуж. Ещё я вспомнил тот случай, когда «летел» на тракторе вниз по логу… Тут Аня приподнялась на локти и произнесла:
     – А про меня ты не забыл? Соловья баснями не кормят!
     В вагончике было темно, но я явственно видел её сверкающие искрами глаза.
     – Нет, не забыл, милая. – Я лежал на спине, слегка склонив голову в её сторону. Она резко развернулась, оказавшись сверху, и начала меня целовать. Я с удовольствием отвечал ей тем же (хм, не то что тот приснопамятный случай с Дусей).
     Снова мы с Аней провели чудесную, страстную ночь. Кажется, уже не было необходимости договариваться о следующей встрече. Вечером я снова пришёл на рандеву с Аней. Она мне с порога выдала новость:
     – Вагончик наш прицепили к трактору и куда-то увезли…
     – Что делать? – почесал я затылок и сам же ответил: – Надо искать другое место обитания.
     – Давай сегодня у нас на чердаке переночуем? – предложила она.
     – Неплохая идея, – согласился я.
     Аня принесла на чердак постельные принадлежности, расстелила их и пригласила меня. Постель, надо полагать, была её. Она ещё раньше говорила, что живёт с мамой, но маму её я не встречал. Впрочем, и со своими её не знакомил.
     На чердаке мы неплохо устроились, но чего-то нам всё-таки не хватало. Хотелось чувствовать себя более свободно. Следующий вечер для разнообразия решили провести в клубе села Горбуново. Там должен был быть концерт художественной самодеятельности, а после него – танцы. Концерт мы посмотрели-послушали с удовольствием, а на танцы не остались. Решили «потанцевать» по дороге в Луговую. Шли, обнявшись, иногда целуясь. Вдруг Аня по-мальчишески свистнула, да так умело и красиво! Я опешил и не к месту спросил:
     – Ты умеешь свистеть?
     – Как слышал, – засмеялась она. – Могу и ещё громче. Хочешь?
     – Давай!
     Она – пальцы в рот, и я услышал настоящий посвист Соловья-разбойника.
     – Ой, хватит, разбудишь народ! – остановил её я. Потом немного подумал и решил, что её талант можно использовать «на благое дело»:
     – Ты свисти мне негромко, когда тебе захочется поваляться на зелёной травке, ага?
     – Хорошо, я свистну. Но не тихо, – продолжая смеяться, ответила она.
     Мы в это время шли по тропинке, которая петляла вдоль небольшой речки – притока Пышмы. Вдруг я услышал от Ани переливчато-заманчивый свист. Мы в это время проходили по низине напротив пионерского лагеря, расположившегося наверху в бывшем детдоме. Мне оставалось лишь выбрать уютное, удобное местечко в ночи для наших страстных объятий.
     Ещё несколько вечеров и ночей мы с Аней ложились на мягкую травку по её свисту, который стал звучать почти как художественный. Я подумал, что, возможно, она тренировалась на работе, слыша пение женщин. Работала она в полеводческой бригаде.
     А тут подошёл день, когда я должен был сниматься с временного учёта в военкомате. Сказал Ане, чтобы она отпросилась с работы. Но отпустили её лишь на второй день, поэтому пошли мы уже на одиннадцатые сутки после моей отметки о начале отпуска. Но я не волновался, время в запасе ещё было.
     День был чудесный. Мы шли и радовались солнцу (в последнее время-то встречались лишь в тёмное время суток). В Талицу шли не по дороге, а через тот самый лес, который нас сблизил. Через некоторое время я услышал, как Аня насвистывает как-то знакомый мотивчик и сразу понял, что от меня требуется. Заглянул в её хитрые карие глазки.
     – Я готов, как пионер! – отрапортовал я. И дальше всё было по знакомому сценарию.
     Пришли в военкомат. Я занял очередь, передо мной было человека четыре. Минут через двадцать подошла моя очередь, я зашёл в кабинет, поприветствовал капитана. Он посмотрел мои бумаги и спросил:
     – Вы не опоздаете вернуться в свою часть?
     – Никак нет. У меня в запасе ещё целый день.
     – Когда собираетесь уезжать?
     – Сегодня вечером.
     Мне поставили штамп со временем убытия на нужном документе. Перед обратной дорогой мы с Аней решили зайти в знакомое нам кафе. Заказали там хороший обед и бутылку вина – того самого, которое брали одиннадцать дней назад, и которое так подняло нам тогда настроение. Не спеша пообедав, мы пошли в сторону дома, где ждал нас наш «знаменитый» лес. Мы решили там отдохнуть. А после любовного сеанса, чтобы не захотелось спать, решили искупаться, благо река была поблизости, метрах в ста. Мы подошли к берегу реки, и с огорчением увидели, что для купания место неподходящее, берег был высоким и крутым. Мы пошли вдоль реки в сторону Луговой и всё-таки нашли некое подобие пляжа. Здесь мы искупались и позагорали. Этот день мы уже использовали сполна и решили вечер и ночь провести каждый у себя дома. С Аней я простился около её дома ещё засветло – день-то в июне ого-го какой длинный.
* * *
     Когда пришёл домой, то мне первым делом предложили помыться и попариться в бане. Пока я мылся, Иван Гаврилович организовал застолье «С лёгким паром». Мы с ним немного выпили, покушали. Тут я, наконец-то, вспомнил, где и когда его встречал раньше.
     В первый год жизни в этом крае меня, четырнадцатилетнего паренька послали в помощь горбуновскому трактористу, который помогал нашему колхозу вспахать какое-то большое поле. Гусеничный трактор с кабиной я тогда видел впервые. Моей обязанностью было набирать воду из находящегося неподалёку болота в ведро кружкой и подносить её трактористу. Тот пахал один, но, сделав круг, его трактору нужна была вода. Радиатор был неисправен, и вода из него постоянно вытекала. Сам я ростом был мал, поэтому трактористу приходилось вылезать из кабины и самому заливать воду. Между делом я поинтересовался:
     – Как называется этот трактор?
     – «Натик», – ответил он. Этим трактористом и был Иван Гаврилович. Я напомнил ему этот случай. Он сказал, что тоже помнит мальчишку, который набирал ему воду. Но только никак не может поверить, что тем пареньком был я.
     Во время отпуска я не только занимался донжуанством, но и помогал по хозяйству маме и отчиму. На следующий день после снятия с временного учёта мы с мамой отправились на лошади, запряжённой в лёгкую коляску-двуколку, на пасеку. Там нас уже ждал Иван Гаврилович. Они с мамой оба работали пчеловодами, здесь же и познакомились; позднее сошлись, хотя отношения так и не узаконили.
     Я сказал, что вчера был в военкомате и снялся с учёта, а сегодня уже должен быть в пути, но решил ещё два дня побыть дома, а уехать послезавтра. Ещё пообещал, что заеду к сестре Вере в Камышлов. Тут Иван Гаврилович решил отметить мой отъезд, прямо на пасеке. Но не среди пчёл, конечно. На пасеке был построен добротный дом с русской печью. Тут же у них нашлась посуда, выпивка, закуска, и, конечно, мёд. Под хмельком он мне намекал, что я его могу называть отцом. Но у меня «язык не поворачивался». Ещё он высказал такую мысль:
     – Если бы я имел такое образование, как у тебя, и был бы грамотен, как ты, то сейчас был бы большим человеком!
     – Возможно, возможно, – ответил я, а про себя усмехнулся: «Это у меня-то образование? Семь классов даже не закончил! Да, такому только завидовать». А ведь отчим говорил серьёзно. Вот было время!
     Мы с мамой вернулись домой, а Иван Гаврилович остался ночевать на пасеке. Мама занялась домашним хозяйством. Уже вечерело, и я пошёл на свидание с Аней. Сказал ей, что поеду послезавтра в двенадцать часов со станции Поклевская на местном поезде Тюмень – Свердловск до Камышлова. Там я должен буду встретиться с сестрой, а через два часа уже закомпостировать билет до Москвы. Я заранее побывал на станции и ознакомился с расписанием поездов на московском направлении. Выслушав это, Аня произнесла:
     – Я хочу пойти провожать тебя на станцию. Ты не против?
     – Нет, конечно, – ответил я. – Буду только рад. А тебя на работе-то отпустят?
     – Хм, – усмехнулась она. – Не отпустят – убегу!
     Вечер мы с ней провели сказочный, постарались подольше побыть вместе и получить больше приятных эмоций.
     Дома я сказал, что до станции провожать меня не нужно, я с удовольствием дойду сам пешком. С Аней же договорился встретиться в десять часов на железнодорожном мосту.
     Моя семья проводила меня до конца села. Были объятия, поцелуи, но обошлось без слёз. Два километра до моста я прошагал быстро. Аня меня уже там ждала. Справа по направлению движения к станции находился пионерский лагерь, а слева от моста – симпатичный небольшой сосновый бор. До прибытия поезда оставалось два часа, до станции отсюда хода было не более часа, значит, у нас был ещё час в запасе на отдых и развлечения. Решили заглянуть в лесок, используя прекрасную летнюю погоду и замечательную природу в этом месте.
     Моя ненасытная подруга была готова лечь «отдохнуть» под любой кустик, да и я был не против. Но только мы облюбовали место для последних любовных утех, как услышали невдалеке многоголосие пионеров. Мы решили удалиться подальше, но голоса продолжали нас преследовать. Пришлось выйти на опушку леса. Оттуда мы увидели поле, засеянное рожью. Рожь была ещё зелёная, но вымахала почти в рост человека. Дети в эту ниву не полезут, решили мы. А если и полезут, то вожатые им не позволят. Вот в эту рожь, пригнувшись, мы и забрались подальше. Тут уже нас никто не потревожил, и мы с упоением отдались «чувствам Амура». Это небольшое приключение, к которому мы отнеслись с юмором, стало достойным завершением моего отпуска.
     На станции мы были за полчаса до прихода поезда. Я сразу подошёл к кассе, где закомпостировал билет, затем дал телеграмму сестре Вере-Венере в Камышлов, указав номер поезда и вагон. На вокзале мы зашли в ресторан, скромненько, без спиртного, покушали. Ане я ничего на будущее не обещал, даже про письма речи не было. Но она и не настаивала, приняв это как должное. В любом случае я был ей очень благодарен за то, что она скрасила мне отпуск. За это время она меня в себя не влюбила, мы лишь с ней пользовались друг другом, получая от этого огромное взаимное удовольствие. Правда, ежедневные свидания меня заметно истощили, но я хотя бы не потерял свою спортивную форму.
     Подошёл поезд. Мы с ней пожелали друг другу удачи и счастья. Последний раз обнялись, поцеловались. Я поднялся в тамбур вагона. Поезд тронулся, и мы сделали ручкой друг другу.

Глава 61. ОБРАТНО В ЧАСТЬ

     Когда я сел в вагон, то толком посчитал свой отпуск. Выходило, что он у меня продлился пятнадцать суток без дороги. Если обратный путь будет благополучным, как и путь домой, то получалось, что три сэкономленных в дороге дня никак не компенсируют пары последних лишних дней. Получалось, что так или иначе я опоздаю в часть на двое суток.
     Через полтора часа я уже оказался в Камышлове. У поезда меня встречала сестра с тремя подругами. После объятий она познакомила меня с девушками. Из них запомнил я лишь одну с редким именем Майя и фамилией Ильиных. Она выделялась среди подруг своей внешностью: смугловатым лицом, тёмными волосами, а особенно большими светлыми глазами. Одета она была в красивое тёмное платье. А сестра, которую я не видел уже два года, повзрослела и стала ещё серьёзнее.
     Мы посидели в привокзальном сквере, где мне уже приходилось бывать в 1947 году. Погуляли по городу. В кафе покушали мороженое. В фотоателье сфотографировались все вместе – я и четыре девчонки (эта фотография сохранилась до сих пор). Затем вернулись на вокзал, где я закомпостировал билет на скорый поезд. Мои спутницы так меня одного и не оставляли.
     – Девчонки, вам, наверное, нужно к экзаменам готовиться? – спросил я.
     – Да ну, – махнула рукой Майя. – Нам и так уже надоело сидеть за книгами и конспектами.
     В общем, моё краткое посещение оказалось для них небольшой «отдушиной». Да и, по их словам, выходило, что у них остался один простенький экзамен, с которым никаких проблем не предвиделось. Вера сказала, что в эту сессию она пока все предметы сдала на пятёрки, и беспокоилась не о последнем экзамене, а о том, как её примет Иван Гаврилович в своём доме. Каникулы длятся два месяца, и ей предстояло прожить их там. Я поделился с ней своими впечатлениями об отчиме.
     Вскоре подошёл мой поезд, и мы гурьбой двинулись к нужному вагону. Стоянка поезда была всего пять минут, и я сразу стал прощаться с девушками за ручку. Поблагодарил их за то, что они скрасили моё пребывание в Камышлове. С Верой простился по-родственному, с объятиями. Поднялся в тамбур и показал билет проводнице. Заметив краем глаза провожавших меня девчонок, она поинтересовалась:
     – Которая твоя?
     – Вон та, что с застёгнутым воротом, – кивнул я на Веру.
     – Красивая, но слишком молодая, – заметила проводница.
     – Ничего, подрастёт, пока я дослужу.
     Поезд тронулся. Все замахали руками. А когда провожающие исчезли из вида, я с улыбкой сказал проводнице:
     – Вообще-то, это была моя сестра.
     – А я-то думала, невеста, – чуть разочарованно проговорила она.
     До Москвы я доехал без происшествий. Поезд был скорый и домчал меня до столицы менее чем за полтора суток. Я ни с кем особо не общался. Ходил кушать в вагон ресторан, спиртного не заказывал. В основном отсыпался на средней полке. Багажа у меня не было, лишь маленький чемоданчик со сменой белья и туалетными принадлежностями. Самым ценным была литровая банка мёда, которую мне дала мама, чтобы я угостил своих друзей.
* * *
     Приехав в Москву, я сразу спустился в метро. Довольно быстро разобрался, в какую сторону нужно ехать, чтобы попасть на Курский вокзал. Вся поездка заняла меньше десяти минут и обошлась мне в пятьдесят копеек. Сразу подошёл к военной кассе, подал свой билет и попросил закомпостировать на поезд Москва – Тбилиси до станции Хашури на сегодняшнее число. К счастью, никаких проблем не возникло. Поезд должен был отправляться через несколько часов.
     Я решил пока съездить в Военторг. Вышел на площадь Курского вокзала, подошёл к киоску «Горсправка». Мне там дали адрес магазина и рассказали, как до него добраться. Оказалось, что пользуясь метро, легко и просто (а главное, быстро) можно попасть в любой район Москвы.
     В магазине я в основном рассматривал военную форму разных родов войск. Здесь можно было купить любую военную форму, от рядового до генерала. Но я, как, наверное, любой отпускник, хоть военный, хоть гражданский, на обратном пути имел минимум денежных средств – абы доехать. Всё-таки не удержался и купил пару зелёных жёстких парадных погон и две пары эмблем связиста – себе и Мише Максимову. Они красиво смотрелись на погонах, почти как звёздочки, только не пятиконечные. Ещё приобрёл два метра ленты для лычек, чуть пошире обычных и с жёлтыми блёстками. Половину решил подарить своему командиру отделения, в сапогах которого я щеголял весь отпуск, а оставшийся метр оставить себе – мало ли что.
     Вернувшись из магазина, решил дождаться своего поезда, до отправления которого оставалось полтора часа, сидя в зале ожидания. Рядом со мной сидела красивая девушка. Мы разговорились. Она училась в московском вузе, ехала на каникулы домой в Горький (ныне – Нижний Новгород). За разговором время прошло быстро. До подачи на посадку наших поездов, отходивших одновременно, но в разные стороны (мой на юг, её – на восток), мы успели не только познакомиться, но и почти подружиться. И даже обменялись адресами. Позднее мы некоторое время переписывались, пока она была дома.
* * *
     До Хашури я доехал благополучно, за двое суток. Через пару часов оказался уже на вокзале в Ахалцихе. От вокзала до старой крепости, где располагался наш штаб, шёл пешком. Сразу зашёл в четвёртый отдел (отдел кадров). Доложил начальнику отдела, капитану, о своём прибытии из отпуска.
     – Передайте документы сержанту, – сказал капитан. Пока сержант знакомился с моими документами, я достал из чемоданчика банку с мёдом и поставил её на стол со словами:
     – Это вам гостинец от моей мамы. Она работает пчеловодом, и на нашей усадьбе есть пчёлы.
     Капитан немного удивлённо посмотрел на меня и поблагодарил:
     – Спасибо. Ах, да. Тебе ещё надо сфотографироваться под Знаменем части. Желательно сегодня же. А завтра получишь фотографию, и на заставу. Так что сейчас иди к дежурному по штабу в приёмную командира части, и он организует фотографирование. У него есть список, в который ты включён.
     Я вышел из четвёртого отдела. На лбу выступили капли холодного пота. Это же надо! Я так опасался наказания за опоздание, а вместо этого – награждение! У меня это никак не укладывалось в голове. Я немного постоял, приводя мысли в порядок, а затем пошёл к зданию, где находился кабинет командира и Знамя части. С улицы дверь была открыта, и мне хорошо был виден часовой и Знамя. Солдат стоял по стойке «смирно» и не имел права с кем-либо разговаривать. Я обратился к нему с просьбой вызвать дежурного по штабу. Он незаметно нажал невидимую кнопку, и через несколько секунд из приёмной вышел офицер.
     – Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – поприветствовал я его. – Меня направили из четвёртого отдела фотографироваться под Знаменем части.
     – Как фамилия, подразделение?
     – Рядовой Фёдоров, двенадцатая застава.
     – Пойдём со мной.
     Мы зашли в приёмную. Офицер дал мне китель с погонами рядового и попросил примерить. Китель оказался впору. Старший лейтенант взял аккуратно уложенный кусок белой ткани и фотоаппарат, после чего мы вышли из приёмной. Белым материалом создали светлый фон за Знаменем. Я не разбирался в фотосъёмке, но мне казалось, что света от открытой двери и зарешеченного окна недостаточно. Тем не менее офицер скомандовал часовому «вольно» и попросил отойти от Знамени, а я встал на его место. Дежурный направил на меня объектив фотоаппарата и «щёлкнул» два раза.
     – Всё, – сказал он и вернулся в приёмную. Я отошёл от Знамени, часовой встал на своё место. Я забрал «простыню», сложил её и занёс в приёмную. Там же переоделся в свою многострадальную гимнастёрку.
[]
     – Завтра к девяти ноль-ноль твои фото будут готовы. Возьмёшь здесь же у дежурного, а на сегодня свободен.
     – Разрешите идти?
     – Идите.
     Я сходил в столовую, поужинал. На ночёвку отправился в комнату приезжих, к ефрейтору Солдатенко. Тот указал мне койку и предупредил:
     – Утром чтобы постель была заправлена так же, но чистым бельём. Оно лежит вот здесь.
* * *
     Наутро я зашёл в приёмную и получил три фотографии из рук дежурного офицера. Он от имени командования поздравил меня с награждением, а я ответил: «Служу Советскому Союзу!»
     Фотографии получились не очень удачными – темноватыми, и даже белый фон выглядел серым. Было видно, что делал не профессионал. Но зато на обороте одного из снимков было написано от руки красивым, правильным почерком: «Рядовой Фёдоров В. за отличные успехи в службе, учёбе и дисциплине награждается фотокарточкой при развёрнутом Знамени части». Ниже стояла подпись: «Командир в/ч 2021 подполковник Ильин» и печать воинской части.
     Я поинтересовался у дежурного, когда и на чём смогу уехать в третью комендатуру.
     – В десять часов пойдёт грузовая машина, – сообщил он.
     В автороте я нашёл грузовик, направлявшийся в нужном направлении. Он был уже загружен. Сопровождал груз молодой лейтенант с интендантскими погонами. В кузове мы ехали втроём – я и два вооружённых солдата. Один из них был «главным грузчиком», а второй был с одиннадцатой заставы – можно сказать, мой попутчик на большую часть пути.
     Когда мы прибыли в комендатуру, нас попросили помочь разгрузить машину. Весь груз был упакован в тюки, которые были вполне подъёмными по весу, поэтому работу мы выполнили быстро. В комендатуре я не стал заходить ни к коменданту, ни искать земляка Ивана, чтобы не терять времени и успеть засветло добраться до заставы. К тому же вдвоём идти всегда веселей. Мы лишь сходили с моим попутчиком в столовую, а затем направились на свои заставы.
     Часа четыре мы шли до одиннадцатой заставы. Мой попутчик уже вернулся «домой», а мне ещё предстоял десятикилометровый путь. Я обратился к дежурному:
     – Мне нужно на двенадцатую заставу, но у меня нет оружия и я не знаю пароля.
     – Пойду, поговорю с начальником заставы, – ответил тот. – Он скажет, как поступить.
     Минут через пять дежурный подошёл ко мне:
     – Оружие вам выдадут, но идти придётся одному. На флангах обеих застав имеются наряды и они, при необходимости, вас проводят.
     Старшина принёс мне карабин, десять патронов и проинструктировал:
     – Передашь оружие своему старшине. Он знает, как и когда его вернуть.
     Дежурный сообщил мне пароль. Я зарядил карабин и стал защищён вдвойне: против чужих – карабином, против своих – паролем. Несмотря на вечернее время, было ещё светло и даже солнечно. Я беспрепятственно миновал наряды, хотя они не знали, что я должен буду там проходить. Связь-то была односторонней: наряд мог позвонить, а с заставы наряду – нет. Рации выдавались лишь в исключительных случаях. При моём приближении наряды действовали по инструкции. Требовали остановиться и назвать «пропуск». В ответ я просил назвать «отзыв». Так и добрался до своей заставы, где меня встретил дежурный. Там уже знали, что я иду.
     Карабин с патронами я передал старшине. Боевой расчёт уже прошёл, поэтому я в наряд на эти сутки не попал. Вот я и «дома», где отсутствовал двадцать три дня…

Глава 62. ВСТРЕЧА С ДРУЗЬЯМИ

     Я зашёл в казарму, сразу отдал карабин и патроны старшине. Заглянул в комнату связистов, где за пультом связи сидел Миша Максимов. Мы поздоровались, обнялись. Перебросились несколькими общими фразами.
     – Я рад за тебя, – сказал Миша. – Ты всё же съездил на Урал!
     – Спасибо. А я рад, что вернулся, и у вас тут всё в порядке.
     Я подарил ему эмблемы связиста, купленные в Москве. Тут из своего кабинета, соседствовавшего с комнатой связи, неожиданно вышел начальник заставы. Видимо, услышал наш громкий разговор через дверь. Я тут же поприветствовал начальника и доложил о прибытии из отпуска. Он поинтересовался:
     – Ну как съездил? Всё нормально? Решил свои проблемы?
     – Съездил хорошо, – ответил я. – Дома всё наладилось.
     – Как твоё здоровье, самочувствие?
     – Не жалуюсь.
     – Тогда включаю тебя в тревожную группу.
     – Слушаюсь, в тревожную группу.
     Начальник вернулся в свой кабинет, а я, попрощавшись с Мишей, пошёл в столовую, «голод не тётка». В столовой ужинали солдаты, готовящиеся идти в ночной наряд. Когда я подошёл к раздаточному окошку, меня увидел Саша Копытов. Однако он почему-то смутился:
     – Витя, ты откуда появился? Где пропадал-то?
     – Из отпуска я.
     – А, вот оно что. А то я уже забыл про тебя, тут каждый день передо мной мелькают одни и те же лица по нескольку раз. И вдруг ты… Я даже удивился.
     Выдал он мне ужин, я поел, поблагодарил его. И отправился в казарму, на свою койку спать – всё-таки устал после пары-тройки десятков километров пешего перехода. Но поскольку меня назначили в тревожную группу, то спал, не раздеваясь. Ночью меня никто не потревожил. Витя Соловьёв был в ночном наряде, утром пришёл довольно рано (я ещё спал), позавтракал и лёг спать.
     Когда встал, первым, кого увидел, был командир отделения Юрий Фокеев. Мы с ним поздоровались и обменялись сапогами. Я сказал ему спасибо за обувку и вручил ленточку из Военторга – для обновления знаков различия на погонах сержанта. Вкратце рассказал ему о поездке. Особенно его насмешил случай моей «прогулки» на такси по Москве. Он сам был москвичом, и когда перестал, наконец, смеяться, подтвердил, особенно выделив последнее слово:
     – Они у нас (таксисты) такие!
* * *
     На пульте у связистов сработала система «Клён». «Прорыв». Быстро организовали тревожную группу во главе с инструктором со служебной собакой-следопытом. Потом ещё одну, тоже с инструктором и собакой. Я тоже числился в тревожной группе, но меня пока не «тревожили». Как я потом узнал, обе группы не обнаружили никаких следов нарушителя. Для полной уверенности начальник заставы решил послать третью группу из четырёх человек. Старшим назначили меня. В боевом приказе было сказано:
     – Как можно быстрее продвинуться в тыл (начальник указал место на карте), где находятся кочевники с отарами овец. При передвижении быть внимательными. Нарушитель может оказаться в любом месте. Опросить чабанов и проверить их кочёвки.
     Мы с заставы припустили бегом, благо, вначале наш путь был под горку. День был жарким, и трое из нас быстро вспотели. Но один молоденький солдатик как будто и не чувствовал жары, бежал себе сухонький. Я ему даже позавидовал.
     Преодолев около десяти километров, и так никого и не встретив, наконец, на склоне низины мы увидели большую отару овец. Их пасли два чабана с собаками. Мы поговорили с каждым из них по отдельности. Они сказали, что никого постороннего не видели. Но нам нужно было проверить их кочёвку. Я уже знал несколько грузинских фраз и мог почти без акцента обратиться к ним. После этого они начали мне доверять как своему. Я попросил показать нам их временное жильё. Один из них провёл нас к кочёвке. Ни там, ни поблизости никого не оказалось. По обычаю гостеприимства чабан предложил набор угощений: чачу, мацони, сыр, лаваш. Мы отказались, попросив его не обижаться, объяснив, что нам надо торопиться. Попросили только попить водички, и, утолив жажду, отправились в обратный путь.
     Мы ещё не знали, что посланные ранее инструкторы не обнаружили никаких следов, и что нас послали лишь для подстраховки, на случай, если вдруг нарушитель окажется опытнейшим шпионом-невидимкой, умеющим хорошо заметать следы и «выключать» нюх собак каким-нибудь заморским порошком. Мы вернулись из похода по тылам уже после обеда.
* * *
     Наконец-то мне удалось встретиться с Витей Соловьёвым. Мы обнялись. Я рассказал ему о некоторых событиях отпуска, но ему хотелось услышать обо всём более подробно. Особенно он обратил внимание на то, что я за весь отпуск так и не встретился с Аней Корченко, которую считал почти невестой.
     – Помяни моё слово, – предрекал он, – она ещё припомнит тебе ночёвку у сестёр Козловых. А то и просто перестанет отвечать на твои письма.
     – Да уж, – практически оправдывался я, – подбросила мне судьба эту Аню из Луговой… Я всецело был ей занят.

Глава 63. СЛУЖБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

     В шесть часов вечера на боевом расчёте начальник заставы зачитал распределение нарядов на следующие сутки. Мой наряд был с семи утра.
     Мы с напарником получили приказ с формулировкой неизвестного мне вида – наблюдатель. Наблюдательный пункт (НП) находился на самой границе у пограничного столба №202. Нашей задачей было наблюдение вдоль границы в обе стороны. Особое же внимание следовало уделять турецкой стороне и их погранпосту, который находился напротив НП. Всё важное мы должны были записывать в журнал, а по необходимости докладывать по телефону.
     На НП я попал впервые. Он действовал только в летнее время, чуть более двух месяцев. Наблюдательный пункт представлял из себя траншею длиной около шести метров, находящуюся в десятке шагов от пограничного столба. В ней мы должны были находиться во время наблюдения. Со стороны траншеи, которая была ближе к столбу, был установлен небольшой каменный копец, основание которого представляло из себя квадрат со сторонами 70 сантиметров, а высотой он был примерно метр двадцать. Он был расположен в трёх метрах от пограничного столба.
     Немного повторюсь. Все чётные пограничные столбы являются собственностью Советского Союза, а нечётные – Турции. Установлены они через один: наш – турецкий, наш – турецкий. Наши покрашены широкими, в две ладони, поперечными красными и зелёными полосами, а турецкие – красно-белыми, более узкими. Высотой столбы не меньше двух метров. На каждом имеется никелированный, всегда блестящий даже в пасмурный день герб СССР, причём виден он только со стороны Турции. С нашей же стороны на столбе прикреплён герб Турции. На нём изображён полумесяц и небольшая пятиконечная звёздочка, а сам герб покрашен чёрной краской. Расстояние между пограничными столбами зависит от рельефа местности, но всегда таково, что от одного столба можно было видеть соседние.
     Начальник заставы за летний сезон несколько раз проверял наличие и состояние гербов. Занимались этим и мы. Для этого надо, стоя на своей территории и держась одной рукой за столб, как бы полуобняв его, осмотреть свой герб. При этом голова и часть туловища находились над территорией Турции. Точно так же проверяли свои гербы и турецкие пограничники.
     Меня почти каждый день назначали на наблюдательный пункт, и я, по приходу на место всегда проверял герб на пограничном столбе №202.
* * *
     К нам на заставу прибыли два смуглых, заросших щетиной военнослужащих. По виду – сверхсрочники, лет им было за тридцать. Один в звании старшины, другой – старшего сержанта. Их заселили в гостиницу. Они ни с кем не общались, кроме старшины и начальника заставы. Жили они у нас несколько дней.
     Однажды я был на наблюдательном пункте с напарником по фамилии Малинин. Вдруг видим, как с левого фланга от горы Кюмбет в нашу сторону идут вдоль границы три человека. Шли они по нашей территории. Я взял бинокль и узнал начальника заставы. С ним были наши небритые гости. Все трое одеты в лёгкие плащи защитного цвета, прикрывающие их погоны. Когда они приблизились, я доложил начальнику обстановку:
     – Из турецкого погранпоста только что вышли трое. Они направляются в нашу сторону.
     – Идите в траншею, продолжайте наблюдение оттуда, – скомандовал старший лейтенант. Его спутники тоже укрылись в траншее.
     Начальник заставы с автоматом наперевес встал к копцу. Турки не заставили себя долго ждать. Они приблизились к линии границы метров на десять-пятнадцать, двое с винтовками остались стоять, а третий, с автоматом, плечистый, коренастый – подошёл к пограничному столбу и стал проверять свой герб по всем правилам. Но едва ли его в данное время интересовал герб. Скорее всего, ему нужно было лучше рассмотреть своего оппонента, стоящего в нескольких шагах, да увидеть тех двоих, что пришли вместе с ним. Мы были в траншее, но не прятались, а наблюдали и были готовы вступить в бой в любую секунду.
     Смотритель герба ещё около минуты постоял возле пограничного столба и неторопливо, вразвалочку подошёл к своим сослуживцам. Они поговорили между собой и пошли вниз в сторону своего поста – небольшого здания на довольно ровном месте. Когда они скрылись из виду, начальник заставы подошёл к нам и проинформировал:
     – Турок, который подходил к столбу – начальник поста. Всего их там двенадцать человек.
     Спутники старшего лейтенанта выскочили из траншеи, и они втроём пошли вниз, к тропе, ведущей к заставе.
     И тут вдруг мы услышали автоматную очередь. Я мигом подбежал к обрыву. Троица уже была на тропе. Увидев меня, начальник крикнул:
     – Фёдоров, задержи лошадь!
     – Если не выйдет, стрелять можно?
     – Стрелять не надо, лошадь наша!
     Мы с Малининым быстро спустились вниз. Будучи на НП, я видел эту лошадь совсем недавно, причём на турецкой стороне. Она подходила к небольшому озеру, находящемуся за 203-м пограничным столбом в низине, метрах в ста от границы. Попила водицы и стала есть траву. Я решил, что лошадь турецкая и не стал обращать на неё пристального внимания. А начальник, идя к нам, видел её, «гуляющую» ещё на нашей территории. Видимо, момент, когда лошадь переходила границу в Турцию, мы прозевали, поскольку были в траншее и смотрели лишь на турок.
     На наших глазах лошадь пересекла границу из Турции к нам и вышла на нашу тропу, по которой ушёл начальник со спутниками. Теперь я узнал эту лошадь, кличка её была Еська. Задерживать её я и не пытался, поскольку она сама бойко шла по тропе в сторону заставы. Но тут вмешались турки. Два их пограничника находились у столба №203 и видели, как лошадь с их территории перешла к нам и прошла недалеко от них. Они думали, как и мы вначале, что это лошадь турецкая. Они нам стали что-то кричать, жестикулировать. Возможно, хотели, чтобы мы вернули животное. При этом они так увлеклись, что, по моему мнению, пересекли границу метров на десять. Водораздел хребта проходил выше, они же находились заметно на склоне. Мы были ещё ниже, метрах в ста пятидесяти-двухстах от них. Я скомандовал Малинину:
     – Быстро ложись, бери их на мушку. Но не стреляй.
     Сам сделал то же самое. Турки, увидев наши действия, с криками убежали на свою территорию. Приближалось время смены. Мы должны были встречать новый наряд наверху, на НП.
     – Пошли наверх, – сказал я.
     – Не могу, – поморщился Малинин. – У меня сильно спина болит. Вчера работал на контрольно-следовой полосе раздетым и сжёг спину…
     Делать было нечего, пришлось мне идти одному, а Малинина оставить внизу. Друг друга нам видно не было. Мне была интересна реакция турок на происшествие с лошадью и действия, которые могли за этим последовать. Надо полагать, что турки, которых мы спугнули, сразу доложили о событиях своему начальнику поста, и ему пришлось почти по тревоге второй раз в течение трёх-четырёх часов подниматься к двести второму пограничному столбу.
     Только я подошёл к копцу, как увидел, что снизу поднимаются трое турок. Они шли в моём направлении по своей территории. Та же троица – начальник поста и два солдата. Я встал к копцу, как пригвождённый – ни шагу назад! Турецкий начальник второй раз за сегодня подошёл к столбу №202 и как будто любовался гербом своей страны. На самом же деле он пытался просверлить во мне дырки острым, резким, обжигающим взглядом своих угольно-чёрных глаз, резко выделявшихся на корявом лице. Вероятно, он решил испробовать на мне какой-то психологический приём, при этом держась за пограничный столб и будучи наклонённым в нашу сторону. Так он гипнотизировал меня около минуты, но я не пошевелился и не выказал на его взгляд никакой реакции. При этом ещё старался краем глаза смотреть за теми двумя «янычарами», которые стояли напротив меня, в каком-то десятке шагов. Я же был один.
     Когда их старшему надоело «висеть» на столбе, он подошёл к своим подчинённым, и они все трое сели на зелёную травку. Один из «янычар» достал патрон из оружия и приподнял его в руке, слегка покручивая и показывая мне. Недолго думая, я молча указал на конец ствола своего оружия, намекая, что пуля вылетает отсюда. Кстати, мой автомат был направлен в их сторону. Больше они провоцировать меня не стали. А как уж они поняли мой жест – не знаю. Поговорив несколько минут между собой, они встали и пошли вниз.
     Когда турки скрылись из виду, я побежал к обрыву, откуда мог увидеть своего напарника, а он меня услышать. Крикнул ему: «Малинин, быстро поднимайся сюда!» – а сам вернулся к пограничному столбу и, снова устроившись у копца, стал наблюдать. Между тем, действие ещё не закончилось. Мои визави турки в полном составе вернулись снова к нашему НП. Видимо, мой окрик услышал не только Малинин, но и «противник». Турки снова подошли довольно близко и уселись на травку, надеясь увидеть что-то новое. И ведь увидели – Малинина, который забрался в окоп. Мне его раньше очень не хватало, поскольку мой тыл был не прикрыт.
     А через несколько минут подошла смена во главе с Витей Соловьёвым, и мне пришлось покинуть свой НП. Я передал «своих» турок в надёжные руки, а они, в свою очередь, увидели процедуру смены наряда и записали время смены. Вернувшись на заставу, я доложил начальнику, что противной стороне стало известно время, когда менялись наши наряды, и уже на следующий день его изменили на два часа.
     Так закончилась моя первая встреча с турецкими пограничниками, одетыми, кстати, в военную форму США. Повторюсь, Турция была в это время союзницей США в холодной войне с СССР. И многое делала по указке из-за океана.

Глава 64. ПОГРАНИЧНЫЕ КОНФЛИКТЫ

     Теперь немного расскажу о наших небритых «гостях», живших на заставе. Многие опытные солдаты догадывались, что те готовились перейти границу через участок нашей заставы. Я лишний раз убедился в этом, когда встретился с ними в компании начальника заставы на границе.
     Ночью, на которую был намечен переход границы, на этот участок не было послано наряда, поэтому никто из солдат не знал, что два наших «гостя» ушли на турецкую территорию. До границы их сопровождали начальник заставы и старшина.
     А следующей ночью наш пограничный наряд задержал двух человек, одетых в крестьянскую одежду, и привёл их на заставу в наручниках. Этими нарушителями оказались «гости» нашей заставы, которые не смогли выполнить задание советской разведки. По всей вероятности, они раскрыли себя ещё при подготовке к переходу, поскольку почти демонстративно ходили вдоль границы. Туркам нетрудно было догадаться, что здесь что-то назревает. Турецкие пограничники сообщили в ближайшее полицейское управление, а те, в свою очередь, в ближайшие населённые пункты. За поимку русских шпионов обещали большое денежное вознаграждение.
     Наши разведчики шли в глубь территории Турции, не подозревая, что на них уже открыта охота. В одном из приграничных населённых пунктов к ним обратился прохожий, как бы из любопытства спрашивая, кто они и куда идут. Они изложили ему заранее заготовленную легенду. Но тут к ним стали подходить и другие крепкие мужчины – местные жители. Собрались и просто любопытные. Скоро наших окружила толпа, вот-вот их могли схватить. У разведчиков были крепкие нервы, они ничем не выдали своего волнения, сказав, что им пора идти, мол, скоро стемнеет, и хотелось бы пораньше добраться до места.
     Им как бы поверили, но решили сделать «услугу», дав в провожатые троих человек. На пути к местечку, куда якобы шли разведчики, располагался населённый пункт, где был полицейский участок. Было понятно, что турки заставят «путешественников» зайти туда. Поэтому примерно на половине пути, в лесистой местности один из наших повернул в сторонку.
     – Куда пошёл?! – заорали турки.
     – Да по нужде, сейчас вернусь.
     Однако турки не поверили, и один из них пошёл вместе с ним. Как бы не убежал, а то не видать вознаграждения! Разведчик завёл своего стража подальше, чем того требовали обстоятельства. Снимая брюки, выхватил пистолет и сразу выстрелил турку в ногу. Тот упал, оглашая лес громкими криками. Два других охранника в недоумении обернулись на выстрел. Этого времени хватило, чтобы второй разведчик достал свой пистолет. Когда турки обернулись к нему, он сказал:
     – Я не шучу. Если хотите остаться в живых, идите к своему раненому товарищу и несите его домой.
     Разведчик, ранивший стража, не стал попадаться на глаза тем двоим, а скрытно приблизился к своему товарищу. Когда они встретились, то сразу решили как можно скорее бежать обратно в СССР. Полиция в это время ещё не знала о поимке двух подозрительных «турецких крестьян». Лишь через несколько часов, когда в селение вернулись двое, принёсшие на руках раненого, была поднята тревога. Наши тем временем бежали в сторону границы, обходя населённые пункты.
     Турецкая полиция организовала погоню и сообщила на пограничные посты, что двое вооружённых преступников, возможно, идут к границе для перехода на советскую сторону. К счастью для разведчиков, на нашем участке (протяжённостью почти в десять километров) у турок был лишь один пограничный пост, на котором несли службу двенадцать человек. При всём своём желании закрыть границу «наглухо» они не могли, разве что бы им посчастливилось случайно натолкнуться на беглецов.
     Разведчики дождались темноты и ночью перешли границу, где и попались уже нашему пограничному наряду. При задержании на них надели наручники и обезоружили, несмотря на то, что «нарушители» старались доказать, что они русские и жили на нашей заставе. Один даже стал призывать к совести, за что получил чувствительный подзатыльник. И пришлось ему замолчать.
     Наутро турки с розыскной собакой подошли к тому самому месту, где пересекли границу наши разведчики-неудачники. И ушли – несолоно хлебавши. А нашему пограничному наряду, задержавшему наших же разведчиков, на боевом расчёте объявили благодарность за правильные и умелые действия при задержании «нарушителей».
* * *
     Через два года после окончания Великой Отечественной войны оставшихся живыми и здоровыми солдат и сержантов, отслуживших менее трёх лет и по возрасту подходивших под призыв, не демобилизовали из армии, а оставили на действительной военной службе. Их направляли в разные военные округа, откуда распределяли в воинские части для пополнения личного состава. Наш пограничный отряд тогда тоже пополнился участниками войны.
     Один из них, закончивший войну в Берлине, попал дослуживать на заставу нашего отряда. Однажды он со своим напарником дозором шёл вдоль границы. По другой стороне встречным курсом проходил турецкий пограничный наряд. Один турок вдруг спустил штаны и, чуть наклонившись, показал на свою голую задницу. Его товарищ захохотал. Наш воин не выдержал такого хамства, вскинул автомат и дал короткую автоматную очередь по сверкающим ягодицам нахала. Турок повалился на землю, обливаясь кровью, а его смешливый напарник моментально задал стрекача.
     Скоро турки забрали своего раненого наглеца, который получил пару дырок в мягкое место. Насколько нам известно, он выжил. Никакого международного скандала не случилось, всё сошло за небольшой пограничный конфликт. Видимо, этот турок насмотрелся немецких фильмов начала войны, когда наши солдаты стоически переносили хамство немцев.
     Как ни удивительно, наше руководство не наказало воина. После этого все решили, что раз в инструкциях не запрещено стрелять по голым задницам, значит, можно.
* * *
     А на заставе у нас произошло ЧП. Нам дали молодого, необученного коня. Он сбрасывал любого кавалериста, пытавшегося его оседлать. Не удержались больше минуты ни Чернов, ни Дьяков. Тогда в седло на этого дикаря сел старослужащий Михайлов, которому оставалось служить меньше трёх месяцев. Как этот конь ни мотал, ни пытался сбросить с себя седока, тот удержался в седле. Тогда конь рванул в дикую скачку. Но разве можно скакать бездумно, закусив удила, не слушая всадника, по гористой местности, даже если ты лошадь? Единственным стремлением животного было во что бы то ни стало избавиться от седока.
     В своём стремлении конь переусердствовал, налетел на камень и сломал себе ногу, упав набок. Михайлов не пострадал, поскольку успел в момент падения избавиться от стремени и, оттолкнувшись от седла, спрыгнуть наземь. Почти весь личный состав заставы следил за этой драмой, в том числе и старший лейтенант Кириллов.
     Конь всё же поднялся на три ноги. Сломанную конечность он держал чуть приподнятой, не пытаясь опираться на неё. Так Михайлов и привёл его во внутренний двор. Начальник заставы подошёл к коню шага на три, достал пистолет и выстрелил ему в голову. Конь не упал, а только стал мотать головой, из которой лилась кровь. Второй выстрел тоже не убил коня, хотя он и опустил голову вниз. Лишь после третьего выстрела конь рухнул наземь. Бунтарство против человека стоило ему жизни.
     Эту жуткую картину я видел от начала и до конца. Мне было жаль коня. Моя жизнь с одиннадцати до шестнадцати лет была связана с лошадьми, которых я обожал. Почему же коня не стали лечить, а жестоко убили? Дело в том, при переломах ног у лошадей, вылечить их практически невозможно. Долго стоять на трёх ногах лошадь не может, а лёжа не может ни есть, ни, извините за подробность, выдавать съеденное. При этом нарушается и кровообращение, а сами кости срастаются очень долго и плохо.
     Уже утром следующего дня никаких следов драмы не осталось. Мясо коня пошло на корм служебным собакам.
     Я почти шесть лет работал на лошадях, часто ездил верхом, но ни разу не ездил в седле. И тут Чернов предложил мне наверстать упущенное. Галопом получалось нормально, но когда конь переходил на рысь, я никак не мог попасть в ритм его бега и распознать момент, когда надо чуть приподниматься в стременах, а когда опускаться в седло.
* * *
     После неудачной вылазки наших разведчиков в Турцию, они сразу ушли с нашей заставы. Тем временем турки организовали скрытый наблюдательный пункт у пограничного столба №203. На этой вершине было большое нагромождение камней, где и скрывались наблюдатели. Иногда мы замечали поблескивание объектива бинокля.
     Однажды мы с напарником несли службу на НП во вторую смену. Уже вечерело, когда мы заметили, что двое турок поднимаются к этому самому пограничному столбу. Потом на некоторое время они пропали из виду. Затем один из них спустился вниз, в сторону поста. Второго же видно не было. «Залёг в камнях», – подумал я.
     Со стороны нашей заставы в это же время к нам приближался человек. Я направил на него бинокль. Это был солдат с оружием и вещмешком за плечами. Когда он приблизился к нам, мы узнали связиста Медведева. Как выяснилось, исполняющий обязанности начальника заставы лейтенант Ежов дал ему задание проложить скрытую проводку для подключения сигнального прибора, с которым придёт ночной наряд. Мы должны были ему помогать. Но как мы могли выполнять работу, когда за нами наблюдал турецкий пограничник? Ситуация была схожа со случаем в 1950 году, который я описывал раньше. Отличие заключалось лишь в том, что сейчас наблюдатель (по нашему мнению) был один и действовал скрытно, а тогда их было трое и они не прятались.
     Я позвонил на заставу. Меня соединили с лейтенантом Ежовым. Я объяснил ситуацию.
     – Поднять наблюдателя! – последовал приказ начальника.
     – Слушаюсь, товарищ лейтенант!
     Легко сказать – «поднять»… Он ведь находился на своей территории. Пришлось мне поломать голову над проблемой. В конце концов решил вместе с ребятами пойти на турка в «психическую атаку». Итак, мы втроём двинулись вперёд, на невидимого противника, который находился от нас метрах в двухстах-двухстах пятидесяти. Мы шагали параллельно границе, примерно в десятке шагов от невидимой черты. Когда прошли более половины разделявшей нас дистанции, я сознательно, размахивая руками, показал, что мы берём его в кольцо. Я шёл почти по турецкой территории. Мои ребята двигались параллельно мне, шагах в двадцати. Наконец, «супротивник» не выдержал нашей атаки и поднялся во весь свой янычарский рост в двух десятках метров от нас. Он держал в руках оружие, но нам не угрожал, стоял почти по стойке «смирно». Мы остановились перед ним и ждали, что он предпримет дальше.
     Видимо, он понял, что разоблачён как тайный наблюдатель и решил вернуться восвояси. Нехотя повернулся и пошёл вниз. Мы подождали ещё немного – не вернётся ли? – и пошли работать. Работали мы втроём, но при этом я старался не забывать и о наблюдении за границей. С прокладкой проводки мы управились до наступления полной темноты. На этом время наряда закончилось, и мы вернулись на заставу.

Глава 65. ГОСПИТАЛЬ

     Однажды после дневного наряда я вдруг почувствовал сильную боль в животе. Меня буквально скрутило, и продолжалось это около получаса. Потом, вроде, всё успокоилось. Об этом случае я сказал Вите Соловьёву. Он предположил, что у меня, возможно, был приступ аппендицита. Я про такое заболевание раньше не слышал.
     Недели через две приступ повторился, причём был продолжительнее первого раза в два. Об этом случае узнали старшина и начальник заставы и решили направить меня в находящуюся при комендатуре санчасть, под наблюдение врача-лейтенанта. Я его запомнил ещё в первый год службы на Кюмбете, когда он приезжал к нам на профилактическую вакцинацию всего личного состава. После укола он мне тогда сказал: «Ты с такой кожей проживёшь сто лет!» А вот Юра Плеханов – парень крупный, сильный, на вид здоровенный, кровь с молоком – во время инъекции весь побледнел и потерял сознание. Врачу пришлось делать второй укол уже другого лекарства, похлопать Юру по щекам, чтобы пришёл в сознание. С Юрой тогда всё обошлось нормально.
     Мне в этот раз пришлось обитать в санчасти одному. В палате было четыре койки, но кроме меня больных не было. График у меня был свободный, я лишь подстраивался к работе столовой. Никакого лечения или процедур лейтенантом предписано не было. Вероятно, в случае нового приступа он бы меня просто быстро отправил в госпиталь. Но болей больше не было, я чувствовал себя практически здоровым.
     Общался с Ваней Упоровым, когда он был свободен. Однажды мы с ним смотрели официальный матч по волейболу между командами третьей комендатуры и штаба части. Лидером и капитаном команды комендатуры был капитан Косоногов, Ванин начальник, а капитаном команды штаба – футбольный вратарь сборной части. Игра нас так захватила, что мы бурно реагировали на каждое очко, выигранное нашими «комендатурскими» волейболистами. Правда, хоть и с трудом, но выиграли «штабисты».
     Так прошла неделя. За это время мне неожиданно присвоили звание ефрейтора. И попросили явиться в штаб части для фотографирования под развёрнутым Знаменем части. На этот раз фотографировал профессионал. Знамя вынесли на улицу, и света было достаточно. На следующее утро я получил фотографию в двух экземплярах. Она мне понравилась. Однако удивила подпись командира части: «Полковник Сурмава». Как так? Ведь он же был снят с должности командира и был заместителем у подполковника Ильина! У меня возник резонный вопрос, куда же девался Ильин, который давал мне недавно отпуск? Я поинтересовался у старослужащих штабистов, и они мне ответили, что подполковник поступил в Военный институт МВД СССР[7] и уехал учиться в Москву. Временно его замещал полковник Сурмава.
* * *
     Из штаба части меня направили обратно на заставу, где я стал ходить в наряд наравне со всеми. Но как-то, уже в сентябре, меня назначили дежурным по заставе в ночную смену. Дежурные несли службу по двенадцать часов. И вдруг ночью, в середине моей смены у меня снова начался сильнейший приступ. Я практически свалился на койку, стонал, метался, обливаясь потом. Мои служебные обязанности никто не выполнял. Утром, довольно рано, пришёл начальник заставы, а его никто не встретил и не доложил, как принято. Он обратился к связисту:
     – Где дежурный по заставе?
     – Лежит в постели, болен.
     Начальник подошёл к моей койке.
     – Что случилось с тобой, Фёдоров?
     Морщась от боли и тяжело дыша, я ответил:
     – Около полуночи начались сильные боли и не прекращаются до сих пор.
     Он вызвал старшину и приказал готовить повозку, чтобы довезти меня до одиннадцатой заставы, куда могла добраться неотложка. У нас уже выпал снег. Его было не так много, и ещё можно было проехать на телеге (к слову, в Грузии не знают, что такое сани). Быстро запрягли лошадь и погрузили меня в телегу. Плохо помню десятикилометровый путь на тряской телеге по каменистой дороге. Казалось, мне было всё хуже и хуже.
     На одиннадцатой заставе меня перегрузили в «скорую» и повезли в госпиталь в Ахалцихе. В машине трясло не так сильно, и по дороге мне полегчало. Боль, кажется, прошла. Со мной рядом сидел санитар и, заметив, что я перестал стонать, спросил:
     – Что, отпустило?
     – Ага, перестало, вроде бы.
     – Но ты это, всё равно говори, что болит. Иначе отправят обратно, а с вашей заставы в следующий раз могут и не довезти. Был случай, когда с дальней заставы одного не успели, с таким же приступом… Умер по дороге в госпиталь.
     Когда мы доехали до госпиталя, санитар – крупный малый – взвалил меня на спину и по пути в приёмную напомнил ещё раз, чтобы я не подавал виду, что боли прошли. Он затащил меня в приёмный покой и уложил на кушетку. Вышел врач. Как он меня ни крутил, в какое место ни нажимал, даже ноги поднимал, я всё равно стонал: «Ой, больно!» Врач вынес вердикт: «На операцию». Мой сердобольный санитар лишь тогда со мной простился. Пожелал скорейшего выздоровления, я же в ответ промямлил: «Спасибо».
     Мне говорили, что при третьем приступе аппендикс обычно лопается и отравляет весь организм. А у меня приступ длился аж двенадцать часов.
     В моей палате было ещё пятеро больных, все – солдаты из разных родов войск. Пограничником здесь я был единственным. Мне сказали, чтобы я два дня до операции не ел. Ночь прошла нормально. А утром те, кто мог ходить, пошли в столовую, я же отправился в библиотеку и взял там книгу (если не ошибаюсь, это была книга Ильи Амурского «Матрос Железняков»).
     Ещё в это утро я решил бросить курить. Я баловался табаком в основном после принятия пищи, а тут два дня есть запретили. Забегая вперёд, скажу, что после этого решения я больше пяти лет не курил.
     Книга меня отвлекала от мыслей о еде. Я так ей увлёкся, наверное, не только потому что она была очень уж интересной, просто надо иметь в виду, что уже два года, как я вообще книг в руки не брал.
* * *
     Перед операцией, ещё в палате, мне сделали укол. Эта инъекция ввела меня в такое благодушное настроение, что мне всё стало нипочём. Я спокойно пошёл на операцию, лёг, куда показали. Мне сделали ещё пять болезненных уколов в нижнюю правую часть живота. Хирург-грузин говорил почти без акцента:
     – Тебя привязывать к операционному столу или нет?
     – Привязывайте, да покрепче, – усмехнулся я. – А то я не знаю, как себя поведу, когда резать начнёте.
     Меня привязали. Внизу живота тем временем всё как будто одеревенело. Глаза мои закрыли простынёй. Я чувствовал, что со мной что-то творят, мне послышался небольшой треск, а после этого как будто из моего живота что-то достали. При этом никакой боли я не чувствовал. Минут через двадцать с меня убрали простынку. Хирург поинтересовался:
     – Показать, что я у тебя отрезал?
     – Нет, не надо, – отказался я.
     Меня перенесли в палату. На шов положили клеёнчатый мешочек с песком. Постепенно «заморозка» - анестезия прошла. На её место пришла довольно сильная боль. Как назло, захотелось справить малую нужду. Что делать в этом случае, я не знал. Терпел, сколько мог, а потом убрал со шва мешочек с песком и сполз с койки. Под ней оказалась эмалированная чашка, куда я и облегчился, стоя на коленях. Снова заполз в постель, положил песок обратно на шов и так пролежал до утра.
     Утром, после трёхдневного голодания, наконец-то мне принесли немного покушать. Хирург на обходе проверил шов и сказал, что всё идёт нормально.
     Был конец сентября, а погода была ненастная. Шёл снег с дождём. Через два дня я захотел в туалет, который находился на улице. Встал и пошёл. Было холодновато, поскольку из одежды на нас была только нательная рубашка да кальсоны, даже халатов не было. Мой поход на улицу увидел солдат-молдаванин, которому тоже удалили аппендицит в тот же день, что и мне. Следом за мной он тоже отправился в туалет. А на другой день у него резко поднялась температура, сразу же засуетились медсёстры, вызвали хирурга. В конце концов, врач ведь тоже отвечает за свою работу, вдруг во время операции занёс какую-то инфекцию. Поэтому он и устроил молдаванину настоящий допрос. Солдату пришлось признаться, что он ходил на улицу. Хирург удовлетворился этим ответом и ещё добавил, мол, вон пограничник на улицу не ходил – и здоров. Нашему больному по нескольку раз в день ставили уколы, а я продолжать втихаря ходить по надобности на улицу.
     В госпитале я в основном проводил время, лёжа на койке за чтением книг. Прочитал ещё «Танкер „Дербент“» Юрия Крымова и какую-то фантастику об аппарате, движущемся под землёй и управлявшемся находящимися внутри него людьми. Может, что-то ещё читал, но остальное не запомнилось.
     Прошло девять дней после операции. Нас с молдаванином выписали из госпиталя вместе, в один день. Каждый из нас пошёл в свою часть.

Глава 66. ПИСАРЬ

     Из госпиталя я пришёл прямиком в штаб части. Направлялся в комнату приезжих, когда – вот судьба! – встретил своего начальника заставы, который меня провожал в госпиталь одиннадцать дней назад. Он был уже в звании капитана и при новеньких погонах. Мы с ним по-военному поприветствовали друг друга, а потом поздоровались за руку. Я его поздравил с присвоением нового звания, а он меня – с выздоровлением.
     – Готов нести службу на заставе, товарищ капитан! – доложил я.
     – Да погоди ты с заставой, – отмахнулся он. – Я теперь начальник штаба учебного батальона. Мне вот писарь как раз нужен. Пойдёшь ко мне в штаб?
     – Я согласен. Спасибо, – ответил я, не раздумывая.
     – Пойдём сразу в штаб. Там есть койка, на которой ты будешь спать. А я сообщу в отдел кадров, чтобы тебя не «потеряли».
     Вот так случайная встреча изменила мою судьбу минимум на три месяца. Это время я не буду ходить в ночные наряды в мороз и пургу. Писарь из меня, надо признать, никудышный, так как за прошедшие семь лет после школы кроме писем (да ещё одного летнего сезона учётчиком в тракторной бригаде) я ничего и не писал.
* * *
     В штабе батальона я находился в течение полутора суток. Как выяснилось, одной из обязанностей писаря штаба учебного батальона было поддерживать благоприятную температуру в помещении, то есть топить печь. Она была большой, круглой, высотой аж до потолка, вделанная в кирпичную перегородку и обитая железом. Покрашена она была в чёрный цвет. Одна половина печи выступала в один кабинет, другая – в другой. Эта печь, по-моему, называлась голландкой.
     Дальний кабинет занимал командир батальона со своим заместителем, а в первом (проходном) находилось рабочее место начальника штаба и писаря.
     Топить нужно было дровами, которые приходилось носить со склада. Это оказалось довольно далеко. В первый же день я отправился за дровами. Набрал столько, сколько, по моему мнению, было необходимо, но почувствовал боль в правом боку. Пришлось половину оставить. Мой начальник увидел меня и понял, что рано мне носить тяжести. Я и сам не ожидал такой подляны от своего организма. Второй раз я принёс ещё меньше дров. Начальник штаба вздохнул и сказал:
     – Придётся нам с тобой распрощаться, Фёдоров. Завтра подыщу тебе замену. Но ты не переживай, пойдёшь писарем в учебную роту, там не нужно будет поднимать и носить тяжести.
* * *
     На другой день я был уже писарем второй роты. Жил я и работал в общей казарме. В дальнем углу перед окном находилась моя койка и письменный стол. Поначалу приходилось писать много. Нужно было выписать всем ста двадцати новобранцам служебные книжки. А писать приходилось в присутствии каждого в отдельности, плюс ещё успевать заносить некоторые анкетные данные в журнал. Выводил буквы я старательно, поэтому получалось медленно. Одно радовало, что почерк у меня был неплохой. Так меня научила первая моя учительница. Писать приходилось вечерами, поскольку днём ребята были на занятиях.
     Постепенно я сдружился со старшиной роты, сержантом, родом из Подмосковья. Он мне доверил ходить на почту за письмами и посылками. Я брал двоих солдат из роты и шёл на почту. Посылок обычно было немного.
     Письма мы раскладывали на моём столе, а посылки несли в каптёрку, и там в присутствии адресата их вскрывал старшина. Иногда нас чем-нибудь угощали. А однажды в посылке обнаружилась бутылка крепкого спиртного. Старшина заявил:
     – В армии спиртное не положено!
     – Я не просил, – начал оправдываться хозяин посылки. Потом пожал плечами: – Что хотите, то и делайте.
     Мы пошли на компромисс, распив бутылку на троих.
* * *
     Как-то утром к нам в казарму зашёл дежурный офицер части. Рота была на физзарядке. А я спал, поскольку считал, что команда «Рота, подъём!» ко мне не относится. Дежурный, подойдя к моей койке, спросил у командиров, находящихся в казарме:
     – А это кто?
     – Писарь.
     Этим словом всё было сказано. Я слышал этот разговор, но глаз не открывал, и меня никто не тронул. Обычно я поднимался, когда уже нужно было готовиться к завтраку.
     7 ноября, в День Великой Октябрьской социалистической революции мне поваляться в постели не удалось. Всю нашу роту подняли для участия в параде в городе Ахалцихе. После завтрака мы переоделись в парадную форму и вышли на построение. Нас передвигали, переставляли в разные места колонны, как будто кто-то играл в громадный тетрис. Когда, наконец, по мнению командиров, удалось добиться какой-то стройности, начались тренировки по строевой подготовке на плацу. Я вспомнил, как два года назад сам здесь же постигал азы армейской шагистики.
     Тренировка длилась полтора часа с двумя перерывами. А затем мы пошли строем в центр Ахалцихе, где была сооружена трибуна, на которой находились руководители города, района и командиры воинских частей, дислоцированных поблизости.
     Вначале прошла демонстрация трудящихся, за ними двинулись воинские части. Открывали парад пограничники во главе с бравым подполковником (заместителем командира части) со знаменем части. За ним следовали музыкальный оркестр и две роты солдат, в авангарде которых шли командиры. Первую роту составляли «ветераны парадов», которым два раза в году приходилось участвовать в подобных торжественных смотрах. Это была маневровая группа, авторота и другие подразделения, дислоцирующиеся при штабе части. Второй ротой была наша учебная, в которой правофланговым маршировал я и два моих коллеги из других учебных рот. Мы прошли чётко, без единого сбоя, хотя срок службы у солдат нашей роты был чуть более месяца.
     После парада мы всей ротой сфотографировались у полуразрушенной стены крепости. Это фото у меня сохранилось. Запомнился ещё один эпизод времён моей писарской деятельности в роте. Мне, как отслужившему два года, прибавили денежное довольствие с тридцати до пятидесяти рублей. Старшина, узнав про это, подмигнул мне:
     – Надо бы «обмыть» это событие!
     – Хм, я не против. Только вот как и где?
     – Это я беру на себя, – сказал он.
     Учебных обязанностей у старшины роты не было, он занимался сугубо хозяйственными делами. Поэтому днём, как и я, иногда был свободен. На следующий день он принёс две увольнительные, для себя и для меня.
* * *
     День был хороший, солнечный, с лёгким морозцем. Мы погуляли по городу, зашли в кафе, сели за стол. Заказали по сто грамм водочки и лёгкую закуску. Старшина вдруг обратил внимание на мою шапку:
     – Что это она у тебя такая истрёпанная?
     – Да я же на Кюмбете служу, а там она почти круглый год на голове! По крайней мере, десять месяцев в году точно.
     – Мы тебе достанем новую шапку, – пообещал он.
     Два часа мы провели в городе. А вечером в клубе показывали художественный фильм. Свободных мест было мало, и мне пришлось сесть рядом с офицером. Я остерегался «дыхнуть» в его сторону, чтобы он не заметил запаха спиртного, но он не обратил на меня никакого внимания.
* * *
     На другой день, когда солдаты ушли в столовую, мы со старшиной остались вдвоём в казарме. Даже дневального не было. А на постелях, аккуратно заправленных, лежали в один ряд новенькие шапки с пятиконечными звёздочками. Старшина предложил:
     – Примеряй любую, которая понравится и подойдёт. Будет твоей.
     – Мне неудобно брать чужое, – возразил я.
     – Да какое чужое-то! Здесь ничего чужого, всё общее! Ну что стоишь? Приказываю примерить и мне доложить! – улыбаясь, скомандовал он.
     Я примерил две шапки. Одна из них оказалась как раз по моей голове. Он её забрал в свою каптёрку, которая находилась на улице через дорожку. А обратно принёс «древнюю», почти потемневшую шапку и положил её на место новой.
     – Ты пока на учебном ходи в своей шапке. А эту получишь в конце учебного.
     – Слушаюсь, товарищ сержант! – отчеканил я, нарочно пристукнув каблуками и приложив руку к шапке. Он засмеялся, и мы с ним пошли в столовую.
     Когда мы вернулись, наша махинация была уже раскрыта. И молодой солдат сразу обратился к старшине:
     – Товарищ сержант! У меня шапку украли.
     – А что у тебя в руках? – строго спросил старшина.
     – Шапка, но не моя. Эта очень старая.
     – Значит, не украли, а подменили, – резонно заметил сержант. – Ты можешь узнать свою шапку из тех, что здесь лежат? Может, ты какую-нибудь отметку на ней делал?
     – Никак нет, не делал.
     – Тогда ты её вряд ли найдёшь. Я постараюсь найти тебе шапку получше, но новой не обещаю.
     Через день он действительно принёс довольно приличную шапку – нашлась в каптёрке у другого ротного старшины. На этом молодой солдат успокоился, конфликт был исчерпан. Но в казарме после этого постоянно стал дежурить дневальный.
* * *
     Новый, 1954-й год я встречал в компании старшины, который получил у начальства на нас двоих увольнительные в город. В Ахалцихе проживали грузины, армяне и курды, а вот русских, кроме семей офицеров и сверхсрочников, не было. Поэтому наши попытки познакомиться с девушками были безуспешными.
     Мы зашли в знакомое нам кафе. Выпили за Новый год, вторую подняли «за то, чтобы в этом году нам оказаться дома». Немного погуляли по городу и вернулись в часть.
     Со своим начальником заставы капитаном Кирилловым я иногда встречался по служебным делам в его штабе: приносил списки, получал для роты планы учебных занятий. Иногда выполнял поручения командира роты. Кириллов всегда интересовался моим здоровьем, самочувствием, и вообще тем, как мне служится в роте. Я отвечал бодро: «Всё хорошо!». Так оно и было.
* * *
     После середины января наш учебный батальон временно прекратил своё существование – до осени. Ребят распределили по заставам и другим подразделениям части. А мне сказали, что я останусь при штабе и стану писарем квартирно-эксплуатационного отдела (КЭО).
     С нового года началось сокращение некоторых должностей сержантского состава, имеющих высокое денежное довольствие. Так, мой предшественник, прослуживший больше меня на полгода, был старшим сержантом и имел ставку старшины – 300 рублей. Это писарь КЭО, который в основном выписывал накладные на получение дров и угля для отопления квартир офицеров и сверхсрочников, живущих в городе, а также принимал заявления от офицеров на получение квартир или улучшение жилищных условий. Ещё писарь имел адреса всех живущих в городе офицеров, которых иногда надо было вызывать во внеурочное время, даже ночью, поскольку телефоны были лишь у старших офицеров. Но такие случаи были очень редкими. За две недели моего пребывания в КЭО такого не было ни разу. Моего предшественника перевели старшиной на одну из застав, где у него сохранялось прежнее денежное довольствие. А мне дали ефрейторский оклад, 75 рублей.
     На передачу дел старшему сержанту дали три дня. За это время он должен был ввести меня в курс дела. Сам он был хорош собой, любил и умел пошутить. У нас в отделе истопником и уборщицей работала вольнонаёмная молодая женщина (может, девушка). Возможно, она была русской, во всяком случае, по-русски говорила безо всякого акцента. Хотя она была темноволосой, но и среди русских хватает брюнеток, не так ли? В общем, бывший писарь решил напоследок надо мной подшутить. В отделе был начальник, его заместитель и двое посетителей, когда он указал на меня и сказал:
     – Ну надо же, вот только пришёл в отдел, а уже заигрывает с уборщицей!
     Моё лицо залила краска, несмотря на то, что это было неправдой. Я всего-то с ней парой ничего не значащих фраз и перебросился.
     Но писарь он был, что называется, «от бога». Каллиграфический почерк, да ещё почти каждая буква, особенно прописная, имела свои завитушки и украшения. Кое-что, кстати, я перенял у него и применял в будущем. Он был украшением не только отдела, но и, наверное, всего штаба части. К нему приходили большие начальники, ну или вызывали его к себе в кабинеты, когда нужно было написать красиво заявление или отчёт в высшие инстанции. Всю дополнительную работу он выполнял с разрешения своего непосредственного начальника, к которому и обращались даже высшие чины, когда им был нужен писарь. Начальнику КЭО было лестно иметь в своём отделе такую «звезду», которой, кстати, ежегодно повышали звание.
     Я самостоятельно проработал в КЭО неделю. Никаких замечаний не было. Но как-то вечером начальник обратился ко мне:
     – Завтра утром зайди в четвёртый отдел.
     – Слушаюсь, товарищ капитан.
     Наутро я зашёл в отдел кадров и увидел там – вот уж не ожидал – земляка, годка, тёзку и просто друга Витю Соловьёва! На погонах ефрейторские лычки. Он сидел за столом писаря-делопроизводителя и улыбался. Я поприветствовал начальника, а с Витей поздоровался за руку и поинтересовался:
     – Давно кабинетным работником заделался?
     – С начала декабря, после демобилизации предшественника.
     – Значит, насовсем с Кюмбета?
     – Не знаю, всё может быть.
     Тут в разговор вмешался капитан:
     – Насовсем, насовсем, до демобилизации. – Похоже, он не собирался давать возможности наговориться нам с Витей, поэтому сразу продолжил: – А тебе, ефрейтор Фёдоров, придётся вернуться на двенадцатую заставу. Там заберёшь свои вещи и простишься с друзьями-товарищами. А через день отправишься дослуживать на десятую заставу. Там нужны опытные пограничники, а на двенадцатой весь штат уже заполнен.

Глава 67. ПРОЩАНИЕ С КЮМБЕТОМ

     Я предположил, что начальник КЭО, возможно, всерьёз воспринял шутку старшего сержанта про меня и уборщицу. Может, он был её любовником или имел на неё виды, а поэтому решил избавиться от потенциального соперника, отправив меня обратно на передовой рубеж. Я спросил капитана, кто же будет выполнять мою работу.
     – Лейтенант, – указал он на своего заместителя.
     Лейтенант был грузином, и, похоже, никогда не был военным, никаких военных училищ не заканчивал. На нём даже военная форма выглядела мешком. Племянник высокопоставленного начальника, он был послан в наш отряд «нахлебником». Был он недалёк умом, даже рядовые солдаты над ним в глаза подшучивали, заставляя приветствовать себя. От них-то я и узнал о нём некоторые подробности. Так же о нём отзывался и мой предшественник: «Совершенно бесполезный человек, приходит на службу, посидит, поболтает о какой-нибудь ерунде, одевается и уходит. Погуляет где-то, приходит, садится за стол. Начальник на него внимания не обращает, как будто нет его».
     Вот такой человек (возможно, он и учился в русской школе, но что-то сомнительно, чтобы много оттуда вынес) теперь будет заполнять официальные документы. Но мне это было уже безразлично. Пусть у других головы болят.
     Мне было жаль, что меня переводят не на родную двенадцатую заставу, где мне все знакомы и всё знакомо, где я прослужил более двух лет, а на десятую, неизвестную мне. Но оказалось, что главного знакомого – начальника заставы – нет теперь и на старом месте, он после учебного получил новое назначение. Об этом я догадался сразу, как только прибыл на Кюмбет.
     Было около шестнадцати часов, это время занятий на заставе. Занятия вёл незнакомый мне капитан. Он был высок ростом, правой рукой часто поправлял на носу очки. Позднее я узнал его фамилию – Жарков. Меня удивило, что он сам давал рядовому и сержантскому составу довольно сложные упражнения по физподготовке – зимой, на улице. Кириллов никогда не проводил занятия лично, он считал, что для этого есть замы и командиры отделений. А вот на стрельбище всегда командовал сам. Заместитель по боевой подготовке появился на заставе ещё летом, при старшем лейтенанте Кириллове. Это был невысокий рыженький младший лейтенант. На его месте мог оказаться я, если бы годом раньше согласился на предложение начальника заставы.
     Вспомнил я о младшем лейтенанте, потому что хотел пару слов сказать о его жене. Была она общительная, весёлая, любознательная, открытая. Стремилась, чтобы солдаты признавали её за «своего парня». Выходила на улицу, когда солдаты, посланные старшиной на заготовку дров, начинали работу. Она подходила к ним бесцеремонно, но, улыбаясь, отстраняла одного из них и говорила:
     – Давай я попилю, а ты бери топор и коли дрова.
     – Ладно, – соглашался тот. За час совместной работы она многое узнавала об этих двоих солдатах.
     Мне не довелось с ней познакомиться, меня уже не посылали на заготовку дров, считая старослужащим. И сам я не стремился на эту работу, поскольку с детства и до службы в армии уже напилился и нарубился выше крыши. К тому же ещё я заболел и попал в госпиталь.
     На заставе мои друзья меня хорошо встретили, не забыли за четыре месяца моего отсутствия о моём существовании. Мои земляки Миша и Саша были просто рады, что мы дослужим вместе оставшиеся девять месяцев. Они сказали, что недавно ушёл с заставы Витя Соловьёв – вызвали в штаб части.
     – Ты его в штабе не встречал? – спросил Саша.
     – Видел. Он меня на другую заставу направляет.
     – Как так, на какую?
     – На десятую…
     – А что, он стал большим начальником, что уже распоряжается людьми?
     – Хоть и небольшим, но служит в отделе кадров. А там мне сказали вчера, что на двенадцатой заставе штат полон, а на десятой солдат не хватает. Вот и решили меня туда перевести. Дали мне день на расчёт, собраться, забрать свои манатки и проститься с друзьями. А послезавтра утром я ухожу с Кюмбета навсегда.
     У меня было с кем проститься и кроме земляков. Я был дружен с Борей Черновым, с москвичами Юрой Плехановым и сержантом Юрой Фокеевым, а также с тбилисцем Мишей Тактакишвили. С каждым я простился индивидуально, понимал, что вижу их, возможно, в последний раз.
     Утром меня провожали земляки – Саша и Миша. Тепло простились, договорились обязательно встретиться на гражданке. Я оглянулся на гору Кюмбет, и тут нахлынули воспоминания, связанные с ней. Как я стрелял по сломанным лыжам. Как с Витей Соловьёвым летели вниз на лыжах сообщить о самолёте-нарушителе. Как я стрелял на учениях боевыми патронами поверх голов своих однополчан. Как, развлекаясь, пускал с этой горы вниз большие камни. И ещё много, много всего.
     Суровый край, недружелюбный климат, тяжёлая служба… И замечательные, в большинстве своём, люди. Как я теперь буду по всему этому скучать!

Глава 68. ДЕСЯТАЯ ЗАСТАВА

     Путь на десятую заставу лежал через одиннадцатую. Там мне дали попутчика – молодого солдата, которого тоже отправляли служить на десятую. Мы вместе отправились в путь.
     Идти оставалось около десятка километров. Мы уже предвкушали обед в столовой десятой заставы через пару часов, поскольку с собой у нас не было даже кусочка хлеба. Шли мы довольно быстро, но погода вдруг стала портиться. Подул ветер, пошёл снег, завьюжило. Мы двигались по большому ущелью по дороге, ведущей в комендатуру. Здесь метель была потише, но на большом плоскогорье нам надо было сворачивать влево, в сторону десятой заставы.
     Я лишь приблизительно знал, где нужно поворачивать, а метель замела все стёжки-дорожки. Мы повернули наугад, не найдя тропы, и шли по глубокому, почти по пояс, снегу. Я шёл впереди, прокладывая дорогу своему попутчику. Все силы уходили на борьбу со снегом, и вскоре мне уже начало казаться, что мы заблудились; но всё равно мы продолжали брести вперёд. Напарник всецело полагался на меня. Прошло, наверное, часа два, а мы по-прежнему не знали, где находимся. Скоро к усталости добавился голод. К счастью, мы случайно набрели на кусты шиповника с крупными плодами, и стали с жадностью есть ягоды вместе с семечками. Немного утолив голод, мы продолжили движение.
     Метель начала стихать. Видимость улучшилась, и вдруг мы увидели линию связи. Она, несомненно, вела на заставу. Мы пошли в её сторону и скоро увидели человека, идущего вдоль проводов. Он тоже нас заметил, остановился и стал ждать, когда мы подойдём поближе. Скоро я смог его получше разглядеть. Это был усатый грузин с сержантскими погонами и с автоматом в руках. Мы его поприветствовали. Он представился:
     – Сержант Даржания.
     Мы объяснили, кто мы и куда направляемся.
     – Вас-то я и ищу, – сообщил грузин. – Начальник заставы послал меня встречать вас в комендатуру. Я прождал два часа, но не дождался, и начальник велел идти на заставу. Вот мы и встретились. Пойдёмте со мной, здесь уже не далеко, около километра.
     Я раздосадованно буркнул:
     – Вот же блин! А нам никто и не сказал, что нужно идти в комендатуру! Могли бы и по нормальной дороге добираться…
     Сержант шёл быстро, а я не успевал за ним, поскольку уже выбился из сил, проторяя путь. Не дойдя до заставы буквально сотни метров, я просто рухнул в снег «отдохнуть». Сержанту и моему попутчику сказал: «Вы идите, я скоро подойду».
     Пока лежал, я раздумывал над тем, почему так ослаб. Сделал заключение, что виновата растренированность. Как-никак, в течение последних четырёх месяцев я даже физзарядку не делал. Придя к этому выводу, собрался с силами, встал и пошёл на заставу. Встретил меня тот же сержант.
     – Будешь служить в моём отделении, – сказал он. – Пойдём, покажу тебе твою кровать.
     Он завёл меня в комнату, рассчитанную на восемь человек. В ней находились четыре двухъярусные койки. Он указал мне моё место и тумбочку.
     – Спасибо, товарищ сержант.
     – А теперь пошли в столовую.
     – Хорошо, а то сильно проголодался, – обрадовался я.
     В то же время в столовую подошёл мой спутник. Его, кстати, определили в другое отделение. Нам дали по большой чашке не то перловой, не то ячневой каши, приправленной салом. Мы наелись, и сразу слабости как не бывало. К нам подошёл дежурный по заставе и сообщил, что начальник заставы просил нас зайти к нему в кабинет.
     Мы зашли и доложились. Я назвался рядовым, не афишируя своё недавно полученное ефрейторское звание. Присмотрелся к начальнику заставы. Он казался строгим, но каким-то неуравновешенным, взгляд из-под густых бровей глубоко посаженных глаз был неспокойный. На вид ему было лет тридцать пять, роста среднего. Он вкратце ввёл нас в курс дел:
     – Участок нашей заставы по рельефу один из труднейших в отряде, но климат здесь мягче, чем на Кюмбете. Я надеюсь, вы привыкнете и не будете роптать. Мне сказали, что вы в пургу заблудились, пришли позже и сильно устали, поэтому сегодня я вас в наряд не включаю. А завтра с утра старшина вас проведёт по участку вдоль границы. Всё, можете идти.
     Мы повернулись кругом, щёлкнув каблуками, и вышли на крыльцо дыхнуть свежим воздухом. Я осмотрелся на новом месте. Застава была построена на невысоком пригорке довольно большого ущелья. На склонах рос лес – это был прямо бальзам на мою душу.
     Я зашёл в комнату своего отделения. Там за столом сидел и читал книгу – судя по погонам – рядовой, судя по виду – старослужащий. Крупный молодой человек с почти круглым лицом, высоким открытым лбом. Про таких говорят «умный». Я подошёл к столу, он встал и с дружелюбной улыбкой первым протянул руку и назвал себя:
     – Ерлин Володя.
     – Очень приятно, Фёдоров Витя, – ответил я, отвечая на рукопожатие.
     Так произошло первое знакомство на десятой заставе. Мы с Володей оказались одногодками. Он был сибиряком из Новосибирска. Я же представился уральцем из Свердловской области.
     Тут подали команду строиться на боевой расчёт. Я тоже вышел и встал в строй. Боевой расчёт на этой заставе производился в просторном и длинном коридоре, где военнослужащие становились в две шеренги, а капитан Гуревич (его фамилию сообщил мне Ерлин) ходил вдоль строя, заложив руки назад и рассматривал своё «войско», попутно делая некоторые замечания. Увидев в строю меня и моего бывшего попутчика, он сказал, что на заставу прибыло пополнение из двух человек, которые уже стоят в строю. И лишь после этого зачитал наряды: кто с кем, куда и когда идут нести службу.
     После боевого расчёта я пошёл в столовую, попил чаю, а потом лёг на койку и заснул. Утром меня разбудил дежурный. Старшина уже был на ногах и выдал нам оружие и боеприпасы: мне автомат ППШ с двумя дисками патронов к нему и пару гранат, а моему напарнику карабин, патроны и тоже две гранаты.
     – Одежда и снаряжение как в наряд-дозор, – сказал старшина. – Одежда полегче, вооружение полное.
     На улице уже становилось светло. Втроём от заставы мы пошли по лесу, где была даже не тропа, а что-то более похожее на дорогу, которая шла всё вверх и вверх. Старшина шагал быстро, и замедлил ход, лишь пройдя около километра. Мы подошли к нему, и он, как будто что-то вспомнив, сообщил:
     – Вы знаете, весь этот лес до недавнего времени был полностью заминирован.
     – Да вы что! – опешил я. – А когда и почему?
     – Об этом я вам чуть попозже расскажу, когда поднимемся на уровень границы, – пообещал он, и этим нас так заинтриговал, что мы невольно пошли быстрее. Я старался не отставать от старшины, внутренне собрался. Мой напарник, похоже, чувствовал то же самое. Мы прошли ещё с километр и вышли из леса.

Глава 69. РАССКАЗ СТАРШИНЫ. ТРАГЕДИЯ НА ДЕСЯТОЙ

     Крутизна подъёма уменьшилась, и мы подошли к засыпанным снегом валунам, большинство которых было обработано и имело правильную форму, напоминавшую кирпичи. Старшина предложил:
     – Давайте здесь передохнём, а я тем временем расскажу вам историю десятой заставы. Эти валуны, собственно, и всё, что осталось от бывшей десятой…
     В сороковом году здесь произошла трагедия. Тогда, до нападения немцев, мы считали себя «всех сильней» и были уверены, что к нам никто не сунется – побоятся! Но однажды ночью большая группа турецких головорезов (кстати, среди них был один русский белый офицер) скрытно перешла границу и подошла к заставе. Они были вооружены не только стрелковым оружием, но и своими ятаганами[8]. Бесшумно сняли часового. Тихо вошли в казарму и без единого выстрела убили всех спящих бойцов.
     Невдалеке стоял деревянный одноэтажный командирский домик, где жил начальник заставы с женой и двумя детьми. Естественно, в это время все спали. В отдельной комнатке жила молодая прачка. Вдруг среди ночи их разбудил громкий стук в дверь. Начальник мгновенно проснулся, подошёл к двери и спросил:
     – Что случилось, Иванов?
     Ему на русском языке ответил совершенно незнакомый голос:
     – Нет больше у тебя Иванова. И красноармейцев в казарме нет, мы их ликвидировали.
     Разговаривали они через закрытую дверь, громкие голоса разбудили жену начальника, и она прислушалась.
     – Кто вы? – спросил начальник заставы.
     – Не догадываешься? – ответил голос с улицы. – Тогда скажу. Я офицер Русской Императорской армии и Белой гвардии. Живу на чужбине, но всегда мечтал вернуться обратно. Сейчас я, конечно, не один. Со мной отряд хорошо обученных, жестоких головорезов, которые ни перед чем и ни перед кем не остановятся.
     – Запугиваешь?
     – Ставлю перед фактом, – невозмутимо ответил голос. – Предлагаю тебе сдаться, и мы не тронем твою семью и тебя. Переправим вас в Турцию, где ты станешь служить им так же как и я. Будешь жить там со своей семьёй или умрёте все здесь. Выбирай.
     – Я подумаю.
     – Думай быстрей, дом твой окружён.
     Начальник быстро оделся, взял автомат и запасной диск с патронами, жене передал пистолет.
     – Не буди детей. Закрой за мной дверь сразу же на засов, – сказал шёпотом ей и громко крикнул в сторону двери: – Я выхожу!
     Резко распахнув дверь, он сразу же стал стрелять. Противник был готов к подобным его действиям и заранее рассредоточился по возможным укрытиям. Даже «белого офицера» у двери не оказалось. Ответного огня никто не открывал, что могло означать лишь одно – враги хотели захватить его живым. Тут он услышал выстрел из пистолета, крики жены и детей, после чего всё стихло. Он сразу же понял, что лазутчики забрались через окна и жестоко расправились с его семьёй. У него потемнело в глазах, руки опустились. Мелькнула мысль о самоубийстве, но её быстро вытеснил гнев, он решил сражаться до конца, мстить за погибших.
     И тут неожиданно для всех из дверей казармы застрочил пулемёт. Турки, готовившиеся в рукопашной схватке захватить начальника, были первыми убиты неизвестным пулемётчиком. Оставшиеся в живых стали перебегать с места на место, стреляя в сторону казармы. Этим воспользовался начальник заставы, открыв по ним прицельный огонь короткими автоматными очередями. У него появился мстительный азарт, и оттого, казалось, пули летели точнее. Первым делом он стрелял по тем, кто пытался приблизиться к казарме, и все движущиеся «мишени» оказались его или пулемётчика добычей.
     В это время подоспела подмога. Ближайшие к заставе наряды, услышав стрельбу, устремились на помощь осаждённым. А ещё один наряд перекрыл границу. Почти одновременно бойцы двух нарядов показались в поле зрения начальника. С криками «Ура!» они двинулись к заставе, но пока не стреляли, лишь отвлекая внимание противника на себя. Винить их за это было нельзя – не зная обстановки, не видя в темноте, где свои, а где чужие, вполне можно было попасть и в своих. В этой атаке был ранен один из пограничников, пришедших на помощь.
     – Ложись! – зычно скомандовал начальник подошедшей подмоге, и перекрикивая звуки боя, постарался объяснить обстановку своим невидимым товарищам: – Из наших здесь только я и пулемётчик. Против нас банда, которая прорвалась на заставу. Стреляйте по всем, кто ползёт, перебегает и стреляет.
     Пока начальник ставил боевую задачу, невдалеке от дверей казармы грохнул взрыв. Пулемёт замолчал. Начальник отвлёкся лишь на несколько секунд, но их хватило, чтобы бандит подполз и метнул гранату. Правда, он боялся подняться и бросал лёжа, поэтому она не долетела до дверей, за которыми засел пулемётчик. К радости пограничников, скоро пулемёт снова заработал.
     Турки уже не пытались захватить в плен командира. Когда подошла подмога, они могли думать только о спасении своих жизней. Часть из них попыталась укрыться в лесу, находившемся в нескольких десятках метров от заставы, но это их не спасло, поскольку пулемётчик был зоркий, а поляна до леса хорошо простреливалась. Вскоре стрельба стихла. Оставшиеся в живых бандиты решили бесшумно уйти к границе и пересечь её. Начальник послал двоих бойцов преследовать беглецов, а со стороны границы их встретил оставшийся там заслон и уложил ещё двоих. Неизвестно, удалось ли кому-либо из лазутчиков уйти живыми.
     А сам начальник вместе с пограничником, который остался помогать раненому, пошёл в казарму, чтобы встретиться с пулемётчиком, геройски поражавшим врагов. Он увидел лежащий в дверях пулемёт, рядом валялись пустые диски. Самого стрелка видно не было, но в уголке он заметил девушку, сидящую, обняв колени руками и уткнув в них лицо. Её сотрясали рыдания, и её щуплое тело бил озноб. Он узнал прачку, но, всё ещё не веря, спросил:
     – Это ты, Валентина?..
     – Я… я… я… – всхлипывая, ответила она. Бой закончился, адреналиновый шторм прошёл. Теперь ей стало по-настоящему страшно, и она зарыдала.
     Валентина была комсомолкой, всегда стремилась быть на переднем краю. Жизнь же заставила её работать в столь непрестижной профессии. Когда ночью послышался требовательный стук в дверь, она проснулась и быстро оделась. Слышала все «переговоры» начальника с бандитами и поняла ситуацию. Тут же в голове её созрел план, как и когда незаметно пробраться в казарму к оружию, которым она неплохо владела. Когда начальник вышел навстречу врагам, они были уверены, что на заставе остался лишь один человек, способный оказать им сопротивление. Все турки смотрели только на него.
     Когда он начал стрелять, девушка тихонько открыла окно, тенью перебежала в казарму, где лежали убитые бандитами бойцы. Она взяла из пирамиды ручной пулемёт и коробку с тремя дисками по 45 патронов в каждом. Расположившись за дверью казармы, она открыла огонь по неприятелю, зная, где сосредоточилось больше всего боевиков.
* * *
     На заставе оказались убиты около десяти пограничников. У командира погибла жена, которая успела сделать лишь один выстрел, и двое детей. После похорон начальник вернулся на заставу. Ему дали заместителя и удвоили штат бойцов. Прачку наградили орденом Красного Знамени, после чего она продолжила трудиться на заставе.
     Руководством страны этот случай был признан пограничным конфликтом. Начальник заставы после этого случая поседел, хотя ему было чуть за тридцать лет. А через год он женился на орденоносной прачке.
     – Эта застава, – старшина показал на развалины, – была построена неразумно, слишком близко к границе, всего-то лишь в двухстах метрах. Буквально каждый шаг пограничников просматривался. А через несколько месяцев после этих событий в ущелье была построена по специальному проекту новая, просторная застава, в которой вы уже провели ночь. Подходы к новой заставе были заминированы. О проходах в минных полях знали только пограничники. Но всё равно, к сожалению, без жертв не обошлось. Подорвался и погиб один боец. Ещё пара медведей подорвались на минах.
     – Подходы к заставе разминировали уже после войны, буквально лет пять назад. После разминирования раздался ещё один взрыв – снова подорвался косолапый, возможно, спасший этим жизнь человека. Поэтому мы до сих пор запрещаем без необходимости ходить по местам, бывшим тогда заминированными. Ту мину сапёры, видимо, пропустили. А если не одну?
     Мы слушали рассказ старшины, затаив дыхание. Иногда комок к горлу подкатывал. Не менее получаса длился его рассказ. А когда мы шли к границе, я чувствовал себя, как загипнотизированный.
     Параллельно границе проходила тропа, по которой постоянно, днём и ночью, ходили дозоры. Мы прошли её полностью и повернули назад. Недалеко от развалин, чуть левее и ближе к границе находилась вышка НП десятой заставы, на которой всё светлое время нёс службу пограничный наряд, зимой в одну смену, летом – в две.
     На всё наше знакомство с участком заставы ушло около трёх часов, и мы оказались свободными до 18:00.

Глава 70. КАПИТАН ГУРЕВИЧ

     Я осматривался и осваивался на новом месте. Само одноэтажное здание заставы было кирпичным и выстроено на каменно-бетонном фундаменте, поднимавшемся над землёй примерно на метр. Все внутренние перегородки прочны и практически звуконепроницаемы. Здание прямоугольной формы, двадцать на сорок метров, располагается вдоль некрутого склона ущелья (возможно, строителям когда-то пришлось его подравнивать). Точно посредине длинной стороны здания находится «парадный подъезд» – крыльцо с пятью ступеньками, ведущими к широкой – хоть танцуй – площадке, по краям которой стоят беседки, внутри которых установлены скамейки со спинками. Входная дверь – широкая, двухстворчатая. Сразу от входа налево располагается кабинет начальника, а перпендикулярно входному проходу идёт длинный широкий коридор, заканчивающийся с обеих сторон широкими окнами, которые могут служить дополнительными выходами во время боевой тревоги.
     Застава похожа на семейное общежитие, где вперемешку расположены комнаты трёх стрелковых, одного пулемётного и одного «собаководческого» отделений.
     Начальник заставы и его заместители вместе с семьями тоже жили в этом здании. Каждая семья имела свою жилплощадь в отдельном помещении, каждое отделение имело свою комнату, где также хранилась одежда и оружие каждого бойца. С нами жил и сержант Даржания (кстати, по сегодняшним меркам, вполне либерально-демократичный человек).
     Рядом с кабинетом начальника находилась комната связи. В конце главного коридора, с одной стороны располагался спортзал со спортивными снарядами. Там даже имелась двухпудовая гиря. Кухня и столовая размещались в середине коридора, прямо напротив входа. Ещё имелась просторная комната отдыха, где обычно проводили свободное время любители музыки. Там была гитара, на которой виртуозно играл рядовой Сизов, а на баяне растягивал меха Тарунин. Ещё там было радио, которое можно было слушать, не напрягая слух. Не было разве только телевизора, но про телевидение мы тогда вообще ничего не знали. В комнате отдыха были скамейки и столы, здесь проводились комсомольские и общие (со всем персоналом) собрания, иногда политзанятия и изредка демонстрировались фильмы.
     Во дворе находилась конюшня, помещение для собак, подвал и склад. Водопровода и канализации не было, эти блага цивилизации досюда не добрались. Внизу, метрах в тридцати протекала горная речушка, вот из неё и брали воду на все нужды. А деревянный туалет до прошлого года находился рядом со стрельбищем. Тогда и произошёл несчастный случай.
     Во время учебных стрельб одному солдату захотелось в туалет, и он без опаски туда зашёл – мишени-то в стороне. Но пуля-дура рикошетом от камня залетела в туалет и смертельно ранила находившегося там солдата. Это случилось всего год назад. Помнится, ещё на двенадцатой заставе во время боевого расчёта нам рассказали про эту трагедию, после чего устроили показательные стрельбы трассирующими пулями в позднее вечернее время. Зрелище было очень впечатляющим; при стрельбе, особенно из пулемёта, видно, как пули летят друг за другом, а ударившись в камни, разлетаются в разные стороны, иногда поворачивая даже под прямым углом.
     Туалет на десятой заставе после этого случая перенесли на другое, более безопасное место.
* * *
     В первый день моего пребывания на новой заставе, вернувшись с «экскурсии» под командованием старшины, я услышал довольно оживлённый многоголосый разговор в столовой. Оказалось, что там кого-то провожали. Внимание всех присутствующих было обращено к сержанту, которого, конечно, я не знал. Поинтересовался у Ерлина, пока единственного знакомого из солдат:
     – А кого это провожают? И куда?
     – Сержанта Бовкуна. Его переводят на другую заставу. Потом расскажу, почему.
     Я вышел на крыльцо, как и многие другие, и увидел лишь спину удаляющегося сержанта. Его походка и заметно согнутая спина с вещмешком за плечами говорили о том, что уходит он с заставы с большим сожалением. Ерлин потом объяснил, что причиной перевода, как часто бывает, оказалась женщина, а именно жена начальника Гуревича Маша. Она не достигла ещё тридцати лет, была хороша собой, свободолюбива и общительна. В мужской компании про таких говорят: «Всё при ней». Детей у них не было, и наверное, мы для неё были детьми.
     Она не чуралась общения с солдатами и сержантами. Больше всех ей приглянулся сержант Бовкун. Он был начитанным, хорошим рассказчиком с мягким чувством юмора. Её к нему тянуло. Местом общения у них была обычно комната отдыха. Не было дня, чтобы в этот зал не заходила Мария. Об этих встречах узнал начальник, вероятно, убедился воочию, после чего обратился в отдел кадров с просьбой перевести сержанта на другое место службы. Интересно, чем он мотивировал свою просьбу?
     В общем, так или иначе, сержант был «изгнан» с заставы. Возможно, мы – ефрейтор и рядовой – и прибыли ему на замену. Ребята говорили, что Бовкун пострадал незаслуженно.
     Надо сказать, капитан Гуревич был человеком неуравновешенным. Если у него плохое настроение (а оно бывало таким очень часто), он сам искал везде, во всём и во всех негатив. Поругается ли с женой, проиграет ли матч в волейбол его команда команде извечного соперника – старшины, он начинает вымещать свою злость на других. Забегает в солдатскую комнату, открывает тумбочку и с криком: «Что у вас тут за беспорядок?!» – поднимает её, переворачивает вверх дном и бросает на пол. Вспоминается Чапаев, ломавший стулья. Гуревич пошёл дальше, переключившись на тумбочки. Всё, что было в тумбочке, вываливалось на пол, что-то ломалось или рассыпалось. Опрокинув таким образом пару тумбочек, он немного успокаивался и уходил. Солдатам в такие моменты хотелось покрутить у виска указательным пальцем, но было нельзя, как-никак, он начальник. Конечно, когда он уходил, солдаты давали волю своим чувствам. Вот такой, грубо говоря, самодур был начальником десятой заставы.
* * *
     У нас на заставе был лишь один усатый – сержант Даржания, и я решил восполнить этот пробел – отрастить усы. Кстати (или некстати) волосы у меня уже были приличной длины. На одном из боевых расчётов, проходя вдоль строя, Гуревич не удержался, сказав, ни к кому вроде бы конкретно не обращаясь: «Отрастили, распустили тут, понимаешь, волосы и усы!». Я сразу понял, что это «камушек в мой огород». Хотя и по уставу, и по сроку службы я считал себя имеющим право и на то, и на другое, решил: «Ладно, потешу я тебя!». На другой же день сбрил усы и подстригся «под ноль», став выглядеть как новобранец. Как ни странно, после этого мне стало легче на душе и даже чем-то удобней физически. «А к демобилизации всё отрастёт», – успокаивал я сам себя. Сделал я это, конечно, назло командиру, пусть, думаю, упивается своей властью.
     Ещё мне казалось, что он частенько бывал под хмельком, но на эту тему я ни с кем не разговаривал.

Глава 71. СЛУЖБА НА НОВОЙ ЗАСТАВЕ

     В первые дни, точнее ночи, я раза три ходил в наряд вторым номером, но каждый раз на разные маршруты. На этой заставе в наряд на лыжах не ходили, поскольку здесь были очень крутые подъёмы и, соответственно, смертельно опасные спуски. А ещё лес и камни.
     В свой четвёртый наряд я уже отправился старшим наряда, и оставался им до конца службы на десятой заставе. Видимо, Гуревич поинтересовался моими служебными обязанностями на Кюмбете и стал, даже зимой, посылать меня на вышку – НП.
     Однажды мы с напарником возвращались на заставу с наблюдательного пункта. Впереди нас был крутой спуск к лесу по затвердевшему снегу. Мы решили «вспомнить детство», прокатившись вниз, сидя на «пятой точке», хотя вполне можно было обойти этот спуск стороной. Но кто в двадцать один год захочет идти лишние метры, если можно прокатиться с ветерком, да ещё, как говорится, на халяву? Перед тем, как ринуться вниз, мы оглядели свой предполагаемый путь, убедившись, что там нет больших камней. Сели и приготовились к старту. По моей команде начали движение, но скорость оказалась куда выше ожидаемой, поэтому пришлось пытаться тормозить ногами. Меня начало разворачивать, поэтому я лёг на спину, а затем начал тормозить и прикладом. Скорость немного снизилась, но меня всё-таки развернуло на полный оборот. К счастью, «приземление» вышло благополучным. Но когда я поднялся на ноги, то не почувствовал привычную тяжесть на правом боку, где должна была быть ракетница. Взялся за кобуру – пустая, с расстёгнутой застёжкой.
     Первой мыслью было пойти обратно по своему следу до вышки. Но тут же решил, что, скорее всего, она выпала при моём экстремальном спуске. Стал искать внизу, на земле, среди мелких камушков, подключил своего напарника. Поиски всё-таки увенчались успехом. Ракетница лежала на земле, метрах в пятнадцати впереди того места, где мы «приземлились». Видимо, выпав из кобуры, она опередила нас и без тормозов «ускакала» дальше. Не найди мы её – мне могли грозить большие неприятности.
* * *
     У нас на заставе проживал и здравствовал… осёл. Целый день он слонялся по двору. На ночь его запирали в конюшне, где у него находилось своё маленькое стойло. Иногда днём для потехи на осле по двору катались солдаты – как-никак для русских он был экзотическим животным. Он послушно шёл к каждому, кто называл его по кличке – Яшка. Ему давали какое-нибудь лакомство: хлеб, сахар или остатки из столовой, и он, поев, послушно подставлял спину очередному седоку.
     Меня на этот раз с новым напарником назначили на НП с утра. Погода была ненастной, шёл довольно сильный дождь, и нам пришлось надевать плащи, которые были тяжеловаты и не очень хорошо спасали от дождя. Мы вышли из кабинета начальника, получив боевой приказ. А тут прямо у крыльца стоит Яшка. Я быстро вернулся и побежал на кухню, попросил хлеба, которого мне дали более чем достаточно. Покормил осла. Хлеб ещё остался, но нам нужно было уже идти. Мы направились к месту службы, а Яшка побрёл следом за нами. Знал, плут, что еда у меня ещё осталась. Я подумал вслух:
     – А почему бы не поехать на нём до НП? Пусть отрабатывает свой хлеб!
     Сказано – сделано. Я сел верхом на осла – уздечка на нём всегда была – и поехал по сырой, скользкой дороге вверх, километра два. Со стороны, наверное, картина выглядела комичной – маленький ослик везёт в гору вооружённого до зубов солдата, а за ним бредёт ещё один солдат. Яшка дотащил меня до НП, получил свою порцию хлеба, и я отпустил его на произвол судьбы – если захочет, пусть возвращается на заставу или пасётся тут, поблизости. За границу, конечно, мы его не пустим. Кругом было море нетронутой травы, и он остался пастись. Отошёл немного от вышки в сторону тыла. Что странно – он не шёл к границе, как будто знал, что стоит ему её перейти, как из него сделают салями.
     Все семь часов дежурства он не подходил к нам, но и далеко не отходил. Похоже было на то, что ему тут бывать не впервой. Выходит, не я один такой «вумный» оказался. Обратно на заставу мы шли дружно втроём. Кстати, больше я услугами Яшки не пользовался.
* * *
     Хоть и не каждые сутки, но довольно часто меня посылали на НП. На этот раз начальник заставы в боевом приказе указал, что на нашей стороне четыре человека (грузины) будут косить траву. Они знают выделенный им участок, расположенный недалеко от вышки. Нам было предписано быть внимательными.
     Когда мы подходили к границе, то увидели неожиданную картину. Траву косили трое, явно семья (мужчина, женщина и девушка), но вот только они находились на турецкой стороне, метрах в двадцати от границы, без охраны. Мы прошли почти рядом с ними. Взрослые продолжали косить, будто мы их совсем не интересовали. Девушка же прекратила работу и смотрела на нас во все глаза. В них читалось удивление и неподдельный интерес. Её отец, заметив это, прикрикнул на неё, и она принялась сгребать покошенную траву, но украдкой продолжала поглядывать в нашу сторону. Мы не стали задерживаться около турецких крестьян и пошли к своей вышке.
     По заведённому порядку, старший должен находиться на НП с биноклем, а напарник – внизу, на земле. Сверху я и увидел грузинских косарей. Четверо мужчин сразу принялись косить высоченную траву в низине слева от вышки, в ста-ста пятидесяти метрах от границы. Турецкие крестьяне были от нас справа, но вскоре они ушли вглубь своей территории, и мы их больше не видели. Поработав около часа, грузины сели на перекур, и я спустился вниз, чтобы подойти к ним и познакомиться. Шёл как обычно, в полном боевом.
     Подошёл, поздоровался на грузинском языке, перебросился несколькими известными мне ничего не значащими фразами. Они встретили меня приветливо, как своего земляка. Я в это время носил ещё усы, и возможно, они приняли меня за грузина. Предложили мне бутылку чачи и яблок – больше килограмма. Я не отказался, поблагодарил их по-грузински и ушёл к вышке.
     Предложил выпить своему напарнику. Тот вежливо отказался. Тогда я дал ему половину яблок, а сам поднялся на вышку, положил яблоки и поставил бутылку на стол. Взял бинокль, осмотрел вверенную мне территорию. Всё было спокойно. Я взял банку мясной тушёнки и решил отблагодарить грузин за гостеприимство. Они остались довольны моим ответным подарком, и что-то стали мне говорить бегло по-грузински. Разобрать, о чём они толкуют, я не мог, поэтому сделал строгое лицо и поднёс указательный палец к губам, намекая на то, что «это военная тайна, а я секреты не выдаю». Тут, похоже, у них зародилось сомнение в моей национальной принадлежности, и они спросили меня уже по-русски:
     – Скажи нам честно, пожалуйста, ты грузин или русский?
     – Русский.
     – А усы?!
     – А что усы, причём тут они? Я могу их сбрить хоть завтра.
     (Что, впрочем, я и сделал в ближайшее время, хотя чуточку жалел, что ни разу не сфотографировался с усами.)
     Вернувшись на вышку, я решил попробовать чачу. Отхлебнул прямо из горлышка бутылки. Вкус оказался вполне ожидаемый. Закусил яблоком. Через полчаса сделал ещё глоток, снова погрыз яблоко. Никаких признаков опьянения я не ощущал. И так по глоточку, не спеша, за всю смену я почти выпил всю чачу. Опустевшую бутылку я бросил подальше в траву, в сторону тыла, куда мы никогда не ходили.
     Скоро к нам подошла смена. Мы рассказали обо всех, кого видели. На заставу вернулись в 15 часов. Я доложил о появлении турецких крестьян вблизи границы. Начальник тоже удивился, что они были так близко к границе и без охраны. Своим же косарям он ещё заранее давал разрешение, указав, где можно косить.
     После прибытия на заставу я пошёл в столовую, где немного поел, а затем отправился в постель. Тут-то меня и замутило – всё-таки выпито было немало. Я встал, пошёл в конец коридора к открытому окну, «облегчил» свой желудок и вернулся в постель. Тут, как назло, ко мне подошёл командир отделения и сказал:
     – Нужно пойти на занятия.
     – Я только недавно пришёл из наряда. И что-то мне нездоровится…
     – Ладно, лежи, – разрешил Даржания. – Но на боевой расчёт придётся подниматься.
     Что поделаешь – таков закон. Я об этом знал, поэтому на боевом расчёте уже стоял в строю. И – вот наказание – оказался назначен на 19 часов старшим наряда на один из ответственных участков, подъём на который ещё круче, чем на НП. Думаю, и Яшка туда бы не поднялся. Состав наряда – три человека, да ещё с собакой. Это для меня было большой неожиданностью. Но служба есть служба, нужно было собираться. А мне, как старшему наряда, ещё предстояло чётко доложить о прибытии наряда для получения боевого приказа начальнику заставы, назвать звания и фамилии каждого, выслушать внимательно приказ и повторить его почти дословно.
     В кабинете начальника я собрался, всё сказал чётко и без запинки. Гуревич не заметил моего состояния, возможно, потому что сам был не безгрешен.
     Когда мы уже пошли по горной крутой, идущей вверх тропе, я понял, что без отдыха до участка не дойду. Сказал ребятам:
     – Приказ слышали, куда идти – знаете, так выполняйте. А я подойду к вам немного позже.
     – Понятно, – ответили они и пошли вперёд, а я двигался не спеша, с передышками.
     Наверное, моему наряду пришлось ожидать меня около получаса. Служба в эту ночь прошла без происшествий. Я бодрствовал всю смену. У меня было время поразмышлять, почему капитан после прибытия из наряда всего три часа назад, назначил меня снова. Хотя формально он был прав, поскольку пограничные сутки начинались с 18 часов.
     Мой постыдный поступок остался без каких-либо последствий. Но мне за него было совестно и перед самим собой, и перед ребятами.

Глава 72. МЕДВЕЖЬИ УСЛУГИ

     Однажды днём меня с напарником назначили дозором – пройти вдоль контрольно-следовой полосы. Мы обнаружили свежий след на КСП, направленный в сторону границы. Он очень походил на медвежий. У меня в голове промелькнула «пограничная азбука». Настоящие шпионы идут на всякие ухищрения для перехода КСП, например, привязывают к обуви имитацию ступни любого животного, которое чаще всего встречается в этой местности. Или же перепрыгивают полосу при помощи шеста (при этом примерно на середине КСП остаётся глубокая ямка, и лишь по её кромке можно определить, в какую сторону ушёл нарушитель).
     В нашем случае были видны и царапины от когтей. Я не стал сразу сообщать на заставу – это заняло бы некоторое время, а розетки вблизи не было. Мы пошли по следу, который хорошо был виден в высокой траве. Через несколько десятков метров нам попался свежий медвежий кал, от которого ещё шёл парок. Значит, медведь прошёл тут совсем недавно. Мы не стали его преследовать – мы же не охотники. Я сообщил на заставу, там всё поняли и дали нам указание заделать следы зверя (и наши тоже, мы ведь переходили КСП туда и обратно) подручными средствами. Мы пошли к лесу, взяли подходящий сук и замели всё так, что «не подкопаешься». На обратном пути отнесли сук в лес.
* * *
     Скоро стало ясно, что в районе десятой заставы медведи бродят часто. Где-то в августе к нам прислали небольшую отару барашков на мясо. Загон находился в двадцати-тридцати метрах от здания заставы. Днём барашков пасли, а ночью они были в загоне. Часовой был один и стоял у подъезда. Вдруг он услышал треск ломающегося забора и медвежье рычание, похожее на стон.
     Часовой мигом оказался у заграждения и увидел силуэт медведя, пытающегося преодолеть забор. Барашки, испугавшиеся грозного зверя, сбились к плотную кучку в дальнем от медведя углу загона. Часовой прицелился в хищника, и, несмотря на ночь и плохую видимость, не промахнулся, попав тому прямо в сердце.
     Услышав выстрел, дежурный поднял заставу по тревоге. На улицу выскочили вооружённые солдаты и командиры. Часового у подъезда нет, кто стрелял – непонятно. Начальник крикнул:
     – Поляков! Ты где?
     Тот отозвался где-то у загона:
     – Я тут.
     – Кто стрелял?
     – Я стрелял.
     – В кого?
     – Подойдите и увидите.
     Все двинулись к загону. Поляков скромненько стоял у туши медведя, который повис на заборе с колючей проволокой. Общими усилиями медведя сняли с заграждения и перетащили на более освещённое место. Нашлись умельцы, которые сняли шкуру (кому она досталась позже – неизвестно). Тут же отрубили «окорок», и на завтрак для всей заставы была медвежатина.
     В эту ночь я был в наряде, поэтому не слышал выстрела и переполоха на заставе. Обо всём случившемся узнал, когда зашёл в столовую после наряда, где мне вежливо предложили отведать медвежатинки. Я удивился:
     – Откуда это мясо?
     – Оно само пришло, – ответил повар.
     – Как это?
     – Да на своих косых лапах. Поляков не промахнулся, и вот теперь кушай кашку с медвежатинкой.
     Я взял тарелку с кашей, на которой лежал аппетитный розовый кусок мяса. Вначале я с опаской попробовал его, но любопытство (а не голод) пересилило. Мясо оказалось вполне нормальным, никаких лишних привкусов. Правда, от дополнительно предложенной мне порции я отказался.
     Начальник заставы публично ничем не поощрил нашего суперснайпера, хотя, возможно, я был в наряде и не попал на тот боевой расчёт. А ребята с тех пор стали называть Полякова медвежатником.

Глава 73. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

     Вскоре после знакомства с Володей Ерлиным мы уже стали частыми собеседниками. Он был «домоседом», почти всегда в свободное время находился в комнате отделения, что-то читал, писал, даже решал задачки. Володя был секретарём комсомольской организации заставы и получал все номера «Комсомольской правды». Я тоже стал постоянным читателем этой газеты.
     Почта на десятую заставу приходила намного чаще, чем на Кюмбет. Однажды я получил неожиданное письмо от Ани Луговской. Если помните, она была моей подругой во время отпуска. Содержание её письма меня шокировало: «Я родила дочку и назвала её Татьяной!»
     Я лихорадочно начал считать. Письмо я получил в марте, а в отпуске был в июне прошлого года. Выходило, как положено в природе – девять месяцев. Я сделал паузу, не стал отвечать и поздравлять. А написал письмо её соседу, моему хорошему знакомому Серебрякову. Спросил его, когда Аня родила дочку. Вскоре пришёл ответ: «В конце января». У меня отлегло от сердца. Выходило, что отцом Аниного ребёнка был Пономарёв. И неспроста она, видимо, ходила в больницу, когда мы с ней были в Талице в первый раз. Ещё меня заинтересовал другой вопрос. У меня в течение года дважды менялся адрес – у кого же она его узнала? Я спросил у сестры Фаи, но она ответила, что Аню Луговскую вообще не знала. Может, мама? Тоже вряд ли, мама даже никогда не упоминала её имя. В общем, это так и осталось невыясненным.
     Больше Аня мне не писала. Возможно, сосед рассказал ей о моём письме и своём ответе, который всё поставил на свои места. А позже Аня вышла замуж за Юру Пономарёва и стала жить и работать в Горбуново.
* * *
     В конце июня в «Комсомолке» стали печатать объявления для желающих поступить в учебные заведения – от университетов до ремесленных училищ. Как-то прихожу с наряда и вижу – Володя весь сияет.
     – Нашёл, что искал, почитай! – похвалился он.
     – Давай, почитаю, – я взял газету в руки и начал читать вслух: – Трёхгодичная школа МПС приглашает абитуриентов, мужчин в возрасте 23–30 лет с образованием не ниже семи классов на учёбу по специальности машинист электровоза, тепловоза и паровоза. Вне конкурса принимаются участники войны, а также передовики производства железнодорожного транспорта. Количество льготных мест – не более 20% от общего количества. Общежитие, питание, обмундирование – бесплатное, стипендия 150 рублей.
     Далее следовали адреса школ машинистов. Их было не более десятка. Помню, в Саратове была тепловозная, а в Свердловске и Новосибирске электровозные школы. Другие города нас не интересовали. Я выбрал Свердловск, а Ерлин – Новосибирск. Но была одна проблема. У Володи было образование девять классов, а у меня-то и семи не было. Он мне предложил небольшую аферу:
     – Давай я напишу домой, и на твоё имя пришлют справку об окончании девяти классов. Поедешь поступать в школу машинистов в этом же году!
     Мне не хотелось идти на подлог, да и не верилось, что смогу сдать вступительные экзамены. Поэтому я ответил:
     – Спасибо, конечно, но лучше я пойду в вечернюю школу и закончу семь классов. Да к тому же мне в этом году исполнится лишь 22 года.
     – Да не будет приёмная комиссия придираться к такой мелочи, как разница в один год! – продолжал убеждать меня Володя. Но я стоял на своём:
     – Хочу, чтобы всё было честно.
* * *
     После получения газеты с объявлением Володя развил бурную деятельность. С разрешения начальника сходил в комендатуру, где ему дали хорошую характеристику и медицинскую справку. Отослал эти документы домой и попросил родных прислать ему программу для поступления в средние учебные заведения и необходимые учебники.
     Я же решил начать учёбу с первых дней демобилизации. Поставил и ещё одну нелёгкую задачу – найти младшего брата Женю, затерявшегося в детских домах в годы послевоенной неразберихи. А пока в свободное время занимался в спортзале или же проводил время в комнате отдыха. Там слушал музыку и сдружился с баянистом Андреем Таруниным. У меня был альбом, в который я переписывал тексты песен из попадавшихся мне любых печатных изданий. Всего там было, наверное, около сотни текстов. Я показал Тарунину этот альбом, и Андрей попросил им попользоваться. Я с радостью ему разрешил. А через неделю он вернул мой песенник – с красиво нарисованной служебной собакой на титульном листе и надписью: «От Тарунина другу Виктору».
     Иногда при наших встречах он играл на баяне, и мы с ним дуэтом негромко пели знакомые песни. Если он не слышал раньше песню, но стихи запали ему в душу, он, сидя на крылечке, сам подбирал музыку, и мы с ним вдвоём мурлыкали. Когда однажды я подхватил ритм такой «новой старой» песни, и нам самим она начала нравиться, мы незаметно повысили голос. И вдруг увидели, что у нас появились слушатели. Они всё прибывали, и те, кто не хотел толпиться на крыльце, спустились вниз, и мы допели песню под аплодисменты. Наши зрители попросили ещё спеть. Мы не отказались. Исполнили ещё пару знакомых песен, каждая из которых получила свою порцию аплодисментов. Я солист-то неважный, но подпевать мог, песню не портил. К сожалению, тут закончилось свободное время и поступила команда строиться на боевой расчёт.
* * *
     Как я уже рассказывал, на заставах принято будить солдат после восьмичасового положенного сна без шума (исключая, конечно, случаи тревоги). Это делается потому что наряды приходят с границы и ложатся спать в разное время. «Будильником» является дежурный по заставе. Так было и в этот раз. Дежурным был мой одногодок, Устинов, родом из Новосибирска. Он подошёл к моей койке и тихо сказал:
     – Фёдоров, вставай.
     Я проснулся, потянулся. Дежурный ушёл, а я тем временем решил ещё минуточку поваляться в постели, как обычно делали старослужащие – и я в их числе – если не надо было срочно идти на службу. Через минуту дежурный снова заглянул в комнату, увидел меня в постели и молча вышел. Я встал и начал одеваться, когда зашёл старшина и «погнал» на меня:
     – Почему сразу по команде дежурного не поднялся?
     – Здравия желаю, товарищ старший сержант, – поприветствовал я его, проигнорировав заданный вопрос. Прошёл мимо старшины в коридор, где надеялся встретиться с дежурным-жалобщиком. Меня так разозлил его донос, что от злости меня аж трясло. Заметив моё состояние, старшина вышел следом за мной и скомандовал:
     – Фёдоров, стой!
     Я не мог заставить себя остановиться. Прошёл весь длинный коридор до окна, но дежурного нигде не увидел. Как будто сквозь землю провалился! Тут уже я сам себе дал команду: «Спокойно, Витя, ничего страшного не случилось. Подумаешь, Устинов нажаловался старшине…». Я постоял у окна, посмотрел на улицу. «Скоро демобилизация», – продолжал я себя успокаивать. Тут почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Я резко, по-военному повернулся «кругом» и оказался нос к носу со старшиной. Он приложил руку к козырьку фуражки и произнёс:
     – За нарушение воинской дисциплины вам, рядовой Фёдоров, объявляю наряд вне очереди – помыть пол в комнате отдыха.
     – Слушаюсь, помыть пол в комнате отдыха! – отчеканил я, окончательно взяв себя в руки.
     Эка невидаль – помыть пол. Хотя не припомню, чтобы мне приходилось этим заниматься во время службы. Старшина выдал мне ведро и швабру.
     – Воду ты знаешь, где берут, – добавил он.
     Я выполнил наряд добросовестно. Кстати, это был мой первый и последний наряд вне очереди. С Устиновым я просто перестал здороваться, а при встрече смотрел на него презрительно.
* * *
     На летний период двухпудовую гирю выносили на улицу, во двор. Надо сказать, что лето на десятой заставе было длиннее, чем на двенадцатой – на целых два месяца.
     Во дворе гирей баловались все, кто хотел и как мог. В спортзале её не бросишь на пол, а нужно осторожно опускать. А на улице запросто – поднял и бросил на землю, и так можно несколько раз, пока есть желание и силы. Я её подкидывал к плечу и выжимал левой рукой до трёх раз. Были ребята, которые «играли» гирей сильнее меня и интереснее.
     В волейбольных баталиях я не участвовал. Там были две уже довольно сыгранные команды. В одной команде капитаном был старшина, а в другой – капитан Гуревич. Их соперничество было довольно эмоциональным. Почти всегда на волейбольные матчи приходила жена Гуревича Маша. Но не дай бог, чтобы она проявила симпатии к команде-сопернице Гуревича – жди грозы! Попадёт ей, попадёт и нам, и не постесняется, на боевом расчёте влепит командир кому-нибудь в лучшем случае замечание.
* * *
     Мы с Володей Ерлиным ходили ежесуточно в наряд, но вместе никогда не попадали, поскольку оба были старшими наряда. Лишь иногда мы сменяли друг друга в наряде. Однажды он мне рассказал об одном случае встречи с турецкими пограничниками. Володя с напарником шли вдоль границы, навстречу двигались турки. Когда они поравнялись с нашими, один турок предложил пачку сигарет (а наши-то курили махорку). Напарник Ерлина, молодой солдат, неожиданно сказал:
     – Наверное, американские?
     Турок ответил:
     – Ноу, ноу, тюрк, тюрк.
     Ерлин строго посмотрел на напарника – разговаривать с турками строго запрещено! – и тот замолк. Они разошлись с турецким нарядом в разные стороны.
* * *
     Скоро мы с Володей стали друзьями. Не было дня, чтобы мы с ним не общались. Я показывал ему фотографии, какие у меня были. Он обратил внимание на фото, где я находился, можно сказать, в «малиннике» – в окружении четырёх девушек. Но Володя разглядывал не меня, а девушку, стоявшую рядом со мной слева.
     – Кто это? – спросил он.
     – Моя сестра Вера.
     – Хорошенькая у тебя сестра! – восхищённо заметил он. – Может, дашь адрес, я ей напишу.
     – Конечно, дам, пиши.
     Вере, собрав немного денег, я послал перевод – на платье. Получал в то время я по пятьдесят рублей в месяц, никуда и ни на что не расходовал.
     Кстати, Володя тоже часто пользовался моим альбомом-песенником. Когда он вернул его мне в очередной раз, то на титульном листе была нарисована девушка-крестьянка в платочке. Причём Ерлин расположил свой рисунок так, что вместе с собакой, нарисованной Таруниным, он составлял единое целое – возникало ощущение, что собака и девушка смотрят друг на друга. Рисунок мне очень понравился, и я поблагодарил и похвалил Володю:
     – Ты настоящий художник!
     – Скажешь тоже, – немного смутился он.
     Вскоре Володя получил посылку с программой для поступления и необходимые учебники. Почти всё свободное время он готовился к экзаменам. Я старался ему не мешать.
     Я благодарен судьбе за то, что она свела меня с этим человеком – деловым, целеустремлённым. Он дал мне направление к цели, которой я должен добиться уже через год – поступить в школу машинистов электровоза.
     Володино заявление и все его документы были уже давно отправлены в школу машинистов. В августе в воинскую часть пришёл вызов из школы на приёмные экзамены, и его досрочно демобилизовали. Провожали его всей заставой, конечно, кроме нарядов, находившихся на границе.
     Провожающие вышли на улицу. Мы с ним тепло простились, но никаких обязательств друг перед другом не брали. Совместная служба и дружба продолжалась у нас с ним ровно полгода.
     Но были и завистники, которые говорили, когда он ушёл: «Вот, вишь, крутился около начальства и демобилизовался раньше всех!». Основанием для подобных сплетен было лишь то, что Володя являлся секретарём комсомольской организации заставы.
     Через полтора месяца меня вызвали в штаб части, в учебный батальон. Уходя с заставы, я сказал ребятам:
     – Меня демобилизуют! Прощайте!
     – Нет, – ответили мне, – мы знаем, что тебя в учебку вызвали.
     Что тут ответишь?
     – Ну тогда до свидания!

Глава 74. ПИСАРЬ ШТАБА УЧЕБНОГО БАТАЛЬОНА

     Прибыл я в штаб части, который располагался в старинной полуразрушенной крепости в городе Ахалцихе (это для тех, кто невнимательно читал или пропустил мои первые армейские главы). Зашёл в отдел кадров, доложил начальнику о прибытии. Он сообщил:
     – Ты рекомендован нами (тут он кивнул в сторону своего делопроизводителя Соловьёва) писарем в штаб учебного батальона. Согласен?
     – Согласен, товарищ капитан.
     – Ты уж не подведи земляка.
     – Конечно, не подведу!
     Я повернулся в сторону Соловьёва, протянул руку и поздоровался.
     – Как давно, Витёк, мы с тобой не виделись!
     Тут очень кстати начальник вышел из кабинета и мы остались вдвоём. Посчитали, что в Ахалцихе я не был аж восемь месяцев.
     – Кстати, поздравляю тебя с сержантским званием, желаю дослужиться до генерала! – сказал я.
     – Ха-ха-ха, – усмехнулся товарищ. – А я собираюсь демобилизоваться.
     Я притворно расстроился:
     – А я-то думал, останешься на сверхсрочную службу…
     – Да ну, сидеть тут, протирать штаны – это не моё. Я хочу работать, двигаться вперёд.
     – Как получилось, что ты меня порекомендовал? И кому?
     – Вчера к нам в отдел зашёл майор Баранов, недавно назначенный начальником штаба учебного батальона. Попросил направить к нему опытного писаря. Ну я и вспомнил о тебе – и вот ты здесь.
     Тут в кабинет вернулся капитан, и я посчитал, что аудиенция окончена. Простился с кадровиками и поспешил на новое место службы.
     Штаб учебного батальона находился там же, где и раньше. Я зашёл в кабинет начальника. За столом сидел майор Баранов, я его сразу узнал. Три года назад, ещё в звании капитана, он был у нас командиром учебной роты. Был он высок, худощав, строен и строг. Все его боялись: солдаты, сержанты и, наверное, даже офицеры, хотя он никого не наказывал. Он воевал на фронтах Отечественной войны, был там ранен. Шрам на лице и немного искривлённые губы – последствия ранения – придавали его облику «злое» выражение. Вот с таким человеком мне придётся, наверное, работать в одном кабинете «рука об руку» в течение трёх месяцев.
     Сразу после краткого знакомства он разъяснил мне обязанности писаря. Первым делом было необходимо составить список всего личного состава батальона.
     – Придётся тебе, – сказал он, – встретиться с писарем каждой роты и потребовать, чтобы они составили списки и передали тебе. А ты заполнишь этот журнал, – и он передал мне специально заготовленный для этой цели «гроссбух».
     – Вот здесь, – майор указал рукой в угол кабинета, – стоит сейф с кое-какими секретными документами. Он должен быть постоянно закрыт на ключ. Спать ночью будешь в штабе, в кабинете комбата. Там стоит заправленная койка. На ночь будешь закрываться на замок.
     Время уже клонилось к вечеру. В штаб зашёл комбат (он тоже был в звании майора), поприветствовал нас и прошёл в свой кабинет, попутно пригласив к себе Баранова.
     – Можешь быть свободным, но через час ты должен быть «дома», – сказал мне Баранов, закрывая за собой дверь.
     Я пошёл в библиотеку, чтобы взять какие-нибудь учебники, которые могли мне помочь в будущей учёбе, но кроме географии там ничего не оказалось. Взял ещё историческую книгу для расширения кругозора. Зашёл в столовую, поужинал и вернулся в штаб. Майор Баранов уже уходил, сказав мне по-домашнему:
     – Спокойной ночи, до свидания.
     Оставшись один, я закрыл дверь на замок и сразу лёг в постель. Как-никак, мне пришлось сегодня проделать немалый путь от заставы до штаба.
     Утром проснулся довольно рано, несмотря на то, что будить меня было некому. В семь часов пошёл в казарму первой роты. Ребята-новобранцы были на улице, на утренней физзарядке. Писарь уже не спал. Я сообщил ему о задании начальника штаба и отправился во вторую роту, где писарем оказался почти мой однофамилец – Федорков. Среднего роста, коренаст, широкоплеч. А когда он пожал мне руку, я почувствовал недюжинную силу в его руках. Сказав ему всё, что требовалось, я поспешил в третью роту. Там тоже встретился с писарем и передал ему задание начальника штаба. Но не успел я уйти, как вернулись раскрасневшиеся от зарядки новобранцы. Мне бросилось в глаза, что нет ни одного командира отделения в сержантском звании, только молоденькие ефрейторы. Лишь помощники командиров взводов были сержантами, вызванными с застав. Помнится, когда три года назад я был на учебном, командирами отделений у нас были младшие сержанты.
     Когда я вернулся в штаб, майор был уже на месте. Я доложил о выполнении вчерашнего задания. Наверное, при докладе, стоя по стойке «смирно», я старался настолько чётко и по-военному выражать свои мысли, что он посчитал это излишним и парой минут позже сказал:
     – Давай договоримся. Если мы с тобой в кабинете вдвоём – мы коллеги по работе (правда, я старший). И когда я к тебе обращаюсь, не нужно вставать, да ещё по стойке «смирно». А вот в присутствии командиров и посторонних из числа военных будь добр обращаться по уставу.
     – Всё понял, товарищ майор, – ответил я, не вставая.
     Он открыл сейф и отдал мне ключ, сказав, что нужно сделать опись всех документов и затем выдавать их командирам взводов под расписку, принимая в тот же день обратно. Затем майор ушёл куда-то по делам, а я сразу занялся описью документов. Когда закончил работу, закрыл сейф и начал читать историческую книгу. В этот момент Баранов вернулся. Прятать книгу было бессмысленно, поэтому я просто ждал его реакции. Он подошёл ко мне, взял обе книги и посмотрел на обложки.
     – Похвально, – произнёс он. – Читаешь, изучаешь значит. Молодец. Между прочим, мне тоже много приходится читать – учусь в вечерней средней школе.
     – Правда?! – Я был так удивлён, что вопрос выскочил у меня машинально. Мои удивлённые глаза, видимо, подтолкнули его к откровенности.
     – Я, молодой человек, не имею даже среднего образования, а последнее звание – майор – получил исключительно за боевые заслуги. И лишь недавно понял, что необходимо учиться. Как говорится, «лучше поздно, чем никогда». Пошёл в восьмой класс вечерней школы в Ахалцихе. Как закончу среднюю школу, собираюсь поступить в Военный институт МВД на пограничный факультет. Там уже учится подполковник Ильин.
     – А у меня планы более прозаичные, – в ответ признался я. – Хочу поступить в вечернюю школу, а на следующий год планирую закончить семь классов и поступить в школу машинистов.
     Так мы пооткровенничали друг с другом, и это нас ещё больше сблизило. Помню, однажды майор меня спросил:
     – Что такое валентность?
     – Не знаю, – растерялся я.
     – Я тоже. Хотел бы понять, что это такое, но химию изучают в восьмом классе, а я там не учился. Такое вот оправдание.
* * *
     Примерно через неделю писари рот предоставили мне списки личного состава. На пару дней мне пришлось засесть за письменный стол и поработать над списком.
     Во второй роте я познакомился с командиром отделения Щенниковым, стройным блондином с вьющимися волосами. Как-то я поинтересовался у него, почему командиры отделения – ефрейторы, а не младшие сержанты. Он просветил меня на эту тему:
     – После окончания учебного в начале этого года нас, человек тридцать, направили не на заставы, а в годичную сержантскую школу в Кутаиси. Через девять месяцев нам присвоили ефрейторов и отправили в Ахалцихе, в учебный батальон – проходить командирскую практику. А после практики мы вернёмся в Кутаиси, где после экзаменов нам присвоят звания младших сержантов и распределят по пограничным частям.
     В этом году пополнение в нашу часть пришло снова из Свердловской области, поэтому все новобранцы-земляки казались мне чуть ли не родственниками. Мне было приятно заходить вечерами в казармы. Я сдружился с одним из новобранцев, который был из Талицкого района. Звали его Васей Воротниковым. Был он небольшого роста, худощав, но подвижен, крепок и вынослив, с ухарско-холерическим темпераментом. В этих его качествах я убедился, в частности, на «боксёрском ринге», в роли которого выступал кабинет в штабе, где я работал днём. Вечерами я оставался один, и заняться, в принципе, было нечем. Когда у новобранцев наступало свободное время, я шёл во вторую роту и проводил там около часа. Однажды Воротников похвалился, что в школьные годы занимался боксом. На следующий день я пригласил его в штабной кабинет и попросил показать, что это за вид спорта. Ещё до армии я слышал по радио о боксёре Николае Королёве – многократном чемпионе СССР в тяжёлом весе, но видеть бокс вживую мне не довелось.
     – Как и на чём я буду показывать, коль нет ни перчаток, ни груши, ни даже мешка с песком? – удивлённо спросил Василий.
     – Давай показывай на мне, – решил я. – Я буду мешком с песком, но учти – стану сопротивляться.
     Так мы начали свой первый кулачный бой. Заранее договорились в голову, в лицо не бить, только в корпус (грудь и плечи). Не дай бог получишь травму лица – начнутся расспросы, а то и расследование: с кем, когда, где это случилось. Мы стали довольно часто проводить тренировки по «кулачному боксу». Иногда Вася приводил кого-нибудь из своих товарищей, и мы с удовольствием колотили друг друга. В один из наших учебных боёв Вася повредил мне ключицу, но тренировок я не прекратил, хотя ключица побаливала.
* * *
     Как-то вечером я зашёл в казарму второй роты. Там в одном из углов собралась довольно внушительная толпа солдат, откуда доносились громкие восклицания: «Давай, давай, Саша! Тяни!». Я полюбопытствовал, кто там кого тянет? Оказалось, двое сцепились указательными пальцами, и каждый тянул на себя, пока у одного из соперников палец не разгибался. Затем всё повторялось, но уже средними пальцами. По сумме двух попыток определялся победитель.
     Мне показалось любопытным это соревнование, и я решил попробовать в нём себя. Прошёл в середину круга, образованного болельщиками, и предложил себя в соперники любому желающему. На меня, конечно, обратили внимание – как-никак, старослужащий, отслужил три года, а они – один месяц. Я впервые участвовал в подобных единоборствах, но к своему удивлению, победил всех трёх соперников, пожелавших со мной потягаться. Победил и чемпиона среди новобранцев, который и придумал это состязание (причём каждым пальцем в отдельности).
     Тогда мне в соперники представили абсолютного чемпиона роты – моего коллегу, писаря Федоркова. С ним у нас получился упорный поединок. К радости новобранцев, всё-таки победил их писарь. Своё поражение я оправдал тем, что несколькими минутами раньше победил трёх не слабых соперников, и на фоне усталости проиграл Федоркову. Кстати, он оказался тяжелоатлетом, штангистом первого разряда. Ещё до армии был вызван на областные соревнования, в случае успеха на которых получил бы звание «кандидат в мастера спорта». Но на турнир он не попал, поскольку его призвали в армию.
     Я предложил ему на следующий день пойти днём в спортзал, где был помост и штанга с дисками разного веса. Спортзал находился за воротами части. Мы доложили часовому, что направляемся в спортзал (а не в самоволку). Федорков чуть поразмялся. Набрал на штангу более ста килограммов и по всем правилам поднял штангу, выжал и зафиксировал. А потом начал учить меня.
     – Ты должен сегодня поднять хотя бы свой вес, – закончил он инструктаж.
     Для первой пробы я поставил на штангу 55 кг. Под его подсказки и страховку я справился с первоначальным весом. Тогда добавили ещё десять кило – это уже был мой «живой» вес. Поднять-то я его поднял, но меня начало качать. Федорков чуть меня придержал, и я её зафиксировал. Так закончилась моя тренировка со штангой. Мой товарищ ещё потренировался с весом в два раза больше моего, а я в то время занимался на турнике.
     В спортзал с коллегой мы сходили вместе ещё пару раз, а потом ходили по отдельности, каждый в своё свободное время, которое не стало у нас совпадать.
* * *
     С Витей Соловьёвым я встречался довольно часто. Однажды даже сходили с ним в увольнительную в город. Он мне сообщил, что завтра будут торжественные проводы демобилизующихся, согласившихся поехать работать на целину в Казахстан.
     Проводы проходили в зрительном зале клуба. Я отправился туда, предварительно отпросившись у майора. Увольняющихся «целинников» было человек двадцать пять. Их демобилизовали на полтора месяца раньше остальных и повысили воинские звания на одну ступеньку. Рядовые стали ефрейторами, ефрейторы – младшими сержантами и т.д. Таким образом, на целине не будет рядовых. Об этой акции предварительно были оповещены все отслужившие три и более года. Но меня такая перспектива – колхоз, трактор, трудодень – не устраивала. Мои планы были совсем другими.
* * *
     Как только похолодало, мне стало необходимо поддерживать в штабе рабочую температуру, проще говоря, топить вечером печь. Для этого необходимо было носить дрова со склада. В этот раз я был здоров и мог приносить дрова сам. Но, поразмыслив, решил: «Зачем мне носить дрова и растапливать печь, когда у нас в батальоне более трёхсот новобранцев?»
     Позвонил в первую роту дежурному. Попросил двух человек направить в штаб батальона. В кабинете было уже прохладно, а тёплой одежды у меня не было, поскольку прибыл я сюда с заставы в тёплое время. Пришлось мне накинуть на плечи шинель майора Баранова. Я сидел за столом, когда ребята зашли и доложили:
     – Товарищ майор, рядовые Сергеев и Пятаков прибыли по вашему приказанию!
     – Ваша задача – принести дрова со склада и растопить печь.
     – Разрешите выполнять?
     – Выполняйте.
     Перед возвращением ребят с дровами я снял шинель майора, чтобы показать им свою ефрейторскую «суть». Они пришли и очень удивились. Первый раз они удивились, когда увидели слишком молодого майора, а теперь – «старого» ефрейтора. Командиры отделений-то у них были старше всего на год, а я аж на три. Мой маскарад их развеселил. Они стали смеяться и вспоминать, как вначале они решили, что для майора я слишком молод, но когда я чётко, строго дал им задание – поверили в то, что я майор.
     – Ребята, хватит болтать и смеяться, пора растапливать печь, – напомнил я. – А то снова надену шинель майора, и вам придётся стоять передо мной по стойке «смирно».
     Надо сказать, они довольно умело справились с заданием, а дров принесли на два дня. Через день вечером я позвонил во вторую роту, потом через два дня – в третью. Таким образом, мне ни разу не пришлось ходить за дровами. А в штабе стало тепло, и отпала необходимость в шинели «с чужого плеча». В каждую из рот я звонил с промежутком в шесть дней, и ни разу мне не отказали в помощи.
* * *
     Когда новобранцы стали изучать «Инструкцию по охране государственной границы СССР», мне приходилось ежедневно выдавать её командирам взводов, принимать обратно вечером и убирать в сейф. Назавтра всё повторялось, поскольку эта инструкция считалась секретным документом.
     Скоро батальон повзводно начал ходить на стрельбище, и мне приходилось выдавать патроны. Выдавались они не поштучно, а ящиками для каждой роты. Командиры рот расписывались в журнале выдачи боеприпасов.
     Обычно на стрельбище каждому солдату выдавали обойму из пяти винтовочных патронов, которые он должен расстрелять в мишень. Один из новобранцев первой роты умудрился сохранить патрон в патроннике (а может, он взял дополнительный в ящике и зарядил свой карабин). Так или иначе, вечером, когда вся рота чистила оружие, в казарме вдруг раздался выстрел. Все, кто был в этот момент рядом, в ужасе отпрянули в стороны.
     А случилось вот что. Солдат, тайком пронёсший в казарму заряженное оружие, не прячась, при всех рядом присутствующих, поставил карабин на пол, приставил ствол к нижней челюсти, дотянулся рукой до спускового крючка и, сказав: «Прощайте, ребята!» – нажал на спуск. Все, кто видел его действия и слышал последние слова, решили, что он паясничает. Но он не придуривался, это было обдуманное, подготовленное самоубийство. Пуля прошла через шею, рот и вылетела вверх, пробив череп.
     Наше командование сделало запрос на родину покончившего с собой солдата. Ответ местной администрации позволял предположить, что он свёл счёты с жизнью из-за девушки. Он её сильно любил, а она вышла замуж через два месяца после его призыва…
* * *
     Не хочется заканчивать эту главу на трагической ноте, поэтому продолжу.
     Вскоре новобранцы приняли присягу. Наконец-то они стали полноправными солдатами. Присягу принимали там же, на площади старой крепости, где и мы три года назад. После окончания официальной части все три роты выстроили в колонну по три, и они торжественным маршем во главе с комбатом, его замом и начальником штаба, под звуки оркестра, исполнявшего «до боли знакомую мелодию марша», вышли из триумфальной арки крепости и двинулись строевым шагом в сторону города.
     В то время я был в штабе, но как только услышал звуки музыки, вышел на балкон. Оттуда мне было хорошо видно, как идёт колонна под звуки марша, почти прямо на меня (ворота были рядом). И вдруг при виде молоденьких солдат у меня внутри что-то защемило. Возможно, это чувство жалости к ним, от осознания того, через что им предстояло пройти в течение трёх лет, которые для меня уже заканчивались.
     Когда колонна прошла, я вернулся в кабинет, сел за стол и подумал: «Дальше мне нужно будет всё начинать сначала, как говорят, с нуля…».

Глава 75. ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ

     К зиме нам выдали более тёплую форму: тёмно-зелёную гимнастёрку и тёмно-синие брюки. Мы с ефрейтором Щенниковым сфотографировались в этой новой форме – стоим на снегу, на фоне красивого фонтанчика.
     Брюки я передал в швейную мастерскую, которая находилась на первом этаже здания нашего штаба. Там работал вольнонаёмный портной – грузин. Он шил и перешивал всё, что ему давали, то есть был штатным работником штаба части. Мне он солдатские брюки переделал в офицерские галифе. А в магазине я прикупил к ним офицерский ремень.
     В последнюю декаду ноября демобилизация уже шла полным ходом. Я забеспокоился и решил поговорить с майором Барановым.
     – Товарищ майор, мне пора демобилизовываться.
     – Ты нужен здесь до конца учебного, – возразил майор. – Надо закончить начатое дело.
     Я прикинул – это ещё около полутора месяцев!
     – На такую отсрочку я не согласен. Учебный закончится с успехом и без меня.
     И тут я стал говорить о необходимости как можно раньше поступить в вечернюю школу, чтобы хоть немного успеть захватить вторую четверть, войти в курс дел. Видимо, мне удалось задеть какую-то струнку в его душе, потому что он, подумав немного, ответил:
     – Мне хорошо с тобой работалось эти два месяца. Я мог иногда пораньше уйти из штаба, но всегда знал, что всё будет в порядке. Но раз уж ты так хочешь учиться, я не стану препятствовать.
     – Большое спасибо, товарищ майор! Я вам порекомендую своего товарища из второй роты – Федоркова. Он толковый парень и будет мне хорошей заменой.
     По своей инициативе я пошёл в отдел кадров. В это время там оказался лишь один Витя Соловьёв. Я поделился с ним радостной новостью:
     – Меня Баранов отпускает домой, так как хочу учиться, а не жениться.
     – Постой, – перебил меня Витя, – тебе же надо ещё рассчитаться с десятой заставой.
     – Я готов идти туда хоть сейчас!
     – Дело ещё в том, что есть план по увольняющимся на каждый день. Посмотрим, куда можно тебя включить. Я тебе позвоню.
     Звонок от него раздался уже через день.
     – Дружище, ты будешь демобилизован третьего декабря. На заставу поедешь 29 ноября, на следующий день вернёшься и до второго декабря будешь оставаться в штате майора Баранова.
     – А ты-то собираешься увольняться или нет?
     – Как только подготовлю смену. Надеюсь поехать домой числа седьмого, почти следом за тобой.
     – Спасибо, Витя, ты настоящий друг. Надеюсь, ещё встретимся.
* * *
     Двадцать девятого с утра я поймал попутную машину, идущую в сторону нашей третьей комендатуры. Доехал довольно быстро. Бодро прошагал семь километров от комендатуры до десятой заставы.
     Меня сразу окружили ребята. Всем было интересно, когда меня демобилизуют. Один хороший товарищ подарил мне своё фото, подписав на обороте: «На память другу Виктору от Юрия. 29.11.54 г.». Поэтому я точно знаю, когда был в последний раз на заставе. В этот вечер мы ещё попели песенок под баян с «маэстро» Таруниным.
     Я сдал старшине оружие и боеприпасы, которые так и ждали меня в пирамиде. Койка моя тоже пустовала – пополнения ещё не было. Забрал неношеную шинель, провисевшую три года на вешалке ни разу не одёванной, и шапку, «подаренную» мне старшиной прошлогоднего учебного.
     Вернувшись в штаб, ещё два дня добросовестно исполнял свои служебные обязанности. За это время успел сфотографироваться с «боксёром» Васей Воротниковым. Накануне дня отъезда зашёл во вторую роту, где у меня было несколько хороших товарищей. Напоследок посоревновался по перетягиванию на пальцах – победил всех. Может, конечно, кто и поддался, но вроде, всё было честно. С Васей в последний день боксировать не стали и простились, выйдя на улицу. А потом я отправился спать – последняя ночь на армейской койке.
     Утром пришёл майор Баранов. Я передал ему ключи от сейфа и штаба. Мы с ним тепло простились, не как командир с подчинённым, а как коллеги по работе. Пожелали друг другу исполнения поставленных целей в жизни.
     Через пару часов демобилизующихся – двенадцать человек – собрали с утра в актовом зале клуба. Поблагодарили за безупречную службу. Мы услышали много тёплых напутственных слов. Затем всех выстроили в одну шеренгу, попросили открыть чемоданы. Лейтенант прошёл вдоль строя, посмотрел сверху на содержимое, сказал закрывать.
     Вручили похвальные листы, выдали документы, проездные билеты, деньги на дорогу – вместо продуктов. До ворот части меня проводили Витя Соловьёв и писарь Федорков.
* * *
     Маршрут до дома я избрал тот же, по которому ездил в отпуск – через Сочи, Ростов, Москву.
     Когда ехал в московском поезде, забравшись на верхнюю полку, решил ознакомиться со своим похвальным листом. Прочитал текст, а в конце обратил внимание на незнакомую фамилию командира части – подполковник А. Косовец. Это был третий командир части за три года моей службы.
     Посмотрел другие документы. В одном из них, за третье декабря, сообщалось, что я уволен в запас и направлен в Талицкий военкомат Свердловской области, и встать на воинский учёт обязан до 10 декабря 1954 года.
     В вагоне из демобилизованных пограничников оказался я один. Общаться было в принципе не с кем, а новых знакомств заводить не хотелось. Просто ехал, наслаждаясь стуком колёс, и думал, что когда-нибудь сам буду водить такие поезда. Жизнь моя рано или поздно должна была встать на рельсы и лететь по ним вперёд и вперёд.
     Когда ехали вдоль берега Чёрного моря, оно действительно выглядело свинцово-тёмным, даже светлые «барашки» волн не могли изменить общее впечатление. Я смотрел в окно вагона, на всякий случай прощаясь с морем навсегда. Доведётся ли мне ещё когда-нибудь побывать на морском берегу? После моря потянулся довольно унылый осенне-зимний пейзаж.
     В вагон-ресторан я ходил только покушать, спиртного ни разу не брал.
     В Москве, как только закомпостировал билет, дал домой телеграмму. Седьмого декабря я сошёл с поезда на своей станции Поклевская. Там меня встретил отчим Иван Гаврилович. Он приехал за мной на конно-санной повозке. На Урале была уже настоящая зима, было ниже минус двадцати, а у меня даже варежек не было. Но у Ивана Гавриловича оказался довольно резвый конь, быстро домчавший нас до дома.

Глава 76. ДОМА

     Обнялись с мамой. Сестры Фаи дома не было – мама сказала, что она живёт на частной квартире в посёлке Троицкий (относящемся к станции Поклевская), учится там в восьмом классе вечерней школы рабочей молодёжи.
     Стол был уже накрыт. В гости мы никого не ждали, поэтому сразу сели за стол. Первый тост был за моё благополучное возвращение из армии.
     Вечером я сходил в баньку, которая была прямо во дворе. После бани я забрался на полати и проспал до утра. Всё было вполне буднично, меня не переполняло никакое чувство свободы, лишь думы о завтрашнем дне.
     Утром я рассказал маме и Ивану Гавриловичу о своих планах на ближайшее время. Первым делом нужно было встать на учёт в военкомате. Затем – поступить в седьмой класс вечерней школы в Поклевской, получить паспорт и устроиться на работу на производство. Ещё – найти брата Женю и забрать его из детдома.
     Когда Фаина узнала о моём возвращении из армии, она сразу примчалась домой. Пришла не одна, а с молодым человеком, которому на вид было лет восемнадцать. Как выяснилось, он учился с Фаей в одном классе вечерней школы. За полтора года, что я не видел сестру, она стала симпатичной девушкой. Скоро – в январе – ей исполнится шестнадцать лет. Встреча была радостной. Она познакомила меня с молодым человеком. Любопытно, что он оказался нашим однофамильцем, звали его Юра. Симпатичный парень, ростом чуть ниже меня, немного картавил. Фая не показывала вида, что с ним у неё есть какие-то отношения, наверное, просто стеснялась.
     Юра был «оснащён» технически, у него имелся фотоаппарат. Мы с ним вдвоём решили сфотографироваться. Он непременно захотел запечатлеть себя в военной форме, поэтому мы поменялись одеждой – мне-то за три с лишним года солдатская экипировка порядком надоела. Поэтому на снимках мы с ним оказались в одежде «с чужого плеча». Мы поочерёдно встали перед объективом у стены хлева, сзади нас в кадр попал даже краешек сеновала. Потом Юра установил фотоаппарат у хлева, и мы стали позировать вместе. Аппарат «щёлкнул» автоматически, но я в это время моргнул, и на снимке оказался с закрытыми глазами. Пришлось потом подрисовать очки.
     Вечером я, Фая и Юра пошли в клуб. Там ко мне подсела Шура Крестьянникова, мы с ней тепло пообщались. Я был в военной форме, и её заинтересовали значки на моих погонах. Она спросила:
     – Что это за звёздочки?
     – Это эмблемы связиста.
     – Интересно.
     Хотя я связистом никогда не был, но эти эмблемы прицепил ещё в поезде по дороге домой. Зря, что ли, покупал?
     Фая и Юра веселились, танцевали. Я тоже времени зря не терял, присматриваясь к девушкам в зале. Моё внимание привлекла незнакомая голубоглазая блондинка, которая не выглядела местной крестьянкой. Спросил у Шуры по-свойски:
     – Кто эта девушка?
     – Фельдшерица из горбуновского медпункта.
     Девушка заметила, что мы посматриваем в её сторону. Мне пришлось кивнуть ей в знак приветствия, она тоже ответила лёгким наклоном головы. Для себя я наметил как-нибудь встретиться с блондинкой на её рабочем месте в медпункте.
     На следующий день, девятого декабря Иван Гаврилович попросил меня съездить в лес за дровами и сеном. Так как в декабре солнце светит недолго, то наши два рейса заполнили весь день. Ребята ещё с утра ушли в Троицкое, и вечером мне не захотелось никуда идти.
     Десятого числа я отправился в Талицкий военкомат, чтобы встать на воинский учёт. Там мне выписали военный билет, но на руки не выдали, попросив принести две фотокарточки.
     Я сфотографировался сразу и для паспорта. За снимками просили прийти только завтра. Я пошёл из Талицы в Поклевскую, нашёл там вечернюю школу, относящуюся к железнодорожному ведомству. Зашёл в учительскую. Был я в военной форме, при погонах. Встретили меня там удивлённо и в то же время заинтересованно. Я объяснил причину своего вторжения. Из документов у меня была только справка о том, что я учился в 1946-1947 учебном году в седьмом классе, прослушал весь курс. Оценки были неважными, почти все тройки. Мне показали класс, в котором я буду учиться.
     Я дождался начала занятий. После звонка в класс зашла немолодая женщина. Все ученики встали – поздоровались. И тут она заметила меня.
     – У нас новичок? Из какой школы?
     – Я только что из армии.
     – А вы знаете, что уже конец второй четверти?
     – Да, знаю, но я только что демобилизовался.
     – Ну ладно, тогда давайте будем заниматься уроком. Сегодня у нас диктант.
     Я писал, как мог. Конечно, и те правила, что когда-то знал, за семь с половиной лет успешно забыл. На следующий день наша учительница русского языка и литературы (а по совместительству классный руководитель седьмого класса) принесла наши проверочные работы. Раздала их и остановилась около меня.
     – У вас, молодой человек, двадцать ошибок. Только из уважения к вам я поставила оценку «два», а не ниже, которую вы заслуживаете.
     Кое-кто захихикал.
     – Спасибо за такое уважение, – обиделся я. Весь класс обернулся в мою сторону и притих.
     – Я поговорила с директором школы, и мы решили дать вам испытательный срок – один месяц. Если за это время не будет улучшения успеваемости, мы должны будем перевести вас в шестой класс.
     – Не будет такого, – отрезал я. – Я просто обязан в этом учебном году закончить семь классов. И с хорошими оценками. Обещаю это при всём классе.
     – Ну раз вы обещаете, то мы будем надеяться.
     – Постараюсь не портить общую успеваемость класса.
     – Хорошо, давайте на этом закончим разговор, – подвела итог учительница. – Начинаем новый урок.
* * *
     Школа работала в две смены. Первая начиналась в девять утра, вторая – в шесть вечера. Если мне придётся ходить в школу вечером, то домой я буду добираться только к полуночи. Но пока я не поступил на работу, мне было удобно ходить в первую смену.
     Домашним я рассказал о своих «успехах» в школе. Мама и отчим предложили мне обратиться за помощью к учительнице русского языка и литературы, завучу Горбуновской школы. Она квартировала у сестры Ивана Гавриловича, Василисы Гавриловны. Отчим побывал у своей сестры и заодно договорился с Еленой Матвеевной (так звали учительницу), что она будет заниматься со мной русским языком и литературой.
     Я пришёл к репетиторше вечером. Хозяйка дома провела меня в небольшую комнату, где стоял письменный стол и стул. На столе громоздились стопки тетрадей и учебников. У стола стояла молодая женщина лет двадцати шести – высокая, стройная, но не красавица. После знакомства она сразу приступила к занятиям. Начала с грамматики, а после продиктовала небольшой диктант. Тут же проверила работу. Никаких провальных ошибок я в этот раз не совершил. «Написал на тройку с плюсом», – так сказала Елена Матвеевна. Мы с ней договорились, что я буду приходить два раза в неделю в одно и то же время.
     Иван Гаврилович старался помочь мне в меру сил. А возможности у него неожиданно оказались весьма полезными для меня. В Троицком у него было много знакомых и, наверное, родственников. Он отдал мою шинель в мастерскую, где её покрасили в чёрный цвет и перекроили в зимнее пальто. Оно оказалось тяжеловатым, но зато тёплым.
     Он же нашёл для Фаи частную квартиру, чтобы в мороз, а иногда и ночью не приходилось ходить домой за пять километров.
     Как-то при встрече я спросил у Фаи:
     – А почему ты после семилетки не пошла учиться в училище или техникум?
     – Мама и Вера хотели, чтобы я поступила в камышловское педучилище. Но не лежит у меня душа к учительству, хоть ты тресни! А отказать им не решалась. В общем, на экзаменах я специально «завалила» математику и не поступила. А чтобы не бездельничать, пошла в восьмой класс вечерней школы.
     15 декабря я принёс в военкомат фотографии. В военный билет вклеили фото, поставили печать и выдали его мне на руки. Затем я зашёл в районный отдел милиции узнать, что нужно для получения паспорта. Впрочем, список этих документов и сейчас не сильно изменился, поэтому не буду утомлять их перечислением.
     Скоро, собрав все необходимые справки и документы, я отправился подавать заявление на получение первого в жизни паспорта – в двадцать два года от роду. Замечу, что колхозники вообще не имели ни паспортов, ни трудовых книжек[9]. Но я уже не был колхозником более трёх лет, и у меня без лишних вопросов приняли документы. Сказали, чтобы в первых числах января приходил за паспортом.

Глава 77. БРАТ ЖЕНЯ

     Ещё одно важное дело оставалось у меня в Талице – поиск брата. Будучи в милиции, осведомился о детских домах в городе и районе и шефствующих над ними организациях. Мне дали адрес талицкого детдома, куда я незамедлительно и отправился. Спросил, нет ли там моего брата. Работницы детдома отозвались с готовностью помочь и начали проверять списки воспитанников. Но в этих списках Жени не оказалось. Тогда подняли архивные документы с начала 1948 года и стали искать среди выбывших. Тоже без результата. Выходило, что в этом детдоме он никогда не был.
     Между тем я был уверен, что детский дом из Луговой (где был Женя вначале) перевели в Талицу. Я был расстроен, и, хотя старался этого не показывать, от женщин не скроешь своих чувств. Сотрудницы детдома старались мне внушить, что я всё равно его найду. И вдруг кто-то из сотрудниц припомнил, что в городе был ещё один детский дом, переведённый откуда-то из периферии. Он просуществовал в Талице около трёх лет с 1948 по 1950 год, а затем был переведён в другой город. Куда, она не знала, но посоветовала:
     – Вы идите в гороно. Там, возможно, сохранились архивные документы про этот детдом. Вот адрес отдела образования.
     – Спасибо, я бегу! – ответил я. Хотелось успеть до конца рабочего дня.
     В гороно подтвердили, что переведённый детдом действительно существовал, но архивных документов из него не осталось, все, что были, при переезде они забрали с собой.
     – А куда перевели этот детдом?
     – Мы не знаем…
     Так и не нашлось человека, который бы вспомнил какие-то подробности – как-никак прошло уже пять лет. Но меня заверили, что они постараются выяснить, куда был переведён этот детдом, через областной отдел народного образования. Заодно спросят, там ли мой брат. Взяли у меня все данные Жени и мой домашний адрес. Обещали письменно сообщить о результатах.
* * *
     Мне почти каждый день приходилось ходить до Талицы и обратно по двенадцать километров, но уроки в школе я не пропускал. 30 декабря я пришёл из школы. Вижу – на столе лежит письмо на моё имя. Не раздеваясь, я быстро вскрыл конверт.
     «Уважаемый Виктор Николаевич!
     По вашему вопросу сообщаем, что ваш брат, Евгений Николаевич Фёдоров, находится в настоящее время в детском доме города Нижняя Салда Свердловской области.
     С уважением, директор городского отдела образования г. Талицы Петрова И. П.».
     Я не мог поверить, что наконец-то нашёл следы брата. От села Горбуново до города Нижняя Салда ехать более четырёхсот километров. Через день Новый, 1955-й год. Но я не стал ждать ни одного дня. К тому же 31 декабря – это день рождения Женьки. Ему будет тринадцать лет.
     У мамы особых восторгов перспектива ближайшей встречи с младшим сыном не вызвала. Она вела себя сдержанно, может, опасалась негативной реакции мужа. А я рано утром пошёл на железнодорожную станцию и сел в поезд. В Свердловске и Нижнем Тагиле мне пришлось делать пересадки. Пассажиров в пригородном поезде было мало. В Нижнюю Салду поезд прибыл уже поздним вечером. Когда я шагал по перрону, мне навстречу шли две молодые женщины.
     – Солдатик, пойдём с нами домой, Новый год встречать! – обратилась ко мне одна из них.
     – Пойдём-пойдём, – поддержала её товарка. – Мы тебя обслужим по высшему классу! Небось, соскучился по женской ласке?
     Я сразу понял, что это женщины лёгкого поведения. К таким я относился с брезгливостью, поэтому прошёл мимо них молча. Направился в город, надеясь у кого-нибудь узнать о детском доме. Встретились добрые люди, которые подвели меня прямо к воротам. Только вот ворота оказались закрытыми. Я постучал, потом ещё раз, громче, но никто не отозвался. Идти обратно? Нет уж, не для того я проделал такой путь. Начал осматриваться, ища какую-нибудь лазейку во двор. Ворота глухие, да ещё с козырьком, забор высокий. Присмотрелся к воротам внизу и заметил небольшое пространство, где можно было руками отгрести наметённый свежий снег.
     На улице было пустынно, до Нового года оставалось каких-то полчаса. Я лёг на снег и начал разгребать его руками, чтобы пролезть под воротами. С трудом, но это мне удалось, и я оказался во дворе детдома. Я подошёл к дверям здания, которые тоже оказались закрыты. Постучал. Мне открыла женщина и спросила:
     – Вы кто? Что вам надо, да ещё ночью?
     В доме слышалась музыка, крики детей, песни.
     – Я родной брат вашего воспитанника, Фёдорова Жени. Приехал издалека и хочу забрать его домой.
     – У нас сейчас новогодний праздник, ребята веселятся, водят вокруг ёлки хоровод. Там же и ваш брат. Я скажу директору о вас. Вы проходите в коридор и там подождите минуточку.
     Ждать мне пришлось недолго. Вдруг в коридор выскочил мальчишка с нарисованными усами, наряженный мушкетёром: в плаще нараспашку, шляпе и с самодельной шпагой на боку. Он пулей метнулся ко мне. Хоть и был он в маскарадном костюме, и не виделись мы шесть с половиной лет, я всё равно узнал Женьку.
     Я протянул, распахнул руки для объятия, но он буквально запрыгнул мне на грудь. Я прижал его к себе. Он обнял меня за шею, стал целовать. Я поднял его вверх над головой, и у меня невольно потекли слёзы. Я вспомнил, как его малышом носил на руках, как от голода он сосал мою губу. Когда я опустил его на пол, он спросил:
     – Почему ты плачешь? Надо радоваться!
     – Я и радуюсь. Это, Женя, слёзы радости! Не знали мы не только где ты, но и жив ли вообще. А тут вон какой красавчик вырос, да с чёрными усами!
     За нашей встречей внимательно и заинтересованно наблюдала директор детдома. Мы с ней ещё не разговаривали. Она подошла к Женьке и попросила его вернуться на «ёлку» и поиграть в мушкетёра.
     – А мы пока с твоим братом поговорим, – добавила она.
     Женька уже побежал, но вдруг остановился, оглянулся и, глядя мне в глаза, серьёзно спросил:
     – Ты ведь без меня не уедешь?
     – Нет, братик, нет. Я же за тобой приехал, – успокоил я его.
     Директриса пригласила меня в свой кабинет, предложила снять верхнюю одежду. Она была симпатичной женщиной лет тридцати пяти, спокойной, уравновешенной. Другая бы стала упрекать, что я заявился среди ночи под Новый год – не мог, что ли, устроиться в гостинице? Она же предложила мне присесть на стул, сама устроилась в своём кресле за столом.
     – Давайте знакомиться. Меня зовут Антонина Петровна, а вас?
     Я назвал себя.
     – Женя хороший мальчик, – начала она. – Умный, весёлый, учится хорошо. Завтра у нас нерабочий день, так что придётся вам провести у нас первое января, а второго я свяжусь с гороно и, надеюсь, мы быстро решим ваш вопрос. Если вас устроит, могу предложить диван в приёмной. Вижу, вы человек военный и приучены обходиться без комфорта, – улыбаясь, сказала Антонина Петровна.
     – Спасибо, я очень благодарен за хороший приём. Надеюсь, что всё получится. Некоторые на вашем месте сдали бы меня в милицию за вероломное ночное вторжение на территорию детдома. Я ведь как лазутчик ползком под воротами пробирался к вам.
     – А я-то голову ломала, кто же вас пустил! – всплеснула она руками и, наверное, представив, как всё было, засмеялась: – Ну и Фёдоров!
     Я объяснил:
     – Мне очень хотелось увидеть братика, к тому же сегодня был его день рождения. И видите, это у меня получилось!
     – Вот ваш диван. И спокойной ночи. Я спешу домой, хочу успеть к бою курантов.
     – Извините, что задержал, спасибо ещё раз.
     Я тут же устроился на диване. Шапка стала подушкой, пальто – одеялом. Я уже закрыл глаза, когда услышал, как кто-то ко мне подкрадывается. Конечно, это был Женька. Мы тихонько поговорили несколько минут. Я спохватился, что не поздравил его с днём рождения и сказал много тёплых слов. Он ушёл к себе в спальню.
     Первого января мне отдали брата на весь день. Мы с ним погуляли по городу, зашли в столовую. А вернувшись в детский дом, взяли мяч и клюшки для русского хоккея и на ледяной спортивной площадке приняли участие в матче двух команд. Кроме меня и Жени, в хоккей с мячом захотело поиграть много воспитанников детдома. Правда, были мы не на коньках, а в валенках. Игра длилась довольно долго, часа два – до самого обеда. Женя с ребятами пошли обедать в столовую, а я вернулся в свою «резиденцию» в приёмной, чтобы отдохнуть после жаркой хоккейной баталии. Неожиданно зашёл Женя и принёс мне обед со словами: «Не уходи в город, обедай тут». Наверное, всё-таки боялся, что я уйду один и не вернусь.
     Второго января утром пришла Антонина Петровна, поздравила меня с Новым годом и спросила, как отдыхалось.
     – Вас тоже с Новым годом, – ответил я. – Самочувствие нормальное, отдыхал хорошо.
     – У вас есть с собой документы? – перешла она к делу.
     – Паспорт мне должны выдать в ближайшее время. С собой лишь военный билет.
     – Этого достаточно, – успокоила она и добавила: – Я раньше не интересовалась вашими документами, потому как видела вашу с Женей трогательную встречу. А сейчас нам нужно заполнить документ, назовём его «договор-обязательство», в котором вы обязуетесь воспитывать Женю и содержать его до восемнадцати лет.
     Мы заполнили документ в двух экземплярах, подписали его. Директор поставила печать, один экземпляр договора вручила мне. Мы пожали друг другу руки. Она пожелала нам счастливого пути. Я поблагодарил её за воспитание брата и за тёплый приём.
     Женю мне ждать не пришлось, он был уже готов, и мы пошли с ним на железнодорожный вокзал. В кассе я взял билет только на себя. Женька выглядел девятилетним пацанчиком: маленький, худенький. «Значит, билет ему не положен», – решил я.
* * *
     До дома мы добрались благополучно, уже ночью. Своим появлением разбудили маму и отчима. Женя сразу кинулся к своей маме. Она обняла его и заплакала. Так они и стояли, прижавшись друг к другу, наверное, целую вечность – минуту или две. Тут мама спохватилась:
     – Надо же на стол собирать, ребята же голодные!
     Мы, действительно, были не прочь поесть – в пригородных поездах ресторанов-то нет. После ужина мы с Женькой легли спать на полати. А назавтра решили побыть вместе целый день.
     Проснулись поздно, но старшие без нас не завтракали. А когда все собрались за столом, Иван Гаврилович и Женька, можно сказать, официально познакомились. На расспросы о житье в детдоме Женя рассказывал так:
     – Очень скучал по родным – маме, брату и сёстрам. Часто во сне вас видел. В Луговой было хорошо – ни забора, ни ворот тебе. А в Талице и Нижней Салде мы жили за забором и закрытыми воротами. Иногда, но не так часто, как хотелось бы, нас выводили за пределы детдома. А так ничего плохого не было.
     Мама, глядя на младшего сына, маленького и худенького, снова всплакнула. А ведь раньше она о нём никогда вслух не вспоминала. Наверное, молча страдала.

Глава 78. ФЕЛЬДШЕРИЦА НАТАША

     Днём мы с Женей погуляли по селу Горбуново и зашли в медпункт. Посетителей, кроме нас, там не оказалось, фельдшерица была одна.
     – Рассказывайте, что вас сюда привело? – спросила она.
     Я не стал выдумывать и выкручиваться:
     – Желание с вами познакомиться.
     – Интересно, – усмехнулась она. – Хорошенькое же место для знакомства вы выбрали!
     – Лучшего не нашли.
     – Ну раз уж вы здесь, то рассказывайте о себе.
     – Мы оба – новые жители Горбуново. Я живу здесь уже почти месяц, а он, – я показал на Женьку, – первый день. Меня зовут Фёдоров Виктор.
     Женька решил назваться сам:
     – Фёдоров Евгений, – выкрикнул он довольно громко.
     – Меня зовут Рублёва Наташа. А вы однофамильцы или родственники?
     – Да, мы родные братья, – подтвердил я.
     – Честно говоря, не скажешь. Вы мало похожи. Я догадываюсь, что вы пришли из армии, отслужив свой срок. Я вас в клубе видела.
     – Точно. Я там был один раз и вас видел.
     – Ну, с вами всё ясно. А мальчик-то каким образом тут оказался только вчера? Расскажите, мне нравятся истории судеб людских.
     – Отчего не рассказать, слушайте.
     И я кратко поведал ей о судьбе своего брата. История показалась ей интересной. Мы ещё немного поговорили, а под конец она сказала:
     – Кстати, сегодня в клубе фильм показывают…
     – Мы пойдём обязательно, да, Женя?
     – А то! Я люблю кино смотреть.
     Мы попрощались с докторшей и вышли на улицу. Уже пойдя несколько шагов, я спохватился, что не узнал у неё время начала сеанса. Но мы не стали возвращаться, а направились к клубу, где и узнали нужную нам информацию.
* * *
     Вечером мы с Женей пошли в клуб. Фильм нам понравился. А выходя из клуба, мы «нечаянно» оказались рядом с Наташей, и я попросил у неё разрешения проводить её до дома. Она не отказала, и мы проводили её. Она жила рядом с почтой на частной квартире в сельском доме.
     Между делом я ей похвалился, что у меня есть альбом с текстами песен:
     – Их штук сто! – гордо добавил я.
     – Когда только вы успели столько переписать?
     – Три года в армии, – объяснил я. – Нужно было в свободное время чем-то заняться. Лишь одна беда – на заставах не было библиотек.
     – Вы мне принесёте посмотреть альбом?
     – Обязательно принесу, как только будет возможность, – пообещал я. На этом мы с Наташей попрощались.
* * *
     Четвёртого января я пошёл в Талицу, в паспортный отдел. Там мне сказали, что паспорт уже готов. Действительно, на обороте свидетельства о рождении красовался штамп, в котором было указано: «Выдан паспорт… серия… номер… 3 января 1955 года Талицким райотделом милиции Свердловской области». У меня попросили военный билет, после чего сравнили данные обоих документов. Вот тут-то и выяснилось, что в паспорте я звался Виталием, а в военном билете Виктором.
     Мне объяснили, что согласно свидетельству о рождении моё настоящее имя – Виталий. И что мне необходимо пойти в военкомат, чтобы исправить имя в военном билете или вообще заменить документ.
     В военкомате просто-напросто зачеркнули в моём «военнике» имя Виктор, сверху подписали «Виталий». Внизу написали «исправленному верить» и поставили печать. Вот так ушёл я из дома Виктором, а вернулся Виталием. Но никому из родных и знакомых я не навязывал своё «новое» имя, хотя при первом знакомстве теперь назывался Виталием. Раньше я думал, что Виктор и Виталий – одно и то же имя, зависящее лишь от возраста. В четырнадцать лет я посчитал, что Виталька – уже слишком детское имя для меня, и назвался Виктором.
* * *
     Женя освоился с деревенскими домашними порядками довольно быстро. Иногда помогал по хозяйству Ивану Гавриловичу. А после окончания зимних каникул мой брат пошёл учиться в пятый класс Горбуновской школы.
     Тем временем я передал свой альбом фельдшерице в её рабочем кабинете. Она приняла его с благодарностью.
     Один раз я провожал Наташу из клуба и заметил за ней странность. Она старалась не попадаться на глаза сельчанам в компании со мной. Я сделал заключение, что у неё, кроме меня, кто-то есть. Моя догадка подтвердилась уже через неделю. Мы с мамой были дома. Вечерело, хотя было ещё довольно светло. Мы заметили в окно парочку, гуляющую по сельской улице под ручку. В девушке я узнал Наташу. Парень был мне незнаком. Но моя мама, как оказалось, знала многое. Она сказала, что этот молодой человек – жених Наташи, и что он приехал забрать её в город, где сам живёт и работает. Она уже уволилась с работы. (Вот, оказывается, сарафанное радио всё знает!)
     Надо сказать, что для меня это было хотя и вполне ожидаемым, но всё-таки неприятным известием. Знакомство с Наташей имело для меня чуть ли не судьбоносное значение – пять лет спустя. Об этом я обязательно напишу в своё время.
     Через пару дней я пошёл в дом, где квартировала фельдшерица. Хозяйка мне сказала, что она уехала насовсем, а мой альбом просила передать мне, что женщина и сделала.

Глава 79. ВСТРЕЧА С ТИСО

     Я стал налегать на учёбу, но одной учёбой сыт не будешь. Обязательно нужно было трудоустроиться. Решил пойти в Талицу и найти своего друга Феоктиста (Тисо). Я знал, что он демобилизовался год назад. В паспортном отделе Талицы мне дали его адрес.
     Тисо оказался дома, в этот день у него был выходной. Встреча была радостной. Он сразу предложил мне переночевать у них, чтобы я не собирался идти вечером домой.
     – А как мы вечер проведём? – спросил я на правах гостя.
     – Сходим в кино, – ответил он.
     – Может, девушек пригласим? – предложил я. – У меня есть знакомая студентка, учится в педучилище. Наверняка у неё подруга есть.
     – Хорошо, – почему-то без энтузиазма отозвался Тисо. – Выйдем пораньше и зайдём в педучилище.
     Мы немножко выпили «за встречу», покушали. Рассказывали друг другу о службе и о жизни после армии. Тисо жил вместе с мамой в одной комнате. Его младший брат Вова служил в армии, а сестра Зина жила в Свердловске, работала на «Уралмаше». Сам Тисо работал в леспромхозе трактористом на трелёвке леса. Он гусеничным трактором вытягивал брёвна из леса и грузил их на лесовозы.
     За разговорами время прошло быстро. Нам уже пора было выходить. По пути мы зашли в общежитие. Я попросил, чтобы вызвали Аню Корченко. Вскоре она появилась, я пошёл к ней навстречу. Мы молча улыбнулись друг другу, поздоровались за руку, без объятий. Мы с ней не виделись три с половиной года, ей уже было девятнадцать. Она подросла, стала стройнее и красивее. Меня поразил её серьёзный, оценивающий взгляд, в котором, как мне показалось, мелькнуло осуждение. Что ж, возможно, она знала о моих похождениях на побывке. Но она ни словом об этом не обмолвилась, что было для неё раньше нехарактерно. Я просто онемел, глядя на неё, и не мог сказать ни единого комплимента, могущего растопить лёд неловкости. Кое-как я нашёл слова, чтобы познакомить её со своим другом. Мы пригласили её в кино, она без колебаний согласилась.
     – Извините, я пойду оденусь, зима всё-таки, – сказала Аня.
     – Мы подождём, – промолвил я.
     Нам не пришлось долго ждать. Вскоре Аня появилась, да ещё и не одна, а с подругой. Аня представила её нам, назвав Полиной. Мы познакомились и все вместе пошли в кинотеатр. Население Талицы тогда не превышало десяти тысяч, и зимним вечером на улицах было малолюдно, а машин и вовсе раз-два и обчёлся. Поэтому мы смело шли по проезжей части в одну шеренгу – девушки под ручку посередине, а мы по краям, словно охранники. Так дошли до кинотеатра.
     На афише посмотрели, что будет за фильм. Сейчас название не вспомню, но что-то про Бетховена. Это нас не особо вдохновило, но выбора не было, поэтому мы взяли билеты и расселись по своим местам. Фильм был о великом композиторе, который, уже будучи глухим, сочинял четвёртую сонату. Несмотря на всю серьёзность темы, фильм нам не дал никакой пищи для общего разговора. В наших головах шумела полуторачасовая громкая музыка рояля. И мы молча двинулись в обратный путь, так и не найдя тем для какого-нибудь конкретного разговора и обмениваясь лишь малозначимыми репликами. Для сближения нужна была раскованность, но среди нас четверых не нашлось никого, кто мог бы расшевелить компанию. У меня не хватило духу говорить с Аней о своих чувствах при свидетелях – я считал, что это было бы нетактично. Девушек мы проводили до педучилища, их общежитие было рядом. Поблагодарили девушек за компанию и простились с ними без уговора о следующем свидании.
     Мы с Тисо вернулись к нему домой. У него был радиоприёмник, он покрутил ручку настройки. Почти везде сообщалось об антисоветской пропаганде в капиталистических странах. США называли Советский Союз своим врагом номер один. Америка под руководством президента Дуайта Эйзенхауэра полным ходом взялась за гонку вооружений, испытывала атомные и водородные бомбы. Наша страна отвечала тем же самым – готовилась к войне. К тому времени началось и некое брожение в правительстве. Сгущались тучи над председателем Совета министров СССР Маленковым, который дал послабление в налоговом бремени сельским жителям, а некоторые налоги отменил вовсе; селяне стали жить лучше. Забегая немного вперёд, скажу, что в феврале 1955 Маленкова снимут со своего поста, а затем, два года спустя, обвинят в антипартийном заговоре вместе с Молотовым, Кагановичем и некоторыми другими членами Президиума ЦК КПСС. В докладе на XXII съезде КПСС говорилось: «Ожесточённое сопротивление пыталась оказать осуществлению ленинского курса, намеченного XX съездом партии, фракционная антипартийная группа, в которую входили Молотов, Каганович, Маленков, Ворошилов, Булганин, Первухин, Сабуров и примкнувший к ним Шепилов». В результате состоявшегося в июне 1957 года Пленума ЦК КПСС участники группы были выведены из состава ЦК КПСС (сам Маленков был переведён на должность директора электростанции в Усть-Каменогорске), а в 1962 году исключены из партии. Во главе правительства встал министр обороны Маршал Советского Союза Булганин. То-то маршал поднимет сельское хозяйство!
     В общем, мы с Тисо сделали вывод, что скоро нас снова заберут в Советскую армию.
* * *
     Я переночевал у Язовских, а наутро Тисо предложил мне поехать к нему на работу.
     – Может, тебе понравится, так будем работать вместе.
     Мы с ним поездили на тракторе.
     – Если не найду работы по профилю будущей моей учёбы, то непременно приду сюда, – сказал я. Хотя, надо признать, к железной дороге меня тянуло куда больше, чем к тракторам.
     – Я надеюсь, ты придёшь. Ну а нет, так просто заходи в гости.
     Тисо попросил шофёра, которому грузил машину лесом, чтобы тот довёз меня до Поклевской. Мы с Тисо простились.
     Приехав на станцию, я быстро побежал в школу, но всё-таки опоздал к началу уроков на час. На обратном пути из школы зашёл на железнодорожный вокзал с желанием поступить на любую работу, связанную с железной дорогой. В здании вокзала увидел кабинеты начальника станции и его заместителя. Решил вначале зайти к заму.
     – Хочу устроиться на работу на станции, – сказал я ему.
     – Покажите документы.
     Я подал паспорт и военный билет.
     – А трудовой книжки у вас нет?
     – Нет, до службы в армии я работал в колхозе трактористом. Ещё месяца три временно работал путейцем. Правда, мне тогда только пятнадцать лет было.
     – Так вы согласны на любую работу?
     – Да.
     – Даже машинистом на паровозе? – подковырнул он.
     – Думаю, на машиниста нужно поучиться, – рассудительно ответил я. – Вот я и решил поступить в школу машинистов.
     – Хорошо. Нам в ближайшее время понадобится новый работник, которого ещё нет в штате станции. Но он будет необходим в связи с постепенным переходом подвижного состава на автосцепку. Где вы живёте?
     – В селе Горбуново. Но учусь в здешней вечерней школе и бываю здесь часто.
     – Тогда заходите раза два в недельку ко мне, – предложил замначальника станции.
     Я стал после школы заходить к нему, иногда встречал его на вокзале. Он продолжал мне уверенно обещать, а я продолжал верить и надеяться. В школу и на консультации я ходил регулярно. Учёба шла нормально, кроме немецкого языка, который был у меня основательно запущен из-за отсутствия преподавателя во время прежней учёбы и отсутствия прилежания к этому предмету теперь. Уж больно горький след в моей памяти оставили люди (если их можно так назвать), говорившие на этом языке во время войны. В общем, выше троечки по иностранному языку у меня никогда не было.

Глава 80. НЕЧАЯННЫЙ ЖЕНИХ

     Одна баба, предлагая мужчине свою незамужнюю протеже, сказала: «А природа-то требовает!» Так же и я поддался этому «зову природы». Как-то раз, встречаясь с моей репетиторшей Еленой Матвеевной, будучи наедине в маленькой комнате, я обнял и поцеловал её. Она на меня не обиделась, приняв это как должное.
     После первого поцелуя был и второй, и третий… Наши встречи из консультаций стали превращаться в свидания. Правда, об учёбе мы тоже старались не забывать.
     Истерия по поводу холодной войны в средствах массовой информации продолжалась. Я подумал: «Чёрт побери, всё равно скоро опять в армию, а там, может быть, и война. Не жениться ли мне на Елене Матвеевне? Хоть немного побуду женатым.»
     Не сказать, что она мне очень нравилась, просто оказалась под рукой, как та синица. А журавль – Аня – была хоть и недалеко по расстоянию, но её отношение ко мне было неизвестно. Хотя из того, что она и не отказалась тогда пойти с нами в кино, можно было сделать заключение, что я ей небезразличен. Наверное, мне нужно было ещё раз с ней встретиться наедине, чтобы расставить все точки над «и». В письмах мы с ней избегали темы взаимных чувств и нашего будущего. А сейчас это было бы так нужно!
     Вместо этого я поплыл по течению. Взял да и при очередной встрече с Еленой Матвеевной ляпнул:
     – Может, поженимся?
     Она как будто ждала этих слов и безо всяких эмоций ответила:
     – Давай поженимся.
     На этом разговор и закончился, а я его даже на довольно длительное время забыл.
* * *
     В феврале наконец-то мне предложили работу. Для начала практикантом стрелочника на станции Поклевская. Я согласился. Путейцем я уже работал, а стрелочник – это уже, считай, повышение. И возможно, зачтётся мне при поступлении в школу машинистов – как-никак железнодорожник.
     Меня направили в Камышлов, в отделение железной дороги. Там я прошёл медкомиссию, а в отделе кадров получил трудовую книжку. Семнадцатого февраля вышел на работу.
     Стрелочниками работали в основном женщины, молодые и не очень, но старшим стрелочником был мужчина. Обычно он дежурил у телефона и давал распоряжения постовым стрелочникам. Меня «прикрепили» к одной молодой, но опытной стрелочнице. Она добросовестно мне всё объясняла, начиная с назначения стрелки и её работы. Ну и, конечно, рассказывала, как её нужно переводить. Работали мы посменно по двенадцать часов. Дневная смена с восьми утра до восьми вечера, а на другой день на работу выходили вечером – с 20:00 до восьми утра. Цикл работы – четырёхдневный, по две смены. В месяц получалось около пятнадцати смен.
     Моя наставница оказалась очень любознательной и любящей поговорить. Она стремилась узнать всю мою «подноготную», вплоть до того, с кем, когда и где я спал. Когда я сказал ей, что собираюсь поступать в школу машинистов, она с пессимизмом изрекла:
     – Да где уж тебе, колхозничку!
     – В августе посмотрим, – ничуть не обидевшись, ответил я.
     – Вот у нас работал составитель поездов Краснов, он говорит, что туда трудно поступить. Правда, сам в прошлом году всё-таки поступил. А на прощание «испортил» одну нашу девушку-стрелочницу, она от него забеременела. А он как уехал в Свердловск, так и глаз не показывает.
     Мне пришлось попрактиковаться на стрелочника лишь полмесяца. К окончанию этого срока я уже мог работать самостоятельно. Но тут меня перевели (пока неофициально) скрутчиком вагонов.
     В мои обязанности входило соединять автосцепные вагоны со старыми вагонами с винтовой стяжкой и буферами. Приспособление для такого соединения состояло из рамки, которая вставлялась в автосцепку, и двух звеньев мощной цепи, которые зацеплялись за крюк другого вагона. Это приспособление весом около двадцати килограммов мне приходилось носить на плече во время формирования состава. Также я закручивал винтовую упряжь вагонов старой конструкции.
     Команды мне давал диспетчер по громкой связи. Однажды случилось так, что за грохотом проходившего рядом поезда я не расслышал задание. А диспетчер не убедился, что я понял команду, и через некоторое время отправил поезд с незакрученным винтом между двух вагонов. Вагоны были сцеплены, но буферы не были приближены винтом друг к другу до положенного расстояния. Это заметили уже на следующей большой станции Тугулым и сообщили по телефону на нашу станцию. За эту промашку мне и диспетчеру объявили по выговору. Но я-то только начинал работать. Мы с диспетчером довольно быстро выяснили отношения и стали работать более слаженно.
* * *
     В связи с поступлением на работу, у меня появились трудности в совмещении работы, учёбы и отдыха. Ко всему тому мне ещё было нужно ходить домой около шести километров, иногда ночью. Иван Гаврилович вошёл в моё положение и предложил мне квартиру в посёлке Троицком, в частном доме, недалеко от работы и учёбы. В доме жила семья из трёх человек: отец, мать и дочь, которая по виду была моей сверстницей или немного моложе. Видимо, семья эта была из числа хороших знакомых Ивана Гавриловича.
     Со временем я заметил, что родители не прочь передать свою дочь в мои объятия. Её кровать поставили в комнату, где я обычно спал на полу. Кстати, кровать была двуспальной. А вот хозяйка кровати меня ничем не очаровала. Она пыталась со мной заговорить на вольные темы, но я отделывался общими фразами. Кокетка из неё была никудышная. А я уже попал в один капкан, во второй не захотел.
     А капкан-то оказался крепким. В Горбуново я стал приходить редко, поэтому мои консультации с Еленой Матвеевной почти сошли на нет. Так она узнала у отчима адрес моего проживания в Троицком и пришла в дом на правах невесты. Я был на работе, но это её не смутило, и она провела разъяснительную беседу с молодой хозяйкой в моё отсутствие. После этого хозяева ко мне заметно охладели.
* * *
     Мама, оказывается, уже знала о моих отношениях с консультанткой от Василисы Гавриловны. Она меня прямо спросила:
     – Как далеко зашли ваши отношения с Еленой Матвеевной?
     – Мы хотим пожениться, – просто ответил я.
     – Да она же старше тебя на четыре с лишним года!
     – Мы уже взрослые и всё понимаем.
     – Смотри, – предупредила мама, – разочаруешься и наживёшь себе неприятностей.
     – Надеюсь, всё будет нормально.
     Прошло около месяца после разговора с мамой. Тем временем на работе меня официально перевели в скрутчики вагонов. Я жил в Троицком, в Горбуново приходил не часто, даже не каждый выходной.

Глава 81. ЖЕНИТЬБА

     Наступило весеннее потепление. Начал таять снег. И тут, как снег на голову – Елена Матвеевна собственной персоной появилась в посёлке Троицком. Вероятно, она знала мой график работы и то, что следующий день у меня был выходным. Она предложила мне назавтра пойти в сельсовет и зарегистрировать брак. Да, слово не воробей, вылетит – не поймаешь. И мои два слова «может, поженимся», сказанные мной почти два месяца назад, стали для Елены Матвеевны руководством к действию. Она переночевала в Троицком, а утром, почти за руку, повела меня – грубо говоря – женить на себе. Я шёл рядом с нею молча, как загипнотизированный, но где-то внутри чувствовал, что совершаю ошибку, делаю что-то неправильное. Понимал, что моя женитьба ненадолго, и уж ни в коем случае не на всю жизнь.
     В Луговском сельсовете говорила Елена Матвеевна. Она заявила о нашем желании вступить в брак, но нам предложили несколько дней на раздумье. Она начала упрашивать, чтобы оформили всё сразу:
     – Мы уже всё обдумали, согласовали, и нам не хотелось бы ещё идти сюда по такой слякоти.
     – Ладно, так и быть, сделаем вам исключение, – согласилась сотрудница сельсовета и спросила меня, согласен ли я вступить в брак. Я ответил – да. И на этом вся процедура закончилась. Нас зарегистрировали. Тут же заполнили и выдали свидетельство о браке. Моя теперь уже жена забрала его, и больше я его не видел.
     В моей истории с женитьбой немаловажную роль сыграла и политика, из-за которой столь ответственный жизненный шаг был сделан мною с такой безалаберностью. А жертвой моей глупости, возможно, стало наше совместное будущее с Аней Корченко, которого у нас не было.
* * *
     Лена жила пока у своей хозяйки, и я приходил лишь ночевать. Дома я сообщил о своей женитьбе только через четыре дня, в свой следующий выходной. Я пришёл домой и за столом произнёс сакраментальные слова:
     – Я женился.
     Мама промолчала, она явно была недовольна – предупреждала же. А отчим с присущей ему деловой хваткой констатировал:
     – Значит, нужно готовиться к свадьбе.
     Один Женька был рад. Он тоже был за столом, и когда я сообщил новость, он захлопал в ладоши и воскликнул:
     – Вот здорово! – Наверное, его радость была оттого, что его учительница будет жить в одном доме с ним.
     Свадьбу наметили на выходной, 9 апреля. Лена пригласила своих коллег из школы, а я никого – ни друзей, ни знакомых. Написал лишь в Камышлов сёстрам Вере и Фае. Фая работала и училась, поэтому не смогла приехать, приехала одна Вера. Иван Гаврилович пригласил своих приятелей и гармониста. Из приглашённых Леной гостей мне была знакома лишь чета Третьяковых – он математик, участник войны, она сельский библиотекарь Анастасия Кузьминична. Ещё до службы в армии я брал у неё читать книги.
     На свадьбе запомнился гармонист, соседский парень Паша. Он частенько играл и в клубе. Всего было около двадцати человек и мы почти в полном составе сфотографировались на улице.
     После «вечеринки» мы с Леной пошли к Василисе Гавриловне, где Лена жила «на полном пансионе», то есть хозяйка ей ежедневно готовила, само собой, за дополнительную плату. Уж не знаю, как она жила до Горбуново на Дальнем Востоке, куда была направлена после окончания института в городе Горьком. (В этот институт принимали выпускников средней школы на два года, а выпускники этого учебного заведения получали диплом учителя с «неполным высшим образованием».) Вот эта «высокообразованная» особа двадцати семи лет от роду ни разу не готовила для себя обеда. Об этом мне как-то сказала Василиса Гавриловна в доверительной беседе в отсутствие Лены:
     – Не знаю, будет ли она тебе готовить, и умеет ли вообще?
     – Никуда не денется, проголодается – станет готовить, – предположил я.
     Я ещё с недельку приходил на ночёвку в её квартиру, иногда после двенадцатичасовой рабочей смены, но никакого разговора об ужине не было. Через неделю я привёл Лену к маме. Все её вещи вместились в один чемоданчик. А дома всё пошло по заведённому порядку. Мама готовила – Леночка кушала. Я приходил с работы и учёбы, мама кормила и меня. Я думал: «Ах, как пригодилось бы нам Первановское жильё, которое они так бездумно продали! Тут бы сама жизнь её заставила заняться домашним хозяйством». Увы, нам приходилось тесниться в небольшом домике впятером. Но за проданный дом я маму не упрекал, всё равно сделанного не исправишь, к тому же мама из-за нас даже работу бросила.

Глава 82. ВЕЛОСИПЕДЫ

     С работы и из школы домой я ходил пешком. Стало тепло и сухо, дни стали длиннее. Однажды я шёл из Поклевской в Горбуново, и меня догнал на велосипеде Миша – школьный учитель физкультуры. Он был на нашей свадьбе со своей женой Валентиной Васильевной, учительницей математики. Любопытно, что она тоже была старше Миши на четыре года. Лена как-то ставила их нам в пример: «Вот у них тоже такая же разница в возрасте, а живут хорошо». Да, возвращаясь к велосипедисту, который подъехал ко мне, а затем остановился и спешился. Мы поздоровались и некоторое время шли рядом, разговаривая. Потом он сказал:
     – Я бы тебя подвёз, да мой велосипед двоих не выдержит. Хотя у меня есть идея. Давай я проеду примерно полкилометра, оставлю велик на обочине и пойду вперёд. Ты дойдёшь до велосипеда, сядешь на него, обгонишь меня, проедешь вперёд, ну и так далее.
     – Давай, – согласился я. – Но я тебя этим не задержу?
     – Не беспокойся, я не тороплюсь.
     Таким образом я добрался до дома, наверное, минут на пятнадцать быстрее обычного. Поблагодарил Мишу. Он поехал домой, так как жил дальше нас. Этот день подсказал мне, что пора покупать велосипед. Поговорил с домашними, и все согласились, что это удобное транспортное средство для поездок в школу и на работу.
     На следующий день мы с Женькой пошли в посёлок Троицкий. Там в магазине продавали велосипеды – мужские и дамские. Вначале мы присмотрели мужской. Он оказался дешевле, чем мы думали, поэтому у нас хватило ещё денег на дамский. «С Леной вечерами будем на прогулки ездить», – подумал я.
     – А ты на велосипеде ездить-то умеешь? – спросил я Женьку.
     – Да, в детдоме научился, – ответил он. – А что?
     – Я вот думаю, ноги-то у тебя до педалей достанут, ты за четыре месяца заметно подрос. А на дамском так вообще проблем нет. Тогда обратно на велосипедах поедем оба.
     – Ага, – обрадовался Женька.
     Так мы и приехали домой.
* * *
     Во дворе нашего дома я установил перекладину. Вкопал в землю два столбика, на них закрепил крепкий длинный лом. Я стал подтягиваться, делать на самодельной перекладине упражнения, запомнившиеся ещё со времени службы в армии. У Ивана Гавриловича нашлась пудовая гиря, которую я легко выжимал по паре десятков раз каждой рукой. За мной тянулся и Женька. Он карабкался по столбикам или ставил табуретку и, уцепившись за перекладину, отталкивал табуретку и подтягивался.
* * *
     Как-то раз я после ночной смены ехал на велосипеде. Накануне вечером был дождь, и на работу я приехал в плаще, купленном буквально на неделе. Но утром распогодилось, потеплело и выглянуло солнце. Я положил плащ на багажник велосипеда и прижал специальной пружиной, встроенной в багажник. Но, похоже, плащу там не понравилось, и он постепенно от тряски выполз. От станции я уже проехал около километра, миновал уже и железнодорожный переезд. Оглянулся назад – а плаща-то нет!
     Я развернулся и помчал обратно. И буквально метров через сто увидел человека, идущего мне навстречу и несущего в согнутой руке мой плащ. Я остановился напротив него и, извинившись, сказал, что это мой плащ. Он недоверчиво на меня посмотрел, но плащ всё-таки отдал, как мне показалось, с большим сожалением. Его можно было понять – ведь не каждый день на дороге валяются новые плащи!
     Ещё два забавных случая, связанных с ездой на велосипеде, произошли у меня в деревне Горбуново этим летом. По заданию Ивана Гавриловича я вёз его сестре стеклянную семисотграммовую баночку мёда. Банку я держал в одной руке, а другой рулил. Ехал по пешеходной тропинке довольно быстро и не заметил попавшуюся на пути колдобину. В результате упал с велосипеда, поцарапал руки и коленки. Удивился сам себе – летел кубарем, теперь лежу распластанный рядом с валяющимся велосипедом, а банку с мёдом из руки так и не выпустил, держу целёхонькой.
     Другой случай. Мне хотелось ездить быстро, и однажды на некрутом спуске по селу я погнался за машиной. Ехал, не отставая. Но внезапно водитель затормозил, и я, чтобы не воткнуться в зад машины, слегка повернул, не снижая скорость и надеясь обогнуть её почти впритирку слева. Мгновение – и передо мной открывается передняя дверь машины. Велосипед ударяется о внутреннюю стенку двери, а я буквально залетаю в кабину машины. Водитель от неожиданности поднял руки, защищаясь. Он остановился, чтобы выйти из машины, а я тут нагрянул «в гости». Эта оказалась машина председателя Горбуновского колхоза. А водитель – его личный шофёр Николай. Кстати – зять Василисы Гавриловны, женатый на её дочери Татьяне, подруге Лены. Вот мы с Николаем и познакомились таким образом. К счастью, я не получил даже царапины, а у велосипеда имелись только незначительные повреждения. Николай залил в радиатор воды из речки и уехал по своим делам.
     Как-то раз мы с Леной решили вечерком покататься на велосипедах по Сибирскому тракту. Я ехал впереди, она за мной. Видимо, я увлёкся скоростью и на некоторое время забыл о своей спутнице. Она же, начав отставать, обиделась на меня и повернула обратно. Когда я обнаружил, что её сзади нет, я тоже поехал назад. Она была уже дома, но со мной разговаривать не стала. Больше я ей парных прогулок на велосипедах не предлагал. Впрочем, она и сама не напрашивалась.

Глава 83. НЕПОЛНОЕ СРЕДНЕЕ

     Закончились занятия в школе. Осталось сдать экзамены. Первый экзамен – русский язык, диктант, я написал на четвёрку. А устный экзамен по русскому языку и литературе я сдал на пятёрку. Учительница, которая в начале моей учёбы грозилась перевести меня в шестой класс, сказала ассистентке, присутствующей на экзамене: «Способный молодой человек. Начал учиться почти со второго полугодия, усвоил материал всего года, и даже на отлично».
     Сдать экзамен по математике мне решили помочь Лена со своей подругой – учителем математики Валентиной Васильевной. Та вскрыла конверт с заданием немного раньше начала экзаменов, сама решила задачу и примеры. Готовую шпаргалку передали Женьке, и он на велосипеде из Горбуново приехал в Поклевскую, чтобы вручить её мне. К этому времени в школе уже начался экзамен, и я самостоятельно успел решить один пример и приступил к задаче. Но тут меня вызвали в коридор. Женька отдал мне листочек с решением. Я на месте посмотрел на него, запомнил кое-что в решении задачи. Вернулся в класс, сел за парту и стал решать задачу. Лишь когда решил её, сверил ответ. Списывать я не торопился, времени было достаточно – ещё целый час. Когда некоторые ученики уже начали сдавать работы, я «добросовестно» переписал последний алгебраический пример со шпаргалки, после чего незаметно передал её Брюханову, самому старшему из нашего класса. Он работал мастером в вагонной службе железнодорожной станции и собирался поступить заочно в Свердловский техникум железнодорожного транспорта.
     Остальные предметы меня почти не волновали, лишь бы по немецкому языку поставили «удовлетворительно». Так и вышло, и я получил своё свидетельство об окончании неполной средней школы с единственной тройкой.
     После экзаменов я приобрёл программу для поступающих в средние учебные заведения и стал постепенно готовиться к вступительным экзаменам. Лена помогала мне по русскому языку, других предметов не касалась.
* * *
     Закончив педучилище, приехала Вера, да не одна, а с подругой – Эльвирой Чапуровой. Они вместе собрались поступать в Свердловский пединститут. Эльвира была симпатичной девушкой, не особо энергичной, но во всём основательной, с математическими способностями. В свободное время она помогала мне готовиться к экзамену по математике. Через три недели она уехала домой, но за это время хорошо мне помогла, за что я ей очень благодарен. Дальше пришлось математикой заниматься самостоятельно.
     Однажды меня посетил друг Тисо. Он приехал на собственном мотоцикле «Ковровец» и дал мне на нём прокатиться. На моторном двухколёсном транспорте я никогда раньше не ездил, и мне было интересно попробовать. К своему удивлению, я быстро освоился и погонял в своё удовольствие по Сибирскому тракту, благо, машины в то время ходили нечасто.
     Тисо погостил у меня денёк. Мы с ним поговорили «про жизнь», но как всегда, женского вопроса не касались. Он меня даже не поздравил с женитьбой, наверное, потому что я жену ему так и не представил. С утра она была на работе, а когда пришла, то вела себя скорее как квартирантка, а не хозяйка.
     Тисо уехал под вечер. На другой день соседский парень Паша-гармонист подъехал к нашему дому на своём «Иже», который был раза в два больше, мощнее и тяжелее «Ковровца», увидел меня и предложил:
     – Хочешь покататься на моём мотоцикле?
     Само собой, я не отказался. Он мне показал, как переключать скорости и как заводить, если заглохнет.
     – Можешь ехать по тракту, сколько хочешь, – разрешил Паша.
     – Хоть до Москвы? – подколол я в ответ.
     – Валяй до Москвы.
     Так на шутливой ноте мы и разошлись. Он пошёл домой, а я уселся на мотоцикл и поехал. Проехал я километров пять и решил, что пора и честь знать. Повернул обратно, но выбрал не совсем удачное место для разворота, дорога оказалась неровной. Я сбросил газ, мотор заглох. Пришлось развернуться полностью и завести мотор. Мне это удалось. Доехал я нормально, прибыл прямо к воротам Пашиного дома. Вышел Паша, я похвалил его мотоцикл и поблагодарил.
* * *
     Через неделю с лишним около нашего дома остановилась грузовая машина-трёхтонка, и к нам зашёл – вот это неожиданность! – Миша Максимов, мой сослуживец по двенадцатой заставе – Кюмбету.
     – Какими судьбами?! – я всплеснул руками. Мы обнялись, похлопали друг друга.
     – Еду за грузом на станцию Поклевская, – объяснил Миша. – Вспомнил твой адрес – село Горбуново, здесь спросил первого встречного, и мне указали на этот дом.
     На радостях я быстренько сбегал в магазин за бутылочкой, надеясь, что он у нас переночует. Мама приготовила нам закуску. За неспешной беседой мы с другом бутылочку «уговорили». И вдруг Миша засобирался ехать. Оказалось, что ему нужно загрузиться на станции сегодня же. Никакие уговоры не помогли, он так и уехал подшофе.
     На следующий день я был на работе с утра, а Миша, проезжая по нашему селу, на обратном пути забежал к нам. Он передал мне привет и сообщил, что у него всё нормально, переночевал он в доме приезжих на станции.
     Одно время у нас в доме около недели проживали гастролирующие артисты из Свердловска, человек пять (в это время нам пришлось ночевать на сеновале). Они гастролировали по соседним деревням, на концерты их возили в небольшом автобусе. В основном с ними общалась Вера – она была у нас самая интеллигентная, начитанная и занятая делами меньше других. Когда артистам было что-нибудь нужно, они в первую очередь обращались к ней.

Глава 84. АБИТУРИЕНТ

     В школу машинистов я написал письмо, в котором сообщил о своём желании поступить к ним учиться. Начал собирать документы. Для получения медицинской справки необходимо было ехать в Камышловскую железнодорожную поликлинику.
     В один из выходных я пошёл на станцию Поклевская, чтобы поездом доехать до Камышлова. На станции стоял поезд дальнего следования, стоянка была короткой, всего две минуты. «Значит, скоро пойдёт», – подумал я и решил ехать на нём старым добрым способом – на подножке вагона. Езды всего-то один час.
     На подножке я оказался один – это вам не 1947 год, когда буквально все подножки вагонов были облеплены «зайцами». Я решил попробовать войти в тамбур. Дверь оказалась не запертой. Я прошёл внутрь, немного проехал в тамбуре. Опасаясь попасться на глаза проводникам и желая испытать что-то новое, решил перебраться на крышу вагона, благо, лесенка рядом. Поднялся, и только высунул голову выше вагона, как воздушным потоком с моей головы сорвало новенькое кепи. И тут я услышал хохот. Обернулся назад. На крыше вагона сидели, свесив ноги в пространство между вагонами, двое парней – лет по шестнадцать-семнадцать. Поезд мчался на всех парах. Мне ничего не оставалось, как сесть рядом с ними. Они посторонились, освобождая мне место.
     Я понял, что ребята не агрессивные, а просто любители приключений, возможно, как и я. Сел с ними рядом. Разговорились. Они поинтересовались, служил ли я в армии. Я ответил и кое-что рассказал о службе. Один из них заметил:
     – Я бы ни за что после армии не поехал на крыше вагона.
     Я постарался объяснить:
     – Мне нужно попасть в Камышлов в первой половине дня, а пригородный поезд идёт медленно и поздно. А этот скорый останавливается по пути только в Пышме.
     После этой остановки я перебрался на подножку вагона. При подъезде к Камышлову вспомнилось, как восемь лет назад именно здесь железнодорожная милиция задержала и оштрафовала нас с Виктором. Не доезжая до вокзала, я решил спрыгнуть с подножки на ходу поезда. Мне раньше частенько на работе приходилось ездить на маневровом паровозе до вагонов, куда нужно было носить цепь. Я никогда при этом не просил остановить локомотив, а садился и сходил на ходу на любой скорости. Но, как оказалось, одно дело маневровый паровоз, а другое – скорый поезд, который, хотя и притормозил при подходе к станции, но не настолько, чтобы было легко и безопасно прыгать с подножки. Но я всё-таки рискнул. И просчитался.
     Меня подбросило вверх, а затем я шлёпнулся на землю. Поднялся. Вроде, меня никто не видел. Осмотрел себя – руки и коленки ободраны. У меня в руках была брезентовая хозяйственная сумка, а в ней бутылка с молоком и несколько кусочков хлеба. При ударе о землю бутылка открылась, молоко вылилось в сумку, и хлеб теперь плавал в молоке. В сумке получилась своеобразная тюря[10]. Мне пришлось из неё всё вытряхнуть, кроме бутылки, которая представляла собой ценность, ибо была дефицитом.
     Я пришёл в поликлинику и первым делом зашёл к травматологу, который не обнаружил у меня серьёзных повреждений. В процедурной мне позволили умыться. Обработали ранки, некоторые из них перевязали. Затем я отправился на медкомиссию, где прошёл все необходимые кабинеты, и мне выдали положительную медицинскую справку.
     Зашёл в отдел кадров и взял справку с места работы. Сел в пригородный поезд, идущий из Свердловска до Тюмени, и вечером уже был дома. В общем, съездил с приключениями, но не напрасно.
     На следующий день зашёл к заместителю начальника и взял у него характеристику с места работы. Теперь все документы были готовы, и я отправил их бандеролью в Свердловск, хотя ответа на своё предыдущее письмо ещё не получил.
     Через несколько дней из школы машинистов мне пришёл этот ответ, в котором говорилось, что если мне к первому сентября 1955 года не исполнится 23 года, то документы высылать смысла нет. Также было написано, что конкурс в этом году – десять человек на одно место.
     Двадцать три мне исполнялось только десятого сентября. Конкурса-то я не боялся, наоборот, такая борьба даже возбуждала – нужно оказаться лучшим из десяти! Но, похоже, бороться мне за «место под солнцем» не придётся. А жаль.
     Я прекратил подготовку к экзаменам и стал ждать возвращения документов. Через неделю я получил пакет из школы машинистов. А в нём – вот неожиданность – вызов на экзамены. Я стал абитуриентом! В вызове были указаны дата прибытия, список экзаменов, а также сказано, что на время экзаменов мы будем обеспечены общежитием. Выходит, мой «юный» возраст в 22 года 11 месяцев 20 дней не стал всё-таки помехой для вызова на экзамены. Возможно, сработала моя железнодорожная рабочая специальность. Наверное, многие из потенциальных абитуриентов никогда не работали на железной дороге, а привлекала их сама специальность и полное государственное обеспечение.
     Я снова засел за учебники. На работе оформил отпуск на время экзаменов с первого по пятнадцатое августа.
* * *
     Меня опять потянуло к экстремальным развлечениям. В Свердловск я решил поехать на товарном поезде. Часть грузовых вагонов была оборудована переходными площадками, где также размещались сиденья для кондукторов[11] и ручной тормоз. При формировании состава такой вагон ставят в первую треть состава для главного кондуктора и в хвост поезда для старшего кондуктора. Главный кондуктор везёт всю документацию, а старший на хвостовом вагоне ставит сигнальные фонари, следит в пути за их целостностью и нормальной работой. Кроме того, кондуктора при необходимости подают сигналы машинисту. Но иногда в длинных составах попадаются вагоны с переходными площадками и в середине состава.
     На станции стоял поезд. Я спросил у главного кондуктора, куда он идёт.
     – В Свердловск.
     – Можно мне с вами туда доехать?
     – Ищи другую площадку.
     – Хорошо, спасибо, – и я побежал вдоль состава. Нашёл свободную переходную площадку. Устроился как «кум королю» на сиденье. Вскоре поезд тронулся.
     Я открыл чемоданчик, перекусил. Оглянулся по сторонам, мельком увидел деревню Перваново, дом, откуда ушёл в армию. Постарался вернуться мыслями к предстоящим экзаменам. Просмотрел программку по литературе и обнаружил, что не читал биографию Тараса Шевченко. Было светло, тепло, можно сказать, даже уютно. Я открыл учебник литературы и дважды прочитал биографию знаменитого украинского писателя и поэта. До Свердловска поезд сделал лишь одну, но длительную остановку. Я даже успел погулять вдоль состава.
* * *
     Всего дорога заняла около пяти часов, и я успел прийти в школу ещё в рабочее время. В приёмной начальника школы мне выдали талончик на заселение в общежитие. Школа машинистов локомотивов находилась в одном здании с техникумом железнодорожного транспорта, располагалась на втором этаже и имела отдельный вход.
     Мне сказали, что завтра вывесят списки – кто, когда, где и какой предмет будет сдавать.
     Талончик на общежитие с адресом и схемкой помог мне его найти, хотя было не просто, поскольку оно оказалось на другой стороне станционных железнодорожных путей. Общежития представляли собой деревянные одноэтажные дома барачного типа. В учебное время здесь проживали иногородние студенты из школы и техникума, а пока их места были заняты абитуриентами.
     Наутро я пришёл в школу. У дверей каждой аудитории уже были вывешены списки сдающих сегодня экзамены. Было четыре предмета и, соответственно, четыре списка. Я сдавал сегодня русский язык письменно, то есть диктант. В этом же перечне оказался ещё один Фёдоров. При проверке, уже сидя за столами, я услышал, что моего однофамильца зовут Артур.
     Группа состояла из тридцати человек. Диктант нам продиктовала преподавательница, на вид очень интеллигентная особа. После того как мы закончили писать, нам дали время самим проверить свои работы. Перечитывая свои листы, я обнаружил доселе мне незнакомое словосочетание «во что бы то ни стало», написанное мною именно так – все слова раздельно. Я подумал и соединил вместе «чтобы», а перед «то» поставил дефис, после чего с чувством выполненного долга сдал свою работу.
     На другой день все, кто писал диктант, пошли гурьбой в школу. Результаты проверки наших работ были уже вывешены на стене у дверей аудитории. Сразу бросились в глаза оценки – почти сплошь двойки. Было лишь две тройки и две четвёрки – это из тридцати-то человек! Таким образом, этот диктант должен был буквально подкосить конкурс. Я искал в списке свою фамилию. Как и ожидалось, Фёдоровых там было двое – у одного стояла двойка, а у другого четвёрка. Но инициалы ни у одного Фёдорова с моими не совпадали. У «двоечника» были А.И., а у «четвёрочника» – Н.Г. Я чуть подрастерялся, но вспомнил, что моего однофамильца звали Артур. «Значит, это он получил два балла», – решил я.
     Преподаватель была в аудитории, и я попросил разрешения войти. Она позволила. Я назвался и попросил показать мою работу. Сначала она сама на неё взглянула и удивлённо подняла на меня глаза:
     – В чём вы сомневаетесь? У вас же четвёрка, всего лишь одна ошибка!
     – Сомневаюсь в своём имени-отчестве, – ответил я.
     – В каком смысле? – она изучающе на меня посмотрела, мне даже на секунду показалось, что она немного испугалась. Наверное, у неё мелькнула мысль, не дурак ли перед ней (говоря по-железнодорожному, не сошёл ли я с рельс). В аудитории кроме нас никого не было.
     – В общем списке не мои инициалы, – объяснил я. – Вот поэтому я и зашёл всё выяснить.
     Она облегчённо вздохнула:
     – Извините, это, наверное, наша ошибка. Мы исправим, а вы можете спокойно готовиться к устному экзамену.
     – Спасибо, до свидания.
     Я вышел довольный результатом. Те же, кто получил двойку, уже становились в очередь за получением своих документов в приёмной. Я посмотрел расписание экзаменов и нашёл себя в списках сдающих завтра математику. Пошёл в общежитие готовиться к новому экзамену.
     Во второй половине дня в общежитие вернулись ребята, сдававшие с утра математику. Один из тех, кто сдал на четыре, стал рассказывать, какой ему попался билет, и как он решил довольно сложные примеры и задачу. Рассказ его был эмоциональным, его переполняла радость. Я слушал его краем уха и «мотал на ус».
     Утром в кабинете математики я взял билет. И он оказался именно тем, о котором вчера шла речь в общежитии! Кое-что в памяти у меня отложилось, и я всё решил довольно быстро и правильно. Получил свои четыре балла.
     Через день у меня был устный экзамен по русскому языку и литературе. Первым вопросом билета был разбор написанных предложений, правописание суффиксов и тому подобное. А вторым, по литературе, оказалась биография Тараса Шевченко, которую я как раз прочитал по пути в Свердловск – опять удача! По русскому языку я ответил вполне нормально, но едва ли на пять. А биографию Шевченко я рассказал вдохновенно, перемежая её декламированием стихов. Экзаменатор без сомнений поставила мне пять баллов.
     Таким образом, после трёх экзаменов у меня стало тринадцать баллов. Оставался последний экзамен: «История СССР и Конституция СССР». К подготовке к нему я отнёсся серьёзно, поскольку баллы терять было нельзя.
     Экзамен принимала девушка лет двадцати двух, симпатичная, со светлыми кудряшками. Она не старалась изображать строгость, а просто беседовала с абитуриентами во время их ответа на билет. Беседа у нас вышла довольно оживлённой, и она поставила мне пятёрку.
     С восемнадцатью баллами можно было быть уверенным в поступлении, но мало ли что? После окончания вступительных экзаменов администрация наметила на двенадцатое августа зачтение результатов. Всего принимали шестьдесят человек, но пятнадцать были уже приняты вне конкурса. Так что на 45 вакансий претендовало минимум 450 абитуриентов.
     Помнится, среди них были два грузина. Они жили не в общежитии, а в гостинице, что для нас в то время было невиданной роскошью. На первом же экзамене по математике оба они получили двойки, хотя и пытались подкупить преподавателей и экзаменаторов, вплоть до начальника школы. Но никто не клюнул на их деньги. Один из них жаловался ребятам в коридоре после экзамена, что ему попался самый «трюдный» угол.
     – Какой? – спросили его.
     – Да прямой!
     Так они и уехали в свою цветущую Грузию не солоно хлебавши.
     12 августа нас собрали в самой просторной аудитории. Там стоял один-единственный стол и ни одного стула. Мы все стояли и с волнением ждали, когда придут и объявят результаты. Не переживали только двое – они уже «обмыли», будучи уверенными, что их зачислят. Они сидели на подоконнике, свесив ноги, громко и развязно разговаривая. Двери были открыты, и в коридоре всё было слышно.
     Наконец, в дверях показался долгожданный представитель администрации школы, заместитель начальника по политической части, при полных регалиях с капитанскими погонами. Он вошёл и сразу увидел сидящих напротив двери подвыпивших парней. Они тут же спрыгнули с подоконника, встали чуть ли не по стойке «смирно», но всё равно сразу были изобличены в нетрезвости. Заместитель начальника спросил их фамилии и собственноручно вычеркнул их из списка прошедших конкурс.
     – Вы исключены из списка учащихся школы за грубое нарушение дисциплины, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Можете идти забирать документы и ехать домой.
     В зале воцарилась мёртвая тишина. Затем «замполит» начал зачитывать список зачисленных. Каждый должен был отозваться на свою фамилию и показаться ему на глаза. В этом списке был и я. В конце он зачитал короткий перечень кандидатов на поступление. Двое из них были тут же зачислены вместо исключённых. Надо сказать, дисциплина в то время на железной дороге была почти армейской.
     После оглашения всего списка учащихся нам предложили разъехаться по домам, уволиться с работы и с трудовой книжкой явиться в школу 31 августа к девяти часам на общее собрание. Я сразу поехал в Камышлов, в отдел кадров, где меня без проволочек уволили с работы. В трудовой книжке, которую мне выдали на руки, появилась запись: «17.08.55 уволен с работы ввиду поступления в школу машинистов».

Глава 85. СТУДЕНТ. ПЕРВЫЕ ДНИ

     За пять месяцев супружеской жизни мы с Леной духовно не сблизились; каждый витал в своих облаках. Впрочем, в постели она исправно исполняла свои супружеские обязанности. Местный обычай, согласно которому супруги ходят вместе в баню, ей оказался по душе, да и мне был интересен – особенно мокрые, распаренные, мыльные объятия в бане. Но Лену не интересовало ничего, что касалось меня: во что я был одет, обут, сыт или голоден… Хотя я и не малое дитя, но супруги, как мне казалось, должны жить во всём в согласии и заботиться друг о друге. Она же за пять месяцев ни разу даже единого супчика не сварила.
     Мне думалось, что она хотела от меня ребёнка. И действительно, Лена забеременела через два с половиной месяца нашей совместной жизни. Однако никаких планов о нашей будущей жизни она не оглашала, а я-то должен был уезжать в Свердловск более чем на десять месяцев, до летних каникул.
* * *
     Приехал я в Свердловск вовремя. Всех первокурсников собрали в самой большой аудитории. Вначале сообщили, что нас разделили на две группы по тридцать человек, и зачитали составы групп. Руководителем нашей группы назначили Светлану Яковлевну Полякову, преподавателя ПТЭ («правила технической эксплуатации») железных дорог. Старостой у нас стал Борис Никитин – бывший офицер, старший лейтенант. Он был старше меня на пять лет. Нам выделили постоянную аудиторию для теоретических занятий.
     Познакомили с предметами, которые мы будем изучать, и с некоторыми преподавателями, многие из которых совмещали работу в нашей школе и техникуме. Историю СССР у нас будет вести Руфина Андреевна, принимавшая вступительные экзамены. Преподавательницу русского языка и литературы мы тоже знали по вступительным экзаменам, звали её Анита Дмитриевна. Математике нас будет учить Геннадий Николаевич Борков, выглядевший довольно солидно для своего молодого возраста. Физику и электротехнику будет преподавать Роман Степанович Дёминов, автотормоза – Израиль Григорьевич Левин, а черчение будут вести преподаватели из техникума.
     Кроме того нам представили руководителей школы – начальника Иванова и его заместителя по учебной части Сидоренко. Всего теоретических предметов у нас оказалось восемнадцать, но из программы средней школы отсутствовали химия, иностранный язык и биология. Таким образом, изучая многие предметы средней школы, мы, тем не менее, не будем иметь среднего образования. Однако нам сказали, что желающие смогут посещать вечернюю школу.
     В этот же день нас поселили в старое общежитие, где мы жили во время вступительных экзаменов. Но было обещано, что в скором времени нас переселят в новое общежитие. Нам выдали рабочие комбинезоны и ботинки для практических занятий по слесарному делу и ремонту электровозов. Эту практику мы должны были проходить в депо один раз в неделю, и занимать она будет весь субботний день.
     Первого сентября, как и все учащиеся в стране, мы пошли на первые занятия. В аудитории стояли столы на двоих и по паре стульев за ними. Садились, кто где хотел. Специальных учебников не было, поэтому приходилось много конспектировать.
     На второй день учёбы я сел в середине класса, слева с краю. Был урок истории, и вдруг мой стул начал подо мной дёргаться. Я понял, что его толкают ногой сзади. Я поправил стул, но его снова начали толкать. Я обернулся и попросил прекратить. Но «шутник» не внял, продолжив играть на моих нервах. В классе было довольно тихо. Я чуть повернулся и тыльной стороной левой руки (если помните, я левша), не глядя, хлёстко ударил по щеке обидчика. Звук шлепка громко раздался в тишине, его слышала вся группа и, конечно, Руфина Андреевна. Преподавательница даже и видела всё произошедшее и тут же скомандовала, словно старшина роты:
     – Встать и вон оба из аудитории!
     Справедливость восторжествовала. Мы оба стояли в широком коридоре. Левая щека моего обидчика (звали его Александр Братцевский) заметно покраснела.
     – Ну что же ты сразу драться? – расстроенно проговорил он. – Я же пошутил!
     – Я таких шуток не понимаю, когда пытаются унизить, – ответил я. – И я тебя сначала предупреждал, а ты продолжал «шутить».
     На этом наш диалог закончился. Молча, не подходя друг к другу, мы простояли в коридоре до звонка. Надо сказать, Руфина Андреевна оказалась молодцом и не нажаловалась на нас администрации. А то могли бы нас наказать и посерьёзнее, вплоть до исключения.
     На следующем перерыве один здоровый (морда – во!) парень подошёл ко мне и спросил:
     – Где ты научился так драться?
     – Да я и не дрался, лишь один раз ударил.
     – Но хорошо!
     – Как уж получилось.
     – А ты, случаем, раньше боксом не занимался?
     – Было дело, немного. Только без перчаток, на кулаках. И по лицу был уговор не бить. Это ещё в прошлом году в армии было.
     – Может, вечером попробуем? – предложил парень.
     – Только с тем же условием – по лицу не бить, – предупредил я.
     – Годится, – согласился мой будущий соперник, который, к слову, был тяжелее меня килограммов на двадцать.
     Вечером мы сразились в коридоре общежития. Перед боем пожали друг другу руки и назвали себя. Его звали Володей. У нас неплохо получалось, и вскоре появились зрители, а у нас – азарт. В пылу борьбы Володя увлёкся и разбил мне до крови губу. Я сказал, что он нарушил уговор, и на этом бой был прекращён. Но на следующий день мы продолжили «тренировки», а потом ещё и ещё – дней этак десять. Так я утверждался в новом коллективе.
* * *
     Питались мы в столовой техникума, которая располагалась на первом этаже общего здания школы и техникума. Как-то я оказался за одним столом с маленькой чёрненькой девушкой. Мы с ней познакомились и разговорились. Обычно так легко сходятся попутчики в поездах дальнего следования. Звали её Лина (необычное имя), она тоже была первокурсницей, только в техникуме.
     Теперь, когда я приходил в столовую, всегда глазами искал Лину. Если она была в столовой, то я подсаживался к ней, и мы общались, словно старые знакомые. Однажды мы встретились с Линой прямо в дверях. Она шла с подругой в столовую, а я уже пообедал. Её подруга-блондинка, увидев меня впервые и чуть не столкнувшись со мной, ахнула. Может, её удивил мой костюм – я был одет в военную форму, но без погон. Позже Лина охарактеризовала свою подругу, как «девушку свободных взглядов на жизнь». Вероятно, имелись в виду отношения с противоположным полом.

Глава 86. В КОЛХОЗ

     В конце очередного учебного дня нам объявили, что завтра занятий не будет, и мы все едем в колхоз на уборку урожая. Явиться надо было к четырём часам дня на железнодорожный вокзал к поезду Свердловск – Тавда. Руководителем-куратором нашей колхозной «практики» был назначен наш преподаватель по слесарному делу, мужчина средних лет.
     Подошёл поезд, и мы расселись по вагонам. В соседнее купе сели две молоденькие девушки. Я взглянул на них: «Ба, да это же мои знакомые, Лина со своей подружкой!». Их тоже повезли в колхоз, несмотря на то, что они были ещё несовершеннолетними. Я напросился к ним в купе, они не отказали. Положил свою полевую сумку и фуражку на одну из вторых полок. Одет я был в комбинезон, обут в армейские сапоги. Впрочем, все наши ребята были в одинаковых комбинезонах, как «братья по оружию». Девушки сидели рядышком на одной полке, я пристроился напротив них. Обе они были городскими девчушками, и поэтому высказывали опасения насчёт работы в колхозе.
     – Да не беспокойтесь вы, будете картошку собирать, – как мог, успокаивал я их. – А мне любая работа в деревне по плечу.
     – Тебе хорошо, – ответила Лина.
     – И вам будет хорошо. Я возьму над вами шефство, – немного хвастливо пообещал я.
     Мы долго болтали о всякой чепухе. Девчата явно не собирались ложиться спать, хотя уже начало темнеть. Я стал рассказывать о своей службе на границе, описывать случаи, произошедшие со мной и не со мной. Они заинтересованно слушали и переспрашивали, если что-то было непонятно. Я умалчивал лишь о том, что считалось секретным и относилось к военной тайне. А они, в свою очередь, просвещали меня, «деревню», насчёт городской жизни. Так мы и не сомкнули глаз, пока наших ребят не стал будить куратор.
     Мы подъезжали к станции Худяково, где нас должны были «выгрузить». Я простился со своими попутчицами – они должны были выйти на следующей остановке. А нас, шестьдесят человек, после переклички по списку почти строем повели по дороге в неизвестную даль.
     Уже начинало светать. Шли мы долго, почти два часа, и пришли в большую деревню Зайково. Похоже, все здесь заранее знали о нашем приезде. Было видно, что наш руководитель здесь не первый раз. Он по списку расселял по шесть человек по уже известным ему домам. Поскольку моя фамилия была в алфавитном списке одной из последних, то меня и ещё пятерых поселили в дом на краю деревни.
     Дом оказался большим, особенно большими были полати, где мы все помещались. Нас сразу покормили, и мы легли спать. Тут же услышали, как по крыше дома забарабанили капли, пошёл сильный дождь. Под шум дождя мы уснули и проспали до вечера. Уже и поужинали, а дождь всё не прекращался. Мы снова вернулись на «рабочие места» на полатях, где и провели ночь.
     После завтрака спать уже не хотелось, а заняться было совершенно нечем. Где-то нашли истрёпанный мячик, и под дождиком побегали на поляне. Мокрые, вернулись в дом. Читать нечего, никто не захватил даже одной книжки. Рассказчика-балагура среди нас тоже не нашлось. Трое из нас, включая меня, решили пойти к ребятам, которые квартировали невдалеке.
     Рядом с речкой стоял добротный дом. Мы знали, что там есть наши ребята. Зашли, поздоровались с хозяевами, извинились за беспокойство и грязь, которую без умысла занесли. А в доме, смотрим, наши однокашники собрались в кружок, ахают и хохочут. Один сидел в середине и читал вслух какую-то книгу. Оказалось, что это было старинное издание матерных стихов Пушкина. Среди подобной «лирики» попадались и политические стихи, где он поносил, например, Екатерину Вторую. Книга была изрядно потрёпана. Мы тоже подошли и стали слушать и удивляться: «Какой же Пушкин был всё-таки разносторонний поэт! Он не только хвалил, не только ругал, не только любовался и любил в своих стихах, которые мы и раньше слышали, читали и изучали, но и как любой русский мужик мог ввернуть крепкое словцо. А у такого таланта, как Пушкин, даже матерные стихи звучали хоть и грубо, но красиво».
     Книгу хозяева очень оберегали, поэтому дали почитать только самому старшему и, по их мнению, самому авторитетному квартиранту – Ивану Вершинину, бывшему участнику Великой Отечественной войны. А нам даже дотронуться до этой книги не позволили.
     Вдруг открылась дверь и в комнату зашёл наш руководитель. Иван быстро передал книгу хозяевам; мы притихли. Куратор поздоровался со всеми за руку и удивился, что нас так много. Мы объяснили, что здесь в гостях. Он рассказал, что прогноз погоды неутешительный, и что в лучшем случае начнём работать в колхозе дня через три.
     – Поэтому прошу вести себя дисциплинированно, – предупредил руководитель. – Если соберётесь в клуб – не задирайтесь ни с кем. Ведите себя спокойно.
* * *
     Работа в колхозе должна была занять около месяца. Валяться на полатях целых три дня мне не хотелось. К тому же Горбуново находилось от нас всего в каких-то шестидесяти километрах, и часов за двенадцать при желании я мог дойти туда даже пешком. Решил попросить у руководителя три дня отпуска, чтобы сходить домой. Он меня отпустил, предварительно записав мой домашний адрес и мои данные.
     Шёл дождь, да и половина дня уже прошла, поэтому я решил отправиться в путь следующим утром. Хозяин меня проинструктировал насчёт дороги:
     – Вначале пойдёшь по полевой дороге пять километров, потом десять лесом, потом снова пять по просёлку, и окажешься в райцентре Байкалово. Оттуда до Поклевской идёт шоссе. Оно хоть и в плохом состоянии, но идти можно. Общественный транспорт там не ходит, да и попутку в такую погоду поймать проблематично.
     Утром я вышел чуть свет. К счастью, дождь прекратился. Обут я был в свои армейские кирзовые сапоги. После дождей идти было привычно и свежо, лишь немного грязновато. В лесу дорога была ужасная для любого транспорта, даже гужевого. Но пешеход вполне мог пройти, что я и сделал.
     Добравшись до Байкалово, зашёл в чайную, пообедал и настроился на пешую марафонскую дистанцию в сорок километров. Может, и был путь покороче, но никто из тех, к кому я обратился, его не знал. Так что предстояло идти до Поклевской через Сугат.
     По дороге меня догнала подвода, и я немного подъехал, дав ногам небольшой отдых. Но в Сугате пришлось спешиться. Было уже темно, а идти мне ещё предстояло пять километров.
     Пришёл домой, когда уже все спали. Поднялась только мама. Хотя меня не ждали, она была рада, покормила меня наскоро приготовленным ужином. Я не только устал, но и проголодался, поэтому съел всё с волчьим аппетитом. А моя суженая или не слышала моего прихода, или же притворилась, что не слышала.
* * *
     На другой день я всё обдумал и решил исправить то неправильное, что совершил.
     – Давай разойдёмся, – сказал я Лене. На удивление она не стала спорить и скандалить, а просто и легко согласилась, ответив моими же словами:
     – Давай разойдёмся.
     Но на лице её была едва заметная ухмылка, которую я воспринял так: «Ты, паренёк, от меня так просто не отвяжешься!». Тем не менее я принял её согласие за чистую монету и стал говорить:
     – Родишь ребёнка, и если не захочешь его воспитывать, я возьму его себе – брошу учёбу.
     – Нет, ребёнка я тебе не отдам, – категорично ответила она.
     На этом наш разговор закончился.
     Вечером мне дома было тягостно. Мама могла заметить наши натянутые отношения с Леной, поэтому я пошёл в клуб. Там оказалось много студенток из Свердловска, тоже присланных на уборку урожая. С одной из них я познакомился, и мы вышли с ней прогуляться. Пошли вниз к речке, зашли на плотину. Оперевшись на удобные перила, мы с полчасика пообщались, а потом я проводил её до временной квартиры.
     Пришёл домой и лёг спать на полати рядом с Женькой. Утром рано поднялся, разбудил брата и попросил, чтобы он меня проводил на велосипеде до ближайшей деревни. Мама нас покормила и дала мне кое-что в дорогу. С Леной я даже не простился – она спала.
     Я сел на сиденье велосипеда, Женька – на раму, и мы поехали дорогой, которую мне порекомендовал Иван Гаврилович. Приехали в деревню, которая находилась в низине, и проехали её до крутого подъёма. Тут я отдал велосипед братишке и пошёл дальше пешком.
     Несколько часов пешего хода – и мне попалась попутная подвода. Согласившийся подвезти меня мужчина уточнил мой маршрут в Байкалово, но вскоре свернул с него в сторону. Я снова потопал ногами. Невольно задумался о ситуации дома. «Доброжелатели» уже наверняка сообщили девушке-студентке о том, что я женат, а маме и Лене о моём свидании с незнакомкой. Впрочем, всё равно сейчас я ничего не мог с этим поделать, поэтому постарался выбросить эти мысли из головы.
     Примерно через час я услышал сзади шум мотора. «Полуторка» шла не очень быстро, дорога-то просёлочная. Я не стал пытаться остановить машину, а забрался на ходу в кузов. Проехал там километра три, а затем машина свернула с моего маршрута, и я на ходу ретировался из кузова. Пешком добрался до Байкалово. Зашёл в уже знакомую чайную перекусить и передохнуть, сидя на стуле. Мне оставался последний двадцатикилометровый бросок.
     Я ещё не успел дойти до леса, когда меня догнал тяжёлый мотоцикл с коляской – «Урал». Этот мотоцикл выпускался (и, кстати, выпускается до сих пор) в ближайшем городе Ирбите, а во время войны был на вооружении Советской армии. За рулём был мужчина, а в коляске сидела женщина. Водитель притормозил рядом со мной и предложил подвезти на заднем сиденье. Я с радостью согласился. Мы доехали до леса. Дорога дальше была безобразной – разбитые колеи, наполненные водой и грязью. К счастью, сам лес был не очень густым, поэтому опасные места можно было объехать, особенно более лёгкому транспорту, чем автомобили – гужевому и мотоциклам.
     Местами уже проторённые до нас объезды вели в разные от основной дороги стороны и исчезали за деревьями, поэтому создавалось ощущение развилки. Оказалось, что мотоциклист дорогу тоже не знал, и поэтому спрашивал у меня на ходу, какую из дорог выбрать. Я отвечал наугад: правую. На следующей развилке я отвечал: левую. Я довольно быстро догадался, что на самом деле это одна и та же дорога, и никуда она нас, кроме Зайково, не приведёт. Нужно было лишь выбирать наименее грязный объезд.
     В конце концов мы благополучно миновали этот лес с ужасной дорогой и даже нигде не забуксовали. В Зайково меня выскочили встречать ребята – всё равно им заняться больше было нечем. Тут я признался своим благодетелям, которые меня провезли семнадцать километров, что я никакой не местный житель. Да они и сами увидели похожих на меня по одёжке ребят, после чего сказали:
     – А мы вас поначалу приняли за местного лесника.
     – Я боялся, что вы меня высадите, и как мог дирижировал движением, – признался я под смех моих коллег.
     Я предложил мотоциклисту и его жене немного отдохнуть в доме наших хозяев, но они отказались, поскольку торопились засветло попасть в Ирбит. Ехать им ещё оставалось около двух десятков километров, но дорога дальше была хорошая. Я их поблагодарил и пожелал счастливого пути. Потом ребята иногда называли меня Лесником, но это прозвище ко мне не прилипло.
     По моим прикидкам получилось, что до Горбуново я добирался около четырнадцати часов, а обратный путь занял десять – благодаря попуткам.
* * *
     Земля подсохла и стало возможно работать на полях. Большинство из нас распределили на уборку картофеля, а человек пятнадцать на уборку зерновых. Нас пятерых прикрепили к одному из комбайнов. Двое – братья Тарасовы – работали непосредственно на комбайне: загружали зерном мешки, завязывали их и сбрасывали на ходу с площадки, где они ездили, прямо на скошенное поле.
     Мы втроём подъезжали на лошадях, грузили эти мешки каждый на свою телегу и отвозили на склад, где под навесом высыпали зерно. Мы – это Иван Вершинин, Василий Рязанский и я. Работали с утра и до наступления сумерек.
     Из нас троих Рязанский отличался своей непрактичностью. Он не подъезжал близко к мешку, и ему приходилось не только поднимать его, но и нести до телеги. А мешок весил не меньше сорока килограммов!
     Примерно на третий день работы мы с Иваном одновременно загрузили свои подводы. Уже темнело, и это был наш последний рейс. Мы погнали своих запряжённых коней наперегонки. Кони не ленились, а скакали, как могли. У меня был крупный, упитанный вороной мерин, но не молодой. Доскакали без происшествий, выгрузили мешки на складе, распрягли коней на конюшне и пошли по своим квартирам – мы с Иваном жили в разных домах.
     Наутро пришёл из конюшни наш хозяин (он работал конюхом) и с порога огорошил:
     – А Воронко-то сдох!
     Я, конечно, расстроился – жаль было коня. Воронко был хорош, силён, возил помногу. «Возможно, сыграла роль и наша вчерашняя гонка», – укорял я себя, но конюху ничего не сказал. Он же заметил моё скорбное выражение лица и не стал больше ничего говорить об этом. Хозяин позавтракал вместе с нами и, уходя, сказал мне:
     – Приходи на конный двор, дам другую лошадь.
     Так что безлошадным я не остался, но и скачек больше не устраивал.
* * *
     Когда убрали близлежащие к деревне поля, два комбайна со всей обслугой, то есть нами, отправили на дальние – километров за десять от Зайково. Нам сказали, что если будет хорошая погода, то мы будем жить прямо в поле, пока не уберём весь урожай.
     Намолоченное зерно мы возили на крытый ток, расположенный неподалёку, и сдавали его кладовщику. Там же были установлены веялки, на которых работали колхозники. Нас – возчиков зерна – было шесть человек и, соответственно, шесть лошадей. Плюс четыре человека на двух комбайнах. И вот эта трудящаяся бездомная орава, поужинав, забиралась на ночёвку в копну соломы. Мы с Иваном Вершининым забрались в одну и ту же копну и тут же заснули, как товарищи Ермака «на тихом бреге Иртыша»[12].
     К концу сентября на Урале ночи уже холодные, но в копне было тепло. Но перед рассветом я почувствовал холод, открыл глаза и увидел на небе звёзды. Что такое? Мы же ложились спать под толстым слоем соломы! Как потом выяснилось, над нами подшутили наши же товарищи. Уже под утро, встав по нужде, кто-то из них тихонько снял верхний слой соломы, защищавший нас от холодного воздуха. А утром шутники ещё и подкалывать начали:
     – Вот, полюбуйтесь, участник войны и пограничник прозевали, как у них «одеяло» украли!
     Нам пришлось ответить на их шутку:
     – Если бы мы были часовыми, то вас, проказников-«кучумовичей»[13], шлёпнули бы.
     Мы прожили в поле четверо суток. За эти дни закончили уборку на дальних полях. Ссор между нами не было, жили и работали дружно. Но в таком возрасте без шуток и подколок не обходилось.
     Нам дали выходной. Мы помылись в бане, а вечером с Иваном пошли в клуб. Одеты мы были в свои рабочие комбинезоны, собственно, никакой другой одежды у нас и не было. В клубе ребята, работавшие на картофельных полях, общались с девушками, приехавшими из Свердловска. Девушки были не студентками, а рабочими, им в основном было за двадцать лет.
     Наш парень, Лёша, сидел с двумя девушками. Вдруг он поднялся, подсел ко мне и быстро проговорил:
     – Девушка чёрненькая Маша, с которой я сидел рядом – моя подруга, а та, что светловолосая – Нина. Она хочет с тобой познакомиться. Как ты на это смотришь?
     – Можно и познакомиться, – без энтузиазма ответил я. Но подходить в клубе к ней не стал, а вот когда пошли из клуба, я приблизился к этой молодой женщине и попросил разрешения её проводить. Она согласилась. При знакомстве она назвалась Тоней, хотя Лёша мне её рекомендовал как Нину. Меня заинтересовала игра с именем, но выяснять подробности я не стал, поскольку не собирался заводить ни с кем шуры-муры.
     Тоня рассказала мне много интересного про отношения Маши и Лёши. Та действительно была красавицей, да и Лёша был парень хоть куда. Оказывается, он даже пообещал на ней жениться, а пока они были любовниками. Их постелью была трава в кустиках и нива в поле. Я же с Тоней полчасика погулял по деревенским улицам, проводил её к дому, где она квартировала, и отправился спать на полати. Больше в клуб я не ходил. После разрыва с Леной мне не хотелось заводить никаких интрижек.

Глава 87. СНОВА СВЕРДЛОВСК

     Через месяц закончилась наша командировка в колхоз, и мы вернулись в Свердловск. Нас сразу поселили в новое трёхэтажное общежитие. Первокурсникам выделили третий этаж. На втором этаже жили второкурсники – они в колхоз не ездили. А на первом этаже был вестибюль и столовая, которая обслуживала только учащихся школы машинистов.
     Ещё в колхозе я поближе познакомился с парнем, с которым мы боксировали в старом общежитии. Звали его Владимир Коковин. Он оказался из Талицкого района, как и я, жил километрах в пятнадцати от Горбуново. Мы с ним решили поселиться в одной комнате. Выбрали комнату в дальнем конце коридора, где было чище и тише. Он облюбовал себе место у окна, я же – через просторный проход, где располагались две тумбочки – рядом с ним.
     Кроме нас в этой комнате поселились Вениамин Никонов из Иваново, Василий Воронкин – кубанский казак из Краснодарского края, Василий Рязанский из белорусского города Орша и Юрий Лебедев – сибиряк.
     Нам выдали новое обмундирование: шинель, шапку, китель и брюки. Наконец, начались занятия, и мы все, как гимназисты, одетые в одинаковую форму, пошли в школу. Нам объяснили, что до нового года мы будем заниматься по восемь часов в день – нужно выполнять программу, которую пропустили за время «отдыха» в колхозе.
     Учёба шла довольно напряжённо. Голова за восемь часов забивалась туго-туго. Но мы не роптали и переносили всё как должное. Утром – до занятий, и вечером – после их окончания – питались в столовой общежития. Обедали, как и раньше, в столовой техникума.
     Снова стала «встречаться» мне в столовой Лина. Однажды я решился и назначил ей свидание. В воскресенье мы встретились в центре города. Погуляли по набережной реки Исеть, посидели там же на лавочке. Надо заметить, что относился я к ней не как к подруге, а скорее как к младшей сестре.
     Лина жила примерно посередине между заводом «Уралмаш» и центром города, по маршруту движения трамвая №5. Встречались мы с ней до глубокой зимы, только для разнообразия меняли места встреч. Однажды были с ней во дворце культуры железнодорожников на совместном концерте иллюзионистов и художественной самодеятельности ДК. Там выступал и наш однокурсник – свердловчанин, высокий красавец с чёрными вьющимися волосами – Нечипуренко. Он играл на кларнете, а его жена танцевала.
     Однажды я назначил Лине свидание вечером в лютый мороз у почтамта, надеясь на то, что внутри здания будет тепло. Зал там большой, народу немного. Но моя подружка не пришла. Я прождал несколько «пятёрок», но она так и не появилась. И после этого случая я перестал её «видеть» в столовой – попросту не искал с ней встречи. Я подумал, что наверное, у неё появился поклонник из ребят её возраста, может, ученик того же техникума, зачем я буду им мешать? Я для неё дядька, старше лет на семь-восемь, да к тому же в некотором роде женат. Собственно, и Лина ко мне тоже ни разу больше не подошла, так что мы с ней молча расстались.
     Чтобы закончить тему «Лина», забегу на полгода вперёд. За это время, как мне казалось, я научился вполне прилично танцевать (раньше, ещё при наших встречах, Лина как-то предложила мне пойти на танцы, а я разочаровал её ответом: «Не умею танцевать». Хотя при жизни в деревне до службы в армии вроде что-то с танцами и получалось, но в себе я уверен не был). Наш секретарь комсомольской организации – историчка Руфина Андреевна как-то пригласила в школу из консерватории балетмейстера, чтобы он научил нас азам бальных танцев. С нас собрали по тридцать рублей. Желающих оказалось человек сорок, правда, все мужчины. Занятия проходили в большом, просторном зале, места было достаточно для всех. Там стояло пианино, на котором играла женщина, наверное, коллега учителя танцев. Мы начали с простейшего танца «Конькобежцы», потом изучили танго, фокстрот и закончили вальсом. Всего занятия заняли дней десять-двенадцать. После этих уроков у меня появилась (пусть это немного нескромно звучит) смелость и даже какая-то галантность. Теперь я не стеснялся пригласить на танец девушку, которая мне нравится.
     На учёбу и обратно мы ходили мимо дворца культуры и всегда из афиши узнавали, что будет вечером в клубе. Дело было летом. В тот день афиша гласила: «Вечер танцев». Я, Иван и Веня Никонов решили его посетить.
     Внутри, неожиданно для себя, я увидел Лину. Подошёл к ней, поздоровался и пригласил на танец. Она пошла со мной в круг танцующих и с упрёком сказала:
     – А говорил, что не умеешь танцевать…
     – Да это когда было-то, почти год назад, – отмахнулся я и попытался загладить неловкость комплиментом: – А ты за это время стала взрослее, элегантнее.
     – Не надо продолжать, а то я заплачу, – покраснев, произнесла она.
     – Разрешишь мне сегодня тебя проводить?
     – Не могу, у меня уже есть провожающий.
     – Ну тогда позволь тебя пригласить на последний танец.
     – Хорошо.
     Когда вновь заиграла музыка, я подошёл, не обращая внимания на её окружение, и пригласил её на «последний танец». Во время танца прояснились обстоятельства нашей размолвки. Как выяснилось, она не приехала тогда на свидание из-за родителей, которые её не отпустили – она же ещё была «малолеткой». А я тогда встал в позу – раз не приехала, значит, не хотела.
     Это была наша последняя встреча. Больше я её не видел нигде и никогда.
* * *
     Примерно через месяц после возвращения из колхоза мы прочитали на доске объявлений приказ начальника школы машинистов: «За аморальное поведение учащегося Нестерова Алексея исключить из школы машинистов. Вместо него вызвать кандидата Маркова и включить в список учащихся». Это было окончанием истории, начавшейся в колхозе.
     Там красивая девушка Маша влюбилась в интересного молодого человека Алёшу. Он пообещал на ней жениться, и они стали любовниками. Маша от него забеременела, а Лёша после возвращения в Свердловск совершенно исчез из её поля зрения. Девушка решила узнать о нём побольше, пришла в школу машинистов и навела справки. Ей дали домашний адрес Алексея. Она прибыла к нему во всей своей красе и тут узнала, что Лёша женат и не имеет больше никакого желания с ней встречаться. Маша пришла в школу и рассказала администрации, как он её обманул. Приказ начальника об отчислении Алексея из школы не заставил себя долго ждать.
* * *
     Мы начали изучать черчение, которое стало отнимать много времени и привело к дополнительным материальным расходам. Надо было покупать готовальню, тубус, ватман, тушь. К слову, раньше я не имел понятия ни о каких рейсфедерах, лекалах и других чертёжных инструментах.
     Преподавателями черчения на нашем курсе стали двое штатных работников техникума. Они вели разные группы. Нашей группе попался весьма оригинальный учитель. На первом же уроке он нам сказал:
     – Запомните, молодые люди, мои слова – руки мой перед едой и перед черчением!
     Вначале мы знакомились со шрифтом, форматами и тому подобным. Когда мы приносили свои готовые чертежи, он их складывал вместе, стучал краем по столу, выравнивая, и если какая-либо из работ выступала из общей массы или, наоборот, не дотягивала по размеру до остальных, он сразу возвращал этот чертёж со словами: «У вас, молодой человек, не соблюдён формат. Переделать!» После проверки остальных работ он очень строго отчитывал тех, у кого чертежи были выполнены неряшливо, с грязными пятнами и каплями туши.
     Чертежи мы выполняли только тушью, и когда были неточности или нечаянные кляксы, мы научились их исправлять и подчищать при помощи бритвенного лезвия, срезая тончайший слой с поверхности ватмана. Так наш преподаватель учил нас чистоте, точности и аккуратности.
* * *
     В слесарной практике, которая относилась к производственному обучению, нас учили резать, пилить, точить, даже ковать металл. Всё это делалось ручным инструментом.
     А позже нам выдали курсовую работу, которую мы должны были выполнить к концу учебного года. Я должен был сделать гаечный рожковый ключ 19х22. Другие ребята из нашей группы получили задание изготовить гаечные ключи других размеров, а также циркули для разметки по металлу, плоскогубцы, кусачки, молотки и тому подобный инструмент. Мне для выполнения работы дали стальную толстую прямоугольную пластину и готовый ключ-образец. Лишний материал от болванки я отрезал ножовкой. В слесарке стоял небольшой сверлильный станок, которым нам разрешалось пользоваться. Я высверлил зевы крупными свёрлами, подравнял ножовкой и напильником. Затем оставались шлифовка, закалка и воронение. На этом наша слесарная практика была закончена. За свою работу я получил четвёрку.
     На теоретических занятиях нам было нужно много конспектировать. Чтобы успевать за лектором, приходилось изобретать способы скорописи. Так, например, некоторые часто встречающиеся слова я сокращал до одного знака, часто греческими или латинскими буквами. На обложке тетради у меня таких сокращений и их расшифровок было много. Например: z – пропорционально, z/z – обратно пропорционально.
     Как я уже говорил, мы изучали все школьные предметы за восьмой класс, кроме химии, биологии, географии и иностранного языка.
* * *
     Надумал я найти своего земляка из Поклевской, который до меня работал на этой железнодорожной станции и поступил в школу машинистов годом ранее. В перерыве между уроками я подошёл к второкурсникам и попросил показать мне Сергея Краснова. Подойдя к нему, я поздоровался. Он с недоумением на меня посмотрел, а я протянул ему руку со словами:
     – Давай познакомимся?
     Он, ещё сомневаясь, ответил мне на рукопожатие. Но когда я назвал ему станцию, на которой мы оба в разное время работали, он заулыбался, признавая меня за земляка. Поговорить мы с Сергеем не успели – раздался звонок на урок. Уходя в аудиторию, он попросил зайти вечером к нему в комнату общежития, назвал номер.
     Вечером я спустился на второй этаж и зашёл в его комнату. Сергей сидел за столом и что-то читал. Предложил мне сесть напротив него. Поговорили об общих знакомых по работе, о том, как мы сюда попали. Уходя, я пригласил его с ответным визитом в свою комнату.
     Через несколько дней он зашёл ко мне. Мы уселись за столом, но ещё не успели ни о чём поговорить, как вдруг резко распахнулась дверь и в комнату буквально ворвался немолодой мужчина в сером плаще.
     – Встать! – с порога рявкнул незнакомец.
     Мы с удивлением воззрились на вошедшего, но никто не двинулся с места. Первым нашёлся Краснов, спокойно спросивший у него:
     – А вы кто такой?
     – Я начальник Свердловской железной дороги, генерал Оборотов! – с пафосом выпалил тот.
     – Так бы и сказали, – примирительно ответил Сергей. Все, кто был в комнате, встали, но генерал с нами общаться не захотел. Лишь спросил фамилию того, кто посмел с ним разговаривать.
     – Курсант Краснов! – по-военному отчеканил мой земляк. Генерал развернулся и вышел.
     Вот и пойми этих начальников-самодуров. Зачем приходил? Чего хотел? Мы не стали выяснять, заходил ли генерал в другие комнаты, и если да, то как себя вёл. К Краснову никаких санкций не последовало, и то ладно. В отличие от генерала Оборотова наш начальник школы был человеком спокойным. Со студентами не панибратствовал, но если приходил к нам, то всегда разговаривал как с равными.
* * *
     В начале 1956 года было ликвидировано Политуправление Министерства путей сообщения (МПС). Даже у нас в школе не стало должности заместителя начальника по политической части. С плеч железнодорожников сняли погоны, теперь все они стали в одинаковой форме. А раньше, например, машинист первого класса имел звание капитана. Так и Оборотов лишился своего высокого генеральского звания.
     А потом на Свердловской железной дороге случилась крупная авария. Недалеко от станции Полуночная грузовой и пассажирский поезда, отправленные навстречу друг другу по одному пути со станции и разъезда, столкнулись лоб в лоб. Виноватым признали дежурного по полустанку, который, ко всему прочему был на работе в нетрезвом виде. Был снят с должности начальник Свердловской железной дороги Оборотов. Говорили, что его перевели на Молдавскую железную дорогу, но так это или нет, я точно не знаю. Со своей должности был снят также начальник службы движения Свердловской железной дороги. А прямого виновника – дежурного по разъезду – приговорили к расстрелу.
     Надо заметить, что в то время ещё далеко не все локомотивные бригады были обеспечены рациями, и в случае нештатной ситуации часто ни диспетчер, ни дежурные по станции не могли предупредить локомотивные бригады.

Глава 88. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

     После заселения в новое общежитие я написал домой свой новый адрес. И вскоре получил письмо якобы от мамы. «Якобы» – потому что оно явно было написано рукой Лены. «Мама говорит – ты мне больше не сын», – писала она. «Вот те раз!» – не поверил я. Если уж она и могла сказать подобные слова (в чём я сильно сомневался), то явно сгоряча, когда узнала, что я развожусь с Леной и бросаю её в «интересном положении». Я особо не расстроился, просто не верил тому, что мама может от меня отказаться.
     Решил найти сестру Веру. Я знал, что она поступила в Свердловский пединститут на географический факультет. В институте узнал адрес её общежития. Оно оказалось недалеко от нашего (пятнадцать-двадцать минут пешего хода), вблизи Уральского политехнического института. Пригласил на совместную прогулку Юру Лебедева и Васю Рязанского. Они с радостью согласились пройтись по городу.
     Мы нашли общежитие Веры. Она была у себя в комнате и очень обрадовалась, что я к ней пришёл. Познакомила с девчатами, с которыми вместе жила, а я представил своих друзей-товарищей. Юра был компанейским парнем, умел вести непринуждённый разговор, любил пошутить, поэтому скоро вся компания освоилась, и гости уже не чувствовали себя в тягость. Я хотел поговорить с Верой наедине, поскольку не афишировал своё семейное положение. Даже ребята не были в курсе моих семейных дел. Я попросил Веру выйти со мной в коридор, где и рассказал ей о письме Лены. Сестра тоже не восприняла всерьёз якобы мамину угрозу. Но я всё-таки пообещал Вере, что съезжу в деревню после Нового года.
     На прощание я сообщил сестре телефон и адрес своего общежития. К нам всегда можно было позвонить – дежурные из обслуживающего персонала вызовут. Гостей тоже всегда пропускали, лишь спросив, к кому направляется посетитель.
* * *
     Только в феврале я настроился съездить на выходной домой. Пришёл на вокзал уже вечером. На одной из платформ стоял поезд Москва – Владивосток. Я зашёл в вагон, не покупая билета. Проводница только мельком взглянула на мою железнодорожную форму и про билет даже не заикнулась. Я сел на свободное место и прикрыл глаза, не обращая внимания на полустанки, мимо которых проезжал. Так я и сидел, пока поезд не остановился на большой станции. Я выглянул в окно и обомлел. Каменск-Уральский? Боже мой, куда я попал?! Это же в ста километрах от Свердловска, но ещё дальше от Поклевской, чем я был раньше.
     – А не подскажете, какие дальше большие станции? – спросил я у пассажиров. Они удивлённо посмотрели на странного железнодорожника, не знающего дорогу (уж не шпион ли?), но ответили:
     – Шадринск, Курган.
     Я быстро выскочил из вагона. Мне ничего не оставалось, как вернуться обратно в Свердловск. Зато теперь я знал, что до Владивостока поезда идут не только через Поклевскую, но и через Курган, а соединялись эти две ветки в Омске.
     Я сел на первый попавшийся поезд до Свердловска. Перед подъездом к городу услышал громкие голоса – по вагону шёл ревизор. Я перешёл в другой вагон. Поезд тем временем остановился на пригородной станции Шарташ, откуда в город ходили трамваи. Чтобы не искушать судьбу, я сошёл с поезда и пересел на трамвай.
     Так бестолково сорвалась моя поездка домой, точнее, в дом, который я так и не смог признать своим. Лишь из-за того что там жила мама, мне приходилось там бывать. А поездку пришлось отложить до лучших времён.
     Скоро я получил письмо от Лены, в котором она сообщала, что родила дочку, назвала её Галиной. В Талицкий роддом её отвозил Иван Гаврилович, привёз обратно в Горбуново он же. Я решил, что в ближайший выходной поеду обязательно.
     Билета в этот раз я тоже не покупал. Хотя я был одет в форму железнодорожника, которым в некотором роде и являлся, но вообще-то билет был покупать обязан. Нам полагалось в год только два бесплатных билета, один по всему Советскому Союзу (выбирай сам, когда и куда ехать), и ещё один по своей Свердловской дороге.
     На вокзале я взглянул на расписание. Поезд дальнего следования, идущий через мою станцию, как раз стоял на платформе. Я осмотрелся, выбирая, в какой вагон мог бы сесть без помех. И тут заметил второкурсника, идущего к этому поезду с явной целью уехать на нём. Мы с ним близко друг друга не знали, но не раз встречались в школе, общежитии и столовой. Я подошёл к нему. Мы поздоровались и коротко поговорили. Оказалось, что ему нужно было ехать до Богдановича – это почти половина моего пути. Я ему высказал свои опасения насчёт безбилетного проезда, на что он мне ответил:
     – Не переживай, пойдём со мной.
     Я присоединился к нему. Мы подошли к вагону. Проводница стояла у открытой двери и спросила:
     – Вы куда, молодые люди?
     – У нас проездной четвёртой категории, – уверенно заявил мой спутник.
     – Тогда проходите, – разрешила она.
     Мы зашли в вагон и сели рядом на свободные места. Я поинтересовался:
     – Что это за проездной четвёртой категории?
     – Такой билет выдают тем работникам железной дороги, которым часто по служебным обязанностям приходится ездить на любых поездах. До учёбы в школе машинистов я работал на вокзале в Богдановиче в железнодорожной милиции и имел такой билет. Он у меня и сейчас с собой, правда, просроченный.
     До Поклевской я доехал благополучно. В Горбуново пришёл уже в двенадцатом часу ночи. Все спали. Я постучал в дверь и с волнением ждал, когда откроют дверь. Открыл Иван Гаврилович. Я с ним поздоровался за руку и вошёл в дом. Мама встала, когда услышала, что приехал я. Она позволила себя обнять, поздоровалась как обычно: «Здравствуй, здравствуй, сынок!». Это могло означать только то, что у нас с ней нет никаких разногласий. Я ещё не успел раздеться, как они оба стали восхищаться моей новой железнодорожной формой.
     Как бывало всегда, мама дала мне покушать, а Иван Гаврилович принёс нам по кружке бражки. Я ел, мама смотрела на меня, и у неё вдруг на глаза навернулись слёзы. «Наверное, меня маленького вспомнила», – подумал я.
     – Мама, не плачь, а то я есть не смогу, – попросил я.
     – Ладно, ладно, ешь, не буду больше. – Она утёрла фартуком мокрые глаза.
     – Я вам обоим много хлопот доставил, – повинился я. – Вы уж меня простите.
     – Бог простит.
     Я поел, поблагодарил маму и завалился на полати рядом с Женькой.
     Утром все встали почти одновременно. Малышка подала голос, требуя к себе внимания. Она спала в кроватке, рядом с койкой Лены в одном из углов большой комнаты, перегороженной ширмой. Мама с отчимом в это время управлялись с многочисленной живностью во дворе. Я сидел на кухне и слышал, как встала Лена и стала перепелёнывать и кормить малышку. Дверь в комнату была приоткрыта, и мне было кое-что видно. Подумалось, что по крайней мере с материнскими обязанностями она вполне справляется.
     Когда она положила Галинку в кроватку, я попросил разрешения войти в комнату. Лена вздрогнула от неожиданности. Похоже, она ночью не слышала моего прихода. Резко повернулась в мою сторону, посмотрела удивлённым взглядом и произнесла над дочкой: «Папа приехал!». Эти два слова в мой адрес мне довелось услышать впервые. Я подошёл к кроватке и взглянул на это маленькое создание, которое ничем не отличалось от тех двухнедельных младенцев, которых я видел раньше.
     – Как она себя ведёт? – спросил я.
     – Довольно спокойная. Много спит.
     – Волосики тёмные у неё.
     – Как и у тебя. А ты ко мне вернёшься? – неожиданно она сменила тему.
     – Нет, между нами всё кончено, – ни секунды не колеблясь, ответил я.
     – А ребёнка тебе не жалко?
     – Жалко, очень жалко! Но я буду помогать по возможности.
     – У тебя в Свердловске уже кто-то есть? – Она, конечно, имела в виду девушку.
     – Нет никого.
     На том и закончился наш утренний разговор. После завтрака мы с Женькой пошли прогуляться на лыжах в небольшой лесок за деревню. Покатались мы полтора часа, а когда вернулись, то увидели, что у нас гость. Я его знал. Это был Иван Андреевич Третьяков, старший коллега Лены по школе. Я сообразил, что он зашёл к нам не случайно. Иван Андреевич был человеком тактичным, главой большого семейства. У него было семеро детей и большой опыт «миротворца», на роль которого он, видимо, и согласился прийти к нам без моего ведома.
     Время клонилось к обеду. Вскоре начали собирать на стол. Появился полноценный обед, выпивка и закуска. После того, как выпили по первой, Иван Андреевич начал разговор со мной с вопросов: «Как доехал, трудно ли жить в Свердловске, как учёба?». Я старался отвечать обстоятельно.
     После второй рюмки Иван Андреевич не стал говорить примиряющие речи, зная, что мы с Леной не ссорились, а напрямую спросил:
     – Вернёшься ты в свою семью к жене и дочке, а если вернёшься, то когда?
     – Никогда! Женитьба была самой большой моей ошибкой в жизни, – ответил я, поднялся на ноги за столом и продекламировал вслух четверостишие Есенина:
     Ведь и себя я не сберег
     Для тихой жизни, для улыбок.
     Так мало пройдено дорог,
     Так много сделано ошибок.
     За столом – немая пауза. Все перестали жевать и воззрились на меня. Пришлось мне продолжать. Я перед всеми извинился за причинённые напрасные хлопоты, а также поблагодарил за участие в моей непутёвой судьбе. При всех пообещал, что как будет возможность, я стану помогать Лене растить ребёнка.
     Иван Андреевич простился со всеми и пошёл домой. А я начал готовиться в обратный путь. На прощание зашёл в «детскую», посмотрел на Галинку (она мирно спала) и сказал Лене:
     – У меня в чемодане имеются облигации Госзайма. Ты возьми их себе. Они могут выиграть или же погаситься. В газетах довольно часто печатают тиражи выигрышей и погашения.
     Я простился со всеми, попросил меня не провожать и отправился на станцию. Хотелось приехать в Свердловск вечером, чтобы было время выспаться и не клевать носом завтра на занятиях. Я купил в кассе билет, занял в вагоне полочку, и после всех треволнений даже с часок поспал.
     Итогом поездки я был вполне удовлетворён. Повидал малышку, с мамой не было никаких разногласий, да и Лена поняла необратимость нашей разлуки навсегда.

Глава 89. ФИЗКУЛЬТ, УРА!

     Хотя ни в общежитии, ни в нашем учебном заведении не было спортзала, я стремился не терять спортивной формы, чтобы чувствовать себя уверенно в любых ситуациях. Утром я просыпался раньше всех и выходил на физзарядку в коридор, а иногда на лестничную клетку в конце коридора. Лестница вела в подвал и могла служить дополнительным выходом, но по ней почти никто не ходил, а на площадках всегда было чисто. Я выполнял почти все армейские упражнения, для которых не нужны были специальные спортивные снаряды, а некоторые придумывал сам. Отжимался от пола до семидесяти раз. Иногда спускался в подвал. Там были проложены многочисленные трубы, и их я использовал как перекладину.
     Вспомнил любительские соревнования в конце службы в армии – перетягивание на пальцах. Правила простые и, хотя я о них уже упоминал, повторюсь. Соперники сцеплялись указательными или средними пальцами более сильной руки и тянули каждый на себя со всей силы. Другой рукой можно было держаться за что-нибудь – стол, койку, скамейку. Тот, у кого палец разгибался, считался проигравшим. Состязаться можно стоя, сидя – разве что лёжа не доводилось. Пишу об этом подробно лишь в надежде, что кто-нибудь из моих читателей решит заняться этим состязанием, хотя бы ради развлечения, как и я.
     Вначале я провёл соревнование в своей комнате. Все пожелали попробовать силу своих пальцев. Мне удалось всех перетянуть «на свою сторону». Даже Коковин, с его-то физическими данными, был вынужден сдаться.
     Слух обо мне прошёл по всему курсу. Соперников я не искал, они сами приходили ко мне и предлагали «потягаться». Я никому не отказывал. Стали соревноваться и в других комнатах. Чемпиона комнаты приводили ко мне и смотрели всё наше состязание. Так у меня появились друзья-соперники. Одним из них был Иван Вершинин, другим – Пётр Морозов, третьим – Скуригин. Они были готовы тягаться (особенно Вершинин и Скуригин) в любое время и в любом месте: на улице, в общежитии, в школе на переменах. Но им меня победить не удалось, хотя они отчаянно сопротивлялись. Мне ребята как-то рассказали, что Скуригин специально тренирует пальцы на трубе в подвале, куда он ходит ежедневно и подтягивается там на пальцах. Он был небольшого роста, коренаст и очень упорен в достижении намеченных целей, но всё-таки за время учёбы меня победить так и не смог.
     Мы с Коковиным обратились к спортивному организатору нашего учебного заведения, второкурснику Токаеву с просьбой дать нам какой-нибудь спортинвентарь. Володя намекнул на боксёрские перчатки. Токаев принёс нам две перчатки и пару тренировочных лап. Хотя нам хотелось две пары перчаток, но и этому мы были рады. Все в комнате стали их одевать, примерять, пробовать…
     Первыми на тренировку вышли мы с Володей. Я одел тренировочные лапы, Володя – перчатки. Через пару минут мы поменялись, а потом отдали перчатки и лапы другим. Так в нашем общежитии образовалась «боксёрская комната». На наши тренировки приходили смотреть ребята из других комнат нашего этажа.
     Через десять дней мы решили устроить блицтурнир. Придумали правила – по одному раунду в течение трёх минут, если бой не будет остановлен раньше ввиду явного преимущества или – не дай бог! – травмы одного из соперников. Мы составили календарь боёв. Каждый вечер должно было проходить по два поединка. Все шестеро проживающих в нашей комнате изъявили желание участвовать в состязании. У нас по-прежнему было только две перчатки, поэтому вместо второй перчатки приходилось приспосабливать тренировочную лапу, благо она выполнена из такого же материала, что и перчатка. Правда, лапа более жёсткая и неудобная, но зато защищаться ею хорошо. Так что у каждого бойца был «щит и меч».
     Судьёй был один из тех, кто в этот день не участвовал в бою. Мы установили свои жёсткие правила. В случае их нарушения судья давал виновнику предупреждение, а в случае повторения объявлял поражение. Наши правила были гуманны. Чтобы после поединка лица соперников не выглядели, как отбивные котлеты, при первом же появлении крови бой останавливался и пострадавший объявлялся победителем. Так случилось у меня в бою с Васей Рязанским. Во время боя у него из левого уха потекла кровь. У меня на правой руке была надета лапа, вероятно, ею я и умудрился заехать ему по уху. Я получил досрочное поражение.
     На наши бои собиралось довольно много зрителей, многие смотрели из коридора через открытую дверь. Болельщики бурно реагировали на нашу игру и приходили каждый вечер, чтобы посмотреть, как мы – неумехи с одной перчаткой – колошматим друг друга.
     Когда наш турнир закончился, мы сделали длительный перерыв. А потом однажды решили подшутить над нашими зрителями. Начали громко топать ногами и выкрикивать: «Давай, бей, бей точней!». На шум приходили болельщики, но увидев, что тревога была ложной, уходили разочарованными. После двух ложных боксёрских боёв они перестали к нам приходить. Из оставшихся ребят только мы с Володей иногда продолжали тренировки, выходя в коридор или на лестничную площадку.
     Проводились у нас и официальные соревнования на стадионе «Локомотив». Ещё перед снегопадом наш курс в полном составе вывели на соревнования по бегу на дистанции полтора километра. В каждом забеге участвовало по десять человек. Результаты фиксировали по секундомеру второкурсники во главе с председателем спорткомитета.
     Первое место занял архангелогородец Николай Мелюхнов. Второе – Виктор Коровин. Третье осталось за мной. Последним был Александр Панюжев, который вообще спортивные соревнования не воспринимал как серьёзное занятие и временами вместо бега передвигался лёгонькой трусцой, а то и шагом. Однако он добросовестно преодолел всю дистанцию под улюлюканье своих товарищей; похоже, это ему даже нравилось, поскольку, миновав финишную линию, он широко улыбался.
     Зимой организовали лыжные соревнования в лесу за городом. Лыжи нашлись на весь наш курс, наверное, одолжил стадион «Локомотив». В лесу была проложена лыжня на две разные дистанции – десять и пятнадцать километров. Мы бежали более короткую из них. Был воскресный ясный, морозный день. Мы сняли свои чёрные шинели и развесили их на сучьях деревьев. Надели лыжи. Старт был общим, поэтому те, кто хотел серьёзной гонки, на старте долго толкались, пока не попали на лыжню.
     Вперёд вырвался Мелюхнов и быстро оторвался от основной группы. Чтобы выйти на вторую позицию, мне пришлось обогнать нескольких своих товарищей. К этому времени лидер удалился так далеко, что его силуэт исчез в лесу. Вдруг я увидел, что лыжня раздваивается. По какому ответвлению ушёл Мелюхнов, я заметить не успел. Нам что-то разъясняли перед стартом, но я прохлопал ушами и ничего не понял. Возле лыжни стояли какие-то вешки, но что они обозначают, я не знал. Пошёл наугад, но мне не повезло. Скоро те, кто шёл за мной, оказались впереди меня. Когда я понял свою ошибку, я повернул обратно, потеряв на этом метров сто. Я разозлился на себя и стал бежать быстрее. Догнал впереди идущих, но лыжню мне уступил только один из троих. В общем, на финиш я пришёл четвёртым. А разрыв между первым и вторым местами по времени оказался очень большим.
     Когда большинство лыжников прошло дистанцию, организатор и судья уехали. Отчасти из-за мороза, а отчасти из-за бессмысленности фиксирования результатов аутсайдеров (в первую очередь им нужно было выбрать кандидатов для усиления спортобщества «Локомотив»). Из участников первыми уехали горожане – их у нас на курсе было около десяти человек. Когда с линии финиша уже никто не просматривался на трассе, потянулись и остальные. Никто не обратил внимания на оставшуюся одиноко висеть на ветке шинель. Оказалось, что в это время Саша Панюжев всё ещё был далеко от финишной черты. С ним, конечно, ничего не случилось, и когда он благополучно добрался до общежития, то выговорил нам:
     – Я в вас разочаровался. Нет, не потому что вы меня одного оставили, а потому что не встретили с оркестром и аплодисментами как героя, преодолевшего на лыжах целых десять километров!
     Всю дистанцию он шёл более двух часов, и когда добрался до финиша, то увидел грустную картину – сиротливо висевшую на ветке свою шинель. А ведь в начале их было тут около шестидесяти.
     По результатам этих соревнований был выявлен на нашем курсе лидер-спортсмен Николай Мелюхнов, которого стали вызывать на сборы и соревнования. А его антипод, Саша Панюжев (Пан Южев – так его звали иногда ребята) отличался не только последним местом в спорте, но и первым местом в юморе. Так, например, однажды мы утром шли на занятия в компании с Панюжевым. Нам нужно было перейти улицу с двухсторонним движением, разделённую трамвайными путями. Наша компания двинулась к пешеходному переходу. А Пан Южев со словами: «Посмотрите, что будет» – пошёл напрямую через дорогу, мало того, что в неположенном месте, так ещё и навстречу милиционеру, стоявшему на противоположной стороне. Служитель закона свистнул. Нарушитель остановился на разделительной полосе, где не мешал движению транспорта. Страж порядка пошёл к нему, надеясь прочитать мораль и оштрафовать нахала. Саша не дал ему сказать ни слова, сунул в руку трёхрублёвую купюру и двинулся дальше, бросив через плечо:
     – Это я вам дал штраф за своё нарушение. – К слову, штраф за переход в неположенном месте был один рубль.
     – Гражданин, стойте! Нужно составить протокол.
     – Да ну его, протокол, я опаздываю, меня ждут, – он указал на нас. К этому времени он уже стоял на тротуаре. Милиционер догнал его и достал бланк протокола, приготовившись писать на планшетке. Саша показал нам жестом – идите, мол. Мы пошли, он – за нами, лишь обернулся сказать опешившему милиционеру:
     – До свидания, товарищ!
     Тот догнал Сашу и молча вернул ему три рубля.
     Ещё один комичный случай произошёл в школе, во время перемены. Преподаватель по ПТЭ Полякова спросила Панюжева:
     – Где Торов?
     Саша, ни секунды не раздумывая, с серьёзным выражением на лице ответил:
     – Он взял листок бумаги, тщательно его помял и куда-то убежал[14].
     Панюжев учился в другой группе и жил не в нашей комнате, поэтому многих его шуток и проделок я не знал. Но там, где он жил, по-моему, была «комната смеха».

Глава 90. ЗАГАДОЧНАЯ ДЕВУШКА ОЛЯ

     Как-то, ещё зимой 1956 года ко мне в общежитие пришла сестра Вера, но не одна, а с подругой, которую представила как Олю, студентку географического факультета пединститута. Я познакомил девчат с соседями по комнате. Вера уже знала Юру Лебедева и Васю Рязанского, с которыми я ходил в общежитие пединститута, но Олю там мы тогда не видели. Она коренная свердловчанка, жила с родителями на ВИЗе (так называется район, где расположен Верх-Исетский завод). Оля была девушкой красивой, смуглолицей, темноволосой. Скромная, застенчивая, молчаливая – сама никогда не заговорит первой, на вопросы отвечает односложно.
     Я рассказал Вере о поездке в Горбуново, упомянул о встрече с Иваном Андреевичем Третьяковым, бывшим школьным учителем Веры. Она сказала, что в их институте на факультете журналистики учится его сын – Славик.
     – Мы тебе принесли пригласительный билет на вечер танцев в нашем институте, – вдруг вспомнила Вера.
     – Очень хорошо, – обрадовался я. – А то давненько не «выходил в люди». А вы обе будете там? – глядя на Олю, спросил я. Она засмущалась, заморгала глазами чаще, чем обычно. Вера за неё ответила:
     – Будем.
     Девчата ещё с полчасика посидели, ведя разговор в основном с Василием Воронкиным, который у нас был самым интеллигентным и начитанным – учился в десятом классе вечерней школы. Гостей своих я проводил до трамвайной остановки у железнодорожного вокзала. Дальше им надо было ехать в разные стороны.
     На вечере танцев Вера меня познакомила с Вячеславом Третьяковым. Он был крупным парнем, весь в отца. Мы с ним немного поболтали, но девушки, думаю, хотели танцевать. Когда музыка вновь заиграла, я пригласил на танец Олю. Вячеслав тоже кого-то пригласил, наверное, свою знакомую. Вообще же здесь юношей было заметно меньше, чем девушек, что неудивительно – в педагоги идут в основном девушки. А таких как я, приглашённых, было не так уж много.
     В основном я танцевал с Олей, но иногда для разнообразия приглашал других девушек. Встретил я здесь и Эльвиру Чапурову, которая год назад помогала мне по математике перед вступительными экзаменами. Она не только училась, но стала на своём курсе комсомольским вожаком.
     После окончания вечера я проводил Олю до трамвайной остановки, где мы и расстались – она попросила дальше её не провожать. Свидания я Оле не назначил, и мы долгое время не виделись.
     Месяца через два, уже весной она вдруг появилась в нашей комнате. Я был удивлён, но вида не подал, а принял её вежливо, как хорошую знакомую. Правда, промелькнула мысль, что, может, она приехала не ко мне, а к кому-нибудь другому из нашей комнаты. Но ничего подобного я не заметил, после чего предложил ей пойти со мной в кино. Она согласилась, и мы сходили в кинотеатр. Впрочем, на этом всё и закончилось. Я проводил её, и мы вновь расстались без намёка на следующее свидание.
* * *
     Тем временем я вдруг увлёкся театром. Сначала стал посещать цирк (где тогда блистал непревзойдённый иллюзионист Эмиль Кио), затем оперетту в театре музыкальной комедии. Однажды видел выступление родителей киноактёра Андрея Миронова. Они оба были артистами театра музкомедии и выступали в паре Миронова – Менакер, пели куплеты и танцевали. А вот пойти в драмтеатр я особого желания никогда не испытывал, считая, что жизнь человека и так постоянная драма, и если даже она не выходит наружу, то бушует внутри. Из жизни лишь одного человека можно написать несколько десятков, а то и сотен драматических пьес, поэтому я предпочитал другие театры.
     Как-то зашёл в театр музыкальной комедии и в фойе увидел Шуру Крестьянникову – девушку из села Перваново. Поистине мир тесен! Я подошёл к кассе, взял билет и подсел к ней рядом. Наши чисто дружеские отношения не испортились (да и как они могли испортиться, если мы так долго не виделись?). Шура вышла замуж и теперь жила в Свердловске. И вот мы с ней встретились на оперетте «Белая акация». Она была здесь со своим спутником, наверное, мужем. Эта случайная встреча была последней, больше наши пути никогда не пересекались.
* * *
     В комнате общежития мы все жили дружно. Среди моих товарищей особенно много хлопот доставлял Вася Рязанский. Он вёл себя как большой ребёнок, был неряшлив, и нам часто приходилось его буквально заставлять стирать носки, майки и другую одежду. Брился он всегда неаккуратно, где-то да оставался огрех. Кроме того, был беззащитен, его любой легко мог обидеть. Особенно в этом отличались ребята из другой группы нашего курса. В этой компании парни были ростом невелики, но душой хулиганисты. Василий же был большим, но неуклюжим, чем задиры и пользовались. Он никому не мог дать сдачи, а тем лишь того и надо было – изощрялись сделать ему побольнее.
     Вася вначале был дружен с Юрой Лебедевым, они сидели за одним столом. Но Юра и сам был не прочь иногда над Васей подшутить. Я же никогда над ним не насмехался, а видя «шутки» других – жалел его. Со временем Вася стал ходить рядом со мной, и я оказался в роли охранника. Теперь мало кто осмеливался его задирать. Был лишь один такой – Думкин, почти самый маленький на курсе. Он продолжал свои провокации – подкрадывался сзади, бил по «мягкому месту» изощрённым способом – вдоль или поперёк ребром ладони «с оттяжкой». Я не стал кидаться коршуном на обидчика, а предупредил:
     – Если повторится, то вызову тебя на боксёрскую дуэль. И жалеть не буду!
     Больше (по крайней мере при мне) Васю не обижали. Так мы с ним и сдружились. Про таких, как он, говорят: «Муху не обидит». Но всё-таки однажды одну муху он обидел. Мы на выходных обедали в своей столовой. Уже было тепло, погода летняя, и нам на обед приготовили окрошку. Мы с Васей ели, но что-то показалось, что порции слишком маленькие – не наедимся. Когда на дне одной из тарелок ещё немного оставалось, мы поймали муху, и Вася бросил её в остатки еды. Потом мы с возмущённым видом пошли на раздачу и сунули тарелку под нос раздатчице:
     – Что за безобразие! Нам муха в окрошке попалась!
     Округлив глаза, женщина тут же предложила загладить вину, налив нам в чистую тарелку полную порцию окрошки. Наелись мы досыта, благо, хлеба нам давали сколько хочешь.
* * *
     В нашей группе учился ещё Дима Мезенцев. Свердловчанин, но жил за городом в небольшом посёлке. Почему-то он проникся симпатией к нам с Васей. Как-то пригласил нас в воскресенье к себе домой в посёлок. Парень он был спокойный, уравновешенный, со светлыми кудрями. До его дома от нас было километров пятнадцать – пять пригородным поездом, а остальной путь можно было проехать на трамвае.
     Доехали мы благополучно. Дима нас встретил на трамвайной остановке, как мы договорились заранее. Сам посёлок состоял из двухэтажных деревянных домов, отштукатуренных снаружи и внутри. Эти дома, кстати, строили пленные немцы. Здесь ещё не так давно была их зона, огороженная колючей проволокой. Когда немцев отправили восвояси, в Германию, в этих домах сделали ремонт и заселили туда семьи свердловских рабочих. Квартиры в домах были двухкомнатными. Из удобств была только холодная вода, а отопление было печное.
     Дима поставил на стол бутылку водки, принёс закуску. К нам подсел Тимофей – отец Димы, ветеран войны. Надо сказать, что в общежитии мы ещё ни разу за восемь месяцев не употребляли спиртного, и никто у нас не курил. Даже дни рождения и праздники отмечали на трезвую голову, пили чай с сахаром и лимонной кислотой.
     Первую рюмку выпили за знакомство, вторую – за дружбу, а третьей поздравили ветерана с Великой Победой. После застолья пошли гулять. Дима захватил с собой фотоаппарат, и мы немного пофотографировались. У меня сохранился снимок, где Вася и Дима удерживают своими могучими плечами опору трамвайной электролинии. Выходит, что на кнопку аппарата нажимал я. Мы поблагодарили Диму за гостеприимство и вернулись в город.
* * *
     В один из погожих летних дней, в воскресенье к нам снова пришли Вера с Олей. Мы их встретили с радостью, но сидеть в общежитии было скучно и нужно было придумать какое-то развлечение. Тут мне в голову пришла идея, и я обратился к Васе:
     – А не съездить ли нам к Диме в посёлок?
     – А что, давай поедем. Если девушки согласятся, конечно. Туда ведь долго добираться.
     – Да мы с вами хоть куда согласны. Правда, Оля? – спросила Вера. Оля кивнула. Мы быстро собрались.
     Доехав до поселка, мы на правах незваных гостей ворвались к Диме. Он оказался дома и был приятно удивлён нашей компании. Что ни говори, среди нас были две красивые девушки!
     – Чем же мне вас угостить? – тихо спросил Дима, как будто ни к кому не обращаясь. Мы попросили его не беспокоиться и предложили погулять с нами, показать красивые места в районе его посёлка.
     Дима взял фотоаппарат, и мы вышли на улицу. Он попросил нас немного подождать и с загадочным видом удалился. А через пару минут вернулся с двумя аппетитными «Эскимо» на палочке и угостил девушек. Мы неторопливо двинулись вперёд. Скоро он привёл нас в симпатичную посадку. Как раз в это время буйно цвела сирень, под сенью которой Дима нас запечатлел. Этот снимок у меня сохранился.
     После фотографирования мы ещё немного погуляли и предложили Диме поехать с нами в город, но он отказался, сославшись на какие-то дела. Мы настаивать не стали. Поблагодарив его, поехали обратно. В городе у железнодорожного вокзала девушки сели в трамвай, мы с Васей помахали им ручкой, а сами пошли в общежитие. Зашли в столовую, но ловить мух в этот раз не стали.
     Через недельку Оля уже одна появилась у нас в комнате в утренние часы и предложила мне поехать в один из Свердловских парков. В это воскресенье там было массовое гуляние. Я с радостью согласился. Меня удивило, что в этот раз она вела себя более раскованно, чем обычно, заговорила нормально, без смущения и, главное, подала интересную идею.
     Я не знал, где находится этот парк, но Оля там уже бывала. Он располагался на огороженной территории в лесистой местности далеко от центра города. Я купил билеты, и мы вошли на территорию парка. Покатались на приглянувшихся нам аттракционах. Особенно понравилось колесо обозрения, откуда был виден почти весь город. В парке было несколько открытых сцен, на которых выступали профессиональные и самодеятельные артисты. На закуску побывали в комнате смеха с кривыми зеркалами, каждое из которых по-разному искажало наши фигуры. Мы видели себя то низенькими и пузатыми, то длинными и худыми, то горбатыми или с карикатурными лицами. Нам было весело, мы смеялись. Из парка вышли в хорошем настроении. Шли не под руку, а просто рядом.
     Вдруг нам встретилась компания трёх развязных подвыпивших парней семнадцати-восемнадцати лет. Они тут же начали приставать к Оле:
     – Какая девушка! Пойдём с нами! – И они стали хватать её за руки. Я сердито сказал:
     – Я не позволю вам обижать мою младшую сестру.
     – Так уж и сестру, – усмехнулся один из парней.
     – А вы посмотрите, как мы с ней похожи. – Я приблизился вплотную к Оле и полуобнял её.
     – Правда, похожи, – удивлённо сказал другой. Они отошли от Оли и пошли своей дорогой.
     Я проводил Олю до дома. О следующей встрече мы снова не договаривались.
     А тут началась летняя сессия, как в школе машинистов, так и в пединституте. Сессию все успешно сдали, после чего у нас была двухнедельная ремонтная практика в электровозном депо и полтора месяца каникул (как я их провёл, опишу в следующей главе). Всё это время я не искал встречи с Олей, она тоже к нам не заходила. А вот после окончания каникул я решил взять инициативу в свои руки, чтобы, возможно, завязать с ней более тесные отношения. А то получалось так, что я встречался с ней лишь тогда, когда она приходила сама.
* * *
     В сентябре, когда начались занятия уже на втором курсе, на уроке литературы однажды разгорелась дискуссия между преподавательницей Анитой Дмитриевной и учащимися нашей группы об искусстве. Больше всех выступал Иван Вершинин. Анита Дмитриевна – очень эрудированная и интеллигентная особа – утверждала:
     – Самое выдающееся песенное искусство это опера, а танцевальное – балет.
     Вершинин возражал:
     – Хорошее, доступное всем искусство предлагают нам такие артисты, как Лидия Русланова. Она ещё и танцует под свои песни!
     Спор этот начался на уроке и продолжался на перемене. Сам я в нём участия не принимал, но про Русланову, конечно, знал. Я несколько раз слышал её песни по радио и, кажется, в кино (телевидения тогда я ещё не видел). Оперу же я не воспринимал вообще, но эта полемика навела меня на мысль – не познакомиться ли мне с этим большим искусством? Сходить, например, в театр оперы и балета… Решил, не говоря никому, для начала пойти на балет «Лебединое озеро». Заранее купил два билета на галёрку. Второй билет вложил в конверт, на котором написал имя и фамилию Оли, и передал его через институтский вестибюль, где на стене висел почтовый ящик с ячейками в алфавитном порядке.
     Но Оля в театр не пришла, место рядом со мной пустовало. А в следующее воскресенье я сам решил пойти прямо к ней домой. Дверь открыли её родители, и тут же Оля вышла в прихожую. Я просто опешил, даже не сразу её узнал. Навстречу мне шла дама, одетая, как на рекламе, в ярко-зелёном пальто, в модной шляпке с вуалью на лице. До меня моментально дошло, что оделась так Оля вовсе не для меня. К нам она приезжала всегда одетая простенько. Я поздоровался, Оля тихо ответила. Было заметно, что она смущена и торопится. Прошла мимо меня, открыла дверь и вышла, не попрощавшись.
     Родители Оли, вероятно, знали, куда она направилась, но стояли и просто в онемении смотрели на меня. Я не нашёл ничего лучшего, как сказать: «До свидания», – и пулей выскочил из квартиры.
     Размышляя о том, что произошло, я пришёл к выводу, что Оля, возможно, обиделась из-за двухмесячного моего к ней невнимания. Или узнала о моём «неустойчивом» семейном положении. Так или иначе, я не стал её преследовать. Как говорил наш преподаватель по тормозам Израиль Григорьевич Левин: «Вже було пізно».

Глава 91. АХ, ЛЕТО!

     Как только весной чуть потеплело, мы сняли шинели, изрядно надоевшие за зиму, и переоделись в плащи. Как-то мы с Володей Коковиным в общежитии одновременно надели свои плащи. Оказалось, что его плащ ему узок (он сам парень-то крупный). Мой же, наоборот, был мне широк и поэтому неудобен. Да ещё пуговицы были с левой стороны, как на женской одежде. Я носил его очень редко (историю с его потерей недалеко от станции Поклевская я описывал ранее). Мой плащ был тёмно-синий, а у Володи – светло-зелёный, но заметно выгоревший.
     – Давай поменяемся, – предложил Володя.
     – Прежде померяем.
     Мы надели плащи, каждый с чужого плеча. Обоим пришлись впору. Тут же поменялись «баш на баш» и, не снимая вновь приобретённую верхнюю одежду, пошли каждый по своим делам.
* * *
     Когда подсохла земля, Токаев – наш спортивный руководитель – принёс волейбольный мяч и пригласил несколько человек из нашего курса поиграть в волейбол во дворе общежития. Мы встали в кружок и начали перекидывать друг другу мяч. Сам заводила участвовал в игре вместе со всеми и играл лучше нас – пятерых новичков. В круге Токаев стоял напротив меня, сначала отбрасывал мне мячи не сильно, но потом стал бить мощней. Тем не менее я практически все его мячи отбивал. Когда мы закончили нашу первую тренировку, он мне сказал:
     – У тебя хорошая реакция. Оставь мяч себе, играйте с ребятами, когда захотите.
     Я, конечно, отказываться не стал. Мяч был не новый, но для непрофессиональной игры вполне годился. Вначале мы играли в своём дворе, но места там было маловато, а с одной стороны проходила проезжая дорога. Между тем количество желающих играть увеличивалось, и скоро нам стало во дворе тесно. Мы вчетвером решили обследовать окрестности и, пройдя через дворы двух домов, обнаружили оборудованную волейбольную площадку. Между двумя деревянными столбами даже была натянута сетка. Рядом никого не было, спросить разрешения не у кого. Мы решили занять это место «явочным порядком» и позвали остальных ребят, которые ждали результатов нашей разведки. Мы решили, что если хозяевам площадки не понравится наше появление, то уйдём отсюда безо всяких возражений и обид.
     Мы начали играть, а минут через десять к нам подошёл незнакомый молодой мужчина в спортивном костюме и попросил разрешения поиграть с нами. У нас как раз была неполная команда, и мы ему великодушно разрешили. Заходя на площадку, он сказал:
     – Будем знакомы, ребята, меня зовут Андрей. Сетка эта, кстати, моя, ну и площадка тоже. Но вы не стесняйтесь, приходите, играйте. Когда я буду свободен, тоже буду с вами играть.
     После некоторого замешательства мы хором ответили:
     – Договорились.
     Андрей оказался мастеровитее всех нас, и команда, за которую он играл, обычно выигрывала. Из нашей комнаты в волейбол играли только я и Юра Лебедев. Обычно мы с ним брали мяч, и он, проходя по коридору, своим зычным голосом зазывал желающих составить нам компанию. Скоро игроков стало набираться уже более двух команд.
     На волейбольной площадке я сдружился с Николаем Черемных. Он жил не в общежитии, а в своей квартире, но после занятий ходил с нами играть в волейбол. Был он высок ростом и хорошо играл в нападении – я ему пасовал, а он сильным ударом переправлял мяч на сторону соперников. После игры он уезжал к себе домой.
     Мы играли почти каждый вечер. У нас набралось несколько команд, и играли навылет – проигравшая команда уступала новой. Играли без перерывов. Когда с работы приходил Андрей, он обычно становился играть в нашу команду, и кому-то приходилось уступать ему место в составе. Мы редко проигрывали, особенно с Андреем. Волейбол нам очень помогал быть в форме после шести часов «отсидки» за учебными столами.
     Однажды в Свердловск приезжала московская женская волейбольная команда «Локомотив», чтобы сыграть с местным «Локомотивом». Матч проходил в спортзале Дворца культуры. Мы с Вершининым ходили на эту встречу, чтобы посмотреть игру мастеров из Москвы и поболеть за наших девушек. Свердловчанки играли хорошо, но всё-таки проиграли более сильной команде. «Локомотив» (Москва) в те годы в чемпионате СССР ниже второго места не опускался, а, как правило, становился чемпионом. Игра понравилась, мы остались довольны.
* * *
     После окончания учебного года нас опросили, куда выписывать бесплатный проездной билет. Я попросил до Ленинграда. Хотелось побывать в этом легендарном, всеми расхваливаемом городе. Билет я получил, он был действителен в оба конца в течение этого года. Но не успел я отойти от секретаря, как меня подозвал профсоюзный деятель и предложил бесплатную путёвку в дом отдыха с красивым названием «Самоцвет». Как тут можно отказаться? Заезд – с завтрашнего дня. Домой мне, честно говоря, не хотелось, я взял путёвку и в этот же вечер, 16 июля, уехал под Алапаевск, где в густом сосновом бору, рядом с крутым берегом реки Реж располагался дом отдыха «Самоцвет».
     Тут действительно было красиво. Небольшая, но глубокая река с чистой водой и спокойным течением. Можно было купаться и кататься на лодках, которые свободно стояли на привязи. На берегу был ровный участок, где удобно загорать. Дальше, за пляжем местами была гористая местность, даже что-то похожее на скалы, окружённые деревьями.
     По приезде меня определили в одноэтажный корпус и указали номер стола. Измерили рост, вес. Тут же я случайно узнал, что со мной здесь будет отдыхать мой однокашник и сосед по комнате Веня Никонов. А позднее я увидел и нашу преподавательницу истории Руфину Андреевну (которая, если помните, меня в начале учебного года выгоняла с урока).
     Первый день прошёл в знакомстве с местностью. Пару раз искупался, так как было жарко, всё-таки июль месяц. Немного остыв в воде, шёл играть в волейбол. Вечером после ужина – прогулки и танцы. На танцах пригласил девушку, которая, как мне показалось, не прочь со мной и погулять. Но когда танцы закончились, она незаметно куда-то испарилась. Спать мне не хотелось, решил просто прогуляться. Вокруг дома отдыха хвойный лес, в лесу отдыхающими протоптаны тропинки. На одной из них мне встретился молодой высокий мужчина, который заговорил со мной и предложил пройтись вместе. Он говорил всё больше о политике. Я делал вид, что слушаю (хотя и думал о своём), но в нужных местах поддакивал. Так мы вернулись в спальный корпус.
     На второй день после завтрака ребята устроили на речке соревнования по прыжкам в воду. Нас было пятеро. Там был сооружён специальный помост, на который была уложена толстая длинная прочная доска. Она была выдвинута далеко над водой и немного прогибалась под весом человека. Если же на ней раскачаться, то она могла и подкинуть вверх. Первым пошёл высокий спортивного вида парень. Он раскачался на доске, подпрыгнул, сделал сальто в воздухе и плавно вошёл в воду. Все четверо его прыжок оценили пятёркой. Веня прыгнул на четыре балла. Я поднялся на помост, покачался на доске и прыгнул вниз головой. Мой прыжок оценили тройкой, но я сильно не расстраивался. Оставались двое молоденьких парнишек, которые, раскачавшись, прыгали солдатиком. Им «судьи» поставили по двойке. Снова в речку, купаться. Потом волейбол. В общем, с первого дня отдыхал очень активно.
     Вечером я прогуливался и увидел девушку, одиноко сидящую на скамейке. Она была одета в платье в крупную чёрно-белую клетку – этим и привлекла моё внимание. Я попросил разрешения присесть рядом. Она была не против.
     – На танцах вчера я вас не видел, – начал я.
     – Я приехала только сегодня. Отцу предложили бесплатную «горящую» путёвку. А он решил премировать меня за успешное окончание школы. Вот я и здесь, с опозданием на день.
     – Прекрасно. Давайте познакомимся? Я из Свердловска, зовут меня Витя. Как вас звать?
     – Меня звать Августа, – ответила девушка. – По-простому – Гутя. Я из Нижнего Тагила.
     – Интересное и красивое имя, – сделал я попытку подольститься. – На танцы пойдёте сегодня?
     – Конечно, пойду.
     – Тогда первый танец со мной?
     – Да и второй тоже, – легко согласилась она. Мы пошли в столовую. В вестибюле стояли два дивана, и я предложил:
     – Давай, кто первым выйдет из столовой, подождёт на этом диванчике.
     Она согласилась. Так что, по сути мы уже мысленно решили подружиться. Гутя была среднего роста, стройная, круглолицая, кареглазая, с правильными чертами лица. Мы вышли из столовой почти одновременно. Она сказала, что ей надо зайти в свою комнату на пять минут (Гутя жила в этом же корпусе на втором этаже). Я согласился подождать.
     На вечере отдыха мы появились вовремя. На невысокий подиум вышел ведущий, очень энергичный человек. Кажется, он выполнял функции массовика. Он был высоким брюнетом, худощавым и притом обаятельным мужчиной. Вначале он представил почтенной публике свою партнёршу, красивую блондинку. Они выступали с шуточными миниатюрами, мы с удовольствием и от души аплодировали. Через полчаса ведущие предложили разучить новый танец, который они назвали «краковичок». Они показали движения танца, а затем включилась музыка, и зрители, разбившись на пары, начали танцевать. Этот предложенный массовиком танец в России уже танцевали, наверное, лет триста, и знали его под названием краковяк. Я его немного танцевал и раньше, ещё в деревенскую бытность, поэтому легко втянулся.
     Почти всё время я танцевал с Гутей. Но когда объявили белый танец («дамы приглашают кавалеров»), ко мне буквально подскочила моя вчерашняя партнёрша по танцам и увела меня в круг танцующих. Эту девушку звали Нина. Она сказала, что завидует моей подруге, но мешать нам не собирается, поскольку, во-первых, она замужем, а, во-вторых, здесь много знакомых её и её мужа. Нина жила в городе Ирбит, и была там довольно известна – чемпионка по настольному теннису. Я видел её играющей в теннис, но хорошо играла она и в волейбол. Так за один танец я узнал её биографию.
     До окончания вечера я был с Гутей. Затем мы пошли погулять. На прогулке встретили красивую молодую пару. Мы все остановились, не уступая друг другу дорогу, а потом засмеялись и стали знакомиться. Девушку звали Таней, а юношу Володей. Дальше мы гуляли вместе, а расходясь по своим комнатам, договорились завтра пойти на пляж все вместе – купаться и загорать.
     Наутро, после завтрака наша четвёрка, прихватив со своих постелей пару покрывал, отправилась на берег реки. Мы расстелили на травке принесённые покрывала и, раздевшись до купальников, пошли нырять в реку Реж. Искупавшись, залегли загорать. А я повнимательнее присмотрелся к нашим новым друзьям. Они выглядели антиподами: Таня была блондинкой с пышными вьющимися волосами и улыбчивым лицом; Вова же был жгучим брюнетом, серьёзным не по возрасту (а было ему лет восемнадцать). Таня вечно выдумывала что-нибудь смешное, таких называют «душой компании». Она не давала нам скучать, зажигала своей энергией, но делала это ненавязчиво.
     Вечерами, после танцев мы по взаимному согласию решили разделяться, чтобы гулять парочками, а не ходить гурьбой. Однажды мы с Гутей слишком увлеклись прогулкой, совсем забыв о времени (счастливые часов не наблюдают). А в одиннадцать вечера закрывали двери в главный корпус, где жила Гутя, и нам, кажется, не оставалось выбора, как искать, какой кустик нас ночевать пустит. Но всё-таки ей хотелось провести ночь в тепле и комфорте, поэтому мы пошли вокруг здания в надежде, что где-нибудь может оказаться другой вход. Корпус был трёхэтажным (Гутя жила на втором), мы его обошли и заметили пожарную лесенку и открытое окно второго этажа рядом с ней. Окно было более узким, чем окна в жилых комнатах, поэтому я решил, что вряд ли окажусь ненароком у кого-то в гостях. Но в любом случае нужно было узнать, можно ли из этого помещения попасть в жилую часть этажа.
     Я забрался вверх по лесенке и проник внутрь. Там тускло горела лампа, и я понял, что оказался в туалете. Приоткрыв дверь, увидел длинный коридор с комнатными дверями вдоль него. Было тихо. Я осторожно спустился вниз и доложил своей подруге результаты разведки. Она решила последовать моему примеру и стала подниматься вверх. Я двигался за ней, чтобы подстраховать и помочь ей влезть в окно. Но моя помощь не потребовалась, Гутя оказалась довольно ловкой и хорошо скоординированной, довольно быстро влезла внутрь.
     Я спустился вниз. Она помахала мне рукой и пожелала шёпотом спокойной ночи. Я ей так же ответил. Наш одноэтажный домик не был закрыт, и я спокойно лёг в постель.
* * *
     Погода была хорошая, и мы вчетвером проводили время на речке: купались, загорали, катались на лодках. Девчата после обеда отдыхали, а мы с Вовой играли в волейбол до полдника.
     Однажды теннисистка Нина пригласила меня сыграть партию в настольный теннис.
     – Да я в руках никогда ракетки не держал, – признался я.
     – Да попробуй, это не так уж и сложно.
     – Ну, хорошо, пойдём, – я дал себя убедить. Мне показалось, что она просто хотела со мной поговорить. И оказался прав. Когда мы подошли к столу для настольного тенниса, Нина сказала:
     – Мне очень нравится ваша дружная компания. Вы все красивые и весёлые, я вам завидую. При таком большом количестве народа я здесь одна-одинёшенька, хоть плачь. Мне молодые ребята предлагали дружбу, но приходилось отказываться.
     – Наверное, у тебя ревнивый муж? – предположил я.
     – Да, не без этого. А вот ты бы стал ревновать свою жену?
     На секунду задумавшись, я ответил уклончиво:
     – Ревность – естественное чувство, но каждый по-своему реагирует на ситуацию. Мне кажется, Нина, что ты не любишь своего мужа, а боишься его.
     – Тут ты прав. Не зря же за мной постоянно следят.
     Я подал очередную подачу, умудрившись в этот раз попасть шариком на её сторону стола. Правда, после того, как она отбила мою подачу, я по шарику уже не попал.
     – Мой муж большой начальник по масштабам нашего города, – сообщила Нина. – У меня такое чувство, что он приставил ко мне человека с миниатюрным фотоаппаратом, чтобы тот снимал меня, когда я танцую или общаюсь с мужчинами.
     Внезапно она сменила интонацию, заговорила громче и обратилась ко мне на «Вы»:
     – Вы ещё плохо играете, я посоветую вам потренироваться у стенки.
     Я догадался, что к нам кто-то приближается, но оглядываться не стал, поблагодарил её за ознакомление с азами тенниса. Тут к нам подошёл мужчина и о чём-то заговорил с Ниной, а я пошёл на полдник. Вот так я услышал про ещё одну человеческую драму. А может, и увидел.
* * *
     После более чем недельного пребывания в доме отдыха для отдыхающих был устроен сеанс фотографирования. Нас запечатлели на общем фото у скалы, где протекал рукав реки Реж. Мы с Гутей встали рядышком справа, а наши друзья оказались в общей куче, в середине.
     Когда записывались на приобретение общей фотографии, мы попросили фотографа снять нас четверых на каком-нибудь красивом месте. Он здесь, конечно, всё знал и привёл нас почти на вершину скалы. Внизу росли сосны, и мы оказались почти на уровне вершин деревьев. На этой скале удобно, как на мягких сиденьях, устроились наши девушки. Вова уместился рядом с ними, а я встал сзади всех (за свою службу в армии я уже насиделся на камнях, наверное, на всю жизнь вперёд).
[]
     Когда нам принесли фотографии, они нам очень понравились, особенно тот снимок, где мы были на скале. Получилась чудесная фотография на красивом фоне. Особенно эффектно выглядела Гутя в своём ромбическом платье. На обеих фотографиях логотип «д/о «Самоцветы». ЦК ЖД транспорта».
     Так подошёл к концу наш прекрасный отдых, где я встретил прекрасную девушку. К слову, мы немного не дождались её семнадцатилетия. День рождения у Гути был ровно через три дня, в самом начале августа (потому-то её и назвали Августой). С Володей мы обменялись адресами и переписывались в течение целого года. А перед службой в армии он прислал мне своё фото: одет в цивильный костюм, при галстуке, серьёзный, возмужавший.
     По приезде в дом отдыха нас всех взвешивали, перед отъездом тоже. Таким образом определяли, на сколько поправился каждый отдохнувший. Может, как бы это смешно ни звучало, у администрации был план привеса каждого заезда. Так или иначе, руководство было удовлетворено, если отдыхающие поправлялись. Я же внёс в их статистику отрицательный результат, похудев больше чем на килограмм и став весить меньше 60 кило (а при первом взвешивании был 61 кг). В общем, они были недовольны, интересовались, не болел ли я. Но я-то знал причину – жаркая погода и активный отдых: купание, волейбол, танцы, пешие прогулки. Ни разу я не использовал послеобеденный отдых («мёртвый час», как его называли), предпочитая ему спортивные развлечения.
     Дом отдыха «Самоцветы» находился под Алапаевском, откуда до Нижнего Тагила по прямой всего 100 километров, по железной дороге через Нижнюю Салду – 120. Но Гутя поехала через Свердловск вместе со мной, а это вдвое дольше. Может, она не знала более короткий путь, а может, хотела побыть со мной лишний денёк (правда ведь, вы не заметили, как я набиваю себе цену?).
     Мы довольно долго тряслись в пригородном поезде и приехали в Свердловск ранним утром, было ещё темно. До поезда на Нижний Тагил было ещё пять-шесть часов. Не сидеть же это время на вокзале! Я предложил ей пойти со мной в наше общежитие, благо, туда было всего пять минут пешего хода. Она была не против.
     В общежитии постоянно дежурили вахтёры. Я постучал, и нам открыли дверь, поскольку меня знали в лицо. Я лишь сказал, что мы отдохнём с дороги в нашей комнате.
     Моих соседей не было. Наверное, все разъехались по домам. Так что мы с Гутей оказались вдвоём в комнате, а, возможно, и на этаже. Я уступил ей свою койку, сам же лёг на койку Володи. Мы проспали часа четыре, потом поднялись, умылись и пошли вниз в столовую, которая в период каникул работала за плату.
     После завтрака пошли на вокзал, взяли Гуте билет до Нижнего Тагила. А вот куда мне направиться – хоть гадай, как в детстве, по слюне. Бывало, плюнешь побольше в ладонь и бьёшь указательным пальцем другой руки по слюне. Куда она полетит, туда и нужно идти. В принципе, у меня был билет до Ленинграда, но денег карманных уже почти не осталось, а без них какое же знакомство с великим городом Петра? Ехать в Горбуново не хотелось, тем более что просить денег меня претило. Стыдно в таком возрасте брать деньги у матери (хотя я и предполагал, что они есть – от продажи нашего дома, зерна и тому подобного). Но даже если бы мне предложили, я бы не взял.

Глава 92. ПО РОДНЫМ МЕСТАМ

     В конце концов всё-таки решил поехать на запад, не загадывая, сколько проеду. Закомпостировал билет на фирменный поезд «Урал» Свердловск – Москва. Отправление вечером. Посадил Гутю на поезд. Простились тепло, но без слёз. Писать друг другу не обещали и адресами не обменивались.
     Пошёл в город. В одном из магазинов купил белую накидку на верх своей чёрной железнодорожной фуражки. Теперь она была с белоснежным верхом, как у морских офицеров. Впрочем, перепутать можно было только издалека. В Свердловске было жарко, и мне пришлось одежду для другой погоды паковать в чемодан. Вечером поехал на поезде «туда – не знаю куда».
     Лёг на полку и безмятежно проспал до утра. Скоро поезд остановился на большой станции. Я посмотрел, где стоим, оказалось – Пермь. Пора уже было делать выбор, где выходить. Мог я доехать и до Москвы, побыть там денёк и ехать обратно. Но что это мне даст, кроме возможности подольше прокатиться на поезде? А вот в двухстах сорока километрах отсюда моя малая родина, где живут родственники, друзья детства. Решил остановиться на станции Балезино. Правда, наиболее симпатичные мне родственники – Сусловы – переехали жить из Балезино в Гвардейск Калининградской области, а их сын, Миша, который моложе меня на три года, учился в авиационном училище Гражданского воздушного флота в Егорьевске, что под Москвой. (Забегая вперёд, скажу, что окончив училище, он летал штурманом в сторону Дальнего Востока).
     Ещё в Балезино должен был быть мой дядя, мамин брат – Михаил Русских. У мамы было 6 сестёр и один брат, самый младший. После войны он вышел в отставку (до этого был офицером) и работал в Балезинской администрации. У него было четверо детей. Думаю, неплохое продолжение династии Русских.
     Я сошёл с поезда в Балезино и решил сначала пойти к Фёдоровым – семье дяди Вани. Они жили недалеко от вокзала. Я не был у них более шести лет. Постучал в дверь. Мне открыл красивый юноша. Я восторженно воскликнул:
     – Женька!
     Он поморгал глазами и узнал меня:
     – Витя!
     Мы с ним были двоюродными братьями, поэтому и обнялись по-братски, без обиняков. Сзади Жени стояла симпатичная девушка и удивлённо смотрела на наши объятия. Я подошёл к девушке.
     – Здравствуй, Галина. Я твой двоюродный брат, – представился я и протянул руку. Она робко подала свою. – Как ты выросла за то время, что я у вас не был!
     Раньше, надо сказать, я не обращал на неё внимания. Она обычно сидела в своём детском уголке в другой комнате.
     – А где, ребята, ваша мама? – спросил я.
     – Она на работе, но скоро придёт на обед.
     – Хорошо, подождём, – решил я. Хотя мог пойти и к ней на работу – знал, где она трудится. Женя сказал, что ему уже скоро в армию. Мы немного поговорили на разные темы, и тут пришла тётя Маруся. Увидев меня в железнодорожной форме, удивилась и обрадовалась. Как-никак, родственник, к тому же «свой брат» железнодорожник! Она всю свою трудовую деятельность посвятила железной дороге, а жизнь в целом, как и все вдовы войны – детям.
     Вечером Женька предложил мне пойти с ним на танцы, и там познакомил с девушкой, которая училась во Всесоюзном государственном институте кинематографии на актёрском факультете. «Она уже снялась в небольшой роли в одном известном фильме», – по секрету сообщил мне Женька. Я потанцевал с ней пару раз, но тут пошёл довольно сильный дождь. Поскольку танцплощадка была открытой, нам пришлось возвращаться по домам. Мы с Женей провожали «актрису» до её дома. Она была на каникулах, как и все студенты. Что меня удивило – она сняла свои модные туфельки и понесла их в руках, шлёпая босиком по грязи. Наверное, вспомнила своё босоногое детство. Во всяком случае, мне хотелось думать, что причина в этом, а не в том, что она боялась их испачкать. Женька шепнул мне на ухо:
     – Может, останешься поболтать с ней под навесом?
     Но я не захотел задерживать босую девушку. Мы простились с ней и пошли с Женькой домой (их дома были недалеко). Он рассказал мне:
     – В детстве мы с ней играли, она старше меня на год. Учились в одной школе, ходили туда вместе. А теперь я перед ней робею.
     – Вроде, и я такой же. Особенно если девушка мне нравится, я никак не могу ей об этом сказать.
     Навстречу нам выглянула Галинка:
     – Ну что, натанцевались? Я знала, что будет дождь, и поэтому с вами не пошла.
     – А мы тебя и не приглашали, – сказал Женя.
     – Если бы хорошая погода, я бы и сама пошла, тебя не спросила, – отшила она брата.
     – Ладно, хватит препираться, давайте спать, – вклинилась тётя Маруся. – Постели всем готовы.
     Наутро дождь так не прекратился, и после завтрака я пошёл в поселковый совет, чтобы встретиться с моим дядей Михаилом. Но его там не оказалось. Мне сказали, что после похорон родителей, которые умерли вскоре друг за другом (им обоим было за восемьдесят), он забрал свою семью и уехал в дом родителей. Своего дядю я видел лишь один раз, ещё мальчишкой, когда впервые приходил в Балезино. Меня тогда познакомила с ним тётя Анфиса, его родная сестра. Она сейчас носила фамилию Суслова, а в девичестве была Русских. Помню, был он на работе в полувоенной форме, уже, конечно, без погон. Роста небольшого, голос как у моего дедушки, его отца. Он меня приглашал зайти к ним в гости после работы, но я заигрался с ребятами и забыл про приглашение дяди. Так я у него и не побывал.
     На следующий день я решил пойти в деревню Квака при любой погоде. Негоже злоупотреблять гостеприимством тёти Маруси. Женька был на работе. Дождь прекратился к вечеру. Мы завели патефон и послушали «Старый забытый вальсок» и другие песенки. Тётя Маруся пошла в ночь на работу. Утром, когда она ещё не вернулась, я собрался и ушёл.
     Зашагал в сторону Кваки, отмеряя давно привычные двадцать пять километров. После обеда пришёл в родную деревню, где не был более шести лет. Подворье моих предков находилось у самой дороги из Балезино, а дом стоял на главной улице деревни. Но встречала меня покосившаяся изба с обвалившейся крышей. Правда, в середине большого двора был выстроен небольшой домик, в который я и вошёл. Внутри была тётя Наташа. Я с ней поздоровался, но она меня не узнала. Я ведь заранее не сообщал о своём приезде, да и моя форма одежды её смутила – тёмно-синий китель с начищенными до блеска пуговицами, чёрная фуражка с белым верхом. Когда я назвался, она меня, конечно, признала, удивившись, как я вырос.
     Она жила одна в своём домике. Две старшие дочери вышли замуж, а младшая жила со старшей Юлией в селе Красногорское. Дом ей соорудили, разобрав один из двух амбаров, построенных ещё моим дедушкой. Амбары ныне были совершенно не востребованы, жили здесь бедно, и хранить в них было нечего. Совсем другое дело было раньше, ещё до революции. Как мне рассказывали, тогда нижние этажи амбаров заполнялись зерном и мукой, а верхние – одеждой и всякой утварью.
     В доме у тёти Наташи не было почти никакой мебели, кроме стола и трёх табуреток. Правда, ещё были две лавки, соединённые в углу. Несмотря на всё это, я заметил, что жить в деревне стали лучше. По крайней мере, был хлеб. Государство закупало у селян сельхозпродукты по низким ценам, но хоть стало платить наличными деньгами.
     Вечером я пошёл прогуляться по деревне, и встретил большую группу молодёжи, играющей в совершенно непривычном для меня месте. Раньше летом молодёжь собиралась у конторы и колхозных складов, а сейчас почти рядом с домом тёти Наташи. Меня окружили ребята, стали интересоваться, кто я и откуда. Нашлись и такие, кто меня помнил.
     Тут же «порекомендовали» мне девушку, с которой я мог бы хорошо провести время и проводить её до дома. Мне показали её, назвав Капой (Капитолиной). На удивление, я её узнал. Когда мы уехали из Кваки, её было лет восемь-девять. Она была двоюродной сестрой Серафима.
     Ребята и девчата пели русские песни под гармошку, водили хороводы, но не такие большие, как в моём детстве. Пляски устраивали прямо на земле, под открытым небом.
     Когда все стали расходиться, Капитолина вдруг рванула бежать к себе домой. Видимо, она слышала (или ей передали) наш разговор, где парни мне её «сватали». Я рванул было за ней, но тут же остановился. «Зачем мне это нужно?» – удивился я сам себе. Кто-то из проходивших мимо заметил:
     – Что ты её упустил? Она ведь тебя просто заманивала!
     – А я считаю, что раз убегает, значит – не хочет! – отрезал я.
     На другой день «сарафанное радио» сообщило тёте Наташе о вечернем казусе – как деревенские ребята и девчата меня обдурили. Она незлобиво посмеялась, но я эту тему развивать не стал. Как-никак, мы люди разных поколений.
     Днём я пошёл по знакомым местам – мимо колхозной фермы, конюшни, заглянул в кузницу. В ней работал молодой парень, который подковывал лошадь, стоящую в станке с приподнятой и привязанной к специальной приставке ногой. Я поздоровался. Кузнец приподнял голову, чтобы посмотреть на вошедшего, и я его узнал. Это был Саша Ворончихин. В памяти ещё свежи были детские воспоминания о том, как он стремился меня унизить, пользуясь тем, что был старше на два года (со своими сверстниками я всегда был дружен). О его некоторых «художествах» я рассказывал в первых главах. Но что сейчас случилось с его лицом, а точнее, с левым глазом? Огромное бельмо закрыло его практически полностью, видит только один глаз. Вот судьба…
     Я не стал спрашивать, что случилось и как так вышло. Вспоминать прошлое тоже не захотел. Пока он подковывал лошадь, я просто стоял и смотрел на его работу, которую, надо сказать, он делал умело. Саша спросил, откуда я приехал.
     – Из Свердловска, – ответил я.
     – И чем там занимаешься?
     – Учусь на машиниста электровоза. Сейчас на каникулах, вот приехал повидать места, где в детстве бегал босиком. Решил с людьми повстречаться, с которыми дружил и работал.
     – Надолго к нам?
     – Дня два ещё побуду.
     Саша закончил работу и повёл лошадь в конюшню. Я с ним простился.
     Тётя Наташа сообщила мне, что у Захара свадьба – младшая дочь выходит замуж. Спросила:
     – Пойдёшь?
     – Чего же не пойти? Схожу, посмотрю.
     – Правильно, – поддержала она. – Всё-таки они хоть и дальняя, но родня наша и однофамильцы.
     Вечером я пошёл на свадьбу незваным гостем. Все званые гости уже давно были за столом. Увы, среди них не оказалось моего одноклассника Серафима, брата невесты.
     Незваных гостей обслуживала специально назначенная родственница – девушка Капитолина, которая вчера вечером от меня убежала. Она подошла ко мне, ничуть не смущаясь, налила целую стопку самогона из небольшого графинчика, который держала в руках, и попросила меня поздравить молодых с законным браком и выпить за их счастье. Я подошёл к столу, произнёс тост за жениха и невесту и выпил всю стопку.
     Капитолина угощала всех, кто пришёл поглазеть на свадьбу, но поздравить предложила почему-то только мне. Я сидел на лавке, уже собираясь уходить, но тут снова Капа ко мне «прикапала» с неизменным своим графинчиком. Я отказался от очередного угощения. «Понятно», – сказала она и ушла на кухню. Но не успел я встать, как она вернулась с тарелочкой закуски. А в центре тарелочки стоял тот самый стопарик самогона. Снова отказываться было неудобно, я выпил половину и протянул рюмку Капе. Она молчаливым жестом показала, что не возьмёт её. «Пей до дна, другие ждут», – говорили её руки, тыльной стороной отталкивая мои. Понятно, раз все незваные гости пили из одной рюмки, то мне ничего не оставалось, как допить. Я немного закусил и спросил девушку:
     – Ты снова от меня будешь убегать?
     – Нет, не буду. До утра я должна быть здесь, работы полно.
     – Ну что ж, спасибо за угощение.
     На улицу я вышел захмелевшим, и меня потянуло прогуляться. Невдалеке встретил Генку Ворончихина, одногодка и бывшего соседа.
     – Хочу пройтись на реку и мельницу, – сказал я.
     – Да зачем идти в темноте-то? – удивился он. – Давай завтра днём.
     – Завтра, возможно, я уеду.
     – Ну ладно, пошли.
     Мы вышли на плотину, по которой ходили в школу семь лет. Зашли на мельницу и в домик мельника Петра, поговорили с ним. Тут же Генка взял мой свердловский адрес (бумажку и карандаш попросили у мельника).
     – Может быть, я к тебе приеду, – сказал Гена.
     – Конечно, приезжай. Буду рад тебя видеть.
     Мы пошли обратно в деревню и простились у дома Генки и бывшего нашего дома (продал я его больше шести лет назад и уже не чувствовал своим, всё давно перегорело, он уже давно чужой). Ночевать отправился к тёте Наташе. Заметив моё нетрезвое состояние, она поинтересовалась:
     – Кто тебя напоил?
     – Капа на свадьбе. Я завтра, наверное, поеду домой.
     – Ой, а я собиралась пойти с тобой в лес по малину, – расстроилась тётя Наташа. – Одной страшновато, лес глухой и далеко.
     – Ну, хорошо, – легко согласился я. – Сходим, а домой послезавтра поеду.
     Утром проснулся с головной болью. Тётя Наташа дала выпить какого-то рассола, и моё похмелье понемногу пошло на убыль. Мы быстро собрались и пошли в лес. Малины там оказалось много, ягоды крупные, спелые. Вдвоём мы набрали почти целое ведро.
     Вечером я никуда не пошёл, решил выспаться перед дальней дорогой. Утром встал пораньше, чтобы не мешать хозяйке собираться на работу. Простился с тётей Наташей, вышел на улицу. Посмотрел последний раз на усадьбу своих предков и увидел полное запустение. Дом покосился. Амбаров нет (один тётя Наташа продала, а из другого построили ей дом). Колодец обвалился. Ворота сгнили. Пятнадцать лет, как нет хозяина в этом доме – погиб на войне.
     Я прямиком направился на станцию, к родственникам заходить больше не стал. Закомпостировал билет до Поклевской. Мой поезд должен был подойти через полчаса. Я сидел в зале ожидания, дав ногам отдохнуть после шестичасового марш-броска. Вдруг меня увидела тётя Маруся, подошла ко мне, поздоровалась.
     – Уезжаешь домой?
     – Да, а то я уже месяц путешествую.
     Она села рядом со мной и сказала:
     – Меня тоже стало тянуть на малую родину. Да и родные зовут. Женька осенью уйдёт в армию, и мы с Галинкой переедем в мою родную Украину.
     Я вспомнил дядю Ваню, мужа тёти Маруси:
     – Когда он к нам приезжал, всегда что-нибудь привозил мне на память. Ещё помню, как в мои шесть лет он называл меня Виктором, а я сердился.
     Тётя Маруся всплакнула. Мои воспоминания её растрогали. Но тут её позвали на работу, и мне пришлось с ней проститься.
     – Тётя Маруся, спасибо за всё. Привет ребятам – они у тебя хорошие. До свидания.
     Тут подошёл мой поезд, и я сел в вагон. Меньше чем через сутки вышел на станции Поклевская и пошёл в Горбуново, совершенно не зная, как тут дела. Когда зашёл домой и со всеми поздоровался, заметил отсутствие детской кроватки и Лены. Мне сказали, что как только потеплело, Лена переехала на частную квартиру.
     На каникулы приехала Фая. Она училась в Богдановичском горно-керамическом техникуме и закончила первый курс. Вера на каникулы не приехала, она вместе со студентами своего курса отправилась работать на целину.
     Оставшиеся мне две недели каникул я проводил не очень интересно. Иногда вечерами играл у клуба в волейбол, бывал и в самом клубе, но подружек не заводил. Спал на сеновале, иногда с братом Женькой. Днём помогал Ивану Гавриловичу по хозяйству.
     27 августа моей дочке исполнялось шесть месяцев, и перед отъездом в Свердловск я зашёл на квартиру, где жила Лена. Заранее купил в магазине игрушку-погремушку. Галинка сидела в кроватке и что-то лепетала на своём детском языке. Я подошёл к ней и подал игрушку. Она схватила её и тут же начала размахивать ей и стучать по бортику кроватки. Лене я сказал:
     – Видно, что ты хорошо относишься к дочке. Кругом порядок, чистота.
     – Спасибо, хоть это заметил, – ответила она.
     «Жизнь учит», – подумал я и простился. По всему выходило, что в следующий раз я увижусь с ними через год.

Глава 93. ВТОРОЙ КУРС

     Когда я вернулся с каникул в Свердловск и пришёл в общежитие, то сначала не заметил никаких изменений. Однако быстро выяснил, что всё осталось по-старому только на нашем этаже. На втором этаже в прошлом учебном году жили второкурсники, а сейчас они уехали на десятимесячную поездную практику; их распределили по всем электровозным депо нашей Свердловской железной дороги. Теперь же на втором этаже разгуливали девушки. Как мне сказали, они были новым набором в нашу школу по специальности «связист железных дорог». Среди них было и несколько парней, человек семь. Они занимали комнату на том же втором этаже.
     А где же первокурсники по специальности «машинист электровоза»? Оказывается, их не было и в школе. Аудитории занимали будущие связисты. Секрет нам раскрыл Израиль Георгиевич Левин, наш преподаватель по автотормозам.
     – Электрификация железных дорог производится кое-где и очень медленно, – рассказал он. – Мы готовили ежегодно по шестьдесят человек – машинистов электровозов. А за последнее время на Свердловской железной дороге не электрифицировано ни одного километра путей.
     В связи с тем, что на нашу специальность не набирали студентов, Левин потерял половину рабочих часов в нашей школе. Этим, естественно, он был огорчён, поскольку от количества часов зависела его зарплата.
     Ситуация с переводом железных дорог на электрическую тягу была довольно неприглядной не только у нас, но и во всей стране. Даже на XX съезде КПСС было подвергнуто острой критике отставание железнодорожного транспорта (особенно в области электрификации) от других отраслей народного хозяйства. «До 1956 года электрификация железных дорог в нашей стране проводилась весьма медленно. Длительное время находившийся у руководства железнодорожным транспортом участник разоблачённой антипартийной группы Л. М. Каганович не принимал никаких мер по электрификации железных дорог», – писалось в одной из статей журнала «Железнодорожный транспорт».
     На Свердловском участке Транссибирской магистрали протяжённостью более восьмисот километров, где мы мечтали водить электропоезда, до сих пор, как и много десятилетий назад, пыхтели паровозы. Преподаватели деповской практики – два выпускника нашей же школы, уже два года работавшие помощниками – тоже не были в восторге от дальнейших перспектив, и говорили, что при таких темпах электрификации железных дорог неизвестно, когда они смогут стать машинистами.
     Безусловно, перевод железных дорог на электрическую тягу был трудоёмким и дорогостоящим процессом. К тому же для государства гонка вооружений была на первом месте. Да и политическое значение XX съезда КПСС – разоблачение культа личности Сталина – отвлекало руководство страны от нужд народного хозяйства.
     Вскоре после съезда партии у нас в библиотеке перебрали всю литературу, и книги под авторством Сталина просто выкинули в коридор. На переменах мы ходили прямо по этим книгам. Впоследствии их сожгли. Но одну книгу из интереса кто-то принёс в нашу комнату в общежитии. Мы её полистали, но, не найдя ничего интересного, выкинули.
     Однако, несмотря на все эти перипетии, мы не унывали, учились старательно. Мы были молоды и оптимистичны, все хотели получить специальность машиниста электровоза.
* * *
     Сентябрь и часть октября мы после занятий играли в волейбол. Но затем похолодало, да и нас стали чаще нагружать общественной работой. Скоро должны были состояться выборы, и меня в паре с Иваном Вершининым назначили агитаторами в одном из домов по улице Жукова, где находился и железнодорожный техникум, в здании которого мы учились.
     Мы ходили по квартирам, знакомились с хозяевами и напоминали им о предстоящих выборах. Пару вечеров мы посвятили этой «агитации», но все жители и так знали о выборах, так что наши напоминания были излишними. Поэтому на этом мы прекратили свою общественную деятельность.
     Другой общественной нагрузкой была необходимость участия в добровольной народной дружине. Частенько в конце занятий к нам заходила комсомольский секретарь – историчка Руфина Андреевна. Она просила вызваться добровольцев. Обычно первым на её просьбу отзывался Володя Старовойтов, что нас удивляло, поскольку участникам ДНД не было никаких поощрений и льгот. К тому же сам он был тихим, ни с кем не дружил, учился слабее всех, а в школу машинистов был принят вне конкурса, как передовик производства – был участником слёта передовиков в Москве. Работал он стрелочником в Смоленске.
     Из первокурсниц-связисток выделялась одна высокая, темноволосая, чуть с раскосыми глазами девица. Одевалась она вычурно: одежда яркая, особого покроя. Таких называли стилягами. В нашем понимании она выглядела вызывающе. Её часто подкалывали наши ребята, но она гордо проходила мимо, лишь презрительно скосив глаза на невежд. Позже я узнал, что звали её Тамарой.
     Руфина Андреевна снова организовала курсы танцев, но на этот раз уже со связистами. А мы уже были опытными танцорами (шучу).
     Одного из связистов назначили спортивным руководителем школы. Он на наш курс выделил десяток пар коньков: хоккейных, с заметным овалом лезвия и беговых, с лезвием длинным и прямым. Хоккейные коньки взяли Веня Никонов, Володя Коковин и Юра Лебедев, а беговые я и Иван Вершинин. Оставшиеся пары разобрали ребята из других комнат. Точильный станок с кругом был установлен прямо в вестибюле. Кому было нужно, подходил сам и точил.
     Я никогда раньше ни на каких коньках не то что не катался, но даже и не стоял. Но, тем не менее, храбро пошёл с Веней и Иваном на каток. Льдом было залито футбольное поле и беговые дорожки стадиона «Локомотив». Там устраивались массовые катания для горожан за небольшую плату. Но нас пропускали бесплатно, как своих, по студенческим билетам. На катке было яркое прожекторное освещение, играла музыка. Народу было много. Все двигались по кругу в одном направлении. Я боялся, что как только встану на лёд, упаду. Поэтому попросил Веню меня «поводить». Он встал рядом со мной, взял меня за обе руки, и я, опираясь на его поддержку, повторял движения, которые он показывал. Он провёл меня метров пятьдесят, а затем сказал:
     – Я тебя отпускаю, пробуй теперь кататься один. Вспомни бальный танец конькобежцев, не зря же мы его изучали.
     – Спасибо за науку, – поблагодарил я Веню.
     – У тебя получится, – подбодрил он.
     – Катайся, Веня, я больше не буду тебе мешать.
     И я пошёл в самостоятельный путь. Катались мы более часа. Я отдохнул лишь один раз, присев тут же, на трибунах, на свежем воздухе. Многие тоже отдыхали рядом, хотя было и тёплое помещение с горячим чаем и кофе. Я гордился собой, ведь за всё это время ни разу не упал. Для меня это была большая победа. Когда мы пошли обратно, я с восторгом произнёс:
     – Не упал ни разу!
     Веня сморщился, как от зубной боли, наверное, сдерживая смех, и произнёс:
     – Видел я краем глаза, как ты ходишь. Мне было жалко на тебя смотреть.
     Но его насмешки не оттолкнули меня от коньков. Наоборот, я стал почаще ходить на каток и совершенствоваться в новом моём увлечении.
     Сам Веня катался в стиле начинающего фигуриста. Совершал скромные прыжки в один оборот, ездил задом наперёд, выполнял вращения. Наверное, он не мог показать себя во всей красе, поскольку его коньки не были приспособлены для фигурного катания, да и на катке нужно было иметь хотя бы немного свободного места, а него не было – слишком много было катающихся, которые двигались по кругу катка.
     Иван на своих беговых коньках катался как настоящий спортсмен, насколько ему позволяла празднокатающаяся публика. Это было непросто, поскольку очень часто, например, посетители катка ездили парами, держась за руки, и мимо нескольких таких пар проскочить было проблематично.
     Одновременно с нами начала ходить на каток красивая блондинка из группы связистов. Она стала осваивать беговые коньки, но вначале у неё не очень хорошо получалось. Было заметно, что она встала на коньки не в первый раз, но раньше, видимо, это были не беговые. Над ней взял шефство Иван. Довольно быстро у неё увеличилась скорость и улучшился стиль. Я же со своим неумелым катанием стыдился знакомиться с ней на катке, а лишь любовался, как ей всё хорошо удаётся.
     Однажды, когда я себя чувствовал на льду уже более-менее уверенно, навстречу общему движению катающихся вдруг помчался какой-то молодой человек в военной форме. Люди от него шарахались, некоторые падали, не успев вовремя увернуться, а он через них перепрыгивал. Он двигался прямо на меня, и я решил – не сверну. На всякий случай сжал кулаки и выставил полусогнутые руки вперёд в боксёрской позиции. Нарушитель движения, получив два чувствительных толчка в грудь, охнул и упал наповал. А я даже не стал останавливаться и оборачиваться, просто продолжил движение вперёд. «Так ему и надо», – подумал я.

Глава 94. ТРАГЕДИЯ В ОБЩЕЖИТИИ

     В один из морозных дней декабря 1956 года нам сообщили трагическую новость. Наш однокурсник Володя Старовойтов повесился ночью на поясном ремне в лестничном пролёте между вторым и третьим этажами общежития. Для всех случившееся было шоком.
     В его комнате нашли записку, написанную Старовойтовым: «В моей смерти прошу никого не винить. Передайте привет Израилю Григорьевичу Левину».
     В этот же день в нашей группе было два часа автотормозов. Мы рассказали преподавателю о трагедии со Старовойтовым. Кто-то добавил:
     – Он вас, Израиль Григорьевич, упомянул в своей предсмертной записке.
     Левин побледнел. Он был смуглым, но бледность проступила во всём его облике, и на какое-то время он потерял дар речи. Мы даже изумились его состоянию. Лишь через некоторое время, отойдя от шока, наш преподаватель спросил заметно охрипшим голосом:
     – Что он написал в записке?
     – Он передавал вам привет, – ответил один из студентов.
     После этих слов Левин немного успокоился. Но всё равно получить «привет с того света» – далеко не радостное событие.
     Первоначальная реакция Израиля Григорьевича объяснялась тем, что Старовойтову очень трудно давался предмет «автотормоза», а преподаватель частенько посмеивался над его тупостью. В уголовном кодексе есть статья «Доведение до самоубийства», вот Левин и испугался – не назвал ли его в записке Старовойтов виновником своей смерти. Но всё оказалось для него не так страшно.
     Через день приехал отец Володи, убитый горем человек лет пятидесяти. Он переночевал в комнате, где жил его сын, переговорил со всеми ребятами. Ему сказали, что Володя иногда уходил вечерами, а когда возвращался, никому не говорил, где был; ни с кем не делился своими переживаниями, правда, часто ходил в народную дружину.
     Организацию похорон и расходы взяла на себя школа.
* * *
     На третий день после смерти Старовойтова его тело привезли в гробу на открытой грузовой трёхтонной машине. В кузове сидел убитый горем его отец, согнувшись над гробом сына. Машина подошла к подъезду школы. Мы все вышли и, по очереди запрыгивая на машину, прощались со своим однокашником. Ребята, жившие с ним в одной комнате, сели в кузов машины и поехали на кладбище.
     Так не стало у нас одного из шестидесяти. Причину самоубийства так и не установили, да и криминала в нём никто не искал. Правда, мне более чем через полгода довелось пообщаться с человеком, знавшим ситуацию, но об этом как-нибудь в другой раз.

Глава 95. ХАЛТУРКА

     Молодёжь, особенно учащаяся, всегда нуждается в карманных деньгах. Мы не были исключением, но многие не слишком от этого страдали (я в их числе). Однако некоторые прямо «рвали свои жилы», лишь бы подзаработать. У нас собралась бригада трудоголиков под лаконичным самоназванием «Ух». Это Володя Коковин, Булынко и Оглезнев. Они имели связи с базами и другими принимающими грузы организациями. Эти учреждения знали телефон нашего общежития и по фамилиям вызывали ребят на выгрузку. А бригада «Ух» не отказывалась ни от какой работы. Они успевали поработать в неделю пару раз, даже в будние дни иногда им удавалось потрудиться после учёбы.
     Выгрузка вагонов с углём – это несколько часов подышать угольной пылью и вдоволь наработаться лопатой. Но как выяснилось, это ещё не самое плохое. Однажды Володя Коковин пришёл с халтурки в прямом смысле слова с зацементированным носом. Им пришлось выгружать цемент из цистерны. Для этого одному надо было спускаться через люк и загружать ёмкость цементом. Поневоле приходилось дышать цементной пылью, а у них не было даже марлевых повязок. Постепенно, смешиваясь с влагой в носу, пыль превращалась в бетон. Дышать становилось всё труднее. Время от времени они менялись, поэтому «забетонировались» все трое. По дороге в общежитие они приобрели маленькие ножницы и пинцет, но этого для очистки трёх носов оказалось мало. Догадались использовать рейсфедеры. Было больно и смешно смотреть на то, как они друг друга «лечили». Немного отдохнув и приведя себя в относительный порядок, они изготовили из бинтов и ваты повязки на рот и нос, после чего вернулись на рабочее место заканчивать выгрузку.
     На такое самопожертвование я бы добровольно никогда не пошёл. За два курса учёбы я лишь четырежды поучаствовал в разгрузке вагонов, но от цемента бог миловал (да и сам я бы отказался).
     Однажды на какой-то базе потребовались грузчики. Оттуда позвонили к нам в общежитие, но бригада «Ух» уже где-то работала. Трубку взял Вершинин, узнал, «что почём» и сколько человек нужно для работы. Иван зашёл в нашу комнату и спросил:
     – Кто согласен пойти на выгрузку вагона с продуктами? Там всё в ящиках.
     – Я, – сказал Лебедев. Я тоже поднял руку.
     – А ты, Вася, пойдёшь? – спросил Юра.
     – Хорошо, пойду. Тогда что надевать?
     – Комбинезон, шинель сверху.
     Мы быстро собрались и прибыли на базу. Кладовщик открыл нам вагон, мы взяли по ящику на плечо и пошли за ним. Нам указали место в подвале, куда нужно было составлять принесённые ящики. Мы сразу определили, какой груз нам предстоит переносить, но внешне никакой реакции в присутствии руководства базы не выказали. А было это вино в бутылках по 0,75 литра.
     Как только кладовщик нас покинул, Иван взял одну бутылку из ящика, который он нёс, распечатал её и поставил за вертикальный бетонный столб в подвале. Сказал нам:
     – Можете по глоточку утолять жажду вином.
     Мы все периодически подходили к столбу и по чуть-чуть прикладывались к бутылке. Хотя мы и были под хмельком, работали споро, закончили вовремя. Получили обещанную зарплату.
     В другой раз потребовалось шесть человек для выгрузки из полувагонов крупногабаритного камня. Когда мы забрались в вагон, показалось страшновато – как мы эти камни будем через борт вагона перекидывать (через открытые люки высыпалось лишь немного мелочи). Но «глаза боятся – руки делают». Тем более что плату пообещали хорошую, больше ста рублей за вагон каждому. Мы дружно принялись за дело. Ребята подобрались сильные, работящие. Как нам показалось, с вагоном управились без проблем. Руководство базы предложило нам разгрузить ещё один вагон на выбор из двух оставшихся. Мы согласились и выбрали вагон, где камней было меньше, но они были крупнее. Со вторым вагоном мы тоже управились, но от добавки в виде третьего вагона отказались – уже порядком утомились, а уставший человек может получить травму.
     За работу нам выдали по двести пятьдесят рублей. Мы на радостях и «с устатку» купили две бутылки водки и разной закуски. И, можно сказать, впервые выпили в общежитии.
     Потом я ещё дважды ходил на халтурку. Один раз пришлось разгружать уголь. Другой – на продуктовой базе выгружали упакованную в ящики дальневосточную мороженую рыбу.

Глава 96. ШУТНИКИ И ПРОКАЗНИКИ

     В этом году почти все из нашей комнаты обзавелись подругами, кроме любящего больше всего поспать Вени Никонова. У Володи Коковина была подруга – молодая женщина, которая раза два побывала у нас в комнате. Вечерами он пропадал у неё до полуночи. А к Васе Воронкину подруга приходила довольно часто, и он с ней уединялся в укромном месте нашего общежития. Возвращался он минут через двадцать, уже один, и садился за стол заниматься высшей математикой. Надо сказать, что он учился ещё и заочно на первом курсе УЭМИИТ[15]. Но он всегда после «отбоя» был в постели, даже в дни вечерних консультаций в институте. Юра Лебедев тоже иногда задерживался до ночи, но свою пассию нам не показывал.
     У одного парня с нашего курса была подруга – студентка мединститута. Как-то они подговорили студенток пятого-шестого курсов организовать «вечер встречи» с ребятами нашего курса. Были запланированы танцы. Поехало около двадцати человек (я был в их числе). Встреча проходила в общежитии старших курсов. Девушкам было 22–24 года. Танцы организовали в коридоре, который был длинным, но узким, и танцевать там, мягко говоря, было тесновато. Из девушек меня никто не впечатлил, да я и не собирался с кем-то знакомиться. А вот Васю Рязанского познакомили с девушкой Асей. Но знакомство это было приготовлено заранее. Зная мягкохарактерность Васи, организаторы вечера довольно легко «сосватали Васю за Асю» (в принципе, должно было быть наоборот). И с этого времени стал наш Вася-скромница иногда пропадать до полуночи.
     И тут Юра придумал, как охладить его пыл. Он налил в кружку воды, поставил её на карниз (Вася спал у окна), взял Васину подушку и переложил её в середину койки. Длинную толстую нитку привязал одним концом к кружке, а другим к краю подушки. Когда Вася зашёл в комнату, свет был выключен. В темноте он увидел только, что подушка не на месте, и взял её, чтобы переложить куда следует. В результате нитка натянулась, кружка опрокинулась и, падая, облила голову и постель Васи.
     Юре Лебедеву подстроили шутку немного попроще. Скрутили с его койки никелированные шарики, служащие украшением, и положили их под простыню, рассеяв в разные стороны. Потом решили, что этого мало, и заднюю спинку кровати вынули из пазов и приставили кое-как. Когда Юра пришёл и стал ложиться спать, койка развалилась. Он терпеливо её собрал и снова лёг, но опять пришлось вставать, так как что-то мешало под простынёй. Он убрал шарики и на этом успокоился. Утром стал прикручивать их на место, а двух не хватило. Поискал на полу – нету. Начал шарить по кровати, а они, родненькие, так под простынёй и лежат. Получается, он на них всё-таки переночевал. Правда, принцессой на горошине его дразнить не стали.
     Больше всех от «шутников» пострадал Володя. Он приходил после свидания быстро и шумно, это был его стиль. Перед его возвращением со свидания возле двери составили пирамиду из стульев. Володя быстро идёт по коридору, резко распахивает дверь, делает шаг вперёд и налетает на груду мебели. Слышится грохот падающих стульев, кое-кто из наших ругается, что не дают спать (хотя на самом деле никто и не спал, все были в курсе и с нетерпением ждали этой минуты). Володе ощупью пришлось проделывать себе путь к постели.
     Недели через две Володе снова подстроили «серьёзную шутку». На этот раз постарался Веня – он-то всегда приходил в общежитие вовремя. Веня сел на Володину койку и довольно крепкой ниткой пришил одеяло к матрасу. Наверное, и простынь кое-где попадала, в общем, возился он около получаса. Когда Володя пришёл и стал ложиться спать, обнаружил, что не может отделить одеяло от матраса. Тогда он встал на койку, прижал ногами матрас и руками со всей силы начал отрывать одеяло. В комнате послышался треск рвущихся ниток, а также простыни, матраса и одеяла. В конце концов он варварски оторвал одеяло от матраса, не пользуясь ни ножом, ни ножницами.
     Утром, когда Володя проснулся, я как обычно пожелал ему доброго утра, но он промолчал и лишь зло посмотрел на меня. Было понятно, что он сердится, как-никак мы с ним были земляками и в какой-то степени друзьями, хотя до сих пор ни разу вместе не проводили свободное время. Возможно, Володя подозревал меня в авторстве грубых шуток или считал, что я мог помешать этим козням. Одним словом, он на меня обиделся (впрочем, на других тоже). Он вообще перестал разговаривать со мной, я волей-неволей отвечал тем же. Получилась у нас с ним «ссора в молчанку». Со временем меня стало раздражать его молчаливое присутствие, наверное, так же и его – моё.
     Ребята из соседней комнаты рассказали мне, как они подшутили над своим товарищем по фамилии Поздняков. Его койка была напротив входной двери, а под кроватью лежал чемодан. Шалуны вытянули чемодан и привязали его к дверной ручке. Когда Поздняков открыл дверь, ему навстречу двинулся его чемодан и остановился на пути к его койке. Мало того, Поздняков за него запнулся, при этом вспомнив чёрта и матерей всех шалунов.
     Володя по-прежнему не разговаривал ни с кем из нашей комнаты. Натянутые отношения продолжались, и меня это сильно тяготило. Однажды, когда его в комнате не было, зато были все остальные, я решил провести профилактическую беседу на тему: «Ребята, давайте жить дружно», – как просил кот Леопольд своих длиннохвостых оппонентов-шалунишек, Серого и Белого.
     – Если мы продолжим строить козни друг другу, то окончательно рассоримся, а это может привести к нехорошим последствиям. Может, всё-таки лучше помогать друг другу и уважать интересы своих товарищей?
     – Мы согласны, – ответил за всех Юра Лебедев своим громким баритоном.
     – Веня, а ты что думаешь? – спросил я его персонально, поскольку два последних розыгрыша были его ума и рук дело.
     – Я как все, – согласился он.
     – Для разнообразия было интересно, – подытожил я. – Но всему нужно знать меру.
     Больше у нас в комнате никаких розыгрышей не было до конца учёбы. А с Володей через недельку как-то незаметно, ни о чём не вспоминая, начали разговаривать, и раздражение прошло.
* * *
     В один из выходных дней после Нового года я надумал съездить в деревню к маме. Билет покупать не стал, подошёл к поезду где-то в середине состава. Сказал проводнице магическую фразу:
     – У меня проездной четвёртой категории.
     – Пожалуйста, проходите, – разрешила она.
     Я нашёл свободную боковую полку и по-хозяйски на ней расположился. Ехал с комфортом часа два, поезд был скорый и остановок делал мало. Мне оставалось ехать около получаса, когда услышал разговор проводников о том, что в Камышлове в поезд сел ревизор, который уже идёт по вагонам и проверяет билеты. «Этого ещё не хватало», – подумал я. Пришлось подниматься, надевать шинель и шапку. Я ещё немного посидел, а затем пошёл в следующий вагон. Надо же было такому случиться, что проводница этого вагона приняла меня за ревизора. Одет я был полностью в железнодорожную форму, в руках держал планшетку, похожую на ревизорскую. Больше никаких вещей у меня при себе не было. Проводница обратилась ко мне:
     – Будете проверять? – Она открыла своё купе и сделала пригласительный жест. Я знал, что билеты пассажиров дальнего следования находятся у проводников в специальной сумке, но как должен действовать ревизор, мне известно не было.
     – Проверять буду позже, – сказал я и медленно двинулся по вагону, заглядывая в каждое купе и даже на третьи багажные полки. А проводница шла за мной, не отставая ни на шаг. Так и передала меня «с рук на руки» проводнице следующего вагона. Настоящий же ревизор следовал за мной, отставая, наверное, на один вагон. Можно представить, как была изумлена проводница, когда проводила меня, а тут к ней пожаловал более старший по возрасту ревизор. Не знаю, было ли это похоже на «немую сцену» из Гоголя, но думаю, что да. Видимо, придя в себя, она рассказала о лжеревизоре, который, возможно, ещё находился в соседнем вагоне.
     Но тут поезд остановился. Я увидел в окно, что это станция в десяти километрах от Поклевской, решил выйти из вагона и пойти пешком до Горбуново. Я соскочил с подножки и пошёл вдоль состава к паровозу. И тут из дверей одного вагона услышал женский крик: «Вот он, вот он идёт!»
     Было ясно, что крик в мой адрес. К счастью, в этот момент поезд после минутной стоянки тронулся и начал разгоняться. Я помахал им рукой. Вообще-то я не слышал, чтобы наших ребят, попадавшихся ревизорам без билета, штрафовали. Но и совсем безнаказанными подобные проступки не оставались: зайцам прокалывали компостером студенческий билет, а иногда сообщали в администрацию школы. Вызывали к начальнику школы, который проводил профилактическую беседу, не более того. В общем, неприятно, но не смертельно.
     Пришлось мне идти пять километров по шпалам до деревни Перванова, и ещё два до села Горбуново. Пришёл домой уже в половине первого. Меня встретили как обычно. Дома было всё нормально.
     Перед отъездом зашёл к Лене посмотреть на дочку – как она изменилась за полгода, что я её не видел. Она заметно подросла и уже твёрдо стояла на ножках, но самостоятельно ещё не ходила, а передвигалась вдоль спинки кровати.

Глава 97. КАТЯ

     Театр стал одним из моих увлечений, особенно в зимнее время. Решился я пойти и на оперу. В оперном театре давали «Травиату» Джузеппе Верди. Я купил билет в партер. Программки продавались тут же. В них были указаны герои, исполнители ролей и, главное, описано содержание постановки, которое иначе понять было бы трудно, поскольку оно воплощалось средствами музыкальной драматургии, главным образом – пения.
     В «Травиате» главная героиня Виолетта Валери – болезненная, худая девушка, в конце произведения умирающая в возрасте двадцати трёх лет. Её роль исполняла полная и не такая молодая оперная певица, совсем не похожая на умирающую от туберкулёза девушку. Но надо отдать ей должное, арии она исполняла великолепно, у неё был хороший, приятный голос. Когда она пела, временами я даже закрывал глаза, представляя себе Виолетту такой, какой она должна была быть в моём понимании. В общем, опера мне понравилась, и в дальнейшем я был частым гостем Свердловского театра оперы и балета.
     Как-то декабрьским вечером я пошёл проведать сестру Веру. У неё в комнате оказалась девушка, которую я не знал. Оказывается, что хотя она и жила в общежитии, ночевала в детском саду, где подрабатывала сторожем.
     – Это Катя Носова, – представила мне её Вера. – Ей пора на работу, хочешь пойти с нами? Проводишь её до рабочего места, и мы заодно прогуляемся.
     Я согласился. Вместе с нами пошла Вера и ещё одна её подружка. Вчетвером мы пешком дошли до центра города. Я сильно скользил, так как уплотнённый снег на тротуаре вечером покрылся ледяной корочкой, а на ногах у меня были старенькие летние туфли с гладкой подошвой. Но все держали друг друга под руки, и я, поддерживаемый с двух сторон девушками, при всём желании не смог бы упасть к их ногам. В центре мы простились с Верой и её подругой, и они повернули обратно. А мы с Катей сели на трамвай и поехали к ней на работу.
     Она пригласила меня зайти погреться в детский сад. Я не стал отказываться. Катя до утра была здесь полноправной хозяйкой. Мы с ней поболтали, познакомились поближе. Я рассказал ей о своих увлечениях коньками и театром, а затем дал ей номер телефона общежития и назвал номер комнаты. Сказал, что она может мне звонить вечерами, а по выходным дням в любое время – если я в комнате, то меня обязательно вызовут. Она мне дала номер телефона детсада.
     – Я позвоню, – пообещал я и, попрощавшись, уехал к себе в общежитие.
     Катя мне понравилась. Хотя её трудно было назвать писаной красавицей, но она была симпатичной и приятной в общении девушкой. Она была темноволосая, со светло-серыми глазами, небольшого роста, плотненькая. По её словам, она занималась гимнастикой. С ней не стыдно было бы показаться как в театре, так и в любой компании.
     На другой день я купил два билета в оперу на «Риголетто». Вечером позвонил Кате и пригласил её в театр. Договорились встретиться в фойе. Она пришла вовремя. В гардеробе она сняла с себя пальто, и я увидел её в красивом бордовом шерстяном платье, которое ей очень шло. Я не преминул сделать ей комплимент. Мы заняли свои места в средней части партера и ознакомились с программкой. Имена артистов нам ни о чём не говорили, зато мы узнали краткое содержание оперы. На этот раз мне очень понравился баритон исполнителя роли Риголетто. Я слушал его с большим удовольствием.
     В другой раз мы для разнообразия пошли на балет «Щелкунчик», а после этого Катя стала бывать и у нас в общежитии. Она была общительной, вела себя раскованно (в хорошем смысле этого слова), и понравилась не только мне, но и другим ребятам из нашей комнаты.
* * *
     Приближался новый, 1957 год. Пора уже было подумать, как, где и с кем провести два праздничных дня. Неожиданное предложение сделал мне Вася Воронкин, пригласив встретить Новый год в хорошей молодёжной компании. У него были знакомые девушки по вечерней школе, которую он закончил в прошлом году. Вася рассказал, что хозяйками были две сестры, у которых родители уехали куда-то далеко в гости. Квартира у них была просторная. Я спросил:
     – А что, если я приду с Катей?
     – Я выясню у хозяек, – пообещал он. – Заодно уточню, на какую сумму с каждого они рассчитывают.
     Мне тоже нужно было узнать, отпустит ли Катю заведующая в новогоднюю ночь. Я ей сразу же позвонил, и она пообещала дать ответ на следующий день. Назавтра она сама перезвонила мне и сказала, что на Новый год будет свободна до трёх часов дня первого января. А в детском садике будут встречать Новый год работницы данного заведения.
     Вечером и Вася доложил мне результат своих переговоров:
     – Хозяйки будут рады гостям. Говорят, чем их больше, тем интереснее.
     – Ну и отлично. Катя придёт со мной.
     Вася озвучил сумму, которую надо было внести каждому гостю. Вклад оказался даже меньше, чем я предполагал. Я тут же заплатил за двоих.
     31 декабря Катя приехала к нам в общежитие точно в назначенное время, и мы отправились по адресу, известному только Васе. Он шёл уверенно, было ясно, что он бывал здесь не раз. В квартире нас встретила группа нарядно одетых молодых юношей и девушек. Включая нас, здесь было десять человек, поровну мужского и женского пола. Мы поздоровались, познакомились со всеми. В квартире была наряжена небольшая ёлочка, стол уже был накрыт. Он не ломился от яств, был довольно скромен, без излишеств. Но выпивки и закуски было вдоволь.
     У хозяев было пианино и телевизор. Я впервые видел и то и другое так близко, что мог потрогать.
     Приближался Новый год. Все расселись за столом, телевизор был включён. Ровно в двенадцать ночи мы синхронно подняли бокалы с шампанским и под «ура!» выпили. По телевизору шла праздничная программа. Зачарованный этим чудом техники, я уставился на экран и практически выпал из общения. Но понимал, что так вести себя нельзя, не для того пригласили гостей, чтобы они сидели, не отрывая взгляда от голубого экрана. Как-никак, хозяйки составили праздничную программу мероприятий, и в них нужно было принимать участие.
     После застолья были танцы под пианино; сёстры играли по очереди. Иногда танцевали под музыку и песни, исполняемые по телевидению.
     Через два часа под звон курантов встретили Новый год по московскому времени. Выйдя из-за стола, начали играть в «кто во что горазд». Каждый должен был исполнить какой-нибудь номер, чтобы показать свои умения и развлечь публику. Кто-то стеснялся, кто-то, напротив, старался выпендриться. Один запел «В лесу родилась ёлочка», и все, взявшись за руки, походили вокруг нашей ёлки. Я решил соригинальничать и спел два куплета из песенки, сочинённой мной из грузинских слов, которые помнил. Мне аплодировали и даже дали подарок.
     Никто не выпил лишнего, всем было хорошо и весело. Мы смотрели по телевизору новогодний концерт и снова танцевали. Под утро собрались немного поспать. Нам с Катей, прямо как молодожёнам, предложили совместную кровать. Для меня это было так неожиданно, но Катя не отказалась, и я был рад этой возможности сблизиться с ней. Постель была чистой и мягкой – сплошной комфорт. В квартире было не менее четырёх комнат, и кто где и с кем спал, меня не интересовало. Смущало лишь то, что рядом, в нашей комнате на диване тоже кто-то пристроился. Ну а вообще мне было хорошо. Поспали, наверное, часов пять.
     Утром, позавтракав, снова начали танцевать и играть. Кажется, всем особенно понравилась игра «Бутылочка». Все расселись на стулья, образовав большой круг. В середину круга вышла старшая из сестёр, Тоня (ей было двадцать два года) с пустой бутылкой из-под вина. Она положила бутылку набок и раскрутила её движением пальцев. Для тех, кто был не в курсе, она коротко пояснила правила:
     – На кого укажет горлышко остановившейся бутылки, с тем и целуется ведущий. Но если бутылка укажет на лицо того же пола, что и ведущий, то попытку надо повторять до тех пор, пока она не укажет юноше на девушку и наоборот. После поцелуев тот или та, на кого указала бутылка, становится ведущим и вращает бутылку.
     И так все юноши перецеловались со всеми девушками (можно сказать и наоборот), а с некоторыми по нескольку раз. Спасибо бутылке!
     После обеда мы с Катей попрощались с гостеприимными хозяюшками, Вася же решил остаться. Я проводил Катю до детсада, но заходить не стал, а простился и поехал трамваем к себе. Так мы отметили Новый, 1957 год.
* * *
     Уже второго января в школе продолжились занятия. Через пару дней мы договорились с Катей встретиться в детском садике. Я приехал к ней, и сразу, не раздеваясь, кинулся её обнимать и целовать. Она отвечала тем же.
     – Надеюсь, ты не собираешься уходить? – спросила она, когда мы, наконец, отклеились друг от друга.
     – Нет, хочу быть с тобой, пока не выгонишь.
     – Пока не собираюсь выгонять, – засмеялась она.
     – Тогда я раздеваюсь.
     – Давно пора. У меня сегодня много работы, но я с ней скоро управлюсь.
     – Какая работа?
     – Нужно заготовить овощи для кухни.
     – Ну и ну! – и я кинулся снова её обнимать. И тут она напомнила мне о первых свиданиях.
     – Ты был такой робкий, что даже не смел взять меня за руку, когда мы были в театре. А сейчас изменился.
     – Серьёзные знакомства не начинаются с объятий, – рассудительно ответил я. – Нужно узнать друг друга, хотя бы немного.
     Катя пошла за перегородку. Я тоже туда заглянул, увидел два ведра разных овощей (но в основном картофель) и подумал: «Когда же она с ними управится?». – Но тут Катя начала работать, и делала это так сноровисто и быстро, что я невольно залюбовался. Нож так и мелькал в её руках, а картофелины одна за другой булькали в ведро с водой. Я сидел рядом и удивлялся, как можно так быстро работать ножом. Через полчаса всё было сделано. Мы стали снова принадлежать друг другу. Время прошло незаметно. Спохватились мы только тогда, когда трамваи уже не ходили. Пришлось мне остаться до первых утренних, то есть до шести часов.
     Как таковой, постели для взрослых в садике не было, и пришлось нам сооружать из четырёх детских матрасиков общую постель на полу, благо, мы уже имели новогодний опыт совместного сна в одной кровати. Натянули на себя по парочке детских одеял. Будильник поставили на 5:30. В этот раз мы, конечно, не только спали, но и предавались любовным утехам.
     После этого случая я стал часто оставаться ночевать в детском садике вместе с Катей.
     Мы несколько раз ходили вместе на каток (иногда я бывал там и с сестрой Верой). А однажды я сказал Васе Воронкину, что собираюсь пойти с Катей в оперный театр.
     – Ты пойдёшь в шинели? – удивился он.
     – Да, а что? Я уже не раз так ходил. В гардеробе раздевался, а потом мне её возвращали.
     – Примерь-ка моё пальто, – предложил Вася.
     Я взял протянутое пальто и надел его. Пальто сидело как родное.
     – Оно тебе идёт, – подытожил Вася. – Можешь не снимать, иди в театр в нём. Мне-то оно длинновато…
     Я приехал к театру и зашёл в фойе. Кати не было видно, и я стал её ждать. Решил немного пошутить. Отошёл подальше и стал поглядывать на дверь. Зашла Катя, огляделась и, не заметив или не узнав меня, направилась к выходу. Я стоял к ней вполоборота и видел её только боковым зрением. Она уже была возле дверей, когда я быстро вышел из своего «укрытия» и преградил ей дорогу на выход.
     – Катя, привет, ты куда?
     – На улицу, тебя встречать.
     – А мне показалось, что ты убегаешь.
     – А ты, я вижу, разбогател? На тебе новое пальто, просто и не узнать.
     – Да нет, – признался я. – Пальто не новое, к тому же не моё. Мне его Вася одолжил.
     – Ну пошли в театр, а то опоздаем на «Аиду».
* * *
     Так безоблачно продолжалась наша любовь с Катей до самой весны. Я уже снял шинель и ходил в плаще. И тут мы с ней «дали маху». В шесть утра уже было довольно светло. После очередной ночёвки в детском садике Катя предложила мне выйти из садика не через двор, где меня могли увидеть жители соседнего дома, а через другой выход, который вёл прямо на улицу. Прохожих на улице было ещё мало. Я смело, не таясь, вышел. Но буквально в десятке метров увидел дворничиху, которая подметала тротуар у самого садика. Она подозрительно посмотрела на меня. Я понял, что она видела, откуда я вышел.
     Из ближайшего телефона-автомата я позвонил Кате, чтобы сообщить о том, что мы с ней разо­блачены, и что ей, вероятно, нужно придумать, как вести себя, если заведующая обрушится на неё с обвинениями и оскорблениями. Вечером мне позвонила Катя и сообщила, что дворничиха не умолчала о подозрительном субъекте, вышедшем из садика в шесть утра, и рассказала всё заведующей. Та вызвала к себе Катю и взяла с неё слово, что впредь в садик посторонних она впускать не будет, иначе её с позором уволят. Так что мне было велено там не появляться.
     Но впереди лето, гулять можно и на улице. Не будет только такого интимного и удобного места для встреч. Мы продолжали изредка бывать в театрах, гуляли в парке. А когда наступило жаркое лето, ездили купаться и загорать на загородный пляж на реке Исеть. Обычно туда ездили с однокурсниками большой компанией, некоторые ребята тоже были со спутницами. Катя непременно была со мной. Часто на пляже, раздевшись до купальника, Катя занималась гимнастикой, выделывая разные упражнения. У нас Лопатин всегда ходил с фотоаппаратом, он сделал несколько снимков Кати. Один из них, где она делала «мостик», он передал мне. К сожалению, эта фотография со временем затерялась.
     Когда закончилась летняя сессия в пединституте, Катя уехала в дом отдыха. Вернувшись, она рассказывала мне, как и с кем проводила время. Во мне шевельнулось чувство ревности, но виду я не показал и на словах ничего не высказал.
     Нас распределили на поездную практику по всем электровозным депо нашей электрифицированной части железной дороги (около 300 километров). Вместе с ребятами из нашей группы я попал в Нижний Тагил, и тут понял, что в следующем учебном году в Свердловске мне бывать не придётся. Чтобы не давать девушке несбыточных надежд, я решил расстаться с Катей по-доброму. За всю нашу более чем полугодовую дружбу я ничего на будущее ей не обещал, нам просто было хорошо вместе.
     Я назначил Кате свидание в городе, недалеко от трамвайной остановки у детского садика. Сейчас она жила и работала в детском садике, и днём была постоянно занята: помогала на кухне, при необходимости замещала нянечек и даже воспитательниц. И поэтому домой на каникулы ехать не собиралась. Обо всём этом она мне рассказала ещё по телефону.
     Встретились мы как обычно, с объятьями и поцелуями. Но в её голосе и взгляде сквозила какая-то напряжённость, словно она чувствовала, что предстоит серьёзный разговор. Я помолчал, собираясь с мыслями, и начал:
     – У нас скоро выпускные экзамены по теории, которую мы проходили два года. Нужно серьёзно готовиться, чтобы сдать. После экзаменов я поеду в Москву, к армейским друзьям, потом, возможно, ещё и в Ленинград. А весь следующий учебный год я буду на поездной практике в Нижнем Тагиле. Жить тоже буду там. Боюсь, что мы с тобой расстаёмся надолго, а может, навсегда.
     Она молча выслушала мой монолог, мужественно сдерживаясь. Но когда мы обнялись последний раз, она не выдержала, у неё из глаз выкатились две крупные слезинки и покатились по щекам.
     – До свиданья, Витя! – Она резко повернулась и пошла в неизвестность. Я крикнул вдогонку:
     – Катя, я всегда тебя буду помнить!
     Я стоял, смотрел ей вслед и чувствовал, как у самого глаза становятся влажными.

Глава 98. 1957 ГОД. МОИ ГОСТИ

     В апреле появился у меня в общежитии гость – Геннадий Ворончихин, приехавший из деревни Квака. С Геной мы в детстве жили по соседству, вместе играли. Не могу сказать, что гость неожиданный, потому что в прошлом году, будучи в Кваке, я дал ему свой адрес.
     – Я к тебе приеду, – пообещал он.
     – Приезжай, я буду рад, – ответил я. Тогда он даже не намекнул, зачем ему надо будет побывать в Свердловске. И вот появился. Как выяснилось, он приехал не просто в гости, а по делу.
     – Витя, мне нужно продать костюм.
     – Хорошо, подумаем, где и как это лучше сделать. А что за костюм-то?
     – Я в армии отслужил три года в Германии. Нам платили немецкими марками, и перед демобилизацией я купил два костюма. Сейчас вот решил один продать. Но у нас в Удмуртии никто не купит такой костюм по его стоимости.
     – Сегодня же пойдём в комиссионный магазин, – решил я.
     Мы с Геной не знали цену костюму. В магазине нас провели к оценщику, мужчине в годах, приветливо нас встретившему. Он кропотливо и всесторонне осмотрел костюм, даже выдернул несколько ниток из мест, где это было возможно. Затем достал коробок со спичками, зажёг одну и поднёс нитки к пламени.
     – Если нить шерстяная, то она обугливается и сгибается, – не поленился он объяснить свои действия. – Хлопчатобумажная сгорает почти без остатка, а синтетическая нить расплавляется.
     Надо сказать, что синтетика тогда только-только начала использоваться в производстве одежды. Наконец, оценщик выдал свой вердикт:
     – Ваш костюм пошит из дорогого и добротного материала. Я его оцениваю в семьсот рублей. Вы готовы его продать за такую цену?
     Гена несколько секунд помолчал, переваривая услышанное. Я ему кивнул, мол, соглашайся. Наконец, он решился и сказал:
     – Продаю.
     Костюм тут же при нас вывесили в магазине. Нам лишь осталось ждать, когда его продадут.
     Когда вернулись в общежитие, я зашёл к коменданту и попросил у неё разрешения заночевать в нашей комнате моему земляку. Она тут же пошла в кладовую, которая находилась на нашем этаже, напротив нашей комнаты, и выдала нам койку для Гены, матрас и постельное бельё. Спросила только:
     – На сколько дней он здесь задержится?
     – Не больше двух, – ответил я, хотя и не мог знать, когда продадут костюм.
     Утром я пошёл на занятия, а Генке сказал:
     – В магазин поедем после моих занятий. Может, к тому времени уже продадут. А пока до двух часов ты свободен.
     – Ладно, я посмотрю город. В таком большом я никогда не бывал, – ответил он.
     Когда я вернулся с занятий, Гена меня уже ждал. Не раздеваясь, я сразу двинулся к выходу, он пошёл за мной. В магазине мы не увидели в продаже его костюм. Показали продавцам документы, и они направили нас в бухгалтерию, где Гене тут же выдали 630 рублей (10% составила комиссия магазина). Мой друг был доволен, что всё получилось так быстро и хорошо.
     Мы вернулись в общежитие, передали коменданту постельные принадлежности и поблагодарили её за чуткость словами и шоколадкой. Затем пошли на вокзал, где Гена купил билет на ближайший поезд. Я проводил его до вагона, получив благодарность и чувство удовлетворения тем, что помог хорошему человеку.
* * *
     Не прошло и месяца, как от меня уехал Гена Ворончихин, как вдруг возле общежития увидел его двоюродного брата Ивана. Мы только что закончили играть в волейбол и были в спортивной форме. Собирались идти на ужин в нашу столовую. Я подошёл к Ивану, поздоровался. Тут меня окликнули ребята:
     – Пошли ужинать!
     Я сказал Ивану:
     – Ты меня здесь подожди, я скоро приду.
     Но когда я вернулся на место встречи, Ивана на скамейке не оказалось. Я сел и решил подождать. Прошло минут десять, но он так и не появился, и я поднялся к себе наверх. Осталось лишь гадать, зачем он приезжал и почему сбежал? Вообще, надо сказать, мы с ним никогда не были дружны. Один раз даже подрались по дороге из школы. Можно лишь считать, что мы были «друзьями по несчастью», когда в 1947 году голодали. Если помните, после того, как посадили помогавшего нам председателя колхоза, основной нашей пищей стала лебеда. А Ивана с младшими братьями бросили родители, после чего он стал бездомным и жил на подаяние. Правда, однажды он спас меня от неприятностей на рынке в Талице.
     Я не думаю, что он обиделся из-за того, что я не позвал его с собой в столовую. Честно говоря, мне даже мысли такой в голову не пришло, поскольку у нас не было принято угощать гостей в нашей столовой. Всё-таки мы же и так питались там бесплатно.
     Третья встреча тоже была неожиданной, но куда более приятной. Перед моими очами нарисовался Саша Копытов, наш шеф-повар с двенадцатой заставы Кюмбет. Мы обнялись с ним, как боевые товарищи. Он почти год ходил в наряды наравне со всеми, прежде чем стал поваром. Мы посидели на скамейке, побеседовали о том о сём. Как назло, угощать мне его было нечем.
     Адрес мой Саша узнал у Вити Соловьёва, с которым мы переписывались, хотя и не часто. Мы пошли прогуляться с Сашей в сторону вокзала, зашли в кафе, заказали по сто граммов и закуску. Просидели почти час, вспоминая службу. Я поделился своими планами:
     – На каникулах хочу поехать в Москву. Если удастся, повидаюсь с двумя Юриями – Плехановым и Фокеевым.
     – Встретишь их – передавай от меня привет, – сказал Саша.
     Затем мы пошли на вокзал. Он купил себе билет на поезд, и мы простились.
* * *
     Как-то я шёл с трамвайной остановки на стадион «Уралмаш», где должна была играть одноимённая футбольная команда. Неожиданно ко мне обратился молодой человек:
     – Я вас знаю.
     Посмотрев на него, я ответил:
     – Извините, не узнаю́.
     – Мы с вами служили в одном погранотряде на соседних заставах – я на одиннадцатой, а вы на двенадцатой. Вы исправляли дорогу, которую размыло весной, и жили дней десять на нашей заставе.
     – Было такое! – Мы обнялись и сразу перешли на «ты». Познакомились, он назвался Петей.
     – Я почему-то тебя запомнил, – сказал Петя. – Я тогда был новичком, только весной прибыл. А уже после вашей демобилизации, когда я служил последний год, на нашей заставе произошёл снежный обвал. Здание устояло, но сама застава была выше крыши завалена снегом и камнями. В общем, те, кто там находился, были похоронены заживо. Срочно вызвали сапёров, мы – те, кто во время обвала были в нарядах – помогали. Откопали всех. Только по счастливой случайности жертв не было.
     Я напомнил Пете, что в этом же ущелье в 1952 году при сходе лавины чуть не погиб начальник нашей заставы с двумя спутниками. Мы с Петей решили отметить встречу и зашли в кафе. Взяли по рюмке водки и по кружке пива, сразу выпили.
     – А я ведь шёл на стадион посмотреть футбол, – спохватился я.
     – Пошли вместе, – предложил Петя.
     После пива нам хотелось отлить. Мы шли по улице и искали, где бы облегчиться. Но общественного туалета здесь не было, укромного местечка тоже не находилось – везде народ. Кое-как дотерпели до стадиона. Игра уже началась, но нам было не до неё. Взяли билеты и первым делом посетили туалет, а лишь потом уселись на свои места. Досмотрели матч («Уралмаш» выиграл).
     Простились мы с Петей друзьями, но больше никогда не встречались.

Глава 99. СПАРТАКИАДА. ГОСЭКЗАМЕНЫ

     В 1956 году прошла первая летняя Спартакиада народов СССР. После этого Спартакиадное движение стало набирать популярность. Проводились спартакиады профсоюзов, школьников, отдельных спортивных сообществ и областей.
     Спартакиады народов СССР были многоступенчатыми соревнованиями. Они начинались задолго до финальных выступлений в коллективах физкультуры предприятий, строек, колхозов, учебных заведений. Это был первый, самый массовый и главный этап. Затем проводились состязания в городах, областях, республиках, где выявлялись лучшие спортсмены. Уже из них формировались сборные всех союзных республик для выступления на финальных стартах.
     Мне тоже довелось участвовать в одном из этапов Спартакиадного движения. Было это так. Наш физорг должен был выставить команду по лёгкой атлетике. С нашего курса он призвал Мелюхнова (бег на длинные дистанции), меня (на средние) и Коровина (на короткие). По другим видам лёгкой атлетики на стадион был призван ещё ряд наших учеников. Физорг пригласил и девушек со своего курса в качестве участниц и болельщиц.
     Соревнования проходили на стадионе «Динамо», расположенном в уютной парковой зоне, недалеко от Исетского пруда[16]. К слову, на этом стадионе зимой выступала команда свердловского ОДО[17], многократного чемпиона СССР по хоккею с мячом, во главе с капитаном Атаманычевым и непревзойдённым нападающим Дураковым. На игры этой команды любил ходить Вершинин; возвращался он обычно замёрзший, но довольный. Я же не решался почти два часа стоять на морозе, не имея тёплой одежды и обуви.
     По стадиону объявили готовиться к бегу на 200 метров, а Коровин ещё не появился на стадионе (он был городским жителем). Но нашей команде обязательно нужно было кого-нибудь выставить. Физорг подошёл ко мне:
     – Раздевайся, побежишь двести метров.
     – Но я никогда не бегал на короткие дистанции! – возразил я.
     – На длинные бегал?
     – Приходилось, но не часто.
     – Тогда просто беги быстрей. Только добеги до финиша!
     Что делать? Пришлось выручать. Бегуны уже выстроились в одну шеренгу, я тоже встал в строй. И тут на стадион вбежал Коровин, на ходу срывая с себя верхнюю одежду, и в последний момент успел заменить меня на стартовом поле. Я с облегчением отошёл в сторону. Буквально за пару секунд до выстрела стартового пистолета меня спас Коровин, который, кстати, выиграл забег. Я же в своём забеге на 1500 метров был третьим.
     Из нас троих последним бежал пять тысяч метров Коля Мелюхнов. Он свой забег выиграл. Я дождался его и уже собирался уходить со стадиона, когда ко мне снова подошёл физорг:
     – Надо толкнуть ядро.
     – Я даже не знаю, что это такое и с чем его едят!
     – Да покажу я тебе, что это такое. Но вот есть его ни с чем не советую – зубы сломаешь.
     – Вот этого я и боюсь, – смеясь, сказал я.
     – У нас ещё десять минут есть, пойдём.
     Мы с физоргом подошли к размеченному месту, где лежали два металлических шара разных размеров. Мне он дал шар поменьше, а себе взял потяжелее.
     – Теперь будем учиться толкать ядро, – сказал физорг. Мы встали почти рядом, я отступил назад на полшага, чтобы видеть все движения «тренера». Я повторил за ним, но в первый раз моё ядро полетело не в нужном направлении. Два других раза уже получилось лучше, я даже толкнул ядрышко на одинаковое с ним расстояние.
     – А сейчас бери нормальное ядро. А твоё ядро, кстати, для женщин.
     Я успел пару раз толкнуть «мужское» ядро, прежде чем к сектору подошли все участники и судьи. Толкателей оказалось всего-то пять человек, включая нас. Мы по очереди толкнули ядро первый раз, затем пошли по второму и третьему кругу. В зачёт шла лучшая из трёх попыток. Мой учитель-тренер занял второе место, я же – четвёртое, то есть предпоследнее.
     Я знать не знал и ведать не ведал, что меня фотографируют. А наш Лопатин, оказывается, не дремал и снял меня в тот момент, когда я толкал ядро. Оно только-только отделилось от моей руки. Выглядел кадр очень эффектно, хотя сам бросок был далеко не эффективен.
     О существовании этого снимка я узнал от ребят только через несколько дней после соревнований. Они тоже заметили его достаточно случайно, когда проходили около Дворца Культуры железнодорожников и на стенде увидели наши фотографии. Под ними была выведена тушью надпись: «Школа машинистов на Спартакиаде по лёгкой атлетике заняла третье место».
     Но на этом мои спартакиадные выступления не закончились. Нам нужна была волейбольная команда, которая должна была сразиться с командой Свердловского локомотивного депо. На третьем курсе у нас была сильная волейбольная команда. Ребята тренировались и играли круглый год в спортзале ДК. Мы с ними на волейбольных площадках никогда не пересекались. Так или иначе, но третьекурсники сейчас были на поездной практике. Однако наш физорг был человеком деятельным и стал собирать команду «с миру по нитке». В Свердловском депо проходили практику более десяти учащихся нашей школы, но из них волейболистами были лишь четверо. Пришлось ему ехать в Нижний Тагил, где он нашёл ещё двоих. Таким образом, основной состав был подобран, но нужно было иметь ещё несколько запасных игроков.
     Оказывается, физорг несколько раз негласно наблюдал за нашей игрой. По результатам этих просмотров он пригласил в свою команду троих: Андрея, которому принадлежала площадка, меня и Николая Черемных.
     Мы приехали на спортплощадку вовремя. Игроки уже готовились к выходу. «Деповчане» выглядели внешне более внушительными и по росту, и по натренированности. Но и наши тоже не казались мальчиками для битья. Игра началась, и скоро стало заметно преимущество команды депо, хотя наши ребята упорно сопротивлялись и даже выиграли один сет.
     В последнем сете из запасных игроков на замену вышел только Андрей. Наша с Николаем помощь не потребовалась, но мы были довольны тем, что посмотрели интересный матч.
* * *
     22 июня у нас закончились теоретические занятия, и наш курс должен был сдавать госэкзамены за два года обучения по восьми предметам. Почти по всем дисциплинам нам заранее выдали вопросы, которые будут на экзаменах. Я готовился самостоятельно и получал свои честно заработанные четвёрки вплоть до предпоследнего экзамена – электротехники, нашего профилирующего предмета. По нему нам выдали билеты с тремя вопросами. Билетов было аж тридцать один.
     Ввиду такого большого объёма мы с Коковиным решили скооперироваться: он пишет шпаргалки на первые пятнадцать билетов, а я на пятнадцать последних. Билет №31 мы решили проигнорировать, и даже по нему не готовились. Ну в самом-то деле, не попадёт же он нам!
     Для того чтобы помочь друг другу (и в случае необходимости передать «вспомогательный материал») мы сели на соседних партах. Я пошёл брать билет первым. Брал смело, будучи уверен, что отвечу по любому из трёх десятков билету. Я посмотрел на номер билета и обомлел – 31! Прочитал вопросы – нет, не знаю ответов. Вот невезуха! Я стоял у стола, обратив взор на преподавателя Дёминова. Он спокойно ждал, когда я отойду от стола и сяду готовиться к ответу. Я обратился к преподавателю:
     – А можно, я возьму другой билет?
     – Бери, только оценка будет на балл ниже. – Он взял мой билет, посмотрел на его номер и улыбнулся.
     – Согласен, – вздохнул я. Взял другой билет под номером 21. Он меня более чем устраивал. Я сел готовиться.
     Следом за мной пошёл брать билет Володя. У него всё прошло без эксцессов. Я не стал долго сидеть, пошёл и ответил на билет и на пару дополнительных вопросов. Дёминов поставил мне четвёрку. Я подождал Володю, который тоже сдал на четыре, и мы с чувством выполненного долга пошли в общежитие.
     Оставался ещё один экзамен – история СССР. Он не представлял для нас никакой сложности. На следующий день мы полистали учебники и съездили искупаться на Исеть. Экзамен сдали все без проблем. Так и закончился наш учебный год.

Глава 100. В МОСКВУ С ТАМАРОЙ

     У нас у всех уже были выписаны проездные билеты. Я второй год подряд выписал билет до Ленинграда, решив, что если встречу армейских друзей, то задержусь в Москве. Одновременно закончили учёбу и связисты.
     Отметить окончание учебного года нас пригласил к себе домой Андрей, живший в соседнем доме, где у него была своя волейбольная площадка. Нас, постоянно игравших в одной с ним команде, было четверо. Мы скинулись по пятёрке и передали деньги Андрею, поскольку он обещал приготовить застолье. В назначенное время мы пришли к нему и увидели там двух девушек-связисток, накрывавших на стол. Одна из них была нашей знакомой, жившей в общежитии – это та, которая вычурно одевалась и про которую я уже упоминал. Никто не выказал удивления её присутствием.
     Начали знакомиться. Андрей представил нам свою жену – красивую брюнетку (сам он был рыжеват). А нашу стилягу звали Тамарой. Я лишь здесь узнал её имя. Во время застолья заговорили о каникулах: кто, куда и когда поедет на отдых. Оказалось, что и я, и Тамара сегодня же вечером собирались ехать в Москву на одном и том же фирменном поезде «Урал». Мы посмотрели в свои билеты. Мало этих совпадений, у нас даже оказался один вагон. Разве что купе были разными.
     После застолья мы не стали устраивать танцы, поскольку настроение у всех было чемоданным. Тамара осталась помочь убрать со стола, а мы с ребятами, поблагодарив хозяев и простившись, пошли в общежитие готовиться к отъезду.
* * *
     На вокзал я пошёл один. Посадку объявили ещё до моего прихода, поэтому мне не пришлось видеть толкотню возле вагонов. Из вещей у меня с собой был лишь маленький чемоданчик. Была уже середина лета, 16 июля. На улице было тепло и уютно.
     Я занял своё место в купе, дождался, когда поезд двинется в путь, и колёса застучат на стыках рельсов. Затем вышел в коридор и увидел девицу, смотрящую в окно идущего уже на всех парах поезда. Оказалось, это никто иная, как Тамара. Одета она была модно, со вкусом, но безо всяких стиляжьих атрибутов. Длинные тёмные волосы, карие, чуть раскосые глаза – в её облике угадывалось что-то азиатское. Взгляд серьёзный, оценивающий. Ростом выше среднего. Ни дать ни взять интеллигентка советской формации. Я подошёл к ней, поздоровался. Нужно же с чего-то начинать разговор.
     – Вы далеко путь держите? – спросил я.
     – Пока до Москвы, а через несколько дней до Сталинграда. А вы?
     – Я тоже пока до Москвы, но могу оказаться и в Ленинграде.
     – А вам не кажется, что мы имеем право называть друг друга на «ты»? Как-никак, мы живём под одной крышей, учимся в одном учебном заведении и даже питаемся в одной и той же столовой. Выходит, мы с тобой однокашники, а как они обращаются друг к другу, известно всем.
     – Ну, я с радостью с тобой соглашусь, – ответил я.
     – Запомни, мы с тобой однокашники, поэтому вести себя должны свободно и раскованно, – нравоучительно заявила Тамара.
     – Всё понял, разрешите приступить? – пошутил я.
     – Рановато. Мы ещё в поезде, а разговариваем не больше десяти минут. А в Москве ты где собираешься остановиться? – поинтересовалась она.
     – Если найду своих армейских сослуживцев, то у них.
     – А я остановлюсь у родственников дня на три. Они люди приветливые, если вдруг что, и тебе на пару дней кров обеспечат.
     – Мне как-то неудобно стеснять тебя и твоих родных.
     Она вдруг резко перевела разговор на другую тему:
     – А ты знаешь, почему Володя Старовойтов повесился?
     – Нет. И ребята с нашего курса наверняка не знают.
     – А мы с Руфиной Андреевной подруги, и вот, что она мне рассказала.
     Володя меня преследовал с первого курса. Чтобы порадовать меня, он даже в народную дружину каждый раз шёл добровольно. Я была секретарём комсомольской организации школы и назначала ребят в дружину. А Володю не надо было назначать, он сам напрашивался первым. Я тоже иногда ходила вместе с ребятами. В такие дни Володя расцветал, старался показать, какой он храбрый. После «дружины» он просил разрешения проводить меня до дому. Я ему не отказывала. Он вёл себя вполне галантно. И поэтому он знал, где я живу.
     На втором курсе он стал иногда вечерами приходить ко мне домой, просил погулять с ним на улице. Мы выходили и гуляли. Иной раз я, сославшись на недомогание, не выходила. Он не обижался, желал выздоровления и уходил. А однажды во время прогулки неожиданно он сделал мне предложение: «Выходи за меня замуж!»
     Я ответила уклончиво, что, мол, это очень важный шаг в жизни, его надо всесторонне обдумать не только мне, но и ему. Он ответил, что давно уже всё решил и не видит без меня своей жизни. Я же к нему относилась как к ученику, ну и ещё как к товарищу (как-никак, он был старше меня на два года).
     Накануне… Он пришёл ко мне домой как будто под хмельком и спросил почти угрожающе:
     – Последний раз спрашиваю! Говори: да или нет!
     Я ответила:
     – Володя, иди домой. Успокойся, отоспись. А завтра мы с тобой поговорим.
     Он ушёл, но завтра для него не наступило. Он повесился.
     Видимо, я не так себя с ним вела, мы же о любви никогда не говорили… – закончила Руфина со слезами на глазах и с горечью в голосе. И добавила: «На моей совести смерть человека».
     Мы с Тамарой сделали заключение, что это была «безответная роковая любовь». Вот так, стоя в вагоне поезда под перестук колёс, я узнал причину смерти Володи Старовойтова. Эта история разбередила души нам обоим. Говорить больше ни о чём желания не было, хотелось лишь побыстрее пойти в купе и лечь в постель, чтобы переварить всё услышанное. В вагоне все спали – было уже за полночь. Мы пожелали друг другу спокойной ночи.
     Наутро мы поднялись довольно поздно и пошли вместе позавтракать в вагон-ресторан. Попутно получился и обед. В вагоне-ресторане мы просидели около часа, вели неспешную беседу, но о вчерашнем разговоре старались не вспоминать.
     Тамара немного рассказала о себе. Я узнал, что она моложе меня на три года. Окончила Уральский железнодорожный техникум и была направлена работать на станцию Невьянск Свердловской железной дороги. А когда узнала о наборе в школу связи с двухгодичным обучением, поступила туда.
     Я тоже вкратце поведал о своей жизни: где служил в армии, как поступил в школу машинистов. Постепенно мы прониклись взаимной симпатией, подружились и, можно сказать, «почувствовали локоть друг друга». Оказалось, что никакая она не гордячка, как говорили наши ребята. Просто как ещё она должна была реагировать на «эпитеты» в её адрес вроде «пугало огородное» и «расфуфыренная дамочка»? Что с того, что ей нравилось так одеваться?
     В конце концов я согласился пойти с Тамарой к её родственникам, чтобы хотя бы где-то оставить чемодан. Мы благополучно доехали до Москвы и добрались до квартиры её родни. Ей были рады. Меня она представила как однокашника и друга. Я познакомился с хозяевами, они и правда оказались вполне гостеприимными. Тамара поинтересовалась у своей тёти:
     – Можно Витя у вас остановится на день-два?
     – Какой разговор, конечно. Вот диван в прихожей будет в его распоряжении.
     – Спасибо, я постараюсь вас не стеснять, – заверил я. Хозяйка собрала завтрак и пригласила нас за стол. Я отказывался, но Тамара меня уговорила. Пришлось садиться.
     После завтрака мы решили совершить совместную экскурсию на Красную площадь, а если удастся, то побывать на территории Кремля. Потом запланировали сходить в Московский зоопарк.
     Когда мы вышли из метро и подошли к Красной площади, я взял Тамару за руку и произнёс двустишие:
     Мы с Тамарой ходим парой
     По главной площади Москвы!
     – Ну, поэт! – смеясь, с иронией прокомментировала Тамара. – А продолжение будет?
     – Пока больше ничего не придумал, уж извини.
     Так, держась за руки, мы и ходили по всей площади. К нашему сожалению, доступа на территорию Кремля в этот день не было. Мы поехали в зоопарк. Там пробыли несколько часов. Насмотрелись на фауну, что живёт на земле – аж в глазах рябило и в голове не укладывалось такое многообразие!
     Нам захотелось покушать, но нормального общепита вблизи не нашли. Пришлось зайти в узбекский ресторан, попавшийся нам на пути. Днём он работал как столовая.
     – Заказ должен делать мужчина, – на всякий случай предупредила меня моя спутница.
     – Хорошо, – кивнул я и взял в руки меню. Блюда по большей части были с незнакомыми названиями, поэтому Тамара намекнула:
     – Может, возьмём плов?
     – Нет, – покачал я головой, поскольку не знал, что это такое. Почему-то решил, что плов – это рыба, а рыбу я не хотел. Тут к нам подошёл официант, и мне пришлось заказывать. Я взял две порции шурпы – узбекского национального супа. Хотя, наверное, был неправ – подруге надо было заказать плов, а себе то, что хотел. Заодно тогда бы узнал, что такое плов. К слову, моё невежество в этом вопросе развеялось лишь через несколько лет, и тогда мне заочно стало перед Тамарой стыдно за свою прежнюю дремучесть. А плов со временем стал одним из моих любимых блюд. Так или иначе, суп нам тоже пришёлся по вкусу, мы пообедали с аппетитом.
     После ресторана-столовой мы вернулись на временную квартиру. Нам предложили поесть, но мы отказались, сославшись на сытный обед. Но немного позже согласились разделить с хозяевами вечернее чаепитие.
     Мне постелили на диване в прихожей, как и обещали. А где спала Тамара, я не знал. Утром она сказала, что побудет день с родственниками; я же отправился искать друзей.

Глава 101. ЮРИЙ ПЛЕХАНОВ

     Я нашёл городское справочное бюро, где мне выдали бумажку с адресами и маршрутами движения к Плеханову Юрию Ивановичу и Фокееву Юрию Ивановичу (вот ведь какие совпадения бывают). Вначале решил пойти к Плеханову. Приехал на ту улицу, что значилась в справке. Шагаю по тротуару, присматриваясь к номерам домов. Кругом полно народу. И вдруг – ба! – замечаю среди прохожих, что Юра собственной персоной шагает мне навстречу. Мы не виделись три с половиной года, но я его сразу узнал. Вот так удача – лучше не придумаешь!
     – Юра, Плеханов! – окликнул я его. Он увидел меня и отозвался:
     – Витя Фёдоров, никак ты?!
     Мы обнялись, несмотря на то, что кому-то, наверное, мешали.
     – Пойдём ко мне, – тут же пригласил Юра. Я с радостью согласился.
     Мы поднялись на второй этаж, вошли в большой светлый коридор. С левой стороны в ряд расположены комнаты, как в общежитии. В конце коридора общая кухня, а рядом с ней самострой – отгороженная комната, не имеющая даже окна на улицу. Свет внутрь попадает только из коридора при открытой двери и через небольшое оконце над ней. Вот в этой каморке, в полумраке и жила семья Плехановых. Электрическое освещение, конечно, у них было.
     Я заметил, что мама и бабушка Юры одеты в тёмную одежду, а на голове у них чёрные платки. Спросил шёпотом у Юры:
     – Что у вас случилось?
     – Погиб мой брат Миша. Он служил в Венгрии, и во время мятежа в ноябре 1956 года был убит. Но узнали мы об этом лишь месяц тому назад.
     Я выразил ему соболезнование. Юра предпочёл сменить тему:
     – Где ты остановился?
     – Я переночевал у родственников попутчицы, можно сказать, подруги. Мы с ней учимся в одном учебном заведении. Кстати, я хочу ещё встретиться с Фокеевым.
     – Он живёт в районе Красных ворот.
     – Я знаю, у меня есть его адрес.
     Юра тут же предложил:
     – А поедем к нему вместе, я у него давно не был. Лишь бы он дома оказался.
     Пока ехали к Фокеевым, я рассказал Юре о встрече с Копытовым и передал ему привет от Саши.
     К сожалению, Фокеева дома мы не застали, там были только его родители. Они объяснили нам, что Юра играет в украинской футбольной команде класса «Б»[18]. Когда мы представились, и супруги узнали, что мы сослуживцы их сына, они были рады с нами познакомиться и гостеприимно нас приняли. Юра спросил у хозяев:
     – Не позволите нашему общему другу остановиться у вас денька на четыре? Он в основном будет у вас лишь ночевать.
     – Пусть живёт, сколько хочет, места у нас хватит.
     Так решился вопрос о моём временном проживании в Москве. Я пообещал, что приду к ним вечером. Мы попрощались и вышли от Фокеевых. Юра сказал:
     – Я шёл на электричку, когда тебя встретил. Собирался поехать в Подмосковье, где живёт моя подруга. Я живу с ней пока неофициально, а к маме с бабушкой приезжаю в свободное время. Если ты не против, приглашаю тебя с Тамарой завтра на пруд в Подмосковье купаться и загорать.
     Он объяснил мне, как добраться до места. Сказал, что встретит нас на платформе электрички, и назначил время. На этом мы расстались до завтра.
     Я был рад, что всё у меня так хорошо складывается. Но было до боли обидно, что мои друзья-москвичи жили и живут в таких плохих жилищно-бытовых условиях. Несмотря на то, что у Фокеевых помещение было более просторное, чем у Плехановых, квартирой в полном смысле слова его не назовёшь – это было полуподвальное помещение, на половину своей высоты находящееся ниже уровня земли. Во дворе дома, метрах в двадцати от их окон под навесом находилась механическая мастерская, откуда постоянно доносился стук и грохот металла. Вот в таких условиях жил мой командир отделения Юрий Фокеев.
     Я приехал в дом, где остановились мы с Тамарой. Она уже поджидала меня. Я поделился новостями и рассказал, что Юра Плеханов пригласил нас в Подмосковье купаться и загорать.
     – Как ты на это смотришь? – спросил я.
     – Мне нравится. Давай съездим, – ответила она без особых эмоций, что было вполне в её духе.
     – Я буду жить на квартире другого Юрия, – сообщил я.
     – Почему вдруг?
     – У Плехановых жилищные условия не позволяют.
     – Ты сегодня оставайся здесь, я уже всё согласовала с тётей. А завтра сразу поедем вместе в Подмосковье.
     – Хорошо, так и сделаем, – согласился я.
* * *
     Утром мы двинули на электричке по указанному Юрой маршруту. Как и обещал, Юра встретил нас на остановке. Вместе с ним была девушка. Я удивился, насколько они похожи. Лишь ростом девушка не вышла, а в остальном их можно было принять за брата и сестру. Он светловолос, она блондинка. Он полный, можно сказать – могучий, она плотненькая, правда, не выделяющаяся красотой. Подругу Юры звали Ларисой.
     Мы пошли через лес тропинкой, известной только им. Когда подошли к пруду, нам открылась живописная картина. На пруду плавали утки и гуси с молодняком. На противоположной стороне пруда – сосновый лес. На стороне пляжа небольшой посёлок. Людей немного, день-то рабочий. Нам повезло, что Юра был в отпуске, а у Ларисы выходной – она работала посменно.
     На улице было жарко, и нас сразу потянуло искупаться, что мы и сделали. Особенно эффектно выглядела в своём новом модном купальнике Тамара – высокая, но не длинная, стройная фигура, тёмные распущенные длинные волосы, спрятанные под купальную шапочку. Мне показалось, что Юре она понравилась, он буквально не мог отвести от неё глаз. Лариса хмурилась, она была явно этим недовольна.
     Я взял свободное покрывало и пригласил Юру полежать в тенёчке под деревом. Мы устроились так, чтобы девушки нас не слышали, и завели мужской разговор.
     – Вижу, Тамара тебе приглянулась, – начал я.
     – А ты прямо сразу и заметил, – зарделся Юра. – Но девушка она видная, ничего не скажешь.
     – Я не настолько с ней близок, чтобы ревновать. Могу и уступить, – предложил я больше для того, чтобы посмотреть на его реакцию.
     – Мне сейчас не до девушек, – отмахнулся он. – Ты сам видел, какое у нас жильё. Я живу с Ларисой, возможно, женюсь на ней официально. Она уже давно работает на стройке, а строителям после пяти лет работы дают квартиры.
     – Да уж, не любовь правит миром, а наоборот, – сделал я вывод.
     Непонятно к чему мне вдруг вспомнилось, что на нашем курсе не было никого, кто мог бы перетянуть меня на пальцах. Я сказал об этом Юре.
     – Давай попробуем, – предложил он, оценивая мою далеко не внушительную фигуру. Мы присели и, упираясь друг в друга, начали поединок, который продлился не так долго, как мне бы хотелось. Юра быстро развенчал миф о моей непобедимости. Его пальцы оказались очень сильными, и я был вынужден признать его победу.
     Наши девушки издалека увидели, что у нас что-то происходит, и тут же заинтересовались – что это они там творят? Может, какое-то пари заключили? Они встали и подошли к нам именно с таким вопросом. Мне вдруг захотелось пошутить, что я Тамару проиграл Юре, но я вовремя прикусил язык. Мало ли что, не у всех такое же чувство юмора, как у меня. Глядишь, вся наша дружная компания возненавидит друг друга, а особенно меня. К счастью, злая шутка не вылетела из моих уст. Мне лишь пришлось признаться, чем мы тут занимались, и как закончился наш поединок. Девушки посмеялись над тем, что мы вели себя как дети, после чего с хорошим настроением все пошли купаться. После на берегу играли в волейбол, а когда проголодались, Лариса разложила свой обед, а я быстренько сбегал к ближайшему ларьку и прикупил ещё кое-что на общий стол.
     Домой никому не хотелось, так что на пруду мы пробыли до вечера. За день мы с Тамарой немного загорели, а вот хозяева к вечеру стали заметно красненькими. «Наверное, к блондинам солнечный свет пристаёт сильнее», – решил я.
     Кстати, между делом мне Юра сделал замечание:
     – Неприлично в городе в трико ходить, как ты сегодня сюда приехал.
     – Но я же на природу ехал отдыхать, – попытался оправдаться я.
     – На тебе этого не написано, а в таком виде ты шёл и ехал по городу, – продолжал он мне выговаривать, как маленькому.
     – Я понял, впредь буду знать, – согласился я.
     – Извини, конечно, за замечание.
* * *
     На следующий день Лариса должна была идти на работу, а Тамаре предстояло вечером уезжать в Сталинград, домой на каникулы. Интересное совпадение – родственники Тамары жили в Москве на улице Сталина.
     Мы решили погулять в парке Горького. Сначала я зашёл с Тамарой к её тёте, поблагодарил за кров, который она предоставляла мне в течение двух ночей, взял свой чемоданчик и поехал к Фокеевым. Оказывается, там обо мне беспокоились, поскольку ждали меня ещё вчера вечером, а я появился лишь сегодня. Пришлось объяснять, где я пропадал.
     Встретились мы у входа в парк Горького – Юра и я с Тамарой. Недалеко от входа находился аттракцион-силомер (про себя я назвал его «ударомер»). Он представлял из себя длинную, высотой более десяти метров стальную трубу небольшого диаметра, установленную строго вертикально и забетонированную снизу. Вверху на ней имелся вращающийся ролик, через который был пропущен трос, на конце которого закреплён грузик со стрелкой-указателем. На трубе нанесены яркие цифровые деления. Ниже ударной платформы (толстого железного листа) был механизм, превращавший ударное движение платформы во вращательное движение шкива, на который наматывался трос после удара. Рядом с платформой лежала деревянная колотушка в форме кувалды. Юра подошёл к платформе, со знанием дела поплевал на ладони, взял в руки колотушку, размахнулся и с силой ударил по платформе. Стрелка-указатель метнулась вверх и, не дойдя до конца трубы сантиметров тридцать, остановилась и медленно стала опускаться в исходное положение. Мне Юра тоже предложил ударить, но я решил не смешить своих спутников и отказался. Этот снаряд был предназначен для силачей, а не для меня.
     Мы ознакомились ещё с несколькими аттракционами. Просто погуляли по парку. Примерно в полдень пообедали в кафе, после чего разъехались, чтобы вновь увидеться уже вечером на Курском вокзале и проводить Тамару.
     Вечером я её встретил рядом с перроном. Тамара была со своей тётей и двоюродной сестрой. Вскоре подошёл и Юра. Когда объявили посадку, и мы вышли к поезду, мне захотелось на прощание её поцеловать, но я так и не осмелился – при её родных и Юре. Она зашла в своё купе и через окно разговаривала с нами. А когда поезд двинулся в путь, мы какое-то время шли рядом с вагоном и видели её в окне, улыбавшуюся и машущую нам рукой. Мне было грустно с ней расставаться. За пять дней общения я узнал её совершенно в другом свете, чем раньше. Ещё накануне мы обменялись адресами, где собирались проводить каникулы.
* * *
     С Юрой мы договорились пойти в Третьяковскую картинную галерею. Встретились у входа. Осмотр начали с картин великих художников прошлых веков. Мы вполголоса обсуждали увиденное, сравнивая вкусы и познания друг друга в живописи. Пусть я впервые был в картинной галерее, но с Юрой не всегда соглашался, имел своё мнение.
     Мы ходили из зала в зал, любуясь картинами, часа два. Потом Юра спросил:
     – Хочешь посмотреть на картину, которая мне нравится?
     – Конечно, хочу.
     Мы спустились этажом ниже, и он показал на картину, которая называлась «В бане»[19]. На картине изображена обнаженная молодая женщина, с трогательной заботой одевающая свою маленькую сестрёнку (или, может, дочурку) в притворе старой деревенской бани. Они находятся под открытым небом, сверху медленно падают хлопья снега. На лице девушки играет задумчивая полуулыбка, ей не холодно после бани, и, кажется, она даже получает удовольствие от касания холодных снежинок. От её обнаженной фигуры с распущенными русыми волосами веет теплотой и здоровьем. Вот полюбоваться на эту картину и привёл меня Юра.
     – Чудесная картина, я тебе скажу, – констатировал я. – Не ожидал такого сюрприза.
     – Спасибо, – немного покраснев, ответил Юра. – На сегодня, пожалуй, хватит.
     Мы вышли из «Третьяковки» и Юра изложил свой план на следующий день:
     – Встречаемся у моего дома в полдевятого вечера. Мы с Ларисой будем у мамы и бабушки, к этому времени выйдем, а затем пойдём втроём на экскурсию.
     – Хорошо. Но я и так у тебя отнимаю много свободного времени, мой верный гид.
     – Зато ты меня отвлекаешь от плохих мыслей. Ну пока, до завтра.
* * *
     Переночевал я у Фокеевых. Утром, когда отец Юры куда-то ушёл, ко мне подошла хозяйка, тётя Клавдия. Между делом она предупредила:
     – Ты Витя, моего не вздумай угощать спиртным. А то он как выпьет, потом долго не остановится. Иван мастер – золотые руки, всем помогал, а оплата у нас самая ходовая – сам знаешь – бутылочка. Вот и спился мой Иван. Ты уж прости нас.
     – Это я должен у вас просить прощения, что нарушаю ваш покой.
     – Ты что, живи, сколько хочешь. Наш Юра будет только рад.
     – Он у вас очень хороший. Командир отделения, а ни на кого ни разу голоса не повысил. А когда я в отпуск поехал, он снял свои яловые сапоги и отдал мне. Я в них щеголял двадцать два дня, а он в это время носил мои кирзовые.
     – Юра приедет домой, наверное, только в ноябре, когда закончится чемпионат, – сказала его мама.
     – Жаль, конечно, что я с ним не повстречался.
     Вскоре после этого разговора с хозяйкой я увидел свою рубашку на спинке стула возле дивана, где я спал – постиранную и выглаженную. Я поблагодарил тётю Клаву.
     Вечером я встретился с Юрой Плехановым и Ларисой, и мы втроём поехали туда, куда – знал только Юра. В конце концов мы добрались до довольно высокого места. Это Ленинские горы[20], откуда как на ладони были видны здание МГУ и огромный стадион «Лужники». Со стороны стадиона, хотя он был далеко, хорошо был слышен гул трибун, заполненных болельщиками. Мы находились в почти безлюдном месте, вблизи даже не было никаких дорог. Идея Юры заключалась в том, чтобы посмотреть на университет в лучах заходящего солнца. Зрелище действительно было красивое. Здание МГУ переливалось всеми цветами радуги, меняя оттенки вместе с садящимся солнцем. Вот поэтому он и пригласил нас сюда на закате дня – чтобы посмотреть эту прекрасную панораму.
     Вид «Лужников» и шум, доносящийся оттуда, навёл нас на мысль посетить завтра этот стадион. Юра сообщил:
     – Я видел афишу, что завтра здесь будет футбольный матч чемпионата СССР. Пойдёшь?
     – Конечно, пойду, – ответил я с энтузиазмом. – Никогда не видел футбол на таком большом стадионе.
     На футбол мы пошли вдвоём, без проблем купили билеты в кассе. Матч проходил в дневное время, наверное, поэтому стадион был заполнен немногим более чем наполовину. Играли две московские команды. Победила не та, за которую мы болели, но мы особо не расстроились – сама игра понравилась.
     Ещё во время футбольного матча я решил, что пора бы расстаться с Юрой. В конце концов у каждого человека, даже отпускника имеются свои проблемы и дела. Юра достаточно со мной «повозился», многое мне показал. Когда мы вышли со стадиона, я обратился к нему:
     – Мы с тобой должны здесь и сейчас проситься. Ты был отличным гидом, хорошим товарищем. Завтра я уезжаю на Урал. Большое тебе спасибо за всё, прости, если в чём-нибудь помешал твоим планам.
     – Ты приехал как раз вовремя, – успокоил меня Юрий. – Мне было очень тяжело после получения известия о гибели брата. Я уж не говорю про маму и бабушку. Ты меня отвлёк от тяжёлых дум.
     Мы обнялись на прощание и разошлись в разные стороны.
* * *
     Вечером я пришёл к Фокеевым и вдруг увидел у них незнакомую девушку. Тётя Клава меня с ней познакомила:
     – Это наша дочь Наташа.
     Я назвал себя. Мы немного пообщались. Узнав, что я собираюсь уезжать, она попросила меня остаться в Москве хотя бы ещё на один день.
     – Мы с тобой погуляем, сходим в кино на премьеру, – уговаривала она меня.
     – Ну хорошо, – сдался я. – Останусь, но только на один день. Вечером уеду.
     Утром, часов в десять мы с ней двинулись пешком в сторону станции метро «Красные ворота». Наташа показала мне школу, в которой она и её брат учились. Она водила меня по местам, где прошли её детство и юность, рассказывала много интересного. Увлёкшись её историями, я был не очень внимателен на пешеходных переходах, а машин в Москве было куда больше, чем в Свердловске, движение по улицам уже тогда было довольно интенсивным. Наташа сделала мне замечание, и я стал более внимателен.
     Мы сходили в ближайший к их дому кинотеатр, затем пообедали в кафе. Ещё побродили по окрестностям, а домой к ним вернулись под вечер. Я не стал отдыхать, поблагодарил за приют, который они мне дали. Простился со всеми и поехал на Ярославский вокзал. Там закомпостировал билет и в тот же вечер уехал. Прощай, Москва и москвичи, да здравствует Урал!

Глава 102. ДЕРЕВЕНСКИЕ КАНИКУЛЫ

     Через сутки с небольшим я приехал в Свердловск. Сразу пошёл в общежитие, и, хотя была ночь, меня впустили. Я зашёл в свою комнату, лёг на койку и проспал до утра.
     Сходил в магазин, купил вместительный рюкзак, в который на всякий случай уложил тёплую одежду. И поехал на первом попутном поезде до станции Поклевская. Прибыл туда не как обычно, ночью, а днём. С удовольствием прошёлся с рюкзаком за плечами и чемоданчиком в руке до Горбуново.
     Дома были почти все: мама, Иван Гаврилович, сестра Фаина, которая закончила второй курс техникума и была на каникулах, брат Женя, окончивший семь классов Горбуновской школы. Не было только Веры – она работала во время каникул в пионерском лагере воспитательницей.
     По случаю моего приезда Иван Гаврилович сообразил бутылочку. За столом я немного рассказал про самостоятельную экскурсию в Москву. На жительство меня определили на сеновал, конечно, с моего согласия. Работать я нигде не собирался, разве что Ивану Гавриловичу помогал по хозяйству. В первый же день написал письмо Тамаре.
     Вечерами ходил к клубу играть в волейбол. Однажды игрок команды соперника ударил мне по большому пальцу руки в тот момент, когда я выставил руки над сеткой в блоке. Палец разболелся, и некоторое время я на игры не ходил. Но счёл это ушибом и не стал обращаться в фельдшерский пункт, просто ждал, когда перестанет болеть. А тут вдруг снова на меня навалилась Спартакиада, на этот раз – тружеников села. Меня попросили выступить за село Горбуново. Я не стал отказываться. Записали меня на две дисциплины: бег на среднюю дистанцию и волейбольный турнир.
     Привезли нас на стадион города Талицы на крытой грузовой машине. Было очень жарко. Хотелось пить, но на всём стадионе не смогли найти ни глотка воды. Все служебные помещения были закрыты. Недалеко от стадиона находился парк на берегу реки Пышма. Мы устремились туда, где возле плотины был неплохой пляж, чтобы охладиться и напиться прямо из водоёма. Но только успели окунуться в воду, как за нами пришли и пригласили выступать. На берегу мы нашли несколько пустых бутылок, ополоснули их в пруду и тут же набрали воды для питья на стадионе. Мне было никак не понять, почему организаторы мероприятия не подумали взять в грузовик хотя бы флягу воды.
     Нам показалось, что на противоположной стороне стадиона начали готовить к старту бегунов. Самих легкоатлетов, правда, видно не было – лишь несколько мужчин, одетых явно не для бега. Среди них выделялась одна девушка в светлой спортивной форме. И дали старт – для этой одной единственной бегуньи! Тут я узнал в ней Аню Корченко. Она рванула со старта так быстро, как будто за ней гналась дикая собака динго, а то и целая стая. Пробежала она таким темпом метров двести и вдруг грохнулась прямо на беговую дорожку. Я тут же бросился на помощь по диагонали через футбольное поле, но меня опередили два парня, которые находились недалеко от места её падения. Они её подняли и повели под руки к стадионному помещению, наверное, в медпункт (если он там был) или просто в тень. Вероятно, с ней случился солнечный удар. Я не знал, на какое расстояние она должна была бежать, но предполагал, что как минимум на четыреста метров.
     Больше на беговой дорожке никто из спортсменов не появился. Ко мне подошёл кто-то из организаторов и предложил стартовать, но я отказался, сославшись на жару. Я подумал, что в конце концов оно того не стоит – без тренировки и разминки, по дикой жаре мучить свой организм ради села, с которым меня и связывало лишь то, что там жила моя мама.
     Но к волейбольной площадке я всё-таки пошёл. Там собирались играть две команды из одного колхоза – горбуновская и из деревни Сугат. В нашей команде хорошо играл в нападении лишь один мужчина по имени Гриша. Мы договорились, что я буду стараться пасовать ему, а он будет бить. Но при первых же касаниях мяча я почувствовал боль в большом пальце правой руки. И поэтому у меня никак не получалось отдать точный пас. У нашей команды игра разладилась. Тут пришла поболеть за свою команду очухавшаяся Аня. Я был в душе рад, что с ней всё хорошо. Правда, нас она не вдохновила, поскольку болела за наших соперников, и я стал ещё чаще ошибаться. Одним словом, мы бесславно проиграли.
     После игры я постеснялся подойти к Ане и поговорить. Уж слишком долго я не делал попыток с ней встретиться. И, главное, совершил за это время свою самую большую ошибку в жизни – женился на нелюбимом человеке. В общем, я стал считать, что недостоин её. К тому же помнил о её взрывном характере и не ожидал от встречи ничего позитивного. В конце концов, я ничего об Ане в последние годы не знал, да и не собирался наводить справок. Возможно, она давно была замужем, ей ведь уже двадцать два года. Больше наши пути с Аней Корченко никогда не пересекались.
     Домой мы поехали на той же машине, на которой приехали в Талицу. Единственным достижением команды из Горбуново в тот день был какой-то рекорд по метанию молота, установленный нашим водителем председательской машины.
     Я пришёл к выводу, что к реальной Спартакиаде это мероприятие вряд ли имело какое-то отношение, поскольку представляло из себя соревнование двух населённых пунктов одного и того же колхоза, проводимое в райцентре, вероятно, лишь потому, что там имелся хоть какой-то стадион. Скорее всего, Спартакиадой это было названо для громкого словца или для галочки в каких-нибудь отчётах.
* * *
     Через несколько дней я получил письмо от Тамары. Читал его на сеновале, мечтал о встрече. Написал ответ. Так мы с ней за месяц успели написать и получить по два письма. «А что дальше?» – вдруг подумалось мне. Мне предстояла десятимесячная практика в Нижнем Тагиле, а затем ещё год учёбы в Свердловске. Не придя к какому-то конкретному выводу, я решил не форсировать события и не стремиться к общению с ней. Новое место жительства – будут новые знакомые, там будет видно.
     Я побывал у своей (пока ещё законной) жены. Повидал дочку. Она уже самостоятельно ходила, даже бегала. Говорила «мама», «дай», «на». Лена меня предупредила:
     – Я подам в суд на алименты.
     – Подавай. Как только начну работать, сразу буду платить. А на развод ты подавать не собираешься?
     – Нет, развода я тебе не дам, и не жди! – отрезала она в очередной раз. Выходит, так мне и быть женатым холостяком. Звучит как оксюморон, но для меня в этом было мало смешного. Я бы никому не пожелал оказаться в подобной ситуации, женившись на нелюбимой женщине.

Глава 103. НИЖНИЙ ТАГИЛ. НА ПРАКТИКУ И СНОВА В ШКОЛУ

     Закончились мои каникулы, и 29 августа я простился с родными и пошагал на станцию, чтобы уехать в Свердловск. Там я зашёл в свою школу машинистов, где секретарь меня направила к заместителю по учебной части Сидоренко. Мне выдали направление на практику, с которым я должен был явиться к начальнику электровозного депо на товарной станции Смычка, что находится в четырёх-пяти километрах от пассажирской станции Нижний Тагил. Мне порекомендовали приобрести общую тетрадь для ведения дневника практики. В нём надо было описывать каждую поездку, сколько километров накрутили колёса, а также любые нештатные ситуации.
     После инструктажа я получил адрес общежития в Нижнем Тагиле и отправился на вокзал, чтобы поехать оттуда в незнакомый город, который располагается в 125 километрах севернее Свердловска. С собой я взял из дома рюкзак с зимней одеждой и чемодан.
     Общежитие в Нижнем Тагиле, где предстояло жить мне и моим товарищам, находилось почти напротив вокзала, но с другой стороны станционных путей. Оно представляло собой деревянное одноэтажное здание. Для нас уже была приготовлена самая большая комната на восемь человек. Размещалась она между кухней и комнатой отдыха. На другой стороне коридора в двух четырёхместных комнатах жили девушки, а ещё одну комнату занимали ребята. Всё население дома сейчас составляло почти двадцать человек, поскольку в этот день приехали уже многие наши ребята.
     Мы с Володей Коковиным решили действовать вместе. 31 августа с утра поехали в депо сдать направления, а потом, по возвращении из Смычки, пошли искать вечернюю школу. Нашли её недалеко от нашего местожительства. Зашли в учительскую, где находилось несколько учителей. Мы поздоровались.
     – Что вы хотели, молодые люди? – обратилась к нам обаятельная женщина лет тридцати пяти, сидевшая в единственном в кабинете кресле. Мы сразу поняли, что это директор.
     – Мы хотим в вашей школе учиться.
     – Очень приятно видеть у нас таких солидных ребят, – сделала она нам комплимент. – В каком классе собираетесь учиться?
     – В девятом.
     – Документы у вас есть за восемь классов?
     – Есть, – ответил Володя, подавая документ.
     – А у вас? – посмотрев в мою сторону, спросила директриса.
     – У меня только свидетельство за семь классов, – признался я. – Но мы в школе машинистов проходили основные предметы за восьмой-девятый классы: русский язык, математику, историю СССР, физику, черчение.
     – Имейте в виду, если не будете успевать, придётся перевести вас в восьмой класс, – предупредила директриса.
     – Я надеюсь справиться.
     – Завтра приходите на занятия.
     – Спасибо, придём.
* * *
     Первого сентября мы с Володей с утра пошли в школу. В классе было около десяти человек – в основном девчата, нарядно одетые по случаю начала учебного года. Я решил, что вечером, после работы будет больше учеников.
     В этот же день меня назначили на практику (точнее, на работу) в ночную смену – помощником машиниста. По телефону из депо мне сообщили, что я должен сесть на электропоезд, идущий в сторону Свердловска в 18:30. На этой же электричке будет ехать мой машинист по фамилии Уткин. В лицо я его, естественно, не знал.
     Я пришёл на вокзальную платформу, сел в электропоезд и задумался над тем, как же мне в девяти вагонах найти «того, не знаю кого». Электричка тронулась, и я пошёл по вагонам, в которых было довольно много пассажиров. Что-то мне подсказывало, что работники железной дороги должны ехать в одном вагоне и непременно в первом. И действительно, когда я зашёл в первый вагон, то увидел много людей в железнодорожных фуражках. Я обратился к одному из них:
     – Не подскажете мне, где машинист электровоза Уткин?
     – Вон он сидит слева у окна во втором ряду.
     Я подошёл к этому человеку, поздоровался, представился.
     – Я на сегодня ваш помощник.
     – Хорошо, – кивнул головой Уткин. – Садись на противоположную сторону к окну и на каждой станции или разъезде смотри электровоз №175. Он может стоять с вагонами или без них – резервом.
     На этом пока наше общение и закончилось. Разъехаться со своим локомотивом мы никак не могли – участок однопутный. На одном из раздельных пунктов мы и увидели свой электровоз №175.
     Мы вышли из вагона, подошли к электровозу. Мне он казался чудом техники двадцатого века: стоит себе бесшумно, без дыма и пара, но в любую минуту и даже секунду готов двинуться в путь и тянуть за собой тысячи тонн груза на большой скорости. Пусть он не выглядел так внушительно, как паровозы, но превосходил их по всем остальным параметрам.
     Наш электровоз №175 марки ВЛ22 был построен в 1940 году. Он был одним из тридцати семи электровозов этой серии, выпущенных ещё до войны заводами «Динамо» и Коломенским паровозостроительным. Аббревиатура «ВЛ» в его марке расшифровывалась как «Владимир Ленин», а «22» означало нагрузку на рельсы от каждой из шести колесных пар в тонно-силах. Нетрудно посчитать, что весил этот железный конь 132 тонны.
     Мы зашли в кабину, поздоровались. Сдающая смена доложила о состоянии агрегатов электровоза, о том, какие плановые работы были выполнены по техническому обслуживанию. Простившись с нами, они пошли на перрон ждать электричку, идущую на Нижний Тагил.
     Уткин достал молоток, а мне предложил взять из машинного отделения маслёнку, и мы с ним простучали ходовую часть, проверили наличие смазки в буксах колёс и опорах. Спустили конденсат из воздушных резервуаров, кратковременно открывая краники.
     – Ближе к смене ты должен почистить тележки электровоза от пыли и грязи, а на стоянках будешь выходить и проверять ходовую часть, – сказал мне машинист. Затем он пошёл к дежурному по станции, чтобы узнать, какая работа предстоит нам в ближайшие часы.
     Вскоре он вернулся, и нам включили маневровый светофор[21] лунно-белым светом. К локомотиву были прицеплены три вагона, которые мы должны были переставить на «запасные пути». Мы проехали за светофор, который пока горел синим, остановились и стали ждать, пока загорится разрешающий. Сам светофор находился с моей стороны и машинист его видеть не мог. Когда, наконец, зажёгся другой цвет, я тут же доложил Уткину:
     – Лунно-белый.
     Машинист, зная, что я вообще первый раз в поездке, на всякий случай решил меня проверить, подошёл к моему окну, высунулся в него и, убедившись в разрешающем сигнале, вернулся за пульт, и мы поехали. В эту смену при маневровых работах он проверял меня каждый раз, когда сам не видел светофор.
     Со станции, где заступили на смену, мы поехали в Свердловск резервом, то есть без вагонов. Там на сортировочной станции нам дали состав, гружённый углём – вагонов сорок. Тормоза соединяли и проверяли рабочие-вагонники (они же «автоматчики», поскольку занимались обслуживанием автотормозов). После проверки нам выдали соответствующую справку. С нами отправились два кондуктора, которые ехали на площадках вагонов с сигнальными огнями. Уголь мы должны были доставить на Верхнетагильскую ГРЭС – тепловую электростанцию, которая была введена в эксплуатацию всего пару лет назад и находилась примерно на середине пути от Свердловска до Нижнего Тагила.
     Весь путь мы проделали без происшествий. Обратно нужно было захватить порожняк[22] из-под угля, завезённого ранее. Пока кондуктора осматривали вагоны, я с фонарём обследовал электровоз. Вернувшись в кабину, решил в конце концов поближе познакомиться с машинистом, который до этого не проявлял никакого желания пообщаться со мной сверх необходимого. Наверное, он вообще по жизни был неразговорчивым человеком, хотя нелюдимым его я бы не назвал.
     – Скажите, пожалуйста, как ваше имя-отчество? – поинтересовался я.
     – А для чего тебе? – удивился машинист.
     – Я же должен как-то к вам обращаться. Не буду же я постоянно «выкать», или, хуже того, «тыкать». Впрочем, если хотите, могу вас «товарищ Уткин» называть.
     – Григорий Александрович, – тут же представился он.
     – А я Виталий. Вот и познакомились.
     Уткин был старше меня лет на десять. Он был машинистом второго класса, старшим машинистом 175-го электровоза. И я к нему всегда обращался по имени и отчеству.
     Кондуктора доложили нам о готовности состава, и после опробования тормозов мы выехали на основную дорогу и поехали на станцию Свердловск-Сортировочный. Там мы отцепили порожняк и резервом отправились домой в Нижний Тагил на смену. Так и закончился мой первый рабочий день в качестве действующего помощника машиниста. Кстати, за период работы на практике нам выплачивали, кроме стипендии, и зарплату помощника.
     Около месяца я работал помощником машиниста – пока штатный был в отпуске. За это время у нас с Григорием Александровичем сложились хорошие, доверительные отношения. Он учил меня не только обязанностям помощника (которые я довольно быстро усвоил), но начал учить и вождению локомотива, а позже и целого состава.
     Немного скажу об энергетической составляющей нашей работы. Переменный ток с электростанций поступает на тяговые подстанции, построенные вблизи железной дороги на расстоянии одна от другой десять-пятнадцать километров. Там он понижается, выпрямляется и подаётся в контактную сеть напряжением 3000 вольт. На нашем ВЛ22 каждая колёсная пара была снабжена двигателем на 340 кВт, то есть общая мощность локомотива составляла более двух тысяч киловатт. Вот такой мощностью я и учился управлять.
* * *
     В свободное от работы время я продолжал учиться в девятом классе вечерней школы. Уроки старался без уважительной причины не пропускать. Но отсутствие знаний по предметам, которые мы не изучали в школе машинистов, давало о себе знать. Особенно трудно было с химией и немецким языком (повторюсь: в восьмом классе я не учился).
     Химичка меня просто затерроризировала: оставляла после уроков на дополнительные занятия, а однажды поставила настоящий ультиматум:
     – Не напишешь формулу, которую я назову – переведём в восьмой класс!
     Я очень старался, но всё-таки формулу написал неправильно.
     – Что, можно идти в восьмой класс? – спросил у неё упавшим голосом.
     – Ладно, пока оставайся, – сжалилась она.
     – Спасибо. Я вам обещаю: с химией разберусь. Конечно, если вы мне немного поможете.
     Не форсируя события, постепенно я стал осваивать химию. Она давалась мне с трудом, но я не опускал руки. В конце учебного года я получил итоговую оценку – четвёрку.
     С немецким языком было ещё хуже. Как были нелады в седьмом классе вечерней школы (да и раньше тоже), так и остались. Я себя заставлял заниматься им лишь только для того, чтобы получить в конце учебного года хотя бы трояк. Учителем немецкого у нас был пожилой обрусевший немец Отто Генрихович. По совместительству он преподавал также биологию. Мои познания его родного языка были скудны и отрывочны, чего не скажешь про второй его предмет. Бывало, Отто Генрихович сокрушался по поводу моей успеваемости, разводя руки в стороны:
     – Как так может быть: по одному предмету двойка, а по другому – пятёрка?! Какой контраст!
     Ну что тут скажешь, для меня биология, география, история и литература были лёгкими предметами, «семечками».
     Как-то на уроке биологии Отто Генрихович рассказывал нам об учении Чарльза Дарвина. Сказал и о том, что человек произошёл от обезьяны. Меня настолько возмутила такая формулировка, что я высказал своё несогласие, и урок после этого перешёл в диспут. Я отстаивал мысль о том, что человек в древности произошёл от своего предка, похожего на обезьяну, и что эти два вида приматов жили одновременно, но предок человека с веками совершенствовался, как внешне, так и умственно, а обезьяны же остановились в своём развитии. Так или иначе, но учитель на меня не обиделся и продолжал ставить мне по биологии пятёрки.

Глава 104. НИЖНИЙ ТАГИЛ. НОВЫЕ И СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

     Свободное от работы и учёбы время мне не хотелось проводить, валяясь в постели в общежитии. Было начало сентября, погода чудесная, так и тянуло погулять. Я решил пойти познакомиться с городом. Вышел из комнаты в коридор в добром расположении духа и столкнулся нос к носу с хорошенькой девушкой.
     – Где у вас в городе хорошее место отдыха? – тут же поинтересовался я.
     – Да на берегу городского пруда. На самом деле это водохранилище на реке Тагил, перегороженной плотиной. Там есть парк, лодочная станция, несколько пляжей, танцплощадок и кафе.
     – А вы, случайно, не желаете составить мне компанию? Можно было бы и на лодке покататься, – предложил я.
     – Почему бы и нет? Можно и погулять, – неожиданно легко согласилась девушка.
     – Тогда пошли?
     Она кивнула в знак согласия. Поскольку одета она была уже в выходное платье, то, не заходя в свою комнату, пошла со мной. Днём в общежитии народу было мало – большинство на работе, и мы вышли, вроде бы, без свидетелей. Пока шли до остановки городского транспорта, познакомились. Девушку звали Валентиной.
     Мы приехали на лодочную станцию, взяли лодку напрокат. Я сел на вёсла, она на корму. Мы отчалили от берега и неспешно плыли к середине водоёма. Вели неторопливую беседу. Пруд был длинным и извилистым, а ширина его в этом месте была примерно полкилометра. Мы покатались на лодке больше часа, затем сошли на берег и по моей инициативе зашли в кафе, находящееся тут же на берегу. Заказали по второму блюду и какао. Я взял ещё кружку пива, Валентина от пива отказалась. Она вела себя сдержанно, скромно, но не сказать, чтобы сильно стеснялась.
     Мы пошли вдоль берега в направлении нашего дома. Кое-где народ загорал и купался, но мы присоединиться к ним не захотели. Вернулись в общежитие далеко за полдень. Валентина мне приглянулась, но так как мы жили в одном доме и при желании всегда могли пообщаться, я не стал назначать ей нового свидания.
     На следующий день после возвращения из школы я был на кухне и готовил себе какао, когда ко мне подошла одна из девушек и как бы между прочим сказала:
     – Валентина – девушка занятая, а её обожатель живёт здесь же, в общежитии.
     – Спасибо, что предупредили, – отреагировал я.
     Больше Валю я никуда не приглашал, но всегда при встрече здоровался.
* * *
     Через несколько дней я снова решил сходить на пруд. В этот раз пошёл один.
     Стою на берегу около лодочной станции, любуюсь бликами солнца, играющими на волнах. И вдруг сзади кто-то охватывает руками мою голову, стремясь закрыть глаза. Но не агрессивно, а шутливо, явно надеясь, что я узна́ю, кто это. Я сразу понял, что это женщина – руки мягкие. Но угадывать я и не пытался, мне лишь хотелось скорее узнать, кого же я мог настолько заинтересовать. Повернул голову и увидел позади себя единственного человека из этого города, которого я знал до приезда сюда – Августу, мою подругу по дому отдыха «Самоцвет». Я был очень удивлён и обрадован этой случайной встрече. Мы обнялись. Я тут же предложил Гуте покататься на лодочке. Она без колебаний согласилась. Я взял лодку аж на два часа.
     Мы доплыли примерно до середины водоёма, откуда были одинаково видны оба берега. Я прекратил грести, положил вёсла в лодку, и мы стали дрейфовать. Небольшие волны, ударявшие в борт лодки, создавали лёгкие брызги, которые опадали белыми жемчужинами. Солнце создавало яркие, слепящие блики на поверхности воды. А мы сидели в лодке, глядя друг на друга, радуясь встрече и болтая всякую чепуху. За два года, которые мы не виделись, Гутя превратилась из шестнадцатилетней девушки-подростка в стройную высокую девушку.
     После небольшого отдыха мы поплыли дальше, к противоположному берегу. Там был явственно виден Старый город дореволюционной постройки, располагавшийся на небольшой возвышенности. Решили побродить по нему. Недалеко оказалась лодочная станция, к которой мы причалили. Предупредили «лодочников», что вернёмся не позже, чем через полчаса. Старый город показался нам интересным местом. Там сохранились невысокие уральские избы (многие с красивой резьбой), встречались дома из красного кирпича и даже старинные особняки. Во многих домах жили люди. Правда, не было видно ни одной церкви. Наверное, все они были разрушены в двадцатые-тридцатые годы – кое-где виднелись до сих пор не разобранные развалины.
     Потом мы пошли на плотину к водосбросу. Идти пришлось не так уж близко, как нам показалось вначале. Водосброс оказался большим и бурным – настоящий водопад! За ним была видна река Тагил, вошедшая в свои берега и нёсшая свои воды на десятки и сотни километров до впадения в Туру. Мы немного постояли, любуясь зрелищем, но не разговаривали – это попросту было невозможно из-за грохота падающей воды. Затем вернулись к своей лодке.
     Обратно плыли не спеша. Заговорили про жизнь. В восемнадцать лет Гутя по совету отца поступила работать на железную дорогу сигналистом в службу контактной сети. Её родители жили в пригороде, а ей пришлось устроиться в общежитие, которое находилось на соседней улице с нашим, буквально метрах в пятидесяти. Так и выходило, что наша встреча была неизбежной.
     В общем, наша дружба продолжилась. Мы договаривались о встречах по телефону. В сентябре-октябре я часто ходил играть в волейбол у её общежития, где была хорошая площадка, и там мы с Гутей встречались. Ходили с ней в кино, на танцы, а зимой на каток. Встречи были не столь частыми, как хотелось бы – из-за моей посменной работы и учёбы в вечерней школе. Иногда я видел Августу из кабины электровоза на её рабочем месте в яркой спецодежде и с сигнальными приборами.
     Наши встречи продолжались до марта 1958 года. Но однажды вечером на свидание Гутя пришла не одна, а с подругой. Я был удивлен – с чего бы это? Они подошли ко мне, поздоровались. Гутя познакомила меня со своей спутницей. Я её не рассмотрел, лишь обратил внимание, что она «ростом невеличка». Мы пошли втроём по полутёмной улочке. Эта девушка подошла ко мне поближе и почти шёпотом произнесла:
     – Гутя выходит замуж! Только она сама боится сказать вам об этом.
     Эта новость меня буквально ошеломила. Но я попытался сдержать свои эмоции, и это мне частично удалось. Гутя шла в сторонке, будто её это не касалось. Кстати или некстати я произнёс:
     – А ей ещё не рано замуж?
     – Она уже совершеннолетняя, – не терпящим возражений голосом заявила подруга.
     – Её выбор, ей жить…
     – Ещё она просила вернуть вам подарки, которые вы ей когда-то дарили.
     Я даже не помнил, когда и что ей дарил. Тут я уже не сдержался и почти крикнул:
     – Гутя, подойди ко мне! Подарки я обратно не возьму. Если они тебе не нужны – выброси. В общем, решай сама, как с ними поступить.
     Я постарался снова взять себя в руки. Немного успокоившись, я сказал:
     – Гутя, желаю тебе счастья и любви, чего, наверное, нам с тобой не хватало. Мы были просто друзьями.
     Я её обнял в последний раз, и мы разошлись по сторонам. Но легко ли нам было? Возможно, она испытывала ко мне нечто большее, нежели привязанность, и надеялась, что я когда-нибудь позову её замуж или хотя бы намекну на возможность нашего совместного будущего. Но я этого не делал хотя бы по той причине, что формально был не свободен. А тут кто-то ещё «стучался в её дверь» и предлагал стать его женой. Она же полгода терпеливо ждала инициативы с моей стороны. А я ничего не знал о третьем лишнем, которым, в конце концов, оказался я сам.
* * *
     Как-то у нас с Володей оказался свободным вечер, и я предложил ему пойти в клуб на танцы. Он согласился, но предложил:
     – Не пойдём же мы одни, давай пригласим девчат.
     – Хорошо. У тебя есть кто-нибудь на примете?
     – А как же.
     – Ну тогда приглашай.
     Володя ушёл и вскоре вернулся, сообщив, что минут через двадцать компания будет готова. Вместе с нами на танцы пошли ещё четверо: три девушки и один молодой человек, которого пригласила его подруга.
     Вшестером мы пришли в клуб. Там нас сфотографировали (этот снимок у меня сохранился). На танцах я увидел Гутю с молодым человеком. Он меня ничем не впечатлил: ни внешним видом, ни ростом, ни манерами. Весь какой-то серенький, плюгавенький, и даже танцует некрасиво. (Каково я охарактеризовал соперника, а?)
     Молодой человек, который пришёл с нами, танцевал со своей девушкой, а мы с Володей поочерёдно с двумя нашими спутницами, не отдавая никому из них предпочтения. Во время танца одна из них, Вера, вдруг заговорила со мной и обо мне:
     – А почему ты не танцуешь со своей девушкой?
     – Которой?
     – Вон с той, что в цветном платье, – она указала на Гутю.
     – А она замуж выходит.
     – За кого?
     – Откуда мне знать? Наверное, с кем танцует.
     – Это она тебя на него променяла? – удивилась Вера.
     – Я не игрушка, чтобы меня менять. А ты её откуда знаешь?
     – Видела вас вместе. Должна признаться, как вы приехали, и я тебя увидела – просто потеряла голову. Ходила за тобой следом и видела, где и как с ней встречаешься. Завидовала ей. Но меня ты не замечал, не обращал никакого внимания. А я стремилась всё время быть у тебя на виду.
     После такого признания, можно сказать, в любви, Вера не стала больше со мной танцевать, выбрав в постоянные партнёры Володю. Кстати, после этого вечера они стали дружить, но дружба их продолжалась недолго – месяца через полтора они расстались.
* * *
     Мы с Володей нашли каток, где можно было порезвиться. У нас не было своих коньков, и нам пришлось брать их напрокат. В Свердловске я катался на беговых коньках, а здесь таких не оказалось. Пришлось брать такие, какие есть – для массового катания. В раздевалке я переобулся и вышел из помещения, которое было почему-то на возвышенном месте. А чтобы попасть на каток, надо было спуститься по крутой ледяной горке. Раньше мне никогда не приходилось ездить на коньках под горку, но я смело ринулся вперёд и тут же оказался на «пятой точке», больно стукнувшись копчиком. Я не учёл, что на беговых коньках падение назад предотвращала длинная пяточная часть конька, которой удобно было тормозить; здесь же коньки были прогулочными, больше похожими на хоккейные – более короткими и со слегка закруглённой тыльной частью лезвия. Тем не менее привык я к ним за первый же вечер катания.
     В следующий раз мы пришли на каток в будний день. Народу было немного, свободного места на льду – сколько угодно. Тут мы обратили внимание на одну девушку. Она была ярко одета: красная спортивная шапочка, светло-жёлтый свитер и голубое трико. На вид я дал ей лет двадцать с небольшим хвостиком. Каталась она хорошо, почти как настоящая фигуристка, хотя коньки у неё были обыкновенные. Мы с Володей решили к ней подъехать (в прямом и переносном смыслах).
     – Вы так хорошо катаетесь, – начал я. – Не согласитесь нас немного подучить?
     Она пристально посмотрела на каждого из нас, не увидела никакой агрессии с нашей стороны и, улыбнувшись, протянула нам руки в варежках:
     – Давайте попробуем. Сначала посмотрим, как вы ездите.
     Мы втроём сделали несколько кругов по катку. За это время познакомились. Девушку звали Леной.
     – Вас учить уже поздновато, но я попробую, – смеясь, сказала она. – Вы пока стойте и смотрите. Я буду показывать какой-нибудь элемент фигурного катания, а вы потом попробуете его повторить.
     Она проехала мимо нас, демонстрируя «ласточку». Потом повторила этот элемент в «статичном» исполнении. Уж не знаю, может, ей в жизни не хватало общения, или наоборот, она просто без него не могла, но с нами она занималась увлечённо, в охотку.
     – Теперь ваша очередь. Показывайте своё мастерство, – предложила Лена.
     Мы по очереди пытались продемонстрировать, как усвоили первый урок. Она же стала командовать:
     – Витя, держи выше голову.
     – Вова, не горбись, спину выпрями.
     – Витя, шире руки и ровней.
     – Вова, чего нога болтается, как у слона хобот?
     Реплики, которые она подавала нам, смеясь над нашей неуклюжестью, так и сыпались. Но мы на Лену не обижались – сами же попросили, да и нам тоже весело было. Вот только мороз давал о себе знать, и мы решили пожалеть нашего тренера. Мы-то не мёрзли, согреваясь движением. И решили просто побегать по очереди по катку. Один из нас оставался тренироваться, а другой катался с Леной. Раза по два сменив свою деятельность, мы решили попрощаться с «Красной Шапочкой». Она тоже уже собиралась уходить. Мы втроём выпили по чашечке кофе и вышли на автобусную остановку. Оказалось, что ехать нам в разные стороны. Поскольку ни один из нас не назначил нашей даме свидания, она взяла инициативу в свои руки:
     – Мальчики, если вы будете свободны, я в субботу в шесть вечера буду здесь, на катке. Приходите.
     Мы переглянулись, и одновременно ответили:
     – Придём.
* * *
     В субботу мы с Володей, как и обещали, пришли на каток. Лена была уже там, её нельзя было спутать ни с кем. Мы быстро переобулись и сразу подъехали к «Красной Шапочке». Поприветствовали друг друга, как старые знакомые, и покатились по кругу в ритме музыки. В субботу на катке было раза в три больше народа, чем в будний день. Поэтому было понятно, что с изучением элементов фигурного катания нам сегодня не повезло.
     Но нам не быть фигуристами,
     Хотя бы стать машинистами! – придумалось мне в утешение незамысловатое двустишие.
     Мы покатались пару часов с небольшим перерывом в кафе. В этот раз никто не удосужился назначить следующую встречу. Но однажды, когда ещё был дружен с Гутей, я встретился с «Красной Шапочкой» на этом же катке. Мы поздоровались, она понимающе мне улыбнулась и навязываться не стала. Так мы и катались: я со своей девушкой, а Лена одна. После мне Гутя сказала:
     – Я и не догадывалась, что у тебя есть такие знакомые в нашем городе.
     – Да вот на катке познакомились, – не стал я вдаваться в подробности.
     Больше об этом моём знакомстве разговора у нас с Гутей не было. И, кстати, с тех пор я «Красную Шапочку» никогда не встречал.

Глава 105. АВАРИЙНАЯ СИТУАЦИЯ

     В своём повествовании я отвлёкся от основной темы – практики. Я ещё был действующим помощником. Однажды наш электровоз после ночной смены, в которой работал я с машинистом Уткиным, поставили на периодический ремонт. Поскольку Григорий Александрович был старшим машинистом, он остался на целую дневную смену. Мне пришлось последовать его примеру. Получалось, что работать нам предстояло без отдыха сутки.
     Ремонтники делали свою работу, машинист проверял состояние механических и электрических частей оборудования, а мне досталось наведение марафета: чистить, протирать, промывать. В обед успел сходить в столовую.
     А после обеда к ремонтникам пришёл молодой заместитель начальника депо по ремонту, который решил применить на практике свои теоретические знания. Эксперименты он решил ставить именно на нашем электровозе. Для начала он дал задание проверить нагрузку на каждую ось. Рабочие поднимали кузов специальным краном и опускали его, поднимали колёсные пары под кузовом, что-то творили с рессорами. Я в их работу не вникал. Ближе к концу рабочего дня – пяти часам вечера – нам сказали: «Всё готово, можете ехать».
     Мы с радостью выехали из депо. Уже предвкушали, как хотя бы через сутки окажемся дома, но на станции нас тут же поставили под состав. После того, как мы опробовали тормоза, нам зажгли зелёный светофор, и поезд двинулся в путь. Разогнались до 75 километров в час. И вдруг что-то меня заставило выглянуть в боковое окно и посмотреть на заднюю часть электровоза. Я увидел шлейф дыма, тянущийся из букс[23] колёсных пар.
     – Григорий Александрович, горим! – крикнул я машинисту. Он сразу же выглянул в окно, но останавливать состав не стал, лишь снизил скорость. Он решил доехать до ближайшей станции, которая находилась от нас в пяти километрах. Так мы и ехали с дымящимися буксами – одна из них даже в конце концов загорелась огнём – до первого раздельного пункта.
     Несмотря на разрешающий сигнал светофора, мы остановились. Рации у нас не было, и машинист пошёл переговорить с дежурным по громкоговорящей связи. Светофор нам переключили на лунно-белый. Тем временем я обошёл электровоз и постарался поплотнее прижать к осям подбивку у тех колёс, где не воспламенилось масло в буксах.
     Мы отцепились от состава, выехали с главного пути, и нам открыли светофор в обратную сторону, для возвращения обратно в депо Кушва. Таким образом, механизмы за этот короткий промежуток остыть не успели, а у нас даже не было времени понять, что же такое свалилось на наши головы на вторые сутки работы.
     Выехали на перегон, разогнались до нормальной скорости. Дым и пламя усилились. Снизили скорость – огонь почти потух. На минуту остановились, при помощи огнетушителя погасили огонь в буксе с горевшей подбивкой. Двинулись дальше – снова всё воспламенилось. Мы боялись, что огонь может перекинуться на другие части электровоза и снизили скорость, но останавливаться больше не стали. Я не выпускал из рук огнетушитель. Так и доехали до станции, где нас быстро перегнали на деповские пути.
     Когда мы остановились и вышли из кабины, то смогли повнимательнее присмотреться к проблемным механизмам. Сразу бросилось в глаза, что ось, на часть которой опирался выплавленный подшипник, раскалилась докрасна, как будто побывала в кузнечном горне. По её окружности были видны глубокие задиры, а подбивка и масло в буксе полностью выгорели.
     На наше несчастье, депо работало лишь в дневную смену. Ворота для заезда в депо были изнутри закрыты на запоры, а на дверях висел замок. Уткин не захотел ждать утра, когда придут ремонтники, а решил своими силами ночью заменить неисправные подшипники. Григорий Александрович знал, где живёт мастер по ремонту, пошёл к нему домой и взял ключи от депо и склада запчастей.
     На складе мы нашли нужные подшипники, снабжённые вкладышами с баббитовой заливкой. Однако их ещё надо было подогнать по оси шабровкой[24], чтобы подшипник идеально лёг на ось. Этот процесс был для меня не нов. Мне приходилось заниматься шабровкой, ещё когда я работал на тракторах. Но там подшипники были относительно небольшими, электровозные же весили более пяти килограммов.
     Первым делом мы постарались понять, какие из наших подшипников ещё пригодны для работы. Подозрение вызывали три штуки. Они были установлены в дымившихся буксах, но переставших дымить после того, как я спецкрючком «пошуровал» подбивку. Мы снимали и проверяли их поочерёдно. В результате пришли к выводу, что они годны к дальнейшей эксплуатации.
     Для проверки и замены подшипников мы не заезжали в депо, а работали на улице у ворот, на освещённом месте. Было начало октября, ещё не было холодно. Чтобы достать подшипник из буксы, мы наезжали колесом на специальный башмак. При этом букса приподнималась, я подкладывал под неё на элемент рамы металлическую болванку, после чего по моей команде машинист съезжал с башмака. Ось с подшипником опускалась вниз, а букса оставалась приподнятой. Теперь подшипник можно было свободно вынимать. После проверки, замены (если это было необходимо), подгонки и установки подшипника на место снова нужно было заехать на башмак и убрать подкладку из-под буксы. Таким образом мы заменили три подшипника.
     Долго пришлось повозиться с осью, которая нагревалась докрасна и имела задиры на поверхности. Я шлифовал её около часа наждачной бумагой. В результате мне удалось убрать острые кромки борозд и немного уменьшить глубину круговых задиров. Затем мы залили в буксы смазку и заменили подбивочный материал.
     Не нужно было быть ясновидящим, чтобы понять, что к этому печальному исходу привели эксперименты заместителя начальника депо во время периодического ремонта нашего локомотива. Видимо, когда ремонтники возились с системой рессор, подбивка отошла от оси, и поступление смазки к подшипнику и оси прекратилось. Ни ремонтники, ни мы с машинистом не догадались поворошить смазочный материал в буксах, а ведь с этой работой можно было управиться буквально за десять минут! Я подумал, что это первый подобный случай в этом депо, иначе бы кто-нибудь обязательно обратил внимание на важность подобной «мелочи». Нам же для ликвидации последствий пришлось двенадцать часов заниматься труднейшей работой, да ещё ночью, без перерыва после суточной смены.
     К приходу в депо ремонтников, мы уже были готовы выезжать. Уткин передал ключи мастеру, и мы сразу у дежурного по станции запросились домой. К этому времени мы уже совсем утомились и еле стояли на ногах, но нам «всучили» состав, который нужно было везти до Свердловска. Правда, сказали, что в Нижнем Тагиле нас сменят. Нам включили зелёный светофор, и мы поехали.
     Стоило нам сесть в свои жестковатые кресла (показавшиеся в этот раз пуховыми перинами), как нас с неудержимой силой потянуло ко сну. Чтобы не уснуть, я встал на гудевшие от усталости ноги. Ехал стоя, держась за спинку кресла. Но машинист не мог последовать моему примеру, ему надо было быть в кресле, чтобы следить за приборами на пульте, управлять скоростью поезда. Я время от времени кидал на него взгляд, и если мне казалось, что он уж слишком медленно моргает, давал громкий гудок. Это на несколько минут бодрило нас обоих.
     От Кушвы до Нижнего Тагила мы ехали около часа. Когда, наконец, остановились, первым делом проверили нагрев осей. Он оказался вполне рабочим, ни одна ось не перегревалась. Мы сдали свою смену после 38 часов беспрерывной работы.
* * *
     Недели две мы работали спокойно. Но однажды Калинин – один из машинистов нашей бригады, уже немолодой человек – обнаружил задиры на оси. Он не стал разговаривать со старшим машинистом, а сразу доложил начальнику депо. Судя по всему, он сам метил в старшие машинисты и решил «подсидеть» Григория Александровича. Вероятно, он знал, что Уткин с неисправностью возвращался в депо, и надумал воспользоваться моментом. В результате Уткина сняли с должности старшего машиниста на два месяца. Старшим поставили Калинина. Не знаю, вызывали ли моего наставника «на ковёр», но он ушёл в отпуск от греха подальше. А я остался перекати-полем у разных машинистов.
     Однажды попал работать помощником с Калининым, да ещё на самую беспокойную, напряжённую работу по формированию-расформированию поездов на грузовой станции Смычка. Калинин сразу усадил меня за пульт управления. Нам открыли маневровый разрешающий светофор для переезда на другой путь, и я самостоятельно совершил все необходимые манёвры. Машинист убедился, что у меня неплохие навыки управления электровозом, и дал мне дополнительную реверсивную рукоятку[25].
     – Будешь управлять из этой кабины движением вперёд, а я из второй кабины – в обратную сторону, – сказал Калинин. – Это чтобы нам не бегать из одной кабины в другую через весь электровоз.
     Я в уме попытался подсчитать, сколько положений должностных инструкций он нарушил. Разрешил стажёру управлять локомотивом, при этом практически бесконтрольно. Да и само наличие на электровозе двух реверсивных рукояток было явным нарушением. Тем не менее, я ответил:
     – Всё понятно.
     Прицеплялись мы к вагонам и отцеплялись от них по ручному сигналу составителя поездов или сцепщика (они работали в паре). Мы из своих кабин даже не выходили. Наше дело – двигаться быстро, чтобы не было задержек из-за нас. Все двенадцать часов мы проработали в разных кабинах и почти не общались друг с другом.
* * *
     Вскоре на работу вышел постоянный помощник, чьи функции до этого выполнял я. Пока Уткин был в отпуске, машинисты в мою смену менялись, а помощник оставался один и тот же. Поэтому я был «третьим лишним». Недели две я проездил непонятно кем (на самом деле, конечно, понятно – практикантом, которым фактически и являлся). Ни один машинист не давал мне больше управлять электровозом. И вдруг мне звонит нарядчица из депо с «радостной» вестью:
     – Вы должны завтра приехать в депо Кушва к восьми утра на ремонт электровоза, будете действующим помощником.
     Почему-то меня это задело. Как работать, так я «принеси-подай», а как в ремонт – возиться в грязи и мазуте – так сразу «действующий помощник». Я ни секунды не сомневался, что настоящий помощник таким образом просто хотел переложить неприятную работу на меня.
     – Я болен, не могу выйти на работу, – тут же ответил я унылым голосом.
     – Принесёте справку из поликлиники, – сказала нарядчица.
     – Кхе-кхе, – я для убедительности покашлял в трубку и больше ничего не сказал.
     Вечером я пошёл в школу и поговорил с одной из одноклассниц, которая работала в поликлинике медсестрой у терапевта. Она тут же вошла в моё положение, сказала, куда и когда приходить.
     Когда я утром пришёл на приём, врач, как обычно, спросила:
     – На что жалуетесь?
     – У меня болит голова, слабость и ломота во всём теле.
     – Подайте ему градусник, – сказала она медсестре.
     Я поставил градусник, гадая, что же будет дальше. Через несколько минут моя любезная одноклассница подошла ко мне, взяла градусник, мельком взглянула на него и сразу стряхнула.
     – Тридцать восемь, – доложила она врачу, не моргнув глазом.
     – Вам больничный лист или справку? – спросила меня терапевт.
     – Мне достаточно справки, я практикант.
     – Если будет хуже, вызывайте врача. А если состояние улучшится, придёте к нам через три дня. Вот вам рецепт на лекарства. Будете принимать, как скажут в аптеке.
     В это время в городе свирепствовал грипп, и не было ничего удивительного в том, что меня так легко посчитали больным.
     Через три дня я снова пришёл в поликлинику и сказал, что мне гораздо лучше. Температура в этот раз «оказалась» нормальной. Мне выписали справку. А свою находчивую одноклассницу я угостил шоколадкой.
* * *
     После первой получки я послал Лене перевод на сто рублей, чтобы купила что-нибудь дочке. А вскоре мне пришла повестка в Талицкий народный суд «для разбора заявления, поданного на Ваше имя Фёдоровой Еленой Матвеевной о взыскании алиментов». Ехать в Талицу я не хотел, поэтому послал в нарсуд письмо с просьбой рассмотреть заявление в моё отсутствие и с согласием платить по решению суда.
     Через неделю-две пришло письмо от Лены. Она сообщила, что суд постановил удерживать с меня 25% в её пользу.
     Как-то вечером, когда делать было нечего, я сидел с одной из девушек нашего общежития в комнате отдыха. Девушка симпатичная, тоненькая, но не маленькая. Беседовали мы с ней о разных разностях. Мне захотелось поделиться с кем-то своими душевными переживаниями. Я начал рассказ от третьего лица, якобы о своём друге, попавшем в непростую жизненную ситуацию. Девушка внимательно меня слушала, а потом взяла да и вывела на чистую воду:
     – Ты ведь не про друга рассказывал, а про себя, верно?
     Я не стал её переубеждать:
     – Какая ты, оказывается, умная и прозорливая! Ты ведь не просто внимательно меня слушала, но и анализировала мой рассказ. Раскусила ты меня, да.
     – Была бы я умница – не жила бы в общежитии, – возразила девушка. Странный вывод, на мой взгляд, но тоже имеющий право на существование.
     Возможно, я бы и сошёлся с этой девушкой поближе, узнал бы подробнее её мировоззрение (и не только), но в то время у меня ещё была Гутя.

Глава 106. МАШИНИСТ УТКИН

     Мой машинист вернулся из отпуска во вполне хорошем настроении. Пока мы работали втроём, но иногда нашего помощника как опытного и имеющего права управления брали для работы на пассажирском поезде, и тогда я становился помощником.
     В один из таких дней Григорий Александрович вдруг решил «сосватать» мне невесту. На одном из разъездов участка «Свердловск – Нижний Тагил» работала хорошенькая девушка. Она всегда провожала нас без остановки со свёрнутым жёлтым флажком. Уткин кивнул в её сторону:
     – Ты только посмотри на неё – стройная, красавица, даже шинель и фуражка этого не скроют.
     Дежурная стояла с моей стороны, но мы ехали без остановки со скоростью, наверное, километров сорок в час.
     – Нет, я не успел разглядеть, – покачал головой я.
     – Если захочешь с ней познакомиться, то я поспособствую, – пообещал машинист. – Могу с диспетчером договориться, чтобы нас здесь как-нибудь ненадолго остановили, тут вас и познакомлю.
     – Спасибо, Александрович, но у меня есть подружка, а жениться я пока не собираюсь, – отказался я.
     – Так ведь и останешься холостяком, – упрекнул Уткин. Конечно, я не посвящал его в свои семейные обстоятельства, и поэтому за попытку помочь обустроить мне жизнь никак не мог его винить.
     – Это мне не грозит, – не стал я вдаваться в подробности. – Холостым не останусь, всему своё время.
     – Ну извини тогда, я думал, может, ты стесняешься с девушками знакомиться.
     На этом тема «сватовства» была закрыта.
* * *
     Однажды мы ехали в сторону Нижнего Тагила. На одном из разъездов нас остановили, чтобы пропустить встречный поезд. Помощник вышел из кабины осмотреть ходовую часть. Я тем временем присел на его сиденье. Тут к электровозу подошёл человек и попросил у меня разрешения проехать на подножке электровоза. Я кивнул. Тут нам открыли разрешающий светофор. Уткин находился за своим пультом, а помощник поднялся в кабину со стороны машиниста. Я заранее освободил его кресло, пересев на приставное сиденье.
     Мы проехали почти половину перегона, когда помощник увидел какого-то мужчину, спокойно сидевшего у нас на передней подножке. Он тут же сказал об этом машинисту. Уткин подошёл к окну помощника и убедился в наличии «зайца». Попросил помощника, чтобы тот привёл его в кабину электровоза. Кстати, была зима, но было не очень холодно. Наш «нелегал» был тепло одет. Когда помощник привёл его в кабину, машинист устроил допрос:
     – Почему сел на подножку электровоза?
     – Мне нужно в Нижний Тагил, – объяснил незнакомец.
     – А почему не на электричке или пассажирском поезде?
     – У меня денег нет.
     – А как ты без спросу на электровоз сел?
     – Я попросил разрешения у него, – он показал на помощника.
     Помощник от удивления и возмущения несколько секунд не мог вымолвить ни слова. Потом всё-таки возразил:
     – Не разрешал я ему, даже и не видел его!
     Мои коллеги посчитали, что наш «нелегал» врёт. Я не стал их разубеждать, опасаясь, что недовольство машиниста может обернуться и против меня. Между прочим, мы с помощником были немного похожи: одинаковые ростом, худощавы, носы прямые, ещё и шапки форменные.
     – Вот сейчас остановлюсь и высажу тебя в этом безлюдном месте. Будешь топать по шпалам! – пригрозил машинист. Но останавливать поезд не стал, а довёз нашего пассажира до следующей станции.
     Впрочем, кроме того, что Уткин не был жестоким человеком, было этому и более прагматичное объяснение. В случае остановки он был бы обязан объяснять руководству причину задержки, возможно, писать объяснительную. Скрыть остановку нет никакой возможности, ибо все важные действия машиниста и показания приборов фиксируются на скоростемерной ленте. Время трогания с места, разгон, скорость движения, давление воздуха в тормозной магистрали, торможение для снижения скорости или остановки – всё эти данные регистрируются почти как в чёрных ящиках самолётов (разве что разговоры внутри кабины не записываются).
     Эта лента снимается расшифровщицами после окончания смены или окончания поездки. По ней они определяют все действия машиниста, и если что-то не соответствует графику движения – докладывают начальству. Поэтому, кстати, как сами ленты, так и работниц расшифровки часто называли ябедницами.
* * *
     На двенадцатичасовую работу я обычно брал с собой бутылку какао и несколько кусочков хлеба. Какао готовил заранее в столовой общежития, а перед обедом на смене подогревал на электрической обогревательной печи в кабине электровоза.
     Однажды мы с Уткиным вели грузовой поезд в сторону Кушвы. На пути оказалась стайка голубей, которых мы вспугнули локомотивом. Они разлетелись в разные стороны, но мне показалось, что не все успели отлететь. Минут через двадцать мы доехали до Кушвы, где остановились. Я обошёл локомотив спереди, чтобы посмотреть, нет ли следов погибших птиц. Увиденное меня очень удивило: белый голубь сидел, воткнувшись в решётку скотосбрасывателя[26] и зацепившись крылом за подвеску тормозного шланга. В таком положении он застрял: и не падая, и не будучи в состоянии вырваться и улететь. Можно было только догадываться, каким образом крыло птицы попало за пластину. Получается, что мы двадцать километров везли этого голубя задом наперёд со скоростью 70 километров в час. Я представил, как же его, бедолагу, раздувало встречным потоком воздуха.
     Я аккуратно освободил птицу из плена и принёс в кабину. Показал машинисту. Мы вместе внимательно осмотрели голубя, но не обнаружили никаких видимых повреждений. Опустили его на пол. Взлететь он не пытался, но по кабине шагал уверенно. Нам оставалось работать часа три.
     Александровичу явно птица приглянулась.
     – Пожалуй, возьму голубя домой. Пусть сынишка порадуется, – заключил он.
     Мы отнесли голубя в заднюю кабину, налили в чашечку воды, накрошили хлеба из остатков моего обеда. Больше его до конца смены не тревожили. Когда сменились в Нижнем Тагиле, машинист усадил голубя в сумку и унёс домой.
* * *
     Ближе к весне машиниста Уткина перевели на электровоз ВЛ19 – водить пассажирские поезда. Первое время я ездил с ним (третьим лишним). Управлять он мне не давал, да я и сам даже в душе́ не претендовал.
     ВЛ19 выпускался до 1938 года, он был первым электровозом, сконструированным в СССР. При том, что мощность его двигателей была такая же, как у ВЛ22, сам он был легче на восемнадцать тонн. Поэтому под полновесные грузовые составы его не ставили.
     Первую поездку с пассажирским поездом мы сделали до станции Верхотурье, что находится примерно в 130 километрах севернее Нижнего Тагила. Мы довольно быстро разогнались до 90 километров в час, когда вдруг сработала защита – быстродействующий автоматический выключатель. Мы поняли, что это машина «нежная», требующая к себе особого обращения. Поэтому в дальнейшем ограничивали набор скорости восемьюдесятью километрами в час (лишь на спусках поезд сам разгонялся до девяноста). При таких скоростях в расписание мы укладывались.
     По приезде в Верхотурье нам полагалось четыре часа сна в доме отдыха локомотивных бригад. Там же круглосуточно работал буфет, чем мы и воспользовались в первую поездку. После отдыха нам дали везти длинный порожний состав – больше пятидесяти вагонов. Как правило, в северном направлении поезда шли гружёные, обратно же – порожняком.
     Второй раз мы поехали с пассажирским поездом через сутки. В Кушве к нам в кабину поднялся замначальника депо по ремонту. Это был именно тот человек, который недавно руководил ремонтом нашего ВЛ22, после чего у электровоза загорелись буксы.
     Он сказал, что хочет сам повести электровоз. Уткин не стал возражать и предоставил ему своё рабочее место. Этот молодой инженер по-хозяйски расселся в кресле машиниста и довольно уверенно повёл поезд. Судя по всему, участок он знал хорошо – машинисту даже не приходилось подсказывать. Но на спусках, когда скорость и так высока, и не было необходимости включать в работу двигатели, он не сбрасывал позиции[27], что приводило к ненужному перенапряжению в двигателях. Отсюда вытекал переброс тока в слабых местах цепи и, как следствие, срабатывание защиты. Но он невозмутимо включал систему снова. Я представлял, как переживал Уткин, и каких сил ему стоило сдержаться и не сказать этому молодому человеку всё, что он о нём думает.
     А для заместителя начальника это было просто хобби, развлечение. С утра он работал в депо, а вечерами иногда любил прокатиться за управлением. Выходя из кабины в Верхотурье, он бросил нам через плечо: «Счастливо», – и был таков.
     Нам же после его упражнений пришлось «развлекаться» по полной программе – заехать в депо на канаву, чтобы найти неисправность в электрической части локомотива. Мы проверили через верхние и нижние люки все шесть двигателей. На одном из них обнаружили скол изолятора и почернение коллектора от копоти. В депо был дежурный слесарь, который выдавал нам инструмент и запчасти, а также кое в чём помогал. В общем, все четыре часа, предназначенные для нашего отдыха, мы провозились с ремонтом. Закончили лишь ко времени заезда «под состав».
     На этот раз нам достался гружёный поезд. Его мы доставили нормально. После нашего ремонта локомотив работал без сбоев. А замначальника депо с тех пор мы стали считать нашим «злым гением» и старались лишний раз с ним не пересекаться.
     Я сделал ещё один рейс с Уткиным в Верхотурье, после чего меня перевели к другому машинисту для подготовки к экзаменационной поездке.

Глава 107. ПОДГОТОВКА К ЭКЗАМЕНАЦИОННОЙ ПОЕЗДКЕ

     Практиковался я на вывозном электровозе, на котором ездить с полновесными грузовыми поездами приходилось нечасто. Запомнилась мне поездка, когда мы вывозили с Нижнетагильского вагоностроительного завода восемьдесят новеньких вагонов на станцию Смычка. С завода железная дорога шла по кривой большого радиуса, и можно было хорошо рассмотреть наш растянувшийся более чем на километр поезд. Свежепокрашенные вагоны блестели на солнце ярко-красным цветом, было очень красиво. В другой раз везли какой-то опасный груз (кажется, это была взрывчатка) под серьёзной охраной.
     Между тем выяснилось, что экзаменационная поездка будет проходить на участке «Смычка – Кушва», на электровозе ВЛ22 с полновесным составом – не менее 2500 тонн. Меня перевели к машинисту Сердюкову. У него, как и у многих других машинистов и помощников, не было чёткого графика работы и закреплённого за ним локомотива. Таких работников обычно вызывали на смену по телефону; если же дома телефона не было, то приходил курьер. После отдыха и сам железнодорожник мог позвонить по телефону-автомату или от знакомых, чтобы узнать, когда ему нужно будет выходить на работу.
     По вызову нарядчика я приехал на станцию Смычка. Нашёл электровоз, номер которого мне назвали, зашёл в кабину и наткнулся на оценивающий, немного сердитый взгляд машиниста. На вид ему было все пятьдесят лет. Я поздоровался и «доложил»:
     – Меня послали к вам практиковаться.
     – Коль практиковаться, то садись за управление.
     – Так сразу? – удивился я.
     – Именно сразу, – сказал Сердюков. – Я уверен, что электровозом управлять ты уже умеешь, а вот поездом именно на этом участке будешь учиться.
     Я сел в кресло машиниста. Под моим управлением локомотив подъехал к составу и по сигналу автоматчика прицепился. Скоро нам включили зелёный светофор, и я не спеша начал разгоняться. По параллельному пути шёл поезд, ведомый паровозом. Он стал нас обгонять, и мой машинист моментально вскипел:
     – Ты что так медленно едешь?! Тебя даже паровоз обгоняет!
     – Сейчас и мы обгоним, – постарался я его успокоить и стал шустрее набирать позиции. Скорость быстро увеличилась, и мы начали обгонять паровозную тягу. А километра через три неэлектрифицированная ветка повернула направо, в направлении Нижней Салды и Алапаевска, и мне соревноваться стало не с кем. Я ехал за управлением до Кушвы. Сердюков кое-где мне подсказывал необходимые действия. В конце нашей поездки он сказал:
     – Возьми у ваших ребят схему участка. Вначале будешь ездить по ней.
     Схема была довольно потрёпанной, но с ней можно было хорошо ориентироваться на местности. На ней указывались все раздельные пункты (станции и разъезды), пути на них, перегоны и уклоны, радиусы кривых, скорости по перегону и станционным путям, расположение светофоров. Те, кто практиковался на этом участке с первых дней, эту схему и сам участок знали уже наизусть. Мне же предстояло всё начинать сначала.
     В схеме я разобрался довольно быстро, поскольку ещё во время теоретических занятий в прошлом году мы чертили подобные схемы и даже производили расчёты веса поезда, который можно было повезти электровозом ВЛ22 по заданному участку. На вторую поездку с Сердюковым я взял с собой схему. Развернул её «на перегон», по которому следовало вести поезд, положил на пульт управления так, чтобы не закрывала показаний приборов.
     Через пару поездок я уже вёл поезд без подсказок машиниста, а смен через пять мне показалось, что я уже настолько хорошо изучил участок, что и схема мне нужна. На следующую поездку я пришёл без схемы. На одном из спусков вдруг стал сигналить звонок предельной скорости (75 километров в час), который установлен на скоростемере. Я принял решение тормозить, чтобы сбить скорость. Но тут Сердюков вскочил, затопал ногами и закричал:
     – Что ты делаешь?! Впереди же подъём – растянешься[28]!
     Я моментально среагировал, поставив рукоятку тормоза обратно в поездное положение. К счастью, тормоза сработать не успели, и подъём мы преодолели без проблем.
     – Где твоя схема? – строго спросил Сердюков.
     – Забыл в общежитии.
     – Без схемы чтобы в поездку не приходил!
     – Понял.
     После этого случая я ещё несколько раз ездил со схемой. Но экзаменационную поездку необходимо было выполнять без схемы-шпаргалки.
* * *
     Апрель. До экзамена мне осталось выполнить где-то пяток поездок. Точную дату экзамена я не знал, хотя многие мои однокашники уже практику сдали. Ещё до экзамена необходимо было с одним из машинистов заключить договор на практику. Выбор у меня был невелик: Уткин, с которым я проездил семь месяцев (и который хотел сделать меня двоеженцем), или Сердюков, срок моей практики у которого ограничивался одним месяцем, хотя и учил он меня тщательно. Всё-таки я склонился к кандидатуре Уткина. Кстати, по этому договору школа платила машинисту за обучение 300 рублей.
     В одну из оставшихся поездок мы с Сердюковым вели тяжёлый поезд на Верхотурье. В трёх километрах от станции Кушва находился раздельный пункт, где нас остановили для пропуска встречного поезда. Эти три километра пути имеют самый тяжёлый профиль: подъём 13‰ и кривая. На километр пути при таком профиле приходится подъём в 13 метров, а на три километра, соответственно, 39 метров. На магистральных линиях для грузовых поездов это считалось верхним пределом, хотя бывали и исключения. Когда нам открыли выходной светофор, я постарался быстрее разогнаться по станционным путям, чтобы было легче проехать этот крутой подъём. Но электровоз начал пробуксовывать, и я стал не так активно набирать позиции. Тут на меня зашумел машинист:
     – Подавай под колёса песок! Надо сочетать полезное с приятным!
     Я довёл поезд на станцию. Стоянка была пятнадцать минут. Я сказал Сердюкову, что пошёл в столовую. Там я пообедал, а когда вышел на станцию, увидел, что мой поезд уже ушёл. Мне ничего не оставалось делать, как сесть на электричку и вернуться обратно в Нижний Тагил.
     Больше я с Сердюковым не ездил. Мне не нравилась его «методика» наставничества: крик по любому моему неправильному (с его точки зрения) действию. В общем, характер у него вполне соответствовал фамилии. Может, он и сам отказался от меня, узнав, что договор я заключил не с ним. А оставшиеся до экзамена поездки я сделал с другим машинистом по фамилии Колошич – душевным человеком, добряком.
     Однажды нас с ним приняли с остановкой на боковой путь одной из станций. За управлением электровоза был я. Посмотрев на хвост поезда и убедившись, что он зашёл за предельный столбик[29], я остановился. Тем временем по главному пути со стороны Кушвы на станцию зашёл на хорошей скорости грузовой поезд. Выходной светофор горел ему красным светом. Машинист, видимо, надеялся, что с секунды на секунду светофор переключат на разрешающий. Однако этого не случилось, и ему пришлось применять экстренное торможение. Проезжая мимо нас, он что-то кричал и грозил нам кулаком, высунувшись чуть ли не до пояса из бокового окна кабины. Я узнал Сердюкова. Мой машинист спокойно произнёс:
     – Проезжай вперёд метров на двадцать.
     Стоило мне это сделать, как Сердюкову включили зелёный. Как выяснилось, изолированный рельсовый стык[30] на этом пути находился аж в двадцати метрах дальше предельного столбика.
     Кстати, Сердюков не так давно был наказан – лишён классности. Главным виновником тогда был автоматчик, не проверивший должным образом тормоза у всех вагонов. Он решил, что поверки нескольких будет вполне достаточно и выписал машинисту справку. Поезд ушёл. В то же самое время на перегоне работали путейцы, о чём у машиниста было письменное предупреждение. На спуске перед перегоном был сигнальный знак о снижении скорости. Машинист стал тормозить, но эффекта от этого почти не было. Он проехал опасное место со скоростью в два раза выше допустимой. Бедные путейцы бросились врассыпную, боясь, что вагоны на такой скорости сойдут с неисправного пути. К счастью, этого не произошло.
     Сердюков должен был остановиться на первом же раздельном пункте, чтобы разобраться с причиной плохой работы тормозов. Однако он этого не сделал, а проехал до Кушвы, где были автоматчики. Он сообщил им о проблеме, и они быстро обнаружили, что тормоза работали только у первых семи вагонов из тридцати. На седьмом вагоне концевой кран был перекрыт, а это значило, что остальные вагоны были без тормозов.
     Автоматчик, допустивший подобную халатность, был немедленно уволен. А Сердюкова из машинистов первого класса перевели в четвёртый – как у новичка. Ему вменили в вину невнимательность при пробе тормозов на станции (можно было заметить, что выпуск воздуха был менее продолжительным, чем по идее должен быть) и то, что он не остановился на первом же раздельном пункте, а следовал дальше, что могло привести к серьёзной аварии. В результате Сердюков лишился 30% надбавки за классность. Кроме того, ему запретили водить пассажирские поезда. Может, ещё и поэтому он был тогда обозлён на всех и так груб со мной.

Глава 108. ЭКЗАМЕН ПО ВОЖДЕНИЮ

     24 апреля меня вызвали на станцию Смычка для практических испытаний. Приехав на станцию, я пошёл в депо, где встретил инструктора, который должен был принимать у меня экзамен. Он подвёл меня к электровозу ВЛ22 №216. Мы зашли в кабину, внутри которой были машинист с помощником. Инструктор обратился к машинисту:
     – Сергеич, уступи место практиканту, у него сегодня испытание на профпригодность. Ответственность за его действия беру на себя.
     – Хорошо, – кивнул машинист.
     Я сел за управление. Прицепился по сигналу автоматчика. Он соединил тормозную магистраль состава с электровозной, открыв концевые краны. Началась зарядка тормозных приборов вагонов сжатым воздухом. Через пять минут беспрестанной работы компрессора процесс был закончен. После опробования тормозов мне передали справку. В этой справке было указано количество тормозных вагонов – 35. Кроме того, три вагона имели ручные тормоза. Вес состава был 2600 тонн, то есть поезд был тяжеловесным, на сто тонн тяжелее нормы. К тому же накрапывал дождик, что ухудшало сцепление колёс с рельсами. Мне нужно было учитывать все эти нюансы.
     Нам открыли выходной светофор. Я посмотрел назад в окно – там главный кондуктор сигнализировал отправление. Я подал один длинный звуковой сигнал и начал набирать скорость.
     Я провёл поезд по участку с автоблокировкой и четырьмя раздельными пунктами до станции Кушва практически без замечаний. Лишь на одной из станций инструктор на всякий случай меня подстраховал. Нас принимали на боковой путь, на котором было ограничение скорости до сорока километров в час. Мы ехали чуть быстрее, и я начал снижать скорость до требуемой, сбрасывая позиции контроллера. Инструктор стоял возле меня и тихонько шепнул:
     – Не сбрасывай до конца тягу, вагоны-то ещё на подъёме.
     – Понятно, – так же шёпотом ответил я.
     Когда большинство вагонов оказалось на станции, я уменьшил тягу и проехал на требуемой скорости. Инструктор оказался человеком практичным, не придирчивым. Когда мы остановились в Кушве, он прямо в кабине электровоза заполнил «Акт №12 практических испытаний на право самостоятельного управления поездом» и поставил мне оценку – четвёрку. Внизу он поставил свою подпись, затем там же расписался машинист и последним оставил свой автограф я.
     Мы с инструктором сошли с электровоза, так как наш поезд отправлялся дальше – до Верхотурья. Пересев на электричку, мы поехали обратно в Нижний Тагил. По пути инструктор спросил меня:
     – Много у тебя ещё не хватает пробега до двадцати пяти тысяч километров?
     – Около трёх тысяч, – ответил я.
     – Тогда поезди с Уткиным, ведь у тебя с ним договор.
     – Хорошо, поезжу.
* * *
     С Уткиным мы ездили до Верхотурья с пассажирским поездом, а возвращались с грузовым. Каждая поездка получалась по 270 километров. Я проездил весь май и ещё прихватил две поездки в июне.
[]
     По дневнику практики у меня выходил суммарный пробег 25900 км. Цифра получилась слишком круглой, и я больше в шутку к последней поездке прибавил километр. Округлять мою новую цифру никто не рискнул, поэтому в документах, которые мне выдали, так и значился пробег 25901 км.
* * *
     В заключение этой главы немного расскажу про магистральный локомотив ВЛ22М. За годы эксплуатации электровоза ВЛ22 выяснился ряд проблем, и после войны конструктора внесли несколько изменений в проблемные узлы. Индекс «м» в названии электровоза стал означать «модернизированный».
     Для ВЛ22М были созданы более мощные электродвигатели (400 киловатт вместо 340), при этом совпадающие по габаритам со старыми. На большинстве этих электровозов устанавливалось дополнительное электрооборудование для рекуперативного торможения – мотор-генератор для возбуждения полюсов тяговых электродвигателей, работающий на спуске как генератор электрического тока, вращаемый колёсными парами. Любопытный факт – рекуперативное торможение не только тормозит поезд на спусках, но и передаёт выработанную электроэнергию в контактную сеть для питания других электровозов, идущих в это время в подъём.
     С 1952 года в буксах стали устанавливать роликовые подшипники, основательно изменили и форму самих букс. Теперь не должно было случаться аварий, подобных той, когда у нас загорелись буксы.
     Изменили конструкцию пантографа (токоприёмника), что уменьшило его вес аж на 220 кг.
     Были произведены и другие доработки и изменения конструкции, что сделало ВЛ22М достаточно массовым электровозом. До 1958 года было выпущено около полутора тысяч локомотивов, и некоторые из них до сих пор в строю.

Глава 109. АПРЕЛЬ, МАЙ И МАЙСИК

     Это было ещё до моего экзамена по вождению. Однажды всех наших практикантов пригласили на вечер танцев в клуб. Уж не знаю, чья это была инициатива и кто расстарался, но так или иначе, пятеро из нас (остальные были в поездках) пошли.
     На втором этаже клуба было людно. Был апрель месяц, мы были без верхней одежды – только в кителях. Мы приглашали присутствовавших там девушек, кому какая нравится, танцевали с ними, попутно общаясь и знакомясь. На местных парней мы не обращали никакого внимания. А стоило бы. Неожиданно в зале погас свет, и в нас – приглашённых гостей, в тот момент стоявших достаточно кучно – полетели стулья и табуретки. Кто кидал, откуда – ничего не было видно. Мы отступили к выходу, но один из наших, Лёня Дурасов, был ранен. Мы спускались по лесенке почти в полной темноте, поскольку свет не горел во всём здании.
     Вернувшись в общежитие, первым делом оказали первую медицинскую помощь нашему пострадавшему. К счастью, обошлось без серьёзной травмы, Лёня даже не стал обращаться в медицинское учреждение.
     Так бесславно окончился наш общий выход «в свет» в Нижнем Тагиле. Больше в тот клуб мы не ходили, и разговоров о мести тоже не возникало.
* * *
     12 апреля был день рождения у Володи Коковина. Девушек-подружек у нас с ним в то время не было, и он решил отметить праздник в мужской компании. Никто из тех, кто в этот день был свободен от работы, не отказался.
     Мы с Володей отправились закупать продукты и напитки к столу. В магазине две молоденькие продавщицы полюбопытствовали:
     – У вас какое-то торжество, наверное, намечается?
     – У него день рождения, – я указал на Володю.
     – Правда?! – в один голос воскликнули они. Володя немного засмущался, но тут же нашёлся:
     – А вы приходите, мы вас чаем угостим!
     – Конечно, придём, – смеясь, сказали они. Мы назвали им адрес и время начала мероприятия. Впрочем, никто и не думал, что они придут, ведь разговор был несерьёзным, лишь бы языки почесать. Девушки нас не разочаровали и действительно не пришли, а иначе наш мальчишник мог превратиться непонятно во что.
     Мы накрыли на стол, все заняли свои места. Я произнёс небольшую торжественную речь, которую закончил словами:
     – Многие великие люди родились в апреле. Одного из них даже звали так же, как сегодняшнего именинника – Владимиром[31]. Это всем известно. И я надеюсь, что наш Володя тоже станет большим человеком!
     – Ты что, на кого это намекаешь? – вдруг перебил меня Петя Морозов (кстати, он не пил крепких спиртных напитков). – Разве можно такое говорить?
     – Думаю, всё нормально, – отмахнулся я и закончил: – Так выпьем за нашего Володю!
     Мы дружно подняли бокалы и выпили. Потом у меня промелькнула мысль о том, как глубоко в умы людей въелась идеология, если сравнение обычного человека с «небожителями» воспринималось как ересь и преступление даже в простой застольной беседе.
     Морозов был трезвым и взял на себя роль запевалы. Надо признать, это у него получилось хорошо. Мы впервые собрались здесь за торжественным застольем и ещё не знали вокальных данных друг друга. Мы много пели, пили тоже от души. Хорошо, что никто в общежитии на нас за шум не обиделся. Впрочем, угомонились мы не слишком поздно.
* * *
     В вечерней школе дела у нас с Володей шли нормально, учиться оставалось не больше месяца. Перед майскими праздниками нас пригласила на день рождения девушка из нашего класса. Она назвала нам время и свой адрес. Мы пообещали прийти, но когда вернулись в общежитие, вспомнили, что у нас обоих на этот вечер назначено свидание с двумя подружками.
     Володя где-то познакомился с девушкой Анютой, высокой стройной блондинкой. Наверное, они оба решили познакомить меня с подругой Анюты, Майей. Та была немного ниже своей приятельницы, с тёмными волосами, круглолица. На лице её было насыпано множество конопушек, и выглядела она поэтому немного смешной. А весна, похоже, ещё добавила «яркости» её личику. Ко всему прочему её милая мордашка была очень пластичной, она могла в любую секунду поменять выражение лица на противоположное, чем часто и пользовалась. Вначале я её не понимал: почему она обижается без повода или, наоборот, улыбается без причины. Она была вовсе не глупа, лишь играла роль глупышки. Похоже, ей нравилось озадачивать людей. Со временем я привык к её шуточкам. Прозвал я её Майсик, так всегда к ней и обращался.
     – Майсик, ты оригинальная, просто писаная красавица!
     – Ну ты скажешь тоже.
     – Мало у кого есть такие симпатичные рисунки на лице.
     – Так ты смеёшься?
     – Нет, я серьёзно. Но если тебе не нравятся мои комплименты, я не буду их говорить.
     – Ну почему же, нравятся. Продолжай, мне интересно слушать.
     Примерно в таком духе мы с ней и общались. Обо всём шутливо и ничего серьёзного.
     Наши девушки жили в рабочем посёлке при НТМК[32]. Телефонной связи у нас с ними не было, о свидании мы договаривались заранее, и предупредить об изменении наших планов мы не могли. Девушки приехали на трамвае на место встречи, где мы объяснили им, в какую щекотливую ситуацию попали. Но подружки на нас не обиделись, а предложили купить подарков и пойти на день рождения всем вместе. Так мы и поступили.
     Именинницей была симпатичная рыженькая девушка. Она ничуть не удивилась нашему «нашествию» (или сделала вид, что не удивилась) и приняла всех радушно. Кроме неё, в квартире была её подружка или сестра. Поскольку больше никого из гостей не было, мы с Володей поняли, что поступили, мягко говоря, не тактично по отношению к нашим гостеприимным хозяюшкам. Наверное, они рассчитывали отметить праздник вчетвером, а мы пришли с «прицепами», и нас стало шестеро.
     Так или иначе, извиняться нам не пришлось. Только мы успели раздеться и вручить подарки, как нас сразу усадили за стол. Начались поздравления, тосты. Все пили и закусывали. Майсик была душой компании, рассказывала интересно, артистично и с отменной мимикой, так, что невозможно было удержаться от смеха. После застолья устроили игры и танцы. Не знаю уж, как это нравилось хозяйкам, но танцевал я в основном с Майей, хотя несколько раз успел и с именинницей.
     Мы провеселились допоздна. Трамваи уже не ходили, а до НТМК было около десяти километров. Наше же общежитие было неподалёку, комната там уже опустела – все сдали поездные экзамены и разъехались на майские праздники по домам. Остались лишь мы, два «вечерника». В общем, предложили Анюте и Майе переночевать у нас в комнате. Они согласились. Спали мы все на разных односпальных койках, а утром девушки уехали домой.
     С этими девушками мы дружили до конца нашего пребывания в Нижнем Тагиле. Но кроме дружбы нас ничего не связывало, и мы с Майсиком как легко встретились, так легко и расстались.
* * *
     Майские праздники в этом году были у нас омрачены ужасной трагедией. Погибла наша школьная директриса – вместе со своими детьми. Они переправлялись на лодке через водохранилище в Старый город. Лодка опрокинулась, и все, кто в ней был, утонули. А ведь я ещё в прошлом году любовался этим водоёмом, катался на лодках с девушками и переплывал в Старый город…
     В связи с этим у нас в школе был объявлен траур, неделю мы не занимались. Заканчивали мы учебный год в каком-то ступоре. По завершении учёбы никакого торжественного вечера не было.
     Мы с Володей получили справки об окончании девятого класса, простились с одноклассниками и учителями. В моей справке была лишь одна тройка – по немецкому языку.

Глава 110. ОКОНЧАНИЕ УЧЁБЫ В ШКОЛЕ МАШИНИСТОВ

     Формально практику мы должны были закончить в конце июня. В школу машинистов нужно было явиться к первому июля – на занятия, консультации и сдачу выпускных экзаменов по специальности. В общем, оставалось ещё много свободного времени.
     Все мои товарищи успешно сдали практические экзамены по вождению поезда и набрали нужный пробег. Каждому из нас выдали бесплатные билеты до Свердловска. У меня же были другие планы, и я решился на маленькую аферу. При помощи хлорной извести, больше известной как «хлорка», я вытравил название станции назначения и вписал своей рукой «Поклевская».
     С этим билетом я доехал до Свердловска, где закомпостировал билет на поезд Свердловск – Тюмень. Я давно не виделся с сестрой Фаей, которая училась на третьем курсе Богдановичского горно-керамического техникума и сейчас должна была сдавать весеннюю сессию. Я тут же дал Фае телеграмму, в которой сообщил, когда мой поезд прибудет в Богданович.
     До отправления оставалось ещё несколько часов, и я пошёл в общежитие. Там меня ещё помнили и разрешили отдохнуть в «своей» комнате, где стояли койки с матрасами.
* * *
     До Богдановича поезд доехал за два с половиной часа. Там меня встретила Фаина. Мы с ней вошли в зал ожидания и сели на сиденья. Я спрашивал сестру, как ей живётся в замужестве (в марте этого года она вышла замуж; свадьба была студенческой, нас не приглашали), рассказывал свои новости. Стоянка поезда была всего лишь десять минут, и за разговором мы не заметили, как они пролетели. Я посмотрел в сторону перрона, и мне показалось, что моего поезда нет. Мы выскочили наружу и убедились, что поезд уже ушёл.
     Посмотрели расписание поездов. До следующего поезда времени было ещё достаточно, поэтому мы не спеша договорили о том, о чём не успели раньше. Я попросил Фаю приехать в Горбуново в августе, чтобы мы могли увидеться. Затем мы простились, и Фая ушла. Я же обратился к дежурной по вокзалу с просьбой посодействовать снять с поезда в Поклевской мои вещи: рюкзак и чемоданчик. Она попросила мой билет и записала номер поезда, вагон и место, а затем с моих слов – описание вещей.
     – Я передам по телефону дежурному по вокзалу станции Поклевской. Они всё сделают с проводником вагона, – пообещала она.
     Я поблагодарил женщину и закомпостировал свой поддельный билет (да простит меня Фемида за давностью лет!). В Поклевской обратился к дежурному по вокзалу, который после знакомства с моими документами и нескольких нравоучительных фраз выдал мне мои вещи. В общем, моё приключение окончилось без потерь.
     Дома всё было спокойно. Узнал новость, что Лена после окончания учебного года уволилась из Горбуновской школы и уехала с дочерью Галинкой в город Горький, где жил её брат Николай с семьёй и сестра Валентина.
     В Горбуново я погостил пару недель, после чего поехал в Свердловск для подготовки к экзаменам. Запасся литературой, начал просматривать конспекты.
* * *
     Первого июля начались занятия, которые продолжались десять дней. Теперь, после практики, когда довелось всё увидеть своими глазами и пощупать руками, теорию было слушать куда интереснее, чем раньше. После окончания занятий – консультации и устные экзамены.
     Один из преподавателей, который вёл два предмета, решил совместить оба своих экзамена. У него на столе в двух разных местах были разложены билеты по каждой дисциплине. Мы брали по одному билету из каждой стопки, отвечали по ним и получали сразу две оценки.
     Некоторые другие экзамены мы тоже сдавали по два в день. Таким образом за пять дней мы сдали экзамены по восьми предметам. Я получил семь четвёрок и одну пятёрку (по транспортной подготовке).
     16 июля нам выдали свидетельства об окончании школы машинистов и присвоении квалификации «машинист электровоза». К свидетельству прилагался табель учёта успеваемости. Оставалось получить в локомотивном отделе Управления Свердловской железной дороги свидетельства на право управления локомотивом. А вот с этим вышла заминка.
     Когда мы пришли за этими документами, нас огорошили:
     – Нет бланков свидетельств.
     – Когда будут?
     – Не знаем. Выдадим, когда напечатают.
     – Что нам делать?
     – Можете пока разъехаться по домам. Или, если хотите, получите права для работы на подъездных путях – такие бланки есть. Потом придёте и обменяете.
     Мы посовещались и решили, что ни домой не поедем, ни других прав брать не будем. А станем ходить ежедневно все вместе, практически строем в Управление дороги. Так мы и сделали. Со стороны, наверное, это немного смахивало на демонстрацию, но мы решили взять неприступных чиновников измором и ходили каждый день.
     На пятый день, 21 июля нам выдали настоящие права.

Глава 111. НА РАСПУТЬЕ

     Обе группы собрали в школе машинистов для распределения на работу. Первым четверым тут же выдали направления. Они ещё до учёбы имели опыт работы на локомотивах, а в школу были направлены паровозными депо своих городов. Вершинин получил направление в Ярославль, Нечаев – в Рязань, Воронкин – в Краснодар, Оглезнев – в Белово Кемеровской области.
     Перед выпускниками выступил начальник школы Иванов. Не скажу, что его слова заразили нас оптимизмом.
     – Мы делали запросы на многие управления дорог, но нам почти всюду отвечали, что машинисты электровозов им не требуются. Лишь на Западно-Сибирскую железную дорогу (Тюмень, Омск и дальше) согласны взять человек пятнадцать, но вначале придётся работать на паровозах помощниками машиниста. Когда электрифицируют дорогу – сразу станете машинистами электровозов.
     В зале зашумели, кто-то задал вопрос:
     – А когда это случится?
     – Это не ко мне вопрос, а к заказчикам и строителям. А мы, поскольку вас учили, должны и трудоустроить. Пока могу ещё сказать, что жители Свердловска будут направлены работать в депо слесарями. Это тоже только до электрификации нашей Свердловской дороги, потом будете трудиться по специальности. В общем, пока вырисовывается вот такая ситуация. Я пока отлучусь минут на десять. Вернусь, возможно, с кое-какими новостями.
     Отсутствовал начальник недолго, а вернулся в зал в сопровождении мужчины солидного вида.
     – К нам приехал представитель треста «Союзасбест» из города Асбест Свердловской области товарищ Толченов Борис Григорьевич. Он готов предложить вам работу по специальности.
     Зал выжидательно притих. Толченов кивнул в нашу сторону в знак приветствия и начал своё выступление:
     – В начале этого месяца вышло постановление Совмина, предусматривающее перевод железнодорожных путей асбестовых рудников на широкую колею, с 1000 на 1524 мм. В нашем тресте три рудника: Северный, Центральный и Южный. Я начальник транспортного цеха Центрального рудоуправления. В ближайшее время ожидается поступление к нам новых мощных электровозов. Соответственно, нам нужны грамотные машинисты. Пока что мы работаем на небольших узкоколейных электровозах. Это импортные американские Джи-И[33] и Вестингауз, а также советские II-КП3А со сцепным весом 35 тонн. Напряжение в контактной сети – 600 вольт постоянного тока.
     – Наш город очень молод, ему всего лишь двадцать пять лет. Раньше на его месте были разрозненные посёлки. А сейчас строится много благоустроенного жилья для рабочих рудника, школы и детские сады для их детей. Для одиноких в октябре будет готово новое благоустроенное общежитие, а семейные получат квартиры. Приглашаю вас к нам в Асбест жить и работать.
     Когда начальники вышли, наша «бурса» забурлила.
     – Да пошёл он со своим Асбестом – это такая тьмутаракань! – высказался один из свердловчан. Ему возразил голос другого выпускника:
     – А по-моему, это неплохой выход из положения. Надо воспользоваться!
     Я в спорах и разборе ситуации не участвовал, пытаясь сначала решить всё сам для себя. Я был на перепутье. Конечно, хотел жить в Свердловске – город этот полюбил за два года жизни в нём – и работать машинистом электровоза. Огорчало то, что не было ближайшей перспективы работать по этой специальности на магистральной железной дороге. Паровозы же меня не устраивали. Работа помощника на них просто адова, на нём лежит обязанность поддерживать необходимую температуру под котлом, то есть фактически быть истопником (имевшийся в штате кочегар лишь подаёт уголь из тендера). В кабине жарко и пыльно, постоянный сквозняк. А у меня, как назло, начала побаливать спина. Наверное, давала знать себя армейская «закалка» – сидение и лежание на снегу и в снегу. Смущало также и то, что в Свердловске уже было очень много помощников машинистов и даже слесарей в депо с правами машиниста. То есть на вакантные места в перспективе будет много желающих. Ну и, наконец, никто не обещал в обозримом будущем в Свердловске жилья.
     Перспектива ехать в Сибирь тоже меня не прельщала. И тоже было непонятно, когда удастся пересесть на электровоз. Всё-таки с болью в сердце я склонялся к мысли ехать работать в Асбест. Решил: «Лучше на маленьком электровозе, чем на большом паровозе». Да и возможность получить жильё привлекала.
     Но сразу записываться я не пошёл. Решил сначала съездить в Асбест, посмотреть, что да как. Сказал о своём желании Володе Коковину, он с радостью согласился составить мне компанию. Оказывается, у него в Асбесте жила и работала его родственница. Доехав до городка в пригородном поезде, мы пошли сразу к ней. Она жила в маленькой комнатке деревянного барака, в сто первом квартале, сплошь застроенном одноэтажными домиками.
     Хозяйка напоила нас чаем, после чего мы отправились самостоятельно знакомиться с нашим будущим. Выйдя из барака, я обратил внимание на какую-то туманную дымку светло-серого цвета, висевшую в воздухе и оседавшую на наших тёмных костюмах.
     – Что это такое? – спросил я Володю.
     – Пыль с фабрики, – объяснил он. – Когда ветер в эту сторону дует, тут всегда «туманно».
     Через несколько десятков метров полоса запылённости кончилась, и мы оказались на борту карьера[34]. Сам карьер оказался огромной ступенчатой чашей более километра в диаметре. По его спиральным ступеням ползали, как мне показалось сверху, игрушечные на вид поезда: маленькие локомотивы тянули или толкали по три-четыре вагончика. Минут двадцать мы наблюдали за тем, как экскаваторы грузят в вагоны руду. А затем мы пошли по узкоколейному железнодорожному пути вверх и оказались на отвале, куда выгружали пустую породу из вагонов-самосвалов (думпкаров).
     Тут мы увидели, что около вагонов и двухосного электровозика копошится много народа. Как оказалось, электровоз и два вагона сошли с рельс. Мы сразу подошли к машинисту и поинтересовались, что ему грозит за аварию.
     – Да ничего мне не будет, – успокоил нас он. – Ну заработаю сегодня меньше. Виноваты путейцы, они плохо сделали путь. Видите, они там работают все в мыле.
     Мы заглянули в кабину, увидели там один пульт управления. Заходить внутрь не стали, поскольку локомотив был в неустойчивом положении. На этом решили закончить экскурсию и вернуться в город. С трудом нашли нужную тропинку. По ней мы попали в старую часть города, где даже на проезжей части не было асфальта, тротуары были деревянными, доски на них местами были подгнившими и поломанными. На одном из домов я увидел табличку с названием улицы: «Милицейская».
     Двинулись дальше – искать цивилизацию. Прошли улицу Октябрьскую и – о чудо! – попали на асфальтированную площадь, да ещё и с дворцом культуры. Дальше ДК были уже пятиэтажные дома. Мы подошли к рынку, откуда ходили автобусы на железнодорожный вокзал.
     В поезде я постарался проанализировать и оценить увиденное. Увы, оценка выходила «неуд.». Очень не понравилась запылённость от четырёх обогатительных фабрик и завода АТИ[35], находящегося прямо в городе в здании бывшего дома культуры. Работа тоже казалась мне скучной: ездить только из карьера на фабрики или на отвал, крутые подъёмы и спуски, маленькие перегончики. В общем, негде разгуляться русской душе. Но с другой стороны, куда деваться? Живут и здесь десятки тысяч людей, работают. Так я пытался себя успокоить.
     Мы вернулись в Свердловск, а наутро зашли к секретарю для получения направлений в Асбест. Секретарь выписала нам бумаги, зашла к начальнику подписать и передала нам. Попросила меня на минутку задержаться. Володя вышел.
     – У нас есть бесплатная путёвка в дом отдыха «Урал», – сообщила она. – Не желаете поехать?
     Я не стал раздумывать:
     – Почему бы и нет? Поеду, спасибо.
     Довольно быстро мне оформили документ, и я в тот же день уехал по месту назначения.
     Двенадцать дней в доме отдыха прошли как-то очень буднично, ничего не случилось, ничего не запомнилось. Не заводил ни друзей, ни подруг. Видимо, из-за неудачного трудоустройства не было настроения. На память осталась лишь одна фотография, на которой две девушки и трое юношей. Вот ведь интересно – дом отдыха «Самоцвет», в котором я был два года назад, запомнился до мельчайших подробностей.
     Вернувшись в Свердловск, я зашёл в последний раз в школу машинистов, отдал квиток путёвки и поблагодарил секретаршу за особое ко мне внимание. Она напомнила, что на работу я должен явиться не позднее первого сентября.
     – Позже уже будет считаться прогулом, – наставительно сказала она.
     – Спасибо за всё. До свидания.

Глава 112. ПОСЛЕДНИЕ КАНИКУЛЫ

     Я решил воспользоваться последними каникулами и поехал в деревню Горбуново к маме. Оказалось, что сестра Фая здесь тоже отдыхает с мужем – Володей Тюриным. Мы с ним познакомились. Он оказался уроженцем города Алапаевска Свердловской области, а учился в одном техникуме с Фаей. Володя показался мне простецким, дружелюбным парнем, к тому же был моим одногодком. Мы с ним легко сошлись. У него был фотоаппарат, и он нас всех сфотографировал на улице на травке: маму с отчимом, Фаю, меня и Женю (который как-то незаметно перешёл из детского возраста в юношеский).
     Володя увлекался футболом, играл в команде техникума, иногда за сборную города Богдановича. Кто-то нам сказал, что в воскресенье команды Талицы и Богдановича будут играть на первенство области. Матч должен был проходить в Талице. Мы отправились туда пешком. Вдвоём было идти легко, и двенадцать километров мы прошагали без усталости. На стадионе болели за разные команды: я за талицкую, Володя за богдановичскую. Но тем не менее мы не поссорились, а мирно разбирали перипетии игры.
     Иван Гаврилович решил использовать в домашнем хозяйстве внезапно приехавшую к нему рабочую силу в виде меня и Володи. Вместе с Женькой он заготовил брёвна и жерди, которые нужно было очистить от коры. Этим мы с Володей и занимались в течение двух дней. А затем мы заменяли старую ветхую подгнившую изгородь новыми столбиками и жердями.
     После окончания работы мы были предоставлены сами себе, и могли развлекаться или отдыхать в своё удовольствие. У Ивана Гавриловича было ружьё и удочка. До этого времени я никогда не охотился и не рыбачил удочкой. Он нам предложил пойти отдохнуть на природе.
     Володя, Фая и я собрали в рюкзак кое-какие продукты, пару покрывал и пошли на реку Пышму. Володя нёс удочку и рюкзак, а мне досталось ружьё и патронташ с десятью патронами. Идти пришлось около десятка километров. Уже во второй половине дня мы облюбовали местечко возле реки с сухим высоким берегом. Было довольно жарко и первым делом мы с удовольствием окунулись. Затем забросили удочку. Хотели сварить на ужин уху, но поймали лишь одну рыбку. Долго не расстраивались, добавили принесённой с собой баранинки. «Уха» получилась наваристой!
     Ночевали на самодельном ложе из лапника и веток кустарников. Ружьё было доверено мне, как бывшему стрелку. Зятёк мой служил в армии на военном аэродроме, но едва ли ему довелось там стрелять так много, как мне. Утром мы встали пораньше и пошли на промысел. Володя нас запечатлел на плёнку – мы с Фаей присели в камышах, я в шляпе, с ружьём в руках и рюкзаком за плечами, а у Фаи в руках удочка. Снимок получился довольно экзотичным.
     На деле же охотники из нас вышли не лучше, чем рыбаки. В этот день мы загорали, купались. Поскольку добычи у нас не было, питались сухим пайком. В конце концов решили, что выбрали неудачное место и решили пойти вверх по течению в лесистые места. Мы прошли, наверное, с полкилометра, когда нам вдруг встретились два молодых человека с ружьями. Замечу, что был август, и осенне-зимний охотничий сезон, вероятно, ещё открыт не был.
     Мы с ними поздоровались, они ответили на наше приветствие. Заметив у меня ружьё, приняли за своего – охотника (ну или браконьера, если будет угодно). Они поделились с нами любопытной информацией:
     – Вы пришли вовремя, мы как раз уходим, «пост» оставляем вам. Справа болотистое озеро, под вечер на него садятся стаи уток, можете пострелять. Утки после выстрела улетают, но через полчаса или чуть более прилетают снова. А слева брод через реку. На том берегу найдёте землянку, где можно пожить или переночевать.
     – Большое спасибо, вы нам очень помогли.
     – Счастливо оставаться, удачи вам!
     Первым делом мы решили осмотреть «жильё». По броду (воды чуть выше колена) перешли на другой берег. Отыскали землянку. Она заманчиво звала войти в неё. Деревянная дверь со стеклянным окошечком. Сверху насыпана земля, на «крыше» растут травы и цветы, а когда мы открыли дверь, на нас пахнуло свежим ароматом сена – из него была устроена мягкая постель. Перед землянкой было место для костра, можно было начинать готовить ужин.
     Я оставил там ребят, а сам снова через брод пошёл к озерцу в засаду. Улёгся среди камыша и стал терпеливо ждать появления летающей дичи. Птиц долго не было, уже начало смеркаться. Вдруг целая туча уток села на озерцо, буквально метрах в двадцати от меня. У меня глаза разбежались – такой выбор, не знаешь, в какую стрелять. Я выбрал крайнюю. Можно было прицелиться, скажем, во вторую с краю – тогда мог бы ранить не одну. Но я не был кровожаден и считал свой задачей просто попасть в цель. Мушку ружья было уже плохо видно, и я больше ориентировался по стволу.
     Выстрелил. Утки с шумом поднялись в воздух и улетели. Одна осталась, трепыхаясь на воде, потом стихла. Пришла пора задуматься, как подбирать добычу. Плыть, не зная глубины, опасно, так как водоём сильно зарос – можно запутаться в траве. Поэтому я решил проверить глубину и состояние дна. Разделся донага и медленно двинулся от берега по какому-то мягкому зыбкому дну, почти не чувствуя почвы под ногами. Вероятно, погнившая буйная растительность десятилетиями оседала на дно и превратилась в зыбкое месиво.
     Я постепенно углубляюсь. Вода уже по грудь и выше. Вот добыча наконец-то рядом, и я её забираю. Двигаюсь обратно тем же способом и путём. Одеваюсь и снова ложусь в засаду.
     Я прождал ещё какое-то время, но оказалось, что утки не дурнее меня, скоро они не вернулись. Зато уже почти совсем стемнело. Я решил больше не ждать и пошёл к своим. Перебрался через брод, ориентируясь на костёр, к которому и подошёл с добычей. Однако восторга ребята не выразили. Оказывается, они волновались за меня, поскольку слышали один выстрел, а потом – тишина в течение почти получаса. Мало ли что могло случиться!
     Фая и Володя не ужинали, ждали меня. После того, как мы поели, залегли в землянку спать. Здесь было куда уютнее, чем под открытым небом. Выспались мы хорошо. Утром, позавтракав, решили двинуться домой. Перед дорогой мы с Володей присели покурить, и Фая нас сфотографировала: полулежащих, между нами на траве ружьё, патронташ, котелок и добыча. К слову, с убитой уткой никто из нас не захотел возиться, да и опыта не было, поэтому решили взять её домой. Вроде как отчитаться за патрон (шучу).
     Собрали вещи. Перешли брод. И по тропинке, протоптанной охотниками и рыболовами, двинулись в обратный путь. Когда вышли из леса на поляну, увидели зайца, шмыгнувшего в прибрежное мелколесье. Реку с тропы из-за лесочка видно не было. Я скомандовал ребятам:
     – Идите к реке и постарайтесь выгнать зайца на поляну.
     – Мы сейчас, мигом.
     Они побежали к реке, затем, идя по лесочку, стали кричать и стучать по деревцам палками. У них это так хорошо получалось, словно им часто приходилось выгонять из леса зверей. Я стоял у кромки леса, не очень надеясь на успех. Но не прошло и пяти минут, как заяц выскочил на поляну, спасаясь от шума. Я тут же вскинул ружьё и выстрелил в скачущего зверька. Он совершил неимоверный кульбит и рухнул наземь. Когда я к нему подошёл, он был ещё жив и жалобно попискивал. Но к приходу ребят уже успокоился. Мы положили его в рюкзак. Теперь нашу охоту можно было считать удачной: два выстрела – два трофея. Любопытно, прошло почти четыре года, как я не держал в руках оружия, а армейская стрелковая подготовка не забылась.
     Придя домой, добычу передали Ивану Гавриловичу. На обед у нас была зайчатинка, запивали которую мы домашним хмельным вкусным пивом (мама сама хорошо умела его готовить, а хмель выращивала на своём приусадебном участке).
     Так и закончился мой отпуск. Пора было ехать на работу.

Глава 113. АСБЕСТ. НАЧАЛО РАБОТЫ

     Я простился с семьёй и опять же с рюкзаком и чемоданчиком пошёл на железнодорожную станцию, где купил билет до Асбеста – будущего места моего проживания и работы. Я доехал до станции Баженово, где пересел на пригородный поезд Свердловск – Асбест. Он курсировал по однопутной ветке, которая заканчивалась тупиком в Асбесте. До конечной точки своего маршрута я добрался уже под конец рабочего дня первого сентября. Нашёл Центральное рудоуправление (ЦРУ), зашёл в отдел кадров. На работу меня оформлять не стали, сославшись на окончание рабочего дня, но дали адрес общежития, где я буду временно проживать.
     Улица, на которой находилось общежитие, была мне уже знакома. Это была та самая Милицейская улица, через которую мы с Володей проходили с отвала в город. Я нашёл дом, который мне указали. Впрочем, дом – громко сказано. Это был одноэтажный деревянный барак, внутри которого вдоль одной стороны стояли в два ряда двадцать коек. А на них – ба! – знакомые всё лица. Наверное, половина нашего курса приехала работать в Асбест. Жильё тут было под стать армейской казарме. Простое, не благоустроенное, без водопровода и канализации.
     Я переночевал в этой казарме, а утром снова отправился в отдел кадров. Там меня оформили, записав в трудовую книжку: «1958.IX.2. Центральное рудоуправление. Принят машинистом электровоза в транспортный цех». Я нашёл начальника службы тяги Третьякова, который мне сказал приходить завтра к семи утра на раскомандировку, где меня и назначат на стажировку.
     Вернувшись в общежитие, я узнал кое-что новое. Оказывается, многие из нашего выпуска вдруг в одночасье стали женатыми. Ларчик открывался просто. Квартиры обещали только семейным, поэтому бывшие холостяки поспешили обзавестись штампом в паспорте. Морозов, Дурасов, Рязанский и некоторые другие женились на выпускницах Свердловского мединститута. А Вася Рязанский женился на Асе[36]. Таким образом город Асбест получил не только квалифицированных машинистов, но и врачей. Работать они приехали сразу же, как только им выдали направления, ещё в конце июля, безо всякого отпуска и каникул. И сейчас некоторые уже получили новые квартиры.
     В общаге я встретил своего одноклассника по вечерней школе Володю. Спросил у него, не желает ли он получить среднее образование.
     – Конечно, – просто ответил он.
     – Ну тогда пошли снова в вечернюю школу.
     – Пошли, – согласился Володя. Он вообще никогда не раздумывал, а действовал сразу и быстро.
     В этот же день мы поступили в десятый класс. А вечером уже сидели за партами.
* * *
     Мне очень не нравилось наше «казарменное положение» в общежитии, и я решил воспользоваться рекомендацией отчима, Ивана Гавриловича. Его племянник Василий, оказывается, жил в Асбесте в собственном доме. Я Василия немного знал, встречался с ним в Горбуново. Он участник войны, ушёл на фронт ещё в молодом возрасте, откуда вернулся без одной руки и с обожжённым лицом. Жил он вместе с женой. Вот к ним я и пришёл попроситься «на постой». Они позволили мне пожить у них, пока не будет построено новое общежитие.
     Пока на улице было тепло, я спал в чулане на топчане, где были матрас и покрывало (простынь у меня была своя). А когда похолодало, пришлось перебираться в прихожую на диван. С хозяевами я почти не общался. Питался всё время в столовой. У них дома был телевизор, всегда аккуратно прикрытый большой салфеткой. Но мне хозяйкой было строго запрещено его включать. Да и сами они при мне его ни разу не включали. Мне, конечно, хотелось его посмотреть, но за всё время я ни разу это табу не нарушил.
* * *
     В первый день я стажировался на двухосном американском электровозе Вестингауз. Кузов у этого электровоза вагонного типа – прямоугольная стальная коробка. Кабина маленькая, низенькая, с одним-единственным сиденьем у пульта. Кроме окон, всё было сделано из стали. Эти 35-тонные электровозы были заказаны «Машиноимпортом» в 1947 году. Тогда специально для асбестовых рудников было получено 25 американских электровозов Вестингауз и Джи-И. Каждый из них шёл в комплекте с четырьмя вагонами-самосвалами фирмы «Магор». Надо заметить, американская техника оказалась прочной, но в управлении неудобной.
     Машинист, к которому меня прикрепили на время стажировки, был мужчиной высокого роста. Первый рейс он выполнил сам, а мне показывал и объяснял, что да как. Во втором рейсе он меня допустил до управления. Самому же ему пришлось встать на колени рядом с сиденьем и пультом управления, поскольку стоя он упирался головой в потолок. Так, стоя на коленях на стальном полу, он следил за моими действиями. Я сделал один рейс и, пожалев человека, чуть не силой усадил его на своё рабочее место.
     – Я же тебя обязан учить! – возражал он.
     – А я уже учёный. Десять месяцев учился водить поезда на МПС, – настаивал я.
     – Там и дорога, и электровозы не такие.
     – Но принцип-то один и тот же.
     Так мы с ним проработали два дня. Я сделал заключение, что трёх позиций контроллера (а именно столько было на этом электровозе) слишком мало. Каждый раз перед тем, как разогнаться, электровоз резко дёргался, да и само движение было немного дёрганным. Правда, вызываемые этим скачки тока и напряжения техника выдерживала.
     Работали здесь в три смены. С восьми утра до четырёх дня, с четырёх до полуночи, и с полуночи до восьми утра. Мой первый самостоятельный рабочий день пришёлся на ночную смену. Мне досталось управлять отечественным электровозом Новочеркасского производства. Это был четырёхосный электровоз с кузовом капотного типа[37]. Расположенная в середине кабина была просторной, с двумя пультами управления. Куда удобнее, чем в американской. На таком электровозе я не стажировался, поэтому попросил машиниста, сдававшего мне смену, ознакомить меня с пультом управления. Надо сказать, что здесь машинисты работали без помощников, то есть весь агрегат – электровоз и вагоны – находился в ведении одного машиниста.
     Начальником моей смены был Иванов. Уж не знаю по какой причине, он недавно решил полностью обновить штат своей смены, набрав новичков из «Свердловского призыва». Начальство пошло ему навстречу. И таким образом, вся смена теперь состояла из малоопытных (или совсем неопытных, вроде меня) работников. Конечно, без накладок и небольших происшествий дело не обошлось.
     Некоторые не могли после погрузки выехать из погрузочного тупика в подъём, буксовали. Их выталкивали «на буксире». А у моего электровоза вдруг за два часа до конца смены самопроизвольно опустился токоприёмник. Я остановился, поднялся на скос и услышал на крыше шум выходящего сжатого воздуха. Пришлось подняться на крышу, пренебрегая техникой безопасности (в контактном проводе над головой напряжение 600 вольт). А что делать, я же задерживал движение на этом участке. Увидел, что резиновый воздушный шланг слетел с металлического патрубка. Пришлось перекрыть подачу сжатого воздуха к пантографу и вставить шланг на место. Поехал дальше, но через полчаса токоприёмник снова опустился, и мне пришлось остановиться у самой диспетчерской, которая находилась на борту карьера. В этот раз я решил закрепить шланг, перетянув его проволокой. Пришлось повозиться, но в конце концов шланг к патрубку прикрепил надёжно.
     Утром оказалось, что план мы не выполнили, и нас всех собрали в раскомандировке. Доклад делал диспетчер, а принимал начальник транспортного цеха Толченов. Диспетчер сказал о том, что помешало выполнить план, кто буксовал, кого вытаскивали на буксире, а про меня сказал, что я два раза останавливался на перегоне и «сидел» на крыше, устраняя какую-то неисправность. Я испугался, что меня накажут за нарушение техники безопасности, гласящей, что запрещено подниматься на крышу электровоза при наличии напряжения в контактной сети. Но ни один из присутствующих начальников на это внимания не обратил. Им был важен только план – любыми средствами.
     Постепенно мы набирались опыта работы, и больше «разбора полётов» у нас не было. Первый месяц работы я чуть ли не каждую дневную смену заезжал в пункт технического обслуживания (ПТО) для устранения неисправностей электровоза и вагонов. А зарплату нам начисляли сдельно. Учитывалось всё: погрузка, разгрузка, расстояние, на которое перевезён груз. Всё это фиксировалось в бухгалтерии с графиков, передаваемых диспетчером. Поэтому, если ты на ремонте, за это время ничего не заработаешь.
     На всех машинистов в бухгалтерии были заведены карточки работы, в которых указывался заработок за каждую смену. Карточки хранились в шкафу в раскомандировке, в ячейках по алфавиту. Придя на работу, можно было «полюбоваться» своим заработком за прошлую смену. За первый месяц я заработал почти в два раза меньше опытных машинистов. Но со временем заработок стал повышаться. «Опыт – дело наживное».

Глава 114. НЕ ТОЛЬКО О ШКОЛЕ

     К началу октября, как и обещали, нас переселили в новое благоустроенное общежитие. Оно было построено на улице Лесной в живописном месте. С трёх сторон дом был окружён сосновым лесом, лишь фасад выходил на асфальтированную улицу. В ста метрах от общежития протекала река Рефт, приток Пышмы.
     Мы с Володей Коковиным заняли двухместную комнату на первом этаже. Теперь у нас были хорошие условия и для отдыха, и для подготовки к занятиям в школе. С Володей мы работали в разные смены, но в школу иногда ходили вместе – выходные совпадали.
     Ещё в сентябре я искал, где в городе играют в волейбол на любительском уровне, но нигде не нашёл даже площадки. В принципе, была площадка на городском стадионе, но и там днём была тишина.
     Ближе к зиме мы с Володей пошли в спортобщество рудника и попросили коньки. Нам дали, но с условием, что мы запишемся в хоккейную команду. Пришлось записаться, хотя играть в хоккей мы не собирались. Мы успели несколько раз сходить на каток, когда получили от спортивных руководителей настойчивое приглашение посетить собрание хоккейной команды. Конечно, мы туда не пошли, и через неделю коньки у нас забрали.
* * *
     Однажды после дневной смены я, как обычно, зашёл в столовую. Там продавали и пиво. Я хорошо покушал, выпил кружку пива и отправился в школу. Первым уроком была литература, которую преподавала жгучая брюнетка, полненькая женщина еврейской национальности. Она вызвала меня к доске и попросила охарактеризовать Луку – персонажа из пьесы «На дне» Максима Горького. Пьесу я читал, но долго не мог придумать, с чего начать и о чём говорить. Минуты две в классе стояла мёртвая тишина. Я уже был готов к тому, что учительница скажет: «Садись, два», – но она терпеливо ждала. И тут «Остапа понесло». Разрозненные куски мозаики в моём мозгу как-то вдруг сами склеились в целостную картинку, и я начал рассказывать о Луке с такой горячностью и убеждённостью, будто был его лучшим другом и съел с ним не один пуд соли.
     Учительница была в восторге, и я краем уха слышал её восклицания: «Вот так надо рассказывать, так, так!» – и она даже притоптывала при этом ногами. Я же был удивлён сам себе – никогда не был хорошим рассказчиком, куда больше – скромным слушателем. Возможно, выпитое пиво расшевелило мои мозги?
     За ответ учительница поставила мне «пять» и до конца четверти больше не вызывала. Во второй четверти тоже не вызывала ни разу и опять поставила итоговую пятёрку. Хотя… Но не буду забегать вперёд.
* * *
     Перед Новым годом к нам в общежитие приехала мама Володи. Она привезла сыну гостинцев и кое-что для продажи на рынке. На следующий день она ушла на рынок, и я спохватился:
     – У меня есть лишние валенки, абсолютно новые. Вот бы их продать!
     – Так иди на рынок, отдай их моей маме, она продаст. Я свои чуть поношенные тоже отдал.
     Я поблагодарил Володю и пошёл. На рынке нашёл Коковину и передал ей свои валенки, назвав цену – 250 рублей. С рынка я не уходил, но от прилавка отошёл довольно далеко. И тут услышал голос Коковиной, которая кричала: «Держи его!»
     Я оглянулся и увидел, что от прилавка быстрым шагом отходит человек среднего роста, одетый в гражданскую одежду, в руках у него были мои валенки. Я догнал этого мужика и попытался забрать валенки, но он вцепился в них мёртвой хваткой. Тогда я его ударил. Это не помогло. Я замахнулся второй раз, но он перехватил мою руку и внезапно заявил:
     – Я из милиции.
     – Так бы сразу и сказали, – сказал я, быстро успокаиваясь. – А зачем валенки мои забрали?
     – Пройдём в кабинет, там разберёмся.
     Кабинетом оказалась небольшая каморка на рынке. Он завёл меня внутрь.
     – Отвечу на ваш вопрос, – продолжил он, будто ничего не случилось. – Валенки я конфисковал, потому что вы их продаёте по спекулятивной цене. Государственная их стоимость 130 рублей, а вы продаёте за 250.
     – Я об этом не знал.
     – Незнание законов не является оправданием, – изрёк мой оппонент. Потом он составил протокол, дал его мне прочитать и расписаться. Я довольно наивно спросил:
     – А вы мне валенки вернёте?
     – Нет, – ответил милиционер. – Дело, по всей вероятности, будет передано в суд. А валенки будут вещественным доказательством.
     Я сильно расстроился, был мрачнее тучи и даже два дня не посещал школу. На работу, правда, ходил исправно. Кстати, мама Володи продала-таки его валенки за 200 рублей. Получался парадокс: поношенные валенки можно продавать за любую цену, а новые – ни-ни! – только за государственную. Вскоре мне пришла повестка в милицию. В ней был указан день, время и номер кабинета, куда нужно было явиться.
     На третий день я всё-таки пошёл в школу. Там ко мне сразу подошла наша классная руководительница Нина Петровна – душевная женщина (она вела у нас химию). Спросила:
     – Почему пропустили два дня занятий?
     – У меня были небольшие неприятности. Не хочу о них говорить.
     – А я знаю причину, – с таинственно-подкупающей улыбкой сказала она.
     – Откуда? – удивился я.
     – Сорока на хвосте принесла, – отшутилась Нина Петровна и тут же посерьёзнела: – Скажите честно, как ваши дела?
     – Ничего пока особенного, возможно, завтра прояснится.
     – Каким образом?
     – Мне повестку в милицию принесли.
     – Можете показать?
     – Пожалуйста.
     Я достал и передал ей бумажку, которую носил с собой. Она внимательно изучила её и сказала:
     – Всё будет хорошо, не волнуйтесь.
     Как выяснилось, во время конфликта на рынке находилась наша учительница русского языка и литературы, которая потом в учительской красочно описала всё происшедшее со мной. Поэтому Нина Ивановна была в курсе событий.
     Утром я пришёл в милицию немного раньше назначенного времени и сел на стул возле кабинета, указанного в повестке – ждать вызова. Вдруг нежданно-негаданно в коридоре появилась наша «классная» Нина Петровна. Увидев меня, она лишь кивнула; я ответил тем же. Она подошла к двери и, глядя на меня, жестом спросила: «Сюда?» – Я утвердительно кивнул, и она, постучавшись в дверь, вошла. Она была внутри меньше десяти минут, а затем вышла и, так и не сказав мне ни слова, улыбнулась и кивнула на дверь, мол, заходи. А сама ушла.
     Я прошёл в кабинет, где находились два человека, одетых в цивильные костюмы. Но того, кто забрал на рынке мои валенки, не было. «Наверное, ведёт неравную борьбу с расхитителями социалистической собственности и спекулянтами вроде меня», – подумал я. Один из следователей поднял вверх мои несчастные обувки и строго спросил:
     – Это ваши валенки?
     – Да, мои. – Я ещё раньше решил отвечать честно, ничего не выдумывая и не скрывая.
     – Зачем продавали?
     – Они мне пока без надобности, есть другие. А деньги нужны.
     – А для чего вам деньги?
     Несмотря на кажущуюся абсурдность вопроса, я к нему был готов. Но сначала попробовал пошутить:
     – Для жизни. Я ещё сегодня не завтракал.
     – Попрошу серьёзнее.
     – Я помогаю младшим сёстрам – студенткам. Одна учится в институте в Свердловске, другая в техникуме в Богдановиче. – Я достал и показал им квитанции переводов.
     – А почему продавали дороже их стоимости?
     – Ну это же рынок, я думал, что на нём можно торговаться. А если я буду продавать их по государственной цене, как вы говорите, их у меня ещё никто и не возьмёт, подумают, что бракованные или ворованные.
     – Вы оказали сопротивление работнику милиции и даже ударили его. Это уголовно наказуемое деяние. Что скажете?
     – Я же не знал, что он работник милиции. Одет он был в простую гражданскую одежду. Документов не предъявлял, взял валенки с прилавка у женщины и быстро пошёл. Я увидел это и решил отобрать свою вещь, извините, у вора. В пылу борьбы, видимо, я его толкнул, и только после этого он сказал, что из милиции. Вот у вас, например, начнёт снимать пиджак неизвестный человек, вы же будете сопротивляться, так?
     – Всё понятно, – резюмировал следователь. – Забирайте ваши валенки. Можете их даже продать, но не дороже государственной цены – 130 рублей.
     Я взял валенки и сказал:
     – Спасибо, что подсказали их стоимость.
     Думаю, большую роль в благополучном исходе моего дела сыграла Нина Петровна. Я так и сказал Володе.
     – Может, в милиции работает кто-то из её бывших учеников, – предположил он. Я согласился, что это вполне возможно.
     Валенки я принёс в общежитие, пытаться продавать их на рынке больше не стал. А через неделю к нам приехал знакомый Володи из деревни – молодой парень. Ему как раз нужны были валенки, и он не торгуясь купил мои за 250 рублей.
     А вот учительница по литературе вдруг в одночасье изменила мнение обо мне, стала считать меня «плохим парнем» и исправила уже выставленную оценку за вторую четверть на тройку.
* * *
     Как всегда, особенно плохо у меня обстояло дело с немецким языком. Учительница однажды сказала: «Какое у вас ужасное произношение!»
     Ещё возникло затруднение с тригонометрией, но заняться ей вплотную я почему-то не хотел. Наш учитель, пожилой мужчина, часто давал нам контрольные работы. Обычно он писал на доске два варианта контрольной, а потом сидел весь урок, наблюдая за нами. Моим соседом по парте был Андрей, молодой рыжеватый парень лет двадцати, «щёлкавший» математику как семечки. Он быстро решал свой вариант, а потом на отдельном листочке и мой. Затем он незаметно передвигал эту бумажку ко мне. Я сравнивал своё решение с его, исправлял ошибки, а что не успел к тому времени решить – просто списывал. Так он меня тянул, и я беззастенчиво пользовался его услугами. Познания в математике у меня не повышались, хотя за контрольные я регулярно получал пятёрки.
     А я Андрею «помогал» с русским языком, когда мы писали диктанты, изложения и сочинения. Иностранный язык в нашей школе изучали только один – немецкий, а Андрей раньше учил французский, поэтому на уроках иностранного языка в школе не появлялся.
* * *
     Ещё во время последних экзаменов в школе машинистов в Свердловске я встретился с Тамарой в вестибюле общежития. Уже прошёл год с той памятной совместной поездки в Москву, где мы сблизились.
     Мы тут же сели рядом на стулья и поговорили, как старые друзья. После окончания учёбы она была направлена на работу в Управление Свердловской железной дороги, а жила по-прежнему в нашем общежитии. Я пригляделся к ней повнимательнее и заметил, что у неё от уголков глаз расходятся к вискам мелкие морщинки. Почему-то это мне запомнилось. Видимо, молодые люди старше двадцати пяти лет начинают более придирчиво относиться к своим потенциальным спутницам жизни (если, конечно, они не влюбились по уши, когда даже недостаток кажется достоинством).
     Как только в Асбесте я стал жить в новом общежитии, первым делом написал письмо Тамаре. Мы с ней переписывались до начала моих неприятностей с милицией. В это время мне было как-то нехорошо, я был не в себе из-за внезапно свалившихся событий. Был угрюм, мрачен, излишне резок с товарищами. Кажется, это называется депрессией. И тут я получил от Тамары письмо с приглашением на торжественный вечер в Управление железной дороги. А у меня на этот день на руках была повестка в милицию. Не знаю, что на меня нашло, но я совершил, мягко говоря, грубую бестактность, когда вместо благодарности за приглашение я сгоряча крупными буквами написал «Долой вашу любовь!»
     Наверное, я её очень обидел, и она перестала мне писать. На этом наш роман с Тамарой был закончен.

Глава 115. ЕКАТЕРИНА ВТОРАЯ

     Я потихоньку осваивался с новыми жизненными реалиями. Общения с противоположным полом не искал, но один мой однокурсник вдруг решил восполнить этот пробел. Юрий Крылов учился в школе машинистов в параллельной группе, и раньше мы с ним практически не общались. А тут он заявился в общежитие и пообещал познакомить меня с молодой женщиной, приятельницей и коллегой его жены. Они обе работали в ОРСе – отделе рабочего снабжения. Конечно, себя они снабжали лучше, чем рабочих, но это прямо к делу не относится. Мы с Юрой беседовали в комнате, а его жена ждала в коридоре, разговаривая там с дежурной по общежитию.
     Я не был женоненавистником и согласился пойти с ними хотя бы ради любопытства. Меня привели в центр города, и мы зашли в шикарную квартиру, где всё блестело чистотой и роскошью. Хозяйка, русоволосая женщина не первой молодости, ничем особенным не выделялась. Как сказал бы мой знакомый Пенженин: «Она была средней страшности».
     А за столом сидел красивенький мальчик трёх-четырёх лет; чёрненькие глаза, не мигая прямо смотрели на меня с умным выражением. Остальных гостей он, вероятно, знал, лишь я для него был новенький. Мне стало как-то неуютно, и я предложил пойти в кино. Все согласились. Не знаю, с кем остался мальчик, но мы пошли вчетвером. Посмотрели кинофильм; с протеже Крылова я перебросился несколькими ничего не значащими фразами. Проводили её втроём до подъезда.
     Думаю, всем стало ясно, что мне она не приглянулась. Больше Крылов со мной не общался, да и встречались мы с ним редко.
* * *
     Последний день года у меня выпал на выходной. Как же встретить 1959-й год? Даже мой сосед по комнате был на работе – производство наше не останавливали ни в какие праздники. Мне стало как-то грустно. Вечером я надел лучшую свою одежду и пошёл прогуляться в сторону дворца культуры. А там афиша: «21:00. Новогодний праздничный концерт. Танцы». Вот это мне подходит. Взял билет, прошёл на второй этаж, занял своё место в кинозале.
     После концерта в зале первого этажа начались танцы. Я не стал сразу туда спускаться, остался на втором, чтобы посмотреть на танцующих «с балкона». Вдруг в танцзале увидел знакомое лицо – девушку, которая в нашей смене работала стрелочницей. Она была в компании другой девушки и молодого человека. Они пока не танцевали, стояли, весело о чём-то беседуя. Я спустился вниз, поздоровался с компанией.
     – Извините, может, помешал? – осведомился я.
     – Нет, у нас как раз до пары не хватало, – сказал юноша.
     – Коли так, давайте знакомиться.
     Только тут я узнал, что девушку-стрелочницу зовут Катей. Она была небольшого роста, полненькая, в меру темноволосая, симпатичная хохотушка. Ей всё казалось весёлым, с её губ не спадала улыбка. Друзья Кати оказались недавними молодожёнами. Я пригласил Катю на танец.
     Танцевала она легко и непринуждённо. В танцзале мы пробыли более часа. А потом решили вчетвером встретить Новый год. Зашли в буфет дворца, купили всё необходимое для небольшого застолья. Нас пригласили к себе молодожёны, жившие недалеко.
     Их жилище не отличалось простором и уютом, было сразу видно, что они живут здесь недавно. Быстро собрали на стол. Налили шампанского и стали ждать сигнала точного времени. Праздник встретили хорошо и весело. Хозяева предложили нам поспать у них до утра. Мы согласились, но у них была лишь одна кровать, поэтому нам постелили на полу. Мне совершенно не хотелось спать (а вам бы захотелось, когда рядом лежит «зовущее» к себе прекрасное существо?). Но я не стал давать волю чувствам. Когда утром хозяева поинтересовались, как нам спалось, я ответил, что нормально. А Катя, загадочно улыбаясь, пожаловалась:
     – В меня всё время что-то упиралось.
     Все громко рассмеялись, а я застенчиво улыбнулся. Позавтракали мы остатками ночного пиршества, а потом мы с Катей попрощались с гостеприимными хозяевами и пошли по домам.
     Я не знал, где живёт моя спутница, но она, болтая языком, шла рядом со мной в сторону общежития по улице Садовой. Не дойдя метров пятьдесят, она остановилась:
     – Вот тут я живу.
     – Прекрасно! – не удержался я. – Значит, совсем рядом. Ходить будем в гости друг к другу.
     – Будем, – глядя мне в глаза, пообещала Катя.
     Передо мной стоял деревянный щитовой дом. Она уточнила координаты своего «гнезда» – первый этаж, крайняя комната номер семь. Мы с ней назначили свидание в этом доме вечером через день.
     На свидание я пришёл с бутылкой вина и конфетами. Катя приготовила романтический ужин. Романтика ужином не закончилась, нас тянуло друг к другу. Мы поцеловались первый раз, и уже не могли остановиться: объятья, поцелуи, тихие слова на ушко… Она села мне на колени, а скоро мы уже оказались в постели. Так мы стали любовниками.
     Была ночь, спать мне не хотелось, я встал и включил свет в комнате. На стене в рамке висел большой портрет молодого человека, который я раньше не заметил. Я не удержался и спросил:
     – А кто это?
     – Мой муж, Головашов, – просто ответила Катя.
     – А где он сейчас?
     – В армии служит. Ему ещё два года служить. И чтобы не было недомолвок, сразу скажу, что у меня дочь есть, ей один годик. Вышла я замуж за долговязого Головашова по глупости в восемнадцать лет, два года назад.
     Не скажу, что эти новости меня шокировали, но немного огорчили – это точно. Я же знакомился с девушкой, а тут на́ тебе – солдатка!
     – Да, я не спросил, а где сейчас твоя дочь?
     – Она у бабушки. А днём в яслях. Теперь ты всё про меня знаешь. Можешь остаться до утра, а можешь уйти, я не обижусь.
     Я, конечно, остался. Такая ситуация даже добавляла пикантности в наши отношения. Более того, я стал часто её посещать. Не таясь, мы с Катей ходили вместе и днём. В кино садились на задний ряд и там целовались. Ходили во дворец на танцы и концерты. Часто обедали вместе в столовых и кафе. Когда Володя уходил на работу в вечернюю смену, я приглашал Катю к себе. Однажды мы засиделись допоздна. Сосед должен был вернуться только после полуночи, но в десять вечера заканчивалось «гостевое время», и к нам заявилась дежурная по общежитию. Я сделал вид, что сижу за столом и читаю книгу. Катя была скрыта от вошедшей большим шифоньером. Обе койки аккуратно заправлены. Дежурная строго спросила:
     – У вас посторонних нет?
     – Как видите, – я развёл руки в стороны. И добавил, чтобы она не стала внимательно всё осматривать: – Я сейчас тоже ухожу.
     Дежурная вышла, а я пошептался с Катей, приоткрыл окно, спокойно оделся, вышел, закрыв дверь на ключ и отдав затем его дежурной. Затем обошёл общежитие и влез в комнату через окно. И там, в закрытой снаружи комнате, мы предавались радостям любви.
     После полуночи мы вместе выбрались через окно. Я проводил подругу до дома и вернулся к себе. Взял ключ у дежурной, вошёл в комнату, в которой был всего несколько минут назад, плотно закрыл окно и завалился спать.
* * *
     Как-то из Свердловска ко мне приехала сестра Вера – погостить, познакомиться с моим новым местом жительства. Днём мы с ней походили по городу, заходили в магазины. А на ночь я решил пристроить Веру у Кати. Общежитие у нас было чисто мужское, а Володя сегодня должен был быть дома. Да и в любом случае разговаривать с нашими «стражами нравственности» – удовольствие сомнительное. Выходило, что уложить сестру на ночь мне было негде. Вере я сказал:
     – Переночуешь у тёти Кати.
     Вера не возражала. Когда мы пришли к Екатерине, обе девушки были удивлены. Катя ждала меня на свидание одного, а я заявился с девушкой. А Вера ожидала встретить более зрелую женщину.
     – А где же тётя Катя? – спросила она.
     – Да вот, прямо перед тобой, – ответил я и добавил, обращаясь к Кате: – Ты не волнуйся, это моя родная сестра Вера, ей просто негде переночевать. Ты ведь пустишь её?
     – Конечно, – кивнула Катя. – Раздевайтесь. Вам ужин приготовить?
     – Спасибо, мы уже поужинали.
     Я немного посидел с ними. Вера обратилась к моей подружке и затараторила:
     – Меня удивило, что Витя назвал тебя «тётя Катя», какая же ты тётя, наверное, моложе меня, извини, что говорю «ты», надеюсь, ты не против, можешь тоже со мной на «ты».
     Катя не возражала:
     – Так проще общаться. А вообще мне двадцать лет.
     – Ну вот, я значительно старше, аж на два года!
     Тут в разговор вмешался я:
     – Вот уже и возраст сверять начали. Я же просто пошутил. Хотя ничего страшного, зато нашли тему для разговора. Теперь я могу спокойно вас покинуть. До свидания, девочки.
     – Спокойной ночи, мальчик, – услышал я, уже выходя из комнаты.
     Утром Вера пришла ко мне и выдала новость, которую почему-то не сообщила накануне:
     – Мы со студентом горного института Николаем Васильевым решили пожениться. Собираемся отметить это событие в своём студенческом кругу с друзьями и подругами.
     – Поздравляю вас от всей души. Думаю, лучшим подарком вам на свадьбу будут деньги, – с этими словами я вручил Вере триста рублей.
     Она меня поблагодарила и пригласила вместе с Катей посетить их в Свердловске. Дней через десять я получил от Веры письмо со свадебной фотографией. Она написала мне свой новый адрес (они сняли комнату в частном доме) и напомнила, что они нас ждут.
     С Катей мы продолжали встречаться. Договорились, когда сможем поехать в Свердловск. Я заранее подал телеграмму и сообщил дату приезда. На вокзале нас встречали трое: Вера, Николай и его товарищ, молодой китаец, который назвался при знакомстве Ши Лян Цы. Он был довольно приятной внешности, неплохо говорил по-русски. А мой зять был среднего роста, широкоплечий, уверенный в себе, с правильными чертами лица. Он был вежлив и, как я потом отметил, галантен с женщинами.
     Сразу с вокзала мы поехали в драмтеатр. У них уже были заранее куплены билеты. В антракте посидели в кафе, выпили за встречу вина, закусили. За разговором постепенно получше узнали друг друга. Ши Лян Цы тоже не выпадал из общей компании, общался вполне нормально.
     После спектакля Вера и Коля пригласили нас с Катей переночевать у них. А Ши Лян Цы поехал к себе в институтское общежитие.
     Утром мы встали все вместе. Попили чаю, после чего ребята отправились по своим учебным заведениям, а мы, простившись с ними, поехали на железнодорожный вокзал. Я был доволен поездкой. Николай – муж Веры – произвёл на меня приятное впечатление, я был рад за сестру.
* * *
     Весной мой сосед по комнате Володя купил мотоцикл. Катался он на нём недолго, вскоре попал в аварию и сломал ногу. Его положили в больницу, где врачи буквально собирали ему ногу заново при помощи металлических стержней. У него была подруга, которая ухаживала за ним. А когда он выздоровел, они поженились. Так я остался в комнате один.
     Катя стала чаще у меня бывать. Как-то она испекла и принесла большой пирог, который мы с ней ели два дня. Она стала звать меня Витенькой. Когда я уходил, то освобождал окно от шпингалетов, чтобы его можно было открыть с улицы. Так мы могли влезть в комнату в ночное время и уйти, когда сочтём нужным. Получалось, как в присказке: «А нам всё равно, что в дверь, что в окно».
     Летом мы стали ходить купаться на реку Рефт. Несколько раз ездили автобусом на Черемшанскую плотину. Там брали напрокат лодку и уплывали вверх по течению подальше с глаз людских. Выбирали место поживописнее, приставали к берегу и были предоставлены друг другу.
     Катя мне нравилась. Но не мог же я на ней жениться, при живом-то муже, да ещё и с ребёнком? Своего, можно сказать, бросил, а чужого брать? От такой мысли у меня аж мороз пробирал по коже. А Катя была не прочь уехать со мной хоть на край света. Даже намекала на это, но не настаивала. Я мог её понять. Её ребёнку не хватало материнской ласки, а уж каково было мужу, когда он узнал про развлечения своей жены… А он наверняка про это узнал, мы ведь не таились. В нашем цехе работал начальником контактной сети дядя Катиного мужа. Как-то он подошёл ко мне и ехидненько поинтересовался:
     – Ну как, Катя, хороша?
     – Очень хороша, – ответил я без тени смущения. После этого ему разговаривать со мной расхотелось. Похоже, он ожидал, что я стану открещиваться от связи с ней, юлить и выкручиваться, а он бы тогда вывел меня на чистую воду, рассказав, где нас видел вместе. Но я лишил его этого удовольствия.
     Прознала про нашу связь и Катина свекровь. И, видимо, сама решила поймать нас с поличным. Однажды вечером я пришёл к Кате. На полу было постелено одеяло, на котором сидела её дочь. Девочка сразу указала на меня пальцем и сказала: «Дядя». Я не собирался ночевать и, не раздеваясь, сел на стул и разговаривал с Катей. Мы даже находились в разных углах комнаты. Дверь не запирали, поскольку я скоро собирался уходить. Мне вдруг показалось, что кто-то прошёл под окном, но я не придал этому значения. Но через минуту в квартиру в буквальном смысле ворвалась высокая, толстая бабища и прямо с порога начала орать, что пока её сын родину защищает, мы тут в его отсутствие предаёмся грешным утехам. В конце концов она так распалилась, что совершила абсолютно неразумный, на мой взгляд, поступок – сорвала со стены портрет сына и ударила им с размаху о спинку свободного стула, так, что в стороны полетели осколки стекла и щепки от рамы. Остатки фотографии она сама разорвала на мелкие кусочки.
     Ребёнок от страха заплакал, Катя тут же взяла девочку на руки. Я попытался успокоить взбесившуюся фурию. А она, воспользовавшись тем, что я подошёл к ней поближе, тут же вцепилась в мои волосы. Если бы это был мужик, я бы его ударил, но не могу же я драться с женщиной?
     Привлечённые шумом, в дверях квартиры уже толпятся зеваки. Пока никто из них не вызвал милицию, но может сделать это в любой момент. Каким-то полуборцовским приёмом я роняю вошедшую в раж женщину на пол, и она наконец-то отцепляется от меня. Но несколько моих волос остаётся в её руке, и она кричит, что непременно пошлёт их своему сыну в армию. Катя обращается ко мне:
     – Уходи, я сама с ней разберусь.
     – Пока, до свидания, – я спешу ретироваться и слышу, как фурия, поднимаясь на ноги, вопит:
     – Я вам покажу «до свидания»!
     После этого дикого случая Катя сменила место жительства. Вместо комнаты в доме «без удобств» она стала жить в однокомнатной квартире в благоустроенном доме на улице Лесной, что опять же было недалеко от моего жилица.
     В гости к Кате должна была приехать старшая сестра, которую нужно было встретить на вокзале. Катя попросила меня поехать с ней. Из вагона к нам вышла приятная молодая женщина лет двадцати пяти, ростом чуть выше Кати. Она была похожа на свою младшую сестру (наверное, правильно было бы сказать наоборот). Сестра Кати ничуть не удивилась моему присутствию, вероятно, знала о моём кое-каком участии в жизни сестры. Около нового дома Кати я с ними простился, дав им побыть вдвоём.
     Через день Катя пригласила меня посетить её новое жилище, которое ей помог получить дядя её мужа. Он хорошо к ней относился. Я засиделся у Кати допоздна и остался ночевать. Так мы «обновили» её новую квартиру.
     На следующий день я узнал, что на побывку прибыл её муж, наверное, с целью налаживать семейные дела. Мне было не безразлично, как эти дела «налаживаются», и я постарался переговорить с Катей на работе. Остановился у стрелочного поста, где она дежурила. Она выглядела нормально, только смотрела серьёзно, без привычной улыбки.
     – Как дела? – спросил я.
     – Муж потребовал, чтобы я всё рассказала. А что тут рассказывать? Я призналась, что с тобой дружила, как с коллегой. На работу, с работы иногда вместе ходим. В столовой зачастую ужинаем после смены. Живём рядом, поэтому часто встречаемся. А что он хотел? Если я ни с кем не буду разговаривать три года, пока его нет, и с ума сойти можно. Так я ему и сказала.
     – Держись, Катя, я с тобой! Всё, поехал.
     Я с облегчением узнал, что никакого рукоприкладства не было, а моральное давление Катя выдержит, заболтав кого угодного. В остальные дни отпуска Головашова в их доме царил мир. А после его отъезда на службу мы с Катей стали снова встречаться, но это уже не были те страстные вечера и ночи, что раньше. Можно сказать, мы стали прагматиками. Я стал задумываться о более спокойной «гавани», а то в этом водовороте можно было и затеряться.
     В нашем микрорайоне было кафе, где в ассортименте было вино, пиво, ну и, конечно, можно было хорошо покушать. Я частенько ходил туда обедать. В коридоре у раздевалки всегда толпились выпивохи и разный люд. И вдруг среди них я увидел женщину-монстра – Катину свекровь. Она стояла и курила. Я прошёл мимо неё. Пообедал. На выходе она меня вдруг остановила, сунула деньги и попросила купить ей в буфете папирос. Я вернулся в зал, купил пачку «Беломора» и отдал ей. Она сказала «спасибо», я же не ответил ей и ушёл. Наверное, она хотела извиниться или хотя бы мирно поговорить. Только вот я этого не хотел. Зато мне стало понятно, почему Катя никогда не ходила со мной в это кафе. Оказывается, рядом жила её свекровь.

Глава 116. АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ

     Мы с Володей продолжали посещать вечернюю школу до конца учебного года. Старались не пропускать занятия без уважительной причины, надеясь получить аттестат с хорошими оценками.
     Однажды к нам с Володей подошла учительница физики и неожиданно пригласила нас на день рождения подруги, тоже физички, которая вела уроки в других классах нашей школы. Мы её знали. Выходило, что обе они холостячки? По возрасту они были немного моложе нас. Но нам было как-то неудобно: во-первых, они всё-таки наши учителя, а, во-вторых, подруги у нас у обоих были. В общем, мы вежливо отказались. Они на нас за это не обиделись, и наши отношения с физичкой не испортились. Хотя в отношении самого предмета у нас были «белые пятна». Если в механике и электротехнике мы разбирались хорошо, то забивать себе голову оптикой совершенно не хотели.
     На выпускных экзаменах мы попросили нашу учительницу, чтобы билеты, в которых есть вопросы по оптике (они были где-то в последних номерах билетов), она положила вниз. А сверху лежали билеты, ответы на которые мы знали хорошо. Мы рассказали про это тем одноклассникам, с кем были в приятельских отношениях.
     Взяв билеты одними из первых и ответив на «хорошо», мы не ушли, а стали ждать, как ответят наши друзья-товарищи. Я «болел» за Андрея, с которым обычно сидел за одной партой. Сначала всё шло хорошо, ребята отвечали успешно. Но вдруг член комиссии, наш математик (он же завуч школы) заподозрил неладное.
     – Почему это берут билеты только из первой половины номеров? – спросил он физичку.
     – На-наверное, так попадаются, – заикаясь, ответила она.
     – Немедленно перемешайте все оставшиеся билеты, – приказал завуч.
     Ей ничего не оставалось делать, как выполнить его требование. В результате этого ответы следующих выпускников стали куда менее уверенными. Но двоек, кажется, не было. А у меня возникло чувство вины перед нашей учительницей. Возможно, ей предстоял неприятный разговор с администрацией школы.
* * *
     По литературе учительница мне поставила итоговую тройку, но я был принципиально с этим не согласен. Я сказал ей об этом, но она и слушать не хотела. На выпускном экзамене я ответил на четыре балла, но у меня были тройки в четвертях, которые она ставила, ни разу меня не вызывая.
     Я обратился к классному руководителю, Нине Петровне. Она пошла мне навстречу и всё уладила. В аттестате у меня стояла по литературе четвёрка. Я одержал маленькую победу над упёртой учительницей литературы, правда, с помощью Нины Петровны.
* * *
     Получали мы аттестаты на торжественном вечере в актовом зале школы. Хорошо отметили окончание учёбы. Были танцы. Одна пара даже обручилась на этом вечере. Впрочем, они всё время учёбы были неразлучны.
     После окончания школы мой сосед Володя Коковин и Юра Лебедев (с ними, если помните, мы жили в одной комнате в Свердловском общежитии) женились на сёстрах-блондинках и вскоре уехали в Украину, в город Никополь. Весточек оттуда они не присылали, но что-то мне подсказывало, что устроились они там хорошо.

Глава 117. НЕШТАТНЫЕ СИТУАЦИИ

     На раскомандировке нам сообщали, где в данный момент находится твой локомотив. До «рабочего места» нужно было идти пешком или ехать автобусом. Пешком приходилось добираться в карьер, а автобус мог отвезти на другой борт карьера, где располагались главные пути на отвал и на фабрики. В этот день мой электровоз оказался в ПТО (пункте техобслуживания), который находился недалеко от раскомандировки. В шестнадцать часов я уже был на месте. Подошёл к электровозу – никого, зашёл в кабину – тоже никого. Заглянул в книгу приёма-сдачи смены и не увидел там никакой записи.
     Вдруг краем глаза заметил на пульте управления что-то лишнее, присмотрелся и остолбенел. Это была довольно ровно отрезанная ногтевая фаланга человеческого пальца. Днём должен был работать Вася Рязанский. Возможно, это его палец? Я решил узнать, что здесь случилось. Зашёл к слесарям-вагонникам. Там было два человека. Один из них спросил:
     – Вы на 75-й электровоз? Тогда можете ехать, всё готово.
     – Хорошо, только расскажите, что здесь случилось.
     – Да мы не особо много знаем. Все, кто был причастен, сейчас во главе с мастером на разборе у начальства.
     – Ну вы хоть знаете, чей палец у меня в кабине и как он туда попал?
     – Ну раз ты не торопишься зарабатывать деньги, то садись и слушай. Василий заехал к нам и решил сам отрегулировать тормоз одного из вагонов. Забрался под вагон, вытащил регулировочный валик, подтянут на себя одну тягу и пальцем стал проверять совпадение отверстий в тягах. В это время автоматчик открыл концевой кран для проверки тормозов. Тормоза сработали, тяги двинулись и отрезали палец твоему товарищу. Его увезла скорая помощь.
     – Надеюсь, начальники разберутся, кто виноват, – сказал я. – Правда, Васе от этого не легче.
     Всю смену я проездил, видя перед собой этот палец – как свидетельство человеческой безалаберности и несоблюдения правил техники безопасности. Автоматчик-вагонник не имел права таким образом приводить в действие тормоза. Он должен был подать сигнал машинисту, чтобы тот включил тормоза краном машиниста, или же подойти к машинисту и попросить его тормозить, после чего уже мог проверять работу тормозной системы. Кроме того, машинист не должен заниматься ремонтом в ПТО, тем более лезть под вагон. Это ещё можно было бы понять, если бы электровоз находился на линии. Машинист, напомню, один – без помощника. Тогда можно попытаться устранить неисправность. Но делать это с риском для своего здоровья? «Хватит читать мораль, сам-то каков?» – скажет читатель и будет прав.
     В полночь ко мне на смену пришёл Петя Морозов. Он уже в общих чертах знал о произошедшем (рассказали на раскомандировке), а я, волнуясь, поделился кое-какими подробностями и показал Васин палец. Эта «встреча» оказалось для Петра полной неожиданностью, и он долгое время не мог вымолвить ни слова. Я почему-то всю смену ждал, что за пальцем кто-нибудь придёт, отнесёт его в больницу, чтобы хирурги пришили на место. Но никто так и не появился.
     Видимо, от всех этих переживаний я и сам стал рассеянным. У Петра была полевая сумка, точь-в-точь похожая на мою – видимо, в одном магазине покупали. И я эту сумку забрал с собой, оставив своего сменщика без завтрака. И ладно бы на этом всё закончилось – можно было списать на моё волнение, но через несколько дней я снова унёс обед Петра. И обнаружил это, уже когда собирался на очередную смену. Меня аж в пот бросило от стыда. Первым делом на работе я извинился перед Петром. А чтобы не было рецидива, я на следующий же день прилепил на свою сумку заметную наклейку. После этого подобных казусов больше не было.
* * *
     Однажды я работал в ночную смену. Накануне мне не удалось отдохнуть, поэтому постоянно клонило в сон. Я ехал на отвал бедных руд для разгрузки. На разъезде Отвальном остановился у красного выходного. Впереди меня под разгрузку заехал самый длинный наш поезд с шестью вагонами и электровозом А-80. До экскаватора было метров триста. Я подумал, что пока он доедет до места разгрузки, разгрузит по очереди шесть вагонов, доедет до Отвального – пройдёт минут двадцать, и за это время я могу вздремнуть. А когда порожняк будет проходить рядом, я услышу и проснусь. С такими мыслями я поднял ноги на контроллер и закрыл глаза.
     Мне показалось, что прошло всего несколько мгновений, когда я услышал крики и стук в дверь. Ещё не проснувшись окончательно, я почему-то решил, что заснул на ходу. На то, что перед глазами маячит зелёный цвет светофора, я даже не обратил внимания. Я мгновенно, не раздумывая, дёрнул кран машиниста, производя экстренное торможение. Другой рукой, которой, наверное, управлял в этот момент совсем иной участок мозга, я на всю катушку включил контроллер (дал полный газ, говоря по-автомобильному).
     Электровоз дёрнулся, но с места не тронулся – сработала защита от перегрузки. Я кинулся к дверям, но там уже никого не было. Открыв дверь, увидел удалявшегося от электровоза человека. Он сделал своё дело, разбудил заснувшего на рабочем месте наглеца. У входного светофора стоял его поезд, ожидая, когда я освобожу ему путь. Только в этот момент я начал осознавать, что натворил, позволив себе «немного отдохнуть». Тормозной кран по-прежнему находился в положении экстренного торможения. Я его перевёл в отпускное, а затем в поездное положение. Рукоятка контроллера находилась на последней позиции, горела аварийная лампочка. Я сбросил на ноль рукоятку контроллера, восстановил защиту и поехал под разгрузку.
     Этот случай произошёл в первые месяцы моей работы в Асбесте. Будучи научен горьким опытом, я больше не позволял себе расслабляться на работе. При вынужденной стоянке делал физические упражнения или читал. Стал хоть немного отдыхать перед ночной сменой. И – вот уж чем не могу гордиться – начал курить «Беломор».
* * *
     Очередная нештатная ситуация произошла как всегда неожиданно. Я работал в вечернюю смену с шестнадцати до двадцати четырёх часов, вёз пустую породу на отвал. Уже стемнело, когда я подъезжал к станции Майская. Мне горел зелёный, и я ехал, не снижая скорости. У выходного светофора в этот момент остановился порожняк, ехавший с отвала. Вдруг из-за остановившегося локомотива вышел человек и, не глядя по сторонам, шагнул на мой путь. Я резко затормозил и подал звуковой сигнал, но тут же до меня дошло, что это бесполезно. Человек исчез из моего поля зрения. Попал он под колёса или был сбит локомотивом, я не знал. Удара я не ощутил – как-никак, вес тридцатипятитонной махины и человека несоизмерим. Но я чувствовал, что произошло что-то нехорошее.
     Как только мой поезд остановился, я выскочил из кабины. Фонаря у меня не было, но немного света падало от работавшей рядом фабрики №3. Я осмотрел электровоз и заглянул под все вагоны. Ничего и никого не найдя, я посмотрел по сторонам и заметил, что на обочине что-то темнеется. Я быстро подошёл к этому месту. Там лежал человек, он тихо стонал. Я попытался с ним заговорить, но, судя по всему, он был без сознания. Беглый осмотр показал мне, что руки-ноги у человека на месте, значит, под колёса он не попал. Тут вдруг подошёл Дроздов, машинист поезда, стоявшего рядом. Не обращая на меня внимания, он начал тормошить бедолагу, повторяя: «Ты только не говори, что я тебя привёз».
     – Ты в своём уме?! – прикрикнул я на Дроздова. – Человек помирает, а ты только о себе думаешь! Иди отсюда!
     Дроздов ретировался в свой электровоз и уехал в карьер, а я побежал на станцию, чтобы вызвать скорую помощь и сообщить о случившемся. Дежурная, увидев меня, удивилась:
     – Чего стоишь, не едешь?
     – Я человека сбил! Звони скорее, вызывай скорую!
     – Ой, как же так случилось… – запричитала девушка, снимая трубку.
     Я закурил, чтобы немного унять дрожь в руках. Дежурная вызвала медиков и сообщила диспетчеру о случившемся. Я вернулся к пострадавшему – вдруг он нуждается в помощи? Но моя помощь не потребовалась, скорая прибыла довольно быстро. Его, так и не пришедшего в сознание, увезли в больницу. Порожняк, из-за которого он выскочил на мой путь, давно уехал под погрузку. Мне тоже позволили продолжать работу.
     А утром меня вызвали на разбор в контору рудника, где я предстал перед инспектором по технике безопасности и главным инженером. Они меня капитально трясли, задавая вопросы, которые позволили бы меня хоть в чём-то обвинить.
     – С какой стороны шёл пострадавший? – спросил инспектор по ТБ.
     – Он вышел из-за остановившегося электровоза с порожняком и направлялся в сторону фабрики.
     – А может, всё-таки со стороны фабрики? Вы тогда могли его раньше заметить и предотвратить несчастный случай.
     – Я в любом случае не успел бы затормозить, он буквально кинулся под электровоз.
     – А с какой скоростью вы ехали? – продолжал допытываться инспектор.
     – Я точно не знаю, потому что на этих электровозах нет скоростемеров.
     – А приблизительно?
     – Где-то километров тридцать в час.
     – А вы знаете, что впереди находился только что построенный путепровод?
     – Да, знаю.
     – А то, что проезд по нему должен быть на скорости не более пятнадцати километров в час?
     – Я бы успел снизить скорость до требуемой ещё до путепровода.
     Наверное, они бы долго ещё пытали меня, если бы им не позвонили по телефону. Главный инженер проговорил что-то в трубку и попросил меня подождать вызова в коридоре. Мне пришлось маяться там довольно долго, пока не пришли новые посетители. Это был машинист экскаватора, помощник которого пострадал, и машинист электровоза Дроздов, который вёз тот самый злосчастный порожняк.
     Мы втроём вошли в кабинет и расселись на стулья. Главный инженер начал свою обличительную речь со слов:
     – Мы только сегодня утром узнали, кто пострадал. При нём не было документов. А недавно он пришёл в сознание и смог рассказать, как всё было. Так вот, вы двое, – он указал на моих соседей, – даже не сообщили о случившемся, отработали смену и ушли домой отдыхать со спокойной совестью! Особенно это касается вас, – он сфокусировал сердитый взгляд на машинисте экскаватора и продолжил: – Надо, же, у него пропал помощник за пять часов до конца смены, а ему хоть бы хны! Даже не сказал никому! А вы, – он повернул голову к Дроздову, – не имели права допускать в кабину посторонних. А сами привезли его и выпустили из кабины как раз в момент подхода другого поезда. Человека сбили, а вы спокойно уехали! А если бы и Фёдоров уехал?
     Надо сказать, что про нашу ночную встречу с Дроздовым я никому докладывать не стал. Возможно, это только усугубило бы его вину. Дальнейший разбор длился недолго, потому что мои коллеги в основном просто повторили то, что уже рассказал пострадавший. Экскаваторщик лишь добавил, что его помощник направлялся ужинать в столовую фабрики.
     В результате Дроздова сняли на два месяца с электровоза и перевели на это время в бригаду путейцев. Как наказали машиниста экскаватора, я не знаю, так как он числился в другом цехе. Ко мне никаких санкций не применили. Хотя мне хватило и того испуга – не часто под твою машину бросаются «самоубийцы».
     Сам же пострадавший провёл в больнице около двух месяцев. У него было несколько переломов. Можно сказать, легко отделался. После окончания лечения он вышел на работу.
* * *
     Новое ЧП произошло по моей вине. Я ехал сверху под погрузку вдоль закруглённого борта карьера. Было утро, светало. На обозримом расстоянии я не видел ни одного поезда. Перед станцией Комсомольская в кривой малого радиуса находился входной светофор, который не был виден издалека. Но я решил, что светофор должен быть зелёным и ехал, не снижая скорости. Я помнил, что на станции в тупике всю ночь простоял электровоз с двумя вагонами-дозаторами. Машиниста я на нём не видел. Со стороны мне показалось, что он и сейчас находился на том же месте.
     Мой поезд двигался вперёд вагонами, поэтому я увидел красный огонь светофора слишком поздно. Я экстренно затормозил, но поезд по инерции проехал мимо светофора, и тут я к своему ужасу разглядел, что тот электровоз с дозаторами теперь находится на моём пути. Скорость моя снижалась слишком медленно, вот-вот должно было произойти столкновение. Находящиеся на том электровозе увидели, что на них идут вагоны, и начали отъезжать. Но у меня скорость была выше, я догнал их и сцепился. Сильно тряхнуло, поднялась пыль, и движение в миг прекратилось, несмотря на то, что перед столкновением мы ехали в одном направлении.
     Я подошёл к тому электровозу и увидел на нём начальника смены Иванова и инструктора Деменьтича. Иванов спросил:
     – Светофор что, зелёный был?
     – Нет, красный, – признался я.
     – Отцепляй, мы поедем.
     Никаких повреждений ни у них, ни у меня не обнаружилось. Я отцепил свой поезд и они уехали. В конце смены я зашёл в раскомандировку и увидел обоих «пострадавших». Они сидели за столом и играли в домино. Я спросил:
     – Разбор будет?
     – Нет, иди домой, отдыхай, – разрешил начальник смены.
     Я подумал, что «пронесло», но в конце месяца обнаружил, что меня лишили ста процентов премии.
* * *
     Погрузившись в карьере, я выехал к стрелочному посту, на котором в эту смену работала уже известная читателям Катя. По её сигналу я должен был заехать в тупик, куда вёл небольшой уклон. Поезд катился по инерции, и я решил перейти с заднего пульта на передний на ходу. Пульты находились в одной кабине, всего в паре-тройке шагов друг от друга, но, переходя, я совершил ошибку – не перекрыл кран на тормозной магистрали. Конец тупика приближался, я начал тормозить. До меня не сразу дошло, что тормоза не сработали: из-за того, что магистральный кран не был перекрыт, один кран машиниста выпускал воздух, а другой пополнял. Я быстро кинулся исправлять ошибку, но было поздно. В тупике на рельсах лежали шпалы, сложенные в аккуратную большую горку высотой больше метра. Электровоз врезался в неё, шпалы разлетелись в разные стороны, но две шпалы попали под колёса, которые своими гребнями проделали в них заметные борозды.
     Электровоз остановился. Я вышел из кабины, посмотрел на свою «работу». Две шпалы находились под электровозом. Я попробовал их вытащить, но они были зажаты намертво. Немного подумав, я решил попробовать выехать обратно через эти же шпалы. В конце концов, электровоз ведь не сошёл целиком с рельс, пройдя по шпалам вперёд. Так почему бы не повторить то же самое в обратном направлении? Я поехал медленно и осторожно. Всё вышло так, как было задумано. Электровоз поднимался колёсной парой на шпалу и со стуком становился на рельсы. Таким образом я «перешагнул» через обе шпалы и, не оглядываясь, поехал на основные пути.
     Стрелочница как обычно проводила меня жёлтым свёрнутым флажком. Поскольку я в тупике долго не задержался, она и знать не знала, и ведать не ведала, что я там натворил.
     Такие вот нештатные ситуации время от времени случались у нас в карьере. Всё описанное в этой главе произошло в течение первого года моей работы на Центральном руднике.

Глава 118. РАЯ

     Это видение случилось 18 июля 1959 года. Я ехал на электровозе в карьер под погрузку, приближался к станции Комсомольская и увидел – о чудо! – у здания станции стояла девушка в белом платьице с сигнальным жёлтым свёрнутым флажком (что означало «двигаться без остановки»). День был тёплый, солнечный. А девушка выглядела как невесть откуда взявшийся чистый белый цветок в этой глубокой каменной яме. Я сразу понял, что она новенькая, только поступила на работу. И тут меня озарило. «Она будет моей», – сказал я сам себе, хотя никогда раньше не отличался излишней самоуверенностью.
     На обратном пути на фабрику она снова меня провожала с тем же флажком. Но на этот раз я сознательно сбросил скорость, чтобы получше разглядеть незнакомку – очень уж она меня заинтересовала. При более внимательном рассмотрении её платье оказалось не совсем белым, а с мелкими серыми клеточками. Высокий воротник платья закрывал почти всю шею. Сама она была худенькой, темноволосой, среднего роста. Лицо овальное, лоб заметно высокий. «Такую просто так не охмуришь», – мысленно пошутил я.
     В этот день незнакомку я больше не видел. А в выходной мы с земляком из Горбуново Толиком поехали в посёлок Черемша, где на реке Рефт находилась плотина, образующая пруд. Там был пляж, на котором в хорошую погоду летом всегда было много отдыхающих. Мы купались, загорали и особо ни на кого внимания не обращали. Уже под вечер решили вернуться в город. Подошёл автобус. Народу было много, салон автобуса быстро наполнился. И тут я увидел, что к автобусу подходит моя незнакомка со станции Комсомольская. Мы помогли ей забраться в автобус, а затем втиснулись сами.
     И я, и Толик проехали свою остановку, чтобы проводить нашу попутчицу до дома. Проблема была в том, что нас было трое. Как ни крути, третий – лишний. Тут уже я решил проявить инициативу. Выйдя из автобуса, тут же взял девушку под руку. Она не высказала неудовольствия. Толику я сказал:
     – Пока, встретимся в общежитии.
     – По-о-ока, – растянуто сказал он и нехотя ушёл.
     Когда мы остались вдвоём, я решил, что пора познакомиться.
     – Как тебя звать, красавица? – спросил я.
     – Рая, – просто и без смущения ответила она.
     – Какое красивое имя! А фамилию можно узнать?
     – Морозова.
     – Хоть и холодная фамилия, но звучная и распространённая, – констатировал я. – А я Витя Фёдоров. Кстати, ты домой не торопишься? Может, немного погуляем?
     – Можно и погулять, – согласилась Рая.
     Гуляли мы с ней допоздна. Что меня в ней подкупало, так это манера общения. Она говорила со мной как со старым знакомым, не стеснялась и в то же время не рисовалась. Так же как и я, она в этом году закончила среднюю школу. Ей было восемнадцать лет, и когда она назвала дату своего рождения, я быстро подсчитал нашу с ней разницу в возрасте. Вышло восемь лет один месяц и шесть дней.
[]
     Я проводил её до дома. Она жила недалеко от дворца культуры по улице Будённого. Напротив находилась контора Центрального рудоуправления. Рая рассказала мне, что живёт вместе с мамой и братом Иваном, отслужившим в Военно-Морском флоте пять лет. Он оказался моим одногодком. Мама Анна Николаевна работала в детском доме.
     Мы зашли с Раей в подъезд её дома. Было уже темно. Я обнял её и поцеловал (откуда только смелость взялась?) не в щёчку, а прямо в алые губки «бантиком». Я её целовал по-настоящему, прижав к себе. Не помню, сколько длилось это удовольствие, но для меня это был «поцелуй века». Я ещё успел подумать, что как только выпущу её из объятий, она может и ударить меня за нахальство. Но этого не случилось. Впрочем, если бы и ударила, я бы не обиделся, мог лишь извиниться.
     Мы поднялись на второй этаж и там договорились о следующем свидании.
* * *
     С этого дня мы стали часто встречаться. А когда поехали на пляж, Рая познакомила меня со старшей сестрой, которая жила в посёлке Черемша. Звали её Антонина, жила она с мужем и тремя детьми в собственном доме. Тоня была женщиной энергичной, общительной. Она была старше Раи на четырнадцать лет и нянчила её с пелёнок. Рая даже звала её няней. Сёстры не были похожи друг на друга. Тоня – светловолосая, голубоглазая, волосы Раи же были тёмными, а глаза карими. Это было неудивительно, поскольку отцы у них были разными. Но это не мешало им быть трогательно нежными друг к дружке.
     Муж Антонины Николай Ситников был худощавым брюнетом с чёрными глазами, так и «сверлившими» любого собеседника. Но, в отличие от супруги, обычно он был немногословен. Старшему сыну Ситниковых Саше было четырнадцать лет. Девятилетняя дочь Ирина, брюнетка, была очень похожа на своего папу, а младшая Оля четырёх лет от роду переняла больше материнских черт.
     Я честно рассказал Рае о своём семейном положении, но это её не отпугнуло. Мы продолжали встречаться, как и прежде. Рая пригласила меня домой и познакомила с матерью и братом.
* * *
     Но тут в наши отношения вмешалась Катя. Когда она узнала о нашей дружбе с Раей, то начала её запугивать и требовать, чтобы та от меня отступила «пока не поздно». Катя пыталась доказать, что я люблю только её. Встречались две соперницы в раскомандировке во время получения наряда на работу. Там-то в основном и происходили их «беседы».
     Рая была девушкой скрытной и не рассказывала мне всего, что происходило между ними. Но я узнавал кое-что от других работниц. Надо сказать, что как только я встретил Раю, всякие связи с прежней пассией прекратил. Но она, похоже, вынашивала в отношении соперницы мстительные мысли, поскольку однажды при случайной встрече Катя мне сказала:
     – Ты её поматрось и брось!
     – Нет уж, – ответил я ей. – Коли у нас до этого дело дойдёт, то я обязательно на ней женюсь. Конечно, если она сама будет согласна.
     Раю после стажировки поставили работать на станцию Карьерную. Дежурной по станции там была женщина лет сорока по фамилии Жданова, которая, увидев однажды, как ссорились Катя с Раей, стала переживать за свою напарницу и расспрашивать её, в чём дело. Тут Рая, державшаяся до того молодцом, не выдержала, расплакалась и рассказала, из-за кого заварился сыр-бор. В этот момент меня диспетчер направил под погрузку через станцию Карьерную. Жданова остановила мой поезд и быстро «передала» Раю мне. Больше часа мы с ней ездили на электровозе. Как машинист, я выполнял все необходимые действия, но как человек, мыслями был далёк от железной дороги. Я старался приободрить девушку, рассказывал что-то весёлое, пел песню на грузинском языке, которую сам же сочинил из небольшого набора известных мне грузинских слов. В общем, мне удалось поднять ей настроение.
     Когда мы встретились на следующий день у неё дома, она мне сказала:
     – Жданова пригласила нас к себе в гости.
     – Хорошо, – согласился я. – Пойдём.
     Рая быстро собралась, и мы отправились в гости. Муж хозяйки тоже был дома. Он оказался моим коллегой, работал машинистом электровоза в другой смене. Как водится, не обошлось без застолья. Мы были из, так сказать, разных поколений, но общую тему для разговора нашли без труда, поскольку все работали на железной дороге.
     Мы хорошо провели время у Ждановых. Хозяйка относилась к Рае, как к дочери. Видимо, она хотела поучаствовать в судьбе понравившейся ей девушки-коллеги. Но для этого сначала постаралась получше узнать человека, из-за которого Рая страдала. Хотя какой вывод сделала она, познакомившись со мной поближе, мне неведомо.
     Мы продолжали с Раей встречаться. Ходили в кино, иногда на танцы. Я стал приглашать её в общежитие. Там мы устраивали – вы не поверите! – литературные диспуты. Из поэтов я любил Пушкина, Есенина и Лермонтова (у последнего проза нравилась даже больше, чем стихи). Рая же обожала Маяковского, Некрасова, Пушкина (как же без него?), ну и других. Она знала много стихов – и не только из школьной программы – наизусть и красиво их декламировала.
     В здании нашего цеха была библиотека рудника. Там имелся хороший выбор книг. Заведовала библиотекой пожилая женщина «божий одуванчик» со знаменитой фамилией и именем – Софья Ковалевская. Когда я туда записывался, она меня спросила:
     – Какую литературу вы предпочитаете?
     – Я бы хотел почитать книгу о Великой Отечественной войне, – ответил я.
     – А я бы предложила вам «Трилогию желания» американского писателя Теодора Драйзера. «Финансист», «Титан», «Стоик» – так называются книги этой трилогии. Они о спекулянте и финансовом магнате Фрэнке Каупервуде, думаю, вам будет интересно.
     – Хорошо, давайте. Я читал раньше французских писателей, можно и с американской литературой познакомиться.
     Я взял все три книги и прочитал их довольно быстро. А когда возвращал, София попросила меня написать отзыв о трилогии. Я не стал отнекиваться, а взял и написал. Рецензия уместилась на нескольких листках. Она прочитала её, пока я выбирал очередную книгу, и сказала:
     – Отзыв мне ваш понравился, и я его пошлю… – не помню, если честно, куда она собиралась его переслать. Был ли он где-то опубликован, я тоже не знаю, просто не интересовался этим.
     А вот помощница Ковалевской, молодая симпатичная особа, постоянно старалась предложить мне что-то романтическое, любовное. Возможно, она намекала этим на возможность наших личных отношений. Но моё сердце было уже занято; меня никто, кроме Раи, не интересовал.
* * *
     К нам в цех поступил работать молодой специалист Борис Бровко, только что закончивший институт. Был он высоким симпатичным шатеном, одевался всегда с иголочки. Жил в общежитии на втором этаже. Его приняли на должность диспетчера в службу движения, в нашу смену. В его прямом подчинении были дежурные по станциям и стрелочницы – все женщины. В его обязанности также входило направление поездов на погрузку и разгрузку. Довольно быстро мы с ним подружились. Частенько вместе ходили в кафе обедать, на обратном пути заходили в мою комнату (я до сего времени жил один), курили и болтали. Он предпочитал дорогие папиросы «Казбек», я же довольствовался обычным «Беломором».
     Однажды Рая была у меня. Сидела за столом без верхней одежды, мы по-домашнему пили чай. Вдруг в комнату ворвался Боря – как обычно без стука, залихватски открыл ногой дверь и что-то громко начал говорить прямо с порога. Но тут же осёкся, увидев Раю. Он, конечно, её узнал, как-никак она была его подчинённой. Но ещё он знал и о моей недавней связи с Катей. Мне показалось, что в его глазах мелькнуло осуждение. Он тут же извинился и ушёл.
     Чтобы как-то загладить неловкость, через несколько дней я предложил познакомить Борю с кудрявой блондинкой Таней, работавшей заведующей производством кафе, в котором мы часто обедали. Он согласился. Мы пришли в кафе, заказали хороший обед и взяли графинчик вина. Я попросил официантку вызвать заведующую производством к нашему столу. Она вскоре подошла, поздоровалась. Я был уже с ней знаком – приходилось беседовать в этом зале. Опережая Бориса, я сказал:
     – Вот у этого элегантного молодого человека есть к вам претензии.
     – Какие? – спросила она, удивлённо вскинув брови.
     – Это он вам сам скажет, а я пока пойду покурю.
     Я отсутствовал несколько минут, посчитав, что этого должно хватить для знакомства и назначения свидания. Когда вернулся, Борис сидел и загадочно улыбался. Тани уже рядом не было. Мы с ним выпили за удачу.
     Где-то месяца через два Боря женился на Тане и съехал из общежития. Наверное, им дали квартиру. А вскоре его повысили в должности – он стал начальником службы движения. А я окончательно потерял друга. Даже при встречах теперь он здоровался свысока, будто принуждённо, никогда не улыбался. Я был удивлён такой резкой переменой в человеческих отношениях. Мне даже подумалось, что, может, я ему неудачно жену сосватал, и он поэтому теперь меня чурается? Поговаривали, что Боря протеже какой-то шишки из бывшего Министерства промышленности строительных материалов, к которому ранее (и несколькими годами позднее) относился трест «Союзасбест»[38].

Глава 119. ПРОВЕРКА НА ПРОЧНОСТЬ

     В один из наших выходных Раина сестра Тоня попросила нас помочь в заготовке дров на зиму для их дома в посёлке Черемша. Больше чем полдня мы с Раей пилили, а Николай колол дрова. Обедать нас оставили вдвоём с Раей.
     Когда мы начали есть первое блюдо, девушка попросила меня подсолить ей суп. Я с готовностью выполнил её просьбу, хотя на мой взгляд суп был нормально посолен. Она попробовала снова.
     – Ещё добавляй, – требовательно сказала она. Я подсыпал ещё немного.
     – Тебе что, соли жалко? Мало сыплешь, – заявила она, снова попробовав.
     – На, получай! – с этими словами я взял и высыпал всю соль из солонки в её тарелку. На удивление, мы из-за этого не поссорились, а дружно вместе поели суп из моей тарелки. Надо сказать, что Рая действительно ела более солёную пищу, чем я.
     В общем, это была наша первая «притирка» друг к другу. Тоня предложила нам отдохнуть в постели в их спальне. Мы уютно устроились вместе. Про себя я уже решил, что непременно женюсь на этой девушке, если она сама будет согласна. Но до свадьбы «трогать» её не хотел. А до свадьбы, как я думал, ещё далеко – мне же ещё нужно было получить развод.
     Но всё равно хотелось думать, что всё складывается хорошо.
* * *
     И тут нежданно-негаданно я получил «удар под дых». Я пришёл к Морозовым. Рая была одна, сидела расстроенная и даже заплаканная. Посмотрела в мою сторону и с обидой в голосе произнесла:
     – Больше мы встречаться не будем. И не приходи больше к нам.
     – Объясни, в чём дело, – потребовал я.
     – Ты сам знаешь все свои проделки. Уходи! – громко и с надрывом сказала она.
     Я был в недоумении, но повернулся и вышел. В общежитие возвращался понурив голову, чувствуя подкатывающий к горлу комок. Вспоминал наши счастливые встречи с Раей, думал о том, что желал с ней связать свою жизнь навсегда. И вдруг от ворот поворот…
     Теряясь в догадках, чем мог так прогневать свою любимую, я зашёл в комнату, лёг на койку и всецело погрузился в грустные мысли. Не знаю, сколько я так пролежал в оцепенении. Наконец, решил отвлечься от тягостных дум и взял в руки книгу. Заставил себя читать, хотя смысл прочитанного до меня не доходил. Вдруг дверь открылась и ко мне зашли – кто бы мог подумать? – две сестры, Тоня и Рая. Вначале я не поверил своим глазам (уж не сон ли это?), но тут Тоня своим зычным голосом скомандовала:
     – Подъём!
     Я резко вскочил, как в армии. Тоня была женщиной энергичной, и при виде её моя хандра мигом улетучилась. Они вручили мне подарок – купленную по дороге в магазине белую рубашку в редкую чёрную полоску (её я впоследствии с удовольствием носил). Я же мигом приготовил им чай с лимонной кислотой и сахаром. Больше мне угощать их было нечем, питался-то я в кафе и столовых.
     Я был безмерно счастлив и благодарен Тоне и, конечно, Рае, за то, что они ко мне пришли и восстановили в моей душе мир и спокойствие.
     Как выяснилось, после нашего с Раей «расставания» Тоня зашла к маме (была в городе по делам), где и увидела свою зарёванную сестричку. Рая вначале отказывалась объяснять причину своих слёз, но Тоня не тот человек, который скажет: «Ну ладно, не хочешь – не говори». Она «насела» и добилась того, чтобы Рая ей рассказала всё. Узнав подробности, Тоня скомандовала:
     – Хватит реветь, собирайся, пойдём!
     – Куда?
     – К твоему Вите. Он тоже, поди, переживает.
     В общем, виновником всего произошедшего оказался человек, которого я даже не знал. Однако он меня знал. Это был муж фельдшерицы Натальи из Горбуново[39], которая неожиданно уехала оттуда с женихом в неизвестном мне направлении (честно говоря, мне это было до лампочки, ну уехала и уехала). Её жених, будучи летом в отпуске в родном селе, познакомился с Наташей. На следующий год они собирались пожениться. Но тут, видимо, кто-то ему сообщил, что его невеста может «уплыть» с другим.
     С тех пор прошло почти пять лет. В Асбесте перед поступлением на работу я был направлен на медкомиссию. И там в поликлинике я вдруг встретил Наташу. Удивлён был этой нечаянной встрече не меньше, чем она. Поздоровались, улыбнулись друг другу, на этом всё. Никаких лишних слов. Но она рассказала о моём появлении в городе своему теперь уже мужу. Это его, видимо, насторожило и пробудило прежнюю ревность. Он решил разузнать обо мне побольше, и приставил ко мне для этого своего земляка, рыженького Толю Дозмарова, который был моложе меня лет на шесть. Работал он слесарем в ПТО, жил в общежитии и постоянно стремился со мной сблизиться. Он не один раз оказывался третьим лишним при моих встречах с Катей. Однажды мы с ним выпили в кафе, и я отправился на свидание с Катей. Он увязался за мной. Когда мы с ней встретились и решили погулять по пригородному лесу, он опять потащился с нами. Лишь когда я с ним заговорил построже, он отстал.
     Я уже писал о первой встрече с Раей, когда он тоже оказался третьим лишним. Потом, как-то встретив её в моё отсутствие, он стал её уговаривать не дружить со мной, поскольку я был значительно её старше. Она с юношеской прямотой ответила:
     – Толя, ты неплохой парень. Но я рыжих не люблю!
     После этого, видимо, он затаил на нас злобу и, посоветовавшись со своим старшим соратником, мужем Наташи, решил нас с Раей разлучить. Они избрали давно испытанный метод – наговор, где правда перемежалась с ложью. Они узнали, что брат Раи работает в ремонтном пункте мастером в вагонной службе. Старший из двух «благодетелей» рассказал про меня много негативного (попросту полил грязью) – под видом спасения невинной девушки от злодея и распутника.
     Иван отреагировал на предостережение таинственного наушника так, как они и ожидали – как старший брат, заботящийся о своей сестре. Попросту он запретил Рае со мной встречаться. Когда она меня прогоняла, я, конечно, ничего об этом даже не подозревал. Я Рае о многом рассказывал, и она про меня почти всё знала, но вот Иван-то не знал ничего.
     После примирения я снова стал часто бывать у Морозовых. С Иваном мы здоровались, но о дружеском общении после всего случившегося говорить было рано.

Глава 120. ЖЕНИХ ДА НЕВЕСТА

     В сентябре, в мой день рождения мы с Раей прогуливались вечером в парке. Уже темнело, на небе появились первые звёзды, и под сенью редких деревьев я решился сделать своей любимой предложение. Мы присели на скамейку, и тут я у Раи «попросил руки». И она дала согласие стать моей женой! Я был в восторге и расцеловал свою будущую подругу жизни. Осталось получить благословение Раиной мамы.
     Когда мы пришли к Морозовым, у них в гостях находились Тоня и Николай Ситниковы. Я при всех объявил, что Рая согласна стать моей женой. Все в комнате притихли. Повернувшись к Раиной маме, я продолжил:
     – Анна Николаевна, прошу вашего согласия выдать замуж за меня вашу дочь.
     – Да на что она тебе такая? – неожиданно отреагировала Анна Николаевна. – Она же ничего не умеет делать!
     – Я беру её, так сказать, в перспективе. Жизнь всему научит.
     – Ну хорошо, я возражать не стану, – кивнула моя будущая тёща. Тут Ситниковы радостно захлопали, а у Тони даже покатилась слезинка по лицу.
     – Такое дело надо обмыть, – сказал Николай.
     Быстро собрали на стол. Немного выпили и стали петь песни. И тут я узнал, что попал в прекрасно поющую семью. Особенно мне понравился чистый звонкий голос моей Раи. Жаль, не было Ивана, он с друзьями ушёл гулять. Вот таким счастливым оказался мой день рождения.
     Анна Николаевна сказала о нашей помолвке соседям, с которыми была в хороших отношениях. Постепенно молва разнеслась. Соседские детишки стали беззлобно нас дразнить: «Тили-тили-тесто, жених да невеста».
     Я дал Рае слово, что буду меньше курить, а с первого января 1960 года окончательно брошу эту дурную привычку. К тому времени курил я, действительно, много. На восемь часов работы мне не хватало полпачки папирос. Своё слово я сдержал, бросил курить первого января.
* * *
     Я надумал съездить в Горбуново и показать свою красавицу невесту маме. Рая была в восторге от мысли побывать в селе. О своём намерении поехать в Горбуново я рассказал Толику Дозмарову во время очередного похода в столовую. Сказал, что со мной поедет Рая, предложил ему составить нам компанию. Он ответил уклончиво:
     – Если на работе отпустят.
     – Ну как хочешь.
     Мы поехали поездом после ночной смены, когда у нас был двухсуточный выходной. В Баженово сделали пересадку, а до Поклевской добирались на пригородном. В Горбуново приехали уже вечером, уставшие после ночной смены и дороги.
     Мама встретила нас молчаливо, настороженно. После знакомства и ужина мы решили лечь спать. Она постелила нам прямо на полу в зале. Мы легли рядом, но спали даже не в обнимку.
     После завтрака решили погулять по селу. И вдруг нам встретился рыжий Толик. Оказалось, он приехал раньше нас почти на полсуток. Пригласил нас к себе домой распить чекушку спирта, который продавался в сельском магазине. Мы отказываться не стали, зашли в гости. Выпили (только я и Толя), закусили, поговорили. И мы пошли домой.
     Будучи заметно под хмельком, я решился сказать маме:
     – Рая моя невеста.
     Реакция мамы была резкой и неожиданной:
     – Привёз какую-то распутную девку и называет невестой!
     Я повысил голос:
     – Мама, ты не имеешь права судить о человеке, не зная его!
     Рая обиделась и, чуть не плача, стала одеваться. Я за неё тоже оскорбился:
     – Всё, мы уезжаем!
     Быстро оделись и, не простившись, вышли из дома. Когда проходили по двору под окном дома, мама в форточку кричала что-то обидное, и я в сердцах ударил по окну кулаком. Стекло разбилось, а я поранил руку. Это была единственная в жизни шумная размолвка с мамой. Наверное, если бы я был трезв, то вёл бы себя сдержаннее, но спирт (который я пил первый раз в жизни) меня взбудоражил.
     Мы добрались до железнодорожной станции пешком. Рая помогла мне перевязать кровоточащую рану носовым платком. Так и доехал до Асбеста, нигде в медпункт не обращался.
     А на другой день отработал смену и почувствовал, что рана начала нарывать. Наутро пошёл в поликлинику на приём к врачу. Мне обработали рану и дали больничный.
     Когда пришёл на следующий приём, встретил в коридоре поликлиники начальника службы тяги Третьякова. Как оказалось, он пришёл по мою душу – попросить, чтобы я сказал врачу, что травму получил не на производстве, а в быту. Я прикинул: во-первых, больничный мне и так, и так оплатят, я ничего не теряю, а «грязного пятна» на цехе не будет; во-вторых, я ведь и правда травму получил бытовую. В общем, Третьякову меня долго уговаривать не пришлось, я его успокоил, сказав, что про производство даже не заикнусь. Человек он был хороший – спокойный, деловой, и я действительно не хотел бы его подставлять.
     Рана на руке зажила. Рая не упоминала о неудачной поездке в село. Короче, этот удар она перенесла стоически.
     А много позже мама мне рассказала, что перед нашим приездом к ней приходил Дозмаров и обрисовал Раю в оскорбительных выражениях – как девушку лёгкого поведения. Это он так мстил нам за якобы нанесённые ему унижения. Мы же вплоть до этого времени были так слепы и глухи, что по-прежнему продолжали с ним общаться. Хотя инициативу к этому общению проявлял только он, а я даже не знал, в какой комнате он живёт.
* * *
     На Новый год Антонина и Николай пригласили нас к себе на Черемшу. 31 декабря 1959 года мы были у них. Ёлка была большая, и нам пришлось её украшать. Мы старались сделать её как можно красивее, нам помогали девочки Ситниковых – Ирина и маленькая Оля. Пока хозяева накрывали на стол, мы закончили – наша ёлка сияла во всей красе.
     Ни телевизора, ни радио у Ситниковых не было. После новогоднего застолья мы стали петь и танцевать под свои песни. Водили с детьми хоровод вокруг ёлки и пели: «В лесу родилась ёлочка».
     В разгар веселья немного захмелевший Николай решил похвастать своими новыми противоударными водонепроницаемыми часами.
     – Вот брошу их об стену, а они будут идти как будто ничего не было!
     – Ну хорошо, давай проверим, – не стал я отказываться от развлечения. Николай снял с руки часы и с силой бросил об стену. Раздался звон ломающегося механизма, и часы разлетелись на мелкие части. Мне было смешно, но усилием воли я сдержался – для хозяина-то это было нешуточное разочарование. Мы не были избалованы дорогими вещами, поэтому обычно ценили их и берегли.
     После этого трагикомического новогоднего номера, уже в третьем часу ночи мы легли спать. Поднялись уже почти к обеду.
* * *
     Рая получила новогоднее поздравление от школьного друга. Звали его Володя, он служил на Краснознамённом Северном флоте ВМФ СССР. Часто писал Рае письма, она ему отвечала. Я предложил ей прекратить переписку, написав правду о наших отношениях. Она согласилась, и мы вместе сочинили письмо, пытаясь в нём не обидеть Володю, но в то же время дать понять, что надеяться ему на какие-то отношения с Раей в будущем не стоит. Больше от него писем не было.
     Зимой в свободное время мы ходили в кинотеатр, во дворец – на концерты и на танцы. Бывали на катке. Коньки брали на стадионе напрокат. Я в то время весил 64 килограмма, Рая – 46. На коньках я её поднимал на вытянутых руках, правда, при этом она опиралась руками мне на плечи.

Глава 121. РАЗВОД

     В марте 1960 года я обратился к адвокату и задал вопрос о том, что нужно сделать для официального развода с женой. Вкратце обрисовал ситуацию.
     – А сколько времени вы не живёте вместе? – уточнил адвокат.
     – Более четырёх лет.
     – Давно нужно было подавать на развод через суд.
     – Она грозилась, что не даст развода, – объяснил я.
     – А представьте, что за эти годы она могла родить ещё ребёнка, а то и двух, от другого мужчины, и вы бы стали платить алименты на всех детей, включая чужих.
     Он попросил меня кратко рассказать о конфликтных ситуациях, а затем составил, написал и переслал в народный суд города Горького заявление о разводе.
     Спустя две недели мне пришло извещение о необходимости прибыть в Горький на суд по указанному адресу. Я приехал за день до суда и сразу зашёл к Лене. Она оказалась дома, а дочь была в детском садике. Я попросил её дать согласие на развод.
     – Ты, наверное, решил жениться, – сразу определила она.
     – Да, пора уже.
     – Покажи хоть фото твоей девушки.
     Я достал Раину фотографию и дал Лене. По своему обыкновению она тут же занялась физиономистикой, вслух пытаясь охарактеризовать совершенно незнакомого человека по изображению. Я прервал её измышления и попросил вернуть фотографию. Она нехотя отдала.
     – Так что, могу я надеяться на развод? – уточнил я.
     – Не надейся и не жди, – отрезала Лена.
     – Тогда до свидания. Увидимся завтра на суде.
     Я пошёл в гостиницу, но свободных мест там не было. Мне порекомендовали частную квартиру недалеко от гостиницы.
     Видимо, недостатка в клиентах частный «постоялый двор» не испытывал. В комнате было четыре койки, три из которых были уже заняты. Мне предложили четвёртую. Деваться было некуда, поэтому я согласился. Хозяйка принесла чистое постельное бельё.
     Наутро к указанному времени я пришёл в районный суд. Меня и Лену пригласили в небольшой кабинет. Судьёй оказалась женщина средних лет. Сначала она пыталась нас примирить, но я был непреклонен и настаивал на разводе. Тогда судья спросила у Лены:
     – А вы согласны дать ему развод?
     – Нет, никогда, – ответила та.
     – Что ж, – констатировала судья, – поскольку стороны не пришли к примирению, я вынуждена передать дело в областной суд.
     Я уехал обратно в Асбест. Уже в мае я получил новое судебное извещение. Здесь хотел бы заметить, что хотя Рая, конечно, была на моей стороне в этом деле, никакой трагедии в случае, если я не получу развод, она не видела и к разводу меня не принуждала.
     В Горький я вновь приехал накануне суда. В этот раз места́ в гостинице (которая находилась, можно сказать, в центре города) были, и я устроился там. Под вечер пошёл прогуляться по городу. Оказался рядом с Нижегородским кремлём. Зашёл на его территорию через главный вход. Оказался за крепостными стенами и башнями, походил по территории кремля. Несмотря на то, что в 1960 году Нижегородский кремль был взят под государственную охрану как исторический и архитектурный памятник, никакой охраны ни на входе, ни внутри не было.
     Из кремля спустился к Волге, к месту слияния её с Окой. Посидел на высоком берегу Волги, полюбовался её могуществом и красотой. Правда, мысли о завтрашних делах мешали в полной мере насладиться прекрасным видом.
     Переночевав в гостинице и позавтракав в гостиничном ресторане, я отправился в Народный суд. В коридоре увидел Лену. Подошёл к ней, поздоровался, спросил, как здоровье Галинки.
     – Нормальное, – ответила Лена. – Она сейчас в садике. Кстати, ты не хочешь погулять с ней вечером после суда?
     – Посмотрим, как дело обернётся, – ответил я.
     Нас вызвали в зал суда. Я обратил внимание, что там было несколько десятков зевак, а затем посмотрел на членов суда. Три женщины восседали на высоких стульях с резными спинками (у среднего стула спинка была самая высокая). Как я понял, в центре сидела судья, а по бокам – народные заседатели, выбираемые из среды рабочих. Эта троица должна была решить мою дальнейшую судьбу.
     Первой к трибуне вызвали Лену. Она меня характеризовала в чёрных тонах, рассказывая, что было и чего не было. Судья спросила:
     – Елена Матвеевна, судя по вашим словам, ваш муж – плохой человек. Так вы согласны дать развод?
     – Нет, ни в коем случае.
     – Тогда вы готовы жить с ним?
     – Да, только ради дочери, чтобы у неё был отец.
     – Садитесь, ваша позиция ясна.
     К трибуне вызвали меня. Я рассказал о встрече с Леной и женитьбе на ней. Сказал, что хозяйка она никакая, зато частенько капризничала. Мне стали задавать вопросы.
     – Платите ли вы алименты дочери?
     – Да, буду платить до её совершеннолетия.
     – Не совсем ясно, почему вы подали на развод.
     – Я не живу с ней уже больше четырёх лет. А так могу ещё нажить себе неприятностей.
     Я не стал говорить, что собираюсь жениться – Лена услужливо сообщила об этом суду в своём выступлении.
     – И всё-таки?..
     «Опять двадцать пять, – подумал я про себя. – Что же ещё такое нужно сказать этим женщинам, наделённым властью решать мою судьбу, чтобы они меня поняли?» И уже в отчаянии воскликнул:
     – Да не люблю я её!!!
     Видимо, это эмоциональное выражение растопило сердца женщин, сидящих на «тронных стульях». Судья сказала:
     – Всё ясно.
     Они встали и пошли писать решение суда, предварительно спросив у Лены, какую фамилию хочет иметь после развода.
     – Фёдорова, – ответила она сквозь стиснутые зубы.
     Я был не против – пусть у дочери будет моя фамилия. Вскоре судья вернулась и зачитала решение. Суд решил нас развести. Мне присудили оплатить госпошлину (или судебные издержки – в подробности я не вникал).
     – Вы свободны, Елена Матвеевна, – объявила судья. – А вы, Виталий Николаевич, должны заплатить пятьсот рублей и предъявить квитанцию в бухгалтерию суда.
     Ещё будучи в Асбесте, я спросил у адвоката, во сколько мне обойдётся развод. «От пятисот до полутора тысяч», – ответил он. Я прикинул, что если придётся платить по максимуму, то это почти десять моих зарплат – большая сумма. Оглашённая судьёй сумма «всего» в пятьсот рублей показалась мне хорошим знаком.
     Когда мы вышли из здания суда на улицу, Лена шла впереди меня, понурив голову и не оглядываясь. У меня мелькнуло чувство жалости к ней. А потом мы молча разошлись по разным сторонам навсегда.
     Я заплатил деньги в сберкассе и отнёс квитанцию в суд. Собрал вещички, рассчитался с гостиницей и поехал на железнодорожный вокзал.
     Уже в пути, лёжа на полке, под перестук колёс я стал мечтать о свадьбе. В голове сами собой родились несколько строк стихотворения. Им не хватало рифмы, стихотворный размер тоже подкачал, но зато они были искренними:
     Мы с тобою, Рая, дожили
     До поры, загаданной ночью при луне.
     И зимой, и летом думал я об этом,
     Думал я о свадебном, о желанном дне.
     Приехав домой (Асбест теперь уже стал моим домом), я первым делом зашёл к Рае. И с порога стал декламировать свой неказистый стишок. Она поняла, что я теперь свободный человек. И готов снова «потерять свободу». Рая не умеет восторгаться, прыгать до потолка – темперамент у неё далеко не холерический. Она, конечно, была рада, но восприняла всё как должное.
     – Я знала, что так будет, – сказала с лёгкой полуулыбкой.
     Подробный разговор о будущей свадьбе отложили на следующий выходной. Я вернулся в общежитие, чтобы отдохнуть после дороги и приготовиться к работе.

Глава 122. НЕМНОГО О РАБОТЕ

     Ещё в июле 1958 года вышло постановление Совмина, предусматривавшее перевод всех асбестовых рудников с узкой колеи (1000 мм) на широкую (1522 мм). На нашем руднике первые шаги к этому были сделаны в следующем году – начали прокладывать новые пути параллельно узкоколейным. Вскоре из Чехословакии стали поступать новые мощные электровозы 21Е, изготовленные на заводе «Шкода». Это были шестиосные локомотивы с тремя двухосными тележками, соединёнными подвижными креплениями. Над средней тележкой находилась кабина машиниста с двумя пультами управления, на крыше кабины установлены токоприёмники. Нагрузка на одну ось составляла 25 тонн, общий вес электровоза – 150 тонн.
     Один такой электровоз уже «катался» по вновь построенным путям от борта карьера до отвала. Вывозил породу, которую грузил экскаватор, копающий траншею для укладки новых путей в карьер. На 21Е работали по двое – машинист и помощник. Во время перехода на новую технику трудовая деятельность не останавливалась ни на один день. Работали фабрики обогащения, и мы, как и прежде, возили руду и пустую породу.
     Однажды днём я вёл поезд, спускался порожняком в карьер. Меня окликнули с нового электровоза, предложив остановиться и зайти в ним в кабину. Я остановился на спуске. Тормоза вагонов отпустил, надеясь, что электровоз удержит порожние вагоны.
     Я перешёл глубокую и широкую траншею, вскарабкался наверх – к электровозу, с которого меня позвали. Поднялся в кабину. Внутри были машинист Сутормин, житель посёлка Черемша (я его раньше встречал, но общаться не доводилось), и его помощник, бывший слесарь ПТО Толя Дозмаров. Я поздоровался и спросил, что мне хотели показать.
     – А вот что, – хитро подмигнул Толик и показал мне чайник и кружку.
     – Что это?
     – Пиво, выпей кружечку.
     После первого рейса, заключив, что уже достаточно поработали, они решили побаловаться пивком. Я отказался:
     – Спасибо, но я на работе ничего крепче воды не пью.
     Тут я взглянул на свой поезд, который должен был мирно стоять и ждать меня. Но что такое? Он, к моему ужасу, начал двигаться вниз, в карьер. Я мгновенно спрыгнул с чужого электровоза и понёсся вниз в траншею. Спуск мне дался легко, а вот на втором борту траншеи мне пришлось преодолеть препятствие в виде рельса, под которым в середине было небольшое пространство – через него я и прошмыгнул.
     Со всех ног я погнался за движущимся поездом, догнал его и, пытаясь отдышаться, заскочил в кабину. Останавливаться не стал, а прибавил скорости и спустился в карьер, где меня уже ждал зелёный огонёк светофора.
     Позже я специально подходил к этому месту, где проскочил под рельсом, и сам себе удивлялся – как же я смог протиснуться, да ещё так быстро вверх через такое маленькое пространство? Значит, и вправду верна теория, что в критической ситуации у некоторых людей появляются дополнительные силы и скорость, которые в обычной жизни человек не использует, держит в запасе.
     Однажды мы с Раей стали свидетелями ещё одного случая, подтверждавшего эту теорию. Девочка лет восьми гуляла в негустом лесу около города. Нам с улицы Лесной было её хорошо видно. И тут вдруг на девочку с лаем накинулась собака. С перепугу девочка так припустила бежать, что сперва бросившаяся за ней собака скоро стала отставать, а затем и вовсе повернула назад. Нам показалось, что с такой скоростью не бегают даже спортсмены-легкоатлеты, не то что восьмилетние дети.
     А причину, по которой мой электровоз самопроизвольно начал движение, я установил в ту же смену. Виновником оказался один из тормозных цилиндров, который стал пропускать сжатый воздух. Подобные неполадки стали происходить всё чаще и чаще, поскольку в связи с поступлением новых электровозов старые стало некому ремонтировать. Слесарей перевели в новое депо, а узкоколейные электровозы просто «добивали».

Глава 123. СВАДЬБА

     На «семейном совете» мы постановили устроить свадьбу 11 июня 1960 года. Но официальную регистрацию брака решили отложить до лучших времён. Мы с Раей заранее сняли комнату в частном доме у бездетной четы среднего возраста. Там мы будем жить до получения своего жилья.
     Я поехал в Свердловск, где купил Рае свадебное платье. Оно подошло, и моя невеста в нём была очень красивой. О предстоящей свадьбе я сообщил своим родственникам и пригласил их на наше торжество. Приехала моя мама с Иваном Гавриловичем, сестра Вера с мужем Николаем. Фаина где-то путешествовала и приехать не смогла. Не было и брата Жени – после окончания ремесленного училища его направили работать токарем в какой-то закрытый город в Невьянском районе, и, наверное, не отпустили с работы.
[]
     С Раиной стороны на свадьбу была приглашена ближайшая родня: мама, брат Иван, сестра Антонина с мужем Николаем, а также ближайшие друзья-соседи Морозовых – Белобородовы: тётя Маруся (добрейшая женщина!) и её муж Трофим Фёдорович. Их я тоже знал хорошо. За неимением своих детей они любили и баловали Раю с самого детства.
     Я ещё пригласил своего бывшего однокашника по Свердловской школе машинистов, весёлого, разбитного парня – Юру Шереметьева. Он прекрасно играл на гармошке, пел и танцевал. Пришёл он со своей женой, спокойной, независимой молодой особой.
     Торжество было решено организовать на квартире у Морозовых – у них был довольно просторный зал. По обычаю, мои родители должны были сосватать мне невесту у её родителей. За дело взялся отчим, но Анна Николаевна никак не хотела разговаривать, ссылаясь на дела, коих у неё, действительно, было невпроворот. Пришлось ему перенести разговор на кухню, где им между делом удалось поговорить и соблюсти традицию.
     Перед началом торжества мы с Николаем Васильевым пошли на промысел – добыть цветов сирени, которая на Урале зацвела только на днях. Наломали веток целую охапку. А брали их на частных приусадебных участках. К счастью, никто наши проделки не заметил. Но когда мы вернулись, нас укорили: «А если бы вы попались и вместо свадебного стола оказались в кутузке?»
     Свадьба благоухала запахом сирени. На столах стояли бутылки с шампанским, вином, водкой. Однако основным напитком, которого было почти неограниченное количество, была уральская бражка, которая пьянит и хорошо утоляет жажду.
     Жениха и невесту (то есть меня и Раю) посадили на центральное почётное место. Начиная с первого бокала шампанского, нам приходилось вставать и целоваться под хоровое сопровождение: «Горько, горько, горько!». Мы не обижали гостей и старались изо всех сил – целоваться было радостно и приятно, а вовсе не горько.
     После застолья Юра Шереметьев первым пустился в пляс, умудряясь одновременно играть на гармошке. Так он заводил остальных гостей. Танцевали, плясали все, кто хотел и мог. Мы же вели себя сдержанно, пристойно, лишь станцевали несколько раз. Особенно веселилась Тоня – её темперамент совсем не отличался излишней скромностью. Гости много пели под сопровождение гармони. Примерно в час ночи «молодых» отправили на первый этаж в квартиру Белобородовых, где специально для нас была приготовлена постель для первой брачной ночи.
     Мы проснулись утром, привели себя в порядок и поднялись на второй этаж. Там уже все были в сборе. Ко мне подошла тётя Маруся, отозвала в сторонку и тихо, но чётко сказала:
     – По обычаю, если невеста была девственницей, то жених должен поблагодарить при всех мать невесты за хорошее воспитание дочери.
     – Хорошо, будет сделано.
     Мне никогда раньше не приходилось выступать перед аудиторией с подобными заявлениями. Но делать было нечего, и я с некоторым смущением произнёс:
     – Анна Николаевна, благодарю вас за хорошее воспитание дочери Раи.
     Все, кто понял смысл моих слов, зааплодировали. А чему радовались-то? Видимо, тому, что девушка стала женщиной. А вот сам обычай подобного «благодарения» был мне не совсем понятен. Может, это пошло откуда-то из Сибири, где раньше жили Белобородовы, а может, с Брянщины, откуда родом Морозовы.
     Свадьба снова стала петь и плясать. Мы с Раей исполнили танец молодожёнов – вальс.
     После обеденного застолья гости понемногу стали расходиться. Те, кому предстояло далеко ехать, начали собираться на железнодорожный вокзал. Перед отъездом мама мне сказала:
     – Какие хорошие и вежливые люди.
     – Я бы не стал с плохими людьми родниться, – уверил я её.
     Ивана Гавриловича, маму и Веру с Николаем мы проводили до вокзала. Старшие поехали в Горбуново, а Вера с мужем – в город Бакал Челябинской области, куда Николая направили работать по окончании института.
* * *
     Проводив гостей, мы поблагодарили Анну Ивановну за хорошую организацию нашего главного праздника. А затем отправились на съёмную квартиру, где уже всё было готово для нормальной жизни.
     В комнате, выделенной нам для проживания, главной мебелью была двуспальная кровать. Помимо неё, у нас был комод – один из двух, принадлежащих семье Морозовых. В нём находилось Раино приданое. Николай Ситников, высококвалифицированный специалист, работавший в столярной мастерской, подарил нам очень красивый стол, изготовленный своими руками. Круглая столешница опиралась на единственную резную стойку, целиком выточенную на станке, и крепилась к ней при помощи четырёх деревянных угольников. Снизу стойка опиралась на четыре фигурные лапы. Стол был покрыт ярко-коричневым лаком и выглядел очень впечатляюще.
     У нас остался ещё один свободный день. Тринадцатого июня мы купили шампанское и решили вдвоём отметить начало нашего совместного проживания. Хозяева в это время были на работе. Поставив бутылку на стол и придерживая одной рукой в слегка наклонённом состоянии, я начал её открывать. Но в самый ответственный момент, когда вылетела пробка, бутылка вдруг выскользнула из руки, упала на стол и начала вращаться, изрыгая из себя потоки пены, которые летели на нас. Всё-таки я исхитрился и поймал одичавшую ёмкость, в которой сохранилась почти половина содержимого. Нам как раз осталось по большому бокалу напитка, которые мы выпили, со смехом вспоминая произошедшее. Я в шутку предположил, что нечто подобное обязательно должно было произойти тринадцатого числа, и мы ещё легко отделались.
* * *
     Пролетело почти два месяца, и мы поняли, что нужны друг другу. Нам было хорошо вместе, мы не расставались, можно сказать, ни днём, ни ночью. С работы часто приходили одновременно.
     Было лето, пора созревания ягод. Рая ещё с детского возраста любила ходить по ягоды (особенно ей нравилась черника), знала ягодные места. Первую вылазку мы сделали за посёлок Окунёво, рядом с которым находилось живописное озеро с одноимённым названием. В посёлок ходил рейсовый автобус. На нём мы и поехали на свою первую «тихую охоту».
     В первый наш поход мы насобирали трёхлитровый бидончик разных ягод. На следующий раз мы углубились в лес ещё дальше – ягод там было ещё больше, а не только дров, как гласит пословица. В третий раз мы дошли аж до реки Рефт, которая преградила нам дальнейший путь. Ягод мы всегда набирали много. Рая училась их заготавливать на зиму, а я с детства любил их есть свежими с молоком (впрочем, Рая тоже) – в тарелку наливали молоко, высыпали туда ягоды, и ели ложкой, как суп, закусывая хлебом.
     Однажды после очередного похода в лес мы зашли к Анне Николаевне, чтобы угостить её ягодами. В это время у неё гостила внучка, Раина племянница (дочка Тони) – девочка Оля четырёх с половиной лет от роду. Она запросилась к нам домой, и мы с радостью её взяли. По пути купили молока, а дома сели за стол и начали есть ягоды с молоком и хлебом. Мы были голодные и уставшие. Олечка от нас в еде не отставала, ей тоже понравилось наше блюдо.
     Вечером мы все втроём легли спать на одну кровать. А утром обнаружили, что наша девочка, извините, описалась. Она и сама выглядела очень смущённой, поэтому мы не стали об этом даже упоминать.
* * *
     Второго августа мы пошли в ЗАГС, чтобы официально зарегистрировать наш брак. Обратились к сотруднице, сидевшей за столом, со своей просьбой. Она задала встречный вопрос:
     – Сколько вам времени дать на обдумывание и подготовку?
     – Мы уже с одиннадцатого июня живём вместе, так что если можно, просим вас зарегистрировать сегодня.
     – Хорошо, – согласилась чиновница. – Давайте ваши паспорта. Раиса Семёновна, какую вы фамилию желаете иметь после регистрации брака?
     – Фёдорова.
     – Тогда вам придётся поменять паспорт.
     – Хорошо, я поменяю, – ответила Рая.
     Нам тут же выписали свидетельство о браке и поставили штампы в паспортах. Всё прошло буднично, мы даже никак это событие не отмечали, а в ночь нам нужно было идти на работу.
     После регистрации брака я дал себе обещание, что ни при каких обстоятельствах никогда не стану по своей инициативе разрывать эти супружеские узы.

Глава 124. НОВАЯ ТЕХНИКА

     В эти годы в тресте «Союзасбест» полным ходом шла масштабная замена устаревшего оборудования на новое. Буровые станки канатно-ударного типа заменяли на шарошечные[40]. Поступили новые, более мощные экскаваторы. В 1960 году железнодорожный транспорт почти целиком был переведён на широкую колею. В нашем цехе к тому времени работали десять новых электровозов. Меня с узкой колеи перевели уже на одиннадцатый электровоз марки 21Е чехословацкого производства.
     Прибыл он к нам не своим ходом, а на трёх железнодорожных платформах. На каждой из платформ размещалось по двухосной тележке вместе со всем оборудованием, общим весом в пятьдесят тонн. Мы должны были выгрузить эти три части электровоза при помощи мостового крана и соединить их механически и электрически. Старшим машинистом назначили Сутормина, который уже более полугода работал на таком же локомотиве. (Именно он в компании с Дозмаровым не так давно хотел угостить меня на работе пивом.) На первом же перекуре он спросил:
     – А знаешь ли ты, почему оказался в моей бригаде?
     – Почему же?
     – Да потому что ты быстро бегаешь, – улыбаясь, объяснил он. – Если бы ты тогда не догнал свой электровоз, я бы тебя в бригаду не взял.
     – Ну спасибо. А то я мог бы остаться без работы, – сыронизировал я.
     Мы оба промолчали о последствиях, которые могли бы для меня быть, если бы я тогда электровоз не догнал.
     Так или иначе, основная работа по сборке железнодорожного «конструктора» скоро была закончена, и меня направили в канаву проверять состояние шести тяговых двигателей, открывая нижние люки. Из одного люка вдруг полилось машинное масло, которого в электродвигателе никоим образом быть не должно. Я предположил, что масло могло попасть из одной из двух опор. Тяговый двигатель находится под кузовом локомотива, его задача – вращать колёсные пары. Одной стороной он опирается на специальную пружинную подвеску, а другой – на ось колёсной пары при помощи двух скользящих подшипников, которые смазываются машинным маслом.
     Проверил уровень смазки в корпусах подшипников опор. Оказалось, что в одной из опор смазки почти не осталось. Я выбрался из канавы и доложил о ситуации старшему машинисту Сутормину. Он отправился к заместителю начальника цеха Гусеву. Была суббота, конец рабочей недели[41]. Гусев предложил: «Залейте масла до нормы, а в понедельник проверим и решим, стоит ли разбирать двигатель».
     В понедельник мы убедились, что масло продолжает вытекать из корпуса опоры в двигатель. Пришлось выкатывать из-под электровоза колёсную пару вместе с двигателем, весившим более трёх тонн. Когда, наконец, разобрали узел, то обнаружили заводской брак в литье корпуса двигателя – небольшое сквозное отверстие в месте соединения опоры. Ремонтники занялись своей работой, а мне предстояло пронумеровать своего железного коня.
     Новые электровозы, уже работавшие в карьере, имели номера от сотого до сто десятого. Так что нам достался номер 111. Я занялся изготовлением трафаретов, про себя радуясь, что все цифры одинаковые. Дали белой краски, и мы по бортам кабины нанесли две крупные надписи «111», а спереди и сзади – надписи помельче. Номера выглядели эффектно и были видны издалека, хорошо контрастируя с тёмно-зелёной заводской окраской кузова локомотива.
     В кабине электровоза многое для меня было ново, странно и непривычно. Так, например, меня удивили сиденья машиниста и помощника, представлявшие собой табуретку с круглым маленьким деревянным сиденьем на трёх металлических ножках. Ни спинки, ни мягкого сиденья – сплошной аскетизм. Эти сиденья можно было свободно переносить по кабине. Переходишь на другой пульт управления – тащишь эту табуретку с собой (или работаешь стоя). У нас работал машинист Фролов, был он мал ростом, и ему приходилось на этих сиденьях работать, стоя на коленках.
     Другой необычной деталью было расположение рычажка подачи звукового сигнала. Он находился вверху, даже выше головы. Были и другие неудобства, но человек способен довольно скоро приспосабливаться к новым условиям жизни и труда, и мы впоследствии перестали ощущать дискомфорт.
* * *
     Как-то Сутормин поинтересовался у меня:
     – Как живётся с молодой женой?
     – Хорошо, – коротко ответил я.
     – Я потому интересуюсь, что знаю её давно, – объяснил он. – Живу по соседству с Ситниковыми, а она частенько у них бывала. Хорошая она девушка, ты не обижай её. Я, конечно, шучу – не думаю, что ты ей что-то плохое сделаешь.
     – Я постараюсь её не обижать, – почти торжественно пообещал я, внутренне немного удивившись, ведь мне даже Иван, брат Раи, ничего подобного не говорил.
* * *
     Через два дня наша машина была готова к выходу из депо на линию. Состав из шести новеньких вагонов-думпкаров был уже сформирован. Даже проложена электропроводка до хвостового вагона, где на специальной площадке должен был ездить помощник машиниста при движении вперёд вагонами. При необходимости он оттуда должен был подавать сигналы машинисту – днём жёлтым флажком, а ночью специальным фонарём на длинной ручке, лампочка которого получала напряжение в пятьдесят вольт от электровоза.
     Когда мы в вагонном депо сцепились с составом, к нам подошли ещё два машиниста, которые в будущем станут работать на сто одиннадцатом электровозе. За управление встал Сутормин. Мы выехали на линию. До конца смены успели выполнить два рейса, поучившись управлять новым для себя локомотивом с порожняком и грузом. Особое внимание я обратил на контроллер, представлявший из себя большую круглую «баранку», при вращении которой можно было переключать позиции, которых здесь было аж сорок четыре. Благодаря такому большому количеству позиций, ток и напряжение на тяговых двигателях можно было увеличивать довольно плавно, что особенно важно при трогании поезда на подъёме. Движение начиналось постепенно, без рывков и пробуксовки.
     Второе, что мне понравилось в новом электровозе – это реостатное торможение. При спуске в карьер или с отвала порожняком можно было переключить рукоятку контроллера в положение торможения, а затем набрать «баранкой» необходимое количество позиций – и двигатели переходили в режим генератора. Энергия, выработанная ими, гасилась в реостатах, которые при этом сильно нагревались. Но зато торможение получалось очень плавным, без использования автотормозов с колодками (которые применялись лишь на коротких и не очень крутых спусках).
     Если смотреть издалека на нашу «Шкоду», когда она движется по переносным неровным путям в карьере, то кажется, будто это ползёт гусеница. Каждая из трёх частей электровоза ритмично повторяет движение своих соседних частей, словно сжимаясь и разжимаясь.
     Помощник машиниста выгружает вагоны на отвалах и фабриках, открывая воздушные краны. При этом кузов думпкара опрокидывается набок, и всё содержимое высыпается в бункер. Закрыл кран – кузов садится на место.
     На «Шкоде» №111 я проработал несколько лет. Но уже в 1960 году к нам стали поступать электровозы ЕЛ1 производства фирмы «Ганс Баймлер» из ГДР. Их кузов состоял из двух отдельных секций, в каждой из которых перед скосом была расположена кабина машиниста. Секции кузова опирались с одной стороны на крайние двухосные тележки, с другой – на среднюю двухосную тележку. Рядом со «Шкодой» эта машина выглядела громоздкой.
     Как-то наш сто одиннадцатый был на ремонте, а я вышел в ночь на смену, и меня послали стажироваться на немецкий электровоз. Машинистом там оказался Панюжев, наш «штатный» юморист. Он мне сказал:
     – Нечего тебе тут делать. Иди домой, да поспи в постели.
     – Ты мне хоть покажи, где тут на пульте кнопки всех шести токоприёмников. Немудрено ведь попутать!
     – Ладно, смотри и запоминай, – с улыбкой согласился он.
     Как только открыли светофор, я поблагодарил Сашу и удалился восвояси. Утром Рая пришла с работы и удивилась, увидев меня в постели. Я поднялся, так как уже успел выспаться. Мы позавтракали, и я отправился в город купить кое-каких продуктов (магазины располагались только в центральной части Асбеста). Я шёл по улице Садовой и начал уже строить планы на завтрашний выходной. Но тут, как на грех, вдруг мне встретился начальник службы тяги Третьяков.
     – О, как хорошо, что я тебя встретил, – начал он, а у меня закралось нехорошее предчувствие. – Ты ведь сегодня стажировался на немецком электровозе?
     – Да, стажировался, – нехотя подтвердил я, начиная понимать, куда он клонит.
     – Ты сегодня выйди в ночную смену на ЕЛ1.
     – Хорошо, выйду, – со вздохом согласился я. У меня не было уважительной причины отказаться, даже несмотря на то, что по графику это был мой выходной.
     – Ну, на ловца и зверь бежит! – радостно заключил начальник и ушёл довольным.
     Ночная смена у нас начиналась с 24 часов. В дневной суете я совсем забыл о встрече с Третьяковым, и вечером спокойно лёг спать, считая, что завтра выходной. Около часа ночи я вдруг проснулся, и тут меня будто прострелило – мне же нужно на работу! Уже опаздывая на час, моментально оделся и вышел. Транспорта в это время уже никакого не ходило. Три километра до рабочего места я преодолел меньше, чем за полчаса – то бегом, то быстрым шагом. И заявился пред очи исполняющего обязанности начальника смены Молочкова. Обычно он работал машинистом, но часто при необходимости замещал начальника смены или инструктора. Я честно признался Молочкову:
     – Забыл об утренней встрече с Третьяковым, лёг спасть. Проснулся в час, вспомнил, и вот я здесь.
     Молочков меня успокоил:
     – Ладно. Я тут, вроде, выкрутился. Вон, видишь, – он показал в окно, – стоит неисправная «Шкода». Её машиниста я послал работать вместо тебя. Так что ты иди на этот локомотив, «подежурь» до утра. Утром подойдёшь ко мне, доложишь, как поработал, – пошутил он.
     До конца смены было ещё шесть часов, которые мне предстояло провести в безделье. Для отдыха электровоз – особенно «Шкода» со своими жёсткими сиденьями – совсем не приспособлен. Я прибежал на работу в одной летней одежде, без сумки. Почитать тоже ничего не взял. Так, немного покемарил, пока не уставал сидеть.
     В конце смены я подошёл к Молочкову. Он сказал:
     – Иди домой. Рабочую смену я тебе поставил полностью.
     Замечу, что с приходом новой техники у нас отменили чистую сдельщину, а стали платить тариф машиниста плюс премию (при выполнении плана всей сменой). Ещё надо сказать, что я больше никогда не просыпал на работу.
     Наш электровоз всё ещё был на ремонте, и всё-таки однажды мне (уже с третьей попытки) пришлось одну смену поработать на немецком локомотиве. Это было днём. Я кое о чём спросил машиниста, которого менял, а затем поехал в карьер под погрузку.
     Сиденья на этом электровозе были удобными. Пожалуй, это было единственным преимуществом над «Шкодой». Для того, чтобы перейти из одной кабины в другую, необходимо было пройти через относительно длинный коридор по электромашинному отделению, которое даже не имело ограждения. Правда, при переходе в другую кабину электровоз нужно было обесточить.
     После погрузки рудой мы поехали на фабрику. На подъёме нас остановили перед красным светофором. Когда загорелся зелёный, я начал трогаться с места и за недостаточностью опыта управления этим электровозом перестарался – резко набрал позиции. Сработала защита от перегрузки. К такому повороту событий я оказался не готов, и как восстановить защиту не знал. Стал рассматривать часть пульта, где находились сигнальные лампы. Одна из них горела красным огоньком, словно поддразнивая меня. Недалеко от неё я увидел кнопку, назначение которой было мне неизвестно. Повинуясь интуиции, я её нажал. Красная лампа погасла, защита была восстановлена. Я поехал осторожнее, чем в первый раз. И всё прошло нормально.
     Ещё один нюанс поначалу меня немного раздражал. Я говорил, что на «Шкоде» рычажок звукового сигнала находится почти над головой, как у паровозов. А у ЕЛ1 для этого была пружинная кнопка, находящаяся на пульте управления прямо перед машинистом. Когда нужно было подать звуковой сигнал, я по привычке искал вверху несуществующий рычажок, и лишь потом рука опускалась на кнопку.
     Тяговые двигатели «Шкоды» были мощностью 250 кВт, а у «немца» – 350 кВт. Но имея довольно большую разницу в мощности, они у нас возили одинаковое количество вагонов. Впрочем, разница ощущалась лишь на крутых подъёмах, которые ЕЛ1 преодолевал быстрее.
     Одновременно с переходом на широкую колею и новые локомотивы на главных путях стали внедрять автоблокировку[42]. Служба сигнализации стала называться СЦБ (сигнализация, централизация, блокировка). Для этой работы пригласили специалиста из Свердловска. Звали его Николай Николаевич. До моей женитьбы около месяца мы с ним жили в одной комнате. Он любил крепкие напитки, и часто приносил с работы спирт, который им выдавали для чистки аппаратуры. Пил он спирт, не разбавляя, запивал минералкой. Как-то раз угостил и меня.

Глава 125. КРЫША НАД ГОЛОВОЙ

     После того, как мы официально оформили брак, я пошёл на приём к начальнику цеха Толченову.
     – Борис Григорьевич, я женился на работнице нашего цеха.
     – Поздравляю от всей души, – он пожал мне руку.
     – Спасибо. Но нам необходимо жильё, которое вы обещали ещё в Свердловске, приглашая нас на работу.
     Его ответ меня не обрадовал:
     – Всех приехавших сюда семейных мы в первый же год обеспечили квартирами. Тем, кто женился в течение первого года, продолжаем предоставлять жильё. Но остальные, в том числе и вы, будут получать квартиры в порядке общей очереди.
     – Вот, значит, как… Вы решили отказывать всем, начиная с меня, несмотря на то, что мы тоже приехали по вашему приглашению и направлению из учебного заведения?
     – Выходит, так, – Толченов не стал вдаваться в подробности. Я вышел, громко хлопнув дверью.
     Теперь предстояло задуматься о том, как жить дальше. Подавать в суд или обращаться к адвокату по подобным вопросам тогда не было принято. Поэтому решил разобраться в ситуации сам. Для начала успокоился – в конце концов, это ведь не конец света. На съёмной квартире нас не притесняли, и я решил, что «с милой рай и в шалаше». Тем более с Раей.
     Как-то ко мне обратился машинист электровоза Василий Демидов. Видимо, он знал, что я человек семейный, но бездомный.
     – Фёдоров, не хочешь поселиться в комнату двадцати двух квадратных метров с печным отоплением по Милицейской улице?
     – Конечно, хочу. Мне бы на первое время хоть какую-нибудь крышу над головой.
     – Договорились. Комнату никому больше предлагать не буду. Я построил дом и на этой неделе переезжаю. Завтра пойдём с тобой оформлять ордер.
     Мы с Василием пришли в администрацию, объяснили причину нашего появления. Там даже не спросили о жильцах другой комнаты квартиры номер пять, а сразу переписали ордер на моё имя и вручили мне. Таким образом я обзавёлся «крышей над головой», правда, пока лишь на бумаге.
     – Спасибо, Василий.
     – Рано ещё благодарить, сначала заселиться надо, – перебил он меня.
     – А что, проблемы могу быть, даже при наличии ордера? – удивился я. Василий промолчал – сам не знал, как обернётся дело.
     В день, когда Василий переезжал в свой новый дом, он мне сказал:
     – Я на грузовой машине подъеду к вам, возьмём несколько ваших вещей и там их оставим, чтобы было понятно, что комната занята.
     Мы погрузили вещи Василия на машину, а наши два стула и подставку под цветы оставили в комнате. Но дверь почему-то оставили незапертой. Я сел в кабину к водителю и стал ждать Василия, который задержался с выходом. Тут до меня донёсся шум и ругань. Я пошёл посмотреть, что там происходит, а водитель остался в кабине. В довольно узком коридоре Василий отбивался от двоих наседавших на него мужчин, судя по всему – отца и сына. Я как мог громче произнёс:
     – Что тут происходит?!
     На мгновение все замерли, а Василий, подойдя ко мне, сказал:
     – Ты не вмешивайся, у нас тут свои счёты.
     Он, конечно, получил несколько тумаков (это было видно по его лицу), но держался как победитель. Мы сели в машину и поехали к Василию выгружать его скарб. Когда кузов грузовика освободили, поехали к нам, чтобы загрузить нашими вещами и мебелью. Их у нас было немного. Самым тяжёлым был комод – нам пришлось вынуть из него ящики, чтобы максимально облегчить. Стол и кровать были вполне подъёмные. Я попросил Василия, чтобы на Милицейскую он больше не ездил.
     – Разгрузиться нам помогут Раин брат и зять, – объяснил я.
     Когда мы подъехали к дому, обнаружили, что наши стулья и подставка вынесены на улицу, а в дверях стоит ветеран войны: на груди орден, на лице царапина и припухший глаз, в руках топор. На ногах он держался нетвёрдо, явно был нетрезв.
     – Зарублю каждого, кто переступит порог! – проревел он, завидев меня.
     Я не стал терять время на переговоры, а сразу пошёл за подмогой. Привёл свояка Николая Ситникова и шурина Ивана Морозова. Мы взяли стулья и подставку, понесли их перед собой, как щиты – на случай, если замахнётся топором. Порог мы благополучно перешагнули. Он посторонился, а потом и вовсе ушёл, видя, что его угрозы не подействовали.
     Мы выгрузили и расставили по предполагаемым местам мебель. Мужчин поблагодарили и отпустили не солоно хлебавши – угостить нам их фактически было нечем.
     Вскоре мы узнали, что семьи Василия и ветерана давно враждовали между собой. Причину я не знал и знать не хотел. Но вышло так, что Василий «на прощание» решил их наказать – не передавать им освободившуюся комнату, по закону положенную семье участника войны. Эта семья на двенадцати квадратных метрах жила впятером: ветеран с женой, их сын с женой и дочкой. Это, конечно, ужасная теснота. Но я-то ничего этого раньше не знал, а имея на руках ордер, тоже имел законное право на эту комнату, чем и воспользовался.
     Вечером мы с Раей остались одни в отвоёванной комнате. Вдруг дверь без стука отворилась, и к нам зашёл ветеран. Он обратился ко мне:
     – Ну, сусид, как будем жить вместе?
     – Я думаю, нормально. Моя жена тоже так думает, – ответил я.
     Наш сосед помолчал и ушёл.
     За суетой и нервотрёпкой мы совсем забыли, что сегодня, 16 октября был день рождения (даже юбилей – двадцатилетие) моей любимой Раи. Решили, что отмечать в этот день уже смысла нет, и договорились, что соберёмся в какой-нибудь более подходящий день у нас со всеми родственниками, а заодно отметим и новоселье.
     На следующий день меня вызвали в рудоуправление к заместителю директора по общим вопросам. Он попросил меня:
     – Вы уж уступи́те комнату ветерану войны, а мы вам дадим благоустроенную квартиру. А то вы там покалечите друг друга.
     Из этой просьбы я заключил, что накануне сосед побывал в этом кабинете и грозился мне расправой. В общем, я мог его понять, всё-таки администрация была виновата в том, что свела двух конкурентов с равными правами на одну и ту же жилплощадь. Если бы случилось что-то серьёзное, то и их могли привлечь к ответственности. Потому мне и обещали квартиру – лишь бы замять инцидент. Я ответил:
     – Вы мне дайте квартиру, и я с удовольствием уступлю ему комнату. А пока мне надо где-то жить.
     – Ну смотрите, чтобы без скандала.
     После этих слов я понял, что никакую квартиру мне давать и не собирались. Так оно и случилось. Ни нам, ни нашему соседу жилья не предоставили, так что пришлось нам жить в одной квартире с общим коридором и кухней (которой никто не пользовался). Жили мы не сказать, что дружно, но ничуть друг другу не мешали.
     Дом, в который мы заселились, был двухэтажным. В двух подъездах размещалось всего восемь квартир. Он был построен ещё в тридцатые годы для рабочих, которых выселили в конце 1942 года. Тогда на улице Милицейской расположилась одна из закрытых зон для военнопленных, считавшаяся самой крупной в городе. В конце улицы находился деревообрабатывающий цех, где немцы и румыны (а позже и военнопленные других национальностей) изготавливали мебель и другие изделия из дерева[43]. В те годы в нашем доме и ближайших домах жила охрана, в других домах поблизости – старшие офицеры вермахта, пленённые Советской армией. Лагерь был огорожен трёхметровым забором с колючей проволокой, а по сторонам и углам находились наблюдательные вышки.
     Столярный цех с забором и вышками сохранился до конца пятидесятых годов, хотя сама зона, в 1949 году сменившая статус и ставшая «лагерем осужденных военных преступников», просуществовала в Асбесте до 1956 года. Пленные работали с первого дня появления в лагерях. Кто на лесозаготовках, кто в карьере, кто на стройках. На работу их водили строем под конвоем с собаками. Но после окончания войны некоторые были расконвоированы и свободно ходили по городу.
     Во дворе дома Морозовых в сарае летом жили несколько пленных, которые работали на строительстве дворца культуры. Рая рассказала мне, как один из пленных подарил ей куклу, которую сам вырезал из дерева. Ей тогда было около шести лет. Поговаривали, что кормили пленных едва ли не лучше, чем питалось в то время местное население (мы в то время натурально голодали) – только хлеба им давали по 500 граммов, да ещё других продуктов, включая мясо и сахар. А за работу даже платили деньги, 300–750 рублей в месяц, плюс иногда премии, что соответствовало уровню зарплат наших граждан. Впрочем, смертность среди пленных всё равно была очень высокой.
     Через год после окончания войны начали освобождать первых пленных, массовой же репатриация стала в 1949 году. К концу этого года остались лишь те, кто был привлечён к уголовной ответственности за военные преступления или кто был осуждён за преступления, совершённые уже в плену. Всего на территории Асбеста и ближайших окрестностей побывало более десяти тысяч военнопленных, последние из которых были репатриированы в 1956 году[44].
     Помню, когда я приехал в Свердловск на вступительные экзамены в школу машинистов, я видел их, прогуливавшихся по привокзальной площади. Одеты и обуты они были в нечто среднее между военной и гражданской формой. Наверное, такая одежда полагалась всем бывшим европейским военнопленным. Одежда была чистой, выглядела опрятной и новой.
* * *
     Ну а теперь о том, что же всё-таки мы приобрели. Наша комната была на первом этаже, окно находилось в двух метрах над землёй. Комната была почти квадратная, четыре с половиной на пять метров. У одной стены находилась кирпичная отштукатуренная печка высотою до самого потолка. В печке имелась ниша, в которой была установлена плита с конфорками. На плите можно было готовить, подогревать обеды или греть воду.
     Кое-где на стенах обвалилась штукатурка. Мы самостоятельно произвели небольшой ремонт. У печки почти вывалилась чугунная дверка с рамкой. Тут мы пригласили печника. Он осмотрел фронт работ и спросил:
     – Нет ли у вас мастерка? – Мы оба даже не знали, что это такое. Печник был очень удивлён и пробурчал: – Надо же, не знают, что такое мастерок! Вы что, с Луны свалились?
     – Нет, мы с Марса, – нашёлся я.
     – Так на Марсе тоже нет мастерков? – не унимался он.
     – К сожалению, нет.
     – Ладно, сделаю руками, без инструментов, – вздохнул печник. А о том, что такое мастерок, он так и не рассказал. Его ручная работа оказалась сделанной на совесть, во всяком случае, пока мы там жили, дверца держалась надёжно.
     На дверь мы поставили новый накладной замок. Первые дрова для печи я привёз из карьера. Это были шпалы, находившиеся раньше под рельсами узкоколейки. Они были короткими и под обычную колею не годились, поэтому их просто сваливали в кучи. Я приметил это и договорился с водителем небольшого грузовичка помочь мне доставить эти шпалы. Он мне даже грузить помогал, правда, обошлась мне его помощь в три рубля – за бутылочку. Дрова были сухими, горели хорошо, но пилить их было трудно, пила «страдала», так как щебень и мелкая галька частенько попадали под зубья.
     Первой нашей общесемейной покупкой стал шифоньер. Он был полностью изготовлен из дерева, разборный. На вид громоздкий, но зато вместительный и удобный. Раино приданое вместилось на полочки шифоньера, и комод мы вернули Анне Николаевне.
     Печь мы топили раз в сутки, тепла нам хватало. Пищу готовили или подогревали обычно на электроплите. Воду брали из колонки недалеко от нашего дома, а мыться ходили в общественную баню. Туалет располагался на улице за соседним домом. Во всяком случае, такая жизнь нас на первое время устраивала.

Глава 126. СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ И ИХ ПОСЛЕДСТВИЯ

     Осенью 1958 года (в первый год моего проживания в Асбесте) я встретил молодую женщину – Юлию, подругу Бориса Черепанова[45], которая вместе с Борей провожала меня в 1951 году в Советскую армию. Мы были рады увидеть друг друга, но я заметил в её глазах печаль и грусть. Я понял, что в её жизни случилось какое-то несчастье.
     – Если можешь, расскажи немного о себе, – попросил я.
     – Да нет никакого секрета, могу рассказать, – вздохнув, ответила она, и начала свою историю: – После того, как мы тебя проводили, Борю тоже вскоре взяли в армию. Я пообещала ждать его. Все три года мы переписывались, и когда он отслужил и демобилизовался, мы с ним сразу и поженились. Решили уехать из деревни в город. Выбрали Асбест, потому что тут жили наши знакомые. Боря в армии служил в автороте, был водителем, ну и на гражданке устроился шофёром. Ему дали старую грузовую машину, она часто ломалась. Он ремонтировал её самостоятельно – где произойдёт поломка, там останавливался и чинил. Иногда под машину залезал и лежал на земле, пока не отремонтирует. Не просил, чтобы ему кто-то помог, всё стремился сделать сам. Здоровьем его бог не обидел, он считал, что оберегаться от болезней – это не для него.
     Осенью пятьдесят пятого он поехал утром в рейс. В дороге у машины буквально развалился кардан. Запчастей он возил с собой много и как обычно решил отремонтировать автомобиль сам. Ночью был заморозок, но с рассветом солнце пригрело, стало теплее. Боря взял инструмент, запчасти и как был – в рабочей спецовке – полез под машину. Земля ещё не отогрелась, он чувствовал спиной её холод, но продолжал работать. «Подумаешь, – решил он, – немного знобит спину, зимой иногда и холоднее бывает». От напряжённой работы он даже вспотел. Ремонт занял больше часа. Смену он доработал до конца, а домой пришёл сильно уставший, чего с ним раньше никогда не было. Утром у него поднялась высокая температура и ему стало трудно дышать. Его положили в больницу, где диагностировали двустороннее воспаление лёгких.
     Болезнь вызвала осложнения. Через некоторое время он уже не мог встать. У него отнялась спина и ноги. До сих пор он может передвигаться только в инвалидной коляске, я его катаю в ней ежедневно. Местные врачи разводят руки и говорят, что не знают, как его вылечить.
     Тут Юлия заплакала. Я попытался её успокоить, но она зарыдала ещё сильнее. Прохожие уже начали на нас коситься (разговор происходил на довольно многолюдной улице Уральской).
     – Юля, ты больше ничего не рассказывай, а лишь скажи, где сейчас Боря, в какой больнице лежит, как с ним увидеться?
     Она мне объяснила, и на этом я с ней простился – не стал больше бередить её рану.
     После этой встречи я понял, что не зря супругов называют «своей половинкой». Если муж и жена любят друг друга, то они превращаются в одно целое из двух половинок. Ведь когда я попросил Юлю рассказать о себе, она рассказала о Борисе – своей половинке.
     В один из выходных дней я пришёл в больницу к Борису. Меня пропустили без проволочек. Но ещё до встречи с ним я встретил одну свою знакомую – девушку, которая училась со мной в десятом классе вечерней школы. В больнице она работала медсестрой.
     Боря самостоятельно ездил на коляске по палате и по коридору, где я его и встретил. Он увидел меня и узнал, хотя мы с ним не встречались семь лет. Мы пожали друг другу руки, и я осторожно полуобнял его за плечи. Он сидел в коляске худой, согбенный и выглядел много старше своих лет. Но разговаривал он довольно бодро. Мы с ним вспоминали время, когда совместно работали и ходили по вечеринкам. Вспомнили друга Тисо, я немного рассказал о своих встречах с ним. Между нашим разговором Боря умудрялся отпускать шуточки в адрес медсестёр, пусть немного вульгарно-иронические, но зато свидетельствовавшие о том, что его наблюдательность и чувство юмора никуда не делись.
     Как мне было жалко Бориса – не передать словами. Жутко было видеть, что сделала болезнь с двадцатишестилетним парнем, красавцем, музыкантом, певцом, весельчаком. Но, получается, стране были нужнее рабочие руки, чем музыканты и певцы. Тем не менее я старался на этих мыслях не зацикливаться, ни о чём подобном, конечно, с Борей не говорил, и о болезни никаких вопросов не задавал. Когда прощался с ним, пообещал, что ещё как-нибудь зайду.
     Уходя я спросил у медсестры:
     – Он всегда такой весёлый или при мне бодрится?
     – Он всегда такой, – ответила она. – Даже когда ему очень больно. Вероятно, это помогает ему облегчить страдания.
     – Ему так и придётся доживать в коляске?
     – Скорее всего да…
     Я частенько интересовался у медсестры состоянием Бориса, но она отвечала уклончиво:
     – Да ничего, жив.
     Месяца через два после первой встречи с Борисом я пришёл к нему в больницу. Но меня не пустили, сославшись на плохое самочувствие больного. Я забеспокоился и обратился к своей осведомительнице. Она ответила:
     – Не спрашивай ты больше у меня о Боре. Я сама скажу, если появятся какие-то изменения.
     – Хорошо, молчу.
     Дней через десять медсестра пришла вечером в школу, даже забыв снять с шеи марлевую повязку. Вид у неё был растерянный. Я подошёл к ней и спросил, что случилось.
     – Боря умер, – тихо ответила она.
     – Боже мой! Какое горе для жены, матери, брата – я их всех знал.
     Я кусал себе локти за то, что при встрече не взял у Юли адреса. Теперь даже не мог пойти на похороны.
     А снова Юлию я встретил через три года. Оказалось, что теперь она жила буквально в соседнем с нами доме на улице Милицейской. Мы жили в четвёртом доме, а она с новым мужем – в доме номер шесть.
     А тут подвернулся мой день рождения, и мы пригласили их к себе на торжество. У нас была радиола, но пластинок было мало, и я с Юлей ходил к ним за пластинками. Так что музыка у нас была, мы пели и танцевали. В общем веселье не принимал участия лишь рыжий мужик – новый муж Юли. Он быстро набрался и заснул прямо за столом. Нам пришлось тащить его домой и укладывать там в кровать. Я невольно сравнивал его с Борей: «Если бы он был, то вечер прошёл бы более шумно и куда веселей». – Но мыслями своими я ни с кем делиться не стал, особенно боялся разбередить старую рану Юлии.
     После дня рождения при встречах мы с Юлей здоровались, иногда беседовали, но дружеских отношений так и не сложилось.
* * *
     Другая случайная встреча произошла в центре города. Между дворцом культуры и рынком находилась большая столовая, совмещённая с кулинарией. Летом на улице перед входом торговали пивом из бочки. Рядом стояло несколько столиков, за которыми сидели любители пенного напитка. Было жарко, и я тоже решил утолить жажду. Встал в очередь. За мной занял детина, широкий в плечах и почти на голову выше меня ростом. Через некоторое время он вдруг негромко произнёс явно обращённую ко мне фразу:
     – А я сейчас тебя буду бить!
     – Попробуй, – ответил я, даже не оборачиваясь в его сторону, хотя и было любопытно, кто этот человек, неизвестно почему угрожавший мне. «Уж не Головашов ли, муж Кати?» – подумал я грешным делом. Помнится, она говорила, что он высок ростом. Так я и стоял, назад не оглядывался. Больше угроз в мой адрес не звучало. Скоро подошла моя очередь. Я купил кружку пива и сел за свободный столик. Через минуту ко мне подсел высокий незнакомец и спросил:
     – Не узнаёшь, что ли?
     – Нет, не узнаю, – признался я.
     – Я Гена Белоусов.
     – Вот так встреча! – всплеснул руками я. – Это же сколько лет прошло, как мы с тобой встречались? Наверное, двенадцать[46]?
     Гена согласно кивнул – так и есть. Мы перешли на полушутливый тон. Я взял нить беседы в свои руки:
     – Вот когда мне вернёшь двадцать пять рублей, которые забрал у моего братишки-несмышлёныша, тогда сможешь говорить «побью». Но учти, я буду сопротивляться.
     – Ах, ты будешь сопротивляться? Тогда верни мои плоскогубцы!
     Так мы с ним потихоньку, провозгласив тост «за встречу», попивали пиво и вспоминали конфликт давно минувших дней. Опустошив кружки, мы встали из-за стола, пожали друг другу руки и разошлись по сторонам, чтобы никогда больше не встретиться.
* * *
     Ещё одна нечаянная встреча произошла в конторе Центрального рудоуправления. Я встретил там молодую женщину из Горбуново – Татьяну, дочь Василисы Гавриловны. Мой отчим приходился Татьяне дядей. Она пришла в контору устраиваться на работу. Они с мужем недавно покинули «село родное», хотя и в нём они не бедствовали. Жили в своём доме, детей у них не было, а муж Михаил работал водителем у председателя колхоза. Но из деревень в город тянулась не только молодёжь, но и тридцати-сорокалетние – никто не хотел работать почти бесплатно. А на производстве была какая-никакая, а всё-таки регулярная зарплата. Как говорится, на хлеб и на чай хватало.
     Татьяна была подругой Лены, моей бывшей супруги. Она сказала, что переписывается с Леной до сих пор. При нашей встрече Таня больше меня расспрашивала, нежели рассказывала сама. Я догадывался, что с одной стороны это было обычное женское любопытство, а с другой – ей будет о чём написать подруге.

Глава 127. НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ. ОБУСТРОЙСТВО НА МИЛИЦЕЙСКОЙ

     Наша улица Милицейская была третьей от борта карьера. А улицы Февральская и Шахтёрская находились к нему ещё ближе, во взрывоопасной зоне. Раз в неделю в карьере массово производились взрывы, и население этих улиц на время выселяли из домов и увозили на автобусе подальше от опасной зоны. После взрывов их возвращали по домам.
     На улице Шахтёрской как раз напротив нашего дома жил машинист электровоза Алексей Придыбайло. Украинец по национальности, он говорил на суржике – смеси украинского и русского языков. Временами выходило смешно, но он не конфузился, а смеялся вместе со всеми. Иногда казалось, что он сознательно придуривается – на шутки он, действительно, был горазд. Мы с ним сошлись и стали приятелями. Он иногда бывал у нас в гостях.
     Довольно долгое время у меня не было постоянного помощника. Однажды ко мне обратился помощник машиниста Николай Петухов:
     – Ты не возьмёшь меня помощником на постоянку?
     Николай был крепким парнем, было видно, что он не глуп, однако порой в его манерах проглядывала излишняя самоуверенность.
     – Хорошо, говори начальнику смены, я согласен.
     Так мы с ним стали работать вместе. Каждый выполнял свои непосредственные обязанности, и как помощником я был им вполне доволен. Можно с ним было поговорить и на отвлечённые темы – парень он был эрудированный. А ещё он был страстным поклонником футбольного клуба «Спартак». Я же всегда болел за «Локомотив» (не только футбольный, но и в других видах спорта). И Николай никогда не упускал случая меня подколоть, если «Локомотив» проигрывал. Впрочем, я в большом долгу не оставался.
     Однажды ко мне прикрепили практиканта, которого только что перевели с узкой на широкую колею. Если нас пересаживали на новые электровозы сразу, без подготовки, то сейчас новичкам давали до десяти смен стажировки. И вот в один из моих выходных (мы с Раей только начали жить в своей комнате) к нам без предупреждения пришли в гости трое мужчин. Это были мой помощник, практикант и машинист Придыбайло с фотоаппаратом. С собой они принесли бутылку крепкого напитка. «Мы пришли на новоселье», – так объяснили незваные гости.
     Деваться было некуда. До прихода гостей Рая занималась домашним хозяйством и была одета в чёрный рабочий халат. Она не стала переодеваться, да и возможности для этого не было – не просить же гостей освободить помещение на несколько минут. Рая быстро организовала застолье, после которого Алексей устроил «фотосессию». Сначала сфотографировал всех присутствующих, потом экипаж сто одиннадцатого электровоза с рюмками в руках, а затем начал снимать меня и Раю – как каждый из нас по очереди играл на гитаре, а другой любовался игрой. На последнем кадре мы с ней целовались, правда, без объятий, сидя на стульях, но при всём честном народе. Фотографии получились хорошими и остались памятью об этом событии на всю жизнь.
* * *
     Новый 1961 год мы снова отмечали у Ситниковых, однако этот праздник не запомнился чем-то особенным.
     Весной этого года наши соседи по дому с первого этажа – чета Юферевых – подсказали, что как у жильцов этого дома, у нас имеется прямо во дворе небольшой участок земли размером примерно полторы сотки. Они показали нам, где он находится. Мы не стали долго ломать голову, что с этой землёй делать – перекопали и на всём участке посадили картошку. У Юферевых участок был больше, и на нём стоял добротный хлев, в котором они держали корову. Их участок примыкал к нашему, и хлев был расположен прямо на «границе». Сами они были людьми общительными и доброжелательными, можно сказать – интеллигентными. У них было две дочери, одна работала в школе учителем. Но мы общались в основном со старшим поколением.
     Тут мне пришло в голову, что неплохо было бы на нашем участке соорудить сарайчик, который примыкал бы к соседскому хлеву. Юферев одобрил мою затею, так что одна стена, можно сказать, у нас уже была. А для остального я начал подыскивать стройматериал. Стал присматривать на работе, где «что плохо лежит». Приметил демонтированные опоры контактной сети, которые применялись для небольших электровозов на узкой колее. Для новых электровозов они были непригодны – слишком короткие. Были они сложены компактно, недалеко от съезда в карьер, который находился почти напротив нашего дома через две упомянутые выше улицы. Эти столбики я решил использовать для каркаса сарайчика.
     Мой практикант уже хорошо научился управлять электровозом 21Е, а саму работу он знал ещё по узкой колее. Когда в ночную смену мы спускались в карьер под погрузку, он один заезжал под экскаватор, а мы с помощником тем временем брали опору и тащили на наш земельный участок. Таким образом в тёмное время суток мы иногда успевали сделать по два «рейса». Пока у меня был практикант, мы с Николаем принесли шесть столбиков, которых мне хватило для каркаса (четыре стойки и две поперечины).
     Теперь был нужен материал для стен и крыши. И тут как нельзя кстати началось переселение жителей улицы Февральской в новые благоустроенные квартиры. Дома по этой улице пошли на слом. В одном из таких домов жила многодетная семья Юмшановых – мать с пятью сыновьями и одной дочерью. Дети почти все уже были взрослыми, а один из сыновей, Геннадий, работал машинистом электровоза, и я его знал. Единственная же дочь – симпатичная белокурая Светлана – понравилась Ивану Морозову, моему шурину. Вскоре они поженились. От них-то мы и узнали о переселении и о том, что их дом пошёл под слом.
     Когда я заикнулся о том, что мне необходимы доски для постройки сарая, мне тут же разрешили брать всё необходимое, лишь бы пригодилось в дело.
     – Нам теперь ничего не нужно, – сказали нам Юмшановы. Их дом уже был снесён экскаватором или бульдозером, но целых досок там было достаточно. Я разбирал щиты, брал доски и носил их на свой участок.
     Постепенно мой сарай превращался в довольно просторное помещение. Стены и крышу я сделал из прочных досок, а из самых толстых сколотил дверь. Заодно запасся сухими дровами на годы вперёд. К осени сарай был готов, и я сложил в него все эти дрова.
     А ещё под нашей комнатой имелся подвал, вход в который был прямо из комнаты. Подвальчик был небольшой, и мы его немного расширили, чтобы можно было свободно хранить там овощи, варенья и соленья.

Глава 128. ВЕЛОПРОБЕГ АСБЕСТ – ГОРБУНОВО

     В начале июля 1961 года мы на семейном совете решили, что Рае хватит уже работать стрелочницей. Эта работа была довольно опасной и неблагодарной: низкая зарплата, ночные смены, пыль, шум. Восьмого числа она уволилась и временно стала домохозяйкой. Я предлагал ей попробовать поработать продавцом, но эта работа ей была не по нраву, и я не стал настаивать.
     Тем временем я взял отпуск, и мы решили устроить совместную двухсоткилометровую велопрогулку на велосипедах от Асбеста до села Горбуново. Ради такого случая я приобрёл велосипед «Турист», который по тем временам считался почти что спортивным – изогнутый руль, ручные тормоза, каретка скоростей. Рая взяла себе у Николая Ситникова дорожный велосипед.
     Мы решили не устраивать никаких тренировок и ехать сразу. С собой взяли сухого пайка в расчёте на два дня и бутылочку вина. Выехали во второй половине дня, решив, что переночуем там, где нас застигнет темнота, хоть в стоге сена.
     Мы проехали около тридцати километров. Дорога пролегала по довольно густому лесу, но недалеко от рабочего посёлка Белоярское мы присмотрели полянку, остановились и решили поужинать. Постелили скатерть-«самобранку», на которой разложили свой продуктовый запас и поставили бутылку вина. А что: «Гулять так гулять, у меня же отпуск»!
     После трапезы мы снова сели на своих железных коней и направились в Белоярское. Дорога дотуда была в отличном состоянии, поскольку в это время шло активное строительство Белоярской атомной электростанции, второй промышленной АЭС в СССР. В 1959 году Никита Хрущёв привозил на строящийся энергоблок № 1 Белоярской АЭС вице-президента (впоследствии избранного президентом) США Ричарда Никсона. К такому событию дорогу из Свердловска до Белоярской АЭС отремонтировали быстро и качественно, поскольку кортеж автомобилей с Хрущёвым и Никсоном двигался именно по этой трассе.
     К сожалению, от Белоярского нам надо было двигаться в противоположном направлении, по разбитому сибирскому тракту. Машин по дороге встречалось немного, они нам (и мы им, надеюсь) не мешали. От Белоярского мы проехали ещё около десяти километров. Начало заметно темнеть. В это время мы заехали в какую-то деревню. Спешились и повели своих «коней» за «рога», надеясь по пути кого-нибудь встретить.
     У одного из домов на лавочке у палисадника сидела пара среднего возраста, похоже – муж и жена. Мы подошли к ним, поздоровались и рассказали о нашем путешествии. Сказали, что были бы очень благодарны за возможность переночевать где-нибудь под крышей. Они предложили нам отдохнуть у них в сенях, где даже была застеленная кровать.
     – Если вас устроит, то пожалуйста, – сказал нам хозяин.
     Мы, конечно, были согласны. Нас пустили во двор. Велосипеды поставили под навес. Нас даже пригласили поужинать, но мы отказались, так как были сыты, да и неудобно было стеснять незнакомых людей. Пожелав хозяевам спокойной ночи, мы удобно устроились в сенях на кровати.
     За ночь мы отдохнули, а утром поблагодарили хозяев и сразу двинулись в путь. Сибирский тракт, по которому мы ехали, расположен параллельно железной дороге, которую мы раза три пересекали. В одном месте Рая не успела объехать внезапно подвернувшийся ухаб и упала вместе с велосипедом. К счастью, отделалась лишь несколькими царапинами. Велосипеду ничего не сделалось.
     А вот у моего нового велосипеда в Камышлове возникла проблема с тормозами. Одна из тормозных колодок переднего колеса выпала из держателя и где-то потерялась. Пришлось использовать только тормоз заднего колеса. Но через некоторое время та же беда приключилась и с ним. Я оказался фактически без тормозов. Запчастей у меня с собой не было, а из города мы уже успели уехать. Тогда я снял с заднего колеса уцелевшую колодку и поставил вперёд. Теперь у меня стало тормозным переднее колесо, однако мне приходилось больше следить за тормозами, нежели за дорогой.
     В конце концов уже под вечер мы добрались до села Горбуново. С непривычки, конечно, наши «седалищные» места побаливали. Встретили нас мама и Иван Гаврилович хорошо.
     В первый день мы вдоволь выспались и никуда не ходили. Лакомились парным молоком и мёдом. На второй день нас потянуло в лес. Как раз началась грибная пора. Мы взяли корзинку, но Иван Гаврилович чуть ли не силком со словами: «Какой мужик ходит в лес без ружья?» – всучил мне ружьё.
     Охотиться мне совсем не хотелось, но ружьё я всё-таки взял, чтобы не обижать отчима. Мы с Раей шли вдоль берега реки. Над водой клубился утренний туман, и вдруг из него вылетела стайка птиц. Но в это время я смотрел в другую сторону и, лишь услышав Раино восклицание: «Как красиво вороны летят!» – оглянулся и увидел улетающих уток. Бабахнул из ружья им вслед больше «для порядку» – всё равно они были уже далеко.
     Когда вошли в лес, я ружьё одел на одно плечо вниз стволом, чтобы не мешало собирать грибы. Вдруг прямо на меня выскочил заяц. Он был, наверное, метрах в трёх. Увидев меня, он замер на месте, буквально остолбенел. Я мигом развернул ружьё и выстрелил прямо в зайца. Но выстрел раздался какой-то необычайно слабый, и заяц ускакал, отделавшись испугом. Я задумался, в чём же могла быть причина холостого выстрела. Тут вспомнил, что однажды был свидетелем того, как Иван Гаврилович готовит патроны. Сначала он насыпает порох в пустой патрон, а в качестве пыжа использует газетную бумагу. Затем насыпает дробь, и тоже запыживает газетой. Вероятно, последний комок газеты оказался слабо уплотнён и выпал под весом свинцовых дробин, которые просто высыпались, поскольку я нёс ружьё вниз стволом.
     Ну и ладно, я не огорчился, пусть косой живёт. Правда, было неловко оконфузиться перед молодой женой, но она тоже была довольна, что «убийства» не произошло. Мы набрали корзинку грибов и к обеду были дома.
     Через несколько дней меня и Раю пригласили в гости Третьяковы. Они сейчас жили вдвоём. Шестеро из семерых их детей разъехались по разным концам нашей великой страны. Даже младшая Эльвира уехала к старшей сестре в Эстонию. Мой брат дружил с Эльвирой в школьные годы, не терял связи и в дальнейшем, даже ездил к ней. И мы на правах вроде как будущей родни пошли к ним. Возможно, в том, что они нас пригласили, сыграло роль и простое любопытство, желание посмотреть, кого же я выбрал вместо Лены. Иван Андреевич с супругой были на нашей с Леной свадьбе, а после размолвки он приходил, пытаясь нас помирить (я про это рассказывал). Сейчас он уже был на пенсии.
     Почему-то из угощения мне особенно запомнились жареные с картошкой грибы. После обеда мы вышли с Иваном Андреевичем на улицу, сели на лавочку. Улица была тихой, по ней не ходил даже гужевой транспорт, поскольку вместо домов на другой её стороне располагался пруд. Иван Андреевич прищурился, поглядев на его зеркальную поверхность, и проговорил:
     – А хорошо у нас, не правда ли, ребята? Не удивляйтесь, что я к вам так обращаюсь – вся моя жизнь прошла в окружении ребят. И дома, и в школе с учениками.
     – Нам даже лестно оказаться в числе ваших многочисленных ребят, – ответил я и напомнил: – И мои сёстры, и мой брат у вас учились.
     – Да-да, я их всех хорошо помню, – подтвердил Иван Андреевич. – А посмотрите кругом, какая красота! На эту водную гладь можно смотреть часами, она так успокаивает нервную систему. А за рекой вон луг изумрудного цвета, весь в крапинках разных цветов. А ещё подальше и повыше стоит стеною смешанный лес, богатый всякими дарами. На зверей и птиц я только любуюсь, сам же предпочитаю тихую охоту: грибы, ягоды. А воздух у нас какой чистый – дышится легко!
     «Всяк кулик своё болото хвалит», – мелькнула у меня мысль, но с тем, что природа здесь красивая и богатая, не согласиться было нельзя. Иван Андреевич закончил свою краткую «видеоэкскурсию», и в этот момент к нам подошла Анастасия Кузьмовна, села на лавочку рядом с нами. Мы ещё поговорили о том о сём. Я рассказал, что встретил в Свердловске четыре года назад их сына Славу в пединституте на вечере. Анастасия Кузьмовна рассказала:
     – Он после окончания института был направлен на работу в Омск, а сейчас трудится корреспондентом в местной газете. Но вы не думайте, что мы в Горбуново остались совсем одни. Один наш сын «прикипел» к сельскому хозяйству, работает трактористом. Женился и обзавёлся своим хозяйством.
     Мы поблагодарили за угощение, за интересную беседу и попрощались.
* * *
     На следующий день мы с утра отправились в тот самый лес, которым любовались накануне из беседки Третьяковых. В этот раз я ружьё брать не стал. Мы перешли по плотине реку, миновали луг и вошли в лес. Здесь и правда было очень красиво. И почему-то даже не было комаров (говорили, что клещей и других кровососов в этом лесу тоже нет). Мы просто шли, любуясь природой. День был тёплый, солнечный. Мы держались за руки, иногда останавливались, чтобы поцеловаться, пообниматься и просто полюбоваться друг другом.
     Ягодное время уже закончилось, но грибы изредка попадались, хотя мы их специально и не искали. Погуляли в лесу до обеда. Домой пришли немного уставшие, но довольные прогулкой.
* * *
     Как-то Иван Гаврилович предложил нам пойти в гости к соседке, одинокой женщине, которая высказала желание с нами познакомиться. Мы с Раей решили, что почему бы и не расширить круг знакомств, и пошли. Хозяйка нас радушно встретила, после знакомства пригласила сесть за стол, на котором во множестве стояли бутылки с разнообразными напитками (в основном крепкими настойками) и всяко-разная закуска.
     Хозяйка уговаривала нас попробовать и оценить разные настойки, которые она готовила сама. А если мы что-то хвалили, то она спешила подлить нам ещё этого же самого. Так незаметно для самих себя мы оказались дегустаторами, которые, сами того не осознавая, превысили норму, положенную дегустаторам. Хозяйка начала собираться по делам и, видя наше захмелевшее состояние, предложила отдохнуть на кровати. Мы не стали отказываться, и когда она ушла, тут же приняли горизонтальное положение и после недолгих объятий и поцелуев заснули. Проспали почти до вечера.
     Я услышал, как скрипнула дверь, когда вернулась хозяйка, и проснулся. Мы начали одеваться, попутно извиняясь перед женщиной за то, что несколько злоупотребили гостеприимством. Поблагодарили за всё:
     – У вас прямо как в сказке: накормили, напоили, спать уложили!
* * *
     В Горбуново мы пробыли около десяти дней. До дома решили добираться поездом – велосипедной романтики хватило в один конец. Иван Гаврилович попросил нас в следующий раз привезти мешок комбикорма. Они каждый год откармливали поросёнка, и нам обещали выделить мяса, когда наступят морозы.
     До железнодорожной станции мы доехали на велосипедах. Купили билеты до Асбеста, а велосипеды сдали в багаж. Мы, как обычно, сделали пересадку в Баженово, а наш багаж ушёл в Свердловск. Там его лишь на следующий день перегрузили в другой вагон и доставили в Асбест. Я хорошо знал эту систему и ничуть не волновался за велосипеды, которые мы и получили в целости и сохранности на второй день после нашего прибытия.
* * *
     В октябре, когда на Урале начались устойчивые морозы, по маминому приглашению мы приехали с мешком комбикорма на станцию Поклевская, где нас на конной повозке встретил Иван Гаврилович и привёз в Горбуново.
     Снега ещё не было. Погода была хорошая: яркое солнце, лёгкий морозец, безветрие. Мы с Раей решили прогуляться по лесу, который нам запомнился по летней прогулке. Мы были поражены, найдя несколько красивых подосиновиков в ярко-оранжевых шляпках, при этом замороженных на корню – ножка твёрдая, словно ледышка. Из леса мы принесли с десяток таких красавцев.
     На этот раз долго отдыхать не пришлось, поскольку обоим было нужно на работу. Нам выделили крупный окорок весом пятнадцать-двадцать килограммов. Мы его упаковали в мешок и в таком виде благополучно довезли до дома, а там я его подвесил в сарае. Мясо мы отрубали понемногу, и его нам хватило «на супчик» почти на всю зиму.

Глава 129. РАИНА КАРЬЕРА И НАШИ ДРУЗЬЯ

     После увольнения из ЦРУ Рая была безработной немногим более месяца. Как-то она зашла в школу, которую закончила два года назад. Была вторая половина августа, в школах кипела подготовка к новому учебному году. Раю встретила директор школы и пригласила к себе в кабинет. Мария Александровна вела себя с ней на равных, просто поговорили «про жизнь». В основном директриса расспрашивала Раю о жизни после окончания школы. А когда узнала, что Рая пока без работы, сделала ей неожиданное предложение:
     – Нам в школу нужен учитель английского языка. Правда, лишь на три месяца, пока наша штатная учительница в декрете. Не согласишься поработать?
     – Наверное, я не справлюсь, – засомневалась Рая.
     – Ты же была одной из лучших учениц своего класса, – уговаривала Мария Александровна. – И я дам тебе опытную наставницу, которая ведёт английский язык в старших классах. А ты будешь учить пятый класс. До первого сентября ещё две недели, за это время она тебя поднатаскает. И потом, если что, будешь к ней обращаться.
     – Уговорили. Я согласна, Мария Александровна.
     – Вот и славно. Мы тебе дадим ставку лаборанта – она у нас свободная. Приходи завтра с паспортом и трудовой книжкой. Кстати, Рая, как твоё отчество?
     – Семёновна.
     – Привыкай, теперь ты будешь для всех в школе – и для меня тоже – Раисой Семёновной.
     Я был не против, чтобы жена попробовала себя на педагогическом поприще, и на следующий день в её трудовой книжке появилась запись: «1961 г. 16 августа. Принята на должность лаборанта».
     Работать в школе Рае понравилось, но три месяца в должности учителя быстро закончились. К счастью, ей встретилась её школьная учительница химии – Эмма Сергеевна. Она сейчас работала в одиннадцатой школе и пообещала поговорить с директором, поскольку лаборанта у неё не было. Директор дала добро. Эмма Сергеевна получила помощницу, а Рая – новую работу в школе, буквально через четыре дня после увольнения с предыдущей. Новая запись в трудовой книжке гласила: «1961 г. 20 ноября. Принята на должность лаборанта восьмилетней школы №11».
     Эмме Сергеевне было всего 23 года, и она была всего на пару лет старше Раи. Они довольно быстро сдружились. У Эммы была «сказочная» фамилия, правда, весьма своеобразного персонажа – по мужу она была Кощеева.
* * *
     19 декабря Эмма пригласила нас в гости на день рождения мужа. Они жили рядом со школой, в которой работали Эмма и Рая. Вечером мы пришли к ним, меня представили Эмме и её мужу Геннадию. К слову, у них был двухлетний сын Юра, но он часто гостил у маминых родителей, и в тот вечер его не было. Мы вручили подарок, и нас сразу же усадили за стол. Жили они в трёхкомнатной благоустроенной квартире, но занимали лишь две комнаты. В одной комнате жила на подселении молодая пара.
     Геннадию в этот день исполнялось 28 лет – он был на год моложе меня. Я узнал, что он тоже работает на Центральном руднике машинистом. Правда, машинистом экскаватора. Геннадий выглядел обыкновенным русским парнем, был немногословен и не отличался любознательностью. А его жена, симпатичная, стройная, но плотненькая молодка среднего роста, как мне показалось на первый взгляд, была женщиной без комплексов, энергичной и словоохотливой, любившей давать распоряжения. Она усадила Раю рядом с Геной, а сама села возле меня.
     Я не торопился опустошать свой бокал после тостов, чувствуя себя немного скованным (всё-таки первая встреча). Зато Эмма успевала выпить, закусить и поднести на вилке закуску мне – только рот открывай. Рая смотрела на нас с ухмылочкой, а сама продолжала закусывать. Геннадий установил на штатив свой фотоаппарат, направил объектив на застолье и периодически делал кадры, используя автоспуск, чтобы самому успеть оказаться в кадре.
     Потом Геннадий встал из-за стола и пошёл к соседям. Он вернулся с ними и после процедуры знакомства усадил их за стол. Объявили тост, и при звоне бокалов нас автоматически запечатлел фотоаппарат. В кадр попали мы все вшестером. Во время застольного разговора выяснилось, что вся мужская половина нашей компании служила в пограничных войсках. Но про службу в этот раз подробно поговорить не удалось, поскольку с нами были три молоденьких очаровательных женщины, которым хотелось, чтобы основное внимание мы уделяли им.
     Выйдя из-за праздничного стола, все пошли танцевать, периодически меняясь партнёршами. В общем, день рождения удался, все были довольны, в хорошем настроении. Так мы стали дружить семьями, отмечать вместе праздники.
     Зима в Асбесте суровая, как и на всём Урале, и мы с Раей решили купить новую тёплую зимнюю верхнюю одежду. Мне купили тёмно-серое стёганое пальто с драповым верхом и меховым воротником, а Рае – чёрную меховую заячью шубу. Она была тёплой, удобной. И очень шла моей жене, особенно в комплекте с чёрной шапкой с пуховой кисточкой сбоку. Мы даже сфотографировались в этих обновках.
     Эмма предложила встретить у них Новый год, мы согласились. Мы с Кощеевыми вскладчину покупали всё необходимое для новогоднего праздника. Купили две бутылки шампанского (одну для встречи Нового года по-уральски, а вторую – по-московски).
     Без пяти двенадцать мы сели за стол и включили Свердловское радио. Открыли шампанское, произнесли тост, позвонились, поздравляя друг друга с наступлением 1962 года. Пили, ели, пели и танцевали. Эмма красиво и зажигательно исполняла сольные танцы.
     Под бой курантов в двенадцать по Москве (у нас было два часа ночи) мы выстрелили пробкой в потолок, выпили ещё по бокалу шампанского и, одевшись, пошли на площадь к дворцу культуры. Там была устроена ледяная горка: на высоком снежном холме был сооружён ледяной домик, к которому с одной стороны была лесенка. С другого выхода из него вниз вёл ледяной жёлоб, по которому народ скатывался преимущественно на «пятой точке».
     Я раза три прокатился вместе с Раей и не нашёл в этом развлечении ничего интересного. А Рая после выпитого шампанского вошла в раж и стала кататься с Геной, раз за разом изобретая новые и новые варианты преодоления дистанции, включая проезд на спине и на животе. Мы с Эммой смотрели на их дурачества со стороны. Мне стало вдруг до боли жалко новую шубу, а они тут ещё стали валяться в снегу, который в Асбесте никогда чистотой не отличался. Я не сдержался:
     – Рая, хватит дурачиться, пошли домой.
     Её ответ прозвучал для меня оглушительно и оскорбительно:
     – Ну ты прямо старик!
     В это время она находилась рядом со мной, и я ударил её наотмашь левой, не глядя, куда попаду. Она упала. Я её поставил на ноги, и мы, не простившись с нашими друзьями, пошли в сторону дома. Кощеевы так и не поняли, что произошло, поскольку в это время находились сзади нас и смотрели в другую сторону.
     Вначале мы шли молча. Рая изредка всхлипывала. Я понял, что она плачет, и стал просить у неё прощенья, обещая, что никогда больше не позволю себе подобного. Она молча слушала, и лишь когда мы пришли домой, сказала:
     – Я устала, ложимся спать.
     – Хорошо.
     Когда мы легли в постель, она меня обняла, и я понял, что прощён. Своё слово я сдержал, и никогда больше её не обижал, даже при разногласиях (которые, надо заметить, были у нас довольно редки).
     Об этом случае Рая ни разу мне не напомнила. Мы продолжали жить дружно, она не капризничала, не требовала от меня чего-то сверхъестественного или трудновыполнимого. Старались жить по средствам и не гнались за тем, что нам не по карману.
* * *
     Следующим ближайшим праздником был Международный женский день, но он пришёлся на четверг и был обычным рабочим днём[47], поэтому мы его не отмечали. А 25 апреля Кощеевы пригласили нас на день рождения Эммы. Днём мы съездили на пруд, развели на берегу костёр и испекли на углях картошку (в готовом виде это блюдо у нас именовалось «печёнками»). Пообедали с удовольствием этими горячими, вкусно пахнущими дымком «печёнками». К вечеру вернулись домой к Кощеевым.
     Женщины накрывали на стол, мы им помогали. Скоро пришли родители Эммы, которые жили буквально в ста метрах от дома дочери (кстати, родители Геннадия тоже жили в Асбесте, но в частном доме). Вместе с собой они привели внука Юрика. Он сразу стал носиться из одной комнаты в другую и греметь своими игрушками, привлекая всеобщее внимание. Тут Рая мне тихонько сказала:
     – Я тоже хочу мальчика.
     – Будет у тебя мальчик, не переживай. Но давай пока немного подождём, а то девочка получится, – отшутился я.
     Отец Эммы, подполковник в отставке, вёл себя солидно, как и подобает старшему офицеру с подчинёнными. Мать была всегда при муже домохозяйкой, куда бы ни забрасывала его судьба военнослужащего. На нас она поглядывала свысока.
     Все «по команде» уселись за стол. Поздравили именинницу с днём рождения, выпили по первой. Разговор особо не клеился, но после второй народ постепенно разговорился. Мама именинницы рассказывала, какая её дочь была в детстве. Я смотрел на Раю и Эмму. Они сидели рядом и были похожи, как сёстры. Я обратил на это всеобщее внимание, и все принялись их сравнивать. Гена подтвердил: «Правда похожи». – А мама Эммы возразила: «Не очень», – будто хотела сказать, что её дочь лучше.
     Вскоре родители Эммы ушли домой. Мы же вчетвером продолжали праздновать. Юрик остался у мамы. Он нам не мешал, играл в спальне со своими игрушками. Мы закончили пир, и хозяева проводили нас до дворца культуры.

Глава 130. СВЕКРОВЬ И НЕВЕСТКА ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ

     Мы получили от мамы письмо. Она сообщала, что в последнее время её жизнь в Горбуново с Иваном Гавриловичем стала невыносимой. Он стал много пить. Постоянно был пьян и стал применять свои кулаки, обижая маму. Она просила забрать её из Горбуново от этого человека, превратившегося в изверга.
     При первой же возможности мы с Раей поехали к моей маме. Мы не стали впутываться в их отношения, пытаться помирить, а сразу сказали Ивану Гавриловичу, что забираем маму. Стали собирать мамины вещи и не заметили, когда из дома вышел хозяин. Вдруг со стороны бани раздался выстрел. Я сразу выскочил из дома, сообразив, что стрелять мог только Иван Гаврилович. Я уж грешным делом подумал, что он мог застрелиться назло нам. Во дворе никого видно не было, и я заглянул в баню. Там на полочке сидел он – жив-здоров, в руках ружьё. Оказался он не таким уж дурным, чтобы наложить на себя руки, скорее, хитрым – решил нас напугать.
     Я не стал у него отбирать ружьё, а просто предложил пройти в дом. Он без слов подчинился. Мы вошли вместе, и он повесил ружьё на своё место. Молча наблюдал за нашими сборами, которые шли полным ходом. Мама брала только свои самые необходимые вещи: одежду, обувь, постельные принадлежности. Из продуктов взяла лишь глиняный горшок с мёдом. Вот и всё, что осталось у неё после десяти лет совместной жизни и ведения довольно большого общего хозяйства с Иваном Гавриловичем. Мама ничего от него не требовала.
     Оглядываясь назад, думаю, что может быть, нужно было дать ему ещё один шанс, а не сразу забирать маму. Но молодёжи свойственна бескомпромиссность, и мы решили раз и навсегда оборвать их связь. Да и сама мама не хотела прощать его последних выходок, лишь желала как можно скорее уехать.
     Утром Иван Гаврилович взял на конюшне коня, запряжённого в телегу, и отвёз нас на железнодорожную станцию Поклевская. В посёлке Троицком, расположенном возле этой станции, жили его дочь и сын с матерью, бывшей женой моего теперь уже бывшего отчима. Может быть, на обратном пути он забрал к себе кого-то из них. Мне хорошо помнилось, как его дочь ещё десять лет назад угрожала, что они выгонят нашу маму из его дома. Но тогда маму защищали её дети, которые – кто всё время, а кто периодически – жили в Горбуново. Поэтому Викуловы не осмеливались приезжать и приходить к Ивану Гавриловичу, но он сам бывал у них часто, причём не с пустыми руками. А вот сейчас мы все разъехались, почти все обзавелись семьями, и маму стали посещать редко. Видимо, семья Викуловых почувствовала нашу слабину и решила избавиться от главной виновницы распада их семьи. Возможно, Ивану Гавриловичу в этом «заговоре» была предоставлена главная роль.
     Как бы то ни было, но мы уехали из Горбуново навсегда. Привезли маму в Асбест, в нашу единственную комнату. Купили ей койку. Наша кровать стояла вдоль левой от входа стены, а маму мы устроили с правой стороны в углу. Через некоторое время Николай Ситников смастерил нам ширму – складные рамки на шарнирах, обтянутые плотной материей. Эта ширма закрывала мамину миниатюрную жилплощадь.
* * *
     Первое время мама никак не могла свыкнуться с тем, что ей нечем заняться. Домашней работы по сравнению с хозяйством в Горбуново у неё, почитай, не было совсем. В свои пятьдесят лет мама не хотела и не могла жить затворницей и перезнакомилась со всеми соседями, а особенно тесные отношения у неё возникли с соседкой со второго этажа нашего подъезда. Это была женщина примерно её возраста; раньше мы её знали как конченую алкоголичку. Когда дочь с зятем уходили на работу, они оставляли под её присмотром трёхлетнего внука, но она напивалась, иногда валялась прямо в подъезде.
     В один из таких дней она в очередной раз напилась и уснула, не выключив телевизор, у которого была снята задняя крышка – видимо, глава семейства его ремонтировал, да крышу на место привинтить не успел. Ребёнок, предоставленный сам себе, перебрался через тумбочку и заинтересовался мигающими сзади лампочками. Сунув руку к оголённым проводам, он получил сильный электрический удар. Мальчика спасти не удалось…
     Трагедия для молодых родителей была ужасающая. Виноват был и отец, оставивший доступ к оголённым проводам, и, конечно, бабушка. После гибели внука она бросила пить и ударилась в религию. Надо сказать, что в Асбесте не было ни одной церкви. Но «свято место пусто не бывает», и место традиционной православной веры с избытком заполнили всякие подпольные религиозные конфессии и секты, отцы-настоятели которых требовали от своих членов вовлечения новых людей. В одну из таких сект попала и наша соседка.
     Наша мама только что приехала и, естественно, поведала новой знакомой о случившемся с ней в последнее время – разрыве со своим гражданским мужем. Соседка её внимательно выслушала, а потом наставительно произнесла:
     – Тебе, Дарья, нужно молиться. Все наши беды от того, что мы забыли нашу религию, бога.
     – У нас в деревнях тоже нет церквей, – заметила моя мама.
     – А церкви-то и не нужны вовсе. Бог – он в душе должен быть. А для молений наша секта собирается в одном месте, я туда хожу. И ты тоже приходи.
     Так наша мама оказалась втянута в секту. Мы об этом ничего не знали, пока однажды Рая не пришла с работы и не обнаружила, что никого нет дома. Она зашла к соседке, но той тоже не было. Рая заподозрила что-то неладное и заглянула в мамин закуток. Там она увидела иконку и молитвенник. Рая была убеждённой атеисткой и после прихода мамы устроила ей форменный допрос:
     – Откуда вы это взяли?
     – От соседки, – призналась мама. – Она дала, чтобы я изучала.
     – Сейчас же верните ей всё! – потребовала Рая с негодованием. – Я не потерплю в своём доме ничего подобного.
     В это время я был на работе и не оказался свидетелем и участником этой неприятной сцены. Сам я тоже был атеистом, но к верующим относился (и отношусь до сих пор) с пониманием, не пытаясь переубедить и не осуждая, особенно если речь шла о православной христианской вере. Однако про секты в городе ходили нехорошие слухи.
     К слову, в нашей большой семье раньше тоже отмечали православные праздники, и даже молились перед тем, как сесть за стол. Меня, тогда ребёнка шести-восьми лет, заставляли хотя бы повторять, что делают старшие. Я обычно становился сзади, кое-что повторял, но в основном ждал, когда позволят сесть за стол. Начавшаяся война заставила забыть многое, в том числе и религию. Жили, абы выжить. Тут и мама перестала блюсти церковные обряды, и я позже не замечал у неё религиозного рвения.
     После того, как мама отнесла обратно иконку и молитвослов, ссор больше не было, хотя натянутость в отношениях моих женщин осталась.

Глава 131. УЧИТЬСЯ НИКОГДА НЕ ПОЗДНО

     Работая в школе лаборанткой, по просьбе администрации Рая иногда подменяла отсутствующих учителей. Но чтобы работать учителем на постоянной основе, нужно было специальное образование. Она сказала мне о своём желании учиться, и я её всецело поддержал.
     Мы приобрели справочник для поступающих в средние учебные заведения. Там нашли информацию о Нижнетагильском педагогическом училище. В нём для имеющих среднее образование (десять классов) имелось заочное отделение, учиться на котором было нужно три года. По окончании выпускники получали квалификацию учителя начальных классов. Рая начала готовиться к вступительным экзаменам по программе, которая была напечатана в том же справочнике.
     В это же время меня в одно место «клюнул жареный петух», и я надумал поступить в вуз на заочное отделение. Раю моё решение обрадовало:
     – Будем учиться одновременно! – сказала она.
     В Асбесте на базе одной из средних школ были организованы подготовительные курсы для поступающих в Свердловский горный институт[48]. Я записался на эти курсы и занимался на них около месяца. Заодно узнал, что в нашем городе будет открыт филиал горного института. Вообще-то я хотел закончить железнодорожный вуз, но первые три курса решил проучиться в горном, так как большинство предметов совпадало, зато не было необходимости выезжать на консультации и экзамены в Свердловск.
     Раю вызвали на вступительные экзамены на неделю раньше, чем меня. Она успешно их сдала и вернулась к началу моих экзаменов, уже будучи зачисленной в училище.
     Я же за время её отсутствия налёг на тригонометрию, которую в школе усвоил слабовато. Дома мне удалось несколько пополнить свои знания по этому предмету.
     Первым экзаменом был русский язык и литература – сочинение. Принимал экзамен преподаватель из СГИ. Мы с Раей пришли вдвоём, она осталась болельщицей за дверьми. Преподаватель написал на доске три темы сочинений. Я выбрал для себя пьесу Горького «На дне». Писал сам, никакими шпаргалками не пользовался. Тут вдруг чуть приоткрылась дверь, предательски скрипнув. Преподаватель – интеллигентный мужчина средних лет – решил проверить, кто это пытается заглянуть внутрь. Он увидел там симпатичную девушку и спросил:
     – Что вы хотели, молодая, интересная?
     – Я просто болельщица, – ответила Рая.
     – А за кого болеете?
     – Вон за того, который сидит один за столом в последнем ряду.
     – Хорошо, я присмотрю за ним, – пообещал экзаменатор. Он подошёл ко мне, взглянул на мой листок и, ничего не сказав, снова вышел в коридор. Там он подошёл к Рае и спросил:
     – Как правильно пишется: «щекатурка» или «щикатурка»?
     Рая удивилась подобному вопросу, но довольно быстро ответила:
     – И то, и другое неправильно.
     – Тогда как правильно?
     – Штукатурка. А что, он…
     – Я просто шучу, он так и написал, – успокоил её преподаватель.
     Я сдал работу, и мы пошли домой. По дороге Рая рассказала мне о разговоре с экзаменатором. А через день я узнал, что мою работу оценили на четыре балла. К слову, конкурса у нас не было вообще, поэтому можно было сдавать и на тройки. Такую оценку я и получил за письменный экзамен по математике. А следом была ещё одна математика – устно.
     Экзамен принимал уже далеко не молодой человек, седой и с измождённым лицом. Но когда дело касалось математики, он преображался, и его обычно потухшие глаза начинали светиться, и даже морщины разглаживались. Таким я увидел его на устном экзамене. Я довольно быстро решил примеры из билета и пошёл отвечать на устные вопросы. Ответил на все, в том числе и на дополнительные – самоподготовка по тригонометрии оказалась не лишней. Он поставил мне пятёрку и поинтересовался, почему у меня тройка по письменному экзамену.
     – Я не до конца решил задачу, – ответил я. Он посмотрел на мою работу и покачал головой:
     – М-да, понятно.
* * *
     «Общительный» преподаватель русского языка и литературы из СГИ являлся одновременно председателем экзаменационной комиссии и присутствовал на всех экзаменах. Он также подбирал для нас преподавателей – в основном из техникума.
     Вступительные экзамены я сдал нормально. Так, в тридцать лет от роду, я снова стал студентом, правда, работающим. С первого сентября мы стали посещать лекции, как учащиеся вечерней школы. Так как я работал посменно, то некоторые занятия приходилось пропускать.
     От одной молодой женщины, работавшей в милиции и учившейся вместе с нами, я услышал историю жизни Владимирова, нашего преподавателя математики, который запомнился мне ещё по вступительным экзаменам.
     В конце тридцатых годов Владимиров был перспективным молодым математиком, преподавал в московском вузе и защитил кандидатскую диссертацию. Но в 1940 году, видимо, по чьему-то доносу был осуждён как «враг народа» на пятнадцать лет и сослан в один из лагерей ГУЛАГа. Когда он отбыл срок наказания, въезд в Москву для него был закрыт, и в 1955 году его отправили в Асбест под надзор милиции. Первое время он жил в бараке и не чурался никакой работы. Здоровье его было сильно подорвано.
     Через год его реабилитировали, вернули звание кандидата математических наук и сняли милицейский надзор. Он стал свободным гражданином, но в Москву не вернулся – его туда ничего не тянуло: его семья уже давно была не его семьёй, квартира тоже много лет назад сменила хозяина. Владимиров обратился в гороно с запросом о трудоустройстве. Ему предложили вакансию учителя математики старших классов в школе №2, он согласился. Кстати, в те года у него училась Рая. Она рассказывала, что как школьный учитель он был не слишком хорош – в классе обычно вёл себя, как преподаватель в большой вузовской аудитории: не стремился к тому, чтобы все его слушали, никого не призывал учить или запоминать, просто вёл урок. Кто хотел учиться, тот слушал, а кто не хотел, тот мог заниматься своими делами. Ещё дети обратили внимание, что входил он в класс всегда чуть ли не спиной вперёд, и посмеивались над этой странностью. Конечно, они не думали над тем, что делают с людьми года, подорванное здоровье и лагерная «закалка», для них это было смешно.
     В общем, в школе он не прижился. Сначала перешёл в техникум, а потом и заочники ему подвернулись. С нами, как мне казалось, ему было проще и комфортнее, чем с детьми школьного возраста. Мы его понимали, а учились для себя – без принуждения.
* * *
     Я немного раньше рассказывал про двухдневный поход, в который мы ходили с Фаиной и Володей Тюриными, будучи на каникулах в Горбуново в 1958 году. Но я тогда никак не предполагал, что Фая была на шестом месяце беременности. Они молчали, как партизаны, а я сам ничего не заметил. Тогда они учились очно на последнем курсе в Богдановичском горно-керамическом техникуме.
     Под Новый год, 27 декабря 1958 года моя сестра родила дочь, которую назвали Леной. Фая не брала академический отпуск, не прерывала учёбу, и практически с малышкой на руках закончила техникум в 1959 году.
     По распределению их направили работать в посёлок Нарышкино Орловской области. Они отработали там положенные два года, а затем им пришёл вызов на работу в Каменск-Уральский. Оказалось, что отец Володи – Александр Тюрин – встретил Володиного друга юности, Кудашева, который работал в Каменск-Уральском строительном тресте на высокой должности. Отец попросил, чтобы тот пригласил Володю с семьёй работать к себе.
     В Каменск-Уральском Тюриным сразу дали однокомнатную благоустроенную квартиру. Мы с Раей приезжали в ним в гости на какой-то праздник. Там познакомились и с Кудашевым, молодым преуспевающим руководителем, а по совместительству другом моего зятя Володи.
     На новом месте Тюрины прожили всего год с небольшим, и скоро им пришлось опять переезжать. Причиной этому была, как ни странно, большая политика.
     В начале 1963 года Федеративная Республика Германия, до того поставлявшая в Советский Союз трубы большого диаметра, внезапно заявила, что эти поставки угрожают безопасности ФРГ и её союзников, и ввела запрет на дальнейшие поставки труб. Не делалось большого секрета из того, что в этом решении главную роль сыграло давление со стороны США. Белый дом считал, что постройка трубопроводов напрямую связана с обороноспособностью СССР. Несмотря на то, что Карибский кризис миновал, холодная война продолжалась.
     Правительство СССР срочно дало задание Каменск-Уральскому строительному тресту выделить лучших специалистов из своей среды для коренной реконструкции Северского металлургического завода[49], находившегося в городе Полевском Свердловской области. На этом заводе планировалось наладить выпуск труб большого диаметра. Начальника и главного инженера строящегося участка завода назначили из Каменск-Уральского. Кудашев стал главным инженером новой стройки и забрал с собой Володю, которого назначил прорабом. Фая получила должность экономиста. Им дали трёхкомнатную квартиру на улице с громким названием Коммунистическая.
     Уже в Полевском у них родилась вторая дочь, которую назвали Ириной. Володя очень хотел сына и сильно расстраивался по этому поводу. Но довольно скоро успокоился, сказав, что «видать, судьба такая».
     Тюриным нужен был кто-то, кто присматривал бы за их детьми, и в сентябре Фая «забрала» у нас маму. Фаина не бросала работу, и после трёхмесячного декретного отпуска сразу вышла на работу.
     Чтобы закончить историю про Северский завод, упомяну, что 31 декабря 1963 года на нём был запущен новый трубоэлектросварочный цех №2, который стал поворотной вехой в истории предприятия. После этого завод начал изменять ассортимент выпускаемой продукции и со временем превратился в трубный.

Глава 132. ОХ УЖ ЭТИ ПРАЗДНИКИ!

     10 сентября мне исполнилось тридцать лет. На мой юбилей пригласили Кощеевых. К празднику купили две бутылки венгерского коньяка. Основным блюдом были пельмени, которые Рая состряпала собственноручно. Замечу, что тогда вообще все готовили пельмени сами, и поэтому они не считались повседневным блюдом. Никто и подумать не мог, чтобы покупать пельмени в магазине – их и в продаже-то не было.
     За столом меня поздравляли, и одну бутылочку мы выпили. Нам стало весело, мы пели, немного потанцевали, а потом решили прогуляться. Открыли вторую бутылку коньяка, выпили по рюмочке, а остатки взяли с собой. Настроение у всех было приподнятое, мы ходили шумно, с песнями по пустынным улицам, иногда прикладываясь к горлышку бутылки. Тут вдруг Эмма предложила:
     – Давайте целоваться! Чур, я целуюсь с именинником!
     Она подскочила ко мне, повисла на шее и, не давая опомниться, поцеловала прямо в губы. Я не оттолкнул её, а обнял и ответил на поцелуй. Эмма увидела, как Рая и Гена смотрят на нас и выкрикнула:
     – Что вы стоите? Целуйтесь!
     Тут Гена схватил мою Раю и стремительно прильнул к её губам. Как говорится, «долг платежом красен». Вскоре мы вернулись домой, ещё немного посидели за столом. А потом проводили гостей до конца нашей улицы. Дальше они пошли одни.
     Утром мы сели завтракать, но мне кусок в горло не лез. Возможно, виновато было похмелье, но я не удержался и заметил:
     – Рая, а пельмени-то невкусные.
     – А вот Гена вчера ел и хвалил, – возразила она.
     Перед глазами у меня почему-то тут же всплыла вчерашняя картина их поцелуя. Я поднял тарелку с пельменями и с силой бросил её о стол. Тарелка разбилась на кусочки, а пельмени разлетелись по всей комнате. Рая, не говоря ни слова, начала искать глазами, что бы разбить в ответ. Ей на глаза попался стакан, она его взяла, размахнулась и бросила об стену. Стакан разбился вдребезги. Мы посмотрели друг на друга, громко выдохнули и засмеялись. В общем, «выпустили пар». Совместно собрали осколки и навели порядок.
     Больше мы посуду никогда не били. Может, не было повода, а может, после первого опыта стали мудрее. А на память об этом случае на нашем круглом столе осталась заметная вмятина от разбитой мною тарелки.
* * *
     Через полтора месяца мы отмечали двадцатидвухлетие Раи. Снова пригласили Эмму с мужем. День был рабочим. В пять часов я пришёл с работы, немного помог жене по хозяйству. Когда пришли гости, мы сразу уселись за стол. Открыли шампанское. Застолье длилось довольно долго, а потом мы включили музыку. В этот раз мы хорошо «напоздравлялись». Я почувствовал, что хочу спать, и всем сказал об этом. Тут же прилёг на свою кровать – почувствовал, что иначе мне будет плохо.
     Сквозь полудрёму я слышал, что гости наши не собирались уходить, а решили переночевать у нас. Рая была не против, я тоже со своего места махнул рукой в знак согласия. У нас теперь была запасная кровать, на которой до отъезда в Полевской спала мама. И тут вдруг Эмма делает Рае необычное предложение:
     – Давай я лягу с Виталиком, а ты с Геной?
     И, не ожидая ответа, она перемахнула через меня и оказалась на моей кровати у стены. Я лежал с закрытыми глазами, но всё слышал и понимал, что происходит что-то неправильное. Тут выключили свет, и до меня дошло, что Рая легла в одну постель с Геной. Я начал трезветь, протянул руку и дотронулся до соседки по кровати. Она отвела мою руку, и тогда я совсем перестал понимать, что происходит. Я задал себе вопрос: «Зачем же она тогда ко мне ложилась?» – и ответа на него не нашёл. В комнате стояла абсолютная тишина – похоже, всем было неуютно. Тут, наконец, меня осенила мысль: «Если я собрался жить с Раей всю свою жизнь, то зачем заниматься этой ерундой?».
     Я встал с кровати, включил свет и, подойдя к столу, ударил по нему кулаком и громко скомандовал:
     – Подъём, всем!
     Все, конечно, встали. Сам я сел на стул, облокотился на стол и со злым и угрюмым видом стал наблюдать, как одевались Кощеевы. Потом кто-то из них пробубнил: «До свидания», – и они ушли среди ночи. Мы их не провожали. По сути, получалось, что я их прогнал. Но впоследствии они не показывали вида, что на меня обиделись; Рая тоже не стала комментировать мои действия, возможно, берегла посуду.
     В общем, свингеры из нас не получились. Наши отношения с Кощеевыми превратились из панибратских просто в дружеские: дежурные поцелуи в щёчку при встречах и расставании. А на праздниках мы стали ограничиваться умеренной дозой алкоголя, которая не мутила разум.
* * *
     Как-то Николай Ситников дал нам напрокат дубовый двадцатипятилитровый бочонок. Сверху ёмкость туго закрывалась пробкой, а снизу был вделан симпатичный бронзовый краник. Мы купили три трёхлитровые банки виноградного сока, залили в бочонок, добавили пару килограммов сахара, кусочек дрожжей и несколько литров воды. Поставили на табуретку за печку и полтора месяца не трогали – там происходил естественный процесс брожения. Потом я понемножку дегустировал напиток, определяя его готовность. Как раз к Новому 1963 году я решил, что вино созрело.
     Перед Новым годом к нам приехал Женька. В канун праздника ему должен был исполниться 21 год. Приехал он с друзьями. Один из них, Паша, уроженец Брянской области, приходился Рае двоюродным братом. Второй, Юра, был на год старше Женьки и уже отслужил в Советской армии. Они вместе закончили ремесленное училище и поступили работать токарями на Асбестовский ремонтно-механический завод (РМЗ). Их поселили в общежитии, но Женька попросился пожить у нас. Мы ему, конечно, не отказали. Новый год и одновременно день рождения моего брата решили отмечать дома. Купили синтетическую ёлочку, нарядили её игрушками. Женя пришёл к нам с другом Юрой. Паша, наверное, гостил у своего старшего брата, тоже машиниста электровоза, но из Южного рудника.
     Первый тост мы подняли за день рождения Жени. Налили из бочонка по полстакана, поздравили, позвонились стаканами и сразу выпили до дна. Напиток оказался очень вкусным, и удержаться, чтобы не налить ещё, было невозможно.
     Когда радио просигналило полночь по уральскому времени, с криками «Ура, да здравствует 1963 год!» – мы снова опорожнили очередные «половинки». Внезапно Рая почувствовала, что у неё сильно закружилась голова, и она решила прилечь на кровать. С большим трудом преодолев два метра до постели, она просто рухнула на неё и сразу уснула.
     Теперь мы остались втроём, в чисто мужской компании, и продолжали не спеша угощаться вином из бочонка и закусывать тем, что было приготовлено молодой хозяйкой. Для наших гостей мы заранее приготовили постель прямо на полу. Наша предусмотрительность оказалась не лишней. Вторым «с дистанции» сошёл Женька и тут же улёгся спать.
     Мне больше пить не хотелось, но Юра настаивал:
     – Давай ещё по маленькой?
     Я решил, что гостю отказывать неудобно, налил ещё почти по полстакана и сказал:
     – Могу спорить, что ты это выпьешь, и ляжешь рядом с Женькой.
     – Спорим, не лягу.
     – На что?
     – Давай на бутылку коньяка?
     – Хорошо, договорились.
     Разнимать спорщиков было некому. Мы выпили. Через некоторое время глаза моего оппонента стали мутнеть, голова падать на грудь, а он сам начал сползать со стула на пол. В конце концов он оказался на полу. Постаравшись принять сидячее положение, вцепился за стул и попытался подняться. Лишь только голова с ошалелыми глазами поравнялась со столешницей, он погрозил мне пальцем:
     – Ты проиграл.
     – Ты сначала на стул сядь, – возразил я.
     Тут, похоже, последние силы покинули его, он окончательно свалился возле стола и больше не шевелился. Я уложил его рядом с Женькой на постель.
     Меня самого немного удивило, что я оказался самым стойким из всей компании. Я приписал это тому, что уже в течение месяца пробовал наш убойный напиток, и организм успел к нему адаптироваться. Наконец, я всех уложил, пора было прилечь и самому.
* * *
     Однажды к нам зашёл Николай Ситников. Мы угостили его вином из бочонка, и оно ему очень понравилось. Он тут же загорелся сам сделать подобное и решил забрать бочонок. Мы перелили остатки напитка в стеклянные банки из-под виноградного сока. Николай взял у нас рецепт, привязал бочонок на багажник велосипеда и был таков.
     Больше мы ничего подобного не делали, да и едва ли смогли бы повторить столь удачный процесс.

Глава 133. ПРИБАВЛЕНИЕ СЕМЕЙСТВА

     В декабре 1962 года я решил выполнить своё обещание, данное Рае почти год назад: «Будет у тебя мальчик». И в январе, когда Рая пожаловалась на подташнивание, особенно при приготовлении пищи, я понял, что у нас всё получилось. Я обрадовался, но внешне старался этого не проявлять, поскольку ликовать в тот момент, когда жене плохо, было как-то неудобно. В то время не делали никаких УЗИ, и узнать пол ребёнка заранее было невозможно. Но я очень хотел и надеялся, что у нас будет сын.
     Мне запомнился июнь 1963 года, когда Рая, будучи на седьмом месяце беременности, поехала в Нижний Тагил на летнюю сессию в педучилище. Я отпросился с работы и последовал за ней.
     У педучилища не было своего общежития, и Рая квартировала в частном доме. Было жарко. Хозяйка в огороде поливала растения. Мы вышли к ней подышать воздухом. На участке у них был душ, и она предложила нам там освежиться. Мы с радостью согласились. Зашли вместе, хотя кабинка была рассчитана на одного человека. Мы всё-таки поместились. Какое блаженство – в жару принять прохладный душ, да ещё и с любимым человеком!
     Когда мы, полуодетые, в хорошем настроении вышли из кабинки, женщина, как бы завидуя, сказала:
     – Какие вы счастливые!
     – Вот наше счастье, – поглаживая голый, довольно солидный живот Раи, ответил я.
     На следующий день у Раи был последний экзамен – математика. В училище мы пошли вместе. У дверей аудитории собралась толпа девушек, ждущих своей очереди. Мы с Раей договорились, что если возникнут сложности, она постарается передать мне записку. Так она и сделала. Я получил бумажку с на первый взгляд несложной задачкой. Но почему-то я никак не мог собраться с мыслями, волновался даже больше, чем когда сам сдавал экзамены. Тут меня окружили девчата и стали успокаивать. Я взял себя в руки, и они отошли, чтобы не мешать. После этого я довольно быстро всё решил и передал записку Рае через студентку, которая входила на экзамен. Вскоре моя жена вышла, получив четвёрку.
     Мы зашли в дом, где она квартировала, рассчитались с хозяевами, поблагодарили их и поехали домой. С этого дня мы оба стали считаться второкурсниками, поскольку я тоже немного раньше сдал сессию в СГИ. После окончания сессии Рая получила заслуженный очередной отпуск, плавно перетёкший в декретный. На работу ей было нужно выходить теперь через четыре с половиной месяца.
     По всем нашим прикидкам и медицинским показателям Рая должна была родить в конце августа. Её положили в роддом, но роды всё не наступали. Ей так надоело там лежать, что она даже попросила меня принести лестницу, чтобы она смогла спуститься из своей палаты на втором этаже вниз и сходить домой. Я даже чуть ли не всерьёз задумался, где бы я мог найти такую лесенку. Невдалеке находился «Больничный посёлок», состоящий из одноэтажных частных домов. Наверное, кто-нибудь там мог бы одолжить стремянку. Но вообще-то я не собирался совершать подобную авантюру. А через день жена родила.
     Было четвёртое сентября. Я пришёл, как обычно, проведать и поговорить через окошко. Раи не было, а мне сказали подойти к дверям. Я подошёл. Сквозь закрытую дверь до меня донеслись слова медсестры:
     – Родила сына.
     Почему-то я услышал «два сына», и от радости даже подпрыгнул. А Рае потом рассказали, в какой восторг пришёл муж, когда услышал о сыне. В это время ко мне подошёл мой однокашник и коллега Евгений Назаров и спросил:
     – Чему радуешься?
     – Мне только что сказали: «родила двух сыновей»!
     – А я вот так не радуюсь, моя супруга уже четвёртого сына родила. А мы так хотели девочку! Но всё равно, для порядку пойду выпью за нового человека.
     Наш новорождённый был весом больше четырёх килограммов. Роды были тяжёлыми, Рае помогали врачи. Её животик перед родами тоже был солидным, поэтому меня и не удивила послышавшаяся фраза о двойне. Так на двадцать третьем году жизни Рая стала мамой, а я в тридцать один стал отцом сына, которого искренне хотел.
     Назвали мы его Николаем в честь моего отца, погибшего на фронте в Великую Отечественную войну в 1943 году, то есть двадцать лет назад.
     С ребёнком было всё хорошо, и его выписали через неделю после родов, раньше Раи. Правда, фактически он оставался в роддоме с мамой. У неё было высокое давление, и врачи не хотели её выпускать. Ещё через два дня Раю согласились выписать, но мне пришлось дать письменное обязательство помогать ей во всём и следить за здоровьем. Я забрал их из роддома и через девять дней после рождения нового человека мы втроём пошли домой.

Глава 134. МОИ ПОМОЩНИКИ КОЛЯ И ВАЛЕРА

     Как-то мы с Колей Петуховым[50] решили, что хватит питаться всухомятку, и надумали готовить себе на работе обеды. У нас там была электроплитка и кастрюля. Купили манной крупы. Вскипятили в кастрюле воды и высыпали туда крупу. Кулинары из нас были никакие – ни один не знал, сколько нужно сыпать и что делать дальше. Видимо, с количеством крупы мы всё-таки переборщили, поскольку скоро кипение прекратилось, а из кастрюли стала подниматься раздувшаяся белая шарообразная масса. С неприятным шумом она хлюпала, выстреливала белыми шариками, опадала, а потом снова поднималась на опасную высоту.
     Мы как заворожённые стояли и наблюдали за процессом варки. Через некоторое время запахло гарью. Мы посчитали, что обед готов. Попробовали горячую, но оказавшуюся совершенно несъедобной массу, внутри которой попадались комочки даже не размокшей крупы.
     Мы признали своё поражение. Всё варево вывалили на улицу. С горем пополам отмыли кастрюлю и больше никогда не пытались готовить обед на работе. Может быть, нам нужно было начинать с чего-нибудь попроще – например, супчика.
     После того, как мы с Петуховым носили столбики из карьера для постройки нашего сарая, он, видимо, посчитал, что я ему обязан по гроб жизни, и буду закрывать глаза на его выходки, а иногда и работать за него. Он стал нередко в вечернюю и ночную смену приходить на работу под хмельком, а в утреннюю – с похмелья. Он вообще был большим любителем выпить, не скрывал этого и даже этим кичился. Возможно, его испортило хобби, которое он превратил во вторую работу. Он был музыкантом в городском духовом оркестре. По обычаю, заведённому у нас, ему часто приходилось провожать в последний путь людей, которых он называл «жмуриками». А на похоронах никогда без выпивки не обходилось. Я пытался его образумить, но он в ответ лишь нахальненько ухмылялся.
     Лишь теперь я понял, почему машинист Тыринов от него отказался и «передал» мне. Сам же Петухов жаловался на своего старого машиниста: «Тыринов не давал мне целый месяц управлять локомотивом. Мне было так плохо!»
     Николай любил ездить за управлением, и я ему обычно не отказывал, когда он был трезв. Но это случалось всё реже и реже, и в конце концов я тоже воспользовался методом Тыринова. Когда Петухов в очередной раз пришёл на работу «не в форме», я заявил:
     – С сего дня лишаю тебя управления локомотивом в течение месяца. Если не исправишься, то мы расстанемся.
     С неделю он держался, а потом снова пришёл в вечернюю смену под хмельком. Впервые стал извиняться:
     – Ну как не выпить, когда все пьют! И мне подносят – после похорон-то.
     – Значит, из тебя никогда машиниста не получится, – сделал я вывод. – Так и будешь работать в похоронной команде.
     Было видно, что он обиделся, но ничего не сказал. А в ночную смену он снова пришёл выпивши. Мы заехали под погрузку вперёд электровозом в сторону тупика. Начали грузить с хвостового вагона. Мой помощник постелил на полу кабины телогрейку и улёгся спать. Я следил за погрузкой сам, по сигналу с экскаватора подавал вагоны вперёд. Когда догружали последний вагон, с ковша прямо перед электровозом упал крупный камень. Подали сигнал отправления. Я разбудил помощника и сказал:
     – Коля, перед электровозом упал большой камень, ты его убери.
     – Хорошо. – Он пошёл к хвосту поезда, даже не остановившись перед вагонами. Я ему крикнул:
     – Ну что там?
     – Всё нормально, – даже не оборачиваясь, ответил Петухов и пошёл дальше.
     Я ему не поверил. Сошёл с электровоза, подошёл к тому месту, где видел падающий камень. Он, конечно, никуда не исчез, а лежал прямо перед электровозом. Если бы я поехал, локомотив мог бы получить серьёзные повреждения и сойти с рельс. Я догнал Петухова, позвал его назад к электровозу и показал лежащий камень. Он молча начал его убирать, я ему помог. Вдвоём мы управились без помощи погрузчиков. Я был уверен, что этот камень Петухов не мог не заметить. Возможно, он хотел мне навредить. Этого я ему уже никак не мог спустить. Утром после смены я ему сказал:
     – Больше со мной работать не будешь. И ты знаешь, почему.
     Я зашёл к начальнику смены и попросил у него другого помощника. Петухов ещё какое-то время поработал у других машинистов, но в конце концов его уволили. А мне он всё-таки насолил. В моё отсутствие зашёл к нам и попросил у Раи пятьдесят рублей, пообещав, что отдаст их мне. Поскольку Рая его знала, то одолжила ему нужную сумму. Я думаю, понятно, что он её никогда не вернул. Да и вообще я его никогда больше не встречал. К слову, пятьдесят рублей в то время составляли треть моей месячной зарплаты.
* * *
     В последнее время на нашем поезде стажировался у Петухова молодой парнишка. Звали его Валерой, было ему 18 лет. Он был высокорослый, стройный, симпатичный юноша с чёрными кудрявыми волосами. Он был футболистом и играл за сборную города. Я даже ходил на футбол, когда он играл. Он закончил у нас стажировку, но с местом работы так и не определился.
     Я намекнул начальнику смены насчёт Валеры, и мне дали его в следующую смену. Мы с ним проработали с неделю, всё было хорошо. Но в один не очень прекрасный для нас с ним день мы поехали в карьер. Миновали крутой спуск, нас приняли на ровный тупиковый путь по разрешающему светофору. Мы ехали вперёд электровозом, соответственно, из тупика должны были выезжать вагонами вперёд. Поэтому я высадил помощника у стрелочного поста.
     Стрелочница перевела стрелки, а старшая включила нам светофор. Этот участок не был оборудован автоблокировкой. Помощник, который находился на площадке последнего вагона, подал мне сигнал отправления. Но как только я разогнался, как увидел, что он сигналит мне «тише». Я затормозил, но не экстренно, так не видел и не знал, что там впереди. Предположил, что следующий светофор, которого мне не видно из-за «перелома» профиля и изгиба пути, горит запрещающим. Замечу, что в карьере из-за частых взрывных работ ставили только карликовые светофоры[51]. Вдруг я почувствовал сильный толчок и увидел, что мой хвостовой вагон задрался вверх, почти до контактного провода. Поезд остановился. Первой промелькнула мысль о том, что я столкнулся с поездом, хотя вины моей в том нет. И тут же я ужаснулся: «Там ведь Валера, что с ним случилось?»
     Я спрыгнул с электровоза и помчался к месту столкновения по правой стороне, откуда видел сигнал помощника. Но я никого не встретил. И на месте столкновения не было никаких следов чьего бы то ни было присутствия. Площадка, на которой находился перед столкновением мой помощник, была раздавлена в лепёшку и задрана высоко вверх.
     Тут подбежала локомотивная бригада с поезда, с которым мы столкнулись. Первым делом я спросил:
     – Ребята, вы не видели моего помощника?
     Машинист Мельников меня успокоил:
     – Он побежал к тебе на электровоз по этой стороне.
     У меня сразу отлегло от сердца. Значит, жив, здоров, просто мы бежали навстречу друг другу по разным сторонам состава. Валера оказался молодцом, не растерялся в экстремальной ситуации, даже успел выбрать, в какую сторону безопаснее спрыгнуть на ходу поезда. Действительно, с правой стороны было много крупных камней, а слева, куда он соскочил, было ровное междупутье. Наверное, помогла ему уцелеть и спортивная сноровка. Кстати, на хвостовом вагоне имелся стоп-кран, но Валера им не воспользовался. Наверное, не было возможности – надо было спасать свою жизнь.
     Когда мы немного пришли в себя и успокоились, решили пойти и внимательнее посмотреть на результаты столкновения. Мы определили, что пять вагонов-думпкаров были целы, лишь хвостовой вагон был повреждён. Все его тележки стояли на рельсах, собравшись в одну кучу. Задняя автосцепка была сломана и валялась на обочине, задний борт отлетел, а кузов вагона встал на дыбы.
     Вскоре подъехали начальники, а также подошёл локомотив со специальным аварийным вагоном, в котором имелись различные тросы и подъёмные механизмы. Нас разъединили с хвостовым вагоном, поставили в тупик. Стащили кузов нашего думпкара с того, на который он забрался, поставили на свои тележки. Работы возглавлял заместитель начальника Воротников, опытный и умелый руководитель.
     Наш хвостовой думпкар требовал капитального ремонта, так же как и столкнувшийся с ним вагон другого состава. При разборе аварии стрелочница призналась, что отправила нас на занятый путь. Её наказали не очень строго – дали возможность «нарастить мускулатуру», работая в течение трёх месяцев на прокладке и ремонте железнодорожных путей. После проведения «следственных экспериментов» с нас сняли всякие подозрения в халатности. Временно нам дали вместо поломанного другой хвостовой вагон – малогабаритный, грузоподъёмностью всего 50 тонн – в два раза меньше обычного.
     После этой аварии Валера проработал со мной ещё с полгода, а затем уволился по собственному желанию. Ему скоро предстояло идти в армию, а он был избалован женским вниманием и решил немного погулять до службы. Я его понимал. После Валеры у меня довольно длительное время не было постоянного помощника.
* * *
     Недалеко от города в болотистой местности был устроен отвал пустой породы. Там построили железнодорожную станцию Мокринскую, к которой была подведена двухпутная десятикилометровая железная дорога, идущая от станции Пионерская. Оборудованный автоблокировкой участок был длинным, ровным и без кривых. В общем, это был единственный участок железнодорожного пути, где было можно прокатиться и ублажить русскую душу быстрой ездой.
     Вскоре и мне удалось побывать на этом отвале. Там уже работали два экскаватора, которые были ранее привезены сюда и собраны тут же, на месте. Вначале они проваливались в болото, но потом сюда начали ссыпать пустую породу и камни из карьера, и образовалась твёрдая площадка для техники.
     Мы привезли состав из камней, выгрузили их под экскаватором и поехали обратно порожняком вперёд вагонами. Мой помощник ехал на хвостовом вагоне. Вдруг сзади себя я услышал звуковой сигнал чужого электровоза. Оглянулся, и увидел, что по соседнему, «неправильному» пути в нашу же сторону быстро идёт поезд, явно намереваясь нас обогнать. Я добавил скорости, и почти до станции Пионерской мы шли бок о бок, так, что даже наши вагоны-самосвалы заметно качались от создаваемых двумя поездами воздушных потоков и вибрации.
     Светофор открыли нам, так как мы ехали по «правильному» пути. Зачем было нужно пускать два поезда почти одновременно по разным путям, я не мог понять. В принципе, этот вопрос нужно было задать поездному диспетчеру, но никто этого делать не стал, поскольку всё обошлось без происшествий, если не считать нашей удалой гонки. Моим помощником в той поездке был татарин. Когда он пришёл на электровоз, то был явно напуган и, волнуясь, сказал:
     – Могли быть жертвы!
     Вероятно, он имел в виду себя. Ранее ему не доводилось ездить на такой большой скорости. Я стал его успокаивать:
     – Да нормальная это скорость, просто раньше у нас никогда не было такого длинного и ровного перегона. А думпкары всегда качаются, просто на малых скоростях это не так заметно.
     Было похоже, что я его не убедил, поскольку со мной он больше не работал. С помощниками у нас вообще всегда была напряжёнка. Зарплата у них небольшая, работа пыльная и опасная. На раскомандировках часто просили помощников поработать в выходной день, кое-кто соглашался.
* * *
     Накануне 1964 года меня перевели с чешского электровоза №111 на вновь поступивший с завода ЕЛ1 под номером 680. Первое время я находился на сборке в депо, так как был назначен старшим машинистом.
     В это время на Южном рудоуправлении (ЮРУ) произошёл, можно сказать, несчастный случай. Машинист и помощник отравились спиртом, который они набрали из спиртораспылителя электровоза. На локомотивах спирт используется для предотвращения ледяных пробок в тормозной магистрали поезда при минусовой температуре воздуха. Технический спирт (он был вовсе не этиловым, как думали машинист с помощником) обычно заливали лично руководители пунктов техосмотра. История имела печальный конец. Машинист умер, а помощник долго провалялся в больнице, но его всё-таки удалось спасти.
     Вот этот случай заставил директора ЦРУ прийти к нам в депо, чтобы выяснить обстановку и предупредить наше начальство. Он подошёл ко мне и спросил:
     – Где на твоём электровозе находится спиртораспылитель?
     Я не знал, о чём честно ему и сообщил. Директор повернулся к сопровождавшим его начальникам и полушутя констатировал:
     – Этот не выпьет.
     Они не стали больше у меня ничего спрашивать и отошли. А я для себя решил, что вообще-то надо изучать устройство нового локомотива – конечно, не ставя целью обнаружить источник спирта. Подробной литературы на русском языке не было, лишь на задней стенке кабины в рамке висела электрическая схема. А в другой кабине обнаружилась схема воздушных магистралей, где, кстати, был указан и спиртораспылитель (на своей старой «Шкоде» я, конечно, и так знал, где он находился).
* * *
     У нас появилось новшество. На локомотивах стали устанавливать радиосвязь. В одной из кабин размещалось радиооборудование, а трубки имелись в обеих кабинах. На крышу установили наружную антенну.
     Вскоре я выехал на новом электровозе на линию.

Глава 135. ЖИТЕЙСКИЕ БУДНИ

     Поскольку у нас с Раей ожидалось прибавление семейства, мой брат Женя перешёл жить в общежитие. А у нас третьи жильцом стал маленький человечек – Николка. Надо сказать, ночами он нас почти не тревожил. Всё самое «интересное» происходило днём. Как-то дали ему клочок газеты. Он тут же принялся его рвать, сопровождая процесс громким криком. Эта реакция нас настолько удивила и восхитила, что мы часто давали ему газету, пока он не сорвал голос.
     1964 год мы встречали дома, без гостей. К празднику купили мороженой клубники. Ребёнку уже исполнилось четыре месяца, ну как было не дать ему попробовать? Он с удовольствием съел ягоду, и «попросил» ещё – это было видно по его глазам и движению губ и языка. Мы дали ещё. На следующий день у него начался понос, он стал плакать, видимо, болел животик. Родители мы были неопытные, но в больницу не пошли, а стали лечить ребёнка народными средствами. К счастью, ничего более серьёзного мы не натворили, болезнь отступила.
     Молодая семья из нашей «коммунальной» квартиры переселилась в освободившуюся комнату соседнего дома. Я даже помогал переносить их вещи. С нами остались ветеран с супругой.
     После нового года я пришёл на приём к начальнику цеха, чтобы узнать ситуацию с жильём.
     – Когда я могу получить квартиру? – спросил я.
     – Наверное, через год.
     – А почему так долго?
     – Мы сейчас расселяем улицу Шахтёрскую, а в следующем году очередь улицы Милицейской. Это рано или поздно должно случиться, поскольку она находится над богатой рудой, и карьер расширяется в этом направлении. Так что придётся вам немного подождать.
     «Немного» для начальника мне казалось целой вечностью. Но я задал второй вопрос:
     – Как устроить ребёнка в ясли?
     – Пиши заявление. Я подпишу, а затем в профком.
     Председатель профкома объяснил, где находится детский сад с ясельной группой. Оказалось, что это довольно далеко, почти на другом краю города. Но делать было нечего. Через нашу улицу пустили маршрутный автобусик, но он ходил редко и нерегулярно, и его приходилось долго ждать. Особенно неприятно было зимой. Иногда я возил Николку на санках. А когда я был на работе, его отвозить приходилось Рае. И с работы в течение дня она тоже ходила в ясли, чтобы кормить сыночка грудью. К счастью, её школа была от садика недалеко.
     Купали Николку мы почти ежедневно в ванночке, сделанной из оцинкованного железа. Температуру воды мамочка проверяла локтем, опуская его в воду, которую нагревали в тазике на плите печки.
     Коля очень любил свою маму и выражал это своеобразно – таскал её за волосы, сидя у неё на руках. Да так крепко вцеплялся своими малюсенькими ручками, что приходилось мне помогать в освобождении. Та же участь подстерегала бабушку Анну Николаевну, когда она приходила к нам и брала Колю на руки. Один из моментов освобождения бабушкой свой дочери от «дурно воспитанного мальчика» даже оказался запечатлён у нас на фотографии.
     Время шло, мальчик рос. Был он очень «ранним»: в шесть-семь месяцев от роду уже знал свои игрушки по названиям, показывал указательным пальцем, где зайчик, где бегемотик, и даже где у бегемотика ротик. Первые слова он сказал в восемь месяцев. Чётко называл маму и почему-то шёпотом – папу. Ещё через месяц говорил уже довольно много слов.
     В это время Рая покинула нас на целых двадцать дней. Она пропустила зимнюю сессию, и теперь ей предстояло сдавать экзамены и зачёты за весь второй курс. Николка остался без материнской ласки и грудного молока. У меня тоже был учебный отпуск для сдачи экзаменов в институте. Утром я отвозил на коляске Колю в ясли, а вечером забирал домой. Анна Николаевна иногда приходила к нам и готовила ужин, но ночевать никогда не оставалась. Я питался в основном в столовой, а вечером мы с Колей чем-нибудь перекусывали. Коленька сильно скучал по маме и часто её вспоминал. Я тоже скучал по своей Зайке. Как-то я дал сыну фотографию мамы. Он сначала внимательно её рассматривал, а когда узнал портрет, то стал гладить изображение своей ручкой, пытался поцеловать, говорил: «Мама, мама». Я отвлёкся от него буквально на минутку, а когда посмотрел снова, увидел, что он своими острыми зубками по маленькому кусочку отрывает нижний уголок фотографии. Эта фотография хранится у нас и поныне, как доказательство сыновней любви.
     Наконец, наша мама Зая (я иногда её так называл) успешно сдала все экзамены и вернулась домой. К её приезду я тоже сдал свою сессию за второй курс СГИ. Мы были очень рады возвращению мамы. Она привезла набор красиво иллюстрированных детских карточек. Коле они очень понравились. На одной из них была изображена женщина на кухне, готовящая обед. Ребёнок спросил:
     – Кто это?
     – Тётя Мотя, – ответила мама, прочитав надпись на карточке.
     – А что она делает?
     – Кашу варит.
     – Тётя Мотя кашу варит! – вот так он выдал нам в десять месяцев связное предложение, которое сам соединил из двух частей.
     А вот ходить он ещё не умел, и даже ползать не хотел. Передвигался сидя, при помощи рук подпрыгивая на попке. У Раи был очередной отпуск, и мы решили научить нашего малыша ходить. Купили ходунки на колёсиках. К их верхней квадратной раме крепился специальный ремешок, который пропускался между ног ребёнка для страховки. Конструкция была разумная, но неустойчивая. Если дома ещё можно было худо-бедно, придерживая её руками, давать ребёнку небольшую свободу, то для улицы она совсем не годилась. Гладких асфальтированных площадок у нас не было, и небольшие колёсики цеплялись за каждую неровность.
     Но как бы то ни было, к году Николка уже научился ходить самостоятельно.
* * *
     После окончания второго курса Рая оказалась «на карандаше» у гороно, как будущий учитель начальных классов. Учиться ей оставался один год.
     Тем временем на окраине Асбеста в негустом лесу построили большую среднюю школу №30. По проекту она должна была оказаться в центре нового микрорайона города, но пока была с трёх сторон окружена лесом. Директором этой школы назначили мужчину средних лет по фамилии Кооп. Был он немцем по национальности, но прекрасно и безо всякого акцента говорил по-русски. Буквально за два дня до начала учебного года он пригласил в свою школу Раю.
     Мою жену в новой школе встретила завуч начальных классов Попова, и вместе с ней зашла в кабинет директора. Там состоялось знакомство и собеседование. Рае предложили вести третий класс. Она согласилась.
     На следующий день ей предстояло появиться в гороно с паспортом и трудовой книжкой. Она зашла в свою старую одиннадцатую школу за документами и принесла их домой. Я посмотрел на паспорт, и внутри меня что-то шевельнулось. Я раскрыл его и спросил у жены:
     – Откуда ты его принесла?
     – Из школы, а в чём дело?
     – Так это же мой паспорт!
     – Вот это номер! Когда меня просили принести в школу документы, я даже не заглянула вовнутрь, просто взяла и отдала. А им, видимо, он тоже не очень нужен оказался, если они даже не заметили, что это не мой паспорт. Да и в любом случае мне его должны были вернуть, но, видимо, забыли.
     Кстати сказать, пропажу своего паспорта я обнаружил недавно, когда он мне для чего-то понадобился. Я предпринял все возможные меры для розыска документа, но так его и не обнаружил. В конце концов дней десять назад я пошёл в милицию «с повинной». Там молодая капитанша попросила меня написать заявление с указанием обстоятельств потери документа. Затем она мне выписала штраф в размере десяти рублей и сказала, когда прийти на приём.
     Штраф я оплатил, но в следующий раз пришёл уже со своим старым счастливо найденным паспортом. Начальница предложила мне сесть за стол. Тут зазвонил телефон, она отвлеклась от меня и начала говорить что-то в трубку. От нечего делать я рассматривал всё, что находилось у неё на столе. Обратил внимание на большое количество разноцветных карандашей, которые, все как один были тупыми и безобразно когда-то заточенными. У меня «зачесались руки», и пока женщина разговаривала по телефону, я привёл все её карандаши в порядок.
     Наконец, она закончила телефонный разговор, взяла мой паспорт, проверила каждую страницу. Спросила, где и как я его нашёл. Я объяснил, только не стал упоминать, что паспорт отсутствовал полгода, а я об этом и не догадывался. Она вернула мне паспорт и напутствовала:
     – Больше не теряйте свой основной документ.
     – Постараюсь впредь быть внимательнее, – пообещал я.
     Деньги, конечно, она не вернула.

Глава 136. НОВАЯ РАБОТА РАИ И СТАРАЯ – МОЯ

     Тем временем в Раиной трудовой книжке появилась запись: «1964 г. 1 сентября. Принята учительницей начальных классов в среднюю школу №30». При этом она ещё не была уволена с должности лаборанта в одиннадцатой школе. Поэтому после уроков на новом месте работы она ходила в старую школу и выполняла там обязанности лаборанта. Это продолжалось больше полутора месяцев. Лишь двадцатого октября она уволилась по собственному желанию из одиннадцатой школы.
     Новоиспечённая учительница начала свою работу под неусыпным, порою даже чрезмерным вниманием завуча Поповой, которая несколько раз посещала уроки. Но, видимо, она считала, что этого недостаточно, и придумала простой, но на мой взгляд не совсем этичный способ контроля молодой учительницы. Двери класса, в котором вела уроки Рая, располагались напротив кабинета завуча через неширокий коридор, и при открытых дверях она могла слышать почти всё, что говорила учительница. Попова требовала, чтобы дверь была всегда открыта.
     Рая была девушкой неробкого десятка, с хорошо поставленным голосом, и несмотря на такое повышенное внимание к собственной персоне, не терялась. В конце уроков завуч высказывала свои замечания. Некоторые из них Рая запомнила на всю жизнь. Вот под таким надзором начинала свою педагогическую стезю моя жена.
* * *
     В городе открылся новый кинотеатр «Прогресс», а мы довольно долго не могли собраться побывать в нём. Наконец, в мой день рождения, 10 сентября мы решили посвятить вечер «важнейшему из искусств», взяв билеты на индийский фильм «Цветок в пыли». Сеанс начинался в 17 часов. Мы прикинули, что как раз по окончании фильма пойдём вместе забирать нашего малыша из садика.
     Фильм нам понравился, но шёл он более двух часов. Садик находился недалеко от кинотеатра, и мы поспешили туда. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили, что площадка перед садиком, обычно шумевшая расходящимися родителями и детьми, абсолютно пуста, и никто из садика или яслей не выходил, не торопился домой. И тут нас осенило: «Сегодня же суббота! Садик работает до пяти, а мы в это время только пошли в кино».
     Мы увидели, как по территории садика в нашу сторону идёт Колина воспитательница. Она вела его за руку, уже одетого. Мы поспешили ей навстречу, поздоровались, долго извинялись за опоздание (нам и правда было очень стыдно за свою забывчивость). Она не стала нас ругать, правда, и радости, что мы всё-таки пришли, тоже не выказала. Мы её поблагодарили, взяли ребёнка на руки и пошли пешком домой.
* * *
     Как-то в октябре я работал в ночную смену. Накануне выпал первый снег. Было не холодно, снег был мягкий, сырой, выпало его много – только в снежки играть.
     Уже в конце смены мы нагрузились рудой и выезжали из карьера по самому крутому подъёму вперёд вагонами. На площадке хвостового вагона находился помощник, с которым я работал лишь третью смену. Он был молод, и только два месяца, как поступил работать к нам; параллельно он учился в институте на заочном отделении. На нашем пути был стрелочный пост. Дежурная этого поста должна была встречать все поезда, даже проходящие без остановки, со свёрнутым жёлтым флажком днём либо с фонарём ночью. На улице уже было довольно светло, я хорошо видел весь состав.
     Хвостовой вагон был весь облеплен снегом, но снегопад уже прекратился. Когда этот думпкар поравнялся со стрелочным постом, мой помощник замахнулся и чем-то кинул в сторону дежурной. Она схватилась за голову, а когда я проезжал мимо неё (это оказалась известная читателю Катя Головашова), она подала сигнал остановки. Я успел прикинуть, что если заторможу, то после остановки не смогу на этом подъёме с полным грузом двинуться вперёд на своём немце ЕЛ1. Значит, нужно будет просить помощь. Поэтому я не стал останавливаться, решив, что Катя всего лишь обиделась на то, что в неё кинули снежком.
     Мы подъехали на станцию Новая ровно в восемь утра, и стали ждать, пока подойдёт смена. У нас появилось время поговорить.
     – Чего это снежками раскидался в дежурных? – спросил я у помощника. – Она даже за голову схватилась!
     – Да не снежком я… – в его голосе слышалось раскаяние.
     – А чем же?
     – Камушком.
     Тут меня аж в жар бросило, и в гневе я еле смог выдавить из себя вопрос:
     – Как ты мог камнем на ходу в человека запустить?!
     – Да я целился-то не в неё, а в варежку, надетую на ручку балансира стрелочного перевода. А получилось так, что попал стрелочнице в голову.
     – Ох, бестолочь же ты, Алёша!
     – Да у меня постоянно так получается. Невезучий я.
     И то правда. Всего два дня назад я попросил его навести порядок в кабине, а сам пошёл проверить состояние ходовой части локомотива. Возвращаюсь к кабине – и тут мне на голову высыпается весь мусор из совка. Я Алексея даже не отматерил, подумал, мало ли, ошибся человек. Хотя, может, если бы я его тогда хорошенько «повоспитывал», ему бы и не захотелось столь рисково заигрывать на ходу со стрелочницей.
     Подошла наша смена, и мы поехали по домам. Никто нас не задерживал. Я понадеялся, что если у Кати не так всё серьёзно, то может, она никому и не станет докладывать об инциденте. Я приехал домой, позавтракал и собрался ложиться спать, как вдруг в дверь постучали. Я открыл. На пороге стоял инспектор по технике безопасности.
     – Собирайся, поедем на разбор к начальнику цеха.
     В автобусе уже сидел мой помощник.
     В кабинете начальника цеха присутствовал и наш начальник тяги. Кати не было. Нам сказали, что она на обследовании в больнице. Первым опросили виновника, от чьей руки пострадал человек. Вопросы задавал начальник цеха Толченов.
     – Вы хорошо знали эту молодую женщину?
     – Нет, видел только несколько раз на работе.
     – Тогда расскажите всё подробно и по порядку, как всё случилось.
     Мой помощник Алексей, видимо, был немного романтиком, поскольку начал описывать всё в красках:
     – Было прекрасное утро. На улице выпал белый-белый первый осенний снег. Конец смены, впереди двухсуточный отдых. Еду я на площадке хвостового вагона, настроение хорошее. У стрелочного поста увидел симпатичную молодую женщину, стоящую с поднятым свёрнутым флажком. Мне захотелось, чтобы она обратила на меня внимание. Заметил на ручке стрелочного балансира надетую варежку, и решил её сбить. Под руки попался камушек, валявшийся на площадке. Я кинул его в варежку, но он оказался дурнее пули – попал прямо в голову женщине.
     Он замолчал. Толченов спросил:
     – Всё сказал?
     – Да, больше мне нечего добавить.
     – Фёдоров, теперь ты скажи, что видел.
     – Длина нашего состава около ста метров. С этого расстояния я увидел взмах руки помощника, а затем стрелочница схватилась руками за голову. Я ещё удивился, что снежком в лицо, конечно, неприятно, но неужели так больно? Я никак не мог подумать, что в неё попали камушком. Когда я на электровозе поравнялся со стрелочницей, она стояла на своём рабочем месте.
     Мне пришлось умолчать о том, что она подавала сигнал остановки, но я не остановился. Мой помощник же об этом и вовсе не знал. Толченов обратился к нему:
     – Молодой человек, вы красочно описали своё возвышенное настроение. Но пока смена не закончена, нельзя ему предаваться, как это сделали вы. У нас серьёзное предприятие, и вам места в нём нет. Вы уволены с сегодняшнего дня. А если у пострадавшей окажется серьёзная травма, то мы можем подать на вас в суд.
     К счастью, всё обошлось. Травма у Екатерины Головашовой оказалась не слишком серьёзной, и после недели неофициального отдыха она вышла на работу.

Глава 137. ПЕРВАЯ КВАРТИРА

     Карьер потихоньку расширялся, и скоро наша улица Милицейская оказалась к нему настолько близко, что перед массовыми взрывами людей с неё стали вывозить на автобусе в безопасное место. Хотя получилось так, что из нашей семьи никто ни разу не выезжал. Николка был в яслях, Рая на работе в школе, а я, если и находился дома, то игнорировал предупреждения и использовал свободное время на учёбу: выполнял контрольные и курсовые работы, решал задачки. Во время взрывов я вздрагивал в унисон с дрожью земли и слышал, как по железной крыше дома стучали камушки. К счастью, единственное окно нашей комнаты находилось с противоположной карьеру стороны, поэтому никакой особой опасности для моей драгоценной жизни не было.
     Новый 1965 год мы встречали только своей семьёй, втроём. Заранее нарядили свою синтетическую ёлку и купили бутылку шампанского. Без пяти двенадцать уселись за стол. Сомневаюсь, что наш сын понимал происходящее, но он с интересом ждал, что же будет. Телевизора у нас не было, и мы включили радио. Ровно в двенадцать часов по Свердловскому времени мы поздравили друг друга. Позвонились бокалами с шампанским. Николке в рюмочку налили компота, и он тоже захотел с нами «чокнуться». Мы предоставили ему такую возможность, провозгласив новый тост.
     После застолья нашли по радио танцевальную музыку и втроём начали кружиться в вальсе (Коля был у меня на руках). Натанцевались и, не дождавшись московского нового года, легли спать.
* * *
     В конце января (мы только сдали сессии в своих учебных заведениях) нам сообщили хорошую новость. Всем жильцам ближайших домов нужно было начинать готовиться к переезду в новый благоустроенный дом. На работе я услышал, что на семью из трёх человек полагается однокомнатная квартира, но меня такой вариант не устраивал. Я сразу пошёл к начальнику цеха Толченову и спросил его:
     – Борис Григорьевич, скажите, пожалуйста, какую мне квартиру выделили?
     – Сию минуту узнаю в управлении, – ответил он, взял трубку, набрал номер и задал вопрос. На другом конце провода что-то ответили, и Толченов, глядя в мою сторону с заметной улыбкой, произнёс: – Они молодые, у них ещё будут дети.
     Из этих слов я понял, что мне светит однокомнатная квартира. Он положил трубку на аппарат и сказал:
     – Подождём минутку, там ищут варианты.
     Я кивнул. Через некоторое время зазвонил телефон. Начальник поднял трубку и выслушал.
     – Ну вот, не волнуйся, тебе выделили двухкомнатную квартиру.
     – Спасибо, Борис Григорьевич, я рад!
     – Живите счастливо. Кстати, где твоя жена работает?
     – Учит детей в тридцатой школе.
     – Хорошо, молодец.
     – До свидания!
     Вскоре нам выдали ключи и ордер на квартиру. В документе значился адрес: «Улица Чкалова, дом 80, квартира 8». В этот же день мы решили переночевать в своей новой квартире. Николку передали на ночь бабушке. На радостях Рая зашла в одиннадцатую школу, где встретилась с Эммой и сообщила новость. Эмма поздравила подругу и пообещала свою помощь в организации переезда.
     К вечеру Кощеевы подъехали к нам на собственной легковой машине «Победа». Мы погрузили в неё некоторые постельные принадлежности, посуду, одежду. Когда уже кроме пассажиров ничего впихнуть было нельзя, мы поехали. Я вообще не знал о существовании в Асбесте улицы с таким названием. По моим представлениям, кирпичный дом на Чкалова, 80 должен был находиться в конце улицы, где-то на задворках, однако на деле он оказался вблизи центра города. Когда, наконец, мы отыскали дом, то с удивлением обнаружили, что Кощеевы жили от него буквально в ста метрах. Недалеко располагался и дворец культуры.
     Пока мы ехали, я пытался сосчитать, на каком этаже наша квартира. Оказалось, на третьем. Мы зашли внутрь. Маленькая прихожая, напротив – совмещённый санузел. Небольшая кухонька. Зал довольно просторный, и ещё одна комната – спальня (две кровати вполне вместятся). На кухне обнаружилась печь, которая топилась дровами. Газа не было, зато было водяное отопление. Чистые полы сверкали свежей краской, стены были побелены известью. В общем, нам всё понравилось. Ни я, ни Рая в подобных условиях никогда раньше не жили, а потому были очень рады.
     Мы занесли все пожитки из машины. На следующий день у меня был выходной, Геннадий тоже был свободен до 16 часов. Мы договорились с ним, что с утра он поможет мне перевезти на своей машине оставшиеся вещи. Даже мебель мы решили перевозить на его легковушке, благо у него был на кузове багажник, а наша мебель, кроме стола, вся была разборной. А на этот день мы наработались. Я вспотел, захотел пить, подошёл на кухне к раковине и открыл кран. Оттуда полилась бурая жидкость, которая никак не светлела. Всё-таки я не удержался и промочил горло этой ржавой водой. Мы были первыми жильцами этого дома, поэтому мне пришлось «промывать» все трубы, подходящие к нам.
     Мы поблагодарили Кощеевых за помощь и «отпустили» их домой. В пустой квартире было нечего делать, и мы стали готовиться спать. В середине большой комнаты на полу мы расстелили постельные принадлежности, которые прихватили с собой. С возгласом «наконец-то!» мы обнялись, слились в поцелуе и упали на импровизированную постель.
     На улице Милицейской мы прожили четыре года и четыре месяца. Они не показались нам тягостными, но всё равно хотелось лучших условий. За эти годы Рая постепенно стала умелой и хорошей хозяйкой. Ну и, конечно, она родила мне сына, за что я был ей особенно благодарен. А теперь у нас была и новая квартира.
     Наутро мы проснулись и поднялись в шесть часов. Рая пошла к своей маме, чтобы отвезти на санках Николку в ясли, а оттуда пойти на работу. Я взял ключ от новой квартиры и пошёл на Милицейскую разбирать мебель, готовить для перевозки. Через час приехал Гена. Мы выносили, грузили, отвозили и затаскивали наверх вещи. Сделали три рейса, а четвёртым перевезли часть дров, заготовленных мною впрок. Дрова выгрузили в подвале, где для нас под восьмым номером была сделана кладовка. К обеду все наши вещи были перевезены. Я поблагодарил Геннадия и предложил ему прийти к нам на обед, но он вежливо отказался, сославшись на то, что ему необходимо отдохнуть перед работой.
     – А отобедаем мы на новоселье, – сказал он.
     Я сходил в столовую, а по пути оттуда купил бутылку шампанского. Придя домой, занялся сборкой мебели. А когда пришла моя Зайка, мы стали расставлять мебель по местам. Потом я отправился в ясли за Николкой, а Рая осталась готовить ужин.
     Я вышел из подъезда и решил найти более короткий путь, чем ходил раньше, поскольку через Садовую и Уральскую улицы получался крюк в полкилометра. Наш дом не имел ни соседних домов, ни проезжей сквозной улицы, лишь заезд с Садовой. Напротив нас было семейное общежитие, в котором некоторое время проживал Иван Морозов, брат Раи, с женой Светланой и сыночком Мишей. В том же направлении, куда мне было нужно идти, простиралась огромная заснеженная поляна, примерно сто на сто пятьдесят метров. Я подумал, что это место, возможно, оставлено для будущего небольшого стадиона. Эту снежную равнину пересекали несколько пешеходных тропинок, идущих в разные стороны. По одной из них я прошёл вдоль этой поляны и решил, что обратно тоже пойду именно здесь.
     Я забрал сына из детского садика, посадил его на санки, и мы пошли. В конце улицы Чкалова, как раз перед этой открытой площадкой находилась небольшая электроподстанция, из которой доносился негромкий монотонный гул. Коля услышал его и заинтересовался:
     – Папа, что там гудит?
     – Трансформатор, сынок.
     – Трансфо́р-мото́р? – переспросил он, чётко выговаривая все три «р».
     – Да, сынок. – Я не стал его поправлять, уж очень мне понравилось, как он сказал. Николка попросил подъехать поближе, затем встал на ноги и через вентиляционные жалюзи попытался рассмотреть «трансфор-мотор». Внутри было темно, он ничего не увидел, но зато гул отсюда было лучше слышно. Он несколько минут не отходил от трансформаторной будки. Наконец, я его убедил, что нам пора идти. Впоследствии он часто просил меня или маму остановиться в этом месте, чтобы послушать, как работает загадочный мотор.
     Когда мы подошли к дому, я сказал:
     – Вот наш новый дом.
     Он никак не прореагировал, но когда мы начали подниматься на третий этаж, до него дошло:
     – Это не наш дом. Тут высоко нужно подниматься.
     Мы зашли в квартиру, он увидел маму и поспешил радостно согласиться:
     – Это наш дом!
     Рая собрала ужин на стол. Я стал открывать шампанское и предупредил:
     – Сейчас будет ба-бах.
     – Испугаешь ребёнка, да и я тоже боюсь, – попыталась меня отговорить жена, но я был непреклонен и совершил «салют». Пробка выскочила вертикально вверх, ударилась в потолок и упала прямо на стол. Салют удался.
     Я налил пенящийся напиток в два бокала. У Николки в фужере был фруктовый сок. Мы поздравили друг друга с новосельем звоном бокалов. После ужина включили радиолу, ставили пластинки, танцевали под музыку, пели. Так мы отметили новоселье в узком семейном кругу.

Глава 138. ОБЖИВАЯСЬ НА ЧКАЛОВА

     Мы с моей Зайкой пришли к выводу, что нам нужна новая мебель. После работы зашли в мебельный отдел универмага. Нам приглянулся «двухэтажный» сервант. Нижняя его часть имела посередине три выдвижных ящика, а по краям два вместительных шкафчика. Верхняя часть была чуть уже нижней, и ничем к ней не прикреплялась, образуя небольшую полочку. Двухуровневые стеклянные дверки передвигались в обе стороны. Ещё нам понравился детский круглый столик и стульчик. Мы купили всё это с условием, что сегодня же магазин доставит наши покупки к нам домой.
     Рая пошла в садик за сыном, а я домой – ждать, когда подвезут нашу мебель. Через полчаса приехал грузовик из магазина, а тут и ребята мои подошли.
     Сервант мы поставили в большую комнату, на «почётное» место. Не откладывая на потом, стали заполнять его посудой, книгами, инструментом, пластинками и прочим мелким хозяйственным имуществом.
* * *
     Через несколько дней мы почувствовали, что у нас в квартире холодновато. Попробовали затопить печь, но фокус не удался – не было тяги, и дым шёл на кухню через дверку. Пришлось залить дрова водой и проветривать кухню. Мы не стали искать причину отсутствия тяги и просто больше не делали попыток затопить печь. Еду готовили на электроплите.
     Однако всё-таки хотелось, чтобы в квартире была комфортная температура. В отопительной батарее на кухне было всего три секции, а в зале только пять. Я встретил слесарей-сантехников и обратился к ним с вопросом, можно ли добавить несколько секций батарей. На удивление, их уговаривать не пришлось, они озвучили стоимость материала и работы. Я тут же согласился, так как сумма оказалась вполне приемлемой. На другой день прямо с утра они всё сделали, добавив две секции на кухне и три – в зале. У нас сразу стало теплее.
* * *
     Стали готовиться к новоселью. Прикинули, сколько будет гостей. Получилось что-то около шестнадцати человек, считая четырёх несовершеннолетних. За нашим единственным круглым столом могло уместиться не более семи человек. Мы решили обсудить эту проблему с Николаем Ситниковым. Он пообещал нам свою помощь. На работе заготовил материал для длинного стола, привёз его на машине, которая принадлежала столярной мастерской, и сколотил прямо на месте довольно приличный временный стол. Вместо недостающих стульев использовали скамью, которая представляла собой широкую, прочную, длинную доску, положенную на два табурета.
     По нашему мнению, всё было готово к встрече гостей, большинство из которых были родственниками Раи. Единственный из моих родных, который мог бы присутствовать на празднике – брат Женя – уехал из Асбеста и устроился работать токарем в Сургуте. Помимо родственников, мы пригласили Кощеевых, а Рая ещё позвала мать ученика своего класса Горобинскую, с которой у них сложились дружеские отношения. Эта женщина работала заведующей городской центральной аптекой.
     Мы постарались, чтобы на праздничном столе не было недостатка в напитках и закусках. Были даже апельсины, которые в нашем городе не продавались вообще. Их можно было купить лишь в посёлке имени Малышева, где в пятнадцати-двадцати километрах от Асбеста добывали изумруды, а также изготовляли оборонное сырьё – так называемую лигатуру (бериллиевую бронзу, входившую в состав брони танков и самолетов). Рабочие там работали четыре часа в сутки, а снабжение у них было куда лучше, чем в городе.
     Первыми к назначенному времени пришли супруги Горобинские. Я их обоих видел впервые. Она была худенькой женщиной среднего роста, приятной наружности. Он – солидным, крупным мужчиной. После знакомства Горобинский поставил на стол бутылку заманчиво искрившегося шампанского. Остальные гости почему-то задерживались. Мы прождали почти полчаса, и в конце концов почувствовали себя неудобно перед, можно сказать, незнакомыми людьми. Поэтому пригласили их за стол. Гость осторожно открыл принесённую бутылку шампанского, налил в фужеры. Нас поздравили с новосельем, и мы дружно выпили. Я не растягивал удовольствие, разом осушив свой бокал.
     Немного закусили, налили по второму бокалу. Сказали тост, дружно позвонились. Я снова выпил до дна. Только начали танцевать, как у меня закружилась голова, я пошёл в спальню и лёг на кровать. На этом празднование для меня закончилось. Я был из ночной смены, а днём мне поспать не удалось, однако всё равно пара бокалов шампанского так меня «срубить» не могла. Уснуть у меня не получилось, я лежал и всё слышал.
     Пришли Ситниковы, Кощеевы. Меня никто не тревожил, решив, что я сплю. А я в полусне думал, что надо же, так глупо всё получилось. Горобинские оказали мне медвежью услугу, по всей видимости, добавив в бутылку с шампанским львиную долю медицинского спирта. Я считал, что пью игристое вино, а на деле это оказался жестокий «ёрш», который и свалил меня с ног. Но я продолжал слышать веселье, доносившееся из соседней комнаты.
     На другой день пришли те, кто не смог прибыть в назначенный день. Сначала на нашем пороге появился Иван Морозов с женой Светланой и сыном Мишей трёх с половиной лет. Я был уже в порядке и мог нормально встретить гостей. На меня особое впечатление произвёл мальчик Миша. Он ходил по всей квартире, выпятив грудь и заложив руки назад, не спеша передвигался вдоль стен, заглядывал в каждый угол. С Николкой играть не стал, вероятно, считая себя для этого слишком взрослым. Тут ещё подошли молодые люди – Саша Ситников (который в этом году должен был пойти в армию) с симпатичной девушкой, запомнившейся мне тем, что она принесла с собой туфли на шпильках (была зима, люди ходили в основном в валенках).
     После застолья немного попели. Особенно слаженно звучал дуэт брата и сестры Морозовых – Ивана и Раи. Они от природы обладали хорошим слухом и голосом. А когда начались танцы, особенно старалась произвести впечатление наша молодая гостья. Она стремилась показать себя во всём блеске танцовщицы и разудалой плясуньи. Должен признать, что получалось у неё хорошо. Правда, своими шпильками она изрядно попортила поверхность нашего пола, понаоставляв вмятин и сбив кое-где краску. Но мы по этому поводу не сильно расстраивались. Посчитали это памятью об «обмытии» квартиры.
     Кстати, соседями на нашей площадке снова оказались Юферевы. А семья Носаревых из трёх человек, жившая на Милицейской над нами, оказалась в однокомнатной квартире на втором этаже. Наш бывший сосед – ветеран войны – получил квартиру в третьем подъезде. Таким образом, нас наконец-то «развели».

Глава 139. СТУДЕНТ ГОРНОГО ИНСТИТУТА

     Учёба в СГИ шла нормально, без затруднений. Занимался я добросовестно; если и пропускал лекции, то только из-за скользящего графика работы.
     На лекциях по математике у Владимирова (историю жизни которого я рассказывал раньше) всегда набиралась полная аудитория студентов. Кажется, даже приходили студенты-заочники из других вузов. При опросах у доски Владимиров требовал, чтобы отвечали быстро, а не стояли молча. Как-то один из студентов, когда преподаватель поторопил его, сказал:
     – Тише едешь – дальше будешь.
     Владимиров тут же парировал:
     – Тихо едешь – дальше будешь от назначенного места.
     Однажды он вызывал к доске по очереди. Подходил мой черёд, но тут прозвенел звонок на перерыв. После перемены я сел на другой ряд. Но оказалось, что преподаватель меня запомнил и пожурил:
     – Ах, нехорошо пересаживаться. – Однако вызвал всё-таки не меня, а того, кто сел на моё бывшее место. Написал на доске задачу, как выяснилось, именно ту, которую я в этот день решал дома. Я даже пожалел о том, что вызвали не меня, а то бы смог «блеснуть знаниями». Зато я сообразил, что наш преподаватель пользуется таким же сборником задач по высшей математике, какой есть у меня.
     Как-то ещё на первом курсе перед контрольной по «вышке» я почти весь день был дома, решая задачки и примеры. Решил я их с десяток, добросовестно написал на отдельных листочках. На контрольной, как на экзамене, мы брали билеты и садились их решать. Как назло, мне попался билет с незнакомой задачей. Правда, три моих однокашника воспользовались решёнными мною примерами. Надо сказать, что Владимиров не пресекал даже во время контрольной перемещение студентов по аудитории (лишь бы было не шумно). А я тем временем никак не мог решить свою задачу. Возможно, я «забил» свою голову заранее и плохо соображал. В результате я её так и не решил.
     Этой ночью я долго не мог уснуть, всё переживал за свою неудачу на контрольной. Впрочем, в своё оправдание могу сказать, что с ней не справилась почти половина группы. Через неделю нам дали возможность заново написать контрольную, и на этот раз я справился с заданием безо всякой подготовки и шпаргалок.
* * *
     С одним из студентов у меня сложились приятельские отношения. Звали его Юрий Пульников. Жили мы недалеко друг от друга, после занятий ходили вместе из техникума, в здании которого у нас проходили лекции.
     Запомнился экзамен по математике на летней сессии. Я уже был готов отвечать, но тут ко мне подсел Юра и попросил решить его задачу и пример. Что я и сделал, а затем пошёл отвечать. Получил четвёрку и стал ждать приятеля. Был жаркий июнь, наш экзаменатор сидел уже несколько часов, обливаясь по́том и не выходя из аудитории. Как раз начал отвечать Пульников, когда ребята принесли Владимирову бутылку фруктовой воды «Лимонад» и стаканчик.
     – Выпейте, пожалуйста.
     – Уберите, уберите! – сердито сказал он. – Вы что, меня подкупить хотите?
     Студенты, недоуменно пожав плечами, забрали «презент» обратно. Пульников за свой ответ получил «удовлетворительно», чем был вполне доволен. Мы с ним вместе пошли домой. Он пригласил меня зайти к нему в гости – жил он в конце Октябрьской на небольшой возвышенности.
     Оказалось, что живут они вдвоём с супругой на первом этаже двухэтажного неблагоустроенного дома. Юрий коренаст, широкоплеч – штангист, коротко стриженные рыжие волосы. Его жена, рыженькая красавица, собрала нам на стол. Мы заговорили «за жизнь», и Юра поведал мне свои далеко идущие планы. После окончания института он хотел поехать работать за границу, пока же трудился в карьере ЦРУ помощником машиниста экскаватора. Для трудоустройства за границей почти обязательным условием было состоять в Коммунистической партии. В принципе, с этим особых сложностей не было, поскольку принимали в КПСС практически всех желающих, кроме имевших уголовное прошлое. Вначале принимали в кандидаты, а полноценным членом партии человек становился через год, после приёма на общем собрании местной партийной организации членов КПСС. Жена Юрия была медицинским работником, что давало им дополнительные преимущества – за границей наши медики были востребованы, особенно в африканских странах.
     У Пульникова, кроме математики, возникали затруднения с черчением и начертательной геометрией. По его просьбе я несколько раз заходил к нему и помогал, чем мог, в выполнении его заданий.
     Несколько наших студентов образовали «могучую кучку» во главе с Гетманским. В неё входила единственная женщина из группы, которая работала в милиции, но пожелала стать горняком. С этой группой я никогда не общался.
     А ко мне обращались за помощью многие. Например, наш студент – солидный мужчина, работавший на обогатительной фабрике начальником цеха – как-то попросил помочь выполнить контрольную работу. Он пришёл ко мне домой после работы, прихватив с собой бутылочку вина. Мы с ним немного выпили, поужинали и сели за контрольную. На удивление, алкоголь произвёл на наши мозги благоприятное действие, и мы стали лучше соображать. Вдвоём мы быстро справились с контрольной.
     Дружил я ещё с одним студентом по имени Дамир. Мы с ним обычно на лекциях сидели за одним столом. Вместе готовились к семинарам и сессиям, и даже подружились семьями. Ходили друг к другу в гости. У них был мальчонка двух лет от роду. Он имел на лице дефект – «заячью губу». Они хотели сделать операцию, но не могли найти поблизости пластического хирурга, который бы взялся за неё.
* * *
     В 1965 году я перешёл на третий курс СГИ, а Рая в июле закончила Нижнетагильское педучилище и стала дипломированным педагогом.
     В зимнюю сессию у нас закончился курс математики. Памятуя о неподкупности преподавателя Владимирова, который нас учил дифференцировать и интегрировать (а также многому другому), инициативная группа собрала деньги для подарка, который хотели вручить только после итогового экзамена. Зная о его пристрастии к прогулкам по лесу в одиночестве, купили ему новое двуствольное ружьё. Он его принял с благодарностью.
     Ещё с сентября у нас появился новый предмет – электротехника. Её вёл солидный с виду молодой преподаватель. Он часто проводил лабораторные работы. Я хорошо разбирался в электрических цепях, подключал электроизмерительные приборы, реостаты, конденсаторы и небольшие электродвигатели. С заданиями вроде вычисления мощности двигателя, лампового реостата или другого потребителя я справлялся без проблем. На устном экзамене я ответил нормально, но на дополнительном вопросе про закон Ома для магнитной цепи «засыпался» и был вынужден признать:
     – Не знаю.
     Из аудитории раздался возглас:
     – Во, не знает закон Ома! – Это было произнесено с каким-то злорадством, совершенно неуместным на экзамене. Я оглянулся на голос и увидел Гетманского в окружении его дружков. Надо сказать, вся эта компания относилась ко мне с предубеждением, причина которого долгое время была для меня загадкой. Впрочем, однажды всё разъяснилось.
     Как-то мы с Раей проходили через площадь у дворца культуры. Шагах в двадцати от нас стояла группа молодых людей, из которой я знал лишь Гетманского. Оттуда раздался голос, показавшийся мне знакомым:
     – Райка, проходишь и не здороваешься? Не узнаёшь своих?
     Моя жена не ответила. Вслед нам раздался смешок.
     – Кто этот парень? – спросил я.
     – Да это Сеня. Он жил у нас на квартире, когда приехал из Украины. Мы с ним дружили, но однажды я его застукала в постели с другой девушкой. И нашей дружбе пришёл «прощай».
     А за экзамен по электротехнике я всё-таки получил положительную оценку – три балла. Видимо, я не присутствовал на лекции, где объяснялась эта тема. И в конспекте тема про электромагнетизм у меня оказалась не в полном объёме, как раз отсутствовал раздел про магнитную цепь.
     Во втором семестре начали изучать предмет «Горное дело». Но я на лекции не ходил, поскольку горняком себя не считал, а после третьего курса собирался переводиться в УЭМИИТ – Уральский электромеханический институт инженеров железнодорожного транспорта.
     Летняя сессия проходила в Свердловске в СГИ. Наши студенты приехали на сдачу экзаменов, а я тем временем стал оформлять перевод в железнодорожный институт на электромеханический факультет. Так я побывал в СГИ в первый и последний раз.
     Я оформил все необходимые документы, и меня зачислили на третий курс УЭМИИТ. Я надеялся, что удастся перевестись сразу на четвёртый, но несколько предметов из общего курса железных дорог я не проходил. Кроме того, дополнительно нужно было сдавать иностранный язык. В общем, мне придётся учиться лишний год. Но я не сильно расстраивался, поскольку никуда не спешил, а учёбу считал своим хобби.
* * *
     Мои однокашники в СГИ сдали сессию, «женатики» уехали по домам, а холостые остались «обмывать» окончание курса и погулять в Свердловске. Несколько человек пришли на открытую летнюю танцплощадку. Там дежурил наряд милиции из двух человек. Студенты не буянили, но стражей порядка заинтересовали подвыпившие парни, которые могли стать потенциальным источником проблем. Они подошли к Мише Маношину и решили с ним поговорить. Старший по званию милиционер спросил его:
     – Где работаешь?
     – В ЦРУ, – просто ответил Миша.
     Милиционер, услышав это страшное слово и не поверив своим ушам, переспросил:
     – Где-где?
     – Я говорю вам – в ЦРУ.
     – Ты издеваешься над нами, что ли?! – рявкнул милиционер. И тут он продемонстрировал ничего не ожидавшему и не умеющему защищаться парню силовой приём – бросок через плечо с захватом за шею. В результате Миша получил перелом шеи, и от этой травмы он скончался.
     Вот какими страшными были в 1965 году эти три слова: Центральное разведывательное управление США, спрятанные под аббревиатурой «ЦРУ». Для большинства взрослого населения Асбеста это сокращение, как правило, означало всего лишь Центральное рудоуправление, где работали тысячи асбестовцев (и я в том числе).
     Маношину было 25 лет. Отслужив в армии, он поступил работать в ЦРУ, одновременно учась в институте. Я с Мишей был в хороших отношениях, даже приходил к нему в общежитие, где мы с ним занимались начертательной геометрией, которая мне легко давалась.
     Маношина похоронили в Асбесте. На милиционера завели уголовное дело, которое закончилось судом. Его приговорили к пяти годам лишения свободы. Об этом мне рассказали ребята, которые были свидетелями трагедии и присутствовали на суде.

Глава 140. РОСТКИ ЦИВИЛИЗАЦИИ

     К Новому 1966 году мы решили обзавестись собственным телевизором. Купить его можно было лишь в Свердловске, отстояв огромную очередь в универмаге. Занимали её ещё с ночи.
     Первый автобус из Асбеста в областной центр уходил в четыре утра. В шесть я был уже возле универмага. Занял очередь. Впереди меня было уже десятка два человек. На улице стоял двадцатиградусный мороз, а ждать открытия магазина предстояло четыре часа. Люди грелись короткими пробежками, плясками вприсядку, делали зарядку – кто какую мог. Но при этом главной заботой было не потерять свою очередь.
     Когда открылся магазин, началось столпотворение, главными виновниками которого были вчерашние неудачники, которым не хватило телевизоров. Они накануне составили список очерёдности и заручились согласием работников магазина обслужить их первыми. Пришлось пропустить их вперёд. Таким образом, число стоящих передо мной в очереди увеличилось раза в два. В очереди начался ропот, создававший напряжение. Бурлили слухи: «Телевизоров мало завезли, всем не хватит», – но никто не уходил, все надеялись на лучшее.
     Мне повезло. К часу дня я приобрёл вожделенный аппарат. В обнимку с картонной коробкой из магазина двинулся на трамвайную остановку, откуда доехал до автовокзала. Купил в кассе билет до Асбеста. В автобусе поставил телевизор вперёд, к кабине водителя, отодвинув так, чтобы он не мешал пассажирам входить и выходить на остановках. К вечеру автобус прибыл на нашу автостанцию (где, к слову, не было даже захудалого помещения, а лишь закрытая от непогоды посадочная площадка). Я забрал из автобуса свою ношу и пошёл пешком, благо наш дом находился от автостанции не дальше трёхсот метров.
     Дома были рады новой вещи. Особенно не терпелось его включить Николке. Но без антенны толку от телевизора не было. Тогда ещё на дома не ставили общих антенн, каждый должен был иметь индивидуальную.
     Я знал, что у моего соседа, Миши Кокнаева хорошо показывает телевизор. Я иногда заходил к нему посмотреть спортивные передачи (как правило, футбол). Вечером заглянул к нему и поинтересовался:
     – Миша, ты где антенну брал?
     – Сам сделал на работе. Приходи завтра ко мне в мастерскую, мы с тобой сделаем такую же, как у меня.
     Миша работал слесарем на ремонтно-механическом заводе (РМЗ). Он сообщил мне свои координаты, объяснив, где можно его найти.
     Когда я пришёл к нему, у него уже был приготовлен материал. Это был четырёхметровый алюминиевый стержень диаметром 10 мм и толстая изоляционная пластина, на которой будет монтироваться антенна. Длинный стержень мы разреза́ли на четыре равные части, с одного конца каждую часть немного сплющивали и просверливали отверстие. На изоляционной пластине в соответствующих местах тоже сверлили отверстия для последующего крепления болтиками стержней. Все приготовленные детали уложили в сумку, предварительно обмотав алюминиевые стержни газетами. Я понял, что ребята подрабатывали изготовлением антенн, и хотел заплатить Мише, но он от денег отказался:
     – С соседей не беру, – объяснил он. – Мало ли что мне потребуется, я к тебе за помощью обращусь, ты ведь тоже не откажешь?
     – Но материал-то вы не с неба берёте? – Я положил ему на верстак пятнадцать рублей, простился и ушёл.
     Антенну собрал дома сам. Получилась такая своеобразная «коза» с рогами спереди и сзади. Затем пошёл в телеателье, где купил четырнадцать метров телевизионного кабеля с припаянным штепселем. Подсоединил провода к антенне и отправился со всем этим на чердак. С трудом преодолев дверку, ведущую наверх, мне всё-таки удалось затащить на чердак своё сооружение. Там было темно. Я включил фонарь. В его тусклом свете увидел несколько установленных антенн. Наша квартира была угловой, поэтому антенну мне нужно было ставить ближе к углу – чтобы кабель не болтался перед окнами верхних этажей.
     У меня не было своей дрели, и тут опять меня выручил Миша. Когда он пришёл с работы, то помог просверлить отверстия в оконных рамах и подкорректировал положение антенны. Наконец-то наш телевизор стал показывать что-то кроме помех. Надо сказать, что изображение было очень чётким (хотя, конечно, чёрно-белым и не слишком большим – диагональ нашего «Рекорда» была 35 см).
     Мишу с семьёй мы пригласили на встречу Нового года. Он жил с женой Тамарой и сыном Вадиком, который был старше Николки примерно на год. Ещё на Новый год пригласили Кощеевых.
     Свою ёлочку мы нарядили и поставили на круглый стол. Вокруг неё расставили напитки: бутылки с шампанским и вином, графинчик более крепкого для любителей, компоты, соки. Разложили фрукты, расставили тарелочки для закуски. Стол был готов, мы ждали гостей.
     Первыми прибыли Кощеевы, за ними пришёл Миша – скромный, симпатичный, светловолосый молодой человек. С ним был трёхлетний сыночек, а вот Тамара задержалась. Геннадий пришёл с фотоаппаратом и развил по этому поводу бурную деятельность, рассаживая всех по местам. По правую сторону ёлки сели я, Рая и улыбающийся Николка на маминых коленях. Слева места заняли Миша, Эмма и Вадик – впереди на отдельном стуле.
[]
     Тут появилась «её величество» Тамара – невысокая аккуратненькая остроносая женщина с пышными кудрями, в платье с декольте. После знакомства Геннадий усадил её у стола рядом с Раей. Тамара была у нас впервые, и её внимательные глаза оценивающе и с любопытством смотрели на хозяйку, у которой сегодня была неподражаемо высокая причёска и красивое светлое платье, в котором она выглядела просто величественно.
     Эмма в этот вечер была почему-то слишком серьёзной, малообщительной, что было совсем не свойственно её характеру, особенно в праздничный день.
     Наступил Новый год по Свердловскому времени. Все стали друг друга поздравлять. По телевизору шла развлекательная программа «Голубой огонёк». Эмма поговорила по телефону, поздравила родителей и сына с наступлением нового года. Поговорила ещё с кем-то и начала немного «оттаивать». Новый год встретили весело. Много пели и танцевали. А Николка всё время стремился «потанцевать» у меня на руках. Потом они с Вадиком развлекались, зажигая бенгальские огни. Дети так и не ложились спать до двух часов – Московского Нового года, после которого гости стали расходиться.
* * *
     Ещё в 1965 году в газете «Асбестовский рабочий» мы увидели объявление: «В городе запущена новая телефонная станция. Желающие установить в своей квартире телефон должны написать заявление и передать в узел связи». Мы сразу же воспользовались предложением, и уже через неделю к нам протянули проводку и установили телефон. Сумма за всё это оказалась небольшой.
     Так мы стали одними из первых обладателей телефона в нашем доме, а в подъезде – точно первыми. Нам дали номер 28-82. Учитывая, что мы жили в доме номер 80, квартира 8, количество восьмёрок не могло не обратить на себя внимания. Я был немного склонен к мистике цифр (хотя признаться в этом даже сам себе могу с трудом), и видел в таком совпадении что-то сверхъестественное.
     Через месяц наш телефон замолчал. Я пошёл по подъезду вдоль протянутого кабеля и обнаружил, что кусок провода длиной больше пяти метров между первым и вторым этажами был обрезан. Я сообщил об этом в узел связи. В тот же день они всё восстановили. Больше подобных случаев там никогда не было. К нам частенько заходили соседи, чтобы воспользоваться телефоном. Мы никому не отказывали.
     Так понемногу в наш быт внедрялась цивилизация. Правда, нам ещё не хватало газа, не было пылесоса и холодильника, но мы как-то обходились безо всего этого.
* * *
     С Кокнаевыми мы иногда совместно отмечали дни рождения и другие праздники. Однажды были приглашены к ним на день рождения Тамары. В гостях у них был молодой, высокого роста, интеллигентный родственник именинницы со своей женой. Был у него один дефект. Когда-то в городском парке на него напали хулиганы. Он стал сопротивляться, и во время драки один из нападавших откусил у него часть уха (задолго до того, как в 1997 году боксёр Майк Тайсон сделал то же самое с ухом своего соперника Эвандера Холифилда). Родственнику Тамары сделали пластическую операцию, но «заплатку» пришили очень неаккуратно, и она выглядела инородной. В общем, операция не украсила пациента, а скорее, наоборот.
     А у мужа Тамары, Миши, была эпилепсия. Изредка у него случались припадки. Судорога сводила всё тело, он падал и начинал биться головой об пол, изо рта шла пена. Если такое случалось дома, то Тамара знала, как поступить – она работала медсестрой в поликлинике. Садилась верхом на него и старалась держать его голову, чтобы он её не разбил. Через несколько минут он успокаивался. Нам с Раей как-то пришлось стать свидетелями приступа у Миши. Я даже помогал Тамаре держать его за руки, вставил ему в рот алюминиевую ложку, чтобы предотвратить прикусывание языка.
     Несмотря на такую проблему со здоровьем, Миша имел двухколёсный мотоцикл «Иж Планета» и гонял на нём один или вместе с Тамарой.
* * *
     Не прошло и года, как мы переселились из взрывоопасной зоны, как нежданно-негаданно снова оказались в ней. Внезапно среди суровой уральской зимы в сорока метрах от нашего дома появилась буровая установка, которая тут же начала работу. Затем привезли несколько кузовов железнодорожных вагонов, ранее работавших на узкой колее, а ныне списанных «в утиль». Рядом стоял подъёмный кран, небольшой экскаватор. Стало понятно, что назревает большая стройка. Только оставалось загадкой, для чего могли понадобиться старые кузова вагонов. Я был не настолько любознателен, чтобы ходить и выяснять, что тут затевалось.
     Между тем буровой станок просверлил шпуры[52]. Что происходило на стройплощадке, я не наблюдал, но через несколько часов нас стали выселять, предложив выйти к подъезду. Сказали, что рядом будет взрыв, и всех отвезут в безопасное место. Знакомая ситуация.
     Я не стал выходить. Хотя наш подъезд был наиболее близок к месту взрыва, но наша квартира и окна находились с обратной стороны от места работ. Лишь окно спальни располагалось практически параллельно предполагаемой взрывной волне. Вот из него-то мне было видно всё, что происходило на стройке. В пробуренные скважины заложили взрывчатку, а затем при помощи крана шпуры накрыли перевёрнутыми кверху дном вагонными кузовами. Тут мне уже стало интересно, и я не отходил от окна, ждал взрыва. И, наконец, это случилось.
     Громыхнуло. Из-под бортов вагонов вырвались клубы дыма и пыли. Взрывная волна подняла кузова вагонов метра на три вверх. Замерев на самой высокой точке на пару секунд, они с грохотом падали затем на искорёженную взрывами землю. Борта некоторых вагонов не выдерживали, их отрывало ударной волной. Особенно прочными оказались кузова американских думпкаров фирмы «Магор» – потом на стройку в основном привозили именно их, и они прикрывали собой от камней и кусков мёрзлой земли окна рядом стоящих домов и случайных прохожих (хотя сигналисты, обозначавшие место работ, проходить обычным горожанам вблизи не позволяли).
     Сильно повреждённые взрывами вагоны увозили на металлолом. Вместо них привозили другие. Взрывы продолжались. После взрыва экскаватор убирал развороченную и выброшенную из воронки землю. Так продолжалось в течение четырёх дней, пока не был выкопан котлован нужных размеров. Мне удалось понаблюдать за взрывами дважды. Впечатление незабываемое – когда кузова вагонов зависали в воздухе, а затем падали вниз, превращаясь в груду металла.
     Кто-то мне всё-таки сказал, что планируется здесь построить. Оказалось – плавательный бассейн. Названный «Нептуном», он был открыт в 1967 году, к пятидесятилетию СССР.
     А огромную поляну около нашего дома зимой превратили в бесплатный каток. Но у нас своих коньков не имелось, а на катке кроме собственно льда ничего больше не было, то есть на прокат коньков тоже нечего было надеяться. Мы купили Николке двухполозные коньки и водили его вдвоём по катку. Но, как выяснилось, коньки эти больше подходили не для гладкого льда, а скорее для утоптанных снежных дорожек. Да и сыну было всего два с половиной года.
     В дальнейшем на этом месте был построен небольшой стадион.

Глава 141. О РАБОТЕ И ФУТБОЛЕ

     В 1964 году готовилась реорганизация треста «Союзасбест» в Уральский асбестовый горно-обогатительный комбинат «Ураласбест». В связи с этим было построено новое административное здание комбината. Машинистам тоже решили устроить небольшую встряску, организовав сдачу экзаменов на классность. Желающих набралось немало – в основном из нашего Свердловского училища. Сдали экзамены почти все. Я, конечно, тоже сдал, став машинистом электровоза третьего класса и получив свидетельство под номером 17. Нам стали платить на пять процентов больше. К слову, на МПС машинисты третьего класса получали надбавку 10%. Больше в нашем цехе экзамены на классность никогда не организовывали, видимо, посчитав это накладным для бюджета.
     Мне дали хорошего, умного, работящего помощника – Володю Быстрова. Он вполне соответствовал своей фамилии, делал всё быстро и чётко. Мы сразу стали с ним, так сказать, дружными коллегами. Так же как и я, Володя был любителем спорта и болельщиком. Если мы после ночной смены оказывались на станции Новая, где находилось здание администрации цеха, в вестибюле которого стоял бильярдный стол, мы с помощником оставались там, чтобы полчасика поиграть в бильярд.
     В этом году проходил чемпионат Европы по футболу. В то время у нас ещё не было своего телевизора, и я ходил к Быстрову смотреть матчи с участием нашей сборной, если они выпадали на нерабочее время. Мне хорошо запомнился финальный матч, в котором участвовали сборные Испании и СССР. Игра была равная, но победили испанцы со счётом 2:1. Наша команда стала серебряным призёром. Единственный гол в ворота испанцев забил полузащитник Галимзян Хусаинов.
     Этим же летом в Свердловске должен был состояться товарищеский матч по футболу между сборной РСФСР и олимпийской сборной Японии. Я сагитировал Геннадия Кощеева, и мы вместе с жёнами поехали на футбол на «Победе».
     Прибыли за два часа до начала матча. Большого ажиотажа у касс не было, через полчаса мы уже взяли билеты и пошли в кафе подкрепиться. К началу матча мы сидели на своих местах.
     Построение команд сразу показало, что наша команда собрана из игроков клубов Российской Федерации класса «Б», причём совсем недавно. А команда Японии выглядела очень эффектно. Они стояли по ранжиру, казалось, что все они одинаковой комплекции, и вообще – сделаны по одному чертежу. В тёмно-синей форме, одинаково загорелые, с заметно накачанными мышцами ног. После исполнения гимна они чётко, как единый механизм, низко поклонились нашей трибуне, по-военному развернулись на 180 градусов и отвесили поклон зрителям противоположной трибуны. Наши игроки были в белой форме, большинство не выделялось летним загаром, да и вообще не могли себя подать так, как японцы – не та выучка и психология.
     Мы сидели в середине трибуны недалеко от поля, и нам было всё хорошо видно. Игра была обоюдоострая, но опасных моментов у ворот было немного. В результате успеха не добилась ни та, ни другая команда. Мне понравилась игра полузащитника, который целый тайм мелькал перед нами, он хорошо расправлялся с накачанными японцами. Один местный болельщик крикнул ему: «Паршин, переходи к нам в "Уралмаш!"». Матч закончился со счётом 0:0. После игры японцы повторили свой поклонный ритуал, несмотря на то, что болельщики уже начали расходиться.
* * *
     Чемпионат мира по футболу 1966 года проходил в Англии. Разница во времени со Свердловском составляла, кажется, пять часов, и большинство матчей показывали ночью. Наша команда была в числе участников, причём дошла до полуфинала, где встретилась со сборной ФРГ. Этот матч мы с Володей Быстровым смотрели у нас уже далеко заполночь. Рая с Николкой спали в другой комнате, нам казалось, что мы им не мешаем. Игра была очень упорной и жёсткой, если не сказать жестокой. Немецкие футболисты откровенно грубили и симулировали, но судья закрывал на это глаза. Уже в самом начале матча нашего футболиста Йожефа Сабо травмировали, и он практически выключился из игры. Однако с поля не ушёл даже после того, как ему нанесли ещё несколько ударов по ноге (особенно постарался Франц Беккенбауэр) – в то время замены в футболе вообще не предусматривались. Во втором тайме Сабо уже не мог бегать, а лишь хромал по краю поля.
     В конце первого тайма, уже при счёте 1:0 в пользу ФРГ, очередной жертвой грязной игры стал Численко. К сожалению, ему не хватило выдержки, и он открыто нарушил правила в ответ, за что и был удалён с поля. В общем, второй тайм наша команда играла практически вдевятером. Но даже несмотря на пропущенный второй гол и численное меньшинство, она имела неоспоримое преимущество. К сожалению, отыграть удалось лишь один гол.
     Во втором полуфинале Англия обыграла Португалию и вышла в финал, где должна была встретиться со сборной ФРГ. Нашей же команде осталось сыграть со сборной Португалии за третье место. Эта игра у сборной СССР не заладилась, португальцы были быстрее, мастеровитее и удачливее. Особенно хорошо у Португальцев играл нападающий Эйсебио. Сборная СССР проиграла 1:2, и болельщики получили ощутимый удар по нервам. Правда, без наград всё-таки наши футболисты не остались, вернулись домой с бронзой, поскольку на этом чемпионате впервые было четыре комплекта медалей: золотой, позолоченный, серебряный и бронзовый.
     Как ни странно, финальный матч Англия – ФРГ всё-таки не обошёлся без нашего участия. Боковым арбитром был Тофик Бахрамов, который своеобразно отомстил сборной ФРГ, не засчитав спорный гол, забитый в ворота сборной Англии. Мяч ударился в перекладину и коснулся земли вроде бы за линией ворот, а затем вылетел в поле. Судья показал, что гола не было. Англичане стали чемпионами мира.
     Сейчас очевидно, что та сборная была сильнейшей нашей командой за всю историю отечественного футбола. Мы с Володей смотрели все эти матчи. Помню, выходил однажды его провожать, а на улице уже рассвело…
* * *
     С Володей Быстровым я проработал три года. За это время у нас не возникло даже намёка на недовольство друг другом. А вот парень, с которым я работал до Володи, как-то устроил мне довольно неприятный сюрприз. Мы ехали гружёными на отвал, и я, не доезжая километра полтора до экскаватора, открыл кран подачи сжатого воздуха в разгрузочную магистраль. Все всегда так делали – для наполнения резервуаров сжатым воздухом требуется около десяти минут, и чтобы не задерживать себя и приёмщиков груза, разгрузочную магистраль наполняли сжатым воздухом заранее. Но в этот раз первый думпкар вдруг начал на ходу самопроизвольно опрокидываться, когда до экскаватора оставалось ещё полсотни метров. Я экстренно затормозил, и вагон выгрузился на неположенном месте, при этом завалив борт огромными глыбами камня, препятствовавшими подъёму вагона в обычное положение. В общем экскаватор остался без работы, мы тоже не могли сдвинуться с места. Нам мог помочь лишь бульдозер, на котором работали только в дневную смену. Был поздний вечер, и нам пришлось около двух часов ждать, пока привезут бульдозериста, и он приедет к нам на помощь.
     Причиной всего случившегося было то, что мой помощник после предыдущей разгрузки не перекрыл кран управления разгрузкой. Нас с помощником не наказали, но во всех сменах разбирали наш случай, чтобы помощники были внимательнее.
* * *
     Однажды, когда я работал уже с Быстровым, у меня произошёл небольшой конфликт с Сергеем Карпец. Он был моим однокашником, мы учились в одной группе в школе машинистов. В это время он, кажется, замещал начальника смены. Мы подъехали порожняком на станцию Новая. До окончания смены нам оставалось каких-то десять минут. Раскомандировка находилась на этой же станции, и мы уже предвкушали скорую смену и отдых дома. Но наш поезд завели на путейский двор, где в два хвостовых вагона нам при помощи крана погрузили несколько «пачек» шпал, увязанных тросами. Сказали: «Везите в карьер».
     Мы подъехали к выходному светофору, который горел разрешающим огнём, и остановились возле него, чтобы подождать пару минут до прихода смены. Тут к нам подошёл Карпец и скомандовал:
     – Поезжай в карьер, отвези шпалы.
     – Сию минуту подойдёт смена, они и отвезут, – возразил я и полушутя добавил: – Тебя что, жареный цыплёнок, про которого ты пел под гитару в Свердловском общежитии, в зад клюнул?
     – Я тебе сказал – езжай, а не то доложу начальнику цеха, – не терпящим возражений командирским голосом приказал Карпец.
     – Ах ты такой, жаловаться? – Я резко рванул поезд с места, и мы понеслись в карьер, не оглядываясь. А в это время наша смена выходила из раскомандировки. Потом им пришлось спускаться в карьер пешком и искать нас. За это время мы разгрузились и остались на месте, чтобы дождаться смену. Из карьера в это время никакого транспорта не ходило, и мы пешком отправились домой, пробыв на работе лишний час.
     На другой день Карпец подошёл ко мне и примирительно сказал: «У вас вчера из последнего вагона свалилось на ходу несколько шпал, но это не ваша вина – они были плохо погружены». – Я ему ничего не ответил, просто не стал с ним разговаривать. И больше никогда не общался. Впрочем, и необходимости в этом не возникало.

Глава 142. УЭМИИТ

     Уральский электромеханический институт инженеров железнодорожного транспорта был создан в 1956 году и поначалу располагался в нескольких аудиториях железнодорожного техникума по улице Быкова и железнодорожной средней школы по улице Испанских Рабочих. В 1964 году открылось новое здание главного учебного корпуса по улице Свердлова, недалеко от железнодорожного вокзала. Там же находились учебные аудитории и общежития студентов.
     Когда я в 1965 году переводился из СГИ в УЭМИИТ (то есть из горного в железнодорожный институт), то пришёл на улицу Свердлова в известное мне здание. Однако администрации института там не оказалось, а располагались лишь три первых учебных курса. Мне дали координаты ещё одного студенческого городка, имевшего непосредственное отношение к УЭМИИТ. Он был построен в очень живописном и даже экзотическом месте – на полуострове, который омывают две большие реки Ольховка и Исеть (вторая также образует городской пруд). Этот райский уголок ещё с дореволюционных времен назывался «Генеральскими дачами».
     Студенческий городок строили довольно аккуратно, что позволило сохранить старые зелёные насаждения, лужайки. На берегу Исети был устроен пляж. Оценив всю эту красоту, я вошёл в здание института. Просторный вестибюль, народу – никого. Время летней сессии. Тишина. Я прошёл через правое крыло первого этажа, где размещались лаборатории. Поднялся на второй этаж, зашёл в деканат заочного отделения. Там мне предложили написать заявления. Я написал: «Прошу принять меня на четвёртый курс электромеханического факультета». Декан попросил мою зачётку, сверил её с программой и огорошил:
     – Мы не можем сейчас принять вас на четвёртый курс. У вас не сданы за третий курс пять предметов: общий курс железных дорог, правила технической эксплуатации железных дорог, материаловедение, электротехнические материалы и иностранный язык. Пока вы их не сдадите, на четвёртый курс мы перевести вас не можем.
     – Что же мне делать?
     – Подготовьтесь самостоятельно и сдайте эти экзамены. В здании института по улице Свердлова на видном месте висит расписание для «должников» с указанием даты, времени и места приёма экзаменов. – Он подписал заявление и передал его мне со словами: – Зарегистрируйте у секретаря и в добрый путь.
     Я поблагодарил декана и вышел из института. Тут почувствовал «хочу харчо», одним словом – голод. Как раз рядом, в трёх десятках метров от учебного корпуса располагалась столовая, и я туда зашёл. После обеда решил ещё немного прогуляться по территории студенческого городка. Увидел общежитие, в котором, наверняка, и мне придётся иногда проживать. Рядом было несколько новых жилых домов для административно-преподавательского состава и обслуживающего персонала.
     В вестибюле здания на улице Свердлова переписал необходимые мне данные, чтобы ориентироваться, сверяться и согласовывать с графиком работы дома – иногда, возможно, придётся подменяться.
     К новому 1966 году я сдал все свои задолженности. Экзамены у должников принимали в старом здании. Мне запомнился немецкий язык. При первой встрече с преподавательницей она выдала мне домашнее контрольное задание – перевести с немецкого языка целую полосу из газеты. Текст оказался политическим, какой-то речью Никиты Сергеевича Хрущёва. Мне дали две недели сроку. Я пошёл в библиотеку и нашёл в точности этот текст на русском. Добросовестно его переписал и с этой тетрадкой приехал в Свердловск. Преподаватель усомнилась, что я сам смог так точно перевести текст, и начала проверять мои познания в немецком, начиная со школьного курса. Вплоть до шуток-прибауток вроде «Маус, маус, ком хир аус». Мы с ней беседовали, наверное, с полчаса, и всё-таки она поставила мне «удовлетворительно».
     В результате я оказался студентом четвёртого курса. До нового года получил из деканата лишь несколько контрольных работ, присланных из МИИТ[53]. А потом меня вызвали на сессию вместе со всем четвёртым курсом. Первым «выходом в свет» на «Генеральских дачах» для меня стал зачёт по «Электрическим измерениям». Проходил он под вечер, в пятом часу. Нас собралось человек двадцать. Преподаватель – светловолосый молодой человек – сначала прочитал нам небольшую лекцию в своей тесной лаборатории. А затем там же, в присутствии всех принимал зачёт. Если студент при ответе испытывал затруднения, то он сам втолковывал ему ответ. Для всех остальных это было ещё одной мини-лекцией. В конце её он спрашивал студента:
     – Понял?
     Тот, естественно, отвечал: «Понял».
     – Зачёт.
     И так он беседовал с каждым, возился довольно долго. Вначале я старался внимательно слушать, надеясь, что вдруг он спросит меня то, что уже говорил. Опрос длился без перерыва уже часа два, а народа было ещё немало. Я очереди не занимал, поэтому решил выйти в коридор. Там я столкнулся с молодым человеком, который показался мне внешне похожим на нашего преподавателя. Он поинтересовался у меня:
     – Откуда приехал?
     – Из Асбеста.
     – О, удача! Я тоже родом из Асбеста, – он протянул мне руку и представился: – Анатолий Жезлов.
     Я назвал себя и добавил:
     – Пора идти на зачёт.
     – Подождём ещё немного, – предложил мой новый знакомый.
     – Хорошо, подождём, – согласился я, хотя и не не понял причину задержки. Мы успели с Анатолием немного поговорить. Оказалось, он работал машинистом электровоза, но в Южном рудоуправлении (ЮРУ).
     Тут преподаватель сам вызвал нас. Как оказалось, все остальные уже ушли. Анатолий по-свойски пообщался с экзаменатором, представил меня, как земляка. Для проформы преподаватель задал нам по паре простеньких вопросов, после чего поставил зачёт. Потом он закрыл дверь лаборатории на ключ… И пригласил нас к себе в гости.
     Я чувствовал себя неловко, как-никак, познакомился с Толей только полчаса назад, а преподавателя и вовсе не знал. Но они постарались развеять мои сомнения, рассказав, что являются двоюродными братьями. Я отозвал Толю в сторонку:
     – Давай в магазин сходим, купим что-нибудь. Неудобно с пустыми-то руками.
     Алкогольная продукция на полуострове не продавалась, нам пришлось перебежать через мостик на «большую землю», где мы и нашли магазин, в котором купили бутылку коньяка и кое-какую закуску. Теперь нас ничего не смущало, и мы с полным правом могли идти в гости.
     Анатолий знал, где живёт его брат. Мы отсутствовали недолго. Нас приветливо встретила молодая симпатичная брюнетка, жена Виктора – нашего преподавателя. Как я узнал, Виктор закончил УЭМИИТ с отличием, и его оставили преподавателем, а также обеспечили квартирой, в которой мы сейчас и находились. У Виктора мы пробыли довольно долго, а затем попрощались с хозяевами и пошли в общежитие.
     А с Толей Жезловым мы в будущем подружились даже семьями.
     Ещё на этой же сессии встретил в институте «своего» человека – Левина Израиля Григорьевича, который в мою бытность в школе машинистов преподавал у нас автотормоза. Прошло около восьми лет, как мы с ним встречались на последнем экзамене в 1958 году, но он меня узнал, и мы с ним побеседовали, как старые знакомые. В 1965 году он усовершенствовал кран машиниста, за что ему позже было выдано официальное авторское свидетельство об изобретении. Помимо этого, он получил учёную степень кандидата технических наук.
     Встретился я с Левиным в его лаборатории, где у нас должна была пройти лабораторная работа, на которой студенты знакомились с тормозным оборудованием поезда и учились им управлять. Там находился полный комплект оборудования тормозов, начиная с компрессора и заканчивая тормозными колодками. Всё это было действующим, но Левин не стал проводить со мной лабораторную работу, поскольку понимал, что я всё это хорошо знаю. Зато он заговорил об условиях работы тормозов в горных условиях, изобилующих крутыми спусками и короткими перегонами.
     – В этих условиях нужно заставлять тормоза срабатывать быстрее, чем на путях МПС. Как твоё мнение?
     – Хотелось бы, чтобы они срабатывали быстро, но чтобы при этом не было юза.
     В таком духе мы с ним разговаривали. Кстати, в будущем последовало и продолжение этой темы.
     Четвёртый курс я не смог одолеть за один семестр. Осталось несколько «хвостов».

Глава 143. РАБОТА НА НОВОМ УЧАСТКЕ

     После окончания третьего курса я ознакомился с программой обучения на оставшиеся мне два с половиной года. Она оказалась довольно обширной, состояла из двух десятков предметов, шести курсовых проектов и такого же количества курсовых работ. Времени же на всё это катастрофически не хватало. Пусть я и считал учёбу своим хобби, но часто повторял себе: «Взялся за гуж – не говори, что не дюж».
     Я знал, что в нашем цехе есть работа, где для машинистов и помощников была установлена сокращённая продолжительность рабочего времени. Их смена должна была быть шестичасовой. Правда, работали они, как и все, по восемь часов, но за переработанное время им давали в месяц по два дополнительных выходных. Работа состояла в вывозе с третьей фабрики пыльных отходов в смеси с мелкой фракцией щебня. Специально для этого в ГДР были закуплены два четырёхосных электровоза ЕЛ2 под номерами 341 и 342. По сравнению со «старшим братом» – шестиосным ЕЛ1 – конструкция его оказалась более удачной. Кабина была одна в середине кузова, имела два пульта управления. Возили электровозы по четыре вагона. Маршрут был всегда один и тот же: фабрика – отвал, в карьер не ездили.
     Зарплата была одинаковой с теми, кто работал полный рабочий день, но дополнительно за вредность давали талоны на «спецжиры». За каждую отработанную смену полагалось пол литра молока, которое можно было заменить маслом или сметаной.
     Вот на такой участок я и попросился у начальника тяги Борзунова. Намекнул, что мой помощник Быстров согласен идти со мной. В результате начальник нашёл мне место на 342-м электровозе, но Быстрова, к моему сожалению, оставил на прежнем месте.
     На новом для меня участке на электровозах трудились по четыре постоянных машиниста, а пятый работал на обоих локомотивах, обеспечивая нам дополнительные выходные. Из-за такого графика работы мы не были прикреплены ни к какой смене, и по очереди оказывались во всех четырёх сменах.
     Как-то так сложилось, что на этих ЕЛ2 работали коренные асбестовцы, имевшие собственные дома и приусадебные хозяйства. Один из машинистов, мужчина со светло-рыжими волосами и бровями, круглым красным лицом, выращивал на своём участке чудесные помидоры. Неудивительно, что все его величали «Синьор Помидор» – он и внешне напоминал спелый томат.
     Другой машинист, Гарбузов, тоже имевший индивидуальное хозяйство, промышлял ещё охотой и рыбалкой. Он говорил: «Подстрелю рябчика, хватает на три супчика. Мяса покупать не надо, денежки на машину копим. Жена у меня настоящий Сбербанк, никогда ничего лишнего не купит». Надо сказать, мечту свою он осуществил. Когда на цех выделили три машины «Волга», их купили начальник цеха Толченов, начальник вагонной службы Чечулин и машинист электровоза Гарбузов.
     А машинист Мельников выращивал на своём земельном участке фруктовые деревья и ягодные кустарники. Но на его беду повадились к нему в сад мальчишки двенадцати-четырнадцати лет. Он был настолько взбешён их наглостью, что в очередное их появление в его саду схватил нож и бросился к ребятам. Завидев вооружённого холодным оружием хозяина, пацаны бросились наутёк, но один, самый нерасторопный, попал ему под горячую руку. Мельников вонзил в него нож. Мальчик умер от раны.
     Мельникова судили и приговорили к смертной казни. Его брат Александр тоже работал в нашем цехе машинистом электровоза. Через месяц он сказал, что они получили официальное сообщение о приведении приговора в исполнение, и что им прислали всю его одежду и обувь домой – вроде, как в доказательство. Хотя ходили слухи, что приговорённых к смерти не расстреливали сразу, а отправляли работать на вреднейшие шахты, где в подземельях они и заканчивали свою земную жизнь.
     Вот с такими «частными собственниками» мне довелось начинать работать на новом месте. Наверное, я был среди них белой вороной, поскольку ничего, кроме зарплаты, не имел, а нуждался лишь в двух дополнительных выходных для учёбы.
     Я довольно быстро освоился с новым электровозом и условиями работы. У фабрики было два пути, два стрелочных перевода и два светофора. Погрузкой командовали работники фабрики. У них был пульт, с которого они управляли сигналами светофора. Профиль пути был очень сложным, и представлял собой нечто вроде крутой спирали.
     Однажды я увидел, как наш второй электровоз целиком съехал с путей вместе с составом и зарылся на склоне отвала в пустую породу. Машинист попросту не справился с управлением. Меня пронзила мысль о том, что я вполне мог оказаться на его месте. Нас стрелочница отправила тогда под другой экскаватор. На следующий день, бывший для меня выходным, сошедшие с рельс вагоны и электровоз вытягивали по отдельности, предварительно подведя к ним временный железнодорожный путь. Тянули их аж двумя шестиосными электровозами.
     Как ни странно, машиниста «наказали» за это повышением в должности – поставили заместителем начальника снабжения рудника. В общем, он стал кабинетным работником. Вероятно, был чьим-то протеже, но меня подробности не очень интересовали, я в них не вдавался.

Глава 144. НИКОЛКИНА МЛАДШАЯ ГРУППА

     В этом году нашему Николке исполнилось три года. Он уже ходил не в ясельную группу, и мы теперь смогли перевести его в другой детский садик, который находился совсем близко от нашего дома. Из наших окон даже были видны дети, гуляющие на участке, и слышен их галдёж. Рядом с садиком прямо к нашему дому была проложена асфальтированная дорога. На первом этаже, прямо под нами, находился магазин хлебобулочных изделий, к которому раз-два в сутки подъезжала по этой дороге машина с хлебом. Сквозного проезда по дороге не было, и кроме этой машины (ну и редких автомобилей, обслуживающих детский сад) никакого транспорта по ней не ходило. Поэтому мы с женой решили, что со следующего лета Николка будет ходить в садик самостоятельно, а мы будем провожать его из окна.
     Коленька довольно рано – в два года и семь месяцев – начал выдавать нам свои умозаключения, чем часто нас веселил. Многие из его высказываний я записывал в тетрадь, но она со временем затерялась. Однако кое-какие его перлы запомнились на всю жизнь. Вот некоторые из них.

* * *
     – Папа, зачем у радио антенна?
     – Чтобы радио говорило.
     – А без антенны оно будет только петь?
* * *
     Зимой увидел лошадь, запряжённую в сани, из ноздрей которой валил пар. Воскликнул:
     – Смотрите, лошадка курит!
* * *
     Коленька спрашивает:
     – Папа, кто такие интеллигенты?
     – Такие, как мама.
     – Дерутся, что ли?
     Посмеявшись, я всё-таки подошёл к Рае с вопросом, правда ли то, что говорит ребёнок? Она тоже развеселилась, но признала, что бывает – может поддать лёгкий подзатыльник.
* * *
     – Когда я вырасту большой, и у меня будет расти борода, я буду её подстригать, и тогда буду всегда молодым.
* * *
     Услышал однажды по радио песню «Ведь мы ребята семидесятой широты». Удивился:
     – Разве бывают такие широкие ребята, семидесятой широты?
* * *
     Жаль, что тетрадь потерялась, иначе мог бы посвятить «юмору в коротких штанишках» целую главу. Кстати, наш диалог про антенну и радио я отослал в газету «Уральский рабочий». Его там напечатали в рубрике «От двух до пяти», а мне даже прислали небольшой гонорарчик[54].
     Николка любил засыпать со мной. На ночь я рассказывал ему сказку, по которой был снят мультфильм «Лесные путешественники» про бельчонка Белоносого, за которым охотилась куница. Она всегда и всюду гонялась за ним, но он был ловок и не попадал в её лапы. В одном из эпизодов Белоносого спасли бобры, переплавив его на кусочке дерева через реку. Куница плавать не умела и осталась «с носом». Я старался по возможности разнообразить сюжет, выдумывая новые эпизоды. Но всегда сказка заканчивалась хорошо, и Николка сразу засыпал. Исключение составляли вечера, когда по телевизору показывали хоккей или фигурное катание – тогда он мог сидеть и смотреть соревнования до полуночи.
     Однажды, уже в июне 1967 года, я сидел дома и заканчивал работу над курсовым проектом. На следующий день я должен был оформлять студенческий отпуск. Рая ушла на работу, поручив мне отвести ребёнка в садик. Однако он вдруг заупрямился, и даже в каком-то отчаянии закричал:
     – Не пойду, не хочу!
     Вообще-то он был послушным мальчиком, не своевольным и не избалованным, поэтому я не мог понять, что на него нашло. Решив, что это обычный детский каприз, и что если я ему уступлю сегодня, то он и на следующий раз решит провернуть подобный номер, я не стал допытываться о причине. Повысил голос и повторил:
     – Пошли в садик!
     У него на глазах выступили слёзы и он снова заладил:
     – Не хочу!
     И тут я его ударил, после чего он сдержал в себе рыдания и обречённо согласился идти.
     А вечером мы узнали причину «каприза» Николки. Оказывается, накануне в его группе произошёл несчастный случай с девочкой, с которой он дружил, и это его потрясло.
     Воспитательница вывела группу на прогулку и позволила детям самостоятельно играть и развлекаться. Сама же на некоторое время отошла по какой-то надобности. На участке была установлена металлическая горка, дети катались с неё. По всей вероятности, Марина поскользнулась на гладкой поверхности, упала и кубарем покатилась, но не прямо вниз, а в сторону и под перила. Голова её попала между стойкой перил и жёлобом горки, и она повисла на шее. Пока детки догадались сообщить взрослым, а те поняли их лепет и поверили – было уже поздно, девочка умерла.
     В день трагедии Коленька ничего нам не сказал. Может, их предупредили, чтобы они ничего не рассказывали, а может, просто чем-то отвлёкся и забыл. Когда мы узнали о произошедшем, то спросили сына, пытался ли он помочь бедной девочке.
     – Пытался, – ответил он. – Но было туго.
     Воспитательницу отдали под суд за халатность, приведшую к столь печальным последствиям. Она получила семь лет общего режима.
     А у нас сохранилась фотография их группы, сделанная до этих трагических событий. На ней запечатлена и эта воспитательница, и ещё живая девочка Марина. Когда мы показали эту фотографию сыну и спросили его, кто здесь Марина, он указал, не колеблясь.
     Мне же до сих пор стыдно за свой поступок по отношению к малышу.

Глава 145. «ГОРЬКО!» И «ШАЙБУ!»

     Новый 1967 год мы не отмечали, поскольку мне по графику выпало идти на работу. Мы менялись в час ночи, а из дома я вышел без малого полночь. Я как раз проходил по дворцовой площади мимо наряженной новогодней ёлки, когда услышал сигналы точного времени по радио. Пожал сам себе руки, поднял их над головой и поздравил сам себя с Новым годом.
     В марте нас пригласили на свадьбу моего брата Евгения и Эльвиры. Закончив путешествовать по городам и весям нашей страны, Женя в свои двадцать шесть лет решил остепениться. Эльвиру он знал давно, ещё со школьной поры. Она была дочерью Ивана Андреевича Третьякова, учителя из Горбуново. Если помните, я рассказывал о том, как мы были у него в гостях, когда мама ещё жила в Горбуново.
     Свадьбу решили сыграть в Северске у сестры Фаины. У них была трёхкомнатная квартира. В одной из комнат накрыли столы, там же стоял телевизор. Другая была освобождена под танцзал, а третья предназначалась для детей: Фаиных дочерей Лены и Ирины и нашего Николки. Присматривала за ними бабушка Даша.
     Народу было немного. Со стороны Эльвиры вообще не было никого, несмотря на то, что она имела много братьев и сестёр. От нас же не было лишь Веры. Кроме родственников, приглашена была знакомая Фаи по работе, которая, в свою очередь, пригласила молодого мужчину. Итого, если считать детей, получилась дюжина гостей.
     Торжество началось с тостов, пожеланий, и, как обычно, хорового скандирования «Горько!». Но тут в свадебное торжество вмешался… хоккей. В этот же день и час начался матч чемпионата мира СССР – Швеция. Кто-то предложил смотреть хоккей и выпивать по рюмочке за каждую заброшенную нашей командой шайбу. Сидящие за столом не возражали. Первый период закончился со счётом 3:0 в пользу сборной СССР. В перерывах хоккейного матча после успешного отмечания голов гости выходили на танцы. Во втором периоде наши продолжали забивать, и вскоре женская половина отказалась продолжать хоккейный марафон. После пятой шайбы в ворота шведов я тоже решил «попридержать коней» и стал лишь слегка пригублять. Игру мы досмотрели до конца, но последние шайбы уже не отмечали, иначе можно было упиться. Как-никак, матч закончился со счётом 9:1 в нашу пользу. К слову, в тот год наша сборная завоевала золотые медали чемпионата мира.
     После хоккея все пошли в танцзал. Я танцевал с Раей и Тамарой – так звали Фаину гостью. Она была раскованной и общительной, не то что молодой человек, который её сопровождал – он не нашёл дружеского общения ни с мужской, ни с женской половиной нашего общества. Да и пригласившая его Тамара не обращала на него особого внимания, а танцевала то со мной, то с Володей. Тогда он пошёл в зал, налил две рюмки водки и подошёл ко мне:
     – Давай, выпей со мной, – и протянул одну рюмку. А потом со значением добавил: – Я начальник колбасного цеха.
     – Извини, но я не хочу больше пить, – отказался я. И правда, я чувствовал, что ещё одна рюмка была бы лишней. Мужчина же обиделся и вскоре ушёл.
     После окончания торжества молодожёны ушли на съёмную квартиру. Мне же Фая с Раей предложили проводить до дома Тамару. Я согласился. Мы шли по заснеженной улице, полуобняв друг друга. Когда добрались до её дома, мне захотелось на прощание её поцеловать, но она не позволила. Я не настаивал, сказал «до свидания» и ушёл.
     На следующий день торжество продолжилось в том же составе, не было лишь колбасных дел мастера. И тут Тамара за столом при всех объявила, что я ночью покушался на её алые губы. Возможно, она хотела посмотреть, как среагирует на это Рая, полюбоваться на семейную сцену с выяснением отношений. Рая же отнеслась к этому заявлению спокойно, посмеялась вместе со всеми. Я не отпирался, но всё прошло, как и не было.
     После обеда мы поехали домой. Наш Николка как в гостях, так и в дороге вёл себя прекрасно.

Глава 146. ЖЕЗЛОВЫ

     Мы с Анатолием Жезловым учились в одном институте, я отставал от него лишь на полкурса. Мы вместе ездили на сессию, вместе жили в общежитии, но экзамены сдавали разные.
     После окончания летней сессии мы решили устроить совместный семейный отдых. Поехали на пруд купаться и загорать. Мы взяли с собой Николку, у него же с женой детей ещё не было, хотя дело было не за горами – Вера была в «интересном положении», где-то на седьмом-восьмом месяце беременности, с солидным животиком. Несмотря на это, она вела себя очень активно, купалась, бегала, а когда мы стали играть в волейбол, она тоже встала в круг. Мы попытались её отговорить, но куда там! Стала играть со всеми на равных.
     После отдыха на пляже мы пригласили Жезловых зайти к нам. Собрали на стол, «что бог послал». Осмотрев нашу обитель, Вера немного удивилась:
     – У вас даже дивана нет! Да и зеркало вам бы не помешало. Хотите, я могу вам помочь?
     Как выяснилось, Вера работала в универмаге заведующей мебельным отделом. Она рассказала, что у них на складе имеется товар, который считается бракованным.
     – Но вы сколько будете искать брак, его так и не найдёте, – уверила она нас. – В свободную продажу эти товары не поступают, мы их продаём только знакомым, поскольку они уценены больше, чем на пятьдесят процентов. Приходите завтра в магазин. Мы сходим на склад и что-нибудь вам подберём.
     На другой день мы пошли вдвоём в магазин к Вере. Она провела нас на склад, где мы выбрали себе диван с зелёной обивкой и трюмо. И правда, никакого брака в своих покупках мы не обнаружили. К слову, прослужили они нам сорок один год.
* * *
     Через пару месяцев Вера родила двойню – двух девочек. Радость была омрачена плохой новостью – ноги у новорождённых оказались искривлёнными. Врачи сказали, что у одной девочки, скорее всего, ножки со временем выпрямятся, а другой, наверное, придётся делать операцию, возможно, и не одну.
     Пока она ещё не ходила, ей на обе ноги в область бедра надели кольца и подтянули ноги одну к другой. Мне об этом рассказывал Анатолий.
     Мы с Раей винили себя в том, что могли быть косвенно виноваты в несчастье Жезловых. Как-никак, это мы принесли мяч, устроили игру в волейбол, и не слишком настойчиво отговаривали Веру от игры. Хотя, конечно, вполне возможно, что совсем не это привело к такому дефекту здоровья девочек.
     Вера же по-прежнему относилась к нам хорошо, даже приводила в пример своему Толе – как мы дружно и хорошо живём.

Глава 147. НОВАЯ ДОЛЖНОСТЬ

     На участке третьей фабрики по вывозу пыли я проработал целый год. В начале июля меня пригласил в свой кабинет начальник службы тяги Борзунов.
     – Я тебе предлагаю должность машиниста-инструктора, – с ходу сказал он.
     – Пока не могу ответить. С завтрашнего дня иду в отпуск, давайте, за это время подумаю и приму решение.
     – Хорошо, пусть будет так. Я надеюсь, что оно будет положительным.
     Я прикидывал и так и этак. Больше всего меня смущало, что машинисту-инструктору на раскомандировке необходимо проводить беседу (хотя бы пятиминутную) со всей сменой. А это ни много ни мало более пятидесяти человек – машинистов и помощников. Я был не мастак говорить перед аудиторией, стеснялся, когда меня слушало столько народу. Но в отпуске я поразмышлял и пришёл к выводу, что жизнь заставит научиться всему, в том числе и выступать перед публикой. В общем, после отпуска, 5 августа 1967 года я дал своё согласие.
     Начальник направил меня в смену Иванова, у которого я начинал машинистом электровоза ещё девять лет назад. Он ещё тогда показался мне непорядочным человеком. Один пример его отношения к людям я хорошо помнил.
     В первый же месяц моей работы в цехе нашу смену направили в колхоз на уборку картофеля. Во время обеденного перерыва мы всей сменой расположились на красивой лесной опушке, сверкавшей на солнце изумрудно-золотистыми листьями. Я ещё не успел сойтись ни с кем из смены, чтобы присоединиться к чьему-то обеденному «столу» и поделиться своей нехитрой трапезой, которая состояла из двух кусочков хлеба и бутылки какао с молоком (Нижнетагильский рецепт). С нами были движенцы – дежурные по станциям и стрелочницы.
     Я сидел в одиночестве. Вдруг ко мне подошла симпатичная девушка лет за двадцать.
     – Что один скучаешь?
     – Мне так нравится. Но если вы присядете, можем устроить общий стол.
     – Хорошо, я сажусь.
     У неё в сумке оказалось полотенце, которое она расстелила на травке, разложила на нём несколько разных пирожков. Я тоже выложил свой холостяцкий аскетичный обед. Она похвалилась, что пирожки готовила сама, угостила меня. Пирожок был вкусный, о чём я сразу ей сообщил. В свою очередь я налил в её стаканчик своего холодненького какао. Она оценила (наверное, больше из вежливости). После обеда я предложил ей прогуляться по лесу, она согласилась.
     Мы пошли, ни на кого не обращая внимания. Но за нами, оказывается, следили. Мы прошли лишь метров пятьдесят и остановились у поваленного дерева. Успели лишь назвать друг другу свои имена (её звали Людой), когда услышали треск сухих веток под ногами идущего к нам человека. Это оказался Иванов – он шёл прямо к нам, гаденько осклабившись и показывая свои крупные кривоватые зубы.
     – Вот решил я погулять по лесу, как и вы, – не стирая ухмылку с лица, сообщил он.
     – Обязательно было нужно за нами идти? – спросил я, а сам подумал: «Испортил песню, дурак!»[55].
     – Пошли работать, – сказал Иванов.
     Мы вернулись на стан. Там, конечно, работать ещё никто не собирался. А мне больше в этот день пообщаться с Людой не довелось. Да и на работе она мне не встречалась. Впрочем, если помните, в то время у меня и не было особого желания заводить дружбу с девушками. Так она и промелькнула, как «мимолётное виденье». Но поступок Иванова мне запомнился.
     Потом было время, когда мы переходили на широкую колею, а он ещё долго держал меня на узкой. К счастью, потом уже я работал в других сменах. И вот новая встреча через пять лет.
     Раньше инструктором в смене Иванова был пожилой мужчина пенсионного возраста – Семён Дементьевич, страстный рыболов. В выходные они с Ивановым и ещё одним машинистом часто ездили на рыбалку на Белоярское водохранилище на реке Пышма. Вода из реки поступает для охлаждения реакторов Белоярской атомной электростанции, а сбрасывают её преимущественно в это водохранилище позади станции. В зимнее время эта горячая вода образовывала широкую полынью, к которой устремлялась рыба. Вот около этой полыньи они обычно и рыбачили. Семён Дементьевич был маленьким, худеньким мужичком. Он всё время стремился разместиться поближе к открытой воде. Но однажды его лёд не удержал – он провалился и утонул. Пытались ли его спасти Иванов сотоварищи, я не знал, как и вообще никаких подробностей произошедшего.
     Вместо погибшего инструктором сначала назначили Молочкова, который был опытным и толковым машинистом. Но он не имел специального образования и особого желания работать инструктором. В результате «сосватали» меня. В трёх оставшихся сменах инструкторами работали наши выпускники Свердловской школы машинистов: Никитин, Южаков и Карпец.
     На первой смене меня представили в качестве машиниста-инструктора. После того, как смену распустили по своим рабочим местам, Молочков меня напутствовал: «Твоё дело – техника, а по локомотивам людей распределяет начальник смены». Должностной инструкции никакой не было, но я сам подумал, что должность инструктора подразумевает не только необходимость следить за состоянием техники и по сигналу машинистов помогать устранять неисправности, но и проводить занятия с личным составом смены по правильному управлению локомотивом и тормозами, изучать электрические схемы и так далее.
     Примерно за месяц я уже освоился в своей новой должности. Но с Ивановым у нас взаимопонимания так и не возникло. Он как будто выполнял свою работу, а я свою. Сблизиться никто из нас не стремился. Когда Иванов ушёл на месяц в отпуск, замены ему не дали, и мне пришлось выполнять обязанности и инструктора, и начальника смены. За месяц его отсутствия я даже ни разу не подумал, что кого-то на своём рабочем месте не хватает, решал без каких-либо затруднений текущие проблемы. Даже начальник службы тяги не вмешивался в мою работу, хотя, конечно, мы с ним о ней разговаривали.
     Наша раскомандировка теперь была в черте города, в бывшем здании городской администрации. Там имелся большой зал со сценой и трибуной, за которой мне приходилось выступать. Один кабинет занимал начальник службы тяги, а в другом оборудовали учебный класс, где инструктора проводили занятия с личным составом смен.
     Я приходил на работу за полчаса до начала смены, брал в кабинете начальника журнал, садился за стол, который стоял на сцене рядом с трибуной. За десять минут до начала смены узнавал у диспетчера места пребывания поездов и сообщал бригадирам. Пришедшие на работу подходили ко мне, назывались по фамилии и локомотиву, на котором работали. Большинство людей я, конечно, знал, но бывали и новички из других смен, пожелавшие в свой выходной по просьбе руководства поработать.
     Однажды на раскомандировке я заметил, что один из машинистов – Григорьев – явно нетрезв. А ему, как и всем остальным, через десять-пятнадцать минут надо было отправляться на работу в ночную смену. Не знаю, как бы поступил Иванов (кстати, они с Григорьевым были приятелями), а я поступил по-своему.
     – Григорьев, сегодня я не допускаю тебя до работы. Можешь идти домой, а утром я доложу начальнику цеха.
     – Почему?
     – Да потому что ты пьян. Ещё уедешь загорать на Южный рудник. На Северный не поедешь, там холодно.
     Кто понял шутку, засмеялся. Григорьев спорить не стал. Мне удалось заменить его другим машинистом, у которого локомотив был на ремонте.
     Оставшийся месяц мы проработали спокойно, больше никаких происшествий не было, план перевыполнили. Мне даже понравилось работать без начальника смены. А в октябре мне дали премию с записью в трудовой книжке: «За работу в III квартале премировать в сумме 20 руб.». К слову, на эту сумму можно было купить сто булок белого или сто пятьдесят – серого хлеба, или сто литров молока (у нас в семье ни один день без этих продуктов не обходился).


Глава 148. ДМИТРИЙ КОСЕНКО

     Ещё весной 1967 года в наш цех поступили два новых тепловоза ТЭМ1[56]. Поскольку ранее у нас таких локомотивов не было, пригласили из Свердловска двух машинистов. Одного звали Дмитрий Косенко, а другого – Николай Андреев. Им сразу выделили благоустроенные квартиры и поручили вести курсы машинистов тепловоза. На курсы записывали желающих машинистов электровозов и их помощников. Я несколько раз, больше ради любопытства, сходил на эти курсы. Но оказалось, преподаватели записали меня в журнал. Когда я уже работал инструктором и заходил к ним на курсы, Косенко и Андреев почему-то решили, что меня прислала администрация, дабы контролировать учебный процесс. Я развеял их подозрения.
     На курсах я ближе познакомился с Дмитрием. К осени на тепловозах должны были работать по четыре машиниста, а пока днём работали лишь двое приглашённых. В начале сентября учёба закончилась. Большинство отучившихся получили «права» машинистов тепловоза. Правда, это были права «местного разлива», от Минстройматериалов. С этими документами нельзя было работать в системе других министерств и ведомств.
     Однажды я зашёл к начальнику тяги, и он вручил мне свидетельство на право управления тепловозом.
     – Вот, Косенко принёс, просил передать. Тебе всё равно придётся обкатывать технику и принимать практические экзамены у двух машинистов своей смены.
     – Надо же. Я, конечно, не собирался становиться тепловозником. Но спасибо, может, пригодятся когда-нибудь.
* * *
     7 ноября, в День Великой Октябрьской социалистической революции нас после демонстрации пригласила в гости чета Косенко. Жену Дмитрия мы уже знали, она работала в магазине хлебобулочных изделий в нашем доме, и мы видели её почти каждый день.
     Косенко жили в районе тридцатой школы – в довольно спокойном месте, рядом с лесом. Когда мы пришли к ним, Дмитрий представил нам своих детей. Их у него оказалось аж четверо – сын и три дочери в возрасте от двадцати до десяти лет. Мы пришли вместе с Николкой (обычно мы всегда брали его с собой в гости, он вёл себя хорошо и никому не мешал).
     Дмитрий был человеком общительным, компанейским. Среднего роста, коренаст, с тёмными вьющимися волосами. Круглое симпатичное улыбчивое лицо. У нас сохранилась фотография их дружной семьи. Кроме нас, Косенко пригласили своих соседей. А их соседом оказался мой однокашник по школе машинистов Виктор Кутаев. Это был лысенький мужчина, участник Великой Отечественной войны. Он был большим любителем поговорить, мог часами болтать обо всём на свете и ни о чём конкретно. Один шутник из нашей учебной группы, помнится, сказал ему: «Твоим языком только марки клеить на конверты на почте, и то будет больше пользы». Но Витя не оскорбился, он вообще был простецким мужиком.
     Вот в такой компании мы и отмечали праздник. Дима был настоящим весельчаком: играл на гармошке плясовые и танцевальные мелодии, красиво пел. У Раи с ним получился хороший дуэт, но и остальные ему тоже подпевали. А младшая дочка Косенко, Лариса, показала нам сольный танец, который всем понравился. В остальное же время она играла с нашим Николкой. Старшие ребята Косенко – сын и дочь – ушли гулять, а средняя дочка, красавица Таня, оставалась с нами и помогала своей маме. Хозяйку звали Шурой. Она была женщина степенная, немногословная, чем разительно отличалась от своего мужа. У неё было овальное лицо, высокий лоб, тёмные завитые волосы. Фигура была стройной, рост – довольно высоким, одинаковым с мужем. Шура производила впечатление интеллигентной женщины.
     Мы хорошо и весело провели время у Косенко и пригласили их к нам на встречу Нового 1968 года.
* * *
     Да простит меня читатель за излишнее увлечение техническими подробностями, но всё-таки приведу здесь некоторые характеристики поступивших к нам тепловозов ТЭМ1. Кузов их располагался на двух трёхосных тележках, нагрузка на каждую ось – 20 тонн. Общий вес локомотива 120 тонн. Двигатель внутреннего сгорания (дизельный) работал на солярке. Его мощность – 1000 лошадиных сил. На конце коленчатого вала жёстко установлен главный генератор, который вырабатывал электроэнергию для питания шести тяговых электродвигателей, которые через зубчатую передачу вращали колёсные пары так же, как и на электровозе. Вспомогательное оборудование получало вращение через карданную или ременную передачу. Кабина одна, располагалась в задней части, пульт управления тоже был в единственном числе. Доступ в электроаппаратную осуществлялся прямо из кабины машиниста, дверь располагалась посредине.
     У нас эти локомотивы использовались на маневровых работах, в основном на прокладке новых передвижных путей в карьере и на отвале. К тепловозам почти постоянно был прицеплен железнодорожный кран и две платформы.
     Один из тепловозов (на котором старшим был Андреев) «взбунтовался» – стал сходить с рельс в кривых, причём даже на главных постоянных путях. Он не мог вписаться в поворот, продолжая движение по прямой. Его поднимали на рельсы, но в тот же или следующий день он снова оказывался несколькими колёсами на шпалах. Дошло до того, что к нему прицепили аварийный крытый вагон, в котором находились подъёмные средства. Промучившись так недели две, вызвали представителя завода, который, поездив денёк, догадался, в чём причина сходов.
     Как выяснилось, одна из четырёх опор кузова на тележке заклинивала из-за отсутствия смазки. Трубка, подающая смазку, оказалась засорена металлической стружкой ещё на заводе. Пришлось поднимать кузов краном и шлифовать трущиеся поверхности. После ремонта машина стала работать без перебоев.

Глава 149. ДЕНЬ КОНСТИТУЦИИ

     Декабрь 1967 года выдался на Урале суровым. Температура падала ниже –40 градусов. 5 декабря вся страна отмечала День Конституции. В этом году праздновалось и пятидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции, и, наверное, поэтому руководство города вдруг решило День Конституции объявить днём отдыха практически для всех предприятий, даже горнодобывающих (которые обычно работали в любые праздники).
     Четвёртого декабря в 24:00 в карьере всё замерло. Наши поезда – сколько вошло – остановились на станции Новая, остальные разместились на более-менее ровных участках пути, а два тепловоза поставили на деповские пути. Электровозов было около трёх десятков. Все поезда были заторможены ручными тормозами и зафиксированы тормозными башмаками.
     А теперь про то, как «отпраздновал» День Конституции ваш покорный слуга. В этот день номинально была наша смена, поэтому пять человек из неё назначили на дежурство: меня старшим (Иванов отдыхал), один машинист и помощник на все электровозы, дежурная на станции Новая и один машинист тепловоза (в его обязанности входило слежение за тем, чтобы двигатели тепловозов постоянно работали, иначе могли «замёрзнуть»).
     Перед уходом на смену я посмотрел на термометр. Он показывал –46 ®С. По радио из Свердловска подтвердили, что зрение меня не подвело.
     Мы периодически выходили из тёплого помещения, смотрели с борта в карьер на наши застывшие на местах поезда. Потом заходили по очереди в кабины стоявших на станции электровозов и вручную при помощи диэлектрических перчаток и штанг поднимали токоприёмники, чтобы прогреть двигатели. В обычных условиях токоприёмники поднимаются сжатым воздухом, но сейчас условия были далеки от обычных. Мы прошли все электровозы, стоящие на станции, но в карьер не спускались.
     В 16 часов пришла смена, которая тоже состояла из пятерых человек. Они сказали нам, что работать рудник начнёт с восьми утра шестого числа. Как раз выходило, что это наша дневная смена.
     Шестого утром мы вышли на работу. Мороз ничуть не ослаб. Снова вручную поднимали токоприёмники. Те, кто находился под боковой контактной сетью, должны были ещё соединять с ней токоприёмник кабелем при помощи штанги.
     Компрессоры запускались не сразу, так как смазка на морозе затвердела и электродвигатель не мог провернуть компрессор. Приходилось убирать поднятые токоприёмники, при помощи ломика хотя бы стронуть с места двигатель с компрессором, и снова поднимать токоприёмники.
     Чехословацкие электровозы 21Е, хоть и с трудом, всё-таки пошли в работу. А вот почти у половины немецких ЕЛ1 вышли из строя компрессоры. Причём они сначала немного поработали, а потом громко застучали и задымились. Пришлось пять локомотивов останавливать – у них были разрушены боковые стенки компрессоров. На других использовали факел для подогрева картера компрессора, и это принесло плоды – эти электровозы из строя не вышли. Но на ремонт в депо выстроилась целая очередь.
     Когда разобрали первый агрегат, выяснилось, что там использовалась европейская смазка, которая нам не подходила – при температуре ниже минус сорока она затвердевала, и об неё ломались стальные лопатки, подающие смазку к подшипникам. На складе имелись два новых компрессора, их поставили, но трём электровозам пришлось ждать запчасти, которые были заказаны в ГДР, ещё около полутора месяцев.
     Вообще запускать в такой мороз технику было трудно и даже опасно. Мне приходилось буквально метаться в карьере от одного локомотива к другому. На одном электровозе мы перекидывали кабель от токоприёмника на контактную сеть. Кабель был длинным и коснулся рельса; раздался громкий – как выстрел – хлопок, в разные стороны полетели ошмётки изоляции кабеля, она не выдержала короткого замыкания при напряжении в полторы тысячи вольт. На подстанции «выбило» защиту. К счастью, никто не пострадал.
     В нормальном режиме предприятие заработало лишь через сутки. Вот чего стоил всем нам праздник, организованный ура-патриотами.

Глава 150. ГРЕХОВНЫЕ СТРАСТИ ПОД ХМЕЛЬКОМ

     Новый 1968 год мы решили встречать у себя дома. Кощеевы собирались отмечать праздник с родителями, но грозились, что в новом году непременно зайдут на огонёк. Ещё в ноябре мы приглашали Косенко, и напомнили им об этом перед самым праздником. Они пришли, но не всей семьёй, а лишь Дмитрий и Шура. Рая пригласила свою коллегу, молодую учительницу начальных классов Людмилу. Она пришла с мужем Алексеем. Вели они себя в незнакомой поначалу для них компании довольно скромно.
     Новый год встретили стоя, поздравили друг друга, сомкнув бокалы с шампанским. А далее в ход пошли более крепкие напитки и более вкусные закуски, которые приготовила Рая. После застолья Дмитрий взял в руки гармошку, заиграл плясовую, и все пустились в пляс. Потом гармонист запел на эту мелодию разухабистые частушки, затем переключился на более спокойную танцевальную музыку. В разгар танцев пришли Кощеевы.
     Танцы прервали, и под звон бокалов познакомили тех, кто не был знаком. Через полчаса отправились к ёлке, установленной на дворцовой площади. Мороз был довольно крепкий, руки мёрзли даже в перчатках. Но наш музыкант Дима играл и пел беспрестанно, даже без перчаток, и при этом на мороз не жаловался. Мы танцевали около ёлки, к нам подходили незнакомые люди, и тоже присоединялись к танцам, делясь с нами праздничным настроением.
     Когда мы, вдоволь натанцевавшись, пошли домой, Алексей – наш новый знакомый – вдруг встал на горячий люк, откуда валил густой пар. Всех развеселила чья-то фраза, что он, мол, отогревает своё мужское достоинство, но ему было не до смеха. Мы всей ватагой подождали, когда он отогреется, а затем с хохотом пошли к нам. Напились горячего чая. Около двух часов гости стали расходиться. Людмила, жена Алексея, как бы извиняясь за него, сказала:
     – Я ему говорила, чтобы надел тёплое бельё, а он не послушался – не хотел потеть в гостях.
     На прощание они пригласили нас на день рождения Людмилы через две недели. Мы пообещали прийти.
* * *
     Пятнадцатого января Рая и Людмила пошли домой с работы вместе – Людмила показала, где они живут. Их дом оказался недалеко от нас, на соседней улице 8 Марта. Потом Рая пришла за нами, и мы втроём (третьим был, конечно, Николка) отправились в гости.
     Мы вручили подарок имениннице, поздравили её, а она представила нас своим друзьям – молодой и довольно симпатичной паре. Мне показалось, что эту женщину я где-то уже встречал. Немного покопался в своей памяти, и да – вспомнил, как покупал в телеателье лампы к своему «Рекорду» – она там работала. Её спутник назвался Павлом, она же, сделав заметный реверанс, представилась:
     – Евгения, попросту Женя.
     Нас пригласили за стол, где было в достатке выпивки и закуски. Каждый произнёс тост, так что выпито было немало. В какой-то из моментов празднования мужская половина компании оказалась на кухне. Вдруг мои товарищи по застолью завели разговор о покупке вскладчину автомобиля – «горбатого» «Запорожца»[57]. Они предлагали сброситься, приобрести авто и ездить на нём по очереди. Стоил ЗАЗ-965 тогда 1800 рублей (в народе ходила шутка, что эта цена определялась как стоимость тысячи бутылок водки по 1 руб. 80 коп.). Не могу сказать, что их идея мне сильно приглянулась, как-никак, эти люди были если не родственниками, то во всяком случае давними друзьями; я же одного из них видел во второй раз, а другого вообще впервые. Тем не менее, мне показалось, что они серьёзно обсуждали эту идею. Этот эпизод хорошо характеризует то, как жили тогда молодые семьи – самый дешёвый автомобиль могли приобрести лишь на три семьи.
     Тем временем Рая с Людмилой убирали посуду и готовили стол к чаепитию, а Женя с Николкой взяли на себя роль диджеев (правда, слова такого тогда мы не знали). У них была такая же радиола, как у нас, поэтому наш сын умел ставить и аккуратно менять пластинки. Когда Женя убедилась, что он хорошо справляется с обязанностями «диск-жокея», выбрала необходимые пластинки и сказала:
     – Ты, мальчик, ставь эти пластинки по порядку.
     Коля согласно кивнул, и Женя заспешила к нам:
     – Ребята, пошли танцевать!
     – Погоди ты со своими танцами, у нас серьёзный разговор, – сказал её муж.
     – Какой может быть серьёзный разговор на дне рождения? – обиделась она и вышла. Мои собеседники и не собирались вставать со своего насиженного места, а мне уже не сиделось. И я решил составить компанию женщинам. Там уже кружились в вальсе Людмила с Раей, а Женя – эта симпатичная, стройная, худенькая, с чёрными кудряшками молодая женщина – была свободна. Я пригласил её. Она танцевала очень легко и элегантно. Мы кружились с ней, как пластинки на диске радиолы, которые Николка только и успевал менять. Я никого не видел, кроме своей партнёрши, которая тоже была увлечена танцами.
     Наши хмельные от выпитого и феерических танцев головы в недолгом промежутке смены пластинок завели нас в хозяйскую спальню. Там мы, не говоря ни слова, обнялись и слились в поцелуе. Когда мы смогли оторваться друг от друга, она сказала, по-моему, совсем не к месту:
     – У вас такой хороший сын!
     – Очень хороший, – ответил я.
     Мне краем глаза показалось, что кто-то видел наш «грех». И действительно, когда мы сели за стол пить чай, муж Жени произнёс в мою сторону:
     – Я не ревную, но предупреждаю.
     – Понятно, учтём, – не стал я спорить и вдаваться в подробности.
     После чаепития Рая собралась с Николкой домой:
     – Пора ребёнку спать, – объяснила она.
     – А я ещё немного побуду, потанцую, – мне уходить не хотелось.
     Когда мои ушли, мы ещё с полчасика потанцевали. Нам по-прежнему было весело и задорно, но больше в спальне мы не уединялись.
     Когда я пришёл домой, молча лёг спать. Утро встретило меня нерадостно. Когда-то соседка Тамара Кокнаева порекомендовала мне таблетки, немного успокаивавшие наутро головную боль «после вчерашнего», но пользовался я ими нечасто, поэтому название не запомнил. Рая со мной не разговаривала – это было самое большое наказание, которому я подвергался за проступки со стороны своей супруги.
     Я попросил сыночка принести мне коробку с лекарствами. Он выполнил просьбу, и я перебрал их все, но так и не смог определить нужное. Я держал в руках и рассматривал упаковку с надписью «Пурген», когда на это обратила внимание Рая и засмеялась:
     – Это же слабительное, дурачок!
     С этими словами она подала мне искомые таблетки, и я понял, что прощён.

Глава 151. НОВЫЙ ЗНАКОМЫЙ. ТУМАННЫЕ ПЕРСПЕКТИВЫ

     В этом году зимой у нас на вагонах стали внедрять новые тормозные колодки. Старые, чугунные заменяли на композиционные, которые изготавливали по специальной технологии из асбокаучуковых материалов со всякими добавками методом напрессовки на металлический каркас. Срок службы таких колодок примерно в три раза больше, чем чугунных, а вес в два раза меньше. На испытание новых колодок к нам в десятидневную командировку приехал из Москвы инженер Образов – представитель Всесоюзного научно-исследовательского института железнодорожного транспорта (ВНИИЖТ).
     В помощники ему выделили меня. Все вагоны одного из поездов оборудовали композиционными колодками. Другой поезд, переданный в наше распоряжение, был контрольным – со старыми колодками. На одном и том же участке мы замеряли тормозной путь на первом и втором поезде. Происходило это так. Поезд разгонялся до нужной скорости, затем по команде Образова машинист поворачивал ручку крана машиниста в положение экстренного торможения, а я выбрасывал в окно увесистый красный вымпел. После полной остановки измеряли тормозной путь. Я шёл к вымпелу, высматривая его в глубоком снегу. В руках держал конец стометрового мерного шнура, разматывающегося с катушки, которую держал в руках Образов. Результаты он заносил в таблицу. Мы экспериментировали как с порожними, так и с гружёными поездами на прямом и ровном участке перегона Пионерская – Мокринская. Затем перебрались в карьер на короткие и крутые спуски, и там продолжили наши опыты. Восемь дней мы проводили эксперименты на разных участках, в разную погоду, при разной температуре, в разное время суток.
     А потом мы сели за стол, закрыли дверь, чтобы нам никто не мешал, и Образов написал рекомендации машинистам локомотивов по управлению автотормозами поезда при наличии композиционных колодок. Один из абзацев я запомнил практически наизусть: «В зимнее холодное время необходимо заранее, до начала спуска приводить тормоза в действие – с более глубоким снижением давления в тормозной магистрали, для того, чтобы удалить с поверхности трения между колодкой и колесом снег и лёд. В противном случае эффект торможения будет слабым…».
     Эти рекомендации необходимо было всем инструкторам довести до машинистов локомотивов. Московский инженер передал их начальнику тяги.
     Эти дни Образов жил в гостинице, но в последний день оттуда уже выписался, а билет у него был на вечерний поезд. Поэтому я пригласил его к себе домой, чтобы ему было где скоротать время до отъезда. От крепких напитков перед дорогой он отказался, но на чай согласился. Мы с ним разговорились. Неожиданно Образов задал мне вопрос:
     – Не хотите ли после окончания института работать в нашем НИИ?
     Я не ожидал ничего подобного, как-никак, мне ещё в институте предстояло учиться больше года. А Образов убеждал:
     – У нас ценятся кадры, прошедшие практическую работу на поездах.
     – А какие перспективы на получение жилья? – сумел я, наконец, сформулировать один вопрос.
     – Извините, тут я ничего не могу гарантировать. Это надо будет уточнить у директора института на собеседовании. В общем, я рекомендую вам следующее. У вас на комбинате имеется научный отдел, в нём есть и железнодорожный участок. Там сейчас работает молодой человек, и он собирается увольняться.
     – А почему? – успел я спросить.
     – Ну, вообще-то зарплата там невысокая, – признался Образов. – Но зато есть перспектива! Поработаете в этом отделе, а после окончания института перейдёте к нам.
     – Хорошо, я подумаю, – пообещал я. – У меня на это есть ещё целый год.
     Он дал мне адрес института и свой домашний. Мы с ним простились, как хорошие коллеги.
* * *
     После отъезда Образова в нашем цехе в ускоренном порядке начали заменять чугунные колодки на композиционные. Несмотря на морозы, вагоны загоняли в пункты техосмотра, где и проводили замену. Через полмесяца все составы были оборудованы новыми композиционными тормозными колодками.
     Не обошлось без неприятностей. В снежную погоду случилась крупная авария. У стрелочного поста в карьере стоял порожний состав, ожидавший выхода из-под экскаватора гружёного поезда. Локомотив находился недалеко от красного светофора. На этот же путь был отправлен ещё один порожняк, который должен был остановиться перед светофором. Но затормозить он не смог, так как между колёсами и колодками был снег и лёд; торможения практически не произошло. На стоявший электровоз на приличной скорости налетел хвостовой вагон этого поезда. Помощник успел вовремя покинуть свой пост, и на стоявшем локомотиве находился только машинист. Кузов хвостового думпкара заскочил на электровоз 21Е, который имел скосы по краям кузова, находившиеся ниже торцевого борта вагона, и буквально снёс верхнюю часть кабины.
     Про то, что у «Шкоды» неудобные и неустойчивые сиденья, я уже писал. Но в данном случае это сослужило добрую службу. Во время удара машинист упал с этого сиденья на пол кабины; сверху его прикрыло рухнувшей дверью, и ни сама громада прилетевшего вагона, ни падающие обломки его не травмировали. Он остался жив и практически невредим, находясь под грудой металлических обломков – уникальный случай. Он был бывшим школьным учителем истории, очень разговорчивым мужчиной, любил поговорить о политике. После аварии, натерпевшись страху, он сразу уволился и вернулся снова работать в школу.
     Совершившего аварию машиниста уволили, как не справившегося с управлением. А пострадавший электровоз я увидел через полгода на ремонтно-механическом заводе. Кабина у него полностью отсутствовала, из чего я сделал вывод, что его всё-таки не списали, а будут восстанавливать.
     Этот случай произошёл не в нашей смене, и на разборах я не присутствовал. Но думаю, что в произошедшем не последнюю роль сыграли как сами композиционные колодки, так и пренебрежение машинистом пунктом нашей инструкции о предварительном приведении в действие тормозов в холодную с снежную погоду.

Глава 152. УЧИТЕЛЬ И ИНСТРУКТОР ТУРИЗМА

     В школу №11, где работала Эмма Сергеевна, на время декретного отпуска штатной учительницы (полтора месяца) понадобился учитель физики. Наверное, Эмма и предложила мою кандидатуру директору. Я так и не знаю, с какой стати обратились именно ко мне. Но я не отказался попробовать себя на педагогическом поприще, тем более что расписание обещали подстроить под мой график, и я мог вести уроки в свои выходные, перед ночными сменами или после них.
     У меня были три класса – шестой, седьмой и восьмой. Я ожидал, что с более младшими будет проще, но оказалось наоборот. Шести- и семиклассники были не очень внимательными, а вот восьмиклассники-выпускники вели себя на уроках солиднее, как-никак им в этом году предстояло сдавать экзамены. Они были уже не детьми, а подростками.
     Уроки я обычно вёл в виде диспутов, но при этом старался выполнять программу. Хорошо у меня получилось или нет, я не знаю – на экзаменах не присутствовал, поскольку уже вышла из декрета учительница. Но в конце учебного года восьмиклассники попросили меня пойти с ними в поход, и я им не отказал.
     Отработав в ночную смену перед большим двухсуточным выходным, я отпросился у начальника тяги Борзунова ещё на один день. Сбор был назначен после обеда во дворе школы. Взрослых было трое: я, лаборантка Соня и классная руководительница Татьяна Петровна. Она выстроила всех в одну шеренгу. Я был правофланговым, рядом стояла Соня, за ней девочки, а в конце мальчишки. Татьяна Петровна всех сфотографировала (фотография у меня сохранилась). «Классная» была молодой, симпатичной замужней женщиной, энергичной и деловой. Для похода у неё было всё заранее продумано и предусмотрено. Она даже прихватила спирта в металлической фляжке «для медицинских целей», правда, я об этом ещё не знал.
     Мне Ирина Ситникова дала портативный радиоприёмник. Он хорошо работал, но я не позаботился о запасной батарейке «Крона», а старой хватило лишь на один день.
     За город мы выехали на автобусе, а потом пошли пешком, примерно километров двенадцать до реки Пышма. Идти было не скучно. В классе было много девочек, которые прекрасно пели:
     У моря, у синего моря
     Со мною ты, рядом со мною.
     И солнце светит, и для нас с тобой
     Целый день поет прибой.
     …
     А над морем, над ласковым морем
     Мчатся чайки дорогой прямою.
     И сладким кажется на берегу
     Поцелуй соленых губ[58].
     Дошли до реки, на берегу устроили привал. Было жарко. Искупались, а затем двинулись вдоль берега вниз по течению в поисках более интересного места для купания и ночлега. Через пару километров увидели на пригорке красивый сосновый лес и решили тут остановиться для ночлега. Девчата отправились собирать хворост для костра, который решили развести у реки. Мальчишки стали ставить палатки, а я занялся костром. Женщины начали чистить картошку, привлекая и подошедших девочек. Воду для супа и чая использовали речную, поскольку принесённую с собой из дома уже почти всю выпили.
     Перед ужином Татьяна Петровна протянула мне фляжку:
     – Попей перед едой.
     – Спасибо, – ответил я и, ничего не подозревая, сделал пару глотков. Во рту и груди будто вспыхнул огонь, я чуть было не задохнулся от неожиданности, и понял, что это был спирт. Быстро взял кружку, зачерпнул воды из реки и залпом выпил. Пожар внутри погас.
     После ужина ребята развлекались: кто-то купался, кто-то играл в волейбол или прятки, девчонки танцевали под негромкую мелодию из радиоприёмника. Палаток у нас было всего две, но больших: одна для девочек, а другая для мальчиков.
     Когда начало темнеть (а в июне на Урале это около одиннадцати часов вечера), всех собрали у палаток и сделали перекличку, пожелали спокойной ночи. Ме́ста в палатках хватило всем выпускникам, только вот у взрослых палатки не было, поэтому мы на правах охранников расположились у входа в палатки: я у мальчишек, а женщины у девчонок.
     Утром снялись со своего места, забрали всё своё «имущество» и пошли дальше в сторону города Сухой Лог. Я не очень хорошо представлял себе наш маршрут, но мои спутники, похоже, знали, куда мы идём. Путь вдоль берега нам преграждали густые заросли, но в стороне от реки почти параллельно ей шла просёлочная дорога. Колёса деревенских телег проделали в ней глубокие колеи, но всё равно идти по ней было лучше, чем по бездорожью.
     Было очень жарко, сильно хотелось пить, а воды уже не осталось ни у кого. Недавно проходили дожди, колеи были заполнены водой. Мы фильтровали её через одежду или носовые платки и утоляли жажду. Наверное, могли бы поголовно стать козлёночками. Сказка ложь, да в ней намёк – вполне реально было подхватить какую-нибудь дрянь, однако, нам повезло и даже расстройства желудка ни у кого не случилось.
     Мы прошли лесистую часть пути часа за два. Впереди было поле, а за ним маячила деревня. Дорогу нашу пересекал небольшой лог, идущий вниз к реке. По нему-то мы и спустились, попав в очень живописное место, где сливались две реки. Оно будто было создано природой для людей с романтической натурой, умеющих получать удовольствие от созерцания красоты и причудливости ландшафта. Берег реки был песчаным, а далее шла ровная зелёная поляна. За ней – десятиметровая скала, продолжающаяся высоким лесом.
     На берегу мы побросали свои пожитки, быстро разделись и всей оравой кинулись в воду. Недалеко оказался родник, и мы, искупавшись, утолили жажду чистой, серебристой, вкусной и прохладной водой. Все тут же стали набирать воду в разные ёмкости, будто сейчас же снова продолжим путь. Однако мы никуда не торопились, и после ещё одного купания решили готовить обед и ставить палатки. После обеда кое-кто поспал в тени палаток, а остальные купались, загорали, играли в волейбол. Я тоже поучаствовал в игре в мяч.
     Вечером некоторые мальчишки, которые считавшие себя взрослыми, засобирались в ближайшую деревню. Татьяна Петровна не препятствовала, и они ушли. Часа через два они вернулись, но какими-то хмурыми – лица их потеряли не только первозданную красоту и свежесть, но и форму. Деревенские парни прогнали их из клуба, а заодно слегка поколотили. К счастью, хоть обошлось без травм. Больше в деревню никто не рвался.
     Мы благополучно переночевали, а на следующий день с утра снова купались и загорали. Перед обедом Татьяна Петровна меня и Соню пригласила в пустую мальчишечью палатку, где мы выпили понемножку спирта, запивая его холодной родниковой водой. Потом пошли обедать, но только вот фляжку с остатками спирта забыли в палатке. Кстати, там было несколько точно таких же фляжек, наполненных водой. Несколько парней зашли в палатку полежать после обеда. Один решил попить водички и, конечно, ему попалась наша фляжка со спиртом. Он глотнул, тут же громко вскрикнул, а потом замахал руками, пытаясь выдавить из себя фразу:
     – Воды, скорее воды!
     Его товарищи, хотя и удивились его поведению, дали ему другую фляжку. Он попил воды и выдохнул, демонстрируя всем присутствующим первую ёмкость:
     – Там спирт!
     – Да ну, не может быть! – засомневался один.
     – А ты попробуй. – Тот сделал осторожный глоток, и тут же схватил фляжку с водой, запил и подтвердил:
     – Точно, спирт!
     Теперь попробовать захотелось всем присутствующим, и в палатке быстро стало шумно и оживлённо. Мы услышали гвалт, доносящийся изнутри палатки, и до нас дошло, что могло вызвать этот ажиотаж. Вошли в палатку в самый разгар дегустации парнями крепкого напитка и отобрали ёмкость из рук жаждущих снять пробу. Татьяна Петровна тут же провела воспитательную работу, объяснив ребятам, что спирт был взят чисто для медицинских целей. На этом инцидент был исчерпан.
     Мы до вечера пробыли в этом райском месте, но третью ночь решили провести в ближайшей деревне. Быстро собрали пожитки и двинули в населённый пункт. Я с Татьяной Петровной зашёл в правление колхоза. Председатель оказался на своём рабочем месте, рядом с ним сидела женщина, вероятно, бухгалтер.
     – Мы путешественники, – объяснил я. – Знакомимся с вашим красивым краем.
     Председатель кивнул:
     – Видно, что путешественники, с рюкзаками-то за спиной.
     – Мы хотели бы у вас переночевать.
     – Сколько вас человек?
     – Двадцать три.
     – Ого. Тогда, наверное, вам подойдёт школа. Там сейчас сторожиха, скажите ей, что я разрешил.
     Мы поблагодарили доброго председателя и пошли располагаться на ночлег. После того, как в школе уложили вещи, я обратился к ребятам – вчерашним неудачникам:
     – Пойдёмте в клуб?
     – Да ну, они нас прогонят, мы ведь тоже сдачи давали, – зашумели парни.
     – Кто они-то?
     – Да большие ребята местные.
     – А вы что, маленькие? Вам уже по шестнадцать лет, даже вон спирт пить умеете. Надо уметь и постоять за себя, если понадобится. Да и «они» нас не тронут, мы же гости. Мы пойдём в клуб развлекаться, а не разбирать вчерашнее происшествие. Поняли?
     – Поняли, – ответили хором ребята.
     Я подошёл к Соне и предложил ей составить мне компанию в клубе, а также сагитировать нескольких девчонок. На удивление, желающих оказалось довольно много. Соне я предложил взять шефство над девчачьей половиной, и она согласилась.
     Когда наша компания в количестве полутора десятков человек вошла в клуб, там воцарилась тишина. Местные увидели ребят, с которыми у них вчера произошла стычка, и незнакомого мужчину, который их привёл. Первой их мыслью было то, что я из милиции и пришёл разбирать вчерашнее происшествие. Все молчали и ждали, уставившись на меня. Выдержав театральную паузу, я сказал:
     – Мы пришли к вам в клуб, как гости, чтобы вместе веселиться. Посмотрите, какие у нас девочки красивые. Можете с ними танцевать, знакомиться, – великодушно разрешил я, а девчонки захихикали и стали смущённо отворачиваться. Кажется, напряжение спало. Тут подал голос баян, заиграл вальс. Я пригласил Соню, и мы закружились в танце. Наши девочки составили пары друг с другом – местная молодёжь всё ещё была немного ошеломлена нашим вторжением.
     Но постепенно хозяева клуба почти правильно поняли, с кем имеют дело. Меня посчитали за учителя, парней и девушек, пришедших со мной – за моих учеников. Стали понемногу общаться с нашими подопечными, а самые смелые даже приглашали девчат потанцевать. Деревенские ребята с нашими мирно беседовали, но я всё время присматривал за своими парнями, не спуская с них глаз. Всё закончилось хорошо. Под конец наши девочки квартетом исполнили свою любимую песню, и зал взорвался аплодисментами. Мы поблагодарили хозяев за гостеприимство и расстались друзьями.
     Когда мы вернулись в здание школы, Татьяна Петровна сказала:
     – Я начала волноваться, почему вас долго нет. Может, что случилось?
     – Нет, – успокоила её Соня. – Всё прошло хорошо, мы потанцевали, попели, хорошо провели время.
     На следующее утро встали пораньше, все набрали в ёмкости воды, позавтракали сухим пайком и двинулись в обратный путь. Мы стремились пройти побольше до наступления дневной жары. Под песни наших девочек шагалось нам легко, и весь двадцатикилометровый путь совсем не показался нам таким уж утомительным
     Дома моему приходу очень обрадовались. Они точно не знали, когда я вернусь. Как же хорошо дома, особенно когда ты любишь и любим!

Глава 153. НА ТУРБАЗЕ «ПЕТУШКИ»

     Пока я был в походе со школьниками, мне пришёл вызов из института на летнюю сессию последнего курса. Я оформил отпуск и поехал в Свердловск. Сессию сдал успешно, и осталось всего-ничего – написать дипломный проект и защитить его.
     Оказалось, что моими успехами в институте интересовался один человек – Израиль Григорьевич Левин. Он встретил меня после последнего экзамена и предложил:
     – Как ты смотришь на то, что я буду руководителем твоего дипломного проекта?
     Я согласился без колебаний, как-никак, знал его уже в течение двенадцати лет.
     – Тогда поезжай домой, отдохни от учёбы, а в сентябре приедешь в институт, и мы с тобой обсудим тему твоей дипломной работы.
     На этом мы и расстались.
* * *
     Когда я вернулся домой, у меня ещё оставалось три дня ученического отпуска. Мы решили использовать их для семейного отдыха. Местом его выбрали турбазу «Петушки», которая находилась на берегу реки Пышма. Предложили составить нам компанию чете Косенко. Они согласились, Дима пообещал захватить свою звонкоголосую гармошку. Мы взяли путёвки на два дня. Поехали рейсовым автобусом. Кроме Николки, которому было четыре с половиной года, мы с собой взяли двенадцатилетнюю племянницу Раи, Олю Ситникову.
     В домике, указанном в путёвке, было две комнаты. Одну заняли мы, другую Косенко. Дети, даже не заходя в домик, сразу отправились к реке. Рая стала разбирать вещи, а я вышел на улицу взглянуть на ребят. Оля стояла на мостике, Николка сидел на его краю, опустив ноги в воду. Что-то меня отвлекло буквально на несколько секунд, а когда я снова посмотрел на мостик, Оли там не было – она ушла на берег, оставив Колю одного. Я не спеша пошёл к нему. Вдруг вижу, как он пытается встать на мостик, поскальзывается и падает в воду. Оставшиеся пятьдесят метров я преодолел, кажется, за одно мгновение. Но на поверхности его не было видно, он не барахтался, как можно было ожидать от тонущего человека. Я взглянул в воду с мостика и увидел своего сына под водой, благо, она была довольно прозрачная. Буквально свернувшись калачиком, он медленно погружался вглубь. Я лёг на мостик, успел дотянуться до него, схватить за предплечье и вытащить на воздух.
     К моему удивлению, он даже не наглотался воды. Вообще-то дома я частенько его тренировал в ванной. Он погружался в воду с головой, задерживая дыхание, а я по часам засекал время. Возможно, это ему помогло.
     Вот так чуть в нашей семье не случилась трагедия. Надо сказать, что всё это произошло быстро, ни я, ни ребёнок даже не успели как следует испугаться. Волнение пришло позже, когда я уже достал сына из воды. Меня заколотила внутренняя дрожь, и даже захотелось выпить, чтобы успокоить нервы.
     Время подходило к обеду, и по моей просьбе в нашей комнате было организовано застолье. После обеда и хорошей порции спиртного я почувствовал, что меня «отпускает». А потом все вместе пошли гулять вдоль берега. Дима с гармошкой играл и пел. Мы, идущие вместе с ним, подпевали от всей души. Уже когда вернулись на турбазу, где были и другие слушатели (отдыхающих было довольно много), он спел частушку:
     Одна баба на базаре
     Назвала меня свиньёй.
     Люди думали – свинина,
     Встали в очередь за мной.
     Надо сказать, что частушка была «на злобу дня». В этот год был большой дефицит мясных продуктов.
     Больше за время нашего посещения турбазы «Петушки» никаких происшествий не было, отдохнули мы хорошо.

Глава 154. ТРАГЕДИИ В СЕМЬЕ СИТНИКОВЫХ

     Мы вернулись из «Петушков» в хорошем настроении. Николка пошёл в садик, а мы легли поваляться в постели после отдыха на турбазе. Вдруг раздался звонок телефона. Голос говорившего был нам незнаком. Он сообщил, что в автоаварии погиб Николай Ситников. Эта страшная новость потрясла нас, у меня аж в глазах потемнело. Мы быстро собрались и пошли к Анне Николаевне – Ситниковы жили у неё.
     Антонина, никогда не унывающая женщина, была непохожа сама на себя. Она заметно осунулась, постарела, всё лицо было в слезах. Рая увидела сестру в горе, и тоже заплакала. Мы не стали лезть с расспросами, дали выплакаться и немного успокоиться. Наконец, Антонина смогла пояснить:
     – Я ходила на почту давать телеграмму Саше. Сама говорить с вами не смогла, попросила постороннего мужчину позвонить по номеру, который я ему дала, и сказать то, что я написала на бумажке. Он вам хоть спокойно всё передал. А Николая увезли в морг. У него нет ни ран, ни переломов, только на виске синяк…
     Чуть позже мы узнали подробности трагедии. Последнее время Николай часто ездил на мотовелосипеде. Он ехал от коллеги по работе, который жил в районе железнодорожного вокзала. Дорога в город шла по перешейку между двумя карьерами – ЮРУ и ЦРУ. Мне часто приходилось ездить по этому перешейку на работу и обратно (из автобуса была хорошо видна панорама обоих карьеров); он был довольно узким. Когда разъезжались встречные машины, то на асфальтированной части не оставалось места даже для велосипедиста. Неширокая обочина засыпана щебнем. Николай ехал по краю дороги, когда сзади его догнал автобус, водитель которого посигналил. Николай свернул на щебёночную обочину, которая для велосипедиста – злейший враг. Переднее колесо мотовелосипеда вильнуло на большом камушке в сторону обгоняющего транспортного средства. Николай упал и получил удар в висок какой-то частью корпуса автобуса. Он успел лишь вскрикнуть – удар оказался смертельным. Водитель остановился и, убедившись, что помочь уже нельзя, позвонил из нашей диспетчерской, которая находилась недалеко, и вызвал скорую и милицию.
     Николаю тогда было лишь сорок четыре года. Он приходился мне свояком – наши жёны были сёстрами. Он много нам помогал, особенно пока наша молодая семья испытывала трудности бытового плана.
     Водителя не признали прямым виновником несчастного случая. Но намекнули, что если жена Николая Антонина подаст в суд, решение может оказаться другим, поскольку всё-таки водитель ехал в опасной близости от велосипедиста. Шофёр автобуса приходил к Тоне, обещал ей всяческую помощь. Она же была человеком добрым и в суд подавать не стала.
     Их сын Саша служил в это время на советско-китайской границе, где в те годы было неспокойно. Ему дали отпуск, и он приехал на похороны отца.
     Товарищи Николая по столярному цеху соорудили добротный гроб и все пришли проводить своего коллегу в последний путь. Мне же впервые довелось хоронить близкого человека. Рая в эти дни постоянно была рядом с сестрой, поддерживая её морально.
* * *
     В народе говорят: «Беда не приходит одна. Пришла беда – отворяй ворота». Когда Александр Ситников приезжал на похороны своего отца, ему оставался служить один год. Его погранзастава находилась на берегу реки Уссури, которая на своём протяжении являлась природной границей между СССР и Китаем. В шестидесятых годах двадцатого века обстановка на этой границе была крайне напряжённой. Кульминацией этих событий стал произошедший в марте 1969 года конфликт на острове Даманский, в ходе которого по официальным данным погибло 58 наших пограничников, а также около восьмисот китайцев.
     Про события, предшествовавшие конфликту на Даманском, исторические источники обычно упоминают вскользь. Как правило, говорится, что было множество провокаций со стороны китайских гражданских лиц и военнослужащих, происходивших без применения огнестрельного оружия, а в 1968 году участились нападения хунвейбинов[59] на пограничные патрули. Как правило, это были большие (больше ста человек) самоорганизованные группы китайской молодёжи. Они преодолевали реку Уссури и пытались прорваться вглубь нашей территории. Стрелкового оружия у них не было, но под одеждой они иногда прятали ножи.
     Китайские пограничники переходу этих молодчиков не препятствовали, а наоборот, поощряли. Были случаи нападения на советские пограничные наряды, когда наших солдат убивали ножами и сбрасывали в реку. Иногда похищали пограничников и утаскивали их в Китай. Как правило, их там тоже ждала смерть.
     Тем не менее, у наших пограничников был строгий приказ – огонь не открывать, но с нашей территории противника «вытеснять». Чувствуя свою безнаказанность, китайцы совсем обнаглели. Переплывали реку большими отрядами прямо на глазах у часовых. Их было больше, чем пограничников на заставе, но солдаты становились в одну шеренгу, брали друг друга за руки и живым щитом останавливали продвижение нарушителей на нашу землю. С обеих сторон часто в ход шли кулаки и подручные материалы. Подобное происходило почти во всей границе Приморского края. В одном пограничном отряде придумали использовать старинное оружие – рогатину, чтобы не подпускать близко к себе агрессивных хунвейбинов, сбрасывая их обратно в реку.
     Видя безуспешность своих попыток прорваться на нашу территорию, китайцы в какой-то момент решили воспользоваться имеющимся холодным оружием. Выбор пал на заставу, где служил Саша Ситников. Там не применяли рогатины, стычки были контактными, и в одну из них хунвейбины пошли на подлость. Когда сомкнулись две противоборствующие стороны, вдруг наши солдаты через одного стали падать. Те, кто остался на ногах, были настолько ошеломлены случившимся, что их легко сбивали с ног, а затем избивали и топтали лежащих. В этой стычке был убит Саша Ситников и многие его сослуживцы.
     Антонина, мать Саши, получила извещение о гибели сына. Трудно даже описать её состояние, шок – это мягко сказано. В тот же день Ирина, её старшая дочь, окончила среднюю школу. В извещении был указан день похорон и сказано, что в аэропорту Хабаровска их будет встречать представитель Иманского погранотряда, где служили погибшие ребята. Ирина не захотела отпускать мать одну, беспокоясь за её здоровье. Вместо выпускного вечера полетела с мамой в Хабаровск.
     Всего авиарейсом из Свердловска на похороны прилетело человек десять. Там их, как и обещали, встретили пограничники. Потом довольно долго ехали поездом до Имана[60], оттуда до места добирались на автомобилях.
     Их подвезли к месту захоронения. Указали гроб, в котором покоилось тело Саши, но открывать не рекомендовали. Стояла почти сорокоградусная жара, а тела погибших солдат хранились в гараже автопарка около недели. Холодильников у них не было. Всё-таки Антонина настояла на том, чтобы гроб окрыли. Оттуда пахнул такой жуткий смрад, что все поспешили отойти подальше. Только Антонина осталась рядом. Она с трудом узнала своего сына, лишь по родинке на его лице, такой же, как у неё самой. Тогда она поверила, что это Саша.
     Подробности этой истории мне рассказала Ирина Николаевна Андреева – ныне пенсионерка, проживающая в Асбесте, а в то время – семнадцатилетняя девушка, выпускница средней школы.
     – Много ли там погибло ребят? – спросил её я.
     – Шла большая вереница машин. На каждой были гробы...
     В окончание этой истории упомяну, что вскоре после описанных событий в 1972 году в Приморском крае было произведено массовое переименование названий китайского происхождения. Так, реку Иман переименовали в Большую Уссурку, а город Иман – в Дальнереченск.

Глава 155. АЗИЯ – ЕВРОПА И ОБРАТНО

     Когда-то моя сестра Вера и её муж Николай приглашали нас в гости к себе в Пермь. Николай обещал отличный отдых и рыбалку на берегу водохранилища. Хоть я и не был тогда рыболовом-любителем, но предложение меня заинтересовало и отложилось в памяти. Весьма кстати я вспомнил о нём этим летом.
     – Поедем в гости в Пермь? – спросил я жену.
     – Я с тобой согласна хоть куда.
     – Может, Кощеевых тоже пригласим? Вроде, они оба в отпуске и ещё не решили, как и где его провести.
     – Ага, – обрадовалась Рая. – Если они согласятся, то могли бы поехать на машине.
     Кощеевых уговаривать не пришлось. Рая, не любившая долго раздумывать, сказала:
     – Ну коли вы согласны, то завтра же и едем.
     Эмма попыталась возразить:
     – Надо же подготовить машину, взять палатку в прокате, закупить продукты в дорогу…
     – Да ладно, машина исправна, палатку я возьму, а ваше дело – продукты, – поддержал Раю Гена.
     В общем, выезжать решили на следующий день после обеда. Отправились в путь в третьем часу дня. Кощеевы взяли с собой сына Юру, ну а мы, конечно, Николку. Путь нам предстоял неблизкий, почти пятьсот километров в одну сторону.
     Мы миновали Свердловск по окружной дороге и выехали на Сибирский (он же Московский) тракт, который до Первоуральска был асфальтирован. Места вокруг были лесистые, вечерело, и нам было пора готовиться к ночлегу.
     Не доезжая до города, мы свернули с дороги на небольшую полянку. С бензином у нас был напряг, и наши женщины вызвались попопрошайничать у проезжающих машин. Они взяли канистру и вышли на дорогу. Их авантюра увенчалась успехом – какой-то сердобольный водитель отлил им литра два. Мы же за это время поставили палатку, поужинали сухим пайком и залегли спать – женщины и дети в палатку, а мы в машину.
     Утром встали, быстро собрались и поехали дальше. Вскоре рядом с дорогой мы увидели нечто, что заставило нас остановиться.
[]
     У горы высотой почти полкилометра[61] стоял величественный обелиск белого цвета высотой около пяти метров. Его основание представляло собой две поставленные друг на друга усечённые квадратные пирамиды. Вершину второй из них завершала некая каменная композиция с барельефным узором, представившимся мне изображением старушки Европы. На средней части монумента две таблички «Европа» и «Азия», а слева и справа такие же таблички по отдельности – слева «Европа», справа - «Азия». Сооружение было огорожено художественно оформленным чугунным забором, покрашенным в чёрный цвет. Мы присели на скамейку и сфотографировались с детьми и без. Тут же немного перекусили, чтобы доехать до Перми уже без остановок.
     Но дальше тракт представлял собой печальное зрелище – колдобина на колдобине и колдобиной погоняет. Было такое чувство, что дорога эта не ремонтировалась с царских времён. На этой непутёвой дороге нас покачало, помотало, потрясло. Местами ехали со скоростью двадцать километров в час. Так мы доползли до Кунгура, где смогли заправиться. Далее 70 километров шла хорошая новая дорога, но последние 30 км ещё только строили. До Перми мы добрались в четыре часа дня.
* * *
     Николай в письме указал свои координаты и адрес геологоразведочного управления, где он работал. Его жена – моя сестра Вера – была директором школы, но контора Николая оказалась ближе ко въезду в город, поэтому мы сразу направились туда. Мы нашли её довольно быстро. Я зашёл в один из кабинетов управления. Мне повезло – Николай работал именно здесь. Он увидел меня, вышел из-за стола, подошёл ко мне, распахнув объятия. Мы обнялись. Он деловито сообщил:
     – Рабочий день заканчивается. Я уложу бумаги, позвоню Веронке (он так называл жену), выйду, и мы поедем к нам.
     – Хорошо, мы подождём, – согласился я (впрочем, у нас всё равно не было выбора).
     Николай не заставил долго ждать. Я уступил ему место на переднем сиденье, а мы впятером примостились на заднем. Юре пришлось пригнуться, чтобы нас не остановили гаишники. Доехали благополучно, машину поставили во дворе. С Верой и Николаем мы не встречались со времени нашей свадьбы в 1960 году, то есть восемь лет. Они были нам рады. Надо сказать, что мы не свалились на них как снежный ком на голову – перед отъездом я позвонил им с междугородней телефонной станции (с домашнего телефона с другим городом связаться было нельзя) и предупредил о приезде.
     На следующий день, в субботу утром нас «взял в оборот» Николай. Сначала сводил на речной вокзал, откуда открывался замечательный вид на порт и огромные пассажирские и грузовые суда, величественно проходившие по Каме. Маршрут их мог составлять не одну тысячу километров – через Волгу в Каспийское море.
     После обеда нам предложили экскурсию в зоопарк. Туда мы добирались на трамвае довольно долго, но посещение того стоило. Конечно, особенно рады были дети. Но на обратном пути в трамвае Николку стало клонить ко сну. Мы немного поспорили с Раей, как быть. Она его постоянно будила, я же был сторонником того, чтобы дать ребёнку поспать хоть несколько десятков минут. Так, продолжая свой спор, мы и доехали до дома.
     У Веры с Николаем тоже был сынишка, звали его Юрой. Он был старше нашего Коли на два года, но в этот раз мы его не увидели – он был в пионерском лагере.
     На следующий день все, кроме Веры, под чутким руководством Николая поехали на турбазу геологоразведки. Она находилась на берегу Сылвинского водохранилища, разлившегося на ширину почти в километр. На этой турбазе Николай арендовал металлическую моторную лодку, четырёхместную палатку, два спальных мешка, пару раскладушек, ведро, чайник и посуду. Там же получил канистру бензина для лодочного мотора. Свою машину «Победа» Геннадий оставил на турбазе. Мы погрузили в «моторку» все наши вещи. Николай немного помучился с запуском мотора, но в конце концов уговорил его завестись.
     Для отдыха продолжительностью в целую неделю нам было намечено место на небольшой лесной полянке на противоположном берегу пруда. За два рейса Николай перебросил всех нас на тот берег. Место было красивое, уютное. Рядом был небольшой залив с неглубоким песчаным дном, как нельзя более подходившим для ребятишек.
     Когда мы уже начали обустраиваться на новом месте, Николай предложил желающим покататься на моторной лодке «с ветерком». Желание изъявила только Рая. Она устроилась на среднем сиденье. Николай важно, хозяйской походкой неспешно подошёл к лодке и сел на «водительское место» на корме. Запустил мотор, развернул судёнышко, и они помчались в сторону противоположного берега. Сделав там разворот, они поплыли по большой дуге длиной в несколько километров. Я, конечно, волновался – там же была моя половинка, мать Николки! Попади им на пути какой-нибудь плавающий деревянный предмет, на такой большой скорости не миновать было беды. Но всё обошлось. Моя экстремалка вернулась довольная.
     Николай лёг отдыхать на раскладушку. Мы с Геной стали устанавливать палатки. Женщины, сидя на скамейках за столом, обсуждали что-то и готовились варить обед. Попросили развести костёр. Я набрал хвороста и начал поджигать его, но он сразу не загорелся. Тут поднялся Николай:
     – Разве так настоящие туристы костёр разжигают? – с этими словами он подошёл к лодке, взял канистру, принёс её к месту костра и плеснул на дрова бензина. Удовлетворённо потёр руки: – Вот так, теперь поджигай.
     Костёр, конечно, сразу занялся, но у меня остались большие сомнения, что настоящие туристы поступают именно так, поскольку вряд ли они всегда имеют при себе бензин. Я тоже всегда предпочитал разводить костёр старым испытанным способом, используя сухие веточки, щепки, бересту, бумагу, даже если поблизости был в наличии бензин. Однако спорить с Николаем не стал.
     Было понятно, что это место было давно облюбовано туристами, поскольку здесь были крепко сколоченные скамейки, стол и даже туалет. Николай подтвердил, что часто с друзьями бывает здесь по выходным.
     Около наших палаток по кустам и деревьям шмыгали какие-то незнакомые нам зверьки, похожие на белок, но с чуть более короткими и немного менее пушистыми хвостами. На спине на серовато-рыжеватом фоне виднелось несколько продольных чёрных полосок, разделённых светлыми. Оказалось, это сибирские бурундуки – единственный вид этих зверьков, которые водятся в Евразии (остальные виды обитают в Америке). Они не боялись нас, и нам не досаждали. Возможно, наше присутствие на этом месте спасало бурундуков от хищников: куниц, сов, ястребов.
     Николай в этот день был с нами до вечера. Они с Геннадием съездили проверить установленный ранее перемёт[62] – не клюнули ли на живцов какие-нибудь хищные рыбы. Улова не оказалось, они вернулись с пустым садком. Николай научил Геннадия управлять моторкой и прочитал нам лекцию: где, как, и на что ловить, дал нам удочки, садок и сачок. Метрах в ста от нашего стойбища был вбит кол для ориентира и подвязывания лодки, там-то нам и обозначили место рыбалки.
     – Для прикормки годится овёс, – поучал нас Николай. – Вы его найдёте на поле за лесом, рвите руками прямо со стерни. Потом сварите в чайнике и набросайте в то место, где будете ловить. Лучшая рыбалка на зорьке. Перемёт проверяйте днём и меняйте живцов.
     Мы покивали головами в знак того, что всё поняли. Кстати, живцов – маленьких рыбёшек – мы ловили мелким сачком (малявочником). Этих мальков-окунишек в нашем заливчике была уйма, хоть руками лови. В малявочник за один раз попадало сразу по несколько десятков.
     Под вечер Николай собрался возвращаться домой. Вместе с ним на «домашний» берег уплыли Геннадий и Юрик. На турбазе Гена по заказу женщин купил кое-каких продуктов и бутылочку спиртного (её нам хватило на два дня, то бишь ужина – утром и днём никто не пил). Затем Геннадий с сыном вернулись к нам.
* * *
     Ночами нас никто не тревожил, кроме бурундуков, прыгавших по палаткам. Но мы на них не обращали внимания, воспринимая, как добрых соседей. Детей мы укладывали в спальные мешки, так им было теплее и мягче.
     Утром первого дня после завтрака мы с Геной пошли на поле за овсом для прикормки. Обнаружили его без труда, набрали полчайника овса. По пути заметили заросли спелой малины и брусники.
     Вернулись в лагерь, в этом же чайнике над костром сварили овёс, чтобы вечером на вёслах отправиться на рыбалку. Николка за мной не потянулся, а Юрик запросился с отцом. Хорошая удочка у Николая была лишь одна, и её взял Гена. Была вторая, маленькая (видимо для сына Николая), и её взял Юрик. Мне же досталась не удочка, а одно название. Удилище представляло собой палку чуть длиннее метра, к которой была привязана леска с поплавком, грузилом и крючком. Ловили мы на червей, выкопанных заранее на бережку.
     От берега мы отплыли на полсотни метров. Остановили лодку и закинули снасти. Первую рыбку – ерша – поймал Юра. У нас же долго не клевало. Надо сказать, что я ни разу в жизни не держал в руках удочку, а тут даже и не удочка, а палка. Однако я сообразил, что клюёт, когда мой поплавок поднялся, а затем пошёл в сторону. Я резко вскинул вверх своё импровизированное удилище и почувствовал, как будто крючок за что-то зацепился. Потом вдруг леска пошла вниз. Я бросил палку на дно лодки, перехватив леску рукой, и сразу ощутил рывки кого-то живого. Я тянул рыбу из-под лодки, а Гена держал в руках сачок. Перехватываясь руками за леску (глубина была около шести метров), я всё-таки вывел рыбу на поверхность, и вскоре она оказалась в сачке. Вторую рыбу вытащили похожим образом, только мы с Геной поменялись ролями – он вываживал, а я орудовал сачком. Наши подлещики (название мне подсказал Геннадий) тянули каждый примерно на полкило. Эта же рыба весом больше килограмма называлась уже лещом, хотя местные рыбаки называли их «лёш».
     Вернулись мы ещё засветло, чтобы спокойно поужинать и «обмыть» первый улов. Но сначала нас уговорили запечатлеть свои подвиги на фотоплёнку. Мы взяли на руки своих подлещиков, а Николка подсуетился, попав в кадр с ершом, пойманным Юрой.
     Следующим утром на рассвете мы поплыли на рыбную ловлю вдвоём. Рыбалка на утренней зорьке оказалась ещё более удачной. Тем временем женщины, проснувшись, сварили из вчерашних рыб уху. Мы вернулись с уловом около десяти часов, позавтракали, немного отдохнули и пошли в поле за овсом. С собой взяли мальчишек – пусть полакомятся ягодами.
     В лесу вдруг на глаза мне попалась печальная картина. На сухом дереве метрах в пяти от земли виднелось дупло, а внизу на траве валялись косточки и пушистый хвост белки. Может, куница или хищная птица вытащили из дупла спящую белочку и полакомилась ей, «не отходя от кассы». Я показал мальчикам это место и примерно описал трагедию, как она виделась мне.
     Пока большие и малые мужчины путешествовали, наши женщины почувствовали себя раскованно и решили в одиночестве позагорать в чём мать родила. Полежав какое-то время на солнышке, они надумали искупаться. Тут замечу, что Сылвинское водохранилище судоходное, по нему ходили грузовые и пассажирские суда. Наши нудистки, увлекшись купанием, отплыли уже довольно далеко от берега и слишком поздно заметили шедший почти в их направлении пассажирский двухэтажный теплоход. На его палубах было довольно людно, а когда рулевой подал звуковой сигнал, наверное, все находящиеся там пассажиры обратили внимание на двух молодых женщин, которые в испуге повернули и забарахтались в сторону берега. Пловчихам казалось, что с теплохода их видят насквозь даже в воде, а само судно едва ли не остановилось на месте ради необычного зрелища. Наконец, женщины подплыли к мелкому месту, не сговариваясь, выскочили из воды и побежали по мелководью (а это несколько десятков метров), сверкая на солнце округлостями своих крепеньких, не загоревших, лунно-белых ягодиц.
     Люди на теплоходе свистели и улюлюкали, кажется, некоторые достали бинокли, чтобы насладиться зрелищем. Уже забегая в палатку, Эмма зацепилась ногой за её оттяжку и упала. Когда, наконец, женщины забежали внутрь палатки, они долго не могли отдышаться и прийти в себя, словно им пришлось удирать от стаи диких хищных зверей. Уже потом им пришла мысль о том, что доплыв до мелкого места, можно было спокойно отсидеться в воде, приветствуя пассажиров и команду теплохода. Они оделись в пляжную форму, а вскоре вернулись мы. Угостили их малиной.
     Когда вечером за ужином они рассказали нам о своём «нагом кроссе», весёлое настроение всем было обеспечено, все вместе смеялись до коликов в животе, представляя (или вспоминая), как всё было.
* * *
     Неделя отдыха и рыбалки удалась на славу. Женщины исправно кормили нас ухой из свежей рыбы. Эмма быстро и умело чистила лещей. Она ударяла рукояткой ножа по голове брыкающейся рыбине, и та засыпала. Чистка – дело опыта, у Раи так не получалось.
     Мы почти каждый день плавали на другой берег на моторке, чтобы проверить машину и прикупить продуктов. В субботу утром к нам должен был приехать мой зять Николай. Но в пятницу с утра задул сильный ветер, на водохранилище поднялись волны. Испугавшись циклона (да и, честно говоря, уже устав от отдыха), мы единогласно решили не испытывать судьбу и перебраться на пермский берег, и чем быстрее, тем лучше. Быстро свернули наш лагерь и за два рейса перевезли все вещи. Захватили даже вчерашний улов, который был для меня особо удачным – я поймал леща весом больше килограмма, чем был несказанно горд.
     На турбазе мы сдали палатку, спальные мешки, лодку с мотором. Поехали в Пермь. Сестра была дома. Мы привели себя в порядок, и тут вернулся с работы Николай, который собирался завтра утром ехать к нам на Сылву. Увидев нас дома, он удивился и огорчился, что ему, заядлому рыболову, не удастся порыбачить. Мы объяснили ему причину преждевременного возвращения, похвастались, каких рыб вчера поймали (чем, наверное, вызвали очередной прилив зависти). Переночевав у них, утром позавтракали, поблагодарили хозяев и поехали в обратный путь, в Азию…
     По пути мы наметили экскурсию в Кунгурскую ледяную пещеру. До Кунгура добрались благополучно, но на экскурсию была большая очередь, как-никак, суббота. Мы заняли очередь и посемейно в ней дежурили. В свободное от дежурства время мы лежали на травке около частного домика, где Гена «припарковал» свою машину. Через дорогу возвышалось большое многоэтажное здание из белого кирпича с вкраплениями красного, образующего красивый узор. Мы любовались на это здание. Правда, чуть позже нас огорошили тем, что это здание оказалось тюрьмой. Геннадий сфотографировал нас рядом с машиной, но тюрьма в кадр не попала.
     Наконец, больше чем через час, подошла очередь нашей группы. Нам пояснили, что по маршруту движения, составлявшему примерно полтора километра, температура воздуха колеблется от нуля до минус пяти градусов, поэтому нужно одеть утеплённые куртки. Вначале одели детей, женщин, а вот мне куртки не хватило. Я не сильно расстроился, посчитав, что к такой температуре вполне готов, и мой пиджак защитит меня от мороза. Сказать честно, внутри пещеры я всё-таки порядочно замёрз.
     Нас, уже готовых идти в неизведанные подземелья, пару раз сфотографировал Геннадий. А потом мы вошли внутрь.
     Вся экскурсия продлилась около двадцати минут. Мы видели незамёрзшие подземные озёра, различные минералы, сталактиты, сталагмиты и сталагнаты, красиво подсвеченные разноцветными огнями фонарей и прожекторов. Экскурсовод сказала, что мы пройдём лишь десятую часть пещеры, поскольку во многие проходы можно попасть лишь ползком, и они не оборудованы для туристов. Даже спелеологи опасаются проникать в некоторые гроты из-за опасности обвала[63]. В некоторых гротах температура даже летом не поднимается выше минус семнадцати, вот почему эта пещера названа ледяной. Река Сылва, на берегу которой мы отдыхали, протекает по окрестностям Кунгура, и её воды входят в некоторые гроты пещеры.
     В Кунгуре мы заправили полный бак бензина, но налить про запас в канистру нам не позволили. Мы простились с пещерой и Кунгуром.
* * *
     Первые пятьдесят километров до городка Суксун проехали нормально, хотя и медленно. А далее тракт шёл, можно сказать, по пересечённой местности. Дорога была сильно разбитой, и приходилось не ехать, а ползти. Мы заметили, что параллельно основной дороге по полю идёт другая, стихийно проторённая водителями просёлочная дорога. Она оказалась куда ровнее, нежели сам тракт. Мы поехали по ней с хорошей скоростью. Однако здесь нас поджидала ловушка в виде прокопанной поперёк дороги канавы, которую мы заметили слишком поздно. Нас довольно сильно тряхнуло, но машина не заглохла и не остановилась, и Гена решил продолжить путь без её осмотра.
     В селе Ключи мы остановились на несколько минут возле магазина. Кое-что купили и поехали дальше. За посёлком сразу началась лесная дорога. Мы поехали по ней, но буквально через пару километров двигатель нашей машины вдруг заработал с сухим шуршанием, и из-под капота пошёл дымок. Гена остановил машину. Он догадался, что из картера двигателя вытекла вся смазка.
     Первым делом надо было убрать машину с дороги. Толкали все, включая Николку. Гена полез под машину и обнаружил неисправность – масляный фильтр с треснувшим корпусом. Неожиданно рядом с нами остановился грузовик, тоже шедший со стороны Ключей. В кабине находился шофёр и два пассажира. Они нас окликнули, мы с Геной подошли. Водитель рассказал:
     – Мы за вами по следу давно едем, видели, с какого места у вас потекло масло. А возле магазина так целая лужица натекла. Ну, думаем, далеко они от нас не уедут, догоним. Так и вышло.
     Гена на своём шофёрском языке вкратце объяснил, что случилось.
     – Фильтр я могу отремонтировать, но вот масла у меня нету…
     – Надо же, как вам повезло. У нас в кузове столитровый бочонок масла, берите, сколько нужно.
     Я пошёл за ведром, которое было в багажнике нашего автомобиля. Нам налили полведра машинного масла. Мы поблагодарили спасителей и дали им пять рублей (они отказывались, но мы были настойчивы).
     Гена наскоро отремонтировал корпус фильтра клёпкой. Мы залили масло, покрутили рукояткой коленвал двигателя – всё крутилось нормально. Завели и поехали. «Везёт же иногда и нам, дуракам, – подумалось мне. – Как будто специально за нами ехала машина экстренной технической помощи».
     В Первоуральске мы планировали залить в бак бензина, но заправка там работала до шести часов вечера, и мы не успели. Тем не менее в Свердловск решили не заезжать, а ехать по объездной дороге, понадеявшись на то, что где-нибудь встретим работающую заправку. Наши надежды не сбылись, заправок по пути не было. Решили ехать, пока мотор не заглохнет. На спусках Гена выключал двигатель, чтобы экономить топливо.
     От усталости нашего водителя стало клонить в сон. Но Эмма, как верный штурман, следила за ним в оба ока и периодически покрикивала: «Гена, не спи!». Я тоже был «весь внимание», будучи привычен к работе в ночные смены.
     Где-то на половине расстояния от Свердловска до Асбеста мы стали заезжать на какое-то сооружение вроде путепровода. Я сидел на заднем сиденье, но внимательно смотрел вперёд и успел крикнуть: «Стой!». Мы остановились, вышли из машины посмотреть. Впереди перед нами в нескольких шагах был обрыв в пять-шесть метров. Мы ужаснулись, глядя вниз… Не было никакого ограждения, никаких предупреждающих знаков. Видимо, работавшие днём на постройке путепровода рабочие просто забыли поставить ограждающие сигналы. Дорога на этот путепровод была хорошей, заасфальтированной, а знак объезда, видимо, притаился где-то в неприметном месте. Машин нам никаких не встречалось, время было за полночь.
     Начались новые сутки, а мы всё ехали. Машина могла заглохнуть в любую секунду, но она упорно шла вперёд и везла нас ближе к дому. После того злосчастного путепровода с Гены слетела вся дремота, и он был крайне осторожен. Скоро мы заехали в город и прямым путём направились в гараж к Кощеевым, откуда до нашего дома было метров двести. Дверь в свою квартиру мы открыли в час ночи.
     В целом от этой поездки у нас остались прекрасные воспоминания.

Глава 156. ПРИБЛИЖАЮТСЯ ПЕРЕМЕНЫ

     В первых числах сентября я поехал в Свердловск на встречу с будущим руководителем моего дипломного проекта, Израилем Григорьевичем Левиным. Нашёл его в институтской лаборатории «Автотормоза». Мы пожали друг другу руки. Он поведал о том, что мне предстоит сделать:
     – Темой твоего диплома будет «Электровоз промышленного транспорта», но бо́льшая его часть будет посвящена автотормозам. Мы займёмся воздухораспределителями под условными номерами 135 и 270-002. Сто тридцать пятые уже не выпускаются, но они ещё стоят на большинстве старых вагонов МПС. Когда вагоны проходят капремонт, их заменяют на 270-002. У вас на комбинате работают думпкары не старше десяти лет, – высказал Левин свою осведомлённость, – и на них уже установлены двухсот семидесятые. Но они тоже требуют модернизации, чем мы и займёмся.
     – Вы приедете в Асбест?
     – Да, буду заключать договор о модернизации. Сначала – одного состава. А потом мы проведём его испытания, и результаты ты внесёшь в свой дипломный проект. На ближайшее же время твоей задачей будет выполнить общий вид промышленного электровоза – карандашом на листе ватмана, схему сто тридцать пятого воздухораспределителя, описание его устройства и работы. Потом, примерно через месяц, приезжай ко мне.
     Я понял, что аудиенция закончена, встал:
     – Всё понял, до свидания.
     В книжном магазине я купил папку дипломного проекта, готовальню[64], логарифмическую линейку[65], рейсшину[66] и тубус.
     В октябре, выполнив задание своего руководителя, я приехал показать ему свою работу. Израиль Григорьевич одобрил мои чертежи, а текст, выполненный в черновой тетради, кое-где подправил и резюмировал:
     – Можешь переписывать начисто.
     Я спросил, когда будет происходить защита диплома.
     – Если наберётся группа заочников хотя бы в десять человек, то в начале февраля шестьдесят девятого. Если нет, то в июне вместе с очниками. В любом случае к февралю ты должен в основном выполнить свой проект. А на следующий месяц тебе предстоит следующее – сделать чертёж тягового электродвигателя электровоза и описать его конструкцию и работу. По тормозной части ты должен будешь начертить схему воздухораспределителя 270-002, описать его устройство и работу при зарядке, торможении и отпуске.
     Я подтвердил, что задание мне понятно, и отправился восвояси.
     В третье моё пришествие пред очи Левина я, наконец, узнал, что он подразумевал, говоря о модернизации воздухораспределителя 270-002. Он предлагал увеличить в золотнике и втулках диаметр отверстий, через которые при торможении подаётся сжатый воздух в тормозной цилиндр. По идее это должно было привести к тому, что тормоза сработают быстрее. Правда, если переусердствовать, колёса могут пойти юзом. Для этого и нужны были практические испытания.
     Левин вновь одобрил сделанные мной чертежи и внёс небольшие поправки в текстовую часть описания автотормозов. Я же задал ему возникший у меня вопрос по поводу целесообразности включения в дипломную работу устаревшего прибора №135, который по всем характеристикам проигрывал более современному 270-002. Руководитель ответил:
     – Ты уже много сделал, поэтому если защита будет зимой, сделанная работа сгодится. А если летом, то там посмотрим. Вот тебе новое задание. Теперь встретимся в новом году.
* * *
     В 1965 году в СССР был учреждён новый праздник – День учителя. Его отмечали в первое воскресенье октября. В 1967 году мне довелось присутствовать на одном из торжественных мероприятий в тридцатой школе города Асбеста. Работники школы организовали вскладчину праздник, который проходил в школьной столовой. Коллектив, как практически во всех школах страны, был преимущественно женским (мужчина был один – директор школы), поэтому многие приходили с мужьями или поклонниками. Угощение готовили свои же школьные повара. Лишние столы были убраны, а освободившееся место было использовано в качестве танцзала. Народа собралось немало.
     Когда все заняли места за столами, директор произнёс поздравительную речь, закончив её тостом. Начался пир. За столом мы с Раей всегда сидели рядом, а когда начинались танцы, я приглашал, кого хотел; Рая танцевала с другими мужчинами. Нам так нравилось, хотя из вида мы друг друга не теряли. Но в этот раз я нарвался, нечаянно пригласив на танец «разведёнку», учительницу старших классов с необычным именем Свобода. Мы с ней несколько раз станцевали. Она оказалась одного со мной года рождения, и всё время стремилась отвести меня подальше от жены. Шептала мне на ухо искушающие слова:
     – Они, молодые, не могут дать удовольствия мужчине. Заняты сами собой. Только зрелая женщина думает в первую очередь о своём партнёре.
     Я понял, что женщина эта лёгкого (или, если отталкиваться от её имени – свободного) поведения. От таких я всегда старался держаться подальше. Подошёл к Рае и потанцевал с ней несколько раз подряд, до перерыва в танцах. После повторного застолья к Свободе больше не подходил.
     Через год я снова был на празднике в этой же школе. Кроме директора, на торжественной части выступил шеф – представитель комбината. Вероятно, комбинат выделил на проведение мероприятия какие-то средства.
     Свобода меня, оказывается, хорошо запомнила и была тут как тут. Буквально пыталась утащить меня на танец, совсем не соблюдая принятых в приличном обществе обычаев. Она так и вертелась возле меня; в конце концов я стал её избегать. Подсел к молоденькой блондинке, сидевшей за столом с краю, завёл с ней беседу, пропустив при этом несколько танцев. А потом пригласил эту девушку. Я заметил, как Свобода издали, незаметно для окружающих, мне пригрозила. Меня спас шеф, поздравлявший учителей с праздником. Он пригласил её на танец, и с полчаса они не расставались, а затем оба оделись и ушли вместе, хотя до конца мероприятия было ещё далеко.
     Я был рад, что избавился от назойливой поклонницы. В мыслях всплыла жаргонная фраза: «век свободы не видать». И эту Свободу я больше не видел, да и видеть не хотел.
* * *
     На работе всё было нормально, моя должность меня вполне устраивала. Я по-прежнему иногда проводил занятия с машинистами и помощниками по управлению поездом, устройству электровоза и его электрической схеме. В нашей смене моё внимание привлёк помощник машиниста Костя Васин – умный, дисциплинированный, работящий, грамотный молодой человек. Как выяснилось, он в совершенстве знал электрическую схему электровоза 21Е. Во время занятий я предоставлял ему слово и предлагал рассказать и пояснить работу схемы. Он справлялся на отлично, ничуть не тушевался и не смущался перед своими коллегами.
     Я не хотел такого работника долго мариновать в помощниках. Как только появилась необходимость в смене «обкатать» нового машиниста, я предложил начальнику тяги кандидатуру Васина. Он одобрил мой выбор.
     Я принял у Константина теоретический экзамен, а затем полдня он в моём присутствии управлял поездом. Я заполнил все необходимые бумаги, и через несколько дней Васин получил свидетельство на право управления электровозом на предприятиях Минстройматериалов. Вскоре его перевели в машинисты. Правда, один помощник предъявил мне претензии, мол, он больше заслуживал стать машинистом, поскольку проработал уже три года, а Васин только два. Но я, честно говоря, даже не знал, кто сколько работает. Мне было достаточно видеть, как кто работает. Иванов же, начальник смены, в мои дела не вмешивался.
     Зима этого года выдалась очень снежной и вьюжной. В целях защиты от попадания снега в машинное отделение у электровозов ЕЛ1 наглухо закрыли воздухозаборные жалюзи и вдобавок снаружи на них надели мешковину. Получалось так, что вентиляторы работали, а воздух им было брать неоткуда. В результате в электромашинном отделении возникало настолько сильное разрежение, что квадратные панели, из которых был выложен пол (мы называли их поликами), попросту поднимало вверх и относило в сторону. Каждый раз, проходя по коридору из одной кабины в другую, приходилось старательно возвращать их на место. Однако они снова, как по мановению волшебной палочки, улетали со своих мест, открывая прямой доступ снегу из-под кузова. Снег попадал в двигатель, что приводило к выходу его из строя.
     После нескольких подобных поломок в кабинете начальника цеха собрался консилиум. На него пригласили инструкторов, начальников смен, ремонтников. Всем было предложено подумать над вопросом, почему горят тяговые электродвигатели. Никто не рвался выдвигать каких-либо теорий, а один из приглашённых указал на меня:
     – Вот он институт заканчивает, пускай скажет.
     Я не стал прятаться в кусты и отмалчиваться:
     – Даже зимой двигатели должны охлаждаться воздухом, подаваемым вентиляторами. Чтобы в двигатель не попал снег, на жалюзи мы надеваем мешковину. Я считаю, что этого должно быть достаточно, сами же жалюзи закрывать не нужно, так как иначе неоткуда взяться воздуху для охлаждения тяговых электродвигателей.
     Было похоже, что я всех убедил, поскольку сразу по окончании собрания по рации всем машинистам передали команду открыть жалюзи на электровозах ЕЛ1. Полики сразу перестали летать, а двигатели – гореть.
     Через месяц, как раз перед Новым годом, мне вручили авторское свидетельство на изобретение и денежную премию. Мне было приятно, хотя, строго говоря, я ничего не изобрёл.
     А первого января 1969 года произошло событие, которое в корне изменило будущее моё и моей семьи. Уральский период жизни подходил к концу, хотя мы пока про это даже не подозревали. Об этом будет моя вторая книга.


     Железногорск, 2014

ОТ АВТОРА

     Мне было 77 лет, когда я вдруг решил описать некоторые интересные факты из своей биографии. Тогда у меня даже не было мысли о том, что спонтанно изложенные на случайных клочках бумаги воспоминания через пять лет превратятся в столь солидную книгу. Показал рукописи близким. Они убедили меня, что пишу неплохо, а описываемые события будут интересны не только ближайшим родственникам, но и совсем незнакомым людям.
     Добрые слова воодушевили. Родные всячески меня поддерживали. В качестве критика и консультанта выступала моя спутница жизни – жена Рая. Она чаще хвалила, но иногда делала замечания, и я их учитывал в дальнейшем. Внук Константин подарил орфографический словарь, тетради и бумагу. Сын Владимир редактировал мемуары и набирал текст. Кстати, название тоже придумал он. Я всем им благодарен, особенно Володе. Без его помощи книга так бы и осталась в единственном рукописном черновом варианте.
     Я не знаю лично Ольгу Давыденко, которая проделала огромную работу по корректуре текста, но тоже очень ей благодарен.
     И спасибо всем моим читателям. Если вы прочли эту книгу, значит, мой труд не пропал даром, а история моей жизни, может, кого-то чему-то научит. Или хотя бы просто развлечёт.
     Сейчас я работаю над вторым томом мемуаров. Если позволит здоровье и отпущенное мне судьбой время, он тоже когда-нибудь увидит свет.
     Ваши вопросы и пожелания можно направлять на e-mail моего сына (по совместительству редактора): fido6035@gmail.com.


     ... И ОТ РЕДАКТОРА
      Если у вас возникло желание отблагодарить автора, то сделать это можно по следующим реквизитам:
     MasterCard (Сбербанк): 5469 3300 1059 5738;
     Яндекс.Деньги: 410011516336173;
     WebMoney: R187508601759 (рубли), Z367108199389 (доллары США).
     В примечании укажите, что это благодарность за мемуары.
Примечания

1
По рассказу мамы (Прим. авт.)

2
Ст. Поклевская – ныне станция Талица. (Прим. ред.)

3
Матаня – в некоторых областях России означает «девушка», «зазноба». Также используется в значении «частушка». (Прим. ред.)

4
Могитхан – грузинское ругательство. (Прим. ред.)

5
Яловые – кожаные. (Прим. авт.)

6
Горький – ныне Нижний Новгород. (Прим. ред.)

7
Военный институт МВД СССР – ныне Пограничная академия ФСБ России (Прим. ред.)

8
Ятаган – клинковое колюще-режущее и рубяще-режущее холодное оружие с длинным клинком, имеющим двойной изгиб (Прим. авт.)

9
Паспорта колхозникам и жителям села стали выдавать только с 1974 года (Прим. ред.)

10
Тюря – кушанье из хлеба, накрошенного в квас, молоко или воду. (Прим. ред.)

11
Кондуктор – здесь работник, сопровождающий поезд для наблюдения за правильностью и безопасностью его следования и за сохранностью грузов. (Прим. ред.)

12
Имеются в виду строки из стихотворения К. Рылеева «Ревела буря, дождь шумел: Ко славе страстию дыша, В стране суровой и угрюмой, На диком бреге Иртыша Сидел Ермак, объятый думой. Товарищи его трудов, Побед и громозвучной славы Среди раскинутых шатров Беспечно спали средь дубравы. (Прим. ред.)

13
Кучумовичи — многочисленные дети, внуки, племянники хана Кучума, сына одного из последних ханов Золотой Орды. (Прим. ред.)

14
Для молодого поколения поясню, что тогда у нас ещё не было туалетной бумаги (Прим. авт.)

15
УЭМИИТ – Уральский электромеханический институт инженеров железнодорожного транспорта, ныне Уральский государственный университет путей сообщения (Прим. ред.)

16
Исетский пруд, он же пруд Екатеринбургского завода – ныне Екатеринбургский городской пруд (Прим. ред.)

17
ОДО (Свердловск) – «Окружной дом офицеров», ныне СКА (Екатеринбург) (Прим. ред.)

18
Класс «Б» – с 1971 года Первая лига СССР по футболу (Прим. авт.)

19
А. А. Пластов. «Весна. В бане». 1954 г. (Прим. ред.)

20
Ленинские горы – до 1924 и после 1991 года – Воробьёвы горы. (Прим. ред.)

21
Маневровый светофор – специальный железнодорожный светофор, разрешающий или запрещающий проведение манёвров, то есть проход подвижного состава по стрелочным переводам. Он имеет два сигнала: синий и лунно-белый. Лунно-белый разрешает маневры, а синий – запрещает. (Прим. ред.)

22
Порожняк – транспорт, идущий без груза, в данном случае пустые вагоны. (Прим. ред.)

23
Букса – связующее звено между колёсной парой и рамой; металлическая коробка, внутри которой в электровозах ВЛ22 были размещены подшипник скольжения, вкладыш, подбивочный материал, смазка и устройство для подачи смазочного материала к шейке оси. Это устаревшая конструкция; с 1952 года на новые электровозы стали устанавливать современные буксы с подшипниками качения. (Прим. ред.)

24
Шабровка (или шабрение) – высокоточное выравнивание поверхности изделия специальным режущим инструментом – шабером (Прим. ред.)

25
Реверсивная рукоятка – съёмный переключатель хода локомотива «вперёд-назад». (Прим. ред.)

26
Скотосбрасыватель – устаревшее название путеочистителя или метельника. Устройство на передней части локомотива для удаления с железнодорожного пути любых посторонних предметов. (Прим. ред.)

27
Позиции – режимы работы тяговых двигателей, задаваемые при помощи контроллера машиниста – локомотивного аналога педали газа в автомобиле. (Прим. ред.)

28
Растянуться – остановиться с поездом на тяжёлом участке (подъём, перелом профиля) почти без шансов двинуться дальше из-за поломки или неумения вести поезд. (Прим. авт.)

29
Предельный столбик устанавливается в середине междупутья и указывает место, далее которого на пути нельзя устанавливать (или не может следовать) подвижной состав, движущийся в направлении стрелочного перевода или глухого пересечения. (Прим. ред.)

30
Изолированные стыки – рельсовые стыки на границах изолированных участков путей станции. При помощи таких стыков осуществляется контроль свободности участков пути. (Прим. ред.)

31
Конечно, имеется в виду Владимир Ильич Ленин, родившийся 22 апреля 1870 года. (Прим. ред.)

32
НТМК – Нижнетагильский металлургический комбинат. (Прим. авт.)

33
Джи-И – General Electric (Прим. ред.)

34
Борт карьера – боковая ограничивающая поверхность карьера (Прим. ред.)

35
Завод АТИ – ныне Уральский завод автотекстильных изделий, ОАО «УралАТИ» (Прим. ред.)

36
Историю их знакомства я описывал в главе 96. (Прим. авт.)

37
Кузов капотного типа – с расположением кабины управления посередине электровоза. Это сделано для того, чтобы увеличить обзор машинистом пути впереди и позади локомотива. В этом типе кузова всё оборудование располагается под капотом впереди и позади кабины. (Прим. ред.)

38
С июня 1957 по ноябрь 1965 руководство отраслью осуществлялось через совнархозы. (Прим. ред.)

39
О ней я рассказывал в главе 78. (Прим. авт.)

40
При шарошечном бурении горные породы разрушаются стальными или твердосплавными зубками шарошек, вращающимися на опорах бурового долота, которое, в свою очередь, вращается и прижимается с большим осевым усилием к забою. (Прим. ред.)

41
Пятидневная рабочая неделя в СССР была введена только в марте 1967 года. (Прим. ред.)

42
Автоблокировка – система автоматического регулирования интервалов между железнодорожными поездами, попутно следующими по железнодорожному перегону. (Прим. ред.)

43
Именно в этом цехе уже потом, в мирное время работал Николай Ситников, сделавший нам с Раей стол, о котором я уже говорил, тумбочку под телевизор и некоторую другую мебель. (Прим. авт.)

44
Некоторые сведения почерпнуты из книги А. Л. Копырина «Асбест. Куделька. Копи» и доклада Ю. М. Сухарева «Военнопленные Второй мировой войны в Рефтинском крае» на девятой Уральской родоведческой научно-практической конференции (Прим. ред.)

45
О нём я рассказывал в главах 28, 31, 33, 36. (Прим. авт.)

46
Об этой встрече я рассказывал в главе 20. (Прим. авт.)

47
Международный женский день стал праздником и нерабочим днём в СССР с 1966 года (Прим. ред.)

48
Свердловский горный институт – ныне Уральский государственный горный университет. (Прим. ред.)

49
Северский металлургический завод – ныне ОАО «Северский трубный завод». (Прим. ред.)

50
Я о нём упоминал в главе 127. (Прим. авт.)

51
Карликовые светофоры располагаются на небольшой высоте над землей, как правило, на бетонном блоке или низком столбике. (Прим. ред.)

52
Шпур – здесь – буровая скважина для размещения зарядов при взрывных работах. (Прим. ред.)

53
МИИТ – Московский институт инженеров железнодорожного транспорта, ныне Московский государственный университет путей сообщения. (Прим. авт.)

54
Уже в начале восьмидесятых стараниями редактора этой книги диалог про радио был опубликован и в журнале «Крокодил». Оттуда тоже прислали гонорар – что-то около двух-трёх рублей (Прим. ред.)

55
«Эх… испортил песню… дурак!» – фраза из пьесы Горького «На дне». Так Сатин отреагировал на неожиданное известие о самоубийстве Актёра. (Прим. ред.)

56
ТЭМ1 – «Тепловоз с электрической передачей, маневровый, тип 1». Советский крупносерийный шестиосный маневровый тепловоз. Выпускался в 1958–1968 годах. (Прим. авт.)

57
Автомобиль ЗАЗ-965, выпускавшийся с 1960 по 1969 год, получил прозвище «горбатый» за свою форму кузова. (Прим. ред.)

58
«Каникулы любви», музыка Я. Миягава (Япония), русский текст Л. Дербенева (Прим. ред.)

59
Хунвейбины – «красные охранники», «красногвардейцы» – члены созданных в 1966–1967 годах отрядов студенческой и школьной молодёжи в Китае, одни из наиболее активных участников Культурной революции. (Прим. ред.)

60
Иман – с 1972 года Дальнереченск. (Прим. ред.)

61
Гора Берёзовая, расположенная на водоразделе рек систем Чусовой и Исети (Прим. ред.)

62
Перемёт – крючковая снасть для рыбного лова. Состоит из прочной бечёвки и прикреплённых к ней коротких поводков с крючками, на которые насаживается приманка. (Прим. ред.)

63
31 декабря 1974 года группа студентов спелеологов была вынуждена встретить Новый год в одном из гротов пещеры, в связи с внезапным обвалом пород, загородившим выход наружу (Прим. ред.)

64
Готовальня – набор чертёжных инструментов в специальном футляре. В него входят: циркуль, рейсфедер, кронциркули и др. (Прим. ред.)

65
Логарифмическая линейка – вычислительное устройство, позволяющее выполнять несколько математических операций, в том числе умножение и деление чисел, возведение в степень, вычисление корней, логарифмов, тригонометрических функций и т. д. Простейшая логарифмическая линейка состоит из двух шкал, способных передвигаться относительно друг друга. Более сложные линейки содержат дополнительные шкалы и прозрачный бегунок с несколькими рисками. (Прим. ред.)

66
Рейсшина – специальная чертёжная линейка для проведения параллельных линий. (Прим. ред.)

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"