Федорцов Игорь Владимирович : другие произведения.

Черная нить горизонта

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.83*18  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Вторая часть. Одиннадцать глав.
  Часть вторая. Добыча.
  1.
  Человек поскользнулся и едва устоял на ногах. Факел заметался по темноте, разбрасывая искры.
  − Вот дерьмо!
  − ...мо! ...мо!...мо! - раскатилось по гротам, лазам и ходам катакомб.
  − Томаш, смотри куда прешься! - зашипели на растяпу, стараясь не вызвать эхо. Напрасные старания. Темнота с удовольствием повторяла любой звук. Даже легкий шепот. Рада радешенька! Соскучилась-стосковалась по человеческому голосу. К чему бы только такая радость?
  − Скользко! Лужа тут, − оправдывался Томаш. - О?! Гляди-гляди! След человека! Ребенка?! Важа! Важааааа!
  − ....а! ....а! ...а! - ликовала темнота.
  − Да не ори, пустоголовый!
  − ...ый! ...ый! ...ый! - хором откликались черные своды, звенели стены в натеках, скалилась капь*, мерцал мох-схистостег*.
  Важа Землеройка не обращал внимания на оживление среди ходоков. Он поднял свой факел выше, осветить побольше места.
  − Как думаешь что это? - спросил он стоящего рядом.
  Дрожащий свет выхватил из темноты илистый берег подземного ручья. Тонкий блик скользнул по длинной рыбьей спине.
  − Это-то? Слепонь паскудный.
  − Глаза разуй! Под ноги смотри.
  Ходок нагнулся. Удивленно хмыкнул, подцепил на два пальца прибрежной грязи. Растер.
  − Зола с углем.
  − Откуда здесь зола? А, Яфер?
  − Жгли чего.
  − Что здесь жечь? - Важа прошел на пару шагов по течению ручья. Берег в точках прогоревших угольков. Потянулся осветить противоположный берег − как там?
  Ручей в шесть локтей ширины, но видно плохо. Важа едва не оступился в воду. Гладь потока прорвалась костистыми плавниками слепоней. Свет беспокоил рыб и притягивал.
  − А я почем знаю, − Яфер задрал свой факел и повел туда-сюда. Потолочный свод не увидишь, темно.
  − И я не знаю. Только золы и углей быть здесь не должно. Неоткуда им тут взяться.
  − А с собой принести? - вмешался в разговор третий. Свет матово играл на пряжках, навершие меча и доспехе говорившего.
  − Пуп не треснет, дрова в такую даль тащить? - съязвил Яфер.
  − А все-таки?
  − Глянуть надо, − уверенно заявил Важа. - Яфер, ты со мной? Пройдемся вверх.
  − Шен, мы отклоняемся от карты, − предупредил вооруженный. - Тут опасно.
  − Тут везде опасно. И где стоишь и куда идешь, и куда заявишься тоже, − не принял во внимание предупреждения Важа. - Не было бы опасно, один бы шел, насвистывая. А глянуть необходимо. Так что Лерру или жди, или давай с нами.
  − Можно и глянуть, − поддержал Яфер товарища. Слышно, неубедителен в слове. Нет у ходока охоты лезть в темноту. Катакомбы они любопытных не сильно жалуют. - Не мандражи стрибон, мы тудыть и обратно.
  − Ты и ты, − вытолкнул Лерру мечников. - Следом. Не отставать.
  − Важа! Важа! - не унимался Томаш. - Ты глянь! След человеческий! Маленький! Ребячий!
  − Вернусь, гляну, − пообещал Важа. Не отстанет, ведь, остолопина! Будет надрывать глотку. Чисто дите. Тому тоже, забаву не подсунешь, не уймется. - Карауль след. И не голоси. Не ровен час жевальщики услышат.
  Сработало. Заткнулся. Только дураки и салаги бояться жевальщиков. Тех кого надо бояться, лучше лишний раз не упоминать. Даже в мыслях.
  Мечники сбросив на землю кожаные панарии, налегке двинулись за Важей и Яфером. Лерру хоть и не доволен своевольством проводника, однако, разумеет кто тут главный. Уже три раза им жизни спасал. Первый − согнал с облюбованного места для привала, а ночью (ночью? в катакомбах каждую минуту ночь!) оползень накрыл стоянку. Второй − разглядел норы, каких-то тварей и погнал всех пинками и матюгами прочь. Четверть часа наверно бегом бежали. Он тех норушек блохами обозвал. Сказывал, человека до высохшего лимона заедают, а он и не чухнется. Третий совсем непонятный. Воздух кислым сделался*. В сон потянуло, все как пьяные. Не ходок, так и передохли бы с того кислячего воздуха.
  Важа шел не торопясь, внимательно рассматривая бережок, делал каждый шаг осмысленно. Куда ногу поставить, где перепрыгнуть. В воду не лез. Стоило свету коснуться черной поверхности, высовывались головы и горбы слепоней. Широкомордые рыбины щелкали зубами. Чисто собаки в цепи заматеревшие!
  Фантомная боль отдалась в левой кисти, напомнив ходоку, как он лишился двух пальцев. Молодой был, любопытный...
  − Не убывает, − показал Яфер на участок берега сплошь покрытого углями.
  − Значит, верно, идем, − удовлетворенно щурился Важа.
   Темнота дело такое... Упустишь что, потом не выглядишь.
  Со стороны шествие Важи, Яфера и сопровождения, смотрелось диковинно и жутко. Два факела плясали в темени немыслимый танец. То врозь взлетали кверху, то вместе падали к земле. Расходились, сходились, очерчивал полукружье. Дрыгающийся свет выхватывал из темноты лица, ноги, тулова и всякий раз разные, ходоков и мечников. Могло показаться движется многорукое, многоглавое, многоликое чудище.
  Сколько-то пройдя, десять или пятнадцать шагов, Важа останавливался прислушаться. Слух в катакомбах беда и выручка. В катакомбах он чуть ли не важнее зрения. Как вот усмотреть в темноте слизня? Никак. Мокрость и мокрость. Как и по всюду. А пискнет падлючья тварина, и выдаст себя! Или крыланы, сагморги по-карийски? Различи их под сводами среди теней и чернот! Только по цыканью узнаешь, остережешься. Коли не поздно будет.
  Свернули от основного русла. Крохотный поток нес угольки и золу, откуда-то из соседних каверн. Важа помялся, но не отказался от затеи. Если уж начались чудеса и загадки, сторожись. За разгадки жизнями расчет пойдет. Храни Создатель!
  Ручей вывел к залу с узким входом. Лезть, только измазаться. Важа, не задумываясь, нырнул в проход. Взялся − доделывай. Пока пролазил, сердчишко пару раз дернулось. Страшновато. Кто его знает, что за пакость местечко себе здесь пригрела. Важа ругнул себя. Надо было вначале посветить. Опять же, не угадаешь. Одни твари света бояться бегут, другим он, что медовый пряник, не отстанут, пока не прибьешь (если сможешь!) или не погасишь огонь.
  Зал оказался пустым. Череп пса-шайра рассыпался, стоило шевельнуть. Потревоженная многоножка спряталась в расщелину. Ручей вел дальше, за нагромождение известковых игл нижней капи. Важа поднял факел. Торопись, да осмотрись!
  − Не упадут? - спросил Яфер, тоже разглядывая свисающие с потолка тяжелые белые сосульки.
  − Упадут, узнаем, − ответил Важа обычной для таких случаев поговоркой и подтолкнул - смотри!
  На небольшой плите причудливый известковый наплыв ловит падающие капли. Наплыв не велик и потому можно разобрать знак − скрученный пук стрел.
  − Деньги под ногами валяются! А! - вздохнул Яфер. - Сковырнем, по скорому.
  − Не получится, − почесал заросшую бороду Важа. - Зря что ли над башкой такие гроздья.
  Помощник картинно вздохнул. Не разжалобил.
  − И не вздыхай, что первотелая молодуха. Рудокоп не тронул и нам не след!
  − Может, не видел. Следы где?
  − Не видел и нам не надо. Не ко времени фарт.
   Яфер не стал спорить. Кто он против Важи? Раз говорит, знает о чем.
  Из зала, через тесную щель, по воде, чувствуя как тычутся в сапоги слепони, прошлепали в каверну-колодец. Важа долго стоял, не решаясь идти дальше. Света не хватало. Потолок бы посмотреть. Вдруг там крыланов полно? Кто его знает, отчего шайр издох. Уж не от старости точно!
  Яфер ждал. Мечники покорно мялись за спинами.
  Уловив тонкий звук, Важа поднял мизинец вверх. Помощник прислушался.
  − Цыкает..., − не разлепляя губ, выдохнул Важа.
  Показал за спину. Яфер помог снять плащ. Все сделали тихо, плавно.
  − Стой и не дыши! - приказал он ближайшему мечнику.
  Важа поменял факел на плащ и указал в угол. Яфер прищурился углядеть крылана. Как не старался ничего не увидел. Резко размахнувшись, швырнул факел в потолок. Пронзительное верещание резануло слух, тень метнулась к людям. Важа стремительно накинул на летуна плащ, бросил на землю, принялся остервенело топтать. Под тканью бесновалась пойманная жертва. Закончив безумную пляску, Важа отбросил край плаща. Кровавое месиво из костей, кожи и плоти.
  − Жрал что-то. Иначе так легко бы не дался, − ответил Важа на немой вопрос Яфера.
  Позади ойкнул мечник. Болтнул ногой в воздухе. Оторвавшийся от сапога слепонь вылетел из воды, забился на берегу, высоко подбрасывая тело.
  − Факел подберите и пошли, покуда пяты не отгрызли.
  Ручей потянулся вдоль стены и шагов через сорок свернул в пещеру поменьше. Здесь задержались. Золы и углей больше. Бережок сплошь усеян.
  − Поглянь!
  Важа задрал факел. Сверху донизу смесь глины, каменных блоков, алебастровых плит, обгоревшего и сгнившего дерева.
  − Завалено, - разглядывал Яфер находку.
  − Угадаешь?
  Яфер пожал плечами.
  − Старая Обсерватория, что рядом с замком Молино. Соседка керкитов.
  − Да, ну! - не поверил Яфер.
  − Говорю тебе! Умные головы башню хотели повыше поднять, копнули фундамент. Укрепить мастырились. А тут дожди зарядили, вода из замкового рва в подвал потекла. По самый порог залило. Думали, придется год ведрами черпать. Сфартило. Вода грунт размыла и в катакомбы ушла.
  − Когда было-то?
  − При Горме. В дыру неделю сыпали, что под руку подвернется. Камень, известь, мусор и золье сгоревшей Старой Торговой. Управиться управились, а какой толк?! Обсерваторию в крен повело.
  Важа ковырнул стену носком сапога. Рыхлая земля легко подалась.
  − Ну-ка, подмогните.
  Сообща обрушили часть завала. Куском мраморного блока перенаправили поток, мыть отсыпной грунт. Задумку Важи не поняли. Но раз надо!
  − Возвращаемся, − скомандовал он, поворачивая назад.
  Еще не доходя до места, где оставили остальных, Важа обратился к Лерру.
  − Слышь, стрибон. Отправляй двоих. Третьим мой пойдет. Важное патрикию скажут.
  − Рано еще. Вчера двое ушли.
  − Отправляй, сказываю. Добрых парней отряди. Вартум! С ними пойдешь. Свети!
  Важа подождал пока стрибон выдаст лист бумаги. Наспех накалякал несколько строк.
  − Тут все обсказано. Но бумага дело такое может и пропасть. Слово запоминайте. Все трое! Передадите патрикию, пусть вскрывает подвал Обсерватории, что у Молино. Запомнили? Наймет землекопов пошустрее. Шурф заставит вниз бить или иное придумает. Глядишь, обратно путь короче окажется. А если что отыщется, ближе нести.
  Важа сам проследил, чтобы гонцы ничего не забыли в спешке. Толковал о дороге.
  − В обратку идите по нашему следу. Рты не разевайте. Где жрали и отхожие места прежде устраивали, не останавливайтесь и близко. Или до или после отдыхайте. На людское блохи лезут. Многоножка цапнет, сразу прижигайте. Сразу. И не жалейте. Малость потерпите, дольше проживете. По сторонам слушайте. На огонь и глаза не надейтесь. Ближе к выходу особенно смотрите. Шайров полно. Одного-двух еще осилите, хуже если стая. Мешки долой и со всех ног ходу и бог вам в помощь. Хоть Создатель, хоть Кайракан.
  Закончив наставления, Землеройка отозвал Вартума в сторонку. Лерру и остальным объяснил.
  − То наше ходоковское дело. Всем знать не положено.
  Наказал гонцу следующее.
  − Туго придется... шайры или жевальщики...
  Вартум поспешно поцеловал ноготь большого пальца левой руки - храни Создатель!
  − ...руби по ногам мечника. Кто слабея. Чтобы не сразу сдался. Отвлек. Там уж бегите без оглядки.
  − Да, знаю...
  − Знаешь и хорошо. Путало с собой?
  − Ага.
  − На крайний случай. Смотри, чтобы не протекло. Обманка приманкой обернется.
  − В норме.
  − И вот что еще. Если тут останусь... не вернусь.... За внуками присмотри.
  − Ладно.
  − В расчете тогда будем. За прошлый раз.
  Вартум согласно закивал головой.
  Только отправив к патрикию гонцов, Важа пошел поглядеть находку Томаша. Парень иззуделся в ожидании.
  − След! - радовался Томаш. - Ребенка кажись.
  Не соврал. Действительно, на влажной земле отпечаток детский ноги.
  − А это чей? - указал Важа. След на след наложился.
  − Шайра, - уверен Томаш.
  − Лапа мелкая для шайра. И когти не отпечатались. У шайра когти в половину медвежьих, − правильно усомнился Яфер.
  − Собачий че ли? - растерялся Томаш.
  - Откуда здесь собака?
  − Заплутала.
  − А дите?
  − Может, живет где-то. Прокаженный или еще кто.
  − Живет? Человек, в обычном понимании, здесь не живет, дурень. Долго во всяком случае.
  − Тогда чьи следы-то? Жевальщика?
  − И не жевальщика, − дополнил Важа. - Нога не плоская. Фигурная.
  − Кто тогда?
  − Кабы знать.
  Важа прошелся вперед и назад.
  − Собака... щенок... похоже с малолеткой... И огня у них нет, − заключил он. Знал, ему не поверят, однако уверен, не ошибается.
  − Что делать будем? − спросил Лерру ходока. Стрибон относился ко всяким действиям проводника с подозрительностью. Не мутит ли чего?
  − Дальше пойдем, − спокоен Важа.
  Действительно так или умело претворяется, неведомо никому. Яфер, друг и подельник, и тот не скажет наверное.
  По установленному порядку, Важа выстроил всех в линию и прошелся осматривая. Спины, потом спереди. У кого-то оттянул ремень − не пригрелась ли блоха, других заставил сбросить с плеч панарий, не таится ли многоножка. Велел показать руки. Выставили ладони, растопырили пальцы. Важа осмотром остался недоволен. Нет, ничего худого не обнаружил, но таков его характер, быть недовольным.
  − Я не носокомий, потому как привал сделаем, срам сами осмотрите, − скомандовал он. - В задницы друг дружке загляните, не постесняйтесь. В катакомбах так. Не убережешь товарища, сам быстро сдохнешь. Это я вам точно говорю.
  − А ежели я не доверяю свой зад показывать? - пошутили из строя. - Вдруг в темноте с кем попутают.
  Группа загыкала. И ходоки и мечники.
  − Томашек! Ненаглядный! Дай проверю!.. - и опять гы-гы-гы!
  Весело им, бестолковым. Им о серьезных вещах говоришь, а они? Все бы залупаться!
  Важа махнул рукой − двинулись!
  Шли в молчании, гуськом. Часть факелов погасили, берегли. Прогорят до срока, пиши пропало. Нет здесь такого, что можно поджечь. Важа прогнал паскудную мысль. Можно-можно! Да только грешно об том думать. Чем тогда они лучше жевальщиков. Те, по крайней мере, жрать хотят.
  Отошли от ручья и пересекли большой зал. Над головой нависает капь. Во рту сухость, по спине холодок - упадут! Не упали. Легкой смерти хотите ребятки.
  Никто не разговаривал, помня наказ Важи − слушайте! Ну и по возможности смотрите в оба. По сторонам и под ноги.
  − Зрите вовсю! Будто у вас сто глаз, а не два. А уж слушайте, вроде вместо головы сплошное ухо!
  Так и поступали. Важа никчемушного делать не заставит. Зря о нем, что ли слава идет, как о лучшем ходоке. Люди попусту молоть языками не будут. Не тот случай пустозвонить. Вон, Рудокоп тоже знаменитость, а двоих схоронил досюда добравшись. А у них все живы-здравы.
  Замыкал группу Яфер. Поскольку шел последним, панария у него не было. На плечи наброшена толстого войлока накидка. Некоторые твари, выждав незаметно прыгали из укрытий. Изыскивали место куда укусить или куда прицепиться. Накидка от них спасала. Но не спасала от неприятного чувства, будто темнота провожает тебя, глядя в спину мириадами потаенных голодных глаза. Идти, не озираясь, очень тяжело. А оглянувшись, много ли увидишь? А увидавши? Иной раз легче принять смерть не глядя на того кто тебя укараулил.
  Горят факела, шагают люди, чавкает грязь. Кто-то начинает мурлыкать песню. Его толкают в спину - заткнись! Пение смолкает. Тяжко-то как на душе! На солнышко хочется. Или под дождь. Под град, снег, вьюгу.... Все одно, лишь бы под небушко родимое!
  Из мрака бокового хода тянет мертвечиной. Запах прилипчивый и мерзкий до тошноты. Убраться бы поскорее! Но Важа как специально сдерживает шаг и по очереди, то опускает факел под ноги, чуть ли не гасит в грязи, то сует к стене, коптя белые наплывы, то встанет на мыски и тычет в потолок, отогнать мрак. Чего выглядывает?
  Минута роздыху. Землеройка подозвал Яфера.
  − Ходил к Кигэну, как я просил?
  − Ходил. Два раза.
  − И что узнал?
  − А! Молол старый хер, что в ум придет. Сказывал под городом гробница Старого Бога. Имени не помнит. Да и знал ли. Что-то на са или су... Муж Уорниш. Жили они поживали, но расскандалились. По серьезному. Охоч муженек был до целок и крови человеческой. Словом хуже других из всей божественной семейки.
  − А что и другие водились?
  − Кигэн обмолвился. А были или нет... Короче допек и паству и бабу, и нарубила она из него рагу.
  − С бабьем горя хряпнешь.
  − Не знал видимо. Сгребла вдовица мужнины останки в кошелку и под землю в гробницу. Поскольку он бог и умереть обыкновенно не может, так и существует в кусковом виде. Сам лежит, сам себя охраняет. Кигэн когда рассказывал, мужеубийцу нет-нет Лианой называл. Видать Уорнеш со своей супружницей путал, − рассмеялся Яфер.
  Для всего квартала не секрет, колотит Лиана старого Кигэна. Раз в неделю по настроению, а уж в праздники оплеухи как подарки, не отвертишься.
  − А второй? Ты же про первый рассказал?
  − Про первый. Второй раз меня знакомый равдух перехватил и предупредил. Если не хочу куковать в Серных Банях или на Эшафотной послушать за что меня попы невзлюбили, дорогу к Кигэну лучше забыть. Старик-то дурачком отъедет, а меня любопытного за жопу возьмут. Да и род занятий у меня подходящий.
  − Значит гробница?
  − Говорит да...
  − Он наговорит, в оберемке не унесешь, − бормочет в раздумьях Важа.
  − А кто придет к месту успения Войды-воителя, того он хватает и тащит подземные хоромы, − подшучивая, повторил Яфер известную каждому пацану,,страшилкуˮ. - На дураков действовало.
  Важа кивнул. Когда в склеп Войды залезли − действительно хоромы. Серебро, золото посуду еле-еле за раз в десять рук унесли.
  − К чему разговор завел? Я уж думал, ты забыл.
  − Забыл.... Забыл, да напомнили.
  Яферу оставалось только гадать, к чему сказано. Но все его догадки отпали, когда Землеройка осветил выступ на стене над проходом. Рельефная клыкастая морда скалилась из-за известковых наплывов. Как там имя на су или са? Не Сагморг ли?
  Факел опустился. Свет потянулся в темный угол. Могила. Свежая и уже разрытая.
  − Из рудокоповых?
  − А чьих больше?
  ˮТри,ˮ − тяжко подумал Яфер. Как всякий ходок он суеверно верил. Три несчастливое число, нехорошее. Раз, два, три... и понеслось!
  Чтобы сказал Важа о его страхах? Посмеялся? Обругал? Поправил. Плохо смотрел. Пять уже.
  В просторной каверне на удивление сухо. На видном месте уложен приметный гур.
  − Рудокоп? - спросил Яфер хотя и так отлично знал - его работа.
  − Привал ребята, − объявил Важа. Раз есть гур, значит, без опаски можно отдыхать.
  Люди сошлись поближе, доставали нехитрую снедь. Захрустели луковицей, грызли сухари, чавкали свиной шкуркой. Над факелом поставили кипеть фермон. Не на воде, на вине. С тмином, перцем и анисом. Всем по глоточку. В такой сырости без горячего беда. Вот и согревались. Как только вино закипело и аромат аниса приятно защекотал ноздри, напиток разлили. Выпили. Тут же вторую порцию сообразили, тем, кому не хватило. Счастливчикам виноварам с проб лишний глоток.
  Из факелов оставили три. Один похуже воткнули в сторонке. Под ним панарий с вещами. Обманка. Те, что живут в катакомбах, предпочитают одиночек. Вот и пусть предпочитают. Второй над спящими людьми. Третий у Важи. К нему подсел Лерру, сверить карту.
  − Путь расходится, - водил пальцем стрибон по пергаменту. - Наш сюда показывает.
  Важа кивал, следя за мудреной линией. Показывать-то показывает, да только сгинул Рудокоп, следуя ей. Значит что? Нет особой веры, карте этой. А как быть? А так! Самому смотреть надо. Шевелить мозгами. Глядеть глазами. Слушать!
  − Про шурф, правду сказал? - спросил Лерру. Серьезное вопросы они с Важей отдельно обсуждали, без посторонних. Иногда Яфера приглашали. Тот участвовал неохотно. Его ли дело советы советовать? Скомандуете - исполню!
  − Правду, − честен Важа.
  − Про след, что думаешь? - спросил Лерру.
  − Не знаю. Возможно, ход есть поблизости на поверхность. Иначе как бы сюда забрели?
  − Ход?
  − Бывает такая случайность. Провалится грунт, и вход в катакомбы откроет. Ты два дня назад фонарь видел? Свет с потолка падал? Трещина в земле. Вот и сеется. Сверху-то не видно, а здесь все отрадней. Другое дело, что им тут делать? Ребенку и собаке.
  − Может из беглых?
  − Беглые в катакомбы не прячутся. За стену, в лес подаются, − но подумав, Важа добавил. - А коли и беглые? Свет, где у них? Вокруг их следов от факела ни капли смолья не упало.
  Лерру помолчал. Да и что сказать-то? Вспомнил вонь.
  − А если бродяжка? От Цистерн Зуфия? Говорят, они с катакомбами связаны.
  − Оттуда - нет! И лучше не спрашивай почему.
  − Почему? - настаивает на ответе Лерру.
  − По кочану! - сердиться Важа. - Сказано нет, значит нет!
  − И все-таки? - Лерру готов услышать, как его пошлют.
  Важе не до него − прислушался. В прочем, делал ходок это постоянно. Когда слушал, на разговор и прочие пустяки не отвлекался. Видно, что-то его побеспокоило.
  Землеройка взял факел.
  − Погляжу.
  − Чего поглядишь? − насторожился Лерру.
  − Просто погляжу. Спокойней будет.
  Стрибон ткнул под бок спящего мечника.
  − Пускай бы человек отдыхал, − пожалел служивого Важа.
  − Ему за то платят. Когда спать, а когда бодрствовать.
  Мечник без всякого недовольства встал, поправил плащ, взялся за меч. Охранять, да и приглядеть. Ходокам веры особой нет. Какая вера людям в таком месте промышляющим? Хуже хонсариев, клевтов и апелатов вместе взятых!
  Первый выход Землеройка сразу отбросил. Не сюда. Тянуло холодом, аж мурашки по спине. Сунул факел едва не погас. Значит, задует ежели идти. В слепую далеко ли уйдешь? А по карте, еще добрую треть тащиться. Второй выход насторожил тишиной. Будто черный воздух замер в ожидании гостей. Войдешь, и растворит тебя темень, как вода сахар.
  Третий путь вроде второго. Тихо. Важа поборов страх сунул голову в проход послушать. Сердце забилось учащенно. Что делаешь-то дурень старый! Хотел уже обратно, отблеск факела выхватил на земле следы. Те же самые. Важа вздрогнул.
  − Ишь куда пришлепали?
  Мечник любопытства не выказал. Ему за любопытство жалование не добавят.
  Детский след лежал поверх собачьего.
  − Поводырь что ли? - спросил Важа сам себя. Чудно коли так. Слепой? В катакомбах? Тогда понятно. Слепцу зачем свет? А собака? Ведет куда?
  Находка Важе не понравилась. Отвлекала, заставляла думать о том, о чем думать следовало в последнюю очередь. А думать он должен как дело справить и вернуться. Живым. Патрикий может и наобещал золотые горы, но следует убедиться что от тех гор, хоть крохотный камешек внукам достанется.
  Вернулись в лагерь. Устроился подремать. В полглаза. В катакомбах иначе нельзя. По соседству бубнил Томаш. ,,Тер уши" мечнику. Послушать - первый ходок в миру! Рудокопу и ему ровня.
  − Шайры-то? Вроде собак. Не крупных. Зубищи - полено перекусят. А когти чисто бритва, − привирал, но не особенно, Томаш.
  − А эти? Жевальщики?
  − Оооо! Росту среднего. Хилые на вид. На ногах бегают не очень, а когда скакать начинают, на руки опираться... Они у них знаешь какие руки-то? В два раза длинней твоих! Глаза что у вареной рыбы.
  − Встречал?
  − Вот как тебя!
  Сбрехал. Важа лично брехуну дохлого обитателя катакомб показывал. Знакомил.
  − А чего их жевальщиками зовут?
  − Жуют постоянно, вот чего.
  − Едят стало быть?
  − Во-во! Кого поймают. Им все равно кого жевать. Слепоней, шайров, многоножек. Блох на себе наловят и как семечки слузгают. Но человека более других уважают. Мы для них, что зареченские колбаски...
  Мечник сухо сплюнул от омерзения.
  − ...а еще хужее сагморги, крыланы по-нашему! - нагнетал страх Томаш. Сам, правда, тоже боялся. Голос чисто колокол треснутый дребезжит.
  − Чем хуже?
  − Чем? От жевальщика еще спасешься, от крыланов нет.
  − И нахера с вами увязался? − сокрушался мечник.
  − Уууу! Ты прямо как баба... Знала бы рожать придется, ни одному бы мужику не подставила.
  − Томаш! - не выдержал болтовни Яфер. - Завтра тебя ботало несчастное, последним поставлю.
  − А чего?
  − Сам не спишь, другим не мешай, − устрожил Яфер рассказчика.
  Молчать никакой возможности - самая середина рассказа, и Томаш продолжает шепотом, переговариваться с мечником.
  − Да ты не трусь! Тут конечно не ярмарка на Сто Кравватин. Тесно и темно. Но гляди в нужную сторону и верно с удачей и не разминешься.
  − Голову бы не оставить. Вот и вся удача, − ныл перепуганный мечник.
  − Не скажи! В самом начале яму видел? Год назад Рудокоп могилу старую разрыл. Плиту приподняли, золото через верх поплыло. Что пена с кипящего молока!
  − Брешешь!
  − У Яфера спроси. А Важа? Сказывают, часовню нашел. Древнюю. Не он к антикварам ходили, те за ними бегали-лебезили, поклоны поясные били.
  В дреме, слушая болтовню Томаша, Яфер мысленно усмехнулся. Понял, к чему балбес клонит.
  − Да тут на каждом шаге какая-нибудь ценность. Вот взять, к примеру, лунное молоко.
  − Молоко?
  − Когда полная Луна светит, из земли особый сок топится. Лунным молоком* называется. Если им умыться, никакая тебе после не откажет.
  Мечник тут же забыл о страхах.
  − Прямо-таки никакая?
  − Точно говорю. Ни шена, ни благородная бэну, ни капризная бьянка. Ни замужняя, ни холостая. Да, хоть монашенка и та согласится!
  − А что за молоко?
  − Молоко как есть. И видом и цветом. В год по капле собирается. В нижней капи. Его иной раз за сто лет не больше пригоршни накапает. Увижу, покажу.
  Тут уж на говорунов зашикали со всех сторон. Спите! Пришлось умолкнуть.
  Сон и не сон вовсе. Холодная сырость студит тело. Тревожит вода, шлепая в лужу. Колыхнет свет факела (сквозь веки увидишь) сердце ему вторит - что да отчего? Ворохнется по соседству товарищ - опять тревога. Добредет до слуха далекое эхо, невнятное и тихое, будто предупредит − Не спи! Не спи! Муторность, а не спанье...
  Коротко время отдыха. Отдыха ли? Больше измаешься, дум передумаешь, чем отдохнешь. Но и то что отпущено истекло.
  Пробуждение принесло неприятности. Один из мечников не поднялся.
  − Ты чего? Эммер? - тщетно толкали его товарищи.
  − Погоди, − Яфер потрогал соню за руку. Каменная.
  − Воду пил? - сходу спросил Важа, едва глянув на мертвого.
  − Черпнул из ручья, − признался мечник.
  − Икреца заглотил, − констатирует Яфер причину смерти. - Талдычишь дуракам, талдычишь! Язык в мозолях!
  В разговор вмешался Лерру.
  − Что за икрец?
  − Тот, что в воде. Сколько говорено, воду через тряпицу процеживать и уксуса добавлять.
  − Так она чистая. На огонь смотрели. Ничего не было.
  − Значит, было, − настаивает Яфер. - Икреца заглотил, теперь он его заглотит.
  − Отволочь бы куда подальше, − предложил Важа. - Обратно пойдем, на падаль столько всего набежит.
  − В воду кинуть. Слепоням, − подал удивительно здравую мысль Томаш. Должно со страху.
  − Плащ мне оставьте, − попросил Важа. - А том мой пришлось выбросить.
  Лерру тут же отдал приказ. Двое мечников, подхватив мертвеца, потащили из пещеры. Яфер им светил.
  Дальше - больше. У одного из воинов обнаружилась припухлость на бедре.
  − Блоха кладку сделала, − успокаивал бывалый ходок, вырезая шишку. Мечник скрипел зубами и охал. Когда прижгли рану огнем, вскрикнул.
  − Ну-ну! Мужик ты или кто? - укорили крикуна.
  Пока ждали возвращения похоронной команды, стрибон наблюдал за Важей. Ходок выглядел обеспокоенным. Все время о чем-то размышлял. Усиленно и напряженно. Словно собирался принять ответственное решение. Он и раньше таким был. Но сегодня....
  − Сюда пойдем, − указал Важа третий исследованный им выход.
  − По карте сюда, − ткнул во второй выход Лерру.
  − То по карте. Была бы верной, Рудокоп бы сейчас дома с бабой в ладушки играл, − ответил Важа и был по своему прав.
  − Сам говорил, всякое случается.
  − Всякое, − не стал отказываться от своих слов Важа. - Но пойдем сюда.
  − Мы пойдем туда куда нужно, − преградил ему дорогу стрибон.
  − Иди, − ответил ему Важа.
  − Это неповиновение! Вспомни уговор с патрикием. Ты следуешь карте!
  − А ты меня пасешь? Так? - сердился Важа.
  В одном стрибон прав, его наняли пройти путь, согласно маршруту, а не так как ему вздумается. Но уговор уговором, а жить охота!
  В пещере тихо. Слышно трещат факела. Никто в спор не вмешивается.
  − Ладно, − уступил Важа. - Но до трех.
  − До трех чего? - не понял Лерру.
  − Увидишь чего, − хмыкнул Яфер. Ходок больше верил чутью Важи, чем пресловутой карте. На карте не обозначены ни блошатники, ни заводи слепоней, ни лывы. Мало карты в живых здесь остаться.
   Одни за одним, прошли во второй ход. Последним − Яфер. Важа не позволил поставить Томаша.
  − И себя проворонит и других, − категорических заявил Землеройка.
  Есть у ходоков правило: оглянулся - оглянись второй раз. Яфер так и сделал. Только никого не было! С другой стороны в пещеру настороженно крались шайры. Двое.
  "Выследили. Как обратно-то?" - испугался Яфер и устыдился своей слабости.
  Прознай кто о его чувствах, не укорили бы в трусости. Не посмели. Катакомбы. Здесь надо бояться. Даже собственной тени от неяркого факела над головой.
  
  2.
  Роан ди Морлигем носил прозвище ,,Утяˮ за очевидное сходство с забавной птицей. Чуб хохолком, нос ,,уточкойˮ. Шагал в перевалку, отклячивая зад. Ел, мелко жуя. Часто глотал, вытягивая шею. Утка и есть! Слыл он человеком на речь не сдержанным и грубым. Манеры имел самые ужасные. Однако, обладал несомненно ценным для военных качеством. Выполнял приказы. Не рассуждая. Во всяком случае, рассуждения и умствования выполнять их ему не мешали.
  За многолетнюю ратную службу, хилиарху Морлигему много чего перепало. Носил и белый с пурпурной каймой плащ победителя и таскал колодки пленного. Осаждал и брал неприступные города и пух с голоду в осадах. Въезжал на закорках побежденных во вражеский стан и улепетывал от врага без оглядки и стеснения. Случалось, ходил в большом фаворе. Давненько, правда, при Горме. Тогда мужики еще не стеснялись вонять потом, перегаром и болеть триппером. Не пудрили морды скрыть шрамы и выглядеть милыми. И ценилось не количества любовниц, а послужной список битв и походов! Довелось Уте солоно черпнуть и венценосного гнева. При Экбольме. Не сдержанный язык подвел ,,под монастырьˮ. Называть вещи своими именами не только эпатажно, но и накладно. И к милостям и к опале Утя относился с хорошим скепсисом. Делай свое дело, а что до остального − чинов и наград, Создатель воздаст!
  Сейчас перед хилиархом стояла нелегкая задача. Сдержать продвижение неприятеля ко дворцу нобилиссима имеющимися силами двух тагм. Целехонькой, зануды и маменькина сынка, Ома ди Тьюдда и неполной, малость потрепанной, Третьей Баррикской, дукса Шомма. Маневрируя, тагма нежданно налетела на отряд глориозовского жополиза рейнаха Фоя. Впрочем, короткий ночной бой у Критополии - Ячменного рынка Морлигем за бой не считал. Так - драчка. Вторично сойтись ,,фронт в фронтˮ не посчастливилось. Честолюбивый Фой бездумно рисковать не пожелал. Ждал подкрепления.
  От Критополии поднялись к Кривому каналу. Вынудили. По поступавшим бестолковым и часто паническим донесениям, хускарлы обходили хилиарха по флангу. От Кривого канала, обрушив мост, сместились к Трапезидову кастрону, где в спину едва не ударило местное ополчение. От кастрона прямехонько до Карвунария - топливного рынка.
  В арьергарде Шомма, разведка прошляпила! внезапно объявлялись спафарии фрайха Вейна, дружка глориоза. Фой и Вейн уже немалая сила, потому Морлигем, не задумываясь, запалил склады дров и торфа, лишая противника возможности преследовать. Так бы и бегали ночь напролет, играя в прятки и выгадывая позицию, но поступил четкий приказ занять Староратушную и встретить мятежников там. Хилиарху полегчало. Хоть какая-то ясность!
  − Что скажите на это бл...тво? - спросил Морлигем и высморкался в жменю. Ударил сопли об землю. Пошмыгал носом, втянул остатки слизи и сглотнул. Пальцы вытер о полу плаща. - Нас задавят. И стратагемы Фронтина* не помогут.
  Хилиарх в сопровождении обоих дуксов и портария, обследовали место будущего противостояния. О позиции речь и шла.
  У Ома ди Тьюдда на пухлом личике ,,кислякˮ. С хилиархом ему не повезло. Впрочем, ему всегда и во всем не везло. С командиром - он подчинялся солдафону Морлигему; со службой - обыкновенная пехотная тагма, а не дефенсоры или скутарии и он только дукс, а не друнгарий; с женитьбой - за дражайшей половиной ни значимых связей при дворе, ни больших денег; с рождением − он тан, тогда как иерархия предполагала катепанов, рейнхов, севастов, глориозов, пэрансов и т.д.
  − И! - потребовал ответа Морлигем от помощников.
  − Вынужден с вами согласиться, − деликатен и сдержан Тьюдд. Фронтина он не читал и потому невразумителен. - То, что хорошо на бумаге, только на ней и хорошо.
  − Вы солдат, а не баба! Говорите прямо!
  − Мы весьма в стесненных обстоятельствах, − выдавил ,,маменькин сынокˮ.
  − Уже лучше! Но не то...
  − Бл...тво и есть, − сдался и признал Тьюдд.
  Шомм сдержал улыбку. Коллеге будет в чем исповедоваться маменьке.
  − Это я и хотел от вас услышать. Желаю видеть под своим началом единомышленников, а не наблюдать раздрай умов и настроений!
  Тьюдд услужливо вытянулся ,,смирноˮ.
  Морлигем перехватил у портария бутылку вина. Нюхнул, ругнулся и присосался. Не успевая пить, проливал вино на грудь.
  ˮСвинья,ˮ − обозвал руководство Тьюдд. Дукс пребывал в расстроенных чувствах с начала мятежа.
  Хилиарх запыхался, оторвался от горлышка, громко чмокнув.
  − К оступившимся и провинившимся из-за вина или иного крепкого напитка применять телесные наказания и перемещения по службе, − ехидно процитировал воинский устав Морлигем.
  Портарий Эркки, кому собственно и говорилось, ответствовал.
  - Только тыловому идиоту придет в голову пенять скутату* на всегдашнее пьянство. С тем же успехом его можно обвинить в ношении оружия и брони!
  Хилиарх вернул бутылку. Харкнул розовой слюной под ноги.
  − А вы что молчите Шомм? Скромность одолела?
  Дукс Сизен ди Шомм, вздрогнул от предназначенного ему вопроса. Он понадеялся, обойдутся без его мнения.
  − У нас неудачная позиция, − произнес Шомм, гадая, насколько устроит его ответ хилиарха. Ответ не устроил.
  − Что значит неудачная позиция? Вы не на шлюху забрались милейший! - не стеснялся Морлигем. − С другой стороны отчасти правы. В этой вашей неудобной позиции нас и захотят поиметь!... Покрыть...
  ˮБедная Идда,ˮ − посочувствовал Шомм жене хилиарха.
  Женился хилиарх, поздно, тянул до последнего, и взял в спутницы девицу в возрасте за тридцать. Надо полагать, поддался уговорам своей сестры. Некоторые утверждают, бросил астрагалы. Камни не легли.
  Утро первой брачной ночи, Утя встретил не в супружеской постели, а в казарме с однополчанами, где и прибывал вплоть до высочайшего повеления мчаться к границам Остии. Бэну Идда не преминула высказать золовке обиды на грубое с ней обхождение.
  − В конце концов, я не обозная маркитантка, а жена! - жалобилась она.
  Родственница, тоже бывшая замужем за военным, успокоила бедняжку.
  − Поверь, разница не столь уж и велика.
  Бэну Идда, женщина, в общем-то, не глупая, трезво оценила свои перспективы в браке. Скандалами мужа не удивишь, капризами скорее выведешь из себя, отлучением от супружеского ложа толкнешь в безотказные объятия мимария. Рецепт семейного благополучия на поверку оказался прост. Муж и жена, что два сапога - пара! Простые рецепты, как правило, самые действенные. В чем бэну Идда чуть позже убедилась.
  Когда Морлигем вернулся из похода и предстал на пороге с букетом роз, то услышал.
  − Выбросьте эту херню в окно! И ступайте в спальню! Я без мужика третий месяц, а вы ко мне с цветами! Сдурели?
  Они были по-своему счастливы в браке Роан и Идда ди Морлигемы. Шомм знал об этом доподлинно. Сам он доводился хилиарху дальней, седьмая вода на киселе, родней по линии жен, отчего Утя, в свойственной ему манере выражаться, иногда величал себя и подчиненного ,,сестроебцамиˮ.
   Староратушная площадь место открытое, просторное и весьма удобное для маневра и атаки, но не обороны. Оборонять площадь, все одно, что участвовать в неравной потасовке. Со всех сторон плюхи. Не угадал - схлопотал!
  Обойдя самолично Староратушную на три раза, вдоль и поперек, заглянув за каждый углом на Помойном Щляце, в каждую нору и дыру на Водовозной, осмотрев проезды и подходы Трехгрошовки, перелазы и лазейки Швейки, Морлигем приказал две улицы выходящие на площадь поджечь. На Помойном Щляце вспыхнули склады гильдии Сукновалов, сушильни Бочаров и дом фрайха Арси. Хозяина усадьбы, Морлигем приказал вздернуть на воротах при всей фамилии, чтобы не мешался и не грозился столичными связями. Комментарий хилиарха, где он видел связи фрайха и его самого, заставили покраснеть даже привычного к Морлигемовским выходкам Шомма.
  − Нагибал я твоего евдомария Барро и твое бляжье семейство! - завершил взбешенный хилиарх цветастую тираду. Как итог речам, веревка фрайху и повешенье.
   Следом за Щляцем, заполыхали лавочки и лавки булочников Трехгрошевки. Потешное прозвание улицы от ароматных булок копеечной стоимости. За вкуснейшей выпечкой приходили со всего города. И вот теперь, где недавно сладко пахло марципаном, ванилью и корицей, воняло гарью и раскаленным камнем.
  − Может лишнее? − осторожничал Тьюдд. Правда не пояснил, про злосчастного Арси говорит или про торгашей.
  Родню Арси имел весьма представительную и влиятельную. А пекари народ склочный и кляузный. И от тех и от других неприятностей не оберешься!
  − Нобилиссиму нашему объяснишься! - отмахнулся Морлигем.
  − Вы не понимаете...., − осмелился Тьюдд перечить.
  − Нечего понимать! У меня приказ!
  А приказы хилиарх привык выполнять. Сказано встретить на Староратушной - будем встречать! И не есть истина, что победа обходиться дешевле поражения. Очень даже наоборот!
  − Водовозная слишком тесна для Фоя! - рассудил Шомм. - И не слишком хороша для нас. Много проулков. Могут зайти во фланг.
  − Тут ты прав. А насчет Фоя... Скорее Вейн. Он рискнет.
  − Предлагаю часть людей посадить в ратушу, − деловит Шомм. Будь у него егеря, загнал бы на верхотуру, пусть долбят противника. Но егерей нет. - Свяжем боем и развернем фронт.
  − И атакуем в тыл? - понял его Морлигем. - Вспомни, кем командуют Вейн и Фой. Мы их не напугаем. А вот они переварят нас по частям.
  Шомм досадливо поджал губу. Он считал свой план не плохим для сложившейся ситуации.
  − Хвала Небесам, что закон запрещает находиться в столице коннице. Но и спешившись, дефенсоры и спафарии от этого хуже не сражаются, − вразумлял Морлигем подчиненных.
  − На площади нас размажут! - уловил суть разговора Тьюдд и сделал на редкость правильные выводы.
  − А кто сказал, что мы будем торчать на ней, что конский хер в ишачьей жопе?! - последовал крепкий армейский пассаж хилиарха.
  Тьюдд, решивший последовать примеру начальства и пригубить для ,,сугревуˮ, поперхнулся, фыркнул и закашлялся. Морлигем заботливо постучал его по спине.
  − Не торопитесь дружище. В питие спешка вредна, а в ебле предосудительна.
  Бог весть откуда объявился разведчик, отправленный еще у Трапезидова кастрона. Рухнул, добежав до хилиарха. По-рыбьи хватал ртом воздух.
  Отобрав вино у Тьюдда, Морлигем сунул бутылку разведчику.
  − За порчу амуниции удержим из жалования, − предупредил он.
  Одежда на разведчике тлела, пенула - дыра на дыре. Сапога нет.
  − Они... сюда... туда... сюда..., − пытался рассказать разведчик, чередуя слова и глотки.
  − Фой? Вейн?
  Глык-глык.... Отрицание мотанием головы. Глык-глык....
  − Глориоз... отозвал... Вейн... Крысиное поле... Фой... На Дворцовую...
  − Тогда кто?
  Наконец разведчик отдышался или отпоился.
  − Хускарлы.
  - Кто спрашиваю? - рассердился Морлигем на непонятливость.
  ,,Кто?ˮ в данном случае вопрос не праздный.
  − Мохан Черная Скала.
  Любители астрагал сказали бы - не выпало! Из пяти мойр, хускарлы Мохана Пройсса самое зверье!
  − Отступаем? - опередил Шомм готовые прозвучать феерические сетования хилиарха.
  Морлигем поморщился. У военных старой закалки, есть множество синонимов к ,,отступатьˮ. Маневрировать, менять дислокацию, оттягивать центр с выравниванием флангов. Отступать военные не любили. И Морлигем из их числа.
  − Сам Создатель велел убраться с площади. А то будем что вошь на бритом лобке. Держим их на Швейным Спуске, − лаконичен приказ хилиарх.
  − Они сожгут ратушу, - забеспокоился Тьюдд.
  Эркки переглянулся с Шоммом. Он откуда? С луны? Полгорода горит, а он о сохранности ратуши печется. К тому же здание арендовали купцы с побережья. Чужеземцы! Не обеднеют. Ну и своим бесплатная услуга.
  − Оттягиваемся на Швейку! - краток в пояснениях Морлигем. Названная улочка прямей портняжной строчки. Для обороны минус, но и врагу не в плюс.
  Неширокую Швейную завалили вывороченными столбами и оградами, вековыми липами из сада катепана Рюджа, мешками с землей и корзинами с камнями, разнообразным хламьем, мусором, всем, что способны вырвать, сломать, выкорчевать и принести с одного места в другое десяток крепких человек. Работа кипела, баррикада росла. На удобной ближайшей крыше пристроили бочку с маслом. В качестве сюрприза. Шансов выстоять против хускарлов не много, пусть прибавится хотя бы один.
  К окончанию возведения фортификации прибыл нарочный* от Ромуила ди Гарра. В грязи, в копоти, с хорошим винным выхлопом. Прибыл со строжайшим приказом незамедлительно отступить к собору Святого Пия.
  Морлигем выругался. Красочно и эмоционально.
  − Там полно женщин и детей, − воззвал нарочный к сердцу и совести хилиарха.
  Хилиарху собственно все равно. Он привык исполнять приказы. Даже такие! От которых воняет сговором. Семейство Гарра вложило в стройку собора немало денег. А неподалеку, на Землемерах, усадьба тестя. Кир Дрейм всегда плохо влиял на вестарха Ромуила. Так что не женщин и детей ему, хилиарху Морлигему, защищать, а вложения вестарховой родни!
  Морлигем поочередно посмотрел на дуксов. На лице Тьюда облегченное − отступаем! Во взгляде Шомма осознанное - нам конец! Дуксу известен район собора. И известно место, что им предстояло оборонять.
  Хилиарх зло выдохнул.
  ˮЧистоплюй! Конец?!ˮ - сам Утя употребил более емкое слово.
  − Можешь сказать, где эти бля...ские хускарлы? - уточняет он у нарочного. − Далеко? Близко? Сколько у меня времени?
  − Будут самое позднее через час!
  − Егеря? Помогут?
  − От них почти ничего не осталось.
  − Может кир Рашел пришлет?
  − Убит. У Старого Цирка. Сам видел. Мяса, − нарочный стукнул себя по ноге, - по колено!
  − А Стайн?
  − Тоже самое. Золотых всех положили.
  От услышанного холодело за ребрами. Шомм впервые позавидовал Тьюдду. Ему так трусить нельзя. Не к лицу. Родова не поймет.
  Нарочный терпеливо ждал решения Морлигема. Он должен убедиться, тот не взбрыкнет и выполнит приказ. Гарра перестраховывался. Как и всегда.
  − Нам выпала великая миссия, − мямлит Тьюдд прервав паузу.
  − Не будьте ослом, − обрывает хилиарх.
  Оба дукса и нарочный в течении минуты выслушивали всеобъемлющее мнение Ути о текущем положении столичных дел. Таких исчерпывающих характеристик им не встречалось ни у Фронтина ни в ином учебнике по стратегии и тактике войн.
  − Значит все-таки Мохан? - уточнил Шомм. А вдруг ошибка? Другие не лучше, но все-таки. Бой с Вейном и Фоем представлялся желанным вариантом.
  − Длань Создателя над нами! - смирен нарочный. Зачем будировать чувства? Жить всем хочется.
  − К ебеням длань и левую и правую, − свирепеет Морлигем. − Пусть лучше прикроет наши задницы, пока будем занимать новый рубеж! - как не зол хилиарх, слово отступать не вплелось в его речь.
  Богохульство ввело нарочного и Тьюдда в легкий ступор. И если нарочный промолчал, Тьюдд открыл рот высказать недовольство.
  − Дукс! Идите в п...ду! Если вы столь щепетильны в вере, смените доспех на подрясник. Будете читать покаянную молитву перед тем, как перднуть и две перед тем, как присунуть. Или вообще наденьте фундоши.
  Побагровевший Ом ди Тьюдд обиду проглотил.
  − Нечего долго рассусоливать. Собор так собор. Передислоцируемся, − объявил Морлигем. - Исполнять!
  Район Иконописцев, в просторечье Малюйки, часто прорезан улочками, что каравай на осьмушки и все сходятся у Святого Пия. Присоборная площадь не так уж и широка. Меньше Староратушной. Овал в обрамлении опрятных фахверков. Мостовой пока нет, потому сплошная грязь! Камень будущей брусчатки свален в кучи. На месте фонтана яма наполненная дождевой водой.
  − Здесь все дырки не заткнешь, − кивает Морлигем в улочки и стремительно шлепает по лужам. − Как вам выпас? - жест охватывающий площадь. − А хлев?
  Новенький собор чистый бриллиант. Широкая лестница в двенадцать ступеней, шесть колонн подпирают архитрав, необычные арковые окна.... витражи.... Мрамор маршей, мрамор статуй, мрамор стен.... Двери портала в позолоте. Сейчас они распахнуты. Внутри не протолкнуться, люди коленопреклоненно молятся.
  − Притворите, - злиться Морлигем. - Противно смотреть. Ладно бабы! Мужики раком стоят!
  Приход тагм, поджидала присланная вестархом Гарром подмога. Равдухи, виглы, торквесы и даже птохи - всех кого смогли набрать. Старания командования хилиарх оценил харчком.
  Как и Староратушную Морлигем самолично излазил соборную площадь.
  − Ниже по Ручейной удобное место, − рискнул подсказать Шомм. - Улица выходит к базару. Мы сможем...
  − Гуры прикроют обход нам во фланг, − не слушает Морлигем. - Свалка очень кстати. - Подходя к фонтану позвал. - Эй, скутат! Сюда! Живо!
  Когда воин приблизился, ровняя шаг и поправляя сбившуюся одежду, столкнул его в яму с водой.
  − Стань ровно! - требует Морлигем у растерявшегося воина. Тот возится в жиже, пытаясь вытереть грязное лицо. - Ровно, сказано! - орет хилиарх.
  Скутат замер по грудь в грязи.
  − Вылазь. Скажешь декарху, пусть выплатит тебе солид, − разрешил Морлигем. - За разведку местности.
  Хилиарх, что медведь в круг улья, на сто кругов обошел будущий фонтан.
  − Бросьте поверх досок. В первую линию этих, − махнул хилиарх в сторону присланной подмоги. - Щиты им поменяйте. Глядишь Мохан купится. Шомм твои позади. Здесь и здесь. - Сделав еще круг, уточнил. - Оставьте у портала с десяток птохов, за паствой присматривать. Паники в тылу мне только не хватало.
  Тьюдд отлучился подняться к порталу. Не войти, полно народу. Дукс прошептал коротенькую молитву. У военных все молитвы короткие. Читать длинную, трата драгоценного времени. Молитва Тьюдда из самых коротких. Трижды: Спаси и Сохрани! и все на этом!
  − От сих до сих, − Морлигем очертил примерное расположение будущей обороны. - Там треноги из копий и щитов выставьте. Туда амфор бросьте! Досок с гвоздями! Цепи, веревки в грязь заложите! - сыпал хилиарх команды. Все что говорил, опробовано и не однажды. Не всякий раз эффективно, но есть ли выбор?
  Дукс Шомм следил за исполнением и внимал, как костерят командование скутаты. Недовольства не выказывал. Привычен. И к суете и к ругачке. Здесь важно не опустится до ,,люблю − не люблюˮ. Потому как полюбив что-то, обязательно что-то возненавидишь. Спроси кто, почему он выбрал военную стезю, а не иное, достойное занятие, Шомм бы утонченно и иронично ответил: Не наигрался в солдатиков. А в действительности? В действительности удручающая леность к действию. А у военных все предопределенно. Тебе приказали, ты приказал... Побудительные причины оторвать жопу от лежака. И ничего лишнего и личного.
  Равдуху Мацею повезло. Он и Безухий остались у колонн. Щитов нет, доспехов нет. Даже задрипанного бомбакиона*! Помилосердствовали ,,голымиˮ в строй выставить.
  − Поживем чутка, − невесел Безухий, наблюдая военных. Глянул на равдуха. Того последнее время как подменили. Молчалив сверх меры, а если говорит − рычит, а удосужиться ответить все больше невпопад.
  Наблюдения Безухого справедливы. Другое дело отчего так? Скажи кому - обсмеют! От ощущения близкой смерти. Сегодня-завтра. Пугало ли Мацея подобное? Скорее выматывало. Подводило к той черте, когда устав от ожидания согласишься - ну и пусть! А там как характер. Или сам в петлю, или безоглядно во все тяжкие, или доживешь оставшиеся деньки омертвелой чуркой - ничто не в радость!
  − Поживем, − произнес Мацей и зачем-то дернул из ножен меч. Оцарапался.
  Безухий подосадовал. Дожил мужик! Было бы вино - распили. Глядишь, и полегчает человеку. Но нет вина...
  − Давно хотел рассказать..., − полез с откровениями Безухий, − Ухо в катакомбах окромсали. Напарник во сне порезал. Чтобы, значит, шайры, за мной, по крови шли. А сам смотался.
  − Сообразительный напарник, − равнодушен Мацей к трагической повести предательства.
  − Сообразительный.... Друг.... Мог бы в брюхо пырнуть или еще куда. Пожалел, выходит..., − Безухий взял паузу. Что скажешь? Молчание. − Я его потом нагнал. Споткнулся гнида и ногу повредил. Там и бросил. Шайрам. Вроде и заслужил он, а как вспомню, на санках вместе катались, да лазили гнезда зорили... Жалко...
  Никаким своим секретом Мацей ответно не поделился.
  На площади суета и шум. Лишняя минута дорога и каждая вторая использована бестолково. Борте* на пути атаки сложен не по намеченному и не той высоты. Две повозки оставлены сбоку.
  − Опрокиньте их! - размахивает перевязанной рукой кентарх, уже нынче отведавший неприятельского железа.
  Его слушаются с третьего или с четвертого раза. Одну повозку на бок, вторую, тяжелую, не осилили и откатили подальше. На плохую исполнительность кентарх не злобствует. Зуботычин не раздает, плетью не машет.
  Морлигем на ходу жует лепешку с сыром. Вытирает рот рукой, жирные руки о штаны.
  − Лучше не успеем, − оправдывается Шомм.
  − Знаю, − соглашается Морлигем. - Вот ведь дилемма. Мы не можем пропустить их, они не могут оставить в своем тылу нас. Миром не разойдемся ни в какую.
  Речь хилиарха не вдохновила Шомма.
  − А хотелось бы....
  Морлигем слышит дукса и... презирает.
  − Может еще, что придумать? - суетиться Тьюдд, успевая подвякивать. Это туда! Это сюда! Положи там!
  − Цветы бл...дь, разбросай! - срывает злость Морлигем. Он недоволен всем. Обоими дуксами, портарием, кентархами, скутатами, возведенной линией обороны, то, что ночь, то, что грязь, а более всего приказом, который он исполняет. Приказом более остального.
  Что сделано, то сделано. Перед соборной лестницей завалы из бревен и досок. Не высоко, до пояса. Сверху полито маслом. Для скользоты и поджечь можно.
  − При Вазеле и такого не было. Выстояли же, - обнадеживает других Шомм.
  Делится впечатлениями о той позорной битве, Морлигему лучше не доверять. Услышат, в Серные Бани загремит! И он и все кто с ним!
  − Вот и будет нам тут полный Везель! - не разделяет надежд хилиарх на вторичное везение.
  − А куда виксиллум*? - спохватился Тьюдд. Действительно место знаменосца не определено.
  Шомм внутренне поджался в ожидании ответа Морлигема. Хилиарх и в обычное время не выносим, а в необычное и вовсе.
  Морлигем зашвырнул объедок.
  ˮОн его прибьетˮ − уверен Шомм в печальной участи Тьюдда. Но Уте не до глупостей подчиненного.
  − Кентарх! - ткнул он пальцем в бравого мужа. - Кентархию на три шага влево!
  Получив команду, строй дружно сдвинулся.
  Дошел до рядов торквесов и виглов. Досадливо поморщился. Вояки, епть их так и эдак!
  − Кир Шомм вашу первую сюда! - машет Морлигем и терпеливо ждет перестроения. - Щиты не задирайте, не подол. А вы не в мимарии на смотринах! - и опять дуксу. − В центр дупликариев*! Всех! Пусть отрабатывают двойное жалование!
  Выровняв и оценив фронт, хилиарх двинулся в обратном направлении. Вспомнил о Тьюдде.
  − Виксиллум на ваше усмотрение, − тактично отправил куда подальше дукса Морлигем.
  − Хорошо, − оживляется Тьюдд и подсказывает. − Надо бы напутствие сказать.
  − Надо бы. А то чисто мабуны перед покупателем. Того гляди задком повернуться...
  Морлигем остановился. По знаку к нему тот час подбежал барабанщик. Рассыпал дробь.
  − Если во время генерального сражения или битвы произойдет обращение в бегство безо всякой разумной и видимой причины..., − проорал Утя строки устава. - А таковых причин я не вижу и потому не каждый десятый поплатиться за трусость и сдачу позиций, но каждый пятый!
  − Думаете, это вдохновило? - пессимистичен Шомм. Ему жаль свою лучшую кентархию.
  − Вдохновило? У меня приказ, дукс! И ничего кроме.
  Приказы хилиарх выполнял всегда. Шомм знал об исполнительности Морлигема. Его исполнительность притча во языцех у военных. А было ли у хилиарах хоть что-то из воинских талантов кроме умения подчиняться? Ответ не утешителен.
  Ночь светлела от пожаров. Нет такого края неба, где не полыхает. Разве что Энас Сфендомос. Холм погружен в привычную тьму и покой.
  Мацей подпирает колону и смотрит в пустоту. Грызет айву. Угощение не вкуснее сырой картошки. Но равдух не обращает внимания. Он не видит ни ночи, ни скутатов Морлигема, ни толкучки. Лишь слабо отвлекается на гул голосов за его спиной. Паства и пастырь взывают о защите и ниспослании избавления.
  − ... и жизнь моя, и жизнь чад моих, и близких моих в руце твоей...
  Верят ли они в то, что толдычат на протяжении многих часов?
  −...и слуги твои, и рабы твои...
  И слышит ли ОН? Слуг и рабов?
  С боку на пандус влез запыхавшийся Босак. Освободился от лямки и сбросил объемный мешок. Устало отер пот с лица.
  − Прибарахлился малеха.
  Своего не упустит. Чужим, что плохо лежит, не погнушается.
  Босак задвинул мешок за колонну. Другие бы не увидели. Вытянув шею, постоял прислушиваясь.
  − ...утешь скорби наши, уменьши боли наши, исцели раны плоти и укрепи слабости духа. Придаемся милости твоея..., − поют голоса. Слитные и раздельные одновременно. Подобные пирамиде Создателя. В подножье сдержанные и низкие - мужские. Средние, от глубин сердца - женские. На вершине детские. Пронзительные, что крик журавлей осенью!
  − Может того? - отрывается Босак. - Двинем, пока спокойно. За собором дом диакона... зацепим чего. Пожрать или как... Там через сад и вниз к каналу. Что скажите? Тут дело не шуточное...
  Безухий с ним согласен. Вопросительно смотрит на Мацея. Твое слово?
  Мацей будто и не слышит. Будто война его не касается и не коснется. Обойдет стороной, что грозовая туча высокий пик.
  − Слышь, Мацей? Двинем говорю? - торопит Босак. И вертит головой по сторонам. Не запоздать бы с разговорами этими!
  Ему равдуховы терзания безразличны. Прижало человека так что? Прижало - отпустит.
  − Идите. Я остаюсь, − выбирает Мацей.
  Босак не спорит, в душу с уговорами не лезет. Всяк в своей власти собственной жизнью распоряжаться. Не пожалеть бы после. Он подмигнул Безухому - со мной?
  Безухий, усовестившись бегства, опустил глаза. Но совесть не воздух. Нету, так проживешь, не задохнешься. Дезертиры тихонько скользнули за колонну, бесшумно сползли с пандуса и пропали в темноте. Мацей посмотрел на оставленный Босаком мешок. Забыл впопыхах. Толкнул ногой скинуть. За ненадобностью чужое. Через тряпку почувствовал твердую грань. Пощупал. Жесткий футляр. Поднял, развязал горловину, вытащил. Налучье???
  В груди ворохнулось давнее. Вот так же он дядькин секрет узнал. Сунулся в припрятанный в сарае, под самой матицей, пеленок*. Дядька, человек жалостливый и плаксивый, но выдрал его без всякого снисхождения. Зачем лез? Зачем взял?
  Добротный раабский лук. Из воловьих рогов, гикоры, бараньими кишками и кожей клееный. Легок и удобен в руку.
  − Значит вот оно как, − сдавленно вздохнул Мацей. - С чего начал, тем и закончишь...
  После, день-два прошло, оттаяло дедькино сердце, стал племяша натаскивать лучному умению. Про все растолковал, во все премудрости, хитрушки и уловки посвятил. При этом долдонил и долдонил
  − Глаз у тебя верный и рука, какая надо. Ни жесткая, ни хлипкая. В самый раз. И чуйка... Чутье... Без него никак! Только смотри, кого бить будешь! Смотри, Мацеюшка. Лук он, куда направишь туда и стрельнет. В зверя, в птицу, в человека. Для того и придуман. Но, ты вот что уразумей! Зря никого не сироти, не обездоливай. Всяк чей-то отец, мать, сын... Детенков несмышленых зарекись трогать! Кайракан не простит. Отвернется. Не искупишь за дите грех. Не примет Кайракан искупления. Хошь гору великую срой, хошь океан осуши, хошь день вспять поверни. Пропадет душа! Очернеет! А там... там, нельзя быть одному...
  Дядькины наставления вполуха внимал. Думал, блажь у старого. Ошибался. Вскорости срезал на спор за триста шагов олененка под мамкой. Дядька узнал, слег. За три дня почернел, свечой поминальной истаял. Ни слова, ни полслова никому не сказал. Так и помер, глядя в потолок глазами полными слез. Мацей неделю над дядькиной могилой выл, что собака. Не стало у него никого. Был вот дядька, да изжился по его дурости. Оно и до ныне бывает, накатит... свет меркнет. И сердце не сердце... рана... Щемит... И свидеться, хочется.
  Позже, переданное дядькой умение спасло Мацею жизнь. Попался на браконьерстве. Хотели руки сечь по локоть, а когда отказался повиниться и на колени встать, и буйную голову заодно. Так бы тому и быть, но приспичило катетану Герету убедиться, правду ли про него говорят? Ну, Мацей и положил стрелу в ,,вороний глазˮ за двести шагов. Помиловали. От смерти и увечья освободили. А чтобы зазря талант не пропал, на службу взяли...
  Из кармашка на налучье, Мацей извлек тетивы. На всякую оказию припасенные. В сырость, в зной, в зиму ли. Из полированной кожи, пропитанной воском и жиром; из кишок вытянутые; из волоса плетеные; из прядей льна скрученные. Выбрал кожу. В том же кармашке и кольцо тетиву тянуть, лежало-ждало. К луку − две связки стрел. Сорок восемь штук, хоть не считай. Разной длинны и оперения. Выдернул одну. С коротким трехгранным вощенным наконечником. Всякий доспех прошьет...
  − Подходят! Подходят! - загалдели дозорные.
  ...Следующая стрела. Шиловидная. Пригодиться. Чего бы ей остроносой не пригодиться?
  Строй скутатов пришел в легкое замешательство. Раздались команды.
  − Пики товь! Первая шеренга пол шаг вперед! Вторая шеренга...
  Не торопясь, отработанным движением, через ногу, Мацей согнул рога лука, накинул узлы тетивы.
  − В лошадь-то попадешь? - пошутили рядом. Голос нервный, срывающийся, трусоватый.
  − Кобыле.... Если подсадить, − ответили за равдуха.
  Сам Мацей смолчал на подначку.
  Из мрака улиц, в отблесках пламени на обводах шлемов, умбонах и окантовке щитов, выпуклостях наплечников, вытекли на площадь хускарлы. Многие, увидав северян так близко, не в имперских однотипных доспехах, а в своих родовых, тушевалось и терялись. Воины ли они? Люди ли? На многих звериные шкуры, лица закрыты личинами или вымазаны кровью и сажей. Дудят в волынки, долбят в барабаны, орут! Расчет психологически верен. Еще не скрестив мечи, хускарлов боялись.
  Для Мохана Пройсса это уже сорок шестая война. Или сорок седьмая? Он потерял счет битвам. Ему не нужно богатства. Достаточно навоевал, не беден. Дом, сад, слуги, рабы - больше чем потребно воину. И слава не надобна. При имени Мохана Черной Скалы плачут дети, переходят на шепот взрослые, мягчеют сердца воителей. Его не привлекают женщины, познано их несчетно. Не оформившихся девочек, созревших девственниц, скромных монашек, верных жен и распутных шлюх. Ни богатство, ни слава, ни женщины не привнесут в его жизнь ничего, за что стоило бы долго и яростно биться. Что остается? Кровь? И не кровь. Лить чужую кровь вошло в привычку. Такую же, как залазить на бабу после бани, а в бане пить ячменное пиво, а перед баней хлобыстнуть кружку узо*. Некогда пьянящая радость ощущать на лице и руках липкую красную жидкость, пахнущую солью и солоноватую на вкус, утратила глубину и новизну. Что тогда? У привычек одно сомнительное достоинство. От них не отказываются до самой смерти.
  Под окрики команд, на ходу, хускарлы строились в клин, выставив на острие двуручников. Бесхитростный и отработанный прием. Проломить оборону, втиснуться и... гуляй мечи! В мечном бою хускарл перетянет троих опытных скутатов.
  В первых рядах мелькнула лохматая накидка Смолла Медвежьей Дури, сына Мохана. Прозвище правильное. В трезвом виде буен и свиреп, а в хмельном и вовсе дурак дураком. Ни закона не блюдет, ни жалости не ведает. Росту на две головы выше высоченного, плечи сажени не хватит, а уж силищи! За двух волов ярмо утянет!
  Мохан подает знак. Воет волынка. Смолл, тыкает пальцев в сторону собора и радостно ржет. Перекрывая возбужденный гул, командует.
  − На клинок, сучар!
  − На клинок! - подхватывают хускарлы. Над колышущимся строем оружейный лес из мечей, секир, булав.
  Ветераны из скутатов суеверно сплевывают. Нынче пленных брать не будут. Прозвучи ,,На щитˮ, женщин и детей ждала неволя. Мужчине в обоих случаях рассчитывать не на что. С мечом рождается, от меча и погибает.
  Мацей вскинул лук. Опробовать натяжение. Бывает, с виду, оружию цены нет, а на поверку коряга раскрашенная. Не стрельба, а растрата. Стрелы у ног падают или летят то в дым, то в дол. С пяти шагов не то, что в лошадь, в фахверк не попадешь. Равдух, не напрягаясь, натянул двумя пальцами тетиву до уха. Что сказать... Промажешь, на лук не сопрешь!
  Выбрал первого мечника. Хускарл могуч и меч поистине ему сродни, тяжел и остр. Стрела вошла в разинутый рот по оперение. Гигант заплетаясь ногами, нырнул на землю. Меч отлетел в сторону.
  Убыль восполнили другим бойцом.
  Мацей рванул вторую стрелу. Обычная, боевая. Выстрелил. Поторопился. Попасть попал, а толк? Смолл, предугадал опасность. Повернулся, подставив обитый шкурой щит. Стрела жестко тукнулась и повисла. Хускарл смахнул её, что кусачую пчелу.
  − Хо! - проорал Смолл, торжествуя неудаче стрелка, и пригрозил молотом.
  Сто шагов не расстояние. С заминками, у кого-то запутались ноги в цепях и веревках, кто-то запнулся об амфору, наступил на доску с гвоздями, упал, остановился, замешкался, но клин дошел до борте, втоптав помеху в грязь. Забурлил ратный поток, перетек с потерями. Уперлись щиты в щиты, бьются мечи в мечи, крик и ор глотка на глотку, ярость и безумие глаза в глаза!
  Мацей оставил Смолла в покое и выбрал следующего. На замахе вогнал стрелу в горловину кольчуги. Но и получив смертельную рану, хускарл продолжал бушевать. Что косарь траву валил скутатов вокруг себя. Десяток не меньше перебил. До декарха дотянулся. На исходе сил, вслепую, последним отмахом, подцепил под подбородок. Шлем с головы взлетел над побоищем.
  Центр тагм легко прогнулся, выстоял и тяжко выправился. Дупликарии не подвели. Нобилиссим жалованием не разбрасывается. Отработали!
  Пел Гирч усвоил в искусстве боя одно. Скоро выйти из сечи можно только погибнув или получив серьезное ранение. Умирать он не сбирался. А калека кому нежен? Бился он рачительно, без надрыва. Наступал, отступал, защищался, атаковал. Когда от его шеренги никого не осталось, но он все еще жил и не получил ни единой значимой царапины.
  Удар чекана выбил височную кость. Глаз повис на нитки нерва. Жгучая боль разрывала голову. Хускарл взревев, оторвал поврежденный орган, отбросил и вновь устремился сражаться. Не остановить! Не остановить! В пустую глазницу словил копье. Обмяк и упал.
  О храбрости второй кентархии Баррикской тагмы ходит добрая слава. На всех гуляньях в её честь поется лихая песня.
  Если небо рухнет - мы подставим плечи!
  Если мы в походе - быть кровавой сече!
  Если враг готовит вам позорный плен,
  Становись за нами! Мы надежней стен!
  Но песни хороши для попоек... Скутат трусит пробует пятиться. Не получается. Позади щиты третьих рядов. По команде они двигаются вперед толкая его под мечи, под секиры, на смерть! Он тонко верещит, упирается и извивается. Он обмочился, лишился шлема, в щите торчит клевец и тот сделался неподъемным. Скутат догадывается упасть и протиснуться между ног. Но нему топчутся. По голове, плечам, спине. Он терпит. Терпение! Терпение вот что спасет его!
  Левому флангу припертому к гурам камней, отвалам песка и бочкам с известью некуда отступать. Что в мельничных жерновах оказались. Враг давит не продохнуть!
  Юркий хускарл кромсал с двух рук. Клинки что вертлявые стрекозы, мельтешили то в круг то из круга, разили глотки, пронзали глазницы, рассекали доспехи, сбивали шлемы, вминали наносницы. От его атак шотелем, меча подобного большому серпу, нет спасения и за щитами. Доставал, что устриц за створками. Мацей послал ему ,,долотцеˮ. Шлем хускарла − перекрещенные полосы на обруче, не защитил воителя.
  ...Кровь толчками выходит из раны, отсчитывая время. Оставшееся время. Портарий Эркки не думал о времени. Сквозь пелену боли и отчаяния он видел песчаный берег реки. Светит и пригревает солнце, пускает зайчики по спокойной волне. Он идет с рыбалки. На кукане дрыгаются щучка и окуньки. Один-два-три.... Картинка смазывается.... Он в теплом сумраке амбара возится с Алисс. Строгая девка позволяет только целовать. Ну и поддразнивает, заголив коленки. Четыре-пять... Он держит на руках своего первенца. Смотрит на умученную бледную Алисс. Он любит её... сына... всех!.... Шесть... Создатель потратил шесть дней сотворить мир. Ему же досталось шесть ударов сердца, вспомнить самое дорогое в мире, в котором жил...
  Правый фланг, где в первых рядах виглы и торквесы, пятился огрызаясь сталью на сталь. Мохан узрел слабину обороны, отдал распоряжения. Десяток человек дружно ухватился за оглобли, упираясь в борта и помогая буксующим колесам, разогнали повозку. Казалось, подавят и свои и чужих. Но завыла волынка, отбил дробь барабан, хускарлы расступились, образовав коридор. Несколько человек, из отчаянных, успели запрыгнуть на колесный таран.
  Разметали участок борте, смяли поддавшийся в страхе объединенный порядок торквесов, виглов и скутатов. Кентарх Кермик добывший славу и чин в Пуште, погиб под колесами.
  − На клинок! - визжит хускарл и геройски ныряет с повозки в самую гущу схватки. Его с отмахом, прямо в воздухе, что гнилую тыкву, пополам.
  − Так-то! - кривится седоголовый торквес, насмотревшийся за долгую воинскую службу на всякое. Его уже ничем не проймешь.
  Так-то и нечем? Хускарлу снесли нижнюю челюсть. Видны остатки костей и вываленный язык. Хрипя и фыркая кровью, он сражается, пугая чудовищной раной скутатов. Стрела милосердно клюнула его в горло. Но и тогда он упал не скоро.
  Постепенно, сомкнув ряды, хускарлы сместили усилия к правому флангу. К зоне намеченного прорыва.
  − Вы оказались правы, − польстил Тьюдд хилиарху. Тан держался поближе к командиру.
  − Кто бы, блядь, сомневался! - не доволен Морлигем.
  Шомм сдержан в речах. О правоте полководца судят после битвы. Те, кто уцелеют.
  Рутина − рубить, колоть. Звенит сталь, мнутся шлемы, лопаются доспехи и брызжет кровь. Скутат справа потерял левую руку - перерубленная, отпала вместе с мечом. Ошалев от боли и вида собственной крови, он долбил и долбил щитом строй хускарлов, пока один из них не дотянулся до него. Обескровленный, полумертвый скутат упадал, клацая зубами. Вытянулся впиться во вражий сапог.
  Альбиноса, умелого и прыгучего, Мацей подловил, послав ,,вощеннкуˮ. Наконечник втиснулся между нагрудных пластин и вошел в тело. Удар у хускарла смазался. Его противник, потерявший шлем, легко уклониться и бьет ответно. Альбинос завалился. Победителя, раззяву такую! достали секирой. В лоб. Разбили голову до кадыка.
   Кентарха Совинно взяли ,,в коробочкуˮ - руки не поднять. Хускарл двинул ему козырьком армэ* в лицо. Раз-другой. Вбил кости и зубы в горло, расплющил нос. Месил, пока тот не упал без чувств.
  Первая значительная битва дукса Ома ди Тьюдда оказалась для него последней. Получив шесть ударов острого меча, он истек кровью, поскуливая и зажавшись между бочек с известью.
  Дукс Шомм принял погибель обычную, от прочих не отличающуюся. Такую, как слева и справа от него, минутой до и минутой позже. Подобную другим смертям в других успешных или проигрышных битвах. Клинок хускарла срезался с края щита, рассек лицевые мышцы и кости, вошел в мозг. Легкая смерть. Никаких прощальных взглядов, метаний, последних пожеланий и беспокойства. Последнее важней всего!
  Следующего, прикрывавшегося щитом, Мацей достал в плечо. Хускарл от усталости приопустил щит и заполучил стрелу. Рука отказала. Этого достаточно, не закрыться от пики.
  Сроку всего ничего, а одна связка закончилась. Вторую Мацей тратил экономно. Бил тех, кого не могли остановить, кто понастырней, умелей в ратном деле. Дважды порывался достать Смолла, но тот крутился, что уж. Мацей приберег для него острожку. Легкую, что дым.
  Хускарлы раскололи правый фланг и потонули в грязи будущего фонтана. Задержка не задержка вовсе. Как только яма наполнилась телами, хускарлы преодолели препятствие. Скутаты и остатки ополчения пятились под напором безумцев, устроивших переправу по спинам павших и еще живых товарищей.
  Хилиарх Морлигем командовал опираясь на плечо декарха.
  − Фтрой дершать! - плевался он кровью сквозь разбитые губы. − Фтрой!
  − Они вас ранили кир! - вился возле него носокомий с бинтами и мазями.
  − Я не порсенная девка, а ты не мамаса охать восле меня! - орал хилиарх, отказываясь от помощи. - Псел прось!
  Смолла Медвежью Дурь Мацей укараулил. Угадал, опередил ветер, положил острожку в глазную щель личины. Павшего подхватили и потащили в задние ряды, к отцу. Мохан Черная Скала склонился над телом, принять последний выдох. Смолл был отличным воином, без пощады разивший врага. И никудышным сыном, разбившим отцовское сердце. Разве настоящий сын позволил бы себя прикончить? Позволил бы? Когда Пройсс поднимался, последняя стрела Мацея, срезень, располосовала знаменитому хускарлу шею. От уха до яремной впадины. За двести шагов это было.
  Мацей с сожалением отложил лук. Стрелять у него получалось удивительно ловко и легко. Без излишнего напряжения, без суеты. Тетиву тянул плавно, отпускал без рывка. Стрелы? Ни одной в белый свет не пустил. Справился, одним словом. Не дрогнула рука! Так везет когда действительно все, черта. Итог. И каков он? Мацею нечего ответить Небу, нечего ответить себе. Он прогнал мысли и вытянул меч. Позлорадствовал. За такое Кайракан не спросит. Война человеку дело обычное. Что поссать.
  Гибель Мохана Черной Скалы взъярила хускарлов. Второй сын Пройсса, Эльорт Недоносок, возглавил завершающую атаку. Самую тяжелую, самую безжалостную... Скутатов добивали под рев волынок и гром барабанов.
  Хилиарха Роана ди Морлигема втоптали в мрамор. Герой Остии и Пушта умер с чистой совестью и сознание выполненного долга. У него был приказ. Пусть глупый, но приказ.
  Остатки тагм отступали по лестнице. Кентарх Вожер попытавшийся организовать оборону, принял суровую смерть. Приперев к колонне, ему разбили грудину ударом цепа. После его гибели строй рассыпалась окончательно. Кто пытался сбежать, прыгая с пандуса и ловя в спину топорки и копейца. Кто старался забиться в укромный угол и там отсидеться. Кто бросив оружие, валился в ноги моля о пощаде.
  На самом входе в собор Мацей получил свою порцию железа. Меч подсек колено, удар щита откинул назад. В следующий момент по нему топтались кованные сапожищи хускарлов. Взметнувшийся под купол вопли ужаса и отчаяния, равдух не слышал....
  Скоро ли очнулся? Показалось, макнули в темень и вытащили. Телу холодно и зябко. Дрожь в кишках и слабость.
  ˮВот онаˮ, − безразлично подумал Мацей о собственной смерти.
  В щелки век видно залитый кровью пол. Рядом, протяни руку и коснешься, лежит женщина. Молодая. Под платьем выпирает округлый живот. В разорванный ворот вывалилась грудь с припухшим и влажным от молозива соском.
  Когда-то Мацея донимало, что открылось алхимику Джэлеху в последнюю минуту жизни. Но важнее оказалось, то, что открылось самому... Тогда, в доме... Жена егеря!!!!! Брюхатая!!!!!!
  Он не смог закричать - кто бы его услышал? Не смог позвать - кто откликнется на его зов? Не смог заговорить - кто бы внемлил ему? Не смог шептать - кто различит его шепот? Не смог молится - кому нужны его молитвы? Не смог заплакать - кто поверит его слезам? Сделалось страшно и пусто. Как в давнем, когда умер дядька.
  Мацей ясно осознал и принял за должное, он не может умереть. Не сейчас! Не в эту минуту. Не в этот срок! Ему нужно прощение! Прощение! Но кто простит его? И простит ли?
  ˮИскупление! Искупление!ˮ − подсказывал страх сковавший разум.
  Да-да! Искупление! Но кто назначит ему? Кто?
  ˮКто?ˮ − рыдала душа.
  Кайракан? Суровый бог предков несговорчив. Жил? Твое время. Отжил − божье!
  Нет! Нет! Нет! Не Кайракан! Он не примет его. Тогда кто? Кто?
  Сжигая крохи оставшейся жизни, Мацей перевернулся на живот. Привстал на локти и пополз. Но куда может уползти червь, куда может спрятаться зверь, куда может убежать человек от деяний своих? Некуда! Некуда! Некуда ему бежать!!! И ответ держать придется за все! За все! От боли причиненной матери до последнего украденного вздоха. Нет ничего в этом мире, что дается задаром! Думал, на дурничку четыре десятка годов прожил? Как бы не так!
  В разрушенном и поруганном храме тихо. Лишь капает кровь с изрубленного на алтаре диакона. Звук помог Мацею сориентироваться. Прояснил затуманенное зрение. В этот короткий миг, наверное самый короткий в его жизни, равдух отринул прежнего бога и призвал чужого. Чужого?! Пусть чужого! Но он даст ему просимое. Даст!
  Не в силах подняться, Мацей полз по залитому кровью и заваленному трупами полу. Падая, тыкался лицом в сухенькие комочки доживавших век стариков. Видел лица детей веривших родителям. Заглядывал в неживые глаза женщин искавших защиты у мужчин. Пугался отрешенности мужчин, понадеявшихся на своего бога.
  −...и слуги твои, и рабы твои... в руце твоей...
  Мацей полз, твердя обрывки некогда чужих, а теперь своих молитв. Он не верующий не во что, стал истинно верующим. Не ведавший страха, испил его полной мерой. Он, презревший приклонить перед смертью колени, теперь волочился на брюхе к разбитому алтарю, в надежде... нет, не на малый срок жизни, на искупление.
  Расписное стекло витража разбито и потому Святой Пий смотрит на Мацея половиной лица. Толи прицениваясь к новообращенному, толи выцеливая грешника. Недавний иноверец (хуже! безбожник!) прилагал последние усилия, проползти эти проклятые несколько шагов. И он их проползет. Он не может умереть, не подучив искупления. Только и всего. Искупление...
  И было обещано равдуху Мацею просимое...
  И было назначено ему...
  
  3.
  В одну ночь пять тысяч хускарлов залили кровью площади и улицы столицы. Пять тысяч клинков обрушили на сонный Тайгон хаос и смерть. От Свейдских ворот до Старого Города, от Старых Башен до Скотного Рынка. Под звуки походных волынок и барабанов... Пять тысяч... Пять мойр − Береговые Волки Аббея Броссара, Красные Лисы Брука Гроффа, Белые Скопы Коуди Бенгана, Черные Медведи Мохана Пройсса и Скальные Эфы Дорри Наруха, кровавой пятерней прихлопнули город. Так прихлопнули - кровавая юшка полетела! Действовали сходу, с марша, захватывали инициативу, сминали малейшее сопротивление. Тагма Рашена легла у Старого Цирка. Парни дукса Стайна между пристанью и казармами. Хилиарх Морлигем у собора Святого Пия. У ночной войны свои святые, мученики и палачи. И они только множились от часа к часу.
  Бой у Торговой Палаты тяжелый бой. Затяжной. К нему подоспел и сам глориоз Бекри с соратниками. Не много их. Большая часть ушла с армией. Не воевать, а задержать в случае несвоевременного возвращения. Катепан Акоста уполномочен обещать, задаривать, подкупать, запугивать, шантажировать. Потребуется, устранять неподатливых. Полная свобода действий и средств в достижении поставленной задачи. Вплоть до открытого неповиновения. И не важно доберутся мойры до Пушта, застрянут ли на раскисших дорогах Маргианы, или переборов смуту окажутся в расстроенных порядках и без должного командования, но в столице армии быть не должно! А что Пушт? Великий поход? Увы, это не первая компания, которую чикоши выигрывали у империи Менора, не вынимая мечей и не пустив стрел.
  Вестарх Гроз был не плохим блюстителем порядка столицы и никудышным военным. Командовать равдухами, виглами, сикофантами не то же самое что войсками. Устраивать облавы не сравнимо с организацией выигрышного маневра. Тут нужен хороший опыт. А защищать город, когда противник уже на улицах, опыт, добытый в десятках осад и оборон. Совет Ромуила ди Гарры проявить выдержку и осмотрительность не возымел действия. Вестарх поступил, как поступил бы всякий законник. Порядок сейчас и любой ценой! Верноподданных императора банально раздавили, размазали, взломав построение ударом единственной атаки. Добить вопрос малого времени. Городское воронье со всех помоек, скотобоен и кладбищ терпеливо ждало уход победителей, сидя на карнизах и коньках крыш, мостилась на маковки церквей и соборов, слетелась на деревья, заборы и ограды.
  Воспользовавшись замешательством, Дорри Нарух оседлал городские стены, развернул баллисты, палитоны, онагры, фрондиболы на город. Первый удар по Большому Собору. Разбили килевидные закоморы, зацепили световой барабан и разлетелось великолепие витражей, рассыпались прахом светлые лики Создателя и его первых учеников. Сверзься с высот купол чистого золота, проломил свод нефа, обрушил северную апсиду. Те, кто отправляли Полуношную, погребены обломками. Вторым заходом угодили в шатер звонницы, в ярус звонов. Великий Колокол - вдребезги! Опал оземь кусками безголосой меди.
  Досталось Торговому Посаду. Снесло охлупни, сбило навесы над лавками метаксопратов*, лошадников в убыток ввело. Новый рынок, еще не достроенный, смахнуло. Разор не малый, но поправимый. Хуже − каменные ядра, один в один, будто ворожил кто, на отсыпь упали над хранилищем виноторговцев. Бочек, больших и малых, на сто тысяч солидов пропало! Коронному Дому хватило одного снаряда. Смел тяжелый шар колонны и завалил фасад. Крыша накренилась и съехала. Живых и мертвых смешал камень стен, сцементировала кровь и крик. Не обошло бедствие и Трапезидов кастрон. Словно град на поле лег. Живого места не сыскать. Изрыто, поругано, порушено. Но сущий ад начался, когда Нарух приказал стрелять огнем. Ночь озарилась пожарами. Один из снарядов дотянул до ратуши, городской красе и гордости. Диковинным огненным узором скользнуло пламя от шпиля к земле, коптя голубой мрамор, плавя свинец ажурных оконных переплетов, выжигая перекрытия балок.
  За ратушей, поочередно, вспыхнули мастеровые слободки и Нижние кварталы, зерновые склады Критополии и Старые Бочарни. Попали и в гирокомию, последние пристанища забытых родней и богом немощных стариков и старух. Проклятья и мольбы слились в жуткую какофонию. Сгорели все. Крысиное Поле и не поле вовсе - пепелище. Что могло гореть горело, кто уцелел в огне, достались спафариям Вейна. Люто! Люто! исполнил глориоз угрозу взыскать за смерть сына.
   К рассвету город напоминал разворошенный муравейник. Перепуганные жители спешно покидали жилища, искать спасения за стенами города. Не много таких счастливцев, большинству достались мечи осатаневших от крови хускарлов младшего Пройсса. Черные Медведи подчищали ,,углыˮ.
  Коуди Бенган топил в каналах егерей и виглов, крошил отряды и отрядики гэллогласов, пустил под клинок Старый Город. Мостовые блестели от крови. Лужи переполнились ей. Не было спасению ни старому, ни малому, не выпало пощады ни дитю, ни родителю. Потешился у Диаконовой Заводи. Выживший из ума тан Фомусс, собрав под родовой гонфалон челядь и родню, выступил против мятежников. Кровь доморощенного воинства смыло с брусчатки коротким мелким дождиком. Но особая заслуга вождя Белых Скоп, не позволил керкитам присоединиться ни к Грозу ни к охране дворца.
  От Торговой Палаты мятежникам прямой путь к Дворцовой. Площадь содрогнулась от топота сапог. Хилиарх скутариев, кир Масьер ди Люц, красавец и гордец, привыкший к парадам, а не к схваткам, повел встречную контратаку. Под пронзительные горны, под чеканный шаг, под стягами, под грозный рык: Слава нобилиссиму! И момент выбрал удачный. Противник только-только из боя, не отдохнув, ряды не в порядке...
  Контратака против хускарлов уполовинила Люцу людей. Дворцовую площадь усеяли тела. Среди многих и хилиарх скутариев. Командование делегировалось к Рарру Содду, человеку крайне осторожному и рачительному. Дукс рассудил, атакуя в лоб Бекри, Броссара и Гроффа вряд ли он добиться успеха. В лучшем случае положит остатки гвардии и только-то. И еще быстрее найдет собственную смерть. А с этим спешить, никогда не стоит. Потому Содд отступал, цепляясь за удобные позиции и сдавая проигрышные. За три часа вязких боев, ,,подарилˮ противнику гораздо меньше, чем его предшественники Рашел, Стайн, Морлигем, Гроз и Люц.
  Из окон третьего этажа отлично виден дворцовый парк. Причудливая крыша Охотничьего павильона напоминает спину затаившегося зверя. В окружении мачтовых сосен торчит макушка скалы Русалочьего Грота. Среди фигурно остриженных кустов тонкой тропкой ложится Аллея Вздохов. В разряженной рощице вязов, закатным солнцем прячется Янтарный Шатер. В бурливых водах фонтана стоит коленопреклоненный Золотой Трубач.
  Императорская спальня богата изийским бархатом обоев. Мебель только из самшита. Шкафы, шкафчики, комоды, комодики. Желтая текстура дерева под лаком от малейшего света солнечно блестит, выдавая себя за золото. У стены огромное овальное зеркало в раме. Отражение бытия в обрамлении камня и старинного темного серебра. Жаркий камин в израсцовых плитках и кованом узорочье. У камина кресло, неудобное и монументальное. Анахронизм из прошлых веком. Прекрасный анахронизм. На столе остывший ужин. Как на показ тарели, блюда круглые и овальные, соусники, супница, менажница, салатница - все из тончайшего фарфора. В посуде: свиная требуха, журавль в винном соусе, улитки откормленные молоком, колбаски, трюфели, жареные яички, отдельно оксипорий - соус для улучшения пищеварения, жаркое с медом, фиалковое вино в бутылках великих и малых. Еда не тронута.
  Ширма с вышивкой по шелку отгораживает ложе под балдахином с кисеёй. Подле ложа столик, стульчики. Все тот же самшит.
  Потолки с росписью. Синева небес, тишина облаков, парение птиц. Покой мироздания над царственным покоем.
  Шут вальяжно развалился на ложе венценосца, и, закинув нога за ногу, покачивал грязным башмаком. Жемчужное покрывало расшитое мастерицами из Мохэ, сбито, сжамкано, истоптано и вымазано обувью. Минуту назад Миссо козлом скакал по императорской перине, распевая: Трубят герольды битву! Но запыхался, закашлялся и теперь отдыхал, отрывисто дыша сгнившими легкими.
  − Они подожгли Барбитон! - в задумчивости произнес Экбольм, чем удивил Миссо. По мнению шута, нобилиссиму должно беспокоится о чем-нибудь другом, нежели сохранность здания благородных увеселений. Например, о неприкосновенности собственной персоны. И совершенно определенно следует держаться дальше от окна, а не торчать в нем удобной мишенью.
  − Мятежники, − со значением произнес шут и забавляясь, обрывал кисею. Дескать, что и ожидать. У поднявших руку на венценосную особу, святого за душой ни на ломаный грошик.
  От произнесенного слова приятное послевкусие. А сам-то он кто? Тираноборец и цареубийца!? Под коротенькой курткой очень неудобно припрятан куйтс. Забавная вещица вскрывать вены, подрезать сухожилия, вспарывать животы, снимать кожу. Миссо самостоятельно выбрал её из предложенного патрикием. Наверное, потому что оружие выглядело обыденно, почти примитивно. Серповидное острейшее лезвие, деревянная рукоять, черная от пропитанной крови. Шуту вменено помешать бегству Экболма. Нобилиссим нужен глориозу Бекри. Живым и не обязательно целым. От возложенной миссии Миссо на взводе. Хотя сам бы выразился менее деликатно - надрочен до дрожи!
  Далеко хлопнула дверь. Протопотили скутарии. В противоположной стороне быстрый цокот подбитых башмаков Лагана. Сколько раз говорено, сдери железяки! Весь дворец оповещают, куда он направился. Пежить одну из служанок или при исполнении. Цокот стих и на этаже тишина. Весьма необычно для данного места. Ибо обычно нобилиссим отдавал по десятку приказов в минуту, наполняя окружение ненужной толкотней и суетой. Словно они, толкотня и суета, привносили в жизнь нечто крайне ему необходимое, как вода или еда. То требовал книгу и тут же приказывал гасить свечи. Распоряжался жарко топить камин и открывал окна. Возмущался сменить простыни, поскольку на черной тафте уже никто не спит, хотя еще вчера требовал именно такие. Битый час выспрашивал у носокомия о вреде переедания, и лопал пироги с печенью и луком! А сейчас? Экбольм бездеятелен. Вокруг пусто, слуги попрятались. Позвони в колокольчик, не поторопятся на зов. Жизнь дворца пресеклась в одночасье. И приходится шуту коротать время с нобилиссимом.
  ˮНе заподозрили бы чего,ˮ − скабрезно посмеялся Миссо неоднозначности их вынужденного уединения.
  − Где они найдут второго Васлина? − продолжал смотреть Экбольм на горящий Барбитон.
  Не послышалось? Дрожь в голосе? Слезу пустил?
  Миссо лежал разинув рот. Затем сообразил, выглядит довольно глупо. Даже для шута. Рассердился. Какой к лешему Васлин? Время ли о нем думать?
  − Мятежники, − выдавил шут единственно пришедшее в голову.
  За окном полыхнуло до небес, озарив лицо Экбольма. Шуту хорошо виден профиль самодержца. Он что? Думает это спектакль? В конце появится славный герой и всех спасет? Главный спаситель как раз и занят тем, что режет, жжет дома и вешает тех, кого должен защищать, и вот-вот въедет во дворец на белом коне отнять корону и империю у незадачливого владельца.
  Насчет ,,вот-вотˮ Миссо не ошибался. Дела у Рарру Содду шли не блестяще. Ни один из гонцов посланный к хилиарху Морлигему и керкитам не вернулись. Помощи не было и он, вынуждено, отступал, усложняя, где и чем можно задачу захватчикам. Скоро, словно бумажный, занялся подожженный Охотничий павильон. Собрание оружия и охотничьих трофеев поколений императорской семьи превратилось в угли и золу. А с ним превратились в прах две кентархии державших оборону. Не удалось зацепиться и за удобный склон Русалочьего Грота. Защитников скинули в пруд. Тела заблокировали колесо откачивающего механизма и вода быстро заполнило подземное помещение. Погибли не только скутарии, но и великолепные фрески, изумительной красоты Янтарный бережок, коллекция картин. Мостик Сердец над озером с ручными лебедями превратился в арену короткого боя. Запрокинувшись на спину, свесив голову лежит молодой скутарий. Из рассеченного горла бежит алая струйка, привлекая величественных птиц. Янтарный Шатер разбит. В шибины окон ночной ветер бросал листву и дождь. Схватка у фонтана. Золотой Трубач поднимающийся из воды Кому он трубит? И что? Атаку? Отбой?
  Широкая лестница дворца последний рубеж. Скутарии уронили несколько статуй, создавая помеху для неприятеля.
  Читая и угадывая события в парке, Экбольм ни на миг не покидал места наблюдателя. Даже когда высыпалось стекло в соседнем окне, не отошел и не спрятался.
  − Зачем уничтожать то, чем хочешь владеть? - задал вопрос Экбольм и в третий раз удивил шута. Удивил и разозлил окончательно. Зачем? Ах, зачем!?
  Подобно порыву ветра, колыхавшему штору, Миссо подхватился с ложа.
  − Все просто простенько мой нобилиссим...., −
  Шут цапнул с комода изящную миниатюру кисти Уолда, вещицу баснословной ценности. На миниатюре прогулка по лесу. Кисть мастера легче солнечного света и тоньше иглы. Природа, люди, собаки выписаны с особым изяществом и крайней степенью достоверности.
  - ....Им не нужны ваши подданные!...
  Миниатюра брошена в огонь.
  - ...Им не нужны богатства!...
  Толстый кошель для раздачи денег слугам, последовал за миниатюрой.
  − ...Они безразличны к судьбе города!
  План столицы за который картографу плачено сверхразумного, постигла участь кошеля и миниатюры.
  - ...Они не хотят пира победителей!
  Миссо схватил со стола крыло журавля, грызнул, бросил на блюдо - соус плеснулся на скатерть. Цапнул бутылку, отпил и, расшвыривая и раскидывая вокруг себя, закружил, поливал стены и мебель. Исчерпав содержимое, плюхнулся в кресло.
  - ...Они жаждут свести счеты с хозяином всего того, что им так безразлично!
  − Но зачем так?
  Миссо замер и уставился на Экбольма. Нобилиссим не понял или как раз понял все до тонкостей? Припрятанный под одеждой куйтс стал горяч. Шут даже почесался, так припекло. А что если нобилиссим именно это имеет ввиду?!
  − Огонь, драка? - Экбольм указал за окно.
  Шут с обычным ехидством произнес.
  − При случае спросим у глориоза. Вот уж у кого не ум, а умище!
  Миссо усомнился в своих же словах. Действительно, зачем? Унизить Экбольма? Показать силу? Привлечь новых союзников? Нагнать страху? Все вместе и одновременно раздельно! Глупо! Даже по разумению шута. Хочешь добиться своего, действуй быстро и наверное.
  По полукружью лестниц ко входу поднимался бой. Яростный и злой. Безголосый и звенящий сталью.
  − Второго дня мне приснился странный сон, − начал рассказывать нобилиссим следя за схваткой.
  Миссо скривился. Слушать о чужих снах тоска смертная. А рассказывать содержания своих ночных грез.... Все равно что описывать содержание своего ночного горшка. Кому интересно?
   - Я стою на краю огня, а через огонь ведет две дороги. Узкие-узкие...
  − И ты выбрал ведущую к спасению, − предсказал шут. Это же очевидно! - И одолел мятежников! И тебе не хватило веревок развесить их по столице? Я знаю, где купить! У Олофа Морехода. Отличные веревки!
  Экбольм горько (горько?) усмехнулся. Своему сну или развалившемуся в его кресле шуту?
  - Мятежи начинаются тогда, когда победа гарантированна, − заявил Экбольм. − Иначе в них нет смысла.
  − Потому здесь и нет евдомария? Не удивлюсь, если он отсыпал себе пару мешков из казны.
   − Он слишком умен, наш поборник короны. Ему все равно, на чье она голове, − рассудил Экбольм. - И он честен, как не удивительно. Я как-то попросил проверить ( Миссо изумлении поднял брови) тайно кое-какие счета.
  − Копейка в копейку? - не поверил Миссо.
  − Так и было.
  − И кто из нас больший дурак? Когда покончишь с бардаком, назначь евдамарием меня. Хоть на часик!
  Добивая остатки стекла, влетел топорок. Сверкнув лезвием, сшиб со стола соусницу, ударился в стену, звякнул о камень и упал.
  Миссо толкнул топорок с дороги под стол. Из осторожности. Доведется действовать куйтсом слабоват он против топорка. Экбольм не придал значения случившемуся и спокойно вдыхал холодный воздух, смешанный с гарью.
  ˮЧто сегодня с ним?ˮ - не находил себе места шут. Нож мешал будто был не тайным оружием, а целым двуручником непонятно как запиханным под куртку. Забывшись, Миссо через одежду поправил оружие. Спохватился и в тревоге глянул на Экбольма.
  − Не беспокойся, со мной все в порядке, − произнес нобилиссим, отвлекаясь от созерцания боя.
  − А со мной нет, − проворчал Миссо и сел за стол. Сожрать чего, от делать нечего? - Скоро мятежники будут здесь.
  − Тебе ли боятся смерти? - подкашлянул Экбольм.
  Хватанул дыма или нарочно? Знает о болезни? И что он вообще знает? О клиди, о том представлении, что они устроили с патрикием? А если действительно знает?
  − Никакой охоты загибаться, − Миссо с горестным видом подпер щеку рукой. - Дочь твоего псаря, я тебе говорил, вот-вот подарит мне наследника. Судя по её огромному брюху или одного, но уже взросленького или сразу трех! Я хочу стирать пеленки, подтирать сраные попки и увидеть первый стояк моих парней! Хочу успеть сводить их к шлюхам, до того как паршивцы, начитавшись Сада Наслаждений, привыкнут дрочить! Поведаю им о двадцати видах женских задниц и пятнадцати конструкциях их волосатых и безволосых монд, о тонкостях перепихона и целебных свойствах пития. В Императоре и Дрофах, куда они будут, несомненно, вхожи, я угощу их старым добрым Вритеннским, от которого жизнь слаще меда и ты готов целовать все рожи, какие встретишь в столице.
  − И тана Фиджео?
  − Включая и этого сифилитика! Бесспорно, я буду хорошим отцом. Разумно раздающим пряники и в меру подчивающим розгами! Откуда им знать, что существует десять видов розг и пятнадцать видов порки. Тополиная для таких случаев вне конкуренции. Отличное подспорье в воспитании. Одновременно вколачивая науку отпрыскам, демонстрируешь непревзойденные владение dritto и roverso fendenti и squalembrati*. Я буду примерным мужем! Супружеский долг два... три раза в неделю, − расщедрился шут. - Напиваться вдрызг раз в семь дней. Колотить женушку не чаще раза в две недели или по обстоятельствам. Изменять ей пожеланию, но шлюхи не засчитываются.
  − И как величают мать твоих чад?
  − Ну, это она так утверждает. Сомнительно чтобы её разнесло с одного или двух моих заходов. Не очень-то помню, я ли сделал это вообще. Что поделать, отцовство больше вопрос веры. Материнство неоспоримый факт.
  − То есть сомнения имеются?
  − А у кого их не бывает?
  − И все же, как её имя?
  На лице Миссо легкая поэтическая мечтательность.
  − Зову её Лисой. За хитрый огонек в глазах,
  За отблеск солнца в волосах,
  За острый язычок, смешливость и жеманство,
  За ветреность и постоянство,
  За легкость нрава, чувств игривость,
  Обидчивость и вздорную плаксивость,
  Разбрызганность веснушек, бровь дугой,
  За рыжий хохолок меж ног желанный мной...
  − Алэпу*? - попробовал угадать Экбольм. − Почему она? На мою память ты упоминал другое имя. Шеа. Кажется так.
  − Почему-почему! Мы, мужчины, известные легковеры. Самые простофили из простофиль. Дурни из дурней! Мы попадаем под чары румяных щек, вздернутых носиков и томных глазок, забывая, что дырка, в сущности, одинакова у всех! Что до остального... среди множества пар башмаков, мы выбираем ту, что больше прочих натрут ноги!
  − Так она хотя бы богата?
  − Мелочишка водиться. Но, увы, мои долги её приданным не покрыть.
  − Мои поздравления и наилучшие пожелания, − рассмеялся Экбольм.
  − А подарок? - скорчил скорбную рожу шут.
  − На выбор, − Экбольм указал за окно.
  Миссо не поленился привстать глянуть. Полыхали Торговая Палата, Барбитон и, судя по отсветам, восточное крыло дворца.
  − Не удивлен нисколько, − проворчал шут. − Прошлый раз, хускарлы сожгли дотла Андере в Магаре. А перед этим перетрахали тамошних баб. От пяти до восьмидесяти лет! Десять тысяч!
  − Хочешь сказать в Тайгоне баб еще больше? - спросил Экбольм.
  Миссо замер онемев. Шутит? Да он вообще про что думает, этот херов император? О чем? Разбить ему черепушку и заглянуть внутрь?
  Шут окончательно расстроился. Он то полагал, знает императора как облупленного, но вот уже добрых полчаса только и делает, что разевает рот выуженной из реки рыбой. Это не его император! Не любитель словесных пузырей, и красивых историй про себя! Не капризный дурачок, любящий, чтобы его словно котенка гладили по шерстке, и нацеловывали в мокрый носик. Он вообще не тот, кем представлялся раньше! Его подменили!
  Под окнами радостный вой. Скутариям не удалось удержать лестницу, не удалось забаррикадировать двери. Хускарлы втиснулись в дворцовый вестибюль.
  − Скорблю о вашей оранжереи! - полон фальшивой печали Миссо. - Война и цветы... Поэтично, но не совместимо.
  Звон бьющегося стекла вознесся под самую крышу.
  − Слава небесам! Зеркальный зал! - захлопал в ладоши шут.
  Экбольм поставил опрокинутый шутом стул и встал за спинкой, загородившись им как щитом. Миссо вдруг стало не весело. Треклятый куйтс подпер ребро. Но беспокоило другое. Он раскрыт или ему кажется. Или сражен болезнью всех заговорщиков? Видеть опасность там, где её нет и в помине.
  Дрогнули стены. Тяжелым долбили в дерево.
  − По-моему в Приемном зале. Двери! Гора чистого золота!... Нет-нет! В Большом! Дождались!− махнул шут рукой. - Враг за порогом и всем похеру! Нассут в прудик с золотыми карпиками и их не приструнят! Где ополчение? Где наш доблестный вестарх Гроз? Где, в конце концов керкиты, что расхаживали по городским улицам в плащах с короной? Где?
  − Очевидно, где им и должно быть.
  Миссо крутнулся на одной ноге, разводя руками. Возможно и так, но здесь-то их нет! В самом нужном месте, в самое нужное время.
  − Умирают на площадях, улицах, на ступеньках дворца, − с несвойственным сочувствием произнес Экбольм.
  − Они умирают за жалование, которое им щедро платили, − Миссо подскочил к письменному прибору и что-то накарябал. - Вот прейскурант преданности. Скутарий - десять солидов, кентарх - сто, хилиарх уже тысяча! Вестарх - пять и плюс небольшой городишка столоваться за государственный счет. Глориоз, он же друнгарий, обойдется дороговато. Отечество целиком плюс казна!
  − А шут?
  − Шуты известные бессребреники, − держит фасон Миссо, но сердце готово выдать его своим стуком.
  Экбольм прислушался к нарастающему шуму.
  − Второй этаж, − определил он местоположения схватки, посмотрел на шута. Не пора?
  Миссо подошел к зеркалу, глянуться, не выпирает ли припрятанное оружие. Обдернул одежду. Не удачно, клинок сполз под живот.
  ˮТак я себе елду откромсаю,ˮ − расстроился шут. - Заговорщик, бля!
  Он скорчил рожицу и ,,примерилˮ рога. В отражение увидел, нобилиссим склонился посмотреть далеко ли топорок.
  ˮО!ˮ - удивился шут.
  − Хочешь совет?
  − От дурака?!
  − А почему нет? Раз других не наблюдается....
  Экбольм поморщился. Совет ему не нужен. А вот топорок....
  ˮПрах и пепел на этого императора!ˮ, − разозлился Миссо окончательно.
  − Представляешь... ты и я, скованные одной цепью... Бляха! Ни дать ни взять сиамские близнецы! под барабанный бой вступаем на Эшафотную. Народу! Побольше, чем в Барбитоне, когда амад Костас обставил засранцев из Рубиновых защитников. Все шушукаются, тычут в нас пальцами. Ах, это нобелиссим?! Какой мерзавец! Ах, это? Миссо?! Ммм! Красавчик! Мы поднимемся на помост. Двенадцать ступенек. Больше не надо. Не люблю лестницы. Выше двенадцати начинаю задыхаться.... Все ждут! Народ безмолствует в ожидании невиданного зрелища! Не каждый день казнят шутов...
  − Нобилиссимов тоже, − задумчив Экбольм.
  − Думаешь, глориоз захочет ввести подобное в традицию? Как бы не так, − сомневается шут и продолжает описание праздника. − Попы и волхвы в волнении проследить последний выдох, чтобы душа не сбилась с пути и не попала в чужой лагерь. Я вот кайраканин. Почти. И мне не светит оказаться под рукой Создателя. Бекри и иже с ним в сторонке дабы благороднейшая кровь, моя во всяком случае, не испачкала их богатые одежды. Ты будешь говорить прощальную речь?
  − Нет, − в отличие от шута Экбольм угнетен рассказом.
  − Я тоже. Чего глотку драть, все равно башку оттяпают, − Миссо приосанился. - Ладно, мне. Государственный муж и все такое, а тебе за что?...
  Экбольм не пожал, дернул плечами.
  −...Вот и я не знаю, - вздохнул с сочувствием шут. - Сияет медь, трубачи трубят! Палач приготовил свой лучший топор. Тяжелый, как гора грехов и легкий как сопение младенца. Кто из нас первый обнимет чурбак?
  − Я, − горько улыбнулся Экбольм.
  − Даже здесь тебе лучшая доля! Создатель? Почему я не с ними! - Миссо швырнул в разбитое окно вилку.
  − И почему ты не сними?
  И не вопрос и не мысль...
  − Как видишь, − не растерялся Миссо и самому стало противно от кривляний и шуточек. От ощущения припрятанного куйтса мерзко! Мерзко! Мерзко! Тело чесалось как у шелудивой шавки. Он шавка и есть. Его и приставили, в случае чего, куснуть и обозначить охотникам добычу лаем.
  Грохнуло где-то на лестнице в начале коридора. И Экбольм и Миссо ясно услышали шум схватки. Нобилиссим опять бросил взгляд под стол.
  ˮНе уж-то решится?ˮ - подивился Миссо. Он точно знал, Экбольм падает в обморок при виде собственной крови и не выносит оружия. - ˮРади такого случая...ˮ
  Экбольм не взял топорка, но шут не разочаровался.
  − А может все образуется? - забросил удочку Миссо. Надежда лучшая ,,наживкаˮ, несбыточная надежда еще и ,,вкуснаˮ!
  - Только не талдычь мне про мою армию, которая меня выручит в последнюю минуту. Выручит ли нас хоть что-то или кто-то? - ,,не клюетˮ Экбольм.
  ˮНас? Нас?ˮ - повторил Миссо, словно искал скрытый смысл простых слов.
  − Не буду, − обещает шут. − Ты сам отправил её за тридевять земель. При всем желании, она прибудет не раньше, чем твою голову обклюют вороны. Так что? Хочешь совет или нет?
  − Совет принимают от друзей.
  − Я шут и друг.
  − Что-то уж одно или шут или и друг, - в голосе проскользнуло нечто... одновременно понятное и неуловимое.
  − Тебе решать. А совет прост. Бежать! Беееежать! - проорал Миссо и сложив руки рупопром проблеял. - Бееееежать!
  − И куда? − Экбольм махнул за окно. Там полыхал город.
  Чиркали огненные снаряды, зарева занимали половину неба. Их отсветы заполняли комнату. Багряные блики лизали бархат стен, прыгали к потолку и ярче очерчивали границы предметов. В огромное зеркало неприятно смотреть. Вдвое больше пожаров и безумных теней.
  − К керкитам! - выпалил Миссо, подчиняясь внезапному наитию.
  Экбольм гримаской выразил понимание, о чем речь, но не согласился.
  − К керкитам и никуда более! - настаивал Миссо. − Не для этого ли их создавали? Они просто обязаны блюсти закон! Закон и корона! Не их ли девиз?
  Шут зазвонил в колокольчик. В нарушение этикета в комнату вошел не слуга, а скутарий. Опытный седоголовый стрибон.
  − Собирай своих парней! - командовал шут. - Проводите нобилиссима в Молино. Срочно!
  − Но церемониал предписывает охрану не менее, чем....
  − Попросишь у друнгария Бекри, − оборвал его Миссо. - Он будет с минуты на минуту.
  − Но во дворце и на улице бой! Там опасно!
  − А тут у нас пирушка! Давай-давай! Собирайся! Тут не так далеко. Не удивлюсь если наткнетесь на керкитов за ближайшим поворотам. Они уже спешат сломя голову, вытаскивать из беды старину Миссо.
  Скутарий посмотрел на нобилиссима и склонил голову, ожидая приказа. Не дождался, брякнул мечом.
  − Служим короне!
  − Вот и отлично!
  Экбольм медлил с решением. Возможно, эти краткие минуты благословенный и единственный шанс разобраться, узнать отчего так стыло и уму, и сердцу, и душе. Отчего теперь, когда воочию наблюдаешь близкое завершение собственной жизни, нет желания бороться за нее ни словом, ни поступком. Не оттого ли, что жизнь твоя никем не востребована и никому не нужна кроме врагов?
  Миссо кашлянул, поторапливая с самокопанием.
  − Ты веришь в успех? - машинально произнес Экбольм.
  ˮХороший вопрос во что я верю,ˮ − смотрит шут на себя в зеркало. Куйтс заметно выпирает. Неужели все так очевидно, бездарно и ожидаемо?
  − Ну, же! - поторопил Миссо, размахивая руками. - Заставь их пошевелить задницами! Не будь жареным цыпленком, поданным готовеньким к столу!
  Довод достиг цели. Экбольм взял плащ.
  − По пурпуру тебя в городе узнает первый встречный, − вздохнул Миссо над бестолковостью царственного беглеца. - Махнемся? Оставь свой, возьми мой. Он не такой нарядный, но в нем полно карманов, а в карманах полно... нет, не денег, дыр. Вернешь потом, − наказал шут строго.
  Мена не состоялась. Шут порадовался. За Экбольма.
  − Счастливого пути, − расшаркался на прощание шут и уселся в кресло нобилиссима. - А я тут пока подержу, − пообещал он уходящему императору, поправляя мотню, - кормило власти.
  Бой шел на этаже и Миссо забавлялся, угадывал звуки.
  Гостевая... Рассыпались осколки ваз. Чудеса керамики в куски!? Грохот опрокинутых кресел. Давно пора покончить с рухлядью. Продавил жопами до пола! Опять грохот. Статуя Фелиссы на кусочки! Скульптор польстил натурщице. Уж кто-кто а Миссо доподлинно знал у фаворитки Горма груди почти не было. Братец нобилиссима западал на ,,щепокˮ.
  Хрясь! Хрясь! Хрясь! Должно быть рубят двери в трапезную. Точно! Плеск падающей воды из разбитого аквариума. Пропали редчайшие экземпляры мерзких змееподобных каламоихти и аравано, забавно прыгавших за кормом! Целое состояние выплеснулось на ковер. А ковер? Не тряпка лохматая! Откуда-то с юга. Из Кэдании. За Раабом и еще южней. Стоило переть в такую даль, кормить здешнюю моль.
  Кабинетная... Или чайная. Второе справедливей. Несмотря на книги и бумагу, нобилиссим предпочитал распивать в нем чаи. Очередная мода квасить в кипятке сено, пусть и заморское.
  Миссо уселся прямо. Ну, вот и гости. Распахнулась дверь, ввалились хускарлы. Из-за спин вошедших появился Бекри.
  − Где он? - спросил глориоз. Он замызган кровью, на шлеме вмятина, левый наплечник в хлам! Над бровью рассечение.
  − Сбежал, − усмехнулся Миссо. - Экбольм не настолько глуп, дожидаться объяснений. О! Кажется Красные Лисы? А где сам уважаемый Брук Грофф? Надеюсь, с ним не случилось ничего плохого? Нет? Жаль...
  − Где он тебя спрашивают! - беленится фрайх Гадри. Из худородных. Лезет проявить себя. Что же? Нынче у многих шанс подняться, доказав преданность будущему Ларсу Первому. Или Второму?
  − Как видите сами, отсутствует, − шут извлек не дававший ему покоя куйтс и отшвырнул на стол.
  − Тебе поручили задержать его! Что? Кишка тонка пустить кровь паршивому мабуну? - орет Гадри.
  − Не забывайтесь кир! − злит фрайха шут. - Вы говорите о нобилиссиме!
   - Куда он направился? - вмешался в препирательство Фой. Рука рейнха тянется сгрести несостоявшегося мятежника за шиворот и встряхнуть.
  − К керкитам, − не скрытничает Миссо. − Почему-то сегодня я сентиментален до не приличия, − вздохнул шут, но не удержался от очередной колкости. - Величие самодержца в его смерти. Он умрет среди верных соратников, а не затравленный и одинокий в окружении предателей! Мой подарок, - и уже назидательно пробубнил, грозя пальцем глориозу. − Только победа над Великим возвеличивает Победителя!
  − Почему? - потребовал объяснений Бекри. Из всех толкущихся в спальне он само спокойствие. После Миссо разумеется.
  − Чуточку больше усилий, друг мой. Чуточку больше, − подбодрил заговорщиков шут и показал ноготь мизинца. Глянул в холодные глаза Бекри. − Но он будет хорош! Он будет неожиданно хорош! - восхищался Миссо нобилиссимом. Сегодняшним, необычным, странным и, надеялся, настоящим!
  Гадри обежал комнату. Словно убеждаясь, не спрятался ли Экбольм. Шут даже загадал, заглянет под ложе или нет? От наблюдений его отвлек глориоз. Прежде чем отдадут приказ, Миссо насмешливо произнес.
  − Шут должен быть достоин своего императора. И в жизни. И в смерти.
  
  4.
  − Ну и где вас нелегкая носит?
  Белый подвинулся, уступая место прибывшим: Циркачу и Клешне. Сразу стало тесно. До этого, не облетевший куст акации, давал достаточно защиты и от посторонних глаз и от пронизывающего осеннего ветра.
  − По улицам не пройти, − оправдался Клешня.
  Парень высок. Руки, перевитые мышцами, напоминают кузнечные клещи. Вцепится, не оторвешь! Отсюда и прозвище.
  − Хускарлов в городе больше, чем в Пушт отправилось, − назвал Клешня виновников задержки.
  − Эти в Пушт не собирались. За ночь пол столицы подмяли, − проронил Циркач, всматриваясь в предрассветный сумрак. Необычная и непривычная для столь раннего часа светлынь. Зарева прогнали ночную темень в глухие подворотни и отдаленные проулки.
  Ни пожары в городе, ни паника на улицах, ни что другое Циркача не интересовали. В сорока шагах, наискосок через улицу, крепкая каменная ограда с коваными вставками, за ней аллейка с облетевшими вязами и дом. Все его внимание к дому. Все что происходит вокруг здания, а пока ничего не происходит, и что могло происходить за его дверьми. Несмотря на ночные беспокойства, в окнах ни огонька. Слуги и те не высовываются.
  − Был кто?
  − Не видел. Походу как вчера с вечера закрючились так и сидят. Или он уже там или придет.
  − Или не придет вовсе, − усомнился Клешня. − Я бы не пришел.
  − Я бы, ты бы, мы бы, − передразнил его Белый.
  − И такое возможно, − согласился с Клешней Циркач.
  − Скажите еще, что я тут напрасно хер мерожу! - возмутился Белый. - Поверьте, моему опыту придет! К таким рыженьким приходят!
  − Твои слова да богу в уши! - толкнул в бок приятеля Клешня. Двигаться теплей.
  С конца улицы отголосками и отзвуками донесся звон железа и выкрики. Что кричали не разобрать − далеко.
  − Все-таки Бекри взял за задницу Экбольма, − веселится Белый. - Не утерпел наш друнгарий.
  На вылазку он напросился сам. Уж очень хотелось посмотреть на человека, уделавшего за один день, да что там! за час-два! и Братьев, и Рэйча, и кира Пастуро. Последняя новость Белого очень порадовала. Хоть и грешно радоваться смерти, но Создатель простит. Или еще кто. Белый ,,торчалˮ Пастуро сотню солидов и искал благовидный предлог отсрочить возврат денег. Крысиное Поле разом списало его долги!
  Циркач презрительно сплюнул.
  − Шуточки у тебя! То про перед, то про зад!
  − Могу о другом! - Белый сунул палец за щеку и звонко чпокнул.
  В этом весь Белый. Чистюля и ёрник. Бабы таких любят. Ну и он их.
  Клешня захыкал. Шутник остался доволен выходкой.
  − Крюк дали, − начал рассказывать Клешня. К его словоохотливости привыкли. Любил парень потрепаться. Трепливость у палачей, даже бывших, порок редкий и потому занятный. − Через Нижние кварталы не пройти. Бочарню тоже. На Оплакивающих Святых попы вышли на хускарлов с хоругвями, - и пробасил. − Смиритесь во гневе мечи воздевшие.... А те на них, что бык на тряпку. Кровищи! Мертвяков вокруг храма! Один на одном!
  Стремительно нарастающий топот и гул в конце улицы помешал повествованию. Белый высунулся посмотреть.
  − Схрон спалишь! − предупредил Клешня.
  − Кому сейчас до нас дело?
  − Этим может быть и нет, а пеху есть.
  − Не пеху, а амаду, − поправил Циркач, приглядываясь. В окне вроде огонек мелькнул.
  − Какая разница!
  − Какая... У мельничихи задница и у крольчихи задница, вот тебе и разница, − пояснил Белый. − Пех это как наш вестарх, а амад вроде спафария безземельного. Но признаюсь за Пастуро я бы ему и пэранса жаловал.
  − Скажи еще экбольмову корону.
  − А что? Пусть носит. Во время на тот свет нужных людей отправлять уметь надо. Уж такого бардака не допустил бы.
  − Щедрый ты. За сто золотушек корону толкаешь.
  − Могу и за камешек. Тот, что он сестричке подарил. Жаль никто мне не предлагает.
  − То-то её следов найти не могут. Ни её, ни камушка.
  − Тихо вы! - призвал обоих к молчанию Циркач. - Потом натреплетесь.
  Земля под ногами содрогнулась от удара. Дребезг металла и крики отчаяния накрыли убегающую толпу.
  − В Собор лупят, − угадал Белый.
  − А Собор то чем помешал? - подивился Клешня.
  − Ничем, − краток и недоволен Циркач. Не любил он толкучки. Старую житуху напоминает. Арену.
  − Страху нагоняют, − растолковал Белый. - У кого поджилки трясутся, за меч не возьмется. Овцой под сталь ляжет.
  − А что вестарх?
  − Хрен его знает, что наш вестарх, − сплюнул Циркач. - Где-то на Дворцовой.
  − Экбольма подмывает, − похохатывал Белый. - Чтоб посвежей выглядел.
  Короткое время назад пустынная улица переполнилась беженцами. Кто спешил налегке, кто тащил или толкал тележку с нажитым скарбом, кто надрывался под тяжестью узлов. Крепкий мужик посадил на плечи и шею троих ребятишек. Рядышком семенила жена, сгибаясь под тяжестью нажитого добра. С каждым шагом женщина отставала. Мужик шел, не оборачивался. Самое ценное у него.
  Отряд виглов, наспех одетый и расстроенный, суматошно протаранил толпу. Кого уронили, кого стоптали. Во след им понеслась ругань.
  − Вы бы так бились, как народ калечите!
  Воителям некогда даже огрызнуться - утекают!
  Вскоре вниз по улице двигался плотный людской поток. Больше пеших, редко конных и лишь иногда мелькали повозки. Хрипели подгоняемые лошади. Шарахались от беженцев, беженцы от лошадок. Крик, ор, плач детишек. Какой-то шальной, с обиды, со страха, по недоумию ли, вспорол брюхо пристяжной. Кобыла забилась, калеча людей. Вывернулась из упряжи и покатилась по земле, молотя ногами. Высунувшийся из повозки хозяин, с зеленым от злобы лицом, под матерный лай рубанул мечом налево-направо. Всех положил до кого дотянулся. Молодуху в цветастой душегрее, подмастерья ведшего дряхленькую мать, усатого гончара, старика заслонившего собой малолетнего внучка. Мальчишка остался плакать над недвижимым телом. Его толкали, пихали, а он все тянул и тянул жесткую бессильную руку деда. Кто-то сердобольный подхватил мальчонку на закорки и успокаивающе сжал детские ладошки.
  − Пошли-пошли.
  Мальчишка уткнулся в затылок спасителя. Не видеть, не слышать, не помнить...
  В небе мелькнула черная тень. На соседний дом упал каменный шар. Раздался треск и истошный крик.
  − Охренели! - восхитился Клешня.
  Бывший палач не очень ценил человеческую жизнь, но мастерство её укорачивания сильно уважал.
  Второй камень чиркнул по фасаду, сбил балкон, ставень, отломил вывеску и покатился по мостовой, разбрасывая с себя глиняную скорлупу и подминая бегущий в панике народишко. Раскурочил тележку салдамария, перевернул повозку. Ударившись в ограду, остановился. По кладке потянулась трещина. Железную решетку сорвало с крепежных штырей. Швырнуло острыми навершиями в толпу. Пяток нерасторопных, что на пики нанизало. Люд визжал и пытался бежать. Затоптанных насмерть и покалеченных больше, чем от падения снаряда баллисты.
  Третий камень шел низко. Сорвал крышу с дома, распылил печную трубу, перелетел улицу, разворотил угол у фахверка напротив. В прореху посыпалась мебель, доски, орущие полуголые люди.
  − Во, чудят! − оценил меткость Клешня.
  Перегруженное доаспэ, наскочив на булыжину, сломало ось, потеряло колесо, и круто накренилось. Пожитки, в узлах и коробах, выкинуло наружу. Наряды, одежды, отрезы... Сундук грохнул на брусчатку и развалился. Посуда: серебро с финифтью и позолотой раскатилась куда могло.
  Клешня сунулся подобрать.
  − За домом смотри! − остановил его Циркач.
  Бывший палач замер на полушаге. Его взгляд прилип к чужому достоянию. Хозяин попытался было собрать рассыпанного богатства, но обезумевшая толпа и его самого втоптала в мостовую.
  Внезапно неестественно посветлело. Шар, гудя огненным хвостом, протаранил рамы мансарды и, заметался в проулке, стреляя искрами и жаркими каплями. Сломал меньше, чем поджег.
  Огонь подхватил ветер. Языки пламени поползли по фасадам жилищ под стропила крыш, потянулись за беглецами, выгибали мосты огня через улицы и взмывали к верху, засвечивая звезды.
  − Туда смотрите! − призвал Циркач подельников. Голос его растворился в нарастающем гуле.
  Догоняя огненный снаряд, прячась в его ярком хвосте, прилетел гостинец от баллистьеров. Постарались или само получилось, но снаряд упал точно в улицу. Что по некошеному луг стежку проложил-протоптал. Помял-покалечил бессчетно. Юзом протянул повозку, возницу выкинул прочь, пассажиров перетолок и, потеряв скорость, рифом замер посредине людского потока. И минуты не прошло ,,ранаˮ от камня затянулась. Кто-то орал, торопя всех.
  На перекрестке схлестнулись торквесы и хускарлы, перекрывая путь беженцам. Звону железного - слух режет! Крови - сердце заходиться!
  Не успел бой окончиться, опять улица до краев полна бегущим народом.
  Белый привстал повыше. Куст акации еле скрывал его. Наметанный глаз сразу выделил из толпы человека. Он спешил, но не бежал. Энергично расталкивал людей локтями, выбираясь к противоположной стороне. Белый толкнул Циркача в бок.
  − Я же говорил... Вернется за своей бабой. Зря она, что ли за него рахш отдала. Ээээх! Такой парень, а на манду повелся!
  В голосе Белого искреннее сожаление. Не стоят они того, рисковать за них и шею под меч подставлять. Чего доброго! За мокрощелок жизнь ложить!
  Циркач подался вперед, лучше разглядеть человека. Он? Или нет? Мешало мельтешение людей, то и дело перекрывавших обзор. Когда фургончик виноторговца вовсе скрыл человек из виду, Клешня спросил:
  − За ним?
  − Сиди пока, − Циркач высматривал не упустить нужную фигуру.
  − О! - Белый опять углядел человека и указал пальцем.
  Подопечный дошел до решетки калитки, потянулся к колокольчику позвонить, но отказался от затеи. Подождал мимо ехавшую повозку, скакнул на подножку, на крышу и оттуда перемахнул через ограду.
  − Наш парень! − хмыкнул Белый.
  − Тяжеловат, − усомнился Циркач. Гость не ассоциировался с метателем ронделей, встреченным в Миране. Может из-за плаща? - С той стороны есть кто?
  − С черного хода? Велза и Рюффо. А на Свечной − Хорхе и Сом.
  − Я к ним. Смотрите не упустите. Объявится, кличьте подмогу и в оборот. Аккуратно, без напряга. Покойник Райа ни к чему.
  − Управимся, − пообещал Клешня.
  Циркач повторил тупоголовым и непонятливым.
  − Рябят возьмите и едалом не хлопайте. Железо полетит, мухам не спрятаться! Мастак.
  − Лучше тебя? - не поверил Белый. Мастак в понятии Циркача высший уровень умения. Что мечом, что ножом, что кулаком.
  − Доведется, проверим, − ответил Циркач. - Но говорю, не зевайте.
  Подельники проводили Циркача взглядами. Для Белого старания приятеля понятны. На место Матуша метит. Иначе бы не связался с Ночными Рыбами. Сам-то он давно понял - гиблая затея. Райа своего посадит на место покойного симодария или того, кто больше отката посулит.
  − Может, следом? За амадом? Чего ждать? - спросил Клещи.
  Сидеть в укрытии ему надоело. Вид втоптанных в грязь и не доставшихся никому сокровищ будил злость. Ему никакого прибытка!
  − Повременим малость, − успокоил возбуждение товарища Белый.
  − А если надолго застрянет?
  − Полчаса не больше, − назначил время Белый. Ему тоже тут не в кайф.
  Фрайх Мид ди Геш быстро прошел знакомой дорожкой до парадной лестницы. Безразличные химеры отстраненно смотрели сквозь него. Свернул к низкой двери кухни. Толкнул. Пахнуло жареным мясом и чесноком. Поднырнул под низкую притолоку.
  − Кир!? - вздрогнул повар, увидев внезапно появившегося фрайха.
  − Кто в доме? - спросил Геш, на ходу выслушивая ответ.
  − Бэну Леи и бьянка Аяш. Бьянка Аяш больна...
  − А шен Фарус?
  − Он... он в отставке. Теперь мажордомом Набл.
  ˮДаже так?!ˮ − подивился Геш. Набл был удобным человеком. Выполнит все что потребуют. Даже если потребуют глупость. Не убережет от ошибки, зная о ней. Не спросят не скажет истину. Будучи тысячу раз правым не вздумает и заикнуться против. Человек - жидкость. В какой сосуд хозяин нальет, таким и будет. Удобно...
  Не отвечая на приветствия, Геш стремительно вбежал на второй этаж. Он спешил. Неведомо, сколько в его распоряжении. Десять минут, полчаса, час или истекает последние мгновения. Не хускарлы, так баллисты укоротят срок.
  Сбросил мешающий плащ на стул. Служанка вскрикнула и кинулась в покои хозяйки.
  − Я предупрежу!
  Геш не сбавил шага. В комнаты вошел с малым опозданием.
  − Фрайх, что вы себе позволяете? Я не прибрана! − напустилась на него бэну Лея, заканчивая прическу.
  Гешу не до приличий.
  − Срочно собирайтесь, − заговорил Геш, опуская положенные приветствия. Хотя понимал, бэну Лея потребует от него объяснений. - Бекри спустил хускарлов с поводка. Город полыхает от самых Свейдских ворот. В любой момент они будут здесь.
  − Почему вы не в Лэттии? - спросила бэну Лея, словно и не слышала его слов. - Вы настолько преуспели в наведении порядка, что за имущество семьи Буи можно не опасаться?
  После исчезновения севаста Буи, отношения между фрайхом и бэну Леей расстроились. Впрочем, они никогда не являлись чрезмерно теплыми или доверительными. Иногда они были союзниками, иногда выказывали друг другу симпатии, но ,,иногдаˮ как категория отношений это скорее настроение, чем чувство. Лея ди Буи обвинила его в недостаточном рвении в поисках её брата. В неумении справиться с беженцами из Варрена. И как следствие недовольства, запретила появляться в столице без хороших вестей. Вестей хороших не было. Севаста не нашли сколько не искали. И не только Геш, но и столичные равдухи. Фрайху посоветовали обратиться к Ночным Рыбам, но сделать это ему претила брезгливость. Обращаться к ворью!? А что если похищение их рук дело? Несмотря на все доводы пересилить себя он не сумел. Вторая проблема - Лэттия. На большей части территорий смута и брожение. Геш вешал мародеров и смутьянов десятками, но их численность не убывала. Посадил гарнизоны вовсе ключевые и значимые города и городки. Умаслил попов утихомирить паству. Жертвовал волхвам обуздать единоверцев. Уменьшил налоги, раздавал вольности... Но увы, достигнутый шаткий мир (или видимость его) стоивший огромных усилий и бессонных ночей, постепенно и верно сползал к безликой партизанской войне. Когда противником окажется всякий. Разоренный крестьянин, ограбленный торговец, невостребованный ремесленник, несчастный беженец или дезертировавший птох. По-хорошему, сидеть бы ему в Лэттии безвылазно. Но он бросил и примчался быстро, как мог. Несмотря на запрет и близкий коллапс законности, доверенной ему вотчине Буи. Старый знакомый, по дружбе предупредил, в определенный день не стоит находиться в Тайгоне.
  − Я жду ваших объяснений! - наседала бэну Лэя. Может Геш и старый друг семьи, но он не её друг.
  − Объяснения? Пожалуйста! Меня сопровождало двадцать человек. Десять легли на Ручейной, прикрывая мой отход. Пятеро наткнулись на секрет хускарлов. Троих задавила толпа. Последних я потерял у фонтана Оплакивающих Святых. Мой конь пал у Портика Трехсот Колонн. Обломком ему перебило заднюю ногу. Я даже не успел его прикончить! Бедняга остался мучиться. Достаточно? Собирайтесь.
  − Не достаточно, что бы я... что бы Буи бросились в бегство. Или вы запамятовали кому служили?
   Бэну Лея указала фрайху на дверь.
  Геш подавил гнев.
  − Будьте уверены.
  Перст бэну продолжал указывать фрайху на дверь.
  − Подумайте о Аяш! Вы погубите девчонку! - сорвался Геш. Как можно не видеть очевидного?!
  − Выбирайте выражения, кир! - бэну Лея ждала и дождалась вспышки гнева...
  − Некогда выбирать, − Геш стремительно развернулся. Драгоценные минуты потрачены впустую.
  ...и закончила спокойно.
  - И покиньте мой дом!
  Фрайх пролетел знакомым коридором, сдержано стукнул, ввалился в гостиную, едва не свернул столик с рукоделием. Чуть застыл перед спальней, тряхнул головой, отгоняя сомнения. Стукнул (грохнул!) еще раз.
  − Аяш, необходимо срочно покинуть город! Срочно! − говорил Геш, отыскивая глазами девушку. В постель не ложились. Пахнет лекарствами. Единственная свеча почти догорела.
  Аяш выступила из-за занавески, от окна. Она смотрела на растревоженный город, на забитую беженцами улицу. Следила за чиркающими по небосводу огненными снарядами баллист. На девушке легкая туника. Поверх наброшен плат. У фрайха дрогнула сердце.
  − Аяш, надо уходить, − заговорил он предельно спокойно.
  − Наверное, это и есть путешествие, − произнесла она отстраненно, разглядывая картину на стене.
  Художник старался написать высокую ясную высь, а написал пустоту.
  − Что? Да-да. Пусть будет путешествие. Надо торопиться, − ничего не понял Геш.
  − Я переоденусь, − согласилась без расспросов и рассуждений Аяш.
  Носокомий оказался прав, разъясняя ей сон.
  − Фрайх, вы, кажется, не вняли моим словам? − следом за Гешом в комнату ворвалась бэну Лея.
  − Я покину ваш дом, − пообещал Геш, ожидая девушку.
  - Вы − да, но она никуда с вами не пойдет. Вы больше не служите семье Буи. Я возвращаю вам вассальную клятву.
  − Вы ничего не можете мне вернуть, поскольку клятва приносилась вашему брату.
  − Ступайте прочь! - накричала бэну Лея.
  Ей было стыдно, что она не сдержалась.
  − Я иду киром Гешем, − заверила его Аяш.
  − Поторопись, девочка, − попросил фрайх. Он опасался, что Лея прибегнет к помощи слуг помешать ему. Этот дом для него был родным, почти родным и грех лить кровь. Её достаточно на городских улицах.
  − Если вы не расслышали.... - шипела Лея ди Буи, наступая на Геша. Фрайх в какой то момент попятился под напором разгневанной женщины. - Вон! И никогда, ни при каких обстоятельствах, здесь не появляйтесь!
  Фраза получилась в разрыв. Каждое слово произнесено отдельно. Но смысл предельно понятен.
  В ответ Геш вытащил меч. Теперь попятилась бэну Леи. От возмущения она не нашлась, что и сказать.
  − Мне нет до вас никакого дела, бэну. Вы вольны в своих поступках. Ваше право. Но бьянку Аяш я заберу. В Лэттию... В Лэттии ей будет спокойней, чем здесь.
  Будь ситуация не столь накаленной, бэну Лея сразу бы раскусила Геша. Фрайх не умел лгать, а утверждая о спокойном житье в Лэттии он, мягко выражаясь, обманывал или обманывался.
  − Известно ли вам, бьянка нездорова! О каком отъезде вы толкуете! − Лея ди Буи могла ненавидеть Геша, призирать его, но знала, он человек решительный. - Носокомий Выря назначил ей покой. Полный покой.
  − Здесь Аяш не будет покоя, − заверил Геш. - В Тайгоне точно. А когда Бекри окончательно приберет к рукам столицу, он вспомнит об убийце сына. Он вспомнит брошь! Если уже не вспомнил!
  Бэну Лэя не нашлась возразить. Геш слышал историю с рахшем и поединком на Крысином Поле из третьих или четвертых уст, она была свидетельницей событий. С самого начала.
  − Он не посмеет!
  − Выглянете в окно и увидите, чего он посмеет, а чего нет. Город полон хускарлов. Если вы запамятовали о судьбе Андере, я вам её напомню.
  Бэну Лея метнулась назад-вперед. Из тысячи слов не подобрать и десяти. Из сотен доводов не привести и одного. Возразить фрайху нечего. Будь он неладен! Но нужны ли возражения и доводы?
  - Как вы собираетесь выбраться из столицы? Как защитите Аяш в дороге? У вас нет людей! − немного успокоилась бэну Лея.
  − Доберусь до ордена керкитов и попрошу помощи.
  − Сомневаюсь, что керкитам будет до нас.
  − Хилиарх Венн ди Люсс, мой старый друг. Он не откажет. Все что мне нужно десять-пятнадцать человек.
  Бэну Лэя хотела еще что-то сказать, но истошный крик на улице проник сквозь толщу стен. Огненый снаряд угодил в дом. Стена накрыла всех, кто был под ней. Окутал пылью. Те, кто не погибли под обвалом, сгорели заживо.
  Лея ди Буи молчала. Противиться Гешу, опровергать очевидное. Поддержать его, выставить себя в невыгодном свете, унизиться! Молчал и Геш. Раз бэну обходится без слов, обойдется и он.
  Появилась переодетая Аяш. В платье предназначенном для охоты. Оно не стесняло движения и предназначалось для активных действий. Поверх простой плащ с капюшоном. Когда тебя ничего не держит или ты так думаешь, легко и быстро собраться в дорогу.
  − Я готова, − произнесла Аяш, отнимая от лица платок. Маленькая алая капля испачкала белый батист.
  Геш убрал оружие.
  − Аяш? - забеспокоилась Лея и глянула на фрайха. Что вам говорили?
  − Со мной все в порядке, − заверила Аяш. - А вы? Вы с нами?
  − Я остаюсь, − поторопилась заявить бэну Лея. - Буи никогда не бегали от опасности... И кому-то надо присмотреть за хозяйством.
  Геш уставился на Лею, пытаясь сообразить, что не так в ее словах. Поняла это и хозяйка дома и потому продолжала торопливо.
  − Но ты, Аяш... Фрайх прав... Тебе лучше уехать, − и уже обращаясь к Гешу, отвлекая его от мыслей. - Ваша ответственность, фрайх. Неудачу не оправдает и Создатель. Мое проклятье будет преследовать вас всю оставшуюся жизнь.
  Геш уловил некую фальшивость. Фальшивость сговорчивости. Когда уступают не доводам рассудка, не под давлением непреодолимых обстоятельств, а по причинам иного порядка. Фрайх был слишком честен заподозрить бэну Лею в корысти. Или слишком наивен, не смотря на седину.
  Забегали слуги, выполняя распоряжения хозяйки. Деньги, украшения, носильные вещи... Аяш оставалась равнодушной к хлопотам тетки. Она могла путешествовать и налегке. Само слово путешествие, его смысл, тайный и явный, вязко опутывал сознание, подчинял желания. Это только бегство. Бегство в никуда.
  Геш не торопил сборы. И не возразил, когда ему навялили трех человек из челяди для охраны. Эскорт сомнительной полезности, в виду своей ничтожной боеспособности. Но пусть будет. От предложенного доаспэ фрайх категорически отказался.
  − На улице с ним не развернуться. Выберемся из столицы, найму в ближайшем городе.
  − Я боюсь предлагать вам лошадей. Аяш не сможет ехать.
  − Сейчас быстрее будет пешком, − заверил её Геш. - И безопасней.
  Уйти через черный ход не получилось. На улице кипел бой. Слуги рейнха Раулли честно бились за жизнь хозяина. Хозяин, пригвожденный к боку кареты, тщетно пытался вытащить копье из плеча. Помочь ему не могли. Бой занял всех людей. И слуг и охрану. Рыча от боли рейнх руками и собственным весом расшатывал копье. Не справится вытащить - подохнет!
  Попробовали выйти на Свечной. Поток беженцев почти не двигался. Впереди толи дом рухнул, толи виглы с хускарлами сошлись накоротке. Люди лезли через ограды, ломились в чужие подворотни, обойти затор.
  Вернулись к центральному входу и влились в поток беженцев.
  − Пойдем как можно быстро, − объявил девушке Геш. - Как сможем...
  Аяш приняла его слова, оставаясь невозмутимой. Не поверг её в ужас и творившийся вокруг хаос. Хаос внутри нее превосходил хаос снаружи, так что.... чему ужасаться?
  − Да тут целое столпотворение! - попятился один из слуг.
  Нервы фрайха не выдержали и он расщедрился на зуботычину.
  − Оставайся!
  Геш поискал следующего паникера. Грубость мобилизовала сопровождение.
  − Вещи смотрите! - призвал Геш, переступая через кем-то оброненный баул. − Наша цель Молино. Ясно? - закончил он.
  Поглядел на бледную Аяш.
  − Ты справишься, − приободрил он девушку.
  Аяш вымучено улыбнулась. Ей ничего не стоит, а Гешу спокойней. Пусть лучше думает о дороге, чем беспрестанно оглядывается на нее.
  Первого слугу потеряли неизвестно где. Был и растворился. Топотил рядом, тихонько переругивался со своим приятелем, сетовал медленно идут и пропал. Замолчал и пропал. С баулом дорожных вещей Аяш. Фрайх списал исчезновение на трусость.
  Поискал слугу. На глаза попался жилистый парень, энергично без всякого стеснения, таранивший толпу. На недовольство его грубостью, слабо огрызался. Спешил. Как и все.
  Вскрик второго Геш услышал отчетливо. Так кричит человек, получивший болезненную рану. Фрайх на всякий случай достал кинжал. Меч конечно надежней, но где им в такой толчее развернешься.
  − Не отставай! - попросил он девушку.
  Впереди идущие только начали выходить на площадь Рагга Второго, когда объявились хускарлы. Вывалили из объятой огнем улочки и без заминки в мечи! Крик, вой! Часть людей шарахнулась вспять, часть укрылась в ближайших подворотнях, группа отчаянных выломала запоры и втиснулись в склад свечников, большинство кинулась искать защиты в храме. До спасения оставалось совсем чуть-чуть. Над орущей толпой пролетел снаряд баллисты. Провалив фриз, переломал колонны в нефе, от притвора до иконостаса. Потеряв опору, крыша сложилась внутрь. Широко распахнутые врата выплюнули на паперть и площадь известковую пыль и клубы обвалившейся штукатурки. Кого-то это спасло, кто-то в суматохе прозевал опасность и погиб. Белые Скопы придержали рвение, пока не разъясниться.
  За скобяной лавкой, представилась возможность, и Геш втиснулся в проулок. Под ногами зачавкала вонючая не просыхающая жижа из соседних дубилен. За фрайхом увязалось человек двадцать. Они увидели в нем проводника Что ж, заблуждаться никому невозбранно.
  Залилась лаем дворняжка. Орали, требуя убираться прочь. Пугая, колотили палкой по забору. Проулок расширился. В окружении фахверков просвет. Ядро баллисты обрушило дом. Под обломками стенали и шевелились. Пищал ребенок.
  − Пошли-пошли! - поторапливал Геш. Ему стыдно, но ведь он спешит!
  Вверх пройти не получилось. Пожар перекрыл улицу. Буйные языки огня, легко слизнут любого рискнувшего пройти. Подмастерье-богомаз, потерявший от страха и отчаяния голову, переждав порыв ветра, раздувавшего пламя, рванул попытать счастья. Геш, повидавший всякую смерть, вздрогнул от его вопля.
  − Не смотри! - предупредил он и заслонил Аяш обзор. Охваченная огнем фигура подмастерья металась и крутилась по земле.
  Девушка восприняла увиденное спокойно.
  По задворкам, ломая заборы, через дыры (именно так) убого человеческого жилья выбрались к монастырю Дев-Мироносиц. Двухростовая глухая ограда из крупного камня, бесконечна в оба края. Следовать вдоль ограды, тратиться на ненужную ходьбу. Да еще окажешься неизвестно где. Геш сбавил шаг, выискивая возможность преодолеть препятствие. С тревогой поглядел на Аяш. Как ты?
  Девушка заверила, комкая в руке платочек.
  − Со мной все в порядке.
  Геша не обмануть.
  − Эх, где наша не пропадала! - поплевал на руки приметный парень. - Ну-ка взялись!
  Он и еще пятеро добровольцев под кряхтение и божбу подогнали брошенную бочку водовоза.
  − Доску прихвати! - скомандовал один из ,,толкачейˮ. Из небольшого штабеля выдернули половую плаху.
  Клешня приставил доску к стене.
  − А ну, по-быстрому!
  Первыми перелезли помощники.
  − Давайте вы кир, − предложил Клешня сдерживая желающих. − И бьянке помогите. А то затолкают сейчас! Куда прете! - заорал он на народ. - Бочку волохать не было желающих, а перелазить все первые! Сдай назад!
  Геш благодарно кивнул, пропустил вперед слугу и помог подняться Аяш.
  − А ну погодь! Погодь, говорю! - оттеснял напиравших Клешня. - Совсем ополоумели!
  Слуга принял Аяш и густо покраснел, когда его рука нечаянно скользнула по её бедру, собирая подол.
  − Я..., − задохнулся слуга. Бьянка может быть и просто по морде съездит, а уж фрайх голову снимет, точно. Чаяно он или нечаянно, разбираться не будет!
  Спрыгнул Геш, следом Клешня. За стеной возня, ругань и грохот. Сверху свалился один из попутчиков. Разбитая голова безвольно откинулась в сторону.
  − Сорвался! Не повезло! - взмахнул руками Белый и кинулся помочь бедняге. Лучше бы стоял на месте. Спалился!
  Геш, заподозрив неладное, выхватил меч. Не о камни голова разбита, чем-то тяжелым, кастетом или кистенем.
  − Назад! - скомандовал фрайх Белому и иже с ним.
  Сам отступил в сторону, прикрывая собой девушку.
  − Ты чего благородие? - удивился Белый. - Помочь надо!
  Может любимчик женщин и хитрован каких поискать, но актер паршивый. Клешня от досады едва не сплюнул. Удивление отыграно плохо. Рожа вроде ничего. А глаза? Глаза куда спрячешь?!
  − Назад! - потребовал Геш. Не будь с ним девушки, уже бы сошелся в мечи.
  − Как скажешь, − согласился Белый, послушно отступая. - Может, договоримся? Полюбовно? Наслышаны каков ты вояка. О подружке подумай.
  Белый говорил и тихонько смешался влево, под замах меча. Клешня уходил вправо. Поспеет за двоими? А против пятерых?
  Фрайх замахнулся.
  − Ну-ну, благородие..., − Белый сменил шаг.
  Геш понял, перед ним не наглый клефт. Боец.
  На войне один закон - меч! На ночных улицах − другой. Выживи! В сече с неприятелем твою спину прикрывают товарищи, в темном переулке - твоя изворотливость и удачливость тебе в помощь. И военная хитрость не близнец хитрости человеческого дна.
  Булыжник прилетел Гешу в голову. В глазах поплыли круги. Полу ослепший фрайх отмахнулся мечом, опасаясь атаки. Тяжелый сапог Клешни врезался под колено. Геш повалился. Вдогонку влепили под ребра. До хруста. Сбив дыхание. Геш разинул рот. Не сказать, не вздохнуть.
  − Что вы делаете! - напустилась на Клешню Аяш.
  − Пасть завали сука! - замахнулся бывший палач.
  В отличие от Белого, Клешня в фаворе у женского пола не был. Обхождение грубое....
  − И как ты Пастуро одолел? − подивился Белый столь легкой победе.
  Оказывается герой Крысиного Поля личность заурядная. Бывает. Ухватит такой однажды удачу за хвост, а всем кажется божий любимчик.
  - За бьянку не переживай. За ненадобностью она нам. А с тобой просто хотят поговорить. Очень серьезные люди. Очень.
  Фрайху приложили по ребрам еще раз, забрали меч и кинжал.
  − Идти то сможешь? - любезен Белый. - Эй, ты! - подозвал он трясущегося от страха слугу. − Помоги киру! - тут же галантно поклонился. - Бьянка, позвольте показать дорогу...
  ...Циркач опоздал минут на пять. Проклятые хускарлы резали народ на площади и пришлось тряхнуть стариной, скакать по крышам и сигать через заборы. Штаны подрал, яйца светятся! чисто пацан сопливый! Мало самому спешка, так еще Борга тащить. Может Борг и величина у кира Райа, а в живом деле мешок с дерьмом. Ни в драке, ни в беге, ни в погоне, ни в чем помощи. Обуза словом!
  Возле стены раскинув широко руки, словно собираясь обнять дождевое облако, лежал Клешня. На распоротую грудину смотреть неприятно - все наружу! Ливер как на базаре, на мясном прилавке - на показ.
  − Никакого сравнения с Дагфари. Грубо, − отвернулся Борг. Подкатила тошнота.
  Скег принял смерть стоя. Меч Клешни пришпилил его к кривому клену. В глазах Скега удивление и досада. Про Кежуча и Тобба и говорить не стоит. Плохо. Смахнули парней от плеча до жопы. Слева направо и справа налево. Обоих одним финтом!
  У стены, свернувшись калачиком, лежал Белый. Живой.
  Циркач перевернул раненого на спину. Тот застонал, вытягиваясь.
  − Знакомая штучка, − Циркач указал Боргу на торчащий из груди Белого рондел.
  − Гроу таким же....
  − Не только, − соглашаясь, закивал головой Циркач.
  Белый немного пришел в себя.
  − Обознались мы... Думали он с девкой.... С рыжей...
  − Вижу что обознались.
  − Ты говорил он мастак... А я живой.... Дырявый малость, − и захыкал своей шутке, брызгая кровью.
  − Не скалься! Силы береги, − напустился на весельчака Борг.
  Белый отдышался и попросил Циркача.
  − Помоги вытащить... самому... никак.... хлипковат нутром.
  − Вытащим, сразу помрешь. Вена порезана. Железка затыкает.
  − Торопился... Мучайся вот.
  − Торопился? Нет дружище, он не торопился. Хотел, что бы ты нам сказал, куда они двинули отсюда.
  Борг навострился. Получается не кир Райа гоняется за амадом, а амад Костас нацелился на него.
  − В Молино. Благородный, не наш... Он раненый. Твой его на себе потащил. Далеко не мог уйти.
  − Ты помолчи, − посочувствовал ему Борг. - Глядишь, минут десять еще протянешь.
  − Что? Бабу приведешь попрощаться..., − запыхался Белый. - Кончай со мной.... Чего уж, − и зло посмотрел на Циркача. − Ребят он сделал... Амад... Клешню сразу... копьем своим...
  Приметное копьецо, что и говорить. Циркач взялся за рукоять ронделя.
  − Свидитесь, поквитайся..., − Белый схватил его за руку, стиснул всей оставшейся силой. - За меня..., − и ослабел. - Давай... На счет три...
  Не дожидаясь счета, Циркач рванул рондел. Кровь высоко стрельнула ввысь. Белый вздохнул. Широко раскрыл глаза. Так и умер, не позволив себе моргнуть.
  − Считаю плохо, − пробурчал Циркач.
  − В Молино, − потер подбородок Борг. − К керкитам. Зачем интересно?
  − Чтобы знали, где искать, − уверен Циркач.
  - Доложим как есть, − поразмыслив, заявил Борг. − Амад Костас отправился к керкитам и нобилиссиму. Дальше пусть кир Райа разбирается. Что, почему и где с амадом встретиться.
  − И я бы встретился, − произнес Циркач, стискивая зубы.
  И Циркач, и Борг с недавнего времени опасались кира Райа. Не абстрактно, как бояться грядущих неясных неприятностей, а весьма даже конкретно. Первому он слишком долго обещал место симодария Матуша, и похоже просто тянул время, выжидая кто больше заплатит за голову претендента. Второй оказался в немилости. Потому оба, не сговариваясь, обстоятельства гибели Белого умолчали. Однако, позже, патрикию Престо недосказанные подробности Борг сообщил. На всякий случай.
  
  5.
  В широченной касуле, более напоминающей балахон еретика на аутодафе, к тому же замызганной и грязной, кира Элиана ди Бекри и не признать. Большие складки скрадывали фигуру. Он всячески чурался малейшего света, глубоко натягивая капюшон на голову. Низко опущенный им чадящий факел едва освещал дорогу.
  На первом этаже Старой Обсерватории нет окон и потому не видно не зги! Двое подручных, сопровождавших кира Элиана, тащили неудобный груз - человека. Тащить человека находящегося в бессознательном состоянии вдвое тяжелее, чем находись он в чувствах. Так и норовит выскользнуть. Однако были в том и положительные моменты. С ношей не миндальничали. Стукнули головой, шаркнули харей о стену, зацепили за гвоздь и выдрали клок из добротной богатой одежды.
  − Теперь наверх, − скомандовал Элиан и с опаской поднялся на первую ступеньку скрипучей лестницы.
  − Просто утопить нельзя? - пробурчал первый носильщик, вслушиваясь в чудовищный не скрип но хрип! насквозь прогнившего дерева.
  − Нельзя! - категорически отказал Элиан.
  − Тогда требуется прибавки, − остановились оба носильщика, перевести дух. - В ём не бараний вес в гору пердеть!
  − Прибавки?! С чего? Подрядились выполнить работу, выполняйте, − строг Элиан. Дай поблажку, еще оплатить обед в фускарии потребуют.
  − Не подрядились, а попросили, − напомнили носильщики историю найма.
  − О! да! Симпон Фриджеро умеет просить, − позлорадствовал кир.
  Услышав, имя − тьфу! не к ночи ко дню будь помянут! носильщики замолчали о неоговоренном вознаграждении. Глава гильдии в таких щекотливых вопросах ничего не решал, а вот шен Борг очень даже имел веское слово. И попробуй заартачься!
  Элиан неосторожно оперся о перила. Из-под руки сковырнулся кусок гнилушки.
  − Гиблое место, - кряхтели носильщики, вступая на подъем.
  Гиблое не гиблое, а начатое следовало довести до конца, иначе действительно проще было сбросить груз в реку.
  − Шевелитесь, − поторопил Элиан подручных.
  Лестница хрипела и стенала под малейшим движением, ведя отсчет пройденным и оставшимся до цели шагам.
  − Еберь че ли? - пыхтел задний носильщик. Имел он не благозвучное прозвище Хорь, за вонючий пот и привычку закусывать луком. Но в отличие от тезки характер имел весьма покладистый и невредный.
  − Что? - не понял Элиан вопроса.
  − Еберь, спрашиваю? - повторил Хорь. − К бабе твоей похаживал?
  − А? Нет.
  − Значится, должник, − определил передний носильщик. На Причалах его кликали Зуборем, а в Старом Городе − Зубом. Вестимо из человеческой паскудности и глумливости. Зубов у мужика - треть от положенного.
  − Это почему? - охотно разговаривал Элиан. Отвлекало от скрипа и треска.
  − Да только с еберями и должниками так возятся. Разговоры ведут напоследок. Остальных быстренько оприходывают. Что бы значит без лишней канители и следов.
  − Не угадали.
  − И то ладно.
  − Я так мыслю... − рассуждал Хорь. − Последнее дело мужику за его проделки хер отрезать. Он-то причем?
  − А кто причем? - любопытствует Элиан. Ишь куда разговор вывернуло!
  − Известно кто. Сука не захочет, кабель не заскочит!
  − Увы, кастрация не решит проблему, − нервно рассмеялся Элиан. Но уж лучше слушать болтовню носильщиков, чем надрывные хрипы ветхого дерева.
  Добрых полчаса пыхтения, ругани и вздохов завершились на верхнем этаже башни.
  К периметру раздвинуты столы, лавки, шкафы. По полу в нарисованных концентрических кругах, черепки битой посуды, ржавые и масляные пятна, многолетний мусор. На участке стены, когда-то оштукатуренной и беленой, просматриваются рисунки. Точки линии, формулы - ученые мужи оставили. Набросок женских грудей - школярской руки творчество.
  − На крышу не полезем, − категорически воспротивились Зуб и особенно Хорь.
  Хлипкая лестница выглядела совсем пропащей от времени.
  − И не требуется, − проговорил Элиан.
  Он поглядел в одно окно - их всего три, но выбрал другое. Ударом открыл заклинившую фрамугу. Пододвинул лавку, к центральному столбу, встал. Лучше чем он надеялся!
  − Вот сюда! - потребовал Элиан, спрыгивая.
  Носильщики развязали скрученные руки жертвы, подняли кверху.
  − Может сразу, за шею? - шуткует Хорь.
  Кир Элиан шутить не расположен.
  − Делайте, как сказано! И поторапливайтесь. Очнется скоро. Возни больше будет.
  Зуб глубоко вогнал скобы в серое дерево. Пропустил сквозь них тонкую цепь. Поддерживая, растянули жертву на поперечной балке. Остатком цепи, для поддержки, примотали тело к столбу. В ноги, опираться, вогнали еще скобу. По знаку сняли с глаз повязку.
  − Гвоздями бы надежней, − не удовольствовался проделанной работой Хорь. - В Раабе так храмовых воров казнят.
  − Он не храмовый вор, он мой брат, − отказался Элиан.
  Носильщики переглянулись. О как! Сродственник выходит! Что ж по-всякому жизнь поворачивается. Мужья продают своих жен, отцы откупаются дочерьми, старухи посылают внуков в постели своих древних товарок, ну и многое чего такого, чего стоило бы стыдиться и скрывать. Все скрывают (в стыде уверенности нет), но делают. Небесный суд не скорый и будет ли? От людского главное уберечься.
  − Плата! - потребовал Зуб. Был он покрупней напарника, прятал под длинными волосами срезанное клеймо Баглона и мало к кому и к чему испытывал боязнь.
  Элиан достал кошель, звякнул им - полон! и протянул носильщику.
  − Дождетесь, получите столько же.
  − Долго? - влез Хорь вперед товарища. Деньги любил - душа заходилась!
  − Как спущусь.
  Спровадив носильщиков, Элиан сдернул с головы капюшон. Вид усталый, измученный, но довольный. Присел на лавку.
  − Может и правда лучше бы в канал? - спросил он неведомо кого.
  Грегор очнулся не сразу. Дернулся, помотал головой, невнятно ругнулся не в состоянии открыть глаза.
  Минуты возни Элиан терпеливо пережидал. Поглядывал то в раскрытое окно, то на брата. Как ни муторно ожидание, но торопить события не имело смысла.
  − Ммммм, − застонал пленник.
  Ощущения.... На плечах не голова − бочка, настолько тяжела. А гудит будто под ударами крепкой палки.
  Элиан выпрямил спину. Как только брат откроет глаза, сразу его увидит.
  Пленник профыркался, просопелся, проморгался.
  − Элиан? - Грегор дернулся в оковах.
  − А кого бы ты хотел лицезреть? Волхва?
   - Ты что сдурел? - осознавая, что скован, дернулся еще раз Грегор.
  − В отличие от прочих я в своем уме.
  С высоты окна далеко виден горящий Тайгон. Багровая корона над черными остовами кварталов. Поверх короны мелькали огненные головастики выпущенных по городу ядер.
  Грегор потряс головой. Как он здесь очутился? Последнее что помнил, бокал вина поднесенный ему Торми. Они пили... они пили... они пили... Ах, да! Он сделал её женщиной. Какое событие!
  − Так это она?!
  − Кто?
  − Торми? Торми ди Сурс?
  − Тебе лучше знать. Ты же у нас известный сердцеед. Видимо одной из твоих многочисленных пассий не понравилось твое выборочное гурманство.
  − Продажная сука! Сука!
  − Ну-ну! Не надо так о женщине. Не она. Служанка, − поделился секретом Элиан. − Пять солидов принести беззаботным влюбленным ту бутылку, которую её попросят. Она полагала, туда добавили алеколу. Несмотря на звание наследника фамилии Бекри, ты обошелся довольно дешево. За твоего братца выложили рахш.
  − Ты? Ты?!... Тронулся умом! Свихнулся!
  − Наоборот. Когда немного остынешь, перестанешь попусту орать, все поймешь
  Элиан невозмутимо переждал поток отборной брани.
  − Не возражаешь, я немного перекушу?
  Он достал из-под касулы сверток. Громко шурша бумагой, развернул. Взял колбасу и хлеб. Ел не торопливо, прожевывал жилки, выковыривал кусочки сала на пол. Отряхивал крошки.
  − Что скажешь? - Элиан указал куском колбасы, зажатым в руку в окно.
  − А должен говорить?
  - Желательно, но не обязательно. Я тут узнал, у северян в обычае, если человек потерял сына, он раздаривает часть своего имущества. Долю покойного. Не слабое пожертвование!? Целая столица! Такого поминального костра не удостаивались даже герои легенд! А вот наш братец... твой братец Брин удостоился.
  − Освободи! - потребовал Грегор.
  Вместо ответа Элиан продолжал жевать с безучастным видом. Небольшой объедок закинул в угол, хлеб швырнул под лестницу. Пошуровал языком во рту. Запить бы!
  − Ну что сыт?
  − Слегка, − вытер губы Элиан.
  − Освободи! - прорычал Грегор. Голова болела и он чувствовал себя настолько отвратно, что готов был наорать даже на Кайракана, если тот явится его освобождать. Чего уж говорить о брате.
  Элиан отвернулся окну, пережидая метания и ругань Грегора.
  − Отличный вид.
  − Что?
  − Отличный вид, говорю. Все как на ладони.
  Он нагнулся, подобрал черепушку битого кувшина и заложил фрамугу, чтобы не закрыло порывом ветра.
  - Молино.
  Грегор наконец немного пришел в себя.
  − Что ты собираешься делать?
  В полукруг − шесть шагов влево, шесть обратно, Элиан прошелся перед пленником.
  − Веришь не веришь, но мне нет нужды что-либо делать. Ни с тобой, ни вообще. Мне предстоит не хлопотная и нудноватая работенка. Ждать.
  − Ждать чего? Пока я окочурюсь? Ты ответишь за свою глупость, идиот! - пригрозил Грегор.
  − Ну, это когда еще.
  − Что б ты сдох! - вырвалось у пленника.
  − Не так быстро как..., − презрительная гримаса Элиана красноречивей растянутых для большей доходчивости слов, − ...то-го же-ла-ешь.
  - Ты сейчас точно такой же как тогда у Цистерн Зульфия! Я видел твою довольную рожу! Видел! Ты радовался когда Брин погиб!
  − Признаться, он был вздорный человечишка. Считал себя на голову выше других. Как и ты.
  − Даже если я подохну, тебе ничегошеньки не отломится! Ты не Бекри! Ты больше не Бекри!
  − Где-то ты прав, - оборвал Элиан негодование пленника.
  − Где-то?! Я тысячу... сто тысяч раз прав! - Грегора злило спокойствие брата. Ему было бы легче угрожай он ему, пытай или собирайся лишить жизни. Но Элин ничего подобного совершать и не планировал.
  − Заблуждаешься, − Элиан принялся расхаживать перед Грегором, что профессор перед школяром, во время лекции. - Именно поэтому я не утопил тебя в канале, как меня уговаривали. Отсюда ты станешь зрителем, как Ларс ди Бекри отберет корону у Экбольма. Нобилиссим сейчас у керкитов, а кентарх Мэдок, преисполненный рвения от выпавшей ему чести, будет его защищать. Не долго. Три-четыре дня. Я верю в таланты друнгария Бекри.
  − Вот уж открыл секрет... Все к тому и шло...
  Элиан замахал рукой. Молчи! Молчи! Молчи, не перебивай!
  − Когда отец... − продолжил Элиан дождавшись молчания брата. - Это ничего что я продолжаю называть отцом? Когда отец получит корону, а он получит, и у меня нет в этом сомнения, то окажется её некому передать. Наследник пропал. Пропал, конечно, же не бесследно, как севаст Буи или рейнх Юрр. Возле твоего окровавленного плаща обнаружат небольшую фибулу. Ту что полагается носить кентархам керкитов. Украсть её обошлось в солид. Еще солид потрачен на монограмму М и Х. Работа топорная, но достаточная подтолкнуть поиски виновного в нужном направлении.
  Элиан не увидел понимания у Грегора. Возможно, тот был излишне поглощен, попытками высвободиться.
  − Видишь ли, вернув прах Брейгис ди Хенеке в фамильный склеп, отец признал законность своего брака с ней. А следовательно Мэдок теперь его младший сын. Мне ли объяснять, ты присутствовал на семейных торгах за титул друнгария. И вот Брин погиб. Я исторгнут из рода, ты пропал при странных обстоятельствах. Мэдок стал единственным наследником Ларса ди Бекри...
  − Так ты с ним заодно? - не дослушал Грегор. - Заодно??!
  Элиан не понял, в чем его обвиняют. Когда сообразил, развеселился.
  − И тебе отец хочет вручить семейное достояние? О, Кайракан! Мне поистине жаль старика. Хорошо что он тебя не слышит, − и завершил совершенно серьезно. - А я ему не скажу. Зачем расстраивать.
  Грегор замолчал немного отдышаться. Он следил за братом, за каждым его шагом, за каждым жестом. Постарался выровнять дыхание. Его мозг востановил обычную холодность.
  − Значит, мы оба тебе мешаем?
  − Оба, - согласился Элиан. - Мешали...
  − Отречение Крови не имеет обратной силы, − наиграно рассмеялся Грегор. − Ты никто! Есть и будешь! Обратно в род тебя не возьмут.
  − И не потребуется, − согласился Элиан. Он походил на шулера готового пустить в ход свой коронный трюк. - Представь, заполучить корону Менора и оказаться перед фактом, её некому передать. Вспомни, как нас пичкали историями о деяниях предков. Бекри это слава дедов! Это гордость за деяния отцов! Это великое будущее потомков! Которых у Ларса ди Бекри теперь нет! Допускаю предположить, − рассуждал Элиан, − он возьмет жену способную родить ему нового наследника. После коронации большинство из знати посчитает за честь подложить под него одну из своих дочурок, племянниц или сестер. Не удивлюсь, если окажусь прав. Не факт, что она принесет ему сына, а дочери право на трон не имеют. А если и родится? Отцу слишком много лет. Ему не успеть поставить последнего отпрыска на ноги. Юного императора уморят или прикончат быстрее, чем прорастет трава на могиле славного Ларса Первого!
  − На что тогда рассчитываешь ты?
  − На все! Не часть или половину, а на все! Опять не веришь? Большое количество законов подразумевает не меньшее количество лазеек в них. Хочешь узнать одну? Как только отец окажется перед фактом отсутствия потомков мужского рода, он обратится к волхвам. Решение просто до смешного. Так уже было лет восемьсот назад. Достаточно женится на женщине, которая старше меня, и провести обряд усыновления. Изгнанника Элиана ди Бекри усыновит его новая и последняя супруга. Я стану кем угодно. Престо, Шриком, Фольи. Не суть важно. Важно, все знают и помнят, я − Бекри. Изринутый из рода или нет, но Бекри. Ларсу Первому придется довольствоваться тем, что есть. Что осталось! Останется...
  − Отец не пойдет на это!
  − Еще как пойдет! Иначе теряет смысл свержение Экбольма. Ему за глаза хватало и денег и власти! Но к власти хорошо идет корона. В короне она становится абсолютной.
  − У тебя не получиться?
  − А что я теряю?
  Грегор поразился спокойствию брата. Он никогда его таким не знал. Расчетливость не его талант!
  ˮПроклятый тихоня! Ненавижуˮ − пленник едва сдержался от ругани.
  − А если отец пойдет на мировую с Мэдоком? - Грегор попытался посеять сомнения у брата.
  − С братоубийцей? - отмел довод Элиан.
  − Это еще надо доказать!
  − Он сам нас учил, кому выгодно тот и виновник. Забыл?
  Элиан пододвинул скамью, осторожно встал. Увернулся от плевка и скрученным платком завязал рот Грегору.
  − Говорить тебе вовсе не обязательно. Да и собственно с кем?
  Не обращая внимания на дерганье и мычание пленника, осмотрел и ощупал скобы и цепи оков. Отличная работа! Обшарил карманы. Забрал кошель, пересыпал деньги. С сожалением оставил перстень и кольцо прикованному владельцу.
  Соскочив с лавки, Элиан с издевательским воодушевлением попрощался.
  − Долгих дней тебе, наследник Бекри! Не пропусти интересного!
  Слышно как скрипят ступени. Брат (не брат!!!) чертыхается, опасаясь низвергнуться вниз и свернуть шею, чего Грегор желал всей душой. Снизу глухим бу-бу-бу донесся разговор, приглушенная расстоянием возня, грохот обрушившихся перекрытий и часть лестничных пролетов. Грегор тщетно задергался в оковах. Балки и столб крепки и не подались усилиям, скобы сидят мертво, а цепь больно врезалась в тело.
  Полчаса метаний и усилий не принесли и малого результата. Грегор выдохся. Немного отдохнув, принялся яростно кусать закрывавшую рот ткань, но и здесь не преуспел.
  На чистый небосвод дня, наблюдателем, взобралось блеклое солнце и двинулось обычным путем, вытягивая из-за далей горизонта ниточки облаков. Пронзительные звуки боевых волынок заставили Грегора вздрогнуть. Он уставился в окно. По Луканико к Молино подходили тагмы хускарлов. В движении перестраивались из походных порядков штурмовать замок.
  Никто не собирался вести переговоров, предлагать почетный мир или капитуляцию. Экбольм выползет на карачках из-под руин. Сам отдаст корону в обмен на свою жизнь. Разве хватит у него духу принять смерть достойно!? Кто угодно только не он!
  Внизу разговор на грани слышимости.
  − Тут все давно сгнило.
  − Вижу.
  ˮОтец?ˮ − узнал Грегор. Отчаяние выплеснулось в метания и попытки кричать.
  − Взобраться наверх и посадить лучников понадобится день, а то и два.
  − Долго, − недоволен глориоз.
  Тягостная пауза.
  − Вроде шум?
  Грегор завозился сильней.
  − Сквозняк.
  ˮОтец! Отец! Это все Элиан! Элиан!ˮ − взывал Грегор.
  Ушли. Обессиленному пленнику ничего не оставалось, как наблюдать за началом штурма.
  На стенах замка суета и беготня. На донжоне, рядом со стягом керкитов, дразнясь, ветер расправил императорский стандарт.
  Рокот барабанов слился в единое.
   − Боооооооо!
   Хускарлы начали осаду.
  Грегор различил в стремительно бегущей людской волне Аббея Броссара. Шлем с волчьим хвостом на шишаке только у него. Броссар в первых рядах. Меч в его руках напоминает кусок льда, искрится и блестит магарская сталь. Рядом с ним, почти бок о бок, Брук Грофф. Старик Грофф. Но, не смотря на почтенный возраст, он не уступит молодым.
  Взгляд Грегора пробежался по текучему строю хускарлов. Отец? Где он? Где? Не узнавал пленник знакомой фигуры. Наконец Грегор увидел глориоза.
  − Мммммм...., − рванулся он из оставшихся сил. Горло заболела от надсадного крика. Оковы свели на нет все усилия. Тряпка поглотила звук.
  Дорога к Молино пряма и коротка как засечка от удара топора. Бывший владелец любил замечать гостей из далека. Теперь... теперь широкая Луканико прекрасное место для разгона и маневра. Перед атакующими нет препятствий. Вырытый наспех ровик еще не заполнен водой. За ним ворота, за воротами участок палисада и баррикада.
  В ровик швыряют фашины, поверх щиты. Атакующий строй упирается в оборону. Взмах меча Аббея. Смельчаки, забрасывают ,,кошкиˮ лезут на стены, другие используют специальные клинья, вставляют их в щели кладки, карабкаются вверх. Подхваченная на плечи колонна из монастырского портика ударом сминает ажурные ворота. Левая половина, скрипя, срывается с петель и заваливается на обороняющихся. Хускарлы обтекают застрявший таран. Мечут короткие копья, топорки и сходятся в мечи. Аббей Броссар и Брук Грофф торопятся добыть корону глориозу с наскоку.
  Сверху, с бартизанов и галереи между ними, нанося ощутимый урон, на хускарлов сбрасывают камни, расстреливают из луков, но останавливают щетинистым копейным строем, а потом и пятят контратакой.
  Безумство стали под стать безумству сердец. Нет пощады врагу! Нет жалости к себе! Сильный окажется правым, даже если не прав. Слабый проиграет даже если за ним правда всего Мира. Все решает оружие.... И сердца.
  Бекри отдал приказ сопровождающим. Лучники выстроились вести обстрел стен внавес. Рейнх Фой гонит часть людей к малому бартизану, намереваясь в сутолоке проскользнуть вдоль рва к стене-портику. Оттуда в замковый двор, в тыл керкитам.
  Задумка Фоя неудачна. Берег илист. Воины увязли в грязи по пояс. Скорость продвижения снизилась. Несмотря на поддержку лучников их медленно выбивают. Одного за другим. Сам Фой ранен. Стрела торчит из плеча. Меч держать он не может. Поменять руку значит отбросить щит. Быстрый конец гарантирован.
  Горны Молино трубили − бой! Барабаны хускарлов бухали − атака! Щедро лилась кровь. Не замолкали обожженные надсадным криком глотки, скрюченные пальцы не выпускали мечей... Падали и умирали люди. Падали и умирали. Умирали и падали...
  Грегора привлекло движение. Из дальнего угла на него глазела хитрая крысиная мордочка. Грызун водил носом и робко выползал из норы. Пленник звякнул оковами, шугнуть обитателя башни. Крыса испугалась и юркнула обратно, за деревянную панель. Не прошло минуты, острый носик показался снова. Зверек осторожничал. Грегор попробовал пошуметь вновь: подергать ногами, подвигать руками, позвенеть цепью, промычать ругательство. Крыса сжалась в комок, но не теперь торопилась убегать, принюхиваясь к запаху сала и выброшенного объедка колбасы.
  Завыли волынки и хускарлы откатились, бросая раненых и увечных....
  Камень баллисты, ударил в хилую баррикаду. Разметал сложенные доски, расшвырял бревна, окончательно отломил упавшую воротину, размазал двух носокомиев, тащивших носилки. Прокатился по двору и, перемалывая ступени ускакал в темень подвала. Следующий снаряд, прошил тонкие прутья уцелевшей половины ворот и разлетелся о гранит Источника. Огромная стрела катапульты пронеслась и угадала в галерею. Такого дикого крика Грегору не доводилось слышать. Человека разорвало. Еще стрела. Еще камень... Еще... Еще... Обстрел затянулся до полудня.
  Короткая пауза. Краткость её ощущаешь как последний глоток, последний вздох, последний шаг.
  Забили барабаны, заныли волынки, завизжали горны. Защитники высыпали из укрытий на стены и во двор. Хускарлы, прикрываясь щитами, стремительны в атаке. Им навстречу бьют спрингалды и бриколь с обеих бартизанов, валят в рядах просеки из трупов. Северяне не отступают, лезут на стены, ломятся в брешь ворот. На них огрызаются холодным железом. В навес, не зацепить своих, летит каменный шар. Попадает в Малый бартизан. Сносит зубцы, бриколь и обслугу, падает на портик. Одна из колонн крошится и оседает. Сверху продавливает дыру камень. Второй выстрел. Снаряд рискованно, над головами атакующих, на излете, ударяет в галерею связующую малый и большой бартизаны. В пробоину, что пшено сеются люди. Хрустят балки, лопаются металлические скобы и галерея с треском провисает. Подпирающий столб крениться. Вой, грохот, крик.
  Грегору виден весь бой. Он различает первую линию хускарлов. Как она набирала темп, как теряла, замедляясь на остатках преграды. Врубалась в неподатливый строй керкитов. В гуще схватки не признал - угадал Мэдока ди Хенеке.
  Рейнх Фой и треть его воинов осталось на топком берегу. Уцелевшие отошли под прикрытие лучников глориоза. Обстрел стал реже, запас стрел на исходе. Штурм хускарлов напомнил сосульку прижатую к раскаленному железу. ,,Строй-сосулькаˮ таял, шипел, исходил паром, но не преодолел рубежа.
  Крыса легко скакнула на лавку. Пробежала по ней и, подняв мордочку, уставилась на Грегора. Тот дернул ногами пугая зверька. Зверек отскочил и спрыгнул. Притаился за ножкой. Ткнулся носом в раздавленный обувью кусочек сала. Нюхнул. Довольно закрутился, подбирая и подсовывая на зубы оброненные крохи. Поев, взобралась обратно. Грегору дурно от отвращения к мелкой дрожащей твари в рыже-серой шкуре и уполовиненным в жизненных невзгодах хвостом. Особенно дрожание. Будто зверек тихонько смеется над беспомощностью пленника и потирает лапки. Грегор опять дернулся. На этот раз зверек просто припал к сиденью. Очевидно, сообразив, человек ограничен в действиях, сверлил Грегора маленькими черными глазками. Резко скакнув, уцепился за штанину. Тратя силы, пленник завозился, используя всю предоставленную свободу. С цепкостью опытного марсового, грызун переждал ,,бурюˮ. Человек скоро выдохся. Крыса полезла выше. Принюхиваясь и приглядываясь.
  − Аааа! - надрывался Грегор во всю мощь легких. Звук увяз в тряпке. − Аааа! - орал он, покрываясь липким потом.
  Крыса проявила завидную выдержку, чего не скажешь о человеке. Обнюхала пояс, сунулась к браггету. Чихнула. Догадалась, ухватилась за цепь и резво добралась до плеча. Уселась оглядеться с высоты и отдохнуть.
  Грегор вспомнил сказку. Давнюю сказку из детства. Брошенный в подземелье герой пообещал мышам вывести в их краях всех котов, если они перегрызут его путы. Мыши выполнили просьбу, герой выполнил свою клятву. Что пообещать ему? В чем поклясться маленькой серой наглой твари, от одного вида которой тошнит.
  − Уу... ее... ыа, − просипел Грегор севшим от крика голосом.
  Зверек не понял или не принял щедрых посулов. Пленник в ужасе закрыл глаза. Влажное касание к мочке уха. Тонкая боль укуса. Шершавый язычок лизнул ранку. Грегору ощутил себя чесоточным, покрытым струпьями и коростами.
  ˮЭто конец! Конец!ˮ - захлестнуло отчаяние пленника.
  Пусть судьба пошлет ему другую смерть! Любую другую! Быть убитым в бою, замученным в плену, околеть на паперти, прося милостыню, угаснуть немощным старцем в гирокомии, сдохнуть в Баглоне.
  ˮЛюбую другую!ˮ - взывал разум Грегора преисполненный ненавистью. Ибо ничего кроме ненависти у него не осталось.
  Зверек перебрался с плеча на плечо. Пленник попытался придавить грызуна подбородком. Не сумел. Сердито пискнув, крыса укусила его за шею. Как опытный фехтовальщик обозначила место раны. Грегор почувствовал пульсацию артерии под укусом.
  Крыса проползла по руке, затем обратно. Проявила чудеса акробатики, спустилась на лавку и спрыгнула на пол. Стремительно шмыгнула в нору.
   Солнце спрячется и взойдет. Облака уплывут ему вослед и вернуться. Бой у Молино прекратится и начнется снова. Победитель спляшет на костях побежденного. Пир будет громыхать до луны, а тихая молитва замолвит словечко о павших. Отплачут последние дожди и лягут первые снега... Отлаженная череда дней потянется, как и раньше, в размеренном постоянстве. Но не для него! Не для Грегора ди Бекри! Он останется в башне, вне времени, вне грядущих дней один на один со своей разгорающейся безумной ненавистью. Ибо он здесь, а они Элиан, Мэдок, отец, хускарлы, керкиты, друзья, враги, любовницы, те, кто мог помочь, или прикончить, там! Там! Грегор возненавидел весь свет, от звезд на небесах до глубин вод, от края восхода до края заката. Смог бы он вспомнить тех, кого любил?
  
  
  6
  − Собака, я есть хочу, − захныкала девочка и остановилась. Эхо темных сводов настороженно, шепотом повторило за ней. − ...ка ...ка, ...ть...ть...чу...чу....
  Куцык вздохнул бы, если мог вздыхать. По-человечески, с сочувствием. Девочка не обманывала, она действительно голодна. Щенок услышал это в её голосе и в её животе. Он у девочки урчал. Странная особенность урчать животом, когда проголодаешься.
  Преодолевая накатившую дурноту, щенок подкрался к ручью. Поверхность вод проткнули острые плавники. Зубастые рыбины почувствовали его близкое присутствие. Куцык мотнул мордой, стряхивая тягучую слюну с языка. Он плохо переносил воду. Журчание, плеск, шлепанье еще терпимо, но вид воды заставлял сжиматься челюсти, усиливалось слюноотделение и становилась херово.
  ˮХерррово!ˮ - хорошее собачье словцо. Рычащий звук точно определял состояние Куцыка. Зараза (заррраза!? эх! самая суть!), перешедшая от Курта, верно доканывала его. ,,Доканывало с наслаждениемˮ так бы подумали люди. Но щенок не человек и плохо думать неучен.
  Куцык припал на лапы и подался к воде. Ловко отпрянул. Хищная рыбина, высунула голову, шамкнув зубастой пастью. Мимо. А вот он не промахнулся. Как только слепонь стал погружаться, схватил за хребет и безжалостно стиснул зубы. Получилось настолько сильно, почти перекусил добычу. Рыба зашлепала хостом, задергалась, раздвинула брюшные плавники веером, обнажая острые шипы. Куцык терпеливо переждал агонию. Обкусав мякоть на брюхе, распотрошил. Внутренности, скользкие и влажные, проглотил. Обгрыз голову и сжевал. В таком виде организм воду принимать не противился. Куцык разодрал кожу на спине рыбины, подхватил тушку и принес девочке. В темноте она видела гораздо хуже него. Серое на темно-сером. Но достаточно, не ошибаться вблизи.
  Девочка протянула руку к еде, вцепилась в прохладную плоть и принялась есть. Торопилась, выхватывала большие куски пресной мякоти. Чавкая, роняла крохи на платье, на колени, на землю. Тут же их подбирала. Застрявшие между зубов мелкие косточки ковыряла пальцами. Всякий раз глядя, как девочка ест, Куцык её искренне жалел. С такими зубами пропадешь. Не куснуть, не грызнуть как следует. Даже рыбья шкура не по силам.
  Объев мякоть, девочка отбросила плохо обглоданный хребет. Неподатливую шкуру, изжевав, выплюнула. Куцык не побрезговал, доел. Чего добру пропадать?!
  Девочка старательно обсосала каждый палец, даже попробовала облизать локоть. Не достала. Щенок довольно поморщился. Смешная она. Что месячный кутенок. Те тоже удумают за собственным хвостом гоняться-крутиться.
  − Собака, иди ко мне! - позвала девочка.
  На новое и странное имя Куцык не обижался. Знакомо. Делис часто говорила Врагу.
  − Сходи, покорми собак.... Сполосни собачьи плошки.... Собаки подросли....
  И Враг приходил, кормил, убирал, убивал. Напрашивался вывод: ,,Собакаˮ как-то связано с ним, с его породой. С Вислоухим, Тощей, другими. Раз так, пусть он будет... собака.
  Куцык подошел и девочка обхватила его за шею. Насильно, щенок впрочем, и не сопротивлялся, притянула к себе. Прижалась. Она замерзла. Кожа покрыта мелкими пупырышками. Куцык лизнул. Так и есть, пупырышки. Немного повозился, устраиваясь удобней лежать. Вскоре её мерное дыхание грело ему ухо. Ласковое тепло щекотало, но он не убирал голову. Во-первых девочка спала, во-вторых ему было приятно.
  Когда щенок решил отправиться в Темень, так он воспринимал катакомбы с их тайными движениями, капаньем воды, шорохами, шлепаньем, девочка увязалась за ним.
  − Собака! Собака! - звала она догоняя. Почему? Куцык не задавался вопросом. Ему было собственно все равно, шла она или нет. Не было ему до этого никакого щенячьего, собачьего и иного дела, вот и все!
  Желая отделаться от не прошеной спутницы, ускорил шаг, но девочка не сдавалась. Запинаясь и сопя, неуклюже шла за ним, водила головой из стороны в сторону, высматривая. Вытягивала вперед ладошки с растопыренными пальцами не столкнуться со стенами. Упала, больно ударив колено. Расплакалась. Её плач напоминал скулеж щенков. Не таких как он, он-то уже жизнью и людьми битый пес, а новорожденных пискунов, что тычутся и ищут мамкину титьку. Щенок остановился, а потом и вернулся, не зная, как и поступить. С одной стороны следовало поскорее убраться подальше от всех, с другой... жалел девочку. Беспомощную и плачущую. Ему захотелось успокоить её. Как бы поступила Тощая? Вислоухий, тот бы прошел и не заметил или задал трепку. Повинуясь порыву, Куцык лизнул девочку в щеку. Соленая?!
  С тех пор, давно или недавно? они брели в темноте вдвоем. Щенок с мечтой забраться туда, где его не найдут и не потревожат, она, следом за ним, поминутно окликая. Была ли у нее личная мечта или хотя бы цель, щенок не знал. Но если что, он готов поделиться своей. Как последним куском. Когда девочка уставала или после еды, или из желания побездельничать, они лежали рядышком. Он согрел девочку своим жарким больным телом. Она гладила его по спине и говорила что-то непонятное и нежное. Куцык вслушивался и жмурился. Это были хорошие часы. Редкие часы....
  Но были и другие.... Безжалостная болезнь брала верх, скручивала судорогой, забивала пасть и горло горькой густой слюной. Сердце металось в безумной пляске, разум застила пелена. Щенок валился в грязь и лежал, тяжело водя боками, сдерживая подступающую ярость ко всему видимому, слышимому и осязаемому. Но девочка хныкала и просила есть. Лезла к нему, тормошила... Куцык мог бы без труда удрать от нее; мог бы позволить себе её укусить, что бы отстала; мог бы разорвать на куски - понимал, справится; мог бы... Но тогда чем он лучше Врага? И болезнь тут не причем. Болезнь (заррраза!) это болезнь. А он - Куцык из породы псов! И этим все сказано! Оборов слабость и дурноту, щенок поднимался и шел к воде. Еду можно было добыть только в ручье. Как ни странно, он справлялся. Когда думаешь о других, меньше думаешь о себе. Да и жалеешь тоже. Жаллллеешь.... До чего противно звучит! Хуже только заискивающее виляние хвостом. Благо он у него короткий. Однако все чаще щенок размышлял, что будет с девочкой, когда его не станет? Кто выловит ей рыбу? Кто защитит? Куцык постоянно чувствовал чье-то незримое присутствие. Те, кто прятались от него, не пылали дружелюбием. Как раз наоборот! Он читал их плотоядные мысли. Набросится и растерзать! Что им мешало? Щенок пришел к выводу, только он! Он и никто другой мешал жадным до крови гадам наброситься на девочку. Это мысль подбадривала Куцыка больше, чем еда и отдых.
  ˮ Кроме меня некомуˮ - повторял щенок себе всякий раз, когда казалось сил не осталось и малой крохи, а тело скручивали-перекручивали судороги.
  Девочка доставляла массу хлопот. Надо было следить, чтобы она не лезла в поток, где плавали рыбы с зубами едва ли уступающими собачьим клыкам. Не позволять ей пить, почерпнутую в ладошки воду, когда в ней суетились маленькие крошечные личинки. Обходить места, где почва походила на ноздрястую губку. Не трогать странные светящиеся пятна на стенах. Не наступать на подозрительные плиты. Под одной такой Куцык учуял останки человека. Свежие. Однажды, он успел среагировать, тень, (как не странно это прозвучит, живность показалась ему чернее окружающей темноты), ринулась на девочку. Куцык высоко подпрыгнул и сбил тварь в полете, получив по морде болезненный удар крылом. Летун рухнул в воду и стал добычей рыб. Сам щенок больно упал, ударившись брюхом.
  Девочка, увидев рану на его морде, расплакалась. Горько-горько. Словно почувствовала его боль, приняла, впитала. Она подсела к Куцыку, притиснула, насколько оказались способны худенькие девчоночьи ручки. Щенок слышал, как колотиться её сердчишко. Оно билось из-за него! Щенок был горд и рад. Он даже порычал от удовольствия. Геррррой!
  Вообще его забавляло наблюдать за девочкой. То как она, пытаясь согреться, натягивает драное платьице на острые коленки. Крутит по сторонам головой и щуриться высматривая в темноте. Морщит нос, чувствуя неприятный запах. В задумчивости, присев на корточки, рисовала пальцем по влажной земле, шевели губами и невнятно шепчет. Палочки большие и малые, наклонные и прямые, кружочки соединенные палочками. Иногда ему казалось, она рисует его и себя. Иногда рыб, зубастых страшилищ, толкущихся у берега. Иногда то, что пытается вспомнить или боится забыть. Порой, подобрав странный обломок, принималась перекладывать из руки в руку, водиться. Именно водиться, как водятся с маленьким щенком, подбрасывая вверх и нянькая. В эти минуты Куцык очень хорошо её понимал. Девочке не хватает кого-нибудь из людской породы. Как ему из собачьей. Он вспоминал Белобрюхого. А кого вспомнила она? Еще девочки нравилось мерится с ним ростом. Щенок вставал на задние лапы и тянул морду вверх. Докуда доставал девочка пальчиком на себе проводила черту. Порой он жульничал, подпрыгивал, толкая её руку повыше. Получалось, он ,,вдругˮ сильно подрос. Девочка радостно смеялась и сильно его тискала. Не из желания причинить боль. От чувств, от нежности, от сонма счастливых эмоций. Любила она и дразниться. Встав на четвереньки, нос к носу, высовывала язык и отрывисто дышала. Забавная.
  На одной из стоянок, после еды (мудрые мысли почему-то всегда приходят на сытое брюхо), Куцыка вдруг осенило. Вдруг тоже собачье слово. Вдрррруг! Человек слишком продуман, чтобы его внезапно посетила хорошая идея. Он все просчитывает заранее. Скажете, нет? Тогда почему от человека столько неприятностей? Словом щенка вдруг осенило. Там, откуда они ушли, кто-то заботился о девочке. О малышах и глупышах (он сам придумал прозвание!) всегда заботятся. Наверное, заботились и оберегали и ее. Своя человеческая Тощая или, по крайней мере, Вислоухий. Ну, кроме того старого человека, умершего в доме. То, что старик мертв, Куцык знал определенно. Но ведь всегда есть еще кто-то в запасе. Куцыку сделалось весело. В запасе!? Вспомнилась спрятанная совместно с Белобрюхим кость.
  Придя к такому хорошему умозаключению, щенок решил вывести девочку к людям. Болезнь скоро его прикончит, а одна девочка пропадет. Куцык решил повернуть обратно, пристроить её в безопасное место. Тому же Врагу. Это он Куцыку враг, а ей нет. Они никогда и не виделись!
  Судьба (знать бы, что это такое?) благоволила ему. Или девочке. Вскоре Куцык наткнулся на след людей. Его трудно пропустить или спутать. Чудесный букет из запахов человека и вонючего жира. След не очень свежий, но Куцык обрадовался, возвращаться не придется! Вскоре они наткнулись на холмик. Земля тщательно утрамбована. Но даже будь глухим на половину, услышишь, как над бренной человеческой плотью трудятся десятки прожорливых букашек. Такие холмики им потом встречались не раз...
  Вот и сейчас, Куцык повел ухом, прислушиваясь к происходящему в темноте. Не видимые твари неподалеку. Заняты. Разрывают на той стороне потока очередную могилу. Он слышал, как осыпается земля, как они беззвучно радуются поживе. Как рвут зубами мертвечину.
  На языке у Куцыка воскрес вкус давнишней добычи в подвале дома. Как они жрут такое? Он забылся, замотал головой и разбудил девочку.
  − Собака! Ты хорошая, − погладила она его по морде. Прикосновения напомнило ему ласку Тощей. Он испытывал легкое блаженное покалывание. От кончика носа до кончика хвоста.
  Они немного повошкались. Девочка смеялась, щекочась о его шерсть. Лезла целоваться. Интересно, у всех у людей такая глупая привычка, чуть что, сразу целоваться? Дергала его за уши и хватала за хвост. Пальчиком пересчитала ребра, почухала брюхо. Куцык не мешал. Она возилась совсем как щенок. Как когда-то он. Куцык несколько раз лизнул её в нос. Холодный. Значит, не болеет. Его собственный горел огнем. Девочка в ответ лизнула его и рассмеялась. Её смех сладко сжал щенячье сердце.
  От хорошего настроения Куцык выловил пару рыбешек. В целом виде они оказались по зубам даже девочке.
  Путь не становился легче, но людской запах чувствовался отчетливей. Щенок надеялся поскорее доставить девочку к своим. Мысль, что люди по дурной прихоти могут его прибить, они ведь часто поступают так, его нисколько не беспокоила и не смущала. Ну и прибьют. Своих-то не тронут! Ох, как он ошибался! Ох, как наивен в своих представлениях о породе человека. Его порой причудливо вывернутой на изнанку сущности!
  Куцык хотел вздохнуть, но не умел. Ему искренне жаль девочку, имени которой он никак не мог вспомнить. Последнее время (наверное, от осознания скоро расставания) ему хотелось вспомнить её имя. Вот у него имя Куцык или Собака. А как её? Называть девочку каким-то другим именем, придуманным, когда есть настоящее, он себе не позволял.
  Все-таки жизнь очень непонятное состояние. Все в ней меняется быстрее, чем вода бежит в ручье. Еще недавно (а может давно!) Куцык считал представителей рода человеческого своими врагами. Всех до единого! И вот теперь испытывал странное щемящее чувство к человеку... к человеке... к человечке... к девочке. Может потому что у него кроме нее, а у нее кроме него, никого нет? Куцык с грустью осознал, он не хочет расставаться со своей беззащитной беспокойной подопечной.
  ˮА может не стоит расставаться?ˮ − заныло в щенячьей груди.
  Он прогнал малодушную мысль. Ему скоро конец и он просто обязан успеть доставить её к своим. Должен! Куцык не вспоминал, что именно человек отнял у него мать, отца, сестер, Белобрюхого. Не важно, по каким причинам, но отнял. Щенок не помнил зла. Он не хотел его помнить, потому что у него была девочка. Его семья. И он пожертвует ради нее всем что имел. И пусть у него по существу ничего нет, кроме остатков собственной жизни и короткого хвоста. Он отдаст и это. И еще, щенок очень надеялся, что его укус не причинил девочки вреда. Было бы подло, если бы она заболела.
  Чем явственней становился людской след, тем большее беспокойство охватывало Куцыка. Могилы попадались чаще и чаще, одна за другой. Целые и разрытые. Маленькие твари пожирали плоть не хуже больших. Он обходил такие места. Когда таких мест оказалось сразу две, Куцык решил свернуть. Он не может доверить девочку людям, которые мрут как мухи. Если они болеют, это плохо. Если они не могут защитить себя, значит, не защитят и её. Если они убивают себе подобных, тем более ей не место среди них. След человека смердел смертью. В этом щенок безошибочно разбирался.
  На этот раз он выловил такого слепоня, что еле выволок на берег. Получил несколько чувствительных ударов рыбьего хвоста, прежде чем задавил добычу. Толстобрюхая рыбища не желала смириться с участью стать обедом. Как обычно щенок выгрыз брюхо и вывернул кишки. Насторожился. И хотя девочка хныкала, жалуясь на голод, Куцык не спешил. Не стал спешить. Уж коли твое собачье ,,яˮ противится чему - прислушайся! Он сунул нос во внутренности, расшевелил. Зацепил клыком, порвал толстую оболочку. Отпрянул с недовольным рыком. Требуха рыбины полна человеческих не переваренных останков. Нет, этим он девочку кормить не будет. Нет, нет и нет! Рыкнув от негодования и досады, столкнул добычу в воду. Пока слепони пировали родичем, Куцык выудил добычу поменьше. Потому как хрустнули неокрепшие косточки почти малька. Чуть больше человеческой ладони.
  После еды девочка, легла спать, прижалась к щенку. Закинула на него руку, придавила ногой. И уснула. посвистывая носом. Куцык положил морду на лапы и старался не шевелиться. Только уши торчали и крутились за звуками. А звуки кроме обычного капанья, шлепанья и журчания ручья, тревожили. Вначале он услышал Их. Преследователи его породы. Но Куцык этому не радовался. Поскольку понимал, зачем они здесь. Потом щенок их увидел. Они крупней его, взрослей (опыт не заменит ни сила, ни молодость). Пять голодных поджарых псин. Куцык чувствовал их голод. Должно быть, они тоже шли по следу людей и вот сейчас решали − довольствоваться малым или не упустить большее? По зубам ли только? Куцык долго гадал, чего они медлили. Догадка огорчила. Они боялись его зарррразы! Страх держал их на расстоянии, а голод не отпускал, принуждал следовать за ним и девочкой. Псам нужна только она!
  Соблюдая дистанцию, пятеро караулили. Переходили с места на место, ложились, вставали. Щенок не подал виду что знает о близком их присутствии. Девочка спала, а рыкнуть или шевельнуться значит разбудить её.
  Куцык давно изучил повадки девочки. Проснувшись, потянется. Этим не брезгуют и щенки и взрослые псы, расправить косточки, растянуть мышцы. Обязательно потормошит его. Наверное, думает он такой же соня как и она и полезет целоваться. В последнем только одно хорошо, он проверит, холоден ли у нее нос. До этого был холоден. Куцык всегда радовался. Значит, его болезнь не передалась.
  Щенок вел девочку по краю ручья. Сквозь путаницу эха, отчетливо слышал падающую воду. Много воды! А значит и места спрятаться гораздо больше. Гораздо! Погоня не отстанет.
  Куцык мог бы убежать от преследователей, перемахнуть поток или пролезть в одну из тесных нор. Но ничего этого не могла девочка. И так стоило немного ускорить темп движения, она начинала запинаться, падать и звать его. Голос девочки служил ориентиром для погони. В одном из ответвлений он учуял ,,плитуˮ. Опасный секрет, под которым острые колья. Неосторожный поплатится жизнью. Хорошая возможность уполовинить, а то и вовсе избавится от преследователей. Но как объяснить девочке, не наступать, перепрыгнуть опасное место?
  ˮНикак!ˮ − пожалел Куцык и отказался от хорошей придумки.
  Звук, плещущийся воды, мешал слышать. Очевидно, пятерка знала о подобном эффекте и сократила расстояние. Куцык постоянно оглядывался. Где они?
  Девочка поскользнулась и упала, ударившись коленом.
  ˮРасплачетсяˮ, − угадал Куцык. По прожитой жизни во дворе знал, вся женская порода - плаксы!
  Так и вышло. Захлюпал нос, потекли слезы. Куцык лизнул разбитое колено. Всхлипывание уменьшилось, раненная успокоилась и полезла целоваться. Одно слово - девчонка!
  Вскоре они достигли берегов озера. Здесь было светлее. По воде дрейфовали аполисцирующие островки. В самой воде вальяжно ходили такие рыбины, с какими не справился бы и Вислоухий. Тогда-то преследователи и перестали таиться. Что это? Последнее предупреждение? Последняя возможность ему убраться? Наверное так и есть. Они бы его не тронули. Им нужна девочка! Куцык рыкнул - нет!
  Берег сужался и тянулся узкой полоской под нависающей стеной в непонятных причудливых орнаментах. Полоса выводила к огромному черному Зеву. Преследователи забеспокоились. Куцык потратил время лучше прислушаться. Что он упустил за плеском воды? В Зеве невнятное шуршание и шебуршание тысяч маленьких крыльев. Или чего-то подобного. Преследователей испугал звук? Куцык слушал, пытаясь определить, в чем опасность. И опасность ли это? Не колеблясь решил - опасность!
  Щенок огляделся. Кроме как в Зев укрыться негде. Но туда нельзя, а отступить.... Пять голодных псов перегораживают дорогу. Куцык трезво, по взрослому, взвесил шансы на успех. Драка с пятью показалось ему более удачной мыслью. Может потому что враг открыт и похож на него? По четыре лапы, морда и хвост? Куцык улучшил момент и проскользнул мимо девочки в обратном направлении.
  − Собака! - позвала она, думая что он затевает игру.
  Враги кинулись на голос воя и щелкая зубами. Девочка в испуге захныкала. Куцыку хотелось её пожалеть, но у него не было на это времени. И будет ли...
  Узкий берег не позволял нападать больше двух за раз, да и вдвоем тесно...
  Он позволил хвори взять над собой верх. До смешного просто. Надо только захотеть чужой крови, захотеть выплеснуть жажду убивать. Пьянящее безумие растеклось согревающим огнем. Вены и артерии наполнил упоительный поток энергии. Куцык зарычал во всю мощь своей глотки. Эти своды, темнота, озеро − никогда не слышали ничего подобного. Щенок ударил первого грудью, отбросил. Высоко взлетел, хватая зубами второго, прыгнувшего через головы. Рванул мягкую брюшину. Раздирая, уронил под себя. Лопнуло подбрюшье и клыки хватанули мягкие кишки. Тут же челюсти врага впились Куцыку в плечо, другой потянулся к глотке. Он успел увернуться, и шайру достался кусок шкуры. Щенок отпрянул и, оттолкнувшись от камня (не зря он столько времени потратил, вскарабкиваясь на стенку дома!), сбил пса в воду. Тот даже не вынырнул, достался рыбам. Третьего согнал с берега и того утянули шипастые хваткие щупальца. Куцык был благодарен невидимому союзнику. Меньше врагов − ближе победа! Теперь остались двое. Те, кто крупней и опытней. Переживших десятки погонь и схваток. Те, кто, вступая в бой, идут до конца.
  То, что щенок не успел толком подрасти, явилось преимуществом. Противнику сложнее поднырнуть ему под брюхо или свалить с ног. При ударе корпусом Куцык чуть пригнулся, и враг покатился по земле, подставляя не защищенную глотку. Добить! кинулся Куцык, таща на себе последнего врага, вцепившегося ему в загривок. Крутанулся на месте, кувыркнулся, уворачиваясь и отбиваясь от ударов острых когтей и безжалостных клыков.
  Кончились враги, иссякла сила... Морда располосована до кости. Левый клык остался в ребрах одного из шайров. Наверное, поврежден глаз, ничего не видит. Куцык лакнул вражеской крови. Организм не воспротивился. Оказывается, пить нельзя только воду. Кровь врага - сколько угодно. Лакомство, да и только! Он вылакал лужицу, потянулся ко второй. Щенок очень устал. Очень. У него болела каждая клеточка тела, вся его шкура в ранах и дырах. Но он не может позволить себе заскулить и прилечь отдохнуть. Ему нужно за девочкой, в черный Зев. Может, успеет. Наивная вера.... А что еще остается?
  Куцык честно осознавал, что умирает. Жизнь оказалась коротка.
  ˮКак мой хвост,ˮ − насмехался щенок.
  Он постоял, прислушиваясь к нарастающему шебуршанию. Его приспособленные видеть в полном мраке глаза не могли различить, что там в Зеве. Но ему и не важно. Туда убежала девочка, имя которой он никак не мог вспомнить. И он последует за ней. Иного пути у него нет. Не осталось.
  Если идти быстро и на трех лапах, от напряжения разойдется рана на брюхе. Если идти на четырех лапах, можно ли считать лапой, обглоданную пережеванную в крошку конечность? то испытываешь адскую боль. Боль он терпел.
  Щенок мог продлить, растянуть последние минуты, лакая кровь поверженных врагов, терзая теплую плоть, отлеживаясь на влажной земле или зарывшись в грязь, остудить жар ран. Но зачем клянчить крохи? Уходить надо, как и жил. С гордо поднятой головой, с осознанием, что не дрогнул в лапах и не предал. Что он и делал. Уходил с легким сердцем, в котором не было ничего кроме благодарности. Благодарности (вслушайтесь! благодаррррности!) к Вислоухому, что тот однажды захотел щенков от Тощей и на свет появился он. Благодарности к своей матери Тощей, что умывала его шершавым теплым языком, зализывала его раны и ушибы, согревала в холодную ночь и закрывала от непогоды. Благодарности к Белобрюхому, они так здорово играли и гонялись. Благодарности за их секрет. Кость так и осталась припрятанной за домом. Благодарности за целый мир, увиденный с верхотуры дома. Мир, манивший неведомым и непознанным, бесконечно чарующий и огромный, но в котором им не досталось места. Кррррошечного местечка, где можно быть счастливым. И пускай в этом мире жил Враг, но не будь его, все сложилось бы иначе. Иначе значит по-другому. Он не встретил бы девочку, разминулся в суете, беготне и заботах. Он был благодарен девочке, просто за то, что она была. За то, что лезла к нему, когда ему было плохо. За то, что просила защиты и внимания, когда он сам нуждался и в том и в другом. Что скрасила его малые дни. Что позволила почувствовать − в груди, в самом сердце, может жить что-то кроме ненависти, желания лакать кровь и рвать глотки. Ненавидеть это так просто... проще, чем задавить крысу.
  Куцык посмотрел в Зев. Осталось не так много. С десяток шагов. Десяток шагов его короткой жизни.
  ˮКороткой, как мой хвост,ˮ − опять насмеялся над собой щенок.
  Он один и потому спросить не у кого и ответить ему тоже некому. А раз так, Куцык обратился к Черной Темени, к качающемуся и колышущемуся Мраку в Зеве. К Непроглядной Неизвестности. Пусть там куда идет, за чертой, куда ушли все те, кого знал и любил, пусть его встретит девочка.
  Он умер с мыслью не о славном победном бое, не о пролитой крови и отнятых жизнях. О девочке, которая помогла остаться самим собой − щенком, открывшим огромный мир с крыши человеческого жилища.
  Никогда не узнать, исполнилась ли последняя просьба щенка. Но даже если нет, в угасающей искре своего сознания, до последнего мгновения, он держал образ той, чье имя так и не вспомнил, той, что звала его Собака.
  
  7.
  С высот донжона Молино отлично виден монастырский сад и лагерь хускарлов. Ярко горят костры. Великолепные плодоносные яблони и груши послужили растопкой. На открытом огне жарят мясо, в котлах булькает густая похлебка. За лагерем, на величественном фиолетово-черном фоне, красно-желтыми мазками догорает Фитисис - семинарская слобода. Обитателей, будущих светочей науки и профессуру теологий, загнали в подвалы. Старая Обсерватория, угрюмая покосившаяся башня, подобна стражу. Страж никудышный. Сад жгут, рубят, топчут. В лагере северян одна громче другой завывают волынки, лупят в барабаны. Луженые глотки орут о подвигах и славе павших, об удали живых.
  Со стороны стены-портика не торопливые приготовления. Устанавливают баллисты, выверяя позицию. Самое уязвимое место цитадели керкитов. Внутренний двор замка хорошо просматривается. Водная преграда бывшего рва не очень надежный рубеж и рассчитывать на него неосмотрительно.
  Оплот керкитов простоял под атаками хускарлов и обстрелом камнеметов целый день. Парадность померкла, показная неприступность зияла прорехами. От малого бартизана остался огрызок. Пяток удачных попаданий и он рухнул. На большом бартизане сбита лепнина, облетела декоративная штукатурка. Галерея провисла и держалась по выражению хилиарха Люсса на честном слове и божьей милости.
  Под порывом ветра хлопнул тяжелый императорский стяг. Стражник-керкит, нудно вышагивающий по кругу, остановился и с кем-то заговорил. Скупо звякнул металл. Не сталь. Золото.
  − Вас нелегко отыскать, − раздалось за спиной у Костаса. В словах и голосе в меру язвительности и сарказма.
  Говоривший приблизился на несколько шагов и представился.
  − Мое имя, Джер ди Райа.
  Незваный гость встал рядом с Костасом, лицезреть панораму ночного города и беспокойного лагеря. Если смотреть вдаль, город похож на прогорающее кострище. Черные угли притихших кварталов и алые головни все еще не унявшихся пожаров. Луна, подбив под себя огромное облако и накрывшись одеялом звезд, висит над истерзанной и поруганной столицей.
  Визг волынок достиг высшей ноты. Её поддержал грохот барабанов.
  − Будут долбить всю ночь. Вселяют в сердца врагов трепет и страх.
  Райа взял паузу послушать собеседника. Напрасные ожидания. Собеседник не охоч до бесед. Райа не винил. Не у всякого возникает желание к разговору, узнав кто перед ним.
  − Признаться, вы меня сильно озадачили своим нахождением в Молино. После того как вы растаяли на Крысином Поле, я думал обнаружить вас где-нибудь вне стен города
  На фоне большущего костра, несколько воинов, совершенно обнажившись и размахивая мечами, устроили буйную пляску. Скакали, вертелись, катались по земле. Изображали толи жаркую сечу, толи охоту, толи давали выход боевой нерастраченной энергии.
  − Дикость, почти первозданная − комментировал действо Райа. - С отрогов Желтых гор. Долин величественной Чеи. Ничего кроме войны удальцы не признают. Даже горцы Игольчатых гор, на что воинственны, предпочитают с ними не связываться. Они скорее боевое братство, нежели единый народ. Мои предки с тех краев. С предгорий. Вопрос, стоит ли мое родство с ними афишировать? Кстати, как мне к вам правильно обращаться?
  − Амад Костас.
  − У вас слишком чистый говор для жителя великих степей. И вы не очень похоже на страта. На горца тоже. Сомнительно, что вы с побережья. Из Венчи уж точно. Не смотря на заявленное родство с рани Кайрин. Но пусть будет амад Костас. Я уважаю некоторые чужие секреты.
  − А некоторые?
  − Некоторые нет. Когда они пересекутся с моими интересами.
  − Наши пересеклись?
  − Да. На Крысином Поле. Не удовлетворите моего любопытства, куда запропастились братья Гойо и Хаффа?
  − Старший препровождает рани Кайрин, младший выполняет мое поручение.
  − А кир Рейч? Он тоже пропал. Забрал какого-то мальчишку и исчез. Вдруг и неизвестно в каком направлении. Я навел справки. Старуха, воспитывавшая сопляка, несет бредятину, якобы он сын знатного кира. Это правда?
  − Думаю, этого не ведает и мать мальчишки.
  − Жаль, а я уж хотел предложить помощь в розысках отца, − ухмыльнулся Райа. - Некоторые удачные поиски приносят неплохой доход.
  Отплясав несчетное количество кругов, хускарлы выволокли к костру связанного пленника. Кира Больго, дукса керкитов, бросили на колени и продолжили буйный пляс вокруг него. Дукс порывался встать, но всякий раз получал чувствительные удары мечом плашмя. Когда истязателям надоело упорство керкита, подрезали подколенные сухожилия.
  − Собственно, я здесь договориться, − заявил Райа устав упражняться в пустословии.
  − Не получится.
  − Что не получиться?
  − Договориться.
  − Вы даже не выслушали о чем именно.
  − Не имеет значения. Пока не вернете то, что мне должны.
  − Я? Вам? - искренне удивился Райа. По совести он много у кого одалживал, но кредиторы торопились поскорее забыть о таких пустяках. Утраченные деньги наживешь, а вот утерянную голову не отрастишь.
  − Перстень.
  Райа с удовольствием бы продемонстрировал непринужденную улыбку и щедрый жест, но собеседник так ни разу и не повернулся в его сторону.
  − Конечно-конечно. Без него брошь не будет смотреться. Она ведь у вас? Впрочем, братья всегда были честны.
  Симпон Ночных Рыб полез в один из множества потайных карманов. Нельзя сказать, что отдавал ценность без душевного смятения. Перстень стоил немалых (не малых? огромных! несметных!) денег, но он рассчитывал получить еще больше. И не сомневался − получит! Перстень Райа положил на зубец. Амад сгреб его, будто какой-нибудь затасканный солид. Причем сгреб столь неловко, едва не обронил!
   - Не могу даже предположить, по какой причине вы в Молино, − продолжал Райа, начатый разговор. − Вы хотите помочь нобилиссиму в столь безнадежном деле и получить с этого свой процент? Я видел керкитов. Треть сильные бойцы и не более. Еще треть молодые люди с хорошей школой, но отсутствием боевых навыков. Опыт из книг и тренировок не получишь. Его отсутствие и его приобретение обойдется недорослям хилиарха Люсса дорого. Оставшаяся треть барахло. В бою от них мало проку. Я бы сказал меньше чем мало. К тому же Люсс глупо их жалеет, пряча за спинами добрых воинов. При любых соотношениях сил, один к четырем, один к трем, затея пересидеть хускарлов не имеет перспектив на счастливое завершение.
  − Хилиарху видней, − отозвался Костас.
  − Или у вас другая цель? Хотите сдать Экбольма киру Бекри живым и невредимым и отхватить еще больше? Будьте осторожны. Глориоз удивительно не забывчив. Брин ди Бекри.... Столица пылает в его память. А от Крысиного Поля уже сейчас одни головешки и горы трупов.
  − Как там воевода? Жереми Пинса?
  ˮНадо же! Вспомнилˮ, − удивился Райа.
  − С бедняги содрали кожу, облили кипящим маслом и сожгли.
  Барабаны взорвались безумным грохотом. Хускарлы разом сошлись к пленнику и вонзили в него свои мечи. Тут же отпрыгнули. Один из убийц широко взмахнув, снес голову дуксу Больго. Вскочив на тело, несколько раз прыгнул, ,,выжимаяˮ фонтан крови.
  − Ооооо! - завопили глотки возбужденных зрителей. - Юш Карпан! Юш Карпан! - скандировали зрители имя мечника.
  Воин приплясывая, совершил почетный круг у тела. Со стен Молино полетели стрелы, но не одна, словно заговоренная, не попала в палача. Тот лишь вызывающе воздел руки к небу и выпятил грудь - стреляйте! Юш Карпан не боялся погибнуть. Слава его деяний переживет века!
  Голову дукса Больго насадили на кол.
  − Он увидит, как вы подохните! - проорал возбужденный Юш.
  Тело дукса керкитов бросили в костер. Вонь горелой плоти не смущала северян, продолживших веселье под грохот барабанов и вой волынок!
  − Бьянку Аяш я не могу считать причиной вашего здесь нахождения, − завершил строить догадки Райа. - Или я заблуждаюсь? Впрочем, меня это не касается совершенно. Я хочу предложить... Если вам понадобится, а я уверен понадобится, выбраться из замка, достаточно выставить на зубец донжона фонарь с зеленым стеклом. Обещаю, все ваши люди уйдут отсюда в скорейшем времени. Даже император. Если же вам потребуется незаметно кого-то ввести, тоже можете рассчитывать на мою помощь. Кто бы не оказался при короне.
  − А почему кто бы? - спросил Костас, подбросив перстень на ладони. - Как говорят в Венче, не важно, сколько стоит безделица, важно можешь ли ты её себе позволить.
  − А вы можете позволить безделицу? - Райа говорил медленно, осмысливая услышанное.
  − Богат не тот, у кого много наличности, а тот, кто знает, где её взять, − подразнил Костас своего собеседника, и вновь подбросил перстень.
  Кир Райа онемел от своей безумной (разве может быть она здравой?) мысли.
  Амад купит её! Купит корону!!! Купит Великую Менора, как покупают продажную девку!
  ˮПодгребет весь мимарий, − недобро подумал Райа. − Так вот зачем он. Сейчас империя обойдется за горст фоллов! Почти задаром!ˮ На ум, словно кто шепнул, пришло циничное изречение прожженных барыг из треклятой Венчи. ,,Если знать кому, сколько и когда, обойдется задешево.ˮ
  Райа постарался заверить себя, собеседник шутит. Но поскольку сам большую часть жизни посвятил купле-продаже драгоценностей, земель, титулов, должностей и жизней принял слова амада всерьез.
  − Значит вы здесь по личным делам?
  − Не в личных я не участвую.
  − Когда в ход событий вмешается сталь, ни в чем нельзя быть уверенным, − Райа постарался говорить ровно, без эмоций. − Поэтому, для Экбольма ли, глориоза Бекри, патрикия Престо, лично вас или кто другого, − симпону Ночных Рыб легче думать, амад действует в чьих-то интересах. − Мои услуги одинаково дОроги.
  − ДОроги? Звучит крайне расплывчато. Кому-то дорого, а кому-то..., − подброшенный Костасом перстень опять совершил кульбит, − ...почти задаром. Ваши условия.
  − Хотелось бы посетить места, где добывают рахш и хранился адж.
  Райа настроился услышать мастерски сыгранное притворство и непонимание, отговорки, отсылки испросить разрешения и даже грубый отказ. Не мог человек, обладавший столь бесценными сведениями, признаться в их обладании. Костас признался.
  − Это рядом.
  − Очень хорошо, − произнес чужим голосом Райа. Захотелось пить, хоть из лужи лакай! - Так что? Договорились?
  − Договорились, − согласился Костас без видимых и слышимых колебаний.
  Райа растерялся.
  − Их что действительно много?
  Хаййее... Холодный порыв заставил Костаса моргнуть.
  ...Кир Райа кружился на одном месте, невнятно и радостно бормоча под нос. Вокруг него сияли алым тысячи рахшей...
  Видение кратко и скоротечно. Хаййее...
  − Примерно как звезд за вашей спиной.
  Райа не утерпел, обернулся. Ночное небо перемигивалась желтыми точками созвездий и россыпью Млечного Пути. Их... их... их не счесть!!!
  − Вы так спокойно об этом говорите?
  − Вы же не волнуетесь о солидах, что храните дома? С чего бы волноваться мне?
  − Действительно. С чего бы? - поспешно откланялся Райа.
  Оставшись один, Костас продолжал следить за лагерем хускарлов. Иногда отвлекался на обходы часовых по парапету стен. Декархи проверяли посты каждые полчаса. Каждый час обход совершали кентархи с усиленным эскортом. Вниз летели факелы, подожженные вязанки хвороста, пропитанные смолой тряпичные шары. Укрыться под стеной не возможно. Вылазку заметят тот час. Но очевидно хускарлы вылазок не планировали. Они пировали.
  Прыснул мелкий дождик. Из-за тучи-перины проглянула луна. Заблестел камень стен и мостовая двора.
  Опять за спиной шаги. На этот раз слуга.
  − Кир, Вас приглашает в трапезную.
  Прежде чем отправится к Экбольму, Костас зашел проведать раненого Геша и взявшую на себя роль сиделки Аяш.
  Маленькая комната, разделенная пологом. Едко пахнет лекарственными травами. Вокруг Геша суетились слуги, поддерживали голову, приподнимали тело. Носокомий керкитов колдовал над ранами. Лечение не помогало. Сломанное ребро повредило легкое и временами Геш просто захлебывался кровавым кашлем.
  Аяш оставила свой пост у изголовья раненого встретить вошедшего. Костас с удовольствием рассмотрел девушку. Охапка огненных волос сияет ярче огня. Если погасить свечи, станет ли темно?
  − Ему не лучше, − пожаловалась она. - Носокомий неуверен, что сможет ему помочь... Он советует обратится к более сведущему. К Выре или Гуссу Монигу, − перешла на полушепот Аяш.
  В трудную минуту мы все ищем поддержки. Ничтожной или значимой все едино. Ищем сочувствия все одно искреннего или поддельного. В своем отчаянии мы готовы уцепиться за любую мелочь, даже ложь, но выстоять в невзгодах...
  Костас протянул севасте брошь с рахшем.
  − Должен вам вернуть.
  Аяш с удивлением поглядела на подношение. Что это? И нужна ли ей она в такой час?
  − Я не могу... Мне не к чему, − отказалась девушка.
  − И все-таки возьмите.
  Попросил? Потребовал? Настоятельно порекомендовал?
  − Мне..., − пришла в смятение Аяш.
  − Она вам очень идет.
  Сказано без наигранности, обычной в устах льстецов. Сказано как есть.
  Девушка невольно вздрогнула, коснувшись ладони Костаса.
  Когда он ушел, Аяш непроизвольно поискала глазами зеркало посмотреться. Но откуда здесь зеркало.
  Позже, Геш, наблюдавший за Аяш и Костасом в щелку век, спросил.
  − Это он?
  − О чем вы, кир?
  − Не надо девочка. Притворство тебе не к лицу. Это он? Вся эта история в Барбитоне...
  − Да.
  − Ты сделала неудачный выбор, − вздохнул Геш.
  Слова ранят только тех, у кого есть сомнения. Если таковых не осталось и выбор осознан... слова только слова.
  Трапезная аскетична. Длинный стол, длинные лавки, длинные тени под потолком от каминного огня. В комнате человек восемь-девять и лишь присутствие одного вызывает недоумение. Амад Костас явно не в своей компании. И по положению − амад почти никто, и по долгу - не имперец. Нищеброд и чужак. Но воля нобилиссима священна и обязательна.
  Экбольм обвел присутствующих усталым взглядом.
  − Прошу вас, киры, разделить со мной скромную трапезу.
  Приглашенные рассаживаются согласно правил этикета. Костасу, гостю очень невысокого ранга, место на дальний край.
  Кир Грилло сидящий перед ним преисполнен едва скрываемого презрения. Приятно тешиться мыслью, ты не последний в очередности рангов и титулов. Последний − амад!
  Стол скуден. Со всего замка снесли какое имелось приличное серебро: кубки, блюда, тарели. Но в него положить особо нечего. Вареное и жареное мясо, сыры, горячий грибной бульон, ветчина, картошка по-керкитски - мелкие клубни запечены в сметане, овощи и фрукты. В глиняных кувшинчиках мерой в полкружки, вино. Везде одинаковое. Аббакадо. Устав ордена допускает только такое и в малом количестве.
  По правую руку от Экбольма диакон Роэ. Сидит так близко, что мешает. Диакон бородат, одутловатое лицо и мешки под глазами, признак серьезной почечной болезни. Как представитель эк-просопу Аммельроя он наделен широчайшими полномочиями. Но какие могут быть полномочия в осажденном замке? Причащать умерших, принимать исповеди у идущих на смерть и быть самому к ней готовым. Диакон неустанно шепчет молитвы прирываясь сказать слово, проглотить кусок, выпить глоток. Из левой руки не выпускает четок. Даже когда берет хлеб.
  За диаконом хилиарх ордена Венн ди Люсс и дуксы Боззо и Крэнг. Последний в звании неделю.
  Тан Лоуз слева от нобилиссима. Честь по праву родства. Лучше сказать злая шутка судьбы, а не честь. Тан Лоуз прибыл в Тайгон искать управы на собственного наследника. Сынок вырос талантливым и хватким. Матушку рожавшую его в тяжких муках, упрятал в монастырь. В двух сражениях разбил родителя в пух и прах и вытурил из владений. Тан организовал бы и третью баталию, но отпрыск дальновидно объявил всем амнистию и освободил от налогов на полгода поправить порушенное хозяйство. Рать тана Лоуза растаяла за неделю. Оставалось надеяться на вмешательство нобилиссима или идти на поклон к выблядку!
  Далее, за таном...
  Рейнх Элтем здоровяк и обжора. Он столкнулся с Экбольмом на одной из улиц. Удирал или как утверждал, отступал в единственном числе, после того как хускарлы вырубили две декархии его торквесов. И каких!
  Катепан Аркур, невзрачный старик с недовольным лицом. Он приехал в орден вызволять единственного внука с дури давшего клятву на служение. Старик переживал. Из наследников внук один, остальные внучки.
  − Разжижили породу! - ругал он сыновей. - Орехами баб своих кормите! Да пежьте как следует, до охов и визгу!
  Те заверяли и клялись главе рода, так и поступают, но рождались одни девчонки. Полгода назад родилась двенадцатая. В просьбе катепану отказали. Аркур собрался обратиться к нобилиссиму и ждал аудиенции две недели. Вспыхнувший мятеж способствовал прогрессу в начинаниях.
  Фрайхи Мальро и Шеер, попутчики любого военного ветра. Лишь бы он доносил не цветочные ароматы и не вонь лошадиного пота, а звон золотых солидов. Оба из орденской тюряги, освобожденные нобилиссимом под благородное обещание служить. Их держали на воде и хлебе, так что стол, даже такой скудный, им в радость и сытость.
  Спафарий Марсиал, без пяти минут фрайх и мелкий землевладелец.
  Спафарий Грилло. Обладатель серебряного браслета и ста солидов. Почти богач!
  Ну и собственно амад Костас. По мнению и убеждению большинства - босяк!
  Слуги разлил вино, подали тарелки, вилки и ножи.
  − Не самое лучшее время произносить речи, − Экбольм поднял свой кубок, − но пусть Небо окажется к нам справедливым.
  − По делам нашим и воздаяние, − интерпретировал нобилиссима диакон.
  За столом некоторое облегчение. Почти все присутствовавшие истолковывали свое нахождение в трапезной, как призвание на негласный военный совет, где от них потребуют победы. Скорой и всеобъемлющей. Иначе, зачем Экбольму привечать их и подчевать? От самих керкитов дождешься (дождешься ли!) разве только скудную миску постной каши и ломоть ржаного.
  Рейнх Элтем давился мясом. Фрайхи отдавали предпочтению вину. Хилиарх мрачно жевал кусок ветчины. Катепан Аркур морщился и следил за тенями на гобелене. Колыхание складок выдавало потайной ход. Тану Лоузу не сиделось - ерзал. Спафарии ели сдержано. В приличном месте, в соседстве с приличными людьми, и вести себя надо подобающе. Прилично. Но куда подевать руки с грязью под ногтями, неумелость обращаться с вилкой и ножом и непонятливость что за чем едят. Мясо, овощи, вино или в ином порядке?
  Экбольм почти не ел. Ковырялся. И не пил. Губы помочил и хорошо! В задумчивости подглядывал за сотрапезниками.
  − Амад Костас, вы ничего не едите... Вас не устраивает стряпня орденских кухарей или общество? − ,,доплелсяˮ взгляд нобилиссима до последнего места.
  За столом замерли и посмотрели на дальний край. Что ответит? Спафарий Грилло угрожающе положил длань на кинжал. Ну, давай! Скажи! Дирк не вилка, управлюсь, моргнуть не успеешь!
  − Вы можете что-то предложить?
  − Боюсь, нет, − признался Экбольм.
  − Тогда довольствуюсь наличествующим.
  Экбольм согласно кивнул и все продолжили трапезу.
  Оба спафария заиграли желваками. К сожалению, низкий ранг не закрепил привилегий нарушать этикет без команды.
  Молчание мало-помалу нарушилось. Начались разговоры, вопросы, ответы...
  Подали десерт. Огромный яблочный пирог, не порезанный, а скорее порубленный на куски... кусищи!
  − Хотелось бы услышать ваше мнение, киры. (Почти вздох облегчения) И, по возможности, конечно, ваши советы.
  Какой совет можно дать, если шансов на победу меньше не бывает? Разве только герои прошлого примут твою сторону. Но они давно прах и все что осталось от них лишь громкая слава. Громкая слава не заменит звонкого булата и не приумножит численность войска.
  − Какого порядка вы желаете услышать совет, нобилиссим? - на правах родни первым спрашивает Лоуз.
  − Как выйти сухим из воды, − хмыкает Экбольм непонятливому родственнику.
  Оказывается, он мог удивлять не только своего шута.
  − Боюсь, такого совета вам не дадут, − ответил за всех кир Аркур.
  − Я человек не военный... но... Ситуация трудна или безнадежна?
  Что ответить? Правду? Готов ли он её услышать без шелухи словоблудия и экивоков.
  − Она безнадежна, − выдохнул Аркур. Он стар. Ему нечего бояться. Гнева императора меньше всего.
  − Безнадежно подходящее слово, − согласился Элтем, едва сглотнув добрый шмат.
  − Все в руках Создателя, − скромен диакон.
  Киры Мальго и Шеер готовы с ним поспорить. А как насчет казны? Не пора ли тряхнуть мошной? Но что спорить, если евдомарий Барро не присутствует. Вот бы с кем перекинуться словцом.
  − Мы выполним то, что требует долг, − твердо произнес хилиарх.
  Его тяжелый взгляд означал - больше требовать от нас никто не вправе.
  Дуксы солидарны со своим хилиархом. Спафарии едины с керкитами.
  − Тогда с вашего позволения, я выслушаю человека, однажды попавшего в весьма непростую ситуацию. Я о амаде Костасе. Все безнадежно, как и на Крысином Поле?
  Сидящие повернулись головы. Так это он? Амад Костас? Тот самый? Половина оскорбилась его присутствием. Быдло? За общий стол? Вторая половина с радостью бы пожала ему руку. Спафарии первыми. Фрайхи вторыми. Наживший благо от меча, лучше остальных поймет какого это!
  − Что скажешь, амад?
  − Зависит от того что вы хотите услышать.
  − Верный способ одолеть противника. С удовольствием приму рекомендации.
  − Действительно?
  За столом легкое замешательство. Амад ведет себя так, будто секрет победы лежит чуть ли не в одной тарелке с хлебом и ни у кого не хватает ума увидеть это. Или он издевается?
  − Я весь во внимание.
  − Чего хотят ваши враги?
  − Моих владений.
  − Они уже их заполучили.
  − Власти?
  − Что им мешает пользоваться ею сейчас?
  − Вы забываете об армии, − влез тан Лоуз.
  Об императорской армии тан ,,болелˮ более остальных. Вот если она завернет к нему на обратном пути... вот тогда сынок-выблядок попляшет.
  − Перестаньте Лоуз! Где армия и где я! К тому же Акоста не сидит сложа руки. Армию не стоит принимать в расчет. Как понимаю, амад Костас хочет сказать, глориозу нужен лично я.
  − Совершенно верно.
  − И как это можно использовать?
  − Как обычно. Не дать того, что враг столь яростно добивается.
  − Сбежать?
  − Тогда зачем вам совет? Мой или еще чей-то?
  − Победить?
  − Какую цену вы готовы заплатить за победу?
  − Самую высокую, − опять влез Лоуз.
  Все подождали, что скажут Костас или нобилиссим.
  − Кажется, я понял вас амад, − несколько растерялся Экбольм. - Нечто подобное мне уже говорили. Мне надо подумать. Признаться к такому повороту событий я не вполне готов.
  Слова Костаса оказались на удивление понятны всем. На него посмотрели как на умалишенного. Советовать подобное императору?
  − Мы будем с вами до конца нобиллисим, − предельно честен Лоуз.
  − Мы выполним свой долг, − пообещал Элтем.
  Фрайхи обошлись синхронным кивком. Когда продаешь умение за деньги, о чести и долге лучше помалкивать.
  Хилиарх Люсс был весьма молчалив. О чем бы не говорили за этим столом, до чего бы не договорились, сколь не хороши будущие решения, завтра его парням проливать кровь и подставлять грудь под острия вражеских клинков. Завтра? Люсс покосился на мерную свечу. Уже сегодня.
  Хилиарх болезненно осознал совершенную им ошибку.... ошибки. Не рискнул прорваться и помочь Грозу, а искал лазейку обойти Коуди Бенгана. Заперся в Молино, что в сложившемся положении малоэффективный шаг.
  − А если бросить призыв? - осторожен в речах Грилло. - Призвать в Молино верных людей? Или еще лучше ударить изменникам в спину?
  − Собрать их потребуется время. А у нас максимум пять дней, − не доверяет Люсс затее.
  − Сколько успеть. Тысячу, две, пятьсот. Любая помощь! - вдохновился идеей товарища Марсиал.
  − Пожалуй, сработает, − поглядел в сторону Костаса рейнх Элтем. Собственно не на амада лично, а на нетронутые тарелки.
  − С двух сторон! Раззззз! - грохнул по столу Лоуз.
  Экбольм оживился.
  − Но это очень трудная и рискованная задача.
  − Мы беремся за нее! - толкнули друг друга плечами фрайхи.
  − Здесь нужен человек, которого бы хорошо знали и доверяли. Ваш приближенный, нобилиссим, − произнес Аркур. Верное и трезвое замечание.
  − Что ж я готов, − охотно вызвался рейнх Элтем. Он сожрал все, до чего дотянулся.
  Большинство с надеждой посмотрели на старика. К трудностям задания готовы все. За исключением амада. Оно и понятно. Может он и проявил себя на Крысином поле как искусный боец, но большинство благородных домов не пустят такого и на порог.
  − Я говорил о кире Лоузе, − произнес Аркур.
  − С радостью возьму на себя миссию, − поднялся тан.
  Что ж, если не всю имперскую армию он заполучит в свои руки, то хотя бы соберет тысячи три. Выблядку все равно придется не сладко.
  − Хилиарх сможете выделить несколько человек для сопровождения кира Лоуза?
  − Да, − краток Люсс. Он не верит в пустую затею. Но готов отпустить пяток новобранцев.
  Хилиарх поймал на себе просящий взгляд Аркура. Помнил, зачем здесь старик.
  ˮГрег не худший боец,ˮ − взглядом отвечает Люсс. - ˮОн останется!ˮ
  Аркур обреченно склонил голову.
  − Я напишу вам рекомендации. Евдомарий выдаст вам денег. Чоджи, Гайдны... Кто еще? Сольди, Хольтеры..., − называл Экбольм фамилии.
  Трапеза закончилась на короткой ноте воодушевления.
  Костас спустился на стену. Несмотря на холод, ветер и мелкий дождь, он без плаща.
  − Не спиться, кир? - обратился Этан ди Маггон, зябко сутулясь. Юноша окончательно продрог за последние полчаса и, с удовольствием бы согрелся. В постели, укутавшись одеялом под самый нос. Так бы он мечтал еще десять дней назад. Кружкой вина! Только таковой способ нынче приемлем для него.
  − Не только мне, − Костас смотрел на лагерь хускарлов. Барабаны уже не били, волынки приумолкли, но у костров смех и пение.
  − Эти сволочи убили кира Больго! - искренне и наивно возмущался юноша. - Не позволили защищаться. Сволочи!
  Он молод и не опытен чтобы знать, все законы войны, прописанные в книгах, на их страницах только и соблюдаются.
  − Простите кир..., − замялся Этан, подбирая слова. - Кажется, мы однажды встречались.
  − Надеюсь, я не занял у тебя денег, − отшутился Костас.
  − Нет-нет!
  − В Барбитоне?
  − Возможно, − огорчился юноша. − Просто один человек... он помог мне... спас...
  Они постояли на холодном ветру. Юноша сбросил факел. Огонь ударившись о землю, осветил пятак пространства. Никого. Согласно уставу службы Этан оставил собеседника и прошел десяток шагов вперед, сбросил еще один. Когда повернулся возвращаться, Костаса на месте не оказалось. Юноша поглядел по сторонам. Куда так быстро пропал его странный гость? Ни на стене, ни на лестницах нет. До караулки или бартизана дойти бы не успел. Не спрыгнул же вниз?
  Почти под самое утро тан Лоуз и пятеро сопровождавших покинули Молино. В редеющих сумерках ночи и хлопьях тумана растаяли легкими призраками...
  Кира Райа разбудили засветло. Согласно его строжайшему распоряжению.
  − Что там стряслось?
  − Вы просили предупредить, − поклонился Борг и протянул свиток.
  − Из Молино.
  − Да. Пятеро. Сопровождали тана Лоуза.
  Райа проморгав, слипшиеся ото сна глаза начал читать бумагу.
  − Раз это у тебя с ними все улажено? - не прерывая чтения, предположил Райа.
  − Двое кормят раков. Двое в саду. Один убежал, но его выловили у Кенегия. Тан Лоуз благоразумно сдался и требует встречи.
  Райа дочитал бумагу. Скрутил, словно выжал мокрую тряпку.
  − Тела керкитов убрать. Пусть думают, что их трюк удался.
  − А что с таном.
  − Пошлите его голову в Битим, сыну. Он просил.
  − Голову? - удивился Борг.
  − Наследник не настаивал на пленении. Лишь на прямых доказательствах, что он законно вступит в права.
  − Хорошо.
  − Это не последняя попытка, − предостерег Райа. − Увеличь людей. И впредь меня интересует только амад.
  − Я понимаю.
  − И зеленый фонарь на донжоне.
  Скомканный и разорванный свиток Райа швырнул в прогоревший камин. Притихший огонь уже через минуту сожрал подачку.
  − Киру Костасу следует поспешить проявить сговорчивость, − невесело осклабился Райа. − Во время войны цены растут.
  Впрочем, по поводу сговорчивости амада Райа не уверен. Теперь он вообще ни в чем не уверен. Разговор на донжоне и поведение кира Костаса, будто в кошки мышки играли, породили у симпона Ночных Рыб множество сомнений и вопросов. И список их рос до бесконечности. Если амад действительно намерен хапнуть корону Менора, для себя вряд ли, для кого еще вопрос, то продавцом, несомненно, выступит патрикий. Хитрован намертво сидит на денежном крючке. Запустить руку в казну киру Престо не позволит его же старый дружок евдомарий. Понятно и высшая знать в стороне не останется. Проследит, не им, то и никому. Так что вряд ли патрикию обломится хотя бы солид. С банком Туима, а значит и со всеми остальными он не в ладах. С той самой поры, когда его платежеспособность перестала гарантировать возврат займов. Так что либо распродавать имущество, либо рассчитывать только на недоступное достояние Родов. Но многообещающая авантюра с клиди и Сокровищницей Девяти Родов пустышка и патрикию еще предстоит об этом узнать. От кого? От того же амада. Кому как не ему поведать о крахе предприятия. В результате, посулив горы, Престо не выполнит взятых обязательств. Рахши амада для него как нельзя кстати. А что глориоз? Если принять к рассмотрению наметившуюся тенденцию: смерть Брина, изгнание Элиана, исчезновение Грегора, то судьба Ларса ди Бекри определится со дня на день и отнюдь не венчанием на царствование. Сеятель не пожнет урожай. Плоды достанутся другим. И так как амаду нужна корона, он её получит. От патрикия. Для кого? Рани Кайрин отпадает. Во-первых бабу никто на трон не посадит, даже бывшую ставленницу Бриньяра, даже прошедшую обряд Дарения, даже такую хваткую, даже бог весть еще какую. Во-вторых она не имперка. Для её муженька Сарази? Маловероятно. В правители он не годиться. И в качестве самостоятельной величины и в качестве ширмы. Ни умом, ни статью не вышел. Медок ди Хенеке? Не зря же его вытащили из Сломанных Мечей. Интересно голубые глаза у него и у рани Кайрин совпадение или же они одного корня? Вполне допустимо оба Хенеке. Отсюда и хлопоты за парня и его стремительное продвижение в керкитах и своевременное возвращение родовых прав. Очень складно. Очень. Выходит Экбольм под рукой амада в качестве приманки для глориоза. Поменяют папашу на сынка, как только папаша загребет скипетр у Экбольма? Неплохой вариант. Неплохой! Гм... Что там... что там... что там.... за история с дочкой пэранса? С дочкой, с дочуркой.... И почему катепан Коер до сей поры отсиживается в монастыре? Страховка Крайта керкиту? Они ведь встречались? Встречались.... Мэдок, Мэдок, Мэдок...Предположим так оно и есть. И...и...и... А что доблестная армия? Армия поддержит любого, кто набьет им карманы. Для этого, опять же, существуют рахши амада. А великие и славные Рода? Мамуты, Шрики и т.д. и т.п. А что они могут иметь против керкита? Наполовину Хенеке, наполовину Бекри. Поморщатся и не более. Пока их не трогают им все равно. Складненько выходит. Складненько-то складненько, но кто за фасадом? Кто за ним. За ними? Амадом, Кайрин и Мэдоком? Куда все-таки она запропала? И запропала ли? Не всплывет ли где-нибудь уууууу.... скажем у эвергетов? Был ведь такой слушок и попы серьезно искали присутствие ордена в Тайгоне. Камушек эвергеты если что, грех в том сомневаться, отработают! Интересно сколько их камушков у амада припасено? Может и несколько, главное знать, где и у кого их взять? У кого? Сомнительно, что вся свистопляска под дудку амада и его сестрицы? Тогда под чью дудку свистопляска? Кто главный и неизвестный дудочник? Не Венча ли, подмявшая под себя почти все побережье? Сволочные торгаши способны повторить историю с Сокровищницей Девяти Родов. Сошло с рук раз, сойдет и второй.
  − Плохо. Очень плохо. Очень и очень плохо... и что мне с того, что все-все-все, плохо-плохо-плохо?
  К собственному неудовольствию Райа ясно понял одно, для него лично малосущественно кто примерит корону. Патрикий устраивал более остальных. Но остается не разрешенным вопрос, почему амад согласился сотрудничать. Ему нужна помощь и он готов за нее щедро платить. Как там, в Венче, говорят? Кто торгует рыбой, не выкажет мест клева. Обман? Или там ничего нет? Уже нет. Ловушка? Не исключено, патрикию вместо одной короны пообещали другую. Симпона Ночных Рыб. Или же амад тянет время? Или еще что? В чем опасность? Для кого? И от кого?
  Райа встал, прошлепал босым по холодному полу, налил из кувшина вина. По привычке выпил не из кружки, а из горлышка.
  ˮЕсли у человека есть слабость, даже самая малая, и он о ней знает, то человек этот силен. Если не знает − глупец. Если слабости как таковой нет, то человек, скорей всего, покойник.ˮ Проклятье! Туром умел пудрить мозги своими мудрствованиями.
  − Аяш ди Буи! - произнес вслух Райа.
  Помотал в воздухе пальцем, будто на невидимых счетах откладывал костяшки за и против.
  − Аяш ди Буи! - уверовал он в правильности догадки. И пока что ему веровать не во что. Это пока.
  Симпон Ночных Рыб сделал еще пару добрых глотков вина и отправился спать. Мысль-предупреждение, а не дурят ли его с Аяш ди Буи не успела сформироваться и потому забылась. И не удивительно. В добром сне трон империи достался ему. Джеру ди Райа.
  
  
  7.
  Утром лагерь хускарлов взорвался негодованием и угрозами защитникам Молино. На колу подменили голову кира Больго на другую - Юша Карпана. Розыски растяпы часового только накалили обстановку. Стража скоро нашли. Неподалеку. Бедняге свернули шею. Меч несчастного пропал. Образно выражаясь языком жителей Желтых Гор, их оскорбили трижды. Плюнули в очаг, на порог и под ноги! Часть особо разгоряченных удальцов, не успев толком одеться, вознамерилась немедленно получить сатисфакцию за оскорбление. Кинулись к стенам замка и попали под стрелы. До момента пока дахомы-десятники не призвали к порядку взбеленившихся, многие остались лежать на земле, увеличивая счет к керкитам.
  На беготню и брань потрачено драгоценное время, спутаны план.... Защитникам малая, но отсрочка.
  Кир Крэнг, наблюдавший неразбериху, глядя в довольные лица молодых подопечных, тяжко высказался.
  − Оно конечно, уели вражин. А по сути, что в улей поссали. Трудненько будет их нынче унять. Трудненько...
  Дукс Крэнг человек простой и прямой, лицемерить не станет и понапрасну пугать тоже. Он долго служил обыкновенным скутатом, потом поднялся в декархи, в кентархи. За особые геройства произведен в спафарии. Совсем недавно пожалован во фрайхи, с крохотным наделом землицы в пятьдесят югеров. Да и что за землица? На севере Ведании? Болотина! Не смотря на мизерный феод, дукс загадывал обустроиться, обзавестись семьей (это в пятьдесят семь-то?!) и разводить карпов в пруду.
  − Хитрая рыба, − любил он рассказывать молодым о своем будущем занятии. - Чешуя с ноготь, бока, что у поросенка. Иной вымахает, в панарий не засунешь! Поверху ходит, дразниться. Плавниками шевелит, что юная барынька пальчиками манит. Уважь его, возьми...
  У молодежи дукс слыл добряком. С чего бы? На плацу слова доброго не услышишь! Бывало и розгой попотчует нерадивых ,,вьюношейˮ. Но розгой не мечом. Хотя теперь и не в его чине с новобранцами возиться, обучением подрастающей смены не гнушался. Толковым всякие воинские штучки-дрючки показывал, от бестолковых не отмахивался. Словом был для них и отцом, и дядькой, и мамкой, и теткой. Всеми сразу.
  − Щиты плотней! − рявкнул кир Крэнг. − Этан! Встань за Марка. Ему с его ростом в первых рядах надо находиться. А то кроме твоей спины ничегошеньки не видит.
  По рядам натянутый смешок. Не вышел статью Марк.
  − Оно и понятно геройского виду, хотя и поскребыш, − продолжал дукс.
  Марк обиженно засопел. Недоделок что ли?
  − Хотели больше, чем смогли дать, − смеется кир Крэнг.
  От этого настроение чуть лучше и обиды никакой.
  Дукс еще раз обошел строй. Пусть им не во фронте стоять, а фланг держать, но порядок должен быть. Что побегут не мыслил. Молодые. Хватит мужества (или дурости!) стоять до последнего. Это хорошо. Вот только бы умели побольше. Опыт бы нажили, пообтерлись в боевых рядах среди старших товарищей, советов да матюгов послушали, оплеух (а как без них?) вволю отведали. Оплеухи в постижении воинской науки вроде шпаргалки. Кто иначе думает, давно на погосте греется.
  Над замком надсадно зазвучал горн.
  − Ту-туууууу!
  − Укрыться! - резко выкрикнул Крэнг, следя за подчиненными.
  Баллисты ударили со стороны ворот. Проклятая решетка не поддавалась, но и защиты от нее никакой. Несмотря на все старания баллистьеров ни один снаряд в галерейную опору не попал. Саму галерею разнесли в прах. Раздолбили вывешенные щиты, частично обрушили. Порвали натянутую для поддержки и прочности цепь. Лопнув, она стеганула по парапету, выбив сноп искр. Двоих насмерть, третьего сбила с высоты. Пролет галереи от опорного столба к остаткам малого бартизана рухнул. Над образовавшейся грудой из досок, брусьев, решеток шапка пыли и извести. Люди словно горошины с наклонной плоскости заскользили вниз. Крик и проклятья. Над копошащимися и барахтающимися защитниками пролетел камень и ударил в Источник. Брызнула красная гранитная крошка. Словно кровавые капли из гигантской раны. Фонтан воды ударил вверх, оросив тела павших, раненных и еще живых защитников.
  С большого бартизана хускарлам отвечал спрингалд. Десяток стрел. Пока перезаряжали, лучники отстреливали свой черед, не подпуская неприятеля. За ночь мастер Гудус поменял на спрингалде одно плечо и усилил натяжение. Потому дальность увеличилась на добрых два десятка шагов. Второй залп и огромные стрелы ушли за ,,шиворотˮ первым рядам, прошивая атакующих и их щиты. Хускарлы отступили, но и тут прогадали. У спрингалда выбили заднюю опору, изменив угол подъема, и долбанули вдогон. Удачно. Что метлой шеренгу вымели. Подчистую.
  Баллистеры изменили цель, сосредоточились на большом бартизане. Отлетали остатки штукатурки, поддерживающие кронштейны, дерево выносных галерей с машикулями. Сам бартизан прочностью не уступал донжону и разрушению не поддался.
  Неблестяще обстояли дела со стороны стены-портика. Вдохновленные видимыми результатами разрушений, выщелкали колонны. К концу часа портик осел огромной грудой битого камня. Керкиты загодя отошли и потому жертв немного. Враг, закрепляя успех, поторопился перенести обстрел на донжон. Среди каменных зарядов замелькали огневые.
  Бочонок с горящей смолью ударил в переплет рамы окна верхнего этажа. Крепкое дерево выдержало и не подалось, а вот бочонок лопнул, выплеснув огненное содержимое в помещение. Все кто там находились: кир Элтем, кир Боззо сгорели заживо. Огонь протек на этажи ниже и слугам пришлось носиться с ведрами и тряпками, тушить и сбивать растущее пламя.
  Костас едва успел выдернуть из задымленной комнаты Аяш. Без уговоров и лишних ахов. Ухватил за руку и за дверь!
  − Пропусти! Пропусти! - порывалась девушка вернуться к Гешу и помочь.
  Хриплый лающий кашель фрайха, отчетливо слышен.
  − Пропусти! - толкнула Аяш стоящего преградой Костаса.
  За ним, чуть ли не на плечи, сверху лил огненный дождь. В щели сочилась жарко горящая смола.
  Костас не сдвинулся.
  − Пропусти! - бухнула ему в грудь кулачками Аяш. - Что ты здесь делаешь? Твое место там! - девушка махнула рукой. − Там! Не здесь!
  Не угадала с направлением. Спуск в замковый двор в другой стороне. Оттуда отчетливо доносился нарастающий шум битвы.
  Слова девушки прервал оглушающий крик заживо горевшего человека.
  Аяш привстала на цыпочки посмотреть. На кровати билась огненная марионетка. Текучие нити огня дергали, заставляя двигаться.
  Девушка пошатнулась. Ей стало дурно. Оперлась о стену.
  − Кир, уведите бьянку в спокойное место, − попросил кто-то из слуг. - Ей тут не следует находиться. Да и мешаетесь.
  Костас взял под локоть сникшую девушку и проводил в свою комнату. Она позволила себя увести.
  В порванную промасленную бумагу, заменявшую стекло, врывался дымный ветер и грохот битвы. Впечатление − бьются под самым окном. Костас усадил Аяш на кровать, накинул на плечи не очень чистое солдатское одеяло. Подал воды. Аяш отхлебнула и уставилась в пол. Никак не могла успокоиться. Сжимала кружку в ладонях. Геша она знала с детства. Он служил семье Буи, был другом отца. Фрайх приехал из Лэттии спасти её и погиб. Глупой, жестокой смертью. Глупой и жестокой.
  Чтобы не мешать девушке оставаться наедине со своими переживаниями и не мельтешить, Костас сел в сторонку на скрипучий табурет.
  − Вы не уйдете? − очень настороженно спросила Аяш.
  − Я побуду, − пообещал Костас. - Сегодня не моя битва.
  Аяш вопросительно глянула на него. А завтра? Кто сказал, что определенность легче неизвестности. Не легче, ни чуть.
  Костас коротал время строгая палочку. Пахло свежей стружкой. Таких палочек у него на столе лежало несколько штук. От ударов снарядов баллист в камень стен, комната содрогалась, стол вибрировал и подрагивал. Палочки раскатывались.
  Тяжелый шар смахнул зубец, гонфалон императора и стяг керкитов. Обрушение вызвало радостный вой и воодушевление хускарлов.
  Следующий заряд долбанул чуть ниже, разбивая кладку. Третий проломил окно и влетел в библиотеку ордена. Сгребая столы и лавки, врезался в шкафы с книгами. Раздавил, смешал с деревом и щепками страницы древних фолиантов. Другой, срикошетил от оконного проема, двинул в бок, смял перекрытия и лестничные перила. Керкита, спасавшего книги, размазал по стенке. На оштукатуренной поверхности остался кровавый штрих. Один за другим огненные заряды попали в башню. Донжон принял диковинный вид. Он походил на большую оплывающую свечу. Кричали люди, раздавались команды...
  Хускарлов прикрывали лучники глориоза, засевшие в монастырском саду. Северяне бросали в воду надутые шкуры, бревна, плотики, цеплялись за плавсредства форсировать ров- пруд. Их встречали стрелами и дротиками. Попадешь во вражину - отлично! Продырявишь пузырь - не плохо! Выбьешь из рук верткое бревно - годиться! Ров напоминал переполненный лягушатник. Из-за пловцов не видно воды.
  Те, кто первыми достигали берега увязали в прибрежном иле, выбирались, шлепали к лестнице. По одиночке и группами лезли на руины портика. Перепачканные грязью рожи вызывали смех, пока не полилась кровь. Первые стычки молодые керкиты легко выигрывали. У противника нет щитов, их мало, они притомились и нахлебались воды. Хускарлов брали числом. Троим от десятерых не отбиться. По мере накопления живой силы врага, стычки становились все ожесточеннеё и продолжительней. Все труднее сбросить атаку с осыпи рухнувшего портика.
  − Держать строй! - орал Крэнг, не позволяя подопечным лишнего шага. Сам он в нарушении устава находился в первой линии.
  Этан стремился оказаться к дуксу ближе. Помогал, отвлекал противника, но и мешал.
  − В следующий раз, твою башку за хускарлову снесу, − пригрозил Крэнг, когда Этан особенно сплоховал.
  Юный керкит ждал других слов. Его похвалят, оценят старания. Увидят его рассеченное надбровье, приведут прочим в пример. В результате отругали. Но пускать ,,пузыриˮ и обижаться некогда. Враг почти столкнул их с развалин портика, а значит почти в тылу!
  Керкитов полтора десятка. Держат узкий переход, не заваленный обломками. Хускарлам переход нужен. Необходим! По нему малый путь до бартизана. Оттуда, через подземелье, на лестницы и на стену. Одна удачная попытка и вот она победа малой ценой! Осталось только выдавить сопляков из перехода. Сорок шагов прохладного сумрака и сырости. Пол замусорен обрушениями свода. В расколотые плиты тонкими струями ниспадает свет. Играет и кружит пыль.
  Бой примитивен. Керкиты не могут сражаться в тесном помещении, не обучены. Держат глухую оборону, сдвинув плотней щиты.
  Крепкий что листвяжина, хускарл используя собственный вес и щит, таранит ,,чешую*ˮ. Защита прогнулась, подалась назад но выстояла. Мечник, досадуя неуспеху, сплюнул.
  − Достану, уши обрежу! - грозит взбешенный северянин.
  Керкиты огрызаются. Кто-то тычет в него копьем. Не дотягивается.
  − Молокососы!
  Северянин мечом смахнул наконечник. Удар силен и керкит роняет завибрировавшее древко.
  − Ноги! - кричат ему.
  Хускарл легко и высоко подпрыгнул. Низом летит секира. Чиркнула по камням, выбила искру. Ударилась в нижний край щита, не достигла цели.
  В ответ сообразительные керкиты, даром что юные, швырнули булаву. Высоко. Хускарл даже пригибаться не стал. Тяжеловесное оружие врезалось в растрескавшуюся арку, вывалила большой кусок. Обрушение покалечило одного из атакующих, раздробив ступню.
  Северянин ошалел.
  − Бараны! Всех завалит!
  − Убирайтесь если бздите! Или бейтесь! Бабы! - нагло ответил почти детский голос, полный отчаянной храбрости.
  − Зеранджи!(Прыгаю!) - предупреждает один другого хускарл. Впередистоящий пригибается и подставляет щит. Второй делает короткий разбег, толкается ногой в опору и взлетает над ,,чешуейˮ. Случайно вскинутый меч попадает в лицо и полосует шею.
  Тут же таран из хускарлов зло вбивается в глухой строй керкитов. В узкие щели щитов, прорехи рядов тычут мечами, суют копейца, кто-то пытается орудовать топорком. Керкиты пятятся под яростным и тяжелым натиском. С каждым шагом все ощутимей потери. ,,Чешуяˮ вот-вот рассыплется.
  − Юст! Дверь! - кричат самому молодому.
  − А вы? - не желает бросать товарищей юный керкит. Он не трус! Он не слабак!
  − Быстрее Юст! - хрипит чей-то голос. - Прорвутся! Закрой её!
  Юст бежит. Свистит топорок, бьет под лопатку. От боли окружающее деформируется, кривится и затягивается слезой.
  ˮБеги! Беги!ˮ - вопиет разум сквозь боль.
  ˮБеги? Беги?ˮ - не понимает Юст собственного страха. Вспышки лиц... Тех, с кем делил кров и еду. Альбер, с которым знакомы с детства. Задавака Уор не дававший ему спуску и задиравший по поводу и без. Многих... многих... оставшихся за спиной.
  Юст цепляется за косяк и в слепую перешагивает порожек. Захлопывает дверь, придавливает телом, упирается ногами не упасть. Шарит рукой засов. Закрывает. Глухой удар. Он успел! Через решетку керкита бьют мечом, почти насквозь. Потом копьем в шею. Наконечник вышел из щеки.
  ˮНижний...нижний... откроют...ˮ − гаснет сознание.
  Юст закрывает засов внизу. Для верности закрывая собой....
  На руинах портика горячее времечко. Кто бы загадывал, хускарлы вздумают здесь штурмовать всерьез. Потратят столько времени и людей и не добьются значимого успеха.
  − Ко мне! - сзывает Крэнг ближайших керкитов. - Строй! Щиты! Копья! Аааашли!
  Короткая фаланга встречает прорыв, теснит и сталкивает хускарлов обратно, опрокидывает на ступени.
  − Строй назад! - утихомиривает дукс воодушевленных парней. - Этан ди Маггон, принять командование! Понятно задача?
  − Да, кир Крэнг!
  Трижды Этан водил фалангу затыкать прорывы. На третий бросок от фаланги осталось меньше половины от прежней.
  − Вот бы сюда птоха, − горевал Этан. - Он бы показал этим, что лучше меч или копье!
  − Ясно дело, меч! - утверждает Лоббер. Еще бы! В декархии он первый мечник!
  − Меч? Жизни ты не видел, приятель, − снисходителен к нему Этан.
  Он старше Лоббера на полгода и может позволить себе покровительственный тон.
  После им не приведется, ни продолжить спор, ни посчитать годы и седины за кружкой вина, вспоминая ушедшие дни. После следующей атаки хускарлов Лоббер останется лежать на куче известкового праха и алебастрового ломья.
  За часом час не прекращается штурм Молино.
  − Ту-ту-ту! Ту-ту! - надрывался горн, предупреждая защитников о новой волне атакующих.
  − Ровнять линию! Стоять! - скомандовал Мэдок и опустил уставшую руку. Повел плечом, разминая ноющие мышцы.
  Кир Аркур рядом с внуком. Тот глянул на деда с обидой - что я маленький?
  − Вякни мне только поперек, − шипел рассерженный дед. - Не посмотрю что вымахал, выпорю!
  Ну, сказанул! Вымахал?! Кто вымахал так Ирме ди Аркуда* по кличке Косолапый.
  − Их вдвоем меньше чем Медведь! - посмеялись над дедом и внуком.
  Бег переходит на скорый шаг, скорый шаг на твердую поступь и вот глубокий строй хускарлов завяз в плотном сражении на завалах ворот. Несмотря на численное превосходство, оборону не продавили.
  Мэдок в первых рядах. Кентарху не пристало прятаться за чужими спинами. Кентарх! Собачья должность. Первый в атаке, последний в отступлении. Он следит за выполнением приказов и без их отмены не имеет права и шагу шагнуть.
  Натиск в воротах столь силен и яростен, хилиарху Люссу приходиться снимать новобранцев с развалин портика. Оставили десяток другой. Отлавливать смельчаков, пытавшихся преодолеть ров с водой вплавь. Их немного, но достаточно оттянуть часть сил на себя. Впрочем, тут больше работы лучникам, чем мечникам. Баллисты и стрелометы хоть и сбавили темп, но лупят во фланг обороне.
  − Вкусим же битвы радость, познаем сечи вкус...! - подбодрил товарищей Этан стихом любимого поэта.
  Что поэты понимают в битвах? Как правило, ничего. Их удел перо ,,легкое как меч в руках умелого воинаˮ. Но кто сказал, что меч легок? Кто сказал, что бессонница над листами бумаги так же сладка как льющийся по челу ратный пот. Кто сказал, что сердце так же ликует удачной строфе как и победе над врагом. Сами поэты. А что им остается? Складно брехать их хлеб.
  Этан на мгновение представил себе встречу с Геллой ди Топпе. Что бы она сказала? Была бы так же холодна, увидев перед собой молодого, покрытого шрамами в тяжких испытаниях и битвах, воина. Он хочет вернуть ей засушенный цветок. Юный ум представил и желанное продолжение. Гелла кинулась к нему в объятья, презрев закон и мораль, со слезами любви на глазах. То, что цветок давно потерян, юноша предпочел не вспоминать.
  Бой получился для Этана ди Маггона скоротечным. Здоровенный хускарл, швырнул секиру. Тяжеленное оружие крепко ударило в подставленный щит впередистоящего. Кувыркнувшись, секира угодила юному воителю топорищем в лоб. В голове фейерверк и провал в черноту...
  Внук и дед Аркуры бились плечо в плечо. Прикрывая друг дружку, защищая. Торопились с атакой одолеть своего врага и пособить, поддержать с чужим противником.
  − Ты, кир не высовывался бы, − просит внук. − Под замах ненароком попадешь...
  − А ты не маши! Бей!
   Фрайхи Шеер и Мальро, даром наемники, но слово данное Экбольму держат. Хускарлы на них что волна на скалу. Накатят − отхлынут. Непоколебимы умелые мечники.
  Спафарии, чин по чину, в первых рядах. Грилло чуть впереди. Не удаль толкает, интерес. В воле нобилиссима сразу ему танство дать. За службу.
  Не замысловатый выпад Мэдока опрокинул на спину обвешенного серебряными цепями хускарла. Серебро защищает от порчи, сглаза, иного зла, но не от стали. Клинок осилил кожаный доспех и достал сердце. Следующий оказался проворным. Долбанул в щит шпераком. Острый клюв прошел насквозь и застрял. Мэдок раны не получил, но и оборонятся с привеском как следует не мог. Хускарл тут же выхватил короткий меч. В толковище он сподручней. Мэдок вынужден отступить на шаг. На втором уперся спиной во что-то или в кого-то. Из-под локтя вынырнул коротышка и новобранец. Марком зовут, кажется. Длинным выпадом ткнул хускарла в живот. Набрюшник и плоть − насквозь! Острие вышло из спины.
  − Хо! - радостно выкрикнул Марк. Ровно за миг до удара двуручного меча, снесшей парню плечо.
  В человеке до ужаса много крови. Озеро. Море. Океан. Вселенная. Марк успел сделать еще выпад прежде, чем жизненосная жидкость иссякла в нем.
  Хускарлы ...Третий... Четвертый... на одно лицо. Или Мэдок не разглядел или забыл. Совсем. Они пали, а он жив и этого довольно. Довольно. Пятый... Шестой.... У одного переломанный и кривой нос, другой одноглаз. На пустой глазнице окровавленная тряпка. Рана свежая, тряпка выглядит грязной.
  Бой он разный. Вначале сражаешься с врагом. Хитрым и изворотливым, жадным отобрать у тебя и победу и саму жизнь. Впрочем, ты сам таков. Не лучше и не хуже. По истечению времени, отравленный усталостью, становишься безразличен и к себе и к победе. В самом конце, как и враг, сражаетесь с самим собою. С собственной апатией, с растущим желание уступить. Лишь бы все поскорее завершилось!
  ˮКогда же это закончится?ˮ − плещется в сознании безликий вопрос. Рука отяжелела махать и меч норовит вылететь из слабеющих пальцев.
  Из далекого далека, словно с небес, завывают волынки. Хускарлам трубят отход. Отход? Отход!
  ˮПочему не отходят? Почему?ˮ - продолжает сражаться Мэдок, оскальзывается в крови, пропускает удар. Удар слаб. Обладатель меча устал не меньше Мэдока и просто машет оружием.
  Зевок. Болезненный удар. Шлем слетает с головы и кентарх с упоением чувствует дуновение ветерка. Да! Так даже лучше.
  Оборона и атака расцепились и отошли. Мэдок застыл на кучи битого камня, провожая отход неприятеля. Он бы рад тоже отступить, но опасается, не сможет. Он ощущает сквозь пелену усталости свое тело. Болит голова, звенит в ушах, саднит локоть, горит рана на бедре, тянет икроножную мышцу.
  Он оглянулся на товарищей. Варт ди Сомм опирается на меч. Правый бок пропоротый и обильно кровит. Сюэй ди Жюдор закинул руку на решетку, словно на плечо закадычного друга, иначе упадет. Возле его ног хускарл. Пытается проткнуть доспех керкита обломком меча. Одному не достает сил защищаться, другому атакавать. Соггри, Фаут, Войдж не в лучшем состоянии. Внук поддерживает деда. Старик бледен. Не ранен. Годы, годы.... Будь они не ладны!...
  Вместо танства Грилло заработал смертельный удар в шею. Он еще увидел, успел увидеть, Марсила проткнули копьем. Пожалел - пропало владение.
  Мэдок устало съехал с кучи. Перешагивал тела, иные обходил, на иные наступал. Добрел до источника. Припал губами к камню, сербал воду. Макал лицо в собравшуюся лужицу.
  Среди павших и раненых снуют носокомии. Кто-то вскрикивает. У милосердия свои правила. И порой они не менее жестоки, чем законы битвы.
  − Вы не ранены кир? - справляется носокомий у Мэдока.
  − Нет, − отвечает керкит. Он ранен, но если признаться, не оставят в покое. Покой, все что ему сейчас нужно. Необходимо. Потребно.
  Носокомия не обмануть. Глаз наметан.
  − Давайте я вас осмотрю.
  − Смотрите других, − слабо сопротивляется Мэдок.
  − До них дойдет очередь.
  Ссадины мажут вонючей мазью. Синяки обрабатывают жиром с бадягой. Рану на бедре перевязывают чистой тряпицей.
  − Ничего страшного, − успокаивает носокомий.
  − Спасибо. Я знаю.
  Мэдоку подают вина с медом и горькими травами. Не чувствуя вкуса, выпивает. Лучше бы еще воды. Он долго сидит на обрушившемся зубце, из-под которого торчат рука и ноги. Почти надгробье. Потом медленно ковыляет по двору, выспрашивая о раненных и убитых. По привычке, нежели чувствуя голод, забредает в трапезную. Садиться за длинный общий стол. Рядом отодвинув тарелки, уткнувшись в сложенные руки, спит керкит. Из последнего пополнения. Мэдок старается не потревожить товарища. Не доев, засыпает сам, привалившись к стене.
  Тихий голосок колокола одной из уцелевших городских церквей успел отзвонить обедню, когда штурм возобновился. Еще яростней, еще дольше. Штурм-кольцо! Штурм-удавка! Штурм-петля! Со всех сторон, всеми силами. Всеми кто в строю! На слабо! На крепость нервов и жил! Отчаяние предает уверенности, безнадега питает упорство. За каждый шаг - кровь! За каждый крик - кровь! За каждый удар - кровь! За каждый миг жизни - кровь! Стандартная плата, которую равно взыщут и с победителя и с побежденного!
  Вечернее небо милостиво обрушило на людское безумие воду пополам со снегом. Охолоните герои! Возьмите роздых, перевяжите раны, помяните товарищей. Сделайте это сейчас! Сейчас же! Не откладывая.
  Охолонули.... Загнусили волынки, умерли барабанные дроби, заткнулся горн. Хускарлы слажено, не подставляясь отступили. Где смогли, подобрали и унесли раненых. Безнадежных добили. По их уходу на поле битвы устремились носокомии. Поили кровеостанавливающим, давали белладонну облегчить страдания, не обошлось без мизерикорда в сердце. Не убийства ради. Милосердия.
  На стенах выставили часовых. Упрятанные в мрак и струи дождя они почти не видны. Факела гаснут, но их не зажигают - бесполезно. Редкие фонари не дают света и служат скорее ориентиром, чем освещением.
  В лагере хускалов не так шумно как прежде. Может дождь и холод тому виной, может усталость.
  Часовые бродят по краю поля, кутаясь в шкуры, спасаясь от сырости. Под ногами шлепают черные лужи. Так темно что заметить их мудрено.
  Не боясь быть увиденным стражей керкитов и не опасаясь столкнуться с охраной хускарлов, из Молино вышел... выскользнул человек. Столь неуловим и легок, что наблюдатели могли счесть его за призрак. Или неупокоенную душу павшего воина. Впрочем, это был человек, в плоти и крови.
  Слякотная осенняя ночь закончилась маленьким чудом, по-летнему ярким рассветом. Насмешка или милость бога... богов? Мочить и выстужать, чтобы после обогреть и укутать в туман всю столицу.
  Кир Райа морщился и кривился. К перемене погоды у него страшенно болела голова. Как с похмелья. Пилюли и микстуры и даже хваленный баласан Джуфа помогали лишь от части.
  − Что у тебя Борг? - мотал головой Райа и тер лоб. - Фонарь на донжоне?
  Борг мнется не зная как начать.
  − Ну! Что еще! - тревожиться Райа. От амада Костаса жди чего угодно!
   - Наш амад вырезал посты.
  Райа гипнотизировал вестника взглядом - продолжай! Продолжай, трусливое отродье!
  − За рвом, у монастыря....
  − Почему думаешь что он?
  − Все убиты одинаково. Короткой палочкой...
  − Чем?
  − Короткой палочкой в глаз. Он прикончил всех, кроме наблюдавших за донжоном.
  − Его видели?
  − Амада? Нет. Не видели. И следов тоже не оставил. Ни в караулке у монастыря, хотя на улице слякоть. Ни куска штанов или плаща в старом складе, где гвоздь на гвозде. Вообще ничего и нигде!
  − Тогда почему, амад? - свирепеет Райа и от головной боли и от неприятных известий. Однако сам понимает сморозил. Но что ответит Борг? Хоть бы на интуицию сослался, идиот!
  − Сколько там за пятерых получается?
  − Восемнадцать, − озвучен итог. Всего ничего! Как в шашках! Один ход и полдоски пусты!
  − Что же...не будем размениваться на мелочи, − пытается успокоиться Райа. − Следите за донжоном. Так понимаю, не сегодня-завтра, фонарь зажгут.
  − А этих-то, он зачем?
  Боргу хочется услышать версию Райа. Для самого понятно, амад наглядно показал, его не удержать в Молино, если задумает покинуть замок. И помощь ему не особенно нужна.
  Райа беспокоило другое. Глупо предполагать, что человек, выживший в Крысином Поле, не выкрутится, не справится в сложившейся ситуации. Вопрос что он задумал? И когда начнет осуществлять?
  ˮХорошо бы прижать гада,ˮ - Райа не переносил проигрывать, кому бы то ни было. Но сам же идею отмел. Увидеть у себя в изголовье амада с палочкой в руке...
  − Зачем? Отвлекаемся от договоренностей.
  
  8.
  Серая туманная рань. Прорвавшись из-за крыш и облаков, яркий рассвет распугал воронье. Пресытившиеся падалью птицы тяжелыми взмахами поднимались на деревья, карнизы, заборы, оставляя побоище в зоне видимости. Менее осторожные, расхаживали в развалку, волоча угольные крылья, раскрывали черные клювы, брели прочь, ища защиты и тени под редкими кустами. В прибрежных ивках пили воду, устраивались под остовами порченых лодок. Их соратники по мертвечине и извечные конкуренты крысы, расползались по щелям, протискивались в норы, забивались под обломки. Некоторые наглея, зарывались во внутренности проеденных брюшин. Бродячие псы перетявкивались, переминались, сбивались в стаи, грызлись. Отрыгивали не переваренные куски и тут же подбирали. Драк не затевали − сыты, добычу не делили − полно, но и уходить не желали. Разогнать псин нужна причина посерьезней, чем свет осеннего утра.
  Гремит оружие, гудит земля под поступью воителей. Барабаны сыпят бодрую дробь. Стрела-карро из аркбалисты прошла низом, загребла свору псов и ударила в завал. Пронзительно взвыл горн. Война продолжалась.
  Обстрел прекратился, как только обрушилась стена большого бартизана. Башня содрогнулась и пласт кладки с грохотом отпал. Взорам открылись захламленные переходы и порченные лестничные марши. Верхняя площадка съехала и повисла. Спрингалд сложился у подножья кучей ломаного дерева. Вслед за стеной рухнули и остатки галереи.
  Барабанный бой сыграл готовность к атаке.
  − Медлят, − проворчал кир Крэнг. - На характер давят.
  Голова дукса обмотана тряпкой, вроде раабского тюрбана. Ткань пропитана кровью. Шлем не одеть, мешает повязка. Многие не в лучшем состоянии. Но кто вспоминает раны в такую чудесную краткую пору!? В малиновом ореоле зари висит солнце. Разбегаются редкие облачка, бледнеют и исчезают тени. Уползает туман. Ночной холод сменяется приятным теплом дня. Смотри, пока видишь! Вдыхай, пока дышишь! Ощущай, пока за грудиной отбивает мгновения гонг сердца.
  Ряды хускарлов подались, пропуская глориоза Бекри. В этой разрухе и кровище его безукоризненный надраенный до блеска доспех смотрелся, что золотой в грязнущей руке нищего.
  − Торговаться будут, − полон надежд фрайх Мальго. Любил он такие моменты на войне. Хотят тебя за горсть серебра с говном купить. А ты цену-то накинь!
  − Неее. Этот нет, − пессимистичен его приятель Шеер. Фрайх деловито правит меч. Привычное занятие и нервы сбережет и придаст оружию идеальный вид.
  − На что спорим?
  − На нары в каталажке.
  Оба посмеиваются.
  − Я не прочь покантоваться с недельку, пока здесь буча, − соглашается Мальго.
  Кир Крэнг косится на развеселившихся фрайхов. Этим хоть бы что, а вот рядом... Молодой керкит. Из последнего набора. Навоевался мальчишка. По глазам видно. Навоевался. Тоска в глазах. Усталость. Не выживет.
  − Давай-ка туда! - отсылает дукс парня на стену. - А то опять лучники жаловаться будут, некому стрел поднести.
  Сопровождавший глориоза Бекри герольд орет, бурея круглой мордой.
  − Мэдок ди Хенеке! С тобой желают говорить.
  Мэдок прихрамывая, спустился на площадку перед завалом.
  − Папаша явился сынку мозги вправлять, − уверен Мальго.
  − Кабы не наоборот.
  − Думаешь?
  − Спорим! На нары!
  И опять фрайхам веселье. А что? Если конец, еще належишься молчуном. В одного или в компании. Вон их сколько в округе.
  − Что скажешь? - глориоз швырнул скомканный плащ керкиту под ноги.
  На нарядной материи, по шитью жемчугом кровяные разводья и множество узких дыр. Скорее всего от шабера.
  − Мне нечего сказать, − хмур Мэдок. − Я не знаю, чей он.
  Керкит чувствует подвох, но в чем именно? К чему расспросы?
   Поверх плаща брошен серебряный аграф.
  − Твой?
  Отличие кентарха утеряно во вчерашнем вечернем бою. Его или нет? Раз спрашивают, что не ответь не поверят. Ответ уже известен.
  − Где Грегор?
  − Откуда мне знать, − удивился Мэдок вопросу. Догадка, почему глориоз пытает о младшем сыне пришла следом.
  − Где Грегор? - повторил Бекри. Лицо глориоза неприятно по-волчьи заострилось.
  − Я не знаю, где находился ваш сын третьего дня, позавчера, вчера и понятия не имею, где он сейчас, − столь же громко ответил керкит. - Но здесь, − жест за спину, − его точно нет.
  − Рассчитываешь занять его место? - презрения глориоза хватит на всех защитников Молино.
  − Меня устраивает мое.
  − Меня не устраивает!
  Бекри рванул меч из ножен.
  Отступить у Мэдока нет права. Отбросил щит, скинул с головы шлем. Это поединок. Если проиграешь, то проиграешь. Ничего не спасет.
  Первый натиск Мэдок отбил со свойственной уличным бойцам выдержкой, не сделав и шага. Это было легко. Керкиты приветствовали мастерство соратника свистом. Сдерживая последующие атаки, пришлось беспрестанно двигаться. Раненая нога плохо слушалась. Требовались прилагать дополнительные усилия, что отвлекало вовремя реагировать на удары, не запаздывать с блоками, переводами, разрывами дистанции. Гнев глориоза быстро остыл или он хорошо его упрятал. В схватке нужно иметь холодную голову, если не хочешь её потерять. Бекри мог презирать Мэдока сколько угодно, но то что юноша (мысль ,,сынˮ задавлена в зародыше) правильно ведет защиту не отнять! Тот кто его учил, провел больше время на войне нежели в тренировочном зале.
  Знаменитая ,,Связка Ройгаˮ в исполнении глориоза. Не менее известная защита Мэдока ди Хенеке. У зрителей замерло дыхание. Свист, бряцанье оружием, грохот щитов во славу умения!
  Бой сразу ускорился до предела человеческих возможностей. Но когда на кону жизнь.... Бой ускорился еще....
  Совсем скоро даже последнему дилетанту стало понятно, Мэдок только обороняется. А если проводит контратаки, то в качестве превентивной меры, сбить глориоза с темпа. Понял это и Бекри.
  − Бейся, как положено! - потребовал глориоз.
  Мэдок продолжил обороняться. Он не позволял взять верх противнику, но и не стремился выиграть сам. Он слишком много растрачивался на оборону. Никто не осуждал его. Даже хускарлы. Никто кроме самого глориоза.
  − Бейся, ублюдок! - рычал он керкиту.
  Мэдок увертывался, отскакивал, уходил, отступал, ставил блоки.... но не атаковал.
  Глориоз готов раздавить Мэдока, втоптать в грязь, размазать по мостовой, смешать с обломками замковых стен. Как заклятье Бекри твердил и твердил.
  Ублюдок! - и наносил маховые удары мечом.
  Ублюдок! - и теснил выпадами.
  Ублюдок! - и бил во всю силу в подставленный блок.
  Ублюдок! - и целил в самое сердце.
  Ублюдок! - и продавливал защиту.
  Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок! - больше чем оскорбление. Приговор. Без возможности апеллировать.
  Мэдок вымотался. Сказывались вчерашний бой и полученные раны. Усталость сковывала. И лишь медальон теплым угольком прибавлял толику сил. Но что мог маленький крохотный медальон? Помочь на мгновение забыть о ранах и ушибах.
  Какой ты ни есть хороший фехтовальщик и боец, но уступив инициативу атаковать, проиграешь. Рано или поздно вражья сталь скользнет под поставленную тобой защиту, дотянется и сразит. Царапинами и синяками не отделаешься. Глупо рассчитывать на счастливую случайность. Еще меньше на милосердие. Уповать на бога? Бог в одной лодке с победителем. Значит не с тобой.
  Керкит получил разрез на плече. Пускай рана неглубока, но кровь сочилась, напитывая рубаху и поддоспешник. В одном из блоков запоздал убрать ногу и получил удар солеретом* в колено. Боль прострелила тело и только благодаря ей, он сумел уклониться от поражающего удара. Медальон искрой прижег кожу. Будто кто-то испугался за Мэдока.
  Протиснувшись сквозь ряды зрителей, Костас спустился к месту поединка. Поскольку в руках у него безобидный посох, никто на его появление особо не отреагировал. Хускарлы приняли за носокомия. Но проигравшему в поединке носокомий не потребуется. Не те правила.
  − Он не будет сражаться, - заверил Костас глориоза.
  − Будет! - проорал Бекри, выплюнув со зла сахар*. - Катись все в прах! Будет сражаться!
  − Не будет. И ты знаешь почему.
  Костас остановился в десяти шагах от сражающихся. Возле торчащего вкривь станка спрингалда.
  − Будет! - бесился глориоз. - Будет! - бил он во весь мах. - Будет! - опередил и ударил рукоятью керкита в лицо.
  Мэдок шатнулся и таранный удар кулака в латной перчатке опрокинул его на землю. Меч вырвался из руки и, звеня по камням, отлетел под ноги Костасу. Отличный клинок портили глубокие зазубрины. Он, как и его хозяин бился до последнего. Костас меч подобрал.
  Керкит лежал на спине. Тяжелое дыхание сбивала струйка крови в уголку рта. Глориоз склонился над поверженным.
  − На что ты рассчитывал, ублюдок? У меня нет, и не было сына Мэдока.
  Бекри хотел увидеть страх, растерянность, мольбу... Взгляд Мэдок устремлен мимо него к небу. Спокойный взгляд синих глаз. Совсем как у его матери Брейгис. Брейгис...
  − А если кто и считался за такового, − Бекри медленно занес меч. - То его не стало....
  − Он признает поражение, − громко произнес Костас за керкита.
  − Я его не принимаю! И ты амад следующий!
  Удар опередил удар. Костас коротко размахнувшись, разбил меч Мэдока о свой посох. Сталь лопнула, обломок подобно выпущенной стреле свистнул в воздухе. Глориоз дернулся. Грозный рык пресекся. Кусок клинка торчал в горле.
  Костас отшвырнул обломанный меч к упавшему Ларсу ди Бекри.
  Прежде чем зазвенело железо и зазвучал рев людских глоток в мир снизошла тишина. Краткая и недолговечная. Хрупкая и тревожная. Прозрачная и упоительная.
  Кир Крэнг поднимая пыль, съехал с завала. На бегу закинул щит за спину. Тонкая пика ударила в грудь, топорок рассек шею... Дукс добежал первым и рухнул на Мэдока, закрывая раненого собой....
  Две людские обезумевшие мощи, керкитов и хускарлов, схлестнулись на малом пяточке, над телами кентарха и глориоза. Поединок не окончен, он только обрел иную форму.
  Бой не во славу, бой не за идею, не за долг, не за презренный металл. Бой как высшее проявление воинской доблести. Бой за своих!
  В объеденном крысами человеке не узнать Гергора ди Бекри. Вытянувшись вперед, насколько позволяли оковы, глядя на происходящее уцелевшим глазом, он мычал в бессильной ярости. Пленник не помнил предупреждения, однажды сказанного ему Армин ди Крайт и, если бы вспомнил, он не завидовал. Нет! Он не завидовал. Он ненавидел! Всех! Тех, кто бился и тех, кто прятался в домах! Тех, кто оставил его здесь и тех, кто не сумел его отыскать! Он ненавидел весь мир под этим осенним небом. И небо он тоже ненавидел! Ненависть засела в его разуме, ненависть сочилась из его ран, ненависть вылетала с его частым дыханием. Ненависть сожгла Грегора ди Бекри, как сжигает погребальный костер. Всего. Без остатка...
  Никто не внимал приказам, никто не слушал сигналов горна, волынок и барабанов. Люди сражались остервенев, оглохнув от крика, обезумев от крови. Живые топтались по павшим, раненые вгрызались в плоть еще дышавших, мертвые мешали живым. Агония времени и пространства. Черная дыра людских судеб. Бездонная прорва жизней!
  Смертельно раненый кир Венн ди Люсс плакал над злой и не справедливой судьбой. Мальчишки, сопливые мальчишки, которых он только вчера принимал в орден, умирали под мечами хускарлов. Умирали, но не уступали, ни крохи, ни пяди, ни шагу, словно решили напитать своей кровью землю до самого сердцевины недр. Кир Люсс это свидетельствует... Вон того вихрастого, кажется, звали Бортин.... Ди Тууль.... Севаст Бортин ди Тууль. Люсс на секунду прикрыл глаза сморгнуть слезу. Да так его и звали. Испластованного, изрубленного юнца, взявшего в бой не по силенкам отцовский меч. Он хотел служить закону и трону. Служба не затянулась. Неделя. А вон тот? Безымянный? Разве может быть человек безымянным? Люсс сглотнул комок... Мальчишка похож на героя с иллюстраций рыцарских романов. Война не книжная баталия, первый бой закончился на первом взмахе. Дротик брошенный умелой рукой пробил доспех и вошел в грудь. Кир Люсс различил мелкое дерганье пальцев керкита. Он не выпускает меч, силится сжать крепче. Он сражается до последнего вздоха. Даже с собственной смертью...
  Эмсон ди Войк, стоит на колене, ухватившись за пику, торчащую из тела поверженного товарища. Видны развороченные мышцы и кость страшной раны на ноге. Пусть рана, пусть кровь, но Эмсон не выходит из боя. Не может, не хочет, не должен....
  Ирме ди Аркуда потерял кисть. Поддерживая обрубком щит, он бьет и расшвыривает им врагов. Могучее тело принимает удары не чувствуя их. Из ран хлещет кровь. Сколько так будет продолжаться? Пока слабость плоти не одолеет крепость духа. Одолеет ли...
  Внук и дед Аркуры ни на шаг друг от друга. Один бережет другого, не щадя самого себя...
  Этан ди Маггон. Он безрассудно смел. Лезет в самую гущу схватки. Пытается доказать он не хуже прочих? Обзор хилиарху закрыт и оттого непонятен порыв Этана. Парню нужно, необходимо! туда, где в гуще боя мелькает меч амада. Выручить, встать рядом, прикрыть...
  Этан пропускает удар, прямой и простой. Не пятится и не отступает. Плотно стискивает губы, удержать кровь из пробитых легких во рту. Таран щитом. Кровь фыркает в лицо врагу. Удар за ударом. Рейнх.... КЕРКИТ падает навзничь...
  Кир Люсс закрывает глаза. Гибнут его парни... сыновья и внуки... Зачем ему жить? Дышать? Видеть? Зачем?
  Хилиарх невнятно шепчет последние слова. Молитвы, покаяния.
  − Создатель... Создатель... обрати свой лик.... обрати на них... шевельни хоть пальцем... спаси...
  Сколько их было, уповавших на Высшую Милость? Увы, судьбы людские слишком просты, обыденны, не масштабны, лезть в них. Потому все есть, как есть. Без поправок и корректуры.
  ...Удивительно тихо. И если бы не грай воронья, подумаешь, мир онемел, устав орать, звенеть железом и греметь в барабаны. Или всех сразила глухота. Отдохнуть, отмежеваться, отстраниться от окружающего. Вспомнить, что это такое ти-ши-на...
  Ни глухоты, ни тишины. И кракает воронье, крутит большие и малые круги над местом битвы и безбоязненно садится. Пиррррр! Людям нет дела до мертвых, а раз так живые дошли до последней грани. Смерть великий гример и лекарь. Она замажет, заретуширует, прижжет, притупит чувства. Не ужаснуться, не испугаться, не одуматься... Будет новый день. Продолжите.
  Закат. Время лекарей. Время бессилия. Тяжкая ноша, когда вверенная жизнь вырывается из рук скользкой чашкой. Сколько боли и надежды остается в глазах тех, кому не сумел помочь. Смотревших на тебя как на бога. Ибо ты вот он рядом, протяни руку и коснешься, а ОН далеко и время его еще придет. А твое, оно сейчас. Время бессилия. И не дано тебе власти большей, нежели власть твоего ума, знания и опыта. И, пожалуй, сердца. Достаточно ли этого потягаться со смертью? Чаще нет, чем да. Нет Этану ди Маггону, нет Эмсону ди Войку, нет Ирме ди Аркуду, другим...
   В сгущающихся сумерках, распугивая сбежавшихся псов и слетевшихся ворон, к замку пробирается человек в длинном балахоне. Сквозь, развалы камня, покореженного металла и разбитого в щепу дерево. Шагает не прячась. Стуча в камень мечом как посохом.
  Беспрепятственно входит во двор. Обряд Мены. Кто-то хочет поменять свою жизнь на чужую.
  −Я фрайх Марк ди Вейн, − говоривший опустился на одно колено. - Рейнх Этан ди Маггон ранен и нуждается в уходе. Моя жизнь за жизнь рейнха Этана ди Маггона.
  Костас наблюдает за фрайхом. Видит запавшие глаза, остро очерченные скулы, сжатые мертвой хваткой пальцы на перекрестии гарды.
  Сквозь идущий дождь, лица касается морозный выдох. К этому трудно привыкнуть. Трудно привыкнуть знать, то, чего не следует знать смертному.
  Хаййее....
  ... фрайх Вейн стоит над окровавленными телами женщины и детей.
  − Тут только баба и малявки! - недоволен хонсарий. Ему, конечно платят деньги, но он не любит играть вслепую. Могли бы предупредить.
  − Я не обещал, что будет кто-то другой.
  − А чьи они? - хонсарий пытается разглядеть герб на двери перевернутой повозки. - Кажись с побережья...
  − На! - Вейн бросил вожаку хонсариев тяжелый кошель. - Положи себе на глаза.
  − Я еще не покойник! - возмущается хонсарий.
  − Пока нет, − сдержан Вейн.
  Один из подручных опознает заляпанный грязью герб и в страхе надрывно кричит.
  − Так это же....
  Хаййее!... Хаййее!... Леденит кожу мороз, обрывает видение...
  Удар меча легок. Голова Вейна покатилась по камню двора.
  − Ты не должен был так поступать! - возмущается новоиспеченный декарх поступком Костаса. - Этан мертв! Ты позоришь керкитов!
  − Я не керкит, − ответил Костас.
  − Тогда скажи кто ты, что бы мне не стать таким! - разгорячено звучит молодой голос.
  − Шарзэ, − таков ответ без раскаяния и сожаления. Что сделано, сделано осознано.
  Затихает и пустеет двор. На стенах остается стража. С закатом резко похолодало. В свете фонарей мелькают редкие снежинки. Все чаще грядущая зима шлет свои весточки. Стражи кутаются в плащи, забиваются в углы согреться и отдохнуть. Грозный окрик декарха.
  − А ну не дрыхнуть!
  − Иди ты..., − отсылка большинства.
  Нобилиссим, диакон Роэ, фрайхи Шеер и Мальго и бьянка Аяш трапезовали в одной из уцелевших комнат донжона. Смерть Вейна видели все кроме севасты.
  − Если не ошибаюсь шарзэ − зверь, обитающий в Игольчатых горах, − припоминает Экбольм.
  − Очень злобный зверь, − дополняет Шеер. Хищника он не встречал, за то видел, что тот сотворил в маленькой деревушке в предгорьях. По сравнению с ним, сегодняшняя битва людей верх гуманности.
  − Что же, именно такой и мог выжить на Крысином Поле, − произнес Экбольм. В голосе самодержца скрытая зависть. О герое Поля будут говорит долго. − Бьянка Аяш с удовольствием бы выслушал историю вашего с ним знакомства.
  − Мы мало знакомы, рассказывать об этом, − смущается девушка.
  − О, эта женская скрытность! Конечно, мало. Но вы запросто заложили мой подарок ради малознакомого мужчины и малознакомый мужчина привел вас сюда, спася от хонсариев, − снисходителен и ироничен Экбольм. От девушки не ускользнуло, разговаривая, нобилиссим подспудно думает о чем-то более для него важном. - И как мне шепнули, вернул ваш залог.
  − На счет выжить, соглашусь, − не отходит от окна Шеер. Он оценил удар. И не только удар. Мягкую и пружинящую постановку ног, энергичный поворот корпуса, не большой, но сильный замах.
  Фрайх Мальго не перечит приятелю, что бывает довольно редко. Фрайх имел удовольствие наблюдать амада в сегодняшнем бою. Достойный человек!
  − Один трюк с мечом кентарха чего стоит! - восхищен Мальго. - Признаться, я уже шептал заупокойную над нашим героем.
  − Сомневаюсь, что бы ты знал хоть одну молитву, − подначивает Шеер. - Но тут я не спорю. Глориоза уделали, как клоуна в цирке.
  Экбольм готов порадоваться со всеми, но отчего-то не радуется.
  − Значит, наши шансы на успех возросли? - с сомнением спрашивает он у фрайхов.
  − Скорее пропали те, что имелись. Перед нами хускарлы. Гибель или ранение вождя они воспринимают как личное оскорбление. Теперь их будет невозможно остановить.
  − Особенно Аббея Броссара, − уточняет Шеер.
  − Так что если амад прикончит Берегового Волка, накину процентик в нашу пользу. За Гроффа еще два.
  − И каков он сейчас? Процент?
  − Пять!
  − Хо! Пять!? Щедро!
  − Ладно-ладно, четыре.
  −???
  − Ну, три!
  − ??
  − Два в самый раз!
  Фрайхи Шеер и Мальго ошибались. В глазах хускарлов на поединке не произошло ничего предосудительного. Отец вызвал сына на бой. Родитель волен распоряжаться жизнью своего дитя как вздумает. Сын проявил почтительность и принял волю отца. Что касается вмешательства.... Глориоза просили о снисхождении к поверженному. Он отказал. Ну, а дальнейшее... По воинской традиции оружие не должно доставаться врагу. Воля Небес и все мы под ними. Если Кайракан захочет, то и еловая иголка прострелит тебя навылет. Однако, улаживание семейных дрязг не отменяет того для чего славные дети горных ветров здесь. Они пришли штурмовать Молино и получить голову Экбольма. Что из названного свершившийся факт? Так что все планы остаются в силе!
  − А как же обряд Мены? - беспокоится нобилиссим.
  Фрайхи понимают, беспокойство. Дурной поступок вассала запятнает сюзерена. Но амад не приносил клятвы служения. А даже если бы приносил. Война. Её чистеньким не выиграешь и чистеньким не останешься. Боишься измазаться, выбери другое занятие. Или сходи к попам с волхвами. Замолят.
  − Вейн являлся близким другом семьи Бекри, − излишне напоминает Мальго. - Глориоз ему доверял.
  − Выходит, поступок достоин награды? - удивляется Экбольм.
  − Не в этом случае, − категоричен диакон, перебирая четки. - Убийство....
  − Святой отец, тогда мы все заслужили вечных мук. Разве только севаста не причем.
  − А вы бьянка? Как вы находите сей весьма спорный поступок? - выпытывал Экбольм.
  − Я не воин, мне трудно судить.
  − И все же.
  − Вам лучше спросить об этом самого амада Костас, − ответ девушки сопровождается выразительным взглядом.
  Нобилиссим прочел его. Вероятность получить разъяснения от амада ничтожна.
  − Непременно, − согласился Экбольм. - Как только он придет.
   Костас пришел под конец трапезы. Никакой беседы не получилось. Впрочем, Экбольм все-таки спросил выбрав нейтральную форму.
  − Фрайх Вейн это личное?
  − Неличным я не занимаюсь.
  Нечто подобное было уже сказано в этом замке. Возможно, услышь слова не Экбольм и не фрайхи, а скажем кир Райа, он бы отнесся к ним более внимательно.
  − А ваш совет? В силе? - с затаенной надеждой спросил Экбольм.
  Костас обвел взглядом присутствующих. Трапеза закончилась быстро.
  О чем разговаривали Костас и Экбольм, осталось сокрыто от посторонних ушей. Диакон несколько раз проходивший мимо двери комнаты, где уединились амад и нобилиссим и не расслышал их голосов. Говорили ли они вообще?
  Поздно ночью на донжоне зажгли зеленый фонарь. Молино покинули пять человек. Четверо были обязаны доставить нужным людям послание от императора Экбольма Первого. Адресатами являлись: пэранс ди Крайт, эк-просопу Аммельрой, евдомарий ди Барро и волхв Корум.
  
  9.
  − Третий! - объявил Важа Землеройка озадаченному и расстроенному стрибону.
  Минуту назад, его мечник неосмотрительно наступил на каменный выступ и ловушка сработала, обрушив нависающий карниз. Выручить несчастного нечего и помышлять. Стоит поднести факел и сотни многоногих и шипастых тварей лезут на свет и тепло.
  − Ну и что? - зарычал Лерру, отступая и хватаясь за меч. Чем поможет оружие? Но стрибону так привычней. Меч это хороший довод собственной правоты.
  − А то! Поворачиваем, − влезает в спор Яфер. - Уговор был до трех. Этот третий.
  − Плевал я на ваши уговоры и договоры. У меня приказ патрикия!
  − Всего-то? Патрикия?
  − Патрикия Престо. И для непонятливых повторю, идем дальше, как намечали.
  − Вот заладил патрикий, патрикий... Интересно, чего ты так жопу рвешь? В спафарии метишь, а? - наступал Яфер. Обнаженный меч стрибона ходока не пугал. Не из пужливых.
  − Мы возвращаемся, − твердо заявил Важа. - Возвращаемся, где след разделился.
  − Никуда не возвращаемся! Не возвращаемся! Мы идем дальше! - не согласен Лерру. Он готов подкрепить слова сталью.
  − Иди, − мечник выступил из-за спины стрибона и перешел на сторону Важи.
  − Он тебе предупреждал, − согласился второй и тоже перешел к ходокам. У Лерру осталось только двое. Мало против пятнадцати.
  − ждал....ждал...ждал..., − подключились к разговору эхо, повторяя за спиной стрибона. Навязчивое желание убедиться, сзади никого нет. Но в катакомбах, и Лерру это уже усвоил, если нет позади, смотри над головой, под ногами, туда, куда только что смотрел.
  − Послушай, − спокойно обратился Важа к стрибону. Он лучше других представлял, к чему приведет разлад. - Я понимаю тебя, договор и все такое. Но ведь Рудокоп сгинул следуя карте патрикия. Пошевели мозгами! Пошевели. Сколько мы могил рудокоповых людей встретили? Не считал? А я утрудился. Одиннадцать! Половина! Не случайно собачий след вильнул на другой путь. Может и там не безопасно, в катакомбах нигде не безопасно, но здесь и вовсе крышка!
  Правоту Важи не оспорить. Люди убывали и у них. Каждый переход забирал по человеку. Один воды с икрецом хлебнул. Второго, помощника Лерру, просто напросто утащили. Посовестился нужду справлять на виду, отошел. Обронил факел, тот погас. Был человек и пропал. Потух вместе с факелом! Рядом с отпечатками подошв земля в ,,дырочкуˮ. Будто на ходулях танцевали. Только вряд ли тут акробаты водятся! А вот кто водиться?
  Важа осмотрев место исчезновения мечника, пожал плечами.
  − Не видел таких.
  Если уж именитый ходок признается в неведенье, что тогда сказать о прочих!?
  Пять минут назад катакомбы выражаясь языком ходоков ,,посолилиˮ третьего. Того самого легковера, умывшегося лунным молоком. Над чьей вымазанной белой рожей хохотал весь отряд. Хохотали? Теперь поплачут.
  − Ты обещал патрикию..., − упрямился Лерру.
  − Обещал. Но разговор был при свете дня, под чистым небом. А здесь нет ни того ни другого. И предвидеть всего не предвидишь. Престо пригласил меня. Я позвал их. Они поверили мне, а не патрикию. На кой хер гнаться за деньгами, если не получишь их?
  − Тебя тоже касается, стрибон. Скорее покойником станешь, чем в благородные поднимешься, − подначивал Яфер. Последнее время ходок органически не переваривал Лерру.
  −...Я не предлагаю вернуться с пустыми руками, − продолжал Важа. − Я предлагаю выбрать другой путь. Может он и не обозначен на карте. Не исключено, карта неточна. Ошибка в ней. Ты видел её? Настоящую? Не рисунок, а ту, откуда срисовывали? Нет! И я нет. Пойми. Той собаки и следов тех детских в этой дырище не должно быть. Вообще. Но они есть! Значит, как-то они добрались в такую даль безо всякой карты. Про везение я умолчу. Третьего везунчика ты видел. Тогда выходит, они знают куда идти. По карте, по знакам, по запаху! Может их путь и есть истинный? Случайно, что ли свернули? Уверен нет! Что возразишь стрибон?
  Столько слов за раз Важа не произносил и над могилой своего друга Коювара. Хороший был мужик. Щедрый. И на деньги, и на сердце. И ходок знатный...
  − Нет! - уперся стрибон.
  Не потому что не дошло сказанное, как раз наоборот, и не из-за упрямства разумным доводам. Лерру не знал, как поступать. А если не знаешь, то поступай как должно! Долг велит следовать оговоренным ранее маршрутом. А мертвые... Что ж, не повезло. Кисленькое утешение, но других вовсе нет.
  − Ну и подыхай сам, − злиться один из мечников. − Чего остальных в могилу тянуть!
  − Может, хлопнем? - тих, и от того мороз по коже, голос переметнувшегося от стрибона подчиненного. - На невезуху спишем.
  Лерру и двое оставшихся мечников сдвинулись плотнее. Люди военные, прикрывать спины учены.
  − Не дело толкуешь, − не принял заманчивого предложения Важа. - А мечи стрибон уберите. От греха подальше. Они, − ходок говорил о катакомбах как о живом существе, − только порадуются. Легче достанемся. Что блин на поминках.
  Лерру со злом вкинул меч в ножны, только гарда щелкнула.
  − Идем согласно карте! - непоколебим он в своем упрямстве.
  И что делать? Разделяться? Спорить, надрывая глотку? Кулаками выбить согласие? Уступить? Верного решения нет и оттого тихо. Кто кого перемолчит, куда кто шатнется и чем оно обернется в оконцовке?
  Плохо. Плохо обернется. За границей простреливаемой светом темноте завыли-затявкали шайры. Близко.
  − Вот уж кому прибыток от твоей упертости, − подосадовал Яфер на несговорчивость Лерру.
  − Не меньше десятка... Больше.... Сзывают..., − загомонили ходоки.
  − Чего сзывают? - спросил Салем, трясясь от страха. Сдался человек. Держался, крепился, себя и беду превозмогал. А подступила страх-смерть и руки опустил.
  − Своих сзывают. Жратвы полно, всем хватит, − разъяснили ему доходчиво.
  Важа не раздумывая, швырнул факел на другую сторону ручья. Ручья? Здесь он широк, почти речка.
  − Переходим! - скомандовал он и переглянулся с Яфером.
  Вода бурлила от спин слепоней. Они чуть не опрокинули Важу. Дико смотреть! Человек борется не с течением, а с голодными рыбами.
  − С ума сошел! - никак не мог собраться с духом Салем. - Как тут переходить?! У меня нога кровит!
  − И то, правда, − согласился Яфер и сунул парню ножом под лопатку, тот и не охнул. Столкнул тело в воду. Костистые плавники метнулись к легкой добыче.
  − Поторопись! − Важа выбрался на другой берег и махал руками.
  − У вас так принято? - возмутился Лерру в праведном гневе. Орал − слюни летели! - Своих...
  − Когда прижмет да. Быстро идти он бы не смог. А шайры не отстанут. Теперь не отстанут. Чужую кровь чуют за десять стадий. Её родимую здесь все чуют. Так что... или все или один. А у вас не так? А? Кого в первый ряд поставишь, стрибон? То-то. За себя отвечай.
  − По-скотски поступили, − процедил мечник. - Уж лучше честный бой!
  − Скажите спасибо своему стрибону. Ему когда предлагали свернуть, − ехиден Яфер. Не первый раз в катакомбах, видал и похуже. Так и сказал.
  − Хуже это как? - огрызнулся Лерру. Смерть человека... вот такую смерть, подлую, от рук товарищей, он не принимал.
  − Ты стрибон не переживай, − произнес один из ходоков. - Когда сюда собираемся, цену удачи знаем. А вы, похоже, нет. Вернемся, его семье двойная доля положена.
  − И что им с той доли?
  − Может и не много, но и её еще добыть надо.
  Приманка позволила перейти без особых помех. Важа решительно повел ходоков вверх по течению, в обратный путь.
  Бережок. Поворот. Поворот. Бережок. Опытный глаз Землеройки зацепился за нишу в стене. Резной алтарь в истертых барельефах. Разглядеть головы не повернул. На память отложил. Дал бы Бог жизни, вернется.
  − Вода их ненадолго задержит, − подгонял Яфер остальных.
  − Перейдут? - не поверил мечник. - Через этих? Зубатых?
  − Очень даже легко. Своего обкусают, искровенят и в воду загонят. Пока его слепони обгладывают, переберутся. Думаешь, одни мы такие сволочи?
  − Заткнись! - оборвал Лерру. Ладно бы ходок врал, правду говорил. От правды той еще горше.
  Тесно перестроились. Важа впереди. Яфер замыкающим.
  − И как ты не боишься? - через плечо спросил мечник, приставленный стрибоном приглядывать.
  − Думаешь первому безопасней? - насмехался Яфер над страхами соглядатая. − А засада или западня?
  − Я бы в середку залез, - признался мечник.
  − Потому такие нам и не годятся, − честен ходок.
  Яфер оборвал пустой разговор. Сберегал дыхание. Да и отвлекает от слушания. Бежишь сломя голову или дрыхнешь, или расслабляешься, справляя нужду - слушай! Слушай и, может быть, судьба прибавит денек другой к уже тобой прожитым.
  Важа остановился у узкого входа, почти лаза в каверну. Забрал факел у одного из ходоков и швырнул внутрь.
  − Чисто! - определил он и сунулся вперед. За ним последовали остальные. Столпились тут же, у входа. Как только влез Яфер. Ходоки закрыли вход куском грубой кожи. Закрепили клиньями. Растянули - не морщинки, ни складочки. Торопливо стали накидывать землю. Выломали-выворотили булыжин, придавили для прочности.
  Пока работали, Важа прошел с факелом по углам. В дальнем краю рукотворная кладка. На остатках штукатурки клинопись.
  − Что тут? - подошел к нему Яфер. Важа человек надежный, в беде не бросит. Но и добром лишний раз не поделится. Прижимист.
  − Сам глянь.
  − Карийцы? Не похоже.
  Важа ковырнул штукатурку пальцем. Не смотря на сырость, она в отличном состоянии.
  − Древнее будет. Юшаны, − определил Важа.
  − Чего накарябано? - Яфер провел пальцам по клинописи. Это только с виду Важа деревенщина. В башке-то у него мозгов на десятерых.
  − Уорнеш Всемилостивейшая и Великая..., − прочитал первую строчку и повернулся вернуться к ждущим ходокам и стрибону.
  − Заклинание что ли?
  − Вроде того.
  Яфер нервно покусывая губу, задержался. И слов-то таких нет высказать досаду.
  Сзади пыхтит мечник. Лерру видно подослал. Подошел к кладке. Углядел блескучее. Камешек, слюдянку, серебрушку... Потянулся ковырнуть.
  − Не тронь! - предупреждает Яфер. Была мыслишка понаблюдать что произойдет. Но шайры стали на след, каждый человек надобен.
  − Чье это? - мечник задрал голову, рассмотреть повыше.
  − Уорнеш. Слыхал?
  Слышал видимо. В беспокойстве поплевал за левое плечо - храни Создатель!
  − Не уж-то молиться сюда ходили?
  − Путь к богу близким не бывает.
  − К шлюхе этой? - осмелел на язык мечник. Ну-ну!
  Из уничижительного озорства Яфер резко поднял факел, верно зная, что там. Мечник отшатнулся и попятился. Отплеваться − слюней не хватит.
  У самого верха каменная морда, сложенная из десятков одинаковых кусочков выставила клыки.
  ˮОб Уорнеш ли речь?ˮ - усомнился в правоте своего вожака Яфер.
  Час ходьбы и Важа позволил передохнуть. Сам отошел послушать соседние ходы. Размерено шлепает капь, звонкое эхо удваивает, утраивает звук. Журчит вода, преодолевая камень, плещется скатываясь с преграды.
  − Тихо, − толи спросил, толи утвердил Яфер.
  − Пока да.
  − Отстали?
  − Было бы их мало, отстали. А так...
  Яфер поправил на поясе тесак.
  − Сам знаешь их только этим и угомонишь, − Важа успокаивающе похлопал друга по плечу.
  Отдых на пользу не пошел. Пот не успел обсохнуть, не все воды глотнули, в дальнем выходе показались шайры. Звери рыкали, припадали к земле. В свете факелов их глаза хищно опалесцировали.
  − Встречай, стрибон! - нервно пошутил один из ходоков. - Честный бой не желаешь?
  Лерру не особенно верил, что шайры, как не обзови дворнягу собака и есть, кинуться. Уж слишком не равны силы. Клыки и когти против стали. Сами шайры не разделяли мнения человека. Группировались, медленно расходились, охватывали с двух сторон. Их постоянное перемещение иллюзорно удваивало их количество, а холодное спокойствие заставляло нервничать мечников. Воины дергали оружие, выбирали и тут же меняли позиции. Ходоки вели себя спокойней. Вставали где посуше, не поскользнуться. На левую руку, если меч держали в правой, толсто наматывали тряпку и вываренную в соли кожу.
  С появлением особо крупного зверя стая оживилась. Здоровая псина ткнулась морда в морду с каждым сородичем. Будто договаривались о чем.
  ...Шайров перебили, людей стало ровно на двоих меньше.
  − Малым обошлись, − недоволен Важа. Много-мало. Хоть сколько!
  Осмотрев раненого, добил. Парню вырвали пах и, бедняга слабел, истекал кровью.
  Бой, каков бы и с кем не был, остается боем. Мертвым честь, живым... живые Лерру и интересовали. Он прочитал по осунувшимся лицам, бегающим глазам, неуверенным жестам, многие с радостью отказались бы от обещанных денег за возможность беспрепятственно выбраться отсюда.
  Обратный путь как многие рассчитывали, не оказался спокойным. Где-то рядом, сбоку, позади, а то и забегая вперед тихое движение, мелькание фигур.
  − Жевальщики, − произнес безрадостно Важа.
  Те, кто в катакомбах не в первый раз, поняли его. Готовьтесь парни! Водятся не отпущенные грехи, кайтесь сейчас. Есть что вспомнить хорошее, вспоминайте. Хорошего в жизни не так много, почему не вспомнить. Но лучше уж думать о хорошем и каяться, чем обмирать от страха.
  − Что будем делать? - спросил стрибон Важу. Обида обидами, а дело патрикием возложено именно на него. С него и спрос учинят. Ходок проводник и только.
  − Как получиться. Успеем вернуться в ту каверну, вход завалим. Сами во второй. И тоже завалим. Может, что и даст.
  − Как бы нам совсем не вернуться, - не верит Лерру вожаку. Ну как действительно решит рвануть до дома?
  − Ты не про возвращение думай, − зло шипит Яфер. - Поздновато спохватился, стрибон. Пусть патрикий на все деньги, что обещал нам заупокойную закажет.
  − А то сэкономит и сам отпоет, − недобро шутит ближайший ходок.
  Когда вошли в знакомую пещеру, облегчено вздохнули. Важа тут же призвав помощь, обрушил ход за собой. Работали как одержимые. Таскали в плащах землю, выковыривали камень из стен и пола, укрепляли.
  − Куда дальше? - в надежде спросил Яфер вожака. Хотя зачем спрашивать. Важа не из таковских, не повернет.
  − Уговор есть уговор, − произнес Важа и, спорить с ним никто не посмел. Ему, как и всем, не хотелось продолжать поиски. И позора в том, что отступятся, нет. Так далеко никто не хаживал. Не хаживал и возвращался. Выберутся, считай живая легенда.
  Спешишь ты очень или не шибко, а жрать захочешь, остановишься. Сварили фестон. Горячий напиток подбодрил искателей.
  − Погрели кишки и ладно. Пора, − объявил выход Важа.
  Наскоро осмотрел своих подчиненных. У одного отобрал плащ.
  − Не видишь, забелел? Спора на нем! - напустился на раззяву Важа.
  Ходок отмолчался. Виноват. Начнешь перепираться в морду схлопочешь.
  У мечника увидел потрескавшуюся кожу на ладонях. Трещины что разрезы глубоки, только не кровят.
  − Обоссышь, − наказал Важа и протянул мешочек с золой. - Вотрешь. Щипать будет, потерпишь. Запустишь хворь, гнить начнут. Рубить придется.
  Двигались обычным порядком. Соблюдая расстояние и тишину. Слушали и пытались смотреть. Свет факелов рассеивал тьму, отражался от влажных потеков, нечасто ,,добивалˮ до потолка, увешанного сосульками капи. К воде подходить страшно. Ручей раздался вширь и в нем полно рыбин. Зубастые твари высовывали хищные морды, пялили на ходоков белые слепые глаза. От их незрячего взгляда мороз по коже.
  − След-то что? - спрашивал Яфер Важу.
  − Есть след.
  От его слов становилось не так тревожно. Если уж собака и ребенок сюда добраться, значит и им здоровенным и вооруженным мужикам фарт ляжет. Даже Лерру усомнился. Не зря ли упирался? Может быть уже домой топали. Все живые и здоровые.
  − Важа! Важа! Накось глянь! - нарушая строй принес что-то один из ходоков.
  Важа с недовольством принял находку.
  − Погляди, погляди! - в голосе ходока недоумение и удивление.
   Кусок загрязненной ткани.
  − Где нашел? - останавливается Важа.
  − Там, − указывает рукой ходок. − За капь зацепилось.
  Забыв про спешку, Важа, в сопровождении мечника, вернулся на место находки. Яфер давно знавший вожака встревожился.
  − Что? - лезет за всех с вопросом Лерру.
  − Что? Кружево с подола. Девка с псом шли!
  − Часом не бредишь? - изумляется словам Лерру. Смерть за каждым углом, за каждой тенью. Мужики дохнут как мухи, а тут оказывается девчонка с собакой!
  Все кто слышал, хотят спросить. И все кто хочет спросить, держат язык на привязи.
  − Возвращаемся! Колдовство..., − не таясь, паникует один из мечников. - Точно говорю!
  − Цыц! - осекает его Лерру. Он ждет слов Важи Землеройки. Он готов орать и спорить, и даже драться. Но о чем спорить? За что драться? Голова кругом.
  Важа молчит. Он вообще сейчас напоминает каменное идолище. Не шелохнется.
  Хоть что-то поставило в тупик этого мужика! У Лерру руки чешутся двинуть ходоку в челюсть. Помочь прийти в себя. Мысленно, уже слышал непроизнесенное: Возвращаемся!
  − Назад? - прочитал тайные чаяния стрибона Яфер.
  − Нет. Теперь мне самому любопытно, − отвечает Важа.
  Шаг проводника стал шире, скорее и уверенней. Лерру заподозрил, теперь единственный интерес Землеройки в поисках - пес и девчонка.
   От однообразия человек устает быстрее, чем от трудностей пути. Лишается сил, становится невнимателен и рассеян. Потому Важа, не смотря на близкую опасность, позволял короткие остановки. Постоять на месте уже легче, перемолвиться с соседом − бальзам на душу. Жевнуть черствой с плесенью лепешки − вообще подарок!
  С остановками или без, маар-бросок устроенный Землеройкой вымотал всех.
  − Шабашим! − объявил Важа людям. Может еще долго идти, а может, цель близка. Гадай не гадай, но лучше силенки восстановить. Особенно когда не знаешь что за цель.
  Над факелом сварганили фестон. Глоток простого крутого кипятка, слаще дорогого вина. Яфер углядев, что Томаш ,,присел на ушиˮ очередному лопуху, устрожил трепача.
  − Если ты ему про вечный стояк дуешь, я тебя самого голым задом в ручей окуну.
  − Да, я ничего....
  − Вот потом пусть ничего у тебя и стоит.
  Томаш принялся усердно грызть сухарь. Помогало молчать.
  Пока люди отдыхали, Важа, в одного, проверил ближайшие каверны.
  − В дальней помет сагморгов, − сообщил он всем.
  Ходоки посмурнели, но слова лишнего не сказали. Из всех худших вестей принес худшую.
  − За этими шайры увязались,− продолжал сообщать Важа. Про кого, всем понятно. - Пять. Не взросляк. Но двое двухлетки.
  Лерру слушал и наблюдал за ходоками. Не дрогнут? Его-то герои, похоже в штаны наложили, сами не ведая от чего.
  − Завязываем рассиживаться, − говорит за всех Яфер.
  − Верно, − соглашаются ходоки. Чего тянуть канителиться? Либо нашим, либо вашим.
  Собирались наспех, почти на ходу. Обычный обход и осмотр Важа пропустил.
  − Нагоним? - спросил Яфер.
  У Важи нет ответа на этот вопрос. А и был бы, что с того?
  Хорошим темпом прошли часа два.
  − Вроде водопад? - подивился звуку Яфер.
  − По звуку шагов пятьсот, − прикинул расстояние Лерру. Не зря же в армии в секреты ходил.
  По важиному разумению вся тысяча. В катакомбах эхо любой звук изоврет и переврет на сто рядов. То, что кажется рядом, будет в дне пути. То, что далеко − под самыми ногами.
  − Увидим, как дойдем.
  Затяжной раскисший спуск, редко кто не шлепнулся и не вывозился в грязюке, вывел к озеру. Черный складчатый свод нависал над черной, в легкой ряби, водой. По игривой волне скакал жидкий свет факелов.
  − След по берегу идет, − объявляет Важа. - И шайры за ними. Не таились.
  Оружие наизготовку. Взгляд упирается в темноту. Что за ней? В затаившемся безмолвии?
  По знаку Яфер зашвырнул факел далеко вперед. Под летящим огнем проступил абрис косы и провал Зева. Свет словно отскочил от плотного мрака.
  − Слышь, стиробон! Пришли! - шепчет чей-то с затаенной радостью голос.
  У Лерру у самого перехватило дух. Ведь точно! Пришли! Дотопали, доковыляли, дотащились...
  − Что скажешь, Землеройка? - обращается Лерру к Важе, в надежде услышать подтверждение. Его слово последние. Важное.
  Ходок молчит. Показалось ли? На косе? Холмики? Могилы? Что другое? Осторожничает, но спускается. Берег сужается, прилипая к стене. Нависающий камень теснит, толкает к воде. А там! Гладь вскипает под спинами слепоней.
  Важа останавливается. Лучше рассмотреть, мотает факелом. Пламя вспыхивает ярче.
  На берегу, живая шевелящаяся куча.
  − Что там? - приглядывается Лерру из-за спины ходока.
  − Сагморги...
  С берега, вверх, пронзительно пища, взметнулись быстрые тени. И тот час из Зева, опережая испуганный крик людей, рвануло темное облако.
  − Бежим! - верещит Томаш.
  Ходоки, мечники, Лерру, поддавшись общему паническому порыву, кинулись вспять, толкаясь и пихаясь. Кто-то скользнул в воду; кого-то втоптали в грязь; кто-то, упал и не успев подняться, подвывая, хватался за убегающих товарищей; кто-то кричал не в силах обороть захлестнувший страх.
  ˮПоследний,ˮ − мстительно позлорадствовал Лерру над Землеройкой. - ˮЧто теперь лучший ходок?ˮ
  Пустое стрибон. Важи на берегу и след простыл! Нет его!
  В последний момент ходок высмотрел черное пятно под нависшей полкой. Важа бухнулся на пузо, тыкнул факелом в темноту и протиснулся в узкий лаз. Свет спугнул семейство многоножек. Но сейчас не до них. Они пустяки! Шустро, цепляя плечами и головой стенки и низкий свод, стащил панарий. За собой заткнул лаз. На всякий случай, пригасил факел, оставив едва живой огонек. Не в силах справится с треволнением и страхом, прикрыл глаза. Не косится на свою скрюченную тень, не увидеть если сагморги протиснуться в убежище. Под рукой, в панарии, нащупал сверточек с путалом. Против крыланов оно ничто, но все-таки спокойней.
  Время забыло о существовании Важи. Он о себе не старался напоминать. Сидел, едва дыша, прислушиваясь. К собственному громоподобному току крови. К плеску близкой воды. К хлюпанью рыб. К шуршанию осыпающейся земли под лапками осмелевших многоножек, почувствовавших теплокровного. К шипению гаснущего факела. К редкому и отрывистому цыканью сагморгов. Важа отрешился от вещей второстепенных и неважных, ожидал, оцепенев в великом своем терпение. Переждать собственную смерть надо умудрится. Зря что ли он столько годов прожил?
  Огонек факела запыхал, замерцал, собираясь погаснуть совсем. Важа чуть отнял панарий, впуская свежий воздух. Огонек оживился, стал ровнее. Ходок прислушался. Тихо. Цыканья, писка и близкого движения нет. Достал из панария берестяную коробушку. Вытянул кусок смоляной пакли и намотал на факел. Огонь повеселел, цыркнул искрой. Важа с сожалением коробушку закрыл и бережно спрятал. Когда прогорит запас смолья, предпринятые старания и ухищрения во спасение собственной жизни пойдут насмарку. Того, что наличествует, вернуться не хватит.
  − Если это будет причиной, − усомнился Важа. Кроме недостатка огня хватит чему его жизни укорот дать.
  Выжидая, решил поесть. Через силу. Потом будет ли возможность? А то и минуты не присядешь. Глотнул из фляжки. Медленно, смакуя теплую, противную с уксусом воду. Укорил себя: Чего тянешь?
  Вылезал, сто холодных потов сошло. Посчастливилось найти оброненный факел. Подобрал.
  Промышляя ходоком в катакомбах, Важа дважды оказывался в одиночестве. И оба раза не чаял выжить. Второй совсем тяжкий. ,,Варежкуˮ открыл и угодил в блошатник. Месяц гнил. Жена миску личинок сняла. Еле выкарабкался. Сейчас, стало быть третий. Важа знал поверья ходоков. Перед спуском с бабой ни-ни, сил не хватит вернуться. В нагрудный карман кусок ребячьей ссанной пеленки, чтобы домой тянуло, не сбиться помогло. Лучше пуговицу с материной кофты. Материнское слово оно поперек божьего ляжет, дите свое спасти. А про третий.... Третий − самый-самый. Выкрутишься, дальше ничего тебя не возьмет. Хороша сказка, да уж слишком сладка. Сгинуть можно и в четвертый и в пятый. Так что если будет даровано ему выбраться, больше в катакомбы не сунется! Лучше в Серные Бани или на Эшафотную. А если не выберется... Что ж, на то он и третий. Кому претензию предъявлять?
  Многоножка протиснулась сквозь одежду и укусила за икру. Важа едва не вскрикнул, ткнул кулаком в место укуса, давя гадину. Нервы сдали и он, привалившись к мокрому камню беззвучно, до слез, рассмеялся. Представил, как стоит со спущенными штанами и высматривает место укуса. Конечно, штаны он не снял. Разрезал ткань и прижег укус накаленным над факелом кончиком ножа. Замазал ожог дегтем. Вонючая мазь перешибала запах горелого мяса и крови. В катакомбах это не маловажно.
  Часть пути преодолел быстрым шагом. Заколол бок, зашлась дыхалка. Остановился, уперся рукой в согнутые колени, отдышаться. Услышал тявканье шайров. Хотел обойти, не получилось. Псы рыскали, путаясь в старых следах. Но рано или поздно выйдут на него. Пришлось доставать путало. Бросить на сквозняк. Пустозвоны уверяют она пропитана кровью младенцев. Любители пикантностей городят, кровью девственниц. Секрета доподлинно не знают ни те, ни другие. Да и многие ходоки не в курсе, что собой представляет обманка. Из чего и как делается. Старожилы катакомб держат рецепт в тайне и продают по солиду за штуку, всячески поддерживая красивую байку. Важа сам сторожил и знает секрет. Тряпица пропитана кровью и выделениями сук. Шайры по своей природе те же псы. Унюхав запах течки, будут рыскать в поисках источника, забыв на время об остальном. Кабели - спариться, сученки разобраться с соперницей.
  Яфера он признал сразу. Лерру тоже. Стрибон лежал на спине вытянувшись ,,по швамˮ. Ходок возился над телом под угасающим факелом.
  ˮОбшариваетˮ, − нехорошо подумал Важа. Мародеров не любил. Мелочники. Позорники.
  Но Яфер вел себя странно. Не обшаривал, а скорее обнюхивал жертву, тычась в шею.
  − Яфер! - тихо позвал Важа, сбавляя шаг.
  Ходок резко выпрямился, повел головой прислушиваясь.
  Важа остановился. В горле ни с чего сделалось сухо. Звать?
  − Яфер!
  Тот обернулся. Глаза отблеснули зеленым.
  − Землеройка!? - удивился Яфер. Лицо от подбородка до бровей в свежей крови.
  − Ты что? Ранен?
  − Стрибон-то наш....
  − Ранен, спрашиваю?
  − Я иду, а он....
  Рот Яфера трансформировался в жуткий оскал. Лицевые мышцы свело судорогой. Голову повело на бок. Слова обратились в рык.
  У Важи тоскливо засосало под ложечкой. По-всякому катакомбы берут верх над человеком. Когда жизнью, когда разумом. Что на этот раз удумали?
  − Аф..., − фыркнул Яфер. Говорить он не мог.
  Близко цыкали сагморги. Важа резко нырнул в боковой ход, окольно возвращаюсь к ручью. Им его не получить! Нет! Нет! Нет!
  − Аф...аф..., - бежал за ним Яфера. Свет ходоку не нужен.
  Важа споткнулся, выронил факел, но не остановился подобрать. Последние шаги делал на память. Длинным прыжком, кинул собственное тело в поток. Плюхнулся в воду. Так лучше.
  ˮТак лучше!ˮ − немо кричал он, раздираемый зубастыми рыбинами.
  
  
  10.
  В бывшей приемной Трибунала Керкитов, непонятно как уцелевшей от огня и разрушений, пахнет кровью и смертью. Слуги выносят тазы и горячую неиспользованную воду в кувшинах. Носокомий устало вытирает пот, складывает инструмент: скальпели, зажимы, иглы, нитки.
  − На все воля Небес, − только и хватает сил сказать.
  Сил или смелости?
  ˮПочему ответственность за собственные неудачи взваливают на Небеса?ˮ - отстраненно думает Экбольм.
  Нобилиссим стоит спиной к окну. На стекло липнут редкие мелкие снежинки. Тут же тают, сбегают вниз каплями.
  Кроме Экбольма в приемной много лишнего народу. Диакон Роэ, амад Костас, кентарх Гримб, фрайхи Шеер и Мальро. Чем они помогут носокомию? Участливым взглядом, сдерживаемым сопением? Ничем? Носокомий раздражен. Он устал. Он бессилен.
  − Прошу простить меня, − шепчет дукс Крэнг. На губах воина собралась кровавая пена. - Больше я не смогу служить.
  Его слова обращены не к нобилиссиму, застывшему у окна и заслоняющему свет, а к тем, кто во дворе готовится принять бой.
  Экбольм понимает дукса и не отвечает.
  Пересилив слабость, Крэнг поворачивается к Гримбу.
  − Мне ты не поможешь... Там... Ступай к ним...
  Он торопится отослать кентарха. Гримб не лучший выбор. Лучших не осталось. Полегли, верные слову и долгу, защищать закон и корону. Как только загрохочут барабаны хускарлов, наступит последний день Ордена. Последний день для последних из ордена Керкитов.
  Гримб, припадая на раненую ногу, доковылял к одру дукса. Превозмогая боль, опустился на колено. Склонился.
  − Закон и корона, − произнес кентарх.
  − Закон и корона, − прошептал умирающий.
  Кентарх поднялся, сдержав стон. Движение стоило ему не малых усилий. Лоб покрылся мелкой росой пота. Кентарх не подал вида, что ему больно. Поклонился Экбольму, остальным и вышел. Диакон зашептал молитву. Его не смущало то обстоятельство, что раненый не верил в Создателя. Слишком много пройдено войн верить во что-нибудь кроме меча, щита и товарищей. Но человек не может остаться в одиночестве. Кто-то должен держать его за правую руку, когда в левую вцепилась Смерть.
  − Ступайте и вы, − отпустил Экбольм носокомия. - Вас ждут в лазарете.
  − С вашего позволения, нобилиссим, − раскланялся тот, пряча взгляд.
  Экбольму не сказали, оберегая от волнений. Да и чтобы он сделал? Вознес еще одну молитву? От попадания камня рухнул свод первого этажа большого бартизана. Лазарет теперь общая могила для пяти десятков керкитов.
  Экбольм подождал, пока диакон закончит.
  − Что Мэдок ди Хенеке?
  − Его вывезли сегодня ночью, − ответил Роэ, косясь на Костаса. Вопросы следовало обратить к нему.
  − Он выживет?
  − Все в руках Создателя, − не торопится обнадеживать Роэ.
  ˮИ этот прячется за него,ˮ − хмуриться Экбольм.
  − Он выживет, − не спрашивает, утверждает нобилиссим вслух.
  Диакон не перечит. Человек волен настаивать на чем угодно. Но его ли слово значимо, его ли воля главенствует?
  − Гонцы?
  − Отправлены четверо.
  По Экбольму не скажешь насколько его удовлетворили краткие ответы. Он отвернулся к окну и наблюдал за замковым двором. Кентарх Гримб, отдавал распоряжения, ободрял людей. Керкитов не полных две сотни. Большинство новобранцы, уцелевшие в предыдущих схватках, сбереженные по человеческому добросердечию дуксами, кентархами, ветеранами. Стоит ли укорять их за это? Война забирает всех без разбора, так пусть им, толком не повидавшим жизнь, достанется лишний день. В обычное время ничего не значащая, не решающая малость, но на войне.... Вряд ли что сравнится с лишним днем.
  − Амад, а если бы я покинул Молино?
  − Орден это бы не спасло, а ваше бегство сочли бы трусостью.
  − Я так и подумал. Не то деяние, завещать потомком.
  Экбольм провел пальцем по стеклу, повторяя линию черных крыш квартала Фестикьи. Над кварталом серое небо в кипени дождевых туч. Взгляд Экбольма вернулся от заоконных далей в замковый двор. Построение. Керкиты поднимались с облюбованных мест, завершали править мечи, подтягивали ремни брони, мало переговаривались. Слышались команды, торопя людей, торопя истекающие песчинки покоя в минутах зыбкого бытия.
  − Они будут биться до последнего, − попытался подбодрить диакон ссутулившегося нобилиссима.
  − Последний это я?
  − Они делают то, что должны.
  Лучше бы промолчал.
  − Амад Костас, − Экбольм отвернулся от окна. - Примите мою признательность за ваш совет.
  − Надеюсь, он вам пригодится.
  − Вы остаётесь с ними?
  − Так же как и вы, − попрощался Костас.
  Экбольм поджал губы, скрыть свою слабость. Ему вовсе не хотелось оставаться.
  − Хотел бы пожелать победы, но, боюсь, это прозвучит слишком самонадеянно, − проводил он уход амада.
  − На все воля Создателя, − скорбно вздохнул диакон.
  − Не стоит возлагать на Создателя, то, чего он не собирался делать с самого начала, − укорил нобилиссим диакона и обратился к фрайхам. − Не смею более настаивать на вашем служении.
  Шеер и Мальро переглянулись. Впервые один не понял другого.
  − Разрешите откланяться, − объявил Мальро поспешно. - Был рад воспользоваться возможностью оказать вам посильную помощь.
  − А я остаюсь. Мне нравятся ваши парни, − произнес Шеер. - Почитаю за честь стоять с ними в одних рядах. - На удивленный взгляд нобилиссима ответил. - В жизни должно быть еще что-то кроме денег и собственной шкуры.
  Фрайхи ушли. Не как раньше, вместе. Но порознь.
  В комнате остались диакон, Экбольм и дукс Крэнг, чье дыхание почти затихло.
  − Иллюстрис, ваша молитва...
  − Мой слова и мысли с дуксом.
  − Я не о нем. О тех, о живых.
  Диакон забубнил, перебирая четки. Отче, Хвала Праведным, Воздастся Нам.... Экбольм в раздумьях слушал невнятную бубнежку. О чем он молит? О милости? Об избавлении? Просит продлить ночь? Задержать восход, а с ним и новый штурм? Мы порой не осознаем, насколько тщетны наши усилия. И как мало значима наша судьба в водовороте судеб прочих.
  Костас спустился в свою комнату. Вытащил из-под лежака панарий. Поверх куртки из черной кожи (беда и выручка!) надел кирасу, наручи, поножи. Подвигался. Мешает, но приносится. Из связки выбрал шоудао с наплечными ножнами. Проверил, как выходят клинки. Легко. Словно заждались. Взялся за яри.
  Без стука, широко распахнув дверь, не вошла - ворвались Аяш. Сколько таких сцен в прошлом рисовало воображение? Сколько раз они могли произойти? Сколько припасено, заучено нужных и необходимых слов! Не сбиться, выпалить, выдохнуть, прошептать их. Что бы понял, услышал, и ответил. Непременно ответил. Жестом, взглядом, дыханием...
  Аяш обняла Костаса за плечи и уткнулась лбом в кирасу. Так провожают на битву мужей...
  Её молитвы оборонят его сердце. Закроют надежней всякой брони, спасут лучше всякого заговора, талисманом-оберегом станут на пути любой беде, не поддадутся ни стали, ни камню, ни дереву, ни времени, ни воли Небес, ни гневу стихий.
  − Что не нравлюсь? - нарочно, не к месту, напоминает он свои слова.
  Аяш мотает головой. Да или нет?
  − А ты мне очень.
  Девушка вложила в объятья все свои силы, весь порыв чувств и надежд...
  Костас спустился во двор. Серая туча сыпет, уже не снег, а редкие крупные капли дождя. Прошел вдоль построения. Пацаны. Пацаны. Не спафарии, не таны, не севасты, не рейнхи. Обыкновенные пацаны. Так всегда. Когда мир старательно топит себя в крови, в шеренги, ряды, в колонны встают пацаны. Они живут заветами дедов, ровняются на подвиги отцов и не думают о слезах собственных матерей. Пацаны... Их лица... Их трудно потом забыть. Почти невозможно! Но даже забытые и безымянные они будут воскресать вновь и вновь, надрывать кровотоком сердце, заставляя просыпаться в холодном поту, глотать горькую водку прижечь раны растревоженной памяти. Пацаны...
  Пятнадцать шагов от крайнего левого и шеренга кончилась. Костас повернул назад, рассматривая глубину строя. Кто-то хмурится, кто-то кусает губу, шмыгает носом, поддергивает доспех, тискает рукоять оружия. Под начавшимся дождем их лица кажутся детскими. Фрайх Шеер в общем строю. На линию впереди внук и дед Аркуры.
  Хаййее... настойчиво дует и дует ледяной ветер. О чем из грядущего хочет поведать? Предупредить.
  Костас гонит мысли прочь. Это не честно! Не честно по отношению к пацанам. Никто из них не знает, что произойдет через минуту, час или день. Не будет знать и он! Не будет!
  Хаййее!!! утихает холодное дыхание времени. Так-то лучше. Справедливей.
  Не грохочут барабаны хускарлов. Последний штурм. Защитников мало и устраивать обстрел только оттягивать время победы. Не звучит тревога в исполнении замкового горна. Молино в молчании ждет схватки. Не кому горнить. И не зачем. Все здесь. Все кто способен держать оружие.
  Костас легко перекинул яри из руки в руку, закрутил над головой.
  − Существует легенда о старике. Лян Кане. Он мог оружием выбивать из дождя музыку.
  Яри совершало круги, дразнилось и блестело протуберанцем наконечника. Слышался звон дождинок об металл...
  Там-та-та-та... Мелодия солнечного поля. Стрекот кузнечиков, поклоны васильков и метелок овсюга.
  Там-та-та-та... Песня темного леса. Дождик барабанит в лист лопуха, перебирает листики березок и иголки кедров.
  Там-та-та-та... Марш бегучей реки. Вздуваются и лопаются пузыри, журчит набирающий силу перекат.
  Вращение яри ускорилось. К звону прибавилось завывание.
  Над солнечным полем...
  Над темным лесом...
  Над бегучей рекой...
  Выл взалкавший крови зверь. Немилосердный, неумолимый зверь... Шарзэ...
  − Ууо! Ууоооо! Ууооооооо!
  Вращение слилось в шар. Над двором низко повисло серое солнце из стали.
  Дрогнула земля под дружным шагом хускарлов. Им на встречу, медленно и нехотя, над завалами разбитого камня, над грудами переломанного дерева, над не убранными телами павших, в пику дождливой и серенькой мгле нового дня, опережая светило небесное поднималось светило стальное.
  Очень важно, что бы кто-то стоял на переднем рубеже. Когда дрожит в кишках от безнадеги и отчаяния, когда немеют руки от слабости духа и ноги вот-вот подломятся в коленях. Ты не трусишь. Ты не можешь позволить такой роскоши трусить. Но почему-то чувствуешь себя последним трусом и думаешь, что все видят каков ты трус! Трус! Трус! В отчаянии ищешь то, что придаст тебе уверенности и сил. Этого нет в молитве, молитвы читают каждый и всуе и в надобности. Нет и в твоем умении, враг обучен не хуже твоего. Нет в ощущении правоты, поскольку взявший оружие уже прав! Это в фигуре впереди тебя, заслонившей от половины бед. С остальными справляйся сам.
  Костасу понятны чувства молодых керкитов. Он тоже когда-то шел за спиной первого. Помнил того, кто прикрывал его собой. Его.... салабона....
  Отсчет времени − ударами сердца. У кого медленно, растягивая последние мгновения покоя; у кого быстро, подгоняя покончить с усталостью и страхом; у кого бешено, торопясь завершить утро, бой, жизнь.
  Отойдя от окна, Экбольм выбрал из корзины яблоко.
  − Оно не мытое, − забеспокоился диакон.
  − Так вкуснее.
  Экбольм решительно накинул плащ. Пурпур нобилиссима. Зримое воплощение власти. Над людьми, над событиями, над собой.
  − Куда вы? - тревожится диакон.
  − Не волнуйтесь. Есть дело, которое должно закончить. Оно и так слишком затянулось.
  − Какое дело? - не понял сказанного Роэ.
  − Внести свою лепту в победу! - твердо заявил нобилиссим.
  Роэ поспешил положить благословение.
  − Я в своем уме, − обернулся нобилиссим на жест диакона. От его слов на душе Роэ еще большее смятение.
  Экбольм выскочил в коридор. Ребячась, через ступеньку (А ну! Слабо через две!), поднялся по лестнице на площадку. Выбежал на стену. Среди хаоса камней и разрушений, где в обход, а где по единственно уцелевшей доске настила, добрался до бартизана. Не мешкая и не раздумывая, башня могла в любой момент рухнуть принялся карабкаться по обломкам, выступающим деревянным брусьям, остаткам перекрытий. Выше и выше! Плащ ему мешал, но он упорно не желал с ним расставаться. Пурпур хорошо виден на расстоянии. Пурпур нобилиссима!
  Наконец Экбольм достиг самого верха. Задыхаясь от ветра с дождем, взобрался на раскрошенный зубец. Плащ развиваясь знаменем хлопнул за плечами. Почему-то именно в этот момент ему в голову пришла утешающая мысль. В шахматах, когда фигура достигает края поля противника, она оборачивается любой другой фигурой. Более грозной. Он достиг своего края. И потому сможет стать кем-то большим, нежели был на самом деле. Или казался. Себе и другим.
  Нащупал в кармане прихваченное яблоко. Оно предназначалось... Экбольм облегченно рассмеялся. Предназначалось забить в рот, заколотить в глотку вместе с зубами, но не закричать. Не показать слабости. Яблоко ему не нужно! Победа должна быть полной и она будет! Он швырнул яблоко в хускалов и спокойно выдохнул. Все!
  Экбольм на секунду завис в воздухе. Ветер рванул края пурпурного плаща и расправил их подобно крыльям, прежде чем тело кувыркнулось спиной вниз. Те, кто найдут его, легко опознают. Легко!
  Острый обломок дерева пробил Экбольма сквозь. Голова раскололось от удара о камень. В последней битве он первым отдал жизнь за победу!
  Небо выждало своего момента. Как только люди сошлись в сече, небесная хлябь отверзла все небесные плотины. Вода падала стеной. Сквозь нее длинными сполохом, прошивая расстояние, мелькнуло молния-яри и тут же заплескались, замелькали черные зарницы шоудао. К серому потоку ливня примешалась алая кровь.
  Упорство одних против натиска других. И нет причин для уступок, еще меньше для жалости и совсем нисколько ощущать себя борцом за правое дело. Хлещет дождь, хлещет сталь и искрят черным шоудао на гибкой границе атаки и обороны.
  Так уж случилось, в бойне двух славу стяжал третий. С опозданием победили Небеса. Дождем остановили бой. Залили водой что пожарище. Хускарлы отступили. Ни криков радости, ни проклятий, ни угроз. Керкитов осталось двадцать, не больше. Многие не в состоянии держаться на ногах. Над местом схватки шумит ливень.
  − Куда мабуны? Куда? - едва хрипел пробитыми легкими Астир ди Больд, вслед уходящему врагу. - Здесь я! Здесь!
  Он опирался на меч, брызги крови летели со словами из разгоряченного рта. Жизнь улетела вместе с ними. Он был первым в роду. Мог наследовать земли отца, входить в совет фемы, выступать с инициативами законов и налогов, обустраивать фамильное владение. Он выбрал служение.
  Тан Дизо молчал. Он бы хотел говорить, кричать... Раздробленное горло скупо цедило воздух. Его не хватало. Даже на последок вздохнуть полной грудью. Поерзав, тан затих, будто уснул.
  Шривель ди Пау. На нем нет серьезных ран. Ушибы, вывих лодышки. Стянув латную печатку, он смотрит на раздробленную правую кисть. Сквозь кожу торчат обломки пястных костей. Руку ампутируют. Но сражаться можно и левой. Другое печалит молодого керкита. Он больше не сыграет на гитерне. Никогда его Мюсси не восхитится легкой мелодией в его исполнении.
  Счастливый Райг ди Плисс беззвучно рыдал, подставляя лицо дождю. Он жив! Жив! Твердил он себе, зажимая располосованный живот. Он жив вопреки всему! Дура гадалка ошиблась! Он жив! Жив! Жиииии....
  Саймон Фреа просто умирал. Чувствовал, как умирает. Его вытекающую кровь разбавлял дождь. Вокруг медленно становилось тихо и серо. Так же медленно, как уходила кровь. Пока день не стал черен и беззвучен....
  Утер ди Майго сидит с закрытыми глазами. Он слышал, как угас бой, слышал как двигаются вокруг него более счастливые товарищи. Он ощущает дождь на своей коже, но хотел бы поглядеть на солнце. Желтое в полдень и красноватое на закате. Особенно яркое, когда на небе белые облака, а вдали виден зелено-черный лес. Он хотел бы еще раз увидеть стены родного замка, увидеть как машет платком уже подросшая сестренка, не провожая − встречая его. Увидеть, как краснеет от волнения Кессия, когда он нечаянно касается её руки. Ничего этого больше не будет. Крепкий удар в область затылка вызвал... обрушил... обрек на слепоту, утопил грядущее в черноте. Утер вытягивает из-за голенища сапога шабер и ощущает как холодный металл пронзает его плоть к самому сердцу. Самое сердце.
  Молодой кир Аркур поддерживал голову деду и неловко вытирал кровь и слезы с морщинистой старческой щеки. Кровь старшего Аркура, слезы младшего.
  − Ты... чего... дурачок, − шепчет дед слабо улыбаясь. - Живи...
  Старик затихает и внук, не таясь, рыдает, стискивая еще не теплую руку.
  Последний кентарх керкитов, привалился к стене. Провожает взглядом отход хускарлов. Они отступили. Пока... Но теперь это не его забота...
  ˮВоздастся намˮ, - тихий выдох Гримба.
  Фрайх Шеер цел и не вредим. Несколько синяков, содранная кожа на скуле и усталость. Он и не припомнит когда был в такой зарубе. Эх, вина бы нутро погреть! Сырость херова!
  ˮИ бабу,ˮ − смеется он над собой. - ˮИ поспать! Долго...ˮ
   Костас всунул клинки шоудао в заплечные ножны. Прошел вперед, вытянул яри из Аббея Броссара. Личина, голова, шлем - насквозь!
  Через отступающие порядки хускарлов движется небольшая процессия. Патрикий Престо инспектирует состояние дел. Кто так думал, ошибался. Единственная причина мокнуть под проливным дождем и присутствовать на поле брани у стен разрушенного замка − осада мешает без помех начать земляные работы под Старой Обсерваторией.
  − Назовитесь кир. Патрикий хочет разговаривать с вами, − выступил вперед один из сопровождавших Престо.
  − Амад Костас.
  ˮГерой Крысиного Поля?! - не сразу узнал патрикий.
  Цепочка явно и тайно связанных событий сама напрашивалась на острый ум Престо. Поле, смерть Брина, изгнание Элиана, пропажа Грегора, Мэдок и глориоз, смертельное ранение Бекри... Один человек... человечишка вызвал обвал событий и судеб! И это только на поверхности! А Гроу, клиди, Ди Смет? Голова кругом! Когда-то патрикий желал побеседовать с человеком, доставившим реликвию Родов. Интересно, есть ли что ему сказать?
  Престо выехал вперед, чтобы яснее видели, с кем разговаривают. Слуга тянулся с лошади закрыть хозяина от дождя неким подобием зонта.
  − Экбольм мертв. Вам некого более защищать. И не для чего гибнуть. Сложите оружие и можете убираться, куда вздумается. О раненных позаботятся, − объявил Престо.
  Выразительная мимика Брука Гроффа. Хускарл готов возражать, против такого великодушия за чужой счет. Его парни жаждут крови и славы!
  − С хускарлами я улажу, − обещает патрикий, затылком чувствуя предводителя Красных Лис. - Знаю, они будут противиться, но мы что-нибудь придумаем.
  А что тут улаживать и придумывать? Под небом людей все имеет свой эквивалент, выраженный в золоте. Глориоз это понимал и поступал соответственно. Гроффу без разницы с чьей руки ему достанутся солиды. Но когда предоставляется возможность получить что-нибудь сверх того, о чем столковались прежде, почему нет? Наниматель может поменяться, быть хуже или лучше, работа грязней или чище, но мечи только дорожают!
  − Вы ждете чего-то другого? - недоволен патрикий молчанием. Возможно, знай, он привычку амада не сразу отвечать или вообще не удостаивать собеседника ответами, проявил бы больше сдержанности.
  За спиной Костаса нарастающая волна возмущения. Сколько бы керкитов не осталось сорок, двадцать, десять, они не проиграли! Нельзя обесценивать победу. Нельзя обесценивать принесенные жертвы.
  − Сложить оружие? Не приемлемо. Мы остаемся.
  Кто-то из керкитов, поддерживая амада, застучал мечом в щит. Пожалуй, услышанным ответом больше патрикия удивился только Грофф.
  − На сколько вас хватит? Меньше, чем на час.
  − Всему когда-либо приходит конец, − спокоен Костас.
  Хускарл внимателен к противнику. Грофф не испытывает к Костасу симпатии. Он не баба млеть от героя. Не восхищается мужеством. На войне чего только не увидишь, каких удальцов не встретишь. Жаль не все до старости доживают. Врага надо знать! Чем лучше, тем... лучше! Надо знать тех, кто хорошо выполняет свою работу. А хорошая работа воина всегда видна. Достаточно поглядеть на Аббея и вокруг. Если перемирие состоится, неизвестно когда и где судьба столкнет их сызнова. Но когда столкнет, он не ошибется в оценке кто перед ним.
  ˮИ не полезу сломя голову в нэйзэбази* (бой на копьях)ˮ − ухмыльнулся в усы Брук.
  Барды еще воспоют смерть великого Аббея Броккара. У тех, кто лично не участвовал ни в одной битве, хорошо подвешен язык, рассказывать о сражениях. Пойдут складно чесать, отравляя умы молодым. Великая сеча, от крови рассвета до крови заката, сверкание стали... И ведь никто не признает, Аббей Броссара отправили к праотцам, даже не позволив вынуть меч из ножен. А его ,,великих воителейˮ амад резал что баранов на свадебном пиру.
  − Второй раз как с Крысиным Полем может и не получиться, − ,,давитˮ патрикий. Он привык выигрывать переговоры. Так или иначе. Не мытьем так катаньем. Посулами призрачных выгод, обещаниями еще более призрачных перспектив, заверениями в вечной дружбе. − Это не Крысиное Поле. Вы выбрали не слишком верный путь.
  − А вы знаете верный? Вниз, ответвление влево пропускаем, вправо, вниз, ответвление вправо и слева пропустить, вниз, вправо, вниз, влево, вниз...
  Чем дольше говорил Костас, тем больше мрачнел патрикий. Доставщику клиди действительно нашлось что поведать. Вопросительный взгляд Гроффа буравил патрикию спину. О чем разговор? Престо поднял руку, останавливая Костаса.
  Патрикий не любил неожиданностей и старался быть предусмотрительным, просчитывать события и варианты последствий каждого своего шага и ,,телодвиженийˮ других. Но в последнее время ему это удается все меньше и меньше. Глупость глориоза, отдать город на поругание хускарлам. Можно простить чувства отца, но нельзя оправдать недальновидность будущего владетеля. Тайгон не уличная шлюха, попользоваться и забыть. Всякая глупость тянет за собой как за ниточку глупость следующую. Бекри словно сдурел, когда ему доложили об исчезновении Грегора, окровавленном плаще и аграфе с анаграммой М и Х. Возможно стоило расстараться убедить, керкит не виновен. Но тогда следовало указать истинного убийцу. А истинный мог еще пригодиться. Правда, Элиан и сам не ведал, какую роль ему уготовили. Однако выбор однозначно не за ним! Послушная марионетка или козел отпущения. Не предполагалось и судного поединка, в результате которого глориоз получит смертельное ранение! И это в шаге от победы! Теперь же хускарлы вот-вот выйдут из повиновения. Они ясно дали понять, не собираются сражаться неизвестно за кого. А то, что они хотели получить за верность и службу, явно и далеко превосходило возможности патрикия. Как всегда вопросы мира и войны решаются наличием денег у потенциального победителя. У глориоза они были. Где взять ему? Сейчас! Заводить врага в лице евдомария рано. Государственной казны тот не отдаст, а Великие Рода выступят на его стороне. Простой выход из сложившейся ситуации, покончить с осадой и приступить к прокладке шурфа в Старой Обсерватории! Сокровищница Девяти Родов хороший шанс купить с потрохами хускарлов и занять место глориоза. А когда все уладиться, успокоится и трон. Великим Родам будет нечего возразить новому хадэну и нобилиссиму. Но... но все изменилось, стоило амаду раскрыл свой рот.
  Патрикий задумался, не очень представляя, что пообещать человеку, владеющему тайной Сокровищницы Родов. Жизнь? Но жизнь амада нужней патрикию, чем самому амаду. Золото? Смешно. Власть? Поддержку власть получить? Что именно? И настолько ли легковерен амад заглотить обещания?
  Разбрызгивая грязь из луж, подъехал гонец. Даже те, кто находились рядом, не услышали переданных слов, а угадать по шевелению губ, не смогли. Новость повергла патрикия в уныние. Выглядел он, словно над ним убрали зонт. В город вошли торквесы катепана Коера. Пэранс дипломатично намекнул, не забывать о существовании владетеля Райгела? Сколько еще будет таких, кому придется отщипнуть кроху от Сокровищницы Девяти Родов. Которую еще нужно заполучить и заполучить своевременно.
  Логика переговоров требовал от патрикия развернуться и уехать. Он лицо менее всего заинтересованное в перемирие. Без пяти минут победитель. Это ему должны предлагать выгодные условия, а не он. Но если подчиниться клятой логике, то при следующем штурме в Молино останутся одни трупы. Включая амада. Патрикий часто и обиженно засопел. Оказывается, успех дела зависит не от него самого, его воли, его ума и невесть чего еще, а от решения амада. Примет ли он условия!? Наполовину покойник, как и те, кто стоит, лежит, корчиться в муках за его спиной, держит его, патрикия Престо, за горло! Непостижимо!
  Торопя с решением по зонту, часто застукал дождь. Патрикию неудобно в саркофаге стекающей воды, ему неуютно в городе, который ему принадлежит.
  − Можете не сдавать оружия, − изменил требования патрикий, стараясь говорить уверенно и спокойно. − Но покинете замок и столицу в течение суток. О раненых, как и сказал, позаботятся. Их отвезут в монастырь сестер-Мироносиц.
  К великому облегчению Престо, Костас заговорил сразу, как только тот закончил речь.
  − Воск. Там, где я остановился.
  Патрикий сдержался скрипнуть зубами. Вот почему пропали ходоки Рудокопа и по всему им последуют люди Важи Землеройки. Маленький кусочек свечи запечатал сокровищницу надежней тысяч замков и сотен ловушек. Что ж еще не все потеряно, если начать действовать быстро. Немедленно! Патрикий спешил уехать. Гонцы от стрибона и ходока сидят у него под замком. Он посулит золотые дворцы, серебряные сортиры и рубиновый перстень на хер, но срочно отправит их к Важе, предупредить!
  − Пусть уходят, − приказал патрикий Гроффу.
  Старый воин нюхом ,,чувствовалˮ, золотую жилу. Подчинившись, он снимет гораздо больше, чем упорствуя. Месть и слава понятия достойные, но на них дальше родной деревни ничего не купишь. К тому же патрикий ему понятен. Человек нацелился занять трон и иного способа, как купить скипетр и державу, у него нет. Не существует! Вопрос, кому будут платить? Грофф непроизвольно подставил ладонь под дождь. Кому для хускарла очевидность.
  
  
  11.
  Первым получил послание нобилиссима Экбольма Первого верховный волхв в Роще Предков. Вековые дубы охраняли обиталище Корума, Корум строго сберегал верования и обряды потомков когда-то Девяти, а теперь Пяти оставшихся Родов. Те, кто видел и встречался с волхвом, считали его едва ли не ровесником Рощи. Что желудь темен ликом, морщин, что на дубовой коре трещин.
  Гонца доставившего бумагу, не спрашивая лишнего и не выпытывая подробностей, прислужник провел в храм. Храм!? Нагромождение замшелых камней и грубо сработанных неказистых скульптур. С лицами обозначенными, но не высеченными. Вокруг листва. Мотается по ветру, мокнет под дождем, цепляется к подошвам. Запустение или таков заведенный уклад? Вход, черный он или парадный, подобие лаза в звериную нору.
  Корум принял вестника в своем жилище. Помещение и жилищем не назовешь. Низкий потолок − карлику ходить согнувшись, окошко − не просунуть и кулак, топчан из толстенных дубовых сучьев заброшен волчьей шкурой. Шкура вышарпалась и облезла. На столе плохо упорядоченный склад нужного и необходимого: книг и сосудов.
  Элии ди Пюи, боязно. Он истинно верующий и посещать, а тем более находиться в подобных местах, ему против веры. Но долг есть долг. И даже если после прочтения свитка его поведут на заклание на алтарь кровожадного Кайракана, он примет испытание как должное. Он керкит! Для поднятия духа Элия положил руку на эфес меча. Оружие не главное. Кисть юноши толсто забинтована. В Молино не на кухне отсиживался!
  − Если ты, отрок, веришь глупостям, что мы едим людей, то ты еще больший дурень, чем тот, кто тебе это рассказывал, − скрипит простуженный голос Корума. Старик не в духе. В его преклонные годы любая хворь липнет моментально. Не успеет ворона чихнуть в дальнем краю, у тебя жар, кашель и сопли.
  На ,,отрокаˮ Элия обиделся, но на замечание отвечать старику остерегся. Как же не верить?! В углу, в ряду веничков и пучков трав висит сушеная человеческая кисть. Черные ногти, что полированный гранит.
  − Это длань Моррэ Железного, − угадал волхв любопытство и страх юного керкита. − Он сам отсек её в знак смирения гордыни, когда праздный люд в своем суесловии стал почитать его едва и не больше Кайракана и Священного Древа. Слыхивал, вы коленники* усмиряете гордыню постом и самобичеванием? - Элия выпятил грудь. На том стоим! - Похвально, коли так.
  Корум обошел вокруг стола, поправил книги, переложил листы бумаг, захлопнул (шелуха полетела!) гербарии и травники. Отодвинул от края плошки с жидкостями всевозможных цветов и оттенков. От смеси запахов щекотно в носу. И как не странно - вкусно!
  − Я верую в Создателя, − просипел Элия. − Мне нет дела до святынь иных вер.
  − Дело не в святынях, а в человеке.
  Юноша предпочел промолчать. Вера верой, а в церковной казуистике он недостаточно силен. Вступать в дискуссии с многоопытным волхвом? Осрамиться и только!
  − Что там у тебя? - ворчит Корум.
  − Элия ди Пюи, гонец от нобилиссима Экбольма, − назвался по всей форме керкит. - Послание для волхва Корума.
  − Ну, так давай сюда, Корум это я! - рассердился старик. Сердился он не на беспокойство, только-только утро, а на слабость болезни. Три слова сказал - в холодный пот бросило, рубаху хоть выжимай!
  Заполучив свиток, тут же, при гонце, не таясь, разрезал оплетавший бумагу шнурок и развернул. Прочитал. Юноше показалось, волхв пробежал буквы диагонально, особо не вникая в текст. Элия даже усомнился, отнесся ли старик с должным вниманием к высочайшему письму. Так скор и поверхностен взгляд.
  − Тебе не о чем волноваться, − произнес волхв, заставив гонца нервно сглотнуть. − Я узнал волю нобилиссима.
  Корум скрутил свиток и швырнул в жертвенную жаровню. Дремавшее в углях пламя приняло подношение. Взметнулась, обнимая и разворачивая бумагу. Белый пепел, подхваченный сквозняком, легкими пушинками вознесся к потолку.
  Волхв тщательно перемешал угли дубовой палочкой. Исподволь подловил, юноша рассматривает его келью.
  Уничтожив послание, постучал дубовинкой, сбивая прилипшие искры. Отложил. Подошел к Элии. Всмотрелся в лицо. Под колючим взглядом старика юноша геройски вытянулся и замер.
  ˮВот оно! Началось!ˮ - приготовился к худшему Элия. Даже загордился. Пусть там, в Молино бой, он тут тоже не кисели хлебает!
  − Складка между бровями говорит о твоей излишней эмоциональности, которая разрушает твою печень, − простужено гундел Корум. − Желто-коричневое пятно на щеке предупреждает о проблемах с почками. Небольшая сыпь на подбородке может свидетельствовать о постыдной болезни гениталий...
  Элия омягчел нутром. Ведь не хотел он тогда идти в мимарий! Не хотел! Все Грег ди Аркур! Мужчиной станешь! Мужчиной! Вот и стал! Сгниешь от заразы!
  −... Не думаю что болезнь серьезна и запущена, − успокоил его Корум без всяких насмешек, − но тебе лучше не откладывая обратиться к хорошему носокомию.
  Керкит не знал, что и ответить. Куда глазами от стыда девать.
  − Великий Кайракан получил весть нобилиссима. Можешь уйти, − дозволил волхв.
  Элия ди Пии с величайшим облегчением воспользоваться предложением Корума.
  По уходу гонца, волхв взял из плетеного ящика острый кремневый нож. Раздвинул свисающие связки сушенных трав, освободил себе место. На стене черная от времени дубовая доска с генеалогическим древом Иедов. Старик пальцами пробежался по вырезанным именам. Их много за полтора тысячелетия. Одними можно гордиться, другими стыдиться, третьи достойны забвения, четвертые не достойны и плевка. Палец задержался на Горальде Третьем. Как там гонца звали? Элия ди Пии? Из младших Имри? Случаен ли выбор? Волхв посчитал важным и нужным оторваться, вернуться к столу. Сгреб в жменю дубовые веточки и бросил на гадальное блюдо. Тому как веточки легли, удивился - не случаен!
  Продолжил начатое - отыскал на древе имена Горма и Экбольма. Под последним, вначале легко, потом глубже с нажимом, процарапал несколько рун. Обычная работа обессилила. На лбу волхва испарина, ноги ходуном, в глазах потемнело. Не знак ли от Вседержителя? Завершать труды земные.
  Посещавшие келью волхва, в тот день и дни иные, те, кто воочию видел надпись или услышал от видевших её, обходили начерченное молчанием. Кто они такие задавать Коруму вопросы? Знали только, не смотря на болезнь, ложиться волхв поздно и все пишет и пишет, и пишет...
  Вторым кому доставили послание, являлся эк-просопу Аммельрой. Служитель Создателя проводил все последние дни у тела покойного патриарха. С усердием читал молитвы, не забывал зажигать, гасить и менять свечи. Изредка отдыхал, позволив себе глоток воды. О происходящем в городе ему докладывали. Когда кратко и скупо, когда в подробностях и излишних деталях. В особых случаях присутствовал асикрит. Бегло записывал донесения на пергамент. Сведения, и краткие и подробные, омрачали Аммельроя. Противостояние глориозу закончилось катастрофой. Вестарх Гроз погиб, керкиты в осаде. Катепан Коер выжидает неизвестно чего и отмалчивается. Из монастыря, от него, ни единой весточки. Что остается? Молиться, молиться и молиться о тех, кому следовало действовать.
  К посланию нобилиссима Аммельрой отнесся насторожено. Долго крутил свиток в руках, раздумывая прочесть ли? Когда же насмелился и прочитал, не пожалел времени перечитать заново. Гонец ясно видел, от волнения у эк-просопу затряслись руки.
  − Во истину благая весть, − расчувствовался Аммельрой. - Благая весть!
  Он пожелал возложить длани на юное чело, поблагодарить воина за рьяное служение Создателю и благословить на дальнейший труд во славу Веры.
  Винс ди Мюйе открыто признался, что кайраканин.
  − И все-таки, позволь мне благословить тебя, − удивил гонца эк-просопу. - Пусть не от имени Создателя, а от своего собственного.
  Тот согласился. Потом Аммельрой лично проводил юношу до дверей. Гонец, покинул покои эк-просопу слегка обескураженным таким сердечным отношением; вполне счастливым - поручение исполнено; немного раздосадованным - ни намека на мнившиеся весь путь препоны и препятствия.
  Оставшись наедине, Аммельрой опустился на колени перед не погребенным Бриньяром. Благодарно усыпал поцелуями, дурно пахнущую распухшую длань покойного патриарха. Аммельрой не стеснялся слез. Это были слезы и восхищения, и признательности, и извинений. Все сразу!
  К евдомарию Жюст ди Галм попал с большим трудом. Ему пришлось пробираться через охваченные огнем кварталы ремесленников. Он видел улицы усеянные трупами, бездомных псов пожирающих человеческую падаль, крыс копошившихся в людских останках. Обходил сторонкой разоренные храмы и не засыпанные братские могилы, коими послужили фонтаны и канавы. Переправился через канал на лодке, тараня и расталкивая тела сотен утопленников. Пересек пепелища, по которым призраками бродили погорельцы, слышал их надрывный плач и стенания. Поучаствовал в небольшой драчке с мародерами. Вышел победителем, но пострадал. Крепкий кулак разбил ему губы и выхлестнул зуб. Оставшийся осколок резал язык. Жюст весь путь сплевывал кровавой слюной.
  Когда киру Барро доложили, что внизу ждет человек с посланием, тот первоначально не хотел даже допускать гонца в кабинет. Но церемониал требовал принимать бумаги нобилиссима в любых случаях, даже на смертном одре. На смертном одре евдомарий не прибывал. Был здоров и внешне спокоен. А дурные предчувствия, терзавшие Барро третий день, не могли служить причиной отказывать в приеме.
  На хитрый вопрос, от кого гонец, слуга запросто, без уточнений ответил.
  − От нобилиссима, кир!
  Евдомарий решил спуститься. В конце концов, нет разницы кем написано послание: Экбольмом, Ларсом или хитрецом Престо. Оно от императора! И игнорировать его нельзя! И по долгу службы и по здравому смыслу.
  Вид промокшего и измученного Жюста, притащившего в дом грязь осеннего дождя, возмутил Барро. Посыльный нобилиссима не может выглядеть бродягой! Не может иметь разбитую рожу и распухшую, почти лошадиную губу.
  Бродяга не стал дожидаться, пока ему выскажут свои неудовольствия и, протянул свиток. Большую императорскую печать не мудрено узнать, если все последние годы видел её из дня в день и по несколько раз на дню. Евдомарий регулярно пользовался ею, когда занятость самодержца не позволяла тому вникать и вершить государственные дела.
  − Жюст ди Галм, гонец от нобилиссима, − просюсюкал посланник Экбольма. Рана мешала говорить. - Послание для евдомария Барро!
  Кир Барро недовольно забрал свиток. Легко узнал подчерк.
  − Если что на словах? - спросил Барро.
  Обычная практика Экбольма. Написать длиннющий текст, а самое важное доверить памяти и языку посыльного. Хорошо если токового! Иной раз евдомарий и не читал бумаг нобилиссима, ограничиваясь расспросами и беседой с доставителем.
  − Все на бумаге, − краток Галм. Он предупрежден и потому уверен в себе и спокоен.
  Прочитанное заставило Барро долго и безмолвно пялиться на гонца. Сверху вниз. Со ступеней лестницы. Не решаясь подняться или спуститься. Гонец даже начал испытывать некоторую тревогу. Не его ли персоны касается написанное?
  Лишь время спустя евдомарий жестом отпустил керкита.
  − Что там? - подлез с расспросами асикрит, лиса из лис, проныра из проныр, из немногих кому Барро закрыв глаза, доверил бы собственную жизнь.
  Содержимое свитка евдомарий асикриту не поведал, и взглянуть одним глазком, не позволил. Убрал в шкаф, подальше, под ключ. Евдомарию было над чем подумать. И над посланием и над тем, почему для этой цели понадобился отпрыск столь знатной фамилии Шриков.
   Последним человеком кто получил послание, почти две недели спустя от его написания, был пэранс Крайт. Исключительно в силу расстояния, а не плохой расторопности исполнителя. К тому же пэранс только-только вернулся с пограничья Лэйла и Рааба. Результат инспекционной проверки − три смертных приговора кастелянам приграничных замков и городков, за небрежение своими обязанностями. Наведя относительный порядок, пэранс вернулся в Мальборк и узнал все новости сразу, принимая гонцов согласно очередности прибытия в герцогство. Первая новость, в Тайгоне бунт. Весьма относительная для пэранса новость. Мятеж, бунт, восстание, как хотите, так и называйте, сущность события от этого не меняется. Пока делят власть, она самая, власть, отсутствует напрочь! Известие о мятеже лишний раз заставило Крайта призадуматься о поисках более надежного союзника, чем империя. Но выбор не велик. Все те же Лэйл и Рааб. Родство с ними столь же опасно, как и соседство.
  Вторая новость, Экбольм Первый покончил с собой. Пэранс уточнил, покончил или ему помогли? Гонец в твердой убежденности заявил, нобилиссим покончил с жизнью по собственному желанию. Подробности гибели последнего императора из династии Иедов, привело пэранса в восхищение мужеством венценосца, свершившего неординарное деяние. Впрочем, удостоился Экбольм и порицания. Не стоило тянуть с принятием такого решения, принося в жертву жизни верных людей.
  Третье известие, кир Коер ввел в столицу мойру торквесов, оградив от поругания и разрушения святыни веры ,,орд северян наущенных Бекриˮ. Уж эту новость пэранс точно за новость не считал. Кир Коер выполнял его прямое поручение. Не хочешь оказаться на обочине государственной жизни? Время от времени позволяй втянуть себя поучаствовать в интрижках и заговорах. Лучше не на прямую. Красота интриги в том и состоит, добиваться выгод не удостаиваясь упоминания. Столичные события позволили взглянуть на прошлую встречу с глориозом с иной точки зрения и рассмотреть перспективы союза семей. Брак Армин и Грегора.... Выступать в роли просителя всегда неприятно.
  Четвертая весть, глориоз Ларс ди Бекри умер от полученных ран, перечеркнула все умопостроения основанные на третьей новости.
  − Он что? Лично участвовал в осаде? - подивился Крайт глупости политика.
  − Поединок, − краток гонец. Видимо и он не знал всех подробностей события.
  − Поединок?
  − Между глориозом Бекри и сыном.
  − Грегором? - Крайт как-то сразу отмел кандидатуру Элиана.
  − Мэдоком ди Хенеке, − четок ответ.
  Ясность ситуации враз приобрела расплывчатость и простор для домыслов. С чего Бекри биться с Мэдоком? Что столкнуло их лбами? Какова причина видимая и причина истинная? Хотя, смысл ломать голову об этом. Ларс ди Бекри мертв. Кто займет его место? Элиан или Грегор?
  − Пошлите соболезнование семье, − распорядился Крайт мажордому присутствующему на приеме гонцов. Распоряжение приняли поклоном.
  − Элиан ди Бекри исторгнут из рода. Место нахождение Грегора ди Бекри неизвестно, − уведомил гонец и, получив дозволение, откланялся и удалился.
  − Сколько еще? - резко, в недовольстве, спросил Крайт мажордома.
  Шен Райли, человек с несгибаемым характером, не купился на настроенческие выверты сюзерена. Никаких откладываний и переносов. То, что можешь сделать сейчас - делай сейчас!
  − Трое, − обошелся без излишних комментариев и пояснений мажордом.
  Пятая новость, орден керкитов уничтожен, замок Молино захвачен. Подробности отсутствовали. Во всяком случае те, что могли пэранса заинтересовать. Если все обстоит так как о том поведал гонец, а сомневаться в донесении нет повода, в столице теперь заправляет патрикий Престо. По мнению многих, а то и так не понятно, он собирается возложить на себя корону Иедов.
  Шестая новость только подтвердила подозрения пэранса.
  Выпроводив гонца, Крайт тут же спросил у Райли.
  − Что скажешь?
  − Глориоз не являлся политиком.
  − Но и Престо не солдат, − обозначил пэранс интересующую его особу. Что говорить о покойнике? Хорошее?
  − Значит, ему таковой скоро понадобится, − уверен Райли.
  Он, прежде всего, имел ввиду катепана Коера и его мойру не последних служивых.
  − А что армия?
  − Армия вернется с полдороги, и большинство раскроют рты получить подачку. Их слишком много и потому обойдутся недорого.
  − Ты не думаешь, что Барро вполне способен потягаться с патрикием?
  − Зачем ему?
  − Власть к деньгам.
  − Это не его деньги. И он не дурак. У него слишком бедная родословная. Как только он вздумает расплатиться за корону, Рода его сожрут. За Престо вступятся Моу, при условии, что платить не им и патрикия остерегутся тронуть. Хотя бы открыто.
  − Но и не поддержат, если он зашатается. Или у того закончится золото.
  − Еще и подтолкнут.
  − Значит, вопрос упрется в финансы.
  − Нет. В то где их патрикию взять в достаточном количестве. На первое время.
  Под этим утверждением пэранс подписался бы и сам. А первое время, время до коронации.
  − Престо в натянутых отношениях с банкирами.
  − Но в отличных с Ночными Рыбами.
  − То, что простят смертному, не простят венценосцу.
  − Припомнят, − поправил Райли. − Прикажете связаться с банковским домом Туима?
  − Хочешь рассориться с купцами из Мохэ?
  − Мы и так не слишком дружны.
  − Но их недружба прибыльней дружбы с Тайгонским Скрягой.
  − Всегда приходиться чем-то жертвовать.
  Седьмой новостью и являлась послание от Экбольма. Собственно раз нет императора, то и бумаги тоже как бы нет. Пэранс отбросил ненужное послание на стол. Письма от покойников читают только в любовных романах. Они длинны, пусты и фальшивы.
  − Я настаиваю на прочтении, − потребовал гонец.
  У пэранса хватало забот кроме споров с юным керкитом.
  − Вы не во владениях империи Менора. Здесь Райгел. И роскошь настаивать на чем-либо из всех жителей герцогства могу позволить себе только я. Например, вздернуть любого наглеца! Что скажешь? Будешь продолжать настаивать?
  Гонец самообладания не потерял.
  − Рейнхи Гильбор, имеет высочайшую привилегию − усекновения головы. Будь-то обычные преступления или государственные.
  Одобрительный взгляд Райли − браво юноша! не подкупил керкита.
  −...Вы вольны поступить со мной, как сочтете возможным, следуя законам или вопреки им. Я только требую уважения к персоне написавшей вам.
  Чтобы вывести пэранса из равновесия требовалось гораздо больше усилий и слов. Брызгать слюной и топать ногами ниже достоинства владетеля Райгела. Но очевидно гнев имел свойство накапливаться, подобно мышьяку в костях. Приграничье, состояние близкое к войне с Раабом, сумбурные и не утешительные новости из Тайгона, расстройство некоторых планов. Теперь еще и упертый гонец.
  Крайт простучал дробь по столу. Раз, другой.
  ˮНедобрый знакˮ - насторожился мажордом.
  − Шен Райли, вызовите сюда капитана Сольдера, − попросил пэранс, что было гораздо хуже прямого приказа. - Я желаю ему препоручить одно щекотливое...
  Владетеля Райгел бесцеремонно прервали.
  − Кир! Я взываю к вашей справедливости! - ворвалась в кабинет Армин. Видя рассерженного отца, девушка стушевалась, но все же, осмелилась продолжить. - Я настаиваю выслушать меня! Безотлагательно!
  Крайт переглянулся с мажордомом, человеком, понимающим его с полуслова и полу-взгляда. На немой вопрос − сегодня что? день дураков? получил не очень обнадеживающий ответ - что-то вроде того. Пэрансу стало любопытно. У него в кабинете двое и оба настаивают, чтобы он поступил согласно их требований. Интересно о чем поведает ему дочь.
  − Мы не можем быть настолько неблагодарными и отказать в помощи человеку!
  − Выражайся ясней. О ком ты?
  − О Мэдоке ди Хенеке!
  − И в чем же он нуждается? В деньгах? Покровительстве? Заступничестве? Протекции? Ему было предложено место портария в моей гвардии. Он отказался. Время ушло.
  Пэранс предположил, послание от покойного нобилиссима как раз и содержит ходатайство о выделении солдат.
  − Он ранен! Он серьезно ранен и нуждается в уходе и заботе.
  − Я не слышал, чтобы по близости произошли какие-либо сражения. А за дуэли я обычно сажу на кол.
  − Сегодня утром, кентарх ордена Керкитов, Мэдок ди Хенеке доставлен мною в Мальборк, согласно волеизъявлению нобилиссима...
  Райли сразу усомнился, была ли на то воля Экбольма. Именно Экбольма. Покойный не отличался состраданием.
  − ...Кентарх получил несколько ранений при обороне Молино и серьезно ранен на поединке с глориозом Бекри, − отчеканил гонец, не дожидаясь дозволения говорить.
  − Ордена более не существует, − напомнил ему пэранс.
  Гонец сверкнул глазами.
  − До той поры пока в рядах ордена есть хоть один воин, орден Керкитов не прекратил существования. Кентарх Мэдок ди Хенеке и я керкиты!
  Пэранс отмахнулся - полноте нести чушь!
  − У вас в столице что? Не осталось приличных коновалов?
  Новую возмущенную реплику гонца Крайт пресек жестом - цыц! Повесить он парня не повесит, и рубить голову воздержится. Не за себя керкит старается. Такие сейчас редкость.
  − Я прошу....
  Не стал Крайт слушать и дочь. Пэранс хлопнул рукой по столу, призывая Армин и всех присутствующих к полному молчанию.
  − Все по порядку!
  В неприятной тишине Крайт взял свиток, сорвал печать и прочитал ровные уверенные строчки, написанные Экбольмом. Текс чист, без ошибок и помарок. Писал человек находящийся в полном осознании и понимании того о чем именно пишет.
  Крайт вопросительно глянул на Гильбора. Знаком ли с содержимым бумаги?
  − Доволен?
  Керкит склонил голову.
  − За дверь! - тут же приказал пэранс.
  Гильбор вышел.
  − Теперь выслушаем тебя, − разрешил говорить дочери Крайт.
  − Отец!.. - волновалось Армин.
  На взгляд пэранса даже излишне волновалась.
  − ...Мэдок (Ого! Мэдок! Без всяких кир, Хенеке или кентарх!) нуждается в уходе! Его раны не смертельны, но тяжелы. Если ничего не предпринять, он останется хромым на всю оставшуюся жизнь! И еще этот чудовищный шрам на лице...
  ˮШрам это конечно серьезный изъян,ˮ − помягчел Крайт. Приятно читать чужие чувства. - ˮЕще хуже хромоты.ˮ
  − Я тронут твоим участием в судьбе кентарха. Хотя мне не совсем понятно, почему его нельзя отправить на попечение шена Иохана...
  Нет, нет и нет!
  − ...или в лечебницу сестер Семи Милостей...
  Ни за что на свете!
  − ...Но если ты так, того желаешь...
  Подозрительный блеск глаз и смиренное склонение головы.
  − ....Вверяю тебе заботу о нем.
  Девушка облегченно вздохнула.
  − Кир, где дозволите его разместить?
  − Выбор всецело за тобой.
  После ухода дочери, пэранс не потратил драгоценного времени на еду, хотя был настроен подкрепиться. Перетерпел жажду, не сделав ни глотка воды или вина. Он не принял более никого, ни посыльного из союза Свейди, привезшего давно заказанные подарки, ни собственную супругу пришедшую справится о здоровье и благополучии в пути. Пэранс заперся у себя в кабинете с мажордомом Райли и срочно вызванным капитаном Сольдером. Вопрос, который они коротко обсуждали, касался возможности рейда в Тайгон.
  − Как скоро нам следует туда прибыть? - ни минуты не колебался Сольдер. Старый вояка был готов, ринутся в драку прямо сейчас, о чем и заявил. - Если отправиться немедля, без обоза, будем через неделю.
  Без обоза означало, Сольдер уподобится смерчу, круша и разоряя по дороге в столицу все и вся!
  − В том-то и дело все зависит не от моего желания..., − задумался пэранс. - Вот что, Райли, спишись с Коером. Мне нужно знать о настроении в Тайгон. Будет не плохо, если он встретиться с эк-просопу Аммельроем и евдомарием Барро. В послании они упоминаются. С волхвом Корумом тоже.
  − Что следует сообщить?
  − Что я получил послание Экбольма. Меня интересуют мнения выше названных лиц.
  − Они действительно вам интересны?
  − Ну, если ты не на нашем берегу реки, то значит на другом....
  Шен Райли переглянулся с Сольдером.
  − В нем что-то важное? В послании.
  − Все зависит от лиц указанных мною и тех шагов, что катепану Коеру надлежит сделать, дабы их мнение не разошлось с моим. Я тоже напишу ему. А вы Сольдер готовьте людей. Мойра торквесов это немало, но лучше иметь более весомый аргумент.
  − Вы опасаетесь армии?
  − Вот её как раз я опасаюсь менее всего.
  
  12
  Керкитов провожал холодный проливной дождь. Отплясывал по крышам и слепил окна; разливал под ногами лывы; переполняя канавы убегал вперед мутными потоками; завешивал проулки портьерами вод; загораживал подворотни стенами водопадов; заслонял руины и пепелища. И только когда отряд доплелся до Фистикьи, наконец, отстал.
  Необычное и непривычное безлюдье. Ни нищих у часовни Первосвятителей, ни мабунов под аркой Ржавых Подков, ни шлюх на углу Грязной и Прачек. Глазам не поверишь! Нет горластых мегер! Не орут, не цепляют клиентов, не соблазняют задирая до пупа подолы. С блюстителями правопорядка тоже беда! Пост виглов у ,,Красных башмаков", где им завсегда почтение, халявская фуска и к ней лучшая рыба с овощами - пуст! Со ,,Стременем Судьбыˮ и еще хуже! От фускарни - головешки и сажный утес печи.
  На Смолянке, что в ближайших, что в дальних окнах, ни огонька. У любопытных занавеска не колыхнется подглядеть кто там? В мимарии ставни закрыты и фонарь потушен! В двух шагах от мимария, на Рыбном рынке, средоточии извечной суеты и ругачки − никого! Ни торговцев, ни покупателей. Рыбный запах и тот выветрился. Будто повывелась в реке рыба, и торговать нечем.
  Керкиты озираются в беспокойстве. Это не тот город, каким они его знали и помнили! Пришибленный какой-то...
  Гунария ужаснула. Богатый квартал безжалостно разорен.
  − Не хускарлы работали, − указал Харош перевязанной рукой.
  Человека распяли на входе в лавку. В ладони, в локти, в плечи вбиты не гвозди - старые железные клинья. Ночным Рыбам хоть война, хоть светопреставление, должен - отдай! По-хорошему. Видно по-хорошему не сосваталось.
  На Лудильщиков не пройти − ноги сломишь! От начала и вниз по спуску завал на завале. Ближайший выгоревший дом напоминает большого ежа. Из-за остатков каменных стен, во все стороны, иглами торчат проваленные стропила, перекрытия, настилы, балки, слеги. Вокруг усеяно битой черепицей, разбросанной жаром.
  Еще неприглядней на Бульваре Венценосцев. Сплошь руин. На тысячи шагов холмики домов. Буд-то на кладбище забрели.
  Первая за все время живая душа. Юродивый укрылся от непогоды под деревом. Ему всунули солид. От щедрости, от чистого сердца. Не за молитвы заздравные и заупокойные. На прожитье. Юродивый, от чистого же сердца харкнул в след благодетелям и зло прошипел.
  − Отсиделись благородия.... Марширують...
  Сворот на Замочников. Не перезваниваются веселые молоточки, не горят горны, не распахнуты двери лавок и лавчонок. Воротины дворов заложены, ставни на окнах закрыты, жилища на засовах. Брехливые собаки и те попрятались. От дождя ли, со страху ли.
  Бодрый шаг отряда теряет темп. Запал у парней проходит. Видок-то у победы не ахти. Может и взаправду - отсиделись?
  На перекрестке Гвоздарей и Красильщиков стали. Путь делился. К Свейдийским воротам и к Дыре.
  − Куда теперь? - вопрошает Уальф товарищей. Парень несет знамя ордена, прикрепленное к яри. Полотнище золотого шитья намокло и, потускнев, истекает-капает водой с кисеи.
  − Давай к Дыре! − советует Харош. Он сам из Райгела и ему хочется домой. Но признаться в том он не смеет. И потому лукавит в надежде что примут его слова. - Двинем в герцогство. Там хоть какой-то порядок.
  − Думаешь пэранс нас примет? − сомневается Уальф. Он всегда во всем сомневается. Таков уж характер. Лишь однажды выбор был однозначен. Когда вступил в орден.
  − Скажи просто, имеется ли ему интерес ссориться из-за нас с патрикием?
  − Нас мало о нас спорить, - влезает в разговор Пау. Пухленькое, почти девчачье личико, выразительные красивые, вдобавок синющие! глаза, гладкий, не знавший бритья подбородок с ямочкой. Милый мальчик. Гордость матушки и тетушек. Но у парня рука в лубке, нагрудная пластина посечена, на саладе вмятины. Он честно отстоял свое в первых рядах. От и до. Его слово имеет право звучать.
  − И считаться, - вторит не весело Аркур. Взгляд у керкита предательски блестит. Он единственный (а может и не только) кому дождь во спасение. Скрыть слезы. Ведь герои не плачут? Не должны. Но когда багаж жизни невелик, утраты переносятся тяжело. От малого убыло великое. Дед. Вредный старик с которым он вечно ругался. Теперь не с кем.
  − Не повесили бы, спутав с апелатами, − балагурят позади.
  Керкиты в нерешительности. Еще утром они стояли насмерть защищая Молино, закон и корону, себя в конце концов, а сейчас? Уж не осталось ли, не потерялось ли что-то важное в руинах керкитской цитадели? И где тот край и та граница, переступив оную вновь почувствуешь себя среди своих.
  Поторапливая с решением, опять припустил дождь. Погнал пузыри по лужам, зашлепал по промокшей одежде. Зря так-то. Мокрое мокрым уже не сделается!
  − Может к армии прибиться? Догоним и в Пушт!
  Режет слух. Прибиться? Что они заблудившиеся овцы к чужому стаду прибиваться?
  − И то дело! - храбриться кто-то.
  − Пойдет вам Акоста с чикошами бодаться, − не верит Харош. − Обратно, наверное, чешут. К ручке будущего нобилиссима припасть.
  Больше соображений нет. Что делать не ясно.
  − Ваше мнение, кир Костас? - осмеливается обратиться Уальф к амаду.
  − Райгел, − однозначен ответ.
  − А пэранс Крайт позволит ордену присутствовать в своих владениях? - Уальф спросил именно об ордене.
  − Думаю он пересмотрит свое отношение к керкитам.
  Намек на их геройскую оборону взбодрил юных героев. Действительно, они же не абы кто − Керкиты!
  − Или скажите, явились в распоряжение кентарха Хенеке, − предложил иной вариант Костас.
  − Мэдок там? - удивился Уальф.
  − Я же говорил он на пэрансэс запал, − Харош пихнул знаменосца под бок.
  Керкиты оживились, повеселели. Растерянность отступила.
  ˮХорошие парни,ˮ − думал Костас, наблюдая за своими будущими врагами. − ˮОтличные!ˮ
  Несколько коротких фраз, слов. Кто согласен? Кто нет? По домам, к мамкиному подолу ну, или под отцовскую крепкую руку, никто не собирался.
  − Вы с нами? - полон надежд Харош. Уж очень ему хочется быть в компании с амадом. Есть чему поучиться!
  − Мне в другую сторону.
  − Жаль. Вас бы пэранс точно на службу принял, − неумело соблазняет керкит.
  − Я запомню.
  − Кир Костас, орден Керкитов признателен вам за вашу помощь..., − переходит на официальный тон Уальф и теряется. Как поступить с яри? Снять стяг?
  − Оставьте себе, − выручает парня Костас. − Вдруг появится желание послушать дождь. Благо льет и льет.
  − Из нас никто так не умеет, − признался Аркур. Он тоже в тайне надеялся, амад останется. Если бы он умел обращаться с оружием как кир Костас, тогда... тогда... тогда бы дед остался жив.
  − Был бы повод.
  − Кир, у нас нет равноценного дара вам, − мнется Пау.
   Его род всегда соблюдал правило. Доброе дело не должно остаться без внимания. Он многим обязан амаду. Да что многим! Жизнью! И не он один. Все! И жизнями и (хочется верить) славой!
  − Обойдусь.
  − Мы не забудем, того что вы сделали для нас, для ордена! - горячится Уальф.
  − Уверен? - вроде как шутит амад.
  − И внукам накажем, помнить, − заверяет Харош.
  Его поддерживают одобрительным гулом.
  ˮХорошие парни... Отличные, ˮ− назойливо возвращается к амаду мысль и эхом повторяется и повторяется.
  Уальф тряхнул, расправляя намокшее, истекающее водой полотнище.
  − Сблизить строй! - звучит его уверенный голос. - Не растягиваться!
  Над неровной, шагающей не в такт колонной, тусклой звездочкой поблескивает острие яри. Путеводной ли? Охранной?
  Фрайх Шеер не пошел с керкитами. Не записан в орден. За компанию если только? Но хороша компания, он им в отцы годиться.
  ˮНет, за молодыми гоняться последнее дело. Да и не угонюсь,ˮ − самокритичен фрайх. − ˮА жаль... ˮ
  О чем он сожалел? Наверное, о том, что немолод. Уже немолод и не может, вот так безоглядно, шагать навстречу новым и неизвестным дням.
  − В моей жизни не так много драк, которыми гордишься. А по совести, эта, пожалуй, единственная, − Шеер крепко пожал руку Костасу. - Не пропустил бы поучаствовать с вами еще в одной. Или нескольких. Обычно я отъедаюсь и отсыпаюсь в Насесте, за Большим каналом. Если что... загляните.
  Шеер поправил промокший насквозь плащ и, пригибаясь под водопадами сдуревшего дождя, свернул за угол, к набережным.
  На заливаемой улице, осталось двое. Аяш в тревоге проводила взглядом, скачущего через лужи фрайха. Сейчас её предупредят, что проводят домой. И у нее нет слов отговорить Костаса не делать этого. И не назвать причин остаться с ним. Но почему не назвать? Что мешает назвать? Разве только дождь? Девушка набрала в грудь побольше воздуха выпалить все сразу. А там будь что будет!
  На краю видимости ожили силуэты людей. Неясные, едва различимые, настороженные и скрытные.
  Человечек возник прямо из стены небесных вод. В широкой кожаной шляпе, под которой чувствовал себя весьма комфортно, он походил на гриб. Дождь ему нипочем!
  − Кир, вас ожидают, − приветлив человек-гриб с амадом.
  Он держит дистанцию, готовый юркнуть в непогоду, как в плащ-невидимку.
  Аяш безоговорочно согласна следовать за человеком-грибом. В этом случае ничего говорить не придется и домой, точно не отправят. Она уверена, амад не передоверит её другому. Если проводит, то сам.
  − Показывай дорогу, − разрешил Костас, смахнул с провожатого шляпу и водрузил на голову севасты.
  Поправил, заломив поля на бретерский манер. Аяш смутилась. Так носят головной убор августы-беглянки в театральных постановках. Ему нравятся такие?
  Человечек сжался и засеменил шлепать по лужищам и потокам воды. Костас и Аяш за ним. Тени двигались на отдалении. Такие же нечеткие и расплывчатые.
  Сто Кравватин. Жемчужина торговли в плачевном состоянии. И не из-за дождя. Прилавки разбросаны и переломаны, несколько каменных снарядов испоганили мостовую, но дома вокруг целы и невредимы. Неведомая рука (с кошелем с пятью тысячами солидов!) не опоздала и отвела гнев хускарлов от зажиточного района и Святых Путников.
  Человечек приостановился высмотреть дорогу посуше. Посуше? Кругом что в речке, бурлят потоки. Тени материализовались в вооруженных людей. Любой из эскорта украсил бы собой лобное место на Эшафотной.
  − Туда наверное, - сделал Костас выбор за провожатого. На охрану внимания не обратил.
  − Ага, − согласился человек-гриб и попер прямоходом, быстрее отделаться от подопечных.
  Аяш старалась не отставать ни на полшага и держалась поближе к Костасу. Вдруг, как и прошлый раз отвернешься и, он пропадет.
  ,,Святые Путникиˮ и в непогоду, выглядели краше детской игрушки. Новенькая свинцовая крыша еще не потускнела, новые двери в виньетках резьбы, на ставнях не вылиняла свежая краска.
  У входа, под козырьком богатого крыльца, маялся-ждал слуга. Видом малый − двухсотлитровая бочка, расторопностью - не шустрей сонной черепахи.
  − Только они, − оттирает слуга эскорт своей слоновьей тушей.
  − Так ведь слякотно! - возмущается человек-гриб. - Чего мокнуть?
  − Осади, говорю! - глух к речам слуга.
  − Погреться хоть впусти! - канючит человечек. - Ай, нелюди мы?
  Слуга сострадательно протягивает руку.
  − Солид!
  − Только то! - воодушевляется человечек. - Вскладчину-то...
  − С каждого!
  Надежда скоротать ливень в сухости и сытости терпит крах. За такую цену желающих остановиться под крышей не сыскать, хоть зассытесь проклятущие небеса!
  − За вас, кир, внесено, − предупредителен слуга. Отползает, освобождая проход Костасу. Аяш он ,,не увиделˮ бы и за два солида. Шлюхам сказывали укорот давать. Не пущать! Но тут особый случай.
  Дверь гостеприимно отсекает за спиной дождь и холод. В здании по-домашнему. Тепло, светло и уютно. Вкусно, до слюнеистечения и урчания в брюхе, пахнет острой сырной похлебкой, жареным мясом ( не постным, а с сальными прослойками!) и стряпней - хлебом и булками.
  − Наверх! - направляет слуга.
  Маски посетителям не предлагает. Сегодня ,,Святые Путникиˮ целиком в распоряжении симпона Райа.
  Костас и Аяш, под перепев скрипучих ступенек, поднялись на второй этаж. Лишняя мебель убрана, словно зал приготовили к гуляниям и танцам. У большого стола два стула. Очевидно, привечать собрались только одного гостя. Третий стул, хозяин коротал на нем время, поставлен у жаркого камина.
  Райа поднялся встретить.
  − Спрашивать, как добрались, считаю бестактным, - традиционно любезен хозяин. - С удовольствием бы предложил вам переодеться, бьянка, но если и найдется во что, это будет мужская одежда. Или присаживайтесь у огня. Быстрее обсохните. Я слышал, вы не вполне здоровы? Могу послать за шеном Джуфом. Весьма знающий лекарь. Правда с подмоченной репутацией. Алхимик считай еретик!
  У Аяш нет выбора. Любезность любезностью, но девушке благородного происхождения, да и не только благородного, не приличествует носить мужское платье.
  − Я воспользуюсь огнем, − объявила Аяш. - Лекарь мне не к чему. Я вполне здорова.
  − Не смею настаивать, − еще любезней произносит Райа и заговаривает с амадом. Правда, не столь любезным тоном. - А вы?
  Аяш увидела, как хищно прищурился Райа. Симпон уже не помнил о ней, он весь нацелен на Костаса. Девушке стало жутковато. Совсем как в Молино, пережидая штурм.
  − В Венчи скажут, не сахарный не растаю, − буднично спокоен амад.
  − В Венчи так не скажут. Кровь не вино, водой не разбавится, − снисходителен к оплошности гостя Райа.
  Неплохо когда противника удается подловить. Пусть и на мелочи. Но симпон Ночных Рыб глянул на Костаса и радости поубавилось. Неприятно когда противник ПОЗВОЛЯЕТ себя подловить. Все-таки амад из Венчи.
  − Что же, прошу, − пригласил Райа к столу. - Нам есть, что с вами обсудить. Думаю, патрикий переживет вашу небольшую задержку в Тайгоне. Не хотелось бы с ним ссориться, но партнерство обязывает.
  Пространный перл Райа подготовил загодя, расположить к себе амада. Однако речь никак не вязалась с цепким взглядом, застревавшим на всяком пустяке. Райа боялся упустить, оставить без своего внимания самое незначительное. Мелочи важны тем, кто умеет их использовать себе во благо.
   Подали чаши омыть руки.
  − Не поделитесь, что такого вы сказали патрикию, что он принял ваши условия? - спросил Райа без особой надежды. - Что-то касаемо клиди? - козырнул осведомленностью симпон. Безрезультатно. Амад не пробиваем. - Впрочем, ваши дела с киром Престо меня не касаются..., − и напомнил. − Пока они хоть сколько-то не касаются меня...
  Застолье скромно. Жаркое, сыры, ветчина, жареные овощи. Перекусить, заморить червячка, слегка насытиться. Ничто не должно отвлекать от важного разговора. Даже кубки меньше обычных. Из них скоро не напьешься!
  Слуга отнес часть блюд к камину. Райа самолично разлил вино. Хорошее. Раабское перле, иронично именуемое... Впрочем за столом о таком не вспоминают и не говорят. Градус у вина ничтожен. Вы наслаждаетесь чудесным вкусом и не скатываетесь в безобразное пьянство.
  − Когда вы намерены выполнить свою часть наших договоренностей? - взгляд симпона прилип к руке амада.
  Ответит или вцепится в кубок? Если примется пить, значит все может оказаться сложнее, чем хотелось.
  − Завтра мы покидаем Тайгон, − не ответил, предупредил Костас. - Если желаете, присоединяйтесь.
  − Вы отправляетесь в Кандар? - подобрался Райа. - Я не путаю?
  Симпон так стиснул зубы, заныли скулы. Недоверие способно отравить любую радость. Любую. Даже если до этого вы особым доверием не страдали ни к кому.
  − В Кандар.
  Райа было бы легче назови амад другой пункт. Малагар, степи Халангзара, север Децимии. А так прямо в лоб....
  − Вы чего-то не договариваете, − пальцы Райа отбили короткую дробь. − Я встречал много людей. Одним было плевать на всех. Это обыденность. Я сам такой. Другие плевали на себя. Эти уже редкость. Третьи плевали на деньги и власть. Этих вообще единицы из единиц. Кир Пастуро убиенный вами на Крысином Поле являлся одним из них. А вы... вы представляете квинтэссенцию всех мною названных. Таких я доселе не встречал. Их попросту не бывает. И знаете, что? Я вам не верю.
  Симпон повысил голос. Внизу предупредительно кто-то звякнул оружием. Меч о меч. Меч о дерево. Меч об пол. Человек пять. Очень доходчиво. Не забывай гость, где и в чьей компании находишься.
  Скрипнула дверь и, приглушенный топот десятка ног дал понять, сюрпризы начались.
  Аяш беспокойно посмотрела на Костаса. Что еще должно произойти, прежде чем наступит мир. Новая битва за Молино?
  − Вы ищите повод остаться? - ошарашил Костас хозяина стола.
  Райа шамкнул ртом в онемении. О чем он его спросил? Он - его? Ищу повод остаться?
  Бестолковый двоечник у доски быстрее нашелся с ответом, чем симпон проживший весьма бурную и разнообразную жизнь.
  − Нееет, − выдавил Райа из себя. Произнес, словно вложил в усилие последний выдох в жизни.
  − Тогда будьте готовы к отъезду. Завтра мы уезжаем.
  Райа чуть не выпрыгнул из-за стола.
  − Вы так легко об этом говорите. Послушайте амад! Вы либо никто и решают за вас, либо тот, кто принимает решения.
  − А какая вам разница?
  − Разница? Разница есть! Пересмотреть договоренности и получить ответ. Меня взяли в долю или изыскивают возможность прикончить?
  − А есть помехи вас прикончить?
  Так обычно говорят самоуверенные наглые щеголи, взявшие пару уроков фехтования. Но перед Райа сидел не грошовый наглец, а человек доказавший мечное мастерство. Ему можно верить. Но как верить, когда речь идет о Кандаре? КАН-ДА-РЕ!
  − Даже и не знаю что сказать, − сбавил накал разговора Райа и вроде как бы ненароком кашлянул.
  Последующее у Ночных Рыб называлось ,,давить на хребетˮ. Тебя окружают дружелюбием, а вокруг начинают шататься детины мрачного вида. Вот и сейчас один такой поднялся и встал на лестнице спиной к столу. Охранять? От кого? Не выпускать? Почему? Ненавязчивый намек, не забывай, кто тут всем заправляет!
  Райа краем глаза подглядывал за Костасом. Амад уставился на детину. Знакомая реакция. Оценивает шансы выйти сухим из воды? Никаких шансов. Тут не Крысиное Поле!
  Однако и здесь симпона постигло разочарование. Страж, должный застыть камнем, повел себя странной. Поежился, будто ему в спину потянуло холодным сквозняком. Повертел головой. Да что с ним такое? Приказано же стоять столбом и внушать..... Беспокойство стража росло. Поправил оружие, повел плечами, одернул ремень.
  ˮЕго что блохи одолели?ˮ - разозлился Райа.
  Симпон хотел что-то сказать Костасу, но поймал его взгляд, направленный на стража. Так удав смотрит на мышь. Можешь дрыгаться, хорохориться, но ты уже не жилец. Ты уже обед!
  Стражник не выдержал, в опаске оглянулся.
  − Ступай, − отправил парня Райа от греха подальше. - Нужен будешь, позову.
  Тот через ступеньку запрыгал вниз.
  Райа потянулся выпить. Какая жалость что на столе только перле.
  − Так вы присоединяетесь? Или в сомнениях? Кто рискнет залезть в улей, получит или мед..., − вернулся Костас к прерванному разговору.
  − ...Или пчелиных укусов. Вы сказали мы уезжаем, − Райа уловил полуоборот севасты. − С вами ваши люди? Или вы именно для этого вытащили из Молино керкитов?
  − Мы это я и бьянка Аяш, − разъяснил Костас.
  Есть слова, которые мы хотим услышать. Желание это столь велико, что когда они звучат, просто не знаешь как и поступить. Прыгать от радости? Петь от счастья? Аяш проявила сдержанность, но была готова, и прыгать и петь, и если потребуется (потребует!), отправиться в путь подобно Святой Арллет. В рубище, веригах и босой.
  Ее реакцию прочитал даже Райа. Симпон сдержал ухмылку. Женщине так мало надо почувствовать себя счастливой. Гораздо меньше, чем ему. А ему нужен Кандар.
  − Вы успеете собраться за столь короткий срок? - перешел Райа к деловым деталям.
  − Несколько дорожных вещей для бьянки и лошади, − сжато перечислил Костас.
  − Сомневаюсь, что вы быстро достанете сейчас хороших лошадок, но я помогу, − задумался Райа. Или сделал вид что задумался. - Кстати со мной будут э.... тридцать человек, − закинул Райа удочку. Костасу безразлично. Хоть тагму! - Или чуть меньше.
  В людях симпон нестеснен. Но большое количество свидетелей, создаст большие проблемы впоследствии. Вернее сказать в устранении оных. Свидетелей само собой.
  Ночь пролетела быстро. В Святых Путниках никто не ложился. Райа слал посыльных покупать, доставать, выбивать. Черканул Боргу пару записок, прислать нужных умельцев. Сам от амада ни на шаг. Помнил, как тот растворился на Крысином Поле.
  Гонцы симпона уговаривали, торговались, грозили, сыпали деньгами, прибегали к силе. К утру на Сто Кравватин, в полной дорожной выкладке, собрались тринадцать всадников. Странная компания. Даже последователи физиогномики не смогли бы определить критерий по которому люди отобраны. Разве что кир Борг в курсе. Чуть позже, опять же по распоряжению симпона Ночных Рыб к Святым Путникам доставили три верховые, две заводные и пять вьючных лошадей. Расходы на транспорт Райа, как и обещал, взял на себя. Во избежание ненужных задержек. Сборы Костаса и Аяш были короткими. Заехали в пару лавок, прикупить для девушки теплых вещей. Амад не торговался. Даже рта не раскрывал. Тыкал пальцем и забирал покупки. Райа присутствовавший при покупках из любопытства и осторожности, отметил, надуть амада не пытались. Что же, слава победителя на Крысином Поле чего-то да стоит.
  В столице еще никто не продрал глаза, стража тем более, а кавалькада выехала в Западные ворота. Охране посеребрили лапки и та, осчастливленная щедрой денежкой, беспрепятственно открыла проезд. Во-первых, выезжал ни кто-нибудь, а кир Джер ди Райа. Во-вторых, полученных от него солидов с лихвой хватит компенсировать любые штрафы и начеты от вышестоящего начальства.
  Возможно, поспешный и непонятный отъезд симпона Ночных Рыб и послужил бы обильной темой для досужих рассуждений, разговоров и догадок, но в свете вскоре последовавших событий, потерял значимость и забылся.
  Старая Обсерватория, простоявшая не одно десятилетие, в одночасье покрылась прострелами трещин и с грохотом обвалилась. На месте, возвышения древнего строения образовалась огромная ямина. Возле провала побывали толпы желающих удостовериться, все ли соответствует действительности? Оказалось все верно. Где была башня, теперь в небо смотрит черное око катакомб. Городским службам лишняя морока. Ямину скоренько огородили, дабы никто по недоразумению или дурости, а то и праздного любопытства не сверзься вниз. Дважды у провала побывал патрикий. Его визиты толковали всяк по своему. Кто хвалил за заботу, кто ругал. Ведь это его землекопы ковыряли под фундаментом. Чего искали? Чего нашли? И как поступили с добычей? Пока думали-гадали, в провал сбросили мусор, мясники вывалили отходы скотобоен: головы, требуху и кишки. Могильщики добавили пару-тройку телег с покойниками. Кому разбираться кто и где лежит?
  Как-то наскоро осень перелиняла в рыжье. Сады сорили листопадом, небо сделалось чистым и звонким. Колокола звучали по-особенному торжественно. По всем приметам недолго ждать первых морозцев, вьюжек и снега, что нарастит на крышах богатые шапки, нарядит в шубы деревья, упрячет черноту пустошей и грязноту свалок.
  Позже очевидцы, те, что выжили, рассказывали. На самый закат, по-летнему багряный и яркий, взметнулся из ямины черный столб. Вначале показалось дым. Но чему гореть в катакомбах? Дым же повел себя странно. Взметнувшись вверх, собрался в огромное облако, и пронесся метелью по городу. Над каждой крышей и всяким двором. Тысячи крыланов-сагморгов искали поживу.
   Именно это прозрел в последний момент жизни великий алхимик Джэлех. Его чудодейственный аль-иксир, вернувший к жизни Барти, приумножил силу заразы из крови щенка. След, оставленный собакой и девочкой, людьми Рудокопа и Важи Землеройки вывел к каверне куда провалилась башня. Сагморги разнесли болезнь по городу. Смерть приняла худшее из худших своих обличий. Грянул не повальный мор вроде чумы, когда народ гиб тысячами. Разразился не скоротечный тиф, валивший в горячечный бред целыми районами. Не постыдный сифилис, съедавший людей заживо медленно и верно. После укуса сагморга человек метался в муках и корчах три дня, испытывая страшную жажду. Неутолимую ни водой, ни вином, ни фуской, ни фистоном, ни травяным взваром, ни новомодным чаем, ни болотной жижицей, ни лужной затхлиной, ни коровьей уриной, ни детским ссаньем. Ничем кроме крови! Так просто. Проще некуда. Если пить кровь животных состояние страдальца улучшалось. И жил человек вдвое против отведенного хворью. Было три стало шесть! Лекари в надежде вздохнули - хоть что-то! Хоть какой-то просвет в безнадежности. Алхимики принялись мудрстовавать над составом. Выпаривать, фильтровать, возгонять, переливать, искать замену, а пока ученые головы колдовали над пробирками и ретортами, на скотобойнях выстроились очереди. Барыги взвинтили цены. Кто же в здравом уме откажется от лишних денег? Но покупать кровь не у всех водились деньги. И в столице на перегонки начали охоту на беспризорных псов, кошек, крыс, птиц и себе подобных... Если пить людскую кровь, множьте срок на три. И это оказался не предел. Ничто не продляло срок жизнь дольше, чем кровь близких: родителей, стариков или собственных детей. Тан Кабуц, чьих наследников насчитывалось двенадцать душ, протянул почти месяц! Севаст Альбар столько же. Каждый цеплялся за жизнь как мог. За лишний день, за лишний час. Сакк ди Хоббер, евдомарий империи, через сорок лет после ужасных событий вспоминал:
  ,, ... Выжить мне помог старый слуга. Спасая меня от обезумившей тетки, втолкнул в чулан и завалил дверь. Я жил, питаясь крысами, червями, гнильем и слизывал воду с кладки канализационного стока...ˮ
  Археду ди Гудду, будущему знаменитому полководцу, повезло больше. Он спасся от собственного отца, взобравшись на шпиль. Родитель сорвался. Сэммий Кэшисс, великий богослов и знаток душ людских, догадался забаррикадироваться в продовольственном чулане. Не молитвой единой жив человек, но и разумением!
  Когда страх притупится, и начнут забываться ужасы, придет переосмысление происходившего. Кто-то найдет утешение в вере, кто-то утопит память в вине, кто-то заработает на прошлом денег. Возвеличат одних и смешают с грязью других. Не часто, но это будет заслужено. Как будет популярна пьеска ,,Райко и Алирияˮ, воспевающая величайшую любовь. Райко, узнав о болезни любимой, умышленно заразит себя. Влюбленные умрут в объятьях, не причинив друг другу и малого вреда. На самом же деле прототип героя Рэйко ди Бруз, перепив со страху вина, попался в руки Арлин ди Сайд. Любимая сожрала воздыхателя не заморочиваясь высокими чувствами. Что поделать, сочинители всегда врут. Во всем. В каждой строке и букве. Такова уж их природа. Врать.
  Тайгон пережил ужасное время. Безумное Время. Время честного вопроса: По чьему подобию создан ты, человек? Ответ так и не найден. Ни тогда, ни после.
  Спустя годы, прославленный носокомий Выря подытожил сделанные наблюдения.
  ,,...То был срок Дикой Охоты. Отцы и матери искали гибели детей, дети не ведали жалости к родителям. Брат поднимал руку на брата, сестра готовила сестре худшую из долей. Взывавшие к милосердию, сделались палачами. Вверившие душу Создателю и Кайракану, склонились перед Великой Уорнеш. Всякий обратился охотником не перестав быть жертвой....
  ...Говорят некоторые заболевшие, но сам того не свидетельствую, выжили не прибегая к гематофагии* и каннибализму. Они не выздоровели и страдали от жесточайших мук до самой кончины. Самый стойкий прожив без малого десять лет, объяснил свое долголетие. Не позволить себе предать естество человеческое... ˮ
  Человеческое... Чтобы ему сказал на это Куцык, безвестный щенок?
  Бедствие терзало Тайгон до первых крепких морозов. Два месяца и зараза изжила сама себя. Город обезлюдил от прежнего впятеро. И выжившие обречены были участи жить дальше. Яму засыпали, ходоков, какие остались, сволокли на дыбу. Под огнем и железом те выдали тайные входы под город. Патрикий приказал их завалить, а самих ходоков поголовно казнить при великом людском стечении на Эшафотной площади. Ничто не объединяет больше, чем общий гнев, ненависть и страх.
  
  
  13
  Осенью добраться до Пратта проблема из проблем. Старое Попутье пусть и короче, но в распутицу непроезжая болотина. Лошади вязнут по брюхо, повозки тонут по борта. Возницы не столько правят, сколько бурлаками тянут фургоны наравне с обессиленными меринами. Так что следовать по нему возможно либо обладая неисчерпаемым терпением, либо неиссякаемым запасом времени, либо крыльями. Низовой тракт на добрую треть длинней, но более проходим, оживлен и... менее безопасен. Вот и выбирай, путник.
  В вечерних сумерках въехали в Иммус, городишко с гарнизоном ветеранов Пушта и руинами цитадели Капперо. Стражник, затворявший ворота, великодушно подождал, запаздывающих всадников. Полтора десятка вооруженных людей его не смутили. Да и смогут ли? Его? Ветерана Гормовских походов и рейдов на проклятых чикошей!?
  Расквартированный гарнизон накладывал отпечаток на весь быт провинциального городка, чья экономика не в последнюю очередь поддерживалась жалованием дряхлеющих героев империи. Витязи былых сечь и битв величали Иммус самой большой богадельней в мире! Богадельня или нет, но на всякой улице, что в центре, что на окраине, энное количество кабаков, на порядок меньше гостиниц, два-три игорных притона и святая святых! мимарий. Конкуренцию самозваным жрицам Мереты* составляли вольные пташки, без стеснения перехватывавшие заработок у более организованных дам. Приобщим к городским достопримечательностям каменоломню для времяпрепровождения лихого люда, имперские армейские склады и арсенал фемы, кои ветераны и охраняли неизвестно от кого. Имелись сукновальни, большой конезавод принадлежащий родственнику патрикия, и находящийся в упадке, по причине бестолкового управления и небезызвестные гончарни Сандраккоты. Добавим магистратуру, плохонькую тюрьму и представительство Совета фемы Беррик, в заново отстроенном после пожара здании. В общем и частном, Иммус был в меру цивилизован, в меру заселен и в меру набожен. Храм Создателю высился на фоне упомянутых выше руин.
  В гостинице ,,Петух и Жаровня" на Ветряной улице, куда путники обратились за ночлегом и ужином, им без длительных проволочек и безбожного лихоимства предоставили и то и другое. Хозяин, обрадованный клиентам тараторил опережая расспросы. Приграничный Пратт закрыт наглухо, и там творится бог весть что. Беженцы, армия, страты! Слухи доходят самые противоречивые. Толи после Варрена степняки намылились отхапать у империи Лэттию, толи в самой Лэттии ,,положив на закон и забив на коронуˮ объявили самостийность. От всего мира. Вдобавок в округе полно хассадов. Лихую вольницу уже встречали чуть ли не на околице. Зачем степнякам ошиваться на рубежах Баррика? Понятно зачем, где плохо лежит, там и они! Словом, времена смутные, жить трудно, а путешествовать лучше под охраной тагмы ветеранов или в составе большого купеческого обоза.
  − Примем к сведению, − заверил Райа хозяина. Симпона раздражала провинциальная словоохотливостью последнего.
  Хозяин не стал спорить. Ибо достаточно одного взгляда на новых постояльцев. Похлещи хассадов будут! И кто бы хозяину возразил?
  Трамп. Здоровенный парнище откуда-то из Гаррианы. Неплохой мечник, бывший кузнец, с востребованными навыками вскрывать замки. Любые. В сундуках, секретерах, потаенных ящиках, дверях входных и кабинетных. Чем он и занимался в основное время. В неосновное продавал не вскрываемые запорные механизмы для сундуков, секретеров, потаенных ящиков и дверей.
  Рэйден. Молчун и тихушник. Похож на тень и ведет себя соответственно. Его не сразу заметишь, но он всегда рядом. Под локтем. Готовый поддержать или... подтолкнуть.
  Варгас. Жуткий тип. Тело искривлено и покалечено. Шесть побегов из Баглона о чем-то говорят! Живуч, как кошка! Уперт и не сговорчив. Своеобразный уникум. Во хмелю добрейшей души человек, а трезвый... сука конченая!
  Хэйдлер. Божьей милостью стрелок и добытчик. Что в заповедном лесу, что на большой дороге.
  Китс. По виду пустозвон и рубаха-парень. На самом деле... Кир Райа остерегался поворачиваться к нему спиной, вводить в искушение. Считает, достоин лучшей доли. Насколько лучшей и какой? Ну не зря же симпон Ночных Рыб его стерегся. Потому и взял - надоело стеречься.
  Арден. Многоопытен и сед. Надежен как скала, предан как пес и удивительно! не жаден. При первом знакомстве, Райа нанял его убрать зарвавшегося вофра. За работу положил солид. В шутку. Арден вскрыл горло жертве прямо на рынке, на глазах остолбеневших от такой наглости виглов. Виглов, впрочем, тоже не пожалел. На запоздалый гнев нанимателя, ответил, в оплате игра в прятки с представителями закона не оговаривалась.
   Фёрф. Бывший ювелир, бывший сальмодарий, бывший симодарий, бывший... Перечислять перепробованные ремесла можно долго. Не гнушался никакой работой, вопросов не задавал. Впрочем, тоже самое можно сказать о предыдущих и последующих. Из Ночных Рыб самая рыбина!
  Галэки. Одни считали его ахтэ, другие переодетой девкой и табагзан*. Те, кто решился узнать доподлинно, узнать не узнали, но и не зажились на свете. Беглец из Рааба. Ловкостью и верткостью сравним с лаской. Безжалостностью с волком. Из оружия предпочитал пуньялы*. Горло вскрыть, в бочину сунуть, шкуру слупить - он первый!
  Рауш. Мутен, что вода в половодье. Ни прошлого, ни настоящего. С Райа уже пять лет, но расколоть его, кто? да что? никому не удалось. Таких не любят и боятся. ,, Я не баба по мне вздыхать!ˮ − так он всем и говорил.
  Олдхем. Бывший спафарий. В Ведании до сих пор перед большими праздниками и ярмарками в людных местах обновляют вывески с описанием его личности. Призовые − триста солидов! За живого или мертвого! Влез в спор между двумя декархиями. Кто лучше, егеря или скутаты фемы? Если бы на трезвую голову, возможно, восторжествовала бы истина. После обильного возлияния... победил меч. Восемнадцать трупов. Спафарий оказался победителем в чужом споре. Среди скутатов и егерей, подоспевших виглов и вызванных равдухов. Всех!
  Алев. Дерзкий наглец. ,,Наглючья морда! Ему ссы в глаза, а он - божья роса!ˮ − так про него говаривал родной отец. Райа давно искал повод отделаться от беспокойного парня. Отыскав, всякий раз откладывал. Наверное вспоминал себя молодым. Когда не важны деньги, не важны связи, не важны последствия и всякий час хочется испытать себя ˮна слабоˮ и встать поперек дороги всем. Даже Создателю!
  Маньи. Полная противоположность Алеву. Наверное, потому что достаточно испытал. За участия в Играх в честь нобилиссима, жалован ценным подарком. Подарок продан, а деньги с него пропиты и проеб...ны. Извечный цикл наличности.
  Циркач. Хваткий мужик, похоронивший в недрах прошлого настоящее имя. С амбициями и понятиями. Метил на место Матуша. Райа предпочел бы видеть в лавке покойного симодария, другую кандидатуру − Белого, но того так некстати прибрали. Что же касается Циркача.... За него просили и внесли определенную сумму. Исполнения заказа Райа отложил. Посмотреть, как себя проявит. К тому же симпону ,,стукнулиˮ у Циркача на амада зуб. Они знакомы, хотя вида не подают.
  Из новых постояльцев хозяину глянулся только кир Райа (тот, кто платит всегда в любимчиках), Костас (никуда не лез, ни о чем не спрашивал и ничего не требовал) и молодая бьянка (молодые девки симпатичны по факту наличия!).
  Внешне ,,Петух и Жаровня" напоминала крепкий пакгауз сооруженный для отсидки в осаде минимум трехдневный срок. Не только от хассадов или варренских дезертиров, но и регулярной армии. Неприступный вид строения скрашивала крикливая вывеска, на которой хохлатый малиновый петух топтал упитанную пеструшку. Ниже вывески, прямо на стене, углем, надписи: ,,Не проходи  заходи!" , ,,Коли не дурак, поешь попьешь на пятак, а то и вовсе за так!". Ароматы кухни, в качестве дополнительной и действенной приманки.
  Узенькие воротца, впритык проедет не доверху груженный сеном воз, пропускали во двор с конюшней, сеновалом и дровяником над погребом. Где-то на задворках, вонью и сытым похрюкиванием, выдавал свое присутствие свинарник. Весь жилой и хозяйственный комплекс, включая яблоневый сад, обнесен крепким острожным забором. Такая солидность вовсе не казалось излишней, а в свете последних событий так и недостаточной.
  Большую часть суток гостиница пустовала. Две-три заблудшие души погоды в прибыли не делали. Но стоило только солнышку отправиться бай-бай... Ветераны бесчисленных боев и походов справедливо полагали, если сегодня не попробовать разнообразие искусов и грехов, завтра, марширую под градом стрел и по яйца в грязи, тебе их никто не предложит. Поэтому герои и богатыри веселились, как в последний час Бытия. Благо жалование выдавали регулярно. От того харч горой, а вино ведрами. Для попавших в стесненные обстоятельства - вдруг жизнь нагнет, деньги ссужали, напротив, у Фульца. Где щедро звенела деньга, крутились и служительницы задранных подолов, не упускавших возможность ,,честного заработка". Их игривый визг и задиристый смех слышался за каждым столом и углом, а упомянутые яблоньки стыдливо укрывали сошедшихся в цене.
  После ужина, отправив Аяш отдыхать, Костас выбрался во двор из смрадного зала. Лохматый пустобрех, брякнув цепью, высунул из будки серьезную морду, глянул глазком и спрятался обратно. Его предшественника, месяца не минуло, прибили. Слишком честно нес сторожевую службу. Честность вышла боком. За ту баланду, (даже мясом не пахнет!) что хозяин давал, не то, что дом или двор, собственную будку сторожить не стоило. Потому пустобрех спокойно улегся спать, отгоняя хвостом назойливых мух. Холодало и, летучие твари липли и лезли в глаза, мешая спать.
  Поправив косу под навесом - ненадежно висела, поплескав руки в бочке, Костас как в пацанстве, залез на сеновал. Пересушенная до звона трава приняла поночевщика. Кольнула в кожу, хрустнула под спиной, стрельнула в нос душистой пылью.
  Не забытое... Не забываемое... Запах луга, мышиная возня, коровье тепло... и барское чувство лежать, высматривая в разрывы облаков звездное небо. И ничегошеньки тебе не надобно. Неужто не знакомо? Обладать всем и ничем. Не иметь ничего и держать мир запазухой. И быть счастливым только потому, что иным ты быть не способен! Сейчас, в данный момент, который будет длиться нескончаемо.... Вечно.... Вечно? Это долго или коротко? Достаточно, курнуть еще разик, перед тем как бабка загонит в хату, сулясь выпороть если пожжет хозяйство. ˮЕсть будешь, курец?ˮ завсегдашний бабкин вопрос выбит в памяти...
  Гремит колесами припозднившаяся подвода. Возница беззлобно торопит конягу.
  − Но, пошла! Но, родимая!
  Хорошо закрыть глаза и открыть их... Тогда мир не менялся. Ты ложился и вставал с ощущением незыблемости мироздания. Все на своих местах. Как вчера. И завтра будет таким же как сегодня.... Каким именно? Разве ты думал от этом? Будет и ладушки....
  Внизу скрипит и стукает дверь, тихонько пыхтят и возятся двое.
   Что ты подаришь бедной деревенской девушке, если она согласится?
   Все что пожелаешь,  льнет проситель, лезет рукой за пазуху, целует в подставленную щеку. Да звонко! Что телок цмулит помои из ведра.
   Ууу! Холодная!  капризничает дева, нисколько не мешая кавалеру.
  Товар дозволено смотреть и трогать.
  ˮМацать! Мацать!ˮ - Костас едва не расхохотался. Утерпел не сбивать парочке любовный настрой.
   Сколько бы ты хотела любовь моя?  спросил ухажер, теряя голос от нахлынувшей страсти.
  − Два! - загнул цену объект домогательств, тиская мошонку покупателя. Раз их два, то и цена соответствующая.
  За ,,дваˮ клиент мог иметь троих как она и не на колючей соломе, а в приличных апартаментах ,,Шелкового пояска" у Ратушного рынка. Но воин щедро соглашается.
  Девица ржет.
   - Ну, ты и брехло!
  Кавалер ей вторит.
  − Ну, ты и загнула!
  Сошлись на триенсе. Для обычного, без изысков, перепихона по быстрому, нормально.
  Высокое небо мигает звездами, кутает луну в куцый мех облачков. Собаки устроили перекличку. Учуяли кого или от сытости? Костас напряг слух
  Хаййее... внезапно рождается из покоя холодный порыв.
  ...В коридоре двое. К солдатам они отношения не имеют, а промышляют тяжким и неблагодарным ремеслом хонсариев. У первого связка отмычек и хитрых приспособлений для открытия засовов, задвижек и крючков. Второй вооружен чеканом, обмотанным тряпкой. Он прикрывает тыл, бдительно вертит головой на малейший подозрительный шум.
  Миновали одни двери. В щелку виден неяркий свет от свечи. Не спят.
  Вторые. Женщина переговаривается с мужчиной. Спор не спор, грызня не грызня... Извечное со времен грехопадения человека выяснение истины. Верховодит в семье кто? У кого голова или у кого дырка?
  Остаются комнаты занятые паломником и Аяш. Но кто рискнет взять у святого? И что? Истрепанную одежду да тощий кошель, в котором только и будет последний медяк?
  Хаййее... зовет-торопит морозное касание.
  Костас, путаясь в сене, прошел к лазу. Зацепился за торчащую жердь, подтянулся. Юзом съехал по скату. Попадая в такт качанию, перебежал по жердине до крыльца над черным выходом. Почти единым движением, резко подтянулся и вскинул тело еще выше, к карнизу. Зацепился за водотечник. Удерживаясь на слегах и причелине, добрался до кнеса*. Раз! и на крыше! Перебрался на другую сторону. Повиснув на краю, с ловкостью ящерицы спустился на подоконник. Кончиками пальцев зацепил раму и открыл. Створка предательски и натужно скрипнул.
  Умаявшись в дороге, Аяш крепко спала, не дождавшись, когда ей принесут таз с горячей водой умыться. Скрип разбудил её. Севаста повернула голову, сонно вглядываясь в сумрак комнаты. Протерла глаза.
  − Кир Костас? Вы!? - признала девушка и живо натянула одеяло. Посчитав этого недостаточно, поджала ноги и забилась в самый угол.
  − Вы.... вы..., − слова путаны, как и мысли.
  Костас прижал палец к губам − шшшшш!
  Двое уже у порога. Стальная полоса просунута в щель и поднимается вверх. Три легких неслышных шага и Костас скинул крючок. Рывком распахнул дверь, перехватил руку опешившего вора, толкнул вверх, вгоняя отмычку под кадык. Хонсарий засипел, пустил кровавую слюну на подбородок. Костас не позволил телу упасть и, используя его как прикрытие, высоко ударил ногой второго, не сообразившего, что за возня происходит в проеме. Подельщик, сдавленно охнув, впечатался в стену. Не будь опоры он возможно бы и выжил. Второй удар смешал ребра и внутренности, вбил позвонки в щель между бревнами.
  − Кто там? - спросила Аяш когда шум затих, а она справилась с волнением.
  − Ошиблись, − скрыл правду Костас.
  Девушка хотела встать, но он махнул - лежи.
  − Сейчас приду.
  Прикрыв дверь, выглянул с лестницы в зал. Спертая смесь запахов браги, пережаренного мяса и лука. Гогот, гомон, смех. В центре отплясывали сусту. Публика топала, свистела, стучала по столешницам кружками.
  − Хозяин. Пришли убрать, − позвал Костас.
  В зале не очень-то обратили внимание на вынос двух тел. Невидаль!? Покойники! Бывалые вояки отнеслись к убиению с полным пониманием. Воруешь − не попадайся, попался − не обессудь.
  Костас вернулся в комнату Аяш и уселся на подоконник. Рассматривать толи звездное небо, толи облетающий сад, толи чернущую нить горизонта до которой рукой подать.
  Девушка продолжала ждать в уголку кровати, обхватив руками колени.
  − Можно вас спросить?
  Начатый разговор тоньше серебряной нити и боязно его оборвать.
  − Да, конечно.
  − Почему вы не позволили мне и сами не помогли киру Гешу? Ведь вы могли его спасти.
  − Честно?
  Одобрительный кивок. Желательно. Но она примет любой. Любой кроме молчания.
  − Тогда бы сейчас тебя здесь не было. В лучшем случае направлялась в Лэттию. В худшем, осталась в Тайгоне ухаживать за раненным.
  − И больше никаких вариантов?
  − Никаких.
  − Вы уверены?
  − Абсолютно.
  − Вы так говорите, будто можете знать наперед.
  − Отчасти, − признался Костас.
  Ей показалось, он шутит. Стало немного спокойней.
  − Серьезно? И что дальше? - с легкостью спросила она.
  − Воронова Топь.
  − А потом? - детский вопрос, за которым последует еще и еще.
  − Горы.
  − А за ними? - продолжала она.
  − Степь. А за степью побережье, − опередил он Аяш.
  Побережье ассоциировалось у нее с бескрайним теплым краем. Море бескрайнее, берег... берег... изменчивая граница набегавших из далекого далека волн. Неужели сейчас и он думает об этом?
  Поутру, Райа отчитал хозяина по поводу беспокойства. Тот вяло возразил. Он де с подобным отрепьем не знается и не может за них отвечать. Симпона отпирательства не убедили и тот урезал плату за постой на четверть, назвав сие мудрено − компенсацией.
  Разобидевшись, хозяин выговорил Костасу.
  − Вам бы кир следовало обходительней поступить. Ну, руку бы сломали, челюсть свернули. На крайняк глаз выстебнули или яйца отбили. А вы всмерть обоих. А если их подельники рядом блукают? Народишко-то сами видите какой козлячий. Вам, может, и ничего не сделают, побоятся, а мне? Бьянке вашей? Или еще кому? Могут и стрелу пустить. Лошадок потравить. Поджог учинить. Порядку у нас ныне чих и полчиха, а закону и того меньше. И раньше не медовали, а нынче и вовсе...
  Его искренний вздох о житие-бытие ,,на хер щепоть соли и на всю округу, сосать по кругуˮ повеселил Райа. Но денег симпон не вернул.
  То, что порядка нет безусловная правда. А закон? У кого меч длиннее или на чьей стороне их количество поболе, тот и закон. Подтверждение этому не утешительному тезису в ближайшей роще. Два равдуха украшали собой изогнутые стволы молодых березок. Третьего располовинили на соседних. И если бы только это и единожды....
  Воспетый Апиллием Кройхом Охотничий Край не радовал. Цедит дождик, лес смурен. Вспухшие воды рек мешают переправам. От жилья до жилья ехать и ехать. Да и что за жилье? Раньше каждая деревня - крепость, а теперь в деревнях каждый дом цитадель! За всяким тыном вооруженная челядь, многочисленные псовые своры. В иных медведь на цепи в сторожах мается. Над многими подворьями вышки с дозорными.
  Райа запоздало пожалел, что ограничился столь малым количеством людей. Полусотню надо было! Когда проезжали мимо очередного свидетельства местного самоуправства, пообочь дороги разбитые фургоны, тела никто не прибрал, симпон поделился с Костасом своими соображениями о малочисленности отряда.
  − Если выглядишь как добыча, то и с сотней сожрут, − ответил ему амад, с привычной сдержанностью. Дескать пустяки!
   Караван разграбили - пустяки! Хонсариев выпластали и грудой скидали - пустяки! Купцов порешили - пустяки! Выселки пожгли - пустяки! А что не пустяки?
  − И чем же надо обладать, не выглядеть добычей?
  − Достаточно меча.
  Рай не очень поверил Костасу, но убедиться в его правоте возможность представилась. В Ляше, в ,, Осиновой Калатушкеˮ.
  В шинке не протолкнуться. Народу − дверь не закрыть! Еле протиснулись, кое-как пристроились в самом заплеванном уголку. Можно было бы и не щемиться в теснотищу, но на улице опять дождь. По меткому слову шинкаря, он у них в постояльцах.
  − Тока зимой съезжает...
  Га-га-га! Гы-гы-гы!
  Гуляли лесорубы. Сезон закончился, с заработка святое дело следует проставиться. Перед товарищами для крепости уз, старшому, чтобы в следующий раз взял, да в доле не обидел. Принепременно на легкую дорогу и ход ноги. Ну и чин чином: прощальная, отбывная, запорожная, стременная если верхом, хомутная если в телеге, батожковая если пеший, ну и всему венец − шапочная...
  За стол подали одну большую мису, доверху наполненную капустой с зайчатиной. Кинули собакам на драку ложек. На шестнадцать человек десять!
  − Пить желаем? - не очень радушен подручный шинкаря. Народу прорва, с утра как угорелый. Сегодня лесорубы, вчера углежоги. До этого смолокуры. Уж и деньги не в радость. - Вина не держим. Пиво. Медовуха. Брага выходила.
  − Пива! - неудачно выбрал Райа. В такую погоду только пиво и дуть! Изоссышься?
  − Госта принесет, − принял заказ помощник.
  Служанка, лет за полста, уставшая и осунувшаяся, пока выставляла кружки с разноса, поглядывала на Костаса. Ему же самую полную. Пена что сугроб.
  ˮЗнает его,ˮ − отложил на память Циркач. Не просто отложил - выспросит позднее.
  − Милушка, здесь и другие мужчины присутствуют, − Трамп потянулся погладить бабью задницу, за что получил тряпкой по рукам и плечам.
  − Китс, отчего это я ей не мил? - ржет Трамп.
  − Стар больно.
  Трамп продолжает ржать. Он старше Китса на пятерик.
  В подобной месте Аяш впервые. Смотрит-глазеет. Ей страшно и неприятно одновременно. Страшно − вокруг косматая, лохматая, неухоженная, вонючая чернь. Хлещут пойло, с перепою сблевывают под стол, закусывают из блюд руками, громко рыгают. Неприятно - все что она видит пристанет к ней что грязь к дорожному платью. Она с удовольствием бы уткнулась в тарелку не смотреть на окружающее, но не досталось ложки. Да и побрезгует она её взять. Жирную, не помытую, протертую затхлой тряпкой, с остатками еды.
  − Я не хочу, − отказалась Аяш.
   Костас успокаивающе погладил её по руке, отчего девушку бросило в жар. Достал палочку. Райа, Маньи и Рауш переглянулись - она самая! Костас натыкал на палочку мясо и подал Аяш.
  − Надо поесть.
  − Эй, парень! - подошел к их столу кряжистый, пахнущий лесом, мужик. - Девку свою не уступишь? - крепкая ладонь легла на плечо. − Чего молчишь? - лесоруб надавил, прижимая Костаса к лавке. − От капустки с зайчатиной оторваться не можешь? Или со слухом беда? Повторю. Зазнобу свою на часик не сдашь? - лесоруб щелкнул пальцем по аджу. − Зачем тебя убогому такая лялечка!
  Зал зарыготал - свет колыхнулся. Чего не рыготать когда вся артель здесь собралась. Сила! Не всяк рыпнется!
  − Гляжу косицу носит, − продолжал приставать мужик. - Вот и убедюсь, по праву ли носит. Можа наебка...
  Аяш поймала взгляд Костаса и испугалась. Словно прочитала, увидела что-то сокрытое, потаенное, недоброе.
  Веселуха еще не унялась, а уж потехе конец! Костас захватил лесоруба за запястье, поворачивая, рванул вперед, одновременно вставая. Локоть мужика попал на излом. Хохот задиры перешел в болезненный крик, заглушив хруст вывернутого сустава.
  − А! Блядь! Руку сломил!
  Мужик подался вперед. Под удар открытой ладонью в горло. Когда зал заткнулся, лесоруб лежал на полу на животе. Сапог Костаса давила ему на загривок, ломаная рука в жестком захвате.
  − Аааа! - голосил мужик.
  − Э! Оставь его! - заорали амаду. - Пошутил он. С кем не бывает. Перебрал.
  Костас наступил сильнее. Лесоруб побагровел.
  Двое поднялись на защиту товарища. Райа наоборот сделал знак своим − не вмешиваться! Любопытствовал, как победитель кира Пастуро выйдет из затруднительного положения. Но кто действительно испытывал затруднения, так это лесоруб. Шейные позвонки трещали под каблуком.
  − Язык, − произнес Костас. − Он тебе ни к чему. Одни неприятности.
  − Пууусссстии, − багровел мужик
  − Ты, паря! Того.... Не нарывайся! Погрызлись и будя. Из-за бабы...
  Слышно похрустывание позвонков и отрывистое затихающее подвывание.
  − Слышь! У него ребята малые..., − попробовали разжалобить Костаса. - Помрет, кто кормить будет?
  Он их почти не слышит. Пьянящий азарт начать драку горячит кровь. Не один на один, а всеобщую свалку. Когда тесно, когда каждый удар в цель. Будет с ним Райа и его рыбы или нет, не очень и волновало.
  ˮВсех!ˮ - забавлялся Костас злой мыслью, но поглядев на Аяш, не сразу, но остыл. Вид кладбища и мясной лавки не для нее.
  − Язык, − требовал амад, усилив нажим.
  Просвистел ,,ежˮ. Подставленный адж перенаправил полет в сторону. Шипастый снаряд впился в притолоку. Рыпнулся самый нетерпеливый, получил тычок в грудину аджем и отлетел. Костас подбросил посох на правой руке, (левой продолжал удерживать захват) и громко стукнул в пол рядом с лицом прижатого к полу лесоруба. Очень доходчиво. Если попасть в череп, мозги попробует весь зал!
  Следующий заступник оказался проворней или же Костас позволил ему так сделать. Лесоруб ухватился за адж и с силой дернул вырвать. Громкий щелчок и твердая кость сползла с клинка, что шкура со змея. Свет шариком прокатился по мечу от острия до длинной рукояти.
  − Не тяни, повторять не буду, − предупредил Костас поверженного забияку и поддернул руку. Лесоруб вяло засучил ногами.
  Приятели мужика потянулись кто за ножом, кто за кистенем, кто за топором.
  Мужик сдался, зашамкал ртом, выплевывая кровь. Погодя вытолкнул кончик откушенного языка. Костас убрал ногу с шеи дурня и отпустил захват. Позволил забрать с дороги и увести.
  − Меч не длинноват, махать? - выступил вперед старшой артели.
  Костас сменил хват рукояти на обратный.
  − Поняли, − оценил умение старшой. - Тока и мы кое-чего могем.
  Никто не двигался, в ожидании команды. Люди затаились выплеснуть хмельную обиду в схватке.
  Сухой щелчок. Костас разъял рукоять. Теперь в его руках два клинка.
  Выносившая помои Госта выскочила на середину зала и бросила на пол сдернутый с головы плат.
  − Что ж вы делаете дураки! Что делаете! Вас дома ждут! Дома! Детишки, жены, матери. А вы! Зальете бельма и друг перед дружкой, и друг перед дружкой...
  Повернулась к Костасу.
  − Не тронь их! Не тронь! - всхлипнула женщина. − Они уйдут! Сейчас! Уйдут!
  И тут же обратилась к Аяш.
  − Скажи ему! Попроси!
  Девушка обвела зал взглядом. Все против него! Против Костаса! Все! Даже Райа и его люди. А ей предлагают, просят... Не важно... встать на их сторону! Вмешаться! Предать!
  Аяш сложила руки на столе пред собой и опустила глаза. Не произнесла ни слова.
  − Дозволь им уйти? − плакала женщина. - Не надо.
  − Ты бы мать посторонилась. Мы его сейчас..., − устыдился кто-то женских слез. - С медведицей управлялись, а этот сморчок против нее.
  − С медведицей? У вас, что память окоротела? - обернулась Госта в сторону говорившего. - Иль про Ветряную Плешь уже забыли? - и опять к Костасу - Не злобись! Уйдут они...
  Райа никогда не видел, что бы воинственно настроенные мужики так быстро капитулировали. Ну, один, другой, третий, что нутром хлипче, в коленках нетверд, кровью жидок, бзделоват на бой... А тут.... По порядку, по нарастанию - всем артельным составом на попятную! И нет желающих биться за обиженных и посрамленных, некому выяснять кто прав и насколько. И мстить некому, и разборки чинить некому и мировую предлагать и извиняться. И пытаться никто не хочет!
  Лесорубам понадобилась минута очистить зал. Старшой задержался. Не мог он спокойно принять поражения. Урон уважению в артели.
  − Спафарий Волан о тебе спрашивал. Сколько он отвалит, если я шепну ему, где ты.
  − Нисколько.
  На непонимающий взгляд, вопрос − лучше всякого пояснения.
  − Ты когда его последний раз видел?
  Лесоруб тихонько прикрыл за собой дверь.
  − Ничего не понятно, но очень убедительно и наглядно, − умилился Райа пустому залу. - Может, скажешь, о ком он только что с тобой говорил?
  − О покойнике, − последовал предельно краткий, но весьма содержательный ответ.
  
  
  
  14.
  На следующее утро задержка. Аяш почувствовала себя плохо: слабость, шла носом кровь. Костас отложил выезд. А погода на заказ! Небо ясное, дождя не предвидится, хотя у горизонта ползают подозрительно черные тучи. Самый момент ехать посуху. Райа извелся.
  − Она нас задерживает! - кипел симпон. - Зачем вы тащите бьянку с собой? У вас что? Виды на Лэттию? Хотите я найму людей и они отвезут севасту туда куда скажите. Если у вас не выгорело с целой империей, еще не значит, что вам повезет с вотчиной семейства Буи!
  Костас выслушал его со спокойствием и... рассмеялся. Искренне и легко.
  − Не переживайте Райа. С вашей империей все хорошо. Она у меня в кармане! − и похлопал себя побоку.
  Все кто слышал и видел, поверили. Не похоже чтобы амад шутил.
  Райа не унялся.
  - Если вы имели неосторожность её обрюхатить, то надо было оставить дома, с мамками.
  С амадом палку лучше не перегибать. Щелчок, мах и острый клинок уперся в подбородок Райи. Симпон испугаться не успел. В спокойных глазах амада, он меньше чем пустое место.
  − На желудок не жалуетесь?
  Алев и Фёрф готовы биться об заклад, чем закончится конфликт. Укоротят ли ,,ботолоˮ симпону или морду подправят.
  − Нееет, − тянет Райа. - К чему спрашиваете...
  − Когда кишки болят, на языке белый налет. Носокомий в раз хворь определяет, − с удовольствием разъяснил Олдхем. - А что покажешь, когда его отхватят? Да ты философ, амад!
  − Я понял, − сипит Райа, невольно приподнимаясь на мыски. Острие давит на кожу сильнее и сильней.
  Все обошлось. К неудовольствию Алева. Три солида перекочевали в карман Фёрфа.
  Нивек.... Лаудаш... Согон на Лисе и Согон на Верте....
  Переходы удлинились, обжитых мест, встречалось меньше и меньше. Однажды, застигнутые сильнейшим ливнем, ночевали в сожженной избушке промысловиков. Шквальный ветер ломал ветки, раскачивал могучие сосны и пихты и долго не давал развести костер.
  − Скорее бы снег лег, − ворчал Варгас. - Надоела слякоть.
  Последнее приличное место ,,Императорский кус" в Бавере, что на берегу Райты. Не постоялый двор, а скорее фактория. Налево от входа темный зальчик с крохотными оконцами, столы, кухня для посетителей, справа торговая лавка. Товары на все случаи бивачной жизни и даже для покойников кое-что.
  Райа подглядел, хозяин и Костас раскланялись. Знакомы?! В подтверждение подозрений, амаду лучший угол и лучший кусок, без единого фолла платы.
  − Похоже, у него тут кредит? - наблюдателен Циркач. Наблюдателен и недоволен. Не прост его миранский знакомец. Ой, не прост!
  При встрече, на Сто Кравватин, друг друга они сразу признали, но с молчаливого согласия виду не подали. Зачем лишние разговоры и расспросы.
  − Пригляни, − дал Райа ему поручение.
  Примерно тоже самое симпон, сказал Раушу и Маньи.
  Вот и пялились три пары глаз на амада, пока он с бьянкой ужинал.
  − Придется сменить одежды, − уведомил Костас девушку. - В ваших далеко не уедешь. Отсюда во всяком случае.
  − Если найдется во что, − согласилась Аяш без колебаний. Глупо противиться. Последний раз она здорового продрогла.
  Костас накоротке переговорил с хозяином. Тот отправил наверх Леклу, служанку, с ворохом теплой и повседневной одежды.
  Сердобольная женщина помогла отобрать необходимое по размеру, присоветовала вещи попрактичней. Что бы носить не сносить. Зеркало в комнате не было и, девушка с любопытством оценила себя (насколько позволял размер окна) в стекле. Выглядит необычно! Пожалуй, излишне обтягивает бедра.
  − Ладно сидит, − одобрила Леклу наряд и успокоила Аяш. - А кому глаз мозолит, не окривеет. А окривеет, святой водицей умоется и пройдет!
  Севаста вспомнила Кайрин. Вот уж кто не стеснялся носить штаны и куртки.
  − А что это за место? - спросила девушка служанку.
  Из окна видно, за палисадом всхолмленность. И хоть повсюду лес, холм гол, за исключением одинокой старой-престарой кривой-прекривой засохшей березы. Нижние ветки дерева украшены цветными лентами.
  − Ветряная Плешь, − не очень охотно ответила Леклу, хотя до этого трещала сорокой.
  Название Аяш слышала в Ляше.
  − А ленты зачем?
  − Это Чече, − служанка сгребла унести не подошедшую одежду. - Сапожки я вам другие достану.
  Аяш вспомнила реакцию хозяина на появление Костаса. Мужик, крепкий и жилистый, лишний раз старался не смотреть в сторону амада. Отчего? Да и служанка сторонилась не столкнуться. Амад одним своим присутствием вызвал людское запустение.
  − Расскажи, − попросила Аяш .
  Леклу замотала головой и, роняя часть прихваченной одежды, поспешила на выход.
  Подчиняясь внутреннему порыву, Аяш протянула женщине брошь с рахшем. Ей нужно знать! Она должна знать!
  − Нет-нет, зачем такое! - отступила женщина.
  − Пожалуйста.
  Леклу напоминала затравленную лисицу, настигнутую сворой псов. Сжалась, взгляд забегал.
  − Пожалуйста...
  Рахш на протянутой ладони выглядел крупной клюквенной.
  Служанка прижалась спиной к двери. Но не богатство разговорило её, а кровь. Настоящая кровь. Капля шлепнулась на пол. Аяш прикрыла нос рукой.
  − Сейчас пройдет, − зашмыгала она, доставая платок. Служанка вздрогнула. Платок не чист, в старых кровяных корках.
  − Волки тут у нас одно время повадились... Стая... Штук двадцать... может больше..., − заговорила Леклу. − То корову от стада отобьют, то в овчарню залезут. До лошадей добрались. А в наших краях лошадь − все! Пропадешь без лошади. А эти серые так обнаглели, людям проходу не стало. На росстанях, за деревней не таясь, лежку устроили.
  Аяш слушала прижав платочек к лицу.
  −... Вот на сходе мужики и решили ловчих нанять. Чтобы не по одному, а всю стаю извести. Денег собрали. Ловчие три дня по округе лазили, да бестолку. Как свечереет волки опять у деревни. И в капканы не идут, и ловушки им нипочем и отраву не жрут, обходят. Уж некоторым мниться стало, не волки то - волкодлаки.
  Служанка взяла паузу, но продолжала уже уверенней.
  − Он тогда внизу сидел, хлеб с молоком ел. Больше ничего не заказал. Молоко и хлеб. Вепрятина была, уток я изжарила. От всего отказался только молока и хлеба попросил, − увязла в подробностях Леклу. − Подумали денег у него нет... Выглядел уж больно потрепанным. У нас ведь каждому рады. Богатому и бедному, грош к грошу − все в прибыль... У окна он пристроился.... С молоком... хлебом... Темновато было. Почитай ночь. Слышим Чече плачет, криком кричит, захлебывается... Значения не придали. Дурачок он. Умишка меньше, чем у курицы, и та поумней будут. Тут входи Зартис. Наш местный охотник. С ловчими мотался, места показывал. Спрашиваем, что там с Чече? Чего глотку дерет? Зартис еще и слова не сказал. Только медовуху хлебал, что загнанная лошадь воду. А кир, ну, ваш то есть, вышел. Подхватил посох свой и на выход. Молоко и хлеб оставил. Он слов охотника не слыхал... Не мог услышать. Разве в окно увидел. Хотя темень, глаз коли! Зартис нам и выдал, ловчие решили волков приманить. Чече к березе привязали, на Ветряной Плеши. Там всегда ветер. Всегда. Погода − непогода, зима ли - лето. Потому и прозвание. В общем, так они решили. Дураком больше, дураком меньше. Оно конечно. Но только всежить человек... Кто ж виноват, что Кайракан ему умишка не додал. Девять их было. Девять... Справные мужики, в силе, матерые. Опытные. В ловчие слабаки не идут. Они и на зверя и на беглого могут....
  Служанка прервалась прислушаться. Толи к ветру, толи есть ли кто под дверями.
  −...Что уж там произошло, никто не ведает. Нету, тому свидетелей. Одни говорят, он их сам положил, другие толкуют, волки сгрызли. За Плешью овражек имеется, по правую руку, там и нашли, что от ловчих осталось. Немного. Оно бы ничего. Только..., − Леклу опять взяла паузу, − ...в тот вечер, шарзэ голос подал. У нас тут места дикие, зверь иногда с гор забредает. Тогда вообще беда. Зартис потом смотрел, не было следов зверя на Плеши и волчьих не было. Только человеческие. И волки ушли... А он после того, ну с Плеши вернувшись.... Чечу привел. Молоком и хлебом кормил. Тот и радешенек.
  Леклу с облегчением вздохнула. Выговорилась и больше не задерживаясь, открыла дверь.
  − Нелегко тебе будет, − пожалела служанка девушку. От всего сердца, со всей бабьей житейской понятливостью, кто и к кому в людской жизни прирастает, крепиться и держится.
  Утром, увидев Аяш в новом наряде, Райа вспомнил Святых Путников и отказ бьянки переодеваться. Выходит, смотря, кто просит.
  На удивление симпон не торопился со сборами. Ходил от окна к окну, высматривал, переговаривался со слугами, с хозяином, хмурился и ходил, ходил... Измерял зал от двери до двери, от стены до стены. Райа чувствовал себя игроком в астрагалы и камни в игре порченные. И не выиграть ему нипочем! Почему тревога пришла именно сейчас? Не давала о себе знать до этого часа или не подождала еще немного, пока выедут. Что такое в этой фактории? Последнее человеческое жилье? Но насколько он осведомлен есть еще Ниш и Пратт в конце концов! Ниш? Пратт? Похоже он себя успокаивает, уговаривает, пытается надуть, а на поверку? На поверку ноги в руки и до дому! Как-то легкомысленно. Вроде в игру играемся.
  ˮПорчеными камнями,ˮ − приостановился Райа и опять десять шагов туда и десять обратно.
  Что же тревожило? Ведь не за просто так? Не могло быть чувство прихотью или глупым взбрыком воображения.
  Райа в который раз поглядел в окно. Половину горизонта застилал лес, дальше голые холмы. Дорога между ними. Отвел взгляд. Служанка расставляла посуду и...
  ˮИ что теперь?ˮ − удивился он дурной примете.
  ... рассыпала соль. Солонка выскользнула из неосторожных рук и, белую крупку бросило на столешницу. Хуже знака на дальнюю дорогу не увидеть.
  ˮПустые суеверия?ˮ
  Но предчувствие и знак...
  Дверь бухнула и в фактории появился оборванец.
  − Агых! Агых! Уууу, − кривлял он рожи высматривая кого-то в зале.
  Райа собрался приказать, прогнать дурака, но тот весело скалясь кинулся к Костасу.
  Аяш и не представляла что человек так переменится.... откроется. Сбросит с себя некую маску.... Прилипчивую маску....
  Костас и Чече обнялись.
  − Агых! Агых! - словно кот терся дурачок.
  − Подрос! - похлопывая парня по спине амад. - Мужчина!
  Дурачок радостно засмеялся.
  − Мко (молоко)... хеб (хлеб) - проговорил Чече, вытирая слюну.
  − Конечно! Ну-ка пойдем.
  Служанка не дожидаясь поставила отдельно большущую кружку с молоком и положила поджаристую горбушку. Счастью Чече не было меры. Он выловил пальцем толстую пенку, слизал и довольно зажмурился.
  − Вкуся (вкусно)...
  Тут Чече на глаза попалась Аяш. Дурачок поморгал, потер под носом, размазывая молочные усы. Улыбка его стала еще шире.
  − Гы..., − Чече указал на бьянку. - Женка!
  Аяш покраснела от такого сватовства. Но Чече не сватался.
  − Твоя женка? - допытывал Чече у амада.
  − Со мной, со мной, − не стал обманывать Костас.
  − Твоя, твоя, − раскусил хитрость Чече. Парень сунул руку за пазуху, так что затрещали нитки ворота и выудил здоровенный камень. - Ея... Ея..., − и швырнул в девушку. Костас успел поймать подарочек и, подбросив на руке, положил на стол. Никто не думал зубоскалить. И не потому что боялись вмешиваться в дела амада. Камень оказался приличным куском самородного золота.
  Райа прогнал свои сомнения. Его ждал Кангар и точка! Если Создателю охота его предупредить, то пусть ткнет пальцем, где не так. А иначе пусть отвяжется...
  Теперь всех сдерживал амад. Переговоры тянулись добрый час и, хозяину пришлось попотеть, прежде чем истребованное и просимое уложили в панарии. Стоило ли канителиться, если в оконцовке они так и выглядели полупустыми.
  Пока то да се, Райа ,,запамятовалˮ рассчитаться за приобретенные им товары. Хозяин не напомнил. Но жизнь сама взыскала с симпона. Трогаться − потерялся Варгас! Стоило бы тужить, но Райа уверовал, каторжник его предал и сбежал. Очевидно, решил испытать себя в золотодобыче.
  Райа крыл всех без разбора. Конечно, никто ничего не видел. Ни свои, ни чужие.
  − Может местные? - вступился за приятеля Маньи.
  − Ага! И Варгаса они, и лошадь его они, и вещички обнесли тоже они. За один раз и так что и следов не сыскать!
  − Бывает и такое.
  − Перед самым отъездом?! Легких денег захотел, гнида, − выговаривал раздражение Райа.
  − У нас только смерть легкая, − заверил хозяин. Сам он к камню никакого интереса не выказал. Вот бы симпону удивиться, золотишко под ногами, а тутошним мужикам ,,ровно!ˮ. Но симпон упустил такой необыкновенный факт и продолжал ругаться.
  − Попадется, пожалеет, − приговорил Райа бывшего подчиненного. Хотел что-то сказать амаду. Но тот давал наставления севасте.
  Разозленный симпон попридержал язык, но не мысли.
  ˮВот уж сама рыжАя, а манда золотая! Возись с цацей!ˮ
  На разъезд хассадов, клинков в сорок, наткнулись через час пути. Будь это обычные здешние хонсарии или апелаты вряд ли бы обернулось погоней. Всадники не представляют великой ценности. Раз нет фургонов груженых товаром, значит и поживиться особо нечем. А с выкупом возни не оберешься. Хассады другое дело. Им все равно, в каком деле удаль показывать. В грабеже, в набеге, в схватке, в погоне. Поет ветер, звенит сталь, храпят кони, льется кровь. Что еще нужно мужчине в седле?
  Повернуть обратно не удалось. Степняки отсекли отступление. Переговоры с хассадами столь же бессмысленны, сколь и старания не вымокнуть в ливень. Всех преимуществ у путников свежие лошади. Но его надо еще реализовать, преимущество.
  В степи учат многому. Обходиться малым, укрыться, где нет укрытия и для мыши, обгонять ветер, искать воду. Искусство облавной охоты постигается одним из первых. Умелый воин должен добывать пищу не только для себя, для всех кто под его рукой... Смысл облавы, загнать жертву откуда она не сможет вырваться. А кого ловить. Да хоть кого! Сайгаков, диких лошадей, повезет - сура (тут не умение важно − удача!), волков, человека.
  Полуденное нежаркое солнце висит в сизом небе. Заброшенная дорога, с непролазным кустарником по обочинам, плавно обогнула пригорок-отсыпь и уперлась в край болота. Покуда видели глаза, расстилался топкий берег, поросший черным рогозом и жухлой, поваленной непогодой, осокой. Не укрыться, не проехать! Поворачивать назад и пытаться затеряться среди низких склонов, выгоревших от летнего пожара взгорков, нечего и мечтать. Погоня рядом.
   Воронова Топь!  сердито воскликнул Трамп, осаживая коня.
  Первые ряды остановились, смешиваясь с наседавшими задними. Сбились в кучу, в недоумении взирали на преграду, не подвластную стали и хитрости.
   Куда дальше?  проревел Фёрф, обращаясь ко всем. Длинная степняцкая стрела пущенная вдогон, чудом не попала в шею, лишь порвала щеку. Ардену повезло меньше, достали.
  Алев рискнул направить лошадь с обочины и съехать с дороги. Затрещал, ломаясь рогоз, забулькала пузырями жижа. Животное не сделав и десяти шагов, осела по самое брюхо. В испуге фыркнула. Седок, хлестнув плетью, решил повернуть ближе к кромке берега. Лошадь послушалась и сразу завалилась на бок. Стремительно погружаясь в грязь, рванулась вперед.
  Олдхем успел только выругаться. Маньи и Китс, люди сноровистые и хваткие, и те замешкались с подмогой. Алеву грозило утопнуть с конем вместе.
   Веревку!  заорал Циркач.
  Рауш без промедления, прямо из седла, набросил на протянутую руку Алева аркан и ткнув пятками кобылку, выволок беднягу обратно на дорогу.
  Хэйдлер, до того как лошадь скрылась в жиже, всадил ей в ухо стрелу.
  − Жалко. Помрет тяжело.
  − Жалельщик херов, − поджал губы Циркач и кивнул на спасенного. - Недоумку бы этому следовало...
  Алев сощурился.
  ˮЯ запомню!ˮ
  ˮЗапомни,ˮ − не испугался Циркач.
  − И что? - спросил Райа, осматривающего топь дольше и внимательней других.
  Неохватная черная гладь терялась в дымке испарений. О удаленности противоположного края оставалось догадываться. Кое-где над поверхностью, выступали кривулины коряг, подобные огромным вешкам, натыканным неведомой гигантской рукой. Ведет ли обозначенный путь куда-нибудь кроме неминуемой погибели?
  − Пешком пройдемся.
  Костас спрыгнул с лошади и помог Аяш. Снял панарии.
   Ты рехнулся!  воскликнул Райа удивленный ответом. Многие разделяли его мнение.
  − А кто вас не волит? - и не думал уговаривать Костас. Всяк сам себе хозяин.
  Трамп до этого державшийся поодаль, тронул лошадь, подъехать ближе. Предупреждающий взгляд Рауша заставил его остановится. Жилистая загорелая рука, в ярости стиснула тяжелый пернач.
  Костас не обращая внимания на назревающую ссору, перетряхивал поклажу.
  Аяш, стоявшая рядом, не верила своим глазам и не верила своей памяти. Ведь он тогда ей ответил - Воронова Топь!
  Костас протянул девушке теплую овчинную безрукавку, какие носят пастухи.
   Надень.
  Подержал накидку, пока Аяш утеплялась.
  − Никогда не слышал, чтобы топь переходили. Даже сказок таких нет, − никак не мог определиться Райа следовать за Костасом или попытать счастья удрать от хассадов. Но где это видано удрать от степняка? А лезть в Воронову Топь, видано?!
  − При всем уважении, кир, не полезу, − объявил симпону Рауш. - Я жил в этих краях и, знаю, о чем говорю. Суждено подохнуть... лучше здесь, на твердой земле. Под небом и от железа.
  − А мне сам бог велел. Воронью жрать что-то нужно, − составил Арден компанию отказнику.
  Двигался он осторожно, кривясь от боли. Стрела в плече! Ни воин, ни беглец, ни помощник.
  − Дай гляну, − предложил Фёрф. Носокомием он тоже когда-то практиковал.
  − Не брат, напрасные хлопоты. Слился я, − отказал Арден.
  Райа хватанул меч. Бунты надо подавлять! В назидание! Не расповаживать людей поступать, говорить и думать наперед него.
  − Лишняя минутка вам пригодится, − остудил его Рауш.
  Циркач заслонил дорогу. От глупостей и симпон не застрахован.
  − Здесь я решаю, кому что делать! - ждал Райа когда ему уступят дорогу. Не уступили.
  − Тогда решайте, − поторопил Циркач.
  Костас ступил в воду. Поднятая рябь, буквально в шаге от него, успокоилась. Он прикрыл глаза, ,,рассмотретьˮ окружающее, но не зрением, а неким чувством спрятанным внутри. Захочешь − увидишь, когда-то убеждал Шаев. Сознание не сразу, но очистилось и он воспринял движение глубин. Угреподобная тварь скользнула у ног, удирая от жабообразного хищника. Костас ощутил страх жертвы и восхитился голодной яростью преследователя. Угадал, неподалеку, под слоем ила, человеческий скелет. Бедолага не убит и не утоплен. Неосмотрительно сунулся в топь.
  Помесив ил и взбаламутив без того черную воду, Костас подал руку Аяш. Девушка затаила дыхание. Сердце сжалось в маленькую хрупкую снежинку.
  
  
  15
  Топь... Пугающая бесконечность масляно-черной равнины с миазмами испарений и бездонными ямами, наполненными вязким вонючим илом. Куда не глянь − ни мелководья с разметанным ломаным ветрами тростником; ни топкого островка с кочкой-гнездовьем в переплетенной осоке; ни крикливой птицы, кружащей в свинцовой тяжести небесах; ни возмущенного плеха лягушки, побеспокоенной людским вторжением; ни надоедливого в своей тупой кровожадности гнуса. Изредка, тоскливым призраком выступит из курящегося тумана пень на кривых ногах корней, да мелькнет зигзагом грязно-бурая змейка. Затаенный край... Затаившийся....
  Стылую ночь сменяет тусклый рассвет. Короткий день с моросящим дождем завершается безветренным вечером. В облачные прорехи, подсвеченные луной, проглядывает бедное звездами небо. От голода кишки спутались в гадючий клубок. От усталости кровь стучит в висках и не греет одеревеневшее тело. Мысли стекляшками калейдоскопа, перетряхиваются от клацанья зубов. От холодной воды сводит судорогами мышцы и труднее начать двигаться, нежели понуро брести, замедляя шаг и темп, создавая иллюзию отдыха. Ты выдохся. Сознайся в очевидном. Ведь вовсе не ветер заливает дождь за ворот вымокшей и отяжелевшей куртки, а ОНА... многоликая уравнительница богатых и бедных, везунчиков и неудачников, великих умов и конченых подонков, героев и чудовищ... ОНА возбужденно дышит в подзатылок, в шею. Убаюкивает: Твой черед! Твой... Смилуйся Создатель! Но милость, как и спасение, даруется не многим. К тому ли небожителю обратился ты в горячей мольбе, Трамп? Не ошибся ли? Те, ли строки шептал, путаясь и повторяясь в словах? Искренне ли принимал обеты, давал зароки, каялся? Ответь Трамп! Некому отвечать... Вскинув руки как оступившийся канатоходец, хонсарий стремительно ушел вниз, не успев и вскрикнуть. Шедший за ним Хэйдлер поздно отреагировал на внезапное исчезновение спутника. Спохватившись, потыкал мечом в поднявшуюся пузырящуюся муть, не особенно в прочем усердствуя. Ему помог Китс. Где там! Дна не достать!
  − Он мне прорву денег должен, − неуместно острит Алев.
  Остальные? Ни сожаления, ни прощального слова не сорвалось с запечатанных усталостью и страхом уст. Лишь малодушная облегченность  не я! Сейчас. А в следующий? Лучше не думать и не загадывать.
  Дождь оплакивал их незавидные судьбы безжалостно долго. С утра и до полудня. А когда наконец прекратился, похолодало. Не к снегу ли? Нависавшие низко тучи отдалялись, светлели, обращаясь из грозно-черных в ртутно-свинцовые.
  Следующий день, чисто подарок  дождя нет. Порывистый низовой ветер сперва пригнал невесть откуда редкие мутные клочья, а затем надул непроглядную пелену, после чего стих. В шаге  не зги! Люди вынуждено сократили интервал и, положив руку на плечо товарища, двигались гигантской многоножкой.
  Аяш мужественно сносила выпавшие испытания. Девушку сильно донимал холод и Костас специально брал её за руку, отогреть ледяные пальцы. Отогрев, протягивал баклагу с приторно сладким, с медом и имбирем, вином. Когда чередовал, подавая бурдючок. В бурдючке не жидкость. Высушенный в пыль фарш. Питье и еда придавали Аяш сил. Удивительно, но хворь отступила. Или взяла паузу.
  За севастой шел Олдхем. Ни разу спафарий не позволил себе сделать лишнего шага и отклонится в сторону, дисциплинировано повторял путь. Костасу он не доверял. Ну и что с того? Он хотел уцелеть и потому шел, как и говорилось, след в след. Буквально.
  За Олдхемом  Райа, плотно завернувшись в плащ, сберегал тепло. Симпон походил на сомнамбулу. От усталости ли, от скрытых ли желаний. Не понятно. Он видел себя в Кандаре, он спускался в копи, он стоял в рахшах по колени, что в воде отражающей звезды. Видение отвлекало. Это могло кончиться плохо. Как с Трампом. Но кир Райа ничего поделать с собой не мог. Стоило отогнать наваждение и оно тут же возвращалось. Еще более яркое и соблазнительное. Иногда ему грезились россыпи самородного золота, но их стерег Варгос. Его рожа с оскаленной пастью и глазами на вылуп виделась до мелких черточек.
  Следом за Райа - Гэлаки. Ему собственно наплевать. Он чувствовал, затея закончится большой кровью. И на чью сторону ему качнуться? Явно не кира Райа. Или Циркача.
  Рэйден. Он негласно солидарен с ахтэ. Будет кровь. Но ему до балды. Он делает свое дело и этого достаточно. Никто не вправе требовать от него большего.
  Китс. Как на иголках. Так глупо его не возьмешь! Пусть попробует кто-нибудь заикнуться о справедливости. Он вобьет эту справедливость говорильщику в пасть и вытащит через заду!
  Циркач. Его занимает другое. Рано или поздно они выберутся. Кто-то выберется... И что? Должно признать, в прямом столкновении, амада не одолеть и вопрос, одолеть ли всем скопом? Значит надо как-то исхитриться нивелировать неравенство. Сравняться. А до того времени ждать. То, что амад возится с девчонкой, чтобы не думал, как бы не фыркал симпон, неплохо. Только понять это не каждый способен.
  Фёрф. У него много талантов. Но вот бродяжничество среди них не значиться. Бывший ювелир тосковал по городу, по фускариям и капелиям, по доступным радостям за презренный металл именуемый золотом.
   Алев. Его удручало - если подохнет, то не в бою. Не взяв на клинок тварь утянувшую Трампа. Поговаривают у морских обитателей голубая кровь. А как у болотных? Зеленая?
  Хэйдлер. После гибели товарища... по сути глупой гибели − ни мыслей, ни чувств, ни эмоций. Пустое все. Вот ступит на берег, тогда он и подумает, идти ли дальше. А Райа? А что Райа? Здесь не столица. И другие люди там сейчас сидят на прикорме.
  Маньи. Не отстает, но и на пятки не наступает как некоторые с перепуга. А до остального.... Кому какое дело?
  Что же люди есть люди и у всякого своей багаж в башке и в панарии.
  Туман оборвался стеной. Впереди просвет-полынья черной мертвой воды, в несколько сотен шагов, за которым вновь клубящаяся белесая стена. Поодаль, не в центре, а ближе к противоположной кромке, поджидающей пелены, виден островок.
   Хвала Создателю! Милость Кайракана!  раздались воодушевленные голоса, каждого выходившего на чистое место.
  Костас остановился. Остров или все-таки принесенная ветром сплавина*? Почувствовал скрытое встречное движение. Гладь болота ничем не выдала охотника, но по самому дну, не спеша, передвигалось нечто вовсе негостеприимное. Облик хищника сам собой возник в сознании и Костас еще явственней ощутил колыхание вод толстыми щупальцами с присосками и когтями-крючьями.
   Амад!  взбунтовался Алев против выжидания.  Живее нельзя? Охота задницу притулить посуше, отдохнуть чутка. Отогреться. От холода хер в полмизинца стал!
  Костас не спешил. Не спешил и хищник. Олдхем услышал щелчок замка на адже. Спафарий отработанно поправил плащ, положил руку на рукоять меча. Можно не доверять всему миру, можно не доверять всякому в миру, можно не питать иллюзий о помощи Небес, но мечу? Раз по сию пору жив, какие сомнения?
   Передохнуть не мешает,  поддержал подчиненного Райа. Впрочем, каждый так думал.
  − Пожрать нормально.... Попадаем скоро.... Нам-то ты ни баклаги, ни бурдюка не предлагаешь...
  − Бьянка совсем из сил выбилась, − сердоболен Фёрф. Догадливый ювелир давно сообразил, у амада единственная слабина - его спутница.
  Циркач понемногу склонялся к тому же. А если так... считай, уровнялись.
  Аяш промолчала. Он знает, каково ей и если откажется, значит, существует причина. Не зря же смотрит в другую сторону. Хмурится, поджал губы, на скулах натянулись желваки. Похоже, острова им не видать.
   Туда!  Костас указал аджем мимо вожделенного островка.
  Он отнимал у них надежду, имевшую неосторожность показаться.
   Прах Кайракана!  Алев покинул вереницу.  Лично мне спешить некуда. А подохнуть с голодухи я всегда успею.
  Хонсарий прошел рядом с Китсом, умышленно, по заговорщицки, подтолкнув плечом. Со мной?
   Лягушек испугались?  с издевкой говорил Алев, рассчитывая вызвать поддержку остальных.  Так говорят, их едят. Не богат харч, но все веселей, чем плёхать с пустым брюхом.
  Костас не остановил его и не испытывал угрызений или сожалений по поводу уготованной тому участи. Прагматично полагал, лучше сунуть в пасть ,,добровольца" нежели предоставить твари право выбрать жертву.
   Счастливо оставаться,  выкрикнул Алев отойдя шагов на тридцать. Поболтал-поплескал содержимым во фляжке.  Кир Райа, жду вас на глоток! Но не долго!
  Десяток щупалец стремительно выброшенных из воды, обвились вокруг хонсария.
  Ааааа..!  запоздало взвыл Алев, роняя фляжку.
  Охотник усилил хватку, безжалостно вгрызаясь в мышцы.
   Сука!  заорал Китс, бросаясь помочь.
  Алев не нуждался в помощи. Щупальца заскользили, на подобие пил, расчленяя плоть и кости острыми когтям. Голова отделилась от туловища. Шлепнулась и поплавком всплыла на поверхность. Глянула вылезшими из орбит глазами, пропала, утянутая на дно. Ничего. Ничего не осталось. Даже крови. Топь поглотила человека без остатка.
  Не раздумывая, Костас взял круче влево. Если хищник продолжит удачно начатую охоту, никто не уцелеет.
  Все дружно, сдерживаясь не сбиться в кучу, следовали за амадом. Маньи, повидавший всякого, и в пяле был и в мяле*, прошел огонь Пушта и воду Союзного Побережья, послушал трубы, стоя на эшафоте в Раабе, сейчас фактически двигался задом на перед. Хваленая выдержка не помогла.
  Обход в тысячу шагов оставил остров за спиной. Костас взял прежнее направление. Текучая кипень тумана нетерпеливо тянулась на встречу и люди рады укрыться в ней. Но если ты не видишь, значит ли, что не видят тебя?
  Обмануться сто крат хуже, чем уповать на несбыточные. Воспринимаешь себя ничтожным, способным лишь с упрямством осла, месить и месить грязь и тешиться что когда-то, давным-давно, все в жизни было иначе. Жил под жарким солнцем, пил вино, вкусно жрал и пользовал шлюшек. Случалось, воевал за тех и за этих. Крутился в обществе прекрасных бьянок и престарелых бэну. Не брезговал простолюдинками. Весело спускал свои и чужие денежки. Беззаботно брал в долг, забывая вернуть старый. Эпатируя окружающих, всячески осуждал эпатаж прочих. Засыпая, чувствовал себя счастливым и вполне состоявшимся. Ха! Когда это было? Подсласти пилюлей прошлого незавидное настоящее, глядишь полегчает.
  Что-что, а воспоминания Костаса не мучили. Гораздо больше занимали обитатели топи. Если прежде встречи с ними редкость, то теперь, сокрытый от всех, придонный мир кишел жизнью. Приходилась маневрировать и не просто забирать влево или вправо, а кружить и петлять. Как потерявшийся в огромном городе чужеземец, в панике сворачивающий за первый угол.
  Костас сторонился ям, доверху набитыми короткотелыми червями-обрубками. Избегал редких отмелей, где вода отступала ниже колена, а блинообразное страшилище, с множеством суставчатых отростков, дремотно шевелило светящимися конечностями. Он ,,виделˮ гигантские бутоны, раскрывшие сотни лепестков. Пропитанные осклизлой субстанцией они за версту отдавали смертью. ,,Наблюдалˮ огромных головастиков. Сквозь тощий остов, обтянутый прозрачной кожей, явственно различалась пища, перевариваемая и еще живая. Стаи рыб, по пять-шесть особей с шилоподобными мордами, агрессивно реагировали на малейшее движение. Беглецов дважды спасало... нет, не чудо. Здесь вряд ли оно бы помогло. Первый раз рыбье братство растерзало огромного тритона потерявшего осторожность в погоне за гигантским жуком-плавунцом. Второй, сами ,,щурята" стали добычей большеротого угря, размером с бревно. Наскоро похватав зазевавшихся рыбок, большеротый с не меньшим вожделением глянул в сторону людей. Если бы не сверхнадобность охранять собственное гнездо с кладкой икры от шмыгающих по округе ,,пескарей", чьим клыкам обзавидуется и гривастый лев, то неизвестно кто бы составил угрю десерт.
  Случались и задержки, Костасу приходилось останавливаться пережидать. Никто не лез утолить любопытство.
  Веретенообразная зверушка с пастью от носа до хвоста, шустро рылась в донном иле, процеживая сквозь частокол зубов-игл разного вида ,,мелочь". Сама ,,мелочь", рискуя шкурой, не стесняясь, здесь же подъедала остатки соплеменников. Бесформенная медуза, вытекшая ,,на свет божий" из забитой водорослями расщелины, решительно бросилась в пасть головастому ящеру в костяной чешуе и когтистыми лапами. Хищник мотнул головой, сыто дернул горлом и, не успев проплыть десятка футов, замер, выкатил глаза и раскрыл челюсти. Медузная слизь, приняв сукровичный окрас, сочилась из всех пор и естественных дыр наружу, заключая ящера во флуоресцирующий кокон. Нечто напоминающее черепаху, с той разницей, что имело листовидную форму, с ходу протаранила толстую бугристую кожу здешнего аллигатора и выдрала у несчастного из бочины огромный кусок плоти. Аллигатор, проявив свойственную всему роду сноровку, хрястнул обидчика зубищами и заглотил брыкавшегося задиру с потрохами. Однажды топь замерла... застыла... Все живое и неживое, еда, едоки и декорации... В черной толще пронеслись несколько длинных гибких змеиных тел. Охотились анги...
   Туман рассеивался, тонул, уползал прочь. На смену ему, в вечерней выси, ветер двигал тугие тучи. Торопился закрыть от людских глаз подслеповатый маяк луны. День закончился. День? Ни солнца, ни пятнышка чистого неба.
  Костас скорее угадал, чем услышал голос Аяш. Не останавливаясь, оглянулся через плечо. Девушка сжав кулачки прижимала их к груди. Снежно-бледно измученное лицо. Выбившаяся медная прядка не оживляла его. Скорее на оборот. На щеке блеснула крошечным бриллиантом слезинка.
   Я ...не ...могу... едва шевелились ее губы.  Ид... ти ...
  Вздох, другой и она упадет, исчерпав себя до капли. Так и есть! Костас успел подхватить.
   Накрой её моим плащом,  попросил Олдхема.
  Спафарий перебросил плащ Костас со спины наперед. Тот кивнул толи в признательности, толи в одобрении. Все проделано верно.
   Сейчас согреешься, − пообещал Костас. В уголках глаз амада скрыта улыбка. Вспомнил что-то?
  Аяш не может справиться с дрожью. Но непонятное веселье запомнила. Спросит при случае.
  Заминка недолга и людская вереница продолжает движение.
  Потом... потом болото кончились, отпустив людей на пустынный берег. Теплый, а может просто не такой холодный, ветер, пахнул сыростью и прелью. Никто не разразился счастливыми криками и не пустился от радости в пляс. Осторожно ступая, брели за Костасом. От болота, по раскисшей глине наносов, вверх по мутному от дождей ручью, до защищенной кустами от непогоды лощины и дальше. Предгорья пропустили беглецов за свои могучие спины, надежно сокрыв от недоброго ока Топи.
  Костас поставил Аяш на землю. Девушка дрожала и клацала от холода зубами. Ни двинуться, ни говорить попросту не могла.
  Наскоро собрав сучьев, Костас принялся разводить огонь. Не понятливым спутникам бросил через плечо.
  − Места много.
  Не сразу поняли, толпились. Амад повторил, весьма выразительно. Почти послал. Пришлось Райа и иже с ним отойти дальше и утрудились развести свой костер.
  Вместе с людьми, в долину пришла жизнь. Вились дымки, огонь ласкался к протянутым рукам. Аскеза желаний! Тепло, еда и питье, и возможность завалится спать!
  Пока жаркое пламя набирало силу, Костас расстелил свой плащ.
   Снимай сапоги и штаны.
  Зубы девушки заклацали медленней в потуге говорить.
  − Аэ... я....
  Это не возможно! Не возможно! По двум причинам.... По тысячам причин! Стаскивать штаны она не будет! Неееет!
  − Снимай!
  Голос спокоен и заряжен волей, что грозовая туча молниями.
  − Мне... Я...
  Что ему сказать-то? Возразить?
  − Помочь? - звучит коротко, как хлопок.
  Аяш поспешно отступает от света костра. Нет-нет! Ветер подтолкнул в спину или ей показалось, что толкнул! Шаг и она вернулась в круг света. Попробовала расстегнуть ремень, но руки не слушались. Костас усадил девушку на панарий, стянул сапоги и штаны. Обувь к огню, одежку бросил на ветку просушиться. Принялся растирать колени, икры и ступни, ощущая, как согревается кожа.
  Стыдно! Стыдно! Не высказать как стыдно! Аяш, мешая, натягивает на бедра подол рубахи, одетой под куртку. Граница, выше которой нельзя! Девушка следит за амадом. Вместо нескромного желания опять наблюдает веселье.
  − Чему улыбаетесь? - спрашивает она недовольно.
  − Припомнилось...
  − Так же было смешно? - едок её вопрос. В словах знание причин его неуместной веселости.
  − Еще веселей, − продолжает он растирать её ноги.
  Граница-подол теперь еще строже натянута на бедра. Придет время, она выспросит, что все-таки его веселило. И он ей ответит. На это непременно!
  Костас набросил на Аяш все имеющиеся одежки и стал возиться с едой. Девушка жадно втягивала наполненный аромат готовки воздух. Зашипело каплями сало, зарумянился смоченный в воде бок лепешки. Из фляжки потянулся парок закипевшего вина. Пахло имбирем.
  − Морду отвороти и не лыбся. А то он тебе рот до ушей нарисует, − посоветовал Маньи подглядывающему Китсу.
  Ноги у бьянки, что надо! Закачаешься!
  − Ага, − не верит парень.
  − Печенку сожрет. Как у Ворона, − предлагает свой вариант событий Циркач, но без шуток.
  Этому Китс верит, но что поделать, если бьянка нравится ему с каждым днем больше и больше. Может амад и особенный какой. Боец и прочее, но он-то моложе! А молодость многое перетянет.
  Ночь убралась за пики гор. Темень еще долго пряталась в расщелины и складки ландшафта. Забелевшие на востоке небеса мерцали последними звездами. В холмах, среди редких зарослей кустарника и нетронутых трав, невидимые взору, засвистели и заукали птицы. Воздух напитался утренней сыростью и в низинах набух осторожным туманом.
  Удивительно. Рыжий осенний день дразнился теплом. Припекало солнце. Ветер ленился. Или не проснулся. Или не отогрелся. На отдых потратили два дня. Отлеживались, отсыплись. Циркач сноровисто варил травяной настой. Спросили откуда навык? Не с апелатами ли в лесу ховался?
  − Много знать хотите, − огрызался Циркач на расспросы.
  − У амада научился в молчанку играть? Тот тоже, чего не спроси, через губу слово да полслова отвечает.
  − Меньше трепотни, дольше жизнь.
  От настоя легко, но одна беда ссышься, что барбос.
  Маньи и Хэйдлер добыли с пяток уток. Мясной дух на всю округу! А когда Костас притянул кабанчика-полугодка, то и в Ляше наверное учуяли запах! Праздник чревоугодия, да и только!
  Все хорошее имеет свойство кончаться. Чего не скажешь о дороге. Сидя на заднице пути не одолеть. А сам не поторопишься - поторопят.
  Взял да сгинул Хэйдлер. Пошел птицы впрок набить. Рыкнуло в той стороне и более ни ответа ни привета от охотника. Поискали, покричали, но скоро затею оставили. У каждого свое мнение, большинство на Топь грешило. Лишь Циркач да амад помалкивали. Видать другое понимание имели по поводу пропажи.
   Перед самым отходом Костас стянул с себя черную куртку. Протянул Аяш.
  − Надень...
  Надеть бы не было проблемы если бы...
  − На голое тело. Так теплей.
  Костас развернул плащ, отгораживая её от посторонних глаз.
  В лице Аяш ни кровинки. Она действовала с четкостью механической куклы. Даже не посмотрела, подглядывает он за ней или нет. Хотя точно знала, не смотрит. Это задело еще сильней, чем пялься он на нее во все глаза. Ну хоть в полглаза!
  Поднимались к седловине. Остались позади, на жалких кустах, в высохших травах, на бережку ручейка, скупые краски поздней осени. Привечали камень и холод.
  Стоило шагнуть за перевал, и угодили в снежную замять. Ветер выл, бросаясь белыми хлопьями. Колючий снег больно саднил лицо. Пути не видно и на пять шагов. Лишь темным контуром проступали склоны и остро торчали утесы.
  − Здесь внимательней, − предупредил Костас, но из-за ветра его вряд ли кто расслышал.
  Он оглянулся посмотреть, плотно ли запахнут плащ на Аяш. Девушка поправила капюшон. Костас кивнул - так пойдет.
  − Надеюсь, это самое трудное испытание, − пробурчал Райа. Надеюсь? Разве надежда не канула в Вороновой Топи?
  Симпону, и не одному ему, показалось, Костас водит их окольными путями, испытывая на прочность. Вдруг заскулят и попросятся домой, на жаркую печку, за сытый стол, к горячему очагу. В такие мгновения Райа представил сияние рахша... рахшей. Видение согревало и ободряло больше чем тепло огня. Ибо за пригоршню этого сияния он весь мир и купит! Теплый, холодный, грустный, веселый... Любой! На выбор! На вкус, на цвет, на запах и звук! Какой пожелает!
  Непогода злобствовала до сумерек. И только укрывшись под большим каменным карнизом, путники, наконец, позволили себе роздых. Костас извлек из заначки фляжку и предложил Аяш. Девушка послушно хлебнула, сморщилась. Холодное и сладкое. С опозданием жидкость отеплила горло и растеклась приятной волной по крови. К остальным Костас не был щедр. Фляжку убрал, не смотря на жадные взгляды Райа. Лишь Китс ехидно буркнул. Бабу и другим способом погреть можно.
  − Выпросишь... Здесь конечно не Осиновая Колотушка, народу поменьше, − намеком предупредил хонсария Циркач. - Но и мы не артель. Не подвяжемся.
  Не смотря на неприязнь к амаду, он с ним солидарен. Не можешь отвечать за свои слова - держи язык на привязи!
  Путь все больше в гору. Теперь Райа был даже рад, что девушка с ними. Иначе за амадом не угнаться.
  Три дня через снег, камни и ветер. Вся еда - кусок промерзшего мяса, каменная лепешка и пригоршня снега с кристалликом соли. Устроиться поспать еще сложней, чем идти под порывами ветра. Сбивались спина к спине, бок к боку, по плотней, по дружней.
  − А вы что? - спросил Олдхем Костаса и девушку.
  − Не замерзнут. Не было такого, что бы мужик с бабой замерз, − не сдерживается Китс. В его словах вызов. Пусть и не явный, но...
  На этот раз Циркач не вмешивается. Белый, покойничек, не ошибался. Повелся амад на бабу. Оно и к лучшему. А парень может сгодиться. Если со своим неуёмным языком доживет до той поры, как сгодиться.
  Костас укутал девушку, придвинул к себе, запахнул частью своего плаща. Она не сопротивлялась. Теплей, спокойней и слышно сердце. Свое и его.
  Кажется, устал так, где приткнешься сразу и уснешь. Но ветер воет, швыряет снег, толкается и гонит сон. Ночь отчего-то коротка и не приносит желанного отдыха. Больше замерзнешь, да затекут ноги-руки от не удобного сидения согнувшись в три погибели.
  Еще два дня. Вокруг все тоже − ветер и снег, снег и ветер. Валит с ног, хлещет в глаза, пригибает книзу. Оглянись через минуту назад и не отыщешь собственных следов. И кроме воя бурана ничего не слышно. Ни звука собственных шагов, ни шагов спутников, ни голоса. Скажи, закричи, заголоси дурным голосом и тебе внемлет разве что ветер.
  Как нырнули в непогоду так и вышли из нее. Наверху тишь, покой и солнце. Холодное солнце. Холодней ледяных вершин, холодней отставшего ветра.
  − Куда теперь? - с трудом говорит Райа. Белизна слепит, на глаза сами собой наворачиваются слезы.
  Действительно вокруг кроме снега, льда и скал больше ничего нет. Костас показал на противоположный склон. Его палец перечеркнул хребет чуть ниже вершин и пиков. На заснеженных склонах трудно угадать тропу или дорогу.
  − А пройти то можно? - сомневается Райа. Он увидел жест, но не увидел пути.
  − При доле везения, легко.
  − Ну, коли ТЫ вспомнил о везении..., − попробовал пошутить Райа.
  Отдых. На снегу, на холоде и ослепительном солнце. Не хватает воздуха. Любое движение и задыхаешься, сердце сбоит.
  За огромным валуном узкий лаз. Костас уверенно съехал вниз, поймал Аяш. За спуском расщелина в полпрыжка. Но когда под тобой пропасть в тысячу шагов, внутри обмирает и препятствие кажется непреодолимым... Но никто не обещал прогулок по бульварам и набережным.
  ... Остаток пути преодолели уже в потемках.
  − Я чуть не обделался от страха, − признался Рэйден, ступая на ровную площадку.
  То, же самое могли сказать половина из идущих.
  − Никаких денег не захочешь, − ворчит Ферф, подпрыгивает, разгоняет кровь по телу.
  − Собачий холод! - ругается спафарий. Его трясет. Он клацает зубами, колотит руками по плечам, груди. Приседает. Он не может согреться...
  К середине следующего дня подошли к остаткам величественного моста. Мост практически полностью обрушен. Уцелела только узкая плита с каменными перилами. Обтянутые льдом, они выглядели хрупкими, сказочно красивыми и обманчивыми. Как и все сказочное.
  − Без слов понятно, нам туда, − иронизирует Циркач. Ему нравится вид Райа. У самоуверенного кира бегают глазки в тщетной надежде отыскать обход. Воздушное доаспэ не желаете? Или крылья предпочтете?
  − Далеко еще? - пытается быть хладнокровным симпон.
  − Сразу за той скалой, − заверяет Костас.
  − И как перейдем?
  Зачем спрашивать? Но глядя на переправу, ну уж очень хочется, чтобы имелся другой способ очутиться на противоположной стороне.
  Преодолеть препятствие потребуется терпение и мужество. Терпение долго переступать, держась за перила, иногда залазить верхом и ползти, ширкая задницей по ледяной корке. Мужество все это смочь проделать. Именно смочь.
  − Надеюсь, вознаграждение будет солидней, чем подарок дурочка, − заговаривал собственный страх Райа.
  - Каждому свое, − ответ амада. Краткость создает ощущение недоговоренности.
  − Еще скажите, аз воздам.
  − На это рассчитывать не приходиться.
  − Прогадал Варгас, − бодриться симпон, но у него не особо удается. Выходит и Трамп, и Алев, и Хэйдлер прогадали?
  − А оно ему надо? - замечает Костас.
  К чему сказано, понятно, пожалуй, только Циркачу.
  Но разговоры закончились. Костас подошел к краю. Аяш рядом. Конечно, её страшно. Но остаться здесь еще страшней.
  − Это не трудно, − успокоил он её.
  − Да, − согласилась Аяш. Голосок жалобныыыыый...
  А вот Фёрф отказались.
  − Не, парни, не пойду, − объявил ювелир.
  − Решил слинять? - обошелся без крика Райа. Воздуха и так не хватает, покричи и вовсе задохнешься.
  − Раньше надо было, − честен Фёрф. − С Варгасом.
  − Я не плачу трусам.
  − Достаточно если выведешь обратно, − заявил Ферф. Новую жизнь за деньги не купишь. А походу дела именно сейчас она на кону. Обыграть или облапошить можно любого, но вот затевать подобные штуки с Судьбой... Лучше не не рисковать.
  Райа не сильно-то и расстроился.
  − Жди хороших вестей, − наказал он ювелиру.
  Начали переправу.
  − Не смотри вниз, − посоветовал Костас девушке.
  − Смотри в небо, оно ближе, − шутит Китс. Он почти прав.
  Циркач удивил всех. Стиснув зубы, задавив беснующийся под сердцем страх, влез на перила и перешел как по мостику. Оскользнись нога, это было бы последнее его представление. Для чего рисковал? Надоело амаду в рот смотреть. Делай так, делай эдак! Суда иди, туда не моги!
  − Молодость вспомнил? - позавидовал ему Китс.
  Циркач взмок, ему не до разговоров и восхищений. Глупость учудил. Но это как всегда. Вначале утворил невесть что, потом пожалел.
  Одному глупость, другому пример. Равнение на рисковых и удачливых! Только удача, она капризная особа. Да и дура известная.
  − А ну я! - решился повторить Китс.
  Собственно, наплевать. Решил выпендриться? Давай! То, что севаста в тревоге поглядела на самозваного храбреца, лишь подстегнуло и предало уверенности. Сейчас он!
  Райа не одернул Китса. Симпон еще не пришел в себя после перехода. К тому же чем меньше свидетелей, тем лучше. Да и зажился парень. Сколько можно?!
  Эхо долго перекатывало среди вершин и ущелий крик сорвавшегося хонсария. Так долго, что, в конце концов, стало походить на хохот.
  За мостом хорошая дорога. Один поворот и...
  − Кандар? - не верилось Райа.
  − Он самый, − подтверждает амад.
  Если цель вот она, нужен ли проводник? Мысль не показалась симпону крамольной.
  
  
  16.
  Легкие вихри обметают ступени и разбрасывают снег. Пухлые волны сугробов разбегаются прочь, уступая путь. Гранитные плиты зеркально блестят. Скользко − не ступить! Первыми встречают сфинксы. Снег забил им глазницы и они, принюхиваясь, незряче тянут клыкастые морды. За ними гигантские фигуры стражей в истертой позолоте доспехов, заслоняют колонны, устремленные к небесам. За колоннами вырезанный в камне портал. Завитки, полукружья, овалы, виньетки, картуши, составляют непонятный замысловатый рисунок.
  − Весьма эффектно, − ворчит Райа. А чего ожидал увидеть? Отвалы золота? Горы серебра? Россыпи самоцветов? Да, что угодно, только не махину ворот, которые никогда не открывались и не откроются.
  − И куда теперь? - рассматривает Маньи.
  Портал − обманка, трюк зодчего, насмешка владетеля, что угодно, но не вход.
  Амад молчит, что никого не удивляет. Костасу проще провести, чем разъяснять. В стороне за колоннами скрыта лестница. Сворачивают в обход. Костас пробивает в сугробах тропку.
  Марши подъема истерты сотнями ног. В истертостях застыли осенние дожди.
  − Сколько раз вы здесь были, амад? Только честно, − пыхтит Райа, следуя третьим. Обогнать севасту Костас не позволит.
  − Один.
  − Один раз? С проводником, конечно?
  − Один.
  − И как узнали дорогу? У кого? В Малагарском Круге карты нет.
  − Долго объяснять.
  − А вы вкратце. И почему один-то раз?
  − А что тут делать?
  − Хорошо вас не слышит шен Джуф. Он бы вам привел сотню доводов не то что посещать, сидеть здесь безвылазно. Кстати он очень просил, при возможности, конечно, раздобыть ему парочку книг. Найдутся такие? - не умолкал Райа.
  Пустой разговор. Разговор ради разговора. Отвлечься, унять волнение.
  - Впрочем, о чем я говорю! Это же Кандар! Мечт сбываются. Вот вы, амад, о чем мечтаете? - молол симпон, чему даже Циркач удивился. Говорит как с лучшим приятелем. Ну-ну. Сколько он уже таких к Создателю отправил?
  − Ничего не делать, − ответил Костас и покрепче взял Аяш за руку. Впереди не ступени, сплошной лед. Он скалывает скользоту аджем. Эхо изменяет звук, и чудиться бряцает оружие.
  Цепочкой поднялись к черному зеву тоннеля, упрятанному за скальную складку.
  − Представьте себе и я тоже. Думаю, мы оба близки к осуществлению наших мечтаний.
  В лицо ровное дуновение ветра. Теплое? Маньи, наблюдает за слабеющим парком выдоха. Действительно.
  Кто вертит головой насмотреться красотой горных пиков, кто пытливо заглядывает в темноту прохода.
  − Посветить чем? - спохватывается Олдхем.
  Вокруг ни деревца, ни куста. Запалить нечего.
  Райа тычет пальцем в сторону Костаса переадресовывая вопрос. Амад занят девушкой. Аяш нехорошо. Подъем, пусть и не долгий, сбил дыхание и лишил сил. Севаста оперлась о камень. В теле слабость. Ей совсем не хочется никуда идти. Усиленно шмыгает забитым носом. Опять кровь.
  − Скоро отдохнем, − обещает Костас.
  Она верит ему. Верит всем его словам. И вера эта, слепая или какая еще, не вызывает в ней ни малейшего протеста. Поскольку вера чувство целостное. Или есть или её нет. Никаких с серединки на половинку.
  Крадутся вдоль стенки, не загораживать спинами свет. Над головами пустующие гнезда факелов - путевые вехи.
  Тоннель не длинен, сто или чуть больше шагов до площадки. Дальше спуск в светлый сумрак. Разлом в своде пропускает свет. Свет серебрит легкую снежную пыль.
  Вид на площадь. Обычную, городскую. Подковообразно теснятся лавчонки. Выдолбленные в камне, сложенные из крупных каменных кусков, из отлитых блоков, из обожженного красно-бурого кирпича. Провисшие тенты истлели в лохмотья. Развалы ящиков, корзин и плетушек. Группками, связанные для устойчивости веревками, торчат амфоры. На одном из прилавков высокий плетеный короб. В таких, сложив стопой, хранили хлеб.
  − Напоминает Рааб, − сравнивает Маньи приметную особенность. В сумеречной тиши, подальше от глаз, лобное место.
  По-соседству от хлебной лавки, в бакалейной, сохранились торговые принадлежности. Весы, гирьки грузов и грузиков, чаши для сыпучих продуктов. Рэйден щелкнул косточкой абака. Сама рука потянулась.
  Райа примолк и медленно варится в нарастающем неудовольствии. Все это: ворота, тоннели, площадь, базар − маскировка истинного. Кому понравится когда от него что-то прячут?
  − У вас тут тоже скидки? А где же дурачок? Или мы за него? - бухтит симпон.
  В дальнем краю площади источник. Легкая струйка журчит, плескается в небольшом водоеме. Костас подождал, пока Аяш напьется.
  − Солоноватая, − изумилась вкусу воды Аяш и наморщилась. Пузырьки газов ударили в нос.
  Покинули рынок и вошли в арку жилого квартала. В арке, честь по чести, будка стражи. На виду доска с ценами и пошлинами. Надписи исправлены и зачеркнуты. На уголке стола мытаря лежит мелок. Человек отошел и сейчас непременно вернется. Путники озираются. А что если взаправду вернется? Руки ищут оружие.
  Никто не возвращается, а эхо шагов, опережая, спешит по улочке.
  Дома из крупного камня. Добротные, но не очень нарядные. Разве что вторые и третьи этажи. Балкончики, нишки, свинцовые и алебастровые переплеты окон.
  Рейден подглянул в один из домов. Кухня, печь, стол, лавки, посудные поставцы.
  − Все по-людски, − сообщил он и показал. - Сковорода - во! На десятерых!
  Доволен будто в гости пришел или до дому вернулся!
  − Не соответствует услышанному, − выговаривает Райа амаду.
  Ни золоченых крыш, ни яшмовой мостовой, ни рубиновых фонарей о чем жужжал Джуф, размахивая ,,Магарским Кругомˮ. Лекарь клялся и божился, её автор, Тельм, не врал. И как прикажите понимать видимое? Обнищали за давностью лет? Или во времена историка это считалось богатством. Может и копи им под стать?
  − Предместье, − заверяет Маньи. - Вы не были в Туссуле.
  Не похоже на предместье. Обычно кучи мусора, зловонные канавы переполненные фекальными водами, горы отбросов, полно нищих и калек. Здесь же чисто... и пусто.
  Квартал закончился. Новый тоннель, неприятно напоминал глотку неведомого зверя. Два молочно-белого мрамора столба на входе, что два больших клыка. Но переход короток. Вошли-вышли.
  Город открылся с точки начала нового спуска. Дорога достаточная для свободного прохода трех-четырех человек, сбегала вниз. В некоторых местах обращалась в лестницу, в некоторых в каменные мостки над пенной водой. Серый свет сменился светом огромных красных (вот откуда россказни о рубинах!) газовых фонарей, через один, но продолжавших гореть.
  Тесные ряды домов. Черный камень кладки, в белых прожилках известкового раствора. Резные свисы крыш, причудливые орнамент карнизов, большие окна в переплетах алебастровых рам. Поверху шпили, башенки, балконы, эркеры. Вместо переулков, горбы перекрестий виадуков. Ни грязи, ни пыли, ни звука, ни живого духа. Город мертв.
  − Офигеть! - восхищен Рэйден. Он похож на человека хлебнувшего лишку. Всюду лезет потрогать, посмотреть. Ему здесь нравиться. А симпону нет! И остальным.
  Циркач сторонится хонсария. Не к добру в человеке перемены. Нутро не шкура, не линяет быстро. Такое со смертником происходит. Отпустит ,,вожжиˮ и живет последним часом.
  У симпона Ночных Рыб другие думки. Врал, не врал автор Магарского Круга, но он, Джер ди Райа в Кандаре. И что? Столько россказней и все вполне достижимо. Хорошо снаряженный отряд, пусть с потерями, но доберется сюда за месяц. Даже если вокруг Топи круг даст. Даже если хассады. Горы если знать дорогу (если знать!) не большая помеха, одолимы. Так почему за столько лет никто не залез? Не выпотрошили вчистую легендарную кладовую сокровищ, а с ним и легендарные копи, на которые полмира облизывается? Почему зная, где спрятано, в ходу всего десяток камней?
  ˮИз десяти, три у амада. Включая подарок рани Кайрин,ˮ − напомнил себе симпон, прервав на миг размышления. Но только на миг.
  Ведь прознай кто, добыть камни раз плюнуть, и скалы сроют в яму! Разобьют на песчинки, просеют в ситах и распродадут все, что можно продать. С другой стороны тогда и ценность камня упадет. Он дорог потому, что единичен.
  Рейден переглядывается с Галэки. Немой диалог понятен не только им, но остальные предпочитают оставаться наблюдателями.
  Воротца во двор инкрустированы слюдяными вставками. В них как в мутном зеркале расплываются улица и люди. Тускло блестит латунная ручка.
  − Куда? - рявкнул Райа остановить.
  − Вроде книга лежит, − придумал Рэйден уважительную причину.
  − Глянем, − заверил Галэки симпона и придерживал шаг.
  Медлительность спасла ему жизнь. Рэйден дернул ручку и толкнул воротца. Клацнула ловушка и тонкое как паутина лезвие, толкаемое пружиной, разрубило хонсария. Две половины отлетели под ноги аэхе.
  − Стучаться не пробовали, − сплевывает Циркач. Нечто подобное он и ожидал. Предчувствовал.
  Он покосился на Райа. Не уже ли дурак не видит, его ведут! Впрочем, на то и дурак, не видеть. Несостоявшийся симодарий не верил в сказочку о рахшах. Может тут и город, может тут и есть что-нибудь ценное, за что стоило рисковать и тащиться в такую даль. Лично он довольствовался свернуть амаду шею. Взгляд Циркача ,,зацепилˮ Аяш. Интересно, зачем амаду баба? Какой смысл тащить её с собой? Как бы все обернулось, знай, он об обычае некоторых горцев в знак особой расположенности дарить женщин или уступать своих жен? Выходит от незнания тоже польза?
  − Надеюсь здесь не на каждом шагу такие фокусы? - раздражается Райа пустым расходом живой силы. А ну как потребуется!
  − Не стоит лезть туда, куда не приглашают.
  − А нас и сюда не приглашали! - развел руками Райа.
  − Значит и сюда не стоило лезть, − невозмутим Костас.
  Райа продолжил бы спор, но в конце улицы, в неровном свете, заметил движение и тусклый отблеск. Что там? Сколько не вглядывался и не напрягал глаза до рези, так ничего и не разглядел. Убедил себя, показалось. Показаться то показалось... Какие еще сюрпризы ждут? Опять мысли вернулись к месту мечтаний и устремлений. Почему город цел, если путь сюда не так труден? Что там говорил Джуф? О чем предупреждал? Ему не удалось вспомнить название сказочных тварей.
  − Надеюсь, ты ведешь честную игру, амад, − предупредил Райа.
  − Как и все присутствующие, − с усмешкой ответил Костас, чем еще больше озадачил симпон. Что такого амад знает о его людях, чего не знает он? И его ли это люди на самом деле? Не продались ли верные спутники, должные безоговорочно идти и в бой и на плаху?
  Маньи? Нацеливался свалить в Райгел. И свалил бы не проушань рекомендации. Бумагу передали Райа и он её спалил в собственном камине. Симпон от души повеселился над написанными строками. Житие святого, а не рекомендации. А святые у него не служат.
   Циркач? Скоро догадается, если уже не догадался, почему до сих пор не занял место покойного симодария Матуша. Лизнуть надобно хозяйскую руку, не побрезговать. А может чует, лижи не лижи заветного местечка не получит. Для других оно предназначено.
  Олдхэм? Та же история что и с Маньи. Лично знаком с киром Коером. Срок перехода под руку пэранса, в тот самый день и час когда катепану понадобятся умелые служаки.
  Галэки? Предан своим пуньялам, которые, не задумываясь, пустит в ход против кого угодно ибо во всяком деле прежде всего за себя! Как и амад.
  Райа удивился своим размышлениям. Получается, и довериться некому? Как же так?
  − Пепел Кайракана! - выругался симпон Ночных Рыб прогнать неутешительные сомнения. Что теперь? Крутись волчком, не подставляй спину?!
  В таких случаях ,,время покажетˮ самый распространенный успокаивающий аргумент.
  − Идти вместе! - приказал Райа. - Руки в карманах держите, ничего не трогайте!
  − А у меня они дырявые, − огрызнулся Галэки. - Согрешу.
  За оградой сад. Действительно сад. Листья, кроны, цветы, побеги. Могучая ветвь искусственного древа из-за ограды затеняла улицу. Все как живое... Но не живое.
  Улочка толи медников толи жестянщиков, вначале вывеска - два молоточка над наковаленкой. За распахнутыми воротами дворик. Острые тени от башенок и шпилей купаются в небольшом прудике. Вода волнуется, горбится, переплескивается через край. Самая черная из теней делает тихий круг. Проверить так ли это не пожелали. Мало ли каверз напридумано. Кроме Костаса никто не заметил влажного следа, тянущегося от прудика вглубь двора, за дом.
  Остановились у широкого потоком, перед подвесным мостом. Конструкция поскрипывает и покачивается. Бушующий поток бьет в берега, прыгает вверх, разбрасывает брызги.
  − Перейду, следом ты, − объяснил Костас девушке и объявил. - Потом остальные. По одному!
  У Райа заострилось лицо. На борзую похож, что след взяла. Не попытка ли амада отделаться?! Разом!
  − По-другому поступим, - переиначил симпон и скомандовал, − Маньи, давай на ту сторону.
  Хонсарий, проходя мимо, пробурчал предупредительно.
  − Лучше не юли амад.
  Придерживаясь за веревочные перила, Маньи ступил на шаткую переправу, глянул в черную воду, поплевал через плечо на удачу. Быстро засеменил-побежал и был уже за серединой, когда мосток начал стремительно опускаться. Хонсарий растерялся, рванул вперед, повернул назад. Большего не успел. Мосток просел, тугой поток сбил человека с ног. Маньи уцепился за канат, надрывно призывая помощь.
  − Помогите! - захлебывался он.
  Помочь? Знать бы как!
  Время упущено. Напор воды притопил мосток и смыл человека. Только пузырь плаща мелькнул.
  − Он предлагал себя первым! - напомнил Циркач, наблюдая гневную рожу Райа.
  − Иди! - проорал симпон и стал возле Аяш. Давая понять за любой его фортель, любой! ответит девушка.
  Олдхем протянул руку забрать оружие, но аджа не получил. Костас перекинул его на другую сторону. Что-то спросил у Аяш. Та ответила. Из-за шума воды слов не разобрать.
  Циркач со скрытым удовлетворением наблюдал ,,телячьи нежностиˮ. Пусть амад ловкач каких поискать, но и на него нашлась зацепка.
  Избавившись от груза, мосток выправился. Костас преодолел его стремительным броском. В конце цеплялся и подтягивался за перекладины настила. Выбравшись на противоположный берег, выждал пока конструкция примет первоначальное положение и заклинил механизм аджем.
  Все некстати. Капнула кровь, закружилась голова, круги в глазах. Девушка сделала несколько скорых шагов прежде, чем осознала - не успеет! В сознании темно и лишь изредка простреливает свет увидеть размытую фигуру в конце мостка.
  Шум воды больно отдавал в ушах. Аяш ухватилась за леера перил не упасть.
  Костас мог бы прийти ей на помощь, но не шел и не попросил помочь других. Олдхем готов, но выдержит ли его и девушку?
  − Ты слышишь меня? - добрался как сквозь вату голос Костаса. Аяш согласно качнула головой. − Иди не бойся! Иди!
  Она не боится. У ней просто не осталось сил. Ей плохо. Кружится голова. Она не дойдет Упадет в поток.
  − Иди! - требовал Костас.
  Аяш рискнула сделать шажок. Крохотный, детский, неуверенный. Повернула голову в сторону. Очень мешал шум воды
  − Я здесь! - звал Костас.
  Еще шажок. Перехватила леер. Удержалась не упасть. Мосток шатается от чего мутит и горчит слюна во рту.
  Сквозь шум и темноту она слышит его голос. То далекий, то близкий, то громыхающий над головой, то шепчущий на самое ухо. Понятный и размытый, четкий в каждом звуки и неясный, как шелест песка. Её сознание держалось только потому что Костас говорил с ней.
  − Не рыпайся, − удержал Циркач спафария, ,,созревшегоˮ помочь .
  Бестолковые люди. Амад сам мог вмешаться, но не делает этого. Почему? Если ты не будешь сражаться за собственную жизнь, кто тогда будет? Друг? Брат? Сват? Бог? Что-что, а на его подачках долго не протянешь.
  ˮСправилась,ˮ − одобрил Циркач упорство девушки и сунул руку за припрятанным ,,ежомˮ. Расстояние великовато, но если постараться. Амад не обрадуется своей хитрожопости. Попасть в амада, гадай, получиться ли, а девушка.... Девушка это наверняка.
  Кто медленнее кто быстрей, но переправились все.
  − Амад вы неприлично честны, − усмехнулся Райа. Симпон до последнего мгновения ждал какого-нибудь подвоха.
  Берег - небольшая ровность. От воды до стены. Ни статуй, ни вазонов, ни барельефов. В стене три прохода. И чем руководствоваться выбором кроме счета? Шишел, мышел взял да вышел? Так что ли? Райа опять померещилось движение. Он бы назвал увиденное черным туманом, но бывает ли такой. Или черным вихрем над пепелищем - мелькнули две алые искорки. Но вокруг камень, чему двигаться и гореть?
  ˮСвет паршивый!ˮ - попробовал убедить себя Райа, но не убедил. Не убедил хоть ты тресни! Глаза могут обманывать, слух может обманывать, нюх подвести, но не чутье! Он привык доверять своему чутью, а чутье подсказывало, в темноте, в самой её сердцевине что-то было... есть!
  ˮО ком же долдонил Джуф?ˮ - в который раз пытался вспомнить Райа страшилку.
  Тоннель вывел на горбатый мостик похожий на рассерженную кошку. У лап-быков яростно шипит и пенится вода. За мостиком площадь в ровных дорожках. Между дорожками каменные кусты. Мастерство резчика достойно поклонения. Изгибы побегов, листочки, веточки, бутоны - переданы мельчайшие нюансы. Огромная чаша фонтана. Струи не бьют, истекают. В прозрачной толще хорошо видно, каменные рыбы застыли в каменных водорослях. Вода колышется и рыбы плывут... плывут... плывут... оставаясь на месте, не сдвинувшись ни на пядь за полторы тысячи лет.
  Полукружие лестничных переходов поднимает к дворцовой эспланаде. Путники невольно сбавляют шаг. Оглядеть здание. В огромной жаровне пляшет огонь. Порожденные им розовые тени ползают по зданию. Переливаются в стеклах, прыгают искрами по позолоте орнаментов, подсвечивают спрятанные в нишах бюсты, растекаются сполохами по карнизам, добавляют контрастности и выпуклости барельефам. Света не много, но вполне достаточно зарозовить, затеплить камень. Оживить упрятанную в гранит красоту. Заставить захотеть, и не сдерживать желания, прикоснуться к камню.
  
  17.
  − Не плохо для горского царька, − разглядывал Райа, усеянный негранеными алмазами бок жаровни. Руки так и чесались сковырнуть камушки.
  − Наш патрикий лучше живет, − раскритиковал Олдхем увиденное.
  − Потому скоро в короне и будет, − сокрушается Райа. - А мы сирые и убогие...
  Прибедняться известное правило тех, у кого денег прорва. И денег и власти...
  По мнению Циркача это хоромы, но не дворец. Знает, поездил по свету и с труппой и после, когда поменял ремесло на более доходное. Видели бы они избушку кира Гойара во Вриттенском Гайде, вот бы удивились. Чуть меньше, чем он с подельниками, когда ночью непрошено пожаловали к тану, а их почти всех перещелкала охрана.
  − Приглашайте, амад, - не терпится симпону очутиться внутри. - Коли вы здесь за своего. Топтаться у порога дурной тон.
  Вестибюль строг, как строги все вестибюли дворцов, малых и великих. Удивляться в них особо нечему. Преддверие будущих удивлений.
  Шахматный пол - красное с черным, ряды чучел в доспехов с меднением (или с налетом ржавчины?), панно с батальными сценами. Гневные лица победителей, раззявленные в крике умирающих, сломленные фигуры побежденных. Хаос и смерть.
  Галэки ткнул пуньялом в пергамент щеки стража.
  − Мумия, - сторожится хонсарий.
  Мертвые живым не компания, морока с ними.
  Вправо и влево коридоры во мрак. В самых концах, светлыми пятнами серебра и позолоты двери. Под потолком большой шар в окружении меньших. От времени механизм подачи газа частично пришел в негодность. Светили два из всей ,,гроздиˮ.
  Лестница витком спирали поднималась на второй этаж. Вместо балясин ряды сражающихся былинных героев. Славные воители все на одно лицо и чем-то сходи с амадом. Отсутствием эмоций.
  Площадка в окружении скульптур. Поэзия камня, нескромная красота тел. Олдхем похлопал каменную деву по заднице.
  − Правильно ли мы понимаем ценности?
  Несмотря на неважное самочувствие, Аяш с удивлением рассматривала декор и убранство. По справедливости, царек жил в Тайгоне, а здесь истинно императорское величие. Строгость в излишествах, богатство в скромности.
  Гэлаки не выпускал пуньялы. Приглядывался, прислушивался. Незваному гостю и встречу окажут соответствующую.
  Костас повел в Зеленое крыло. Зеленое по цвету фонарей. В сторону Оранжевого даже не взглянул.
  − Отдыхаем, − объявил он и пропустил девушку в выбранное помещение, другим преградил доступ. − Выбирайте! - указал на череду дверей, ясно давая понять, намерен отдохнуть не только от дороги но и от их общества.
  − Надеюсь последняя задержка? - несказанно терпелив Райа.
  − Последняя.
  − Что ж принимается. Отдыхаем, − разрешает симпон. Наверное, потому что понимает, амад и шагу не ступит, хоть разрешай, хоть нет.
  Впрочем, он тоже устал. И от дум и от выпавших испытаний. Но ведь в самой страшной сказке самое счастливое окончание. Не так ли?
  Райа занял отдельные комнаты, очевидно принадлежавшие придворной бэну. Полно всяких безделушек, стульчиков, пуфиков и прочей ерундистики, столь необходимой женскому существованию. О зеркалах и говорить не приходится. В каждом углу! А в спальне во всю стену и потолок. Ночной горшок в форме причудливой ладьи, симпон поддел носком сапога. Скривился от удивления. Внутри зеркало? На что смотреть-то? Развалившись на ложе, глядя на отражение вверху, симпон гнал мысль о прекрасном обзоре кувыркания с бабой. Потом... потом... потом дворцы, ночные горшки, перины, шлюхи. Надо отдохнуть. Чуточку забыться, унять нервную дрожь, привести себя в норму.
  Циркач облюбовал обиталище скромнее. Проходную комнату. В случае чего, будет куда отступать. Правда и трудней оборонять, если прижмут с двух сторон. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Он подпер обе двери стульями, штук шесть стаскал и составил в ряд. Пододвинул столик и разложил содержимое панария. Спохватился, стянул сапоги, запнул обувь под стулья, с наслаждением пошлепал босыми (портянки в хлам!) ногами по прохладному полу. Запах не смутил. Свое не пахнет. Развернул тряпицу с едой. Порезал и поел сальца, помусолил долгоиграющую шкурку, сгрыз сухарь, с причмоком глотнул из фляжки. Не наелся, но остатки убрал. Сожрешь, что потом делать? Проверил оружие. Меч под бок, ,,ежаˮ в изголовье. Растянулся до хруста в мослах. Лучше подохнуть выспавшимся, чем клевать носом отбиваясь от врагов.
  Галэки и Олдхем заселились вместе. Согласно выданной разнарядке. Один отдыхает, другой присматривает. В конкретном случае за амадом и девкой. Не сбегут ли?
  Комната, выбранная Костасом, не велика и не мала. В ней удобно. Кресла, два столика, поставец с грубой очевидно древней и потому дорогой посудой, на стенах фрески, удивительно живые и красивые. Потолок под золотую роспись. Витраж заменяет окно. ,,За стекломˮ якобы цветущий сад. Все к месту, к удовольствию здесь находиться. Единственная червоточина потухший очаг. Но неровный свет, падающий от светильника, играя на прутьях решетки, обманывал легковерных - горит!
  Аяш выглядела очень уставшей. Бледной. Даже рыжие волосы потеряли свой ослепительный блеск. С удовольствием стянула плащ. Надоел. Или не осталось сил таскать. Плюхнулась в кресло. Посидеть, побыть в покое - за счастье!
  − Есть хочешь? - спросил Костас.
  Не дожидаясь ответа, достал баклагу − в ней еще плескалось вино, сыр, сало с прослойками и богато обложенное чесноком, вытряс на лепешку остатки сухого фарша из бурдючка.
  − Не хочется, − отказалась Аяш. В теле приятная нега ничегонеделания.
  − Надо, − настойчив Костас.
  Сейчас он напоминает ей отца. Та же хитринка в глазах. Мол, будешь послушной, получишь нечто такое о чем и не мечтала. За дозволение тренироваться с киром Гешем, она месяц была самой послушной дочерью в империи. А здесь что?
  Она сжевала сало, поморщилась, но не выплюнула чеснок. Пахнуть будет как от конюха! Ела через силу. Поглядывала на Костаса. Ну, когда? Когда?
  − Через три комнаты есть бассейн с водой, − объявил он.
  − Правда? - застыла она от удивления.
  − Есть-есть, − непонятно чему улыбается он. - Залезешь, пяткой заткни холодный приток, наберется горячее.
  Его слова звучат волшебно. Бассейн! Вода! Горячей! Ради этого стоило жевать сало через силу и давиться чесноком!
  − Я пока огонь посмотрю, − проводил он её словами.
  Стены и потолок сплошь мозаика. Люди, животные, растения. Бассейн дразниться легкой серебристой рябью. Из двух отверстий звонко журчит вода. На приступке, баночки с маслами. Она вдыхает их божественный запах. Жасмин, розмарин, хвоя...
  Аяш стремительно разделась. Липнувшие к телу рубаха, куртка и штаны опротивели до дрожи.
  Вода прохладна. Кожа покрывается мурашками. Она следует совету и вскоре над водой клубиться парок. Блаженство и нега. Нега и блаженство. Вода качает в своих нежных объятьях, журчание притоков убаюкивает. Скромная награда за выпавшие мучения и лишения.
  Девушка зачарованно следит за переменчивой игрой светлых и темных бликов. Все как в её жизни. Костас объявился на поляне невесть откуда и превратил её жизнь в кошмар. Спутал нити судеб. Её, Шари, Кайрин. Спутал ли? Или выдернул из ткани миропорядка. Зачем? Для чего? Сколько вопросов поставить в очередь и ожидать и искать на них ответы?
  Аяш впервые подумала о собственной болезни и, что кривить душой, о смерти. Спокойно и рассудительно. Как думают о вещах обыденных и, увы, неизбежных. Их можно не принимать, не соглашаться, но что изменится? Ничего и многое....
  Костас сидел в кресле, любуясь воскрешенным огонем. Если сомнения? Нет. Мучает совесть? Нет. Хочется покоя и уединения? Поздно об этом думать. Не так ли Шарзэ? Качнув весы Судеб в свою пользу, нет смысла уравновешивать их. Никакого... Он вытер прокаленное и от того в черном налете лезвие ножа и положил оружие на уголок стола. И не зачем их уравновешивать...
  Осторожно, шлепая по полу, Аяш вернулась в комнату. Мокрые волосы ниспадают на плечи. Продолжением их тонкие струйки и капли сползают по кожи груди, живота, бедер. Остановилась на пороге. Еще мгновение назад, решительная и убежденная в правильности поступка, она растерялась. Ведь если он сейчас не встанет навстречу она... она ...она будет выглядеть продажной женщиной. Он так и подумает! О ней! Как одной из служительниц мимария или еще хуже, тех, что ищут мужчин, потеряв рассудок от необузданной плоти.
  Костас поднялся с кресла.
  − Я..., − не находит она слов и повторяет те, памятные им обоим. - Что не нравлюсь? - Рука тянет белую ленту из косицы-облака. − А ты мне очень.
  − Лучше это сделать когда над головой солнце..., − обнимает Костас и убирает её руки от волос. - А еще лучше при луне, − чуть отстраняется посмотреть в лицо. - Что бы дети походили на мать. Рыжие это здорово!
  Соглашаясь Аяш улыбаясь. От легкости чувств, его слов... и обмана.
  Падает капелька крови... Знак близкого завершения всего: надежд и жизни. Она пробует забыть о болезни и помнить сказанное им.
  Костас укутав её в плащ, усадил на свое место.
  − Мне хочется, чтобы ты мне поверила, − просит он, опускаясь рядом на пол.
  − Я верю тебе.
  − Не торопись. Я объясню...
  − Не надо объяснять. Я верю тебе.
  Костас смотрит ей в глаза.
  Утверждают, что сами глаза ничего не выражают. Морщинки, складочки, движение лицевых мышц, движение век, вот что выдает наши чувства, страсти и страхи. А сами глаза - ничего. Зрительный орган, реагирующий на свет, темноту и боль. Врут... врут... врут...
  − Верю... во всем, − прибавила она, истолковав его молчание за сомнения. - Всегда.
  Костас все еще медлил. Словно преодолевал некий внутренний барьер. Или взвешивал ответственность решения.
  Ты сделал выбор, Шарзэ! Не имеет смысла отказываться от последствий. Принимай, как должное.
  − Потерпи, − просит Костас.
  Аяш не понимала о чем он говорит, но сделает все что скажет.
  Из прошлой жизни, забытой и зачеркнутой, сейчас бы ему пригодился шприц. Самый завалящий. Шприца нет. Как и нет особой уверенности, что вживленный в него ,,глистˮ Шаева не подведет. Как ты? Справишься, био и нано чудо? Не подкачаешь? Отобьешь вваленные в тебя народные бабосы?
  Костас надрезал Аяш вену на сгибе локтя. Припал, втягивая кровь. Глоток, другой. Девушка не отдернула руки. Он просил верить ему, она верит. Безгранично. Как верила Создателю, обращаясь в своих молитвах. И усомниться, значит признаться во лжи.
  Олдхем отпрянул от дверной щели. Закрыл на минуту глаза. Потом поморгал. Увиденное не пропадало. Надо бежать! Бежать пока сам не сделался таким же! В висках пульсировал страх. Вспомнил о чем толковали сторонники Уорнеш, Великой Богини Луны и Ночи. Человеческая кровь дает власть над смертью и жизнью. Так вот почему они здесь! Агнцы на заклания. Нет! Тупые бараны на убой! И хорошо если это сам амад. А если их ждет сама богиня? Спрятавшись под носом у Сура-Кайракана?
  Олдхем вернулся в свою комнату, забрать мешок.
  − Ты что? - удивился Галэки.
  Сказать? Не поверит. Или что хуже попрется предупредить Райа. Олдхем сообразил с ответом.
  − Не сбежит, − и изобразил подобие ухмылки, − Есть прибыльней занятие. Дворец как никак.
  − Тогда я налево, ты на право, − не замедлил Галэки разделить зоны поиска.
  − Наоборот, − потребовал Олдхем.
  Галэки расценил слова как шкурный торг. На самом деле спафарию нужно ближе к выходу.
  − Заметано. Только никакого дележа и молчок.
  − Каждый пасет свою удачу, − произнес формулу договора Олдхем.
  Выскользнули в коридор и разошлись.
  Найти выход легче легкого. Олдхем спешил, но старался пройти известным путем. Углов не срезал, дороги не сокращал. Мерцавшее серебро и золото нижних коридоров не прельстили. Богатство? Куда уж богаче, собственную шкуру не потерять! Вскоре спафарий достиг проседающего мостка. Пожертвовал кинжал заклинить механизм. Несколько раз выдохнул. Потоптался, пробуя надежность. Собрался с духом. Благослови Создатель! Или кто там есть!
  Олдхем побежал так быстро, как только способен. Мосток не проседал, лишь раскачивался. Преодолев три четверти, спафарий пропыхтел, подбодрил себя.
  − Еще чуток!
  Стремительный бросок черного тела из бушующего потока он прозевал. Анга, сверкнув красными глазами, сбила человека с мостка. Рвущийся из глотки крик заглушило водой.
  Галэки не торопился. В его распоряжении не меньше трех часов. За три часа успеешь многое, если не дрыхнешь без задних ног. А в случае чего и отмазка имеется. Не его очередь торчать на страже. Пусть спафарий сам отдувается перед Райа. Любопытно, что придумает?
  Кляня скрипучие петли, заглянул в несколько комнат и посчитал их недостойными внимания. Следующей уделил поверхностный осмотр. В панарий легло серебряное блюдо. Металл легковесен, но тонкую работу резчика оценят на полусотню. Галэки поправил лямки. Не тянут. Пятьдесят будущих солидов невесомы.
  В четвертой по счету разжился отличным кинжалом, в дорогих ножнах. Безусловно, каменья, скань и позолота вкупе принесут сотнягу, но за клинок можно ломить втрое. Галэки любовно уложил находку. Если улов не подкачает, рискнет, оставит кинжал себе. Хорошее оружие это не только представительный вид, но и лишний шанс в бою.
  В библиотеке не задержался. Фолианты громоздки. Вполне допустимо в них вся мудрость веков, но вероятней всего столетние враки. Ни мудрость, ни бредни хороших доходов не сулят. Если бы ему в этот момент шепнули, за любой из томов легко снять тыщенку, а за ,,Атлас хворей людскихˮ − две, он не был бы столь легкомысленным. А что говорить об ,,Алхимии Сущего и Тайногоˮ? Тощенькой книженции? Пять!!!! И с живой очередью из желающих отвалить испрашиваемое! Но Галэки ничего такого, ни сном ни духом, ни ухом ни рылом, не ведал. Не посвящен в ценности знаний, поскольку единственная наука которую хорошо усвоил, наука выживать в драках, свалках и поединках.
  Резная конторка добавила десяток золотых монет. Незнакомой чеканки, но на прикус полновесное золото! Богатый костюм придворного поделился пуговицами-рубинами. Черный жемчуг с обшлагов рукава, ободрал как ягоды с куста смородины.
  По оружейной Галэки ходил с печатью отчаяния на челе и обиженно отквашенными губами. Будь его воля забрал бы все. Выкинул золото, камни, еду, одежду, но забрал оружие и тащил бы на горбу, надрываясь и вывалив язык до земли. Но, увы, всего не заберешь. А выбрать? Выбрать, значит, отчего-то отказаться. Потому ничего не оставалось, как ходить и любоваться мечами, булавами, секирами. Дотрагиваться до панцирных пластин, щупать тонкую ковку колец кольчуг. Ни камни и ни крашения надрывали душу ,,бездушногоˮ хонсария. Сталь! Отличнейшая сталь, которую никто давно не делает! И отменное качество работы, о котором давно забыли. Галэки принудил себя выйти из оружейной. Ничего не взял. Любой предмет из оружейной скрасит жизнь самого нобилиссима. Ему же обладание таким предметом его бедную жизнь укоротит. Босяку не почину!
  В галереи лицезрел картины. Занятная срамота! Собирал явно любитель задниц. Голые молодицы со спины. Галэки сомневался, что они отвернулись от излишней скромности. Некоторые недоумки предпочитали ,,дуплоˮ верной и испытанной лохматке? Пффф!!!!!
  Коридор закончился незапертой решеткой. Хонсарий решил спуститься в подвал. Все что на показ − себялюбие потешить. Самое ценное прячут. Подальше положишь, поближе возьмешь − хорошо зарекомендовавшая себя истина. К тому же Райа обмолвился о копях. Доведется, копнет. Не погнушается работы.
  В подвале не темней, чем в коридоре. И что удивительно нет сырости. Не пахнет ни гнилью, ни плесенью, ни мышами, ни человеком.
  Массивные двери с каждой стороны прохода надежно заперты. Увидеть что за ними не возможно. Нет и маленькой щелочки. Значит, есть что прятать! Галэки пожалел, Трампа бы сюда! Вот уж кто любой замок мог уговорить. Проще чем бабу - хвастался старый друган. Галэки положил на ум, вернется, не пожалеет денег научиться замки вскрывать. Не надо − не надо, а вот бы пригодилось! Он честно подергал ручки. Все мимо! Остановился в конце коридора. Очередная лестница на спуск. Есть ли смысл спускаться, когда все за семью запорами? Прикинул, сколько в запасе времени. Часок. Может лучше вернуться и как следует пошарить по комнатах?
  Вроде брякнул металл. Галэки схватился за пуньялы.
  − Эй, кто там? - как можно грозно и уверено произнес он, ширыкая клинок о клинок. − Олдхем, ты дурью маешься?
  Вдруг недобитый спафарий зашел с другой стороны? Уж кто-кто, а благородный должен разбираться, где и что во дворцах хранится. Сам хвастал, бывал когда-то в императорских покоях. Галэки нервно осклабился. В Гаррийской кутузке тоже гостевал.
  − Эй! - позвал хонсарий, скоргоча сталью.
  В ответ брякнуло тише. Ближе или дальше не понять. Звук неясный, неразборчивый, замыленный.
  Галэки осторожно двинулся вперед. Быстрее минуя светлые участки и хоронясь в темных. На всякий случай. Олдхем может и спафарий, но в спину ударить сообразит, не промедлит.
  Ступени круто уходили вниз. Галэки постоял, таращась в разряженный полумрак. Никого. Решился все-таки спуститься, пройти еще немного и вернуться. Хочет Олдхем играться, пусть забавляется сам с собой. Или крысами. Увы, хонсарий за своими заботами, упустил, ни крыс, ни их следов он не видел. Нигде.
  Почудилось движение над головой. Нет, не колыхнулся воздух, не раздался звук. Ощущение, близкой опасности. Галэки успел поднять глаза прежде чем сверху на него обрушилась черная тяжесть текучего гибкого тела огромной змеи. Он умер почти мгновенно, но и в это мгновение в его сознании держались два алых зрачка убившей его твари.
  Райа ругался во весь голос и грозил снять с подчиненных шкуру живьем.
  − Куда они подевались? - спрашивал он заспанного Циркача.
  − Прячутся. Вы столько наговорили...., − издевался тот. Все-таки он был веселым парнем. - Их шкура и им самим пригодиться.
  Заткнуть словоизлияния Райа заставило появление Костаса и Аяш. Понятно, амад ждать никого не будет.
  − Все в сборе, − объявил симпон, забыв о дезертирах. - Идемте.
  Они прошли путем Галэки, только быстрее. Не заглядывая ни в оружейную, ни в галерею. Спустились в подвал, оттуда по лестнице еще ниже. Ниже... ниже... ниже... Уровень за уровнем.
  − Вам бы следовало остаться, − ворчал Райа на медлительность Аяш. - Подождать наше возвращение. Было бы гораздо быстрее.
  Следовало, но не осталось. Участие в деле помогало не раскиснуть, не сдаться.
  Последний привал в небольшой пещере. На каменном полу пики сталагмитов. Поймав свет от крошечного фонаря, они искрятся, напоминая торжественные свечи на именинном торте.
  − Вы идите, а мы тут останемся, − предложил Циркач, поймав на себе испытывающий взгляд симпона. - Бьянки нездоровится, а я при ней побуду. Да и всяк за своим интересом здесь.
  Райа истолковал решение подчиненного подстраховкой. Если амад и задумал чего, то наперед подумает прежде чем что-либо учинить.
  − Жди здесь, симодарий, − согласился симпон. Одно слово сказал и все понятно.
  − Побудь, − попросил Костас Аяш. Девушка с не охотой согласилась. Она бы следовала и дальше, но его слова... Ведь она говорила, что верит ему.
  Почти нет света, но дорога не трудна. Гладкий камень блестит под ногами, как после дождя. Райа неловко поскользнулся, хотел выругаться и выговорить Костасу, но заткнулся. Он несколько раз сморгнул. Не мерещится ли ему? Не кажется ли? Не обман ли зрения? И затаил дыхание в ожидании. В темноте светились сотни рахшей! Сотни!
  − Копи? - срывающимся шепотом спросил Райа.
  Но не все ли ему равно копи, склад, сокровищница, брошенная лавка огранщика. Вот они! Бери! Сколько хочешь! Сколько сможешь унести!
  − Копи ниже, − отвечает Костас, не поворачиваясь.
  − Тогда... - слава не важны. Ему достаточно того что видит. Ему хватит. Он рад как ребенок.
  − Это кладбище, − пояснил Костас. − При рождении мужчина Джабали получал рахш. Считалось, в нем жила душа в ожидании нового рождения. Потому рахши вешали на могильные шесты. Потому ими никогда не торговали. Душами не торгуют. Отправляясь в путешествие, снаряжаясь на битву, рахш отдавали матери или жене. Если женщина вынашивала и оберегала дите, значит обережет и душу сына или мужа для нового пришествия в мир живых.
  − Кладбище.... Кладбище... - не слушал рассказа Райа. Какая разница! Камень? Души? Он заберет и то и другое.
  − Вы говорили ваши предки отсюда? - терпелив Костас.
  Райа не до этого.
  − Да! Да, − соглашается симпон. Он не может говорить. Хватит говорить!
  − В Булвилле мне поведали историю о неком Джер ат-Райа....
  − Райа?! Ого! Мое наследство? - рассмеялся симпон. В голову лезли всякие хороши глупости. Припомнились подозрения, что амад купит корону империи. Создатель! Кайракан! Он сам её купит! От Игольчатых гор до бескрайнего Пушта. От побережных фьордов до равнин Остии!
  − ...человеке, предавшем свой народ. Предавшем Джабали.
  − Он украл рахш?
  − Он украл Голос. Священный гонг, на который откликались анги.
  ˮАнги? Анги?ˮ - никак не мог сообразить Райа, чем ему это название знакомо. Не мог и не успел.
  Костас повернулся к симпону. Красные глаза человека столь же холодны, как и сияния рахшей. Но рахшей ли? Большая часть из видимых, парно, двинулся к Райа со всех сторон. Лишь в последний момент он различил огромных змей. Потомок предателя коротко вскрикнул под тяжестью захлестнувшихся на нем колец. Упал на колени и вскрикнул еще раз, когда два тела разомкнулись, разрывая его.
  Костас не уходил, пока не прекратилось движение в темноте. Пока половина рахшей не погасло...
  ...Циркач поджидал.
  − Как понимаю, кир обрел не богатство, а вечный покой. Стать симодарием мне не светит. Жаль. Хлебное местечко. Как раз по моим годам....
  Он стоял, покачиваясь на носках.
  − ....Честно скажу, ошибся я. Надо было в Миране тебя апелатом скормить. Меньше бы потом возни и хлопот. Ну, дак что о прошлом толковать. В прошлом все хорошо складывалось, раз до сего дня дожили. Как-то дальше обернется.... А дальше давай столкуемся. Как старые знакомцы. Я уважу тебя..., − Циркач шагнул в сторону и вернулся на место. За спиной прятал Аяш. Руки и ноги девушки крепко связаны. Не шагнуть, не отойти. - Девка твоя как видишь в целости. Уж не знаю, зачем она тебе потребна, но повременил, не свернул шею. Успеется. А за это ты уважь меня. Кинем обоюдно по паре железок и разойдемся всяк своим путем. Тот, кто уцелеет, разумеется. Лады?
  Циркач следил за движением противника. Костас переложил посох.
  − Не-не-не-не.... палку не трогай. Не успеешь. Её оприходую, а потом как повезет. Сам знаешь, везет оно по-разному. Иногда везение солоней соли.
  − Договорились, − согласился Костас без всякого торга или условий. - Только нечем состязаться.
   − Вон на камушке возьми. Специально приберег. Ты им Белого пришпилил. Помнишь такого? Запамятовал? В монастыре Дев Мироносиц. Он просил при случае поквитаться. Думаю, сейчас он за меня словечко замолвит. Создателю, Кайракану или еще кому. Той же Уорнеш. Кто еще? Клешня за тобой. И так много славных парней... Многие захотят тебя ТАМ увидеть, − Циркач хмыкнул, - обнять.
  Кинжал лежал на виду. Костас без опаски подставился, повернулся пройти и забрать рондел. Попутно снимал плащ.
  Циркач в напряжении ждал. ,,Ежˮ надежная штука. Пять шипов увеличивали шансы на успех. Ровно в пять раз. Эх! Иногда одного из ста достаточно, а иногда и девяносто девять не хватит. Не в этом ли вкус жизни? Настоящей, хмельной!
  Как не внимателен, как не сосредоточен, как не готов к драке Циркач, но прозевал, не уследил. Расслышал только за комканьем плаща, резкий лопающий звук. Внезапная боль прострелила грудь и спину. Не от ронделя. Оружие осталось лежать на виду. Кусок отломанного сталагмита торчал между ребер левой стороны. Острие вышло из-под лопатки.
  − Мастак, − промямлил Циркач ныряя лицом в песок, на оброненный с руки ,,ежˮ.
  Костас перешагнул через подергивающееся тело и освободил девушку. О произошедшем ни слова, ни взгляда, ни намека.
  Раскатал рукав и полоснул вену.
  − Твоя очередь.
  Девушка осторожно втягивала сочащуюся кровь.
  − Не бойся, еще! Еще!
  От крови ей совсем плохо. Не смогла даже встать. Дыхание участилось. Часто сглатывала, сдерживая тошноту.
  Через кладбище Джабали, в сердцевину копей, Костас пронес Аяш на руках. У нее кружилась голова. Ей казалось, она парит среди звездочек.
  Костас усадил девушку на камень. Осторожно раздел. Аяш не сопротивлялась, придерживалась за его плечо не упасть.
  − Я умру, − устало произнесла она, вглядываясь в сияние красных точек. Неприятный звук похожий на шипение заставил её вздрогнуть.
  − Нет, конечно, − успокоил Костас.
  Он поднял ее и, хлюпая по грязи, отнес подальше. Положил, в густую, резко пахнущую, теплую жижу. Когда над поверхностью осталось одно лицо, вымазал ей щеки и лоб. У него под ногами двинулась черное тело анги. Змея свернулась, приняв девушку, как в колыбель. Среди красных звездочек вспыхнули две зеленых.
  − Поспи, − попросил Костас.
  − Да, − согласилась Аяш слабым голосом.
  
  
  18.
  Порывистый утренний ветер дергал полог юрты, позвенькивал колокольчиком отпугивая злое, трепал огонь в очаге, выдувая сажу. Актай терпеливо ожидал, пока невестка расстарается подать чашку с шубатом. Пока ждал, думал о своем. Стариковские думы они, что прожитые годы - тяжелые. И ладно бы о чем, вернее о ком, стоящем тревожился. О чужаке, которого и увидел-то пять дней назад! Старому Актаю пришлый не нравился. Пришел в орду не звано не прошено со стороны Игольчатых Гор. А оттуда никогда ничего путного, сколько не вспоминай, не появлялось. Налетит ли непогода и засыплет пастбища и выгулы жестким снегом; заметет ли не к сроку жгучей метелью пути-дороги, так что ни конному проезду, ни пешему проходу не сыскать; надует ли мороза, да такого что собак приходится в юрту запускать; или приблудит свирепый шарзэ, та еще напасть! и выбьет столько баранов, сколько сумеет − где хорошее? То-то.... Потом имя пришелец носил странное − Костас. Такого имени Актай не слыхивал. Вполне возможно, на свете существовало немало имен, о которых он и представления не имеет, но именно это ему поперек сердца. А встреча? Он сам присутствовал на ней.
  − Костас? - растерялась при виде незнакомца Вигдис. Вся строгость куда только подевалась! Старшая дочь джуки захлопала глазами, открыла рот и больше ничего и сказать-то не смогла. Запунцовилась словно не целованная девка при виде сватов. По всему встречались они и хорошо друг дружку знали. Иначе с чего по имени звать-величать! Поздоровалась бы, по обычаю о пути-дорожке расспросила, воды предложила. Все пересудов меньше. Ан нет. Костас! и в цвет пошла глазами хлопая! Что с того что он Большой Фадж одолел? Сама тоже его прошла. Будь иначе, сейчас бы её свадьбу гуляли, а не Эльгыз, младшей сестры. Заортачилась. Не этого ли бродягу дожидалась? Дождалась и что? Старик сердито принял шубат и поставил. Кусок от дум в горло не лез.
  Бабьи шашни одно, а порядок другое. Гостю в крове и угощение не отказывают. В Хоу не было такого никогда! Подарки ему жаловали: верблюда, коня, ковер, меч и шубу. Джуки Балдан на свадебные торжества пригласила.
  − Раздели с нами радость нашего рода.
  Может джуки при рождении и нарекли Балжан (сладкая как мед), но характер далеко не медовый. Упрется не сдвинуть, заталдычит что − не переубедить. Мудрый совет примет, но по-своему вывернет. Потому как щурила глаз, как медлила, Актаю, да и другим, понятно, не к поре гость. Про гадание на косточках абрикоса и на бараньем жиру с лопаток в орде все знают. Непонятное гадание. Неоднозначное. Гадальщики только плечами пожимали. Даже от даров отказывались. Старики просили перенести торжества, но джуки решила, свадьбе дочери быть. По годам пора. За обычной девушкой сватов бы прислали и дело сладили. Но это Эльгыз, дочь джуки, пусть и младшая. Лучший из лучших нужен.
  Пришлого поселили у Сайбата, брата джуки. Тот на удивление уважение показал. Прежде чем войти колено перед юртой преклонил. Но на том уважение и закончилось. Ни в одном состязании умением не блеснул и даже зрителем не присутствовал! Песни в застолье не спел. Да что песни! Из него слова не вытянешь! Двухгодовалый правнук Актая и то красноречивей!
  Старик подхватил шарик баурсаки, недовольно сунул в рот, сжевал. Прикинул, смог бы пришелец победить кого из соискателей Плети* Эльгыз. И пришел к выводу, не в одном из состязаний победы пришельцу не видать. Ни в борьбе на поясах, ни в скачках, ни в стрельбе, ни в мечном бою, ни в умении охотника, ни в сложении песни. Ничего пришлому не светило. Даже старушечий поцелуй* не заработал бы! Про подарок и говорить не приходится. В поклаже посох и тощенький панарий, в котором разве что жменя горного тумана.
  В общем пришлый, в свадебных торжествах не участвовал, а сидел безвылазно в загоне с суром. Жеребца загонщики случайно поймали. Сказывают обессилил тот, как от стаи волков отбился. Десятерых в землю вбил. Весь склон холма был в волчьей крови. Да что волки! Когда сура в орду привели, волкодавы хвосты поджали!
  Старик сердито хлебнул из чашки. Глоток застрял и он закашлялся.
  − Не спешите. Соревнования не скоро начнутся, − напомнила невестка, не дав Актаю как следует прочистить горло.
  Не будь у нее округлого пуза - кафтан не сходиться, рожать скоро, вытянул бы до визгу. Взяла манеры советы давать, да со всяким глупостями лезть. Конечно, с бабами и в обычную пору сладу нет, а тут на сносях. Не она первая, нечего цену набивать. Роди сперва!
  Актай сердито допил напиток. Остатки плеснул в очаг, кинул крошки. Над миром власть Сура-Кайракана. Нахлобучив тымак - меховую шапку, на ходу поправил нарядный пояс с металлическими бляхами.
  Выйдя из юрты, сощурился на яркий свет, вдохнул свежего легкого воздуха. День обещал быть погожим. Ветер тучки разогнал, солнышко....
  Постоял, размышляя куда податься. Зайти сначала к старому другу, проведать, как он там? Или отправиться на состязания к Соленому Оврагу, где с самой рани толклась ребятня, занимая лучшие места старшим. В четвертый день боролись на поясах. Претендентов убыло и осталось не так и много. Десятеро. Но зато какие! Любой достоин стать зятем джуки! От здорового мужчины крепкие дети! Но повинуясь неясному порыву, дался же ему пришлый! старик повернул в другую сторону. Что за напасть! Вот словно кто в бок тыркнул!
  Сура, жеребца-пятилетка с черной полосой от холки до хвоста, держали за кругом юрт, в загоне. Красавец, а не жеребец! Хоть смотри, хоть щупай (если подпустит!) изъяна нет ни в чем! Такого заиметь в табуне за счастье! Но... суры отличались крайней дикостью, своенравием, приручению и выездке не подавались ни в какую. Да и редки, что тень на солнце. Актай не помнил, да и его отец и отец его отца не рассказывал о таком, что бы сура приручили. В их орде точно. А то чем хвалятся Гун...
  − Ты старый дорогу сослепу не попутал? - бросили старику смешок в спину.
   Ульчук-дахан. У Акбая пропало всякое настроение куда-либо идти! Нынче его сынок среди претендентов на Плеть Эльгыз. Парень славный, скромный. А вот папаша его... Не зря в юности хотели его на черном осле, задом на перед прокатить. Ни уважения к ровесникам, ни почтения к старшим.
  − Опять к пришлому пошел? Ой-ой-ой! Святой человек! - скалился Ульчук.
  На дахане нарядный шапан, бельдрик, меч с рубиновым навершием что в Варрене взял (взял! выменял на полонянку!). Расфуфырен так словно не сын, а сам женихается!
  − Тебе то что?
  − Да как бы не ускакал. На суре. Как же без такого почетного гостя! Все пировать, а его уже и след простыл.
  Актай нашел Костаса сидящим на краю кормушки. Примостился, чисто сорока на пеньку! Сур встретил появление старика с неудовольствием. Пофыркал и заходил, затоптался! Шаг вперед, шаг назад. Шаг вперед, шаг назад! В землю копытами бухает - гудом гудит! Пришлый топтанию значения не придавал. Пляши дальше. Сам глядел в сторону выпаса. На табун что пригнали из орды Нар в подарок невесте.
  Старик, покряхтывая (совсем развалина!) прислонился к одному из столбов, наблюдать. Какое-то шестое, седьмое или восьмое чувство подсказывало, здесь самое интересное! Не там, где женихи тешат гостей удалью, таскают друг друга на поясах, швыряют на землю и ловко вскакивают. Не там, где завтра проявят меткость глаза, стреляя в подвешенное кольцо, а после будут биться на мечах. Не послезавтра когда начнут распевать песни, восхваляя красоту суженной. Здесь! Именно здесь! Где вот уже пятый день пришлый добровольно сидит в загоне с суром.
  Жеребец хвост задрав и выгнув шею, пошел округ коротким шагом, высоко поднимая ноги. Старик залюбовался статью. Гордец!
  − Ишь ты! - вздохнул Актай. В лошадях он понимал. Сур показывал превосходство. Будь его противником жеребец, уже бы кусались, боролись шеями пригнуть к земле, бегали кругами. Но противником сура был человек и человеку (пришлому!) было все равно, что вытворяет дичок.
  Костас отломил соломинку, сунул в зубы. Вся реакция на столь грациозную демонстрацию превосходства. Такое пренебрежение сура задело. Жеребец задергал ноздрями.
  ˮВдарит!ˮ − сомлел старик, прочитав намерения дичка.
  Но сур не торопился. Если постараться можно человека втоптать в землю. Можно... но две предыдущие попытки не принесли успеха. Зачем торопится с третьей? Выставить себя увальнем? Потому сур наблюдал за Костасом, а Костас с ленцой, в полглаза, наблюдал за суром. Больше времени таращился на выпас, где бродил табун. Сур презрительно фыркнул. Нашел на что зреть?! Жалкие подобия Вольным Гривам, принявшие служение человеку.
  Пришлый вовсе от него отвернулся. Сур скосил глаз. На что уставился?
  − Лепешку хочешь? - обратился Костас к жеребцу. Актай даже вздрогнул, подумал к нему обратился. На самом деле к суру!
  − Фрррр! - мотнул головой дичок.
  − С солью? - говорил Костас, вытягивая шею разглядеть пасущийся табун.
  − Фрррр! - злился сур. Ему неприятен даже сам голос человека! А уж то, что предлагает...
  − Понятно... Лучше бы морковки... Да? Я бы не отказался. Пробовал морковку? Сладкая! - Костас даже привстал.
  Актай невольно вытянулся подглядеть, что ж там такое интересное. Интересней танцующего разозленного сура.
  − Нет морковки, − вздохнул Костас, усаживаясь на место. - Потому предлагаю лепешку. С солью.
  Сур опять недовольно фыркнул и в нетерпении сделал шаг вперед. Кажется, человек намекает на его плен. Жеребец сделал проход по кругу и тряхнул гривой. Пусть. Он вспомнил потуги людей накинуть на него узду. Тогда он покалечил двоих и еще поранил одного, прежде чем люди оставили бесполезную затею. Кто родился с вольным ветром в гриве, не станет ходить под седлом. Даже если придется расплатиться жизнью! Жизнью!! А жизнь не в подчинении человеку, не в принятии его воли! Жизнь, когда наперегонки с облаками, когда дождь хлещет бока, когда непогода вызывает прилив сил. И приняв вызов стихии, несешься к сверкающим молниям, к беспокойным рекам, к кипящим волнам озер, к огромным и медленным валам моря! И стук копыт едва ли тише раскатов грома! Жизнь это ярость схватки с волками, с собаками, с человеком. Вольный это не тот, кто спасается, а тот, кто сражается! Он сражался!
  Сур захрапел от переполняющей его энергии. О! сколько бы еще раз он пронесся по степи, какие преодолевал преграды, прежде чем познавал усталость. Сколько сшибок с другими жеребцами выиграл, ради того что бы его семя родилось вновь и вновь в других обличиях. Жеребец ударил копытами, комья полетели. Из всех жеребят, что ему принесли кобылы, ни одного сура. Ни одного. Ашгар, ашхаб, соркун, комэйт, ниле, магаси* и ни одного сура!
  Жеребец фыркнул, но человек продолжал смотреть мимо. Ждет пока он проявит слабость, сунется к кормушке, потянется к соленой корке или поцедит воду? Сур сделал несколько шагов назад, надеясь потревожить, отвлечь человека. Тот выплюнул соломину, потянулся за следующей. Сур пронзительно взвизгнул, прислушиваясь, как забеспокоились лошади. Как ржали жеребцы, оттесняя своих кобыл подальше от загона. Они знали, чего боятся. Сур вскинулся на дыбы, бухнул копытами. Чего надобно человеку? Сколько дней сидит с ним в загоне? Сур скакнул к ведру с водой, опрокинул, разбил копытами хрупкие доски. Пусть и не мечтает! Ничего из рук человека он не примет. Только смерть. Неважно какую. От людской руки или от зубов псов. А то может, приманят волков, посмотреть его последнюю битву. Неважно, он уйдет свободным! Сур презрительно всхрапнул и взлетел в свечку! Он не примет кай*! Не будет носить тамга* на своей шкуре! Тамга это рабство! Навсегда! Даже если потом сбежишь. Ведь тамга не только след на шкуре, она в душе.
  Сур еще раз оглянулся куда смотрит человек. Среди прочих мастей мелькнул сийах. Вороной? Наверное это его лошадью. Человек любит водружать свое тело на спину лошади, и мчатся по просторам степи! Мчаться? Трусить, а то и ползти как черепаха. Разве можно мчаться имея на спине мешок с костями. Сур пренебрежительно зафыркал. Мешок с дерьмом! Ведь человек таков и есть. Не ценит чужой свободы, а, значит, не знает цену собственной. Придумывает всякие уловки, держать других в подчинении. Охраняет баранов, прибегнув к помощи собак. Сам не в состоянии уследить за всем. Гоняется за волками, этими кровожадными выблядками, оседлав коня. Сам коротконог и слабосилен. Он не может долго идти, не может много нести, не может довольствоваться, тем, что вокруг него. Человек слаб и смешон! О Сур-Прародитель, зачем ты создал его? Не уж то в наказание своим детям. Если так?! Тяжела десница твоя.
  − Ты лепешку-то покажи, - укорил Актай, теряя всякое терпение. Сам он в молодости таким способом пытался приручить необъезженного жеребца. Приручить не приручил, а ногти на пальцах ретивый прихватил. - Чего пустое сулить!
  Сур вслушался в слова человека. Понять человека не сложно. Даже просто. Он все делает себе в пользу, а остальным во вред.
  Костас даже не повернулся к старику ответить, продолжая смотреть на табун.
  Сур сделал круг. Отреагирует?
  − Стопчет! - предупредил Актай.
  Костас остался спокоен. Даже движение ног, будто жеребец готовился ударить копытами, не заставило его шевельнуться. И только когда разозленный сур действительно лягнул. Костас кувыркнулся назад.
  − Беги! - заорал Акбай, сам ретируясь подальше. Как чувствовал бедой кончится!
  Сур взвился на дыбы, ,,закозлил", вскинулся, ударить передними копытами. Кормушка в щепу! Бадья с овсом в прах!
  Актай никогда не видел что бы человек так стремительно двигался. Словно дождина на листе подорожника под порывами ветра, метался, уходя из-под ударов. Уклонялся от укусов, уворачивался от лягания, а сам будто на привязи, ни шажка лишнего! Актай оглох от пронзительного визга, топота и запыхался, будто сам скакал и взлягивал.
  Наконец сур успокоился, и, фыркая, сделал победный круг по загону.
  Привлеченные шумом, заложив крюк, подъехали подружки невесты и сама Эльгыз. Девушки, облаченные в свои лучшие наряды, больше всего напоминали букет цветов. И самый прекрасный цветок - младшая дочь джуки! На Эльгыз саукеле - свадебный головной убор. Широкая расшитая лента ниспадает на спину. По вискам жактау - длинные до пояса подвески. На запястьях без-билизен, браслет в сочетании с пятью перстнями. Расшитый кафтан, атласные шалбар, сапожки на высоком каблучке. Сопровождала невесту и Вигдис.
  Старик из всех отметил именно её. В соку молодуха!
  − Хочешь объездить? - наблюдает разгром Вигдис.
  Старшая дочь джуки сердита. Сердита на пришельца. Сердита как женщина которой не уделили должного внимания, которую не замечали, пожалели сказать лишнее слово, обделили взглядом. У баб на это особое чутье. Припекает им что ли?
  − Пусть для начала попробует объездить меня? - расхохоталась пышнотелая Эрэз.
  − Лучше сура, − пошутил в ответ Костас. Это были одни из не многих слов произнесенные им в орде. Больше он сказал только суру.
  − Не отбей себе богатство, − хохочут девушки.
  Эрэз ему озорно подмигнула.
  − Если что, приходи, полечу! - и подула, как дуют детям на ушиб.
  Актай, покачал головой... Из сочувствия к будущему мужу полнотелой. Такую ублажить надо норов что... что... что у того же сура. И кир* не меньше!
  Девушки смеясь уехали. Их ждали на состязаниях. Пробегавшая мимо ребятня не остановилась. Смотреть борьбу интересней! Глашатый уже надрывался, объявляя пары.
  Старик увязался было следом, но вернулся с полдороги. Что же задумал пришлый. Уж не в самом ли деле вознамерился оседлать дичка?
  Костас поднял кормушку (то, что от нее осталось), установил и сел на прежнее место, глядеть вовне. Сур опять скосился. На что же он уставился? Опять сийах! На этот раз сур увидел больше. Вороная кобыла прядала ушами, щипля траву. Сур жадно потянул воздух, задергал ноздрями, оскалился задрав губу, пытаясь нёбом среди сотен запахов учуять ЕЁ и только ЕЁ запах. Рядом с сийах прохаживался аргаш. Выказывал дружелюбие, обнюхивал её плечо, шею. Ухаживал!
  Сийах пятится и тянется укусить ухажера, тот отступив, миролюбиво мотает гривой. Когда сур повернулся к человеку, увидел на его лице усмешку. Жеребец сердито фыркнул.
  ˮЭто ничего не значит!ˮ
   Человек фыркнул в ответ.
  ˮКонечно ничего.ˮ
  Старый Актай замер с открытым ртом. Он мог поклясться, человек понимал лошадь, а лошадь понимала человека. Как понимали бы друг друга два приятеля. Без слов, с полу взгляда, с полу вздоха.
  − Старики в орде Гун хвалятся, однажды сур покорился. Человек плетью забивал на глазах жеребца жеребую кобылу. Сур позволил себя взнуздать.
  Рассказав эту героическую историю, Акбай устыдился рассказа. Устыдился, будто бы это его проступок. Старик попробовал вспомнить, что стало с суром и тем человеком. Память ничего не подсказала. Забвение. Люди о том ничего не помнили. Не хотели помнить. Даже сами Гун. Хвалится хвались, но без подробностей. Актай пожалел, что поведал историю. Вдруг пришлый удумает поступить так же. С тревогой поглядел на жеребца и Костаса. Оба на своих местах.
  Теперь сур больше старался смотреть на выпас. Где тесно бродили лошади, лениво переходя с места на место. Аргаш терся возле сийах. Кобыла нервничала, визжала, гоняла приставалу.
  Суру вспомнились луга Зауджа. Широкие и ровные, как бок речного камня. Ни складочки. Где травы цветут от весны до поздней осени, а за балкой, круглое как копытный след, небольшое озеро с солоноватой водой. И так вкусно облизывать камень на берегу после многотравья луга. А вода! Чистая с приятной горчинкой. Жеребец тряхнул гривой. Вспомнил своего первенца. Как помнил свои первую кобылу. Халанг. Теперь остается только помнить... Степь, ветер, волю... и солоноватое озеро... И такую же солоноватую шерсть на длинной шее Халанг.
  Жеребец тяжело повел боками, вдохнул холодный воздух. В нем нет ничего от той бескрайней степи, лугов и озер. Разве что легкая примесь соли... Сур дернул ноздрями, мотнул головой. Ему почудилось или он все-таки воспринял запах Сийах? Так и назвал − Сийах. Потому что другой такой не было. Она одна. Черная без примеси не то, что другого цвета, оттенка! Такая же грива. И норов, что у грозовой тучи. Никому не подчиниться!
  Сур выгнул голову к человеку. Тот в насмешку пожал плечами.
  Следующий день, Акбай пропустил. Пришлось сидеть у постели старого друга, пересказывая все новости. Пытался рассказать и о пришельце и суре, но друг отмахнулся.
  − Глупо надеяться прокатится на степном вихре.
  Вот и весь комментарий. Справедливо, в общем-то.
  Шестой день, снедаемый противоречивыми предчувствиями Акбай проторчал у загона. Впустую. Ничего такого, чему почетно стать очевидцем. Никаких попыток уничтожить человека. Лишь намерения. Проходы с выгнутой шеей, да демарши с приподнятым хвостом. Сейчас большую часть времени сур уделял внимание лошадям по соседству. Что же в табуне веселей, чем в тесном загоне. Тем более, выпускать жеребца на волю, никто не собирался. Актай обругал себя последними словами. Старый дурень пропустил все празднества и ничего не посмотрел. Что ему внукам рассказывать? Как пялился на пришлого? На сура? Тоже мне повесть достойная удара кобыза! Актай еще не разу в жизни не испытывал такого разочарования.
  В седьмой день Акбай поднялся засветло. Поел плотно. Уж что-что, а сорпу невестка готовит - не оторваться! Пообещал себе проведать сура и Костас, жив ли еще, только одним глазком глянуть и сразу к юрте джуки. Эльгыз должна назвать избранника из ставшихся трех претендентов. Лично он был уверен, выберет Бошана. Ловок, строен, пригож. Актай даже поспорил со старым другом. Кто проспорит, отдаст свой выходной тымак. И спор дурацкий и свадьба дурацкая и приз дурацкий.
  Актай оказался у загона вовремя. Чуяло сердце! Костас сбросил перегораживающие жерди.
  − Идешь? - обратился он к суру.
  Жеребец постоял, недоверчиво огляделся и настороженно двинулся вперед. От человека можно всего ожидать. Костас, оставив проход свободным, повернулся в пол оборота, подождал жеребца. Пошевеливайся, дескать! Сур, мотнув гривой, шел. Актай семенил в отдалении. Помнил, какую пляску устроил дичок.
  Так они и шли Костас, сур и Акбай. За ними помалу набирались зрители. На удивление − не шумели.
  Возле юрты волновался народ. Эльгыз, дочь джуки должна объявить счастливчика. Претенденты гордо стояли в сторонке. В нарядных кафтанах, в дорогих поясах, обвешанные лучшим оружием. Старухи над ними потешались, молодцы терпеливо сносили шуточки.
  − Бошан! Бошан! Ты рукоять к каусин* по какому размеру делал? К себе примерял что ли? Уж больно хорошо в руке лежит! Дай подержаться!
  Га-га-га!
  − Да не за каусин, глупый!
  Молодец краснеет. И не рад, что взял похвастаться. Каусин действительно примечательная. И ручка и хвост, в двадцать четыре металлических лезвия. Одним ударом волка в клочья, до хребта.
  − Моздар, отчего у тебя щеки то красные? От пудры или от здоровья! И пудра не поможет, а щеки побледнеют. Это тебе не у мамки под рукой шнырять, лепешки красть.
  − Кайбар, ты-то как в женихи попал?! Тебе годков сколько?
  − Да он еще молоко пьет! Видишь молочные усы?
  − Пьет? Если бы пил! Титьку мамкину сосет!
  − Вот у мужиков натура!? Первый раз встанет, а уже сразу жену ему подавай.
  Ха-ха-ха! Га-га-га!
  И так над каждым, все кому желание потешить острый язык.
  Когда из юрты появилась Эльгыз. Народ замер! Красива! Глаз не отвести. Женихи замерли столбами.
  − Бошан? Чего это у тебя шалбар топырится? Не рано ли?
  Га-га-га!
  − Это он плеть спрятал.
  Смех прекратился, когда появились сама джуки Балжан и старшая дочь Вигдис.
  Джуки подняла свою плеть.
  − Пусть Сур-Кайракан направит твой выбор, − произнесла она и макнула ,,хвостыˮ в священный сосуд с водой Алазыра. Пока капает вода у Эльгыз есть время обдумать.
  − С дороги! С дороги! - пыхтел Актай, пихаясь и толкаясь без разбору. Народ оглядывался и спешно расступался, гомонил тыкал пальцами. Уж невидаль, так невидаль! Сур шел за пришлым без всякого принуждения! Сам!
  Костас и жеребец подошли к юрте в полной тишина. Кто-то подсуетился, сбегал за уздой. Костас не взял. Жестом пригласил, не Эльгыз, Вигдис. Девушка побледнела от волнения.
  Тихо. Фыркает сур. Капают капли с плети. Вигдис смотрит на мать. Это ведь не её праздник! Джуки смотрит на дочь.
  ˮСур-Кайракан сам выбирает, кому и в какой день даровать. Ты можешь отказатьсяˮ, − красноречив взгляд матери.
  ˮА если не откажусь?ˮ
  ˮ Спроси о том Сура.ˮ
  Вигдис гордо вскинула голову и отважно шагнула вперед. Костас помог ей сесть на дичка.
  Жеребец недовольно повел боками, но не сделал попытки взбрыкнуть или встать на дыбы. Костас зашагал вокруг орды.
  Тот, кто чтит традиции, помнит своих предков. Покуда народ помнит предков, то той поры он народ! Единого корня и единой судьбы. Как не назови, Хоу, Нау, Гун... Старшая орда, младшая.... Суть одна. Страты!
  И гости орды и хозяева забегали вперед. Женщины и девушки стлали платки на дорогу. Переступит - беду отгонит, наступит, перед бедой заступиться. Малых детей проталкивали вперед, поднимали над головами. Пусть Сур увидит их, запомнит. Мужчины опускались на колено, резали ладони, лили кровь. Отдать малую сейчас, чтобы не запросил большую в битве. Старухи тащили туеса бросить щепоть вдогонку. Из остатков муки будут печь лепешки по самым большим праздникам, приговаривая − ИЗ ТОЙ САМОЙ! Старики, стальной закалки и выдержки люди, кланялись в пояс. Не за себя. За детей и внуков просили.
  И все же... все же присутствовала в происходящем некая двусмысленность. Неявная, сокрытая, доступная пониманию не многих. Вигдис, дочь джуки Балжан, сидела на спине сура, олицетворявшего Сура-Кайракана. Сам сур послушно шел за человеком. Чужаком, пришлым, носившим странное, не знакомое имя. Так кто главный в этом караване?
  Костас совершил большой круг, заключить как можно большую территорию. Где ступает Сур, там земля благодатна и щедра к людям.
  Согласно традиции Оседлавший Сура ничьей воли не подвластен, ибо отныне вся воля его! От ныне и до веку! Когда вернулись к юрте джуки, Балжан уже сняла с себя праздничный наряд и надела обычный. В глазах мудрой женщины светилась счастье и гордость. Она мать Оседлавшей Сура!
  Костас ссадил девушку со спины жеребца и, хлопнув в ладоши, прикрикнул совсем уж по-свойски.
  − Вали!
   Сур обежал круг, ворвался в табун лошадей. Лягаясь и взбрыкивая, отогнал соперников от Сийах. Его право! Оба и жеребец и кобыла, понеслись по степи бок-о-бок, голова к голове, щека к щеке. Сур взвизгивал и нежно покусывал избранницу.
  Старый Акбай, взобравшись повыше, наблюдал. Как скакали, как остановились. Как сур положил голову на круп вороной кобылы. Старик веселился до слез. Бабы, они всегда бабы. Лишь бы им по красоваться! Лишь бы по красоваться!
  
  
  Эпилог. Двадцать пятое авдимеоса* девять тысяч сто шестого года. День Великих Начал.
  
  Над Мальборком снег. Неделю кряду. Кругом белым бело, торжественно и спокойно.
  Спальня молодых похожа на заснеженные равнины Райдела. Под скупым светом единственной свечи искриться льняная простыня. Свеча, постель и комната отражаются в огромном зеркале. Армин взглянула в отражения на себя... за себя...
  Прикосновение Мэдока... Его дыхание... Он держит голову в пол оборота, скрыть шрам на щеке.
  Уверенность Армин поколебалась. До этой минуты она была уверена, поступает правильно. До этой самой минуты. И вот теперь, когда свадебная музыка осталась за дверями, когда шум веселья почти не слышен, пришли... приползли... вкрались... сомнения. И виной всему зеркало, отразившее её. И тысячи страхов, до сели неведомых, вырвались из под спуда её воли.
  Мэдок прочитал сомнения. Ему надо успокоить жену, пообещать, наплести заверений в вечной любви... дольше, чем вечность... Она ждет их. Мэдок повторил услышанное от старого Аё.
  − Мужчина выбирает ту женщину, которая ему нужна...
  Армин готова поспорить по поводу выбора. Но разве умная жена спорит с мужем? И время ли для споров?
  −...А все остальное... для зеркал и сплетен.
  Девушка протянула ему нож отрезать косицу-облако. Она видит блеск в глазах Мэдока, его поджатые губы, наблюдает глотание слюны. Наставления полученные от бэну Хидди пугающе честны, и в них не хочется верить. Неужели он вел бы себя так же с другой женщиной. Так же бы её желал?
  Армин гонит мысли и сомнения прочь. Все, что было и есть в этом мире, пускай останется за порогом их спальни. Все что будет, встретит завтра по выходу из нее.
  − Разве уже утро? - Мэдок подхватил Армин на руки.
  Четыре шага до постели! Сыщется ли бесконечней путь!
  Пэранс Крайт находился среди гостей и принимал поздравления. Искренние и не очень. Традиционные и глупую отсебятину. Он кивал головой, отвечал, благодарил, но думал о другом. Где-то к границам герцогства спешит гонец. Его известие может означать либо долгую-долгую войну, на которую трудно решиться, а решившись, придется вести до полной победы. Либо плохой мир. Но плохой мир не лучше доброй войны. Нет. И не потому, что война сама по себе не может быть доброй. Она всегда... Всегда худая, дерьмовая, паскудная.... Но всегда и везде, как непременное правило, за никудышным миром следует наихудшая из войн.
  В отличие от Мальборка в Тайгоне всю неделю слякотно. Погода переменчива. По утрам сыпал мелкий снежок и тут же превращался в кашу под ногами, копытами и колесами. Сыро и нет никакой охоты высовывать нос из дому. И вообще отходить от камина. Разве что в фускарню или капилию наведаться, пропустить глоточек фермона.
  Человек поднимался на колокольню собора Святого Лэйва. Сто двадцать две ступени. Он преодолел половину. Но преодолеет и остальные. В звоннице потемки, но человек не взял факела. На самой верхотуре светло и дует ветер. Человек невольно заторопился, ускорил шаг. Наверх, к свету! Тут же одернул себя и продолжил подъем размеренной поступью. Пульс его не участился, кровь в ушах не стучала. Взобравшись, огляделся. Нет, любоваться нечем. Город сер, грязен и нелюбим. Как на старой шкуре видны подпалены недавних пожаров, торчат руины. Война была, война закончилась, но раны остались. О кошмаре Кровяного Мора человек не вспомнил. Не видел, не довелось. Создатель миловал. Но рассказы и пересказы не волновали его. Человека вообще мало что в данное время волновало или хотя бы могло взволновать.
  Он заглянул в оставленный для него мешок. Сюрприза не будет. Достал налучье, извлек большой лук. Оружие без изысков. Не для парадов, не для коллекции на стену. Боевое. Подобное оружие он не встречал, но наслышан. Эвергеты. Их работа. Почему их? Именно для такого ответственного случая.... Но ему все равно. С тем же чувством взял бы изделие оружейников Рааба, Децимии или чикошей. Кого угодно. Смерти едино, что послужит орудием.
  В верхней части жесткого колчана тетива и кольцо, в нижней − стрелы. Согнул лук и попробовал натяжку. Послушал звучание отпущенной тетивы.
  − Дыннннннннь.
  Чувств, доволен или не доволен, не выказал. У эвергетов нет плохого оружия.
  Запас стрел не велик, десяток. По цвету оперений три вида. Сампаку - пронизывающая занавесь, риндзэцу - язык дракона, ватакуси - режущая плоть. Перебрал все. Положено так. Половину забраковал. Из-за древка, из-за оперения, крепление наконечника. Пятую долго крутил, скоблил ногтем и то же отложил. Не понравилась.... Потому что не понравилась. Как сказал бы дядька - чуйка! Чутье стало быть....
  Закончив приготовления ждал, внимательно рассматривая площадь внизу. Она пуста. Если не считать охраны по периметру. Но и охрана его не интересовала. Чтобы не замерзнуть переминался с ноги на ногу, грел руки засунув в подмышки. Не сказать что холодно. Ветер.
  В конце улицы показалась телега. Два нарядных мужика сбросили на землю тюк. Раскатали. Красная дорожка рубцом легла к ступеням храма.
  Встречать процессию вышел диакон в окружении служек. Показались всадники. Патрикий Престо ехал в окружении не многочисленных соратников, единомышленников и военных. Причина скромности понятна. Город, переживший войну и Мор, возмутиться большим празднеством. Так не далеко и до бунта. Потому все должно пройти скромно и скоро. К тому же вопрос финансов не потерял остроты. В казне ветер, как и сегодня на улице.
  Человек подождал пока процессия достигнет середины площади и резче обозначаться фигуры людей. Двести двадцать шагов. Достаточно. Легко наложил сампаку, вскинул лук и выстрелил. Все на одном дыхании. Одним движением. Еще первая не достигла цели, а человек выстрелил второй раз. Ватакуси.
  Так был убит патрикий Янго ди Престо. Двумя стрелами.
  Позже, один из сопровождавших патрикия в тот злосчастный день, катепан Герет утверждал, что знавал когда-то человека, столь метко стреляющего. Но поговаривают стрелок погиб при защите храма Святого Пия.
  К концу того же дня, во всеуслышание, на всех площадях Тайгона, всех перекрестках, базарах и рынках огласили последнюю волю последнего нобилиссима из рода Иедов, Экбольма Первого, мученика и праведника. Последняя воля несчастного венценосца ясна. Экбольм Первый отказывался от дарованной ему Небом короны и власти над людьми в пользу Мэдока ди Хенеке, последнего отпрыска великого рода Хенеке. Евдомарий Кюр ди Барро удостоверил подлинность отречения, эк-просопу Аммельрой и волхв Корум засвидетельствовали правдивость его слов.
  Немногочисленные сторонники Экбольма безоговорочно приняли волю нобилиссима. Противники последнего Иеда склонили головы, поскольку Мэдок ди Хенеке, являлся сыном глориоза Бекри и что не мало важно зятем пэранса Крайта, владетеля Райгела. Армия, как всегда вернувшаяся к шапочному разбору, без всяких шатаний принесла присягу. Катепан Акоста получил титул севаста. За преданность делу отца и сына. Ярым же смутьянам, выступавшим против коронации ,,щенкаˮ и ублюдка, пришлось проглотить свое не согласие вместе с кровью. Вмешались хускарлы. Грофф выступил третейским судьей, аргументировав вмешательство. Глориоз восстановил могилу Брейгис ди Хенеке в своем родовом склепе, значит Мэдок законный наследник Ларса ди Бекри. Керкит проявил себя достойным сыном, отказавшись направить меч против отца даже защищая собственную жизнь. Он храбро сражался. Мужчина, не боящийся драки, достоин носить корону! Подозрения в братоубийстве смешны. Если бы на руках керкита была кровь брата, что помешало бы ему пролить кровь отца?
  Тех, кому нравилось рассуждать на эту щепетильную тему и строить многочисленные гипотезы, скоро прибрала инквизиция, возглавляемая диаконом Филисием Сапокаром, некогда приведшего юного керкита в лоно истинной веры. Он же, собственноручно, не погнушавшись грязной работы, удавил одного из узников, содержавшихся под строгой охраной на нижних ярусах Серных Бань. Что это был за узник, за что и почему благочестивый диакон так обошелся с ним, не доискались и самые дотошные исследователи. Они много до чего не доискались. Так об Элиане ди Бекри сообщается ,,...После утраты прав фамильного наследования удалился он в монастырьˮ, где ,, ...явил чудеса набожности и духовного подвижнечестваˮ. Ни один из монастырей не взял на себя смелости приписать к своей братии такого выдающегося брата. О судьбе Грегори ди Бекри упоминается и того меньше - умер в годы Кровяного Мора.
  Мэдок ди Хенеке занял престол империи Менора в середине 9107 года. Керкиты, числом тридцать шесть, цепными псами стали на страже короны и закона и без колебаний устраняли всякое противление воли нобилиссима. Да-да! Теперь девиз ордена звучал именно так: Корона и Закон! Ибо роднило их не столько служение, сколько пролитая кровь. До самого своего падения орден оставался элитным обществом, куда попасть мог не всякий и не по всякой протекции. Тридцать шесть − ровно столько их уцелело в осаде Молино.
  В тронном зале, чуть обок и сзади, за местами венценосных супругов, на высоком поставце, где ранее находились скипетр и держава, на красном бархате, хранилось яри. Символ Великой Победы и Высочайшего Долга.
  Никто и нигде ни в мемуарах, ни в хрониках, ни в анналах, ни устно не обмолвился о брате Лукко, а в миру равдухе Мацее. Однако то, что двумя меткими выстрелами он пресек зарождавшуюся войну между герцогством Райгел и империей Менора, должно поставить ему в великую заслугу. Но можно ли считать сие деяние искуплением? А как же восьмой псалом?
  Малая кровь за кровь большую, кровь грешников за кровь невинных, все одно кровь...
  Довольно часто мудрые решения таковыми не кажутся. Ну, или, по крайней мере, выглядят неразумными и сомнительными. Кир Борг, а на момент смены правящей династии он именовался именно так - кир! после долгих колебаний, душевных терзаний и тяжких дум, сжег записи свидетельств Варгаса и Хэйдлера. Сжег и карты, составленные шеном Джуфом на основе этих свидетельствований. Очевидно, из речей алхимика и текста Магарского Круга, кир Борг уяснил нечто ускользнувшее от внимания Джера ди Райа, сгинувшего симпона Ночных Рыб.
  Часть третья. Хун-Шарзэ*.
  
  1. Монастырская обитель. Булвилль. 9124г.
  − Долго собираешься канителиться? - укорил себя авва Винс.
  Он уже убрал со стола лишнее: стопки книг, охапки свитков, вороха пергаментов, смахнул пыль и крошки. На счет − пыли и крошек?... Откуда им взяться? Однако Винс не поленился пройтись по столешнице сырой тряпицей. Потер, правда, безуспешно, застарелое чернильное пятно. Сходил к шкафу, отобрал и принес бумагу, перья и чернильницу. Сменил истаявшую свечу. Осмотрелся. Ну что еще-то мешает? Вроде ничего... Авва уселся, зашептал молитву, настраиваясь на работу. Впрочем, вряд ли молитва ему поможет.
  Винс склонился над чистым листом. На бумагу наползла тень от руки, проложив неровную границу.
  Новая свеча успела выгореть на добрую треть, прежде, чем он макнул перо в чернила. Но и макнув, не приступил к письму. Поймут ли те, кому предназначались его записи? Или засунут, задвинут писания на самую дальнюю полку, сочтя их ненужными и бесполезными? Или выбросить не выбросят, и читать не утрудятся. А то и вовсе пустят на растопку. Знать бы...
  Повторно помакнув перо, Винс принялся выводить неторопливые буквы, заполняя чистое поле бумаги ровными выверенными строками.
  ,, ...Создатель в мудрости своей не наделил, нас, чад своих, способностью зреть дни грядущие, однако не смог уберечь от соблазна подглядеть сокрытое. Все жившие до нас и мы ныне здравствующие, и те, что придут на смену нам, подвержены этому странному недугу. Правомочно ли называть сие недугом? Не телесным, но духовным? Да. Недуг гордыни и боязни. Мы страшимся будущего. Не все, но многие, из истинно верующих, ходят к предсказателям, в суетности надеясь прознать свою судьбу. Не брезгуют россказнями грязной гадалки. Следят за раскладом гадальных костей. Считают важным полет птиц в небесной выси и линии внутренностей жертвенных животных, убиенных на алтарях еретиков. Учат мертвые языки мерзких книг произнести заклинания над человеческой кровью. Веют прах с могил предков в урочный час полуночи. Вглядываются в грани кристаллов и старые зеркала. Льют воск в воду из родников язычников. Осаждают медиумов, взывающих яко бы к духам умерших. Обращаются к расположению звезд и выискивают связь между своей жизнью и движением небесных сфер и планет. Ведь они всегда над нами, видимые и невидимые, а потому свидетельствуют каждый наш шаг и каждый вздох. Под ними вершились судьбы наших предков и вершатся наши. Кому как не им ведать грядущее? Так мы заблуждаемся и так поступаем, не ведая, далеко ли заведут нас гордыня и страх? И отступив в малом, не отступим ли мы в большем? В вере своей...ˮ
  Авва поставил на полях точку. Перечесть и проверить. Понадобиться - переписать. Продолжил после раздумий.
  ˮ...Почему же не может смириться дух человеческий и прибывает в тревоге за свое завтра? Почему не усматривает в бедах и неудачах вины собственной? Не построив лодку, не переплыть моря. Не засеяв ниву, не взрастить хлебов. Не озаботившись о доме своем, потерять нажитое. Презрев ближнего, не получить помощи ни свыше ни от себе подобных. Поступив в разрез морали людской, вправе ли рассчитывать на людское к себе отношение? Почему печалимся мы не над воздаянием за дурной поступок, а над невозможностью заслуженного воздаяния избежать и потому тщимся познать не дозволенное − Промысел Его.
  ˮЧеловек предполагает, а Бог располагает,ˮ − рекли для нас древние мудрецы и в слове их больше истины, чем песка на берегу морском и дне моря.
  Но даже даруй Создатель в щедрости своей человеку виденье и выбор будущего, чадо ЕГО по неразумению, по слабости духа и корысти, выбрало бы не лучшее и не худшее в чьем-либо разумении, но, несомненно, наиболее угодное. Ибо печься о собственном благе, благе своих наследников и отпрысков в человеческом естестве. И поступал бы человек, отринув законы божьи и попирая законы людские, перешагивая через многие судьбы, как перешагивают ручей, павшее древо или иную помеху. Ведь для того и потребны запретные знания, взять власть не только над жизнью собственной, но и над жизнями прочими. И хорошо если не затаим безумия, сравняться с тем, кому мы неровня...ˮ
  
  
  2. Фарнак. Столица Юганского Великого Царства. 9124г.
  
  С балкона Золотой Башни царского дворца сейчас город не увидеть. Черный дым от пожаров, подхваченные ветром пепел и сажа застилали кварталы, затягивали и закрывали Радужную Гавань. Война вымарывала светлый морской простор, легкие паруса и изумрудные волны, подсвеченные солнцем.
  Не смотря на дымы и гарь, пейзаж радовал человека. По трудам и награда. И не беда что приз горел, рушился и терял нарядный вид. Все новое произрастает из праха. Сломай, сожги, вытопчи, и смена произойдет быстрее. Человек сплюнул вниз. Ему собственно похеру, что было и что будет. Он делал то, что задумал.
  В тени шелкового полога, обеспокоенно гукали и ворковали розовые голуби. Горлицы Зари ждали от человека корма и ласковых слов. Они привыкли к тому. Созерцатель, сотворенного бедствия, столкнул клетку с птицами.
  ˮКогда гремят пушки − музы молчат!ˮ − напутствовал человек падение.
  − Павл! - окликнули сзади.
  Громыхая сапогами по благородному мелисскому мрамору, в комнату ввалился воин. В замызганном кровью доспехе, в помятом шлеме, с огромным, в кровяном муаре, мечом, со скатанным ковром на плече. Обвел взглядом помещение, куда скинуть свою ношу.
  В бывших царских палатах полное разорение. Час назад здесь бушевал вихрь стали и смерти. Мебель изломана, разбита, опрокинута. Витраж измирского стекла разбита топором - торчит в расщепе рамы. В стороне, задрав голову, лежит Саббур, воин каких мало. Тут же два его младших брата. Стригунки. Их звали Стригунки. До того ловки в паре. Барыс приколот пикой к полу. Сильный удар пробил тело и вошел в мрамор, что в дерево. Обезглавленный Хейзус поодаль. Голова юнца в вазе со сладостями. В раскрытый в предсмертном крике рот набита халва. Гуйдур, пех царской гвардии, завален на стол и располовинен. Верхняя часть на столешнице, нижняя под ней. Троица аванов, личной стражи пеха, всегда и всюду сопровождавшая его, посечена. У Буйсара вспорота брюшина, не спас и пояс с бронзовыми бляхами. У Халида вырвана (вырвана! как смог?) глотка. Сойалл получив удар в грудь, врезался спиной в одну из колонн поддерживающих свод, да так и не поднялся, захлебнувшись кровью из разбитых легких. Но и это пустяки. Благородный Сайлим, раис* Фарнака, болтается в проходе. Чудовищный удар куэ* пробил подбородок, смял нижнюю челюсть, подбросил тело и пришпилил к дуге арки. Висит на загляденье!
  Воин прошел вперед. Под ногами громко захрустели осколки зеркала. В шелк упавшей ширмы впиталась кровь. Царь царей Харсан лежит... Лучше не смотреть. Есть вещи к которым не привыкнуть проведи на войне вечность. А он повидал много смертей, во многих обличиях. Видел, как завершаются судьбы тех, кто еще вчера ходил в обнимку с судьбой. Кто считал, опыт спасает в бою, а молодость гарантирует долгую жизнь. Кто полагался на молитву как на меч, и кто меч ставил в ряды святынь. Не единожды сам проходил по краю и только волей небес жив до сих пор.
  Павл вернулся с балкона. Всякий раз встречаясь с сарваром* лицом к лицу, воин старался сохранить выдержку. ЭТО нельзя назвать лицом. Самую изуродованную часть, левую, закрывала костяная маска, а в прорезь смотрел, не мигая, вечно красный глаз. Правая чуть лучше. Почти человеческая. Щека − шрам на шраме. Нос просел, словно от дурной болезни. Отвисшее нижнее веко слезит. Ко всему - лыс. Если сарвара наказали боги, то они поступили с ним сурово. Лучше бы забрали жизнь. Но кто знает, что лучше, а что нет?
  − Твой язык богат новостями? - сипит сарвар.
  Воин все еще косится на трупы. На изрубленное тело царя Харсана Пятого − Попирателя Небес. В мечи с Павлом никому не сравниться. Крепок, силен, ловок. Отменный боец, даже с одной рукой. Левая - скорее огрызок, чем конечность. Но здоровая рука стоит полусотни. А голова целого царства!
  − Фарнак взят! Все как ты говорил! - признает он.
  − Говорили другие. Я сделал, − поправил его Павл.
  Воин кивнул...
  − Так и есть...
  ... и сбросил с плеча завернутое в ковер тело. Раздался сдавленный вскрик.
  − Ахат, разве есть что-то, чего не должны видеть мои воины?
  − Ты должен увидеть её первым.
  − Прорицательница Лиит?
  − Гюллу. Дочь Харсана сравнивают с солнцем и луной. Прекраснейшая из прекраснейших, − довольно смеется воин.
  − Правда?
  − Тебе судить. Нетронутый цветок предназначенный Шогри Держателю Гор.
  − А почему не Фовру?
  − Кто станет роднится с дикарями. Чикоши... они же сброд!
  − А чем бастан лучше чикоша?
  − Ничем. Бастанские степи просто ближе. Мечи Шогри понадобились Харсану против нас.
  − Как видишь, не помогли.
  − О, да! - радостен Ахат. Его распирало от самодовольства. С той поры как он подвязался на службу к Павлу, удача греется у него за пазухой. Возможно его нынешняя добыча, сделает госпожу удачу еще более покладистой и сговорчивой.
  Не церемонясь, Ахат дернул за край, в два рывка освободив пленницу. Прямо на осколки и кровь.
  Девушка. Лет шестнадцати. Действительно красавица. Испугано вертит головой. Одернула собравшийся подол, сжалась в комок, уместившись на крохотном чистом пяточке мрамора.
  − Не обманул, − согласился Павл. - Гюллу, ты чудо!
   Девушка узнала сарвара меданов. Его трудно не узнать. Или с кем спутать. Заторопилась обратиться.
  − Прошу вас! Прошу вас! Пощадите мою семью!
  Сарвар смотрел на нее сверху. Во взгляде совсем нет чувств. Ни жалости, ни презрения, ни интереса, ни вожделения. Совсем-совсем ничего. Взгляд пустоты.
  − Кажется, ты опоздала, − он указал на тело царя царей и поелозил сапогом. Он толокся в натекшей царской крови. А может в чьей-то еще. Вон их сколько!
  Слезы навернулись на глаза Гюллу. Она мужественно сопротивлялась не расплакаться.
  − Я молю о братьях и матери. Вы получили корону! Зачем вам наши жизни?
  − Действительно зачем? - пригнулся Павл, всматриваясь в прекрасное личико девушки. Если постараться отыщешь изъян в самом совершенстве. Но не в этом случае. Молва не обманывала. Даже несколько приуменьшала красоту. Бесспорно людской язык не в состоянии передать того что создает природа.
  Девушка проглотила комок отчаяния. Она знала, сарвар меданов и бунов, варваров Залесья, не щадил никого и никогда.
  − Ваше великодушие будет столь же велико как ваша слава, − пролепетал Гюллу.
  − Великодушие наличествует у тех, у кого она есть. Душа. Ты уверена, во мне таковая присутствует? − спросил Павл. - Небеса осчастливили меня только этим. - Он ткнул в свою маску, − И этим, − протянул изуродованную руку.
  Ахат подивился. Сарвар впервые снисходил до столь долгого разговора с кем-то.
  − Душа есть у всех! - возразила Гюллу, преодолев животный ужас и отвращение к убийце отца.
  − Упрямство слабоватый довод. Найди аргумент посерьезней. Что бы я поверил, она у меня водиться. Ну, или объявится в ближайшее время. Как зуб мудрости..., − и хмыкнул, − Или седина. Так что...
  − Создатель....
  − Ну вот, сразу апеллировать к Создателю. Раз не дал при рождении, сейчас с чего? Да и зачем мне его милостыня. Хоть и взаправду, на убогого я немного похож. Скорее даже много.... Не находишь?
  − Я разделю с вами свою, − ничего другого не придумав, предложила Гюллу.
  Павл расхохотался. Ахат проявил волю и не отвел взгляда. Девушка проявила недюжинный характер. От её выдержки зависит жизнь её родных. Ради этого она... готова... готова... Что поделать? Обещаниями и клятвами можно сорить до той поры, пока не наступит время их выполнять.
  − Знаешь я жадный! Я сквалыга! Я скупердяй! Я, не привык делиться. Ни с кем и ничем.
  − Тогда возьмите её целиком. Я отдаю вам свою душу целиком.
  − А себя?
  − И себя.
  − Это похоже на подаяние. Ты уверена, что отдаешь много, а я думаю − мало. Требуется еще что-нибудь. Хотя бы в качестве приданного? У меня Залесье, Меданское нагорье, долина Буны, Воркские болота, Лагош, Беар, Куот, теперь Фарнак. А у тебя? - издевался Павл. - Что внесешь в семенную копилку?
  − Салехор, малик Вейбада, брат моей матери, даст приданное, − сникла Гюллу.
  − Ты хочешь пообещать то, что уже завтра будет моим?
  Девушка в отчаянии посмотрела на Павла. Как же ей быть? Как убедить этого жестокого человека пощадить её семью.
  − Я рожу вам сыновей. Вы будете ими гордиться.
  − Скорее они меня прирежут. Из мести. Или жадности. Или глупости.
  − Нет-нет! Вы будете гордиться ими! Клянусь!
  − А если дочери?
  − Вы сможете отдать их замуж за достойных.
  − Или выгоню прирабатывать собственным телом. Тоже вариант.
  − Я... я...
  − Откажешься от рода, − потребовал Павл.
  − Да, − согласилась на неслыханное девушка.
  − И будешь меня любить?
  − Да.
  − Как любят своего мужчину? Единственного и неповторимого?
  − Да! - рвалось наружу отчаяние девушки.
  − Как самого из прекрасного из мужей?
  − Да! Да! Да! − твердила девушка. А что оставалась? Отказ сарвару в малом грозил непоправимыми последствиями.
  − Ты не многословна. Уже хорошо! Ахат, ты когда-нибудь встречал нетрепливых баб?
  − На мою память, она первая, − Ахат собрался убраться, предчувствуя беду. Его дар возымел обратное действие на капризницу Удачу. − Я удаляюсь.
  Павл помотал пальчиком ни-ни!
  − Обещает она складно, но что скажет на это? - Павл снял маску с лица.
  Воин едва удержался не закрыть глаза. Пусть он видел уродство много раз, но никак не привыкнет. К этому невозможно привыкнуть!
  Девушка расплакалась, уткнувшись в колени. От ужаса и брезгливости.
  − Так что? Наш договор не состоялся? Ты отказываешься от своих слов? - хрипел Павл над бедняжкой. Он уже не шутил и не подсмеивался. Багровый глаз не закрытый веком, казалось, выпадет из глазницы.
  − Нет... не отказываюсь.
  − Что же тогда давай объявим о нашем союзе, − Павл протянул ей руку. Уродливую ссохшуюся корягу, с бугристой испятнанной кожей и со слоящимися ногтями.
  Девушка переборола отвращение и, уцепившись за протянутую ладонь, поднялась. Сквозь слезы она не различала, куда её повели. Порыв ветра подсказал − на балкон Золотой Башни. Они с отцом любили смотреть на синий-синий простор моря, в розовой патине заката. Теперь повсюду дым, гарь, вой и крик.
  − Твой поцелуй, избраннику, − Павл подставил уродливую сторону.
  Девушка отпрянула, не сдержав стона. Под тонкой кожей щеки, червями шевелились и пульсировали вены.
  − О чем я и подозревал. Никакой любви!
  Гюллу зажмурилась и в отчаянии чмокнула Павла в щеку.
  − Пусть в нем нет и крохи обещанных чувств, − не слишком удручен сарвар, − но я его запомню.
  Он сгреб девушку за шкирку и легко перекинул через перила балкона. Девичий визг оборвался ударам.
  − Если еще раз притянешь ко мне шлюху, царственную или с рынка, я скормлю тебя келабам, − в бешенстве предупредил Павл Ахата. Воин даже попятился. - Нет! Сожру лично.
  − Я думал..., − в растерянности хлопал глазами воин.
  − Хочешь поделиться своими мыслями с предками?
  − Мне рано к ним, − инстинктивно отступал Ахат. Похоже, его карьера вот так вдруг, нашла свое незавидное окончание.
  Павл потянулся к мечу.
  − Ты мог бы отдать ее придурку Ержену. В обмен на дружбу, − предпринял Ахат попытку оправдаться.
  − Мне не нужна дружба. Тем более придурка. Мне даже не нужно вот это все! - сарвар указал за спину на задымленный город.
  − А что нужно? Скажи, что бы в следующий раз принести то, что тебе обрадует.
  − Ты это серьезно? - Павл убрал руку от оружия. − Обещаешь?
  Опасность не миновала, а лишь приняла другое обличие. Идти на попятную, умереть тут и сейчас. Умереть мгновенно.
  − Обещаю! - произнес твердо Ахат.
  − Что ж... Мне нужен один человек. Всего лишь один человек. Один единственный, − талдычил Павл. - И ради него я перетряхну весь ваш вонючий мирок от края до края, от небес до земных глубин.
  − Человек? - переспросил Ахат, пытаясь постичь тайный смысл сказанного ему. Ненависть? Злость? Месть?
  − Человек.
  − И как его зовут?
  − Костас.
  − Костас?
  − На самом деле имя несколько длиннее, но вряд ли он удосужился выправить паспорт вписать полное.
  − Странное имя. Необычное. Он их диких сиппов?
  − Ты еще не знаешь моего. И он не сипп.
  − Твой человек мог взять другое имя.
  − Только не Костас! После того как его продали друзья, родня и Родина, ему осталось только собственное имя. Имя, мой преданный Ахат, не благозвучный набор звуков. Это тонкая... тонюсенькая... тончайшая нить... паутинка, связующая нас с прошлым. Оно само наше прошлое. И только это у Костаса и осталось. Имя и прошлое.
  − А что если он уже в Небесных Чертогах?
  − Костас? Костас!!?? - Павл опять впал в буйство. - Посмотри на меня! Посмотри! Не вороти рожу, твою мать! Смотри! И представь, что я здоров, цел и невредим. Представил? Много бы нашлось людей способных отправить меня на Небеса? Много? Я знаю... чувствую. Он жив! И он мне нужен! Живым! Жи-вым!!!
  Трудно не понять, сарвару нужен некто Костас. Причин благоразумно не доискиваться. Но так же воин понял, Костас нужен и ему, Ахату. Порой Удача сама меняет имена, но сменив имя не становится чем-то иным. Удача есть Удача.
  3.
  − Это и есть Хондж?
  Действительно, вид на город не назвать живописным. По равнине околки кустов, заросли бурьяна по овражкам, выбитые копытами плешины, фундамент неизвестно чего, жухлые заросли репья по обочине. И через все это богатство тянулась раздолбаная в непогоду дорога. Опетляла вросшую в землю глыбу, задевала черные невзрачные строения, и последним отрезком упиралась в арку ворот, втиснутых между двумя могучими башнями. Над стрельчатыми бойницами, выносные переходы с машикулями, над переходами - зубцы, над зубцами трепыхаются городские гонфалоны. За гонфалонами, в поясах галерей, рабат*. За рабатом, в частоколе башенок и шпилей, подобно богатому пленнику, прячется золотой свод дворца малика*. За дворцом, не прямо, а правее, вздыбленная круча холма Кешма.
  Весь путь Асем загадывала первым увидеть море. Однако сколько не старайся, даже отсюда, с высокой точки, залива не разглядишь. Лишь в бреши крыш и башен перламутровой искоркой блеснет вода.
  − Разве за пологом юрты виден восход? - спросила подругу Баяз. Что-что, а уж разных присловий и мудростей понахваталась. Её бабка, Балжан, прежняя джуки, знает их, по сто штук на каждый чих жизни.
  И Асем и Баяз по пятнадцать. Они носят сатуры − длинные ножи, с цветными темляками, знаками инициации орды Хоу. На них нарядная одежда степнячек. Они верхом, что не удивительно. Удивительно было бы трясись дочери Халангзара в повозке или бреди пешими, собирая на сапоги дорожную пылюку. С ними, одна на двоих, вьючная лошадь. Скудный багаж не доставлял пегой кобыле хлопот. Шла практически налегке. Гораздо больше досаждал привязанный к ней куже - ослик белой масти. Коротконогий ушастик норовил все время куда-нибудь свернуть.
  − Ну, не знаю, − не может перебороть сомнения Асем. Нужно нечто большее слов, переменить мнение.
  Пока девушки рассматривали Хондж и равнину, их нагнал небольшой купеческий караван. Три скрипучие повозки под серыми тентами и всадник.
  − Добрый знак, − говорит мужчина, сдерживая кашель. В караване он единственный верховой. Охраны с ним нет. Смелый или глупый?
  − Интересно где? - не поворачивается Асем, хотя Баяз глянула кто такой.
  Глаз у дочери Вигдис цепкий. Легко подметит то, что и подмечать не следует.
  Всадник, он же и хозяин каравана, из тех, кто желает выглядеть дороже, чем того стоит. На нем добротный панцирь, нарядный плащ, на голове расшитый бисером колпак. На боку калич*. Гарда и рукоять на загляденье, как хороши! Бывалым рубакой купец тоже хотел выглядеть.
  − Ни одного висельника, − купец покраснел, сдерживая кашель. − Или в городе прекратили воровать, или всех перевешали за три месяца моего отсутствия. С шуртой* Хонджа шутки плохи.
  − Вроде не было зимних ветров, простывать, − ,,подталкиваетˮ разговор Баяз. Умение выспрашивать, тоже от бабки досталось.
  Мужчина жадно отпил несколько глотков из фляжки. Запах фенхеля не перепутаешь с другими.
  −Пришлось искупаться в горной речке.
  − Майгавар место гостеприимное.
  − Не к тем у кого нет тугру* саман Кайрин. Впрочем откуда вам знать... Кто не дружит с раисом, тот не дружит ни с горцами ни с Халангзаром.
  − А головой? - подкалывает купца Баяз.
  Асем больше помалкивала. Со всяким разговаривать, к старости язык изотрешь.
  Купец пожал плечами.
  − Мое имя Ильяр. Торговец из Хонджа. Ткани, одежда, украшения, − он хлебнул из фляжки еще глоточек. Поболтал ею - сколько там?
  − Торговец? Из Хонджа? И нет тугру от раиса? - доискивается Баяз причин ,,смелостиˮ.
  − Не только раиса, его не просто получить, но и нет тугру гильдии, − с вызовом признался Ильяр. − Дарить десятую часть в виде взноса не вижу смысла.
  − Жадный не значит мудрый, − таков вывод внучки мудрой Балжан.
  − Кстати, вы не назвались. Я слышал в Халангзаре принято называться тому, с кем делишь дорогу.
  − Огонь, воду и еду, − поправила Баяз. − Да города час езды. Ничего делить не придется.
  − Не теряю надежды. Готов пригласить отведать здешней кухни, − Ильяр указал на черные строения.
  Среди купцов бытовало мнение, женщины стратов из орды Хоу большие ветреницы. И если честно, от бабы он сейчас не отказался бы. Три месяца достаточный срок согласиться на любую. И не важно несет ли от нее лошадиным потом или благоухают цветочной водой.
  Черные строения действительно постоялый двор. Крепкие серые стены; черная, в кляксах древнего мха, крыша; отсутствие изгороди (для чего она?); обширный двор; коновязь под навесом; конюшня, давно ставшая неким приложением к сдаваемым комнатам. Кто экономил деньги на цивилизованном ночлеге, спал за треть цены на старой трухлявой соломе в компании мышей.
  − Крыша над головой уже что-то, − говаривал Сэйлим, номинальный владелец, добрейшей души парняга, бывший тут на птичьих правах.
  Никакая не тайна, заведение закреплено за любимой женой Сэйлима − Ефирь, сродственницы окаянного Габаза, человека трижды приговоренного в Хондже к смерти. По высочайшему указу малика чучелу хонсария дважды рубили голову, единожды четвертовали. Габаз очень этим гордился. Но на всякий случай, в знак особой признательности, за отсрочку, каждый месяц слал толику от законной прибыли, а не от лихого промысла, саркару* Гойо.
  Во дворе свежевали барана. Несчастное животное покорно приняло смертушку, разок-другой бекнув.
  − Не желаете свежины? - помахал мясник, зажатым в руке ножом. - Гюшкан, гурилтай или банштай, − блеснул он знанием блюд стратов.
  − Выбор за вами, - напомнил приглашение купец. Взгляд ,,сползˮ на задницу Баяз. Ох бы вправил! Забыла бы, как себя зовут!
  Ветерок донес запахи кухни. Вкусно пахло лапшичным супом. Асем сейчас бы не отказалась и от куку - обычного омлета с душистыми травами, не то, что от лапши с мясом.
  − Эй, красавицы! Сегодня ворота закрывают в пять. Боюсь, вы уже опоздали, − предупредил помощник свежевальщика. Он молод, весел, не урод и хочет нравиться девушкам.
  − Не достанется жаркого, пока вернетесь, − шантажировал мясник, кромсая куски.
  − И куда вам спешить? - уговаривал помощник. - Смотрите, какие мужчины!
  − Штаны одели и сразу мужчины? - сомневается Баяз.
  − А без штанов нельзя, − острит помощник и довольно хохочет. − Волос натрясет, подумают, привораживает!
  Мясник счел за благо загладить вольности. Кто знает этих стратов.
  − Не держите обиды на пустомелю. Молодой еще.
  И ведь угадал с извинениями. Баяз тронула коня, подъехать, сбить веселость плетью.
  − Сыны псов, − выругалась девушка.
  − Я куплю половину, − сделал заказ Ильяр и пообещал девушкам. - Вернетесь, угощу.
  − А если не вернемся? - сердиться Баяз. Вот уж кого следовало ополосовать за масляный взгляд, так купца!
  − Тогда мой кошель − ваш.
  − Ты сказал, мы слышали, − вызвался в свидетели помощник.
  Ильяр счел пари перспективным. Уж очень задница, у злюки знатная. Вторая, молчунья, тоже ничего.
  Теперь по дороге ехали втроем. Купец отправил свои повозки на постоялый двор. Он мог бы остаться, подождать возвращения девушек, но ему хотелось увидеть лично, как осадят гордячек. Что-что, а указы раиса Хонджа выполняются так же неукоснительно, как и жрецов Кайракана. Пять часов точно есть и в город, дочери Халангзар,а не попадут ни при каких условиях. Конечно не везде как в Хондже. В Сальди небольшое вознаграждение запросто поможет попасть в город в любое время. В Уайге въезд обойдется дешевле в половину. В Гумере − только покажи. В Бузре звякни тяжелым соррэ и путь открыт. Еще и проводят до лучшей гостиницы. А в Хондже? Надо же пуп земли! и разговаривать не станут.
  Стража, крепкие опытные турхауты, не допустила и близко к воротам. Встала стеной в начале моста через ров.
  − Проезда нет. Только пешие!
  Путникам указали на итидал - солнечные часы. Тень ушла за пять.
  - После шести никого не впустим. Вам лучше вернуться на постоялый двор и дождаться утра. Открываем рано. С рассветом.
  Турхаут говорил бесстрастно, словно читал давно надоевшую книгу.
  − А если сойдут с лошадей или отдадут мне? - ,,побеспокоилсяˮ Ильяр о дикарках. Надо все варианты рассмотреть. Вдруг откроется лазейка, самому сгодиться.
  − У пешего не может быть лошади или повозки. Передача имущества третьим лицам не означает отказ от него, − четок ответ турхаута. И по-новому объявил. - Проезда нет. Больше не повторяю.
  ˮНу и что будете делать? Мило улыбаться? Не пройдет! Шурта Хаффа умеет вколачивать любовь к дисциплине и бескорыстию,ˮ − позлорадствовал Ильяр. В этот момент он очень одобрительно к соблюдению правил. Хотя и привык решать при помощи денежных подношений многие житейские вопросы. Вопросы и затруднения.
  − Возвращаемся? - обратился Ильяр к девушкам.
  − Я Баяз, хун-Шарзэ, бэнт Костас*, − назвалась злюка, вызвав удивление у Ильяра и... у Асем, употребив не принятую у стратов форму. В орде Хоу всегда указывали род и имя родительницы.
  Лицо стражника осталось бесстрастным, но безучастным он не остался. Пронзительно свистнул в два пальца.
  Тотчас из сторожевой будки показался десятник-арбан.
  − Если пустое..., − предупредил тот, дожевывая на ходу жирную (подбородок в масле!) лепешку. - Что у тебя?
  − Сэтти* назвалась хун-Шарзэ, бэнт Костас, − передал турхаут начальству.
  Арбан внимательно присмотрелся к обеим девушкам. Не дожевав, сплюнул остатки еды в руку и откинул в сторону.
  − Пропустить, − и подал знак на башню открыть створину.
  Турхауты расступилась.
  − Кошель! - потребовала Баяз у расстроенного купца.
  Ильяру нечего не оставалось, как отдать заклад.
  − Он с вами, сэтти? − уточнил на всякий случай арбан.
  − Нет, − ответила Баяз и кинула кошель одному из турхаутов.
  − Проваливай, − не ласково прозвучало в адрес Ильяра.
  Как и на всем побережье, за городскими воротами - стихийный рынок. Вопреки строжайшим запретам, жестким приказам и недвусмысленным законам. Страсть к наживе в людях неистребима. Потому в каждом углу лоток, в тени стены − прилавки, в тесных закоулках − лавчонки, прямо на дороге − тележки с товаром. Пекари, стеклодувы, горшечники, сапожники, медники наваривали трудовой грош. В стороночке, но на виду, кучкуются гавази. Шапочка-тарбуш, прическа-сафа из двадцати пяти косичек, рубашка-камиз и поверх жакет-антери, снизу штаны-шинтийан. Штаны! Сквозь шелк выбритый лобок видать! Праведных в соблазн введут, не отмолятся! А уж у неправедных слюнотечение и блеск в глазах, а молитва и думки совсем о другом. Командует гавази пухленькая бабенка, квочкой вокруг бегает. Всякий на рынке потенциальный покупатель. И не важно, он или она. Несть числа порокам людские.
  − Украшения! Украшения! Кольца! Серьги! Браслеты! - зазывает торговец драгоценностями. - Серебро! Золото! - и врет бесстыже. - С благородными камнями с Желтых гор и простые!
  − Ковры! Ковры! Ворс нежней пуха! Ваши ножки будут ступать по облоку!
  − Ш"рбет! Х"лва! Узюмь! К"рага! Ш"рбет! Х"лва! Узюмь! К"рага! − заученно орет продавец сладостей умело искажая речь. Послушаешь - из далекого Рааба прибыл. Приглядишься! Рожа-то из местных!
  Со всех сторон к девушкам тянутся руки с товаром. Притирания, румяна, освежающие баласаны! Омолаживающий лейлский аль-иксир! Торговцы только под лошадей не бросаются. Остановить, приболтать, всучить! За совсем настырными приглядывает смотритель-гуллар, прохаживается вдоль рядов. В руках сэхаш-трезубец. Закон создан принуждать, а не уговаривать и сюсюкаться!
  − Ну и вонища, − морщится Асем. Девушке хочется поскорее выбраться из людского водоворота.
  − Нам туда, − не придает значения толкучке Баяз.
  − Сэтти! Сэтти! Продайте вашего куже. Хорошую цену дам! Солид! - загораживает дорогу торговец, пока гуллар далеко.
  Баяз смотрит на него. Тот косится на сатуры. Степняки люди не сдержанные, что не так − огребешься.
  − Два солида! - радостно выкрикивает торговец, сияя счастьем. К нему тут же присоединяется другой и отталкивая конкурента, отваливает от щедрот.
  − Сэтти! Три!
  Торговцы начинают толкаться.
  ˮРазвесишь ушиˮ и обдурят! На самом деле предлагают в пятеро! ниже малой цены.
  − Четыре! - закатывает глаза первый, и уверено лезет в кошель за монетами.
  Второй багровеет.
  − Сэтти! Пять! Хорошая цена! Больше не даст никто! Со всем к вам почтением! Бузур, − торговец тычет себя в грудь, − лишнего не возьмет. Меньшего не предложит! Все по совести!
  − Шесть! - дрожащим голосом объявляет первый, так словно отдает за длинноухого полгорода. - Шесть это по совести! И пусть раис нас рассудит если обманываю! - давит на гнилуху торгаш.
  − Я передам саман Кайрин! - усмехается Баяз наглости торговца. Куже она ведет в подарок брату и сестре. Рыжикам. Янну и Хлойи.
  На шум возвращается гуллар и оба торговца испаряются, позабыв о торге.
  Асем с содраганием представила как проведет целый месяц в городской толкотне, дожидаясь посольство стратов в империю. Да и стоит ли ехать? Если и там людское столпотворение? Впрочем, не посольство причина пребывания в Хондже. Сопровождать Баяз её попросила джуки Вигдис. Но она не настолько наивна. Её хотят свести со старшим братом Баяз, с Георгосом. Даже её родная бабка, вреднющая старуха не спускавшая с нее глаз ни днем ни ночью, ни полслова не возразила на отъезд. А совсем наоборот, с удовольствием отпустила. И лучшие украшения подарила. Таких не было ни у кого. Даже у Баяз. Породниться с Оседлавшей Сура честь для любого страта, но она сама примет решение! А вообще ей нравится Хейдес, другой брат Баяз. Георгоса же видела несколько раз, когда приезжал в орду. Рассудительный больно. Как старик.
  Опять шум, гам и нет проходу-проезду. В огороженном загоне, в кольце орущей, хлопающей и свистящей толпы, проводят петушиные бои. Ярко рыжие красавцы долбасят другу дружку клювами, вонзают золоченые шпорки. Летят перья, брызжет кровь.
  − А! О! У! - воет и стенает толпа. Еще малость и люди сами схлестнуться.
  Человек принимает ставки, рассовывает в потные ладони желтые и красные палочки с зарубками. Кто-то торгует товаром, кто-то делает деньги на зрелище.
  Поразил бродячий дрессировщик. Игрался со змеёй. Кобра в стойке, расправила капюшон, а человек лез к ней лицом и едва успевал уворачиватся от атак. Люди бросали храбрецу мелочь.
  − Он что? Полоумный? - подивилась Асем. Укуса змеи лошадь не переживет!
  − Он-то? Он нет. Дураки те, кто бросают монеты. Яд сцедили, а на зубы надеты колпачки из кости. Самое большее, подучит две крохотные неопасные ранки.
  Дальше - тише, и народ спокойней. Выносит приговор воришке. Краткое слово, а чего рассусоливать? Свидетели? Потерпевшие? Лекарь? Бедняга украл еду, потому в наказание не виселица. Отсекут левую ступню, прижгут и отпустят.
  Фокусник. Улыбчивый и странный. В длинном цветном балахоне. Показалось в заплатах, нет карманы! В каждом мелкая зверушка. Хомяк, мышь, змейка.
  − Сэтти, вы слишком мрачны для такого чудесного дня! - обратился фокусник к Асем.
  − И что же в нем чудесного!
  − Посмотрите вокруг!
  − Посмотрела, − Асем поморщилась. Не в восторге.
  - Дайте руку, − не отставал фокусник. − Не бойтесь!
  Девушка протянула ладонь Чего боятся? Щекотки?
  Фокусник насыпал на ладонь девушки мелких-мелких семян.
  − Загадывайте желание, сэтти, − и, не спрашивая, загадала ли она или нет, низко засвистел. Чудо задержалось, но произошло. На ладонь слетелись бонджаг. Птички-невелички. Суетливые крохотули, которых в Халангзаре зовут Росой Радуги. Красные, желтые, зеленые! Всякие! Слетелись к ней на ладонь. У Асем замер дух от восхищения! Бонджаг увидеть редкость, а тут сели и тычут клювиками зернышки.
  − Все будет хорошо! - шепчет фокусник. − Просто расчудесно! Они ведь всегда рядом со счастьем!
  Свои деньги фокусник отработал с лихвой.
  − И что загадала? - спросила Баяз. Вот любопытная.
  − Взять в мужья твоего брата!
  − И кого из них мне жалеть?
  Теперь остановили Баяз. Никак не разминуться.
  − Келаб, сэтти! Отличный щенок. И в сторожа, и в охрану. На охоте не подведет. Медведя возьмет, горного льва. Волка запросто задавит!
  Щенок хорошо. Широкая грудь, сильные лапы, грозная морда. Рычать пытается.
  − С шарзэ справиться? - с ехидцей спросила девушка.
  Торговец честно признался.
  − Нет, шарзэ нет. Не вывели такую породу. Лично я не слыхал о такой, чтобы с шарзэ потягалась на равных.
  На том и расстались. В орде поговаривали, дом Костаса хун-Шарзэ шарзэ и стережет. Кто верил, кто нет, Асем решилась спросить.
  − Правде что у вас горная росомаха живет.
  − Правда. Отец Станису подарил.
  − Хорош подарок!, − изумилась Асем. Против зверя и бывалые охотники не хаживают и псов по следу не пускают. Безнадежно. Перебьет, перекалечит и до людей доберется.
  − Станис со зверьем всяким любит возиться. Пока маленькие. Подрастут, или уведет куда, или подарит кому. Отделается. Отец и подарил ему шарзэ. Георгос говорит, характер поставить. Отвечать за то, чем занимаешься.
  − Справился?
  − Справился. Не мог не справиться. Шарзэ это не келаб. Тем более в доме.
  Сутолоки на улице убавилось и ехать стало несравненно легче и свободней. Меньше опасений стоптать кого-нибудь конем. Степные лошади упрямые. Дороги не уступят. Для них человек тот же волк.
  Каскад фонтанов переливал воду из чаши в чашу. В белых пенистых волнах спрятались мраморные фигуры. Асем презрительно сощурилась. Бесстыдство!
  Вереницей брели нищие. Первый − слепой, с кружкой. В кружке дно видать. Подавали скупо.
  Баяз не раздумывая, бросила по монете на каждого. Слепой по звону определил - серебро!
  − Пусть Сур смилостивится над вами, − искренне пожелала девушка.
  − Пусть Сур отдаст лучшую судьбу тебе и твоим детям, − ответствовал слепой.
  Повинуясь едва уловимому толчку товарища, нищий протянул кружку Асем. Та ничего не бросила. В степи за увечными и беспомощными следит родня. Где ваши близкие?
  − Пусть Сур будет щедрее к тебе, чем ты сейчас, − пожелал слепой.
  Девушки подождали пока побирушки пройдут.
  − Щедро, − подивилась Асем поступку подруги.
  Та нахмурилась от воспоминаний, но рассказал. Через силу, но рассказала.
  − Я как-то вместо монеты камень сунула в подаяние. Отец узнал, поставил меня с кружкой к нищим. И не разговаривал пока полную не насобирала. А потом сказал, нет такого куска, который нельзя разделить. Я запомнила.
  Улочка, улица, площадь... Переполненные пространства... Мавзолей Камбара, основателя города. Сочетание черного и серебряного. Печать скорби и признания заслуг. Тогда мастера еще строили повинуясь порыву сердца, а не количеству денег. Ханака - странноприимный дом с сотнями окошек украшенных решетками-панджарами. Улей и улей! Двери все время на распашку. Входят-выходят. Бегом, скорым шагом вприпрыжку! Порталы-айваны, отделяют один квартал от другого. Тут уж кто во что горазд! Лишь бы утереть нос соседям. Хорошо указ малика выше дворца не строить, а то бы небо подперли! Хаузы - открытые хранилища воды. Из-за голубой плитки вода кажется лазоревой. Башенки над сардобами - закрытыми хранилищами, кочки и кочки! Ни вида, ни формы! По всюду, где только можно, сады, садики, цветники, безумство роз и обалденный аромат!
  − Это Чарса, − указала Баяз на большущее здание в стороне. - Рынок. Вот там есть все!
  − Ты еще что-то помнишь?
  − Прошло-то пять лет! - улыбнулась Баяз одними глазами. - В Чарсу меня Георгос водил. Вот уж кто знает всякую дыру в городе. Даже в арсенал с ним однажды забрались!
  − И он от тебя не сбегал? Как Байон или Хейдес?
  − От меня не сбежишь!
  Асем согласно кивнула. Братья не зря называли Баяз репейником.
  Ветер качал ветки каштана над прилавком костореза. Тени двигались и виделось, крохотные фигурки отплясывают замысловатый то быстрый, то медленный танец.
  − Все что пожелаете, − мастер развел руки над созданным им миром. - Или скажите, чего здесь не хватает, и оно будет!
  Косторез получил свои деньги, а Асем никак не могла налюбоваться покупкой. Неведомым зверем.
  Холм Кешма. Вдоль улицы насажены клены. И не только вдоль. Они здесь везде! Много тени и вовсе нет жары.
  − Осенью тут очень красиво! - хвалится Баяз подруге.
  − Красивей чем Зауджа? - сомневается Асем.
  Для степняка Зауджа рай воочию. Божья милость человеку. Куда приходишь отрешиться от всего. Прикоснуться к вечности что была до тебя и будет после тебя.
  − Нет, конечно. Но тоже... Вокруг красным красно! И деревья и земля в опавших листьях.
  Лошади прибавили ход. По неспокойному ерзанью Баяз, Асем определила, они подъезжают.
  Вместо стен и заборов зеленые посадки. Густющий колючий кустарник походил на вздыбленную волну, вот-вот накроет с головой. Из-за зарослей доносился звонкий детский смех.
  Баяз не сдерживается и улыбается.
  
  
  
  4.
  − Ну, что скажешь? - спросил тот, чей возраст, судя по небольшой седине, только-только перевалил за полвека.
  − От всех прочих паршивых портов, через которые мне привалило счастье с тобой проехаться, этот отличается в лучшую сторону. Не так пахнет рыбой, полным полно моряков и еще больше торгашей. Отсюда вывод, город живет с моря и торговли, а не с промыслов. Значит тут в избытке деньги. И полагаю красивые бабы тоже, − высказался спутник седого, довольно-таки привлекательный юноша. И он не кривлялся, он действительно так считал.
  Выглядели путники небедно и восседали на справных кахинцах, что мог позволить далеко не всякий. Народ на улицах, уважительно косился на старшего, признавая в нем человека бывалого, жизнь повидавшего, горюшка хлебнувшего. Молодого гипнотизировали старухи и вдовушки, в его сторону стреляли глазками молодухи и молодицы, фантазировали и млели совсем девочки, у которых-то еще и смотреть не на что. Что поделать - такой красавчик объявился!
  − И это все?
  − Чего же еще?
  − Я бы прибавил больше порядка.
  − Необоснованный оптимизм, кир Рэйч? В ваши-то лета? То, что мало нищих, попрошаек и бродяг - не показатель! За десять шагов чуют, в наших карманах пусто, потому и не лезут.
  − Бонэм, тебе не надоело? Твердишь о том пять дней!
  − Уже пять дней как мы бедны.
  − Жизнь поворачивается по-всякому. Вот и к нам...., − философия Рэйча жизненно проста и не замысловата. Всем когда-либо жизнь подставляет филейную часть. Гастрономически возможно она и выглядит привлекательно, но в остальных случаях...
  − Повернуться то повернулась, но вот раком не встанет, − куксился молодой. По приличной одежде, хорошему оружию и отнюдь не изможденному виду, ему, честное слово, грешно было жаловаться на житье-бытье.
  − Ты вульгарен, как поэт! - сравнил Рэйч.
  − Но ведь не поэт?
  − Тут мне повезло.
  − А мне? Не переношу провинцию. Вот уж где непризнанных ремесленников строфы и слога! Пруд пруди.
  − Будто в столицах их меньше.
  − Там они хотя бы сыты.
  − А тебе то что, сыты они или нет?
  − Не так тошно их слушать. Ах, если бы сердце могло говорить! Оно бы призналось − я жажду любить! - Бонэм изобразил игру на гитерне.
  − Охо-хо! Где ты нахватался подобных штучек? Уж не в обществе ли милейшей рани Эзели?
  − Её расчудесных дочурок, − мечтательно воздел очи к небесам Бонэм. − У обеих удивительная тяга к духовному и прекрасному.
  − Врожденная склонность к блядству вот что у них, а уж как называется высокое искусство обеими в совершенстве освоенное, умолчу из стыдливости.
  − Да ты просто стар для их талантов, − посмеялся Бонэм над наставником.
  − Поосторожней со словами. Поосторожней, − погрозил тот.
  Судя по хитрой роже, у Бонэма готов ответ на предупреждение. Рэйч погрозил кулаком.
   - Может, поделишься секретом, зачем мы здесь? - поинтересовался Бонэм.
  − А ты предпочел бы ошиваться в Венче?
  − То, что я предпочитаю, не одобряет мой исповедник.
  − И я. Будь я твой папаша не пришел бы в восторг от твоих некоторых увлеченностей.
  − Слава Создателю ты не мой папаша.
  − В ответ могу сказать слава Небесам ты не мой наследник!
  − А есть что наследовать?
  − Прощальное слово.
  − Не густо.... Все-таки, зачем мы в Хондже?
  − У меня назначена встреча.
  − А нельзя её было назначить в другом месте? В землях ухоженных и обетованных, в коих нивы щедры, а люд весел и беспечен, а не на окраине оных, − дурачился Бонэм.
  − И что с того?
  − Дальше края не уедешь.
  − Вполне возможно так оно и получится.
  − Звучит не особенно заманчиво.
  − И не должно звучать.
  Кто бы слушал их речи от начала и до конца, неприменно бы попрекнул молодого за невоспитанность, а старшего за попустительство, не преминув напомнить - родительская любовь портит, а розга - правит. Но мудро ли влезать с наставлениями к вооруженным людям?
  Бонэм обменялся взглядами со встречной красоткой. Бедняжка зарделась и поспешила отвести глаза, чтобы тут же посмотреть на парня вновь. Девичье сердце растаяло маслом на раскаленной сковородке.
  − Твои переглядки обычно заканчиваются скандалом. Ты умеешь будить в отцах и дядьях чувства собственников. Женихи видят в тебе конкурента. Мужья звереют в дурном предчувствии получения рогов.
  − Забыл упомянуть сердобольных тетушек, − продолжил Бонэм. − Их визг слышен на всю округу, а их слюни летят дальше стрел. Легче обмануть свору старых псов, чем провести старых гаргулий.
  − Судейские затмят всех!
  Бонэм поаплодировал на замечание.
  − Да уж, хоронить дураков на кровные из своего кармана.... Это надо придумать. Надеюсь тут такого закона нет?
  − Не уверен. А если и нет? Найдется другой, кабы не хуже!
  Чтобы там не говорил Бонэм, а город ему нравился. Возможно из-за близости моря. Но его волновала не спокойная гладь, не солнечные блики, не разливающийся рассвет на волне, а могучие валы, мощно, с далекого разбега, таранящие берег. У соленых брызг привкус крови.
  Юноша пришпорил коня и подъехал к дереву. Дымчатый котенок, спасаясь от одуревшей шавки, взобрался на одну из ветвей.
  − Пипиш! Ну-ка иди ко мне! Иди ко мне, царапка! - позвал Бонэм и подставил руку. Котенок доверчиво прыгнул к человеку.
  Собака не унималась, прыгая перед мордой коня и оглашая окрестности яростным лаем. Бонэм без раздумий швырнул в дворнягу сампо*. Пес подавился визгом и отбежав пару шагов завалился, судорожно дергая боками.
  − Не жалко?
  − Нет. Ни пса, ни железку не жалко. Нисколько.
  Рэйч лишь покачал головой. К кошкам его воспитанник относился с трепетной любовь. Чего не удостаивался ни один из живущих и он в том числе.
  − По-моему от Рааба до Мохэ нет ни одного кота, которого бы ты не потискал. Кошки и бабы вся твоя компания.
  − Себя забыл включить. И что в том плохого? - Бонэм игрался с котенком, чухая ему живот и поглаживая. Схватил за лапы и ,,сыграл на гармошкеˮ. Котенок возмущенно вякнул. - Ну-ну-ну! - Бонэм подул кошаку в нос, взъерошил усы.
  − Если ты о котах то ничего, а если о бабах.... На улаживание скандала с твоей последней пассией ушли последние деньги.
  − И сколько ты отвалил?
  − Почти все, что имел на руках. Пять сотен.
  − Явно дороже, чем в мимарии. И я был прав. Мы бедны! - Бонэм, подбрасывая котенка как малое дитя. - Да, кисонька?
  Проходившая цветущая молодуха, с корзинкой полной фруктов, приняла фразу на свой счет и преобразилась, помолодев вполовину! Щечки, носик, губки - ей было что показать!
  Рэйч на опережение, прогнал молодку взглядом. Чуть сошедшиеся к переносице брови, прищур, криво стянутая в одну сторону ухмылка. Шлюююха!
  − Здорово получилось, − оценил умение лицедейства Бонэм. - Только-только собрался предложить ей услуги сопровождения.
  − Вон та заплатит больше.
  − Карга? Я уважаю старость, но не под общим одеялом.
  − Тогда выбирай, чего больше хочешь. Сытно есть или вкусно спать.
  − Коварный вопрос. Но из первичности потребностей, жрать я хочу чаще, а сейчас более всего остального, − рассмеялся Бонэм. Обласканный им котенок попробовал неблагодарно поцарапать и укусить ладонь спасителя. Юноша даже не пожурил животное. − Где мы остановимся? Или тут говорят бросаем якорь? Где наша тихая гавань?
  − Пожевать не мешает, − согласен с воспитанником Рэйч. - Заодно выведаем, где искать амада.
  − Так он местный?
  − Не уверен.
  − Тогда думаю, − взгляд Бонэма проводил одну из прохожих. − Мы здесь надолго застряли.
  − Рано или поздно найдем. Если он в городе, то не потеряется. Уж поверь.
  − О герое Крысиного Поля я слушаю с младых ногтей. Утром, в обед и перед сном. Как принимать лекарства.
  − Слушаешь да не слышишь. Главного не слышишь.
  − Слышу. Победителю все сливки!
  На очередном перекрестке, девушка-гавази зазывно помахала Бонэму рукой.
  − Я готов тут жить сколько потребуется.
  − На какие шиши?
  − Так и быть, возьму твою старость на свой кошт.
  Рэйч остановил лошадь, разглядеть вывеску постоялого двора. На скрещенных вертелах кусок мяса. Художество не очень, значит, цены не должны кусаться. Там где название сияет красками и резьбой или ломят втридорога или кормят паршиво, отбивая на клиентах затраты на богатый фасад. Размышляя, Рэйч недовольно потер старый шрам на шее. Будь побольше денег остановились бы в любом понравившемся место. Но денег - слезы! приходится выбирать.
  − Подожди здесь, − распорядился Рейч, спрыгивая с лошади. - Узнаю, есть ли свободные комнаты. Постояльцам обеды обходятся дешевле. И не встревай не во что.
  − Это напутствие я слышу не реже, чем басни об амаде.
  − Неплохо было бы напутствиям следовать.
  Бонэм махнул рукой - иди уже нянька, и тоже спрыгнул с седла. Котенок испугано вцепился в его одежду.
  − Твоя шкура не окупит починку, − юноша еле оторвал спасенного питомца.
  По улице, неспешно шествовали молоденькая девушка и особы чуть постарше, возможно старшая сестра или подруга или... Разве важно кто?
  − Простите это не ваш? - преступил Бонэм им дорогу.
  Собеседницы охотно отвлеклись от скучного и обыденного разговора. Молоденькая обмерла, будто её облили холодной водой, вторая впечатлилась. Редкий экземпляр!
  − Что именно? - спросила старшая, как можно строже.
  Бонэм порадовался. Неписаный закон флирта гласит: Чем неприступней цитадель, тем приятней капитуляция.
  − Какая прелесть, − двусмысленен и мил Бонэм. В чей адрес комплемент, крошки?
  − Молодой человек! − призвала к порядку старшая, прекрасно его понимая.
  − Я всего лишь о кошке, − вроде как извинился юноша.
  − Мейдлин, запомни, обычная уловка мужчин, − раскусила его старшая. - Рассыпать комплементы, будто зерно голубям.
  − О таких горлиц я бы кормил с руки и поил из собственных уст!
  Сердце Мэйдлин сдалось без боя, а вот вторая....
  − Кто много обещает, столь же легко не держит своих обещаний.
  − Вы позволите мне доказать обратное? Хотя бы попытаться?
  Старшая досадливо поморщилась. Будь она одна....
  − С удовольствием бы с вами поболтали, но мы с Лорел спешим, − набралась мужества заговорить Мэйдлин.
  − Вы не ответили мне?
  − На что? - запамятовала Лорел.
  Два взгляда сродни объятьям.
  − Я о котенке, − ˮискрененˮ Бонэм. Хитрость понятна. И младшей и старшей. И подошедшим троим мужчинам. Судя по схожести черт, родственников. Долговязый хлыщ и два ,,пажаˮ, так не лестно оценил их Бонэм.
  − Вы позволяете себе выказывать неуважение! - набросился хлыщ.
  Взгляд Бонэма упрямо не желал расставаться с Лорел. Старшая готова рискнуть, а значит с ней можно столковаться. Она же приведет его в дом, где обитает младшенькая. Удачная охота. Если бы только не эти...
  − Не уважение? - вынужден вступить в разговор с хлыщом юноша. - Это только зависть! Я завидую воде в бассейне, где они принимают купание, − от его сахарной улыбки у Лорел порозовели щечки, а Мэйдлен заколотилось сердечко.
  − У меня есть лекарство от вашего недуга! - вытащил меч один из пажей.
  − Собственно... почему бы и нет? - легко согласился Бонэм, чем озадачил противника. Все-таки их трое! - Если конечно вы представитесь.
  − Знать наши имена вам не к чему!
  − А мое Бонэм, − назвался юноша, но не для противника. Для Лорел и Мэйдлин. - Остальные подробности позже.
  − Это... это мои двоюродные брать и дядя, − пролепетала девушка, не желая скандала. Но что её желание?
  − Счастливчики! − вздохнул юноша. - Они видят вас каждый день, когда захотят и сколько захотят.
  Взгляд его путешествовал от старшей к младшей, и слова липли и Лорел и Мэйдлин.
  − Присмотрите за ним, пожалуйста, − подал он котенка старшей. - Позже я его заберу. Он мне очень дорог.
  Теперь все внимание юноши к противникам, которые извлекли мечи и были готовы к схватке.
  − Мэйдлин, Лорел! - хлыщ жестом предложил женщинам посторониться.
  − Мы еще увидимся, − пообещал Бонэм. - Непременно.
  − Со своими предками ты увидишься гораздо раньше! - злился хлыщ.
  Первый удар Бонэма выбил у него меч.
  − Нет! Не может быть так скучно! - рассердился юноша на беспомощность врага и наступил на клинок.
  − Что или кого на этот раз не поделили? - услышал Бонэм голос наставника. - И будь столь любезен, убери оружие!
  Впрочем вряд ли Рэйчу нужны объяснения. Причина склоки в сторонке. Младшая того гляди расплачется, не в силах определить за кого ей больше переживать. Старшая готова оценить юношу как бойца. Во все времена хорошие бойцы считались отличными любовниками. Не оплошает в бою, не подведет и в постели.
  Видя, что к юноше подоспело подкрепление, родственники вначале дружно растерялись, но услышав требования, убрать оружие, тут же оживились.
  − Ни о каких извинениях и речи быть не может! - отказал хлыщ.
  Рейч продолжал перепираться с воспитанником.
  − Убери!
  − Не могу. Меня принудили драться!
  Пажи сделали по шажочку на сближения, но Рэйч зыркнул на них, и они тут же отступили обратно.
  − Жду!
  − Я заговорил с этими прекрасными бэну, предложил им проявить мягкосердечие, − лился медовый голос Бонэма, − забрать у меня котенка. Они изъявили согласие. Я отдал им Пипиша... Почему им? Как магистр физиогномики (Рейч обалдел от такой наглости. Когда это Бонэм выучился на носокомия и успел получить степень?) я уверен, красота тела и лица, есть грань доброты сердца и души!
  Топот десятка ног заглушил его последние слова. Родственники оказались проворней тут же убрали оружие. Бонэм непростительно промедлил.
  − Закон запрещает пускать вход оружие на улицах, − гаркнул тархаут.
  Десяток пик направились в сторону скандалиста.
  − Тогда этот город разочаровал меня.
  − Тюряга разочарует тебя еще больше, − пообещал хлыщ, держась за спинами пажей.
  Родственники были несказанно счастливы. Их противнику грозил как минимум штраф за нарушение закона, неделя в казематах за неподчинение, а если промедлит, то и вовсе вышвырнут из города.
  − Убери оружие, − настоятельно потребовал тархаут.
  − Меня оскорбили, − и не думал подчиняться Бонэм.
  − Если вас оскорбили, обратитесь к суду.
  − А это что по-вашему? - Бонэм поднял меч. - Высшая инстанция после Создателя!
  − Бонэм, убери! - приказал Рейч. Он уже понял обеда им не видать.
  − Тебя я не могу ослушаться, − не спешил с выполнением приказа юноша.
  − Убери сказано! - рыкнул наставник воспитаннику.
  − А может, дашь парню волю? - раздалось за спиной Рейча.
  Мечник резво развернулся, словно его атаковали, и он запаздывал блокировать удар.
  − Хаффа?? - уставился Рейч на новое лицо среди стражи.
  − Рейч? - ухмыльнулся тот, подавая команду отойти остальным. - Интересно кто это с тобой?
  − Имя тебе ничего не скажет, - скривился Рейч.
  − Имя интересует меньше всего, а вот так ли он хорошо как выглядить?
  − А ты попробуй! - сходу закипел Бонэм.
  − На вы юноша, на вы! - поправил Хаффа, становясь в позицию, но не обнажая клинок.
  − Тебе лучше позвать своего братца, − посоветовал Рэйч.
  − Охо-хо! - в недоверии покачал головой Хаффа. - Ты всегда был посредственным учителем.
  − Я предупредил, − сказал Рэйч.
  Хаффа сместился наблюдая как Бонэм поменял позицию. Одобрительно вскинул брови. Соображает!
  − Рад бы, но я призван следить за соблюдением законов города, а не нарушать их, − Хаффа протянул руку прежнему соратнику для обмена пожатий.
  − Так ты в должности? - не поверил Рэйч.
  − С твоего позволения городской шурта. Эти удальцы с пиками − мои.
  − А это мой воспитанник и мне нужно встретиться с амадом.
  − Пришел вернуть должок?
  − Вроде того.
  − Должок? - влез Бонэм. - Долги взыскивают, но не оплачивают!
  − Ты сколько держишься против своего учителя?
  − Шесть из десяти. А что?
  − Мало, молодой человек. Прискорбно мало. Слово прискорбно ключевое. Во всех его недобрых смыслах.
  − И вы туда же! Наслышан, во!
  − Ты наслышан, а мы испытали на собственной шкуре. Это не очень приятно и совсем не полезно, − Хаффа показал обрубки пальцев.
  − Посмотрим, − пробурчал Бонэм, но гонору не убавил.
  − Вот-вот. Жаль тебе не довелось увидеть, как амад Костас за ночь вычистил местное Крысиное Поле. За ночь! Мы с Гойо были на подхвате. Добить самых прытких или самых трусливых.
  Бонэм отмахнулся - отстаньте вы уже!
  − Как бы твое обучение не оказалось напрасным, − посетовал Хаффа на поведение юноши.
  − От некоторых глупостей избавляются только заработав шишек.
  − Не тогда когда говорят об амаде.
  − Я буду само благоразумие, − пообещал Бонэм, лишь бы ,,старые пердуныˮ отцепились.
  − И останешься им, как можно дольше, − настоятельно посоветовал Хаффа. - Себе же во благо!
  − Так, где его найти? - спросил Рэйч.
  − Сейчас он не в городе. И вряд ли кто-то подскажет, когда будет.
  − Хотя бы приблизительно.
  − Если ты с ним договаривался...
  Утвердительный кивок.
  −... значит скоро.
  − Скоро это....
  − Ты спешишь?
  − Нет. А что хочешь предложить?
  − Пройти со мной.
  − Городскую тюрягу нам уже предлагали.
  − Для старого знакомца расстараюсь найти место лучше и сытней.
  
  
  5.
  От приличий гостеприимства Суффар не отступил и в малом, однако и радости особой не выказал. И пусть с гостем, уважаемый в Хондже торговец не виделся лет семнадцать, кабы не больше! никаких торжеств, приемов и гуляний закатывать не собирался. Не в тратах вопрос. Прежнюю дружбу время изъело, что ржа железо. А что осталось, припорошило пеплом обид. Но подарки получены и отдарены не хуже, здравницы произнесены, вино испито, сладкий шербет отведан и теперь не накрытая пиала привлекает мух и ос.
  Асбек Муульдар, высокий, худощавый, косоплечий, в дурной привычке, подергивающий свою жиденькую бороденку, помнил как, когда и почему спешно покинул Хондж. Покинул? Сбежал! Так что не сильно-то и рассчитывал на теплый прием. Разве что Суффар, старый друг.... бывший друг, забудет давнюю обиду. Но видно не все порастает быльем. Даже за семнадцать лет.
  Отдав дань угощению, Асбек с интересом разглядывал просторную комнату. Сундук новый, ковры новые и не местные , а из Свейди, подушки не в обычай в парче и столько! суфа* завалена . Посуда серебряная, старинная, в вековой черни и от того дорогая. Он прошелся вдоль стен, разглядывая поставцы к балкончику-мушрабия. Только выглянул. Раз хозяин не изъявил желания выйти, значит и ему заказано. Так и застыл в проеме. Вид не плох. В бухте полно торговых судов. Из Венчи, Висби, Свейди, Мохэ, зафрахтованные герцогством Райгел. Неуклюжие посудины из Лейла, и целые плавучие острова из Рааба. Даже с далекого юга приплыли! Их крутые борта узнаешь безошибочно. На пристанях горы! горы! товаров. Какие загружают, какие выгружают. От причалов поток повозок и носильщиков устремляется к Чарсе − крытому рынку. Туда же следует городской и приезжий люд. Выделяются рыжебородые раабцы, отчаянно жестикулирующие скандальные свейди, шествуют самонадеянные веньчцы. Им под стать, важные, важней их нету, надутые имперцы. Отдельно от остальных, скупые на эмоции горцы. Порой мелькнет папаха магарца, и эти здесь! или полыхнет бисерным сиянием расшитый плащ страта из Нау, самой младшей орды. Макушки кипарисов, окружавших дворец.... Все знакомо и не знакомо одновременно. Узнаваемо и не очень.
  − Удивлен, - признался Асбек хозяину дома.
  − Ожидал увидеть помойную яму?
  − Ожидания разняться с увиденным. Кардинально. На крыше Чарсы новая черепица. Во истину рука малика шедра без меры.
  − Если бы его.
  − А чья?
  − Ну..., − не стал уточнять Суффар подробностей. Асбек довольствовался и таким ответом.
  − А бухта? На земле жрецов причалы? Слуги Кайракана поддались алчности и ударились в грех стяжательство? Каких денег стоило городу их сговорчивость?
  − Во первых не городу, а во вторых обошлось без денег. Достаточно рахша, если он у тебя есть... Рахш способен на многое.
  − Они получили рахш? - не очень удивился Асбек. Он слышал историю обустройства порта. Источники достоверные, но он предпочел в них усомниться. Легче принять изменения.
  − Нет, конечно. Но думали что получили.
  − И кому хватило духу провести их?
  − Ты за этим и прибыл? За объяснениями и выяснениями? Впрочем, зачем еще тебе здесь находится. Пока Хондж был нищим городишком из него сбегали. Зато теперь у всего побережья тут дела. Не протолкнуться!
  − Что поделать, у вас в году на каждый месяц по две ярмарке. Поздравляю, уравнялись с Венчей.
  − Обошли, − поправил Саффар. - Позавчера совет гильдий постановил устроить внеочередную, в честь малика Хонджа.
  − Есть что предложить?
  − Белая пшеница.
  − Её разве не всю скупили? - навострился Асбек.
  − Урожай хороший, некоторые караваны припозднились, − не скрыл хитрую ухмылку Суффар. Может у гостя и хорошие наушники и соглядатаи, но всех тонкостей торговой жизни города они не прознают.
  − Раз ярмарка в честь малика... какова скидка?
  − Тщеславие обойдется в десять процентов.
  − От налога или от стоимости?
  − Я же сказал тщеславие.
  − А как с железом?
  Суффар пожал плечами - мол, насчет него не ведаю. Но Асбек понял, бывший друг лукавит. Не иначе доля в товаре имеется.
   − Потому-то не все суда ушли из порта, − хмыкнул Асбек. Его информатор плохо отрабатывал свои денежки.
  По-правде купец держал тайную мыслишку заполучить в осведомители самого Суффара. Обиды обидами, но золото никогда не лишнее. Увы, прежний друг неслабо поднялся. И дом хорошо и в доме достаток. По знакам гильдий, Суффар состоит в трех-четырех. Асбек заподозрил, из его затеи ничего не выйдет. Ему не очень рады, его деньги не очень-то и нужны, и сомнительно что окажут хоть какую-то помощь по старой дружбе, доведись той воскреснуть.
  − Я ошибаюсь? У Дамира две лавки? - вспомнил Асбек общего знакомого.
  − Еще и одна в Чарсе.
  − А Хавсар? Он вроде тоже уезжал?
  − Нашлись причины вернуться.
  − И много? Причин?
  − Важных − пять.
  − С удовольствием послушаю.
  − Первая, пшеница из Ерегенской долины. Здесь в Хондже её покупают за солид. В Венче она уже по два. В Свейди почти по три. В Раабе доходит до пяти. Кто же такое пропустит мимо? Вторая, железо с Желтых Гор. Лучшее железо какое есть под солнцем. Третья - каменья. Оттуда же, с Желтых гор. Четвертая - намерения вступить в гильдию мореходов, чтобы первыми грузить и перевозить товар. Пятая причина купить в пользование или взять в аренду часть пристаней. Две сажени и ты богач! Четыре и вот уже богаче вдесятеро. Десять саженей и ты вправе сидеть в совете гильдии. Двадцать и у тебя совещательный голос, но уже на общем собрании гильдий Хонджа. Больше двадцати и доступ к праву вета на любое решение.
  − Впервые слышу, что бы авторитет и богатство исчислялись саженями?
  − У нас сейчас именно так. Добавь владение лодкой... да что лодкой! Имей едва держащуюся на плаву развалину для перевозки товаров с рейда и тебе открыта дорога в совет города. Сам гонат-казначей будет интересоваться твоим здоровьем. Если у тебя есть, и лодки, и пристань, и склады, малик удостоит тебя при встрече рукопожатием.
  − Подозреваю обладать лодками, пристанью и складами дозволено не всем.
  − Не всем.
  − Откуп?
  − И откуп и престиж.
  − Не секрет, какого твое положение? Согласно, введенным мерам ценностей Хонджа.
  − Будь я достаточно дальновиден, не зря меня в юности дразнили простаком, и менее предвзято относился к женщинам, имел бы все из перечисленного. А так... десять процентов в железном деле и десять саженей причала.
  − Не так уж и плохо. И как все это получить мне?
  − Никак.
  − Я надеялся закрепиться в городе, - Асбека озадачил столь однозначный отказ. Оставалось только определить, чем он вызван. Неприязненным отношением самого Суффара или же процветающим кумовством среди торговцев. Хлебные места так просто не отдают. И не продают. Надо знать, сколько положить в левую руку, чтобы правая взялась за перо подмахнуть твои бумаги.
  − Надеяться никто запретить не может. Но вот решение твоего вопроса к категории быстро сбывающихся, не относится.
  − Большая прибыль требует больших расходов? Сколько с меня потянут? Не все, но кое-что могу позволить.
  − Берут у нас не больше обычного, а в некоторых места так и вовсе этим не занимаются.
  − Где? - удивился Асбек. В отсутствие взяток он не верил. - Назови мне того кто не берет на лапу и я пожертвую в храм сто солидов.
  − Нести прямо сейчас, − серьезен Суффар.
  Асбек помолчал, дольше обычного, но в конце концов продолжил.
  − Я слышал все эти разговоры о саман Кайрин. Насколько они правдивы?
  − Не знаю, что именно ты слышал. О ней многое говорят и хорошего и увы, дурного. Еще больше шепчутся о её муже. Но это правда, Хондж принадлежит роду хун-Шарзе. От холма Кешма, до берега залива. Сама бухта тоже её. От маяка до Каменного рифа.
  − Вся бухта? - удивился Асбек. − Скажи еще морской воздух тоже её!
  − Напрасно иронизируешь. Если бы не саман Кайрин, Хондж так бы и оставался захолустьем, а мы торговали тем, что осталось от других, трясясь над каждым грошиком, и каждый второй отдавали в зачет дани стратам.
  − Не уплата и повториться судьба Варрена?
  − Именно. Скажи, кому мы нужны за этими стенами? Никому. Таких как я много. Слишком много. И потому лично я отдаю саман Кайрин должное. В городе, принадлежащем семейству хун-Шразэ, мне есть место и занятие. Для других тоже.
  − Звучит подхалимски.
  − Но это так.
  Гость Суффара начал из далека.
  − Вряд ли нашу дружбу возможно воскресить....
  Суффар кивнул, соглашаясь. На дружбе, какой бы она не было в прошлом, поставлен крест.
  −... но ты всегда был честным человеком...
  Хозяин нахмурился. Его честность ему чаще ставили в укор, чем в достоинство.
  − ...ты можешь отказать мне, я пойму...
  Асбек достал из-за пояса маленькую коробочку.
  − Я представляю людей, заинтересованных в сотрудничестве с вашими гильдиями и хотел бы вручить саман Кайрин наш скромный подарок. В знак уважения и укрепления долгосрочных связей. Но я видел город, порт рынок... рынки. И теперь в некоторых сомнениях. А достаточен ли будет дар?
  − Ты прав. Она носит рахш и сомневаюсь, что у тебя есть второй.
  − Тем не менее, − Асбек убрал коробочку, - я хотел бы встретиться и обсудить с ней вопросы сотрудничества.
  − Мне проще добиться для тебя аудиенции у малика. Или же выбить приглашение выступить на совете города.
  − Понимаю, круг доверенных лиц ограничен.
  − Никакого круга нет и в помине. Есть парадная стороны города − совет, есть то, на чем этот город держится. Хун-Шарзэ.
  В вазе с шербетом копошилось несколько ос и мух. Суффар махнул рукой и накрыл угощение. Насекомые возбужденно закружились над недоступным угощением. Все! Халява закончилась.
  ˮСовсем как в Хонджеˮ, − сравнил гость дома.
  − Тебя не затруднит рассказать её историю пребывания в город? - попросил Асбек. Возможно, в рассказе бывшего друга, он услышит то, что поможет ему войти в круг близких.
  − Для чего тебе?
  − Я все же не оставляю мысли встретиться с ней. Потому надо загодя знать о чем говорить, а разговаривая помнить о том каких тем не следует касаться, а каких и вовсе стоит избегать при любых обстоятельствах.
  − Вряд ли мой рассказ тебе поможет, − покачал головой Суффар.
  − Надеюсь поможет.
  Пауза для глотка воды. Нарочито долгая. Многим нравится, когда их ждут послушать.
  − Она появилась здесь на следующий день, как отбыл ты. Возможно, вы даже столкнулись в Южных Воротах...
  − Не имел чести, − подосадовал Асбек.
  − Тем лучше.... Никакого кортежа, в сопровождении у нее числился один человек. Остановились у Чосидана. Старый мошенник теперь этим спекулирует. Народ ломится пожить в бывших комнатах саман Кайрин. Не уверен, что это те же самые комнаты, но дерет втридорога, будто это не гостиница, а дворец. Но его дело. Конечно, на приезд не сильно обратили внимание. Мало ли кто путешествует по стране и кого судьба загнала в такую даль как Хондж. Будь она мужчиной и вовсе бы не заметили. Но красивая женщина, есть красивая женщина. Тем более она сама заявила о себе. У нее произошел инцидент с Хэрсаком.
  − Тем самым?
  − Вор решил поживиться, залез к ней в комнату. Сардар Гойо зарубил его. Ты же знаешь с Хэрсаком предпочитали не связываться. Лучше потерять свои деньги, чем жизнь. Но город изумился отвагой приезжих и замер в ожидании продолжения. У Хэрсака крепкие связи в Пахаре*. Но тут грянули события более значимые для города... для всех нас. Война между Венчей и Тарфаем. Большие кошели делили большие деньги. Кто-то должен был уйти. Причем совсем.
  Асбек не перебивал. Что послужило толчком началу передела влияния до сей поры неясны. Сокрыты в хитросплетении дипломатии и интриг. Дознаться при всем желании не дознаешься. Участники помалкивают, знающие бурчат маловразумительное, пустомели дерут глотки. Но конечный результат поразителен. Горе победителям, выгода побежденным!
  − ... Если сказать что Хондж не спал, переживая за Тарфай, ничего не сказать. Ведь иначе Венча совсем перекроет нам торговлю. Многие даже уговаривали малика послать добровольцев в помощь. Но что могли добровольцы в той войне? Лишь послужить поводом для обвинения во вмешательстве в чужие дела? А нанять доброе войско у города просто не хватало наличности. Тем паче подступала пора платить степнякам. Потому мы сидели и ждали исхода конфликта. Впрочем даже вмешайся мы, это мало что давало. С первых дней было понятно, так или иначе, но Венча одолеет. Вопрос только в том, что выторгует себе Тарфай, сколько-то уступив сильному.
  − Саман Кайрин пустилась в спекуляции продовольствием? Когда война, в цене оружие и жратва. Жратва даже больше. Воевать может надоесть, а вот расхотеть жрать...
  Суффар подождал пока гость выговорится. Так ему будет легче принять дальнейший рассказ.
  − Саман Кайрин отправилась к жрецам и заложила у них рахш. Не знаю, что она им наговорила и наобещала, но они ссудили её деньгами. Причем на такую сумму, что кроме них никто в городе столько дать попросту не мог.
  − Даже гильдии?
  − Даже гильдии вскладчину с цехами ремесленников. Думаю многие позволили бы отсечь большой палец на руке*, но узнать как у ней получилось.
  − Рахш есть рахш.
  − Совершенно правильно. Даже его свет приносит проценты бОльшие, чем десять возов золота! Саман тут же скупила в порту все причалы, склады, лодки какие имелись. Наняла работников на галеры и принялась углублять дно в бухте, отсыпать камнем берега, расширять хранилища. Словом распоряжалась портом, как обычным владением. Впрочем, он её собственностью и стал. Но всех занимала война, а её деятельность развивалась в тени грозных событий.
  − То есть никто и ухом не повел.
  − Отчего же были такие, но мало, кто вошли к ней в долю.
  − Вы решили, что они ненормальные.
  − Само собой. Время ли думать о расширении бухты, когда наш самый крупный партнер проигрывал битву за битвой.
  − На суше, но не на море, − уточнил Асбек.
  − Тогда нам казалось всюду. И там и там. Так что порт... У нас ведь практически нет собственных судов. А те что имелись....
  − Скупила саман Кайрин?
  − Скупила..., − согласился Суффар и рассказывал дальше. − Но вот Венча одолела Тарфай. Проигравшему не оставили ничего. Даже родной земли. Город срыли....
  ˮПо слухам это обошлось в десять тысяч солидовˮ, − вспомнил Асбек. Теперь-то он не сомневался откуда ,,капнулиˮ деньги. Вернее кто заплатил за несговорчивость Венче к просьбам поверженного врага. Саман Кайрин не пустила на самотек даже такое дело, как пир победителей.
  − ...Прошла неделя, и большинство судов из Тарфая перебралось к нам. Им не оставили выбора....
  ˮИм его правильно указали,ˮ − догадался гость. Побежденные дорого не обходятся. И объедки с пира достались Хонджу.
  − ...Бухта оказалась готова к приему крупнотоннажных судов и несметному количеству вывезенного товара. В одночасье Хондж стал обладателем большого торгового флота. Потраченные саман Кайрин денежки, прытко потекли в обратном направлении. Признаю, она не ломила цену, предлагая беженцам место в ЕЁ бухте, за полцены предоставляла транспорты внутри порта, к их пользованию были ЕЁ склады хранить товар, и бесплатная застройка части холма Кашма. Те, кто участвовал с ней в делах, разбогатели...
  − Ты хотел сказать на пустом месте?
  − Да! Никто так быстро не богател.
  − Ты был в числе счастливчиков?
  − Причал достался мне от тестя, − Саффар благодарно возвел глаза к небу помянуть усопшего родственника.
  − Пожалуй, я бы поступил не лучше тебя, − признался Асбек. Рассказать как за десять тысяч солидов Венча преобрела себе нового конкурента он не стал. Хитрюги поздно сообразили, поверженный враг не сгинул в пучине безвременья, а переехал на сотню миль дальше. Туда откуда его было трудней достать. Причем гораздо ближе к благодатной щедрости Ерегенской долины и богатствам Желтых гор.
  − К слову, тогда же в город прибыла саман Элиника хун-Шарзэ с сардаром Хаффой.
  − Золовка саман Кайрин?
  − Как выяснилась старшая жена сардара Костаса.
  − Валиде*?
  − Именно.
  − Имена сопровождающих? Они у меня на слуху.
  − О них позже...
  − Прости, перебил.
  − Когда стало очевидно, какие деньги плывут мимо карманов многих почтенных горожан, они бросились жаловаться раису. Тот растерялся. С одной стороны он был в доле с саман Кайрин, с другой одобрил продажу порта частному лицу. Но на него наседали. Раис держал паузу, это многим не понравилось и те пошли с петициями к самому малику. Тот великодушно пообещал разобраться, успокоив, что такому флоту просто напросто нечего делать в Хондже. Нечем торговать, а значит и нечего перевозить. Тарфейцы скоро сами уйдут. Кто-то успокоился и стал ждать пока удачливая саман Кайрин пойдет по миру. Ведь есть суда в порту, нет их, а налог вряд ли отменят. Другие не хотели томиться в ожидании. Им ведь ничего не перепало, а неблагоразумие толкает на глупости. Хотя тот факт, что она владеет рахшем, мог бы подсказать, не все так просто как видится. Ну и конечно, таким достоянием, от нечего делать не рискуют. Наверное, здесь сыграло предубеждение, что она женщина...
  − За которой никого нет.
  − Да. О роде хун-Шарзэ никто и не слыхивал в наших краях.
  − И что же саман?
  − Она предложила торговать зерном. И не только зерном, а всем что смогут поставить земледельцы Ерегена. А жителям можно поставлять плуги и инвентарь обрабатывать землю, лошадей, тягловых волов, завести новую породу овец для улучшения породы, ткани... много чего. Все конечно за, но как договориться со степью? Очень просто. Степнякам потребно оружие. А его в Хондже после войны некуда девать! Словом, торговля обещал солидный барыш.
  − И опять большинство замерло с открытыми ртами, что дальше?
  − Тарфайцы уцепились за ее предложения, не отогнать! Торговля не терпит остановок. Многие из Хонджа к ним присоединились. Ведь ничего архизаумного она не предложила. Все лежало на поверхности. Оставалось только увидеть и реализовать?
  − А Венча?
  − Война утихла, но не закончилась. Перешла в другую плоскость. Победители чувствовали себя уверенно, но...
  − Но они не знали саман Кайрин?
  − Так и есть. Но тут в дело вмешался Хукран. От лица шабравов*, он потребовал у нее сорок процентов прибыли.
  − Обычно забирал не более пятнадцати. С очень хлебных мест. Сколько же ей приносил порт?
  − Достаточно, что бы многие забыли о чести и совести. Но думаю Хукрана надоумили и заплатили. Ибо его поведение откровенный вызов шурте.
  − А что шурта?
  − Очевидно, неизвестная рука сунула и ему. Он закрыл глаза на беззаконие.
  − Стоило ей заработать денег, как нашлись желающие их присвоить. Узнаю Хондж!
  − Защиты у шурты она не нашла.
  − С её стороны наивные ожидания...
  − О!!!! Ты плохо знаешь саман Кайрин. Что-что, а наивной она не бывает. Впрочем, мы тоже так посчитали. Ягненку искать защиты у льва от волка?
  − И что она сделала?
  − Она заплатила. Шурте, что бы защитил, и Хукрану что бы отстал. Заплатила слишком много что бы они могли с легкостью вернуть деньги. А вот после заявила, о невозможности вести дела в Хондже. И потому переуступает на правах аренды свои торговые предприятия купцам из... Венчи! Продать она не могла, а вот аренда... никаких препон со стороны закона. Представляешь что началось?
  − Паника?
  − Это все одно что самому привести волка в овчарню, пожелать ему приятного аппетита, и выйти! Не успел этот слух взбудоражить тарфайцев и гильдии, как за ним последовал второй. Зная нужду города в продовольствии, особенно обострившуюся с наплывом беженцев, саман Кайрин по собственной инициативе договорилась о подвозе продовольствия с Ерегена. Но каравана не будет, поскольку его нечем оплатить.
  − Народу подсказали, куда ушли деньги за хлеб.
  − Кому, − поправил Саффар. - Гильдии метались от раиса к малику в поисках защиты интересов и управы на мздоимцев. С ними в купе действовали тарфайцы, поскольку им некуда податься. Но что можно предъявить саман Кайрин? Ни один закон не нарушен. Наоборот, она всячески пеклась о благосостоянии города. Развитие торговли со стратами, с Ереганом. Через тех же степняков налаживались связи с горцами. Много чего можно перечислить. И все это принесет огромные суммы, но Венче. На все уговоры пересмотреть свое решение саман Кайрин отвечала, что ожидает приезда мужа и оставляет окончательное решение за ним.
  − Он привел армию?
  − Всего десяток человек из орды Хоу. Обычное количество. Страты прибыли получить оговоренную дань и договориться об оружии, и о проезде в долину Ерегена.
  − Не заменимых людей нет. Могли обойтись без саман.
  − В эту глупость верят многие. Те, которые как раз заменимые. Страты не с кем кроме саман Кайрин договариваться не захотели. У них не в обычае передоговариваться о том о чем ранее столковались. А вот дань выставили новую. Пересчитав количество судов в бухте.
  − И город впал в ступор.
  − Город почти умер.
  − И какое решение принял Костас хун-Шарзэ?
  − Первое что он сделал, выволок Хукдана на площадь и содрал с него шкуру. Слупил как кожуру с апельсина. С живого. Он простил ему деньги, но не простил неуважения к саман Кайрин. Затем занялся Пахаром. Хаффа и Гойо ему помогли. Весь следующий день городская служба вывозили покойников. На возах, телегах, волокушах.
  − А шурта?
  − Благоразумно подал в отставку и столь же благоразумно пожертвовал деньги на лечебницу.
  − Те что получил от саман.
  − Ну откуда у него взялось бы столько. Конечно её.
  − И все вздохнули с облегчением?
  − Не тут-то было! Страты уперлись, заявив, что не могут засчитать дань, поскольку в них значительная часть денег принадлежит саман Кайрин. Их попросили объясниться и нам растолковали. Саман Кайрин является амвэсни* их джуки Вигдис. И брать её деньги, все равно что брать их с Вигдис Оседлавшей Сура. Для них сама подобная мысль оскорбительна, не говоря уже о её воплощении. Потому городу придется собирать оговоренные суммы самостоятельно, без участия саман Кайрин.
  − Фьюють! - забыв о приличиях, свистнул Асбек.
  −Тарфайцы и гильдии насели на раиса. Взять заем у саман, пока не раскрутиться дело с Ереганом.
  − Она отказала.
  − Согласилась. Но прикинув во что обойдется возврат займа сместили раиса, как не справившегося с ситуацией и выбрали....
  − Саман Кайрин.
  − В законе не прописано что им может быть исключительно мужчина. Там сказано человек умудренный в делах...
  − О да!
  − ... и обеспеченный. Признаться мы напоминали собой голодного пса, перед которым наложили еды, но забыли спустить с цепи.
  − И что новый раис?
  − Она начала действовать немедленно! Новым шуртой стал сардар Хаффа, над Пахаром для обеспечения надлежащего порядка, поставили специального человека, сардара Гойо. Поскольку саман Кайрин после избрания заправляла в городе всем, она довольно быстро договорилась со стратами об оружие, караванах в Ереган, торговлей с горцами. В знак уважения к ней страты сняли дань с города. Думаю, они бы сделали это и не являйся она главой города, но...
  − Но тогда бы она саман Кайрин не была бы собой.
  − Да, да, да!
  − И с того великого дня у вас не воруют, - рассмеялся Асбек.
  Когда-то великий путешественник Лаафис объехал весь свет в поисках самого чудного чуда. Когда вернулся, рассказал не о красотах природы или рукотворном мастерстве, рассказал о неком городе Умуахия, где нет воровства. Ученому простили многие чудачества, но вот последнее нет. Решили, что выжил из ума. Не воровать противоестественно природе человека. Во всяком случае, большинству.
  − Почему же, воруют, − не стал отпираться Суффар. − Но не у всех и не везде. В порту? Храни бог! Умудришься потерять на пристани кошель, можешь быть спокоен, его никто не подберет. Где потерял, там и найдешь. Или отдадут досмотрщику, чтобы не мешался под ногами.
  − Это если ты прямой торговый партнер саман Кайрин?
  − Да, если ты партнер саман Кайрин, тебе вернут даже оброненный волос с бороды.
   − Я вижу вы ей довольны.
  − Когда она прибыла в город, большая часть из нас была не богаче сегодняшнего башмачника на углу улицы. А когда мы нажили неплохие деньги... Глупо отказываться получить еще. А насчет того, что она управляет городом... Мы утешились тем, что над ней есть Костас хун-Шарзэ.
  − А если мне встретиться с ним?
  − Тут я тебе точно скажу, это ничего не даст.
  − Почему?
  − Он не лезет к Хонджу, а мы принимаем все, так как оно сложилось.
  − Мне не совсем ясно что там с амвэсни джуки Хоу.
  − Видишь ли, Костас хун-Шарзэ имеет четырех жен. Элинику, Кайрин, Аяш, и Вигдис.
  − Я пожму ему руку. У меня одна жена и я порой не могу дать ладу с ее капризами, а у него четыре! Он что факир? Любит проводить время в окружении змей.
  − Как-то справляется, − усмехнулся Суффар, очевидно борьба с прекрасной половиной своей семьи ему тоже знакома.
  − Скажи, Вигдис....
  − Джуки орды Хоу, − подтвердил Суффар. - И не только. Ничего не знаю про обряды степняков, но её слово выше слова вана стратов. Её величают Оседлавшая Сура.
  − Одно к одному.... Ты не находишь?
  − Я не интересуюсь этим.
  − Значит, так хун-Шарзэ подмяли город?
  − И что в том плохого?
  − Как что? Она захватила себе всю торговлю с Ереганом!
  − Бредни. Никто не запрещает торговать с долиной. Но её караваны самые безопасные и им не требуется охрана. Как-то хассады разорили один из них. Джуки Вигдис прислала их головы в качестве извинений.
  − А железо?
  − Когда все только начиналось, саман Кайрин предлагала всем заложить факторию в Желтых горах. Кто вошел в долю не прогадал. И я в том числе.
  − А здесь как получилась урвать кусок?
  − Хадэн Фархад, женат на Гольрох, единственной дочери Маджуна.
  − А тот друг сардара Костаса.
  − Именно. Более того поговаривают, первенец Гольрох, от самого Костаса. У горцев есть обычай, они по дружбе дают своих жен уважаемому человеку.
  − Его настолько уважают?
  − Его или Маджуда, который хоть и увечен, но догреб горцев под себя. Ему должны все, кто живет в горах. Горцы посмеиваются над ним. Ему должны даже сами горы!
  − С железом понятно, а камни?
  − Не получишь. Тебе не покажут ни один достойный камень, если ты не в доле с саман Кайрин. А если и в доле, её первенство не оспорить.
  − И все довольны сложившейся ситуацией?
  − Саман Кайрин льет воду из золотого кувшина, но только расторопные утолят жажду.
  − И никто не возмущаются?
  − Рассориться с саман Кайрин? Это все равно, что младенцу отказываться от груди матери. К тому же не забывай о стратах... И о Венче. Они уже дважды приглашали её переехать к ним. На всех мыслимых и не мыслимых льготах.
  − И что она? Раздумывает?
  Лицо Суффара стало довольным.
  − Костас хун-Шарзэ сказал нет! - прозвучала гордость мужчины за весь мужской род.
  − Ты столько рассказал... Я проехал по городу и не увидел дворца достойного быть жилищем столь выдающейся особы.
  − Они живут на холме Кешма.
  − Среди ремесленников?
  − После того как саман скупила их подворья и насадила красных кленов, Кешма престижное место. Земля дороже, чем золотоносная жила.
  − И сколько?
  − Лично я не смогу себе позволить там даже цветника с розами.
  − А откуда у нее рахш?
  − Обычный вопрос. Сперва спрашивают откуда рахш, потом долго мучаются, почему не имеют сами.
  − Так откуда?
  − Слухов много. Самый достоверный, рахш свадебный подарок сардара Костаса.
  − Гарем Беарского султана обойдется дешевле. И все-таки, смогу я встретиться с саман Кайрин? В любой удобный для нее день и час. Я уже говорил, представляю неких людей.
  − Это не имеет значения.
  − У нас обширные связи с Раабом и империей Менора. Мы могли бы договориться о скидках, вексельных обязательствах.
  − Боюсь, это произойдет не скоро. Вчера она оставила пост раиса и предложила вместо себя Лайали хун-Шарзэ, свою племянницу.
  − Она нездорова?
  − Небо ниспослало ей плодородия и пришел срок деторождения. Она исполнит свой прямой долг пред сардаром Костасом. Он же и запретил ей вести, какие либо дела кроме тех, что подобает будущей матери.
  Суффар улыбнулся. Причем довольно.
  ˮТвоя дочь подруга Лайали,ˮ − предположил Асбек.
  − Нового раиса уже утвердили?
  − Конечно. Сэтти Лайали это две саман Кайрин. Несмотря на молодость, она очень требовательна. В торговых делах особенно.
  − Разве это плохо?
  − ...И к закону и порядку, − дополнил Суффар, намекнув. Кумовство не прокатит. - К закону особенно!
  − А закон... слово сардара Костаса. Наверное жалеешь что у тебя нет сына?
  − Думаю, это мало бы чем мне помогло. Сам малик готов хоть сейчас взять Лайали в свой дом. Дважды он заводил речь о женитьбе. И дважды получил отказ. Его наследник сошел с лица, и бродит тенью везде, где только увидит девушку.
  − Не очень мудро ссорится с маликом.
  − Если только ты не Костас хун-Шарзэ.
  − Гм..., − не поверил Асбек.
  − Дочь малика хвостом бегает за Георгосом, братом Лайали. Не удивлюсь если она в конце концов заманит парня на женскую половину. И предпочтет стать гарид*, чем дотерпеть до свадьбы.
  − У тебя тоже полный дом дочерей!
  − Я бы предоставил ему право выбора, − мрачно пошутил Суффар. - От старшей Айгюл до младшей Биюм. Но...
  Асбек покачал головой - понимаю о ком речь.
  − Я слышал о посольстве в империю?
  − Да, собирается такое. Страты и мы.
  − Нобилиссим Мэдок хочет договориться о поставках оружия, а что хотите получить вы?
  − Им оружие, нам Лэттия.
  − Без перспектив, − уверен Асбек.
  − Саман Аяш в девичестве носила фамилию Буи. После смерти Леи ди Буи, Лэттия должна отойти к прямому наследнику.
  − Но в империи женщина не наследуют во втором поколении.
  − Лэттия не империя. Она вотчина севастов Буи.
  − Но там, же одни болота?
  − У саман Кайрин и болота принесут золота. А уж у сэтти Лайали...
  − Лэттия предлог? - заподозрил Асбек.
  − Империя в очередной раз влипла в войну с чикошами. Настала очередь большой политики. Больших торгов.
  − Значит страты?
  − Степняки против степняков, − не стал отрицать Суффар. - Халангзар против Пушта.
  − Нобилиссим знает что просить.
  − Надо знать что предлагать и главное когда.
  Асбек помолчал, тщательно перебирая ситуацию на составляющие. Ну, конечно же! Сдалась им Лэттия!
  − Нобилиссим Лэттию не отдаст, но у него двое сыновей, − произнес Асбек с насмешкой. Очевидное, чаще всего верно.
  − Я не вхож в дом хун-Шарзэ, − ушел от темы Суффар.
  ˮНе вхож,ˮ − согласился Асбек. Он бы дорого отдал за то, что бы найти такового человека. Вхожего к хун-Шарзэ.
  
  
  6.
   Человек приходил сюда раз в полгода, не чаще. Как выдавалось время, или случалось находиться неподалеку. Впрочем, изредка он покидал свой дом преднамеренно и, преодолев многодневный путь, взбирался на отвесную скалу. Клык-гора одиноко высилась среди чахлой зелени, каменистых взгорков и соляных корост озер Южного Фаламака. Часть озер куталась в плотный туман, не подвластный и сильному ветру. Над другими курился легкий парок. В третьих бубнила и плевалась бурая жижа. Из четвертых вверх выстреливал грязевый гейзер. Степняки верили, здесь пронесся Сур-Кайракан, еще до создания рода людского и заселения земли дикой живностью.
  Взобравшись по заднему, легко доступному склону, ибо три остальные отвесны, человек устраивался на карнизе. Провожал взглядом никуда и никогда не спешащее светило, будь оно в одиночку или в компании облаков, и терпеливо ждал ночь. Когда небо из синего превращалось в черно-фиолетовое и в выси рассыпались звезды, жадно вглядывался в даль. На краю звездной сферы, в самом её уголку, по-над границей с твердью, перемигивались контуры знакомых ему созвездий, что когда-то повисали над его домом, встречали у порога и провожали в дорогу. Здесь и сейчас все-все-все неохватное небо над ним было чужим, и только самая кроха напоминала минувшее. Когда он находился в ином месте и был другим человеком. От той поры ему осталось не так уж много. Несколько неярких точек, вспыхивающих последними и первыми уходящими за черную нить горизонта. Но те минутки, что они были, исчезали расстояния, отделявшие от прошлого и, пропадали времена, изменившие его сущность. Все, как и прежде. И тянулось ноющим нервом из памяти к сердцу прожитое.
  Бывало, человек слышал за спиной движение. Анга сворачивалась в кольца на каменном уступе. Её глаза принимали необычный цвет сияющей лазури. Человеку нет необходимости читать шифр звезд. Он и анга изгои, связанные незримыми узами, оковами, тяжким тяглом настоящего.
  
  Эпилог. (Панегирик)
  Костас. Он исчез в 1927 году. Много позже Гверд Сгутто составляя пространные ˮДеяния в Круге Земномˮ, подметит.
  ˮ ...Павл по прозвищу Калека, возглавив равнинные племена медан и бунов, жестокой войной прошел по царствам Юган, Беар и Куот. Не устоял перед натиском и был повержен орден Эвергетов. Их неприступные замки обращены во прах. За победителем, подобно гигантским змеям ползли голод, болезни, хаос безвластия. Возродилось рабство, некогда повсеместно изжитое. В городах рынок невольников заменил торговый. Человек стал ходовым товаром, а торговля им приносила быстрый барыш. Над всяким висела угроза попасть в вечную кабалу. И не сыскать несчастным защиты от произвола ни у закона, ни в храме. Никто не ведает, откуда явился Павл Калека. Меданы и буны, о том толкуют по-разному и противоречиво. Однако неизвестно откуда появившийся он и сгинул неизвестно от чьей руки, пораженный в око. На невзрачном клинке, хранимом в оружейной палате Рааба, различимо клеймо мастера Тода. Диакон Владис Каийский утверждает, что ˮ...был Павл выпотрошен, яко рыба и чрево его сожжено угольем.ˮ Истинно ли сообщение Владиса или всего лишь один из мифов, неведомо то. Одно о Калеке достоверно: воевал много, много успел, а в год 1927, в Ганте, что на границе с Раабом, принял смерть.
  Пожалуй, только о другом человеке известно меньше, чем о грозном завоевателе, о Костасе хун-Шарзэ. Родоначальник династии, чьи потомки занимали престолы от Побережья до Децимии, от Фаламака до Рааба и Лэйла, он исчез в том же 1927 году, о чем свидетельствуют анналы Хонджа. Связуются ли эти события, гибель Павла Калеки и исчезновения Костаса хун-Шарзэ? Вопрос нерешен и по сию пору. Однако если гибель Калеки бесспорна, то с исчезновением Костаса хун-Шарзэ есть неясность. Игерм Великий, внук Костаса, находясь на смертном одре, признал: ,,Если бы не дед... Керкиты выдубили мою шкуру в соли...ˮ. Как известно попытка Тихого Переворота состоялась в 1935 году. Тогда же был уничтожен и орден...ˮ
  Элиника.
  Она прожила долгую счастливую жизнь. Воспитывала внуков, правнуков и даже понянчила праправнука.
  Её могила в Хондже считается святым местом. К ней приходят будущие роженицы поклониться и заручиться поддержкой духа женщины. Девушки просят ниспослать любящего мужа и сыновей в первенцы, ибо в краях тех ныне ˮ...Отцы не молят Бога послать им дочерей, а ангелы не включают девочек в число благ господних...ˮ*.
  Дети Костаса и Элиники: Георгос, Хейдес, Станис.
  Георгос. Всю свою жизнь прожил в Хондже. Не занимал постов и должностей, не водил войска в походы. Он созидал и управлял, тем, что никогда не нанесут на карты - империей хун-Шарзэ. Те, в ком текла кровь рода, признавали его первенство, слушались его совета и не оспаривали его решений.
  Хейдес. Ему было тесно в отчем доме, тесно в Хондже, тесно на просторах Халангазара. Ничто не могло его удержать на одном месте. Связал судьбу и жизнь со степью, со стратами. Сгинул в одном из походов на севере Фаламака, ослушавшись Георгаса не воевать в тот год.
  Станис, прозванный Мечом Хонджа. Водил армии вдоль побережья, участвовал в сотнях малых и больших, местечковых и вселенских битвах не ведая поражений. С ним повсюду следовал шарзэ, лютый зверюга, телохранитель и друг. Поверженных врагов, в устрашение, Станис скармливал хищнику. Такова судьба Фиона Третьего, Шарши Длинного Ножа, Тупсара Кривого и многих других, отвергших предложение сложить оружие и не лить кровь. Судьба послала Станису трех дочерей. Многие из властителей горели желанием породниться с ним. Ибо великий тесть только одним своим именем, наводил ужас на врагов: мнимых, скрытых и явных. Когда его младшая дочь пропала в долине Магара, не раздумывая взыскал за кровь хун-Шарзэ. Тысячи трупов устлали землю от тихих плесов Сгуры до буковых лесов предгорий. Цветущий Моссак, осмелившийся укрыть за своими стенами беженцев был вырезан, а жителей проданы в рабство до единого. От младенца до старца.
  Аяш.
  Судьба многое ей отмеряла, но и многое забрала без времени и срока. Исчезновение Костаса, ранняя смерть младшей дочери уменьшила её лета.
  Дети Костаса и Аяш: Лайали, Хлойи, Янн.
  Лайали. Сменила Кайрин на посту раиса Хонджа. Город еще быстрее богател, еще быстрее расстраивался, еще выше поднимался его авторитет на побережье. После того как Венча вынуждена была признать главенство Хонджа, по инициативе торговых гильдий Лайали приняла пожизненное управление городом. А чуть позже, специально для нее, ввели должность хадена. Наследственную.
  Вышла замуж за Бонэма. Родила двух сыновей и дочь. Наказ отца не прощать предательства, запомнила накрепко и выполнила без колебаний.
  Бонэм подстрекаемый недоброжелателями и купцами Венчи, составил и возглавил заговор. Самолюбивый красавец не желал быть на вторых ролях при знаменитой и богатой жене. Нищий сердцем не разбогатеет им никогда. Лайали, не дрогнув, отправила мужа на эшафот. Отправила вместе со старшим сыном. И если Бонэму просто отсекли голову, то сына она подвергла обряду Хэйз, дозволенного проводить только матерям. Она собственноручно вскрыла Майду вены, набрала струящуюся кровь в кубок, и сделал глоток.
  − Я забираю дарованное мной тебе. Ты не достоин крови хун-Шарзэ!
  Юный мятежник истек кровью под перешептывание изумленной толпы, ждавшей, что мать помилует собственное дитя. Не помиловала. Но и отпрыск явил редкое мужество. О снисхождении не попросил. Как бы там не было − он хун-Шарзэ.
  Младший сын, Файгар, внешне походил на непутевого отца, но унаследовал от неё ум и хватку. Удачно женился (не без помощи Станиса хун-Шарзэ) на дочери владетеля Рааба. В неполные двадцать занял трон. Он никогда не упрекнул мать в содеянном. Лайали никогда не высказывала ему своих сожалений. В ком нет крови Костас хун-Шарзэ, не достоин упоминания. Всех своих детей, а у Файгара их было четверо законных и два бастарда, он отправлял на воспитание к матери, в Хондж. Наверное поэтому ,,запаса прочностиˮ династии с лихвой хватило почти на тысячу лет.
  Её дочь Эйиль вышла замуж за наследника Лэйла и довольно быстро прибрала власть к рукам. Правление внучки Костаса во всех лэйлских хрониках прописано как Начало Золотого Века.
  Хлойи. Умерла в десятилетнем возрасте. Неизвестная болезнь унесла жизнь веселой и живой девочки. Ей прочили еще более блестящее будущее чем старшей сестре. Многие знатные дома Побережья предлагали заранее заключить брачный союз, желая ввести Хлойи в семью.
  Янн. Смерть ли сестры, а следом и матери, повлияли на выбор или сделал он его самостоятельно, но Янн посвятил себя медицине. К тридцати годам слава о нем раскатилась далеко за пределы Хонджа. Мало недугов, с которым бы он не справился. Особенно трепетно относился к больным детям. Одни приписывали необычный дар Янна исцелять милости Кайракана (или Создателя), другие ссылались на усвоенную мудрость лекарей Кандара. Слишком уж разнились его познания с познаниями и умениями современников. Прямого подтверждения, как и опровержения, тому нет. Но кого бы это волновало?!
  Вплоть до своей кончины проживал в Мерге. Все просьбы родственников вернуться в Хондж, терпеливо отклонял. Когда его особенно допекли, ответил коротко: ,,Так желал отец.ˮ Больше объяснений не потребовалось.
  Дважды судьба являла ему свою переменчивость. Первый раз, когда осмелился принять роды у собственной жены, что считалось аморальным и греховным. Рожениц отдавали на попечение знающих дело повитухам. Малик Мерга Гуюк, выслушав донос, простодушно ответил.
  − Представьте, меня тоже мучает вопрос. Как я оттуда выбрался? − и похлопал себя по отвислым бокам.
  Гуюк отличался немыслимой грузностью.
  Второй раз угроза возникла из-за отказался явиться к раису Мерга, заподозрившего у себя нежданный негаданный триппер. Триппер и раис могли подождать, а малолетний пациент нет. Мальчик упал с крыши. Открытые переломы ребер не позволяли медлить с лечением. Взбешенный проволочкой раис, приказал взять ослушника под стражу. Не успела дверь темницы закрыться за спиной прославленного лекаря, взбунтовался народ. Дом раиса сгорел в часы.
  Перепуганный чиновник поспешил к малику. Тот без раздумий приказал отпустить Янна и отчитал самоуправщика.
  − Ты хочешь рассориться с его родней? Его сестрица из Хонджа разорит Мерг за полгода! Если к тому времени будет кого разорять! Забыл о Станисе хун-Шарзэ? Или у тебя достаточно денег тягаться с саман Лайали? И ты сам поведешь воинов против Меча Хонджа?
  − Чернь спалила мой дом! - ныл раис. − Мне негде жить!
  − Это легко устроить!
  Раис угодил в туже камеру, куда за шесть часа до аудиенции у малика заточил Янна.
  За свой поступок Гуюк, общеизвестный обжора и мот, получил прозвище Справедливейшего, хотя со слов его любимой жены был ,, ...просто старый козел. Старый и вонючий!ˮ
  Кайрин.
  Называла себя уроженкой Венчи что не помешало выступить инициатором разорения родного города.
  После рождения дочери долго болела. Поздние роды отняли слишком много сил. Кайрин продержалась восемь лет на одной воле и материнском чувстве долга. Постаралась передать дочери все свои знания. Даже те, что получила в монастыре и которые хотела забыть. Девочку считали полной её копией. Незадолго до своей смерти, Кайрин настояла нанести на плечо дочери татуировку, подтверждающую рождение от прошедшей ритуал Небесного Дарения, а посему являющейся родней Децимийской династии. Жрецы Кайракана артачились, но не долго. Двадцать процентов доходов с гавани отличный аргумент ,,заˮ!
  Эйвори, дочь Костаса и Кайрин.
  Достигнув семнадцатилетия, отправилась в Децимию, где предъявила права на опустевший королевский престол. Претендентку поддержали жрецы (не блеск ли рахша тому виной?!), но проигнорировала знать. Трон слишком лакомый кусок, что бы рассматривать, чьи бы то ни было права, кроме собственных. Всяк ждал момента подгрести власть под себя. Но... Показательно спалив северные вольные танства, у границ Децимии стала стотысячная армия стратов. Байон и Хейдес явились поддержать права сестренки. Эйвори заняла трон, а знать разделилось на три партии. ,,Верныеˮ ,,приняли дланьˮ в надежде получить за свою лояльность неплохие дивиденды. К трону тяжело пробиться, а то и вовсе не возможно. Молодой правительнице, несомненно, потребуется поддержка, а её сторонникам чины и пожалования. Стороны друг друга поняли и негласные соглашения состоялись. ,,Хитрыеˮ встали под руку Эйвори с дальним прицелом. Что может понимать в управлении государством юная девица? Ничего. Если не меньше. Потому востребуются мудрые советники, которые, конечно же, не поскупятся на мудрые советы. И, конечно же, за отдельные деньги. Не суть важно чье чело украшает корона, важно чья воля стоит за королевскими указами. И в этом случае обошлось без крови. Между троном и счастливыми подданными было достигнуто взаимопонимание и воссоздан Королевский Совет, упраздненный век назад. Оставались третьи, ,,Отрицателиˮ настроенные откровенно враждебно, но не столько против Эйвори лично, сколько тому что на троне не они! Их было не много, но именно Отрицатели имели реальную силу, а следовательно возможность выдворить ,,выскочкуˮ из Децимии. Увы, мешала стотысячная армия. Недруги Эйвори терпеливо ожидали ухода стратов. Не вечно же им торчать у границы! Страты не уходили, а юная правительница обратилась к подданным положить конец бесчинствам чикошей на рубежах страны. На патриотический призыв нельзя остаться глухим! Не патриотично! Не поймут-с! Но как быть со стратами? Аппозиция молодой королевы искала повода для междоусобицы. Вторжение и бесчинства стратов, чем плохо? Во время перехода на юг степняки не шелохнули лишней травины. Армии двинулись в Пушт двумя потоками. Децимийская знать не желала делить лавры победителей с дикарями. Братьям было откровенно плевать на кисломордых союзников. Они, выбили приозерных и заозерных чикошей, совершили глубокий рейд в Пушт, и в качестве подарка, прикроили сестре половину Изии, что резко прибавило ей сторонников. Верным людям, преимущественно из худородных, были дарованы уделы. В отличие от Байона и Хейдеса, децимийцы преподнесли горькую пилюлю. Их разбили! В пух и в прах, в хвост и гриву! Братьям пришлось вмешаться и вернуться в Пушт, а заодно, чего же задаром мотаться! прирезать к Децимии оставшуюся часть Изии. Держава значительно приросла землями. Наделы жаждали получить и те, кто числил себя в союзе с победителями и те, кто свой шанс просрал. Неудачники, в основном старая знать, скрипя негнущимися от спеси и гордости хребтами и шеями, склонилась в почтении. Вчерашние враги, толкаясь, полезли в друзья. Им не отказали в монаршей милости.
  Минул год. Юная венценосная особа блистала на троне, а прожженные интриганы удивлялись ни бардака в управлении, ни шатания законов не наблюдалось. ,,Мягкиеˮ реформы реализовывались, а новоявленные магнаты-землевладельцы не понимающе хлопали глазами. Как так? Землей пользовались, но фактически ей не владели? Тех, кто попробовал вякнуть, быстренько поменяли. Иным смутьянам рубили головы, но топорной работой не злоупотребляли. Большинство отправилось в приграничье с Пуштом, служить.
  − Против меня, но за Децимию? Отлично! - усмехалась Эйвори Великолепная. - Государство всегда нуждается в патриотах!
  Быть смелым легко, если знаешь опасности практически никакой. С чикошами так не бывает. Наздеванные на колья головы несостоявшихся героев украсили долину Баярра.
  В конце концов, все ухищрения Эйвори принесли положительные результаты. Из крупных игроков ,,фрондуˮ ей составили только ярлы Гезир и Бальдр, последний доводился ей родней. Миром договориться мятежные аристократы никак не хотели. И если первый пребывал в мятеже по своему упрямству, то второй не терял надежды занять престол. Противостояние наносило ущерб не столько экономический, сколько дестабилизировала общество. Так сказать раскачивало лодку державы, ,,отправившуюся в счастливое плавание к берегам благоденствияˮ с кормчим Эйвори. С фрондерами следовало разобраться. Личные встречи и беседы ни к чему не привели, и страна замерла в ожидании разорения и потоков благородной крови. Ожидания обманулись. У Эйвари были слишком хорошие учителя: мать и сестра.
  − Устранять надо не того, кто замаран или больше виноват, а того кто больше не сможет пригодиться, − так наставляла дочь Кайрин хун-Шарзэ, она же рани Сарази, она же ди Смет, она же де Хенеке.
  − Тому, кто тебе нужен всегда найдется что предложить. Пусть даже этот человек и сам не знает, что конкретно ему потребно. Но ты! ты должна это четко знать. Или постараться вложить нужное желание в его ум, − советовала ей Лайали, раис города Хонджа. - Ведь при ближайшем рассмотрении человек создан из слабостей и только потом из достоинств. А сами достоинства, какие бы они не были, можно рассматривать, как те же самые слабости, но не столь явные.
  Однажды при дворе объявилась неизвестная никому Гайдэ. Красавица, умница, блистательная дева вольнолюбивого характера, способная на травле зверя заткнуть за пояс опытного охотника. Дикарка, щедро раздаривала очаровательные улыбки, чем внесла в мужское общество смятение и нездоровую конкуренцию. Гезир, сердцеед и бабник, не знавший отказа у прекрасного пола с легкостью заглотил наживку. Столица погрузилась в гуляния и балы. Кто-то назвал это время ˮпиром перед чумойˮ. Сорокалетний мужик не заметил, как втрескался по уши, но красавица оказалась неуступчивой и непреклонной. Там, где иные сдавались без боя и сердечной осады, ярлу и намека не дали на успех. Ни в обозримом будущем, ни в далеком. Гезир от отчаяния попробовал похитить Гайдэ, а когда план провалился, предложил тайно сочетаться браком. На все ухищрения, Гайдэ порекомендовала пылкому влюбленному попробовать получить согласия королевы. Просить Эйвори?! Ярл взбрыкнул − никогда! и открыто поднял мятеж, что собственно от него и ждали и к чему неуклонно подталкивали. И момент-то выдался удачный! Бальдр, отбыл в империю в поисках денег и армии.
  Первое сражение должно было состояться при Дюше, на утренней заре. Но вечером, Эйвори в сопровождении одного телохранителя из стратов, выехала к лагерю Гезира.
  − Чем обязан? - усмехнулся ярл, разбитое сердце жаждало сечи. Он не будет ничего просить! Он свернет королеве шею и заберет себе Гайдэ. Кто откажет победителю и новому королю? - Предупреждаю, вас, не тратьте свое время и мое. Мы не договоримся.
  − Договоримся? - возмутилась Эйвори.
  Ей еще не хватало мастерства и правдоподобия матери, но Гезир был слишком погружен в мысли о грядущих успехах. Он войдет в столицу как победитель и тогда... тогда...
  - Вы нанесли мне неслыханное оскорбление, которое не смоет кровь всей вашей родни, − донеслось до ярла сквозь пелену грез.
  Гезир удивленно вылупил глаза.
  − Я? Оскорбил?
  − Да, вы! Как вы посмели!...Гайдэ... Она была в вашем доме!
  − Ну и что! - не понимал Гезир обвинений. - У меня полстолицы перебывало!
  − Мне нет дела до столицы. Но она! Без моего разрешения, без должного сопровождения.
  − Ну и что? - не въезжал ярл.
  − Вы запятнали имя её рода!
  − Вы сдурели! - ошалел ярл от того в чем его подозревают, хотя желал этого истекший месяц всею душой. - Гайдэ... последний человек на этой земле, против которого я, не то чтобы исполнил, а задумал дурное.
  − Она была в вашем доме? − гнула свое Эйвори.
  − Была, − признался Гезир.
  - По законам девушка может войти в дом мужчины только в качестве законной жены. И не как иначе.
  Ошарашенный ярл упустил поинтересоваться, что это за закон такой, кем установлен и где действует.
  − Я предлагал ей вступить со мной в брак!
  − Вы неоправданно самонадеянны, ярл! Она не примет вашего предложения даже если это самое её большое желание. Вы мой враг!
  − Да, я ваш враг! И буду им, пока бьется мое сердце.
  Гезир гордился ответом. Пока бьется сердце! Героическая поэзия!
  − Очень жаль, что избранник моей сестры является моим врагом! Очень жаль!
  − Вашей сестры? - разинул рот Гезир. - Вашей сестры?! Не может быть... Не может быть...
  − Да, Гайдэ моя младшая сестра! И поскольку она отдана на мое попечение, то без моего одобрения не может быть ни вашей женой ни чьей либо еще! Понятно! Вы втоптали её имя в грязь!
  − Постойте... погодите.... Гайдэ... она была только моей гостьей! Я могу поклясться именем матери, что не держал и мысли оскорбить ни её род, ни её саму....
  − С вашей репутацией вы можете клясться, в чем угодно и чем угодно. Создателем, Кайраканом, Суром, Небом, землей, жизнью, честью.... Не имеет значения! Вы безответственный человек. Вы могли враждовать со мной хоть тысячу лет, но так поступить с ней...
  Эйвори швырнула корону Гезиру под ноги.
  − Вы, кажется, добивались этого? Возьмите. Может она принесет вам счастье.
  Мать учила Эйвори.
  − Мужчины в большинстве своем коллекционеры. И если вещь редкая, он будет гоняться за ней, забыв про все. Добавь ей блеска, и мотылек сам прилетит на огонь!
  Еще до рассвета, до построения войск, ярл Гезир-мотылек пешим приплелся в лагерь Эйвори, вернул корону и принес вассальную присягу. Расчет молодой королевы оправдался.
  − Могу я просить вашего согласия на брак с вашей сестрой? - тут же, не поднимаясь с колен, выпалил ярл.
  − Просить то можете... А вот получить..., − улыбнулась Эйвори. - Ну как я могу отдать такой бриллиант, если для него нет соответствующей оправы.
  − Все что есть...., − мямлил ярл в отчаянии и надежде.
  − У стратов за невесту положен калым. Выкуп родне. Так что дерзайте....
  Через полгода Гезир положил к ногам избранницы большую часть Остии.
  Получив желанное согласие, уже на правах, пусть и будущего, но члена царственной семьи, высказал озабоченность.
  − Надо что-то решать с Лафуром, − и пошутил ,,тонко и к местуˮ. - Жаль, что у вас больше нет сестер.
  − Положим сестер у меня предостаточно. Но не для него.
  Ярл был вынужден вернуться на более твердую почву, нежели состязаться в интригах.
  − Бальдр в Тайгоне. Ему нужно войско или минимум сто тысяч солидов, набрать его.
  − Где?
  − Хотя бы в Магаре.
  − В Магаре он не наймет и сотни.
  − В империи. Уж на десять тысяч воинов он может рассчитывать. Самое малое.
  − Я думаю, он получит меньше, чем ничего.
  − У него обширные связи при дворе, − упирался Гезир.
  − Посмотрим, чьи выше.
  Озорных переглядок сестер ярл не понял. Что женщины понимают в битвах и маневрах? Интриговать другое дело. Их стихия!
  Месяца через два, как раз в канун Св. Лайбра, из Тайгона прибыли гонцы с дарами и отдельно от всего резным ящиком. В последнем находилась голова Бальдра. Все остальное подарки к свадьбе Гайдэ и Гезира.
  − Сестра пишет, ярл вел себя возмутительно, − пояснила Эйвори и, видя непонимание подданных, пояснила. - Августа Баяз наша сестра.
  − Что еще? - заглянула Гайдэ в свиток.
  − Станис собирается навестить нас, − сообщила Эйвори и кардинально поменяла интонацию. Вместо вежливости и дружелюбия полный льда и металла голос. - Род хун-Шарзэ еще не проиграл ни одной битвы. Ни на поле, ни во дворцах, ни в делах. Говорю для тех, кто тешится мыслью оказаться умнее других.
  Величие правителей не в казнях дураков, а в приручении умников. И если не получается приручить, прикармливают с руки.
  Вигдис. Джуки орды Хоу. Оседлавшая Сура правила фактически всеми стратами. Долго и как поют акыны, мудро.
  Дети Костаса и Вигдис: Байон, Баяз, близнецы Союфа и Гайдэ.
  Байон. Как и Станис воевал, воевал, воевал. Объединил обширные земли. Расширил союз стратов, включив в него армизов, гургов и другие родственно язычные народы. Вместе с братом Хейдесом дважды ходил в Пушт, разорять уделы чикошей.
  Баяз. Вышла замуж за Кьерка, сына Мэдока и Армин. Через семь лет после рождения погодков Арста и Игерма, вместе с мужем приняла императорскую корону. Через три года Кьерк был убит в доме своей любовницы. Женщины стратов не делят мужей с расфуфыренными шлюхами, не важно с какой родословной. Младший брат Къерка, Сойд обвинил невестку в гибели нобилиссима и предъявил свои права на престол, призвав на помощь керкитов. Орден поддержал его. В истории империи попытка смены правления названа Тихим Переворотом. Когда все тридцать шесть керкитов плюс Сойд, ворвались во дворец, где своей участи дожидалась Баяз и двое наследников, в тронном зале их остановил человек с яри.
  − Тебе корону отдадим! - признал долг глориоз Уальф. - Ей нет!
  − А зачем мне корона?
   Орден керкитов перестал существовать вместе с незадачливым претендентом на престол. Фрайх, а к тому времени севаст, Шеер поучаствовал с Костасом, как и мечтал, еще в одном деле. Он погиб защищая двух перепуганных пацанят, так же как когда-то защищал юных керкитов в Молино.
  Баяз никому не рассказывала о том, что видела отца после того, как он пропал. В тот день, стоя среди поверженных тел, они обменялись лишь парой слов.
  − Это ты? Правда? Правда ты? - вытирая слезы спрашивала и спрашивала Баяз.
  Костас кивнул соглашаясь и протянул ей корону.
  − Держи крепко. Тем более она не твоя.
  − ???
  − Его! - и указал на Игерма, младшего из её сыновей. Старшему досталось яри.
  Игерма, внука Костаса, прозвали Великим, когда он не достиг еще и полных двадцати пяти лет. Он мало воевал, но много строил, еще больше торговал и развивал науки. Арст, отличавшийся железной волей и холодным рассудком, поддерживал брата. Все разговоры о нарушении престолонаследия безжалостно пресекал, не пощадив однажды собственного друга. Он помнил человека с яри и помнил слова матери, сказанные позже.
  − Я не знаю случая, что бы когда-нибудь было иначе, сказанного твоим дедом.
  Арст не хотел, что бы когда-нибудь к нему в тронный зал вошел этот человек. Он был уверен, так и произойдет стоит ему только потянуться за короной и забыть, чья кровь течет в жилах его и брата.
  Союфа. Наследовала матери. Удостоилась титула вана. После нее, страты разделились, как и прежде на пять орд. Через век из пяти остались только Хоу и Гун, в чьих потомках текла кровь хун-Шразэ. Что стало с остальными? Во все времена не хватает хлеба и оружия. Этим не хватило нужной крови.
  Гайдэ. Ей выпало то, о чем мечтает большинство женщин, неустанно поют сладкоголосые лизоблюды-барды и уверенно пишут брехливые беллетристы. Её любили. Гезир, как признался сам, в храме, молясь Создателю, видел лик своей жены. Что же, иногда любовь бывает великой.... И хорошо, что иногда....
  
  Кровь Костаса направляла помыслы и деяния его потомков, сцементировав их завоевания в незримую империю. Империю хун-Шарзэ. Но в чертогах Бытия не вечны даже боги. А время самый лучший уничтожитель. Капля точит камень. Песчинки засыпают море. Зернышко сорняка поглощает пашню. Величие рассыпалось в прах и обратилось в тлен. А те, кто называли себя потомками хун-Шарзэ, таковыми не являлись вовсе. Корни рода затерялись в глубине веков.
  
  
  
  Послесловие.
  − Да он просто многоженец! − прервал рассказ девушки слепец и негромко рассмеялся. Чтобы не обидеть. Обидеть не обидел, но задел крепко. За самое-самое, береженое в сокровенном уголке души и сердца. Рядом с мечтами и надеждами.
  Рассказчица прервалась, задохнувшись от возмущения.
  − Ничего подобного! Жена у него была одна! Бэну Аяш!
  − Это потому что ты самая рыжая? - похохатывал неблагодарный слушатель.
  − Нет! Это правда! - запальчиво ответила девушка и насторожилась. - Откуда знаете, что у меня....
  − Ага! Значит, угадал! - выкрутился слепец.
  Девушка от досады мотнула головой. Так легко попалась! Простофиля!
  − И вовсе не потому, − уже спокойно произнесла она, стараясь больше не прозевать подвоха в речах слепого.
  Языки костра подпрыгивали швыряясь в ночь искрами. Будто на небе своих огней мало. Полнешенько! Темный свод густо украшен звездами. Ни облачка. И тихо. Ни ветерка эти облака гонявший целый день. Лишь шкодливо постреливают дровины, журчит вода о камень. Почему-то не слышно птиц. Девушка с опаской осмотрелась. Темный лес стоит там, где и прежде, не сделав и махонького шажочка. Ей всегда, и в детстве и сейчас, казалось, отвернись или зажмурься на мгновение и темные исполины начнут осторожно подкрадываться и тянуть свои скрюченные руки-сучья.
  − А остальные? Кайрин? Элиника? Вигдис? - не унимается слепой.
  − Они... они...любимые наложницы..., − не нашлась с лучшим ответом рассказчица.
  − Вот так-так! А были еще и не любимые? - веселился слушатель.
  Девушка еле усидела не вскочить. Опять попалась!
  - Как ты представляешь себе в наложницах Вигдис Оседлавшую Сура, джуки Хоу? Или у него все женщины орды числились в наложницах?
  − Не смейте так говорить? - грозно прикрикнула девушка.
  − Почему?
  − Не смейте и все! - не на шутку рассердилась она.
  − Почему же? - настаивал слепец на внятном ответе.
  − Вы говорите о Костасе хун-Шарзэ! Вот почему!
  − Мммм..., − соглашаясь закивал слепец и тут же бросил скороговоркой. - Но это не отменяет факта мно-го-жен-ства!
  − Стратам не запрещалась иметь нескольких жен, − девушка попробовала отыскать новый довод обелить героя своего рассказа. Уж очень ей не хотелось уступать в споре. Тем более когда речь шла о Костасе хун-Шарзэ! Его жизнеописание она помнила наизусть!
  − Ну, тут ты загнула. Твой герой никаким боком не страт. А сами страты никогда не брали больше одной женщины в юрту. С одной хлопот хватит.
  А вот это оскорбительный намек! Лично на нее!
  − Что вы понимаете в женщинах! - поджала губы девушка и нахмурилась. И даже легкий аромат жарящегося мяса не смягчил её сердитости и не разгладил складочку между бровей. Она и есть не будет!
  Слепец сунулся в огонь, достать еду. У девушки оборвалось сердце - обожжется! Но её спутник ловко выхватил прут.
  − По запаху, − он глубоко и с удовольствием вдохнул, − готово!
  В животе так уркнуло, что девушке стало неловко. Да и уверенности не есть поубавилось.
  − Приступай, − протянул он мясо. - Ибекс* хорош горячим. Потом не разжуешь.
  Девушка еще сильнее насупилась.
  − На голодный желудок ничего не выспоришь. Только еда на ум и придет.
  Пришлось с ним согласиться и взять прут. Но спор еще не закончен и ей рот куском не заткнешь!
  − Откуда вы знаете про стратов?
  − А разве это секрет?
  − По законам побережья мужчина мог взять столько женщин сколько прокормит.
  − Не было этого на побережье. Потом придумали, после него, − слепец вытянул из огня прут для себя. - Как и то, что дом у него был полон рахшей и прочих камней. И слуг не было. Ни сто, ни одного.
  Девушка повременила со спором. Да и с кем спорить? С этим? Ей никак не удавалось ухватить суть слепца. Бывает достаточно одного словечка, передать о человеке кто он и что он. Может, мешает его черная одежда? Наверное так. Иначе не объяснить, она даже не сумела определить, сколько спутнику лет. А повязка на глазах? Он словно играл в жмурки с ней и с целым светом. Они шли вместе несколько дней и, к ней вкрадывалось подозрение, слепой видит лучше нее. Попробовала подловить, и получила ответ.
  − Если пройдешь этой дорогой столько раз сколько я, будешь знать каждый камень под ногами, каждую лужу на пути, каждую колдобину поперек, и каждый пень у обочины.
  Возможно. Но этим путем, вдоль отрогов Игольчатых гор, параллельно Малому Фаджу мало нынче кто хаживал. Что же он тут в таком случае делал? И опять расплывчатый ответ: ,,Так корочеˮ. Короче куда? Или откуда? На новые хитрые расспросы слепец ответил вполне серьезным тоном: Тебя поджидал.
  Её или нет, но просто повезло, что подвернулся спутник. По собственной воле она сюда не сунулась бы ни за что! В такой глухомани пропадешь и следов не сыщут.
  ˮЕсли будут искать,ˮ − вздохнула она. Не от того что не будут, а от того что как раз будут и еще как!
  Костер прогорал и пришлось подложить пару веток. Недовольно покосилась на слепца. Тот словно почувствовал внимание, повернулся к ней.
  − Ладно, не обижайся.
  − Я не обижаюсь.
  − Но, то что ты рассказала по большому счету....
  − Не важно что это. Для меня не важно.
  − Со сказкой легче жить только первое время.
  − Костас хун-Шарзэ не сказка.
  − Ты считаешь его достойным своей памяти?
  − Других таких нет... И не будет...
  − Всем нам не хватет кого-то. Когда жизнь бьет и пинает, тянешься к тому, кто погладит, накормит и защитит.
  − Такие как он в прошлом.
  − А в настоящем?
  − Выродились. Говорят, его дух обитает здесь, в Игольчатых горах.
  − Старый способ верить в лучшее.
  − Уж лучше верить и обманываться, чем не верить ни во что.
  − И неверующие узрят, как верующим воздастся..., − процитировал слепой. - И что сбылось из тобою уверованного?
  Девушка сдержала вздох.
  − Поэтому ты ходила в обитель Харма?
  − Да.
  − И перешла мост? - удивился слепец.
  − Конечно! - выпалила девушка и тут же сникла. - Но меня не приняли. Женщине нельзя приходить без сопровождения.
  − Когда-то они привечали всех.
  − Теперь нет.
  Серпик луны прятался за одним из пиков. Высоко перемигивались звезды. Слепец замолчал и девушка почувствовала себя одинокой и опустошенной. Слишком много личного выплеснулось наружу. Но поделившись своим, ничего не получила взамен.
  ˮКусок мяса!ˮ − больно стрельнуло в груди. Спорить и говорить расхотелось совершенно.
  − Надо ложиться спать, − произнесла она. - А то опять завтра дремать на ходу буду.
  − Не ходи, − остановился слепец, когда девушка по надобности направилась за кусты. - Хотя бы до той поры пока наши визитеры не представятся.
  Девушка в тревоге заозиралась. Кто? Где?
  − Ха! Всегда говорил, у слепых слух, что у сов. За тысячу шагов расслышат.
  К костру, один за одним, вышли трое молодых парней. При оружии, а кто в такую пору без него? в потрепанной, большей частью с чужого плеча, одежде.
  − Смотри! А вблизи она ничего себе так.
  − Значит, нас ждет приятное общество, − засмеялся третий.
  От его смеха мороз по коже. Не смех, а скорготание!
  − Для начала можно и представиться, − напомнил слепец.
  − И что тебе наши имена? Молиться за спасение наших душ, будешь? - зафырчал первый. Выглядел он браво. Одни мечи чего стоят! Из-за плеч рукояти торчат, что почетный караул.
  − Так положено у приличных людей. У степняков, горцев. Или вы с равнины? - ,,купилˮ слепец пришлых.
  − Ну, хорошо, − согласился первый, очевидно, главный в троице. - Я - Годжам. Здоровый бугай и мой побратим - Фасси. Хохотун − Азг.
  Азг опять рассмеялся.
  − Побратим Фасси.
  − Не обращайте внимание, − толкнул бугай в плечо кровника. − Он всегда такой.
  − При виде кобыл, − ввернул Азг.
  − А как твое имя, сэтти? Мы свои назвали.
  Девушка поглядела на слепца, называться или нет. Кивнул или показалось?
  − Что же ты? - поторопил Годжам.
  − Кэйра, − с заминкой назвалась она, делая шажок к слепцу.
  Тот нашарил свой посох и поднялся.
  − Добрые гости к доброму огню, − пригласил он троицу. - Разделите с нами тепло, еду и воду!
  − А если мы не добрые? И не за жратвой пришли? Тогда что? - потешался Азг.
  − Ну, или не совсем добрые? - поправил бугай и взялся за ручку чекана.
   Девушка держалась так, чтобы между ней и пришлыми был костер. Только вот человек хуже зверя и огня не очень боится. Кэйра ясно представила, чем закончится эта ночная встреча. Когда угасает последняя надежда, становится не больно − безразлично.
  − Судя по произношению, вы гойшары, - предположил слепец. Голос его сел и стал глухим.
  − Самые что ни на есть! Чистокровные! Под стратами, как гурги, не ходили.
  − Гордость Бузунду-багатура?
  − Великий предок − великие потомки.
  − А то, что пращур ваш был бит посохом? За нескромность. Как?
  − На себя намекаешь слепошарый? - плюнул в костер Фасси. - Так ты не Сур, Сотрясатель Мира!
  − Конечно, нет, − согласился слепец. - Да и посох у меня другой.
  Раздался легкий щелчок едва различимый в потрескивании костра. Затем.... Шелест... Шелест змеи ползущей по камням, шелест крыльев летящего сагмора, шелест травы примятой лапами невидимого зверя, шелест... черного клинка...
  − Э! - только и успел сказать Годжам...
  Сталь коротко свистнула, что серая пичужка-славка на ранней зорьке и смахнула гостей ночных. Всех троих. А смахнув опять вернулась на место. Трещит костер. Заухала птица, поведать о случившемся.
  Кэйра забыла о своих страхах, о последней надежде, с которой вроде как уже и попрощалась. Она впилась взглядом в слепого и посох. Адж! Адж! Она не может ошибиться!
  − Вы... вы не назвали им своего имени...., − медленно, под стук обмирающего сердца, произнесла девушка.
  − Им оно не к чему.
  − А мне... мне...
  − А какое ты хочешь услышать? - спокоен голос слепца.
  − Честно?
  − Можешь соврать, − дозволил он.
  − Костас...., − прошептала она и, боясь, что её не расслышат, повторила громче. - Костас...
  Повторила очень осторожно. Она как музыкант, игравший незнакомую партию, понимала, сфальшивить ей нельзя! Малая фальшь и все пропало!
  − Считай, услышала. Костас, − слепец снял повязку с глаз. Зрачки полыхнули алым.
  Кэйра то поднимала руки к груди, то опускала, то порывалась сделать шаг, то вовсе отступить в темноту со света. На свое удивления она не плакала, хотя считала себя плаксой. Когда глаза на мокром месте, от всяких милых пустяков и любых душевных переживаний.
   − Это правда?
  − Что именно?
  − Вы ждали меня?
  − Правда.
  − Меня? - Кэйра решилась переспросить.
  − Тебя.
  − Я... я... − девушка не могла найти, что сказать на его признания, которому сразу поверила. И еще он почему-то улыбался самыми уголками губ. И ей вдруг стали понятны его мысли.
  ˮЧто не нравлюсь? А ты мне очень....ˮ
  − У меня ничего нет, − призналась Кэйра. − И я сбежала из монастыря...
  − У меня тоже ничего нет... И я тоже однажды сбежал. Чем не повод, начать все сызнова?
  
  
  
  Комментарии.
  Воинские подразделения. Мойра (1000чел. командовал хилиарх) - 2 тагмы (одна тагма − 500чел. командовал дукс) - 10 кентархий (в тагме − 5 кентархий по 100чел. командовал кентарх.) - 100 декархий - (в кентархии - 10 декархий по 10 чел. командовал декарх).
  Аргаш, ашгар, ашхаб, соркун, комэйт, ниле, магаси, халанг - масти лошадей.
  Алепу - греч. Лиса.
  Авдимеос - декабрь.
  Аркуда − греч. Медведь.
  Баяз хун-Шарзэ, бэнт Костас - в дословном переводе Баяз крови (рода) Шарзэ, дочь Костаса.
  Борте - завал из камней и бревен.
  Валидэ - мать наследника.
  Виксиллум - зд. знамя мойры.
  Гарид - невеста не девственница.
  Гематофагия - способность питаться кровью. Вампиризм.
  Дупликарии - опытные воины, получавшие двойное жалование.
  Капь. Капь верхняя - сталактиты. Капь нижняя − сталагмиты.
  Лунное молоко - проще обозвать раствором извести, нежели понять ,,белая гомогенная желеобразная масса, скапливающаяся в виде пленок или потеков на стенах и полу пещерˮ. Бывает силикатной, гипсовой и карбонатной формы.
  Ибекс - горный козел.
  Кай - клеймение.
  Кнес - балка.
  Каусин - боевая плеть. Часто в ховсты вплетались камешки, свинцовые или стальные шарики, лезвия.
  Калич - сабля.
  Кир - у стратов мужск. пол. орган. Не путать с обращением к мужчине в империи.
  Коленники - прозвище верующих в Создателя.
  Мох-схистостег − светящийся пещерный мох.
  Кислый воздух - газ оксид углерода. Скапливается в нижней части. Вызывает сонливость, потерю координации, раздражительность.
  Куэ - клевец с удлиненным острием.
  Малик - мелкий правитель. Обычно наследственный, но бывали случаи выборности.
  Нарочный - курьер со специальным поручением.
  Пахар - район Хонджа, где селились деклассированные элементы.
  Пеленок - сверток.
  Пуньялы - большие ножи.
  Плеть - на свадебной церемонии стратов, знак передачи власти от отца к мужу. В орде Хоу символ чисто номинальный.
  Раис - на Побережье выборный глава города.
  Рабат - цитадель.
  Сампо - метательное оружие, с тремя остриями.
  Сарвар - вождь, предводитель.
  Саркар - уважительное обращение к мужчине. Господин.
  Саман - обращение к женщине. Госпожа.
  Сэтти - уважительное обращение к девушке и незамужней женщине.
  Сплавина - островок из тростника.
  Скутат - рядовой воин. Вооружение: шит, кольчуга (только для первых рядов) остальные бомбакион (стеганое одеяние), меч, наручи, поножи, рукавицы.
  Симпон - глава гильдии.
  Старушечий поцелуй - утешительный приз самому неумелому участнику состязаний.
  Суфа - возвышение.
  Тамга - клеймо, тавро.
  Табагзан - лесбиянка.
  Тугру - знак, пропуск.
  Шурта - гор.чиновник выполнявший полицейские функции.
  Шабравы - преступное сообщество в Хондже.
  Хун - кровь. Хун-Шарзэ - кровь, род Шарзэ.
  Чешуя - оборонительное построение воинов, когда края щитов сдвигаются внахлест подобно рыбьей чешуе.
  Узо - крепкий спиртной напиток.
  Dritto, rovesro - правая, левая стороны для поражения ударами.
  Fendente, sqvalembrati - вертикальный удар, диагональный (от плече к боку) удар.
  
Оценка: 7.83*18  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"