Вдыхая поверженный воздух холодного сентября, он в бессилии опёрся на покосившийся забор. Агенты "Берлоги" были повсюду, казалось, опасность подстерегает за каждым углом и бежать бесполезно: всё равно их длинные руки рано или поздно дотянутся до тебя. Ещё в феврале Краснин думал, что с "Берлогой" можно договориться мирно и почти по-дружески. Ещё в феврале сам Клевер полагал, что такое возможно. Но когда рыбаки выудили из Иртыша изуродованный труп Краснина с перекошенным от ужаса лицом, всё окончательно встало на свои места. Они не прощают. Никого и никогда. Повстанческие армии разрозненны, связи с поставщиками оружия постоянно прерываются, порой не успев даже толком наладиться. Клевер понимал: без винтовок и пулемётов долго не продержаться: милиция и вооружённые силы на стороне "Берлоги". Правда, всюду можно найти прыщавых ублюдков, готовых без проблем служить двум господам, но Клевер на подобных "сподвижников" не рассчитывал. У "Берлоги" достаточно денег и возможностей, чтобы вовремя заткнуть всем предателям рты. У повстанцев же ничего не было, потому-то им и приходилось врываться в чужие дома, нападать на людей, забирать одежду, деньги, а в последнее время и оружие, которым стали запасаться мирные жители, зная, что беда может нагрянуть в любую минуту.
"Они не понимают, что мы сражаемся ради них, - думал Клевер, - вот и встречают нас с оружием. Они привыкли привыкать, радио и телевидение постоянно трещат, что мы бандиты, и проводят параллели с Чечнёй девяностых, чтобы навесить на уши лапши простым обывателям. Чтобы никто не понял, что мы сражаемся ради них".
В городе его чуть было не взяли: на плакатах, которые висели на каждом приметном столбе, Клевер числился как преступник номер два, и каждая городская собака знала его в лицо. Правда патрули никогда не были начеку, верно были уверены, что никто из повстанцев не вынырнет прямо у них под носом. На то и рассчитывал Клевер, пробираясь остывшими переулками к себе домой. Квартира его была опечатана, но Клевер знал другой ход через балкон соседей. Покопавшись в огромной связке ключей, Клевер выбрал нужный и повернул. Толку не было: верно соседи, догадываясь, что у него могут быть ключи от их квартиры, поменяли замки. "Ничего удивительного, - подумал Клевер, пряча бесполезные теперь ключи в карман неопрятных, но просторных штанов, - они не понимают, что мы сражаемся ради них, вот и боятся".
Вряд ли сам Клевер мог бояться чего-то, иначе никто бы его не увидел в городе, не попытался узнать. Любому смельчаку, который сможет доставить опасного преступника в железные руки "Берлоги" полагалось двести пятьдесят тысяч долларов, но Клевер был уверен, что скоро цена вознаграждения подскочит до трёхсот, тогда всякий мальчишка с забрызганных грязью окраин, вооружившись рогаткой, будет охотиться на него. Впрочем, сейчас это могло только забавлять.
-Вряд ли тебе удастся захватить склад с оружием, да и один ты много не унесёшь: в первую очередь нам нужны деньги, во вторую - союзники, - говорил Танька Терновник, Терентий, непонятный лохматый угрюмый мужчина, предводитель повстанцев, - твоё счастье, если достанешь хотя бы что-то. Не лезь на рожон - нас разыскивают и наверняка по всему городу расклеены плакаты. Как-то так: вооружён и очень опасен.
Его серые глаза на заросшем лице вдруг стали серьёзными, теперь в них без труда можно было прочитать печаль.
-Постарайся вернуться, Клевер. Я знаю, что ты не подведёшь.
"Пока подвожу", - горько улыбнулся Клевер, вспоминая последний разговор с Терновником. Союзников искать в самом логове врага было, конечно, бессмысленно, а в квартиру, где в секретном ящике стола хранились деньги, попасть не удалось. Оставалось утешать себя тем, что агенты Берлоги перерыли в его доме всё до последней пылинки и, конечно, обнаружили тайник. Клевер не помнил, сколько там было, а вспоминать не было ни сил, ни времени. Он знал одно: нужно побыстрее убираться из подъезда, где в случае опасности некуда будет деться. Железные двери смотрели холодно и насторожённо, они, казалось, вовсе и не умели открываться. Окна были забиты фанерой, сквозь щели которой робко пробивались солнечные отрезки, холодные и безжизненные. Наступал вечер, скоро заворочаются люди, будет пора выгуливать собак, выбивать ковры, возвращаться с работы... Даже удивительно, почему сейчас так тихо и пусто? Ждут, что ли, когда он уйдёт отсюда?...
Постарайся вернуться.
Когда-то он жил на четвёртом, но сейчас ему казалось, что спускаться нужно как минимум с шестнадцатого этажа. Каждый шаг давался с трудом, но Клевер знал, что нужно идти естественно, чтобы не привлекать внимания. Лестница была грязной, её не спасали чистые газеты, на которых пара-другая парней вчера распивала пиво. Парням было где-то лет под тридцать, и они перебивались временными заработками, которых никогда ни на что не хватало, кроме выпивки. Так было, когда Клевер жил здесь, и вряд ли что-то изменилось сейчас - в подтверждение его мыслям недопитая банка покатилась по ступенькам. От неожиданного шума Клевер замер, словно пытаясь сохранить гармонию в природе, потом посмотрел на мокрые каменные ступеньки, впитавшие сегодня добрую порцию пива, и улыбнулся. Пока всё было в порядке.
На третьем этаже жила девчонка, которая ему нравилась в первом классе. Её синий бант в светлых пшеничных волосах не выходил из головы, пока он угадывал в надвигающихся подъездных сумерках её дверь. Хотелось созорничать, как в детстве, надавить хрупкую кнопку звонка, разбить тишину, застрявшую в квартире, и броситься бежать, перескакивая через ступеньки, сбивая с ног солидных соседей...
Вымерли все они, что ли?
На втором этаже вспомнился дядя Володя с собакой породы "Водолаз". Казалось, для него никого не существует кроме собаки, с соседями разговаривать он не любил и при вынужденной беседе смотрел куда-то в сторону, словно боялся, что его Рекс будет ревновать. "Вот с ними можно и встретиться, - подумал Клевер, - держу пари, они даже не заметят меня". Здесь, на втором, горела лампочка, её тусклый вымученный свет кое-как освещал несколько поколений почтовых ящиков. На многих из них уже отсутствовали номера квартир, иных, полностью развалившихся, не было вовсе и лишь некоторые кичились своей новизной и надёжными замками, значит, в этих квартирах создаётся хоть какая-то видимость порядка. Его почтовый ящик, вопреки всем ожиданиям, уцелел, и полустёршийся номер квартиры при желании можно было разобрать. "Когда я вернусь сюда, обязательно подрисую красной краской номер своей квартиры", - пообещал себе он, прекрасно зная, что никогда больше сюда не вернётся.
Первый этаж был самым опасным, и Клевер прекратил вспоминать. Осталось суровое настоящее: поломанные перила да пачка от дешёвого поп-корна, который продавался в киоске за углом и от которого у него всегда потом болел живот.
Железная дверь в подъезде никогда не работала, и сегодня исключением не стало. Клевер, хотел, было, уже столкнуться с её холодной неподатливостью, как вдруг она открылась сама. Парень в рваных джинсах и грязном свитере уставился на него. Двухнедельная щетина делала его лет на десять старше, а вообще, определил Клевер, ему было лет двадцать-двадцать пять.
-Эй, мужик! - обратился к нему парень, - выручи, пять рублей, на бутылку не хватает. Я получу и отдам, вот с места мне не сойти!
Он не узнал Клевера, а Клевер его не вспомнил. Наверняка это был один из той пьяной компании наверху. Но глаза его были живыми, в них ещё теплился светлый огонёк чего-то хорошего, доброго, чистого. Возможно, он совсем недавно переехал сюда, и ещё не успел познакомиться с остальными парнями, иначе не пришлось бы просить денег у незнакомых соседей.
Клевер достал скомканную десятку, сунул её парню и, не дожидаясь благодарности, зашагал прочь. Двор зарос полынью и сорняками, от деревянного детского городка осталось только несколько столбов да лестница, которая уже никуда не вела. У подножия этой лестницы ребята сделали какое-то подобие шалаша: натащили картонных коробок, кленовых веток, приволокли откуда-то старую оконную раму и рваный половичок. Оставалось лишь усмехнуться - многие повстанцы жили не лучше, их картонные домики могла смять мало-мальски серьёзная гроза, сотканная из сильного ветра и грома, прошитая золотыми нитями молнии.
В песочнице играли дети, и Клевер долго стоял и смотрел на них. Трое мальчиков с короткой стрижкой в спортивных костюмах и сероглазая девочка с белочкой и грибочком на сером свитере. Когда-то у него тоже был свитер с вышитым кусочком неба на рукаве и спортивный костюм тоже был. Тогда ещё не было "Берлоги", а в школе ему каждый день давали бесплатно стакан горячего молока и булочку, от которой до умопомрачения пахло мясом. Больше детям-сиротам ничего не полагалось, и Клевер голодал, спасаясь лишь скудными подачками друзей да ещё на всю катушку праздниками. Тогда богатые дети из его класса устраивали пир горой и танцы до упаду, которые больше походили на кривляния, дёргания, а то и просто прыжки с нелепым привкусом новой моды.
Клевер не знал, как танцуют сейчас, но спросить было не у кого. Для всех знакомых он оставался преступником номер два, за которого обещана награда в двести пятьдесят тысяч долларов. В песочнице играли дети, и он попытался представить, что будет с ними спустя несколько лет. Получилось опять плохо, и Клевер зло сплюнул. В мыслях его девчонка становилась проституткой средней руки, а мальчишки - пешками в рядах "Берлоги". Понимая, что для них это единственная возможность спастись, Клевер тяжело вздохнул и побрёл прочь, подальше от своего дома. Но девочка долго смотрела ему вслед, не желая поверить, что это сам Клевер, которого она представляла безжалостным убийцей и насильником, который не жалеет никого на свете.
Его зрение с каждым годом слабело, нужно было подбирать очки куда уродливей прежних и в школе постоянно приходилось терпеть тычки и оскорбления, от которых деться было просто некуда. Уголок, который тётка отвела ему, был тускл, неопрятен, клочки желтоватых выцветших много поколений назад обоев не могли скрыть уродливо кривых стен с бесконечными многоточиями тараканов повсюду. Конечно, тараканы были во всей квартире, но ему казалось, что больше всего на свете они любят именно его уголок. На потолке не просыхала пустыня Сахара, порой приходилось просыпаться от липких противных капель, которые находили приют на постели, заползая под рваное стёганое одеяло с выпирающими отовсюду клочьями ваты. Подушки племяннику не полагалось, да он ничего и не требовал, понимая, что здесь слушать его просто не будут. Тётка, ворчливая, недовольная жизнью и временем женщина, называла его нахлебником и говорила, что он способен только объедать семью, ничего не принося взамен. Может, это было и так, но только если он что-то и прихватывал с тёткиного стола, так это несколько засохших кусков хлеба да ещё кипяток, которым здесь разбавляли давно утратившую цвет и запах заварку. Обедал он в школьной столовой на деньги, которые зарабатывал сам, помогая дворнику убирать мусор. Кормили жидким картофельным супом, в котором счастливчики находили круги моркови да мелкие куриные косточки с остатками мяса на них. Ему же не попадалось ничего, да он и не стремился что-то найти, чтобы потом не испытывать разочарования. На второе были котлеты, обваленные в сухарях котлеты, и он удивлялся, когда обнаруживал куриные кости там, они словно хотели извиниться за то, что не попали к нему в суп. Клюквенный кисель был лакомством, но его давали очень редко, почти никогда, обходясь надоевшим чаем из бесцветной и безвкусной заварки. Когда тётка уходила в ночное, её сын Кирилл приводил девушек и прогонял его на улицу. Если было чересчур холодно и в плохоньких рукавицах застывали руки, он стучался в лифтёрную и просил тётю Марусю пустить его погреться. Добрая старушка никогда не отказывала, и он проходил в грязную каморку, садился на сломанный венский стул, неизвестно как попавший сюда и подрёмывал, рискуя свалиться на каменный пол. Часто в лифтёрную врывались жильцы, матерясь и негодуя - это означало, что кто-то снова застрял. Тогда даже дремать было невозможно, и он съёживался на своём стуле, стараясь казаться незаметным, чтобы рассерженные жильцы не увидели и не прогнали его. Когда было тепло, он шатался по городу заходил на тронутый снегом пляж, удивлялся, когда обнаруживал позади себя следы, робкие, неуверенные, чуть заметные, но на удивление чёткие, словно из книжки "Тысяча и один совет юному детективу". О том, что такая книжка есть, он узнал в классе, там все наперебой её хвалили. Заходил он и на набережную, её внешнее великолепие компенсировалось пивными бутылками да пластмассовыми стаканчиками, которые сейчас были почти незаметны, благодаря наступившему снегу. Робкий рваный ряд фонарей, горевших где угодно, создавал общую иллюзию внешней красоты и комфорта. Но дальше - за речным портом начинался частный сектор - там было опасно появляться ночью. В школе ходили слухи, что возле железнодорожного моста тусуются гопники, наркоторговцы и прочий сброд, готовый без труда сдёрнуть с тебя шапку и доказать, что она никогда тебе не принадлежала. Он не верил слухам, но дальше Бульвара Победы старался не соваться, а то можно было пройти мимо вокзала, а дальше вокзала в такое позднее время автобусы не ходили. Денег на обратную дорогу у него не было, но по ночам автобусы часто ехали без кондукторов, и ему везло. Хуже было, когда ничего не приходило, тогда прождав добрых полтора часа и окончательно продрогнув, он возвращался домой пешком, уже не по набережной, потому что в утренние часы там было холоднее всего, а по основной магистрали. Сутулились, пробегая мимо, ранние прохожие, нахохлившись, точно растрёпанные воробьи после драки. Махать кулаками было поздно, и никто не махал, хотя, может быть, это помогло бы согреться. Добравшись, наконец, до своего потрёпанного временем дома, он доставал из тайника за полуразвалившимся сараем сумку и, не поднимаясь в квартиру, спешил в класс. Самое ужасное было не уснуть на занятиях, за это можно было просто вылететь из школы. А если его и не исключат, так постоянно будут дразнить и дёргать, обзывая четырёхглазым пидарасом и ещё хлеще. Вспоминалась мать, которую он видел раз в жизни, руки у неё пахли молоком и клевером. Наверное, она приехала из деревни, может быть, в ту же деревню и уехала. Больше он ничего не знал о ней, а тётка, когда он приставал с расспросами, разражалась неуёмной бранью с добрым довеском ядрёного мата.
Однажды он влюбился в девочку из параллельного класса. Её звали Светка, и волосы у неё были цвета тёртой морковки. Это началось где-то в седьмом, когда он впервые ощутил холодную приятность её портфеля. Жила она далеко, возле телецентра, и мечтала уехать в Питер, а если получится, ещё дальше. Он не хотел, чтобы Светка уезжала, не мог больше выносить своего одиночества, читая по вечерам родные, полустёршиеся огни набережной, и каждый раз понимая их по-иному. Он не умел ничего сказать им в ответ, да они и не требовали многого. Только молчания, понимающего молчания да подкупающей искренности, которой было не дождаться от других прохожих.
-Почему ты не купишь себе очки поприличнее? - однажды спросила его Светка, - ходишь... как чучело.
Он смутился и ничего не ответил на это. Вернувшись домой, он достал из тайника томик Тютчева в дорогом кожаном переплёте - единственную ценность, которая у него была, и сдал букинисту за двести рублей. Но по дороге в оптику на него напали мальчишки, отобрали деньги, избили, напихали в рот песка и полыни. Драться он не умел и лишь отбрыкивался да кусался, словно щенок, который вдруг понял, что его собираются утопить. Редкие прохожие не обращали внимания на драку, они лишь фыркали, пожимали плечами и ускоряли шаг, не желая встревать и наживать себе лишних забот.
Наконец, мальчишки устали бить его, а, может быть, просто надоело.
-Ещё будешь со Светкой мотаться, и вовсе прибьём, - пообещали они на прощанье. Когда никого рядом с ним не осталось, он поднялся, проглотил солёный комок крови и слёз, одёрнул порванную рубашку. Хорошо хоть очки уцелели, а то бы тётка никогда не дала денег на новые.
-Посмотрим... кто кого, - проговорил он в тишину, - никогда... не будет... по-вашему.
На следующий день он пришёл на свидание в новой рубашке и с букетом цветов. Нос его распух, а под глазом чёрносинел здоровенный фингал.
-Ой, кто это тебя? - испугалась Светка, - Тебе больно?
-Нет, пустяки, - поморщился он, - вот... я сегодня нарвал для тебя...
-Что это? - удивилась Света, глядя на незнакомые ей шаровидные соцветия.
-Это клевер, - улыбнулся он, вдыхая свежий и такой родной запах поля, - понюхай, как пахнет! Знаешь, это мой самый любимый цветок...
-Правда? - не поверила девочка. Она взяла цветы, но нюхать их отказалась, боясь подхватить аллергию, - Ты бы мне розы, что ли, купил. А то... веник какой-то.
Он опять промолчал, вспоминая начало сегодняшней жизни, когда он встал рано утром и отправился на другой конец города, где было его любимое клеверное поле. Он хотел найти ключи к сердцу девочки, подарив ей свои любимые цветы, рассказав ей, почему запах клевера для него так дорог. Но, похоже, ворота к её сердцу сегодня были наглухо заколочены.
Клевер не стал проверять, заперты ли ворота: даже в относительно спокойные времена рынок работал до семи вечера. Нужно было найти тайник Фатима, здесь, за одним из крайних контейнеров, он оставил пару винтовок, с десяток Калашниковых и деньги, немного, но достаточно, чтобы повстанцам продержаться ещё как минимум две недели. Он легко перелез через забор, вспомнив внезапно детские годы, когда убегал от торговки Маруси с парой-тройкой наворованных беляшей за пазухой. Часто приходилось перебираться через этот забор, потому что у ворот всегда стоял дворник Синтепон с клочковатой бородой и суровым взглядом, замечающий всё на свете. Он любил охаживать мальчуганов метёлкой, а нередко и крапивой, потому-то Клевер и не любил его.
Часы на старой башне у восточного выхода пробили двенадцать, они, конечно, безумно спешили, но проверить их времени не было. На Клевера безразлично и безжизненно глядели потухшие глаза уснувшего рынка. Торговки давно уже дрыхли в своих кроватях, и контейнера были запечатаны на замки и засовы, словно в каждом скрывался медведь, готовый сожрать тебя полностью до кончиков ногтей, а если ты аккуратно подстригаешь ногти, то не оставить ничего на память родственникам. Над каморкой сторожа горела тусклая, но тёплая лампочка, и Клевера охватило странное желание погреть над ней свои огрубевшие руки.
Появились собаки, одна из них дружелюбно тявкнула, но Клевер приложил палец к губам и собака его поняла и умолкла, вспомнив, наверное, груду костей, которые он приносил, когда заходил к Фатиму. Кто знал тогда, что кости потом сослужат ему большую службу и собаки не залают, когда он попытается на один вечер вернуться в прошлое? Ведь здесь, в контейнере Фатима всё и начиналось: было организовано что-то подобное революционному кружку, разросшееся потом на всю страну.
Впереди промелькнул фонарик сторожа, и Клевер поспешил укрыться за мусорные ящики - сюда охрана вряд ли сунется. Проводив взглядом старика сторожа с его тусклым фонарём, Клевер облегчённо вздохнул. Теперь у него есть где-то полчаса до тех пор, пока сторож не начнёт новый обход.
Каждый контейнер ждал своего хозяина, пытался походить на него, выставляя всем напоказ номера: одни - яркие и вызывающие, другие - полустёртые и едва различимые. Но в каждой до чёртиков железной будке была холодная замкнутость, хотя бы на замки и засовы, безразличие к тем же собакам, которым зимой просто негде погреться.
"Вот такие сейчас люди, - подумал Клевер, - хотят - не хотят, но превращаются в номера. Верно, пора и мне выбирать свой, а то разберут все счастливые числа, и достанется тринадцать или ноль, а, скорее всего, ничего не достанется и придётся ходить неприкаянным по свету, позабыв своё имя, потому что оно тебе перестанет быть нужным".
Клевер словно забыл, что на всех плакатах он числился, как преступник номер два и поздно было искать счастливую цифру, которая всё равно ему не принадлежала, а была выведена когда-то давно на холодном железе.
-Они ничего не производят, - говорил Терновник о хозяевах контейнеров, и его угрюмое лицо становилось безжалостным, - в них и так сидит по медведю, наверное, с рождения. У них есть деньги, но главный медведь не велит помогать, и потому они никогда не помогут нам. Не из-за того, что не хотят, просто у них эта непомощь находится на подсознательном уровне.
Клевер здесь не был согласен с Терновником. "Они просто не понимают, что мы сражаемся ради них, - думал он, - просто не понимают".
Вряд ли это было легко - понять. Сам Клевер не сразу осознал, что залез сюда зря, наверное, на пятый или шестой свой круг по рынку. Оружия не было. Крайних контейнеров больше не существовало, пустые незаасфальтированные прямоугольники, на которых кое-где успела проклюнуться трава, смотрели беззубо и злорадно. Клеверу даже показалось, что они смеются над ним, гордясь своей аккуратной пустотой. Свидания с прошлым не получилось.
А время летело, он уже учился в десятом и думал, куда пойти потом, когда школа останется позади. Жил он по-прежнему у тётки, но думал перебираться в общежитие, оставив ненавистных тараканов, жёлтое пятно на потолке и совсем развалившуюся кровать. Вчерашние мальчишки выросли и разбрелись, кто по тюрьмам, кто по техникумам. Кирилл тоже сидел, но за что, парень так и не смог допытаться у тётки. Выходило как бы и "ни за что", но в то же время "за всё". Во всяком случае, никто его больше из дома не гнал, да он и теперь не стремился туда, где единственным признаком жизни были тараканы на уродливо кривых стенах. Светка уехала в Питер, он называл его "Переименованный Питер" и хотел уехать следом, но денег не хватало даже на автобус, чтобы добраться до вокзала. Впрочем, до него можно было дойти по старой доброй набережной.
Однажды зимой ему захотелось погреться. Дом, которого всё равно у него не было, остался далеко, холод, царивший там, заставлял в квартире ходить в полушубке и валенках. Тётка хрипела и кашляла, кутаясь в рваный шерстяной плед, лето осталось далеко позади, а впереди - до него было ещё дальше. Шёпот разбуженных не ко времени фонарей нарушал послеобеденные сновидения набережной. Жизнь, бешеная и безумная, замедлила ход, будто бы решила спокойно переварить наспех съеденный беляш. С Иртыша дул холодный, пронизывающий ветер. Начался снег, его хрустящая ослепительная новизна под ногами больше не радовала глаз, надоедала. Белым, у обочин дорог грязновато-белым он глядел диковато, зная, что растает и станет клочками луж, заплатами на разбитом асфальте.
Парень сегодня оделся легко, его обмануло выглянувшее на мгновение декабрьское солнце. Замерзая, он свернул с набережной, надеясь обогреться в каком-нибудь подъезде. Но железные двери похожих друг на друга пятиэтажек глядели недружелюбно и, пожалуй, даже враждебно. Он не знал, почему, он ничего плохого не сделал этим дверям, а рядом обрывками белой бумаги по бульварам,
бесконечным перекрёсткам с больными, постоянно моргающими жёлтым цветом светофорами ложились чьи-то ненаписанные воспоминания...
Я мечтал о ней... Остальные девочки были мне безразличны, а я ничего не значил для неё. Она жила далеко, и я постоянно увязывался за ней, даже когда она возвращалась домой с кем-то из старшеклассников. Мне было противно от осознания того, что кто-то другой, несёт её портфель, небрежно касается её руками, рассказывает ей пошлые анекдоты... Я решил, что не отдам её никому. Пусть другие ходят с ней, признаются ей в любви, видят её в белом платье у алтаря, но чувствовать к ней то, что чувствую я, они не смогут. Но, несмотря на все чувства, которые переполняли моё сердце, я не показывался ей на глаза, боясь, что она заметит меня и не разрешит себя провожать. Но однажды зимой она поспешила на автобус, поскользнулась и упала. Её карандаши выпали из сумки и покатились по тропинке. Я не мог больше прятаться, подбежал к ней, помог подняться. Правда, потом свалился сам, но это были пустяки. Пока она отряхивалась, я успел встать и собрать её карандаши, все до последнего остро отточенного деревянного солдата.
-Спасибо, - сказала она, узнав меня, - хороший мальчик. Что ты хочешь получить в награду?
Я растерялся и не смог ответить. Она стояла и смотрела на меня такая красивая в своём синем пальто с перламутровыми пуговицами, такая беззащитная с клочками снега, запутавшегося в волосах, такая открытая с расстёгнутым портфелем, из которого выглядывал ушастый тигрёнок, такая,такая.
-Можно... я прикоснусь к твоим волосам? - наконец, решился я, протягивая ей карандаши. Она посмотрела на меня непонимающим взглядом, потом покрутила пальцем у виска и рассмеялась. Слышать этот смех мне было неприятнее всего, но я задыхался, когда его терял, замерзал без озорных огоньков в её глазах. Мы не знали, что делать дальше, а на нас, на автобусную остановку и скучающих пассажиров белым по белому падал снег, и некуда было укрыться от его чистоты.
...Подъездная дверь была открыта, и он вошёл, думая погреться у батареи. Но на его несчастье возле неё уже сидел бомж и что-то с наслаждением потягивал из грязной бутылки. Искать другой незапертый подъезд было бессмысленно, да и после получаса поисков чего-то чертовски тёплого руки и ноги у него окоченели.
-Вы не могли бы подвинуться? - решился парень, - я думаю, места всем хватит.
-А я не думаю, - пробурчал бомж, но всё же убрал ноги с батареи, освобождая ему угол с безобразием паутины повсюду. Парень ненавидел пауков и боялся их, но перспектива остаться с отмороженными пальцами его не прельщала. "Будем считать, что это кроссворд", - успокоил себя он и придвинулся как можно ближе к теплу.
-А ты знаешь, что я волшебник? - напомнил о себе бомж, запрятав бутылку за батарею, - Я выполняю два любых желания.
-А почему только два? - удивился он, - обычно волшебники всегда выполняют три.
-Налоги, - вздохнул бомж, - сейчас приходится платить, иначе вмиг лишат лицензии, оглянуться не успеешь. Так что тебе угодно?
-Вы что, серьёзно? - оторопел он, не веря своему счастью, но вас... не бывает!
-Но я есть, - сплюнул на и без того грязный пол бомж, - только... выгляни на улицу. В таком мире, который нас поджидает за железной дверью, мы уже никому не нужны, и нам не верят, как предвыборным обещаниям политиков. Так говори, чего ты хочешь, пока я не передумал.
-А вы случайно не перебрали? - на всякий случай спросил парень, но этим только обидел волшебника. Тот погрозил большим бородавчатым пальцем и защёлкал языком.
-А вот возьму и передумаю... Знаешь, мне не трудно. Ещё чего не хватало, что-то кому-то доказывать. Так утомительно, сил нет!
-Вы же волшебник, - напомнил ему парень, - для вас не должно быть ничего невозможного!
-Побудь в моей шкуре хотя бы недельку, тогда запоёшь по-другому, - кончил дуться бомж, - говори своё желание да я пойду. А то так вот проболтаешь с одним, вторым, третьим, проболтаешься по миру, гроша ломаного за душой не имея, и жизнь пробежит, вильнув рыжим лисьим хвостом, растворившись в панельных дебрях. Холодно там, но я не хочу здесь застывать.
-Мне нужно, чтобы я хорошо видел, - рассказал о своём самом заветном желании парень, рассудив, что хуже от этого всё равно не будет, - я не знаю, сможете ли вы...
-А я знаю, - перебил его бомж, - короче, завтра ты проснёшься, и зрение твоё восстановится. Не ручаюсь, что оно будет орлиным, но очки тебе точно больше не понадобятся. Ни старые, ни новые - никакие.
-Посмотрим, - сказал парень, поправляя свои очки, будто бы не желая вот так вот вдруг расстаться с ними. Он всё ещё не мог полностью поверить волшебнику, потому что жизнь его частенько обманывала, подставляла ногу и, когда он падал, обходила его на финишной прямой, - а второе моё желание...
-Не торопись, - снова оборвал его волшебник, - лучше оставь его на потом. Я не имею права распоряжаться твоими желаниями, но могу дать тебе добрый совет: прибереги его на чёрный день. Всегда важно иметь что-то про запас, чтобы не мёрзнуть холодной зимой. Меня здесь можно встретить в любое время, я часто прихожу сюда погреться. Порой даже сплю тут. Люди здесь живут хорошие, не прогоняют, как в других подъездах, соседи пауки не надоедают стуком молотков, а батарея тёплая. Больше мне ничего не нужно, потому я и не исполняю ни одного желания для себя. Ну, так что ты решил?
-А вас точно можно будет найти? - парень уже боялся потерять второе желание, в исполнение которого всё равно не верил, - Вы не обманете меня?
-Ты меня найдёшь, если очень захочешь, - поднялся на ноги бомж и поправил своё тряпьё, которое в глубокой молодости могло быть вполне приличным костюмом. На сером его свитере было вышито...
-Вы Авскентий, - сказали ему, когда он родился. Спорить было бесполезно, и он заплакал, думая, что его поймут, и назовут, скажем, Шарлем. Но говорить он не умел, а за окном падали листья, роняя на землю последнее тепло сентября, теряясь в многоточиях повседневности. Сквозь решётку окна он видел клочки синего неба, но он не знал, что такое небо, потому мог вполне думать, что это заплатки на сером свитере. "Вы Авскентий", - услышал он и возненавидел своё имя, заплакав на руках у акушерки. Потом, вступив в ряды повстанцев, он назвал себя Клевером, прекрасным полевым цветком, на который он никогда не был похож. Листья больше не были жёлтыми, они стали сухими и шуршали под ногами, как ненужные слова в лабиринте молчания. Печально взглянув в последний раз на себя самого, наклеенного вниз головой на старом заборе, Клевер вздохнул, поглядел на тягучий липкий кисель рассвета и зашагал по узкой тропинке через поле, подальше от города, в котором ему, опасному бандиту под номером два, больше не было места. Сторонников восстания он не нашёл, деньги и оружие навсегда пропали, лишь память, потревоженная наступившими переменами память, не давала покоя, её волны разбивались о каменный берег сознания, но размывали его, унося с собой в море песок, который Клеверу не удалось вспомнить. "Вы Авскентий", - услышал он и заплакал, понимая, что забудет о том, что произойдёт дальше. Но шелест листьев, отправляющихся в мир иной, остался, никуда не делся и тяжёлый поверженный воздух остывающего мира. Сегодня родился Клевер в один из последних дней холодного сентября. За железной дорогой остался город, его нестройные и редкие огоньки ещё можно было заметить, но Клевер не останавливался и не оборачивался - всё, что было хорошего там, умерло, ушло с его детством.
"Преступника номер два" засекли на обочине опасной зоны, позади последних многоэтажек. Может, патрули под вечер действовали более слаженно, может, сам Клевер допустил промах на одной из таких зон, где могли быть агенты "Берлоги". Но и они совершили ошибку, не взяв его сразу, начав слежку, а она никогда не была сильным местом медведей. Их серую, внешне ничем не примечательную "Ниву", он заметил на шоссе, и понял, что это за ним. Свернув с дороги, он зашагал по полю. Тропинка для машины была слишком узкой, потому за ним не поехали. Они просто бросили машину и помчались вслед, не пытаясь больше скрываться, поняв, что их грандиозный план провалился. "Сейчас сообщат по рации, - мелькнуло в голове у Клевера, - и в первой же деревне меня перехватят.
Начались домики - сначала нищие, убогие, потом - двухэтажные кирпичные. Попадались навстречу люди, Клеверу казалось, что их слишком много для раннего и безрассудного утра, что они специально вышли на улицу, чтобы помочь поймать его и получить свои законные двести пятьдесят тысяч долларов. Он не заметил, когда дорога покрылась асфальтом, когда появились вдоль дороги чахлые неухоженные деревья вперемешку с пустотами-пнями. Фонарям здесь давно свернули головы, и они превратились просто в столбы, на которые можно было налететь ненароком. Вспомнились уроки физкультуры в школе, когда нужно было пробежать как можно быстрее три круга по парку и не встретиться на финишной прямой с решившими вдруг прогуляться соснами.
Позади проснулись выстрелы, и он побежал, петляя, ускоряясь и неожиданно переходя на шаг: Клевер не хотел становиться идеальной мишенью для "Берлоги", но внезапно ощутил, как в левое плечо что-то ужалило.
...Когда-то в детстве его кусали пчёлы, когда он забирался на пасеку. Было ещё больней, потому что в первый раз и за дело. Сейчас же он не был виноват в том, что никто не понимал, ради кого сражаются повстанцы. Клевер стиснул зубы, не принимая нарастающую боль, и ощутил сладкий привкус крови во рту. "Не возьмёте, подонки, - подумал он и свернул на узкую расчищенную дорожку, которая вела к одному из домов, - пройдёте дальше... не догадаетесь"...
Клевер не думал, что кто-то из местных жителей ему откроет, знал он и то, что скоро его обнаружат и тогда уже постараются не промахнуться. Ещё в феврале Клевер думал, что с "Берлогой" можно договориться мирно и почти по-дружески... Теперь всё было по-другому, и он, отчаявшись, здоровой рукой толкнул входную дверь, не надеясь вышибить её одним ударом, а просто от безнадёжности, не находя больше выхода. Но дверь на его удивление подалась, не заскрипев, не ударившись о стену, словно хотела дать ему последний шанс на спасение. Агенты "Берлоги" остались за поворотом, они не сразу сообразят, что он, Клевер, может укрыться в одном из домов. Не желая больше терять драгоценные мгновения, которых и так было много потрачено впустую, он быстро нырнул в тусклый серый коридор кирпичной двухэтажки и запер за собой дверь. Теперь нужно было осмотреться: в доме могли находиться мужчины, может, даже агенты "Берлоги", устроившие ему подобную ловушку. Коридор был пуст за исключением пуфика да двух больших шкафов, в каждом из которых могли скрываться бандиты. Сейчас Клевер как-то не думал, что на самом деле бандит он. Главное было спастись.
Лестница на второй этаж появилась за следующей дверью. Он стал подниматься по ней, медленно, осторожно, стараясь не скрипнуть случайной половицей или ещё чем: ему как-то было всё равно, чем скрипеть, выдавая себя с головой и пятками. "Тут бы не спятить от осторожности, - подумал он, а то меня только и останется, что в психушку отправить".
На мгновение ему показалось, что это выход, разумный и безболезненный, но затем он оставил эту идею. Сейчас у Берлоги всякие там аппараты, детекторы - сразу определят, сошёл он с ума или уже нет.
На лестничной площадке он остановился. Направо были комнаты, белоснежная дверь одной из них была полуоткрыта. Налево - узенькая винтовая лестничка вела на чердак.
"Кто-то здесь должен быть", - подумал Клевер, и половица скрипнула. Хотя... может быть, ему только показалось - расстроенные нервы не хотели играть по нотам.
-Да, - толкнул Клевер дверь спальни, - я вернулся.
Зрение вернулось к нему на следующее утро, как волшебник и обещал. Тараканы стали крупнее, пятно больше, а тётка злее, хотя от зрения это уже не зависело. Ему вдруг стало противно лежать здесь, на этой разваливающейся кровати, думать, что по тебе ползают тараканы и видеть, как наверху назревает капля, чтобы в удобный момент сорваться тебе на затылок. "Нужно будет прекратить стричься, - пришла вдруг в его голову дельная мысль, - тогда капли запутаются в моих волосах, и будет не так холодно". Отопления всё ещё не дали, и тётка, поднявшись ни свет, ни заря изо всех сил бранила его.
-Дрыхнешь, вместо того, чтобы деньги в дом приносить! Корми его, пои... А я что, миллионерша? Только и способен, что меня объедать. Смотрите-ка...
Но тут тётка закашлялась, и ему не суждено было узнать, на что же именно надо смотреть. Да он и так сейчас видел больше, чем нужно - волшебник сделал всё, как он хотел...
-Нам в ЖЭК обратиться надо, - услышал вдруг в своём голосе парень твёрдость, которой не было прежде, - пусть приходят и меняют нам трубы.
-Они обещают... - утихла тётка, поражённая словами племянника.
-Обещают? Сколько вёсен и вёрст? - выкрикнул он, - Посмотри, во что превратилась комната... Посмотри... в кого мы превратились...
Тётка махнула рукой и поспешила уйти к соседке. Желание ругаться у неё в одну минуту куда-то пропало. Он соскочил на грязный пол с облупившейся краской, посмотрел на обрывки обоев, скрывающие уродливо кривые стены. Хотелось выбежать отсюда прочь, чтобы никогда больше не появляться, оставив этот мир, как что-то отжитое, позади. Быстрее, быстрее отсюда!... Только брюки его были заляпаны свечным салом, он долго возился, очищая их невесть чем, но тёмные пятнышки всё равно остались, как парень ни старался. Стыдно было выйти в таких брюках на улицу, но других всё равно не было, потому больше ничего не оставалось. Куртку он уже очищать не стал - всё равно все на него будут показывать пальцами. Заметил лишь, что вечером нужно будет пришить оторвавшуюся подкладку, а то скоро куртка перестанет согревать. "Да и следы побелки не мешало бы стереть, - вздохнул он, только сейчас начиная понимать, что видеть и замечать всё, это не так замечательно, как ему прежде казалось. В подъезде было темно и неуютно. Стены, исписанные неприличными надписями, были похожи на постмодернистский роман: что-то со временем стиралось, что-то дописывалось, а порой отваливался кусок штукатурки, и какая-нибудь ужасно важная для понимания всего сущего глава разбивалась на сотни серых крупиц. Дохлая крыса лежала на нижней площадке, он чуть было не наступил на неё, уже не потому, что не видел, а потому, что не хотел видеть. У батареи, наверное, единственной тёплой во всём доме, свернувшись калачиком, чтобы не замёрзнуть, спал бомж и стонал во сне, не желая примириться хотя бы с ним. Из рваного тряпья торчали клочья ваты, грязные пальцы незнакомца чуть подрагивали во сне. Подъездная дверь с вечно неработающим замком оказалась на удивление чистой, только где-то в уголочке было выведено: "Светка - дура". Тут в нём проснулась обида на мир, парень был уверен, что речь идёт именно о его Светке, и пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он хотел стереть эту надпись, если нужно выбить и унести на свалку саму дверь, но внезапно ощутил, что ничего не может изменить и поправить, что он слишком слаб, чтобы бороться с миром. Выходить на улицу было страшно - он представил, что может ожидать его там, сердце судорожно сжалось в своей тюрьме из рёбер, незнакомец у батареи зашевелился. Парень не стал ждать, пока он проснётся, повернулся и побежал наверх, в квартиру. Не раздеваясь, он рухнул на кровать, и заплакал, последний раз в своей жизни. Завтра он будет сильнее, уверенней в себе, мудрее. Сегодня перед ним открылся новый мир, который он пока не в состоянии понять, осознавая, что навсегда потерян для этого мира, что пора научиться летать, чтобы не пропасть. Ругаться с ЖЭК-Ом по поводу труб, вернуть Светку, стереть с двери ту надпись...
Чтобы на следующий день обнаружить новую. Украсить подъезд старыми новогодними гирляндами. Выкрасить в квартире пол в оранжевый цвет сентября. Но всё это - завтра. На сегодня - достаточно.
Роберта... Она бегала за ним в восьмом классе, но потом её родители переехали, и больше Клевер о ней ничего не слышал. Теперь его бывшая одноклассница сидела в постели, закутавшись в синее ватное одеяло, и с ужасом смотрела на него.
-Привет, - криво улыбнулся он, - двери надо закрывать за своим Шарлем, особенно когда бандиты... на каждом столбе телепаются... Узнала?
-К-клевер? - выдохнула Роберта, - Но Шарль говорил, что тебя взяли!
-Пошёл он, твой Шарль, - Клевер подошёл к окну - на счастье оно выходило на улицу - и осмотрелся. Никого не видно - верно начали прочёсывать дома. Значит, в любой момент могут нагрянуть сюда. - Здесь есть ещё кто-нибудь?
Роберта испуганно замотала головой.
-Удивительно, что его зовут Шарль, - нашёл в себе силы улыбнуться Клевер, - я всю жизнь хотел, чтобы меня назвали так.
-Да, Шарль, - приободрилась Роберта, видимо поняв, что Клевер не собирается её убивать, - он сильный, красивый... не тебе чета. Правая рука самого Беликова.
-Значит, один из них, - сплюнул Клевер, не жалея узорчатого ковра под ногами, - что не могла выбрать кого поприличней?
-Ты что, "Берлога" сейчас самая крутая! - по-детски пролепетала она. Одеяло Роберты вдруг сползло на кровать, и он увидел обнажённое плечо, выглядывающее из-под цветастой ночной рубашки. Всё вдруг словно перевернулось в Клевере. Он уже не помнил, когда последний раз был с женщиной, когда касался губами её пахнущего травой и полевыми цветами тела. Даже звонок в дверь он услышал не сразу, словно его сознание на несколько мгновений отключилось. Но в положении Клевера несколько мгновений было чересчур.
"Кровь, - бросилось ему в голову потом, - следы крови могли остаться на крыльце и в доме". Рука, точно почувствовав, что думают о ней, заныла. "Нужно спрятаться, пока они здесь"...
-Открывай, - приказал Роберте он, - скажешь, что меня нет. Если увидят кровь, скажешь, что твой муж порезался, когда чистил апельсин, или ещё что-нибудь придумаешь. Знаю, как вы можете навесить нам, мужчинам, лапшу на уши.
Но про себя добавил, что они, мужчины, могут и не поверить, сказав, что всю жизнь любили картофельное пюре. Тогда придётся доказывать что-то ему. Револьвер был заряжен, а проверяющие вряд ли ходят по домам армиями. Позвонили ещё раз. Роберта нашарила на полу шлёпанцы и встала. Внизу живота у Клевера заныло, он опять подумал не о том, о чём нужно, попытался одёрнуть себя, не вышло. В мыслях он уже разрывал на ней эту ночнушку, от которой всё равно ни жарко, ни холодно и покрывал её тело сухими безответными поцелуями.
-Ты убьёшь их? - услышал он из розовой пелены голос Роберты и ничего не ответил. Он не был убийцей, время научило его стрелять и собирать добычу. Никто не рождается плохим, и хорошим никто не рождается. У каждого есть детство, чтобы проявить себя в чём-то, у каждого есть свой мир и своя война. Да, он убьёт их, потому что они в противном случае убьют его. Таков закон.
Третий звонок был напряжённей и длинней предыдущих. "Сейчас, если им не откроют, - размышлял Клевер, - они вышибут дверь и вызовут подкрепление, чтобы обыскать здесь всё до последней скрипящей половицы".
-Сейчас! - крикнула Роберта с лестничной площадки и поспешила вниз. "Наверняка она сведёт с ума любой патруль, - подумал Клевер, вытаскивая револьвер, хоть бы плащик какой нацепила для приличия".
Светка приехала на новогодние праздники, и это для него был последний шанс что-то изменить. Их последняя встреча состоялась в её квартире, в которой несколько месяцев подряд намечался евроремонт. Работал телевизор, там отощавший политик (морды на весь экран были уже не в моде) врал о сегодняшней счастливой жизни. Политик был лыс и немного походил на крысу, всюду сующую свой нос.
-Ты стал носить линзы? - спросила она равнодушно. Парень с удивлением заметил, что у неё угри, несколько бугорков на щеках и носу, - Тебе, идёт, поздравляю.
Правда? - не поверил он, позабыв все слова, которые хотел сказать ей при встрече. В волосах её была перхоть, словно морковка в один прекрасный день оказалась под снегом, - Рад, что тебе нравится.
-У меня есть парень, - небрежно сказала она, словно милостыню ему протянула. Мы любим друг друга и в марте собираемся пожениться. Больше будут вопросы?
-Всё как в старых дрянных фильмах, - выругался он, не вспомнив, однако, ни одного фильма с подобным концом, - прости... не сдержался.
У неё ноготь правого безымянного пальца сломан и наверняка цепляется, за что ни попадя.
-Тебе лучше уйти, - бросила Светка, и ему стало вдруг противно и приторно, словно он разговаривал не с любимым человеком, а с политиком из телевизора, - скоро придут мои подруги, и я не хочу, чтобы в их головы закралась хотя бы малая частица сомнения. Нам с тобой говорить не о чем.
-Я буду приходить сюда каждый день, - закрыв глаза, произнёс он, - стоять под дверью, петь, если понадобиться. Я тебя...
-Взрослей, - оборвала его Светка, - и чем скорее, тем лучше.
-...Вы точно уверены? - услышал он сухой размеренный бас Первого, - он может укрыться в одном из домов, потому патрули сейчас прочёсывают всю деревню.
-Понятно, - ответила Роберта, - ничего подозрительного я не слышала. Я спала, а вы вот меня разбудили. Может, мне стоит рассказать Шарлю Клопову о вашем плохом поступке?
-Что вы, мисс, - бабьим голосом пропел Второй, видно имя Клопова имело в "Берлоге" большую силу. - Мы просто выполняем свой долг. И если вы ничего не слышали...
-А что если он решит напасть на меня? - на всякий случай спросила Роберта, - Вы будете тут, поблизости?
-Да, здесь теперь будет базироваться отряд регулярной армии, - успокоил её первый, - а теперь заприте дверь и никому постороннему не открывайте...
-Светки нет, - ответили мне, не снимая цепочки. Однако парень успел заметить, что коридор завален хламом, зимней одеждой, сломанной мебелью - верно говорят, большой беспорядок - это первый шаг к маленькому порядку.
-Сейчас пойду к волшебнику, и пожелаю, чтобы Светка стала моей, - решил он, и уже собирался спускаться, как вдруг увидел мальчика. Он появился внезапно, словно в одно мгновение прибыл сюда из другого мира, чтобы за несколько секунд изменить этот.
-Вы не могли бы... - худой и наверное голодный мальчуган показал ладонью на Светкину квартиру, - позвонить сюда и попросить Свету... А то я не дотягиваюсь до кнопки...
-Зачем она тебе? - удивился парень, - Тебя мама попросила? Мол, ребёнку негоже отказать, когда попросит соль или спички...
-Нет, - немного подумав, ответил мальчик, - я хочу её увидеть, и сказать, что ошибся, что мне нужна другая Света. Просто увидеть, мне не нужно больше...
-Что это за шалости? - рассмеялся он, - Учти, она моя девушка, и я никому не позволю её разыгрывать и смеяться над ней.
Я ей снова подарю свои любимые цветы, дай только выстрадать эту зиму.
-Ты думаешь, я отдам её тебе? - услышал он голос мальчугана, - ты можешь быть с ней, целовать её, заниматься с ней любовью, но любить её так сильно, как я, ты не сумеешь.
Он слушал этого мальчугана, и понимал, что тот прав. Да, теперь у него были глаза, но человеку, который всю жизнь двигался на ощупь, они были ни к чему. Молча он спустился вниз, нащупал кнопку домофона и вышел на улицу. Короткий день декабря был на исходе. Люди спешили с работы, толкали его, не извиняясь, бежали дальше, словно где-то там раздают бесплатно желания, по два в одни руки, и кому-то может не хватить.
Его о чём-то спросили, он ответил, сам не зная что. Где тонко, там рвётся, и что-то порвалось в его душе, что-то ушло, и он чувствовал в себе страшную пустоту, прорывающуюся в нищих, которых он встречал в подземных переходах, в дохлой собаке на набережной, в голодном мальчугане, который мог сказать ему в глаза, что любит...
-Неужели я мог жить здесь? - размышлял он, уже не зная своего пути. - Дышать этим воздухом, слышать ложь градом сыплющуюся отовсюду? Неужели я мог говорить с этими людьми, которых не понимаю? Почему я не хотел что-то изменить во мне и вокруг меня? Почему я способен только выдыхать углекислый газ и ничего больше?
Но никто ему не отвечал: у каждого была своя конура на голове, в которой бились, сталкивались точками тараканов вопросительные знаки.
-Ты колючий... - сказала она Клеверу, - как терновый куст из сказки... И зачем ты связался с этими бандитами? Жил бы себе спокойно, улицы например, убирал или ещё что...
-Насколько ты говоришь, уехал Шарль? - ему вдруг до безумия захотелось закурить в постели, но он подавил в себе это желание. Левая рука его была перевязана, пуля, наверное, прошла на вылет, иначе всё не было бы так сладко. Вооружённый отряд разместился в соседней деревне, здесь не нашлось подходящего здания. В постели Роберта оказалась ещё лучше, чем он предполагал, и неделя, которую он провёл здесь, была лучшей неделей в её жизни.
-Можно... - я тебя трахну? - не дождался ответа он. Она посмотрела на меня лукавым взглядом и покрутила пальцем у виска.
Плохие люди тоже проходят через детство.
Он искал волшебника... Он не хотел поверить, что чудеса кончаются, когда уходит детство...
-Я обязательно уцелею, - сказал Клевер на прощанье, - я бы ещё побыл с тобой, да ребята думают уже, что я умер, надо их обрадовать. Хотел ведь достать оружие, чёрт меня возьми!
Все деньги, которые у Роберты были, он забрал - скажет потом Шарлю, что по рассеянности потеряла, подуется и простит. Когда Клевер уходил, в деревне стояла тишина, не лаяли даже собаки. Роберта, вспоминая его сильное, мускулистое тело, вздыхала. Она проводила его до опушки леса и долго махала рукой на прощанье.
Когда я была маленькой, часто убегала из дома и просто от нечего делать бродила по городу. Вы не думайте, что я всегда была такой серьёзной и рассудительной, как сейчас. Всем нам суждено стать детьми, все мы проходим дорогами детства, но некоторые остаются в нём навсегда. Однажды, в один из моих очередных побегов из дома, я встретила такого человека. Он называл себя волшебником, норовил погладить меня по волосам цвета морковки и постоянно прикладывался к бутылке. Он говорил, что способен исполнить два моих желания, я смеялась, а он обижался и плакал. Тогда я утешала его и говорила, что волшебники существуют, но в сказках. Каждый способен поверить в волшебника, если захочет, главное потом суметь от него отказаться и стать взрослым, забегая в детство потом по ошибке и не в своё...
-Всё, что мы затеяли, - это лишь повод вернуться в детство, - сказал Танька, свернув папиросу, - у нас нет ни малейшего шанса выиграть эту игру. Слышал, они обратились за помощью к Западу?
Клевер молча кивнул. Он не верил, что дело проиграно, но на всех радиостанциях говорили о поражении повстанческого движения. Клевер никому не верил, он знал, что всё ещё впереди. "Когда-нибудь они поймут, что мы сражаемся ради них", - подумал он. Почему-то вспомнилась Роберта, её влажное, пахнущее полем тело. В последний год восстания их с Шарлем дом взорвали, когда счастливая семейная пара, наверное, занималась любовью. Клевер знал парня, который заложил взрывчатку, они оба верили в успех восстания. Его убило шальной пулей на следующий день после того, как дом Клоповых взлетел на воздух. Клеверу никого не было жалко, в нём это чувство было убито войной, а может быть, миром.
Когда я был маленьким, я влюбился в девушку, у которой были волосы цвета морковки. Она не обращала на меня внимания, порой мне казалось, что я вообще вне её сознания. Я рано начал понимать сложные вещи, потому плохо учился в школе - мне были скучны элементарные понятия, мне хотелось, чтобы три да три равнялись четырём, а не шести и не дырке. Она приехала только на новогодние каникулы, но я успел влюбиться в неё и мечтал поскорее вырасти, чтобы она, наконец, обратила на меня внимание. Сейчас я не мог даже познакомиться с ней. У меня было сложное имя - Авскентий, которое я даже не мог выговорить.
-Я ищу волшебника, - дрожащим голосом произнёс он, - мне нужно, чтобы я снова видел так, как раньше. Я не хочу быть зрячим в ослепшем мире. Может быть в другой жизни, но не сейчас.
На него смотрели, как на психа. Пожимали плечами, что-то шептали себе под нос и спешили пройти мимо, не оборачиваясь больше, чтобы случайно не навлечь на себя беду. Он не думал, что волшебника могли забрать в вытрезвитель, что он, разбазарив свои чудеса, ушёл за товаром, как уезжали за ним хозяева контейнеров на рынке. Парень шёл в тот самый подъезд, в котором по роковой случайности когда-то очутился. Фонари на набережной не горели, словно кто-то под вечер свернул им головы. Только огоньков в домах становилось всё больше и больше... Жизнь, бешеная и безжизненная наваливалась на него, норовя подмять под себя, пережевать и выплюнуть потом, не затрачивая лишних усилий, чтобы проглотить никому не нужный уже комок нервов.
...Нужно было просить тепла людским очерствевшим душам...
...Но в подъезде он не встретил волшебника. У батареи сидел бомж, одетый в рваную кожаную куртку и едва слышно мурлыкал себе под нос. Рядом, с ним опершись о стену, стояла женщина со спутанными чёрными волосами и что-то жевала.
-Простите, - оборвал парень затянувшуюся песню бомжа, - мне нужен волшебник, и я не уйду отсюда, не поговорив с ним. Он обещал выполнить одно моё желание и не может обмануть.
-Мы не знаем такого, - ответила женщина, - и вообще, здесь занято на сегодня.
-Но... как же, - не хотел поверить парень, - он говорил, что часто тут ночует...
-Но мы не знаем такого, - ответил бомж, и в его живых бледно-голубых глазах промелькнуло удивление, - Меня зовут Кожевенный завод, очень приятно.
-А меня Доменная печь, - неохотно ответила женщина, - есть полтинник, за бутылкой сгоняю.
-Нет, - ответил он, протянув руки к батарее. Но она была холодной и не согревала. Кожевенный завод достал из укромного местечка припрятанную волшебником бутылочку и сделал несколько больших глотков.
Вдруг что-то новое появилось в подъезде. Неожиданно красивое, оно было не отсюда, не из этой грязи и нищеты. Это что-то проникло в него, полностью завладело его сознанием, - он не знал, как объяснить такую перемену, потому что в школе этого ещё не проходили.
-Звуки... - проговорил он, прислушавшись - вы понимаете?
-Это свирель, - снова отхлебнул из бутылки Кожевенный завод, - здесь на первом этаже мальчик учится играть на свирели. Ничего удивительного.
-Нет, вы не понимаете! - воскликнул он, - я попросил у волшебника зрения и стал видеть лучше всех в этом городе, но слышать их я не умел и... не научился. Я могу попросить сейчас слух, но тогда мне нужно будет ещё и понимание, а третье желание волшебник не исполняет...
-Да ты успокойся, - подвинулся бомж, - вот, садись, места всем хватит. Будем сидеть и вместе ждать твоего волшебника, если ты говоришь, он должен появиться. Мне тоже о-го-го сколько нужно у него попросить.
-И мне, - оживилась женщина, так как ты сказал, тебя зовут?
Меня? - переспросил парень, усаживаясь на грязный цементный пол, - Танька... Танька Терновник. Что ж будем знакомы.
В его серых глазах сейчас можно было без труда прочитать печаль. Он прижался к батарее и закрыл глаза. В случае того, если волшебник не придёт, у него оставался ещё один выход.
Последний.
-Добрый вечер, Клевер, - сестра в белом халате незаметно подошла к нему. - Уже поздно. Мы ведь не будем нарушать режим, правда?
-Правда? Где вы её видите? - посмотрел мутными голубыми глазами на сестру Клевер, - скажите, может, я упустил, просмотрел чего-то? Может, вы думаете, что я вам поверю? Вы просто не понимаете, не понимаете что...
-Знаю, - совершенно серьёзно продолжила сестра, - вы сражаетесь ради нас, верно?
-Верно, - удивился он, рванув свою тёплую розовую рубашку, - но... как вы догадались, что я... что мы...
-Давайте успокоимся, - доброжелательно улыбнулась сестра. У неё были аккуратные упругие груди, которых не мог скрыть даже белый халат. По подбородку Клевера текла слюна, глаза вылезли из орбит, но он не был с женщиной миллионы лет, и сил сдерживать себя больше не было.
Её тело обязательно должно пахнуть травой и полевыми цветами, а по-другому я не играю.
-Ничего, когда мы построим коммунизм, всем будет хорошо и радостно, - зачарованно улыбнулся он, придвигаясь к ней, - и у детей... у наших детей окажется лучшее детство на свете. Давайте... здесь, пока нас никто не видит...
-Если вы не успокоитесь, я позову охрану, - предупредила сестра, и на вас наденут смирительную рубашку. Неужели вам не надоело постоянно ходить в ней?
-Но вы же хорошая, вы никого не позовёте? - озираясь по сторонам, - Мне страшно, когда они приходят. Вы ведь не отдадите меня им, правда?
-Давайте будем хорошо себя вести, - снова попыталась успокоить его сестра
-Да, - проглотил он мешающую говорить слюну, - давайте будем.
Сестра ушла, и Клевер печально проводил её взглядом. Когда-нибудь она согласится быть с ним, нужно лишь подождать. Он не знал, сколько нужно ждать и зачем, но был уверен, что дождётся.
Вдыхая поверженный воздух холодного сентября, Клевер посмотрел на кусочек синего неба, который был вышит на его сером свитере. Надо уже начинать строить картонные домики, а то по ночам становится холодно. Ослепший Терновник учился играть на свирели, её распустившиеся звуки никто не понимал, потому что все сумасшедшие были в столовой и слушали, как убитый Краснин горько сетовал на то, что ему на завтрак сегодня не дали овсянки.