РОЖДЕННЫЙ ПОЛЗАТЬ

- Да уж... Одна мелочь, смотреть противно. Все вытащили?

- Одна сеть осталась. Если и там такая же дрянь, пропала ночь. Надо место менять.

Осуждающей гримасой искажалась проплывающими облаками луна, глядя на мужичков, суетящихся в лодке. Видимо, у нее было собственное мнение о браконьерстве. И скоро совсем занавесилась тучками, не желая быть свидетелем противоправных действий.

- Тьфу, пропасть, - сплюнул мужик. - Совсем темно. Давай свет, а то не найдем.

- Патруль, - обронил многозначительно напарник.

- Береженого Бог бережет.

Разделение труда было идеальным: один на веслах, двое впередсмотрящих с фонариком и один на дозоре. В эту ночь браконьерам фартило: Иван самолично притащил рыбнадзору во фляге солидную порцию самогона высшего качества. И те не устояли. И погода установилась на редкость. И отдыхающие не плескались голышом. И залетных патрульных катеров не слыхать. Словом, обстановка - радость браконьера - семейного кормильца.

Лодка неслышно двигалась по спокойной воде, лишь весла тихонечко размеренно шлепали.

- Вот, кажется где-то здесь. Свети вправо, должны быть метки.

Метка была фирменной - изобретение Петровича. Презерватив, плавающий на поверхности, подозрения не вызовет. А знающий сразу найдет.

Тишайшую ночь огласил довольный рев.

- Есть! - хрипел Петрович. - Ей, твою мать, есть!

Четверо с остервенением ринулись вытаскивать заветную сеть - последнюю надежду. Будет, с чем завтра идти на рынок. А значит, и деньги будут. Старались все. А Иваном двигал особый энтузиазм, к которому примешивалось чувство обиженного работяги: не даете, падлы, денег, сами возьмем. Все вокруг колхозное, стало быть, мое... Выкусите, сами заработаем.

Сеть сопротивлялась. Вернее, то, что трепыхалось в ней.

- Е-мое, да что же там, - пыхтел Петрович. - Мамонты вымерли...

- Мамонты на суше водились, - блеснул образованием Семен, бывший учитель географии. - Это, скорее, осьминог какой-то.

- Хрен с ним, в магазин сдадим, хоть мамонт, хоть осьминог.

- А вдруг там сундук с золотом! - выдохнул самый молодой.

Петрович коротко хохотнул:

- Ага, то-то он так вошкается!

Паренек не смутился:

- А может, его водяной держит!

Тут уж все мужики забулькали, давясь смехом.

- Ага, точно, а русалки помогают! Тяни, обрубок дубовый!

Вдруг сеть сдалась. Перестала дергаться в руках, словно, признала неравенство сил и отдалась на милость победителя. Пошло легче.

Мужики предвкушали большой улов - уж больно тяжела добыча. Последние сантиметры выбирали молча, напряженно всматриваясь в воду. Еще рывок, и вода выплюнула сеть на поверхность.

- Одна, но большая, - удовлетворенно констатировал Петрович. - Закидывай.

Добычу плюхнули в лодку и сели, тяжело дыша.

- Иван, посвети, хоть что за зверь глянем, ради чего старались.

Иван потянулся за фонарем, щелкнул кнопочкой и направил луч в центр лодки.

Старшие не дрогнули, а младший подавился непроизвольным "мама" и шмякнулся за борт.

Выловили его быстро, зацепив багром за ремень штанов. И сосредоточились на улове.

Иван поначалу испугался, что поймали отдыхающую, купавшуюся в ночи. Петрович подумал, что зря накатил больше пол-литра со вчерашнего похмелья. Неисправимый скептик Семен истово крестился и пытался вспомнить "Отче наш". И только младший срывающимся дискантом пролепетал:

- Ну, я же говорил...

На дне лодки, закутанная в сеть, лежала длинноволосая деваха. Всем хороша деваха, но вот с рыбьим хвостом вместо ног. Однако хвост знатный. Тут и луна выглянула взглянуть на чудо морское. И хвост выловленной красотки заиграл серебром высшей пробы.

1.

Приморский город просыпался рано. А пригород тем более. Жена Петровича поднялась с рассветом, чтобы приготовить своему добытчику завтрак. Она знала, что муж придет голодный. Но злой или добрый, тут уж не угадаешь. Если с уловом, одно дело. А вот если с пустыми руками - хана курам. К курам Петрович относил всех женщин в доме, включая вдову сына и двоих дочерей. Главной курой, конечно же, была жена. Ей и достанется больше всех. Сноха еще на работе, позже придет, дочки пусть еще поваляются, успеют еще наработаться, когда замуж выйдут. А вот Алине разлеживаться нельзя.

- Мам, ты куда? - проснулась младшая дочка. - В такую рань?

- Так скотину ж кормить надо. А ты спи...

- Мам, ты что? Вчера ж продали корову с телкой!

Алина обомлела. Стукнула себя по лбу. Надо же - забыла! И поднялась по привычке. А могла бы еще часок вздремнуть. И тут же горестно вздохнула. Ту скотину продали, а эту никто не купит, даже даром не возьмет. Все равно кормить надо. Скоро уже появится. В каком же настроении, черт бы его подрал!

В сенях послышался шорох. Скрипнула дверь. Черт! Не успела. Еще старые синяки не прошли. Новые добавятся.

- Алина... Алинка... - зашептал голос мужа. - Выдь сюда...

Алина втянула голову в плечи, прислушалась, но так и не смогла понять настроя благоверного. Накинула рабочую кофту и осторожно выглянула в сени.

- Петрович, ты что ли? - также тихонечко спросила она, настраивая всю женскую интуицию на волну мужа.

- А ты еще кого-то ждешь? - огрызнулся Петрович.

Алина похолодела. Хана курам.

- Иди скорей, чего застыла. Пошептаться надо.

Мамочка, что же случилось-то? Алина выскочила к мужу. Тот схватил ее за руку и потащил на двор. Алина мысленно перебрала все свои прошлые грехи, но не нашла ничего такого, за что уже не получила воспитательной порции от мужа. Господи, пронеси!

Во дворе ждали все подельники Петровича. Даже малого притащили. И все трезвые, как стеклышки. Да что же это, а?! Беда, беда пришла, не иначе! У Алины застучали зубы.

- Слышь, - начал Петрович, - тут такое дело...

Он оглянулся на мужиков. Иван с Семеном нервно курили, младший непрерывно поскуливал, глядел чуть не за спину себе, выворачивая массивную шею. Вид у четверки был прямо-таки похоронный. Рыбья чешуя на мокрых штанах, трясущиеся руки и вытянутые лица заставляли прислушаться: не верещит ли где неподалеку милицейская сирена.

- Да не томи! - взвизгнула Алина. - Что случилось-то? Убили кого?

Ей уже мерещился милицейский "ворон" и лицо мужа в зарешеченном окошке. Алина икнула. Словно в последний раз впилась взглядом в лицо мужа. Кровиночка моя! Родненький! Хоть плохонький, хоть и драчливый, а свой, надежа и опора, кормилец.

Петрович помялся, снова посмотрел на мужиков и наконец родил:

- Понимаешь, мы одну хреновину выловили... Ну и теперь не знаем, что делать. Вы, бабы, дуры-дуры, а на хитрости разные горазды. Может, ты чего надумаешь? - он с надеждой воззрился на жену.

Семен с Иваном, как по команде, тоже уставились на Алину, как на последнюю надежду. У Алины отлегло. Тьфу ты, Господи. Всего-то! Эх, мужичье! Кулаками размахивать горазды, а вот мозгами пошевелить, так Алина. Она подбоченилась и с чувством превосходства оглядела мужиков.

- Ну, что там у вас? Показывайте, что за морока?

Все четверо ожили. Подхватили Алину под руки и бережно подвели к колодцу.

К журавлю была привязана веревка, ведро сброшено на землю. Алина поджала губы. Ну, если из-за пустяка такая бесхозяйственность, пришел ее черед мужа мордой по столу возить. Тем более - трезвый.

- Ты в колодец, в колодец загляни, - подтолкнул ее Петрович.

Алина наклонилась над срубом.

- Ну? И что? Темнотища, хоть глаз выколи. Чего показать-то хотели?

- Иван, посвети.

- Сам свети, - передал Иван фонарь Петровичу.

Яркий луч прорезал черноту колодца.

- Батюшки! Неужели в нашем колодце! - схватилась за сердце Алина. - Девка мертвая! Вы что, ироды, утопленницу из моря выловили да к нам притащили? Ничего умнее придумать не могли?

Голос Алины набирал децибелы, гулко отдаваясь в недрах колодца. В воде что-то взбрыкнулось, брызги долетели до компании. Алине капли колодезной воды показались кипятком. И она снова по пояс свесилась в колодец. Из воды торчала голова девицы и лупала на нее бесстыжими глазами. Сквозь прозрачную воду Алина разглядела нагло голую грудь обитательницы колодца. Страшные подозрения забродили в голове Алины. Эмоции дожирали остатки разума.

- Ах ты, змей! - вынырнула она наружу и гневно потрясла кулаком перед носом мужа. - При живой жене девку развратную притащил домой! Это что же делается люди добрые!

Алина развернулась в сторону соседского дома, воздела руки к небу, набрала в легкие воздуха... Петрович среагировал моментально, живо представив картину ближайших трех минут. За оградой дома собираются соседи из всех хат в радиусе двухсот метров, поначалу стеснительно толпятся у калитки, потом начинают по одному просачиваться во двор, заполоняя все свободное пространство вокруг голосящей Алины. Самые любопытные заглядывают в колодец и... Тут воображение Петровича дало сбой, так как, даже изрядно напрягши мозги и собрав в кулак всю фантазию, он не мог представить последствия демонстрации землякам улова ночных браконьеров.

- Заткнись, дура, - прошипел он, брызгая слюной во все стороны, и, коротко размахнувшись, гулко и весомо дал жене в лоб. - Разуй гляделки, это же русалка!

У Алины разом выветрились из головы все подходящие к случаю слова. В единый миг она поняла всю глубину любимого выражения "опупела" и "разула" глаза настолько, что сама испугалась: вот-вот вылетят на усеянную рыбьей чешуей рубаху мужа и уже ни на что не будут годны.

- Допился, - тихо и торжественно произнесла она, с достоинством мученицы отведя руку мужа от своего лица. - Я так и знала, - рот Алины скорбно изогнулся. - Но ты не бойся, родной, я не отдам тебя коновалам. К бабке Шуре сходим, она из тебя всю болезнь выгонит. Но сначала, - в голосе Алины появились металлические нотки, - я из тебя дурь выбью. Если я завтра мужика в дом приведу и скажу, что это леший, которого я в лесу встретила, ты поверишь, алкоголик сбрендивший? Думаешь, на дуру напал?

Она уперла руки в боки и двинулась на мужа. Петрович обалдел. Впервые в жизни он видел жену такой грозной и, честно говоря, струхнул. Если бы он немного разбирался в женской психологии, он бы понял, что в кои-то веки Алине выпало счастье отомстить мужу за все унижения. Остановить ее сейчас мог либо бульдозер, либо чудо. Причем чудо, случившееся непосредственно на ее глазах. И чудо произошло.

Из колодца раздались странные квакающие звуки, громкий всплеск, и из глубины взметнулся столб воды, окатив всех с головы до ног. Алина, встретив лицом ведро воды, опомнилась. И Петрович не упустил момент.

- Да ты посмотри, посмотри, у нее же ног нет, хвост один.

- А почему без разреза до пупа? - еще хорохорилась Алина, но уже мелкими шажочками придвигалась к колодцу.

Подняв в сердцах брошенный фонарь, она снова заглянула в колодец. Гулкое "ух, ты!" многократно отразилось от стен колодца. Больше слов у Алины не было. На самом деле она разглядела серебристый хвост мерзкой девки, даже увидела, что волосы у той зеленые. Русалка тоже смотрела на нее снизу вверх и что-то тихо квакала, широко раскрывая рот. Рот как рот, обычный, может, немного великоваты бледные губы, а вот глаза - глаза удивительные. Цвета Алина не разобрала, но то, что громадны до необычайности, заметила. А грудастая-то, грудастая! А талия тонкая... Алина поджала губы. Ну и что, что хвост. Любовь не с хвостом крутят, а все остальное у нее, должно быть, на месте. Красивая, поганка, нахальная. Ротище-то вон, какой хищный. Нет, что-то тут нечисто...

- Ну, русалка, вижу. И что вы ее сюда притащили? Она так и будет у меня в колодце жить? - обернулась Алина к мужикам. - Она же всю воду загадит. Куда бегать будем? На колонку за километр? Убирайте эту мерзость! Не надо мне ее здесь!

Мужики оторопели. Знали, что жена у Петровича, как и у всех, дура, но что настолько...

- Алина, - кашлянув, начал Иван. - Ты посмотри, это же чудо природы. Это же открытие международного масштаба! А ты - колодец, колодец. Да тебе за нее десяток колодцев выроют, причем бесплатно. А ты...

Алина скептически поджала губы:

- Выроют! Ха! Это вам, дурням, по сроку выроют! Идите, идите, извещайте мир! Пишите ученым! Ученые приедут, русалку вашу заберут, да уедут. А вас посадят за браконьерство! Как вы объяснять будете, где нашли это чучело?

Семен поскреб в затылке. Дура-дура, а доперла. Его тоже грызли сомнения. С одной стороны - русалка могла прославить их на весь мир. А с другой - надолго упрятать за решетку. Опять же неизвестно, как на это "зеленые", экологисты чертовы посмотрят. Иван тоже приуныл, сообразив, что Алина права. Извечный вопрос "что делать?" поверг присутствующих в печаль. Пять фигур, вокруг у колодца в глубокой задумчивости. Выхода не видел никто.

- Может, выпустить ее обратно? - подал голос младший. - Пусть плывет домой. Чего ее мучить-то?

- Вот-вот, - поддержала его Алина, - волоките ее туда, где взяли. Только ночью. А то весь народ всполошите.

- Да ты что! - взвился Петрович. - В кои-то веки выпал случай в люди выбиться. И на тебе - волоките обратно! Нет! Тут подумать надо, как из этого дела выгоду извлечь. Если уж совсем ничего не смаракуем, тогда и сплавим в лиман. До вечера время есть. Давай в хату. Выпьем, закусим, посоображаем. Глядишь, и надумаем чего.

- Это что за гости с утра?

Все синхронно подпрыгнули и обернулись на голос. Красивая молодая женщина закрывала бесконечной ногой калитку.

- Тамарка, стерва, - с облегчением выдохнул Петрович. - Что ж ты крадом-то?

- А что ж мне, как лошади топать? Так, по какому случаю собрание?

Заговорщики переглянулись. Было ясно: Тамарке придется раскрыться. Впрочем, она баба кремень, с характером. Опять же, городская, не век на задворках жила, да и недолго, наверное, жить будет. Ей можно довериться.

Посвящение Тамарки в полусемейную тайну длилось полчаса, пока она убедилась, что свекры здоровы и соседи тоже умом не тронулись. Выслушав сбивчивые и торопливые объяснения, Тамарка долго всматривалась в колодец, разглядывая чудо-девицу. Девица тихо квакала, а Тамарка с любопытством наблюдала за ней.

- Хороша, чертовка, - наконец выразила она свое мнение. - И что вы с ней собираетесь делать?

Снова заговорили все хором. Тамарка чудом поняла суть проблемы. Наморщила лобик и задумалась. Иван, Семен, Алина и Петрович смотрели на размышляющую женщину, не отрываясь. Во взгляде младшего кроме надежды и веры в Тамаркину мудрость светилось безграничное восхищение.

Наконец Тамарка улыбнулась.

- А что? - задорно окинула она взглядом группу озадаченных. - Выход есть. Я, кажется, кое-что придумала. Может и выгореть.

Алина взмолилась:

- Да скажи ты, чертова девка, что придумала! Не томи, и так еле дышим!

Тамарка зевнула, потянулась.

- Так пойдемте в дом. Человек с ночной смены пришел, усталый, голодный. А вы пристали. За завтраком и расскажу.

- Черт бы побрал твою работу, - проворчал Петрович, но перечить не стал.

Компания гуськом просочилась в дом. Последней зашла Алина. Перед тем как закрыть дверь, она зорко оглядела окрестности и, не заметив ничего подозрительного, накрепко заперла все засовы.

2.

По маленькому приморскому городку можно было изучать историю русской архитектуры - в нем уживались здания разных эпох, начиная чуть не с царя Гороха. В центре, конечно, проклевывались современные многоэтажки с элитными квартирами для самых-самых. Во все стороны от стройняшек девятиэтажек растекались кривые улочки, усеянные домами старого типа, еще царских времен - приземистые, основательные. Когда-то огромные квартиры дробились на комнатки, туда напихивались жильцы, экономно утрамбовывались и оставались в почти что благоустроенных гнездах до конца жизни. Потому что сносить старые дома было сложно - стояли насмерть. А строить новые и вовсе накладно. Правда, иногда комнатки выкупались богатенькими целыми этажами. Обитатели коммуналок благодарили Господа за счастливую долю, радостно выметались из опостылевшего жилища, перебирались на новое место жительства, купленное добросовестным бизнесменом. В самом лучшем случае. Не обходилось и без трагедий, когда коммунальщики оказывались на улице. Или на кладбище. Но в маленьких городках такое редко случается - каждый житель на виду. Ближе к окраине начинались поганки бараков. Ох, как они резали глаз местному начальству. Но глаза тем и хороши, что их можно закрыть. А за бараками, уже совсем-совсем на околице, раскинулись частные домишки. Эти, пожалуй, единственные устраивали всех - не раздражали работяг, не нервировали руководство. Впрочем, руководство давно уже ничего не нервировало.

С тех пор как настоящий мэр города Бубенчиков побывал в Голландии, еще будучи начальником ЖЭКа, он был очарован этой дивной страной. Когда наступили благодатные перемены, скромный начальник ЖЭКа рванул изо всех сил и средств к заветному мэрскому креслу, чтобы милая сердцу Голландия была не где-то там, за морем, а здесь, за окном. Выглянешь на улицу - голова закружится от запаха роз. Пройдешь вечером по городу - и сердце заскачет радостным галопом от... Впрочем, все по порядку.

Неможищи мэр поначалу хотел переименовать в Амможудам. Но решил не привлекать излишнего внимания к построению капитализма в отдельно взятом курортном городке. Старое название город сохранил. Но за внешний облик и внутреннюю суть мэр принялся всерьез и с размахом.

В первую же неделю мэрства Бубенчикова пароходом из Голландии были доставлены сто тысяч розовых кустов. Сопровождал их садовник, специально вызванный по контракту. В контракте было строго и недвусмысленно оговорено: на весь срок работы голландцу запрещалось употреблять спиртное категорически. Еще свежо было в памяти происшествие, наделавшее много шума, когда на исторической родине мэра, в далеком азиопском Горске споили до алкоголизма ни в чем не повинного голландца, и не какого-то там прощелыгу, а главного инженера известной голландской фирмы. Бедняга, так и остался пьяницей на всю жизнь. После безуспешного лечения в Нидерландах сбежал обратно в Горск, где до сих пор работает проектировщиком в городской архитектуре. Бубенчикову было стыдно за земляков, и он решил не повторить ошибки.

Голландец сработал на совесть: большинство роз прижилось. И заблагоухали Неможищи райским ароматом. И затрепетали улицы высокими пышными розами. По указанию мэра в парках, скверах вырубались деревья, и огромные пространства засаживались благородными цветами. И не абы как, а фигурно. На центральной площади красовался бело-розовый лик президента А на газоне перед мэрией из розово-красных кустов проклюнулся портрет самого Бубенчикова. На детских площадках пестрели сказочные персонажи. Перед домами культуры - портреты рок-звезд. Клумбы возле магазинов были украшены фигурами по профилю: у продуктовых - затейливо исполненные натюрморты, у промтоварных - всякая всячина из одежды.

Рекламные буклеты сделали свое дело: в город клином попер турист. В срочном порядке в Неможищах воздвиглась гостиница-люкс, как приложение к ней - ночные клубы, казино, рестораны... Неможищи засверкали ночными огнями.

Бубенчиков и сам цвел розовым кустом - мечта приближалась к реальности. А когда в городе побывал лично президент и, публично похлопав по плечу, одобрил капиталистический почин, тут мэр и вовсе осмелел. И сделал последний шаг к достижению голландского благополучия и демократии.

Собственно, в Голландии, розы, конечно, очень поразили Бубенчикова. Но совершенно потрясло его воображения другое. А именно - решение проблемы проституции. Легально, свободно, здорово. Так просто. И полезно. А что же наши-то? Наши-то девки - да голландки с ними рядом не стояли. Даешь свободную любовь согласно КЗОТу!

И ведь прямо в точку мэр попал: курортный город, да еще с таким наплывом отдыхающих без публичного дома - как семечка без ядрышка. Разгрыз - а там пусто. Нет, конечно, девки промышляют, не без этого. Но как-то неорганизованно это все, без шика, без размаха. И Бубенчиков взялся за дело лично.

В указанный день и час зал для пресс-конференций был забит до отказа. У мэра все поплыло перед глазами: столько красоты в одном месте - убийственная концентрация. Профессионалки и любительницы, приведенные в мэрию добровольно-принудительно, нервничали. Вздымались груди, пышные и не очень, колыхались попки самого разного объема, нетерпеливо топали ножки, оголенные до самого "хочу, но уже не могу". Бубенчиков вспотел. Захотелось начать собеседование тут же, безо всяких предисловий, немедленно и со всеми сразу. В голову полезли самые дурные мысли, почему-то переплетающиеся с известными русскими пословицами - "глаза боятся, руки делают", "без труда не вытащишь рыбку из пруда", "куй железо, не отходя от кассы". И совершенно не к месту крутилось гаденькое: "пусти козла в огород...". Это и отрезвило Бубенчикова. Мэр не должен быть козлом. Тьфу ты, черт, не может не быть козлом. Бубенчиков вытер потный лоб. Совсем крыша поехала. Не может и не должен. Вот. Можно начинать.

Он долго и подробно рассказывал притихшим гостьям о замечательной голландской системе. Он вещал так самозабвенно и горячо, так искренне и убедительно, что пробил-таки очерствевшие сердца женщин, отдавшихся духом и телом древнейшей профессии. На исходе второго часа многие аккуратно вытирали слезы, чтобы сохранить лицо. Глаза слушательниц пылали, щеки раскраснелись. На лицах сияло вдохновение и неуемное желание послужить родному городу, поднять уровень жизни милого края до голландского, не жалея живота своего, рук, ног и прочих частей тела.

Бубенчиков иссяк. Залпом выпил стакан воды и обратился к залу:

- Ну как, красавицы? Уговорил, руконожки?! - игриво спросил он и задорно подмигнул первым рядам.

Зал разразился аплодисментами и одобрительными воплями.

- Утоптал, черт речистый!

- Давно пора!

- Наведем порядок!

- Утрем нос капиталистическим шлюхам!

- Да что вы сидите? Качать его-о-о!!!

Бубенчиков и сначала-то ничего не успел сообразить. Не думалось и в процессе. А после он вообще надолго потерял способность мыслить. Охрана мэра тоже не успела среагировать. И лишь, нервно поскуливая, наблюдала, как мэр исчез в водовороте женских тел. Красотки с энтузиазмом подхватили Бубенчикова, окружив плотной обольстительной массой. Изредка выныривала его голова с дурацки разинутым ртом и совершенно стеклянными глазами. Охрана насторожилась лишь, когда из глубины живого клубка донеслись странные придушенные звуки. Звуки крепли, мужали. И, наконец, разразились диким воплем, перекрывшим радостные щебетания девиц. Охранники очнулись от завистливых мечтаний и кинулись в толпу. Но девицы и сами рассеялись по углам, гордо неся на сияющих лицах чувство исполненного профессионального долга.

Мэр лежал на полу с блаженной улыбкой на устах, пуская пузыри по изукрашенным помадой щекам, и тихо постанывал. На брюках строго-темного костюма расплывалось мокрое пятно. Увидев встревоженные лица охраны, мэр вяло пошевелил пальчиками и что-то прошептал.

- Что? - наклонился к нему охранник.

Бубенчиков опять зашевелил губами. Морда охранника вытянулась. Он оглядел свою команду и обалдело проговорил:

- Пошли все... сами знаете куда.

Зал опустел. А на следующий день появилось два постановления мэрии: о переселении жильцов ближайшего к центру коммунального дома в новостройки и об открытии легального публичного дома в Неможищах.

3.

Во время совещания младшой ерзал. Пока Тамарка рассказывала свой план в деталях, он покрывался пятнами: причем, на щеках пятна были красными, лоб и шея - бледными, а уши почти что зелеными. Первой заметила перемены в лице младшего Алина.

- Ты что это, Сима?

Тот вздрогнул. Дело в том, что имя парню родители выбрали упадническое и какое-то церковно-приходское. Серафим. А все потому, что отцу во время последнего похмельного недомогания, незаметно перешедшего в коматозное состояние, привиделся крылатый мужик. И мужик тот поднял умирающего папашу на руки, нежно прижал к груди и сказал: "Ты больше не будешь пить, ты будешь жить по законам Божьим, и все будет хорошо". То ли с удивления, то ли с чуда великого папаше полегчало. И с тех пор уверовал он в великую силу Господа. С одной стороны, конечно, хорошо: бросил пить, стал набожным и совестливым. А с другой - хоть вешайся. Со всем жизненным духом папаня отдался служению Богу. Да ладно бы по-умному. Но к духу примешивалась великая дурь, бесившаяся в папашиных мозгах. Определенные часы отец Серафима посвящал молитвам и обращению домашних в агнцев Божиих - и это еще было ничего. Все остальное свободное время он отдавал спасению земляков в плане приобщения их к вере христианской. А свободного времени у батяни было превеликое множество, так как он ничего больше и не делал. Раньше он неплохо зарабатывал игрой на гармошке - свадьба, похороны, дни рождения. Да и мало ли у русского народа праздников по жизни. Тем и жили. А как ударился в веру, так вбил себе в голову, что Господь о нем, как нештатном проповеднике, и его семье сам позаботится. И целыми днями ходил папаша по городу, приставая к прохожим на улице, заходил в квартиры и учреждения, магазины и на пляжи. Нес в народ слово Божие. Правда, в его пламенные речи по многолетней привычке изящно вплетались неразборчиво скороговорные матерные выражения.

В советское время Серафиминого папаню пытались упрятать в психушку от греха подальше. Но первая же комиссия его выписала на волю, несмотря на грозные сопровождающие бумажки.

- Юродивых еще не хватало за казенный счет кормить, вы еще всех деревенских дурачков соберите, - нервно дергая шеей, возмущался столичный психиатр, - нормальным пациентам мест не хватает, а волокут всякий сброд...

Возразить известному специалисту не решились. И папаша вновь застрекотал по городу, разнося слово Божье в собственной интерпретации, густо сдобренное деревенским фольклором.

Когда власть переменилась, тут уж проповеднику и вовсе раздолье настало. Работы было невпроворот. Помимо привычных маршрутов пришлось разрабатывать новые - например, возникла необходимость посещать и вовсе богопротивные места: по вечерам он дежурил у расплодившихся ночных клубов и других увеселительных заведений, пытаясь отвратить грешников от лишнего шага к аду, перемежая слова проповеди нечленораздельным "ёптыть". Пару раз его били. Но вскоре поняли, что бесполезно и только отмахивались, как от зудящего над ухом комара.

Да ладно бы сам бесился на божественной почве. Он и детей из школы забрал - зачем, если Господь образование даст и кусок хлеба подкинет в черный день. Главное - молитва денно и нощно. Благо, директриса школьная забила тревогу. Маломальское образование дети все ж таки получили. Но после школы долго дома не выдержали. Старшая сестра Серафима сбежала в соседний город и устроилась на работу. Брат сбежал того дальше - ушел контрактником на войну куда-то - Серафим толком и не знал. И остался Серафим один с придурочным отцом и забитой матерью. На отца он не обижался: считал больным душевно. И бросить не мог. Подрабатывал на рыболовном судне, все деньги, жалкие, конечно, но все-таки, отдавал матери. Батяня рыбу уважал - не мясо. И не слишком противился занятию сына. Он присматривал Серафиму невесту, зная, что тот перечить не станет - кого отец укажет, на той и женится. Детишек заведут... Вот уж деду раздолье будет - младые чистые души самая благодатная почва для христианских посевов. И виделась папаше светлая горница, заполненная разнокалиберными малышами с блестящими глазенками. Сидят с раскрытыми ртами и внимают вещающему деду... Красота... За высокими думами, папаня и не замечал, как корежит сына от собственного имени.

Когда младшего окликали по имени, ему хотелось забить крылом и взмыть в небо. А он, Серафим, боялся своего желания, слишком сильного и смелого. Боялся, что однажды не выдержит, плюнет на то, что крыльев-то нет за плечами, и... Что будет дальше, ему представлялось ясно - аккуратный холмик, скромное надгробие... Потому и сердился, когда слышал свое имя, просто свирепел. Злить Серафима не хотелось никому - уж больно здоров был. И звали его просто - "младшой", "молодой", "малой". Сначала звучало потешно - такая гора, и - малой. А потом ничего, привыкли.

- Ну, ты что?! - Алина даже потрясла его за плечо.

Серафим встряхнулся.

- Не называйте меня так, я же просил, - протянул он. - Душно здесь. Пойду подышу, вы тут и без меня все решите. Заодно и гляну, как там она.

Тамарка захихикала:

- Уж не влюбился ли наш Фима? Полчаса не прошло, а он уже соскучился!

Младшой сердито взглянул на Тамарку, громыхнул стулом и молча вышел, грохнув дверью.

- Да я же пошутила, ненормальный! - донеслось до него через закрытую дверь.

- Ты-то пошутила, - вздохнул Серафим. Он подошел к колодцу наклонился. - Ну, как ты там, хвостатая?

Жалобное кваканье рвало его душу. Там, ночью в лодке, он грохнулся за борт не от страха, а от света прекрасных глаз. В жизни не видел он никого и ничего красивее. И сейчас он глядел на русалку, смиренно бултыхающуюся в колодце, а сердце аж захлебывалось от прилива чувств.

Неможищинские девицы, что и говорить, красотки в большинстве своем. Выросли на витаминчиках, на свежем воздухе. Но ни одна не достойна пройти даже в сотне метрах от нее. А хвост... Ну что хвост? Бывают же люди безрукие, безногие, даже с четырьмя грудями. Ну, подумаешь, а эта с хвостом. Люди тоже, бывает, с хвостами рождаются. Их потом обрезают в больнице. Ну а этой не отрезали. Так и выросла. Что ж такого? А что разговаривать не может, даже лучше. Ругаться не будет. И Серафим мечтательно закатил глаза.

Вот он построит дом с большим бассейном. Отпустит туда любимую. Будет кормить ее лягушками и водорослями. Он будет потихоньку приучать ее к себе. Играть с ней в воде. А когда она привыкнет к нему, можно будет и в море вместе плавать. Можно будет далеко заплывать, глубоко нырять - с ней нестрашно. Серафим разомлел.

Но на фоне этого благолепия появилась слабая тень. Тень начала расти и напоминать лицо отца. Серафим вернулся на землю. Батя. И другая картина явственно нарисовалась Серафиму.

Привозит он домой свою красотку, показывает отцу с матерью. Мать, наверное, можно уговорить. Она славная, душевная. А вот папаша либо спятит окончательно, либо поубивает и сына, и его избранницу. Бесовку в дом притащил! Да, может, и не бесовка разъярит отца больше всего. А невозможность исполнения отцовской мечты о десятке внуков - маленьких монашков.

Господи! Впервые в жизни Серафим взмолился искренне и с чувством. Ну почему? Почему?!

Глаза мерцали в колодце. Серебряный хвост играл бликами. Бледный рот издавал непонятные звуки. А Серафим стоял, как оглушенный, смахивая со щек слезы.

- А эти? Что они удумали с тобой сделать? - зашептал он русалке. - Не отдам, никому не отдам. Верну тебя назад, в море. Живи, плыви свободно. Только приплывай ко мне иногда. Ладно? Поплещемся с тобой у берега. Только ночью, чтобы никто не видел. А то родители на самом деле с ума сойдут, если слух пойдет. А я все-таки ж люблю их. Если не судьба нам быть вместе, хоть видеться изредка будем. А?

Русалка что-то залопотала в ответ.

- Что говоришь? Ничего не пойму. Но я привыкну, я научусь тебя понимать. Слышишь?

- Ну что, на месте добыча? - распахнулась дверь хаты.

Петрович потирал лысину, Тамарка закалывала волосы, щурясь на солнце.

- Живая, говорю? А то помрет еще, и останемся ни с чем... - Тамарка захохотала.

Ух, как бы врезать ей сейчас. Как у Серафима зачесались кулаки! Но нельзя, нельзя, чтобы кто-нибудь заметил. На смех поднимут, родителям расскажут. Тогда - все.

- Слушайте, - смущенно кашлянул Серафим, - это, может, все-таки, выпустим ее обратно?

Он с надеждой воззрился на компанию.

- Да ты с ума спятил? - взвизгнула Алина. - Богатый такой, да? Да нам за нее кучу денег отвалят. И еще будут отваливать. За амор... амор...мордизацию.

- Кому амор, кому по мордам, а нам за амортизацию... Дура, - пробурчал Петрович.

- Иван, Семен! - повернулся Серафим к остальным. - Она же живая! Это же... Это же насилие!

Семен только отвернулся. Иван сплюнул:

- Ты еще в общество охраны животных напиши. Или в ООН. Защитничек. А зарплату ты мне платить будешь? Я тоже, между прочим, жрать хочу, и не только жрать. А рыбалкой сильно не разживешься. Вот и заткнись, козел молодой. Серя-фимчик, - скривил пакостно губы Иван.

Серафим побледнел, сжал огромные кулаки и шагнул к Ивану.

- Но-но, - вышагнула Алина. - Ты тут не очень-то. Мы решили большинством голосов. Не хочешь - не надо. Никто не неволит. Дуй отсюда. Нам больше достанется.

Серафим стиснул зубы. Оглядел компанию, стоящую плотной стеной, плечом к плечу. Драться? Пожалуй, не осилит За деньги они кого хочешь загрызут. Тут хитростью надо.

Калитку Серафим прикрыл осторожно.

- Все равно вытащу тебя оттуда, - скрежетал он зубами по дороге к дому. - Я спасу тебя, хвостатенькая моя... Я вам еще устрою, гады.

Об одном жалел Серафим: что не бросил прощального взгляда на русалочку. Постеснялся...

4.

Алина долго не могла успокоиться.

- Надо же, выискался, правдолюб. Умник этакий. А все порядочным прикидывался... Своим...

- Да брось ты, - остановил жену Петрович. - Не о том сейчас. Ушел, и хрен с ним. Не побежит же он в милицию, что браконьерил ночью. Да и кто ему сейчас поверит. А потом уже поздно будет. Наша удача от нас не уйдет. Сейчас Тамарку с Семеном отправим договор составлять - их не обдурят, они грамотные в этих делах. Ты, Иван, покорми эту тварь. Что-то же наловилось сегодня. Ей хватит. А ты, Алина, встань у калитки. Чтоб ни одна живая душа не проскочила во двор. И неживая тоже. Сегодня же все и надо обстряпать. Быстро и выгодно.

Семен чертил носком сандалии замысловатые фигуры на земле. Что-то царапало на душе.

- А, может, прав Фимка-то? - выдавил он наконец. - Мутно что-то.

- Еще один! - всплеснула руками Тамарка. - Я работаю, а она что? Чем лучше-то? Нормальная работа, хороший заработок. Пусть еще спасибо скажет, что пристраиваю. К нам еще не так просто попасть - конкурс такой, что в космонавты можно. Самых-самых берут!

- А вдруг ее забракуют? - вдруг засомневалась Алина.

- Да ты что! Экзотика такая! Оторвут с руками и ногами, тьфу, с хвостом ее, недоразвитым. И заплатят как миленькие, такие бабки отхватим!

- Почему недоразвитым? - обиделся Семен за русалку. - Нормальный хвост, очень даже симпатичный.

- Ну, это я так, к слову пришлось. В общем, не переживайте, все будет в лучшем виде. Семен, будь готов через десять минут. Я быстро.

Тамарка убежала одеваться, а Петрович, прищурившись, посмотрел на Семена.

- Пожалуй, я с Иваном пойду. Как бы ты какой фортель не выкинул. Здесь останешься.

- Да ты что, Петрович, не доверяешь?! - оскорбился тот.

- Доверяй да проверяй! - отрезал Петрович.

На том и порешили.

5.

В Неможищинский публичный дом и вправду брали не всякую. Столько девицы проходили проверок, словно в духовную семинарию устраивались. Или в КГБ. Поначалу-то брали без разбора, лишь бы кадры набрать. Но когда неможищинки толпами потекли на непыльную работенку, встал вопрос: как отбиваться. Проблему решили по старинке: добавили штатных единиц в отдел кадров, организовали приемную комиссию и назначили испытательный срок. Претендентки проходили осмотр врачей - узких специалистов разного профиля, писали автобиографии, предъявляли характеристику с прежнего места работы или учебы. В отделе кадров тщательно изучали длиннющие анкеты кандидаток. Учитывалось все: возраст, образование, вес, рост, политическая грамотность, длина ног, размер бюста, социальное и семейное положение и так далее. Особенно охотно принимали в публичный дом молодых вдов. И опыт есть, и замуж снова не стремится. Так Тамарка и попала в штат, хотя не являлась уроженкой Неможищ, что было солидным недостатком.

Молодой муж привез ее из родного города, когда ей было всего восемнадцать. Долго Тамарка недоумевала: и как это ее угораздило? Чем приворожил ее этот деревенщина? А когда выяснилось, что и вправду приворожил (у бабки Сони за две бутылки водки), Тамарка свела его в могилу. Попросту говоря, затрахала до смерти. Так под ней и помер. Пожилой врач "скорой помощи", покосившись на зареванную Тамарку, буркнул: "Чтоб я так окочурился" и многозначительно кхекнул.

Тамарка это недвусмысленное "кхе" уловила. И уже через два дня пыталась исполнить пожелание старичка у него на квартире. Но старик оказался могучим. Только ухал, как филин, и крепче налегал на Тамарку. Однако и он через неделю сказал:

- Этак ты меня и вправду уморишь. И чего, опять же, зазря силы расходовать, если можно деньги зарабатывать. Только скажи, помогу устроиться.

Для приличия Тамарка поломалась, но дала себя уговорить, в глубине души полностью согласная с дедком. И скоро уже вовсю трудилась на новом рабочем месте. Место новое, работа старая. Удобно, вроде как всю жизнь так жила. Правда, свекры поначалу ворчали. Но Тамарка им быстро рты деньгами позатыкала. Петрович даже с неким уважением стал глядеть на сноху.

А старичок-врач исполнил-таки свое желание: помер на Тамарке через годик. Тамарка поплакала, но когда обнаружилось, что старичок не составил, как обещал, завещание на ее имя, не поленилась, съездила на могилу и смачно плюнула. И продолжала пахать дальше. Зло, яростно, выматывая мужиков до полного изнеможения, вымещая собственные обиду за обманутые надежды. А мужики любили злобную девку: смесь пантеры с гремучей змеей. В очередь записывались. Тамарка работала, как заведенная: мечта была - заработать денег и уехать в кругосветное путешествие. Каждый вечер пересчитывала сбережения, экономила на всем. Но денег все равно было маловато. И Тамарка с досады трепала мужиков только перья летели.

В общем, Тамарка была ценным кадром в публичном доме. И потому не боялась торговаться с мадам заведующей. И в просторном кабинете она спокойно сидела в кресле и ждала, пока дебелая дама прекратит скакать по периметру комнаты, натыкаясь на многочисленную мебель.

Иван и Петрович стояли за спиной Тамарки, как часовые. Немного смущенные, но готовые биться до конца.

- Тамарочка! - ломала руки заведующая. - Какие русалки в наше время?! Ты что, - на миг застыв, впилась она глазами в Тамаркино лицо, - наркотики начала принимать?

Тамарка только фыркнула.

- Ну, хорошо, - понеслась дальше заведующая, - вы хоть покажите мне ее, нельзя же так - брать кота в мешке. Надо убедиться, что все рассказанное вами - правда, что девочка здоровая, что нет лишаев, глистов и прочей гадости. Тогда и разговаривать будем.

- Ага, - ехидно прищурилась Тамарка. - Мы вам покажем, где она, а вы ее - раз и умыкнете, как городское достояние. Нет уж, не принимайте нас за недоумков, Василиса Марковна. Сначала договор, деньги, потом товар. Иначе мы ее в Голландию продадим.

Услышав про Голландию, Василиса Марковна замерла на месте. Если такое чудо появится в Голландии, Бубенчик потребует и в Неможищах завести такое же. А если второй русалки нет больше во всем мире? А если они не врут? И не в белой горячке? Василиса Марковна закрыла глаза. Вот это будет сюрприз для господина Бубенчикова! А как народ попрет! От иностранцев отбоя не будет! Нашим-то плевать: эка невидаль - русалка, хоть кентавриха (кстати, а они тоже водятся, или басни? - было бы очень удобно). Глаза зальют и хвоста не заметят. А вот иноземцы оценят. Валюта... Зеленый дождь уже сыпался на заведующую, когда Тамарка бесцеремонно ворвалась в сладкие грезы:

- Ну, что, договорились или как?

Мысли Василисы Марковны бешено заметались. Уж больно сумму они заломили. И то - не продать, а в аренду. Выплачивай им каждый месяц... Хотя, с другой стороны, если не оправдает русалка эта доверия, можно будет вышвырнуть в любой момент. И пусть сами с ней вошкаются. Хоть в зоопарк сдают. Но как хочется... Как буриданова ослица, заведующая мотала головой из стороны в сторону, не в силах принять решение. Какое правильное?

- Может, нам к мэру сначала сходить? - невинно поинтересовалась Тамарка.

- Нет!! - истерично выкрикнула Василиса Марковна. - Я согласна! Но смотри, Тамарка, если набрехали... Садись за компьютер, печатай договор. И еще вот что: никакой аренды, чистая продажа, - каменно, четко печатая слова, изрекла Василиса. - Тогда я подпишу.

- Дак как же... - попытался возразить Петрович.

- А вот так: либо в мою полную собственность, либо никак, - сжала губы в узенькую полосочку Василиса.

Продавцы переглянулись.

- Да хрен с тобой, - проворчал Петрович. - Только придется набросить тысчонок десять...

- И не мечтай, - огрызнулась мадам. - Или подавитесь своей тварью.

В тяжелой тишине вязло напряжение. Василиса чувствовала, как потеют подмышки. Черт, сорвется сделка... Мадам едва сдержала вздох облегчения, когда Тамарка, прошипев "Не лопни, гадина", села за компьютер. Великая вещь политика: смотри чуть дальше и тяни паузу.

- Ох, подведешь ты меня под монастырь, я тебе душу вытрясу, - пообещала директриса Тамарке, кося одним глазом в экран монитора. - А где ей жить-то? Есть у меня комната свободная... Но маленькая.

Петрович подал голос:

- Да она скромная, смирная. Возмущаться не будет. Да она и говорить-то не умеет, только квакает. А жить ей лучше в воде...

- В воде! Так что же, для нее бассейн строить?

- Зачем бассейн, - встрял Семен. - Сойдет и ванная. Даже интересней - клиент не на кровати, по старинке, это неинтересно уже, а в воде. Кайф.

- Если только в ванной, - задумалась Василиса Марковна.

Некоторое время в кабинете звучал только перестук клавиш. Тамарка печатала быстро, без ошибок. И фразы строила четкие, понятные. Для себя старалась, не для дяди.

- Готово, - наконец известила она присутствующих.

Договор в двух экземплярах бесшумно вылез из принтера.

- Прошу договаривающиеся стороны заверить своими подписями и печатью, - торжественно произнесла Тамарка и первой поставила под текстом свою закорючку.

Иван и Петрович тоже не заставили себя ждать. Василиса Марковна еще раз пытливо заглянула каждому в глаза, вздохнула и размашисто расписалась. Извлекла из стола печать, приложила к бумаге и тяжело навалилась на нее всем телом.

- Везите свою бронтозавриху. И чтобы без шуточек!

Судьба русалки была решена.

6.

Серафим наблюдал из укрытия, как его любовь вытаскивали из колодца: снова забросили сеть, пыхтя, подняли бьющуюся русалку и сели отдохнуть. Семен старался не смотреть на несчастную перепуганную хвостатую девицу, а Иван наоборот пялился, выкатив и без того выпученные глаза. Петрович не спускал глаз с калитки, а Тамарка с Алиной караулили слабые места забора. В общем, оборону держали по всем правилам, не подступишься. У Серафима сжималось сердце, глядя, как часто и высоко вздымается пятый размер русалочки. Все тише и жалобней становилось ее кваканье.

- Скоро машина-то придет? Подохнет ведь, - забеспокоился Семен.

- Не успеет. Вот он, едет.

Машина-цистерна неслась на всех парах. И тормознула вплотную к забору.

- Ты что, черт пьяный, делаешь! - заголосила Алина. - Всю ограду снесешь! А делать кто будет? Ты кого нанял, козел?! - накинулась она на мужа. - Не мог нормального человека попросить! Этому такой ценный груз доверить?

- Не боись, - заверил Петрович жену, - все сделает в лучшем виде. А ты что, хотела, чтобы трезвый зенки на нее выпучил? Да всему городу раньше времени разболтал? Этому-то с пьяных глаз плевать: хоть русалка, хоть мамонт. Он одну бутылку и увидит.

- Две, - внутренней жабой буркнула Алина, в глубине души признавая правоту мужа. - Ну, давайте, грузите, что ли.

Обессиленную русалку загрузили быстро: подняли прямо в сетях и сбросили в люк. Только фонтанчик взметнулся.

Момент был подходящий. Вот если сейчас мужики отошли бы хоть на пять метров от машины, закурили бы, расслабились, можно было бы рвануть, забраться в кабину - и к морю. Отпустить зеленоглазую на свободу. Век благодарна будет. Может, и приплывать станет хоть изредка на свидания.

Но Петрович словно прочитал мысли Серафима. Зыркнул исподлобья на Ивана, доставшего смятую пачку "Примы", слегка окосевшего водителя, нежно прижимающего к груди две бутылки дешевой водки и рявкнул:

- Все в машину! Не хрен прохлаждаться. Алина, тащи охранную грамоту.

- Да у меня все с собой.

- Тогда поехали.

Водитель недовольно хрюкнул, но послушно сел за руль. Рядом уселись Петрович с Тамаркой. Алина с Иваном вскарабкались на цистерну, открыли люк.

- Семен, давай отраву.

Подхватив из рук Семена пакет, Алина верхом уселась на цистерну.

- Ух, давно на таком не сидела, - хихикнула она.

- Смотри не помри от избытка чувств, - хмыкнул Иван, оседлав цистерну с другой стороны люка.

- Эх, прокачу! - взревел шофер одновременно с двигателем, и машина, пьяно виляя цистерной с наездниками, рванула в сторону центра.

Серафим вылез из укрытия, хрустнул косточками, уныло вздохнул и пошел на море. Дурацкая мысль, что, может, отец русалкин вылезет - нажаловаться ему, пусть дочке поможет. Хотя, вряд ли даже он сможет вытащить русалочку из публичного дома. А уж Серафиму-то как тяжко будет... Но попытаться надо. А вдруг?

Цистерна вырулила на центральный проспект. Завидев странных пассажиров, гаишник сначала обалдел. Но ненадолго. Он отчаянно засвистел и замахал руками, мол, тормози, что у тебя на крыше делается! Водила начал притормаживать, но Петрович не позволил:

- Езжай, езжай, пусть утрется. Мы ему потом бабок отвалим, все забудет от радости.

Тамарка радостно улыбнулась гаишнику во все тридцать два зуба и помахала рукой. А потом и ногу подняла, показав постовому длинное белое бедро и красивой формы голень.

Долго гаишник стоял с открытым ртом и поднятыми руками, пока радар не среагировал на бешеную иномарку.

А цистерна благополучно проследовала до публичного дома, свернула во двор за угол и затормозила у заднего крыльца. Но выходить пассажиры не спешили. И правильно делали. Потому что из дверей тут же высыпали дюжие мальчики.

- Я же говорила, Василиса попробует сэкономить, - довольная верным прогнозом проговорила Тамарка.

Но на цистерне не дремали. Иван быстро оценил ситуацию.

- Стоять! - дурным голосом заорал он, выхватывая у Алины пакет и высоко поднимая его над головой. - Здесь килограмм крысиного яда! Слышь, Василиса Марковна! Отзови ребят! Или ни себе, ни людям!

Мальчонки застыли в нерешительности.

- Ей-богу, все высыплю, пусть потрепыхается красавица напоследок. Ну?!!

Дверь медленно приоткрылась, и в проеме появилась голова заведующей. Сомнения великой мукой нарисовались на лоснящейся, но кислой физиономии. Наконец она махнула бойцам рукой.

- Свободны.

Ребятки исчезли по мановению властной руки. А Василиса целиком вылезла на крыльцо.

- Ну, показывайте.

- А это видела? - рубанул по сгибу локтя ребром ладони Иван. - Бабки гони. Потом смотрины. И - забирай.

Василиса поморщилась. Но щелкнула пальцами, и из-за двери, словно самостоятельно, выдвинулся чемоданчик.

- Что-то больно маленький, - усомнилась Алина.

- А ты дорожный хотела? - огрызнулась Василиса и столкнула чемоданчик с крыльца левой ногой. - Подавитесь, люди добрые.

- Не дождетесь, - пробурчал Петрович, вылез из машины и сгреб чемоданчик. - Мы не гордые. Пересчитаем сначала.

Чемоданчик ловко перехватила Тамарка и забралась обратно в кабину. На несколько минут повисла напряженная тишина. Только мягкий шелест купюр слышался под летним небом. Но считала Тамарка быстро. Скоро из кабины раздалось торжествующее:

- Все правильно! Выгружай, мужики!

- Ну нет, - покачал головой Иван. - Мы достаточно с этой тварью повозились. Пусть теперь сами валандаются. У нас дела поинтереснее есть. Давай сейчас к тебе, Петрович, разделим и разбежались.

Довольные сделкой, продавцы быстро ретировались, отступая до угла задом, чтобы не пропустить нападения с тыла. За углом поймали такси и поспешили обмывать удачное предприятие.

А аккуратные мальчики, неприлично ругаясь, больше часа вытаскивали чудо морское из цистерны. И вот заплывшим очам Василисы Марковны предстало худенькое бледное, но изрядно грудастое тельце с хвостом вместо ног. Василиса недовольно поморщилась. Но когда чудо распахнуло глаза, даже эта гора пышного теста с мясом ахнула.

- Вот это ни фига себе!

Прозрачно-зеленые глаза моляще взирали на людей. Пухлогубый ротик очаровательно раскрывался в милом кваканье. Длинные зеленоватые волосы свешивались до основания хвоста. А уж сам хвост...

Василиса быстро очухалась.

- Так, сиськи на месте, уже хорошо. Остальное, не найдем - сами дорисуем. Так, мальчики, раз-два, подняли и понесли на третий этаж. Там ее апартаменты. Ну, что, красавица, - наклонилась Василиса над русалочкой. - Теперь ты моя, дорогуша. И чтобы была умницей, а то на консервы пущу. И не посмотрю, что деньжищи за тебя такие уплачены. Пойдем смотреть жилье. Тебе понравится, дорогая, понравится...

Русалка хныкала, мальчики пыхтели, заволакивая ношу на третий этаж. А Василиса довольно потирала руки. Вот сейчас дело пойдет.

7.

Рекламная кампания развернулась по всем правилам. Были задействованы лучшие люди, крупные средства. Да и немудрено: сам мэр наказал оформить все в лучшем виде. И замелькали портреты хвостатой красотки на экранах телевизоров, на страницах газет и журналов, причем не только и не столько Неможищинских. Поговаривали, будто даже в непонятном интернете появилась про русалку огромная статья с фотографиями: фас, профиль, русалка полностью в воде, русалка по грудь в воде, русалка выпрыгивает из воды навстречу человеку.

Василиса Марковна от нетерпения топала ножкой, ежедневно и еженощно доставая Бубенчикова требованиями: то рекламы маловато, то портрет не тот поместили и не там, то достань русалочке психолога, чтобы понимал ее кваканье. То, щебеча в телефонную трубку, то на ушко в постели, Василиса добивалась от мэра многого.

- Мерс ты мой, - любовно целовала Василиса Бубенчикова в нос.

Бубенчиков гордо расправлял плечи.

- Что, такой же крутой и сильный?

- Нет, примерно шестисотый по счету...

Нет, Бубенчиков не обижался. На Василису обидеться было трудно: умела в душу залезть, змея. Вот и сейчас настояла на своем: Бубенчиков пообещал ей выделить из городского бюджета на маленький бассейн для русалочки.

- Она, бедная, только-только оживать начинает. Надо ублажить девочку, подбодрить.

- Носишься с ней, как с писаной торбой, - проворчал мэр, пытаясь выпутаться из простыни.

Василиса мечтательно пропела:

- А как же иначе...

Русалочка жила в Неможищинском борделе второй месяц. Ох, как долго привыкала чудо-нелюдь к новому месту. Когда охранники вывалили ее в чугунную ванну, русалочка вела себя поначалу примерно как снулый карась. Долго ничего не ела. Но на четвертый день взяла из рук Василисы морскую капусту. Капуста ей понравилась, но чего-то, как поняла Василиса, там не хватало. Заведующая собственноручно экспериментировала, добавляя в капусту то перчика, то соли, то уксуса. Пока со злости не сыпанула туда известки. Русалка уплетала за обе щеки, благодарно взглядывая на Василису. После этого она уже постоянно встречала мадам заведующую улыбкой. И даже разрешила доктору осмотреть себя. Правда, после долгих "уговоров" Василисы", которые сочетали в себе ласковые и не очень выражения, широчайшую улыбку, расчесывание волос русалки, почесывание за ушком.

Вызванный в срочном порядке гинеколог долго пялился на обитательницу ванной. Гмыкал и кхекал, теребил и без того обвислый нос, скреб короткими пальцами сизый подбородок.

- И с какого же бока к ней подлезть, моя дорогая? - наконец обратился он к Василисе Марковне.

- А что тебя смущает? - дипломатично ответила та.

- Дак... и-ы-ы, - только и смог произнести эскулап.

Надев перчатки, он решительно взялся за осмотр. Русалка сначала испуганно вздрагивала от прикосновения чужого существа, но потом начала смущенно хихикать, когда он касался ее груди.

- Смотри-ка ты, ей нравится, - растянул врач губы в улыбке.

И взвесил на ладони грудь русалочки.

- Ничего себе... - он пощекотал ей под грудью.

Русалочка закатила глаза и бурно выдохнула - Кхва-а-а.

- У нее, кажется, призвание к вашей профессии, - обронил доктор в сторону Василисы.

- Вот и посмотрим. А ты делом, делом занимайся, нечего щупать без толку.

- Да я вот основного-то и не вижу.

Врач склонился над русалкиным хвостом. Осмотрел каждый сантиметр, потом каждый миллиметр. Безрезультатно.

- Ну, и где ж ты прячешь причинное место? - вовсе озадачился гинеколог с двадцатилетним стажем. - Куда замуровала? Или вовсе отсутствует?

Русалка, тихонько поквакивая, таращила на доктора зеленые глазищи. И вдруг резко выпятила грудь и подалась вперед.

- Еще хочешь? Ну надо же, - засмеялся врач и лапнул девицу за грудь.

Она квакнула громче.

- Василиса, отвернись, я попробую одну вещь, - попросил консультант.

- Еще чего. Я отвернусь, а ты какую-нибудь пакость сделаешь. Давай уж при мне.

- Как знаешь, - пожал плечами врач и расстегнул штаны.

- Ты что удумал? - всполошилась Василиса.

- Не ори, хочу эксперимент провести.

- За такие эксперименты люди деньги платят, - отрезала матрона.

- Тогда сама ищи, где у нее кнопка.

Василиса заткнулась. И уже молча наблюдала за происходящим. Доктор тем временем спустил штаны, освободился от семейных трусов в горошек и предстал перед девицей в чем мама родила. Русалка вроде бы даже ахнула. Пискнула. Завозилась, завозилась, затрепетала в воде, забила потихоньку хвостом.

- А-ква, а-ква, - залопотала русалка, подбрасывая хвост кверху.

Василиса оперлась о стену: нимфоманка. Вот это здорово, и уговаривать не надо будет, и объяснять ничего не придется.

- Смотри, смотри, Василиса, - прошептал врач, - да на хвост смотри, дура.

На несколько сантиметров ниже пупка чешуя на хвосте раздвинулась, открывая маленькую розовенькую дырочку.

- Слава Богу, - выдохнула Василиса, - сама нашлась. Только больно маленькая.

- Может, разработаем? - вдруг тяжело задышал гинеколог.

- Да ты что?! - возмутилась та. - Это ж для первого клиента! Какие деньги содрать можно.

- А как же без апробации? - возразил врач, слегка подтрясываясь, - может и вовсе не пойдет, тогда и вляпаешься со своим первым клиентом.

Василиса некоторое время взвешивала все "за" и "против".

- Василиса! - вдруг взмолился доктор. - Не томи, можешь зарплату за месяц не выдавать! Пусти!

Василиса злорадно ухмыльнулась - надо ж, как разобрало.

- Ну, ладно. Но учти, никому ни слова. Только потом насчет зарплаты и не заикайся.

- Что ты, что ты, - залепетал доктор, - какая зарплата, - и полез в ванну. Только уйди, ладно? Да уйди же ты! - взревел он и подмял русалку под себя.

Василиса выскочила за дверь, успокаивая себя тем, что все увидит на видеокассете. Не зря она попросила еще в самом начале Бубенчика установить везде видеокамеры.

После выноса чуть дышащего тела доктора из апартаментов русалочки Василиса повысила ставки новенькой. Уж если этот кобеляка голову потерял, то что же с благовоспитанными иностранцами твориться будет?! Нет, Василиса не прогадала с покупкой русалки. Хоть и хвостатая, а дело знает. И Василиса еще раз похвалила самое себя за прозорливость и дальновидность.

Но Бубенчикову расписывать достоинства русалки она не спешила. Таких мужиков надо держать на коротком поводке. Еще то наделает глупостей. А у мэра должна быть железная репутация. И потеряет кресло. Тогда выберут кого-то, а другой еще какой будет - неизвестно. Вот и врала Василиса Бубенчику про русалку: мол, пуглива, стыдлива, необъезженна пока что.

- Но клиенты-то довольны? - настойчиво интересовался мэр.

- Довольны, - лениво отвечала Василиса.

- Ну, а я-то? Рыжий, что ли?

- Ты, милый, можешь напугать девочку своим пылом. Уж больно ты горяч, - игриво хлопала Василиса по холодцовому заду Бубенчикова. - Такого жеребца рано допускать.

Мэр гордо раздувался и с новой силой набрасывался на мадам.

А мадам, постанывая под густо волосатой тушей любовника, думала про русалочку. Сильна девка. И до игрищ любовных охоча. Но если не понравится ей клиент - хоть ты в лепешку расшибись - не найдешь дырочку. Василиса уже пробовала и краской то место, где чешуя расползается, обводить для ориентира. Бесполезно. Плотно чешуя прикрывает заветное колечко. Приходится извиняться отдавать деньги, мол, не в духе дама. Простите. Но такое случалось редко. В основном, мужчины нравились русалочке, и она охотно распускала чешую. Бывало, что после сеанса клиенты еще и доплачивали. Василиса не могла нарадоваться.

Но что-то и настораживало. Вроде бы мелочи. Но русалка научилась хмурить бровки, надувать губки. Один раз Василиса даже видела, как она показала не понравившемуся клиенту средний палец. Где нахваталась-то? Нужно построже следить за охранниками. И потихоньку брать девицу в ежовые рукавицы. А то разбалуется, потом не сладишь... Ученые уже.

8.

Серафим внимательно следил за ходом событий. Просматривал каждую газету, где мог наткнуться на русалочкину фотографию, не пропускал рекламных роликов по телевизору. Вот только компьютер не смог купить, чтобы в интернете любоваться хвостатой. Каждая односторонняя встреча с ней рождала в его сердце и радость, и муку. Сначала Серафим хотел набить морду Петровичу и изуродовать Тамарку. Но опоздал. Соседи на вырученные за Серафимову любовь деньги купили квартиру в центре и переехали жить туда. И Ивану отомстить не удалось: он, как разделили деньги, так и уехал в этот же вечер черт знает куда - жизнь прожигать. Только Семена и удалось выловить Серафиму. Но тот был в стельку пьян, едва узнал приятеля, плакался ему в плечо, страшно раскаиваясь в содеянном. И Серафим простил Семена. Но себе простить не мог: того малодушия, с которым он позволил надругаться над любимой.

Каких только грандиозных планов по вызволению русалки он не строил: и внезапное нападение, и ночной взлом, даже охранником в бордель чертов хотел устроиться. Но заведующую, видимо, предупредили насчет Серафима. И мадам отказала.

Тогда Серафим решился на крайнюю меру - пошел в публичный дом как клиент. Бледнея и краснея, с трясущимися руками, на подгибающихся ногах вошел он в просторный холл, миновав бдительную охрану. И застыл, пораженный. Серафим раньше бывал в этом доме - здесь жил когда-то его знакомый. Он помнил обшарпанные вонючие подъезды, осыпавшаяся штукатурка на лестнице... Крохотные комнатки, где, кажется, и жить-то невозможно.

Сейчас Серафим попал во дворец. Он туманно представлял, как выглядят дворцы, но, наверное, именно так. Под потолками светильники, совмещенные с вентиляторами, на полу ковры пушистые, на окнах шторы кокетливые, на стенах картины. Одна приковала недоуменный взгляд Серафима, в его мозгу колыхнулось слово из школьной программы - натюрморт: огромная, надрезанная вдоль толстая сарделька, раздваивающаяся на конце, уныло свисала с огромной же тарелки. А по бокам красовались два, очевидно вареных, облупленных и почищенных яйца. Яйца густо были присыпаны то ли мхом, то ли укропом. На кончике сардельки блестела капелька майонеза. Серафим закрыл ладонью глаза. Он слышал краем уха, что оформлял дом друг детства самого мэра Бубенчикова - художник из Горска. Кто же мог подумать, что друг такого человека способен на такую пакость. Кошмар какой...

Так, с прикрытыми глазами, и стоял на месте, как непарная статуя обнаженным атлантам, поддерживающим притолоку главного входа.

Рядом ласково промурлыкал нежный голос:

- Добрый вечер, добро пожаловать. Да вы, я вижу новичок. Хотите свежих ощущений? Тогда вы выбрали верное направление.

Серафим заставил себя посмотреть на говорившую: полуодетая девица ласково улыбалась, ничуть не смущаясь своего вида. Девица интимно взяла его за рукав и, не сводя с Серафима блудливых глаз, медленно повела по направлению к главному залу.

- У нас много интересного. Девочки на любой вкус. Совершенно раскованные, безо всяких там комплексов. Но если вы любитель особой экзотики, у нас есть еще большая редкость. Невиданное чудо. Если желаете...

- Какое чудо? - начал приходить в себя Серафим.

- О! Это нечто совершенно особенное. Русалка...

Серафим икнул.

- Правда, это дорого, - продолжала девица, довольная произведенным эффектом, - но удовольствие того стоит...

Серафим снова икнул.

- Да не волнуйтесь вы так...

- Сколько? - выдохнул Серафим между икотиками.

Девица назвала цену... Цену суррогата любви. Серафим икнул особенно громко.

- Что, не по карману? - не то сочувственно, не то аккуратно презрительно спросила девица.

Серафим замотал головой, вырвал руку из цепких лапок девицы и бросился к выходу. Пробежал

мимо охранников, выскочил на улицу и помчался вдоль по проспекту, распугивая прохожих. Он не слышал раздраженных окриков, в мозгу высвечивалось лишь многозначное число - стоимость русалочки по тарифу. Цифры плясали ритуальный танец, то освещаясь ярким светом, то погружаясь в темноту, то набирая объем, то становясь совершенно плоскими. Серафим взвыл и прибавил скорости. "Утоплюсь", - твердил он про себя. Он галопом скакал по улицам, не замечая, что за ним уже давно и тщетно бежит наряд милиции.

Защитнички правопорядка отловили Серафима у моря, когда он, перейдя на шаг, шарил безумным взглядом по берегу в поисках подходящей скалы, достойной его горя. От неожиданности Серафим даже не оказал сопротивления и позволил скрутить себя четверым милиционерам, которых при желании легко бы раскидал в разные стороны. Только уже скованный наручниками он вдруг разъярился. И укусил за нос милиционера, неосторожно пошутившего:

- Ты что, парень, к русалкам собрался? Так они же скользкие, противные, хвостатые. Наши-то девки лучше-е-е-е-!!! Пусти сволочь, бде больдо!

Серафим все крепче сжимал челюстями угреватый нос мента. А зубы у него были крепкие, здоровые, девичьи, в смысле стоматологии.

Быть бы менту без носа. Да вовремя опомнились напарники: долбанули Серафима дубинкой по черепу. От резкой боли Серафим вскрикнул, выпустив ненавистный нос, и рухнул на песок.

- Вызывай машину, сейчас мы ему устроим майские праздники с транспарантами, - пнул Серафима ногой самый маленький мент. - Посидит в КПЗ, одумается. Не боись, Витек, - хлопнул он по плечу пострадавшего, - моральный ущерб он тебе возместит по полной программе. И материальный тоже.

Укушенный милиционер плакал, кровавые слезы падали на песок, оставляя кровяную тропинку... Ночной прилив смыл милицейскую кровь. А мент смывал обиду кровью Серафима. Под утро Серафима, как тряпичную куклу, бросили в машину "скорой помощи" и отвезли в городскую больничку, в реанимацию. Прошел день, второй, третий... Но пациент в сознание так и не пришел...

9.

Василиса Марковна топталась по кабинету. Десять широких шагов направо, десять налево, пятнадцать по диагонали. Если бы не вес и габариты, по потолку бы пробежалась. Надо что-то делать! Надо что-то делать...

Прошли счастливые времена, когда мадам не могла нарадоваться на новенькую. Мало того, душой приросла. Чуть ли не за дочку считала. Уж как только она ее не называла: и русалочка, и русалонька, и русалиночка. И волосы-то сама ей расчесывала. И кормила собственноручно. Языку учила. Научила на свою голову.

Какой был праздник, когда девочка сказала нормально первое слово: "дай"! Василиса такой пир для всего борделя закатила. Если бы она знала, что это проклятое слово станет любимым у хвостатой твари! С тех пор только и слышишь: дай, дай! Ах, какая была скромница! Ресничками хлоп-хлоп, грудки ручонками прикрывала, да только как их прикроешь-то - размер-то ого-го! Смущалась на людях. А как мужики повалили, расчухала, что хозяйка положения, так сладу с ней не стало.

Бассейн вон какой отгрохали - никого ведь не пускают кроме нее. Специально из столицы из-за границы выписывают такие продукты! Василиса закатила глаза. Конечно, доходы с русалки до сих пор покрывают расходы. Да и видеокассеты с записью русалочьих утех расходятся бешеными тиражами. Но если так дальше пойдет, хрен получится вместо прибыли.

Мужики сатанеют: все хотят русалку. А денег-то у них с гулькин... хм... нос. Так, стервецы, к простым девкам не ходят - бабки на русалку копят. Штат пришлось наполовину сократить. Глядишь, все и разбегутся. В соседнем городе вон, по Неможищинского примеру, тоже публичный дом открыли. Одна русалка и останется. А если помрет? Или заболеет? И что тогда? Девок обратно вернуться упрашивать? Так ведь упрутся ведь, не пойдут. Такое дело гибнет! Видно, не в добрый час черт приволок эту стерву Тамарку. При воспоминании о Тамарке Василиса заскрежетала зубами: та недавно, словно в насмешку, прислала открытку с Канарских островов. Сучка полосатая! Это она специально тварь зеленоглазую подсунула! Ну надо же! Застонала Василиса. Весь город в руках был. Все знала мадам заведующая, все секреты. И пользовалась в нужный момент. Или не пользовалась, как удобнее было. Но уже сама мысль о том, что знаешь самое сокровенное, например, об одном из министров, заезжали и такие гости в Неможищи, делала Василису словно выше ростом. Но в последнее время поток тайн превратился в скудный ручеек, грозивший иссякнуть вовсе. Конечно, и русалке многое рассказывали. Но из нее разве слово вытянешь? Уставится зелеными глазищами, прикинется дурочкой. И хоть бей ее, ничего не вытрясешь. Куда бережет?

Тут страшная мысль шпилькой пронзила голову Василисы. Ах! Как же раньше не догадалась? Что же она возомнила о себе, девчонка?! Мадам мигом припомнила всех именитых визитеров русалки. Словно в живую увидела, как увивался вокруг нее Бубенчик, напрочь забыв про Василису, отдавшую ему, изменнику, самые коммерческие часы суток. Дурак! Вот дурак! Она же вами всеми крутит как хочет! В памяти всплыли последние указы и постановления мэра Бубенчикова, губернатора края... Такие дурацкие, словно их дети малые писали. Или враги своему здоровью. Вот, так игры затеяла хвостатая. Значит, в куклы играем. Тоже мне, барби... Ну погоди, гадюка, я Бубенчику глаза-то открою. Мы тебе... Да мы тебя...

Василиса бросилась к телефону:

- Мерсик! Мерсик! Будь у себя, никуда не уезжай! Во имя всего, что у нас было хорошего, дождись меня!

Василиса сгребла сумку и опрометью выскочила из кабинета. Спускаясь по лестнице, она едва не сбила с ног поднимавшуюся навстречу процессию. Мельком взглянув на лица посетителей, Василиса чуть не задохнулась...

- Господин министр?... Вы к нам?

Вперед выступил молодой человек:

- Вы обознались, проходите, проходите, - оттеснил он Василису от высокого гостя.

- Конечно, конечно, - бормотала Василиса, пятясь по лестнице, рискуя оступиться и рухнуть вниз.

Кое-как стряхнув оцепенение, мадам заторопилась: "Скорее, скорее, так и опоздать можно, если еще не опоздала. Кто бы мог подумать еще несколько месяцев назад... Нет, надо исправлять ситуацию, если еще можно что-то сделать".

В мэрию Василиса Марковна ворвалась фурией. Растрепанная, всклокоченная, она влетела в кабинет Бубенчикова.

- Ну что, бубенец моржовый, - так называли мэра в народе, потому что зимой, даже в самые лютые морозы, он ходил без шапки, - доигрался? Как теперь свою задницу прикрывать будешь? У хвостатой на поводу идешь? А ты знаешь, кто сейчас у нее? Господин из госбезопасности! И что сейчас она ему квакает? И как долго? Ты знаешь? А что ты ей сам говорил, помнишь? В любовной страсти, мать твою!

Бубенчиков рухнул в кресло. Как же так? Такая безобидная девица...

- Так она же не разговаривает... - пробормотал он.

- Ага, не разговаривает. Метлой метет. С кем надо с тем и метет.

- И что же теперь?... - Бубенчиков был потерян и раздавлен.

- Думай, язык с яйцами! Думай!

- А что долго думать-то, извести надо. Только аккуратно, без следов. И все будет по-старому.

- Вот и думай, - усмехнулась Василиса. - Мне денег до конца дней хватит. А под тобой кресло горит.

- Да не каркай, - отмахнулся Бубенчиков, - сам понимаю. Все устрою, иди отдыхай и ни о чем не думай. Завтра же от твоей головной боли и следа не останется.

Василиса ушла успокоенная. На душе снова царила безмятежность, почти как в старые добрые времена. Зайти в бар выпить, что ли? У дверей бара сердце Василисы дрогнуло: столько лет не видела, уже и забыла почти. А тут на тебе - словно из-под земли вырос. Господи, на что же он стал похож? И это его она без памяти любила?

- Семен, - ласково окликнула она пьяненького оборванца. - Ты чего тут?

Семен вздрогнул. Обернулся. Глаза блеснули.

- Васька! Ты!

- Живем в одном городе, - грустно улыбнулась Василиса, - а сколько лет не виделись.

- В разных небесах летаем, - глубокомысленно заметил Семен.

- Ты стал философом?

- Алкашом я стал... Не похмелишь по старой памяти?

Господи, подумала Василиса, разве я могу тебе в чем-нибудь отказать?

Они сидели за столиком у окна. Василиса расслабилась, глядя в любимое когда-то лицо. И почему у них тогда не сложилось? А сейчас поздно что-то менять. Эх, что ж все так бездарно-то, а? Семен сломался на второй стопке и уснул, а Василиса роняла слезы в тарелку с винегретом и опрокидывала рюмку за рюмкой, рюмку за рюмкой... Добавляла тоски Люба Успенская местного кабацкого разлива, проникновенно шепча с эстрады в микрофон: "Тот, с которым я жила... на другом конце стола..." В сердцах Василиса швырнула об пол надкушенный бутерброд с семгой. Облезлая кошка, вертевшаяся у столиков, тут же подхватила подарок судьбы и поволокла в уголок. Василиса на миг потеряла рассудок: вдруг почудились в унылой кошачьей морде знакомые черты. Столько лет впустую... Зачем жила, кому нужна буду? Хотелось рыдать в голос...

10.

Медсестра бежала по коридору. Бежала, бежала... и вбежала. В ординаторскую. Придерживая рукой сползающую косынку. Дежурные врачи застыли с рюмками подотчетного медицинского спирта в руках, изумленно глядя на бесцеремонно ворвавшуюся девушку.

- Извините, там пациент очнулся, которого завтра отключать хотели...

- То есть как?...

- Воды попросил... И штаны!

Безнадежного пациента из двенадцатой палаты давно бы отключили от аппарата, если б не его безумный отец. Тот поднял шум и обещал дойти до самого верха, если его дитя, Богом данное, уморят в больнице. А если на верху не помогут - грозил взорвать больницу вместе со всем персоналом и больными. Отключать не стали, но на пациента махнули рукой. Изредка лишь заглядывала к нему сердобольная сестра или нянечка. И вот...

Серафим, очнувшись, вспомнил сразу все. И про рыбалку, и про русалку, и про ментов сволочных. Совершенно спокойно посмотрел он на вошедших врачей и попросил одежду.

- Зачем?

- Домой пойду.

- Как?!

Серафим на пальцах показал, как именно он пойдет.

- Но вы же больны!

- Да нет, кажется, здоров. Я так думаю, - уточнил он. - В общем, мне надо уйти.

Врачи переглянулись, одновременно пожимая плечами.

- Ну, вас надо осмотреть, убедиться, что все в порядке... - неуверенно сказал один.

- Не надо, - покачал головой Серафим, - я прошу вас, отпустите меня...

Когда Серафим ушел, вежливо попрощавшись, медсестра обошла кровать, чтобы выключить аппаратуру.

- Господи, да как же это?

- Что такое? - оглянулись медики.

Медсестра ткнула пальцем в пустую розетку. Подняла с пола вилку от кардиостимулятора.

- Аппарат забыли подключить! Как же он жил?!

11.

Серафим, сгорбившись, шел по дороге. Наверное, в милиции ему повредили позвоночник, потому что Серафим стал горбатым. Уродливый горб уютно улегся на спине. Но Серафиму было наплевать. Надо было освободить русалку, вернуть ее в море, пока не случилось непоправимого.

В трехстах метра от борделя Серафим наткнулся на совершенно пьяного Семена.

- Се-ра-фим! - по слогам выговорил Семен. - Убей меня, пожалуйста. Я свинья, я скотина. Убей меня, но не ходи туда. Поздно, брат. Да и не стоила она того, твоя русалка. Такой паскудой оказалась. Или это мы ее такой сделали? Кто знает...

- Где она? - тихо спросил Серафим.

- В бочке... - выдохнул перегаром Семен. - Вот этими руками, - он выставил перед собой руки, глядя на них, словно на чужие. - Засолил я ее, Серафим... В большой такой бочке... А что делать?.. Убей меня, а?

Серафим помолчал, сгорбившись еще больше.

- Пойдем, - он повернулся к Семену спиной и пошел вперед.

Семен с натугой распахнул глаза:

- Эй, ты куда? А меня убивать будешь? Надо, Серафим... Мне нельзя жить... Я свои убеждения предал, на собственные принципы наступил. Вот этой ногой, - поднял он правую ногу. - Или этой? - поднял левую. - А, один хрен... Серафим, подожди, ты куда? - и неверными шагами побежал за удаляющейся искореженной спиной.

Догнав Серафима, Семен дотронулся пальцем до его горба.

- Что это у тебя? Раньше же не было?

- Теперь мне кажется, что это было всегда, - безразлично ответил Серафим. - Я забыл, где колокольня. Напомнишь?

- Ты хочешь меня оттуда сбросить? - забежал вперед Семен и заглянул в глаза спутнику. - Уважаю, дело говоришь. Пойдем, я знаю самый короткий путь.

Семен вприпрыжку бежал за Серафимом, возбужденно размахивал руками и говорил, говорил, говорил:

- А ты где был столько времени? Мы думали, ты ушел из города насовсем. А я все русалку ту не мог из головы выкинуть. Подло мы поступили, прямо совсем подло. А вчера Васька мне все рассказала. И у меня совсем крыша поехала. То ли это девка хвостатая изначально была испорчена, то ли мы толкнули ее на кривую дорожку... Башка кругом. А потом такая злость взяла, да еще водка в голову кувалдой вдарила... Да и Василису жалко стало. Не чужая она мне все-таки. Такая любовь у нас была. - Семен закрутил головой. - Сказка, а не любовь. Провела она меня черным ходом. Там, оказывается, потайной ход был - прямо к русалкиной комнате. Я ее придушил, думал, маленько. А оказалось, насовсем... Пришлось тут же разделывать и по кускам выносить. Василиса кусочки в подвале в бочку складывала. А я гнетом придавил. Васька потом Бубенчика-козла вызвала. Тот бочку на рыбзавод и отвез - кто там разбираться будет. Задницу свою спасал, гнида. Бочкой больше, бочкой меньше. Вот только не надо на меня так смотреть! Ведь, что эта девка водяная вытворять начала, стерва да и только! В политику, сволочь водоплавающая, полезла! Еще и стучала! И кому! И на кого! Теперь хоть Василиса заживет спокойно. Хрен с ним, Бубенчиковым, пусть сидит на прежнем месте, лишь бы Ваське это было в кайф.

Семена прорвало. Он трещал без умолку, не замечая, как морщится спутник.

- Далеко еще? - резко затормозил Серафим.

Семен чуть не врезался в него.

- Дак, вот она, - кивнул он вправо.

В умирающих отсветах заката заброшенная колокольня смотрелась внушительно. Когда-то здесь была набатная деревня. На колокольне постоянно дежурили часовые. Оттуда просматривались несколько окрестных деревень. Если, не дай Бог, где случался пожар, часовые раскачивали языки колоколов, и набат будил всю округу. Сейчас деревни опустели, набатная колокольня стала не нужна. Ее хотели разобрать по кирпичикам. Но люди не дали. Почему-то слишком дорога была для оставшихся деревенских жителей. Так и осталась стоять, одна одинешенька, среди поля. Как перст, указующий в небо.

- Пойдем, - заспешил Серафим.

Семен приумолк. Свежий ветер немного причесал его мысли. А, может, еще пожить? Засомневался Семен.

У самой колокольни он остановил Серафима.

- Подожди...

- Нет, это ты подожди, - перебил Семена Серафим. - На тебя я зла не держу. Просто, хотелось, чтобы живая душа была со мной в последние минуты. Передай родителям, что я их очень любил. Отцу расскажешь, как все было. Пусть не проклинает самоубийцу. А мать, у нее скоро о внуках вся забота будет. Сон я видел: сестра родит вот-вот, сюда приедет уже с дитем. Всех прощаю, хоть и нелегко это. Ведь я любил русалочку и сейчас люблю. И не важно, какой она была, какой стала. Главное, что она была, понимаешь? А если ее нет, то зачем буду я?

Семен таращил глаза, не в силах вымолвить ни слова. А Серафим говорил так спокойно, словно в поход отправлялся.

- Ну, вот, пожалуй, и все. Прощай, Семен. Живи с миром. - И пошел к лестнице.

Семен словно окаменел. Он смотрел, как исчезает в темноте голова Серафима, туловище, ноги. Вот и совсем он исчез. И не мог сдвинуться с места, чтобы задержать, остановить, отговорить.

- Эй! - раздался голос, словно с самого неба.

Семен задрал голову. Маленькой точкой угадывался на крыше колокольни Серафим.

- Оставь на память!

Что-то светло упало в ночь и медленно планировало на землю. Семен ахнул и зажмурился. Когда открыл глаза, увидел прямо у ног рубашку Серафима. Бледно-голубую, в не отмытых пятнах крови... Семен вновь поднял голову и снова попытался взглядом найти Серафима. Бледная луна неожиданно выбросила яркий луч, осветив маленькую фигурку на самой верхотуре, словно проложив дорогу к небу.

Теперь Семен четко видел Серафима. Краем сознания отметил, какой большой горб у приятеля... Вот Серафим взмахнул руками будто в прощании, оттолкнулся от крыши и... из-за его спины словно взметнулись два крыла.

Ноги Семена подкосились. Рухнув на траву, он следил, как по лунной дорожке, снизу вверх, все выше и выше улетает Серафим. Горба за спиной как не бывало. Только два крыла, серебристых в лунном свете, трепетали, унося Серафима куда-то в недоступные Семену дали...

- Вот и улетел серафим... Я знал, - шептал Семен, размазывая по щекам грязные слезы, - я знал, если не допился. Только кто мне поверит?...

...Люди! Опомнитесь! Посмотрите, ёптыть, вокруг! И вы увидите, в каком грехе, ёптыть, вы погрязли! Вы разучились, ёптыть, слушать друг друга, вы не умеете смотреть друг, ёптыть, другу в глаза! Вы вцепились в брошенную вам, ёптыть, с барского стола колбасу, но забыли о духе, ёптыть! И не пердячем, ёптыть, а высшем! Ржавеют в поле комбайны! Гниют, ёптыть, под снегами трактора! Хлеба осыпаются! Скотина дохнет от болезней, ёптыть! Дети рождаются, ёптыть, в грехе! Уродами! Бес, ёптыть, с экранов телевизоров вещает свои гнусные речи! Блудницы открыто совращают, ёптыть, чужих мужей! Врачам наплевать на, ёптыть, больных, властям - на, ёптыть, народ свой! Милиция убивает невинных людей! Вор лезет в, ёптыть, начальники! Бандит гуляет на празднике у мэра, ёптыть! А вы, ёптыть! Или вы, ёптыть, не видите ни хрена? Глаза, ёптыть, жиром заплыли? Или, ёптыть, пятаки свет застят? Вы же за рубль с копейкой, ёптыть, готовы маму родную живую скушать! А уж кровушку попить, как высморкаться, еп'тыть! Нищие и бездомные стонут, ёптыть, на каждом углу! Да только вы их не слышите, ёптыть! Вы ничего не слышите... Да откройте же глаза, разверните, ёптыть, уши! Ангел, ёптыть, Божий взлетел в небеса! И этого знака, ёптыть, вам мало? Господь посчитал вас недостойными жить рядом с ним! Да, ёптыть, сын мой вознесся на небо! Он, ёптыть, принял великие муки за людей! Сколько же еще мук, ёптыть, вам надо причинить ближнему, прежде чем понять, как низко вы пали? К свету ползите, бараны стадные, к свету, ёптыть... Мне жалко вас, люди... Ёптыть... Грешен, Господи! Жалею их! Ну помоги же ты им, Господи! Или мало, ёптыть, тебе ангелов? Мало, мля? Сколько же ты призовешь еще, Господи... Ёптыть...