|
|
||
Двести лет назад Наполеон Бонапарт господствовал в Европе и угрожал Британии вторжением. Ему противостоял Королевский военно-морской флот и уже легендарный адмирал Горацио Нельсон. 21 октября 1805 года крупномасштабное морское сражение у берегов Испании решило вопрос о господстве на морях. Затем, в течение следующих дней и ночей, линкоры и их измученные экипажи выдерживали шторм устрашающей ярости. Как писал кэптен Чарльз Тайлер своей жене Маргарет, "это был настоящий ураган". Авторырассказывают эту историю не только через дневники, письма и мемуары мужчин, которые боролись с врагом и стихиями, но и глазами их жен и детей. Независимо от того, знакомы ли вы уже с этим периодом истории или знакомитесь с ним впервые, "ТРАФАЛЬГАР"- это книга, которая захватит вас, поскольку в ней освещается событие, отголоски которого звучат до сих пор. | ||
Двести лет назад Наполеон Бонапарт господствовал в Европе и угрожал Британии вторжением. Ему противостоял Королевский военно-морской флот и уже легендарный адмирал Горацио Нельсон. 21 октября 1805 года крупномасштабное морское сражение у берегов Испании решило вопрос о господстве на морях. Затем, в течение следующих дней и ночей, линкоры и их измученные экипажи выдерживали шторм устрашающей ярости. Как писал кэптен Чарльз Тайлер своей жене Маргарет, "это был настоящий ураган". Авторырассказывают эту историю не только через дневники, письма и мемуары мужчин, которые боролись с врагом и стихиями, но и глазами их жен и детей. Независимо от того, знакомы ли вы уже с этим периодом истории или знакомитесь с ним впервые, "ТРАФАЛЬГАР"- это книга, которая захватит вас, поскольку в ней освещается событие, отголоски которого звучат до сих пор.
Название корабля (нац.)
(Name, кол-во орудий)
командир корабля
флагман
див. - дивизионный командир (chef de division) во французском флоте, соответствовал коммодору британского флота и капитан-командору российского флота;
бриг. - бригадир (brigadier)в испанском флоте, соответствовал российскомукапитану бригадирского ранга (капитан-командору),британскому commodore и французскому chef de division;
кэп. - кэптен (captain)в британском флоте, соответствовал капитану 2-го или 1-го ранга виспанском, французском и российском флотах того временив зависимости от выслуги лет - менее трех или более;
кап-1 - капитан 1-го ранга в испанском и французском флотах (capitan de navio, capitaine de vaisseau);
кап-2 - капитан 2-го ранга в испанском и французском флотах (capitan de fragata, capitaine de fregate);
лейт. - лейтенант (во всех флотах).
БРИТАНСКИЙ ФЛОТ
Виктори
(Victory, 100)
кэп. Томас Харди
вице-адм. Горацио Нельсон
Темерер
(Tйmйraire, 98)
кэп. Элиаб Харви
Нептун
(Neptune, 98)
кэп. Томас Фремантл
Левиафан
(Leviathan, 74)
кэп. Генри Бейнтан
Конкерор
(Conqueror, 74)
кэп. Исраэль Пеллью
Агамемнон
(Agamemnon, 64)
кэп. Эдуард Берри
Британия
(Britannia, 100)
кэп. Чарльз Буллен
контр-адм. Уильям Карнеги, граф Нортеск
Африка
(Africa, 64)
кэп. Генри Дигби
Аякс
(Ajax, 74)
лейт. Джон Пилфорд
Орион
(Orion, 74)
кэп. Эдуард Кодрингтон
Минотавр
(Minotaur, 74)
кэп. Чарльз Мансфилд
Спартиат
(Spartiate, 74)
кэп. Фрэнсис Лафоре
ПОДВЕТРЕННАЯ ДИВИЗИЯ
Ройал-Суверен
(Royal Sovereign, 100)
кэп. Эдуард Ротерам
вице-адм. Катберт Коллингвуд
Белайл
(Belleisle, 74)
кэп. Уильям Харгуд
Марс
(Mars, 74)
кэп. Джордж Дафф
Тоннант
(Tonnant, 80)
кэп. Чарльз Тайлер
Беллерофон
(Bellerophon, 74)
кэп. Джон Кук
Колосс
(Colossus, 74)
кэп. Джеймс Моррис
Ахилл
(Achille, 74)
кэп. Ричард Кинг
Ревендж
(Revenge, 74)
кэп. Роберт Мурсом
Дефайенс
(Defiance, 74)
кэп. Филипп Дурем
Дредноут
(Dreadnought, 98)
кэп. Джон Конн
Свифтшур
(Swiftsure, 74)
кэп. Уильям Резерфорд
Полифем
(Polyphemus, 64)
кэп. Роберт Редмилл
Дефенс
(Defence, 74)
кэп. Джордж Хоуп
Тандерер
(Thunderer, 74)
лейт. Джон Стокем
Принц
(Prince, 98)
кэп. Ричард Гриндалл
ФРЕГАТЫ И ШЛЮПЫ
Эвриал
(Euryalus, 36)
кэп. Генри Блеквуд
Наяда
(Naiad, 38)
кэп. Томас Дандас
Феба
(Phoebe, 36)
кэп. Томас Кэйпел
Сириус
(Sirius, 36)
кэп. Уильям Проуз
Пиккл
(Pickle, 10))
лейт. Джон Лапенотьер
Энтрепренант
(Entreprenante, 8)
лейт. Роберт Янг
Нептуно (исп.)
(Neptuno, 80)
бриг. Каэтано Вальдес
Сципион (фр.)
(Scipion, 74)
кап-1 Шарль Беранже
Энтрепид (фр.)
(Intrйpide, 74)
кап-1 Луи Энферне
Формидабль (фр.)
(Formidable, 80)
кап-1 Жан-Мари Летелье
контр-адм. Пьер Дюмануар
Монблан (фр.)
(Mont-Blanc, 74)
кап-1 Гийом Лавиллегри
Дюге-Труэн (фр.)
(Duguay-Trouin, 74)
кап-1 Клод Туффе
Райо (исп.)
(Rayo, 100)
бриг. Энрике Макдоннелл
Св. Франциск Ассизский (исп.)
(San Francisco de Asнs, 74)
кап-1 Луис Флорес
КОРДЕБАТАЛИЯ
Сан-Августин(исп.)
(San Agustнn, 74)
бриг. Фелипе Кахигаль
Герой(фр.)
(Hйros, 74)
кап-1 Жан-Батист Пулен
Сантиссима-Тринидад(исп.)
(Santнsima Trinidad, 140)
бриг. Ксавьер де Уриарте
к-адм. Балтасар де Сиснерос
Буцентавр(фр.)
(Bucentaure, 80)
кап-1 Жан-Жак Маженди
вице-адм. Пьер Вильнёв
Нэптюн(фр.)
(Neptune, 84)
кап-1 Эспри-Транкий Мэстраль
Сан-Леандро(исп.)
(San Leandro, 64)
кап-1 Хосе Кеведо
Редутабль(фр.)
(Redoutable, 74)
кап-1 Жан-Жак Люка
АВАНГАРД
Сан-Хусто (исп.)
(San Justo, 74)
кап-1 Мигель Гастон
Эндомтабль(фр.)
(Indomptable, 80)
кап-1 Жан-Жозеф Юбер
Санта-Анна(исп.)
(Santa Ana, 112)
кап-1 Хосе Гардоки
вице-адм. Игнасио де Алава
Фугё(фр.)
(Fougueux, 74)
кап-1 Луи-Алексис Бодуэн
Монарка(исп.)
(Monarca, 74)
кап-1 Теодоро де Вргумоса
Плютон(фр.)
(Pluton, 74)
див. Жюлиен Космао-Кержюльен
ОБСЕРВАЦИОННАЯ ЭСКАДРА
Альхесирас(фр.)
(Algйsiras, 74)
кап-2 Лоран Ле Турнер
к-адм. Шарль Магон
Багама(исп.)
(Bahama, 74)
бриг. Дионисио Алькала Галиано
Эгль(фр.)
(Aigle, 74)
кап-1 Пьер Гурреж
Монтаньес(исп.)
(Montaсйs, 74)
кап-1 Франсиско Альседо
Свифтсюр(фр.)
(Swiftsure, 74)
кап-1 Шарль-Эзеб Л'Опиталье-Вильмадрен
Аргонавт(фр.)
(Argonaute, 74)
кап-1 Жак Эпрон
Аргонаута(исп.)
(Argonauta, 80)
кап-1 Антонио Пареха
Сан-Ильдефонсо(исп.)
(San Ildefonso, 74)
бриг. Хосе де Варгас
Ашилль(фр.)
(Achille, 74)
кап-1 Луи Деньепор
Принц Астурийский(исп.)
(Principe de Asturias, 112)
бриг. Рафаэль де Оре
адм. Гравина и к.-адм. Антонио де Эсканьо
Бервик(фр.)
(Berwick, 74)
кап-1 Жан Фийоль де Кама
Сан-Хуан-Непомусено(исп.)
(San Juan Nepomuceno, 74)
бриг. Косме де Чуррука
ФРЕГАТЫ И БРИГИ
Рейн(фр.)
(Rhin, 40)
кап-1 Мишель Шено
Гортензия (фр.)
(Hortense, 40)
кап-1 Луи де ЛаМар де Ламеллери
Корнелия(фр.)
(Cornйlie, 40)
кап-1 Жюль-Франсуа де Мартенан
Фемида(фр.)
(Thйmis, 40)
кап-1 Николя Жюган
Гермиона (фр.)
(Hermione, 40)
кап-2 Жан-Мишель Маэ
Фюре (фр.)
(Furet, 18)
лейт. Пьер Демэ
Аргус (фр.)
(Argus, 16)
лейт. Ив-Франсуа Тэйяр
Кадис расположен на острове, на краюдлинной узкой полоски суши, окруженной водами Атлантического океана. С башни Тавира, самой высокой из сторожевых башен города, можно непосредственно видеть место, где разыгралось сражение. Глядя на юг, видишь длинные песчаные пляжи, простирающиеся до мыса Трафальгар. Суда сражались в нескольких милях от берега, почти на горизонте, ближе к мысу Рош, чем к самому Трафальгару. В этом направлении можно наблюдать волны, разбивающиеся о скалистые отмели, которые и понынезаставляют настораживаться мореплавателей. Позади, к северу и востоку, раскинулись сверкающие воды хорошо укрытой бухты Кадис-бей, а к юго-востоку виден главный судоходный канал, петляющий среди солончаков болотистого острова Исла-де-Леон (где по сей день находится главная военно-морская база Испании) и тянущийся вплоть до судостроительной верфи Ла-Каррака, где строились и ремонтировались корабли короля Испании.
Солнечным днем - а большинство дней здесь солнечны - улицы старого города, радиально расходящиеся от основания башни, погружены в глубокий сумрак. Здесь мало что изменилось с 1805 года: улицы слишком узки для значительного дорожного движения, и большинство людей ходят пешком, как и в те далекие времена. Исключением является лишь Аламеда - широкое авеню, выходящее на залив, где элегантные дамы Кадиса все так же укрываются в тени экзотических американских деревьев, растущих по его сторонам. В западной части города возвышается знаменитая, построенная в стиле барокко, церковь Иглесиа-дель-Кармен, где офицеры Объединенного флота прослушали мессу перед выходом в море. Из окон отеля Парадор-Атлантико можно наблюдать форт и маяк Сан-Себастьян на фоне заходящего солнца, окинуть взором водное пространство, где патрулировала когда-то эскадра Коллингвуда, блокировавшая Кадис, и в нескольких сотнях ярдов отсюда увидеть скалы, которые разодрали днище флагманского корабля адмирала Вильнёва во время жестокого шторма, последовавшего вслед за сражением.
В 1805 году Кадис был самым шикарным и процветающим городом Испании - не таким величественным, как надменный Мадрид, с его двором и аристократией, но намного более космополитичным. И другие испанские города были выкрашены в белый цвет, но никакой из них не сверкал подобно Кадису, фасады домов которого были облицованы белым мрамором. Некий писатель сравнивал его с "гигантским кораблем из алебастра, плывущим средь морских пучин". Перила многих балконов и решетки на окнах первых этажей были выкрашены в цвет морской волны. Окованные медью большие деревянные двери выходили в покрытые голубой плиткой внутренние дворики с роскошной тропической растительностью. Комнаты были отделаны красным деревом, позолотой, тонким стеклом и прочей фешенебельной роскошью из Италии, Франции и Англии. Красивые фасады приятно сочетающихся по стилю четырехэтажных зданий заслоняли крыши так, что эта белизна простиралась вплоть до голубого неба, прерываемая только черепичными шпилями и куполами церквей. И над всем этим как бы плыли 160 сторожевых башен, с которых кадисские торговцы осматривали горизонт в поисках возвращавшихся домой судов. Тавира была официальной сторожевой башней и именно отсюда летом 1805 года городская стража наблюдала за кораблями британского флота сквозь свои длинные медные подзорные трубы.
Адмирал осмотрел гавань своей подзорной трубой и привычно насчитал восемь высоких мачт в ней. Еще четыре корабля стояли у входа в бухту. Коллингвуд отлично знал Кадис. Он блокировал его в военное время и посещал в мирное. На пути домой из Средиземного моря британские корабли часто останавливались здесь, чтобы принять груз серебра для безопасной доставки в Англию. Комиссионные составляли приличный дополнительный доход для британских капитанов. Подобные приработки редко выпадали в дни блокадной службы.
Самопожертвование и долг были лозунгомфлота того времени, мощного, но раскиданного по миру, настолько переполненного амбициозными талантами, что он больше не обещал столбовой дороги от способностей к богатству, как это было пятьдесят лет назад. Однако успех все еще мог принести достаток. Коллингвуд был сыном обанкротившегося ньюкаслского купца, но благодаря своей удачной морской карьере он женился на дочери лорд-мэра в 1791 году. Периоды времени, проведенные вместе с Сарой, были короткими. В течение долгих лет, проведенных в блокаде французского флота в Бресте, он приучал своих капитанов быть такими же самоотверженными и дисциплинированными стоиками, каким и был он сам. Он был образованным и тонко чувствующим, суховатым, но с чувством юмора. Его письма временами были по-озорному забавны. Но он был суров: ненавидел пьянство и относился с недоверием к романам, особенно для девочек, которое усиливалось тем, что его старшей дочери, тоже Саре, исполнилось тринадцать. Он очень хотел попасть домой.
Будучи командиром корабля, он был сострадателен, гуманен и справедлив, неохотно применял физические наказания. Он любил свои экипажи, и те отвечали ему признательностью и уважением. Но мнения его братьев-офицеров были противоречивы. Многим он был непонятен из-за его сдержанности. Один молодой офицер написал о нем позже как "о самовлюбленном старом медведе. Все признавали, что он был храбр, непреклонен, упорен и решителен, но у него было мало друзей и совсем не было почитателей. Телом и душой он был железом, и очень холодным железом".
Каковы бы ни были его недостатки, Коллингвуд, без сомнения, был умен и хладнокровен, и именно эти качества проявились, когда поздним утром 20 августа на горизонте были замечены незнакомые паруса - сначала шесть, затем двадцать шесть, затем тридцать шесть. Коллингвуд не ожидал прибытия друзей. Единственным объяснением такой значительной силы было появление объединенного франко-испанского флота, о котором было известно, что он вышел в море под командованием вице-адмирала Пьера Вильнёва. Британский флот охотился за этими кораблями шесть месяцев, и хотя Коллингвуд был предупрежден об их выходе из Эль-Ферроля в северной Испании, он никак не ожидал, что они пойдут на юг. Однако, несомненно, у Кадисабыли именноони, быстро приближаясь к крохотной эскадре Коллингвуда. Его пять кораблей - "Дредноут", "Колосс" и "Ахилл", с приданными эскадре фрегатом "Найджер" и бомбардирским кораблем "Тандер" - оказались в большой опасности, будучи застигнутыми между головными кораблями Объединенного флота и небольшой испанской эскадрой в Кадисской бухте.
Офицеры "Дредноута" вновь направили свои подзорные трубы на Кадис. Пока никакой активности. Корабли Вильнёва также не прибавляли парусов. Вероятно, они не сообразили, что корабли Коллингвуда - британские. Главная проблема Коллингвуда заключалась в том, что тихоходный "Тандер" находился ближе всех к надвигающемуся врагу, и необходимо было выиграть время для его отступления. Удаляясь очень медленно, как будто не существовало никакой опасности, адмирал пытался обмануть врага, чтобы дать возможность уйти "Тандеру". Уловка удавалась в течение двух часов, но затем часть сил отделилась от Объединенного флота и приступила к погоне. "Тандер" был бы неминуемо захвачен, если бы его капитан не догадался укрыться на мелководье трафальгарских отмелей, куда более крупные вражеские суда последовать не осмелились. Остальные корабли Коллингвуда имели достаточно преимущества в ходе, чтобы опередить своих преследователей и пройти Гибралтарский пролив. Обезопасив отход в Средиземное море, Коллингвуд послал на разведку свой самый быстроходный корабль -"Колосс". Когда несколько вражеских кораблей попытались его атаковать, Коллингвуд изменил галс для поддержки "Колосса". Французы и испанцы ретировались в Кадис.
На следующий день прибыл фрегат с предупреждением Коллингвуду о подходе Вильнёва. Он отослал фрегат в Лондон с донесением о том, что французы уже в Кадисе.
Население числом около 72 000 человек, из которых десятая часть иностранцы, продавало и покупало андалузские, южноамериканские и американские товары. Три четверти всей торговли громадной испанской империи проходила через этот порт. Именно в Кадис всегда приходил флот, доставлявший сокровища Нового Света, и почти все серебро оседало здесь. Каждая европейская страна, ведущая торговлю с Азией, имела свои офисы в этом городе, так как восточная торговля осуществлялась наличными, а серебряную монету можно было получить в Кадисе. Имелись близкие связи с Францией, которая экспортировала ткани и другую мануфактуру через Кадис в Латинскую Америку, но крупнейшим экспортным рынком для Испании была, безусловно, Великобритания.
Лондонским представителем в Кадисе был Джеймс Дафф, торговец хересом, который прожил в Андалузии так долго, что даже англичане называли его доном Диего. Он поселился в Испании в 1765 году в возрасте двадцати девяти лет. До сих пор неженатый, он постарел, но не потерял проницательности и остроты ума. Он обладал значительным состоянием - британцы покупали больше вина из Испании, нежели из Франции, - а его лондонским агентом был Джордж Сандеман, компания которого процветает до сих пор. Дафф контролировал взлеты и падения в британских отношениях с Испанией и пытался по возможности сглаживать противоречия.
В перерывах между войнами, вторжениями и блокадами Испания старалась модернизировать и лучше эксплуатировать свои южноамериканские провинции. Серебряные шахты Новой Испании, Перу и Ла-Платы восстанавливались, а Куба становилась соперником британским и французским "сахарным" островам Карибского бассейна. Для защиты этих владений и охраны морского пути к ним Испания вкладывала значительные инвестиции в свой военно-морской флот; к 1790 году она обладала таким же числом кораблей, как и Франция. Наиболее обещающих молодых офицеров обучали математике, астрономии, навигации и картографии, в то время как Армада Эспаньола, то есть испанский флот, прикладывал усилия к исследованию, описанию и картографированию громадных ресурсов Империи.
Одним из таких героев нового исследовательского флота Испании был Дионисио Алькала Галиано, одаренный математик, прославленный навигатор и опытный исследователь. Он был англофилом не из политических соображений, а из научных, так как полагал, что британские математики превосходят французских. Он восхищался профессионализмом британских моряков и даже немного говорил по-английски. Знание английского языка в те временабыло редкимсреди европейцев (купцы и морские офицеры разных наций обычно общались на французском языке), и он был горд своим умением.
Галиано участвовал в съемке побережья Иберийского полуострова для первого скрупулезного испанского атласа побережья полуострова (Atlas Marнtimo de Espaсa), затем в съемке Магелланова пролива и в картографировании Азорских островов. Вместе со знаменитым исследователем Алехандро Маласпина он отправился в рейс для производства съемок побережий всей Испанской империи. В 1792 году по приказу короля Карлоса IV Галиано предпринял поиски Северо-Западного прохода от западного к восточному побережью Северной Америки (начиная с пролива Ванкувер) и доказал, что такого прохода там не существует.
В 1794 году, когда Галиано вернулся в Испанию, его страна уже воевала. Безбожная Французская республика казнила Людовика XVI, и католическая Испания боролась с французскими республиканцами бок о бок с Британией. Но поражения на французской границе вынудили короля в 1795 году запросить мира. Годом позже Франция опять заставила воевать испанцев, на этот раз в качестве своих союзников против Британии. Эта война привела к блокаде Кадиса британским флотом, и Галиано было приказано прорвать ее и отправиться в рискованное плавание в Вера-Крус (современная Мексика) для того, чтобы доставить оттуда так требующееся для войны серебро. В конце 1798 года он вышел из Кадиса, ускользнув от зорких глаз блокирующей эскадры. Вернулся он следующей весной с двумя кораблями и тремя фрегатами, нагруженными серебром - добычей, о которой мечтали британские капитаны. Следуя необычным маршрутом вне видимости берегов, полагаясь только на свои приборы и расчеты, он перехитрил корабли, посланные на его перехват, и привел флотилию с сокровищами в Сантонью. Под впечатлением этого успеха правительство вторично послало его в Новый Свет. На этот раз возвращение было безопасней: война закончилась до его прихода.
Каким-то образом Джеймс Дафф ухитрялся, оставаясь всю войну в Кадисе, посылать время от времени письма, даже в то время, когда британский флот перехватывал идущие в Кадис суда с сокровищами, захватил остров Тринидад и одержал победу над испанским флотом в крупном морском сражении у мыса Сан-Винсент. Кадис ужасно пострадал за это время: постоянная блокада порта британцами уничтожила его заморскую торговлю. За пять военных лет британцы захватили товаров стоимостью, равной годичному бизнесу Кадиса в мирное время. Невзгоды прекратились с завершением боевых действий в 1801 году. Дафф и его испанские друзья радовались резкому возрождению благосостояния. Но мир продлился недолго. Новая англо-французская война, объявленная 18 мая 1803 года, угрожала еще большими потерями.
Наполеон принудил короля Карлоса IV подписать договор, который обязывал Испанию сражаться на стороне Франции. Отчаянно пытаясь избежать еще одного конфликта с Британией, Испания стремилась остаться нейтральной. В качестве альтернативы присоединению к войне Мадрид втайне предложил правительству Наполеона значительную субсидию; начались долгие мучительные переговоры.
Вице-адмирал Горацио Нельсон, поставленный во главе средиземноморского флота, очень хотел раскрыть истинные намерения Испании и поэтому возобновил старые связи с Джеймсом Даффом. Адмирал напомнил консулу, чья деловая репутация зависела от освященного временем доверия, что "в следующем январе исполнится двадцать семь лет со дня нашего знакомства". Нельсон впервые посетил Кадис в 1777 году, где, будучи 18-летним исполняющим обязанности лейтенанта, завязал контакты с виноторговцем. Он попросил Даффа составить доклад о военно-морских приготовлениях Испании. Но докладывать было особо нечего: испанцы искренне пытались остаться нейтральными и их корабли оставались разоруженными. Летом 1803 года Дафф подтвердил, что "в их арсеналах ничего не происходит; они распустили команды, и тем позволено было разойтись по домам". Они не прикладывали никаких усилий снабдить корабли и "вообще в арсенале была тотальная нехватка строевого леса, а имеющийся был из испанской сосны; да и в других отношениях снабжение было скудным". Дафф передал добрые пожелания адмирала своим друзьям среди испанских офицеров Кадиса, стремясь поддержать их дружеские чувства (к Англии). В октябре 1803 года он писал: "Я твердо уверен, что нейтралитет Испании обеспечен полностью".
Нельсон был убежден. Он писал одному из своих офицеров: "Я придерживаюсь мнения, что Испания не имеет ни малейшего желания вступать в войну с Англией, и также не думаю, что Англия непременно хочет воевать с Испанией". Но многих британских морских офицеров привлекала идея войны с Испанией из-за возможной частной выгоды, которую она могла принести; в течение года один из них сумел создать кризис. В сентябре 1804 года испанцы посадили войска на корабли в Эль-Ферроле для подавления восстания в труднодоступной Стране басков. Александр Кокрейн, командир британского отряда кораблей, наблюдавшего за Эль-Ферролем, доложил в Лондон, что, по его мнению, восстание басков было только предлогом для вооружения кораблей, "слишком неубедительным, чтобы принять его". Кокрейн был неправ: после его демарша испанцы немедленно вернули войска в казармы. Но на основе его ошибочного вывода Адмиралтейство послало приказ задержать четыре испанских фрегата, везущих серебро из Южной Америки в Кадис.
Адмиралы Уильям Корнуоллис (блокадная эскадра у Бреста) и Нельсон (Средиземноморская эскадра) получили приказы выделить по два фрегата для выполнения этой задачи. Нельсон отчетливо представлял, какова будет реакция испанских капитанов на подобное требование. Он осознавал, что единственным способом избежать кровопролития была бы посылка настолько превосходящих сил, чтобы испанские фрегаты могли сдаться без ущерба для своей чести. В соответствии с этим он отрядил на это дело весьма способного командира линейного корабля "Донегал" кэптена сэра Ричарда Стрэчана с четырьмя фрегатами. Распоряжения Нельсона, однако, поступили к тому неделей позже, когда столкновение уже произошло.
Два фрегата из метрополии соединились с двумя, уже несущими службу у Кадиса. Испанцы появились неожиданно рано утром 5 октября 1804 года. Результатом была кровавая баня. Испанские фрегаты были переполнены семьями, женами и пожитками дипломатов и морских офицеров, возвращавшихся домой из Монтевидео, и ни в каком отношении не были готовы сражаться. Но, столкнувшись лицом к лицу с равным количеством вражеских фрегатов, испанский командир отказался от сдачи и попытался прорваться в Кадис. Британцы атаковали с воодушевлением, подогреваемым невероятной суммой призовых денег на кону. Испанский фрегат "Мерседес" загорелся и взорвался. Капитан, его жена и семеро детей, а также еще девятнадцать испанок с детьми погибли. На глазах одного из офицеров, Диего Альвеара, находившегося со своим старшим сыном на другом фрегате, погибли жена и остальные дети. Часть женщин и детей погибли под британским огнем.
Поведение британского правительства встретило осуждение во всей Европе. Достойно удивления, однако, то, что, как сообщал Пьер Гурреж, французский капитан, застрявший в Кадисе, народ там "пытался оправдать поведение Англии... в надежде, что это нападение не расстроит согласия между двумя нациями". Антонио Алькала Галиано, сын Дионисио, молодой, но проницательный свидетель происходящих событий, видел, что население было разделено. "Акт пиратства... наполнил испанцев печалью и гневом", писал он, и в то же время в Кадисе было много людей, считавших, что именно амбиции Франции, и в особенности личные амбиции человека, который недавно объявил себя императором, "представляли подлинную угрозу независимости Испании". Профранцузская фракция Кадиса называла таких людей мамлюками.
Мать Антонио и его дядя Хуан были пылкими и решительными мамлюками, ненавидящими Наполеона. Так же, как и другие, они были шокированы британским нападением на фрегаты, в то же время они признавали резонным недовольство англичан испанским правительством и тем, что нейтралитет Испании играл на руку Франции. Признавая, что честь требует сражаться, они обвиняли Францию во втягивании их в войну, которую они считали катастрофой. Дионисио Галиано не был ни мамлюком, ни сторонником Франции. Он был слишком погружен в научные штудии и свою профессию для того, чтобы проявлять интерес к политике. Но и он тоже пришел в ужас от этого нападения и немедленно изъявил желание вернуться в строй.
В Мадриде чаша весов склонилась на сторону профранцузской партии и 12 декабря 1804 года Испания объявила войну Британии. Двумя месяцами спустя Дафф информировал Нельсона о своем неминуемом отъезде: "В свете войны с этой страной, мое пребывание здесь представляется рискованным... и думаю, что отъезд не за горами". Ухитрившись добиться свободы для британского офицера, который занимался разведкой по поручению Нельсона и потерпел крушение во время шторма возле Кадиса, он попросил Нельсона пропустить несколько шедших домой из Ливорно судов, принадлежавших кадисским англофилам. Дафф намеревался уехать в Англию летом, но не смог. Признаком того, что андалузцы не желали рвать все связи с Британией, а также личного к нему отношения как к "любимому и высокоуважаемому", было то, что дон Диего Дафф оставался там и продолжал быть всем известным как британский консул в Кадисе.
Испания установила жесткие пределы своей поддержке французскому союзнику. Испанский адмирал Федерико Гравина, будучи послом во Франции, имел инструкции, запрещающие отправлять испанский флот в Брест, как это было в ходе минувшей войны. Секретные инструкции Гравине гласили: "Так как не в интересах Испании посылать наши силы в Брест, следует избежать этого в целях как усиления защиты своего побережья, так и ослабления возможности успеха союзника в высадке десанта в Англию". В течение всей кампании до Трафальгарской битвы испанцы пассивно саботировали планы вторжения в Британию. Мадрид стремился поддерживать баланс сил между своими двумя могущественными соседями, и считал полную победу Наполеона столь же ужасной для Испании, как и его полное поражение.
Наполеон намеревался отвлечь обманным маневром значительные силы британского флота в Вест-Индию перед тем, как он внезапно соберет все свои ресурсы в Английском канале (Ла-Манше) для вторжения в южную Англию. В марте он отдал приказ адмиралу Вильнёву выйти в море с 11 линейными кораблями из французской средиземноморской базы Тулон, соединиться с испанским флотом в Кадисе, пересечь Атлантику и ждать прибытия подкреплений. Нельсон преследовал Вильнёва, имея 10 линейных кораблей. В конце мая приказы Вильнёву были изменены. Ему следовало атаковать британские владения в Карибском море, по прошествию некоторого времени вернуться в Европу, присоединяя к себе корабли из Эль-Ферроля (северная Испания), Рошфора и Бреста в западной Франции. Затем он должен был войти в Английский канал с шестьюдесятью (или более)кораблями, количеством, достаточным для эффективной поддержки французской армии во время ее смелого броска через пролив до того, как британский флот перегруппирует свои силы. Задержанный плохой погодой и упорным сопротивлением британского гарнизона на Мартинике, Вильнёв вышел 4 июня для захвата очередного острова. 8 июня ему посчастливилось захватить конвой британских торговых судов. От них он узнал о прибытии Нельсона в Вест-Индию. Узнав это, Вильнёв решил немедленно направиться в Ла-Манш.
К счастью для британцев, отправленное Нельсоном наблюдать за флотом Вильнёва быстроходное посыльное судно вовремя добралось до Англии, и поздно вечером 8 июля Адмиралтейство было извещено о передвижении французов. Опасаясь будить раздражительного первого лорда Адмиралтейства, сэра Чарльза Миддлтона, лорда Бархема, адъютанты только поутру передали ему сообщение. Он был вне себя от случившейся задержки. Все еще в ночной рубашке, восьмидесятилетний джентльмен на скорую руку написал несколько распоряжений, которые должны были расстроить замыслы французов. Вильнёв не прорвется в Ла-Манш беспрепятственно, как надеялся Наполеон.
22 июля британские силы в количестве пятнадцати линейных кораблей под командованием вице-адмирала сэра Роберта Кальдера перехватили двадцать кораблей Вильнёва мористее мыса Финистерре, северо-западной оконечности Испании. В условиях плохой видимости корабли вступили в схватку, закончившуюся без результата. После двухдневного противостояния при практически полном отсутствии ветра противники потеряли друг друга из вида. С поврежденными кораблями, недостатком провизии, большим количеством больных Вильнёв направился в ближайший дружественный порт Виго, находящийся непосредственно к северу от португальской границы. Спустя несколько дней он перешел в расположенные несколько севернее порты-близнецы Ла-Корунья и Эль-Ферроль, где он соединился с другими французскими и испанскими силами.
Теперь Вильнёв имел двадцать восемь линейных кораблей в приемлемом состоянии. Все, что оставалось сделать, по мнению Наполеона, это направиться в Брест, соединившись по пути с пятью кораблями, которые уже вышли из Рошфора, разблокировать Брест и двадцать пять линейных кораблей, находившихся там, и прибыть в Булонь. Но, к ярости Наполеона, Вильнёв остался в Ла-Корунье.
Как в Британии, так и на самом флоте люди ощущали нависшую на ними грозную опасность. Против двадцати одного вражеского корабля в Бресте, плюс двадцати восьми Вильнёва и пяти из Рошфора, британцы могли противопоставить в этот момент только двадцать шесть. "Соединение Враждебнава флота угражает незовисемости Великобритании", писал матрос 1 статьи Джеймс Мартин с линейного корабля "Нептун", только что вернувшегося в Плимут для производства ремонта и пополнения запасов. Он был обеспокоен тем, что "Британский флот был Разсридаточен по розличным Тиатрам, и то немногое, что мы можем рикрутиравать дома - Полная Никампитентность".
Последующие события для Мартина не были ободряющими. "Нептун" был направлен под команду сэра Роберта Кальдера, блокировавшего Эль-Ферроль. Оценив силы Вильнёва, Кальдер счел свои восемь кораблей недостаточными, чтобы запереть противника в гавани, и решил присоединиться к более крупным силам Корнуоллиса у Бреста, что он и сделал 13 августа. Двумя днями позже, к неимоверному облегчению Мартина и его соплавателей, из Вест-Индии прибыл Нельсон с двенадцатью кораблями.
Капитан "Нептуна" Томас Фремантл был старым товарищем Нельсона, служившим под его командой на фрегате в Средиземном море: "Мой корабль был единственным, с кем пообщался Нельсон. Я спустил шлюпку на воду, Проби[1] доставил ему все имевшиеся у меня газеты и поговорил с ним пару минут. Нельсон выглядел неважно, сказал Проби, и передал мне его слова:я едва живой". Нельсон отбыл в Англию для непродолжительного лечения, оставив десять кораблей для подкрепления сил, охранявших подходы к Ла-Маншу.
Кальдера с восемнадцатью кораблями, среди которых был и "Нептун", послали назад к Эль-Ферролю следить за Вильнёвом. Эскадра была уже почти в пределах видимости испанской военно-морской базы, когда во вторник, 20 августа, "на горизонте появился корабль под всеми парусами и подал пушечный сигнал лечь в дрейф". Этим кораблем оказался фрегат "Наяда", доставивший известия о противнике. За несколько дней перед этим, недалеко от Эль-Ферроля, "Наяда" с трудом ускользнула от французского флота, маскировавшегося под британский и использовавшего правильные британские сигналы, запрашивая "Наяду" идентифицировать себя. Французские фрегаты произвели залп по спасавшейся бегством "Наяде". Это не мог быть кто-либо иной, нежели Вильнёв. Но куда он пошел? На самом деле он прибыл в Кадис утром того же дня, 20 августа, чуть не застав врасплох Коллингвуда, но никто в эскадре Кальдера еще не знал об этом. На борту "Нептуна" кэптен Томас Фремантл, матрос Джеймс Мартин и их соплаватели готовились к бою, сознавая, что если их восемнадцать кораблей найдут двадцать восемь вильнёвских, то британский народ ожидает от них уничтожения неприятельского флота или гибели в попытке добиться этого результата.
В то самое время, когда император кипел от гнева, Вильнёв отплыл в Кадис. Он одновременно и стыдился отказа от похода в Булонь, и был убежден в правильности своих действий. Он не верил, что его корабли могли бы победить британцев в битве на равных условиях, и опасался того, что может произойти с его моряками в Английском канале. Его экипажи, набранные в Провансе, Аквитании, Андалузии и Галиции, были слабо знакомы с этими опасными водами. Кроме того, здравый смысл подсказывал Вильнёву, что теперь было уже бесполезно следовать планам Наполеона, учитывая, что британцам о них все известно. В Ла-Корунье и Эль-Ферроле его беспокойство усилилось под влиянием своего испанского коллеги адмирала Федерико Гравина, секретные инструкции которого запрещали ему идти в Брест или принимать участие в высадке на Британские острова. Испанский адмирал старался не доводить их разговоры до той черты, когда он будет вынужден открыть карты и отказаться идти на север, а представлял свое нежелание поступить так обычным здравым смыслом. Третьего августа Гравина в самых вежливых и убедительных выражениях проинформировал морского министра Наполеона Дени Декре о том, что, по его мнению, попытка вторжения уже провалилась.
В этот же день Вильнёв написал своему старому и испытанному другу Декре, что, при невозможности сделать что-либо другое, он отправится в Кадис и соединится там с испанской эскадрой. В этой хорошо защищенной и безопасной гавани он сможет отремонтировать корабли и пополнить запасы. 7 августа он писал Декре: "Я готов к отплытию, но не знаю, что буду делать". Его беспокоили восемь кораблей, появившихся недалеко от Эль-Ферроля. Это мог быть Нельсон. "Они последуют за нами", писал он Декре. "Мне бы не хотелось встретить их двадцать или более кораблей. Наша морская тактика устарела. Мы не умеем ничего, кроме линейного построения, а это именно то, чего желает противник".
Вильнёв был выходцем из древнего дворянского рода, потомком мальтийских рыцарей. Его не привлекала возможность быть покрытым позором за уклонение от битвы, а также он опасался реакции императора на свое поведение. Ни в коей мере его не воодушевляло присутствие на борту императорского адъютанта, генерала Жака-Александра Лористона, командующего экспедиционными силами, которые сопровождали его до Мартиники и назад. В то время как Вильнёв докладывал своему другу Декре о недостатках в людях, кораблях и береговом обслуживании, Лористон еженедельно писал непосредственно Бонапарту свои письма, в которых детально расписывал чрезмерную осторожность Вильнёва и отсутствие у него всяческой инициативы. Лористон любил давать советы Вильнёву, а тому, в полном соответствии с истинным духом флотско-армейского "сотрудничества", нравилось отклонять их с, как выражался Лористон, "наглым высокомерием и саркастическим равнодушием".
С проходившего мимо торгового судна они узнали, что в районе Кадиса находилось всего три британских корабля, и адъютант Наполеона предложил послать вперед под покровом ночи адмирала Шарля Магона с шестью кораблями с тем, чтобы на рассвете захватить британцев врасплох. Но Вильнёв был озабочен докладом о том, что за его эскадрой следует "хвост", и проигнорировал этот совет. Лористон доложил Наполеону, что англичане смогли улизнуть только потому, что эскадра подошла в дневное время. Окрестные рыбаки сообщили, что, приди французы ранним утром, когда дул южный ветер, англичанам не удалось бы так легко уйти. Но Вильнёв был слишком осторожен и не желал ни малейшего риска. "Короче говоря, сир, страх перед Нельсоном преобладал", писал Лористон. Более смелые среди флотских офицеров были также недовольны. Драчливый и деятельный Магон, еще более раздраженный вызывающим поведением кораблей Коллингвуда при их отходе, был в бешенстве от упущенной возможности.
Приветственные флаги развевались над сторожевыми башнями сверкающего Кадиса, толпы народа заполонили Аламеду и балконы домов - но флот, величественно входивший в Кадисскую гавань, никоим образом нельзя было назвать ни объединенным, ни единым, ни счастливым.
Нельсон пригласил Фельдборга с его книгой к себе в дом в Мертоне, бывшем в те времена деревней неподалеку от юго-западной окраины Лондона. Датчанин оставил живописное описание своего визита 26 августа 1805 года. Он прибыл в экипаже и проехал мимо сторожки по посыпанному гравием, обрамленному густой растительностью подъезду к поместью Мертон-Плейс, внушительному зданию из красного кирпича, которое Нельсон приобрел в 1801 году для себя и свое возлюбленной Эммы, леди Гамильтон. Ожидая в вестибюле, Фельдборг любовался мраморным бюстом адмирала, картинами и другими раритетами, среди которых был и громоотвод с французского флагмана, взорвавшегося во время Нильской битвы. Затем его провели в "величественные апартаменты", где его взор немедленно привлекла внимание сидевшая подле окна леди Гамильтон, и только спустя некоторое время он обнаружил адмирала, расположившегося в полной парадной форме в кресле у двери. Нельсон не отказал себе в удовольствии произвести впечатление, что было типичным для этого человека, любившего извлекать театральные эффекты из всего, что он делал.
Во время разговора Фельдборг заметил, что "пронзительный взгляд его единственного глаза как бы освещал его обличье, смягчая жесткость и придавая более приятный вид его суровым чертам". Нельсон был хрупкого сложения, невысок - 5 футов 7 дюймов роста - и с выдающимся носом. Он не был красив, не был даже тогда, когда его правый глаз и правая рука были на месте, но он производил глубокое впечатление: "Все его обличье вызывало глубокое благоговение, особенно, когда его взор устремлялся горе. В нем не было гордости своим званием; но он излучал такую степень достоинства, присущую людям выдающихся качеств, что пленял других всем своим видом".
Обходя дом, Фельдборг заметил, что тот представляет собой что-то вроде театра. Один из друзей Нельсона, Гилберт Элиот, лорд Минто, как-то жаловался, что "не только комнаты, но и весь дом, включая лестничные площадки, заполнен ни чем иным, как портретами его и её всех размеров и видов, изображениями его боевых сражений, гербами, памятными табличками в его честь, флагштоком "ЛОриента", и прочая, и прочая". Минто полагал это "избытком тщеславия, противоречащим цели, для которой все это было предназначено". Тщеславие здесь присутствовало без сомнения, однако эти украшения вполне соответствовали дому, который гораздо чаще посещался туристами, чем своим владельцем. В отсутствие Нельсона Мертон-Плейс стал национальной святыней, домом ведущего воина страны, её единственного надежного щита против ужасающего Бонапарта.
Нельсон был сыном непримечательного сельского священника из северного Норфолка. Он получил образование в школах Норвич-Скул и Норт-Уолшем, затем в возрасте 12 лет поступил на корабль, находившийся под командой его дяди, Мориса Саклинга. В 1777 году он сдал экзамен на чин лейтенанта, что при его 18-летнем возрасте было нарушением правил, однако к тому времени он уже побывал в Арктике, Индии, Америке и Вест-Индии. В 20 лет он получил чин пост-кэптена("полного" капитана)[2], что означало, что он мог стать контр-адмиралом до того, как достигнет сорокалетнего возраста, так как продвижение по службе после капитанского звания производилось по старшинству, а не по заслугам.
Как это и было принято, высокопоставленный дядя Нельсона продвигал своего племянника по службе в начале его карьеры, но Нельсон и сам стал быстро выделяться своими способностями. Во время войны с революционной Францией он произвел благоприятное впечатление сначала на лорда Худа, а затем на сэра Джона Джервиса - адмиралов, бывших командующими Средиземноморским флотом, и Джервис назначил егокоммодором действующей отдельно эскадры, хотя тот по-прежнему имел звание кэптена. Репутация Нельсона как героического воина вела свое происхождение от колоритного отчета о битве при Сан-Висенте в 1797 году, написанного и опубликованного им совместно со своим другом Эдуардом Берри. Затем последовали два смелых, хотя и неудачных, нападения на Кадис и Тенерифе, которые поддержали его репутацию как агрессивного военачальника. Но только уничтожение французского флота в Нильском сражении 1798 года сделало ему имя. Граф Спенсер, тогдашний первый лорд Адмиралтейства, упал в обморок от облегчения при получении этой новости.
После этого триумфа, который на время запер Наполеона в Египте и помешал его планам продвижения на восток к Индии, Нельсон становится самой популярной личностью того времени. Появились ленты Нельсона, табакерки Нельсона, веера Нельсона, чашки и кувшины Нельсона. Люди носили кулоны и брелки с девизом "Нельсон навсегда". Неиссякаемый поток печатных изданий и цветистых заголовков в газетах и журналах еще больше укрепили его статус национального героя. Эмме Гамильтон не было нужды покупать фаянс и гравюры, украшавшие буфеты и стены Мертон-Плейса: благодарные производители и издатели дарили их для выставления на свет, а вздохнувшие с облегчением купцы Ост-Индской и Вест-Индской компаний подарили ей столовое серебро. Король Англии сделал Нельсона виконтом; король Неаполя сделал его герцогом Бронте. От турецкого султана он получил в дар огромного размера челенг[3], предназначавшийся для ношения на тюрбане, аНельсон носил егона своей шляпе. Это являлось высшей турецкой наградой за доблесть.
Между тем, газеты провозглашали: "Движения на французском берегу дают повод к мысли о том, что вторжения в Англию следует ожидать незамедлительно". По информации, поступавшей из Парижа, "большое количество войск марширует со всех частей страны к портам пролива. Огромная резервная армия накапливается на небольшом расстоянии от побережья. Все высшие офицеры, назначенные на командные посты в предполагаемой экспедиции против Англии, отправились к местам дислокации своих войск".
Лихорадка вторжения продолжалась уже в течение многих месяцев. Бонапарт с самого начала войны в 1803 году угрожал пересечь Английский Канал (Ла-Манш), и к лету 1805 года каждый британец знал, что вторжение неминуемо. Армии Франции, а также ее баварские и голландские союзники разбили лагеря вдоль всего побережья от Булони до Шельды, и каждый день приносил все новые и новые подтверждения неминуемой атаки. Воинство Наполеона до сих пор побивало любые силы, посланные против него. И если они достигнут Англии, кто может знать, на какую сторону склонятся местные демократы и инакомыслящие, не говоря уж об ирландцах? Правительство прилагало отчаянные пропагандистские усилия для удержания Джона Булля на стороне Высокой Церкви и государства против кровожадных французских революционеров. Карикатурист Джеймс Джилрей был приватно проинструктирован министрами, и в мае 1803 года создал незабываемый имидж свирепого, истеричного Наполеона в своей работе"Маниакальный бред". Другие печатные издания, показывавшие кошмарные видения гигантских укрепленных колесных пароходов, туннелей под проливом и эскадр громадных воздушных шаров, способствовали волнам паники. (В действительности, французы рассматривали, но отбросили такие диковинные заморские идеи; в сентябре 1803 года некий Роберт Фултон, американец, даже предложил Наполеону построить достаточное количество подводных лодок для блокады Темзы).
Военно-морские базы Чатама, Ширнеса, Плимута и Портсмута были связаны с Адмиралтейством семафорным телеграфом, и цепь сигнальных башен спешно строилась для передачи мгновенных сообщений о вторжении. Во всех стратегических пунктах южного побережья были размещены береговые батареи; старые крепости были укомплектованы личным составом. В августе 1805 года было утверждено строительство башен Мартелло для затруднения высадки десантов. Низменность Ромней-Марш была приготовлена к затоплению, и за ней проектировался канал для нужд армии.
В южной Англии тренировались 385 тысяч плохо вооруженных добровольцев. Лондонские полки имели приказы быть готовыми к немедленному выступлению. Побережье охраняли восемьсот рыбачьих судов и речных плавсредств "Морского ополчения", вооруженных пушками и насчитывавших в своем составе еще 25 тысяч человек. Газеты сообщали, что адмирал лорд Кейт, командующий морскими силами Канала, "отослал свою семью с побережья в связи с неминуемой угрозой вторжения".
Пресса, лишенная какой-либо достоверной информации о военной ситуации за проливом, изливала потоки брани на "Узурпатора-Цареубийцу". Британские журналисты не имели ни малейшего сомнения в его наступательных намерениях и ожидали, что он не пожалеет французских жизней для "предприятия, которое, окажись оно успешным, предоставит возможность Франции сокрушить любую державу в Европе":
"Наше благосостояние, наша слава и наше сопротивление его планам всемирной гегемониитерзают его ум и гложут его сердце, возбуждая смертельную ненависть, которая затопила бы наш остров в крови! Когда бы ни пришел день столкновения, мы полны надеждой и верой, что он окончит период его тщеславия, репутации и мощи; и что берега Британии, ощетинившиеся штыками ее отважных защитников, будут сверкать как молния, принося уничтожение самонадеянным захватчикам".
Сколь бы ни были хвастливы газетчики со своими ощетинившимися штыками, уравновешенные люди понимали, что враг должен быть остановлен в море. Лучшая часть небольшой профессиональной армии Британии была выкошена болезнями после вторжения в Санто-Доминго (ныне Гаити) в 1795 году. То, что осталось, не остановит закаленные в боях легионы Наполеона, если они достигнут берегов. Даже перерезание коммуникаций не будет являться гарантией успеха. Солдаты Наполеона известны своей неприхотливостью в походах. Именно поэтому очень многие были взбешены безрезультатностью первого боевого столкновения Кальдера с Вильнёвом. И поэтому же, обнаружив объединенный флот во второй раз, люди Кальдера приготовились к жертвенному кровопролитию.
Известия о выходе Вильнёва из Эль-Ферроля и его возможном приближении к Каналу достигли Адмиралтейства 21 августа, в тот самый день, когда Нельсон появился с докладом у лорда Бархема. Он понял, что его побывка в Мертоне будет непродолжительной. Позднее этим же днем он побывал во Флотской Коллегии[4], попробовал пройтись по магазинам, но "публичное появление на улицах лорда Нельсона, покрывшего за минувшие пять недель обширные пространства океана, привлекало всеобщее внимание".
Возбужденное население нуждалось в герое, и куда бы ни шел в течение этой недели Нельсон, всюду собиралась толпа. Американский турист, видевший его на улице Стрэнд, заметил, что "когда он входил в магазин, у дверей собиралось полно народа, ждавшего его выхода и сопровождавшего его на улицах с криками в его честь. Он всеобщий любимец, с кем бы я ни заговорил". Лорд Минто "встретил его сегодня в толпе на Пикадилли, взял его за руку, и толпа стала приветствовать также меня. Действительно, очень трогательно видеть интерес и восхищение, любовь и уважение всего света; и искреннее выражение этих чувств одновременно при его виде, как от простых, так и от благородных людей. Оно гораздо выше любого представления в пьесе или поэме, прославляющей героя".
Риверс был констапелем[5] флагманского корабля Нельсона "Виктори", стоявшего в портсмутских доках в то время, как адмирала чествовали в Лондоне. Тетрадь, которую Риверс заполнял в течение тех месяцев, до сих пор находится в прекрасном состоянии и хранится в библиотеке Королевского военно-морского музея в Портсмуте, ярдах в двухстах от сохраненного корабля. Она представляет собой беспорядочную смесь персональных размышлений, строчек скверных стишков, технических расчетов и таблиц, втиснутых в любое свободное место. Принимая во внимание то, что Риверс был ответственным за все орудия и боеприпасы на борту флагмана, не вызывает удивления, что он заполнил большую часть своей тетради списками припасов, деталями дальности стрельбы своих орудий при различных углах возвышения и проникающей способности ядра при различных комбинациях порохового заряда. Менее ожидаемыми являются страницы, на которых он математически доказывает дьявольскую сущность Наполеона. Риверс придал каждой букве алфавита соответствующую цифру: единицу для А, двойку для В, объединив буквы I и J, что было обычным для современного ему алфавита; достигнув К, он сменил разряд, так, что букве L присвоил число двадцать, букве М - тридцать, и так далее. Таким не вполне элегантным методом общее число для букв в имени "Наполеон Бонапарт" стало равным 666, то есть числу зверя.
Нельсон разделял взгляды своего констапеля на Наполеона. Будучи по взглядам на церковь и государство все тем же сыном консервативного клирика, он являлся инстинктивным противником бунтовщиков, предателей и цареубийц. Он горел желанием вести британский флот к такой решительной победе над французами, которая уничтожит любую надежду на возможность для узурпатора Наполеона свергнуть английского короля.
21 августа Нельсону была назначена встреча с человеком подобных взглядов, британским премьер-министром Уильямом Питтом. Двумя днями позже адмирал провел несколько часов, уединившись с премьером и его основными министрами. Со времени своего прихода во власть в мае 1804 года Питт пытался убедить австрийцев и русских создать новый альянс против Франции; он также спонсировал менее ортодоксальные способы решения проблем, стоявших перед страной. Так, в 1804 году французские корабли захватили британского морского офицера по имени Джон Уэлсли Райт сразу же после того, как тот высадил двух французских роялистов, имевших своим заданием убийство Наполеона.
Так как подобные миссии неизменно проваливались, свои основные усилия Питт направил на втягивание Австрии в войну. При угрозе своим восточным границам, считал Питт, Наполеон не будет иметь возможности держать свои лучшие войска на берегу Ла-Манша. Тем не менее, последние новости о Вильнёве означали, что (если Кальдер не сможет остановить французского адмирала) возможность начала вторжения до того, как состоится инспирированное Питтом русско-австрийское выступление, достаточно высока. Питту требовалось знать мнение Нельсона. "Из меня уже сделали Чародея", писал Нельсон своему приятелю кэптену Ричарду Китсу, "и, знает Бог, они очень скоро выяснят, что я весьма далек от такого звания; меня попросили высказать свое мнение, к чему я не был склонен, так как, если я сделаю неверное предположение, очарование спадет. Но я отважился сказать без всяческого опасения, что, если Кальдер вступит в бой с их двадцатью семью или двадцатью восьмью кораблями, то в этот раз враг побьет наш флот крепко, но они не будут в состоянии причинить нам беспокойства позднее, по крайней мере, в этом году". Нельсон выразил полную уверенность, что его коллега не позволит уйти флоту Вильнёва без боя второй раз, чего бы это ему ни стоило.
В течение столетия Британия и Франция сражались в войнах, которые французские историки назвали "Второй Столетней Войной" или же "Битвой за Атлантику". Причина её была коммерческой: соперничество в торговле с Северной и Южной Америкой и с наиболее ценной частью Америки - вест-индскими островами.
Британия содержала крошечную армию, но огромный флот. В соперничестве за торговые пути и колонии это давало ей преимущество перед Францией, обширным сухопутным границам которой требовалась большая регулярная армия. По мере того, как Британия постепенно увеличивала свою мощь на море, французам - а также испанцам - казалось, что она самонадеянно претендует на контроль над всей морской торговлей, выдавливая своих соперников. Они стремились защитить свою еще существующую долю и укрепляли свои флота, что было предметом глубокой озабоченности британцев во время американской войны за независимость (1776-1783), в которой многие из офицеров, принимавших впоследствии участие в Трафальгарском сражении, получали бесценный боевой опыт. Этот вызов еще более укрепил британцев в их стремлении к доминированию, и по окончании американской войны последовала гонка вооружений, в которой все три нации усиливали мощь своих флотов.
Ставкой в этой игре была атлантическая торговля - самый динамичный и расширяющийся сектор европейской экономики. В период с 1716-го по 1787 год внешнеторговый оборот Франции увеличился в десять раз, и ко времени революции три четверти ее приходилось на торговлю с собственной колонией Санто-Доминго, которая была лишь частью одного из вест-индских островов. Богатства, которые текли с обширных вест-индских плантаций, поражали любое воображение. Там произрастали предметы роскоши того времени: кофе, сахар, какао, имбирь, хлопок, индиго, выращивавшиеся африканскими рабами, которые и сами собой представляли ценные предметы торговли. В 1780-х годах стоимость торгового оборота Санто-Доминго - главным образом сахар и кофе - равнялась всему торговому обороту недавно созданных Соединенных Штатов. Санто-Доминго торговало главным образом с Бордо, который, как и Нант (французский соперник Ливерпуля и Бристоля в качестве работоргового порта), имел процветающие сектора промышленности, связанной с колониальной торговлей: сахарные заводы, табачные, парусные и канатные фабрики, литейные производства. Атлантические приморские провинции стали вскоре наиболее индустриальными во Франции.
Связующим звеном между коммерцией и морской мощью стали "первоклассные моряки". Люди, которые в мирное время зарабатывали себе на жизнь, плавая на торговых судах через Атлантику, в военное время пополняли ряды военно-морского флота. В вест-индской торговле было занято две трети океанских торговых судов Франции и лучшие 15 тысяч из общего числа (82 тысячи) зарегистрированных моряков. Лорд Родней доказывал, что именно вест-индская торговля дала возможность Франции оспаривать титул владычицы океана во время американской войны, а в Национальной Ассамблеи Франции в 1790 году прозвучало, что, потеряв эту торговлю, в будущем Франция не будет иметь никаких шансов в войне на море.
Британцы правильно определили французский успех в Вест-Индии как главную причину подъема морской и коммерческой мощи своего врага. И они были полны решимости сломить эту мощь. Когда в 1793 году разразилась война, Джон Булль уже вовсю присматривался к рождественскому пудингу. Газета Таймс в статье от 8 февраля разъясняла:
"Франция является единственной державой, чья морская мощь до сих пор представляется равной Британии, и чья торговля соперничает с нашей в обеих частях света.... Если бы Англия добилась успеха в уничтожении морских сил своего соперника; если бы она смогла повернуть течение этой торговли, которая так часто возбуждает ревность, в пользу своей собственной страны... степень коммерческого процветания, до которой могли бы подняться три королевства (Великобритании), превзошла бы все расчеты".
Очень легко доказать, что после революции французский флот самоуничтожился. Liberte, fraternite и особенно egalite разрушили дисциплину на флоте: никто не выполнял приказов. Большинство офицеров были аристократами, и многие из них были осуждены и посажены в тюрьмы. Некоторые были гильотинированы; некоторые ушли в отставку и вернулись к частной жизни; кто-то эмигрировал. Политический хаос разрушил военно-морскую организацию и кораблестроительные программы.
Британия воспользовалась слабостью противника. С семидесяти линейных кораблей в 1790 году морская мощь Франции опустилась до сорока семи в 1802 году. Французская торговля также захирела, благодаря хаосу в колониях (в частности гражданская война и восстание рабов в Санто-Доминго) и британскому господству на море. Затем Наполеон взял власть. На флоте был восстановлен порядок и укреплен моральный дух. Как только в октябре 1801 года были подписаны предварительные условия Амьенского мира, Наполеон начал организацию экспедиции, чтобы покончить с хаосом в Санто-Доминго. Экспедиция отплыла в декабре. В экспансивном воображении Наполеона это был первый шаг к сотворению новой американской империи, опирающейся на Луизиану, обширную провинцию, которую Испания уступила по мирному договору. Но французские экспедиционные силы, ослабляемые болезнями, таяли под ударами черных повстанцев, тайно поддерживаемых Британией и Соединенными Штатами. В расстроенных чувствах - "проклятый кофе, проклятый сахар, проклятые колонии" - Наполеон продал Луизиану американцам и использовал полученные средства для финансирования другого подхода к атлантической проблеме - прямого вторжения в Англию.
Для британцев это уравнение было достаточно простым. Уничтожь французский и испанский флота - и британцы смогут уничтожить и перехватить их торговлю. Уничтожь их торговлю - и их флота никогда не будут иметь моряков в достаточном количестве для того, чтобы бросить вызов Британии. К 1805 году они еще имели некоторое количество кораблей. Одна "сокрушительная победа" покончит с этим делом раз и навсегда.
Нельсон собственноручно снабдил Баттерворта описаниями кораблей, давая подробные инструкции наподобие такой, как "название каждого корабля должно быть написано между фок- и грот-мачтами". Когда художник предложил набросок его портрета, Нельсон потребовал изменить его. Симптоматичен интерес, который Нельсон проявлял к культивированию своего имиджа, и забота о том, чтобы публика была должным образом извещена о его достижениях. Гравюра была зримым изображением, насколько велики были эти достижения. Захват двадцати шести линейных кораблей был беспрецедентным личным вкладом в изменение баланса морской мощи. И если было необходимо уничтожить вражеские флота, то именно Нельсон подходил для этого как никто другой.
Неизвестный художник по имени Блекберд просил разрешения Нельсона написать его портрет маслом. Уильям Осборн интересовался, поможет ли ему адмирал отдать своего сына в школу Чартерхауз-Скул. Джордж Оуэн, матрос с "Кармартена", "хорошо зная большое внимание, которое Ваша Светлость уделяет счастью и интересам британских моряков", просил помощи в получении своей доли призовых, причитавшихся ему за период службы на бывшем корабле Нельсона "Кэптен": он не знает имен призовых агентов и до сих пор получил лишь небольшую часть положенных ему денег. Элизабет Клод из Челси, вдова, чей муж когда-то служил под командой Нельсона, рекомендовала своего сына Уильяма Клода с "Экселента".
П. Х. Клей из Элдерманбери искал поддержки Нельсоном своих изделий и слал образцы непромокаемых курток и матросских бушлатов, ссылаясь на знакомство с ним, когда-то приключившееся в Мертоне. Клей знал, что если Нельсон одобрит, то флот приобретет эти куртки. Предприимчивый и пользующийся удобным случаем американский изобретатель Роберт Фултон после неудачной попытки продать свое изобретение Наполеону предлагал тайную демонстрацию возможностей подводной лодки для подрыва вражеских кораблей в Кадисе.
В промежутках между рассмотрением просьбы вдовы и оценкой достоинств непромокаемых курток Нельсон проводил много времени на различных встречах в Лондоне, где он провел четырнадцать дней из своего 25-дневного пребывания на родине. Это едва ли можно было назвать отпуском, но он старался уделить как можно больше времени семье и друзьям.
Нельсона, хотя и пользовавшегося любовью и преданностью большинства тех, с кем он вместе плавал и сражался, нельзя было назвать совершенным. Будучи возбужденным, он так размахивал обрубком своей ампутированной руки, что его офицеры привыкли отклонять свои головы, завидев движение адмиральского "плавника". Его отношения с Адмиралтейством зачастую были бурными, а некоторые из старших коллег ненавидели его: они находили его высокомерным и тщеславным, чрезмерно погруженным в споры по кредитам и призовым деньгам, а также вызывающим в своей частной жизни. Жены многих морских офицеров порицали страстную связь Нельсона с леди Гамильтон и его жестокость по отношению к брошенной жене Френсис.
На вест-индском острове Невис он повстречал Френсис Нисбет и женился на ней в 1787 году. После окончания американской войны он командовал судном, патрулировавшим вест-индские воды с целью пресечения контрабанды. Френсис была вдовой с одним сыном и получила небольшое наследство от своего дядюшки. Ее состояние оказалось более скромным, чем они рассчитывали, но настоящим разочарованием для Нельсона была ее неспособность родить ему своих детей. Фанни была верной и послушной женой, но в опьяняющей атмосфере охваченного войной Неаполя свежеиспеченный кумир страстно влюбился в другую женщину, которая в 1801 году подарила ему ребенка - дочь Гортензию.
Его возлюбленная, леди Гамильтон, известная также под именем Ами Лайон, которым она подписала брачное свидетельство, и Эмма Харт, под которым она была известна в артистических кругах, была сложной личностью. Как и некоторые современные выдающиеся женщины (некоторые из которых также воспитывают детей, нажитых с принцами, герцогами и политиками), она появилась неизвестно откуда со своими взглядами, личностью и женственностью.
Урожденная Чешира, она работала там служанкой и затем перебралась в Лондон, возможно, собираясь работать на театральную семью Линли. Весьма вероятно, что вскоре она была вовлечена в проституцию или нечто весьма близкое к этому. В семнадцатилетнем возрасте, забеременев, она была брошена сэром Гарри Фетерстоном, распутным аристократом. Чарльз Гревилл, молодой человек из благородной семьи, пришел ей на помощь и в 1782 году представил ее как многообещающую модель художнику Джорджу Ромнею, а также сэру Джошуа Рейнольдсу. Их картины Эммы под названием "Природа" и "Вакханка", привлекшие внимание публики, были отпечатаны в виде гравюр Джоном Рафаэлем Смитом, известным гравировщиком. Художественные критики информировали публику, что моделью с такой захватывающей красотой была мисс Эмма Харт. Она продолжала появляться в гравюрах, сделанных по картинам Ромнея, и вскоре ее внешность стала весьма популярна среди лиц ее поколения.
В 1786 году газеты опубликовали известия об ее отъезде в Неаполь. То, что произошло, говорит многое о статусе привлекательной женщины из низших классов в георгианском обществе, но также и показывает, как высоко она могла подняться, если придерживалась правил игры. Чарльз Гревилл, в сущности, вручил Эмму своему дяде в качестве подарка. Его дядя, сэр Уильям Гамильтон, известный своими коллекциями античной классики, был британским послом в Неаполе. Ему было шестьдесят, его новой любовнице всего двадцать шесть, он попал в плен ее очарования и в 1791 году привез ее в Лондон, чтобы там обвенчаться.
И в этот раз Эмма привлекла оживленное внимание публики, сопровождаемое спекуляциями об ее происхождении. "Весь свет следит за ней и говорит о ней", писал Ромней о своей бывшей модели, в то время как юный Томас Лоренс искал к ней подходы, чтобы "эта великолепная женщина" позировала для картины "La Penserosa"[7], предназначенной для ежегодной выставки Королевской Академии в 1792 году. К этому времени она научилась недурно петь. Ромней сообщал, что, будучи в его доме, управляющий лондонской оперой Джованни Галлини "предложил ей две тысячи фунтов в год и два бенефиса, если она подпишет контракт с ним, на что сэр Уильям ответил учтиво, что он уже подписал с ней контракт на всю жизнь". Она же главным образом "выказывала свое особенное пристрастие к изучению античных скульптур, и эту имитацию она ухитрялась изображать с присущей ей грацией и с приличествующим случаю выражением". Одна из газет сообщала, что она отвергла предложение в 1500 фунтов за сезон выступлений в театре Ковент-Гарден. Элизабет Фостер восхищалась "ее совершенными и привлекательными формами, которых не имели даже троянские и греческие принцессы", хотя и, рассказывая об одном обеде, замечала со снисходительным пренебрежением, которое разделяли и другие дамы ее происхождения: "Ее речь, будучи непосредственной и добропорядочной, все же была неинтересной, а произношение вульгарным".
Социальный сатирик "Питер Пиндар" (Джон Уолкот) поддразнивал сэра Уильяма в своем характерном стиле:
О, неаполитанский рыцарь,
Ты что, оставил богов из камня и меди
Ради богини из плоти и крови?
Замкни надежно свой храм,
Ибо бойся, что твое божество, прелестная девушка,
Однажды отправится бродить в игривом настроении.
Он заключает свое "Лирическое послание сэру Уильяму Гамильтону" зловещим намеком, что Эмма может свернуть на прежний путь.
Однако сэр Уильям был твердо уверен в правильности своего суждения о личности Эммы. Георг III дал ему понять, что женитьба не повлияет на его карьеру, хотя королева Шарлотта, со свойственным мелким немецким принцессам снобизмом, отказалась принять Эмму при дворе.
Два года спустя (1793) Нельсон в первый раз встретил Эмму. Это было похоже на встречу с кинозвездой- ведь к тому времени каждый известный художник в Европе написал ее портрет. В 1798 году, узнав ее лучше, он все еще оставался так же впечатлен ею. "Я сижу напротив леди Гамильтон, поэтому вы не должны быть удивлены восхитительным беспорядком этого письма", писал он графу Сент-Винсенту. "Я очень сомневаюсь, что вы смогли бы написать лучше, будь Ваша Светлость на моем месте". Чета Гамильтонов стала его близкими друзьями, и Эмма с напряженным вниманием относилась к этому новому Британскому Герою. Вскоре они стали любовниками, с молчаливого одобрения - или, по крайней мере, вынужденного согласия - ее супруга.
Эмма была все же большим, чем просто декоративным украшением. Нельсон считал, что только благодаря ее очарованию и влиянию на королеву Каролину он получил тайное разрешение ввести свой флот в гавань Сиракуз - жизненно необходимое содействие его победе при Абукире. После этой победы, когда Георг III отказался дать Нельсону титул графа на том основании, что он не сможет финансово поддерживать достоинство титула, Эмма произнесла: "Будь я королем Англии, я бы сделала тебя самым благородным и могущественным герцогом Нельсоном, маркизом Нила, графом Александрии, виконтом пирамид, бароном крокодилов и принцем победы".
Страстная любовь Нельсона и дружба Эммы с королевой Каролиной привели его к самому дурному решению за всю его карьеру. В 1799 году он позволил королю и королеве Обеих Сицилий казнить причастных к провалившейся революции в Неаполе людей, которые сложили оружие в обмен на беспрепятственный уход во Францию под честное слово британского офицера. В парламенте он подвергся острой критике за этот бесчестный поступок, а на флоте его порицали за то, что он потерял целый год, засидевшись с Гамильтонами при неаполитанском дворе. Молодой художник по имени Генри Баркер встретился с ними за ужином в Неаполе и наблюдал, как Эмма разрезает бифштекс Нельсону: "Я не могу забыть того, как она выглядела в этот вечер - ее изящную привлекательную фигуру, облаченную в своего рода мантию, отделанную розами от шеи до самих пят, выражение ее прекрасного лица с красивыми темными глазами". Нельсон взял Гамильтонов в долгое средиземноморское крейсерство, во время которого адмиральские апартаменты превратились в плавучий будуар. Горация была зачата во время этого плавания в 1800 году.
Социальный статус Эммы во время проживания в Мертон-Плейсе был двусмысленным. Одни члены высшего общества принимали ее; другие предпочитали не иметь с ней дела. Однако, как бы ни хмурились жеманные и чопорные люди, адюльтерные связи в те времена не были чем-то из ряда вон выходящими: лидер оппозиционных вигов Чарльз Джеймс Фокс открыто жил с бывшей куртизанкой, а герцог Кларенс (будущий Вильгельм IV) делил дом в Ричмонде со своей любовницей и их совместными детьми. Кроме того, Эмма не была особенно заинтересована в высшем свете: ей больше импонировало общество театралов и покровителей искусств, таких, как сказочно богатый бисексуал Уильям Бекфорд, родственник Гамильтона, построивший в Фонтхилле (Уилтшир) аббатство в фантастическом готическом стиле.
Эмма постоянно преобразовывала Мертон. Она спроектировала переход, названный Нельсоном "квартердеком", который вел в летний домик, в свою очередь получивший название "полуют". Нельсон подыгрывал ее чувству драматизма: "Помни, ты должна быть верховной владычицей всех земель и вод Мертона, а мы все -твои гости и будем подчиняться всем твоим законным распоряжениям". Когда она велела прокопать канал, он смеялся над мыслью о "прекрасной Эмме, гребущей в шлюпке с одноруким адмиралом в качестве пассажира! Прекрасный повод для карикатур".
Коллингвуд просто, без чопорности относился к своим капитанам, которые были моложе его, по меньшей мере, на дюжину лет. В письме Чарльзу Тайлеру адмирал поддразнивал его за отсутствие в критический момент прибытия эскадры Вильнёва: "где вы были со своим адмиралом? Я, было, подумал, что вы пошли обследовать Торенси-Бей". Первое впечатление Джорджа Даффа о Коллингвуде при встрече в мае 1805 года было - "непреклонный, уравновешенный, прекрасный офицер", а 27 августа они пообедали вместе на "Дредноуте", причем главным блюдом была черепаха, которую подстрелил Дафф утром того же дня.
Дафф радовался, что одним из капитанов под Кадисом был Джон Кук, его старинный и близкий приятель. В бытность Кука капитаном фрегата он пользовался расположением фортуны, удачно проведя несколько известных операций против французских фрегатов. Даффу же на фрегатах не везло, и он надеялся на перемену отношения со стороны этой непостоянной богини. Еще до прибытия Вильнёва он полушутливо писал своей жене: "Я слышал, что испанцы ожидают прибытия из колоний линейного корабля и фрегата с деньгами; мы должны зорко следить за ними. В связи с этим надеюсь, что ты будешь иметь возможность присмотреть дом где-нибудь в деревне и заказать изготовление кареты".
Чарльз Тайлер и командир "Колосса" кэптен Джеймс Моррис также были добрыми друзьями. В 1798 году они были товарищами по несчастью, когда оба (но каждый по отдельности) предстали перед военным трибуналом за потерю своих судов в районе Кадиса. Моррис имел все основания запомнить местные скалы и ту непогоду, во время которой его фрегат сел на мель под огнем батареи, бившей с мыса Рота, что расположен напротив города. Коллингвуд в том и другом случае был членом трибунала, полностью оправдавшего этих офицеров. Моррису вынесли благодарность за то, что под огнем вражеских батарей и бомбардирских судов он сумел спасти свой экипаж и сжечь обреченный корабль. Тайлер перед тем, как стать капитаном линейного корабля при Копенгагене, командовал соединением фрегатов в эскадре Нельсона. Капитаны фрегатов любили охотиться парами с тем, чтобы было, кому прикрыть тыл, и взаимное доверие, такое, как у Тайлера и Морриса, Даффа и Кука, порождало дружбу.
Эти капитаны, в большинстве своем сорока с лишним лет, были закалены длительными испытаниями и сражениями на море. Все они мичманами или лейтенантами принимали участие в отчаянных битвах во время американской войны за независимость, а затем молодыми капитанами в более успешных кампаниях после 1793 года. Кэптену Ричарду Кингу, командиру "Ахилла", было только тридцать, слишком молод для участия в американской войне, но и он, будучи капитаном фрегата, захватил несколько вражеских судов. Командование фрегатами стимулировало независимость мышления и инициативность, качества, которые Нельсон считал желательными и для командиров линейных кораблей.
Они не были простыми служаками. Британские офицеры, как и их испанские коллеги, видели себя людьми века Просвещения, они были знакомы с алгеброй и геометрией. Многие современники рассматривали их как интеллектуальную элиту; впрочем, они и сами считали себя таковой. Они пользовались лучшими современными приборами и инструментами - даже испанские исследователи заказывали приборы в Лондоне. Они не только умели пользоваться этими приборами, но и участвовали в их испытаниях и предлагали усовершенствования. Коллингвуду повезло иметь таких неординарных офицеров, как эта четверка, но "такая выдающаяся компания превосходных парней", как выразился Нельсон о своих офицерах в битве при Копенгагене, ни в коем случае не представляла исключения в той организации, которую он называл "наш несравненный флот".
В социальном плане офицеры были выходцами из среднего класса. Тайлер был сыном армейского офицера, Моррис - флотского капитана, Кук - клерка адмиралтейства и Дафф - стряпчего. Конечно, на флоте были капитаны и из аристократических семей, и даже такие, как капитан фрегата "Сириус" Уильям Проуз, начавший свою службу рядовым матросом. Вступление в британский офицерский корпус не зависело от рождения, но продвижение по службе ускорялось влиятельным покровительством, хотя выдающиеся способности и должное рвение играли существенную роль.
Часто говорилось, что оклады матросов не изменялись на флоте в период с 1653 по 1797 год. Это верно, но и инфляции в период с 1653 по 1760 год практически не было. Однако к 1805 году ситуация изменилась: безудержная инфляция вкупе с другими тяготами морской службы делала ее все менее привлекательной, чем прежде.
Общее количество матросов в Британии, включая находившихся на коммерческой службе, оценивалось в 136 тысяч человек. В 1804 году парламент проголосовал за штатную численность военно-морского флота 100 тысяч человек; в 1805 году - 120 тысяч. Все они не могли быть профессиональными моряками, и требовалось много добровольцев из числа молодых искателей приключений и отчаявшихся безработных. Флотские же капитаны нуждались в костяке экипажа из настоящих моряков с многолетним опытом работы на больших судах. Эта необходимость неизбежно вступала в противоречие с интересами торговли. К сожалению, королевский флот мог предложить матросам только треть того заработка, который они имели на торговых судах. Более того, всем было хорошо известно, что, раз попав на королевскую службу, выбраться из нее было делом трудным. Последняя война длилась девять лет.
Линейный корабль "Колосс" кэптена Джеймса Морриса был новый, спущенный на воду в апреле 1803 года в Дептфорде на Темзе. Он еще не был готов принять экипаж во время "Великой Вербовки" в марте того же года, когда флот пытался одномоментно рекрутировать 10 тысяч человек вдобавок к пятидесяти тысячам уже находившихся на службе. Перед объявлением войны в большой тайне были отданы указания о начале принудительной вербовки на флот. Необходимость в увеличении численности личного состава флота была настолько велика, что большинство ограничений на вербовку было снято. В то время как население считало себя находившимся в мирной обстановке, вооруженные моряки и морские пехотинцы вторгались в каждую таверну и высаживались на каждое судно в Портсмуте, Плимуте и лондонских доках. Тотчас вслед за этим, до того, как распространились новости, взялись и за другие порты. Это была, несомненно, крупнейшая операция подобного рода, беспрецедентная по своей жестокости и крайне непопулярная. Вокруг Портсмута "каждое торговое судно, находившееся в гавани или у Спитхеда, лишилось команды; все лодочники, признанные полезными для службы Его Величеству, были уведены. Быстрота принятых мер позволила собрать свыше шестисот моряков". Отряды вербовщиков хватали всех попавших под руку, отделяя затем посторонних после тщательной проверки.
На Темзе облава была проведена особенно тщательно. Американский посол выразил протест по поводу громадного количества своих соотечественников, схваченных вербовщиками. Здесь была одна загвоздка: родившиеся в Америке до 1776 (или даже до 1783) года могли считаться британскими подданными. Но флот не особенно морочил себе голову с возрастом вербованных, лишь бы они были профессионалами. Американские моряки иногда имели с собой документы, доказывавшие их гражданство, но, поскольку и британские моряки нередко имели подобные фальшивые бумаги, то британские капитаны не обращали на них особенного внимания.
Одним из таких американцев был Бенджамин Тернер, 21-летний матрос 1 статьи из Филадельфии, схваченный в Дептфорде в июне 1803 года. Он отказался идти добровольно, указывая, что является американским гражданином, но вербовщики все же отвезли его на борт приемного блокшива "Энтерпрайз". Другой моряк так описывал подобное приключение: "Очутившись на борту корабля, мы получили приказание спуститься в трюм, после чего решетка на люке была закрыта; часовые из числа морской пехоты стояли вокруг люка с заряженными мушкетами; штыки примкнуты, как будто охраняли преступников высшего калибра или приговоренных к смерти. В этом месте мы провели весь день и следующую ночь в тесноте, и не было свободного места, чтобы сидеть".
Из этого переполненного трюма людей перевели в Вулвич, на только что построенный линейный корабль "Колосс". В это время на борту корабля находилось только несколько офицеров, основные специалисты и горсточка добровольцев. Одним из первых добровольцев был "маленький черный мальчик" девяти лет, названный Джорджем Брауном - очевидно, это имя ему дал первый лейтенант, так как мальчик "не говорил по-английски". При поступлении людей на корабль первый лейтенант разделял их по категориям. Например, Браун был юнгой 3 класса, но основная масса, которую составляли люди старше восемнадцати лет, делилась на три категории: унтер-офицеры и матросы 1 статьи ("petty and able"), матросы 2 статьи ("ordinary"), ландсмены ("landsmen"). Каждый из унтер-офицеров и матросов 1 статьи был "хорошо подготовлен к выполнению своих обязанностей". Матрос 2 статьи - это "тот, кто может оказаться полезным на борту, но не является экспертом или квалифицированным моряком". Ландсмены[8] обычно не имели никакого морского опыта, но многие работы на борту требовали только приложения силы - тянуть канат или выхаживать шпиль, например. Некоторые ландсмены со временем набирались опыта и становились матросами. Минимальные требования для безопасного и компетентного обслуживания корабля в части комплектования экипажем были следующие: одна треть унтер-офицеров и матросов 1 статьи, одна треть матросов 2 статьи, одна треть ландсменов.
Затем судовой хирург Эдвин Джоунз осматривал вновь прибывших. Он был не особенно доволен тем, что увидел:
"Среди них было несколько хороших моряков и крепких здоровых молодых парней, главным образом из лодочников, но большая часть была прислана лондонской полицией. В целом они были плохо одеты, грязны, истощены и опустившиеся - эти последствия вытекали из их образа жизни и условий заключения, как на берегу, так и на борту тендера; среди болезней заметно преобладали венерические".
Вероятно, Джоунз преувеличивал: список личного состава "Колосса" показывает только дюжину преступников, посланных на флот "гражданскими властями". Среди них были Фредерик Фитцджеральд из Лондона и Джеймс Краунинг из Корка с запущенной венерической болезнью; также Джеймс Кристинг, 32-летний индиец из Бенгалии, которого, в конечном счете, комиссовали по болезни, причиненной неподходящим климатом мористее Бретани. Но списки личного состава имели тенденцию приукрашивать действительность, и, возможно, некоторые из тех, кто имел пометки "рекрут" или "волонтер", на самом деле являлись нежелательными бродягами или пьяницами, забранными на улицах полицией. "Великая Вербовка" проводилась с 9 марта и к июню месяцу "Колосс" получал одни отбросы. Насильно завербованные матросы зачастую искали любую возможность к бегству: так, Джон Хант утонул "в попытке дезертировать вплавь", когда "Колосс" покидал Вулвич.
С половиной команды "Колосс" перешел в Нор. Там, после получения пополнения с приемного блокшива "Зиланд", экипаж был укомплектован почти до штатной численности в 640 человек. Хирург комментировал это пополнение следующим образом: "Мы получили несколько весьма достойных моряков в этой партии, но большинство напоминало тех, которых мы получили на Реке[9]. Я отобрал из них 7 человек, показавшихся мне полностью непригодными к службе, и отослал их на госпитальное судно; там их обследовали и немедленно комиссовали". Кое-кто пытался симулировать болезнь для того, чтобы получить освобождение от службы. Джоунз допустил "нескольких туберкулезных и дряхлых пациентов, которых было бы лучше сразу отослать на берег, но обследование их жалоб требовало определенного времени и наблюдения для выявления возможных симулянтов - это явилось причиной довольно большого количества больных, отправленных в госпиталь по прибытию корабля в Плимут".
Свой первый рейс "Колосс" совершил в нейтральный порт Эль-Ферроль. В море выяснилось, что состояние здоровья экипажа в целом хорошее. Одной из важнейших забот для флота были вспышки заболеваний, подчас приводившие к потере управления кораблем. Жалобы на венерические болезни причиняли Джоунзу немалые хлопоты: "значительная часть их была с вторичными симптомами и зачастую застарелыми". Он также излечил "свыше ста человек с легкими случаями... главным образом гонореи; они не требовали изолирования или освобождения от службы". Цинга была бичом для мореплавателей, но к 1803 году флот уже имел адекватное средство: лимоны в Средиземном море и лаймы в Вест-Индии - в тех случаях, когда ими можно было запастись. На "Колоссе" цинга "была обычным делом во время первого рейса, когда на борту не было достаточного количества лимонного сока, чтобы обеспечить всю команду - но с ней довольно легко справились, и в последних двух рейсах не было ни одного случая; лимонный сок регулярно входил в рацион питания всего экипажа".
Единственной серьезной проблемой, унесшей пять жизней и выведшей из строя 161 человека, была вспышка лихорадки: она была занесена на "Колосс" экипажем линейного корабля "Магнифисент", взятым на борт после того, как тот наскочил на ненанесенную на карту скалу и затонул. Джоунз посчитал причиной болезни сырую погоду и переполненные людьми нижние палубы, которые невозможно было проветривать из-за плохой погоды. Моряки с "Магнифисента", потеряв свою одежду и койки, вынуждены были спать прямо на палубе, и, по мысли доктора, они и заболели первыми. Однако с этим удалось справиться, и "Колосс" оставался в приличном состоянии в отношении гигиены и санитарии. К августу 1805 года кэптен Джеймс Моррис и его офицеры превратили этот малоподходящий сброд в прекрасную боевую единицу, достойную своего мощного корабля, которого Коллингвуд считал "превосходным моряком".
Корабль Чарльза Тайлера был одним из тех кораблей, которые испытывали трудности в получении и сохранении достаточно квалифицированной команды, даже с учетом того, что она была укомплектована в начале "Великой Вербовки". "Тоннант" был французским 84-пушечным кораблем, построенным в Тулоне из адриатического дуба и спущенным на воду в 1792 году. Он был захвачен в очень поврежденном состоянии в битве на Ниле. Его ремонт в плимутском доке завершился в 1802 году. Бригады мастеров, "работавшие даже в обеденные перерывы, чтобы ускорить введение его в строй", заменили медную обшивку подводной части корпуса. Только что назначенный командиром кэптен Эдуард Пеллью увидел "аккуратную корму, элегантно украшенную резьбой с вензелем G.R. и короной, расположенной в центре кормового планширя под средним фонарем; носовая фигура представляла собой бюст Юпитера, мечущего молнию; вся эта красота была превосходно выполнена мистером Диккинсоном и его сыном, старшим резчиком верфи".
Пеллью был известным капитаном, родом из Корнуолла, и командовал соединением фрегатов, взявшим множество ценных призов во время последней войны. Он привел с собой костяк своих последователей, всегда плававших с ним, перемещаясь с корабля на корабль. Часть ценных специалистов осталась на "Тоннанте" и после того, как Пеллью покинул его. Трое из лейтенантов, бывших на борту "Тоннанта" в 1805 году, Бенджамин Клемент, Чарльз Беннетт и Уильям Миллетт, служили на корабле со времени введения его в строй. Морские пехотинцы из плимутской дивизии также находились на борту с марта 1803 года. Очень многие из экипажа были местными уроженцами и придавали кораблю характерный корнуольский колорит.
К концу апреля, получив некоторое пополнение, "Тоннант" перешел в Косанд-Бей. Там новые группы моряков, как насильно завербованных, так и добровольцев, были поставлены с блокшива, служившего распределителем - бывшего испанского корабля "Сальвадор-дель-Мундо". Группы соответствовали местностям, где были схвачены рекруты. Те, кто был рекрутирован вместе, и служили вместе. Из 272 английских моряков, место рождения которых было четко указано в списках личного состава "Тоннанта", пятьдесят девять были родом из Девона (большей частью из Плимута и плимутских доков) и пятьдесят два из Корнуолла. Двадцать девять прибыли с Ланкашира и девять с Камберленда, группами из Уайтхейвена и Ланкастера. Имелось также сорок четыре шотландца и тридцать три уэльсца.
Количество ирландцев среди экипажей британских судов при Трафальгаре было где-то между третью и четвертью всего состава, и их вклад в битву заслуживает освещения. Тайлер сам был одним из многих британских офицеров - уроженцев Ирландии, и вообще Ирландия дала немало умелых моряков. Но всё же большинство ирландцев при Трафальгаре были необученными добровольцами, которые предпочли флот деревенской бедности, политическим репрессиям - как следствием восстания 1798 года - и прозябанию в дублинских трущобах. На "Тоннанте" было 128 ирландцев, из которых только семнадцать имели квалификацию матроса 1 статьи.
Некоторые из тех, кого получил "Тоннант" в результате "Великой Вербовки" 1803 года, быстро становились ключевыми членами экипажа; таким был, например, 32-летний шотландец Джон Маккей из Каррона. Маккей был назначен квартирмейстером[10], т.е. человеком, отвечающим за управление рулевым устройством. Но опытных квалифицированных матросов все же не доставало. К тому же завербованные моряки проявляли находчивость и решимость: взятые насильно, они покидали корабль при первой возможности. Дезертирство, особенно среди американцев, было поразительным. Каждый раз, когда корабль проходил неподалеку от берега, исчезали несколько человек. Четверо дезертировали в Плимуте, восемь в бухте Бетансос неподалеку от Эль-Ферроля, еще шесть по возвращению в Плимут. Велась постоянная борьба за удержание достаточного количества людей, знающих свое дело.
Сэр Эдуард Пеллью был вынужден искать себе моряков в открытом море, и проделывал это с жестокой эффективностью. 1 июня 1803 года он задержал торговое судно "Расдейл" из Гулля, и три человека из его экипажа, включая Джеймса Андерсона, добровольно согласились пойти на службу. Вне всякого сомнения, им был предложен выбор - получить пять фунтов премии за добровольное поступление на службу или в любом случае быть завербованными насильно. На следующий день был остановлен "Коромандель", возвращавшийся из Китая, и девять человек, в основном первоклассные моряки, также "добровольно" пошли на службу. Первого июля "Рековери" и "Рамбл", оба из Лондона, и испанское судно "Уолкер" лишились семи пар посредственных рук. 12 июля с приватира "Спекьюлейшн" взяли троих. 22 августа линейный корабль "Спенсер" великодушно поделился четырьмя превосходными моряками.
27 августа, после стычки с линейными кораблями "Дюге-Труэн" и "Герриер", Пеллью отбил у неприятеля торговое судно Ост-Индской компании "Лорд Нельсон" с призовой командой из сорока двух французов. Из команды торговца он взял двух американцев, шведа, норвежца и немца; двое из французских пленных также изъявили желание пойти волонтерами. В каждом рейсе продолжались постоянные попытки пополнить личный состав опытными моряками дальнего плавания. Наиболее предприимчивым уловом была четверка моряков - шотландец, двое французов и уроженец Кюрасао, которых убедили покинуть французский корвет, укрывавшийся в тогда нейтральном порту Эль-Ферроль.
В мае 1804 года командиром "Тоннанта" был назначен Уильям Джервис. При нем экипаж был относительно стабилен, но в январе 1805 года Джервис утонул, совершая визит к своему адмиралу. Его сменщик, Чарльз Тайлер, прибыл на борт со своим штурманом Эдуардом Соупером, лейтенантами Джоном Бедфордом, Джоном Салмоном и Фредериком Гофманом, а также с новым капитаном морской пехоты Артуром Боллом. Тайлер привел с собой старшину капитанского катера Томаса Фелпа и мичманов Томаса Бурна и Уильяма Перегрина из Уэльса.
К лету 1805 года экипаж "Тоннанта" состоял на 35% из унтер-офицеров и матросов 1 статьи, на 25% из матросов 2 статьи и на 40% из ландсменов и юнг. Многие из ландсменов со временем могли бы стать неплохими моряками, да и первые лейтенанты "Тоннанта", возможно, недооценивали их способностей, но, как бы то ни было, в составе экипажа имелось слишком много ландсменов и не вполне достаточно высококвалифицированных специалистов. В возрастном отношении экипаж был молод - почти все ландсмены были двадцати с небольшим лет. Средний возраст матросов 2 статьи равнялся двадцати шести, матросов 1 статьи - тридцати и унтер-офицеров тридцати трем годам. Шесть унтер-офицеров разменяли пятый десяток, а самому старшему из них было 55 лет.
От унтер-офицеров и их способности спаять опытных моряков в единую сыгранную команду зависело очень многое. Большинство первоклассных моряков на "Тоннанте" номинально были добровольцами, также часть рекрутов оказалась вполне надежной. Девять матросов 1 статьи, рекрутированных в Уайтхейвене 12 марта 1803 года, летом 1805 года все еще находились на борту "Тоннанта". К этому времени трое из них были назначены плутонговыми[11], один квартирмейстером, так что они вошли в состав судовой "элиты". Примечательно, что всего последвух лет службы на своих кораблях команды как "Колосса", так и "Тоннанта" притерлись друг к другу, и когда всерьез запахло порохом (для "Тоннанта" это было при появлении Вильнёва у Кадиса), они действовали с непревзойденным
мастерством.
"Неустанное усердие, отвага, осторожность вкупе с неустрашимостью, любовь к славе и своей Отчизне - эти его качества мы будем всегда почитать, и сожалеть о его потере. Они также будут и целью наших стремлений. Моряки, эти качества никогда не перестанут быть моей заботой! Преемник Латуша обещает это вам; обещайте ему, что и он может надеяться на вашу верность и преданность".
Вильнёв обращался к собранию французских офицеров, которым Латуш давал надежду и уверенность и которые, в свою очередь, платили ему преданностью. Латуш был французским Нельсоном - или, по крайней мере, ближайшим соперником ему из тех, что Франция имела за последние десятилетия. "Я повидал немало офицеров за время службы, -писал Огюст Жикель, младший офицер "Энтрепида", -но никогда не встречал настоящего лидера, подобного тому, которого мы потеряли, с такой стальной волей, способностью преображать людей и влиять на события". Его подчиненные решили поставить ему памятник, который будет вечно возвышаться над гаванью. Будь он жив, именно он готовился бы сейчас в Кадисе к битве с британцами.
Латуш содержал две семьи; его двоеженство даже увеличивало его харизму. Выдвинувшись во время войны за независимость американских колоний, он стал деятельным помощником герцога Орлеанского, бравировавшего своими демократическими взглядами брата казненного французского короля, что в 1793 году привело Латуша к изгнанию из рядов республиканского флота. После переворота 1799 года Наполеон вернул его в строй и дал командование объединенным флотом в Бресте. Здесь Латуш подружился с испанским адмиралом Гравиной и его офицерами; он ввел испанских советников в свой штаб, используя их опыт в защите портов от британского флота. В 1801 году эти самые испанцы помогли Латушу отразить нападение Нельсона на Булонь. Небольшая, но значимая победа шумно отмечалась во Франции. Наполеон, убежденный, что Латуш имеет необходимые способности и энергию, вручил ему командование в Тулоне и ключевую роль в планировании вторжения в Британию.
Находясь в Тулоне весной 1804 года, Латуш разъярил Нельсона своим утверждением, что он принудил к бегству небольшую британскую эскадру, находившуюся под командой самого знаменитого адмирала. "Вы бы видели письмо мсье Латуша о том, как он преследовал меня и я бежал, -с отвращением писал Нельсон. -Я храню это письмо; видит Бог, если он мне попадется, он его съест".
Такими всплесками бравады, как "победа" над Нельсоном, Латуш укреплял дух тех людей, которыми теперь командовал Вильнёв. В период командования Латуша его моряки впервые за много лет стали получать регулярное жалование. Он настоял на получении новой выходной формы, состоявшей из красного жилета, синих брюк и такой же куртки; он ввел вымпела различных цветов для кораблей, способствовавшие укреплению esprit de corps[12] экипажей. Красные помпоны, носимые членами экипажа его флагманского корабля "Буцентавр", постепенно стали непременным атрибутом форменной одежды всего французского флота.
Однако самоуважение немногого стоит без практических, профессиональных навыков. Латуш ввел состязательные артиллерийские учебные стрельбы, в качестве примера начав со своего "Буцентавра" и линейного корабля "Формидабль" младшего флагмана Пьера Дюмануара. Опытная команда "Формидабля" произвела семь залпов за 16 минут против буцентавровских пяти за 15 минут. Оба корабля показали по французским стандартам высокие, сравнимые с британскими, результаты, а вскоре Латуш улучшил показания своего собственного экипажа. Пехотинцы "Буцентавра" взяли верх над соперником по соревнованиям, достигнув скорострельности 30 мушкетных выстрелов за 15 минут каждым стрелком против 20-ти "Формидабля".
Постепенно Латуш приучал экипажи к действиям на море, посылая их ввязываться в мелкие стычки с кораблями британской блокады. Огюст Жикель вспоминал:
"Мы стояли на большом рейде, и два наших корабля по очереди выделялись для несения дежурства у входа, готовые к отражению набегов англичан. Как только они приближались, привыкнув делать это безнаказанными, дежурные корабли вытравливали якорные канаты в воду; через восемь минут они были уже на ходу в погоне за неприятелем. Если забияки имели поддержку, другие наши корабли также снимались с якорей. В постоянных маневрах с последующими стычками тренировались и команды, и капитаны. Адмирал, расположившись на вершине мыса Кап-Сепет, господствующей над входом в Тулон, наблюдал за всем происходящим внутри и снаружи гавани, готовя достойных противников Нельсона".
Нельсон, который внимательно наблюдал за этими маневрами, подтверждал, что эскадра Латуша "была полностью укомплектована и, судя по производимым маневрам, неплохо обучена".
Затем, в августе 1804 года, Латуш неожиданно умер. Нельсон, горевший желанием сразиться с ним, чувствовал себя почти обманутым. "Латуш ускользнул от меня, -писал он. - Французские газеты сообщают, что он умер в результате перенапряжения, поднимаясь слишком часто на сигнальный пост на мысе Кап-Сепет для наблюдения за нами.Я всегда предрекал ему подобную смерть".
В декабре Вильнёв занял пост Латуша. Как и большинство людей тулонской эскадры, он был родом из Прованса и не собирался производить значительных изменений в системе Латуша. Но стиль его командования снижал моральный дух. "Он был заслуженным офицером, знающим и выдающимся в своем роде, но он не был тем человеком, на которого следовало бы взвалить столь тяжелую ношу, -писал Жикель. - Неуверенный и замкнутый по натуре, он не мог побороть в глазах флота памятную картину Нильской битвы, где его поведение осталось неоправданным для всех благородных людей". В битве на Ниле от Нельсона ожидали атаки на авангард под командованием Вильнёва, но вместо этого он ударил по арьергарду. Имея противный ветер, неуверенный в том, что лучше всего следовало бы сделать, Вильнёв не смог оказать поддержки своему главнокомандующему. Он сумел спасти два линейных корабля и два фрегата от гибели, но некоторые считали, что он показал недостаток не только усердия, но и мужества.
В то время как планы Наполеона по вторжению в Британию представлялись Латушу достойным славы вызовом, и он стремился вселить в людей ощущение возможности этой миссии, Вильнёв полагал, что флот ни в малейшей степени не способен претворить в жизнь столь амбициозный план. Так как его сомнения имели под собой достаточные основания, его явный пессимизм передался вскоре и его офицерам. Он попытался выйти в море почти сразу после вступления в командование, но, увидев, что мачты, изготовленные в Тулоне, не выдерживают сильных напоров ветра, а моряки с трудом справляются со штормовыми условиями, он написал морскому министру, своему старому другу Дени Декре, просьбу отложить операцию:
"Мое самое горячее желание - чтобы император не решился предать любую эскадру опасностям этих событий, так как если он это сделает, то французский флаг будет серьезно скомпрометирован. В действительности, представляется крайне невероятной наша победа над противником равной силы, скорее, он побьет нас, даже если будет на треть слабее... ни при каких обстоятельствах я не намерен стать посмешищем всей Европы, вовлекаясь в подобное гибельное предприятие".
Насколько ему было известно, это было проповедью обращенному. Своим назначением в Тулон Вильнёв был обязан рекомендации Декре и должен был оказывать поддержку его взглядам. Сорокачетырехлетний Дени Декре был старше Вильнёва на два года. Он являлся свидетелем успехов и неудач французского флота, включая победу в Чезапикской бухте и поражение в битве при Ниле. Там он посчитал слишком опасным подставить свой фрегат под огонь крупных британских кораблей, оказывая поддержку попавшему в опасное положение флагманскому кораблю своего адмирала, и предпочел остаться в стороне от сражения. Они спаслись бегством вместе с Вильнёвом, и нашли убежище на Мальте. Будучи одаренным администратором, все же Декре не раз доказывал своими поступками, что ему важнее было остаться у власти, чем действовать в интересах флота. В частности, он избегал продвигать людей, могущих представлять какую-либо угрозу для него, и он пассивно отнесся к указанию императора составить список перспективных молодых офицеров.
Оба они - Вильнёв и Декре - искренне верили в то, что французскому флоту потребуется много времени, вложенных денег и практической учебы до того, как его можно будет выставить в качестве противника британскому флоту. Они чувствовали, что Латуш нарисовал Наполеону излишне оптимистическую картину шансов флота на успех, и их общая стратегия на 1805 год состояла в том, чтобы убедить императора в правильности их более осторожного подхода. Они намеревались сделать все возможное, чтобы, избегая прямого неповиновения, не допустить флот до решающего сражения и, в особенности, до самоубийственной попытки поддержки вторжения в Британию. Вильнёв писал пессимистические письма своему другу для того, чтобы Декре мог их использовать в попытке убедить императора отказаться от необдуманных действий, к которым тот склонялся.
Хотя команды и были настроены воинственно, большинство испанских офицеров оценивали перспективы боевых столкновений весьма осторожно. Косме де Чуррука почитался испанцами еще в большей степени, чем его друг Дионисио Галиано. Чуррука был сорокатрехлетним баском, всего на год моложе Галиано. Во время осады Гибралтара (1779-1782) он отличился в оказании помощи командам плавучих батарей, подожженных британцами. Как и Галиано, он участвовал в картографических съемках Магелланова пролива. Затем, в 1792 году, он отбыл на Тринидад, где производил съемку приборами, специально для этой цели заказанными в Лондоне.
По своему возвращению в Испанию он работал над морским словарем (Diccionario de Marina) совместно с Антонио де Эсканьо и заменял того в период болезни на посту начальника штаба во время блокады Нельсоном Кадиса в 1797-1798 гг. Затем он командовал линейным кораблем "Конкистадор" в Бресте, где служил под началом Латуша. Во Франции он написал пособия по военно-морской организации и боевой подготовке, а также по кораблестроению.
Несмотря на свою славу, Чуррука не был богат: в течение многих лет он не получал жалованья и фактически жил в омраченной долгами бедности. Вместе с другими быстроходными кораблями Объединенного флота он появился в Кадисе 20 августа, обремененный беспокойными мыслями о своей молодой жене Долорес, оставленной в Эль-Ферроле с неоплаченными долгами. Его экипаж также давно не получал жалованья, и на следующий день после прихода взбунтовались морские пехотинцы, приписанные к его кораблю "Сан-Хуан-Непомусено". Чурруке удалось спасти зачинщиков от смертной казни, а две замешанные в бунте роты были расформированы и распределены на другие корабли. Чуду подобно, что при такой жалкой неспособности испанского правительства заботиться о своих людях этот мятеж был единственным.
Попытки Испании сохранить нейтралитет поставили ее в невыгодное положение, когда все-таки было принято решение вступить в войну. Корабли не были готовы, экипажи не собраны, деньги были выплачены Наполеону за право оставаться нейтральными, и в казне было пусто. Когда в апреле Вильнёв появился у Кадиса по пути в Вест-Индию, Гравина снарядил шесть более или менее мореходных кораблей, но из положенных по штату 2220 моряков недоставало 606. Вильнёв был удивлен тем, что Гравина вообще смог выйти в море. В период между мартом и сентябрем военно-морские власти Кадиса смогли вооружить двадцать девять кораблей, но их ресурсы в деньгах, материалах и особенно в людях подошли к концу.
Испания готовила неплохих офицеров, но рядовых моряков всегда не хватало. "Доны[13] могут делать прекрасные корабли - однако они не могут делать людей", комментировал как-то Нельсон, осматривая достопримечательности Кадиса. Испанский флот являлся искусственной конструкцией, у которой отсутствовало солидное основание в виде людского резерва. Этот резерв был бы возможен, если бы поощрялась торговля морем с Латинской Америкой. В 1783 году испанский торговый флот составлял лишь пятую часть французского и восьмую часть британского торговых флотов. Расширение торгового флота могло бы увеличить число моряков, однако в 1801 году Испания имела только 6000 человек, занятых на судах дальнего плавания. Этого количества могло быть достаточным, чтобы набрать экипажи на корабли, имевшиеся в то время в Кадисе, но только небольшая часть из них была в наличии. Эпидемия желтой лихорадки 1800 года унесла в Кадисе жизни 5810 мужчин и 1577 женщин, главным образом из морского сообщества, где она и зародилась. Вторая вспышка 1804 года послужила причиной дальнейших жертв в Кадисе, Малаге и Картахене.
Сражениям на море испанцы предпочли альтернативную стратегию: они были уверены в своих возможностях защитить главную базу в Кадисе от нападения британцев. Во время предыдущей блокады они изобрели впечатляющую систему оборонительной тактики, которую скопировали восхищенные французы. Атака Нельсона в 1797 году была отбита, и британцы не осмеливались вновь атаковать порты.
Ко времени прибытия Вильнёва Алава и губернатор Кадиса Франсиско Солано, маркиз де ла Солана, успели обновить и реорганизовать портовые укрепления. Солано был человеком с воинственными манерами и неукротимой энергией, довольно театрального вида, более похожим на французского солдата, нежели на испанского. И в самом деле, он сражался в рядах французской республиканской армии во второй половине 90-х годов в составе одного из полков - 67-го, прибывшего в Кадис вместе с Вильнёвом. Он оборудовал четыре аванпоста для канонерских лодок, два к северу от города у Санлукара и Роты, один в крошечной гавани на мысе Кадис между фортами, и один к югу в устье реки Санкти-Петри. Мощные береговые батареи, размещенные в стратегически важных местах, прикрывали якорные стоянки, входы в гавани и поддерживали действия канонерских лодок.
По прибытию в Кадис Объединенный флот начал свою реорганизацию. Пехота высадилась и разбила лагерь в дальнем углу бухты милях в шести от города "в исключительно здоровом месте с источником пресной воды", готовая к посадке на корабли в пределах двух часов. За исключением оставленных в городе больных, эти силы насчитывали 1400 человек из состава двух батальонов 16-го полка, около 1000 человекусиленного батальона 67-го полка, с отдельными подразделениями 1-го швейцарского и 6-го колониального полков. 67-й полк имел гордую традицию службы на море, ведя свою историю от созданного кардиналом Ришелье морского полка ("La Marine"). Испанцы также имели полки, длительное время специализировавшиеся на морской службе; некоторые из них принимали участие в походе Великой Армады в 1588 году. Здесь были люди из кордовского, сорийского, африканского, бургосского и коронного полков.
Приобретение провизии и запасов для кораблей становилось большой проблемой. Снаряжение несколько ранее пятнадцати кораблей в рекордно короткий срок опустошило ресурсы Ла-Карраки - флотского арсенала на острове Исла-де-Леон поблизости от Кадиса. Провизии также недоставало, и выполнить требования Вильнёва о двухмесячном снабжении семнадцати тысяч человек было трудно выполнить. Но главной проблемой были деньги. У французского консула Ле-Роя их не было, а печальный опыт научил кадисских торговцев не принимать счета, выписанные на французское морское министерство. Что касалось испанского правительства, оно не имело "ни малейшего кредита". В результате даже продовольственный агент на Исла-де-Леон требовал оплаты наличными за поставку сухарей. К счастью, испанские корабли имели шестимесячный запас продовольствия и частично поделились с французами.
Первый обстоятельный доклад Вильнёва Декре из Кадиса был написан в его обычном мрачном стиле. Он принимал испанскую точку зрения, которая совпадала с его собственной хладнокровной оценкой перспектив совместных действий. В настоящее время, докладывал он, с башни Тавира наблюдаются одиннадцать британских кораблей поблизости Кадиса, а из Лиссабона доносят о двадцати трех кораблях, направляющихся на юг.
Наполеон в Булони терял терпение. Он отдал приказ адмиралу Оноре Гантому, командовавшему блокированной в Бресте эскадрой в составе двадцати трех линейных кораблей, быть готовым к немедленному выходу. Гантом вывел всю эскадру на внешний рейд. Семнадцать кораблей британской блокадной эскадры отреагировали атакой, завязалась короткая схватка с участием береговых батарей. Гантом отступил под прикрытие высоких мысов, явно желая не более Вильнёва пробиваться с боем к Булони. Пополудни того же дня, 22 августа, Наполеону доложили о выходе Вильнёва из Эль-Ферроля. Император достаточно скептически относился к возможному поведению этого робкого адмирала и послал в Кадис соответствующие распоряжения. Вильнёв должен был немедленно отправиться в Ла-Манш с тем количеством кораблей, которое ему удастся собрать. Декре протестовал и побуждал Наполеона отменить приказ на вторжение.
Но ему не требовалось напрасно тратить чернила: убедившись, что попытки Питта втянуть в войну Австрию и Россию принесли свои плоды, Наполеон уже строил новые планы. "Чем больше я размышляю над ситуацией в Европе, тем больше вижу необходимость принятия срочных действий, -писал он 23-го августа министру иностранных дел Талейрану. -Действительно, нечего ожидать от австрийских объяснений. Они будут отделываться вежливыми фразами, чтобы я ничего не предпринимал до весны... а в апреле я обнаружу сто тысяч русских в Польше, снабженных англичанами артиллерией, лошадьми, оборудованием и т.п., еще 15-20 тысяч англичан на Мальте и 15 тысяч русских на Корфу. Тогда я окажусь в критической ситуации. Мое решение принято".
25 августа он сообщил Талейрану, что, по крайней мере на время, отказывается от вторжения в Англию. Он привел свои резервные соединения в Булонь, а в это время его боевые батальоны маршировали на восток. Он начал прорабатывать маршруты, которыми его Grand Armйe[14] пойдет маршем на Вену. Пока войска не двинулись, никто не подозревал, что прямая угроза британским берегам отложена, по крайней мере, на этот год. Война входила в новую фазу, в которой наполеоновская армия предпримет атаку на восток, имея флот, оперирующий в Средиземноморье. В конце концов, решение Вильнёва - укрыться в Кадисе - можно было обернуть в свою пользу.
Сам Латуш поддержал революцию, и его последующие заключение в тюрьму и увольнение из флота не стали причиной какого-нибудь предубеждения против талантливых выходцев из простонародья. И в старом королевском флоте он поощрял таких людей. Жан-Жак Люка, нынешний командир "Редутабля", был одним из первых, кого он наградил за отличие в боевых действиях. Несколько подобных офицеров Латуш собрал вокруг себя на флагманском корабле "Буцентавр", и Вильнёв охотно их унаследовал. В качестве адъютанта Латуш выбрал Матьё Приньи, обаятельного, интеллигентного офицера, бывшего до того командиром фрегата. Его флаг-капитан, Жан-Жак Мажанди, трижды попадал в плен к британцам. Последний раз это случилось в 1801 году, когда фрегат "Африкан", где он был старшим офицером, вступил в кровопролитную схватку с фрегатом "Феба"; "Африкан" перевозил войска, и потери французов убитыми, ранеными и пленными составили три сотни душ, Мажанди среди них. Старшим офицером на "Буцентавре" был капитан 2 ранга Жозеф-Габриэль Додиньон, сорока четырех лет, выходец из Бордо, как и Мажанди, и на пять лет его старше. Перед войной он командовал своим собственным торговым судном, но с началом боевых действий его призвали на действительную службу и вынудили продать судно под расписку казначейства, ценность которой была сомнительна. Он проявил себя в различных миссиях в Санто-Доминго и в стычке с британцами в Тулоне. Этим летом он командовал флотилией малых плавсредств при атаке островка Дайамонд-Рок на Мартинике и до сих пор хромал, поймав левым коленом мушкетную пулю.
Тридцатидевятилетний лейтенант Фулькран Фурнье из Лангедока также был оторван от службы на семейном торговом судне и призван на флот. После многих сражений с британцами у него остались шрам на левой щеке и поврежденная коленная чашечка; дважды он побывал у них в плену. Будучи ветераном Нильской битвы, он, должно быть, служил неприятным напоминанием Вильнёву о его не столь уж славной роли в том поражении. В самом деле, бывший командующий Фурнье при Ниле адмирал Бланке перед своей отставкой в 1803 году подверг публичной критике поведение Вильнёва и Декре во время сражения. Как Додиньон, так и Фурнье испытали и радость побед, и горечь поражений, и оба отличились самостоятельностью в действиях. Они были стойкими, умелыми офицерами и командовали экипажем, которым гордился Вильнёв.
Остальные офицеры Тулонской эскадры представляли собой такую же смесь аристократических офицеров королевского флота и бывших унтер-офицеров, поднявшихся из низов волей Революции. Командиром "Энтрепида", одного из кораблей, уступленных испанцами, был Луи Энферне, человек, который "был важен, как тамбурмажор, и толст, как ci-devant[15] бенедиктинский приор". Он был выходцем из торгового флота; в 1786 году, будучи капитаном, он женился на дочери школьного учителя. Революция сделала его капитаном военно-морского флота, и он проявил себя на фрегатах в девяностых годах. В 1804 году он отличился в Тулоне в той же стычке, что и Додиньон, и был включен в список кандидатов на вакансию командира линейного корабля. Когда прежний командир "Энтрепида" был убит в схватке с кораблями Кальдера в июле 1805 года, Энферне занял его место.
Суб-лейтенант Огюст Жикель с презрением относился к выходцам из простонародья, но для своего нового командира сделал исключение. Жикель происходил из аристократической бретонской семьи, переживавшей трудные времена. Во время революции их дом был разграблен и Огюст бежал в море, поступив на службу в качестве юнги в период упадка французского флота. Со временем он стал офицером и кавалером ордена Почетного Легиона за храбрость в битве при Альхесирасе. Жикель заслужил уважение команды, прыгнув в воду для спасения упавшего за борт матроса. Он также отличился, командуя удаленным аванпостом в Санто-Доминго, где 70% его коллег умерли от болезней или были убиты черными рабами, которых они считали лояльными. Сейчас ему было всего лишь двадцать лет.
Экипажи пяти кораблей, находившихся в это время в Кадисе (к ним относились "Формидабль", "Сципион", "Монблан", "Свифтсюр", "Энтрепид"), имели опыт ужасной компании 1802-03 гг. в Санто-Доминго, где звериная жестокость была проявлена с обеих сторон. Французская армия использовала завезенных с Кубы собак, специально натасканных на поимку беглых рабов. Их кормили мясом негров, затем морили голодом и выпускали на поиск "бандитов".
В январе 1804 года в Марселе имел место levee extraordinaire[16], выполненный с помощью подразделений chasseurs a cheval[17]. Они нашли нескольких моряков, имевших отсрочки от действительной службы, нескольких иностранцев, но очень мало опытных матросов. В результате им удалось забрать около 150 человек. Подобный экстраординарный набор наблюдался и в Рошфоре. В ноябре 1804 года капитан фрегата "Феба" из эскадры Нельсона наткнулся на марсельского лоцмана, "сопровождаемого еще одним человеком; оба они были в скверном состоянии и отправились в море только из-за опасения быть насильно рекрутированными на флот. Они уверяли меня, что в течение трех или четырех прошедших ночей хватали каждого, хоть сколько-нибудь похожего на моряка, как из домов, так и со стоявших в порту судов".
Капитан 1 рангаЖан-Жак Мажанди греб матросов повсюду, где только мог, включая портовые плавсредства и торговые суда. Однажды он перехватил две сотни чернокожих пленных из Гваделупы, которых депортировали на Корсику на судне под командой Габриэля Додиньона; он рекрутировал всех, включая Додиньона. Французские колонии считались частью Франции, таким образом, их жители и недавно освобожденные рабы автоматически становились объектом вербовки. С другой стороны, был принят закон, запрещавший иностранцам служить на французском флоте. Сам Латуш незадолго до своей смерти вынужден был расстаться с американским офицером, прослужившим с ним много лет, официально в должности переводчика.
Частично трудности с набором экипажей объяснялись введением подобных строгих легальных принципов. Французы не только запрещали служить иностранцам, но и, в отличие от британцев и испанцев, не ввели систему пополнения экипажей сугубо береговыми людьми, подготовку которых можно вести прямо на борту корабля. Матросы сами решительно противостояли попыткам разбавить качество экипажей береговиками. С 1804 года были введены чрезвычайные меры в этом вопросе. Так, было запланировано набрать 5000 моряков из Генуи, ставшей одним из итальянских владений Наполеона. Между тем, летом 1804 года два элитных батальона 2-го пехотного полка направили служить на кораблях Тулонской эскадры. Солдаты считали, что они будут частью экспедиционных сил, предназначенных для вторжения в Британию, но их приставили к пушкам, освободив тысячи матросов для выполнения более квалифицированных обязанностей. Наполеон поддержал эту разумную инициативу.
Гантом делал вывод, что "в прибрежных районах почти не осталось этого ценного слоя людей[18]... Английские тюрьмы, экспедиции в Египет и Америку уничтожили значительное количество этих людей". Однако не следует преувеличивать трудностей французов с набором экипажей. Британские корабли имели гораздо менее опытные команды, чем их французские соперники. Даже в разбавленных солдатами и бывшими рабами командах, опытных матросов на французских кораблях в Кадисе было никак не меньше, чем у их британских оппонентов.
Все другие линейные корабли, кроме тулонских, походили из Рошфора. Выходцы из Бордо, да и всего юго-западного побережья, составлявшие большинство экипажей рошфорских кораблей (как и значительную часть офицеров тулонской эскадры), имели все основания ненавидеть британцев. Для многих из них торговля с Санто-Доминго и другими вест-индскими колониями являлась средством к существованию: большинство из 15000 французских моряков, занятых в торговле с Вест-Индией, вышли из этого региона. Захват британцами в 1803 году шестидесяти трех купеческих судов, которые, находясь в море, не знали о начале войны; обстрел французских городов и деревень, расположенных вдоль побережья, предпринятый сразу же после объявления войны - все это подогревало местное население и порождало необычайную степень враждебности по отношению к своему старому противнику.
Капитан "Эгля" Пьер-Полен Гурреж был из тех, кого закалили испытания. В 1752 году, когда он родился, Бордо входил в период своего процветания. Его отцом был купеческий шкипер, суда которого покупали рабов на гвинейском берегу, продавали их в Санто-Доминго, откуда возвращались в Бордо с грузом сахара или кофе. Старший брат Гуррежа Гийом устроился купцом в Санто-Доминго и управлял там делами семьи. Сам Гурреж мальчишкой отправился в море и во время американской революции служил на каперах в Новой Англии. Он принял участие в двух жестоких абордажах; во время одного из них он был ранен британской пикой в бедро. Во время кровавой резни в Санто-Доминго в 1802 году Гурреж командовал "Жаном Бартом". Короткое время он был флаг-капитаном Латуша и давал приют прекрасной Полине Бонапарт, сестре Наполеона. Затем он вернулся во Францию, где пытался получить от правительства 4363 франка невыплаченного жалованья. К этому времени в связи с коллапсом торговли с Санто-Доминго бордосская коммерческая жизнь завяла, и население стремительно уменьшалось.
В ноябре 1802 года Гурреж был назначен командовать линейным кораблем "Эгль", спущенным на воду в Рошфоре в 1798 году. "Это превосходный корабль", писал он секретарю морского министра. Корабль был немедленно оснащен для действий в Санто-Доминго. Экипаж был набран в Бордо и деревнях прилегающей части французского побережья: они приняли участие в подавлении предательского восстания вожака черных рабов Туссен-Лувертюра, затем, возвращаясь во Францию, укрылись в Кадисе с началом войны. После того, как Гурреж покинул Санто-Доминго, его брат Гийом был убит "бандитами" во время следующего восстания рабов, подстрекаемых британцами.
Безденежный 50-летний голландец, лейтенант Ассмус Классен, присоединился к Гуррежу в Кадисе. Французский капитан был рад появлению Классена, так как тот был опытным моряком, да и лейтенантов у Гуррежа не хватало; он написал министру Декре письмо в поддержку просьбы Классена о выплате 2273 франков задержанного жалования. Подобно Гуррежу, Классен был пламенным революционером; он бежал во Францию в 1787 году, когда пруссаки и британцы подавили голландскую революцию. Он служил на фрегате "Конкорд", когда в мае 1793 года тот захватил "Гиену" Уильяма Харгуда неподалеку от Санто-Доминго, и в течение пяти лет был лейтенантом на "Жеммапе" под началом Жульена Космао-Кержульена, одного из лучших капитанов Вильнёва.
"Эгль" оставался в нейтральном Кадисе, проводя ремонтные работы на верфи Каррака под пристальным наблюдением нельсоновского шпиона консула Даффа. Моряки "Эгля" постоянно затевали ссоры с заходившими в порт британскими моряками, но Гуррежа здесь знали и любили, а он не преминул возобновить знакомства со старыми приятелями.
Пять из других кораблей, находившихся под командой Вильнёва - "Фугё", "Редутабль", "Аргонавт", "Герой" и "Дюге-Труэн" - были блокированы в Эль-Ферроле в течение двух лет и не имели достаточного мореходного опыта. Еще два корабля - "Альхесирас" и "Ашилль", недавно построенные и со свеженабранными экипажами - присоединились к нему в Вест-Индии, ведомые контр-адмиралом Шарлем Магоном, который, несомненно, был самым энергичным и драчливым из всех французских адмиралов. Его отец был чиновником в Санто-Доминго, а сам он служил в колониальном управлении, принимая также участие в работе комитета, задачей которого было улучшение флотской организации. Женившись на графине перед самой революцией, Магон подвергся обвинениям в роялизме и был вынужден развестись, чтобы сохранить их совместную собственность. Как и многие другие французские офицеры, он вложил свои деньги в колонии, и рассматривал их удержание делом не только национальной, но и персональной важности.
В молодости Магон был участником боевых действий в Чесапикском заливе, которые предрешили судьбу армии Корнуоллиса в Йорктауне и в целом британцев в Америке. Ему доводилось бить британцев в Индийском океане. Он знал, что французский флот способен на большее, чем недавние жалкие действия, и жаждал отомстить британцам.
Уильям Джеймс в своей морской истории, написанной в 1823 году, утверждал, что "не следует делать скидки французам и испанцам на неопытность их экипажей". Это слишком сильное утверждение: некоторые экипажи, особенно испанские, действительно были плохо обучены. Но также не является правдой и то (как утверждают некоторые истории о Трафальгаре), что британская блокада держала все вражеские корабли в портах в течение пяти лет. Многие французские и некоторые испанские моряки сражались в Санто-Доминго, Латуш заботился о должной подготовке тулонских кораблей, а в 1805 году много моряков из обеих эскадр совершили плавание в Вест-Индию и назад, провели сражение на равных с Кальдером. Вильнёв был пессимистичен, думая, что этого желает Декре, но глухое ворчание в Объединенном флоте после прибытия в Кадис во многом было связано с крушением надежд. Многие, как Магон, рвались в бой и жалели, что с ними больше нет Латуша.
Капитан "Марса" Джордж Дафф писал своей жене Софии, что их старый приятель, командир "Донегала" кэптен Пултеней Малькольм, "отправился с адмиралом Луисом под самый Кадис в надежде выманить объединенный флот в море, пока они не узнали о прибывшем подкреплении. Но я полагаю, что они уже прознали о прибытии, и спокойно останутся в гавани на своих якорях". Он оказался прав. Томас Фремантл с "Нептуна", неохотно примиряясь с перспективой длительной блокады, в письме своей жене Бетси говорил, что "объединенный флот расположился уютно в Кадисе, откуда я делаю заключение, что нам придется торчать здесь до второго пришествия, если погода не разметает наши корабли; в таком случае французы снова ускользнут от нас".
Эдуард Кодрингтон, командир только что прибывшего "Ориона", также предчувствовал длительную блокаду: "Увы! Вспоминая наши маленькие домашние радости, не могу не чувствовать опустошенности при явной перспективе долгого-долгого отсутствия, безо всякой надежды вскоре вернуться к ним", писал он своей жене Джейн. Они поженились в декабре 1802 года, и это была их первая настоящая разлука. "Эдуард наверняка скучает по мне, а маленький толстячок Уильям, конечно, забыл, как я баловал его; но его очаровательный смех, который не так-то легко забыть, оставил глубокий след в моей памяти". Кодрингтон хотел надеяться на быструю развязку, но не ожидал ее. "Для моих чувств было бы большим расстройством увидеть, как худший флот, пусть и защищенный стенами своей главной базы, бросает вызов флоту моей страны. Старинная испанская гордость - если от нее что-то осталось- должна уязвлять их этим отсиживанием, -продолжал он, -но французы,осмелюсь предположить,утешают себя знанием того факта, что наш флот изнашивает себя, в то время как их флот ремонтируется. Я полагаю, что успех, полученный при помощи хитрости, доставляет французу такое же удовольствие, как если бы он был добыт в бою".
Блокада была основным способом ведения как предыдущей, так и этой войны. Французы и испанцы держали свои суда в портах, изредка высовываясь в тех случаях, когда британцы были рассеяны неблагоприятной погодой. Французы утверждали, что суда королевского флота были изношены вследствие непрерывной службы. Британские капитаны, ненавидевшие скуку блокадной службы, опасались, что французы имели резон в своих утверждениях. Матросы испытывали отвращение к такому ничегонеделанию (особенно в период зимних штормов в районе Бреста), и наиболее активные из них дезертировали при первой возможности.
Блокада Кадиса в летний период времени была гораздо приятней с точки зрения погодных условий. Светило солнце, и экипажи не были измотаны чрезмерными нагрузками. Штурман линейного корабля "Принц" Ричард Андерсон рассказывал своей жене Мэри, что он провел значительную часть времени, играя на скрипке и читая книги. Фремантл и Кодрингтон находили социальную жизнь разочаровывающей: изолированные на корабле своим положением, они привыкли обедать друг с другом и дружески настроенным адмиралом, но не все командующие поощряли такую фамильярность. Командующий Брестской блокадной эскадрой Уильям Корнуоллис был известен своим аскетизмом, и капитаны считали Коллингвуда сделанным из того же теста. "Наш Коллингвуд является смиренным последователем Корнуоллиса, --заметил Фремантл в письме к Бетси, -я еще не встречался с ним, да и ни с кем другим, я прикован к своему кораблю, и знаю о происходящем не больше тебя". Ему вторит Кодрингтон: "Мы попали под команду еще одного нелюдимого адмирала, который сообщается с нами исключительно по службе; таким образом, если Бонапарт не выгонит свой флот в море, мы рискуем забыть, что между мужчинами существует понятие общества". Им не повезло, а Джордж Дафф наслаждался обществом, обедая на "Британии" со своим соотечественником, шотландцем контр-адмиралом Нортеском, и на "Канопусе" с адмиралом Томасом Луисом и его флаг-капитаном Френсисом Остином, братом романистки Джейн Остин.
5 сентября Кодрингтон наконец-то встретился с Коллингвудом. "Найдя, что адмирал несправедливо счел меня невнимательным к одному из его распоряжений, я прибыл на флагман и заметно удивил его докладом о наших различных потребностях и недочетах". Он нашел Коллингвуда неожиданно "добродушным, разговорчивым и коммуникабельным", но заметил критично, что "тот производит впечатление делающего всё строго по протоколу".
Фремантл же становился все более и более расстроенным от невнимания к нему Коллингвуда. "Что еще больше раздражает в этом проклятом отсутствии приличного общества, так то, что погода стоит прекрасная и море спокойное, как на озере в Стоу", жаловался он. Он не имел известий от своей жены, но знал, что она находится на последних месяцах беременности. Его мысли обращались к знаменитому зданию и ландшафтному парку в Стоу, графство Бэкингемшир, где и находилась Бетси. Каждое лето они вместе, или она одна в его отсутствие, проводили какое-то время в Стоу у патрона Фремантла Джорджа Гренвилла, маркиза Бэкингема. Несколько недель назад она описывала тамошние празднества:
"Освещенные иллюминацией, среди громадного скопления людей, собравшихся в саду, мы следовали к гроту в процессии за принцем (Уэльским) среди приветствий людей, сгрудившихся настолько, что мы с трудом пробрались к намеченному месту, которое выглядело зачарованным. Грот и окружающая сцена были ярко освещены, мост и обелиск на воде производили чарующий эффект. По берегам располагались участники маскарада и танцовщики Мориса, а на воде разместились оркестры пандеона, савояров, а также полковые оркестры, играющие по очереди; все это очень оживляло сцену с большим количеством людей числом, превышающим 10,000 человек".
Она рассказывала, как наблюдала все это, "уютно устроившись в гроте подле Чарльза Фокса". В ответном письме он спрашивал, как она поладила с Чарльзом Джеймсом Фоксом, великим предводителем вигов, а сам жалел, что застрял в величественном одиночестве на корабле в сотнях милях от дома, в то время как она, возможно, уже разрешалась от бремени. Он становился все раздражительней с окружающими и обижался на Коллингвуда. "Я с надеждой ожидаю скорейшего прибытия лорда Гарднера или лорда Нельсона, так как, признаюсь, не могу спокойно сносить от Коллингвуда того, что мог бы снести от человека, имеющего большие основания на такую суровость".
В Адмиралтействе лорд Бархем предложил Нельсону подобрать себе офицеров. Нельсон решил не менять командиров уже находившихся в районе Кадиса судов, но у него был старый друг и товарищ по оружию сэр Эдуард Берри, назначенный на их старый корабль "Агамемнон", вводимый в строй в это время. Уильям Браун и Уильям Лечмер, командиры "Аякса" и "Тандерера" из эскадры Кальдера, получили приказы присоединиться к нему немедленно по завершению исправления их кораблей. Такой же приказ получил Ричард Китс, еще один из "боевого братства", круга офицеров, на которых Нельсон полностью полагался. Но кораблю Китса "Суперб" требовалось время для производства ремонта. Генри Блеквуд на "Эвриале" должен был сопровождать Нельсона в Кадис, в то время как один из адмиральских протеже, кузен по жене Джон Конн, должен был привести трехпалубник "Ройал-Суверен", бывший ранее в составе Средиземноморской эскадры Нельсона. Слуги Нельсона, Генри Шевалье и Гаэтано Спедилло, 5-го сентября выехали с внушительным багажом адмирала из Мертон-Плейса в Портсмут.
6 сентября Нельсона вызвали в Адмиралтейство для вручения приказов, затем он участвовал в заседании совета на Даунинг-стрит. Обсуждались различные вопросы. Нельсон хотел иметь столько же кораблей, сколько их имелось у противника, но в настоящее время такого количества в наличии не было. Его собирались отправить на "Виктори", а подкрепления послать позже. Он мог при удаче надеяться на сорок кораблей, но пока должен был рассчитывать на двадцать семь. Нельсон напомнил министрам, что "как известно м-ру Питту, страна требует уничтожения[19]". Они обсудили возможности недавно изобретенных Уильямом Конгревом ракет как средства принудить Объединенный флот выйти из Кадиса и принять бой, но Нельсона больше занимал вопрос достаточного количества кораблей для сокрушительной победы, чтобы "поставить Наполеона на колени".
Несколькими днями позже в приемной Адмиралтейства он встретил Филиппа Дурема, капитана "Дефайенса" - еще одного из кораблей эскадры Кальдера, прибывшего домой для ремонта. Нельсон выразил сожаление, что "Дефайенс" не готов немедленно присоединиться к его флоту. "Попросите лорда Бархема передать меня под команду вашей светлости, и я буду вскоре готов", ответил Дурем. На следующий день в гостинице Джордж-Инн (Портсмут) обрадованный Дурем получил ожидаемое им письмо. В нем говорилось: "В соответствии с инструкциями лордов-комиссионеров Адмиралтейства, с получением данного письма Вы поступаете в мое распоряжение, и будете следовать и подчиняться всем тем приказам, которые получите от меня для службы Его Величеству. Нельсон и Бронте".
В сентябре 1805 года Франция могла выставить сорок четыре линейных корабля, Испания - тридцать, в то время как Британия имела подавляющее превосходство - 135 кораблей. Но каждый английский адмирал, командующий силами в море, не переставал вопрошать, где же они находятся. Казалось, их никогда нельзя было застать там, где в них была необходимость. Имелся определенный резон во французской аргументации, что, вследствие постоянного нахождения в море для блокады вражеского побережья, они часто нуждались в возвращении домой для производства ремонта.
Потребовалось бы определенное время для того, чтобы Нельсон смог собрать достаточные силы, явно превосходящие те тридцать семь кораблей, которые, как было известно, находились в Кадисе. Суда подчиненного ему флота также должны были отвлекаться для сопровождения конвоев, получения снабжения и противодействия шести испанским кораблям, стационировавшим[20] в Картахене на Средиземном море. Тем не менее, после нескольких лет британских успехов у французов и испанцев осталось не так много кораблей, чтобы помешать стратегическому успеху Британии даже в случае проигранной ею битвы. Одно значительное сражение проделало бы такую существенную дыру во французских и испанских ресурсах, что они были бы не в состоянии представить собой серьезной угрозы вторжения. Мысленно Нельсон уже планировал битву, в которой британские потери не являлись существенными. Требовалась такая битва, в которой врагу будет нанесен как можно больший урон. У него не должно было остаться шанса ускользнуть с минимальными повреждениями, как это было в случае с Кальдером и во многих других случаях до того.
Прогуливаясь в Мертоне по новой дорожке, которую он называл "квартердеком", Нельсон объяснял свои идеи Ричарду Китсу. "Я обрушусь на них, по возможности, немедленно, -говорил он, -примерно на расстоянии одной трети от их ведущего корабля. Что вы думаете об этом? ...Я отвечу вам, что я думаю об этом. Я думаю, что это удивит противника и поставит его в тупик. Он не сможет понять, чего я добиваюсь. Сражение превратится в беспорядочную битву, и это именно то, чего я хочу".
На "Тоннанте" кэптен Чарльз Тайлер, который, по словам лейтенанта Хоффмана, никогда не наказывал людей без серьезных оснований, выпорол девяносто четырех из 673 человек в период март-октябрь - 14% экипажа. На его корабле пьянство было ошеломляющим и составляло большую часть проступков, за ним следовали драки - двенадцать плетей было нормой на его корабле. Однажды он выдал сорок восемь плетей ирландскому матросу-ландсмену за "преднамеренное нанесение другому человеку ранения руки с помощью ножа".
Высшей инстанцией был военный трибунал, которому матросы подвергались только за серьезные преступления, такие, как мятеж или содомия, наказываемые смертью. Офицеров же могли судить за очевидно мелкие проступки, как это было в случае с военным трибуналом, созванным на борту флагманского судна Кальдера "Принц Уэльский". По его решению лейтенант Натаниэль Фиш был списан с корабля "Минотавр", а его имя было помещено в нижнюю часть списка лейтенантов за оскорбление капитана Чарльза Мансфилда.
Капитанам у Кадиса военный трибунал предоставлял желанный повод для того, что Кодрингтон назвал "наиболее светским из всех обедов, на которых я бывал; и прекрасная музыка, которой оркестр [Кальдера] придавал лучший вкус нашему вину, заставляла нас еще больше сожалеть о затруднениях с повторением нашего визита. Для меня (и я уверен, что и для тебя было бы так же) это было воодушевляющее зрелище: адмирал с двадцатью своими капитанами в светском общении, показывающем твердое стремление поддерживать друг друга сердечно и мужественно в предстоящих битвах". Они все желали сражения для скорейшего окончания этой войны. "Мир, мир - таков здесь беспокойный клич.Хоуп[21]за эти восемь лет был дома только четырнадцать месяцев; аРезерфорд[22] высказался в том духе, что чертовски глупо жениться для моряка - он пребывал в этом счастливом состоянии девять лет, из которых провел со своей женой только один год!" Также они желали видеть во главе флота Нельсона. Как писал Кодрингтон, "о, вы, могущественные владыки, во имя милосердия, пошлите нам Нельсона!".
На следующий день, будучи дома в Мертоне, Нельсон получил приглашение от принца Уэльского посетить его 12 сентября. Приглашение было неожиданным, но от него нельзя было отказаться. К разочарованию принца, Нельсон оставил Эмму дома и быстро освободился, после чего встретился с лордом Кастлригом, военным министром, и лордом Малгрейвом на Даунинг-стрит. Ожидая приема, он встретил сэра Артура Уэлсли, будущего герцога Веллингтона, предубеждение которого по отношению к Нельсону как самодовольному человеку сначала подтвердилось, а потом рассеялось. В конечном счете, Уэлсли заключил, что Нельсон "действительно был незаурядным человеком".
Приглашенные на обед в Мертон гости - юрист и бывший губернатор Корсики лорд Минто и издатель газеты "Морнинг Кроникл" Джеймс Перри - терпеливо ожидали возвращения хозяина. Сначала Минто не узнал Перри, который был соседом Нельсона, но в ходе светской беседы выяснилось, что они уже встречались. Минто засадил издателя вигов в тюрьму за диффамацию Питта, когда тот обрушился на радикалов в 1793 году. Одним из вмененных Перри преступлений была публикация серии карикатур "Эпиграматика Вакханалиа". Серия вышла после того, как премьер-министр явился пьяным в палату общин в день объявления войны. В одной из карикатур было написано: "Каким странным манером мы испиваем чашу несчастья: В то время как Франция бросает перчатку, Питт выбрасывает нутро[23]". Спустя некоторое время появился капеллан Нельсона Александр Скотт, что, вероятно, смягчило возникшее напряжение. Наконец, опоздав на два часа, прибыл Нельсон. Минто с трудом терпел театральную сентиментальность леди Гамильтон. Она была в слезах, "не могла есть, с трудом пила, почти падала в обморок, и все это за столом". Обед выдался не из приятных.
Пятницу 13-го сентября, свой последний день дома, адмирал провел с Эммой, Горацией, племянниками и племянницами, и убыл поздно вечером. Он был в пути всю ночь и рано утром прибыл в гостиницу Джордж-Инн в Портсмуте. На судоверфи он выяснил, что суда Берри, Дурема и Конна не вполне готовы к выходу в море, и проинструктировал их следовать за ним незамедлительно по мере готовности. Он получил экземпляры сигнального кода сэра Хоума Попхема, посланные ему из Лондона. Это была новая, гибкая система сигнализации, и Нельсон заказал достаточное количество экземпляров для всех судов своего флота. Затем он пробился через ликующие толпы к своей шлюпке и имел обед на "Виктори" с друзьями Питта Джорджем Каннингом и Джорджем Роузом. 15-го сентября "Виктори" вышла в море. На следующий день, к расстройству Нельсона, задул противный ветер.
.
Вильнёв должен был сыграть свою роль в кампании против австрийцев и русских, проведя отвлекающий десант в Южной Италии. Ему предписывалось снять блокаду с испанской эскадры в Картахене, проследовать в Неаполь и высадить там экспедиционный пехотный корпус для усиления французской армии, находившейся там.
"Найдя в Неаполе английские или русские корабли, вы захватите таковые. Флот под вашим командованием будет оставаться у неаполитанских берегов так долго, как вы посчитаете нужным для нанесения врагу наибольшего вреда и перехвата экспедиции, которую он намеревается послать с Мальты. Мы желаем, чтобы вы, встретив врага c меньшими, чем у вас, силами где бы то ни было, атаковали его без колебаний, решительно используя имеющееся преимущество. Вы не можете не заметить, что успех этих операций в значительной степени зависит от того, как быстро вы покинете Кадис".
При написании этого Наполеон был в довольно благодушном настроении, однако на следующий день он получил длинное и страстное письмо от генерала Лористона, своего информатора в лагере Вильнёва, с обвинениями адмирала в трусости и утверждениями, что тот никогда не поддерживал идею вторжения в Британию и не собирался следовать в Брест. Это переполнило чашу. Наполеон нацарапал гневную записку Дени Декре: "Так как чрезмерная робость мешает ему выполнять мои приказы, соблаговолите отправить адмирала Розили принять командование флотом, и вручите ему письма с инструкциями Вильнёву вернуться во Францию и отчитаться передо мной за свое поведение".
Декре в точности исполнил полученные инструкции. Самосохранение было одной из основных черт его характера, сослужившее ему, как аристократу, хорошую службу во время революции. Да, он пытался сохранить своего друга Вильнёва во главе флота, но, коль скоро смещение Вильнёва неизбежно, Декре собирался проделать это таким образом, чтобы ни император, ни друг не могли упрекнуть его.
16 сентября Декре посылает подписанные Наполеоном инструкции Вильнёву, предписывающие тому выйти из Кадиса и направиться в Средиземное море при первой же возможности. Он не упоминает ни того, что Вильнёв находится на грани увольнения с должности, ни того, что Розили в ближайшее время выезжает из Франции для занятия его поста. Однако он намекает о близящихся событиях в сопровождающей записке: "Я настоятельно рекомендую вам, господин адмирал, воспользоваться первой же благоприятной возможностью для выхода в море, и посылаю вам самые искренние пожелания успехов".
Затем, 18 сентября, Декре оповещает адмирала Розили о его новом назначении и предписывает ему спешно следовать в Кадис. В то время, как Вильнёву просто приказали немедленно следовать в Средиземное море, Розили было сказано, что он может остаться в Кадисе, буде "непреодолимые препятствия" помешают немедленному выходу, и "принять все меры для выхода флота или отдельных соединений в море, как только позволят погодные условия". Наконец, 20 сентября, Декре пишет Вильнёву о том, что Розили назначен командующим силами в Кадисе, а самому Вильнёву надлежит явиться в Париж и дать отчет в своих действиях. В соответствии с распоряжением Наполеона, Декре передал это письмо Розили для вручения его Вильнёву. Розили покинул Париж 24 сентября.
Судя по всему, Декре специально тянул время для того, чтобы дать возможность Вильнёву выполнить приказ о переходе в Средиземное море самому, до прибытия Розили и передачи ему командования. Его записка в завуалированной манере предлагает Вильнёву как можно скорее выйти в море. Это была осторожная попытка дать своему другу последний шанс для оправдания.
Испанцы энергично занимались организацией и тренировками экипажей, привлекая солдат к выполнению морских обязанностей во время парусных и артиллерийских учений. Они были озабочены укреплением обороны Кадиса, и с этой целью Гравина собрал "значительное количество канонерских лодок, бомбардирских судов и кечей, фелюк, шлюпок и катеров, способных сражаться в плохую погоду, для оказания поддержки обороне города и находившейся там эскадры".
На улицах Кадиса распространялось недовольство тем, что в битве с Кальдером в конце июля французы не поддержали два испанских корабля, в результате чего те были захвачены британцами. Говорилось, что все реальные боевые действия велись руками испанцев. До британского флота, а через него и до газетчиков, достигли сведения, что "несколько французов были убиты, а французы, в свою очередь, повесили много испанцев". Здесь, конечно, были определенные преувеличения, но небезосновательные. Антонио Галиано, дядя которого, Рафаэль Виллависенсио, командовал одним из кораблей, попавших в руки британцев, вспоминал, что испанские моряки были злы на французов, а также и на собственное командование, которое смиренно уступало французскому лидерству. Многие французские офицеры, также разочарованные собственным командованием, становились весьма чувствительными к вопросам чести.
К 24 сентября испанские суда были полностью укомплектованы экипажами и снабжены водой и провизией на три месяца. Неопытных молодых ландсменов на них было более чем достаточно, солдат было на полторы тысячи больше, чем полагалось по штатному расписанию. По записям в соответствующих документах они также имели адекватное количество опытных матросов, что достигалось ослаблением требований, предъявляемых к подготовке личного состава. Но достаточного числа обученных морских канониров найти было невозможно. Их набралось только 700 человек, в то время как требовалось вдвое больше, к тому же пятьдесят три из них лежали в госпитале. Также большинство рекрутов и четверть матросов никогда прежде не служили на военном флоте, а Гравина предупреждал, что, если их не экипируют соответствующей одеждой или деньгами на ее приобретение, они резко увеличат число пациентов госпиталя. Вильнёв докладывал: "Мучительно видеть эти прекрасные и могучие корабли укомплектованными скотоводами и нищими и не имеющими достаточного числа настоящих матросов". Он привык иметь дело с экипажами, полностью состоящими из настоящих матросов - неслыханная роскошь для британского капитана, который мог бы отнестись к укомплектованности испанских экипажей более снисходительно. Хотя и у Вильнёва имелся некомплект в 2207 человек (из которых 1731 были больны и 311 дезертировали), в его экипажах все же находилось больше настоящих матросов, чем на британских судах.
Косме де Чуррука хорошо отдавал себе отчет в недостатках подготовки испанских экипажей. Он заметил, что недавно поступившие на вооружение кремневые замки хорошо показали себя в сражении 22 июля, и был уверен, что артиллерия использовалась бы лучше, будь каждый канонир должным образом тренирован в наводке орудий. Он только что опубликовал руководство по наведению орудий на цель с применением математических принципов, описывавших возвышение орудий и траекторию снаряда, к которому он предлагал добавить приложение с описанием размерений различных британских судов.
Он посовещался со своим другом Дионисио Галиано, и они вместе предложили воспользоваться доставкой серебра из Новой Испании для тренировки части моряков. Чуррука считал, что, если кто и сможет провести судно сквозь британскую блокаду Кадиса, то это, без сомнения, Галиано - он уже проделывал подобное во время прошлой войны. Чуррука же предложил, чтобы более легкую миссию - выйти из Эль-Ферроля на одном из судов, оставленных там - предпринял он сам. Это также предоставляло ему шанс повидать свою жену. К сожалению, из этой идеи ничего не вышло.
24-го сентября, после получения доклада Гравины, Вильнёв написал Декре о своей готовности выйти на Ла-Манш - в соответствии с имевшимися тогда у него приказами - при первой возможности. Получение снабжения и ремонты из-за отсутствия денег заняли целый месяц. Только вмешательство французского посланника в Мадриде, убедившего одного французского банкира выдать наличными определенную сумму денег, позволило Вильнёву привести свои корабли в порядок.
27-го сентября прибыли новые распоряжения императора - следовать в Средиземное море. К этому времени в Кадисе циркулировали слухи, что сам Декре прибудет для того, чтобы возглавить эскадру, но ничего подобного в полученных приказах не было. Кроме намека министра на необходимость скорейшего отплытия, не было никаких признаков недовольства императора. Копия распоряжений была послана Гравине, который, прибыв на "Буцентавр", доложил Вильнёву о готовности к выходу четырнадцати кораблей. Только трехдечник "Санта-Анна" находился еще в доке. Вильнёв объявил готовность к немедленным действиям.
"Экспедиционные силы произведут посадку на корабли в следующий понедельник [30 сентября], и немедленно после этого флот должен начать движение. Из расположения и наличия сил противника командиры кораблей должны ясно представлять, что схватка начнется в тот самый день, когда наш флот выйдет в море.... Флот с удовлетворением примет предоставленную ему возможность показать решимость и смелость, которые обеспечат ему успех, отомстят за оскорбления, нанесенные его флагу, и положат конец тираническому доминированию Англии на морях. Наши союзники будут сражаться рядом с нами, у стен Кадиса, на виду у своих сограждан; взгляд императора устремлен на нас..."
Затем, писал он в записке Декре, были получены сведения о прибытии еще трех британских кораблей. Старые сомнения вновь овладели Вильнёвом..
Нельсон был искусен как в сборе информации, так и в дипломатии, что облегчало ведение боевых действий у чужеземных берегов. Он переключил свое внимание на важные донесения, которые его секретарь Джон Скотт снабдил пометкой "Разведданные. Испанский флот". Одно из них содержало сведения из Фару[24], утверждавшие, что в середине сентября адмиралы Объединенного флота уверились в невозможности выполнения предписаний Наполеона следовать в Ла-Манш. В другом донесении говорилось о создании испанцами флотилии брандеров и канонерок. Последняя информация была нехорошей, хотя и вполне предсказуемой: испанцы желали быть готовыми к осаде.
Нельсон старался расписать в письме все детали. Он предупредил Коллингвуда не применять обычные приветственные формальности, требуя, "если вы находитесь в виду Кадиса, не производить салюта, а также не поднимать флагов для приветствия. Нет необходимости извещать противника о прибытии каждого корабля, присоединяющегося к флоту". Подумав, он добавил постскриптум: "Я бы не желал салюта даже в том случае, если вы будете находиться вне видимости с берега". Но усилия Нельсона сохранить свое прибытие в секрете не увенчались успехом: испанцы знали, что он направляется сюда, и быстро выяснили, что он уже прибыл.
Работать с корреспонденцией на английском языке Нельсону помогал Джон Скотт. При работе же с иностранной корреспонденцией Нельсон привлекал себе в помощь корабельного капеллана Александра Скотта, который бегло знал латынь, греческий, французский, испанский, итальянский, немецкий - причем три последних он изучил самостоятельно, будучи уже на борту. Он переводил письма от иностранцев, составлял краткие резюме тех писем, на которые Нельсону не хватало времени для чтения, вел переговоры и по случаю собирал информацию для королевского флота. Будучи первоклассным лингвистом, он оказывал бесценную помощь адмиралу, который в юности прикладывал значительные усилия для овладения французским языком. Нельсон долго и упорно стремился заполучить Скотта у его первоначального патрона, адмирала Хайда Паркера, восхитившись его способностями в ведении переговоров и составлении проектов договоров в Копенгагене в 1801 году. В 1803 году Нельсону удалось задуманное, и они вскоре стали добрыми друзьями.
Дочь Скотта описывала, как ее отец "обычно читал своему шефу все французские, итальянские, испанские и другие иностранные газеты, регулярно присылавшиеся на флот. Они внимательно просматривались как с целью развлечения, так и в поисках содержавшейся в них информации". Скотт перерывал "бесчисленное множество иностранных памфлетов-однодневок, которые ум, менее исследовательский, чем у лорда Нельсона, отбросил бы как совершенно не стоившие внимания; но он был убежден, что любой человек, прикладывающий свои руки к бумаге, желает сообщить какую-то информацию или теорию, которые, по его мнению, не известны широкой публике. Поэтому стоило просматривать все это, пробираясь сквозь окружающий мусор". Нельсон производил на Скотта потрясающее впечатление: "Его быстрота в определении намерений автора была совершенно чудесной. Две-три страницы памфлета обычно хватало ему для полного понимания целей автора, и для внимания этого великого человека не существовало ничего незначительного, если существовала возможность получить какую-либо информацию из этой мелочи".
День за днем Скотт и Нельсон сидели в адмиральской каюте, разбирая корреспонденцию и захваченные документы. "Они располагались в двух черных кожаных креслах. На этих креслах имелись вместительные карманы, куда время от времени Скотт, устав от перевода, откладывал неоткрытые частные письма, найденные на захваченных призах. Неутомимый и деятельный Нельсон неохотно позволял оставить некоторые из них непрочитанными".
Нельсон обращал внимание на каждый аспект своей работы - снабжение провизией, состояние здоровья, дипломатию, разведку, новаторство. Еще до прибытия к Кадису он получил донесение от Генри Бэйнтана, командира линейного корабля "Левиафан" из его старой Средиземноморской эскадры, который недавно получил сведения от капитана суденышка, вышедшего из Кадиса 21 сентября. Чтение его представляло несомненный интерес:
"В гавани 39 линейных кораблей и 6 фрегатов, как готовых, так и ремонтирующихся;
две нации подозрительно относятся друг к другу;
плохо отзываются о Вильнёве;
ожидается прибытие в Кадис министра Декре и взятие им командования в свои руки;
адмирал Магон отбыл во Францию".
Это было неверно: его информатор, вероятно, перепутал Магона с Лористоном, который действительно был отозван Наполеоном.
"О Гравине хорошо отзываются, как об исполнившим свой долг. Командир "Плютона", командовавший соединением, получил какую-то награду от испанского короля; предполагают, за больший вклад в сражение - у него было восемь убитых и пятнадцать раненых".
Донесение было написано деловым, бесстрастным языком, который любил Нельсон. Источник Бэйнтана был, очевидно, хорошо информирован - американец, скорее всего. В этот раз британцы не препятствовали нейтральным судам торговать с противником, и американцы обеспечивали значительную часть грузооборота с Кадисом. Политически они разделялись на федералистов, помогавших британцам, и республиканцев, симпатизировавших французам. Далее донесение переключилось с офицеров на команды:
"Корабли в целом экипированы недостаточно. "Плютон", "Бервик" и "Энтрепид" имеют не более 300 человек команды каждый, и также другие корабли, название которых он забыл, находятся в подобном состоянии. "Санта-Анна" не обеспечена командой. Вербовщики рыщут повсюду, но людей нет".
Бэйнтан расспросил о здоровье и получил картину, отличавшуюся в лучшую сторону по сравнению с той, что Вильнёв обрисовал в письме Декре:
"Обстановка в городе здоровая, и на судах отличается немного. Ему известно, что на "Плютоне" 27 больных; когда флот прибыл, все больные были свезены в госпиталь, но вскоре возвращены на свои корабли; с тех пор никого не отсылали на берег".
В целом, донесение было ободряющим, не в последнюю очередь потому, что, очевидно, ожидался скорый выход французов в море:
"Сообщается, что войска готовы к незамедлительной посадке на корабли, их количество оценивается в число не более 3000 человек; в Вест-Индии и на обратном переходе среди них было много больных. Войска наверняка те же самые, что вышли из Тулона, он уверен в этом. На "Эгле" отличный экипаж, все крепкие парни. Мористее всех стоит "Свифтсюр". На нем толкуют об отплытии по готовности всех судов и по прибытии Декре. На судах шестимесячный запас продовольствия".
Когда Нельсон прибыл к Кадису, шансы на скорую битву по сравнению с длительной блокадой внезапно увеличились.
Письма капитанам Нельсон предпочел вручить лично, когда они прибывали на флагман для доклада. Кодрингтон сообщал, что "он принял меня легко и просто, и, вручая мне письмо, сказал, что оно было доверено ему дамой, и поэтому он обязан вручить его лично. Я не думаю, что заслужил его доброжелательность действиями "Ориона"; но я приложу все усилия, чтобы заслужить её, а он именно тот человек, который способен оценить подобные предприятия". Томас Фремантл был рад увидеть Нельсона в добром здравии: "Он выглядел лучше, чем тогда, когда я видел его прежде; и еще - он потолстел". Он тоже получил письмо, и именно то, что он хотел. Нельсон "спросил меня, кого я предпочитаю - мальчика или девочку; я ответил, что первое, и он вручил мне письмо, сказав, что я должен быть доволен". Это была девочка.
Успокоенный Фремантл разговорился о своей семье, а Нельсон воодушевил его "сообщением, что он даст мне ту же позицию, как и прежде, то есть вторым за ним. Это очень обрадовало меня, так как ставило меня в заметное место в ордере баталии, и в то же время в удобное место в походном строю". "Нептун" будет кораблем, следующим непосредственно за флагманом - очень ответственная позиция.
В течение двух последующих дней в своей просторной каюте адмирал давал обед капитанам в порядке, обусловленном старшинством. Командир "Тоннанта" Чарльз Тайлер прибыл первым. Как и Фремантл, он смотрел на Нельсона как на патрона. В свое время сын Тайлера от его первого брака покинул свой фрегат на Мальте, сбежав с одной из оперных танцовщиц. Нельсон приложил немало усилий для спасения карьеры юноши. Он сообщил Тайлеру, что даст команду своему агенту в Италии, чтобы тот осторожно навел справки о нем и заплатил долги, каковые, несомненно, у него должны были иметься. В два часа пополудни младшие адмиралы и старшие капитаны собрались на обед. В полуденной жаре, вокруг громадного обеденного стола красного дерева, заставленного серебром и стеклом, собрались и старые друзья со Средиземки, такие, как Томас Луис и Бен Хеллоуэл, сражавшиеся под Нельсоном при Ниле, и люди, которых Нельсон плохо знал или вообще не встречал, такие, как Элиаб Харви с "Темерера" или Роберт Мурсом с "Ревенджа".
30 сентября Эдуард Кодрингтон писал своей жене Джейн: "Этим утром появился сигнал - всем командирам, кто не обедал вчера на борту "Виктори", прибыть сегодня. Что наш прежний командующий думает об этом - я не знаю; но я хорошо знаю, что флот думает иначе. Но даже вы, наши добрые жены, имеющие определенные причины к неудовольствию, должны признать превосходство Нельсона в организации таких собраний, привязывающих капитанов к своему адмиралу". Такие встречи не были единственной переменой: внезапно флагман разрешил всему флоту закупать свежую провизию с крутившихся вокруг торговцев. "Получен сигнал, разрешающий спускать шлюпки для закупок фруктов, скота и прочего с подходящих к нам местных суденышек. Чувствую, что впредь это будет обычным делом, но я вижу это впервые".
После полудня младшие кэптены[25] прибыли на борт флагмана, Генри Шевалье разливал охлажденное вино. Капитан "Марса" Джордж Дафф немедленно сделал вывод:"Он самый любезный из всех адмиралов, с которыми мне приходилось служить". Джон Кук с "Беллерофона" всегда стремился служить под началом Нельсона, и, должно быть, наслаждался своим присутствием в этой компании. Фремантл определенно был в таком же настроении: "Я, как и другие юниоры, не проводил более приятного дня, чем этот. Я оставался с ним до восьми часов вечера - он не позволял мне отбыть ранее. Он настаивал, чтобы я посещал его в любое время без всяких церемоний и обедал с ним так часто, как я найду это удобным".
Нельсон был также доволен:
"Прием, который я встретил по прибытии на флот, породил самые приятные ощущения в моей жизни. Прибывшие на борт приветствовать мое возвращение офицеры в своем энтузиазме забыли мой ранг главнокомандующего. Когда эмоции улеглись, я представил им разработанный мною заранее план атаки противника. К моему удовольствию, план был не просто одобрен в целом, но и правильно осознан и понят".
Эмма ценила живой, приподнятый язык, и ей он писал:
"Когда я представил им план Удар Нельсона, мои слова подействовали как электрическое потрясение. Некоторые офицеры были тронуты до слез. Все одобряли - он нов, он неповторим, он прост! Все, от старшего адмирала до последнего капитана, повторяли: "Неприятелю конец, если только мы его настигнем! Ваша светлость, Вы окружены друзьями, которых Вы вдохновляете своим доверием". Некоторые из них, возможно, иуды, но большинство, без сомнения, довольно находиться под моим командованием". Большинство капитанов принялись окрашивать борта своих кораблей "а-ля Нельсон" по примеру "Виктори" - черный корпус с темно-желтыми полосами между орудийными портами. Фремантл 1-го октября докладывал: "Мы все невероятно заняты зачисткой и подготовкой под покраску бортов в том стиле, в котором окрашен корпус "Виктори"". Штурман "Принца" Андерсон также отметил этим днем, что "мы собираемся красить корпус". Кодрингтон и Дафф делали то же самое. Дафф писал: "Он такой превосходный и приятный человек, что мы все стремимся предупреждать его желания и распоряжения".
Кодрингтон, как и другие амбициозные капитаны, стремился к славе и отличиям. Унаследованный им от предшественников экипаж был собран большей частью с двух других кораблей, причем их бывшие командиры старались избавиться от худших людей, но Кодрингтон упорно и настойчиво тренировал его, добиваясь слаженности действий. "С моими способностями в поддержании дисциплины на борту, с упорством и заботливостью Крофта, который является одним из способнейших первых лейтенантов, встречавшихся мне, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что вскоре корабль будет в наилучшем состоянии". Фремантл глубоко верил в благотворное влияние нельсоновского флагмана: "Мы и так превосходный флот, но полагаю, что месяца через три будем еще лучше. Энергичность и активность на борту "Виктори" послужат примером для отстающих и умножат их усилия по поддержанию порядка и дисциплины".
Пока Вильнёв колебался, ветер ослаб, перешел на западный, затем стих. 2 октября Гравина получил послание от испанского посла в Лиссабоне с предупреждением о намерении Нельсона бомбардировать Кадис. Британский адмирал был доволен утечкой этой информации. Предыдущие бомбардировки не принесли ожидаемого эффекта, а Гравина уже создал флотилию из легких судов, готовых атаковать бомбардирские суда и препятствовать высадке десанта. Гравина относился к Нельсону с должным уважением: так, 2 октября он докладывал испанскому премьер-министру Мануэлю Годою, что британский флот исчез из поля зрения сразу же по прибытии Нельсона, а днем раньше ушли даже корабли передовой эскадры, оставив наблюдателями несколько фрегатов. Гравина считал, что Нельсон собрал их для доведения до своих подчиненных плана предстоящей операции.
Новые инструкции Наполеона были тяжки для испанца. Он родился в Палермо, второй столице (после Неаполя) Королевства Обеих Сицилий. Наполеон же собирался отнять у короля Фердинанда и корону, и территорию. Гравина объяснял Вильнёву, Декре и Годою, что сражаться против собственной страны он не будет. Это не было исключительно его собственной проблемой, так как король Фердинанд приходился братом испанскому королю Карлосу. Годой объяснял Гравине, что, в случае открытия военных действий против Неаполя, Наполеон обещал считать Испанию нейтральной.
Сорокадевятилетний Гравина был старым приятелем Мануэля Годоя. Их обоих считали французскими приспешниками, но они оба, хоть и слабо, пытались отстаивать испанские интересы. Гравина хорошо ладил с Латушем, вместе с которым он пробыл в Бресте с 1799 по 1801 год. В 1802 году он привел испанскую эскадру в Санто-Доминго и произвел впечатление на французов своими действиями. Наполеон высоко оценивал его как адмирала, но считал никуда не годным дипломатом. Долгом Гравины в этой ситуации было сохранение флота или его победа. Его корабли вызывали всеобщее восхищение, но подготовка экипажей была недостаточной. Он обладал обостренным чувством чести, как и большинство морских офицеров того времени, но долгом его было избежать чрезмерных потерь в доверенном ему флоте, который был незаменим и жизненно необходим для будущего Испании. С другой стороны, инструкции Мадрида предписывали ему подчиняться Вильнёву.
Утром 6 октября снова задул ост-зюйд-ост, и Вильнёв, измученный противоречивыми чувствами, казалось, вновь обрел решимость. Он "информировал генерала[27] Гравину, что считает необходимым выйти в море в соответствии с распоряжениями своего правительства и желает получить определенное пополнение провизии, в котором нуждались его корабли; выдал необходимые распоряжения испанским кораблям быть готовыми к выходу одновременно с французами". Гравина ответил, что "считает необходимым перед съемкой с якоря провести военный совет, на котором должны быть услышаны мнения всех командиров обеих наций". Он отдал распоряжение вернуть на свои корабли всех моряков, ранее выделенных для службы на флотилии легких патрульных судов.
Военный совет состоялся 8 октября на борту "Буцентавра". Испанский контр-адмирал Антонио де Эсканьо сообщал, что "от французского командующего нашим генералом было получено очень вежливое письмо, в котором он, начальник штаба и другие высшие офицеры испанского флота приглашались участвовать в совете". По семь высших офицеров от каждого флота подписали документ, содержавший решения данного совета.
Проведя заранее дискуссию в своем кругу, испанские представители согласились с мнением Гравины. С ним были Эсканьо, считавшийся лучшим тактиком морского боя в Испании, а также командующие эскадрами: вице-адмирал Игнасио де Алава, бывший губернатор Манилы, державший свой флаг на только что отремонтированном трехпалубнике "Санта-Анна", и контр-адмирал Валтасар Сиснерос, флагман которого четырехпалубник "Сантиссима-Тринидад" был одним из немногих испанских кораблей, отличившихся в битве при Сан-Винсенто в 1797 году. Бригадир Дионисио Алкала Галиано командовал линейным кораблем "Багама"; бригадир Рафаэль Оре был командиром флагманского корабля Гравины "Принц Астурийский"; последним членом делегации был, очевидно, бригадир Энрике Макдоннелл, ирландец, начинавший службу в Ирландском полку и переведенный позже на флот.
Французская сторона была представлена Вильнёвом, его начальником штаба Матье Приньи, и командующими эскадрами Пьером Дюмануаром и Шарлем Магоном. Из капитанов присутствовали Жюльен Космао-Кержюльен с "Плютона", Эспри-Транкий Мэстраль с "Нэптюна" и Гийом Ла Виллегри с "Монблана".
Лаконичный протокол этого заседания, посланный Вильнёвом министру Декре, умалчивает о бурной дискуссии, описанной позже Эсканьо и сыном Галиано Антонием. Вильнёв конфиденциально сообщил собравшимся, что он имеет неукоснительные распоряжения вывести флот в море и атаковать противника во всех случаях, когда имеется превосходство в силах. Последняя поступившая информация гласила, что в районе Кадиса противник располагает тридцатью одним - тридцатью тремя судами. Эсканьо от имени испанцев спросил, что "при данных обстоятельствах было бы более желательно - выйти в море или дождаться атаки и принять бой, стоя на якорях". Он подчеркивал разницу в выучке между британцами, которые постоянно находились в море, и французами и, в особенности, испанцами, "которые провели восемь лет, не выходя из портов". Он указывал на тот факт, что некоторые из испанских кораблей "вообще не имели никакой возможности тренировать свои экипажи, а трехпалубники "Санта-Анна", "Райо" и "Сан-Хусто", только что вышедшие из доков и спешно вооружаемые, могли бы выйти в море с флотом в случае крайней необходимости, но они никоим образом не в состоянии сослужить такую службу в бою, какую могли бы сослужить, будучи полностью отмобилизованными".
Эсканьо наводил на мысль, что хорошо организованные легкие силы справлялись с вылазками судов Нельсона, а прямая атака британцев на Кадис провалится. К тому же, погода становилась неустойчивой, и шторма вполне могли бы разметать британский флот, предоставляя возможность выйти в море без боевого столкновения. Он заключил, что "приказы вышестоящих не могут обязать их совершить невозможное, и ничто не сможет послужить извинением в случае катастрофы, которая представляется ему неминуемой, если они предпримут попытку".
Французы были не столь единодушны, как испанцы. Начальник штаба Матье Приньи согласился с мнением Эсканьо, но другие "выражали различные точки зрения с присущей их нации горячностью". Некоторые из них утверждали, что, если они примут бой, то "результатом его будет разгром неприятеля и получение возможности выполнения поставленных задач". Самым настойчивым в опровержении мнения испанцев и собственного начальника штаба был Магон, и он "в своем горячем выступлении не страдал избытком вежливости". Говорили, что Галиано положил руку на эфес своей шпаги, "требуя от того забрать назад некоторые выражения". Самообладание многих подходило к концу, и адмирал Гравина, встав, "предложил прекратить дальнейшие дискуссии и приступить к голосованию". На голосование был поставлен следующий вопрос: "Должен ли Объединенный флот, не имеющий такого превосходства в силах, могущего преодолеть недостатки своего положения, выйти в море или нет?". Результатом был ответ: нет, они должны остаться на якоре. Как следствие, моряков вернули насуда легких сил, которые были выдвинуты на позиции отражения атак.
Но все знали, что Вильнёв не был чрезмерно связан решениями совета. Он повторил свой приказ быть готовыми к съемке с якоря в любое время, как только позволит ситуация, и в своем ежедневном докладе пообещал Декре, что выйдет в море незамедлительно после того, как Нельсон разделит свои силы.
В докладе виконту Кастльригу Нельсон упомянул недавно изобретенные ракеты Уильяма Конгрева, заметив, что они могли бы быть полезны, если дальность их действия действительно составляет полторы мили. Оборонительная позиция, занятая Объединенным флотом напротив города, была уязвимой для атаки через песчаную косу, протянувшуюся в сторону Кадиса. Нельсон посоветовался с Коллингвудом и решил, что истощение противника посредством блокады будет, вероятно, более успешным делом, чем прямая атака на крепость. Дело в том, что снабжение доставлялось нейтральными датскими судами в небольшие близлежащие порты, откуда оно перевозилось в Кадис на испанских прибрежных суденышках. Их охраняли испанские канонерки, а шли они настолько близко к берегу, что атаковать их боевыми кораблями было невозможно. Снабжение надо было перехватывать на более раннем этапе.
Проблема состояла в том, что датчане предъявляли груз как их собственный, хотя и доставляли его из Нанта и Бордо. Нельсон просил Кастльрига "обеспечить офицерам, выполняющим мои приказы, иммунитет от возможных штрафных санкций, связанных с выполнением ими обязанностей" по захвату этих грузов. Капитаны несли персональную ответственность за незаконный захват грузов, и Нельсон предвидел, что в каком-нибудь будущем иностранном суде британцам могло быть предъявлено обвинение в том, что они действовали не в интересах блокады, а в интересах подрыва торговли. Как адмирал, он старался предвидеть и разрешить заранее все трудности, к тому же, будь офицеры твердо уверены в том, что правительство защитит их от последствий, инспекция нейтральных судов была бы произведена более тщательно.
Нельсон также решил отправить за пополнением припасов лучшие корабли своей прежней Средиземноморской эскадры, которой теперь командовал адмирал Томас Луис. "Я не могу снабжать свои корабли продовольствием и водой иначе, как посылкой их в Гибралтар соединениями, -объяснял он за ужином Луису и его флаг-капитану Френсису Остину. - Противник выйдет, и мы будем сражаться; однако вы сможете вернуться вовремя. Я считаю "Канопус" своей правой рукой, и посылаю вас туда в уверенности, что вы вернетесь вовремя".
2-го октября "Канопус", "Спенсер", "Куин" и "Тигр" отбыли, сопровождаемые "Зелосом" и "Эндимионом", которые нуждались в ремонте.
На следующее утро их перехватил капитан "Эвриала" Блеквуд, который "информировал нас сигналами, что он имеет сведения от шведского судна из Кадиса о погрузке войск на корабли, которые готовы выйти в море с первым восточным ветром". Луис с четырьмя кораблями вернулся для соединения с Нельсоном, но лишь для того, чтобы вновь быть посланным назад в Гибралтар. Доклад Блеквуда был верен, но ничего не произошло. Вильнёв, среди прочего, был предупрежден о подъеме сильного восточного ветра, против которого Луис лавировал, чтобы добраться до Гибралтара.
"расположиться на расстоянии трех-четырех лиг друг от друга между флотом и Кадисом с тем, чтобы я мог получить любую информацию от дозорных фрегатов как можно быстрее. В тех случаях, когда из-за состояния погоды будет невозможно разобрать флажные сигналы, следует использовать сигналы дальнего действия. Если противник покажет намерение выходить, или действительно выйдет из порта, открывайте пушечную пальбу днем или ночью для привлечения моего внимания".
В плохую погоду корабли должны были держаться ближе к "Виктори". Один из них должен был размещен достаточно далеко к востоку, чтобы увеличить дальность наблюдения, а один из фрегатов Блеквуда следовало поставить западнее в пределах его видимости. Очевидно, тут же обнаружили необходимость удлинения цепочки, так как вскоре эскадре Даффа придали корабль "Аякс". Дафф был в восторге от порученной ему работы. Он сообразил, что именно Коллингвуд рекомендовал его, так как "он находился на "Виктори" в тот момент, когда меня вызвали", но был впечатлен тем, что, даже с учетом рекомендации Коллингвуда, Нельсон выбрал его среди многих капитанов с большей выслугой лет. Шотландцы, к которым принадлежал Дафф, старались набирать экипажи среди своих соотечественников, что порой приводило к определенному отчуждению их на британском флоте.
Дафф был не единственным офицером, старавшимся произвести впечатление на Нельсона. Лейтенант "Конкерора" Хэмфри Сенхауз, вызвавшийся принять участие в атаке брандеров, писал своему командиру Исраэлю Пеллью: "Исходя из моих последних наблюдений, брандеры могут быть успешно использованы против вражеского флота в Кадисе; прошу передать главнокомандующему, что двенадцать добровольцев во главе со мной будут счастливы предложить свои услуги в этом". Брандерство числилось среди наиболее опасных работ, так как состояло в том, чтобы подвести горящее судно к вражескому флоту с целью поджечь и взорвать его корабли.
Устройство обедов на "Виктори" продолжалось, так как капитанам следовало познакомиться, возобновить старую дружбу и обменяться информацией. Томас Фремантл снова встретился с Нельсоном, провел с ним время до восьми часов и дал себя уговорить остаться дольше, "чтобы посмотреть пьесу, которую играли матросы на борту "Виктори". Уверяю вас, она была очень хорошо поставлена, а голос матроса, исполнявшего женскую роль и соответственно одетого, был в высшей степени чарующ". Он был счастлив: "Вся система здесь полностью изменилась, совершенно другие аспекты, что-то изменило обстановку и мы знаем, насколько далеко мы можем зайти, что очень приятно. Лорд Нельсон излагает подробности многих наших прежних сделок, когда мы были в этой стране, и в каждом случае он очень добр ко мне". Он обедал с Элиабом Харви с "Темерера", его соседнего корабля, а несколькими днями позже с Харви, Филиппом Дурхемом с "Дефайэнса" и Пултнеем Малькольмом с "Донегала". Ему удалось перевести на "Нептун" трех лейтенантов с предыдущего корабля, включая своего протеже Эндрю Грина, "известного прекрасного парня", который занял должность сигнального офицера. Это не только укрепило его позицию в отношении причиняющего беспокойство первого лейтенанта Арклома, но и увеличило количество закаленных в битвах офицеров. Грин участвовал в блокаде Тулона в 1793 году и сражался под Нельсоном и Фремантлом у Корсики и при Копенгагене. Единственное, что беспокоило Фремантла, было имя его дочери: "Я буду вне себя, если ты не назовешь мою крошку Луизой. У меня такое отвращение к имени Кристина, что я заболею и впаду в меланхолию", - писал он своей жене.
Качество обедов было улучшено "всеми сортами свежей провизии", включая воловину из Северной Африки, но разговор концентрировался, как сообщал Кодрингтон, на "желании мира и отвращении к службе". Но чтобы достичь мира, надо было провести сражение, а большинство капитанов были скептичны в этом отношении. "Некоторые были расположены к мысли, что флот выйдет из порта; но если и выйдет, то это определенно произойдет тогда, когда они будут иметь неплохой шанс достичь Картахены или Тулона прежде, чем мы сможем их настичь. Браун[28] думает, что они попытаются прокрасться небольшими эскадрами, что в свете приближающегося сезона штормов становится более вероятным".
Фремантл снова обедал с Нельсоном 11 октября и нашел того оптимистичным: "Лорд Нельсон ожидает выхода французского флота; я, признаюсь, нет. Но у меня нет сомнений в действиях, которые последуют, если мы сможем добраться до врага".
Основная идея плана заключалась в том, чтобы сосредоточить удар на кордебаталию (центр) и арьергард, не отвлекая своих сил на авангард. Предполагая, что главнокомандующий силами противника (кто бы им ни был) будет находиться посередине строя, острие британского удара будет направлено на два-три корабля впереди него. Нельсон считал, что потребуется определенное время, прежде чем противник отреагирует на нападение, и, особенно, прежде чем авангард сможет развернуться для оказания помощи ведущим бой. Он надеялся разбить кордебаталию и арьергард до того, как авангард ввяжется в схватку, а затем разбить и его. Каковы бы ни были действия авангарда, британцы должны будут расположить свои корабли между ним и теми вражескими кораблями, которые к этому моменту будут захвачены.
Отступая от канонов, Нельсон приказывал вести атаку под всеми парусами. Это могло привести к неразберихе, так как различные корабли имели разную скорость под всеми парусами, но также уменьшало время подхода, когда атакующие корабли были в наибольшей степени подвержены вражескому огню.
Сам он намеревался прорезать вражеский строй в центре, хотя и стремился скрыть направление удара до последнего момента. Небольшая эскадра хороших ходоков должна была прорезать строй несколько впереди Нельсона с тем, чтобы наверняка обеспечить охват вражеского адмирала. Если противник будет под ветром британцев, как ожидал Нельсон, то подветренная дивизия Коллингвуда, достигнув дальности орудийного залпа, получит приказ повернуть все вдруг и атаковать под всеми парусами, причем каждый корабль выбирал своего оппонента, начиная с двенадцатого корабля от конца. Если кто-нибудь из командиров кораблей будет пребывать в сомнении, "не имея возможности различить сигнала, или не видя его вообще, то он не сделает ошибки, вступив в бой борт о борт с противником".
В примечании к меморандуму описывался сигнал для исполнения подветренной дивизией. В печатной сигнальной книге такой сигнал отсутствовал, и Нельсон добавил его собственноручно: "Сигнал - желтый флаг с синей косицей: Прорвать вражеский строй и вступить в бой на другой стороне". Сигнал сопровождался подробным объяснением:
"NB: Этот сигнал должен репетоваться всеми кораблями. Отсчитываемый от конца строя номер вражеского корабля, под кормой которого передовой корабль должен пройти и завязать с ним бой, будет указан соответствующим сигналом. Корабли должны быть готовы поставить все возможные паруса (сохраняя место в строю и минимальную дистанцию) для того, чтобы прорезать строй противника одновременно и как можно быстрее. Лиселя, если они были поставлены, рекомендую отрубить и выбросить, чтобы избежать беспорядка и возгорания. Каждый корабль, если обстоятельства позволят, должен будет пройти по корме неприятельского корабля, с которым ему назначено схватиться. В противном случае следует действовать согласно инструкции, стр. 160, статья 31 (рекомендации Адмиралтейства по стандартным действиям при прорыве вражеского строя). Вероятно, адмирал со своими кораблями будет продолжать движение в сторону вражеского авангарда до тех пор, пока он не поднимет этот сигнал, для того, чтобы дезориентировать противника, склоняя его к мысли, что целью атаки является авангард".
Ясность изложения была одной из сильных сторон Нельсона. Меморандум и примечание к нему давали капитанам полное (настолько, насколько это было возможным) описание своих предполагаемых действий и каких действий он ожидал от них самих, вплоть до рекомендаций по избавлению от обременительных лиселей (поставленных для увеличения скорости), когда они достигнут вражеского строя. Это был довольно простой план, и, случись даже непредвиденные обстоятельства, никто не должен был испытывать сомнений касательно основного замысла.
Другой сильной стороной Нельсона было делегирование полномочий. Нельсон "всегда прислушивался к моим советам,-писал Коллингвуд несколькими днями позже. -Мы сообща разрабатывали как общий план битвы, так и способ атаки противника". Для того чтобы Коллингвуд чувствовал себя вовлеченным в планирование, Нельсон сделал все возможное. 9 октября он посылает Коллингвуду меморандум с запиской:
"Посылаю Вам мой план атаки, настолько подробный, насколько можно осмелиться предположить весьма неопределенную диспозицию, в которой мы встретим неприятеля. Мой дорогой друг, я посылаю его, чтобы Вы совершенно свободно разбирались в моих намерениях, и имели перед собой полную картину для лучшего их исполнения. Мы не должны испытывать ни малейшей ревности, дорогой Колл. Перед нами стоит одна великая цель - уничтожить наших врагов и получить достойный мир для нашей страны. Никто так не доверяет другому, как я Вам; и никто не оценит Ваши услуги в большей степени, чем Ваш старый друг".
Затем оба командующих ознакомили с инструкциями всех своих капитанов, проясняя все сомнения и учитывая их мнения по всем трудным вопросам. То, что Коллингвуд обсуждал план со всеми своими капитанами, доказывается характерной запиской, написанной капитану "Тоннанта" Чарльзу Тайлеру 12 октября: "Я имею приказ и инструкции относительно предстоящего сражения. Я хочу не разослать, а вручить их лично капитанам с тем, чтобы обговорить этот общий план, предназначенный нам к исполнению. При возможности я прошу прибыть ко мне на четверть часа".
Коллингвуд имел под своим командованием первоначальную блокадную эскадру, к которой были присоединены некоторые из кораблей Кальдера. Дивизия Нельсона состояла из его бывшей Средиземноморской эскадры с подобным же дополнением. План баталии, начертанный 10 октября, предусматривал важную роль для Томаса Льюиса с его эскадрой испытанных кораблей и капитанов, и для Ричарда Китса на линейном корабле "Суперб", который еще не прибыл. Помимо двух старших капитанов - Элиаба Харви с "Темерера" и Ричарда Гриндалла с "Принца", которые по праву претендовали на места во главе колонн, Нельсон и Коллингвуд поставили на эти места наиболее знакомых и доверенных людей. Кроме старых товарищей по Нильской битве - Томаса Луиса с "Канопуса", Ричарда Китса с "Суперба" и Бена Халлоуелла с "Тигра" - доверием Нельсона пользовались Фремантл с "Нептуна", Генри Бэйнтан с "Левиафана", Исраэль Пеллью с "Конкерора" (все с бывшей Средиземноморской эскадры), и сэр Эдуард Берри с "Агамемнона", который был на пути из Англии.
На фазе подхода к неприятелю носовые части кораблей Нельсона будут подвергаться разрушительному воздействию бортовых залпов кораблей противника, расположенных напротив них. Однако, прорывая строй и проходя под кормой своих оппонентов, британские корабли смогут обстреливать их продольным огнем более эффективно и разрушительно ввиду крайне малой дистанции между противниками. Кормовые оконечности кораблей имели широкие окна для освещения кают и артиллерийских палуб (гондеков), поэтому ядра, пущенные со стороны кормы, почти не встречали сопротивления и прошивали гондек на всю его длину, разбивая орудия и калеча личный состав. Продольный бортовой залп означал, что все орудия с одного борта стреляли одновременно. Но, проходя близко к кораблю противника, эффективней было стрелять орудиями последовательно по мере того, как его корма появлялась у соответствующего орудия. Прорвав линию, британские корабли должны были осуществить маневр и занять удобную позицию по другую сторону строя, ведя бой на дистанции пятнадцати-тридцати ярдов.
Боевые корабли эпохи 1805 года представляли собой в значительной степени артиллерийские платформы и большей частью состояли из трех основных классов. Фрегаты с экипажами от 200 до 300 человек имели одну артиллерийскую палубу. Они служили посыльными судами, несли конвойную службу и охотились за торговыми судами противника, зачастую действуя независимо от флота. Командование фрегатом предоставляло молодому офицеру наилучшие шансы проявить себя в захвате вражеских судов. Рядовые матросы предпочитали службу на фрегатах из-за призовых денег. Но фрегаты редко принимали участие в сражениях флота и держались в стороне от неприятельских линейных кораблей, опасаясь получить от них смертельный удар.
Стандартными линейными кораблями были семидесятичетырехпушечники. Их длина находилась в пределах от 168 до 182 футов, и все они теоретически несли на себе 74 орудия. Примером корабля, несущего традиционное вооружение, являлся "Дефенс". Он имел двадцать восемь 32-фунтовых орудий на нижней палубе, двадцать восемь 18-фунтовых на верхней палубе и восемнадцать 9-фунтовок на квартердеке и полубаке. Большинство подобных двухдечных кораблей избегали стычки с более высокими трехдечниками, несущими на борту порядка ста и более орудий, зачастую несколько большего калибра.
Корабли обозначались в соответствии с их стандартным вооружением (например, "Ахилл, 74" или "Нептун, 98"), но эти цифры вводят в заблуждение. Трафальгарское сражение обычно описывают так, как если бы корабли действительно несли свое стандартное вооружение, но документы национального архива показывают, что большинство британских кораблей у Кадиса были значительно тяжелее вооружены, с большим количеством орудий - или, скорее, с большим количеством карронад. На "Ахилле, 74", например, на палубах надстроек вместо восемнадцати 9-фунтовых орудий размещалось двенадцать 32-фунтовых карронад на квартердеке и полубаке и восемь 18-фунтовых карронад на полуюте, что в сумме давало скорее 84, а не 74 орудия. Это увеличивало вес его бортового залпа более чем на четверть, с 813 до 1064 фунтов. "Ревендж, 74" тоже нес 84 орудия, включая шестнадцать 32-фунтовых и шесть 18-фунтовых карронад. Стандартно вооруженный, он мог произвести бортовой залп весом 880 фунтов; при Трафальгаре его бортовой залп весил 1136 фунтов.
Карронада была разработана компанией Каррон Компани, расположенной близ Глазго. Первые испытания на королевском флоте проводились еще в 1779 году, и она была принята на вооружение для кораблей, снаряжаемых после 1794 года. К 1805 году почти все британские линейные корабли заменили частично или полностью квартердечные орудия на карронады. Гигантским преимуществом нового орудия был вес, который составлял незначительную часть от веса длинных орудий на гондеке. 32-фунтовая карронада весила почти столько же, сколько 6-фунтовое длинное орудие, но производила гораздо более мощный выстрел. Низкий вес означал, что карронады можно было устанавливать на корабельных надстройках, они обслуживались меньшим количеством людей по сравнению с традиционным орудием и легко перемещались на колесном лафете. Как гигантские дробовики, карронады использовались против личного состава, не давая возможности неприятелю эффективно работать на открытых палубах. Недостатком карронады являлась невысокая точность стрельбы, быстро падающая с увеличением дистанции залпа, но Нельсон намеревался сражаться вплотную. Его тактика предусматривала использование всех возможностей этого нового оружия, чтобы вымести вражеских офицеров, матросов и морских пехотинцев с открытых палуб.
Капитаны вели долгие дебаты по вопросу о том, в какое время предпочтительней открывать огонь. Одни считали, что стрельба с больших дистанций причиняет больше осколков, и, соответственно, увеличивает чужие потери, так как перед ударом ядро движется с меньшей скоростью и возникает более рваное отверстие. Другие экспериментировали с уменьшением количества пороха для достижения той же цели. Считалось, что максимальная эффективная дистанция прямой наводкой - когда ствол орудия лежит горизонтально - составляла 350 ярдов для 32-фунтового орудия и 200 ярдов для 24-фунтовки. Но оба они - Нельсон и Коллингвуд - считали, что наилучшим было бы сблизиться на еще меньшую дистанцию, и капитаны, которым они доверили возглавлять колонны, были того же мнения. Для увеличения мощности первого залпа орудия обычно заряжались двумя ядрами, и эффективность стрельбы в этом случае не превышала сотни ярдов, да и карронады были оружием ближнего боя.
Успешной артиллерийской стрельбе способствуют несколько факторов, в том числе технические, такие, как качество орудийных замков или порохового заряда. Британский оружейный порох, во многом благодаря контролю над индийскими селитровыми источниками, считался на 20% эффективнее, чем пороха, доступные французам и испанцам. Британские орудия Бломфилда были прочнее и менее подвержены разрушениям из-за возникающих напряжений, чем те, которые использовались Объединенным флотом.
На очень близких дистанциях точность стрельбы не являлась определяющим фактором - ключом к успеху был темп стрельбы. Коллингвуд вышколил экипаж "Дредноута" до трех залпов за три с половиной минуты - наилучший результат, которого мог достичь выученный и сработанный британский экипаж. Есть свидетельства, что некоторые британские экипажи также достигали подобного результата, но типичное исполнение, можно сказать почти с полной уверенностью, было гораздо медленнее. Без сомнения, и французские, и испанские корабли также значительно различались в этом. В течение довольно долгого времени один выстрел за четыре минуты считался приличным темпом стрельбы. Само представление о повторяющихся бортовых залпах неправильно: после первого или второго залпа орудия стреляли по мере их перезаряжания.
Выстрелы, произведенные еще свежим экипажем, очевидно, будут самыми результативными. По мере того, как личный состав устает, несет потери, отвлекается на откачку воды или контрабордаж, огонь становится спорадическим. Чем больше калибр орудий, тем тяжелее приходится канонирам, и именно французы использовали орудия большего калибра. Стандартное тяжелое британское орудие стреляло 32-фунтовым ядром, которое было достаточно тяжелым для подъема. А французские 36-фунтовые ядра были еще тяжелее.
Розили прибыл в поврежденном экипаже. Пока чинилась коляска и принимались меры к очистке от разбойников дороги на Кадис, де Бернонвилль знакомил его с финансовыми, снабженческими и другими сторонами ситуации в Испании. Он был уверен, что испанцы "нас не любят и, более того, питают все большее отвращение к нашему доминированию", и он устал от их "пассивного сопротивления" французским проектам. Тем не менее, последние новости гласили, что командующий в Картахене адмирал Хосе Сальседа вышел в море в попытке атаковать конвой с британскими подкреплениями, следовавшими из Гибралтара на Мальту. Розили и де Бернонвилль были старыми приятелями - они встречались в Индии много лет назад и теперь наслаждались этой вынужденной задержкой.
Земля полнилась самыми невероятными слухами. И Вильнёв, и Нельсон узнавали из британских газет, что Вильнёв смещен и заменен не кем иным, как самим Декре. Эта новость была сюрпризом для Вильнёва, и хотя он знал, что это неправда, на душе у него было неспокойно.
У Нельсона также накапливалось напряжение. Он временно лишился Луиса и пяти своих лучших кораблей, но письма говорили ему, что подкрепления посланы и находятся на пути из Англии. Он писал своему главному сторожевому псу, Блеквуду, что, "если мистер Декре действительно намеревается выйти в море (я бы посоветовал ему сделать это, но сомневаюсь, что он прислушается к моему совету), ему следует выйти немедленно. Те, которые знают Кадис гораздо лучше вас или меня, говорят, что после таких левантинцев[29] наступает несколько дней прекрасной погоды, морской бриз с запада и береговой бриз по ночам". Очевидно, он разговаривал с кем-то, может, с Джеймсом Моррисом ("Колосс"), который в 1797 году занимался тем же, чем сейчас занимался Блеквуд. При такой погоде, писал Блеквуду Нельсон, следует учитывать возможность осуществления неприятного сценария. Если противник направится в Средиземное море, он выйдет ночью, как проделывал это ранее, расставив фрегаты с фонарями для обозначения скал и отмелей мористее Кадиса. Затем он направится на юг и пройдет Гибралтарским проливом с морским бризом до того, как Нельсон, не имея достаточного ветра, сможет перехватить его. "Короче, следите за всеми 32 румбами, за всеми ветрами и погодными приметами, так как я полагаюсь на вас", - наставлял он.
Франсуа Розили, назначенный на смену Вильнёву, покинул Мадрид 14 октября, начав свое девятидневное путешествие в Кадис. В этот день Бернонвилль получил от Вильнёва письмо, написанное после военного совета, в котором тот уверял, что не выйдет из порта до ослабления сил противника или изменения погоды. Бернонвилль уверился, что до прибытия нового командующего ничего в Кадисе не изменится. Но шестью днями позже посол уже докладывал о двух беспокоящих новостях. Первое, он выяснил, что Вильнёв узнал по своим частным каналам о приезде своего сменщика. Второе, он получил депешу о том, что пять кораблей Нельсона "отдали якорь у Гибралтара" и "возможно, что другие корабли будут отправлены для пополнения запасов". Более того, Гравина сообщил, что испанские корабли готовы к бою и походу. "Сдается, что у него все в полном комплекте, включая добрую волю", - добавил Бернонвилль с холодным сарказмом. Если известия об ослаблении сил Нельсона достигнут Вильнёва, тот может внезапно решиться на выход в море.
Другой старый приятель, в лице сэра Эдуарда Берри, прибыл 13 октября. Его "Агамемнон" имел только шестьдесят четыре орудия, но это был самый лучший ходок британского флота, в чем убедился дивизионный командирЗахари Алеман, чья Рошфорская эскадра тщетно преследовала "Агамемнон" в Ла-Манше. Берри сражался рядом с Нельсоном при Сент-Винсенте и был его флаг-капитаном при Ниле. "Вот прибыл Берри; теперь мы сразимся", - воскликнул Нельсон. На следующий день еще один небольшой 64-пушечник, "Африка", под командой Генри Дигби, присоединился к флоту.
Нельсон, однако, также и лишался кораблей. Он привез с собой из Англии инструкции адмиралу Кальдеру следовать на родину для проведения военным трибуналом расследования по поводу его неудачи в столкновении с Вильнёвым в июле. Нельсон предложил ему остаться для участия в решающей битве, но Кальдер решил иначе. Предполагалось, что он пойдет на "Дредноуте", которому требовалось докование, но у Нельсона не лежала душа отдать ему один из своих флагманских кораблей, и он нарушил инструкции Адмиралтейства, разрешив Кальдеру отбыть на "Принце Уэльском", тоже трехпалубнике, как и "Дредноут". Капитаны "Аякса" Браун и "Тандерера" Лечмер вызвались сопровождать Кальдера и дать показания трибуналу в его защиту. Они убыли 14 октября, а командование их кораблями приняли первые лейтенанты, так что Джон Стокхем с "Тандерера", который еще недавно просил Нельсона взять его лейтенантом на "Виктори", стал одним из его капитанов - пока исполняющим обязанности, правда. Тем временем, Коллингвуду было предложено переместиться на недавно чистивший подводную часть корпуса и, следовательно, более быстроходный "Ройал-Суверен". Нельсон разрешил ему взять с собой флаг-капитана Эдуарда Ротерама, первого лейтенанта Джеймса Клавелла и сигнального лейтенанта Брайса Гиллиланда. Это позволило Джону Конну, протеже Нельсона, принять командование "Дредноутом", имея первым лейтенантом Джорджа Хьюсона, переведенного с "Суверена".
Пять кораблей адмирала Луиса еще не возвратились, вслед за ними последовал "Донегал". При сильном встречном восточном ветре Луис смог достичь Гибралтара только 9 октября. Он потратил три дня на погрузку припасов, затем два дня в Тетуане заливался водой, а когда 14 октября он снялся на Кадис, ветер стих до полного штиля. "Мы, конечно, стремимся как можно скорее вернуться к флоту, опасаясь, что противник начнет движение, и мысль, что это произойдет в наше отсутствие, ни в коей мере не является приятной", - писал флаг-капитан Луиса Френсис Остин своей возлюбленной Мэри Гибсон. Но ветер зашел на вест и загнал эскадру назад в Тетуан. Там Луис получил распоряжение сопроводить конвой из пятидесяти следовавших на Мальту транспортов во время их прохода мимо Картахены, в которой базировались значительные испанские силы. Остин продолжал:
Это был повод, необходимый Вильнёву, чтобы склонить Гравину к выходу из порта. В Кадисе предполагали, что силы Нельсона состоят из двадцати семи - тридцати двух линейных кораблей. Учитывая шесть ушедших кораблей, Вильнёв мог предполагать свое количественное превосходство на треть выше, чем у Нельсона, что, по его мнению, уравнивало их силы. При данных обстоятельствах Гравина не мог увиливать без потери лица.
Вильнёв, находившийся в течение долгого времени под давлением, принял свое решение по иным причинам. Несколькими днями позже один французский роялист, заехавший в Кадис по пути в Америку, объяснял, что Вильнёв
"пережил много неприятностей; значительная часть его офицеров считала, что его осторожность зашла слишком далеко; из высших сфер в Париже доносились слухи, что его мужество поставлено под сомнение. Все это является более чем достаточным для того, чтобы раздражать чувствительного и храброго человека. Возможно, желание отстоять свою честь превозмогло его обычную осторожность. Как-то раз он сказал сердито: "Они еще увидят, как я могу сражаться".
Кроме того, в частных письмах из Байонны ему писали о том, что адмирал Розили едет ему на смену. Должно быть, он не раз пересмотрел полученные приказы и осторожное сопровождающее письмо от Декре. Они не раз проводили совместную кампанию по пассивному неподчинению неразумным приказам Наполеона, но в этот раз все изменилось. Было очевидно, что Декре желает, чтобы он вышел в море, невзирая ни на какой риск. Еще до получения сведений об уменьшении численности кораблей Нельсона Вильнёв писал своему старому приятелю:
"Мне донесли, что вице-адмирал Розили прибыл в Мадрид, и растут слухи, что он примет командование флотом. Без сомнения, я с радостью передал бы ему командование, если бы мне позволили остаться его заместителем, так как я ценю его старшинство и его способности. Но для меня было бы ужасным потерять всяческую надежду иметь возможность доказать, что я достоин лучшей судьбы. Как бы то ни было, Ваше Превосходительство, я могу объяснить Ваше молчание о поездке Розили только надеждой, что Вы даете мне возможность выполнить миссию, доверенную в данный момент мне. Каковы бы ни были препятствия, если ветер позволит, я выйду в море завтра с рассветом".
Днем ранее Вильнёв и Гравина решили при первом же благоприятном ветре послать быстроходную эскадру Магона, чтобы та попыталась захватить британские фрегаты, которые по ночам крейсировали неподалеку от Кадиса. "Секретные распоряжения для проведения такой операции были выданы, - писал Эсканьо, -и корабли, выделенные для нее, были уже в готовности", но на рассвете 18 октября Вильнёв неожиданно появился на борту "Принца Астурийского". Он сообщил Гравине, что "новые приказы и последние соображения обязывают его отдать приказ на выход всего флота". Новых приказов не было, но очевидное количественное превосходство над Нельсоном делало невозможным отказ Гравины без потери чести. "Распоряжения правительства о подчинении французскому командующему были настолько определенны, - писал Эсканьо, -что без малейших возражений начальнику штаба передали указание отозвать легкие суда с занимаемых ими позиций, вернуть личный состав на соответствующие корабли и всем без исключения быть готовыми к выходу".
Позднее перед полуднем адмирал начертал ордер баталии. Главные силы были разделены на три дивизии по семь кораблей в каждой. Количество в двадцать один корабль было выбрано исходя из предполагаемой численности сил Нельсона. Вице-адмирал Игнасио де Алава на "Санта-Анне" командовал авангардом, Вильнёв на "Буцентавре" командовал центром, контр-адмирал Балтазар де Сиснерос на "Сантиссима-Тринидаде" был его заместителем, а Пьер Дюмануар на "Формидабле" командовал арьергардом. Адмиралу Гравине было поручено командование Обсервационной эскадрой, или тактическим резервом, из двенадцати кораблей, в число которых входили шесть кораблей эскадры Магона, который подчинялся Гравине.
В каждой дивизии французские и испанские корабли были перемешаны между собой. Таким образом, в этот раз снимался вопрос о том, придут ли французские корабли на помощь испанцам, и наоборот. Вероятно, с той же целью были перемешаны корабли с гасконскими и провансальскими экипажами, равно как и андалузийские и галисийские экипажи.
Боевые инструкции Вильнёва своим капитанам не изменились со времени принятия им командования Тулонской эскадрой в декабре 1804 года, он просто переиздал их. Вильнёв много раз видел британский флот в действии, а при Ниле вошел в непосредственный боевой контакт с Нельсоном. Каковы бы ни были его недостатки, Вильнёв не был глупцом, и он с замечательной точностью предсказал действия Нельсона.
"Противник не ограничит себя формированием ордера баталии, параллельного нашему, и вступлением в артиллерийскую дуэль, в которой успех приходит зачастую к более умелым, и всегда к более удачливым. Он постарается охватить наш арьергард, прорвать наш строй и группами своих кораблей окружить и нанести поражение тем из наших кораблей, которые ему удастся отрезать".
Часто говорилось, что, правильно определив угрозу, Вильнёв не имел реального плана противостоять ей. Это не верно. Он хорошо представлял себе ограниченные возможности собственных французских кораблей (не говоря уже о гораздо менее подготовленных испанцах) по выполнению сложных маневров, поэтому его инструкции были обескураживающе просты. Если его корабли окажутся с наветренной стороны от противника, они должны будут совершить поворот все вдруг, выбирая каждый себе противостоящий корабль; при удобном случае взять противника на абордаж. Если же они окажутся под ветром, они должны будут дожидаться атаки противника в сомкнутом строю и действовать аналогично. Им не следует ожидать подачи каких-либо сигналов, которые к тому же могут быть не видны из-за дыма. Короче говоря, любой капитан, "не находящийся под огнем, не соответствует своему посту". Сам Нельсон не смог бы изложить свои намерения с большей ясностью.
В случае прорыва боевого строя судам, не задействованным в боестолкновении, следовало идти на помощь адмиралам или другим атакованным кораблям. Фрегатам предписывалось атаковать сильно поврежденные и лишенные мачт корабли противника. Предполагаемая количественная слабость Нельсона привела к одному усовершенствованию - выделению отдельной резервной эскадры под командой Гравины. Имея несколько лучших кораблей и наиболее одаренных, смелых и предприимчивых капитанов, Гравина должен был решительно вмешаться там, где этого потребовала бы ситуация.
Если Нельсон хотел устроить свалку на близкой дистанции, то Вильнёв желал сражаться вплотную. Годами французская пропаганда рисовала своих сторонников добродетельными республиканскими римлянами, сражающимися против вероломных торгашеских карфагенян - морской Британии. Классически образованные французские офицеры, вероятно, помнили, как римский флот, в конце концов, победил превосходных карфагенских моряков: они нейтрализовали превосходство карфагенян взятием их на абордаж и превращением морской битвы в сухопутную.
Подобно римлянам, французы отличались в сухопутных битвах, и на кораблях Вильнёва было немало превосходных солдат. Испанцы также наводнили свои корабли пехотинцами, из них одни были приставлены к орудиям, а другие, вооруженные мушкетами со штыками, занимали боевые посты на палубе. Месяцами солдаты и матросы тренировались в приемах абордажного боя. Гренадеры и стрелки имели задачу очищать палубы и выбивать орудийные расчеты, затем бросаться на абордаж, заставая британцев врасплох применением тактики, тогда уже редко использовавшейся при действиях флота.
Жан-Жак Люка, капитан "Редутабля", одного из феррольских кораблей, в своем докладе Декре детально описывал подготовку своего экипажа к этому способу морской войны: "Для каждого командира орудия приготовили брезентовый патронташ на две гранаты; к плечевому ремню патронташа крепилась жестяная трубка с короткими запальными фитилями".
На борту корабля Люка использовал для тренировок картонные гранаты, но для большего приближения к реальным условиям он часто посылал группы людей на берег, где они тренировались с боевыми гранатами. Ко времени выхода из Кадиса специально подготовленные для действий с марсов и вант матросы могли метать по две гранаты одновременно. На корабль поступила сотня мушкетов с длинными штыками, которые были предназначены для специально обученных стрельбе с вант матросов. Остальная команда была вооружена абордажными саблями и пистолетами и регулярно тренировалась в фехтовании и стрельбе. И, наконец, после долгой практики его "люди научились бросать абордажные крючья с таким искусством, что мы могли рассчитывать сцепиться с вражеским кораблем еще до того, как наши борта соприкоснутся".
Люка не был одинок: все корабли в Эль-Ферроле практиковали то же самое. Консул в Кадисе Джеймс Дафф еще в сентябре 1803 года сообщал Нельсону, что "французы в Эль-Ферроле ежедневно практикуются в абордаже на своих судах, и намереваются после тренировок выйти из порта с целью абордажа наших судов". Более того, из инструкций Вильнёва было ясно, что его Тулонская эскадра поддерживала тот же подход к борьбе с британцами и усиленно практиковалась в этом.
Большие размеры французских и испанских экипажей давали им преимущество в рукопашной схватке. Штатная численность французского 80-пушечника составляла 862 человека, а 74-пушечника - 775. Точное количество находившихся на борту французских кораблей экипажей известно только в нескольких случаях. На "Редутабле" было 643 человека и на "Фуге" 682. Оба были 74-пушечники, и по французским стандартам они были укомплектованы не полностью. Но штатная численность британского 80-пушечника составляла 700, а 74-пушечника от 590 до 640 человек, и большинство британских кораблей было также недоукомплектовано. Таким образом, хотя и ослабленные, экипажи Вильнёва все же имели численное превосходство над своими оппонентами.
Штатные расписания испанцев были подобны британским, но они, как правило, включали большее количество солдат по сравнению с британскими морскими пехотинцами. Штатный состав испанского 74-пушечника состоял из 614 человек, включая 170 солдат и 55 канониров. При Трафальгаре все испанские корабли, кроме двух, имели сверх штата от 32 до 98 человек, все из них солдаты. Каждый корабль имел на борту от 202 до 382 пехотинцев. Количественное превосходство испанской пехоты на кораблях было подавляющим.
По бумагам испанцы имели достаточно моряков, хотя качество их оставляло желать лучшего. Только "Райо" покидал порт без достаточного количества моряков - он был укомплектован преимущественно солдатами. Еще одной слабостью испанцев была нехватка квалифицированных канониров - обученных artilleros de mar, и их были вынуждены замещать обыкновенными армейскими артиллеристами.
Французы и испанцы не питали иллюзий относительно британского вооружения. Более того, французы считали, что на британских кораблях имелось гораздо больше пушек и карронад, чем их было в действительности. Но и их собственные корабли были достаточно тяжело вооружены. У французов не было трехпалубников, зато имелось четыре 80-пушечника - "Буцентавр", "Формидабль", "Эндомтабль" и "Нэптюн", которые по сочетанию огневых и ходовых качеств были, пожалуй, лучшими кораблями того времени. Французские 80-пушечники были обычно вооружены 36-фунтовыми орудиями на нижней и 24-фунтовыми на верхней палубе, в то время как 74-пушечники на верхней палубе имели 18-фунтовки. Не следует также забывать, что французский фунт был тяжелее своего английского эквивалента, и, например, французское 36-фунтовое ядро весило 39 английских фунтов. Поэтому вес бортового залпа французов значительно превышал вес залпа их стандартно вооруженных британских соперников.
Наполеон, будучи сам артиллеристом, заметил, что "в этой войне англичане первыми стали использовать карронады, и они повсюду нанесли нам немалый урон". Французы начали экспериментально использовать карронады в 1793 году и в 1799 году закрепили их использование в качестве стандарта. Как и англичане, они имели на борту сверхштатное количество пушек и карронад. Линейные корабли несли 6-8 орудий сверх положенного по их рангу, но процесс полной замены легких квартердечных орудий на карронады у них, в отличие от британцев, не был завершен, и на квартердеках карронад было сравнительно немного. В июле 1805 года Наполеон писал Декре: "Ради бога, снабдите их еще карронадами".
У испанцев было несколько великолепных трехпалубников. Они имели даже четырехпалубник - "Сантиссима-Тринидад", крупнейший в мире корабль, несший на борту 136 орудий; "Принц Астурийский" и "Санта-Анна" имели по 120 и "Райо" 100 орудий. Также у них имелось два превосходных 80-пушечника, "Аргонаута" и "Нептуно"; на каждом из них имелось примерно по 90 орудий. Но, в то время как их тяжелые корабли были, подобно французским, вооружены 36-ти, 24-х и 12-фунтовками, 74-пушечники были вооружены значительно легче - 24-х и 18-фунтовками.
На них было установлено значительное количество карронад, что в известной мере компенсировало слабость основного вооружения. На "Санта-Анне" было двадцать карронад, но маловероятно, что их качество можно было сравнить с британским.
Все три флота, таким образом, начинили свои корабли дополнительным вооружением, предназначенным для ближнего боя. Все трое считали, что кровавая баня является верным шансом на победу.
Затем последовали трогательные расставания. Лейтенант Пьер Бодран с "Буцентавра" получил от горячо любимой андалусийки миниатюру с ее портретом, которую он спрятал на своей груди. Очень многие из испанских офицеров и матросов были уроженцами Кадиса, и было много слезных сцен прощания с женами и домочадцами. Дионисио Алькала Галиано не прощался: его жена была больна, и он отправил ее с сыном Антонио на своем командирском катере в близлежащее селение Чиклана, где имущие граждане Кадиса имели загородные виллы. Там она могла выздоравливать в мире и покое, к тому же его семья была бы в безопасности, решись Нельсон обстреливать город. Косме де Чуррука поручил своему юному шурину Хосе Руису де Аподака написать его родителям, что он отправляется на битву, которая наверняка будет кровопролитной. "Попрощайся с ними, твоя судьба будет неотделима от моей. Я не сдам свой корабль прежде, чем он взорвется или будет потоплен. Таков долг тех, кто служит королю и стране". Своему родному брату он писал: "Если ты услышишь, что мой корабль захвачен, знай, что я мертв".
Корабли с развевающимися красными и желтыми флагами представляли собой внушительное зрелище. Бирюзовые воды струились и искрились под безоблачным голубым небом. Родные и близкие сгрудились на молу и на набережной, стояли на балконах и башнях, наблюдая, как шлюпки отваливают от причала. Слова прощания были полны мрачных предчувствий.
Ближе к вечеру Вильнёв подал флоту сигнал сниматься с якорей, принять на борт плавсредства, приготовиться к постановке парусов и послать по офицеру на флагманский корабль за окончательными инструкциями и боевыми приказами. Задувал свежий бриз от норд-веста. Для выхода из бухты Кадис кораблям был необходим восточный ветер, а эскадра Магона, хотя и готовая к движению, не смогла бы предпринять внезапную ночную атаку на фрегаты Блеквуда.
Большинство кораблей находилось в самой гавани и имело еще большие проблемы с ветром. "Фугё" Бодуэна стоял на якоре между фортами Пуэрто-Реаль и Порталес, слишком глубоко внутри бухты, что представляло выход при таких условиях нелегким делом. Кроме того, немало еще оставалось сделать до выхода, в том числе принять на борт свои орудия, которые перед тем были установлены на канонерских лодках для обороны порта. Тем не менее, к ночи все корабли уже стояли на одном якоре, готовые к выходу с наступлением нового дня.
С рассветом ветер поменял направление, но явился лишь легким дуновением бриза от ост-зюйд-оста. Вильнёв подал сигнал на выход и французские корабли "Альхесирас", "Ашилль", "Аргонавт", "Нэптюн", "Герой", "Дюге-Труэн" с испанским кораблем "Багама" двинулись на выход по полной воде. К ним присоединились фрегаты "Гермиона", "Рейн" и "Фемида". Но слабый ветер зашел на юг, и остальные корабли смогли только переместиться из гавани в бухту и не далее. Бодуэн добрался из глубины бухты до траверза гавани Кадиса верпованием, т.е. перемещением якоря с помощью корабельных шлюпок вперед по ходу с последующей выборкой каната на корабле. Корабль продвигался до места отдачи якоря, и все повторялось.
В открытом море была поднята тревога. С первыми лучами солнца фрегаты Нельсона приблизились на расстояние четырех миль от Кадиса. Ближайшим из них оказался "Сириус", и Уильям Проуз, проинспектировав неприятельские корабли, флажным семафором передал Генри Блеквуду: "Неприятель поднимает марса-реи". В течение полутора часов Блеквуд наблюдал в подзорную трубу, как пошли наверх и брам-реи, а на восьми кораблях поставили марселя. В 7 часов утра ближайшие корабли начали движение. Убедившись, что они выходят в море, Блеквуд послал "Фебу" Томаса Кэйпела на вест-норд-вест, ближе к позиции, где крейсировала передовая эскадра линейных кораблей под командованием Даффа. Со своей позиции Блеквуд с трудом различал силуэт "Дефенса" Джорджа Хоупа, ближайшего из кораблей Даффа. К восьми часам он насчитал девятнадцать неприятельских кораблей на ходу. На всех из них, кроме двух, были поставлены марселя. Блеквуд поднял сигнал No 370: "Корабли неприятеля выходят из порта или снимаются с якоря". Кэйпел повторил этот сигнал, стреляя из пушек для привлечения внимания. "Дефенс" принял сигнал "Фебы" и отрепетовал его "Агамемнону". Берри передал этот долгожданный сигнал Джеймсу Моррису на "Колосс", а тотДаффу на "Марс".
Через переговорную трубу Блеквуд передал Томасу Дандасу распоряжение поставить "Наяду" так, чтобы образовать совместно с "Фебой" цепь для передачи сигналов флоту. Используя свод сигналов Попхема, экземпляры которого Нельсон привез с собой из Англии, он приказал Питеру Паркеру следовать на своем "Визеле" в Гибралтар и Тетуан, чтобы предупредить о происходящем корабли адмирала Луиса. "Пиккл" был послан на юг в район мыса Спартель с подобной целью.
Когда Магон выходил в открытое море на "Альхесирасе", он увидел эти суда, уходящие на предельной скорости, и послал свой фрегат "Гермиона" наблюдать за британскими фрегатами, одновременно организуя свои корабли для преследования. Но затем ветер стал слабеть, и к полудню воцарился полный штиль. Блеквуд наблюдал вражеские корабли, застрявшие на рейде и беспомощные от безветрия.
На борту "Беллерофона" первый лейтенант Уильям Камби как раз распоряжался добавить парусов, когда он заметил сигнал, развевающийся на топе мачты дозорного корабля "Марс". Он подумал, что это мог быть сигнал No 370 - сигнал, которого все так ждали, и послал мичмана к капитану Куку с запросом на разрешение отрепетовать сигнал адмиралу. "В этот момент "Марс" был так далеко от нас, что над горизонтом виднелись только брам-стеньги. Кук сказал, что не хотел бы репетовать такой важный сигнал, не убедившись в его точности - расстояние было так велико, что даже в подзорную трубу он не смог этого сделать". Камби же был уверен в остроте своего зрения. Кук спросил, может ли кто-нибудь подтвердить мнение Камби, но никто из офицеров и сигнальщиков не решился на это. "Я был до горькой обиды разочарован тем, что мое страстное желание сделать "Беллерофон" первым, кто отрепетует этот долгожданный сигнал адмиралу, не осуществилось", - вспоминал Камби.
"Сразу после того, как "Марс" опустил свои флаги, я сказал: "Сейчас они передадут сигнал No 370". Этот сигнал подавался с помощью флага, шара и вымпела, поднятых раздельно на разных топах мачт, причем цвета флага или вымпела не имели значения. Как я и предсказал, они подняли этот сигнал; невозможно было ошибиться в этом. В то время как мы готовились отрепетовать его, "Виктори" ответил на сигнал "Марса", немедленно вслед за этим сигнал о предстоящем обеде был аннулирован и поднят сигнал об общем преследовании".
Нельсон был уверен, что Объединенный флот двинется на Средиземное море, и сам направился на юго-восток к проливу, в надежде встретить там адмирала Луиса. Штурман "Принца" Ричард Андерсон с ужасом наблюдал за подъемом на "Виктори" сигналов - сначала "общее преследование", затем "корабль к бою изготовить". Его шлюпки были еще на воде, возвращаясь от "Британии" с тяжелым грузом питьевой воды. Это было некстати, так как адмирал уже выразил свое неудовольствие по поводу медлительности приготовления обоих кораблей. На "Нептуне", сообщал Джеймс Мартин, сигнал флагмана был "встречен полным удавлетварением, но из-за полнаго штиля надежды на встречу с ниприятилем в этот день были призрачны". "Нептун" начал движение через четверть часа, но вскоре "Беллерофон", "Белайл", "Орион", "Левиафан" и "Полифем" "показали свои превосходные ходовые качества и намного опередили остальной флот". Адмирал вникал в каждую деталь. Так, наблюдая удаление этих великолепных ходоков, он заметил, что ни "Полифем", ни недавно прибывший "Белайл" не выкрасили свои мачты в темно-желтый цвет, как было приказано, чтобы в бою отличать свои корабли от французов и испанцев, у которых были выкрашены только бугеля[31]. Он послал свое посыльное судно "Энтрепренант" с приказом немедленно выкрасить их. Все, что помогло бы избежать попадания под дружественный огонь, необходимо было сделать.
Затем Нельсон вернулся к написанию писем. Одно из них, незаконченное, было из тех, которые суеверные мужчины часто пишут своим женам: "Любимейшая Эмма, мой дорогой сердечный друг! Жребий брошен.... Это мое последнее тебе письмо, которое я пишу перед битвой, и я от всей души надеюсь, что выживу для того, чтобы закончить его после схватки...".
В следующем письме, адресованном его дочери Горации, он впервые подтверждает ей свое отцовство. "Мой дражайший ангел, я был счастлив от удовольствия получить твое письмо от 19 сентября, и неимоверно рад услышать, что ты являешься такой хорошей девочкой.... Прими, дорогая Горация, родительское благословение от твоего любящего отца. Нельсон и Бронте".
С получением приказа незамедлительно начиналась подготовка судна к предстоящему бою. Свистки боцманматов вызывали наверх всю команду для участия в общесудовых авралах и часто проводившихся учениях. В морских битвах эпохи наполеоновских войн большинство потерь и ранений причинялось не прямым попаданием пушечного ядра, а разлетавшимися осколками деревянных конструкций. Для уменьшения этих потерь велись специальные приготовления. Подвесные койки сворачивались, выносились на палубы и укладывались в большинстве своем вдоль бортов в специальные крепления, где они предоставляли защиту от осколков и действия ручного оружия. Часть из них размещалась на вантах для защиты юферсов[32]. С орудийных палуб и полуюта убирались переборки[33]. Часть таких переборок имела петли в верхней части, их поворачивали и крепили к подволоку[34]. Другие переборки разбирались и складывались в трюме. Легкие филенки и брезентовые ширмы либо также складировались в трюме, либо попросту выбрасывались за борт. Межпалубные пиллерсы[35] выбивались из креплений, все трапы, сочтенные несущественными, удалялись и заменялись штормтрапами[36]. Очистка палуб давала больше пространства для обслуживания орудий, облегчала руководство и снабжение ядрами и порохом, а также уменьшала опасность потерь от осколков, улучшала вентиляцию переполненного людьми пространства и способствовала удалению порохового дыма.
Каютная мебель, в большинстве своем переносная и разборная, удалялась в трюм, а в случае срочного приготовления выбрасывалась за борт. Учет того, что экипаж с энтузиазмом выбрасывал за борт, велся тиммерманом. Так, на "Аяксе" выбросили шесть трапов, десять коечных рам, шесть пиллерсов, точильный камень, кучу коечных ширм, четыре штормовых паруса, тридцать футов медного дымохода и многое другое. Экипаж "Нептуна" действовал подобным образом. После сражения Томас Фремантл обнаружил, что часть обстановки его каюты была выброшена за борт, но, к его радости, призовой письменный стол красного дерева был пощажен. На "Тоннанте" резные деревянные кресла из обстановки офицерской кают-компании были подвешены на лине, проведенном между грот-мачтой и бизань-мачтой, где они и провисели высоко над палубой. С Нельсоном обошлись лучше: всю его мебель, включая портрет Эммы, аккуратно сложили внизу в трюме.
Иметь дело в сражении с раненными и испуганными животными было нелегко, и скот обычно забивали перед боем. На "Нептуне" держали козу ради свежего молока, а также 8 октября получили одиннадцать волов, из которых несколько голов были еще живы перед сражением. Некоторые британские капитаны оставляли жизнь своим животным. Коллингвуд сохранил своих свиней, а Генри Бейнтан на "Левиафане" - козу.
К вечеру усилился ветер, и гонку возглавлял "Белайл", делая 4 узла. "Орион" держался немного сзади. В каюте Эдуарда Кодрингтона были сняты переборки, и он писал своей жене, отделенный шлюпочным парусом от квартердека: "Как билось бы в тревоге за меня твое сердце, дорогая Джейн, если бы ты знала, что именно сейчас, используя все возможные паруса, мы направляемся на врага...". Он написал ей, что отходит ко сну, "полный надежды, что исполнится заявление лорда Нельсона, а именно, что нас ждет удачное сражение, и мы вернемся домой вовремя, чтобы съесть рождественский обед". На "Беллерофоне" Уильям Камби был более пессимистичен, его радость от ожидания битвы и окончания долгой блокады "значительно умеряется опасением, что это только ложный маневр с их (неприятеля) стороны". Как и многие другие, он опасался, что "не имея намерения дать нам сражение, они вернутся в гавань Кадиса, как только обнаружат, что мы преследуем их".
Этой ведущей группе было передано указание - усилить наблюдение в течение ночи, в то время как флот продолжал продвижение в направлении Гибралтарского пролива. Кук сказал Камби, что "он не будет чувствовать себя спокойно, если он сам или я не будем постоянно наверху до того, как схватимся с врагом или прекратим преследование". Камби вызвался нести две вахты, добавив: "надеюсь, что события следующего дня сделают излишней необходимость усиленной вахты последующей ночью". Он нес вахту до полуночи, Кук до четырех утра, затем Камби снова принял вахту. Но с рассветом никаких признаков вражеского флота обнаружено не было.
С утра в Кадисской бухте задул легкий береговой бриз от юго-востока, а в открытом море поднялся более свежий юго-западный ветер. Магон немедленно начал преследование Блеквуда, в то время как остальная часть Объединенного флота выходила из бухты. "Герой" подобрался достаточно близко и дал залп по "Сириусу", который занимался досмотром американского купца. Фрегаты уходили на юго-запад и наткнулись на "Агамемнон", который оказался на пути Объединенного флота. Блеквуду показалось, что он не обращал внимания на опасность, во всяком случае, не собирался расставаться с бригом, который взял предыдущим днем в качестве приза. Примерно к десяти часам утра все корабли Объединенного флота покинули бухту, приготовляясь к сражению, и только "Райо" тянулся позади всех.
Прогуливаясь в окрестностях Чикланы, Антонио Галиано встретил местного крестьянина. Тот осведомился, не поднимался ли сеньор в убежище Святой Анны - местный наблюдательный пункт, откуда можно было увидеть, куда направлялся Объединенный флот. Галиано был удивлен, услышав от крестьянина, что тот своими глазами видел, как флот покидает Кадис. Антонио поспешил домой передать эти новости своей матери.
Ближе к полудню полил сильный дождь, впервые за последние месяцы. Ветер крепчал. Когда корабли вышли в открытое море, он усилился еще больше и зашел на юг, от чего корабли нарушали строй. Вильнёв подал сигнал взять марселя на два рифа, уменьшая парусность в преддверии плохой погоды.
Вокруг входа в Гибралтарский пролив море было пустынным, и надежды британцев казались разрушенными. Огорченный Кодрингтон продолжал свой журнал, предназначенный для жены: "Все наши блестящие надежды исчезли; и вот, вместо того, чтобы под всеми возможными парусами, при легком бризе и прекрасной погоде, нестись навстречу врагу, мы держимся под глухо зарифленными марселями, при сильном ветре с плотным дождем, а трусливые французы, очевидно, возвращаются в Кадис". Они сделали поворот и медленно шли на север, в большинстве считая, как Кодрингтон, что противник повернул назад в порт. Штурман "Принца" Ричард Андерсон высказался от имени менее воинственно настроенных: "Вся эта суматоха при том, что враг, которого мы преследовали всю ночь (а наша старушка вела себя неплохо), вернулся в порт - я устал, сегодня плохая погода, у них на 10 линейных кораблей больше, так что я нисколько не опечален, что они ускользнули".
Только к вечеру на большинстве британских кораблей поняли, что противник еще в море. Нельсон был информирован лучше: Джордж Хоуп ("Дефенс") сделал утром доклад, а сам получил инструкции для Блеквуда. Они гласили: сигнальная цепь должна поддерживаться весь день. С наступлением темноты Блеквуду надлежало, "если противник продолжает следовать курсом на юг, каждый час зажигать вместе, для большей яркости, два фальшфейера. Если противник повернет на запад - три выстрела в быстрой последовательности, каждый час".
Запись в журнале "Принца Астурийского" гласила: "Наступила ночь, небо облачно, горизонт в дымке, короткие волны от норд-веста". Ветер снова стих до умеренного бриза. В семь вечера "французское судно подошло на голосовую связь и доложило, что "Ашилль" насчитал 18 вражеских кораблей". В полной темноте они наблюдали фейерверк из запускаемых ракет и горящих фальшфейеров. Находившиеся на палубе могли видеть и слышать, как британцы подавали сигналы орудийными выстрелами. Эсканьо определил, что, "судя по интервалу между вспышкой и звуком, они должны быть на расстоянии около двух миль от нас" и, используя фонарь ночной связи, посоветовал Вильнёву построиться в ордер баталии. Вильнёв согласился. Он послал бриг с этим приказанием к судам, свалившимся слишком далеко под ветер. Объявили боевую тревогу и все заняли свои места согласно расписаниям.
"Принц Астурийский" показал сигнал строиться в ордер баталии впереди него, а Гравина повесил фонарь на марсе бизань-мачты, показывая, что его флагманский корабль будет вести строй. Затем они легли на курс зюйд-ост-тен-зюйд[37], отдавая распоряжения близким кораблям, чтобы те транслировали другим кораблям приказ строиться в кильватерную колонну за флагманами. "Так как ночь была очень темной, выполнение этих маневров сопровождалось значительным беспорядком", - отмечал суб-лейтенант Дезире Кламар с "Ашилля". Суда, как могли, выстраивались в подобия изломанных линий.
Нельсон наблюдал, как фальшфейеры ежечасно подтверждали неизменность курса. Противник медленно, но твердо продвигался в южном направлении. Сам он, однако, повернул на юго-запад, мористее, с таким расчетом, чтобы к утру "иметь барометр", т.е. занять наветренное положение. И только в четыре утра он повернул назад, на северо-восток, на курс сближения с Объединенным флотом. На "Нептуне" старые морские волки нюхали ветер и с беспокойством вглядывались в облака всякий раз, когда они освещались "иллюминацией". Небо очищалось, и дул прекрасный умеренный ветер. Все выглядело так, вспоминал Джеймс Мартин, как будто воины Великобритании наконец-то будут иметь ту возможность, которую они так долго ждали: "Надвигался момент, который должен был Решить, что - Хвастливый Ероизм Французов и Испанцев или Подлинная Доблесть свободно Рожденного Британца - будет Править Миром".
Уильям "Настифейс"[38] Робинсон с "Ревенджа" вспоминал, что "марсовый впередсмотрящий выкрикнул - парус справа по носу, и две-три минуты позже - много парусов". Новость быстро распространилась, и, крича и громко топая, подвахтенная смена и другие свободные от службы люди рванулись вверх по трапам. Робинсону Объединенный флот "казался лесом мачт, вырастающим прямо из океана".
На "Беллерофоне" кэптен Джон Кук знал, что первому лейтенанту Уильяму Камби хотелось бы увидеть это зрелище, и он послал штурмана Эдуарда Овертона разбудить лейтенанта. Овертон наблюдал за взлетами и падениями надежд Камби все предыдущие дни, поэтому поднимал его ободряющими возгласами: "Камби, мой мальчик, вставай; здесь они, все до одного, тридцать три корабля у нас под ветром, и, сдается мне, не намерены избегать нашей атаки". Камби вскочил со своей койки, натянул одежду и, готовый уже рвануться вверх, задержался, став на колени на несколько мгновений. Он "произнес короткую, но пылкую молитву могучему богу войны, прося славной победы оружию моей страны", и подумал на мгновенье о своей жене Анне, двухлетнем сыне Энтони и шестимесячном ребенке, которого он еще ни разу не видел. Затем он поднялся по трапу на квартердек и принялся рассматривать противника через подзорную трубу. Тот следовал правым галсом курсом на юг и производил построение в ордер баталии, как и предсказывал Овертон. Дождь прекратился, а ветер упал до слабого бриза от норд-веста.
"Виктори" показал серию сигналов в быстрой последовательности, предписывая кораблям действия и направление движения в сторону неприятеля. Британские корабли приступили к построению в две колонны, возглавляемые "Виктори" и "Ройал-Сувереном", следуя курсом ост-норд-ост[39], который не столько вел на сближение с противником, сколько старался отрезать его от Кадиса. Единственным исключением была "Африка", которая ночью потеряла контакт с флотом и находилась в нескольких милях к северо-востоку.
На "Нептуне" первым обнаружил противника шестнадцатилетний мичман Уильям Бедкок. Он бросился на корму доложить вахтенному офицеру, и вскоре на палубе появился капитан Томас Фремантл, сопровождаемый другими членами экипажа. Один из них, Джеймс Мартин, обрисовал это как, "возможно, Величественнейший Вид Враждебных Флотов, когда-либо созерцавшийся - не менее 60 линейных кораблей вместе с Меньшим Соединением, укомплектованных Цветами Соответствующих Наций".
Через несколько минут после обнаружения британцами Объединенного Флота их собственные корабли появились на виду у противника. Вильнёв вышел на палубу тщательно одетым. Он выглядел весьма элегантно в темно-синем длиннополом мундире со стоячим воротником, зеленоватых вельветовых бриджах с лампасами, черных остроносых башмаках, с длинной золотой цепочкой часов, свисающей из жилетного кармана.
Вильнев распорядился подать сигналы построения в ордер баталии, как было оговорено еще в Кадисе. В течение ночи им уже было передано приказание занять по возможности свои позиции, и теперь многие из его кораблей старались занять свои места в строю. В темноте Луи Энферне ("Энтрепид") пытался встать непосредственно за адмиральским "Буцентавром", но другой корабль занял это место, и ему пришлось встать еще на два корабля дальше. Согласно ордеру баталии его место было на четыре корабля впереди, и он добавил парусов в попытке занять надлежащее ему место впереди приткнувшихся в строй кораблей.
Вильнёв также дал команду уменьшить дистанцию между кораблями до одного кабельтова, или двухсот ярдов, что считалось сомкнутым строем. Если бы они смогли удерживать такую дистанцию, то все корабли вытянулись бы в линию длиной примерно три с половиной мили. Но их строй был далек от требуемого. Кроме того, он состоял из нескольких перекрывающихся линий. К этому времени они находились в пятнадцати милях к востоку от низких песчаных утесов мыса Трафальгар. Пятьдесят миль отделяло их от Тарифы - входа в Гибралтарский пролив, но с ветром, убившимся почти до штиля, этот путь занял бы много времени. Британцы находились в одиннадцати милях мористее их. Вильнёв послал фрегат "Гермиона" посчитать вражеские корабли.
В семь тридцать "Гермиона" доложила о наличии тридцати судов, двадцать семь из которых были линейными кораблями. Донесение встревожило - очевидно, Нельсон получил подкрепления, и противник имел на шесть вымпелов больше, чем рассчитывал Вильнёв. Он внимательно наблюдал за британским флотом, стараясь предугадать действия Нельсона. Британские суда повернули в сторону французов нестройной массой, в которой два трехпалубника, возможно, становились ведущими двух групп. Вся эта масса направлялась к арьергарду Объединенного флота, угрожая охватить его и отрезать флот от Кадиса.
Было туманное осеннее утро с неярким солнечным светом, и к восьми часам утра температура составила 65 градусов по Фаренгейту[40]. Практически все корабли обоих флотов были уже готовы к бою, оставалось закончить кое-какие приготовления последней минуты. Матросские подвесные койки укладывались на места по боевому расписанию в качестве защиты от стрелкового оружия. Нижние реи застраховывались дополнительными цепными стропами для предотвращения падения громоздкого рангоутного дерева в случае повреждения обычных тросовых креплений. Брезентовые полотнища, отделяющие офицерские каюты, убирались, и все вокруг смачивалось для уменьшения возможности распространения пожаров. Находившийся на "Нептуне" Бедкок вспоминал, что "были поставлены все паруса, и все корабли старались сформировать ордер баталии из двух дивизий, но слабый ветер и значительное расстояние отставших судов до флагманов не способствовали скорейшему выполнению маневра".
В восемь часов британские экипажи отвлеклись от работы. В обычной обстановке тридцати-сорокаминутный перерыв на завтрак был рутинным делом, и Джеймс Мартин вспоминал, что на "Нептуне" капитан Фремантл "позволил нам пачти такой же Отдых, как и всегда". Офицеры собрались в кают-компании. Полу Николасу, второму лейтенанту морской пехоты на "Белайле", едва исполнилось шестнадцать. Это был его первый поход, и он, понятное дело, нервничал. Он был впечатлен той смесью рвения, уверенности и фатального смирения, с которой принималось понимание возможного ранения или смерти: "Хотя было видно, что все радовались перспективе достойного завершения предстоящей схватки, но ужасное предчувствие того, что не все вновь соберутся за этим праздничным столом, было лейтмотивом". Первый лейтенант Эбенезер Джил был так уверен, что не переживет этот день, что сделал завещание для "необходимого распоряжения своим имуществом в случае собственной гибели".
На "Беллерофоне" Уильям Камби завтракал, как обычно, в восемь часов с капитаном и другими офицерами. Затем капитан Кук попросил Камби задержаться и ознакомил его с секретным меморандумом Нельсона. Дождавшись, когда Камби внимательно прочитал его, Кук поинтересовался, "полностью ли поняты инструкции адмирала". Камби ответил, что "они настолько точны и подробны, что невозможно их интерпретировать двояко". Кук объяснил свое желание ознакомить Камби с волей Нельсона тем, что в случае его выхода из строя тому придется взять на себя командование кораблем. Камби "отметил немалую вероятность того, что то же самое ядро может вывести из строя их обоих", и предложил показать меморандум штурману, который останется единственнымофицером на квартердеке в случае их гибели и сможет передать инструкции Нельсона тому из лейтенантов, который примет командование. Кук согласился, и Овертон был приглашен для чтения инструкции.
Подобные предосторожности были вполне уместны, учитывая уязвимость людей на открытом квартердеке и принимая во внимание историю "Беллерофона". На всем флоте он славился как наиболее подверженный боевым повреждениям корабль. Спущенный на воду в 1786 году, он принадлежал к меньшим линейным кораблям - семидесятичетырехпушечным двухпалубникам, которые составляли основу боевых порядков всех флотов того времени. Он принял участие в знаменитой победе над французами в 1794 году, прозванной битвой Славного Первого Июня. При Ниле он принял бой с намного превосходящим по мощи трехпалубным французским флагманом "Л'Ориент", потерял 193 человека убитыми и ранеными, полностью лишился рангоута. Тем не менее, он обрубил канат и вышел из боя только после того, как запылал французский флагман. В 1794 году его командиру оторвало ноги, а при Ниле были ранены капитан со штурманом и три лейтенанта убиты. Мысль о том, что теперь они находились в той же самой деревянной постройке, но перед лицом более многочисленного неприятельского флота, была отрезвляющей.
Кук, Овертон и Камби вернулись на квартердек, где Кук приказал Камби объявить боевую тревогу. Камби вызвал боцмана Томаса Робинсона, который со своими помощниками Томасом Платтсем и Уильямом Хайтером бросился к палубным люкам для подачи сигнала. Тем временем Камби подал команду барабанщикам бить ритм "Сердца дуба", полюбившийся морякам со времен Семилетней войны:
Каждой пушечной палубой командовали один или два лейтенанта и пять мичманов. На нижней палубе "Беллерофона" лейтенант Джордж Сондерс командовал носовыми четырнадцатью из двадцати восьми 32-фунтовок. Первыми восемью из пушек Сондерса командовал Уильям Феарвезер, 45-летний мичман, который либо постоянно проваливался на экзаменах, либо выдвинулся из рядовых - татуировка в виде распятия на предплечье и его роль третьего боцманмата предполагали последнее. Он походил из Грейт-Ярмута и имел жену, ждущую его в Портсмуте. Роберт Орчард, тридцатичетырехлетний уроженец Дорсета, был одним из плутонговых Сондерса. Он командовал пятой и шестой парами орудий на нижней палубе. Среди других подчиненных Сондерса были такие превосходные моряки, как Генри Парк из Уитби и Джон Легг из Дорчестера, которые являлись командирами орудий. Также среди них были Джон Синиор, матрос 1 статьи из Бордо, насильно завербованный с английского купца в 1796 году, для которого королевский флот стал родным домом, и Джеймс Филд, 21-летний ландсмен - уроженец Дублина, который, перед тем, как добровольно завербоваться на флот, работал металлистом в течение двух лет. Тут же был и корабельный мясник, 36-летний Уильям Паллет, занимавшийся тем же ремеслом в Хертфоршире до того, как пошел в море в 1791 году.
Каждую пару 32-фунтовок - правого и левого бортов - на нижней палубе обслуживали четырнадцать человек. Если корабль вел огонь с обоих бортов, обслуга делилась пополам. Обычный расчет 18-фунтовки состоял из одиннадцати человек, 12-фунтовки - из восьми. Некоторые моряки из состава орудийных расчетов имели и другие обязанности, для выполнения которых их могли временно отозвать. В орудийном расчете из 14 человек: двое обыкновенно назначались в абордажную команду; двое назначались в помощь для работы с парусами[41], если требовалось произвести маневр; двое направлялись работать с помпой, если вражеский огонь причинял водотечность в трюме; обязанностью еще одного было "следуя к своему месту по боевой тревоге, принести Пожарное Ведро к своему Орудию" и быть готовым "прекратить обслуживание своего Орудия и доставлять Воду в любую часть Корабля, где это будет необходимым".
Из кондуктурской кают-компании[42] к орудиям выносили сундуки с мушкетами, револьверами, абордажными саблями, ящички с зарядами. Пыжи размещались в сетках, свисающих с бимсов над каждым орудием. Каждому командиру орудия полагались пороховой рожок, запасной кремень для орудийного замка, запальный фитиль на случай отказа кремня, протравники и буравы, а также мешок с запальными трубками и инструментом. Перед началом боя запальный фитиль поджигали и вставляли в специальную бадью, частично заполненную водой таким образом, чтобы горящий конец фитиля находился над водой.
Живая цепь, составленная из мужчин и юнг, доставляла деревянные ящики с пороховыми зарядами из крюйт-камер[43] на палубы. Затем "специально назначенные Лица, расписанные для распределения Пороха", разносили ящики с зарядами и пороховые рожки и укладывали их напротив задействованных орудий по противоположному стрельбе борту. Если огонь велся одновременно с обоих бортов, то они укладывались по диаметральной плоскости[44] судна. Среди этих "назначенных лиц" на "Беллерофоне" был некий Ричард Боветт, 35-летний женатый мужчина с Девона, который был проинструктирован постоянно оберегать ящики с зарядами от возможного попадания на них искр. На этом корабле, возможно, ящики с пороховыми зарядами передавали Боветту юнги, но на "Марсе", несмотря на все написанное о "пороховых обезьянках", капитан Дафф не доверял юнгам доставку пороха к орудиям. Взамен их снабжали мокрыми швабрами, которыми смачивалось все, что просыпалось на палубу.
Констапель "Беллерофона" Джон Стивенсон постоянно перемещался между нижней орудийной палубой, своей кладовой и главной крюйт-камерой, которая располагалась в трюме двумя палубами ниже батареи Сондерса. Пожар в пороховых погребах был предметом постоянного страха моряков. В 1796 году фрегат Исраэля Пеллью, который теперь командовал "Конкерором", взорвался у причала Плимута, унеся 300 жизней. Причиной взрыва послужил порох, рассыпанный вороватым констапелем в виде дорожки, ведущей к крюйт-камере.
Естественно, такая опасность значительно возрастала во время сражения. В пороховых погребах открытый огонь был запрещен. Каждый из погребов имел прилегающее "световое" помещение, где пользовались фонарями, в которых огонь был закрыт стеклянными окошками. Фонари были снабжены подвешенными на петлях экранами со встроенными в них контейнерами, содержавшими воду, в качестве меры предосторожности на случай повреждения стекол. Профос Уильям Доуз, главный корабельный полицейский, охранял это "световое" помещение с помощью корабельного кока Уильяма Джеффериса, старого опытного моряка.
Готовясь к предстоящему бою, Стивенсон и его помощники открывали пороховые погреба и помещения с готовыми зарядами. Они проверяли картузы, заранее приготовленные на случай непредвиденных действий, и приготовляли новые, отмеряя порох с помощью медных совков. Расположенный позади них проход в погреб закрывался брезентовым экраном, обильно смоченным водой. Некоторые капитаны даже заполняли водой обитые свинцом проходы. Один из корабельных капралов, ливерпулец Джон Браун, стоял в проходе, а другой, Джон Бартон из Глазго, охранял сам погреб. Третий капрал охранял небольшое прилегающее помещение, в котором несколько надежных и опытных матросов надзирали за выдачей картузов.
Непосредственно над ними на орлопдеке[45], расположенном несколько ниже ватерлинии, тиммерман Рассел Март с частью своей команды, включая конопатчика Джона Уделла и своего помощника Джона Брейтуэйта, бывшего йоркширского корабела, направился в кладовую за материалами и инструментами. Они раскладывали аварийные клинья различных размеров для заделки пробоин от действия пушечных ядер вблизи ватерлинии. Свинцовые пластины и просмоленный брезент предназначались для пробоин больших размеров, пакля, которую готовил Удел - для заделки трещин и разошедшихся швов. Во время боя они совершали обходы внутренней части корпуса, а конопатчик производил периодические замеры поступления воды в льяльные колодцы и при необходимости руководил работой насосов.
Корабельный хирург Александр Уайт, его ассистент Уильям Энглхарт и санитары превращали в операционную значительную часть судна ниже ватерлинии. Они готовили пилы и ножи для производства ампутаций, зонды и ланцеты для удаления осколков, экстракторы для извлечения пуль, лигатуры для перевязки артерий, иглы и нитки для зашивания ран, жгуты, щипцы и пинцеты. Из белья приготавливали перевязочный материал, подносили ведра с водой для промывания ран и складывания ампутированных конечностей. Уксус для дезинфекции и очищенный скипидар для прижигания культей также находились под рукой. В оконечностях орлопдека расстилались брезенты для размещения раненых, ожидавших оказания медицинской помощи в порядке поступления. Находившиеся на борту женщины также поступали в распоряжение хирурга.
Выше, на полубаке, находились боцман Томас Робинсон и лейтенант или подштурман, руководящий маневрами на баке. В баковую команду входили боцманматы и наиболее сильные и надежные матросы, так как, в случае необходимости изменения курса в непосредственной близости от неприятеля, успех маневра зависел от их действий. В состав орудийной прислуги первой пары 32-фунтовых карронад входили, среди прочих, 29-летний Питер Мак-Фарлейн, плотный, мускулистый, бодрого вида шотландец, и Петер Янсен, 37-летний швед из Карлскроны, с татуировкой в виде цветочного горшка на правом предплечье. Янсен был беглым белым рабом. В июле того же года экипаж "Беллерофона", пополняя запасы воды в принадлежащем туркам порту Оран, укрыл его после побега. Когда турки потребовали его возвращения, лейтенант Камби успешно выторговал его освобождение, используя свой безупречный французский при переговорах с местным беем.
На квартердеке группа управления состояла из капитана Кука, Уильяма Камби и Эдуарда Овертона, с тремя мичманами в качестве адъютантов и клерком Уильямом Хазардом, ведшим записи. Квартирмейстер (старшина-рулевой) с четырьмя матросами управляли штурвалом. Выше них на полуюте располагались несколько морских пехотинцев и сигнальный мичман Джон Франклин 19-ти лет, который позднее станет известным исследователем Арктики. Вместе с ним находился Кристофер Бити, 31-летний старшина сигнальщиков. Примерно сорок матросов и морских пехотинцев составляли орудийную прислугу квартердека. Над ними, на марсе бизань-мачты, с мушкетом в руках, расположился старшина правой квартердечной вахты Чарльз Уайт - бывший рыбак 39-ти лет, чья жена жила в Госпорте. На марсах были размещены самые опытные и проворные матросы. Одним из них был Амброуз Пик с Девона, другим - рыжий житель Глазго по имени Джеймс Небли, оба двадцати с небольшим лет. Они имели мушкеты для стрельбы по противнику, но основная их роль, требующая незаурядной смелости, заключалась в управлении парусами во время боя. Если же требовались значительные изменения, другие марсовые покидали орудийные расчеты и присоединялись к ним.
Когда люди заняли свои места по боевому расписанию, и все доложили по команде, первый лейтенант Уильям Камби обошел судно для того, чтобы доложить капитану о готовности "Беллерофона" к сражению. На нижней палубе Джон Сондерс обратил его внимание на то, что некоторые из матросов написали мелом "крупными буквами на своих пушках слова "Победа или Смерть" - вдохновляющий признак той силы духа, с которой они приступали к своей работе".
Это означало, что "Нептуно", бывший замыкающим кораблем, становился лидирующим, а "Сан-Хуан-Непомусено", шедший впереди всех, оказывался в хвосте. "Моей единственной целью было защитить арьергард от запланированной атаки всей мощью противника", настаивал позднее Вильнёв, отдавая себе отчет в том, что недружелюбно настроенные коллеги могут обвинить его в попытке бегства в Кадис. Но основным результатом поданного им сигнала стала дезорганизация всего флота.
Капитан Мажанди наблюдал происходящее и докладывал, что в процессе поворота некоторые из судов, преимущественно испанские трехдечники, значительно увалились под ветер. В Обсервационной эскадре Гравины, маневрирующей с целью прикрытия арьергарда, отстало несколько кораблей. Проблема заключалась в том, что ветер был очень слаб. Суда приводились круто к ветру, т.е. медленно двигались, стараясь держать курс как можно ближе к линии ветра, но скорость их была недостаточной для хорошей управляемости. Еще больше ухудшала положение крупная зыбь, которая подходила с траверза и увеличивала дрейф судов. Маневрирование в таких условиях является серьезным испытанием и для укомплектованных, опытных экипажей, а часть испанских моряков имела только двухдневный опыт плавания в открытом море на этих кораблях. Французские экипажи также испытывали недостаток квалифицированных матросов. Попытки занять заранее назначенные им места в боевом ордере и затем совершить поворот на противоположный курс привели к тому, что франко-испанский ордер становился все более беспорядочным и разобщенным.
Мажанди жаловался, что "ведущий корабль, испанский "Нептуно", не поднялся на ветер, хотя сигналы с этим распоряжением повторялись несколько раз. Также и некоторые другие корабли не заняли своих назначенных позиций". Исполняющий обязанности лейтенанта Огюст Жикель, ответственный за маневрирование на баке "Энтрепида", лежавшим недалеко от "Нептуно", полагал, что Вильнёв давал Каэтано Вальдесу (командиру "Нептуно") неправильные приказы. Он чувствовал, что необходимо набрать большей скорости для лучшей управляемости судов во время маневрирования. Вместо того, чтобы дать распоряжение на "Нептуно" "поставить все возможные паруса и занять свое место в строю, адмирал безостановочно посылал сигналы держаться круче к ветру". При этом слабом ветре суда с худшей управляемостью дрейфовали под ветер более других, и линия баталии становилась все более и более деформированной с тем, что "суда то дублировались, то оставляли обширные дыры в линии на корысть англичан". Возможно, Вильнёв избегал распоряжений о постановке всех парусов, опасаясь произвести впечатление безудержного бегства. Также он был озабочен построением своего флота как можно компактней, поэтому, возможно, столпотворение беспокоило его меньше, чем разрывы строя.
Косме де Чуррука, военно-морской теоретик и капитан линейного корабля "Сан-Хуан-Непомусено", не был впечатлен руководящими талантами Вильнёва. Он считал ошибочным первый сигнал о занятии предварительно запланированных позиций: при существующих условиях сформировать боевой строй являлось непростой задачей для любого флота, но поворот был еще более глупым приказанием, так он только усложнил имевшиеся проблемы. Он стоял на квартердеке со своим старым товарищем и заместителем Франциском Мойуа, который принимал участие во всех его исследовательских экспедициях. С профессиональным отвращением наблюдали они беспорядок, последовавший за приказом Вильнёва лечь на обратный курс - корабли, пытающиеся повернуть, дрейфующие под ветер, стремящиеся занять свое место в строю. Наблюдая за своей командой, выбивавшейся из сил от бесконечной работы с канатами, Чуррука повернулся к другу и сухо заметил: "El general frances no conoce su obligacion, y nos compromete"[46].
Там, на западе, британские корабли уже не казались единой массой. Было видно, что они разделились на две основные группы, надвигавшиеся на строй Вильнёва. Однако было еще не вполне ясно, куда они направят основной удар.
Призовые деньги придавали морской службе определенное очарование. В 1780 году некий школьник, наблюдая передачу моряками солдатам французских пленных, слышал распеваемую девицами в Госпорте песенку:
Моряки, они получают такие деньжищи,
Солдаты же получают только нашивки.
Я так люблю бравого моряка,
Солдат же может поцеловать меня в зад.
В то время, как матросы зачастую имели денег достаточно, чтобы произвести впечатление на госпортских девиц, офицеры иногда делали состояние на призовых суммах, обычно при службе на фрегатах, посланных в крейсерство для захвата вражеских судов. В 1799 году Генри Дигби (капитан "Африки" при Трафальгаре) участвовал в захвате испанской "Св. Бригитты". Его доля призовых за перевозимые ею сокровища составила 40730 фунтов, 18 шиллингов и три с четвертью пенса, в то время как жалование капитана фрегата не доходило до двухсот фунтов в год.
Боевые корабли безо всяких сокровищ на борту также имели цену, и главной целью в битве было не потопление или уничтожение противника, а захват его в как можно менее поврежденном состоянии - в таком случае его стоимость была больше. При Трафальгаре каждый бросал взор на испанский четырехпалубник "Сантиссима-Тринидад". "Пусть Бог благословит Вас, и поставит борт о борт с "Сантиссима-Тринидад"", писал Коллингвуду Нельсон в июле. Генри Уолкер вспоминал, что в это утро на "Беллерофоне" "все были в приподнятом состоянии" и люди были так уверены в победе, что "они занимались определением количества своих призов и прикидывали долю призовых на каждое судно". Старейшие матросы на борту - такие, как, например, 49-летний Джеймс Джилл, прослуживший тринадцать лет на флоте - подсчитывали, какую сумму получит "Беллерофон" за испанский четырехпалубник "Сантиссима-Тринидад". "Смею сказать, что мы были далеко не единственным на флоте судном, на котором велись такие подсчеты".
Определенное нервное напряжение было разлито в атмосфере, так как люди понимали, что не все из них переживут этот день. Уильям "Образина" Робинсон вспоминал некоторых матросов с "Ревенджа", предлагавших гинею за стакан грога. Другие же "составляли что-то вроде устного завещания, например: если одно из посланных Джонни Крапо[49] ядер оторвет мне голову, ты заберешь все мои принадлежности; если же ты будешь убит, а я останусь жив, то я заберу твои".
Многие офицеры писали письма домой. Некоторые из них остались неоконченными, как письмо Нельсона Эмме Гамильтон. Джон Айкенхед, один из юных мичманов на "Ройал-Суверене", писал: "Если суждено мне, мои дорогие родители, пасть за дело короля, то пусть эта мысль утешает вас. В моей душе нет ни малейшего страха. О, мои родители, сестры, братья; дорогие дедушка, бабушка и тетя - поверьте, это так". Он не подписал письмо, надеясь продолжить его в конце дня. Другие писали простые прощальные записки своим возлюбленным. Некоторые из "юных джентльменов" "Марса" имели знакомых в Эдинбурге или Перте. Сын кэптена Джорджа Даффа Норвич прибыл на борт в конце сентября, где встретился со своими кузенами - Александром и Томасом. Отослав юного Норвича и прибывших вместе с ним трех других мальчишек в относительную безопасность нижней палубы, Дафф написал торопливую записку своей жене:
Джордж Дафф"
Ранним утром Нельсон передал капитанам фрегатов распоряжение прибыть на борт своего флагманского судна. Генри Блеквуд выразил свою озабоченность безопасностью самого адмирала и предложил тому поднять свой флаг на его фрегате "Евриал", с которого можно было эффективней руководить ходом сражения. Как и предполагал Блеквуд, Нельсон отказался, мотивируя свое решение важностью подачи личного примера. Затем Блеквуд пытался убедить его пустить вперед корабли "Темерер", "Нептун" и "Левиафан". Он и капитан "Виктори" Томас Харди убеждали, что для руководства флотом будет лучше, если Нельсон как можно дольше будет находиться вне непосредственного столкновения. В конце концов тот согласился пропустить вперед "Темерер". К этому времени "Темерер" шел по траверзу "Виктори", стремясь занять свое место в строю согласно предварительному плану.
Капитан Элиаб Харви находился на голосовой дистанции, и пока Блеквуд передавал ему это распоряжение, он заметил, что "Виктори" опять увеличила ход. Очевидно, Нельсон снова передумал. Капитану "Нептуна" Томасу Фремантлу было назначено место в строю сразу за "Виктори". "Нептун" считался тихоходным, но тут шел достаточно быстро, чтобы к 10 часам утра быть в состоянии обогнать "Виктори". По словам Уильяма Бедкока, Фремантл "собирался обойти его и первым прорвать вражеский строй, но несчастный лорд Нельсон сам окликнул нас с кормовой галереи флагмана и сказал: "Нептун", уберите ваши лиселя и сдайте назад; я сам прорву вражеский строй".
Примерно милей южнее Коллингвуд на "Ройал-Суверене" с недавно обновленной медной обшивкой подводной части корпуса отрывался от остальных кораблей своей колонны. Запланированный за ним "Тоннант" Чарльза Тайлера не чистил корпус в течение многих месяцев, и даже под всеми поставленными парусами не мог выдерживать заданное расстояние. "Белайл", следующий за ним под марселями и брамселями, с трудом удерживал свое место. В шканечном журнале "Белайла" на девять двадцать имеется запись: "Флагман передал распоряжение "Белайлу" и "Тоннанту" поменяться местами в строю". Юный Пол Николас с "Белайла" вспоминал, что, когда корабли поравнялись, капитаны приветствовали друг друга через рупоры. "Капитан Тайлер воскликнул: "Славный день для старой Англии! Еще до исхода дня каждый из нас получит по призу!" Эта уверенность в нашем профессиональном превосходстве, наводящая ужас на другие нации, выражалась на всех лицах. Как бы в подтверждение этих вдохновляющих мыслей, оркестр нашего мателота заиграл "Британцы попадают прямо в цель"".
Планом предусматривалось, что колонна Коллингвуда атакует в строю пеленга. Для введения неприятеля в заблуждение изменение боевого порядка предполагалось сделать в последний момент по сигналу Нельсона. Коллингвуд понял, что при таком слабом ветре перестроение будет затруднительным и долгим. Запись в его журнале показывает, что он "подал сигнал подветренной дивизии перестроиться в строй пеленга вправо" заранее. Он сделал это подачей сигнала трем из своих кораблей - "Белайл", "Ахилл" и "Ревендж" - изменить курс вправо. Он не стал уменьшать свой ход, чтобы позволить кораблям совершить правильное перестроение, но этим сигналом дал знать капитанам, что им следует вступить в боестолкновение со всем франко-испанским арьергардом. Планировалось, что сам он вступит в бой с двенадцатым от конца колонны кораблем, однако вместо этого он направился к трехпалубнику "Санта-Анна". Возможно, что он посчитал его двенадцатым из-за неправильного построения неприятеля. На самом деле "Санта-Анна" была шестнадцатым кораблем от хвоста колонны. Атакуя так далеко вперед, он давал своим кораблям гораздо более трудную задачу, чем ту, которую поставил перед ним Нельсон. Нельсон рассчитывал, что корабли Коллингвуда по количеству вымпелов будут превосходить неприятеля на четверть, на самом деле количественное превосходство получилось у французов с испанцами.
Тем временем Нельсон, желая обезопасить Коллингвуда, в 10 часов передал на "Марс" приказ выйти в голову подветренной дивизии. "Марс" отрепетовал полученный сигнал, но смог только обогнать "Тоннант", так как "Ройал-Суверен" и "Белайл" шли быстрее. Сам Коллингвуд не сделал даже попытки уменьшить ход. Вне всякого сомнения, он наблюдал поведение Нельсона и был полон решимости также лично вести в бой свои корабли. Мичман Джон Айкенхед в своем письме домой, написанным этим утром, заметил, что перспектива предстоящей битвы сделала адмирала "выглядевшим вполне молодым". Коллингвуд в самом деле был очень бодрым все это утро. Он обратил внимание своего слуги Уильяма Смита на великолепный вид неприятельского флота, а первому лейтенанту Джеймсу Клавеллу посоветовал сменить сапоги на ботинки с чулками, мотивируя это тем, что в случае ранения хирургу легче срезать чулки, чем сапоги.
Нельсон спустился в свою каюту, почти полностью лишенную мебели, и, встав на колени перед столом, начал заполнять свой дневник - документ личный, но предназначенный для общественности. Он начал довольно прозаично: "На рассвете мы обнаружили Объединенный флот неприятеля...", а затем перешел к тщательно составленной молитве:
"Да дарует великий Бог, перед которым я преклоняюсь, великую и славную Победу моему Отечеству, к благополучию всей Европы; пусть никакие поступки не запятнают Её; и пусть после Победы гуманность станет характерной чертой британского флота. Я же посвящаю свою жизнь Тому, кто создал меня, и себе лично желаю, чтобы Его благословенный свет озарил мои усилия, направленные на верное служение Отечеству. Ему я вверяю судьбу свою и того правого дела, которое доверено мне защищать. Аминь. Аминь. Аминь".
Эта запись существует в двух идентичных рукописных копиях, сделанных, возможно, с помощью пантографа, и она явно была предназначена для публикации. Нельсон старательно конструировал свой публичный имидж, и эта молитва, скорее всего, была бы опубликована даже в том случае, если бы он остался жив. Многие письма, написанные капитанами своим домашним (особенно это касается писем Эдуарда Кодрингтона), выглядят хотя бы частично так, что они были составлены в расчете на возможную публикацию, и поэтому ко многому тому, что на первый взгляд кажется сугубо личным, при исследовании следует относиться с осторожностью. Выраженные Нельсоном чувства, отождествляющие британские интересы с интересами всей Европы, составлены в чрезвычайно дипломатической манере.
Затем Нельсон попросил Харди и Блеквуда засвидетельствовать официальный документ более личного свойства. В нем он просил государственной защиты для своей любовницы и своей дочери в случае своей смерти. Обрисовав дипломатические достижения Эммы Гамильтон, как результат её влияния на неаполитанскую королеву, Нельсон так завершает этот документ:
"Таким образом, я вверяю Эмму, леди Гамильтон, на попечение Короля и Отечества с тем, чтобы они предоставили ей достаточные средства для поддержания достоинства её титула пожизненно. Я также оставляю на попечение моего Отечества свою приемную дочь Горацию Нельсон Томпсон и желаю, чтобы в будущем она носила мою фамилию. Это единственные одолжения, которые я прошу у моего Короля и Отечества в момент, когда я собираюсь сражаться за их дело".
Не было ничего необычного на флоте в том, чтобы оставлять своих детей на попечение короля и страны. Когда кэптен Джон Моррис, командуя кораблем "Бристоль" в Америке в 1776 году, был смертельно ранен, он поручил своего сына заботам короля и страны; взращенный флотом, Джеймс Моррис теперь вел в бой линейный корабль "Колосс". Попытка Нельсона гарантировать благополучие своих любимых таким образом вовсе не была настолько эксцентричной, как может показаться теперь.
Между тем, свалка и неразбериха в Объединенном флоте продолжалась. Очевидец сообщал, что "авангард заштилел и с трудом управлялся, в то время как арьергард уже поймал бриз, распространявшийся с юго-запада". "Санта-Анна", а затем и "Принц Астурийский" повернули под ветер с тем, чтобы дать больше пространства столпившимся вокруг них кораблям. В десять тридцать "Принц Астурийский" подвернул еще под ветер, и "Ашилль", все еще пытавшийся занять предназначенную ему позицию впереди "Астурийского", столкнулся с ним, но повреждения от столкновения были незначительны.
Некоторые пытались сформировать строй из кораблей, находившихся под ветром, аналогично построению предыдущего дня. Это было стандартной практикой и прагматическим решением, принимая во внимание возможности худших испанских экипажей. Постоянные же сигналы Вильнева держаться круче к ветру приводили их в замешательство. Конечно, под ветром находились скалистые отмели испанского побережья, и адмирал, вне всякого сомнения, желал держаться от них как можно дальше. Конечным результатом такого замешательства было то, что "несколько кораблей дублировали друг друга и создавали столпотворение в кордебаталии и арьергарде".
Ведущим в авангарде Пьера Дюмануара был Каэтано Вальдес на прекрасном испанском восьмидесятипушечнике "Нептуно". Несмотря на то, что ему только исполнилось тридцать четыре года, Вальдес был уже опытным мореплавателем (он сопровождал Галиано в одном из исследовательских плаваний) и уважаемым бойцом, который участвовал в спасении "Сантиссима-Тринидада" в битве при мысе Сан-Винсенте. За "Нептуно" следовал "Сципион", а третьим в строю был "Энтрепид", которым командовал неудачливый капитан Луи Энферне. Он должен был следовать четвертым за "Буцентавром", а вместо этого находился на девять корпусов впереди. Ночью он потерял свое место в строю, а при повороте через фордевинд обошел многие суда и оказался на траверзе флагманского корабля контр-адмирала Дюмануара "Формидабль". Шедший перед "Формидаблем" испанский корабль "Райо" увалился под ветер и отстал, в результате чего образовался разрыв в строю, и Дюмануар приказал Энферне заполнить его. "Формидабль" был восьмидесятипушечным кораблем, который успешно состязался с "Буцентавром" в артиллерийских стрельбах в Тулоне. Вояж в Вест-Индию проявил его тихоходность (Вильнев приписывал это плохому качеству медной обшивки корпуса), но тем не менее он был мощным кораблем. Идущие за ним "Монблан" и "Дюге-Труэн" находились почти на траверзе друг друга. Большой, но очень старый корабль "Райо" со своим необученным экипажем дрейфовал на некотором расстоянии под ветром, а на ветре от него шел "Св. Франциск Ассизский".
Ведущие корабли дивизии Вильнева столпились в беспорядке, "Сан-Августин" шел под ветром у "Героя", нового корабля, спущенного на воду в Рошфоре в 1803 году. Позади и немного под ветром от "Героя" находился массивный "Сантиссима-Тринидад", флагманский корабль испанского контр-адмирала Балтазара де Сиснероса. Корпус этой величественной громадины (единственного четырехпалубника в мире) был окрашен в белый цвет, с четырьмя рядами вызывающе алых пушечных портов, а его носовая часть была богато украшена великолепной группой фигур, представляющих Святую Троицу. Построенный в Гаване из американского кедра, он был спущен на воду в 1769 году как трехдечник, а в 1795-ом добавили еще одну батарейную палубу.[50] Артиллерийское вооружение состояло из 136-ти орудий и 4-х карронад, водоизмещение составляло 3100 тонн, экипаж - 1048 человек, включая 382 солдата. Его считали переутяжеленным и валким, но в битве при Сан-Винсенте испанцы защищали его с таким же упорством, с каким британцы стремились захватить его. Сзади шел флагманский корабль Вильнева "Буцентавр", восьмидесятипушечник, хотя Джеймс Мартин считал (правильно или ошибочно), что при Трафальгаре он нес 102 орудия. Вильнев высоко ценил его ходовые качества и его стойких провансальских моряков, отзываясь о его команде как об "одной из лучших в эскадре".
Однотипный с ним корабль "Нэптюн", еще один новенький восьмидесятипушечник, должен был следовать непосредственно за "Буцентавром", но испанец "Сан-Хусто", которому следовало находиться четырьмя корпусами далее, помешал капитану Эспри-Транкию Местралю занять это ответственное и почетное место в строю. Эти два судна попытались поменяться друг с другом местами и оба сдрейфовали под ветер:
"Сан-Хусто" был не на своем месте и, находясь на ветре, постепенно оттеснял меня и мешал моим действиям. Я немедленно окликнул его и спросил, знает ли он свое место в строю; я сообщил ему, что мое место - непосредственно за кормой "Буцентавра". Он ответил, что постарается встать позади меня, однако не сделал этого, и продолжал приводиться к ветру на моем левом крамболе, что заставило меня увалиться под ветер и отойти от флагмана, от которого я был вначале на расстоянии голосовой связи".
Мэстраль принадлежал к тем французским капитанам, которые во всем винили своих испанских союзников, но в этом случае он, вероятно, был прав. Как и "Райо", "Сан-Хусто" недавно вышел из дока, и его команда находилась на нем в море всего третий день. Капитан Мигель Гастон критически относился к её подготовке и обвинял в неумении управлять парусами и постоянном уваливании под ветер. Это замешательство было весьма некстати, так как "Нэптюн" был "одним из превосходнейших и наиболее мореходных кораблей флота". Позиция непосредственно за флагманским кораблем была весьма вероятным фокусом британского внимания, и было желательно, чтобы её занимал мощный корабль. Занимающий следующее место в строю испанец "Сан-Леандро" последовал в кильватер за увалившимся под ветер "Нэптюном", оставив зияющую "дыру" позади флагмана. Когда командовавший "Редутаблем" (концевым кораблем дивизии Вильнёва) Жан-Жак Люка увидел потенциально катастрофическое развитие ситуации, он объявил своим офицерам и матросам, что они пойдут вперед для поддержки флагмана. Его слова были встречены аплодисментами и криками "Да здравствует император, да здравствует командир!" Команда "Редутабля" была вышколена и хорошо мотивирована своим энергичным капитаном. Сопровождаемый барабанщиком и флейтистом, Люка во главе своих офицеров прошел по батареям и был весьма удовлетворен, найдя моряков горящими желанием вступить в бой.
Позади "Редутабля" имелся еще один значительный разрыв. Дивизию вице-адмирала Игнасио де Алава должен был вести "Энтрепид", но Луи Энферне был далеко впереди от назначенной позиции, как и "Сан-Хусто", который должен был следовать за ним. Следующим в строю, но значительно увалившимся под ветер, был "Эндомтабль", мощный 80-пушечник. Он был на скорую руку отремонтирован в Тулоне в 1804 году, и от той чрезвычайной мобилизации, снабдившей неплохими командами линейные корабли "Буцентавр" и "Нэптюн", ему достались лишь отбросы. По мнению Вильнёва, это был прекрасный корабль с отвратительной командой. Затем шла "Санта-Анна" под флагом Алавы, ведущая связный строй из четырех кораблей. Окрашенная полностью в черный цвет, с недавно замененной медной обшивкой, она сохранила ядро обученной команды, которая состояла, вместе с приданной пехотой, из 1089 человек. Теоретически, на её вооружении находилось 112 орудий - тридцать 36-фунтовок, тридцать две 24-фунтовки, тридцать две 12-фунтовки и восемнадцать 8-фунтовок на квартердеке и баке, но фактически двенадцать 8-фунтовок были заменены на двадцать карронад. За "Санта-Анной" следовал 74-пушечный "Фугё" под командой великолепного Луи-Алексиса Бодуэна, подававшего большие надежды молодого офицера, поднявшегося из низов. Вильнёв считал, что судно нуждается в доковании, но экипаж на нем был превосходный. Бодуэна, инспектировавшего батарейные палубы и другие важные посты, встречали знакомые приветствия: "Да здравствует император!" и "Да здравствует наш бравый командир!" В кильватере за "Фугё" следовали "Монарка" и недавно построенный 74-пушечный "Плютон" под командой надежного и опытного бретонца Жюльена Космао-Кержюльена. Ядро его команды было сформировано из превосходных провансальских моряков. Он предупредил находившегося на судне сзади контр-адмирала Шарля Магона, что, если неприятель попытается прорвать строй впереди него или впереди почти неподвижного испанца "Монарка", он прибавит ход для предотвращения такой попытки.
"Альхесирасу" Магона следовало быть в центре своей дивизии в составе резервной эскадры, но после поворота на обратный курс суда полностью сломали строй, и Магону пришлось возглавить кучу беспорядочно и тесно столпившихся судов. Сзади него находился Дионисио Алкала Галиано на 74-пушечнике "Багама", несущего на борту восемьдесят орудий и десять карронад большого калибра. Эти двое во время военного совета чуть не устроили дуэль из-за оскорбленной национальной чести, но тут были вынуждены полагаться друг на друга в предстоящем сражении. Галиано мучительно сознавал, что в его команде из 690 человек было чрезмерно много сырых рекрутов сомнительного качества. Он приказал прибить испанский флаг к мачте гвоздями, чтобы никто не смог спустить его в знак сдачи, и поручил своему юному родственнику гардемарину Алонсо Бутрону следить за ним, добавив, что ни один Галиано никогда не сдавался, чего ждет и от самого Алонсо. Следующим был надежный Пьер-Поллен Гурреж на таком же надежном "Эгле" со своей драчливой командой "крепких парней". Испанский корабль "Монтаньес" вследствие столпотворения и отставания от продвигавшегося вперед "Альхесираса" не смог занять свое место и постепенно спускался на уровень "Эгля" и "Свифтсюра", находясь на ветре от них. Следующим судном в строю должен был быть элегантный испанец "Аргонаута", несущий 90 орудий, но он был обойден двумя французскими 74-пушечниками - "Свифтсюром" и "Аргонавтом".
Дивизия резервной эскадры под командой Магона была сгруппирована очень плотно, а вторая дивизия Гравины, хоть и в относительном порядке, располагалась слишком близко к первой, что затрудняло маневрирование. Впереди был "Сан-Ильдефонсо", за ним "Ашилль", следующим следовал флагманский корабль Гравины "Принц Астурийский". Он был до отказа набит вооружением: к штатным ста двадцати орудиям (калибром 32, 24 и 12 фунтов) было добавлено четырнадцать 48-фунтовых и шесть 24-фунтовых карронад на юте. Его экипаж составлял 1113 человек. Следующим шел "Бервик" и замыкал строй "Сан-Хуан-Непомусено" под командой бригадира Косме де Чуррука.
Теперь трудно понять, что собирался предпринять опытный адмирал Гравина со своим тактическим резервом. Его размер, вероятно, был предопределен с учетом количества британских вымпелов, а обнаружив их неожиданное увеличение на шесть единиц, Гравина, возможно, счел необходимым удлинить линию баталии. Вильнёв сигналил ему держаться ближе к ветру с тем, чтобы он мог прикрыть центр флота - предположительно для того, чтобы Гравина вступил в бой в нужный момент, имея преимущество в ветре позади траверза. Это в корне противоречило тактической доктрине испанцев. Усложненный испанский сигнальный код 1804 года под редакцией предположительно Эсканьо содержал правила борьбы с вражеским флотом, который атаковал, спускаясь по ветру, прорывал строй и затем ложился на параллельный курс подветренному флоту с его подветренной стороны, т. е. то, что они ожидали от британского флота. В таком случае передние корабли подветренного флота должны снизить ход, а замыкающие добавить парусов, повернуть под ветер, затем лечь на прежний курс, взяв, таким образом, противника в два огня. Гравина мог иметь в виду такой маневр, и в некоторых местах подобное имело место.
Несмотря на свои многочисленные проблемы и нерегулярности построения, Объединенному флоту удалось все же создать довольно сплоченную формацию. Частичные перекрытия, будь они случайными или намеренными, представляли собой серьезную проблему для прорвавших строй британских кораблей. Небольшое изменение направления ветра к западу, вкупе с идущей оттуда же зыбью, прогнуло линию в центре в виде подковы, что также представляло опасность для приближавшихся кораблей.
Еще более беспокоящим фактором было отсутствие ветра, что делало выполнение плана Нельсона гораздо более рискованным мероприятием, чем при наличии оного. Его суда шли слишком медленно. На опасной фазе сближения головные корабли могли понести тяжелые потери, и прицельный огонь вражеской артиллерии мог даже превратить их в неподвижные развалины. Как изложил это лейтенант линейного корабля "Конкерор" Гемфри Сенхауз, "равный по духу и морской и артиллерийской выучке противник мог бы уничтожить один за другим корабли, медленно продвигавшиеся вперед под действием слабого ветра и сильной зыби". Нельсон ставил на худшую морскую и артиллерийскую подготовку противника. Предыдущий опыт и знание текущих реалий заставляли его ожидать этого, но исход не был гарантирован, и удача могла сыграть свою роль. Имелась также тревожащая возможность того, что ветер окончательно стихнет.
Изменение планов на этом этапе привело бы к дезориентации капитанов, которым для понимания новых намерений адмирала пришлось бы полагаться только на сигналы. Тем не менее, похоже, что Нельсон рассматривал такую возможность. Он принял решение сближаться под углом и открыть огонь на большей дистанции, чем предполагал первоначально. Он послал бывшего рядом с ним на квартердеке сына констапеля, мичмана Уильяма Риверса, вниз на орудийные палубы с приказом лейтенантам перезарядить орудия (которые уже были заряжены двумя ядрами для стрельбы на близкой дистанции) единичными ядрами.
И другие офицеры имели сомнения в выполнении ранее принятого плана битвы. Позднее капитан "Ревенджа" Роберт Мурсом заметил: "Я не уверен, что наш способ атаки был наилучшим". Их беспокойство увеличивалось численным превосходством противника. Нельсон знал, что численно Объединенный флот превосходит британский только на шесть вымпелов, но другие полагали его более сильным. Британцы знали, что в Кадисе находилось тридцать семь линейных кораблей, и ожидали встретить в бою их всех. Ричард Андерсон, штурман линейного корабля "Принц", предшествующим днем полагал, что у противника на 10 вымпелов больше, и с облегчением решил, что часть из них, вероятно, вернулась в порт. В действительности, из-за нехватки личного состава, четыре наименее боеспособных корабля были оставлены в порту. Но испано-французское построение, или, скорее, отсутствие такового, затрудняло подсчет их кораблей, и шедшие в бой британцы ожидали более многочисленного врага, чем было в действительности.
Эти причины, возможно, заставляли замедлять ход кораблей. Так это или нет - трудно сказать, так как корабли имели разные ходовые качества. Тем не менее, некоторые из британских кораблей не торопились сближаться и вступать в ближний бой. После сражения Коллингвуд не допускал критики личностей, но капитан флагманского корабля Коллингвуда Эдуард Ротерам внес в свою тетрадь для заметок запись о том, что как капитан Ричард Гриндалл, так и адмирал лорд Нортеск "в Трафальгарской битве вели себя не лучшим образом". Семья капитана "Британии" Чарльза Буллена рассказала его биографу о споре, имевшем место между Булленом и Нортеском по поводу приказа адмирала уменьшить ход. "Полифем" - корабль, известный своими хорошими ходовыми качествами, - сблизился с Объединенным флотом на пять корпусов позади предназначенного ему планом места между "Ахиллом" и "Ревенджем". Его командир кэптен Роберт Редмилл в 1806 году подал в отставку по состоянию здоровья.
Независимо от того, была или нет проявлена определенная сдержанность со стороны некоторых капитанов на фазе сближения, большинство из них прилагало все усилия, чтобы не отставать от своих адмиралов. Коллингвуд и Нельсон продвигались вперед, своим примером призывая шедших за ними не отставать и не оставить своих флагманов одинокими под губительным огнем противника.
На всех кораблях принимались меры по укреплению боевого духа команд. На "Тоннанте", как писал двадцатипятилетний матрос 1 статьи Джон Кэш из Лланголлена, капитан Чарльз Тайлер "обратился к созванной вместе команде со словами: "Парни, сегодняшний день будет славным для нас, и обеспечит наше скорейшее возвращение домой". Затем он приказал раздать всем орудийным расчетам хлеб, сыр, масло и пиво. Я был одним из них, и, поверьте мне, мы ели и пили с воодушевлением, обычным для посиделок за жбаном пива". В большинстве команд обед был сдвинут на более раннее время, около одиннадцати часов. На "Виктори" двадцатитрехлетний матрос 1 статьи Джон Браун из Уотерфорда писал, что "по сигналу к обеду нам выдали холодную свинину и полпинты вина".
По корме и слегка левее от "Виктори" Томас Фремантл проводил, как всегда по понедельникам, судовые учения, невзирая на то, что вот-вот начнется бой. По штатному расписанию экипаж "Нептуна" должен был состоять из 738 человек, но этим утром на борту имелось только 707. Джеймс Мартин вспоминал суть капитанских речей:
"(Он) обращался к нам на различных боевых постах с немногими, но Сокровенными словами, говоря, что мы все сазнаем наше Положение; что Родная Земля и все, кто нам Дороги, висят на Волоске; их Счастье и Бизопасность зависят от нас; что у человека, смело посвятившего свою Жизнь такому Делу и пережившего Сражение, Сладки будут воспоминания; павшие же будут пакрыты Славой и Честью, оплакиваемые Великой Страной. Смелые живут Славно и умирают Оплакиваемыми".
Капитан "Дефайенса" Филипп Дурем также, "подняв руку, обратился ко всей команде с короткой, но экспрессивной речью". Подштурман Джек Спратт, молодой красивый ирландец, назначенный начальником абордажной команды, обучал своих людей обращению с абордажными саблями. Дурем выразил им свою уверенность в том, что мистер Спратт приведет их к славе. Он низко поклонился, а они ответили ему троекратным криком "Ура!" После того, как все было готово и "орудия заряжены двойными ядрами и картечью", прозвучал сигнал к обеду и "все получили хорошую порцию грога".
Ландсмен Уильям Торп с "Минотавра" постарался как можно точнее запомнить слова капитана Мансфилда:
"Матросы, мы на виду у неприятеля (тут команда разразилась одобрительными криками, но капитан их властно оборвал и продолжил), вероятно, вступим в бой, и я верю, что сегодняшний или завтрашний день окажется самым славным из дней, которые когда-либо видела наша страна. Я не буду говорить вам о мужестве - ведь в нашей стране не водятся трусы. От себя лично клянусь офицерам и команде, что не отступлюсь от вражеского корабля, с которым мы сойдемся борт о борт, до тех пор, пока он не спустит флаг или потонет - или мы потонем. Скажу только, чтобы вы соблюдали полный порядок, внимательно слушали команды своих офицеров и точно наводили орудия, не тратя попусту ядра. Сейчас вы все разойдетесь по боевым постам, и будьте уверены, я вступлю в схватку при первой же возможности. Боже, храни короля!"
Все приготовления были закончены, и только сигнальщики на флагманских кораблях продолжали суетиться. Нельсон передал общий сигнал по флоту "ставить максимум парусов с учетом прочности мачт". Затем, ясно сознавая наличие под ветром мелей Санкти-Петри и Трафальгара, он также передал команду "к исходу дня быть готовыми к постановке на якоря". После этого флагман поднял сигнал: "Англия надеется, что каждый выполнит свой долг". "В ответ со всех кораблей раздалось троекратное ура, настолько мощное, что, должно быть, потрепало нервы неприятелю", вспоминал лейтенант Фредерик Хоффман с "Тоннанта". Мичман Генри Уолкер говорил, что за криками ура на "Беллерофоне" раздался общий выкрик: "Не сомневайтесь в этом!" Наконец Нельсон поднял сигнал "сблизиться с противником вплотную", который продолжал развеваться во время всего сражения.
На испанском корабле "Сан-Хуан-Непомусено" Чуррука собрал команду и послал за капелланом Сальвадоре де Роке для отпущения грехов. Затем он обратился к собравшимся: "Дети мои, от имени бога войны я обещаю вечное блаженство тем, кто падет при исполнении своего долга". Но, предупредил он всех, он расстреляет любого увиливающего от своих обязанностей. Если даже кому-то удастся избежать его кары, тот проведет остаток жизни в невзгодах и бесчестии. Присутствующие прокричали троекратное "Да здравствует король!" и разошлись по своим постам. Наблюдая за развитием атаки колонны Нельсона в направлении стыка авангарда и кордебаталии, Чурукка ясно понял, что авангард будет изолирован и ему трудно будет принять участие в битве, если флот не изменит курс на противоположный, пока еще не поздно. Он с усиливающимся нетерпением и беспокойством ждал подобного сигнала от Вильнёва.
Этот сигнал не появился. Вместо него, в одиннадцать тридцать, когда "Виктори" был в миле с наветренной стороны, Вильнёв "подал сигнал открыть огонь по достижению дальности стрельбы". Одновременно, согласно рапорта капитана Мажанди, "были подняты адмиральский и корабельный флаги, приветствуемые криками "Да здравствует император!" на всех кораблях флота". На бизань-мачте следующего за "Буцентавром" "Редутабля" взвился корабельный флаг. Барабаны били "Равнение на знамя!" и мушкетеры взяли на караул. Офицеры и команда салютовали флагу и троекратно прокричали "Да здравствует император!" Испанцы принайтовывали кресты к нокам бизань-гиков.
"Буцентавр" и "Редутабль" еще не сблизились с "Виктори" на дистанцию открытия огня, но "Фугё" уже был заметно ближе к флагману Коллингвуда. Капитан Луи-Алексис Бодуэн отдал команду открыть огонь одиночными пристрелочными выстрелами. Лучший наводчик последовательно стрелял из нескольких орудий, пытаясь определить дистанцию до "Ройал-Суверена".
По палубам пронеслась команда:
- Canonniers, chacun a so nposte! - Расчеты выстроились двумя шеренгами по обе стороны от каждого орудия. Матросы подкреплялись солдатами, но орудиями командовали морские артиллеристы - канониры.
- Detapez, demarrez vos canons! - По этой команде разнайтовывали орудия, вынимали из стволов дульные пробки, снимали брестропы с орудийных замков. Поднимали крышки орудийных портов, и борт снаружи приобретал вид шахматной доски. Орудия были уже заряжены, и теперь надо было их выкатить.
- En batterie! - По команде "Palanquez", отданной командиром орудия, скорее всего в звании aide-canonnier, весь расчет налегал на лопаря[51] талей, выкатывая орудие на боевую позицию так, что ствол высовывался наружу через орудийный порт.
- Pointez! - Командир орудия, в синей форменной одежде, положив одну руку на ствол, другой рукой регулировал возвышение орудия с помощью подъемного клина, глядя вдоль оси орудия для проверки правильности наводки.
- Envoyez! - Выбрав подходящий момент на качке, командир орудия дергал за штерт орудийного замка. Орудие с грохотом выстреливало и отскакивало назад, удерживаемое талями.[52]
Зловонный запах серы, облако черного дыма, сквозь который расчет орудия пытался высмотреть место падения ядра. Офицеры на квартердеке наблюдали в подзорные трубы и посылали связных к орудиям передать результат - недолет или перелет. Вскоре одно ядро прошило насквозь парус "Ройал-Суверена". Наконец, на расстоянии ружейного выстрела - около ста пятидесяти ярдов - Бодуэн скомандовал дать залп всем бортом.
Они увидели, как борт "Фугё" украсился двумя рядами вспышек орудийных выстрелов, а несколькими секундами спустя в парусах "Ройал-Суверена" появились рваные дыры. В ответ раздалось несколько выстрелов носовых орудий Коллингвуда, и флагманский корабль окутало облако дыма.
На полуюте "Белайла" находилось тридцать морских пехотинцев с тремя офицерами во главе. Глядя сверху на расположенный перед ним квартердек, шестнадцатилетний лейтенант морской пехоты Пол Николас на некоторое время ощутил прилив уверенности при виде моряков - загорелых, решительных, ухмыляющихся. Некоторые из них были обнажены по пояс, другие только расстегнули воротники и закатали рукава; их головы были повязаны платками. Николасу, который еще ни разу не участвовал в сражении, они казались неустрашимо рвущимися в бой.
Затем, впервые в жизни, он услышал свист вражеских снарядов, а когда первое ядро пролетело у него над головой, он начал понимать, что им предстоит пережить. Харгуд приказал лечь на палубу всей команде, за исключением офицеров, от которых ожидалось, что они останутся на ногах перед лицом врага. Николас, как и его непосредственный начальник первый лейтенант Джон Оуэн, был поражен мрачным, внушающим благоговейный страх молчанием на борту корабля. Эту тишину нарушали "только подающий команды голос капитана Харгуда:"Так держать! Помалу право! Так держать!" - и голос штурмана, который передавал команды рулевым. Время от времени раздавался голос офицера в адрес какого-нибудь нетерпеливого матроса - "Эй там, сэр, лежать, вам говорят!"".
Вскоре пристрелочные выстрелы сменились залпами. "Пронзительный крик, крик агонии последовал за очередным выстрелом, и голова несчастного рекрута рассталась с телом". Попадания стали быть более частыми, и сам Харгуд был сбит с ног большим обломком рангоутного дерева. Но он поднялся на ноги и снова забрался на карронаду.
Перед глазами Пола Николаса, стоявшего совершенно незащищенным на полуюте, открывался вид на весь квартердек, где он впервые в своей жизни видел окровавленные тела и слышал крики раненых и умирающих людей. В своих воспоминаниях юноша честно писал, что его охватило состояние, близкое к панике. При виде лежавших вокруг него морпехов он испытывал искушение сделать то же самое. После очередного близко пролетевшего ядра он не смог удержаться и припал к палубе. Но, как он позднее вспоминал, внутренний голос побудил его встать и выполнить свой долг. Безмятежный вид Джона Оуэна, хладнокровно прогуливавшегося взад и вперед по открытому полуюту, ободрял его и вдохновлял. Николас присоединился к нему и "какая-то часть его силы духа передалась мне, подбодрила и стала частью меня".
Позднее он считал поведение Оуэна наглядным уроком того влияния, которое оказывает пример офицера на находящихся под огнем людей. Однако, несмотря на видимое хладнокровие, лейтенант Оуэн находил эту бездеятельность томительной, хотя и гордился молчаливой стойкостью своих людей. Его также тревожили значительные потери (которые он оценил впоследствии в пятьдесят человек) еще до того, как "Белайл" открыл огонь.
Первый лейтенант Эбенезер Джил спросил Харгуда, не лучше ли бы было дать залп по противнику, для того хотя бы, чтобы закрыть свой корабль облаком порохового дыма. Оуэн восхитился суровостью и выразительностью капитанского ответа: "Нет, нам приказано прорвать строй, и мы прорвем его, черт побери!"
Последующие двадцать минут, которые показались вечностью, Оуэн вместе с другими опытными офицерами подбадривал подчиненных, повторяя: "Ничего, скоро примемся за работу". Наконец они услышали крик Харгуда "К орудиям!" и с облегчением приступили к делу.
Их огонь причинял значительный ущерб и определенно беспокоил команды впереди идущих британских кораблей, но, тем не менее, британцы надвигались медленно и неумолимо. Недостаток обученных канониров был важным фактором ограниченной эффективности огня Объединенного флота, но, пожалуй, еще более значительно на нее повлияло наличие крупной зыби. Она билась в борта и так раскачивала французские и испанские корабли, что вести прицельный огонь на большой дистанции было делом почти невозможным. При размахе на противоположный борт ядра летели слишком высоко, при крене в сторону противника ядра зарывались в воду. К тому же дым от предыдущих залпов, не успевавший рассеяться при этом слабом ветре, затруднял французским и испанским канонирам наблюдать за падением ядер и соответственно корректировать прицел. В этом сражении намного сильнее, чем во многих других, всё заволакивалось густым дымом. Видимость ограничивалась непосредственным окружением, и рев орудийных залпов оглушал так, что ничего не было слышно. Британцам это давало незначительное преимущество. Дым дрейфовал по ветру со скоростью их продвижения, обеспечивая им некоторое прикрытие.
Профос[54] "Фугё" Пьер Серво впоследствии с сожалением писал о "нашей дурной привычке, при которой "Фугё" расстрелял свыше сотни зарядов из пушек большого калибра на значительном расстоянии еще до того, как англичане щелкнули первым орудийным замком". Они расстреляли эквивалент примерно трех-четырех полных бортовых залпов, прежде чем "Ройал-Суверен", с бортами, значительно возвышавшимися над "Фугё", с большим количеством орудий и большим экипажем, наконец сблизился с ним.
"Ройал-Суверен" нацелился пройти в промежутке между "Фугё" и черным корпусом заметного трехдечного флагманского корабля адмирала Алавы "Санта-Анна", намереваясь произвести продольный бортовой залп с обоих бортов по тому и другому. Но при приближении Коллингвуда противник попытался помешать ему прорвать строй. Испанцы обстенили крюйсель "Санта-Анны", сбавляя ход, а Бодуэн поставил брамселя для увеличения хода. Коллингвуд, однако, не отказался от своего намерения, и приказал капитану Ротераму править прямо на бушприт "Фугё". Когда стало ясно, что "Ройал-Суверен" не собирается отворачивать в сторону, то "Санта-Анна" сама начала уклоняться так, чтобы уменьшить эффект его залпа, а Бодуэн, избегая столкновения, внезапно повернул вправо, подставив противнику свой левый борт.
Проходя между двумя кораблями, "Ройал-Суверен" смел продольным огнем корму "Санта-Анны", и затем, с расстояния около пятидесяти ярдов, дал залп всеми орудиями правого борта по "Фугё". Так как англичанин был выше "Фугё", то пушки мидельдека и опердека били по верхней палубе француза, сметая работавших на опердеке матросов и разместившихся на спардеке[55] пехотных стрелков.
Воздействие бортового залпа противника ошеломило Пьера Серво:
"он дал залп из пятидесяти пяти орудий и карронад, посылая на нас ураган больших и малых ядер и мушкетных пуль. Мне показалось, что корабль разлетелся на куски. Поток ядер, обрушившийся на корпус слева, заставил корабль накрениться на правый борт. Большая часть такелажа и парусов была порвана в клочья, а опердек испардек были очищены от большинства находившихся там матросов и солдат-стрелков. Наши нижние орудийные палубы, однако, пострадали не так сурово. Там вышло из строя не более тридцати человек. Это вступительное приветствие, хотя и было жестоким и суровым, не обескуражило наших людей. Хорошо организованный ответный огонь вскоре показал англичанам, что у нас тоже есть пушки и мы умеем обращаться с ними".
Уклоняясь далее влево, "Ройал-Суверен" подошел так близко к "Санта-Анне", что их длинные мощные реи сцепились друг с другом своими ноками. Следующий залп вспорол борт "Санта-Анны". Капитан "Нэптюна" Мэстраль, наблюдавший за боем в нескольких сотнях ярдах от него, с характерным презрением к испанскому союзнику заметил, что "несколько человек прятались снаружи борта, противоположного неприятелю". Мэстраль делал поворот через фордевинд для того, чтобы обстреливать "Ройал-Суверен" с большой дистанции. "Фугё" уже влепил по меньшей мере один залп в подветренную раковину "Ройал-Суверена" во время его поворота, а французский корабль "Эндомтабль" с расстояния около пятисот ярдов стрелял по подветренному борту британца. С еще большего расстояния "Сан-Хусто" и "Сан-Леандро" обстреливали его носовую часть.
Орудийные расчеты нижних палуб "Санта-Анны" переместились с левого на правый борт, заряженные орудия которого еще не использовались в бою, и поразили флагманский корабль Коллингвуда, который уже лежал на параллельном курсе. Теперь уже пришла очередь "Ройал-Суверена" накрениться от удара по меньшей мере 1300 фунтов металла, врезавшегося в него; но, так как Алава предполагал использовать эти орудия в ближнем бою, они были заряжены, вероятно, двумя ядрами, в каковом случае вес залпа доходил до 2600 фунтов. Минут пять "Ройал-Суверен" сражался против шести вражеских кораблей в одиночку, без какой-либо поддержки. Возможно, именно в это время мичман Джордж Кастл "выглянул из какого-то кормового порта, и то, что я увидел вокруг - французы и испанцы, палящие в нас со всех направлений".
"Санта-Анна", несомненно, была самым мощным и к тому же непосредственным оппонентом "Ройал-Суверену", и в течение следующего часа два мощных трехпалубника обрабатывали друг друга в непосредственном контакте. "Ройал-Суверен" превалировал в этой битве, но не на много. Джордж Кастл, с нижней орудийной палубы, был в самой гущи этих событий: "Я вас уверяю, это была славная работа, думаю, вам бы хотелось увидеть, как я задвинул им в раковину. Я был расписан к самым крупным орудиям корабля, и с одного орудия я лично пальнул в них". Штурмана "Ройал-Суверена" Уильяма Чалмерса ядро разорвало почти пополам в то время, как он разговаривал с адмиралом. "Он опустил голову на мое плечо и сказал мне, что убит", - так Коллингвуд позднее писал своей жене. Сам адмирал был ранен осколком в ногу, но он продолжал прохаживаться по квартердеку, жуя яблоко и подбадривая ближайших канониров. С испанской стороны, сержант Доминго Галльегос и капрал Фернандо Касаль, командующие огнем орудий "Санта-Анны", позднее были представлены к награде за выдающееся мужество.
Информация пришла к Уильяму Джеймсу от английских участников битвы, которые ссылались на "последующие признания испанских офицеров". Очевидно, у него были сомнения, и он пометил эти цифры как "представляющиеся невероятными". Он тогда не знал, что перекличка команды "Санта-Анны" после боя выявила, что потери составили 104 человека убитыми и 137 ранеными. Впоследствии, выжившие испанцы, довольные тем, что не погибли, щедро преувеличивали результат сокрушающего залпа "Ройал-Суверена".
Рассматривая подробности свидетельств битвы, следует принимать во внимание обычай побежденных преувеличивать свои потери. Как британские военнопленные второй мировой войны в Северной Африке утверждали, что сражались против [немецкого] Африканского корпуса, а не против итальянцев, также и побежденные при Трафальгаре французы и испанцы впоследствии вспоминали наличие неотразимых британских трехдечников повсюду.
Как бы то ни было, уцелевшие после первых британских залпов сохранили живое впечатление от их сокрушительных последствий. Например, Пьер Серво оставил графическое описание эффекта залпа двойными ядрами со стороны трехдечного корабля, сопровождаемого огнем карронад, сметающим все с верхних палуб. Но вполне вероятно, что воздействие сокрушительного огня было более значимым для морального состояния противника, нежели для его физического уничтожения: оно заставляло людей покидать свои посты и прятаться перед неминуемым следующим залпом.
"Белайл" был из захваченных французских кораблей, имел на борту восемьдесят восемь "длинных" орудий и карронад, с общим весом бортового залпа свыше 1200 фунтов. Однако и в этот раз Бодуэн умело сманеврировал для снижения эффекта продольного огня и начал поворот на курс в сторону британца. Испанский корабль "Монарка", находясь справа по носу "Белайла" в расстоянии четырех сотен ярдов, подвергал непрерывному обстрелу надвигавшийся британский корабль. При виде сбитого кормового флага "Белайла" испанцы возликовали, подумав, что он сдается. По мере продвижения флаг был еще дважды сбит, а "Белайл" открыл ответный огонь по "Монарке". У молодого испанского офицера по имени Мануэль Феррер навсегда осталось в памяти зрелище того, как его приятель Пруденсио Руис Алегриа, стоявший в карауле у корабельного флага, был разорван пополам одним из пролетавших британских ядер. Верхняя часть его туловища упала в воду, а ноги остались на палубе.
Затем капитан Харгуд увидел впереди себя еще один корабль. Французский "Эндомтабль", очевидно, входивший во вторую линию вражеских кораблей, поливал его продольным огнем с носа. Харгуд вознамерился пройти по корме нового противника, но паруса "Белайла" были в клочьях, такелаж поврежден, и скорость неуклонно падала. "Фугё" завершил поворот и шел сквозь орудийный дым вслед за Харгудом, намереваясь пройти по корме "Белайла". Дистанция между ними была настолько мала, что бушприт француза почти нависал над полуютом британца.
Теперь уже пришла очередь "Белайла" страдать от продольного огня "Фугё". Серво вспоминал: "Мы имели вражеский корабль на левом крамболе; таким образом, в то время, как мы могли получить только несколько выстрелов из их кормовых орудий, они были открыты для нашего полного бортового залпа со всех палуб, с кормы до носа". На "Фугё" ликовали, когда бизань-мачта "Белайла" рухнула в воду через левую раковину. Затем было разбито вдребезги все рулевое устройство, что лишило корабль управляемости. "Его паруса полоскали, а шкоты и прочий бегучий такелаж были разорваны в клочья шквалом ядер и картечи. На некоторое время они прекратили стрельбу. Мы, со своей стороны, удвоили усилия, увидев, как повалилась грот-стеньга".
На поврежденном "Белайле" лейтенант Оуэн, Пол Николас и остальные морские пехотинцы покинули незащищенную палубу полуюта и спустились вниз, заменяя выбывшую из строя прислугу квартердечных карронад. Оуэн был ранен осколком дерева в бедро, но, в разорванных и окровавленных брюках, он продолжал руководить своими людьми.
Видя угрозу прорыва строя со стороны "Марса", командир "Плютона" Жюльен Космао-Кержюльен добавил парусности и закрыл брешь между собой и "Монаркой", принудив "Марс" изменить курс и нацелиться в широкий разрыв строя впереди "Монарки". "Плютон" продолжал идти вперед, и Джордж Дафф был вынужден лечь на параллельный "Плютону" курс. Оба корабля ввязались в длительную схватку, медленно приближаясь к "Санта-Анне", которая, переместив часть людей на орудия левого борта, открыла продольный огонь по носовой части "Марса".
"Марс" оказался под реальной угрозой попадания в ловушку. Увидев возможность абордажа, Космао отозвал от орудий абордажную партию. Пехотный капитан Перно, чьи люди должны были прикрывать высадку с палубы полуюта, бросился со своими солдатами вперед к своему посту согласно абордажному расписанию. В этот момент вражеское ядро проникло на вторую батарейную палубу и врезалось в их группу, убив трех человек. Перно, покрытый своей и чужой кровью, упал и потерял сознание.
Но Космао уже изменил свое намерение. Ему показалось, что "трехдечник и другой корабль поменьше" (возможно, "Тоннант" и "Белайл") маневрируют с целью атаковать его с кормы. Он резко отвернул, приводя "Марс" на раковину, дал залп по "Тоннанту", и затем, послав часть команды на орудия правого борта, произвел несколько продольных залпов по кормовой части "Белайла". Как "Плютон", так и "Фугё" утверждали, что именно их огонь сбил бизань-мачту и грот-стеньгу "Белайла".
Когда "Плютон" отвернул, капитан "Марса" Дафф привелся к ветру, чтобы избежать продольного огня "Санта-Анны". В этот момент капитан морской пехоты Томас Норман, командовавший своими людьми на полуюте, увидел, что "Фугё" отходит от "Белайла" и занимает позицию для нанесения продольного залпа по корме "Марса". Он спустился вниз и доложил капитану. Дафф спросил его, возможно ли нацелить орудия на "Фугё". Норманн ответил отрицательно. "В таком случае, - сказал капитан, - мы должны направить наши орудия на те корабли, которые попадают в сектор обстрела. Я схожу, посмотрю; но возможно, снизу виднее, так как там меньше дыма".
Дафф прошел в кормовую часть квартердека и перегнулся через борт, отдавая приказание своему рассыльному Александру Арбутсноту спуститься вниз и распорядиться развернуть орудия как можно больше в сторону кормы, против "Фугё". Когда юноша стал уходить, просвистело несколько ядер. Даффу оторвало голову, а два матроса, стоявших за ним, были убиты. Юный мичман Джеймс Робинсон рассказывал своему отцу, как "узнав про это, матросы подняли на руки его тело и трижды издали боевой клич, показывая, что их не смутила гибель командира. Затем все опять разошлись по своим орудиям". Однако, кроме своего капитана, "Марс" потерял грот-стеньгу, гик контр-бизани, большую часть такелажа; также были повреждены несколько орудий и перо руля. Двадцать девять человек были убиты и шестьдесят девять ранены. Капитан морской пехоты Томас Норман получил серьезные ранения, а двадцатилетний подштурман Александр Дафф умер на руках своего младшего брата Томаса. Первый лейтенант Уильям Хенна принял командование, но "Марс" практически не управлялся и едва мог обороняться, дрейфуя на ветре от "Санта-Анны".
"Плютон" маневрировал для занятия лучшей позиции относительно нового противника. В это время пехотный капитан Перно очнулся, услышал голос одного из своих солдат и попросил отнести его к хирургу. Тот ответил, что давно бы это сделали, но посчитали его мертвым. В кокпите Перно перевязали и осмотрели: кости целы, на левой руке серьезная рана, в груди, поблизости от ключицы, торчал расщепленный деревянный осколок. Перно также опасался за свой левый глаз. Беспомощный, он лежал на матрасе и прислушивался к шуму битвы.
Выше, на квартердеке, капитан Космао не имел ни тени сомнения в идентификации вражеского корабля, на который были нацелены орудия правого борта. Это был корабль, который британцы захватили при Ниле, более того, корабль, которым он сам командовал в 1795 году и на котором захватил свой первый приз - английский фрегат. "Тоннант" приближался под сильным огнем с оркестром, игравшим подходящую для такого момента песню:старую, любимую, но с текстом, обновленным в 1803 году, более отвечавшим злобе дня - угрозе французского вторжения:
Флот галлов приближается вплотную, парни,
Кто-то должен победить, а кто-то умереть, парни.
Но это не страшит ни тебя, ни меня -
Таков наш клич, парни.
Британцы, цельтесь метко,
Отмстите за обиды своей Родины.
В сотне ярдов от неприятельского строя лиселя "Тоннанта" были разбиты, а когда 40-фунтовое ядро вычеркнуло из жизни двух оркестрантов, оркестр разразился терзающим уши крещендо. Примерно в двенадцать тридцать капитан Тайлер направил "Тоннант" между испанским кораблем "Монарка" и французским "Альхесирасом", затем повернул левее и держался несколько по корме от испанца. Продольный залп его сорока шести заряженных двойными ядрами орудий и карронад, весивший 2300 фунтов, превратил орудийные палубы "Монарки" в сущий ад. Лейтенант Рамон Амайа, командовавший одной из батарей, был убит на месте, а младший лейтенант Игнасио Регера был ранен, но остался на своем посту. Вторым залпом были сбиты реи фок-мачты и бегин-рей. Испанскому солдату Амору Секо приписывалось спасение корабля, так как он вовремя обнаружил и приступил к тушению пожара, который разгорался под орудийными палубами. Через какое-то время пожар удалось локализовать, но "Монарка" отвернул. Орудия левого борта "Тоннанта" теперь были нацелены на "Плютон", но силы и средства британца были сконцентрированы против "Альхесираса", его основного оппонента с противоположного борта.
Вплоть до сегодняшнего дня не существует двух одинаковых описаний Трафальгара. Расхождения кроются не просто в мелких деталях или придании различной важности тем или иным аспектам битвы. Даже после того, как все шканечные журналы и отчеты командиров были сведены вместе, точный ход событий остается неясным, и у различных авторов сражаются друг с другом разные корабли.
И действительно, это была беспорядочная битва, приводящая историков в замешательство. В ходе ее капитаны не всегда точно представляли, что происходит, и когда впоследствии они описывали, с какими кораблями сражались, то зачастую делали это неверно. Только в 1907 году французский историк Эдуард Дебриер проанализировал все доклады командиров кораблей Объединенного флота и установил порядок, в котором действительно шли корабли. Предыдущие описания основывались на том построении, которым должны были идти корабли согласно плана, и на неточных схемах, нарисованных сразу после боя. Свидетельства участников также не вполне надежны. Многие из них были составлены спустя двадцать и более лет после описываемых событий, с использованием позднейших источников, с преувеличениями и ретроспективным знанием, соединяли свои собственные впечатления с впечатлениями тех, с которыми они обсуждали события впоследствии.
Кроме того, всем свойственно ошибаться. В этой битве метафорический "туман войны" становился более плотным из-за наличия реального порохового дыма, который не рассеивался при почти полном отсутствии ветра. Корабли возникали из густых полос дыма и снова исчезали. На их месте появлялись другие. Флаги были сбиты огнем. Не были ли вражеские корабли, промелькнувшие сквозь дым, на самом деле своими? Или корабли, которые считали готовившимися атаковать их, были уже вовлечены в стычку с другими кораблями?
"Альхесирас" под грот-марселем медленно приближался к "Тоннанту". Уже в непосредственной близости он дал продольный залп по кормовой части "Тоннанта", причинив значительные повреждения, несмотря на попытку капитана Тайлера уклониться от огня. Из-за его неожиданного поворота "Альхесирас" въехал в борт противника, запутавшись своим бушпритом в грот-вантах "Тоннанта". Оба корабля обстреливали друг друга с минимального расстояния, но под тем углом, под которым они столкнулись, "Тоннант" имел преимущество, так как мог задействовать большее количество орудий. Град картечи из его 32-фунтовых карронад смел почти весь такелаж "Альхесираса". Лейтенант Бенджамин Клемент, командовавший на полубаке, приказал своим людям перезарядить 32-фунтовые карронады картечью и нацелить их на палубу француза. Клемент был одним из опытнейших лейтенантов на флоте, и это сражение было для него пятым, не считая одиночных стычек. Еще будучи мичманом, он был трижды ранен в сражении при Кампердауне, а при Копенгагене он командовал плоскодонным катером. Вместе с ним на полубаке были расписаны боцман Ричард Литтл и несколько физически сильных и опытных матросов.
Канониры "Альхесираса" также причиняли не меньший вред своему противнику. Адмирал Магон был одет в свою лучшую форму, через плечо была перекинута позолоченная портупея, которой наградили его испанцы в 1798 году в благодарность за благополучное эскортирование двух судов, перевозивших ценности из Америки. Перед началом сражения он пообещал отдать её тому, кто первым взойдет на борт неприятельского корабля. Адмирал приказал барабанщикам подать сигнал к атаке. Члены абордажной партии под водительством лейтенанта Гийома Вердро ринулись вперед, прикрываемые огнем солдат 1-го Швейцарского полка и морских пехотинцев 20-го полка.
Им выпал шанс превратить морской бой в рукопашную схватку, к которой экипаж "Альхесираса" усердно готовился. Как и на других французских кораблях, стрелки вели огонь с марсов. Они убили и ранили большое количество людей на верхних палубах "Тоннанта", но, к несчастью для них, им не удалось вывести из строя прислугу 32-фунтовых карронад. Когда Вердро повел своих людей в атаку, баковые карронады Бенджамина Клемента и оставшиеся в строю 18-фунтовки и карронады квартердека произвели ужасающий залп картечью, выбивший почти полностью абордажную партию. Вердро погиб на месте, как и командир морских пехотинцев Мишель Менне, а Магон получил пулю в предплечье, но отказался покинуть свой пост. Лейтенант "Тоннанта" Фредерик Хоффман с гордостью вспоминал, что "только один человек сумел ступить на наш квартердек, где один из наших моряков тут же проткнул полупикой его икру, а другой уже намеревался раскроить его саблей". Хоффман вмешался и приказал отправить француза в кокпит для оказания медицинской помощи.
Тем временем испанский корабль "Монарка", оправившись, вновь перешел к активным действиям и занял опасную для "Тоннанта" позицию по его левому крамболу. С этой позиции он произвел залп, который разорвал пополам четырнадцатилетнего мичмана Уильяма Брауна и снес фор-стеньгу и грота-рей "Тоннанта". На баке Бенджамин Клемент понял, что "Плютон" находится в позиции, с которой он может произвести продольный залп по "Тоннанту". С "Плютона" капитан Космао рассматривал "Тоннант", корабль, которым он когда-то командовал. У него была возможность захватить его - и Клемент это ясно понимал: "Оценив ситуацию, в которой мы оказались, я пошел на корму, чтобы проинформировать капитана Тайлера, и узнал там, что его отнесли вниз раненным". Первый лейтенант Джон Бедфорд принял командование и сказал Клементу, что он послал за оставшимися офицерами для обсуждения того, какие действия следует предпринять. В это время подошел второй лейтенант Чарльз Беннетт и они втроем "согласились на том, что на корме следует сдерживать атакующих, а бак займется теми джентльменами, что по носу".
Чарльз Тайлер был ранен в бедро, и, хотя он и не потерял сознания, стоять не мог. Стрелки "Альхесираса" преуспели в очистке квартердека и полуюта "Тоннанта", и 18-фунтовые карронады стояли покинутыми, а уцелевшие морпехи искали укрытия. Из трех их сержантов двое были убиты. Клемент вернулся на бак, распределяя по мере возможности орудия против "Монарки" и "Плютона". Одно из ядер "Тоннанта" пронзило корпус в районе орлопдека: деревянные обломки ударили в голову лежавшего на тюфяке капитана Перно и убили хирурга. Перно на время ослеп, а потом чуть не задохнулся от тяжести дюжины тел, упавших на него. Затем его перевязали и перенесли в офицерскую каюту.
Находившийся впереди "Фугё" получил значительные повреждения во время продолжительной дуэли сначала с "Белайлом", а затем с "Марсом" и "Ройал-Сувереном". Его бизань-мачта была сбита, а паруса и такелаж свисали в беспорядке с бортов корабля. На полуюте и кормовой галерее разгорался пожар, причиненный попаданием горящих пыжей на упавшие паруса. Люди Пьера Серво, который, будучи профосом, то есть главным корабельным полицейским, отвечал и за борьбу с пожаром, "прилагали все усилия к тушению пожара, несмотря на град ядер, и орудовали топорами, отрубая и выбрасывая за борт переплетенные свисающие снасти и куски рангоута". Обрывки парусов и снастей свисали с бортов и закрывали орудийные порты. Бодуэн приказал Серво "пролезть по наружному борту и удостовериться, что обрывки грота не загорятся при стрельбе из орудий главной палубы". Выполнив это, он вскарабкался вверх на шкафут и уже забрался на руслени, когда "один из вражеских кораблей произвел залп из всех орудий правого борта. Грохот и сотрясение были настолько огромны и ужасны, что я чуть было не упал навзничь в море. Из моих ушей и носа хлынула кровь".
Оказаться с наружной стороны корабельной обшивки во время вражеского залпа было еще тем испытанием. Нападавшей стороной был, по-видимому, снова "Ройал-Суверен", так как именно к этому британскому трехдечнику Бодуэн направлял свой корабль. Его старший офицер Франсуа Базэн заметил, что оснастка противника была в гораздо худшем состоянии, чем их собственная: "нам удалось полностью лишить его рангоута".
Без сомнения, к этому времени "Ройал-Суверен", потеряв грот-мачту и бизань-мачту, стал полностью неуправляемым. Грот-мачта "Фугё" также пострадала: перебитая ядрами на высоте 10 - 12 футов от палубы, она свешивалась через левый борт. Пьер Серво со своей командой принялись обрубать ванты топорами, но с трудом передвигались среди массы упавшего такелажа. По впечатлениям Серво, к этой стадии боя более половины всего экипажа были ранены. Вскоре и фок-мачта упала на полубак. "Наш флаг, однако, продолжал развеваться. Он был единственным, что уцелело выше верхней палубы", - вспоминал Серво.
"Белайл" был еще не в таком плачевном состоянии, но упавшая бизань-мачта блокировала стрельбу из его кормовых орудий. Обнаружив эту мертвую зону, капитан Космао направил свой корабль "Плютон" так, чтобы, продолжая обстреливать врага, получать в ответ минимум огня.
Обеспокоенные британские офицеры, наблюдавшие с палуб своих подходивших кораблей, имели гораздо лучшую картину происходящего. Лейтенант "Конкерора" Хамфри Сенхауз позднее писал, что головные корабли
с самого начала атаки попали в такую ситуацию, в какой ни что, кроме героической смелости и артиллерийского искусства, не могло им помочь выпутаться из затруднительного положения. Если бы корабли противника сдвинулись, как и требовалось, от авангарда к арьергарду, и проявляли почти такое же активное мужество, то, думаю, даже британские искусство и отвага не смогли бы победить. Многие позднейшие комментаторы, рассматривая начальную фазу битвы, недоумевали, почему Нельсон пошел на такой риск. Моряк и романист Джозеф Конрад провел немало времени в этих водах на торговых судах. Он живо вспоминал, что в этой местности ветер, когда заходил на норд-вест или вест-норд-вест, мог весьма быстро поменять направление на восточный. Это привело бы к тому, что головные корабли могли остаться изолированными под огнем французской эскадры. "Одна только мысль, - писал он, - об этих капризных восточных ветрах, которые могли задуть в любое время в течение получаса или около того после первого обмена выстрелами, должна была заставить учащенно биться сердце".
С головы своей колонны Нельсон наблюдал, как южнее передовые корабли Коллингвуда прорезали строй Объединенного флота. Один из рассыльных на квартердеке, мичман Джордж Уэстфал, вспоминал энтузиазм адмирала при виде того, что Харгуд не открывал огня до того момента, пока не прорезал строй. Он вскричал:
- Замечательно сделано, Харгуд!
Но он не мог скрыть своего беспокойства. Сигнальный лейтенант Джон Паско наблюдал в подзорную трубу за развитием событий.
- Один брам-рей рухнул, - заметил он.
- Чей? Не "Ройал-Суверена"? - спросил адмирал.
Паско уверил его, что это был вражеский рей. Нельсон улыбнулся и сказал:
- Коллингвуд справляется великолепно.
Когда Коллингвуд сблизился с противником, первые пристрелочные выстрелы с "Сан-Августина" и "Героя" начали падать по носу от "Виктори". Когда же один из них пролетел над головой, Нельсон отправил командиров фрегатов по своим судам. Уильям Проуз, капитан "Сириуса", попрощался со своим племянником, капитаном Чарльзом Адером, командовавшим морскими пехотинцами на флагманском корабле. Вскоре "Виктори" предстояло испытать такой же ожесточенный огонь, как и тот, которому подверглись "Ройал-Суверен", "Белайл", "Марс" и "Тоннант".
Примерно в сотне ярдов позади "Виктори", на "Нептуне", юный Уильям Бедкок все еще глазел в благоговении на "Сантиссима-Тринидад", подсчитывая в уме свои призовые деньги: "Он лежал в дрейфе под марселями, брамселями, бом-брамселями, кливером и контр-бизанью; нижние паруса были подтянуты к реям; его большие величественные паруса выглядели прекрасно, проглядывая сквозь дым, в то время как он ожидал атаки". На "Нептуне", как и на других британских кораблях, дополнительные флаги и гюйсы развешивались на фор-штагах и фор-стень-штагах, на такелаже бизань-мачты и топах мачт для того, чтобы избежать дружественного огня в густом дыму и горячке боя. Когда первые ядра подняли фонтаны воды вокруг "Нептуна", Бедкок вернулся на свое место по боевому расписанию в центральной части нижней палубы. Капитан Фремантл приказал всем лечь ничком на палубу, чтобы избежать лишних жертв.
Нельсон намеревался "обмануть противника, заставив его предположить, что он собирался атаковать авангард". Командиры авангарда и кордебаталии Объединенного флота, такие, как Дюмануар, Вальдес и Фелипе Кахигаль, утверждали, что Нельсон "направлялся к центру авангарда, но затем, увалившись под ветер, последовал на кордебаталию". Франсиско Хавьер де Уриарте, командир линейного корабля "Сантиссима-Тринидад", уверенно утверждал, что "Виктори" образовала "совместно с трехдечниками "Темерер" и "Нептун" строй, практически параллельный нашему, образованному "Буцентавром", "Тринидадом" и "Героем", с доблестным и отважным намерением прорвать строй между "Тринидадом" и "Буцентавром"".
Несколько британских свидетелей подтверждали, что Нельсон не направлялся к "Буцентавру", а, скорее, шел вдоль франко-испанского строя. В неопубликованном отчете помощника хирурга Уильяма Вестернберга отмечалось, что сначала противник начал обстреливать британский флагман, который вскоре открыл ответный огонь "из орудий левого борта по неприятельскому авангарду, спускаясь вдоль их линии строя".
К двенадцати двадцати флагманский корабль подвергался сосредоточенному огню, результаты которого становились более эффективными по мере того, как дистанция сокращалась. Секретарь Нельсона Джон Скотт разговаривал с Харди, когда пушечное ядро прошило его насквозь. Чарльз Адэр и какой-то матрос оттащили его останки в сторону. Нельсон спросил: "Это был Скотт, тот, которого сейчас убило?". Адэр подтвердил это, и Нельсон пробормотал: "Бедняга!".
Бешено вращающийся книппель с "Тринидада" пролетел вдоль палубы, разорвал несколько снастей и уложил на месте шеренгу из восьми морских пехотинцев, выстроившихся на полуюте. Второй лейтенант Льюис Ротлей, двадцатилетний уэльсец, был сбит с ног одиночным металлическим брусом длиной шестнадцать дюймов, который он сохранил у себя после битвы в качестве сувенира. Нельсон приказал Адэру рассредоточить своих подчиненных, и в этот момент другое ядро разбило нагеля брасов на квартердеке и, срикошетив, промчалось между Харди и Нельсоном. Они остановились и осмотрели друг друга на предмет ранений. Деревянный осколок оторвал пряжку с обуви Харди и оцарапал его ногу. Нельсон улыбнулся: "Слишком жарко становится, Харди, но это долго не продлится". Он навязал противнику эту битву, к которой давно стремился.
Но самому флагманскому кораблю теперь приходилось туго - крюйс-стеньга обрушилась, лиселя и лисель-спирты были разбиты. Потеря парусов уменьшила его скорость с медленной ходьбы до передвижения ползком, но он продолжал продвигаться благодаря тому, что оставшиеся громадные паруса все еще ловили слабеющий бриз.
Примерно в двенадцать двадцать пять, сменив заряды орудий левого борта с двойных ядер на одиночные, экипаж "Виктори" ждал команды на открытие огня. В запальные отверстия уже был помещен порох, насыпан он на всякий случай и на запальные полки, командиры расчетов склонились над своими орудиями. Каждый из них снял просаленную крышку с запальной трубки, взвел орудийный замок и предупредил своих людей командой "Товсь!". Те посторонились, уходя с линии отдачи орудия. В двухстах ярдах от "Тринидада" командиры орудий, стоя сбоку от них, дернули за лини спусковых механизмов, орудия рявкнули и откатились назад. Тотчас расчеты орудий принялись за знакомое по многочисленным тренировкам дело. По команде "Банить стволы!" два моряка вставляли в ствол банник с влажным, бараньего меха оголовком, чтобы очистить ствол от тлеющих остатков несгоревших картуза и пороха. Помощник командира орудия в это время закрывал пальцем запальное отверстие. По команде "Зарядить картуз!" "пороховой юнга" подавал картуз заряжающему, который вставлял его в дуло и проталкивал в ствол до упора прибойником. Командир орудия вставлял в запальное отверстие протравник для того, чтобы проверить, дошел ли картуз до места. "Зарядить ядро!" - по этой команде заряжающий вставлял ядро в дуло и также проталкивал его прибойником до упора. "Вставить пыж!" - заряжающий вставлял пыж и трамбовал его до упора, чтобы ядро не перекатывалось внутри ствола. "Выкатить орудие!" - по этой команде весь расчет брался за лопаря пушечных талей, с помощью которых орудие выдвигалось в положение стрельбы таким образом, что дуло орудия выглядывало из пушечного порта. Орудие выравнивали с помощью гандшпугов, командир проверял возвышение, а его помощник прокалывал протравником картуз, вставлял запальную трубку и снимал с неё крышку. Командир взводил орудийный замок, подсыпал порох на полку - орудие готово к стрельбе.
"Товсь! Огонь!"
Пока британские корабли приближались, командир "Редутабля" Жан-Жак Люка собрал некоторых командиров орудий на баке и показал им воочию, что большинство выстрелов, сделанных Объединенным флотом по "Виктори", ложатся недолетом. "Я приказал им целить выше, по рангоуту и такелажу, и стрелять прямой наводкой". С самого начала своей карьеры Люка попал под покровительство Латуш-Тревиля. Во время Американской войны он служил на фрегате Латуша и показал себя настолько способным офицером, что Латуш-Тревиль отдал под его команду один из взятых призов. Люка происходил из такого же среднего класса, как и английские капитаны Харгуд и Кук. Но во французском королевском флоте это происхождение почти наверняка не дало бы ему подняться по служебной лестнице выше статуса уорент-офицера. По этой причине, среди прочих, Люка приветствовал революцию, и новый режим вскоре сделал его офицером. Он был небольшого роста, худощав, но весьма решителен, и постоянно натаскивал свою команду, чтобы она соответствовала его стандартам. Один из первых пристрелочных выстрелов попал прямо в фор-марса-рей "Виктори", и его экипаж разразился ликующими криками.
Капитан Жан-Жак Мажанди понял, что "Виктори" (который он идентифицировал по адмиральскому флагу) намеревается пройти между его кораблем и "Тринидадом", который находился менее чем в двухстах ярдах у него по носу. "Мы обрадовались этому, так как у нас все было готово к абордажной схватке", доносил Мажанди в своем рапорте. Де Уриарте обстенил грот-марсель и крюйсель "Тринидада", сбавляя свой ход для того, чтобы уменьшить разрыв линии, в то время как "Буцентавр" продолжал двигаться, как и прежде. На обоих кораблях экипажи количественно превосходили команду "Виктори", не считая того, что на "Тринидаде" находилось около четырех сотен солдат. Если они сумеют свалиться вплотную с "Виктори" и завязать абордажную схватку, то положение флагманского корабля Нельсона станет критическим.
Но когда "Виктори" подошел на расстояние ружейного выстрела - около ста ярдов - от "Буцентавра", он внезапно повернул вправо, как бы намереваясь пройти по корме француза. Возможно, Нельсон и Харди сочли невозможным пройти по носу "Буцентавра", но не исключено, что это изменение курса произошло непроизвольно, так как штурвал "Виктори" в этот момент был разбит пушечным ядром, и управление кораблем на короткое время было утеряно. Томас Аткинсон, йоркширец, служивший штурманом в течение семи лет последовательно на всех флагманских кораблях Нельсона, бросился вниз в кондуктурскую кают-компанию, чтобы перевести управление на аварийное рулевое устройство. На "Редутабле" Люка понял, что только его корабль может закрыть прореху в строю по корме "Буцентавра" и помочь своему адмиралу в сражении со знаменитым Нельсоном. Он приказал прибавить парусов.
Солдаты с "Буцентавра" поливали "Виктори" ружейным огнем, а артиллерия "Буцентавра", "Тринидада" и "Редутабля" причиняла значительные повреждения его рангоуту и такелажу. Воздух был заполнен картечью и книппелями. Потери росли почти исключительно за счет людей, находившихся на открытых палубах надстроек. По воспоминаниям хирурга Уильяма Битти, около двадцати человек были убиты и около тридцати ранены еще перед тем, как "Виктори" достигла неприятельского строя. Лейтенант Паско, получив картечное ранение предплечья и корпуса, отправился самостоятельно в лазарет. Капралу морской пехоты оторвало руку. Большой осколок дерева буквально скальпировал Джерри Салливана, молодого ирландского матроса 1-й статьи. Бизань-мачта "Виктори" была повреждена, вслед за этим на палубу рухнули грот-брам-стеньга и фор-стеньга, образовав хаос переплетенных канатов и парусов.
Командир "Буцентавра" капитан Мажанди не был этим удовлетворен. Он намеревался лишить "Виктори" всех ее мачт, но не смог выполнить эту задачу ввиду увеличивавшейся зыби и плотной завесы дыма, окутывавшей его цель и затруднявшей наводку его канонирам. Когда "Виктори" приблизился к корме "Буцентавра", Вильнев поднял сигнал номер пять, предписывавший всем кораблям, не вовлеченным в непосредственное боестолкновение, занять позиции, позволяющие использовать орудия наиболее эффективно.
Сигнал номер пять имел то же самое значение, что и сигнал Нельсона "Вступить в непосредственный бой с противником!", и служил напоминанием об общих инструкциях адмирала, которые были разработаны для подобных ситуаций. Инструкции предписывали капитанам не ждать указаний командующего, который мог быть сам вовлечен в непосредственный бой или закрыт завесой дыма, а руководствоваться "son courage et... son amour de la gloire"[56]. Они также недвусмысленно утверждали, что капитан, не находящийся в гуще схватки, не соответствует своему посту. Далее, в случае прорыва строя, все усилия должны быть приложены для того, чтобы поддержать атакованные корабли и держаться вблизи своего флагмана. Если эскадра Дюмануара собиралась решительно вмешаться в происходящее сражение, то сейчас был именно тот момент, когда следовало повернуть без промедления. При почти полном штиле, поворот на обратный курс будет трудоемок и займет немало времени.
Капитаны ждали приказаний Дюмануара, но тот не отдал ни одного. Огюст Жикель вспоминал, что на борту "Энтрепида" капитан Луи Энферне не сводил глаз с "Формидабля", флагманского корабля Дюмануара, ожидая, что его адмирал поднимет сигнал повернуть и вступить в бой. "Сигнал не появлялся. Время шло, и авангард медленно удалялся от поля боя. Скоро всем стало очевидно, что их командующий уводил корабли от сражения". Этими словами Жикель, по сути, обвинял Дюмануара в трусости. Если дело обстояло именно так, как помнил его Жикель, то для Дюмануара не было оправдания. Но его воспоминания не во всем были точны. Одним из оправданий мог стать густой дым. Как результат того, что Нельсон обманчиво двинулся в сторону кораблей Дюмануара, те обстреляли нельсоновский флагман, а затем и небольшую 64-пушечную "Африку", которая, потеряв свой флот предыдущей ночью, спешила соединиться с основными силами. Этот обстрел с большой дистанции не причинил ощутимого вреда, но создал довольно густую дымовую завесу, сквозь которую было трудно разобраться в происходящем.
"Редутабль" подошел так близко к "Буцентавру", что слышны были крики с флагмана, предупреждавшие об опасности столкновения. Его бушприт уже почти нависал над релингами полуюта "Буцентавра", но Люка с помощью рупора уверил капитана Мажанди, что все находится под контролем.
Введя в действие аварийное рулевое управление, Харди теперь мог прорезать строй, но, опасаясь почти неминуемого столкновения либо с "Буцентавром", либо с "Редутаблем", он обратился к Нельсону. Адмирал ответил: "Ничего не поделаешь. Не имеет значения, с кем мы сойдемся в абордаже. Иди на любого, сам сделай выбор". Харди решил схватиться с меньшим из них. Двадцать человек потянули канаты, прикрепленные к румпелю, и положили руль лево на борт.
Выбор Харди был вполне разумен. Вильнёв тактически выиграл первый раунд боя эффективным сплочением строя, а Харди, выбирая "Редутабль", освобождал место для следовавших за ним кораблей. Несмотря на то, что скорость "Виктори" едва достигала двух узлов, ее водоизмещение и инерция движения привели к тому, что при сильном ударе многие люди попадали на палубу, а некоторые орудия - со своих станков. В результате столкновения "Редутабль" развернуло вправо, и он оказался под ветром у располагавшегося параллельно ему британского корабля. Поскольку "Буцентавр" продолжал медленно двигаться вперед, в неприятельском строю образовалось большое "окно", которым не замедлили воспользоваться корабли, следовавшие за "Виктори".
Капитан "Буцентавра" Мажанди был расстроен, чувствуя себя обманутым в своих ожиданиях. Поворачивая в сторону "Редутабля", "Виктори" прошла так близко, что ее нижние реи прошли почти над полуютом "Буцентавра". Но моряки упустили момент, и корабль Нельсона очутился в пятнадцати саженях - они не могли добросить абордажные крючья на такое расстояние. Это был решающий миг. Если бы они смогли зацепиться за "Виктори", то британцы столкнулись бы с абордажными партиями двух самых боеспособных французских экипажей из числа тех, которые участвовали в этом сражении. Кормовые пушки "Буцентавра" старались причинить наибольший вред неприятелю, но корпус "Виктори" возвышался над их уровнем. Пушки левого борта британца продольным залпом нанесли сильный удар по корме француза. Затем громадная 68-фунтовая баковая карронада, заряженная ядром и картечью из трех сотен мушкетных пуль, первый раз подала свой голос. Ей вторили пушки опердека, накрыв картечным залпом все открытые палубы "Буцентавра". Орудия квартердека были повреждены, их расчеты и солдаты на полуюте были частью убиты и искалечены, частью покинули посты и укрылись внизу. Одновременно вступили в бой доселе молчавшие пушки правого борта, все еще заряженные двойными ядрами. Их залп обрушился на "Редутабль". Младший лейтенант морской пехоты Льюис Ротлей был послан вниз на среднюю орудийную палубу для того, чтобы направить часть морских пехотинцев наверх для замены выбывших из строя людей. То, что он увидел там, поразило его:
"Мы стреляли с обоих бортов, все орудия были задействованы. Человеку следует присутствовать на средней палубе во время битвы, чтобы получить представление о превосходящей любое воображение картине - она ошеломляла и зрение, и слух. Огонь сверху, огонь снизу, огонь вокруг меня, пушки откатывались неистово, их грохот звучал сильнее близких ударов грома, борта напрягались и палуба вздыбливалась. Мне представлялось, что я нахожусь в аду и все люди вокруг меня дьяволы. Губы людей шевелились, но услышать что-либо было невозможно - все приказы отдавались жестами".
"Темерер" Элиаба Харви, также трехпалубный корабль, находился по корме от "Виктори" и несколько правее. Во время сближения он следовал за флагманом и последовательно обстреливал корабли "Сан-Августин", "Герой", "Сантиссима-Тринидад", "Буцентавр" и "Редутабль", но ни от кого не получил такого шквала огня, который обрушивался на флагманский корабль. На какое-то время Харви потерял его из вида и приказал прекратить огонь, "опасаясь, что в этом густом дыму я могу обстреливать своего флагмана". Когда он снова увидел "Виктори", она стояла борт о борт с "Редутаблем". С носа "Темерер" обстреливался "Санта-Анной", "Сан-Хусто" и "Сан-Леандро", но, хотя его оснастка сильно пострадала, Харви все еще не потерял контроль над управлением кораблем, и, проходя мимо "Редутабля", произвел продольный залп по его корме. Затем он подвернул, чтобы пройти по правому борту "Редутабля".
Когда он сделал это, он подверг себя продольному огню французского восьмидесятипушечного корабля "Нэптюн", однотипного с "Буцентавром". Эспри-Транкий Мэстраль был одним из тех немногих капитанов, которые увидели поднятый Вильнёвом сигнал номер пять, предписывающий всем кораблям вступить в непосредственную схватку с противником. Мэстраль воспринял сигнал как личный упрек. Он прекратил дальний обстрел "Ройал-Суверена" и произвел поворот с намерением поддержать адмирала. Он завершил свой маневр вовремя, чтобы встретить залпом подошедшего "Темерера". Последний намеревался прорезать строй неприятеля по корме "Редутабля", но оказался под перекрестным огнем пяти вражеских кораблей, результат которого был потрясающим: залп "Редутабля" снес крюйс-стеньгу, а огонь "Нэптюна" - фока-рей и грот-стеньгу. Весь этот переплетенный парусами и обрывками такелажа рангоут, неся хаос и смятение, рухнул на палубу британского корабля. Всё, что смог сделать лишенный управления, дрейфующий "Темерер" - дать несколько выстрелов из орудий левого борта по "Редутаблю".
К этому времени "Редутабль", под влиянием инерции столкновения, развернулся таким образом, что его полуют оказался напротив квартердека "Виктори", примерно на том же уровне по высоте. По приказу Люки его люди забросили абордажные крючья на британский флагманский корабль и сумели закрепить концы. Часть кормовых концов лопнула, но носовые держали прочно. Наконец-то Люка получил ту схватку, к которой стремился, и завязалась кровавая дуэль, причем на таком близком расстоянии, что использовать орудийный огонь было весьма затруднительно. Французам "в некоторых случаях приходилось использовать гибкие прибойники и стрелять из невыкаченных орудий с необтянутой оснасткой из-за того, что корпус "Виктори" прижимался вплотную к орудийным портам". Но хорошо вооруженные стрелки представляли серьезную угрозу британским канонирам. Люка утверждал, что "ружейной стрельбой через наши порты в порты "Виктори" мы затрудняли противнику перезарядку его орудий".
Морские пехотинцы были так поглощены сражением, что лейтенанту Ротлею с трудом удалось оторвать их от орудий и направить на верхнюю палубу для участия в абордажной схватке. "Разгоряченные боем, люди скинули с себя красные мундиры и остались в клетчатых рубахах и синих штанах. Невозможно было отличить морпехов от матросов - они все вместе вкалывали как черти". Наконец он сумел опознать четверых сержантов и капралов, с их помощью оторвал от орудий человек двадцать и повёл эту группу наверх на квартердек.
Примерно в это же время команда "Редутабля" внезапно закрыла орудийные порты нижней палубы и взялась за ручное оружие. Закрытие портов вызвало некоторое замешательство на борту "Виктори", где решили, что прекращение огня означает капитуляцию противника, и также прекратили огонь. Однако вскоре снова загремели выстрелы, пожарные заливали водой из ведер тлеющие пыжи, вылетавшие из дул орудий вместе с ядрами.
Люка приказал подать сигнал горном, и сотни людей покинули нижние палубы и столпились на юте, при абордажных сетях и на вантах. С них, а также с марсов, стрелки и гренадеры "Редутабля" зачищали верхние палубы британца. Французские 36-фунтовые карронады стреляли картечью так часто, что одна из них взорвалась. Свыше двухсот гранат было брошено на "Виктори", и почти все 12-фунтовки на его надстройках были выведены из строя. Однако боцман Уильям Уиллмот продолжал обстреливать спардек "Редутабля" из карронады правого борта.
Хирург "Виктори" впоследствии писал, что "в тот период мало кто из находившихся на открытых палубах остался невредимым". Мичману Уильяму Риверсу взрывом гранаты почти полностью оторвало стопу, "державшуюся на полоске кожи в четырех дюймах выше щиколотки". Риверс сначала спросил о своих башмаках, затем приказал помощнику констапеля присмотреть за орудиями и после этого доложил кэптену Харди о необходимости спуститься в кокпит. Нельсон проронил: "Харди, устрой так, чтобы о нем позаботились должным образом. Это моя личная просьба". Затем они посоветовали мичману, чтобы он, добравшись до кокпита, попросил у "Носатого" - таково было прозвище Джеймса Косгроува, казначейского стюарда - "нож, чтобы отхватить стопу".
Мичман Роберт Смит потерял обе ноги, и то же ядро, пробив палубу, поразило свежеиспеченного лейтенанта Уильяма Рама. Пользовавшийся всеобщей любовью молодой ирландец с нетерпением рвался в бой, но, тяжело раненный, скончался во время переноски его на орлопдек. Капитанский клерк Томас Уиппл также умер на пути в хирургическую, и, таким образом, на квартердеке не осталось никого, кто мог бы записать подробности произошедшего. Лорд Нельсон и кэптен Харди прохаживались по квартердеку длиной двадцать футов. Всё меньше и меньше людей становилось вокруг них, в то время как экипаж Люки готовился к абордажу. Бой выглядел проигранным.
Когда "Виктори" подвернул, чтобы пройти вдоль строя Объединенного флота, корабли, следовавшие за "Нептуном", срезали угол и находились весьма близко от него в момент производства залпа по корме француза. "Левиафан", следуя тем же курсом, произвел залп по "Буцентавру" и продолжил путь на сближение с кораблями "Сантиссима-Тринидад" и "Сан-Августин". За ним следовал "Конкерор", который в четвертый раз обстрелял продольным залпом корму "Буцентавра" и занял позицию на его подветренной раковине по корме от "Нептуна". Кроме "Виктори", экипаж которой сильно пострадал от ружейного огня, остальные из перечисленных кораблей понесли незначительные потери в личном составе, получив лишь повреждения рангоута и такелажа. По воспоминаниям подштурмана Уильяма Прингля Грина, этому в немалой степени способствовал приказ командира "Конкерора" удалить лишних людей с квартердека, полуюта и полубака. Огонь по противнику вели из мощных орудий опердека и гандека. Заметив, что пространство под ветром от французского флагмана занято, "Агамемнон" занял наветренную позицию. "Британия" открыла огонь с большей дистанции, сюда же приближалась "Африка". "Буцентавр" оказался под огнем шести, как минимум, британских кораблей, причем получил четыре продольных залпа по своей корме.
По словам капитана Мажанди, последствия продольных залпов были "ужасающими": "весь такелаж был порван в клочья, мачты повреждены попаданиями ядер, орудия на верхних палубах сорваны с лафетов". Другие орудия не могли стрелять, так как были загромождены упавшими парусами и рангоутом. "Нептун", "Левиафан" и "Конкерор" почти не пострадали в ходе боя с флагманским кораблем Вильнёва, а их орудия и карронады учинили французам кровавую бойню. Мажанди, собиравшийся некоторое время назад брать "Виктори" на абордаж, был ранен обломком рангоута и спустился вниз на перевязку. Старший офицер Жозеф Додиньон, перейдя в корму со своего поста на баке, принял командование, но он уже мало что мог сделать. Он видел, что подходило все больше британских кораблей, но с поврежденным такелажем не мог маневрировать. Наверху осталось только несколько неповрежденных орудий, и Вильнёв отослал уцелевших канониров на гандек к 24-фунтовкам. В то же время лучшие матросы под интенсивным огнем пытались ремонтировать такелаж. Осматривая разгромленную палубу, Вильнёв заметил, что Дюмануар продолжает следовать курсом на север. Он поднял сигнал, прямо приказывающий кораблям авангарда идти на помощь своим товарищам.
К этому времени проявились разногласия в эскадре Дюмануара. Четвертью часа ранее командир фрегата "Корнелия" Жюль-Франсуа де Мартенан передал флажное сообщение на "Формидабль", гласящее, что авангард не имеет противника. Они были не очень далеко от развернувшейся битвы, но развернуться при практическом отсутствии ветра было делом не легким. Большинство кораблей стало использовать для разворота шлюпки, и разгневанным, расстроенным или чувствовавшим себя виновными офицерам этот маневр казался вечностью. Жикель утверждал, что "Энтрепид" сделал несколько попыток поворота еще до вторичного сигнала Вильнёва, но из-за почти полного отсутствия ветра и усиливавшейся зыби корабль не слушался руля. Вальдес докладывал, что "Нептун" совершил поворот через фордевинд по сигналу Вильнёва, не дожидаясь команды Дюмануара, которая поступила через несколько минут. Дюмануар утверждал, что он поднял свой сигнал до того, как увидел сигнал Вильнёва.
Существуют два способа изменения направления движения - поворот оверштаг и поворот через фордевинд. Вильнёв приказывал осуществить поворот через фордевинд, а Дюмануар - оверштаг. Одни капитаны использовали первый способ, а другие второй. "Энтрепид" в конце концов развернулся с помощью шлюпок, а затем столкнулся с "Монбланом", который совершал поворот оверштаг. "Райо" и "Св. Франциск Ассизский" во время поворота через фордевинд сдрейфовали далеко под ветер. "Формидабль" совершил поворот оверштаг с помощью шлюпки, и после нескольких попыток к нему присоединились "Сципион", "Монблан" (с поврежденным утлегарем) и "Дюге-Труэн".
Затем Дюмануар приказал своим кораблям держаться ближе к ветру и начал движение к югу от основного места сражения. После битвы в Кадисе ходили слухи о том, что Вальдес сказал Дюмануару: "распоряжения адмирала приоритетнее ваших, а в сражении единственно правильным путем является тот, который ведет к боестолкновению с противником". Он направился прямо к "Сантиссима-Тринидаду". Вполне вероятно, что "Райо" и "Св. Франциск Ассизский" пытались вернуться к центру сражения, но экипажи не справились с этой задачей, и корабли оказались среди фрегатов и других судов с подветренной стороны. Когда "Энтрепид", в конце концов, развернулся, Энферне проревел на резком провансальском диалекте, который он и его команда прекрасно понимали: "Lou capo sur lou "Bucentauro" - Держать на "Буцентавр!"". Не теряя времени на замену фока, порванного бушпритом "Монблана", они последовали кратчайшим путем к "Буцентавру". Это был славный, но запоздалый поступок. Ему следовало бы раньше нарушить приказ своего непосредственного начальника.
К этому моменту "Нептун" и "Конкерор" сбили грот- и бизань-мачты "Буцентавра", которые упали вперед и на правый борт, накрыв разорванными парусами как раз те орудия, которые стреляли в сторону основных противников. Французы прикрепили флаг к оставшейся части грот-мачты и попытались освободиться от обломков, чтобы дать возможность стрелять из 36-фунтовых орудий нижней палубы. По мнению Уильяма Прингла Грина, сам "Конкерор" очередным залпом смел эти обломки с палубы француза. Считая схватку с "Буцентавром" делом законченным, "Нептун" двинулся вперед и присоединился к "Левиафану", расположившись справа по корме "Тринидада".
"Сантиссима-Тринидад" уже получил несколько залпов от проходивших кораблей нельсоновской колонны, но подход "Нептуна" на незащищенную правую раковину создал непосредственную угрозу. Со своей позиции "Нептун" мог безжалостно поливать испанца продольным огнем, на который могли ответить лишь несколько орудий. Адмирал Сиснерос был уже ранен, также к нему внизу присоединились второй капитан Игнасио Олаете и старший офицер Хосе Сарториа. Как и во многих подобных битвах, большинство людей на квартердеке было выбито. Но бригадир Уриарте был все еще там, руководя сражением. Он отрепетовал сигнал Вильнёва номер пять, что побудило "Сан-Августин" развернуться и прийти на помощь. Так же поступил и "Герой", но с задержкой, так как его капитан, Жан-Батист Пулен, был убит и командование принял старший офицер Жан-Луи Конор, которому потребовалось определенное время для оценки ситуации.
Оба адмирала подвергались смертельной опасности, находясь в самой гуще схватки. Нельсон пошел на громадный, но рассчитанный риск. Он сравнивал воздействие слабого ветра и воздействие зыби; свое медленное продвижение - и работу французской артиллерии на качке; британское мастерство и дисциплину - и недостаток практики у французов; собственную незащищенность от огня противника - и моральное воздействие этим на подчиненных.
Его оппоненты имели четкое представление о плане битвы, но не успевали реагировать на неожиданные изменения. Обманными изменениями направления атаки Нельсон посеял неуверенность у своего противника. Его план "удивить и поразить" преуспел. Противник был в настоящем недоумении. Своими маневрами Нельсон выиграл достаточно времени для нанесения удара в центр строя Вильнёва и обеспечил отсутствие инициативы у противника на то время, пока не подойдут остальные британские корабли.
Для своей дивизии план Нельсона сработал достаточно эффективно, но ближе к арьергарду противника исход действий был менее определенным. Прорвав вражеский строй слишком далеко от концевого корабля, Коллингвуд схватил слишком большой кусок, чтобы его можно было успешно разжевать. Корабли, следовавшие за ним в непосредственной близости, оказались в опасности неравного боя до того, как подоспеют концевые корабли его колонны.
Кэптен Джон Кук не собирался использовать свои орудия до того, как прорвет вражеский строй, но, оказавшись под обстрелом по меньшей мере четырех кораблей, он решил создать дымовую завесу. В двенадцать двадцать Джордж Сондерс передал распоряжение Уильяму Феарвезеру и его ребятам из команды "Победа или смерть" на нижней палубе. Затем своим широким норфолкским акцентом он стал отдавать привычные команды людям, испытавшим облегчение от того, что они наконец-то занялись делом. Команда корабля несла потери, и был серьезно поврежден такелаж.
Перед ними "Багама" плотно сомкнулась с "Альхесирасом", чтобы не дать британскому кораблю пройти по ее носу, поэтому Кук немного изменил курс так, чтобы пройти по ее корме. Когда "Беллерофон" наконец проскочил между "Багамой" и более удаленным "Монтаньесом", он открыл огонь сразу с обоих бортов. Корабль двигался так медленно, что, по словам лейтенанта Уильяма Камби, пока он находился в положении, позволяющим производить продольные залпы по корме "Багамы", "мы трижды выстрелили из наших карронад и по крайней мере дважды из всех длинных орудий левого борта".
"Беллерофон" был сравнительно легко вооружен, но его команда ветеранов обладала большим опытом, и его орудия обрушили на испанский корабль сокрушительный ливень металла. Боцман Томас Робинсон, рослый Питер Мак-Фарлейн и бывший белый раб Питер Янсен (обслуга 32-фунтовой баковой карронады) осыпали квартердек "Багамы" картечью, в результате чего Галиано был ранен в лицо и истекал кровью. На помощь ему поспешил старшина его шлюпки, давний семейный слуга, но Галиано отказался спускаться вниз, понимая, что в этом случае моральный дух экипажа может поколебаться. Где-то на "Багаме" раздался взрыв, который Камби принял за взрыв небольшой крюйт-камеры.
К счастью для "Беллерофона", этот взрыв и ранение капитана на время отвлекли внимание экипажа "Багамы". Как раз в тот момент, когда Джорди Уильям Фергюсон и его товарищи поворачивали штурвал "Беллерофона", чтобы повернуть влево для продолжения боя с "Багамой", они увидели сквозь дым брамселя другого корабля, возникшего перед ними справа по носу. Робинсон, Мак-Фарлейн и другие опытные баковые прыгнули от карронады к снастям, чтобы повернуть фока-рей к ветру и попытаться остановить корабль, но было уже слишком поздно. Уильям Камби успел только прочесть название "Эгль" на корме французского корабля, как они врезались в его левую раковину, "и наш фока-рей перепутался снастями с его грота-реем".
"Эгль" был гораздо выше, что давало его полуюту и спардеку преимущество над верхней палубой "Беллерофона", а ядра его 36-фунтовых орудий были тяжелее ядер 32-фунтовых орудий "Беллерофона". Кроме того, французский корабль имел более многочисленную команду, и на нем было много солдат, значительно превосходящих по численности восемьдесят морских пехотинцев "Беллерофона". Меткие стрелки вели огонь с марсов, а гренадеры бросали бомбы со спардека, когда началась очередная абордажная атака. Единственным преимуществом "Беллерофона" были опыт и дисциплина его экипажа, состоявшего из закаленных моряков. Большинство их были значительно старше среднего возраста, находились вместе на этом корабле уже четыре года, а ландсменов среди них насчитывалось не больше сотни.
Поначалу большее количество пушек "Эгля" давало ему преимущество, поскольку "Беллерофон" мог сражаться только своими носовыми орудиями и баковыми карронадами Томаса Робинсона. Но обе карронады доказали свою эффективность: при первых же залпах по квартердеку "Эгля" капитан Пьер-Полен Гурреж упал под градом пуль, получив пять ранений. Его унесли вниз, и командование принял его старший офицер Жан-Пьер Темпье. Но когда корабли сблизились борт о борт, меткие стрелки с марсовых площадок "Эгля" начали одерживать верх над верхними палубами, выбивая британскую обслугу орудий и карронад. Это походило на сухопутное сражение, на которое возлагал надежды Вильнев: "римляне" против "карфагенян", и бой между ними был яростным. Сам капитан Кук стрелял из пистолетов. В разгар боя он приказал Камби поспешить вниз, чтобы разъяснить Джорджу Сондерсу и другим офицерам на главной и нижней палубах взаимное расположение кораблей, и приказать им направить основной огонь пушек на "Эгль", установив орудийные станины и подъемные клинья так, чтобы стрелять вверх прямо через палубы французского корабля.
Лейтенант Камби спустился по трапам в глубь корабля, туда, где у носовых 32-фунтовых орудий потели престарелый мичман Уильям Феарвезер и корабельный мясник Уильям Паллет. Камби пришлось кричать Сондерсу в ухо, чтобыперекрыть ужасный шум. Он проверил палубу и приказал прижать крышки орудийных портов к борту, чтобы их не сорвало с петель, когда корабли будут биться друг о друга на зыби.
"Эгль" и "Беллерофон" сражались бок о бок почти полчаса, когда грот- и крюйс-стеньги британского корабля рухнули за правый борт. Паруса зацепились за грот-руслени и повисли, как занавес, прямо перед дулами орудий. Парусина быстро загорелась, и для ее уборки от орудийной обслуги были отряжены шкотовые, которые обрезали перепутанные снасти и парусину. Это зрелище воодушевило французов, и они атаковали с новой силой. Выстрел пробил ногу штурмана Эдварда Овертона, стоявшего на квартердеке, и он упал. Капитан Джон Кук в третий раз перезаряжал пистолеты, когда в 13:11 он тоже был ранен и упал ничком на палубу. Четырнадцатилетний Джордж Пирсон бросился ему на помощь, но был поражен осколком дерева. К капитану от штурвала подскочил квартирмейстер и спросил, не нужно ли спустить его вниз. Кук вздохнул: "Дайте мне полежать одну минуту", - и больше не разговаривал. Когда его принесли в кубрик, хирург Алекс Уайт расстегнул жилет и обнаружил, что мушкетная пуля попала ему в правую сторону груди, сломала два ребра, прошла через легкие и убила его.
Уильям Камби возвращался с нижней орудийной палубы и пробирался по главной палубе между орудиями, то и дело откатывающими после залпов, и их обслугой, когда встретил Овертона с ужасно раздробленной ногой, которого несли два человека. Вскоре после этого Овертон умер. Не успел Камби подняться по трапу на квартердек, остановившись, чтобы отдать какие-то распоряжения, как к нему обратился "квартирмейстер, который пришел сообщить мне, что капитан очень тяжело ранен и даже, как он полагал, мертв". Таким образом Камби, никогда ранее не участвовавший в боевых действиях в составе эскадры, принял командование кораблем на себя. Он был единственным из троих, кто утром прочитал меморандум Нельсона и еще оставался на ногах.
Не было никаких сомнений в том, что они попали в опасную ситуацию. "Багама" выдвинулась вперед, чтобы обстреливать их эффективней, "Монарка" и "Плютон" били по ним с дальней дистанции, но главной проблемой был "Эгль", к которому они были прикованы. Бой становился все отчаяннее, и французская команда готовилась к абордажу. Капитан морской пехоты Джеймс Уэмисс по-прежнему командовал группой моряков на полуюте. Среди них были сигнальщики Джон Франклин и Кристофер Бити, которые увидели, что флаг "Беллерофона" уже в третий раз падает из-за того, что осколки перебивалифалы. Понимая, что окружающие могут подумать, что это сигнализирует сдачу, Бити схватил самый большой "Юнион Джек"[57], который смог найти, и взобрался на бизань-мачту. Он расправил его как можно шире и привязал все четыре угла к вантам. Франклин был удивлен, что в Бити не стреляли французские стрелки с марсов и полуюта "Эгля", которые до этого безжалостно расстреливали всех, кто поднимался для починки такелажа. Вместо этого французские стрелки, как утверждалось впоследствии, "увидев, что он собирается делать, и, видимо, восхищаясь таким смелым поведением, приостановили огонь на те несколько секунд, что он оставался на мачте".
Французы закрыли пушечные порты на нижней палубе, и обслуга орудий, в основном морпехи, переместились наверх. На уровне верхних орудийных палуб корабли находились так близко, что команды противников вырывали банники из рук друг друга. Французские стрелки стреляли через порты англичан, а по полубаку и спардеку "Беллерофона" катились гранаты с шипящими фитилями. Сам Камби подобрал на спардеке гранату с горящим фитилем и выбросил ее за борт. Другие гранаты взрывались и наносили серьезные ожоги. Мичман Роберт Паттон видел, как один горящий человек выбросился из кормового порта.
Одна граната, брошенная в орудийный порт на нижней палубе, чуть не подняла на воздух оба корабля. Взрывом снесло люк кладовой констапеля, вызвав пожар и распахнув дверь в проход, ведущий к крюйт-камере. По счастливой случайности - писал позже Камби - двери были расположены таким образом, что взрыв, открывший дверь из кладовой в проход, захлопнул дверь из прохода в крюйт-камеру. Если бы этого не произошло, оба корабля, несомненно, взорвались бы. Джон Стивенсон, констапель, к счастью, находился в кладовой и отреагировал мгновенно и спокойно. Он спокойно подошел к лейтенанту Сондерсу на нижней палубе, доложил ему о пожаре в кладовой и попросил выделить людей для его тушения. Они смогли потушить пожар до того, как все остальные поняли, что для паники был самый серьезный повод.
Камби приказал подать горном сигнал для абордажников. Они оставили свои пушки и собрались в подразделения, готовые защищать корабль. Ждать пришлось недолго.
Жан-Пьер Темпье крикнул "А l'abordage!"[58], и французы бросились к борту, перепрыгивая через зазор между "Эглем" и "Беллерофоном". Английские матросы рубили их тесаками, кололи полупиками, били по цепким рукам всем, что попадалось под руку. Французские моряки падали в море между двумя кораблями, где тонули или былираздавлены сталкивавшимися бортами, но солдаты 67-го полка под командованием подполковника Жакмета продолжали двигаться на штурм.
Капитан британской морской пехоты Джеймс Уэмисс, по некоторым данным, был ранен восемь раз, но все равно стоял во весь рост, возглавляя и подбадривая своих немногочисленных бойцов на полуюте. В носовой части корабля пятеро французов "взбирались на правый нок блинда-рея и лезли к бушприту". Крепкий, мускулистый шотландец Питер Макфарлейн увидел их и отреагировал как опытный моряк. Он подошел к крепительной утке на правом борту полубака и "отдал брас[59] блинда-рея, который внезапно накренился под их весом, и все они упали в воду". Граната тяжело поранила руки боцмана Томаса Робинсона, и он был вынужден спуститься вниз.
Экипаж "Беллерофона" сдержал первую атаку, но Камби видел, что положение на палубе безнадежно. "Наши квартердек, полуют и полубак в это время были почти очищены стрелковым огнем французов с полуюта и спардека "Эгля", которые доминировали над нашими верхними палубами, а французские стрелки были весьма многочисленны". Камби приказал всем людям спуститься с полуюта и укрыться на полупалубе[60]. Там он держал их в готовности к отражению дальнейших попыток абордажа, в то время как "расположение французов делало для нас совершенно невозможным взять их на абордаж ввиду такого огня стрелков, столь выгодно для них расположенных".
Камби спустился вниз, обошел палубы, "чтобы ободрить людей и стимулировать их усилия у орудий, заметив, что у нас больше ничего не осталось, так как корабль на верхних палубах превратился в неуправляемую развалину". На нижней палубе британские орудия вели огонь вверх, чтобы уничтожать противника на палубах выше. Но оба экипажа были утомлены и изранены, и в бою наступило затишье. "Эгль" понес большие потери от артиллерийского огня "Беллерофона" и от попыток взять его на абордаж, и те из его орудий, которые не были выведены из строя, вели себя гораздо тише.
На квартердеке оставшиеся офицеры двигались теперь с осторожностью. Джон Франклин вел личную дуэль со снайпером "в треуголке на фор-марсе вражеского корабля, который во время боя снял из своей винтовки нескольких офицеров и нижних чинов". Одним из них был близкий друг Франклина Джон Симмонс. Они разговаривали друг с другом, когда снайпер выстрелил, и тот упал замертво у ног Франклина. Только что Франклин и сержант морской пехоты "несли чернокожего матроса на перевязку, когда пуля снайпера попала тому в грудь и убила беднягу". Франклин сказал сержанту: "Ты будешь следующим". Но у сержанта были другие мысли. Он заявил, что найдет внизу позицию в укрытии, "откуда сможет беспокоить француза, и не перестанет стрелять по нему, пока не убьет его".
Франклин поднялся на палубу, быстро спрятался за мачту и "увидел, как парень прижал винтовку к плечу и прицелился". Пуля ударила в палубу в нескольких футах от него. Орудийный огонь был так редок, что Франклин слышал, как сержант стрелял снизу из мушкета, и, выглянув из-за грот-мачты, увидел, как стрелок упал ничком в воду. Когда сержант поднялся, он спросил его, сколько раз тот стрелял: "Я убил его, - сказал сержант, - с седьмого выстрела".
В этот момент два корабля отдалились друг от друга. Как и почему - неясно. Британские источники утверждают, что французы намеренно отошли в сторону. Но второй лейтенант "Эгля" голландец Асмус Классен сообщал, что его корабль выигрывал схватку, что "непрерывный мушкетный огонь и картечь с наших надстроек очистили их верхние палубы, а огонь с их орудийных палуб значительно ослабел, и мы были готовы взять его на абордаж". По его мнению, "два корабля были разделены случайно, и мы были лишены надежды захватить нашу добычу". Но независимо от того, одержали ли они победу или им просто повезло, значительно успокоившаяся команда "Беллерофона" с триумфом обстреляла "Эгль" продольным огнем, когда тот отдалялся.
Из сорока семи человек, находившихся на квартердеке "Беллерофона" в начале боя, только семь были не ранены. Двадцать восемь человек погибли, 127 получили тяжелые ранения и сорок - легкие. В ближайшие дни двадцать три раненых умрут. На палубе вновь появился боцман Томас Робинсон, искалеченные руки которого были грубо перевязаны вестовым казначея, и он вызвался делать все, что Камби посчитает нужным. Очередь к хирургам была настолько длинной, что он не стал дожидаться, пока Уайт или Энглхарт окажут ему должную помощь, а поспешил вернуться в строй.
Питер Макфарлейн, по-видимому, отличался прежде всего тем, что был страшно крепким и мускулистым: уроженец шотландского города Керколди, баковый громила, на правой руке которого были вытатуированы солнце, луна, звезды и русалка. Ему было всего двадцать с чем-то лет, но он уже семь лет прослужил на флоте, а до этого пять лет ходил на торговых судах в Балтику. То, как он использовал свою смекалку и силу в этом случае, потом, наверно, еще долгие годы вспоминалось за выпивкой. Уильям Фергюсон, сероглазый мужчина из Норт-Шилдса с ньюкаслским акцентом, который по боевому расписанию находился у штурвала, постоянно служил на флоте в течение тринадцати лет. "Этот человек ни разу не увольнялся. Надежный парень", - так было записано в книге личного состава "Беллерофона". Для того чтобы играть столь важные роли на корабле, требовалось немалое мужество, поскольку потери среди экипажа распределялись неравномерно. Больше всего страдали те, кто находился наверху, на надстройках, где размещались многие офицеры и лучшие из опытных моряков.
Во всем флоте Нельсона потери капитанов составили 22%, лейтенантов - 19%, офицеров морской пехоты - 18%. Часть младших офицеров, конечно, находилась на орудийных палубах, и их относительная неуязвимость снижала долю офицерских потерь. Потери штурманов на квартердеке составили 30%, а боцманов, чьим местом по боевому расписанию был полубак, - 33%. Мужественный Томас Робинсон, боцман, обучавший команду "Колосса" до перехода на "Беллерофон", так и не вернулся домой к жене и двум маленьким детям в Портси. Через одиннадцать дней после сражения он стал одним из многих, кто умер в вонючем, переполненном ранеными, кишащем мухами гибралтарском госпитале.
И снова британский корабль оказался в невыгодном положении. 32- и 18-фунтовые орудия "Колосса" противостояли более тяжелым французским батареям с обеих сторон. По словам офицеров "Аргонавта", капитан Эпрон до столкновения не открывал огня, поэтому "Колосс" "принял на себя всю тяжесть нашего залпа двойными ядрами". В течение примерно двадцати минут оба корабля осыпали друг друга ядрами и картечью. Но, в отличие от "Беллерофона", "Колосс" имел двенадцать 32-фунтовых карронад. Они выиграли бой на верхних палубах, и четырнадцать офицеров "Аргонавта" были убиты или ранены. Через некоторое время Моррису показалось, что на открытых палубах его противника никого нет в живых, а большинство его людей, возможно, укрылись внизу, откуда продолжали яростно стрелять из своих орудий, и "Колосс" тяжело пострадал от непрерывного огня их орудий. Его штурман был убит, боцман смертельно ранен, и еще не менее сотни человек были ранены. Нельсон только что повысил кузена сэра Эдварда Берри Уильяма Форстера с мичмана на "Виктори" до и.о. лейтенанта на "Колоссе", и в своем стремлении подражать своему лихому родственнику норфолкский мальчишка оказался в числе павших. Сам капитан Моррис был ранен выстрелом в наружную часть бедра. Было больно, и он завязал жгут, чтобы остановить кровотечение, но покинуть квартердек отказался.
Офицеры "Аргонавта" сообщили, что через полчаса или больше "капитан счел момент благоприятным и отдал приказ идти на абордаж; но в ту минуту, когда мы все поднимались снизу, англичане, услышавшие приказ, обстенили грот и стали отходить". Однако в журнале Морриса записано, что отошел французский корабль. Скорее всего, как и в случае с "Беллерофоном" и "Эглем", волны, раскачивавшие оба корабля вверх-вниз, разблокировали их реи, разделили их и оставили дрейфовать в дыму.
Возможно, офицеры "Аргонавта" преувеличивали его шансы на успех в борьбе с "Колоссом", но в очередной раз перспективная возможность взять на абордаж британский корабль была упущена. По словам Морриса, с отходившего "Аргонавта" стреляло только одно орудие из кормовой каюты, что согласуется с утверждением французских офицеров, что орудийная обслуга покинула орудия и влилась в абордажные команды. То, что "Аргонавт" потерял более двухсот человек, - заслуга подготовки экипажа "Колосса", которая два года назад выглядела не столь перспективной. Такие люди, как братья Венус из Норт-Шилдса, несмотря на то, что их подвергли насильственной вербовке, оказались первоклассными новобранцами. Уильям Венус после Трафальгара получил звание мичмана и впоследствии дослужился до лейтенанта.
Времени на передышку у "Колосса" не было. Он все еще сражался с французским "Свифтсюром", находившимся на его правой раковине, а раненый Дионисио Галиано на "Багаме" ловко маневрировал в позиции, с которой он мог продолжать обстреливать и "Беллерофон", и "Колосса".
Следующим в бой вступил "Монтаньес". Он не успел занять свое место в строю и находился с наветренной стороны от линии боя, примерно на одном уровне с "Эглем" и "Свифтсюром". "Монтаньес" открыл огонь по приближающемуся "Беллерофону", но затем на линии огня оказался "Эгль", а "Свифтсюр" оказался на его пути с подветренной стороны. Не имея возможности продвигаться и видеть сквозь "густой дым, в котором мы были окутаны со всех сторон, так что из-за этого и из-за штиля было трудно различить флаги", "Монтаньес" прекратил огонь до тех пор, пока внезапно не появился британский корабль "Ахилл". Этот корабль, который лейтенант Алехо Гутьеррес де Рубалькаба (находившийся в это время внизу) принял за трехпалубный, "приблизился к нам на расстояние пистолетного выстрела и открыл страшный огонь по нашей левой раковине, произведя большой переполох среди людей и нанеся большие повреждения корпусу и такелажу".
"Монтаньес" увалился под ветер. Несмотря на огонь "Ахилла" Ричарда Кинга, экипаж начал действовать, "поставив брамселя и грот-стаксель с целью увеличить скорость хода". При этом они стали приводиться к ветру, чтобы развернуться бортом к "Ахиллу". Но британский корабль проскочил мимо, обогнув их корму. "Монтаньесу" пришлось резко изменить направление движения и снова идти по ветру, чтобы избежать столкновения со "Свифтсюром" и "Аргонавтом".
Рассказ Гутьерреса более или менее правдиво отражает растерянность, которая вскоре широко распространилась по кораблям Объединенного флота. На "Монтаньесе" она усугубилась потерей старших офицеров - Франсиско Альседо и Антонио Кастаньоса. Капитан Альседо был убит, а Кастаньос тяжело ранен продольным огнем "Ахилла". Как и "Колосс", "Ахилл" был вооружен двенадцатью 32-фунтовыми карронадами и шестью 18-фунтовыми пушками, а их стрелковый огонь, направленный на квартердек, был губительным. Через некоторое время лейтенант Мелитон Перес нашел Гутьерреса и сообщил ему, что теперь он командует кораблем.
Когда тот поднялся на палубу, то понял, что, продолжая идти по ветру, они ушли на некоторое расстояние под ветер от места сражения. Он отдал приказ "немедленно привестись к ветру с намерением заполнить ближайшую брешь в линии и вступить в бой". Но друзья и враги, включая британский "Ахилл", снова скрылись в дыму, и он счел небезопасным продолжать стрельбу, "чтобы не задеть собственные корабли".
Услышав в конце концов выстрел карронады, канониры тут же выстрелили из своих тяжелых орудий двойными ядрами. Мурсом набрал ход и взял курс на промежуток между "Сан-Ильдефонсо" и французским "Ашиллем". Но эти два корабля стали уменьшать расстояние между собой. Капитан "Ашилля" Луи Деньепор был моряком из Дьеппа, еще одним офицером, получившим свой статус благодаря революции. Его команда была готова к абордажу, и он шел вперед так близко, что утлегарь "Ашилля" проткнул и оторвал крюйсель "Ревенджа", когда Мурсом прорывался через вражескую линию. "Ашилль" пытался зажать "Ревендж" между собой и "Сан-Ильдефонсо", и он сделал бы это, если бы в решающий момент крюйсель и грот-марсель не были повреждены вражеским огнем. "Те корабли, которые мы привели в беспорядок, развернулись и попытались взять нас на абордаж, - вспоминал "Образина". - Один из них налетел бушпритом на наш полуют, причем на бушприте сидело несколько человек их команды, и на носовом такелаже две или три сотни человек были готовы последовать за ними; но они попали в ад".
Они действительно попали туда. "Ревендж" был самым хорошо вооруженным 74-пушечным кораблем британского флота. На главной палубе вместо обычных 18-фунтовых орудий стояли 24-фунтовые, на полубаке и квартердеке - шестнадцать 32-фунтовых карронад и шесть 18-фунтовых карронад на полуюте. Французы бросились на абордаж. "Наши морские пехотинцы, вооруженные стрелковым оружием, и карронады на полуюте, заряженные канистрами с картечью, так быстро сметали их, кого в воду, а кого на палубу, что они были рады убраться восвояси".
Но проблемы капитана Мурсома на этом не закончились. "Француз зашел мне под корму, и я вынужден был долгое время терпеть продольный огонь, не имея возможности отвечать, так как наши снасти были перебиты, и ветер был настолько слабым, что мы долгое время находились под их огнем, прежде чем смогли маневрировать". С другого борта его обстреливал "Сан-Ильдефонсо", угрожая абордажем. Вскоре он заметил, что к его подветренной раковине приближается трехпалубный корабль с флагом, который он принял за флаг адмирала Гравины.
Французский "Ашилль" продольным огнем вывел из строя три орудия "Ревенджа". В одном из случаев, по словам "Образины", "произошло то, что можно назвать бойней, когда в один из портов нижней палубы попал залп, который убил и ранил почти всех, кто находился у орудия". Среди них был и корабельный сапожник, "который вносил радость в жизнь команды, потому что он был весельчаком среди своих, и какие бы обязанности ему ни поручали, его настроение облегчало повседневный труд". При стрельбе из пушки он "был настолько ошеломлен ударом по голове головой другого человека, что никто не сомневался, что он испустил дух". Британские моряки очищали палубы от своих мертвецов, поэтому сапожника стали выбрасывать "за борт без всяких церемоний, просто пропихивая его в орудийный порт". Но в тот момент, когда его собирались вытолкнуть, он начал брыкаться, и его поспешно затащили обратно. Он так быстро пришел в себя, что довел бой до конца. Впоследствии сапожник шутил: "Хорошо, что я научился танцевать, потому что если бы я не показал вам несколько своих па, когда вы собирались выбросить меня за борт, я был бы сейчас не здесь, а в полной безопасности в сундучке Дэви Джонса".
Там у него подобралась бы достаточно большая компания. Офицеры "Ашилля" быстро падали под британской картечью, которой осыпались верхние палубы. Карронада в очередной раз доказала свою эффективность и взяла тяжкую цену французской кровью. Сначала был смертельно ранен старший офицер Пьер Монталембер. Затем капитан Луи Деньепор получил попадание картечью в бедро, а второе попадание убило его на месте. С нижней палубы поднялся командовать кораблем суб-лейтенант Жан Жуан. Он продержался на квартердеке всего десять минут, после чего был ранен в грудь.
Это была долгая, тяжелая борьба, и прошло не менее получаса, прежде чем к кораблю приблизился какой-либо другой британский корабль. В конце концов с наветренной стороны подошел "Дефайенс" и вступил в бой с "Сан-Ильдефонсо", но в это же время с подветра показался трехдечник "Принц Астурийский". Сильно поврежденный "Ашилль", которым теперь командовал самый младший офицер, воспользовался этой возможностью и ретировался, скрывшись в дыму. "Принц Астурийский", испанский флагман, с его 114 тяжелыми орудиями, был более чем адекватной заменой.
Капеллан "Ревенджа" Джон Гринли вспоминал, что капитан Мурсом сказал подчиненным, что "он поступит так, как всегда поступал лорд Нельсон: подведет свой корабль к самому большому, к которому сможет подойти, а в остальном предоставить действовать своим людям. Те поддержали его тремя возгласами и сражались как львы". Они нуждались в таком наставлении. Хотя место Гринли было рядом с ранеными на орлопдеке, он периодически поднимался наверх, чтобы посмотреть, что происходит, хотя Мурсом дважды приказывал ему уйти. Однажды он "едва избежал несчастья: 42-фунтовый снаряд прошел в 6 дюймах от меня и полностью разбил бимс". Он обнаружил, что был "задет в двадцати местах осколками дерева, которые прошли близко от меня, но причинили лишь незначительные царапины". Там, наверху, как красочно выразился "Образина", "картечные выстрелы резвились и шалили довольно свободно, и им вторили одноглавые и двуглавые громовержцы". По его мнению, перекрестный огонь был настолько сильным, что противник, должно быть, повреждал и свои собственные корабли.
"Принц Астурийский" помешал "Дефайенсу" прорвать вражеский строй, но мичман Колин Кэмпбелл с "Дефайенса" считал его огонь довольно безвредным. Хотя он и нанес значительный ущерб такелажу британца, но убил только одного человека. Однако "Принц Астурийский" находился ближе к "Ревенджу", и, хотя его артиллерия прежде всего сосредоточилась на уничтожении рангоута и такелажа британского корабля, она также стреляла картечью для поражения живой силы противника.
"Бойня была страшная", - делился воспоминаниями капеллан. Согласно им, двадцать восемь человек были убиты и пятьдесят один ранен - сорок пять из них тяжело. Очень сильно пострадали моряки, перешедшие с "Центуриона" и составившие ядро экипажа "Ревенджа". "Все наши реи были прострелены, стеньги и мачты были ужасно помяты", а восемь ядер пронзили медь, которой была оббита подводная часть корпуса. Капитан Мурсом, по словам Гринли, несмотря на легкое ранение в щеку, не покинул палубу и "руководил своим кораблем так же спокойно, как будто находился за обеденным столом". Но вряд ли стоит удивляться тому, что Мурсом "не был уверен, что наш способ атаки был наилучшим из возможных". На этом этапе, между 13:30 и 14:00, почти все восемь кораблей дивизии Коллингвуда, прорвавшие строй противника, были изолированы и сильно потрепаны. Но дисциплина, вооружение, скорострельность и решительность спасли их.
Примерно в тринадцать пятнадцать, когда сражение достигло своего апогея, самая печально известная мушкетная пуля в истории Великобритании покинул ствол, находившийсявысоко на крюйс-марсе "Редутабля". В тридцати футах ниже и в пятнадцати ярдах по правому борту Горацио Нельсон прохаживался по квартердеку рядом с капитаном Харди. Он как раз повернулся у люка, чтобы встать лицом к корме, когда свинцовая пуля диаметром в пять восьмых дюйма ударил в эполет на его левом плече. Пуля вонзилась в грудную клетку, сломала два ребра, пробила легкое, разорвала легочную артерию и застряла в позвоночнике, увлекая за собой обрывки мундира и золотого галуна. Нельсон упал на колени, пытаясь опереться на левую руку. Харди, шедший чуть впереди, обернулся и увидел, как его друг и адмирал рухнул в пятна крови, оставшиеся от убитого ранее секретаря Нельсона. Сержант морской пехоты Джеймс Секер,матрос первой статьиДжеймс Шерман и еще один матрос подняли Нельсона с палубы и потащили к люку. "Наконец-то они достали меня, Харди, - произнес,задыхаясь от сильной боли, Нельсон. -У меня пробит позвоночник".
Любому флотоводцу, который руководил боем с квартердека, грозила смерть в бою, и это был не первый случай, когда Нельсон считал себя смертельно раненым. На Тенерифе в 1797 году, когда ему раздробило руку мушкетной пулей, он рухнул на баржу, пробормотав своему пасынку Джошиа: "Я покойник". В Нильской битве, с рассеченным обломком дерева лбом, он упал в объятия Эдварда Берри со словами: "Я убит. Помяни меня перед моей женой".
Стрелки на марсах "Редутабля", разумеется, стремились быубить Нельсона, если быопознали его, но даже с близкого расстояния попасть в конкретного человека из мушкета было непросто. Оружие было неточным, цель иногда была скрыта густым дымом или исчезала из вида запрепятствиями при движении, а платформа, с которой стрелял снайпер, сильно раскачивалась, поднималась и опускалась на волнении. Почти все офицеры, находившиеся на квартердеке, получили различныеранения. Нельсону просто не повезло - егоранение было смертельным.
В середине XIX века появился рассказ, якобы написанный сержантом Робером Гиймаром, в котором тот утверждал, что это именно онубил Нельсона. Дальнейшее расследование показало, что эта история была выдумана двумя писателями, опубликовавшими ее в книге приключений времен наполеоновских войн. Второй лейтенант Льюис Ротли, который сразу после этого вывел на палубу двадцатьморских пехотинцев, утверждал, что его люди, разъяренные убийством Нельсона, буквально стерлиснайперов с крюйс-марса:
"Морпехи пришли в ярость. Теперь командовал я, и первым моим приказом было очистить крюйс-марс, направив на неговсе мушкеты, и через пять минут на нем не осталось ни одного живого человека. Какой-то француз хвастался, что он стрелял в Нельсона и выжил в сражении, и я слышал, что была опубликована книга, в которой это утверждается, но это, должно быть, выдумка. Я знаю, что этот человек был застрелен через пять минут после падения Нельсона".
Человеком, который стал известен как"человек, стрелявший вубийцуНельсона", хотя сам он никогда не делал такого однозначного утверждения, был мичман Джон Поллард. Вместе с пятидесятишестилетним сигнальным квартирмейстером Джоном Кингом Поллард оставался на полуюте, когда уходили морские пехотинцы. Позже он писал, что "мое внимание было привлечено тем, что я увидел на марсах "Редутабля" нескольких солдат,которые, присев,заряжали мушкетыи вели огонь по квартердеку "Виктори"". Поллард указал на них Кингу, и, "имея на сигнальном рундуке несколько запасных мушкетов дляморских пехотинцев, я взял один из них, а Кинг снабдил меня пулями из двух бочек, хранившихся в кормовой части полуюта для них же". После того как морские пехотинцы покинули полуют, Поллард счел возможным пользоваться их боеприпасами, и к нему присоединилсядругой мичман, Эдвард Коллингвуд. "Я продолжал стрелять по марсу, пока там не осталось ни одного человека; последнего я обнаружил спускающимся по вантам, и от моего выстрела онупал". Как раз перед тем, как он сделал этот последний выстрел, "Кинг, квартирмейстер, подававший мне очередные патроны, был убит выстрелом в голову и на моих глазахупал замертво".
В то время как Поллард иморские пехотинцыРотли сосредоточились на мести за Нельсона, солдаты и матросы "Редутабля" одерживали верх в общей перестрелке, и через пятнадцать минут палубы "Виктори" были почти зачищены. Около восемнадцати моряков и морпехов были убиты и двадцать два ранены, в том числе лейтенант Джордж Блай, раненный в голову, и мичман Александр Палмер, раненный в бедро. Руководя мушкетной стрельбой и метанием гранат, Жан-Жак Люка испытывал прилив гордости. Его молодые офицеры стояли наготове уабордажных сеток, вооруженные карабинами, пистолетами и тесаками, и ждали его команды. Пушки и две большие карронады на полубаке и квартердеке "Виктори"остались без обслуги, а орудия внизу временно замолчали.
Люка решил, что настал его звездный час. "Верхняя палуба "Виктори" опустела, и огонь с нее снова прекратился, но взять ее на абордаж оказалось трудно из-за движения двух кораблей и высоты верхнего яруса "Виктори"". Стремясь закрепить свой триумф, Люка "отдал приказ обрубить топенанты грота-рея, чтобы он мог послужить мостом". Пока резали канаты и стропы, гардемарин Жак Йон провел четырех матросов на полубак "Виктори", взобравшись по свисавшемуякорю. Под радостные возгласы французов они поднялись невредимыми и сообщили, что палуба пуста. Рей упал, и французские абордажникиустремились к нему.
Вдруг в этот критический момент из клубящегося дыма появился "Темерер" и, не справившись с управлением, врезался вносовую часть противоположного борта"Редутабля".
Вильнёв был в отчаянии, поскольку все его планы на случай непредвиденных обстоятельств провалились. Его фрегат "Гортензия" имел особый приказ приходить на помощь судам, потерявшим управление, и отбуксировывать их подальше от опасностей. Капитан Луи Ла Марр Ла Мейери должен был предпринять попытку спасти своего адмирала, каким бы самоубийственным ни казалось такое решение. Но, видимо, у Ла Марра не было стремления покрыть себя славой, которую Вильнёв обещал предприимчивым капитанам фрегатов, тем более посмертно. "Гортензия" никому не пыталась помочь и не понесла никаких потерь в течение этого дня. Вильнёв держал у борта одну из шлюпок "Буцентавра", чтобы в случае гибели флагмана пересесть на другое судно. Когда она понадобилась, то ее там не нашли. Ее либо разнесло на куски ядрами, либо разбило падающими мачтами. Все остальные шлюпки были изрешечены выстрелами.
К этому времени большинство орудий 24-фунтовой батареи "Буцентавра" были разбиты, и вокруг них валялась масса тел. Тех, кто еще мог сражаться, отправили на 36-фунтовую батарею, и матросы занялись расчисткой орудий правого борта от обломков рушившегося рангоута. На квартердеке один осколок раздробил левую руку Додиньона, а другой попал прямо в нижнюю часть живота. Лейтенант Фулькран Фурнье был вызван со своего поста на нижней палубе, чтобы принять командование кораблем. Вильнёв говорил Матье Приньи, своему начальнику штаба, о том, как необычно, что "он остался жив среди такого количества мушкетных пуль и осколков", именно тогда, когда Приньи упал, получив обломком дерева ранение ноги.
На некоторое время в клубах дыма, окутывавших корабль, появился просвет, и Вильнёв смог оценить ситуацию. Он увидел, что его центр и арьергард сдают позиции, что "Буцентавр" находится наветреннее всех судов из его флота и что с подветренной стороны есть несколько неповрежденных кораблей. Почувствовав, что имеется шанс на спасение, он приказал Фурнье использовать фок-мачту, чтобы бежать по ветру подальше от опасности. Но для успешности такого маневра не было ни места, ни времени. Когда "Буцентавр" набирал ход, штурман Блез Годран был ранен, а его утлегарь разбился, уткнувшись в корпус "Сантисима-Тринидада". Мгновение спустя "Конкерор" сбил фок-мачту "Буцентавра", полностью разрушив ее. Вильнёв попытался вызвать "Сантисима-Тринидад", чтобы те подали буксир и послали шлюпку, но его экипаж был полностью занят отражением атаки "Нептуна" и не отвечал.
Вильнёв решил сдаться, чтобы избежать новых жертв. Было уже два часа дня с небольшим. Капитан Мажанди, вернувшийся в этот момент на квартердек, подсчитал, что потери составили 450 человек из 870. В действительности же пострадавших на корабле было, вероятно, около двухсот человек. Имперский Орел был разбит на куски, и Фурнье приказал выбросить осколки в море вместе с сигнальными книгами, "не желая, чтобы реликвии стали вражескими трофеями". Они сняли флаг с обрубка грот-мачты, но "Конкерор" продолжал стрелять, поэтому они стали махать в его сторону платками до тех пор, пока он не прекратил стрельбу.
Увидев это жалостное признание поражения, кэптен Израэль Пелью послал на катере капитана морской пехотыДжеймса Атчерли принять сдачу "Буцентавра". Спустив катер, Пелью тут же двинулся вперед на помощь "Нептуну", сражавшемуся с "Сантисима-Тринидадом" и другими кораблями. Когда Атчерли поднялся на борт, к нему подошли Вильнёв, Мажанди и Контамин.
"Кому я имею честь сдаться?" - спросил Вильнёв.
"Капитану "Конкерора" Пелью", - ответил морпех.
"Мне приятно, что я спускаю свой флаг перед таким удачливым человеком, как сэр Эдвард Пелью", - сказал всегда вежливый Вильнёв, довольный тем, что сдался человеку, известному своими боевыми и рыцарскими качествами.
"Это его брат, сэр", - пробормотал Этчерли, смущенно извиняясь.
"Его брат?" - Вильнев запнулся, но быстро восстановил присутствие духа: "Что? Их двое? Hйlas![61]"
Видя, что "Конкерор" вступил в ожесточенную схватку с "Сантисима-Тринидадом", Этчерли приказал переправить французских офицеров на "Марс", который дрейфовал в их сторону. Там, по словам мичмана Томаса Робинсона, обмен мнениями был менее любезным:
В этот решающий момент "Темерер" превратил "Редутабль" из корабля, собирающегося захватить приз, в корабль, сражающийся за свою жизнь. Люка избежал гибели от убийственного залпа, получив лишь легкое ранение, но егостарший офицер Анри Дюпоте упал с простреленным левым коленом, пехотный капитан Шарль Шафанж, возглавлявший отряд 16-го полка, был убит, а капитан морской пехоты 79 полка Луи Гийом был тяжело ранен. Капитан и лейтенант морской артиллерии, возглавлявшие группу гренадеров, были убиты. Шесть других офицеров были убиты и шесть ранены. "Редутаблю" следовало бы немедленно сдаться, но он продолжал сражаться.
"Виктори" снова открыл огонь, и его тяжелые орудия стали стрелять по корпусу "Редутабля", нанося ему серьезные повреждения. Утверждается, что так стреляли для того, чтобы избежать попадания в "Темерер", но это был огонь разгневанных, возможно, под влиянием ранения Нельсона, моряков, и рассчитанный на то, чтобы потопить французский корабль. Он также привел к ужасным потерям в переполненной ранеными хирургической операционной на орлопдеке, где были убиты или повторно ранены многие из находившихся там. Люка отдал команду открыть огонь по "Темереру" из всех оставшихся неповрежденными орудий, но британский корабль оказался намного сильнее в этой неравной артиллерийской дуэли. Героический лейтенант Франсуа Бриаман, имевший за плечами огромный боевой опыт, выжил при попытке абордажа и командовал на нижней палубе. Он погиб, трижды получив ранения под огнем двух британских кораблей.
В этот момент с другого борта "Темерера" из дыма появился сильно поврежденный "Фугё". "Темерер" открыл огонь по "Фугё" орудиями правого борта, после чего все четыре корабля, дрейфуя, свалились в одну кучу друг с другом. К этому времени "Фугё" полностью потерял управление и не мог избежать навала: по словам Франсуа Базена, "марса-реи и нижние реи были разбиты, царил сплошной беспорядок, и не было ни малейшего дуновения ветра, чтобы попытаться восстановить управление". Семь 32-фунтовых карронад правого борта "Темерера" осыпали палубу "Фугё" убийственным картечным огнем. Капитан Луи Бодуэн, чье поведение в этот день нельзя было назвать безупречным, был ранен в грудь и потерял сознание. Франсуа Базен был ранен, но принял командование на себя и попытался оказать сопротивление, посылая людей для отражения абордажа с "Темерера" и стреляя из тех орудий, которые еще были в рабочем состоянии. Поначалу они даже заставили экипаж "Темерера" отступить, но огонь британских карронад постепенно уничтожил тех французов, которые осмелились остаться на палубе.
Базен позвал первого лейтенанта, но ему сказали, что он мертв. Второй лейтенант был смертельно ранен, а третий получил пулю в ногу. Четвертый лейтенант доложил, что главная батарея почти замолчала, а суб-лейтенант Жан Друдези сообщил, что в 18-фунтовой батарее осталось всего пятнадцать человек. Двадцать моряков и шесть морских пехотинцев с "Темерера" перебрались на "Фугё", и Базен отдал приказ прекратить огонь. Он спустился в капитанскую каюту и бросил в море ящик с сигналами и инструкциями. Лейтенант Томас Кеннеди нашел капитана Бодуэна мертвым на квартердеке. Вскоре после этого Базен был доставлен на "Темерер", чтобы официально сдаться капитану Элиабу Харви.
"Виктори" наконец-то отсоединился от "Редутабля" и взял курс на север. Теперь Харви окликнул Жан-Жака Люка и предложил ему сдаться, чтобы избежать дальнейшей бойни. Люка приказал нескольким солдатам, стоявшим неподалеку, открыть ответный огонь. Сразу же после этого грот-мачта "Редутабля" упала на "Темерер", а две оставшиеся стеньги английского корабля, в свою очередь, упали на "Редутабль". Несмотря на всю браваду Люка, его корабль теперь представлял собой не более чем плавающую груду обломков. Полуют выглядел так, словно его раздавил пресс, штурвал, перо руля и рудерпост были разбиты в щепки. Палубы во множестве мест были пробиты насквозь, а все орудия разбиты или опрокинуты. 18-фунтовая пушка на орудийной палубе и 32-фунтовая карронада на полубаке взорвались, что привело к многочисленным жертвам. Корпус корабля был изрешечен ядрами, прошедшими насквозь, палубные бимсы разбиты, крышки орудийных портов сорваны. Четыре из шести насосов уже не работали, трапы с квартердекасломаны. Палубы были усеяны трупами, многие раненые оказались под обломками упавшего рангоута. На корме загорелась просмоленная парусина. Анри Дюпоте собрал медиков и подававших пороховые заряды для тушения разгоравшегося пожара.
"Темерер" также подвергался воздействию французских гранат, и одна из них попала в опасную близость от крюйт-камеры, но дежурившему у ее входа профосу удалось справиться с возникшим огнем и спасти корабль. На некоторое время "Темерер" также прекратил огонь, пока тушили пожар. Наконец Люка решил сдаться, но его флаг уже упал вместе с бизанью, и ему нечего было показать англичанам. Не имея возможности покинуть квартердек, он с трудом донес свое намерение до своих людей. Когда лейтенант Джон Уоллес с "Темерера" поднялся на борт "Редутабля", один из его морпехов был заколот штыком, прежде чем всем стало ясно, что бой окончен.
Нельсон всегда восхищался картиной Бенджамина Уэста "Смерть генерала Вульфа", героя Семилетней войны, погибшего в час победы при Квебеке. Нельсон даже встречался с этим художником в аббатстве Фонтхилл в Уилтшире в 1800 году и спросил его, почему он больше не написал ничего подобного. "Потому что, милорд, больше нет подобных сюжетов", - ответил Уэст. "Черт возьми! - сказал Нельсон, - я об этом и не подумал".
Ни для кого не стало сюрпризом, что уже через несколько дней после того, как в Лондон пришло известие о смерти самого Нельсона, Уэст заключил сделку с гравером Джеймсом Хитом на изготовление гравюры с этой сценой. На создание столь подробных гравюр ушли годы, но после публикации они стали сенсационным бестселлером. Для достоверности Уэст сделал портретные зарисовки около тридцати офицеров, матросов и морских пехотинцев "Виктори". Но смерть героя он решил изобразить на квартердеке "Виктории", а не на переполненном, тускло освещенном орлопдеке, расположенном далеко внизу. Картина художника Артура Девиса для конкурирующего издания, на которой была изображена смерть Нельсона в том виде, как она произошла на самом деле, привела Уэста в ярость:
"Вульф не должен умирать как простой солдат -под кустом, Нельсон тоже не должен быть изображен умирающим в мрачном трюме корабля, как больной в тюремной камере... Ни одного подростка не вдохновит изображение Нельсона, умирающего как обычный человек; его чувства должны быть пробуждены, а разум воспламенен великой и необычной сценой. Простое изложение фактов никогда не произведет такого эффекта".
Артур Девис работал в конкурирующем с Уэстом стиле, продвинув иллюзию документального реализма еще на одну ступень: он настолько точно передал положение Нельсона в момент его смерти, что в 1999 году его картина помогла смотрителю корабля-музея "Виктори" заново найти точное место на орлопдеке, где умер Нельсон. На взгляд XXI века, Девис был прав, а Уэст - нет. Но и Девис был не вполне прав: спокойствие, запечатленное на его картине, скрывает шумное смятение и страдания вокруг умирающего героя, как было в действительности.
Александр Скотт, капеллан "Виктори" и правая рука Нельсона, был нервным интеллектуалом, по темпераменту не подходившим для традиционного боевого поста капеллана в операционной, которую он называл "мясной бойней". Насмотревшись на ужасно изувеченных друзей, он потерял контроль над собой, кинулся вверх по скользким трапам, и, задыхаясь, добрался до квартердека как раз в тот момент, когда был смертельно ранен Нельсон. Сразу же прийдя в себя, он последовал за теми, кто нес адмирала вниз, на орлопдек. Внимание хирурга Битти, только что определившего, что секретарь капитана Харди, Томас Уиппл, мертв, несмотря на явное отсутствие каких-либо ран на его теле, привлек шепот, пронесшийся вокруг, что принесли тяжело раненного адмирала.
С помощью казначея Уолтера Берка Нельсона уложили на одну из мичманских коек рядом с бухтой каната по левому борту. Места, обычно предназначенные для раненых, были уже все заняты. "Мистер Битти, вы ничего уже не можете для меня сделать. Жить мне осталось недолго: спина прострелена насквозь", - сказал Нельсон. Ему был знаком аналогичный случай, которым занимался Битти год назад, и узнал в нем свои симптомы. Битти снял с него одежду и тщательно осмотрел. Осмотр подтвердил диагноз самого Нельсона: пуля действительно застряла в позвоночнике. Выходного отверстия не было. "Доктор, я же вам говорил. Доктор, меня больше нет, - сказал Нельсон, а затем, после небольшой паузы, добавил: -Я оставляю леди Гамильтон и свою приемную дочь Горацию в наследство своей стране". Он сказал, что почувствовал, как пуля пробила ему спину, что кровь хлынула ему в грудь и что он потерял всякую чувствительность в нижней части тела. Все это были симптомы, которые Битти и он обсуждали в предыдущем случае с хирургом. Битти согласился с тем, что Нельсону уже ничем нельзя помочь, и оставил его с убитым горем Скоттом, а также с Вальтером Берком и его слугами Гаэтано Спедильо и Уильямом Шевалье.
По словам Скотта, Нельсон испытывал мучительную боль. Было невыносимо жарко и душно, тяжелые орудия "Виктори" с грохотом прокатывались и гремели выстрелами в пяти футах над головой. На его просьбы "Воздуха, воздуха" и "Пить, пить" они отвечали лимонадом, вином и водой. В периоды затишья Нельсон вместе со Скоттом читал короткие молитвы.
Примерно в четырнадцать десять стрельба с "Санта-Анны" прекратилась, и многие на "Ройял-Суверене" решили, что она сдалась. Но вместо этого "Санта-Анна" прошла по носу "Ройял-Суверена" и накрыла его продольным огнем. "Ройял-Суверен" открыл ответный огонь орудиями правого борта. От мощного удара "Санта-Анна" содрогнулась, и ее фок- и грот-мачты завалились. В четырнадцать двадцать минут она сдалась. Почти в то же самое время упала и грот-мачта "Ройял-Суверена". Джордж Касл заметил, что "после падения мачт корабль так сильно накренился, что мы не могли стрелять с нижней палубы - вода была почти по колено глубиной". Единственным плюсом, по его словам, было то, что морская вода смыла кровь.
В момент своего триумфа Коллингвуд получил известие с "Виктори". К кораблю подошла шлюпка, и на его борт поднялся лейтенант Александр Хиллс. Он сообщил Коллингвуду, у которого была перевязана нога, что Нельсон ранен. Коллингвуд спросил, опасна ли рана Нельсона. Хиллс "колебался, потом сказал, что надеется, что нет; но я видел в его глазах судьбу моего друга, ибо его взгляд говорил то, что не мог произнести его язык".
Коллингвуд понял, что теперь ему, очевидно, придется взять командование эскадрой на себя. В пятнадцать часов он подал сигнал Генри Блэквуду на "Эвриал", чтобы тот подошел и взял "Ройял-Суверен" на буксир, поскольку его корабль был не в состоянии двигаться. Затем он послал Генри Блэквуда на борт "Санта-Анны" за адмиралом Алавой. Вскоре Блэквуд вернулся с капитаном Гардоки, который доставил ему шпагу Алавы и известие о том, что адмирал находится при смерти. Со свойственной ему гуманностью Коллингвуд отправил Гардоки обратно с поручением позаботиться об Алаве. Это был великодушный жест, о котором он впоследствии пожалел.
В четырнадцать сорок огромная грот-мачта испанского корабля рухнула с ужасным треском. Матрос Джеймс Мартин, служивший на "Нептуне", вспоминал: "Мы издали тройное "Ура!" и сопроводили это полным бортовым залпом". "Сантисима-Тринидад" развернуло под ветер, так, что "Нептун" оказался у него на траверзе, и тут же и бизань-мачта испанца рухнула вниз. Это произвело яркое впечатление на всех, кто это видел:
"Эта огромная махина сильно накренилась на подветренный борт, затем при обратном размахе мачты попадали за борт, оставив на плаву неуправляемую громадину. На ее огромных марселях все рифы были отданы, шкоты брамселей выбраны втугую, и падение этой массы парусов, рангоута и такелажа, частью погрузившейся в воду, частью накрывшей палубы испанца, было одним из самых великолепных зрелищ, которые я когда-либо видел".
Когда почти все орудия были скрыты упавшими парусами, огонь "Сантисима-Тринидада" утих.
Увидев ее без флага и услышав приветственные крики, с "Африки" послали лейтенанта принять капитуляцию, но Уриарте вежливо сообщил ему, что его корабль еще не сдается. Примерно через десять минут фок-мачта упала "на палубу марсовой площадкой на квартердек". Старший офицер корабля Игнасио Олаета был ранен и, спустившись вниз, сообщил Сиснеросу, что "Сантисима-Тринидад" потерял все мачты, многие орудия вышли из строя, а остальные не могли стрелять, так как палубы были завалены хаосом рангоута, такелажа и парусов, а также усеяны убитыми и ранеными. Вскоре после этого бригадир Уриарте был сбит с ног, потеряв сознание от удара по голове деревянным обломком. Он был ранен последним из тех офицеров, кто находился на палубе. Сиснерос послал своего адъютанта Франсиско Басурто с поручением принявшему обязанности командира корабля посоветоваться с оставшимися в строю офицерами и разрешил им сдаться, если они сочтут, что другого выхода нет.
Около пятнадцати часов один из офицеров вывесил на правом борту британский флаг, окликнул "Нептун" и сообщил, что они сдаются. По словам Мартина, со средней палубы "Сантисима-Тринидада" пара орудий открыла огонь, на что "Нептун" ответил мощным залпом, но затем известие о сдаче было доведено до сведения испанского экипажа, и орудия "Сантисима-Тринидада" замолчали. Экипаж "Нептуна" добился своего: самый большой корабль в мире стал их призом. На борту "Сантисима-Тринидада" было девяносто семь убитых и более двухсот раненых. Геркулес Робинсон, наблюдавший за ходом битвы с борта фрегата "Эвриал", писал позже: "Если бы мне пришлось выбирать пример отличной морской практики из тех, что я наблюдал лично, я бы назвал маневр "Нептуна", который мастерски подошел и продолжал удерживаться по корме "Сантисима-Тринидада" до тех пор, пока не сбил три мачты своего противника".
Фремантл немедленно приказал одним людям осмотреть такелаж, реи и мачты своего корабля и произвести посильный ремонт, других отправил вниз пополнить запас ядер, картечи и пороха, так как запасы на артиллерийских палубах были почти израсходованы.
Матрос Джеймс Мартин записал в своем дневнике:
"Мы были окутаны Облаком дыма на протяжении почти трех часов. После того, как Этот корабль сдался, Дым рассеялся и мы смогли увидеть вражеские корабли, которых разбросало вокруг нас во всех направлениях. Многие потеряли свои мачты, другие превратились в полные развалины. Некоторые продолжали ожесточенно сражаться, и было почти невозможно определить, к какой Нации они принадлежат". .
У Вильнёва ситуация была иной. Многие из его капитанов не доверяли ему, друг другу или и тому, и другому, и им было трудно - из-за недостатка опыта - координировать даже простые маневры перед боем. Сформировать и удержать под огнем грубую линию было пределом их возможностей. Нельсон перешагнул через этот предел, вызвав у них растерянность и сомнения в своих силах ударом "пелл-мелл"[63]. С того момента, как он прорвал линию, он навязал им свой собственный темп действий. Отделенные друг от друга и от Вильнёва, лишь немногие смогли эффективно ответить, а сам Вильнёв не смог толком управлять своими силами.
Смит заключил: "Диапазон комбинаций масштабов и темпов операций, с которыми могли справиться французы и испанцы, их грани хаоса, очевидно, был существенно ниже такового у британского флота. Это дало британцам решающее преимущество в симметричном конфликте".
Несомненно, Нельсон придавал большое значение информированию о своем плане и важности толковой инициативы со стороны капитанов. Его беседа в саду Мертон-Плейс с кэптеном Ричардом Китсом наглядно демонстрирует его стремление запутать противника, сбить его с толку, навязав свою собственную схему действий.
Добившись желаемого результата, Нельсон был уверен в силе британской артиллерии ближнего боя, в превосходстве вооружения и маневра, а также в скорострельности. Его вера, как уже было доказано, была вполне обоснованной. В некоторых случаях франко-испанцы пытались парировать мощь британских карронад подавляющим огнем стрелкового оружия, но выиграть бой между двумя кораблями им пока не удавалось. Главные батареи британских кораблей неоднократно доминировали над своими противниками, что бы те ни делали над верхними палубами. В других случаях, насыщенность британских квартердеков, полубаков и полуютов тяжелыми карронадами производила разрушительный эффект, выводя вражеские корабли из строя путем уничтожения такелажа и ключевого персонала.
Сбитые с толку дымом и деморализованные первым столкновением с британской артиллерией, такие корабли, как "Монтаньес" и "Аргонавт", отступили, вместо того чтобы сблизиться с вовлеченными в бой кораблями противника, на которые с их помощью можно было оказать более сильное давление. Такие корабли, как "Сан-Хусто", маневренность которых была ограничена неопытными экипажами, вообще не вступали в ближний бой. В результате первые британские корабли, достигшие франко-испанской линии, уцелели, хотя их численность составляла восемь к шестнадцати, в то время как Нельсон предполагал, что они будут иметь численное превосходство пятнадцать к двенадцати.
Наконец, с запозданием, прибыл поток новых британских кораблей, имевших возможность маневрировать. Большинство из них оказалось в тылу франко-испанской линии, что давало англичанам локальное численное преимущество. Некоторые из них могли вмешаться в ход событий и поддержать или атаковать там, где их присутствие было наиболее целесообразным. То, что сейчас решат сделать их капитаны, окажет решающее влияние на исход сражения.
Французский корабль "Нэптюн" (капитан Эспри-Транкий Мэстраль) в конце концов был вытеснен британскими подкреплениями со своей позиции у "Темерера". В четырнадцать тридцать он приблизился к "Белайлу", занял позицию по его носу и к четырнадцати сорока пяти продольным огнем снес его фок-мачту и бушприт. Отказавшись сдаваться, "Белайл" поднял британский флаг, привязав его к пике, на обрубке фок-мачты. Но, как писал Николас, корабль не мог маневрировать для ответного огня: "Единственным средством, которое было в нашей власти, чтобы развернуть корабль бортом к противнику, были длинные весла, которые можно высунуть из орудийных портов; мы попытались, но безрезультатно, поскольку даже на кораблях под совершенным командованием они оказываются практически бесполезными".
Лейтенант Джон Оуэн вспоминал, что в это время "капитан, видя, как я ревностно выполняю свой долг, был достаточно любезен, чтобы вручить мне гроздь винограда, и, казалось, был доволен, когда я сказал ему, что наши люди действуют благородно и что корабль блестяще показал себя". Но, по словам Николаса, "Белайл" к этому времени был "просто качающейся на волнах посудиной, покрытой обломками".
Недалеко от него "Альхесирас" и "Тоннант" все еще продолжали сражаться. Борта обоих кораблей скрежетали друг о друга, и на нижней палубе приходилось откатывать пушки внутрь так, чтобы стволы не высовывались из портов, что увеличивало грохот и задымление внутреннего пространства. Учитывая критическое положение, адмирал Шарль Магон обошел "Альхесирас", подбадривая людей демонстрацией своего холодного мужества. Хотя он был бледен от потери крови после того, как осколок разорвал его бедро, он отказался покинуть бой для лечения.
На "Тоннанте" тридцатитрехлетний помощник квартирмейстера Джеймс Уайт из Сомерсета был командиром орудия на полуюте. Внезапно он обнаружил, что один из его больших пальцев на ноге висит на куске кожи. Он отрезал его ножом и перевязал рану шейным платком. Он не захотел спускаться вниз, подобно французскому адмиралу, с которым он сражался: "Нет, сэр, я не тот человек, чтобы спускаться вниз из-за пустяковой царапины. Мне хочется дать голодранцам еще несколько крепких пилюль, прежде чем мы покончим с ними". Мгновением позже, когда лафет его 18-фунтовой карронады был разбит, Уайт перешел на другое орудие.
Хотя грот- и крюйс-стеньги "Тоннанта" были сбиты некоторое время назад, товарищи Джеймса Уайта были полны решимости взять "Альхесирас" на абордаж, и немногие французы, все еще находившиеся на верхней палубе, были вынуждены отчаянно защищаться. Лоран Ле-Турнёр был тяжело ранен в плечо, штурманский офицер Пьер Леблон-Плассан и первый лейтенант Люк Морель - в грудь. От попадания тлеющих пыжей с "Тоннанта" загорелась кладовая боцмана, и три человека сгорели заживо, прежде чем пожар удалось потушить. Огонь перекинулся и на "Тоннант", и британцы использовали свой пожарный насос для тушения пожара на обоих кораблях.
Двадцативосьмилетний Дэниел Фицпатрик из Килкенни, которого в апреле наказали двадцатью четырьмя ударами плетью за кражу, перепрыгнул через зазор между бортами кораблей и вскочил на такелаж француза. Срезав один из четырех флагов "Альхесираса", он обвязал его вокруг пояса и бросился назад к "Тоннанту". В тот момент, когда он перебирался через борт, его подстрелили, и он упал в воду. К этому времени остатки обслуги 18-фунтовых орудий на верхней палубе "Альхесираса" и все, кто был в состоянии обслуживать орудия, собрались на нижней палубе у 36-фунтовых орудий. Пытаясь собрать своих людей для последней попытки абордажа, Магон получил пулю в грудь и упал замертво. Весть о гибели адмирала разнеслась по кораблю как раз в тот момент, когда бизань- и грот-мачты "Альхесираса" рухнули вместе с остававшимися на верху стрелками. Шлюпки обоих кораблей были разбиты вдребезги, поэтому тем, кто оказался в воде, оставалось только цепляться за обломки рангоута и надеяться выжить до того момента, когда стрельба прекратится.
Четырнадцать 36-фунтовых орудий французского корабля были сбиты с лафетов, а большинство орудий правого борта теперь были накрыты упавшими парусами. Они зарядили двойными ядрами те немногие носовые орудия, из которых можно было стрелять по "Тоннанту", и их залп серьезно повредил его корму, пробив ее ниже ватерлинии. Ответный залп из пушек "Тоннанта" окончательно заставил замолчать орудия французов.
Во главе со вторым лейтенантом Чарльзом Беннетом и лейтенантом морской пехоты Артуром Боллом абордажники "Тоннанта", ликуя, бросились вперед на "Альхесирас". Они нашли тело Магона у подножия трапа, ведущего на полуют, а затем столкнулись лицом к лицу с тяжело раненым Лораном Ле-Турнёром, который сдал корабль. На "Альхесирасе" погибли семьдесят семь человек и 142 были ранены. "Тоннант" потерял двадцать шесть человек убитыми и пятьдесят ранеными, каждый из которых был подробно записан в книге учета личного состава корабля. Корнуоллец Уильям Найт, которого трижды наказывали за пьянство во время короткого пребывания капитана Тайлера на корабле, покончил с пьянством навсегда.
В то время как абордажная партия "Тоннанта" овладевала потерявшим мачты "Альхесирасом", лейтенант Бенджамин Клемент направил огонь погонных орудий "Тоннанта" на "Монарку". По свидетельству Мануэля Феррера, "Монарка" набирала по три фута воды в час, при том, что всех, кого можно было, поставили на помпы для откачки воды. Вскоре после сдачи "Альхесираса" "Монарка" сделала то же самое, и флаги, которые ее капитан Теодоро де Аргумоса перед ранением прибил к мачте, были сняты.
Бенджамин Клемент окликнул "Монарку" и спросил, сдаются ли они. Ему ответили, что да, и он отправился на корму сообщить об этом первому лейтенанту Джону Бедфорду. Тот приказал ему взять шлюпку и отправиться на сдавшийся корабль. Клемент напомнил, что все их шлюпки повреждены, но "он сказал мне, что я должен попытаться; поэтому я отправился на ялике с двумя матросами. Мы не прошли и четверти пути, как ялик затопило". Клемент, не умевший плавать, запаниковал, но его спасли быстрые действия двух других мужчин, находившихся в лодке. Чарльз Макнамара, двадцатиоднолетний чернокожий доброволец с Барбадоса, находился на корабле уже почти год. Джон Маккей, шотландец тридцати восьми лет, был опытным квартирмейстером. Они обхватили Клемента с двух сторон и поддерживали его до тех пор, пока он не смог ухватиться за канат, закрепленный между кораблем и яликом. Макнамара поплыл на корабль за линем и закрепил его подмышками Клемента. Затем матросы подняли Клемента на борт корабля через один из портов.
Не имея шлюпок, "Тоннант" был бессилен овладеть "Монаркой" или снять людей с "Альхесираса". Абордажная группа, поднявшаяся на его борт под командованием Чарльза Беннета, осталась на нем в качестве призовой команды, но их положение было бы более безопасным, если бы удалось снять часть французских офицеров и матросов.
Это в какой-то мере объясняет то, почему они подошли на час или даже на два часа позже первых кораблей, прорвавших строй противника. Но наконец-то концевые корабли подошли, и численное преимущество Объединенного флота стало постепенно уменьшаться. К четырнадцати часам в этом районе разгорелся беспорядочный орудийный бой, и корабли Гравины разделились на две группы. "Сан-Ильдефонсо" и "Сан-Хуан", держась круче к ветру, направлялись к "Беллерофону". "Ашилль", затем "Принц Астурийский" и "Бервик" направились более под ветер, туда, где трехдечник "Аргонаута" сражался с британским "Ахиллом". С наветренной стороны подходили "Дредноут", "Тандерер" и "Дефенс". Стремясь внести свой вклад в сражение, которое буквально дрейфовало от них, некоторые из прибывших с опозданием британских кораблей вели малоэффективную дальнобойную стрельбу. Порой они попадали в своих. "Свифтшур" отстрелил флажной фал "Полифема", и капитану Редмиллу пришлось обратиться к капитану Резерфорду с просьбой прекратить обстрел своих кораблей.
"Тандерер" некоторое время обстреливал "Сан-Ильдефонсо", а затем приблизился к "Принцу Астурийскому". Такелаж "Сан-Ильдефонсо" уже был сильно поврежден в результате столкновения с "Ревенджем". Капитан Хосе де Варгас спустился вниз, раненный осколком в левую руку. Тиммерман доложил старшему офицеру Ансельмо Гомендио о сильной течи от нескольких пробоин ниже ватерлинии, и тот приказал послать людей от орудий на работу по откачке воды помпами. Одновременно также приходилось бороться с пожаром на квартердеке и полуюте. Джордж Хоуп на "Дефенсе" догнал "Бервика" и начал обстреливать его бортовыми залпами с близкого расстояния.
Косме де Чуррука на "Сан-Хуан-Непомусено" направлялся на помощь своему другу Дионисио Алькала Галиано, чей корабль "Багама" все еще обменивался выстрелами с "Беллерофоном", когда его перехватил "Дредноут" Джона Конна. Этому мучительно медленному трехпалубнику было приказано занять место между двумя колоннами. Под прямым руководством Коллингвуда, который еще неделю назад держал свой флаг на "Дредноуте", его экипаж натренировался давать три бортовых залпа за три с половиной минуты, что было непревзойденным показателем в британском флоте. Поскольку на этом корабле было более сотни орудий большего калибра, чем на "Сан-Хуане", то состязание оказалось крайне неравным.
Чуррука руководил маневром и огнем "Сан-Хуана" через рупор, экономно выбирая цели и концентрируясь на точном огне. Он как раз возвращался с носовой части, где давал указания наводить орудия на "Беллерофон", когда очередное вражеское ядро попало в него, угодив в верхнюю часть бедра и почти оторвав ему ногу. Его шурин, Хосе де Аподока, подбежал к нему, и Чуррука спокойно сказал: "Пепе, скажи своей сестре, что я умер с честью". Аподока передал слова Чурруки, что он умирает в мире с Богом и что хотел бы поблагодарить команду за мужественное поведение. Сначала Чуррука отказался покинуть квартердек, но, поняв, что ему придется передать командование, позвал своего неразлучного друга и старшего офицера Франсиско Мойуа, но обнаружил, что Мойуа только что был убит. Аподока обратился к штурманскому офицеру Хоакину Ибаньесу де Корбера, который отправил его на поиски старшего лейтенанта Хоакина Нуньеса Фалькона. Фалькон был тяжело ранен, но все равно явился. Чуррука умер в полном сознании.
Некоторое время "Сан-Хуан" продолжал сражаться, но около 250 членов его экипажа были убиты или ранены, а из мачт устояла только грот-мачта. Фалькон посовещался с Ибаньесом де Корбера и еще с двумя оставшимися в живых офицерами, и они решили сдаться. "Дредноут" послал шлюпку с призовой командой, чтобы принять капитуляцию, и двинулся к "Тоннанту", который находился теперь немного северо-восточнее.
Дом Гутьерреса был одним из самых высоких и имел удачно расположенный бельведер с беспрепятственным видом на южный горизонт. Антонио ощутил неприятный трепет, и ему стало не по себе при мысли о том, что придется наблюдать за битвой, но его "охватил какой-то необъяснимый порыв, и он вместе с остальными взобрался на башню". Когда они поднялись наверх, то увидели, что все остальные башни Кадиса переполнены людьми, жадно наводящими свои подзорные трубы на Трафальгар.
Битва, в которой, как он знал, сражался его отец, была едва видна на горизонте. С помощью мощной подзорной трубы, вспоминал Антонио, "можно было различить, несмотря на густой дым, отдельные корабли, лишенные мачт, что свидетельствовало о том, что бой начался уже некоторое время назад и что он был жестоким. Но это было все, что можно было узнать, и на этом мое воображение заработало, создавая видения ужаса и разрушения".
Дионисио Алькала Галиано расположил "Багаму" между "Беллерофоном" и "Колоссом" и в течение двух часов вел бой с ними обоими. Французский корабль "Свифтсюр" также сражался с "Колоссом", находясь ближе к нему, в то время как внимание "Беллерофона" было поглощено его длительной борьбой с "Эглем". Примерно в четырнадцать тридцать "Свифтсюр" потерял грот-стеньгу и отдалился от "Колосса" с большей частью замолчавшими орудиями, что позволило тому сосредоточить весь свой огонь на "Багаме". К несчастью для "Багамы", "Эгль" чуть раньше также потерял контакт с "Беллерофоном", и тот теперь тоже сосредоточил весь огонь на корабле Галиано. Каждый из этих английских кораблей находился на расстоянии около ста ярдов от "Багамы", а еще два британских корабля, "Орион" и "Дефайенс", надвигались на "Свифтсюр" и "Эгль". "Багама" оказалась в ужасно опасном положении.
Галиано, который ранее уже был ранен, подумывал о бегстве, как это начали делать другие корабли Объединенного флота, но решил, что если он это сделает, то вся их позиция в центре рухнет. Это было смелое, но фатальное решение, поскольку вскоре после этого на его палубу обрушился град британских книппелей и картечи. Из-за близко пролетевшего ядраиз рук Галиано выпала подзорная труба, и он покачнулся. К нему кинулся старшина капитанского катера, чтобы поднять трубу, но когда он передавал её обратно капитану, очередное пушечное ядро разрубило его пополам, обдав Галиано кровью. Мгновением позже еще одно ядро снесло верхнюю часть черепа Галиано. Его люди набросили на тело капитана испанский флаг, и вскоре потеряли присутствие духа.
Такелаж "Багамы" пострадал настолько, что корабль не смог бы спастись бегством, даже если бы захотел. Бизань- и грот-мачта упали, а вода в трюме поднималась. Новый командир, Томас де Рамери, вскоре был ранен, и командование принял Роке Гуручета. Он собрал офицеров на совет, и они решили сдаться. Молоденького гардемарина Алонсо Бутрона - которому погибший Галиано велел ни за что не сдаваться - унесли раненым, а охраняемый им флаг был сбит. Испанцы развесили британские флаги на тех частях корабля, которые были обращены к их противникам. "Колосс" и "Беллерофон" немедленно прекратили огонь по "Багаме". В пределах нескольких минут и на расстоянии в нескольких сотнях ярдов Испания потеряла двух своих самых выдающихся мореплавателей и исследователей - Галиано и Чурруку. В то время как некоторые другие корабли отступили, они с исключительным мужеством сражались до конца, даже несмотря на то, что само это сражение происходило вопреки их здравомыслящимразмышлениям.
"Следует признать, что доны сражались в этом бою не хуже французов; и если мореходство и доблесть заслуживают похвалы, то они имеют полное право на таковую в равной степени", - писал Уильям Робинсон, который на "Ревендже" имел личный опыт решительного сопротивления со стороны "Сан-Ильдефонсо" и "Принца Астурийского". Другие испанские корабли, находившиеся в первых рядах, сражались до тех пор, пока не были выведены из строя настолько, что не могли больше вести огонь, и заплатили немалую цену кровью, особенно кровью своих квартердечных офицеров. Обычно уступая в интенсивности орудийного огня, испанцы отстояли национальную честь, несмотря на все свои сомнения в разумности участия в сражении.
Кодрингтон приближался к месту сражения и наблюдал за происходящим, решив не открывать огонь до тех пор, пока не окажется достаточно близко, чтобы нанести значительный урон стуящей цели. Он считал, что "поскольку мы были единственным кораблем, не открывавшим еще огонь... мы были единственными людьми, которые могли оценить целостную картину этой грандиозной и ужасной сцены". Она произвела на него такое впечатление, что он позвал всех своих лейтенантов, чтобы они разделили его с ним. Он шел, оставляя слева "Санта-Анну" и "Ройал-Суверен", а справа - скопление полуразбитых кораблей "Тоннант", "Альхесирас", "Монарка" и "Марс". Выстрелы с кораблей обеих сторон "летели на нас, как град", но почти не причиняли вреда. Экипаж был очень дисциплинированным, и только один офицер раздражал Кодрингтона тем, что постоянно надоедал с просьбой открыть огонь.
Когда он подошел к "Свифтсюру", Кодрингтон счел, что наконец-то нашел подходящую жертву для пушек "Ориона", "и, подойдя вплотную к его корме, мы всыпали ему такую дозу, что снесли все три его мачты и заставили его спустить свои флаги. Неоднократно указывая своим людям на бесполезную трату боеприпасов на примере других кораблей, я имел прекрасную возможность убедить их в пользе хладнокровной сдержанности".
Виймадрен на борту "Свифтсюра", несомненно, оценил этот урок: он посчитал, что это был трехдечник, "и поскольку в это время был почти штиль, у него было время выпустить в меня три бортовых залпа, которые сбили мою грот-мачту, снесли гакабортное ограждение, штурвал и опрокинули большую часть орудий на главной палубе". Хирург "Свифтсюра" докладывал о том, что на орлопдеке и даже в трюме больше нет места для раненых. Некоторое время Виймадрен огрызался с нижней орудийной палубы, но вскоре он спустил свой флаг. Когда британцы радостно завопили, французам стало ясно, что день заканчивается поражением.
Кодрингтон поступил именно так, как учил Нельсон - решительно вмешался в бой Джеймса Морриса в тот момент, когда тому была крайне необходима поддержка. На "Колоссе" было 40 убитых и 160 раненых - самые большие потери среди британских кораблей. Когда Моррис разворачивал свой корабль к ветру, упала бизань-мачта. Вряд ли он смог бы внести еще какой-нибудь вклад в сражение, но он ужеразгромил три вражеских корабля, и это можно считать лучшим результатом британской стороны.
Нанеся последний удар по "Свифтсюру", Кодрингтон направился к флагманскому кораблю адмирала Гравины "Принцу Астурийскому", решив атаковать его спереди. Но огонь "Дредноута" не позволил "Ориону" приблизиться к испанскому трехдечнику. Поэтому Кодрингтон "вынужден был в течение значительного времени заниматься тем, что всегда вызывает у меня тревогу, - перестрелке на значительном расстоянии, и весь вред, который мы получили, исходил от упомянутого "Принца Астурийского"".
"Принц Астурийский" попытался развернуться так, чтобы иметь возможность обрушить на "Орион" полный бортовой залп. Чтобы избежать этого, Кодрингтон повернул левей, не отвечая на огонь испанцев, но его предыдущие выстрелы нанесли тем серьезный урон. Адмирал Гравина был ранен в левую руку картечью именно от тех выстрелов.
За десять часов до этого Уильям Камби был разбужен, чтобы увидеть мачты противника на горизонте. Теперь он исполнял обязанности капитана. Он отправил лейтенанта Эдварда Томаса, мичмана Генри Уокера и восемь матросов овладеть "Монаркой". В этот момент хирург прислал ему сообщение о том, что кокпит сильно переполнен ранеными, и попросил разрешения использовать капитанскую каюту для проведения ампутаций. Камби предупредил, что они должны будут эвакуироваться обратно на орлопдек, если повторится вражеский огонь.
Первого из раненых уже несли по трапу на квартердек, когда Камби подошел к тому же трапу, чтобы спуститься вниз. "С самого начала боя я придерживался неизменного правила избегать разговоров с ранеными товарищами и друзьями, - вспоминал Камби, - не желая проявлять свои личные чувства в тот момент, когда все мои силы направлены на выполнение общественного долга". Он прошел мимо Овертона, не сказав ни слова. Но прямо на его пути оказался Уэмисс, "и, не желая, чтобы он принял за недоброжелательность мое молчание, я сказал: "Уэмисс, мой добрый друг, мне жаль, что вы ранены, но я верю, что вы справитесь", на что он ответил с максимальной бодростью: "Это всего лишь царапина, и мне придется извиниться перед вами за то, что я покинул палубу по такому пустяковому поводу". В этот момент он был внесен в каюту, где ему предстояла ампутация правой руки!" Уэмисс выжил и стал подполковником.
Примерно в это время "Дефайенс" наткнулся на сильно поврежденный "Эгль". Он встал рядом, и они с близкого расстояния обстреливали друг друга из пушек, пока огонь "Эгля" не ослабел. По словам подштурмана Джеймса Спратта, молодого ирландца, командовавшего абордажниками "Дефайенса", наступила жуткая пауза, пока они наблюдали друг за другом. Остальные офицеры "Дефайенса", которые почти все были шотландцами, готовили своих людей к абордажу, а противник готовился отразить их, и "каждый смотрел на другого с оружием в руках, нетерпеливо ожидая встречи". Проблема заключалась в том, что, из-за предыдущей дуэли "Дефайенса" с "Принцем Астурийским" и долгой схватки "Эгля" с "Беллерофоном", "шлюпки обоих кораблей были прострелены и стали бесполезными". Они задумались, как преодолеть расстояние между кораблями.
Спратт спросил у капитана Филипа Дарема разрешения подняться на вражеский борт вплавь, "поскольку я хорошо знал, что 50 или 60 абордажников, которых я обучал в течение нескольких лет, умеют плавать как акулы". Сначала Дарем возражал, "говоря, что я слишком шустрый", но в конце концов согласился. Спратт крикнул: "Эй вы, мои храбрецы, кто умеет плавать, следуйте за мной", и "перевалился через правый борт с тесаком в зубах и томагавком за поясом". Он доплыл до кормы "Эгля", "где, используя цепную оснастку руля, я забрался через кормовой порт в кондуктурскую кают-компанию". Но он был один. По какой-то причине его люди не последовали за ним.
Без сомнения, Спратту помогла неожиданность его появления, и он пробился на полуют и, "показав себя команде нашего корабля с вражеского гакабортного планширя, я подбодрил их, надев шляпу на острие своего тесака". В этот момент Дарему удалось подвести "Дефайенс" к борту француза, и его боцман, Уильям Форстер, подал канаты, соединившие оба корабля. При этом он погиб, "получив от стрелка с фор-марса пулю в грудь, а когда его понесли вниз, в него попала вторая пуля, окончательно прикончившая его".
Подразделение Спратта перескочило на "Эгль" и стало пробиваться к нему. Они вовремя успели прийти на помощь одинокому ирландцу. Спратт в одиночку вел бой с тремя гренадерами с примкнутыми штыками. Он пронесся на сигнальном фале над их головами и убил двоих, прежде чем они успели среагировать. Третьего он схватил за шею и перебросил через край палубы, но француз в падении потянул Спратта за собой. Спратт приземлился сверху, а гренадер сломал себе шею, ударившись о палубу квартердека. Там происходила отчаянная схватка. Экипаж "Эгля", которым теперь командовал лейтенант Луи Гюиссье, решительно защищал свой корабль. Меткие стрелки 67-го полка продолжали обстреливать британских моряков и бросать гранаты с высоты. В рукопашной схватке преимущество было на стороне французов. Первая волна британских абордажников была сильно потрепана и отброшена назад. Друг Спратта, первый лейтенант Томас Саймонс, был застрелен стрелком.
Видя, что "Эгль" еще не готов сдаться, Дарем снова открыл орудийный огонь. Ответ со стороны французов был слаб, так как большинство его орудий были повреждены. Летевшие вместе с ядрами горящие пыжи "Дефайенса" причинили возгорание в кают-компании французского корабля. Затем в дело вступил второй отряд британских абордажников, и эти свежие подкрепления окончательно переломили ситуацию. Спратт был свидетелем того, как рыжеволосый сучильщик из Дублина сражался с мощным французом. Они уставились друг на друга, потом оба выстрелили из пистолетов и промахнулись; затем они стали драться на тесаках, а потом перешли к рукопашной схватке. Француз нащупал лежавший на палубе пистолет и прострелил ирландцу тело, но дублинец убил его ножом.
Вскоре на палубе остался один французский офицер, прикрывавший бегство своих подчиненных. Когда ж и он попытался спуститься в люк, его схватили "двое наших людей с вскинутыми томагавками". По словам Спратта, француз "запросил пощады и бросился мне в ноги, и я был вынужден прикрыть его, чтобы спасти от наших людей, которые были готовы вынуть из него душу".
Когда Спратт поднялся на ноги, один из гренадеров бросился на него с примкнутым штыком. Спратт парировал удар абордажным тесаком. Гренадер отступил на пару шагов и поднял мушкет, чтобы выстрелить. Спратт тесаком отклонил ствол вниз, так что предназначавшаяся для груди пуля попала в выдвинутую вперед правую ногу и раздробила кость. "Я почувствовал что-то вроде удара электричеством и бросился на него, но нога подвернулась, и я голенью ударился о палубу". Спратт "забрался между двумя орудиями на квартердеке, прижавшись спиной к фальшборту, чтобы не быть атакованным сзади, и тут же на меня вновь напал мой старый мучитель спереди и еще двое с каждой стороны". Он крикнул о помощи, и, так как дым рассеялся, его люди "увидели мое опасное положение и проткнули моего мучителя, чуть не насадив меня на тот же вертел".
Лейтенант Гюиссье увидел, что к нему приближаются еще три британских корабля, и решил, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Примерно в пятнадцать тридцать он сдался. Добрая половина его людей была убита или ранена в отважной схватке с двумя британскими кораблями. Где-то в ходе боев 67-й полк потерял имперского орла, но полковое знамя было спасенополковником Жакмэ.
Когда был спущен французский флаг, Спратт отправил с ним чернокожего матроса- одного из своих абордажников - капитану Дарему. Спратт ослабел от тяжелой работы и потери крови. Он попытался вернуться на свой корабль с помощью одного из канатов для подъема шлюпок, но не попал на палубу и спрыгнулбольно, но удачнона поднятую крышку орудийного порта. Оттуда его вытащили товарищи и отнесли к Уильяму Бернетту, отличному корабельному хирургу, ветерану Сан-Висенте и Нила.
Филипп Дарем послал на "Эгль" лейтенанта Джеймса Пурчеса с призовой командой, которая позже была усилена. Капитан Гурреж и многочисленные раненые были оставлены на "Эгле" в руках французских хирургов.
Они были спасены. Приближающийся трехдечник оказался "Дредноутом". Он прошел в стороне, но два корабля, шедшие с ним, не свернули. Люди с британского "Свифтшура" забрались на такелаж и радостно кричали, проходя мимо "Белайла", а затем направились к "Плютону", заставив Космао отступить. Вскоре после этого "Полифем" отогнал "Нэптюн" капитанаМестраля. "Белайл" прекратил огонь "и направил людей на уборку палуб от обломков и ремонт повреждений". Но расслабляться было нельзя. С подветренной стороны корабли выстраивались в подобие боевой линии, а с севера, что представляло еще большую опасность, виднелись свежие корабли адмирала Дюмануара.
Затем спустился адъютант Харди, Ричард Балкли, с сообщением, что Харди "воспользуется первым же благоприятным моментом, чтобы посетить его светлость". "Напомните обо мне своему отцу", - сказал Нельсон Балкли. Примерно через час и десять минут после ранения Нельсона долговязый кэптен наконец появился, склоняя голову под низким подволоком тускло освещенного кокпита. Присутствующие пытались потом вспомнить, что именно было сказано.
"Ну, Харди, как идет сражение? Благоприятен ли этот день для нас?"
"Очень хорошо, милорд. Мы захватили двенадцать или четырнадцать кораблей противника, но пять кораблей авангарда изменили курс и, похоже, намереваются вступить в бой с "Виктори". Поэтому я вызвал к нам два-три свежих корабля, и не сомневаюсь, что мы устроим им взбучку".
"Надеюсь, ни один из наших кораблей не получил серьезных повреждений, Харди?"
"Нет, милорд, не волнуйтесь".
"Я покойник, Харди. Я быстро слабею, и скоро все будет кончено. Подойдите ко мне поближе. Прошу вас, передайте моей дорогой леди Гамильтон мой локон и все остальные вещи, принадлежащие мне".
Харди выразил надежду, что Нельсон еще выживет.
"Нет, это невозможно. Моя спина пробита насквозь, Битти подтвердит".
Харди вернулся на палубу. В настоящее время он командовал дивизией Нельсона, и отправил послание Коллингвуду, в котором он рассказал о случившемся. Битти снова навестил Нельсона, но тот велел ему заняться менее безнадежными делами: четверосиделок при немделали все, что можно было сделать.
Харди видел, что Дюмануар повернул часть своих кораблей, и дал сигнал кораблям поблизости приводиться к ветру левым галсом. "Левиафан", "Конкерор", "Нептун" и "Агамемнон" начали выстраиваться в неровную линию и двигаться на север между кораблями Дюмануара и "Райо", "Св. Франциском Ассизским", "Героем" и "Сан-Августином".
В своем плане сражения Нельсон предусмотрел два этапа. На первом он должен был изолировать и захватить вражеского адмирала, в то время как Коллингвуд, используя превосходство в численности, разгромит тылы противника. На втором этапе его собственные корабли разгромят вражеский авангард, а Коллингвуд позаботится о защите призов от врагов, которые все еще находятся в строю. Первый этап сражения, в котором Нельсон рассчитывал одержать "победу до того, как авангард противника сможет оказать помощь арьергарду", был выигран. Однако с наветренной стороны и с тыла, где Коллингвуд захватил не двенадцать, а шестнадцать кораблей, все еще оставались боеспособные вражеские силы, и второй этап был еще не завершен. Решительное вмешательство свежих вражеских кораблей могло еще изменить ситуацию.
В меморандуме Нельсона капитанам были даны инструкции по защите призов и своих собственных поврежденных кораблей от новых атак противника. Они адаптировали их к текущей ситуации. "Африка", "Британия", "Аякс" и "Орион" расположились между еще не вступавшими в бой кораблями противника и поврежденными флагманами обеих сторон. Британские фрегаты приступили к оказанию помощи поврежденным трехдечникам, отбуксировывая их на позиции, в которых они могли бы защитить себя. Далее к югу "Дредноут", "Тандерер", "Свифтшур" и "Полифем" угрожали отступающему "Принцу Астурийскому", а "Принц" подошел почти на дистанцию открытия огня.
Внутри этого защитного кордона остальные британские корабли завершали уничтожение противостоящих им вражеских кораблей. "Ахилл" Ричарда Кинга завязал бой с уже поврежденным "Аргонаута" Антонио Парехи и после острой схватки заставил замолчать его пушки и ранил его капитана. Кинг пытался принудить к сдаче испанский корабль, когда из облака дыма показался французский "Ашилль". Его последний командир суб-лейтенант Шарль Кошар вывел свой корабль на позицию открытия продольного огня кормы корабля Кинга, и произвел несколько нестройных залпов. Но вскоре на помощь Кингу пришел "Полифем". Его огнем была сбита бизань-мачта и повреждено рулевое управление французского "Ашилля". Затем Полифем занял позицию, которая лишала французский корабль любой возможности бегства к остаткам вражеской эскадры, которые формировали боевой строй с подветренной стороны. Он сбил фок-рей "Ашилля" и зафиксировал развитие пожара на фор-марсе. Орудия "Ашилля" прекратили стрельбу, и с "Полифема" заметили, что с кат-балки француза размахивают "Юнион Джеком", поэтому он направилась прочь, чтобы оказать помощь кому-нибудь другому.
Французский "Бервик" потерял своего капитана Жана Филоль де Кама, книппелем разрубленного пополам. Сбежав от "Дефенса" с бизань-мачтой, упавшей за борт, он натолкнулся на британского "Ахилла" Ричарда Кинга. Завязался еще один ожесточенный бой. Корабль Джорджа Хоупа "Дефенс" присоединился к "Ревенджу", обстреливавшему уже поврежденный "Сан-Ильдефонсо", и вместе они сбили его бизань- и грот-мачту. На нем погибли тридцать четыре человека и 126 были ранены. Старший офицер Ансельмо Гомендио спустился вниз, чтобы сообщить раненому капитану Варгасу свое мнение о необходимости сдаться. "Сан-Ильдефонсо" спустил свои флаги, которые висели на корме, и кто-то помахал "Юнион Джеком", давая понять, что они сдаются. Сразу после того, как шлюпка с "Дефенса" доставила на испанца призовую команду, его фок-мачта упала за борт.
Ни одному из британских кораблей не удалось принудить к сдаче мощный флагманский корабль Гравины "Принц Астурийский". Эдвард Кодрингтон попытался подойти поближе, но "мы не смогли приблизиться к нему и его сторонникам на расстояние трех кабельтовых (600 ярдов)". Сначала на его пути оказался громоздкий "Дредноут", а затем "Британия" начала обстрел по его курсу, стреляя по кораблю Гравины с очень большого расстояния. А собственная артиллерия "Принца Астурийского" довольно успешно отражала нападающих. Между тем там укрепляли поврежденную грот-мачту и пытались прийти на помощь пострадавшего, но еще не сдающегося "Аргонаута". С испанского флагмана спустили на воду шлюпку с лейтенантом, чтобы тот в случае необходимости принял на себя командование кораблем, по всей видимости, оставшегося без офицеров.
Эта задержка позволила "Принцу", последним из английских трехпалубников вступившим в бой, подойти на расстояние стрельбы картечью. Продольный огонь двух бортовых залпов буквально зачистил кормовые палубы испанского флагмана. Начальник штаба Антонио де Эсканьо, принявший на себя командование после ранения Гравины, был ранен в ногу и потерял сознание от потери крови. Его флаг был сбит огнем, и на некоторое время "Принц Астурийский" перестал отстреливаться и попытался уйти от британцев, бросившихся преследовать его.
Его спасло вмешательство "Нэптюна" и "Сан-Хусто". При поддержке "Сан-Леандро" и "Плютона" они сомкнулись вокруг флагманского корабля и отбросили британских противников. Через несколько минут Эсканьо пришел в себя и приказал поднять флаг. Но в результате всех этих действий "Аргонаута" остался позади. В последнем бою этот прекрасный испанский восьмидесятипушечный корабль потерял перо руля и получил несколько пробоин подводной части корпуса. Его такелаж был настолько поврежден, что мачты едва держались, и он не мог двигаться. Окруженный британцами и брошенный своими, он стал четырнадцатым кораблем, сдавшимся в плен.
"Принц Астурийский" собрал вокруг себя группу поврежденных, но еще пригодных к плаванию кораблей, а "Эндомтабль", "Монтаньес" и "Аргонавт" отстали от них. Их проблема заключалась в том, что они находились с подветренной стороны от сражения и не могли идти прямо против ветра, чтобы вмешаться там, где британцы были наиболее уязвимы.
Харди второй раз спустился в кокпит. Он сжал руку Нельсона, поздравляя его с блестящей победой, которая "была полной, хотя он не знал точно, сколько врагов было взято в плен, поскольку невозможно было отчетливо видеть каждый корабль". Он был уверен, что их было четырнадцать или пятнадцать.
"Это хорошо, но я рассчитывал на двадцать, - сказал Нельсон, а затем решительно добавил: - На якорь, Харди, на якорь!"
Харди ответил, что, по его мнению, теперь делами должен заняться Коллингвуд.
"Нет, пока я жив, надеюсь. Харди! - воскликнул Нельсон, пытаясь встать. - Вставайте на якорь, Харди".
"Подать сигнал, сэр?" - спросил Харди.
"Да, раз я живой, то приказываю встать на якорь".
Он сказал Харди, что рассчитывает прожить еще несколько минут, а затем продолжил тихо: "Не выбрасывайте меня за борт, Харди".
"О, нет! Конечно, нет".
"Тогда вы знаете, что делать. И позаботьтесь о моей дорогой леди Гамильтон, Харди. Позаботьтесь о бедной леди Гамильтон. Поцелуйте меня, Харди".
Капитан опустился на колени и поцеловал его в щеку. Его светлость сказал: "Теперь я удовлетворен. Слава Богу, я выполнил свой долг". Харди постоял минуту или две в молчаливом раздумье. Затем он снова опустился на колени и поцеловал лоб его светлости.
Нельсон спросил: "Кто это?"
Капитан ответил: "Это Харди".
"Да благословит вас Бог, Харди!"
Проведя восемь минут в кубрике, Харди вернулся на квартердек. Нельсон попросил Шевалье перевернуть его на правый бок, а затем сказал: "Лучше бы я не покидал палубу, потому что скоро меня не станет". Он дышал с трудом, голос его был слабым, и он то и дело терял сознание.
Вместо этого он нацелился отрезать "Минотавр" и "Спартиат", концевые корабли в строю дивизии Нельсона, которые все еще не достигли линии противника. Это ему не удалось. При усиливавшемся вест-зюйд-весте[65], наполнившем паруса, "Минотавр" и "Спартиат" успели пройти первыми, и, проходя близко по носу "Формидабля", дали продольный залп по его полубаку, нанеся многочисленные потери живой силы и несколько пробоин вподводной части корпуса. Затем они пошли под марселями вдоль французской линии, обмениваясь с дальней дистанции бортовыми залпами с каждым французским кораблем по очереди.
Миновав "Спартиат" и "Минотавр", "Формидабль" вступил в перестрелку с дальней дистанции с "Виктори" и "Марсом", которым удалось ввести в строй ранее поврежденные орудия. "Ройал-Суверен", буксируемый фрегатом "Эвриал", присоединился к ним, а "Темерер" освободился от "Редутабля" и "Фугё" и открыл огонь орудиями правого борта по дюмануаровским кораблям. Расстояние между ними было весьма велико, и Харви посчитал, что он не причинил тем никакого вреда. По словам Жан-Жака Люка, выстрелом с одного из кораблей Дюмануара был тяжело ранен в ногу британский мичман Уильям Питтс, находившийся на призовом "Редутабле". Французский хирург Ален Бохан перенес его вниз, чтобы ампутировать ногу, но вскоре тот умер. "Тоннант" и "Беллерофон" также ухитрились открыть огонь, когда Дюмануар проходил мимо. По словам мичмана Генри Уокера, находившегося на борту испанского приза, ответный огонь французских кораблей попал в "Монарка", а также в "Беллерофон".
Около шестнадцати часов Коллингвуд подал сигнал "Дредноуту" и находившимся рядом с ним другим британским кораблям повернуть круче к ветру левым галсом. "Дредноут", "Тандерер" и "Ревендж" отвернули от флагманского корабля Гравины "Принц Астурийский" и предоставили поддержку наветренным кораблям. Вид этих относительно неповрежденных кораблей окончательно отбил у Дюмануара охоту к попытке вернуть захваченные британцамипризы. Около шестнадцати тридцати он прекратил огонь и направился со своими четырьмя кораблями на зюйд.
Другие корабли Дюмануара не последовали за ним. "Райо" и "Св. Франциск Ассизский" намеревались прийти на помощь "Принцу Астурийскому", когда увидели, что ему угрожает опасность, но сильная британская эскадра преградила им дорогу. После непродолжительной перестрелки они вместе с "Героем" ушли на северо-восток к группе дружественных кораблей, скопившихся с подветренной стороны.
Оставшиеся три корабля дивизии Дюмануара - "Энтрепид", "Нептуно" и фрегат "Корнелия" - упрямо продолжали двигаться на юг. Когда они подошли достаточно близко, стало ясно, что "Буцентавр" и "Редутабль" сильно повреждены и, вероятно, сдались. Тем не менее капитан Луи Энферне заявил своим офицерам, что намерен спасти Вильнёва, переправить его на борт "Энтрепида" и собрать вокруг себя те корабли, которые еще способны сражаться. Огюсту Жикелю было очевидно, что затея безумна, но он понимал, что и Энферне тоже это знает. Проект был лишь предлогом для того, чтобы вступить в бой ради своей чести, чтобы никто не мог сказать, что "Энтрепид" без боя вышел из сражения.
Подчиненные Энферне, похоже, разделяла его желание сражаться. Многие из них были вместе с 1802 года и вместе пережили ужасы Санто-Доминго. По словам Жикеля, "наш экипаж был недостаточно силен, но, по крайней мере, он был хорош, чего нельзя было сказать об экипажах испанских судов".
Их корабль был одним из тех, что Наполеон забрал у Испании несколькими годами ранее. Корабль шел медленно, потому что его долго не могли поставить в док, и, на взгляд французов, он был слишком легко построен и плохо вооружен: "Хотя он должен был быть восьмидесятипушечным, его корпус был настолько слабым, что он был вооружен только 24- и 18-фунтовыми пушками, вместо того, чтобы нести тридцатишестифунтовые и двадцатичетырехфунтовые".
"Корнелия" была единственной из фрегатов Вильнёва, который попытался выполнить приказ адмирала и принять участие в бою. Ее капитан, де Мартенан, также решил спасти "Буцентавр".
Впереди них шел "Сан-Августин" Фелипе Кахигаля. Он находился гораздо ближе других к "Сантисима-Тринидаду" и быстрее отреагировал на приказ прийти на помощь. Он сильно пострадал во время артиллерийской перестрелки с "Британией" и теперь оказался в одиночестве под огнем нескольких британских кораблей, из которых "Левиафан" пытался подойти ближе, чтобы добить его. Когда "Левиафан" приблизился на расстояние ста ярдов, Кахигаль переложил руль "Сан-Августина" на правый борт, надеясь нанести продольный удар по британскому кораблю спереди. Увидев опасность, капитан Генри Бейнтан переложил штурвал на левый борт, и, поскольку он был более ходким, то "Левиафан" среагировал быстрее. Орудия британского корабля вступили в бой первыми, и Бэйнтан с расстояния менее пятидесяти ярдов произвел великолепно точный бортовой залп двойными ядрами в правую раковину "Сан-Августина", сбив бизань-мачту с развевавшимися на ней флагами.
Теперь Бейнтан опасался, что "Сан-Августин" сможет пройти под его кормой и проделать подобное уже с ним. Такелаж "Левиафана" был настолько поврежден, что он не мог замедлить ход, убрав паруса, чтобы предотвратить это. Поэтому он продолжил движение и, положив руль на правый борт, навалился на "Сан-Августин" так, что утлегарь испанского корабля запутался в такелаже его грот-мачты. Умело поставив свой "Левиафан" в позицию, позволяющую обстреливать "Сан-Августин" спереди, он обрушил всю силу бортового залпа на испанский корабль, который мог ответить лишь несколькими орудиями.
После получасового обстрела с расстояния нескольких ярдов первый лейтенант "Левиафана" Эйлс Мауншер повел абордажную группу на "Сан-Августин" и быстро захватил его. При этом погибли только два человека, один из которых - морпех Питер Смит - оказался зажатым между бортами двух кораблей. Кахигаль оценил потери своего корабля в 180 убитых и 200 раненых, и хотя он удвоил число погибших, потери были действительно тяжелыми.
Пока "Левиафан" брал на абордаж "Сан-Августин", "Энтрепид" Луиса Энферне наконец-то оказался в гуще сражения. Слабая 64-пушечная "Африка" попыталась перехватить его, но свежий экипаж "Энтрепида" сумел подавить её, и пушки британского корабля замолчали. Во время наступившего затишья Жикель предложил молодому гардемарину, стоявшему рядом с ним, стакан вина. Рука юноши так сильно дрожала, что он расплескал его. Его лицо было спокойным, и поведение мужественным, но он посчитал, что это свидетельство его страха унизило его. Жикель взял его за руку и заверил в своем уважении к юноше, сказав ему, как хорошо ему удается скрывать свои эмоции.
"Левиафан" с поврежденным рулевым устройством и разодранным такелажем оказался в уязвимом положении перед новым противником, но "Энтрепид" проскочил мимо - его капитан все еще намеревался отбить "Буцентавр".
Эдвард Кодрингтон с "Ориона" поставил лиселя, чтобы снова прийти на помощь, на этот раз "Левиафану". "Видя, как к "Левиафану" приближаются французы из их робкого авангарда, я поспешил ему на помощь, и если бы мне удалось пройти сквозь огонь наших друзей, я бы быстрее добился своего", - писал он Бейнтану в следующую субботу. Он не хотел, чтобы последний французский приз смог улизнуть. Но в очередной раз его попыткам пройти помешал неточный огонь других британских кораблей, стрелявших с большого расстояния. "После нескольких бесплодных попыток пройти мимо одного или двух наших кораблей, которые вели огонь с дальнего расстояния, мне удалось, обстенив паруса, пройти под кормой "Аякса", а затем, поставив все паруса, пройти по носу "Левиафана"". Когда "Орион" проходил мимо "Левиафана", где люди занимались текущим ремонтом повреждений, Бейнтан радостно приветствовал Кодрингтона "и сказал, смеясь, что надеется, что я лучше справлюсь с задачей".
Стоя на полубаке "Энтрепида", Огюст Жикель увидел приближавшийся "Орион". Он находился там, чтобы руководить группой матросов по работе с парусами, докладывать капитану свои соображения по маневрированию, а также командовал носовым абордажным отрядом. Он был настроен на абордаж и в своем воображении видел, как его люди штурмуют британский корабль и ведут его в качестве приза в Кадис. Он послал гардемарина к капитану Энферне со своим советом, как лучше сманеврировать, чтобы атаковать вплотную "Орион". Но Жикель выбрал не того юношу. Проходили минуты, но ничего не происходило. Он сам отправился на квартердек и по пути обнаружил, что его посланец в ужасе лежал на спардеке, испугавшись картечи, проносившейся над головой. К тому времени, когда Жикель добрался до Энферне, благоприятный момент был упущен.
Кодрингтон подвел "Орион" достаточно близко, "чтобы обстрелять правую раковину "Энтрепида", затем, постепенно разворачиваясь под его кормой, пройти вдоль левого борта и дать бортовой залп по его носовой части". Интенсивный, точный огонь "Ориона" изрешетил "Энтрепид". Франсуа Гревильо был одним из старожилов корабля. Жикель завоевал его уважение тем летом, когда спас его, упавшего за борт посередине океана. Они стояли бок о бок на полубаке, когда обломок дерева зацепил Гревильо. Когда его уносили, другой выстрел разбил ему голову.
Каэтано Вальдес на "Нептуно" стремился выполнить собственное понимание долга - "смерть или слава". Отрезанный от Дюмануара "Спартиатом" и "Минотавром", он продолжал двигаться к "Сантисима-Тринидаду" и "Буцентавру". В битве при Сан-Винсенте Вальдес помог спасти "Сантисима-Тринидад" и намеревался сделать это снова. Пройдя под огнем "Виктори" и "Нептуна", он подобрался к нему совсем близко, но тут подошли "Минотавр" и "Спартиат". Вальдес хотел спустить на воду свои шлюпки, чтобы попытаться захватить флагман, но обнаружил, что все они изрешечены картечью. Затем огонь "Минотавра" и "Спартиата" привел к тому, что упала бизань-мачта. Падающие обломки рангоута попали Вальдесу в голову и шею, и его без сознания унесли вниз, оставив командовать кораблем его старшего офицера Хоакина Сомосу.
Огонь с французских кораблей разорвал канат, которым "Эвриал" буксировал "Ройал-Суверен". Тогда Блэквуд, повернув, направился к "Виктори". Он был одним из первых, кто узнал о гибели командующего.
Нельсон так и не узнал, насколько близок он был к своему желанию уничтожить двадцать кораблей противника. Кроме пятнадцати уничтоженных вражеских кораблей, на очереди были еще три.
"Энтрепид" остался в окружении. "Агамемнон" и "Темерер" присоединились к обстрелу, который вели "Африка" и "Левиафан" с большого расстояния, но настоящие разрушения были нанесены "Орионом", который подошел почти вплотную к доблестному кораблю Луиса Энферне. У него был сбит крюйс-рей, разбиты штурвал и румпель, и, наконец, упала грот-мачта. К семнадцати часам осталась неповрежденной только фок-мачта. На этом этапе Энферне решил, что теперь сдача не будет позорной. Около половины его команды были убиты или ранены.
После того как раненого Вальдеса в бессознательном состоянииунесли вниз, "Нептуно" сражался еще пятьдесят минут, но вскоре после того, как Энферне сдался, старший офицер корабля, Хоакин Сомоса, также был ранен. К этому времени, помимо бизань-мачты, "Нептуно" потерял фор-стеньгу и фор-марс, а также большую часть вант, грот-штаг, фока-рей и грот-стеньгу. Грот-мачта была повреждена в пяти местах, а все ванты и завал-тали по правому борту были повреждены. Потери корабля были невелики (двенадцать убитых и сорок семь раненых), но сильный огонь англичан выводил его из строя и исключал возможность побега. Учитывая то, что Вальдес умер и дальнейшее сопротивление бессмысленно, первый лейтенант "Нептуно" Антонио Миранда сдался.
Второй лейтенант морской пехоты "Минотавра" Томас Ривз поднялся на борт "Нептуно" с призовой командой из сорока восьми человек и в семнадцать тридцать принял над ним командование. Он отправил Миранду на борт "Минотавра", чтобы тот передал шпагу Вальдеса капитану Чарльзу Мэнсфилду, и с ним еще одного лейтенанта и двадцать пять человек. Затем они разоружили остальных пленников, поместив их под замок,и поставили караул у крюйт-камеры.
Второй из трех бортовых залпов "Принца" сбил оставшиеся мачты "Ашилля", которые упали на палубу. Пламя охватило паруса и перекинулось на шлюпки. Теперь весь корабль был охвачен огнем, и взрыв его крюйт-камеры остался лишь вопросом времени. Поняв, что положение отчаянное, оставшиеся канониры 36-фунтовой батареи "Ашилля" поднялись на верхнюю палубу и стали бросать в воду те обломки, на которых можно было держаться на воде, а затем прыгали вслед.
Среди тех, кто все еще оставался внизу, была женщина лет двадцати пяти по имени Жанна Конан. Она была женой марсового и работала в крюйт-камере. Когда стрельба прекратилась, она поднялась на нижнюю палубу и попыталась добраться до главной палубы в поисках мужа, но обнаружила, что все трапы разрушены. Когда она лихорадочно пыталась найти выход наверх, то услышала сверху крики: "Пожар!" Огонь полыхал и внизу, заблокировав ее на нижней палубе. Не находя никого, кто мог бы ей помочь, она перебегала с места на место среди растерзанных тел и умирающих людей. Наконец, несколько пушек с главной палубы провалились сквозь обгоревшие доски, позволив ей выбраться через орудийный порт кондуктурской кают-компаниии по вант-путенсам пробраться к перу руля, где она и осталась, так как не умела плавать. Позже она говорила, что молилась о том, чтобы корабль взорвался и положил конец ее страданиям.
Кэптен Гриндалл спустил шлюпки "Принца" на воду, чтобы спасти как можно больше членов экипажа "Ашилля", после чего отвел свой корабль на безопасное расстояние. Британская шхуна "Пиккл" и куттер "Энтрепренант" также пришли на помощь и спустили свои шлюпки. Фрегат "Наяда" отправил три шлюпки "под руководством лейтенанта Мейнуоринга, подштурмана Хью Монтгомери и мичмана Марка Энтони, которые спасли около 190 человек, среди которых был хирург, сообщивший мистеру Энтони, что, когда он покидал корабль, внизу было около 300 раненых". Но поскольку корабль должен был вот-вот взорваться, только самые отважные подошли к нему на расстояние двухсот ярдов, чтобы спасти тех, кто мог доплыть до них.
В семнадцать тридцать "Ашилль" взорвался. Дезире Кламар, суб-лейтенант, написавший один из официальных отчетов, сказал, что "взрыв был не очень сильным, поскольку мы приняли меры предосторожности и затопили большую часть пороха", но на других он произвел впечатление. Один из офицеров "Дефенса" писал: "Корпус взорвался облаком дыма и огня. Столб яркого пламени поднялся на значительную высоту и превратился в огромный шар, превратившийся на несколько секунд в огромное дерево, объятое пламенем, испещренное множеством темных пятен, состоявших из кусков дерева и тел людей".
Когда эта колонна рухнула в воду, шлюпки подошли ближе и спасли всех, кого смогли найти в сгущавшихся сумерках. Жанна Конан продолжала цепляться за перо руля до тех пор, пока свинец, которым была облицована кромка гельмпорта, не расплавился и не начал капать на нее. Кожу сталообжигать сквозь одежду, она еёсорвалаи прыгнула. Вода была бурной, но не слишком холодной, и по счастливой случайности у неепод рукой оказался кусок пробки. Цепляясь за него, она оттолкнулась от горящего судна. Какой-то мужчина подплыл к ней с шестифутовой доской и подсунул ей под мышки. Она провела в воде, по ее мнению, около двух часов, но, скорее всего, гораздо меньше. Хью Монтгомери, командовавший одной из шлюпок "Наяды", увидел ее "плавающей с помощью доски от щитакорабельных расписаний с квартердека" и вытащил ее на борт. Его люди передали её на "Пиккл", где ей обработали ожоги и дали одежду. Гарри Эндрюс, штурман "Наяды", писал: "Лейтенант Мейнваринг и мистер Энтони находились на расстоянии кабельтова от места взрыва и вернулись к нам только в 01:30 ночи, чему мы были очень рады, так как уже отчаялись увидеть их; но онивернулись невредимыми".
Взрыв ознаменовал конец сражения. Вскоре после этого Эсканьо повернул свой флагманский корабль домой, за ним последовали одиннадцать кораблей, некоторые из которых были серьезно повреждены, фрегаты и два брига. Битва продолжалась около пяти с половиной часов и официально унесла жизни 449 британцев; 1214 человек были ранены, и десятки, возможно, даже сотни, умрут от ран в ближайшие дни и недели.
Потери французов и испанцев невозможно подсчитать, поскольку мы не знаем, сколько французов сражалось, а судьба экипажей некоторых кораблей неясна. Возможно, в тот день погибли две тысячи французов. Что касается испанцев, то историк Феррер де Коуто приводит правдоподобную цифру в 1022 убитых в бою (не считая тех, кто умер от ран или впоследствии утонул); наши собственные предположения, основанные на цифрах, основанных на докладах британцев с захваченныхиспанских кораблей, составляют около 860. К концу сражения у англичан было около 11 230 пленных, многие из которых были ранены. Семнадцать кораблей были захвачены, а один взорван. Возможно, это число на два корабля меньше, чем хотел Нельсон, но по меркам той эпохи оно было потрясающим. Предыдущим рекордом для современных действий флота было семь захваченных и четыре уничтоженных корабля в битве при Ниле.
Наблюдая с крыши высокого здания в Кадисе за сражением, еще не зная, что его отец уже мертв, Антонио Галиано увидел в гибели "Ашилля" пугающее предзнаменование:
"Было уже очень поздно. Вдруг на горизонте появилось огромное зарево и словно нарисовались посреди этого ужасного великолепия очертания корабля. Свет исчез, и послышался звук взрыва - далекого, но очень мощного. Не оставалось сомнений, что взорвался корабль. Естественно, хотя и безосновательно (и ошибочно), я поверил, что это корабль моего отца потерпел эту ужасную катастрофу. Я бросился вниз по лестнице и бежал из башни, охваченный ужасом и страхом".
Надо заметить, что английский термин "captain" имеет несколько значений. Его употребляли и для обозначения командира корабля (даже если он имел звание, к примеру,лейтенант), и для обозначения звания. В данном переводе captain переводится как "капитан" для обозначения командира корабля и как "кэптен", если речь идет о его звании.
[The Carpenter часто не вполневерно переводится как плотник.]
Так называемые сейл-триммеры (sail-trimmers).
-Detapez, demarrez vos canons!- Приготовить орудия к стрельбе!
-En batterie!- Орудия выкатить!
-Palanquez! - На тали!
-Pointez! - Целься!
-Envoyez! - Огонь!