Аннотация: Жизнь, что клубничное мороженое в чьих-то тёплых руках...
КЛУБНИЧНОЕ МОРОЖЕНОЕ
Н.С.
Как мало тёплых улыбок,
Всё больше початых бутылок,
Всё больше чьих-то ошибок,
Людей, превращённых в улиток...
Многоточие. "Осень"
Нехотя, упираясь и раздаривая напоследок самые жаркие свои лучи, упало в сточную канаву неба солнце, и раскалённая сковородка лета начала понемногу остывать. Робкий, всегда теперь чего-то боящийся ветер схватил, видно, солнечный удар и отлёживался в своих палатах: на гордых центральных и дальше - к окраинам не было ни намёка на него. Город до самых последних своих пересыхающих луж был готов биться с очередными приступами зноя. В девяносто пятом он купался в дождях - проливным выдалось то лето, и лимонад видно был не в цене. Теперь от былой роскоши осталось лишь несколько пересыхающих луж на потерявших наглость свалках, кольцом окруживших Город.
И стоило солнцу взмахнуть на прощанье рыжими волосами, как свалка, прежде казавшаяся мёртвой и безжизненной, зашевелилась, потянувшись к спасительному бессолнечью, пытаясь найти холодок. Неизвестно откуда выползли трое беспризорников и побрели в сторону шоссе.
-Мама Нелли обещала, что на ужин сегодня будет овсянка, - сглотнул слюну один из них. - Нужно поспешить, иначе нам опять достанется одна шелуха.
Даже при умершем солнце было видно, как худ этот мальчуган. Живот у него, казалось, совсем отсох: слишком уж давно ему не приходилось работать, радуясь очередному куску хлеба. Вчерашняя шелуха от овсянки была, конечно, не в счёт. Щёки, обтянутые рыхлой нездоровой кожей ввалились, из-под посиневших век от столкновений за корку хлеба с мальчишками с соседней помойки на приятелей - жёлтые волчьи глаза. Мальчик хотел пить, но у него не было не воды, ни денег, и он робко признался об этом приятелям.
-Хочешь, Тощий, я нассу, помогу тебе? - предложил второй, ядовито-зелёный от убийственной смеси пота и травы, на которой приходилось спать. В кошачьих жёлто-зелёных глазах второго играли умирающие огоньки смеха.
-Заткнись! - по привычке приглаживая свои короткие чёрные волосы, прикрикнул на него третий, видно главный в компании, но вдруг притих, уставившись куда-то вдаль, словно увидев там, впереди рай, о котором мама Нелли столько раз трепалась по пьяни, - Подожди... Стой-ка!
Мальчики послушно остановились, ожидая, что скажет вожак, и увидели чуть в стороне от себя неподвижно лежащего человека. Тощий вздрогнул и отступил назад, главарь же не растерялся, заметив рядом с телом сумку, в которых обычно богатые люди носят деньги. Жестом приказав приятелям оставаться на местах, вожак осторожно, по-кошачьи, подбежал к телу, немного покрутился возле него, потом схватил сумку и подбежал к приятелям, не скрывая ужаса на своём рябом лице.
-Братцы, а он - того! Похоже, несколько часов уже... Мухи там, всякая тварь... Телефон у него хотел взять, не отдаёт, крепко вцепился! Будто бы с этого света ещё звонка ждёт.
-А что в сумке? - набросились на приятеля мальчишки, - Не тяни, открывай!
-Да вы что? - одёрнул их вожак, - Не можете несколько минут помолчать? Человек умер, в конце концов! Мне вот, например, неловко здесь даже говорить громко.
За чужую сумку, которую он крепко сжимал в руках, Главному верно неловко не было, и, отойдя в сторону, ребята принялись делить добычу.
-Так... бумаги какие-то..., - деловито присвистнул Главный, но потом просто отбросил их в сторону, - ничего не понятно... Да и залететь можно с этим - мало не покажется!
Ветер лениво приподнял упавшие бумажки, но замер, не родившись.
-Чёрт! А это что? Клубничное эскимо, господа! Только пальцы об него вымазал,... Мм, вкусно. Не мог дядя побольше оставить, всё схавал!
И весёлая обёртка от клубничного мороженого, радуясь долгожданной свободе, полетела в траву.
Я поднёс телефон к виску, чтобы застрелиться, как вдруг заиграла до боли знакомая мелодия, и я проснулся. Потянулся к тумбочке, умудрившись по дороге ничего не разбить и не опрокинуть, и схватил телефон, радуясь своей проворности.
-Слушаю, - отозвался я, - меж тем безуспешно разыскивая на полу свои тапки.
-Мне нужен героин... - услышал я в трубке чуть глуховатый знакомый голос, - Я всё перепробовала, я больше не могу... Выручи... в последний раз...
-Я тебе не ангел-хранитель, - довольно грубо заявил я, - ну и что, если у нас когда-то давно что-то было? Я не собираюсь постоянно давать тебе деньги на эту дурь!
-Героин - это не дурь, - зачарованно прошептала она в трубку, - дурь - это гашиш, конопля, соломка... Героин - это бог... А когда он сливается со мной, то и я чувствую себя богиней...
-Какой-то это фальшивый бог, раз денег стоит, - расхохотался я, - и причём сумасшедших. Что мне номер сменить, чтоб от тебя отвязаться?
-От меня ты, может, и отвяжешься, - неожиданно уверенно произнесла она, - но куда ты денешь нашу дочь, которой сейчас приходится жить в картонном домике?
У меня перехватило дыхание.
-Хватит нести бред, - ещё уверенно проговорил я, - у нас нет и не могло быть детей. А теперь извини, у меня много дел. Говоришь, героин? Поищи где-нибудь в другом месте.
-Наивный... мальчуган, - одарила меня она лёгким смехом, - думаешь, что детей по-прежнему находят в капусте. А нашей дочурке скоро два. И как тебя совесть не мучает, что она, твоё чадо, вынуждена жить в картонном домике и питаться, чем бог пошлёт. А сам... Скажи, сколько сейчас у тебя торговых точек?
Я попытался подсчитать и не смог сразу, а она рассмеялась, радуясь видимо, что застала меня врасплох.
-Какое твоё дело? - попытался вывернуться я, - На хлеб с маслом хватает, и ладно. Нечего чужие деньги считать, если своих не имеешь.
-Приезжай на старое место, - приказала она, - я буду с нашей дочуркой, и ты убедишься, что она твоя точная копия. Что, думаешь, шутят такими вещами?
-Сколько ты хочешь за неё? - опомнился я, - Я хочу забрать её к себе. Моя дочь не должна жить в трущобах.
-Ты всё такой же, ну, ни капли не изменился, - вздохнула она, - всё в этом мире продаётся и покупается, не так ли? Через час на старом месте, и не забудь про деньги!
И ещё раз расхохотавшись на прощанье, она отключилась, оставив меня стоять в каменном молчании, сжимая телефон в руках, словно надеясь, что вот сейчас позвонит дочь и робким голоском попросит к телефону папу.
Но никто не звонил и никакого папу к телефону не звал. Только часы вдруг в кухне истерично пробили, и я опомнился, поняв вдруг, что если не потороплюсь, никакую дочку сегодня вообще не увижу. Похвалив себя за то, что в барсетке есть необходимая сумма, я схватил телефон, барсетку, хотел, было, уже бежать, но тут в дверь позвонили, и я остановился. Так могла звонить только мама, уверенно, решительно, понимая, что я всё равно дома и никуда в эдакую рань уйти не могу. Открывать мне не хотелось, но что ещё я мог поделать?
-Воняет помойкой, - произнесла мама, не успев даже войти в квартиру, - что у тебя на кухне?
Хорошо, у мамы было здоровое сердце, иначе ужаса моей кухни ей было не пережить. Всюду пустые и початые пивные бутылки: так горькими и ужасно длинными летними вечерами скрашивал я своё одиночество, пытаясь родить веселье в моей холостяцкой комнатушке.
Но веселья почему-то не получалось, а по утрам обвиняюще болела голова, да в висках судорожно стучало не выпущенное наружу счастье.
-Точно помойка, - напустилась на меня мама после похода на кухню, - ну, как маленький ребёнок, право! Что там у тебя в холодильнике колбаса, гвозди ей уже забивать можно!
Я тщетно силился припомнить, о какой колбасе говорит мама, но не смог и лишь виновато вздохнул.
-Посмотри на себя! - не унималась мать, - Тебе скоро тридцать пять, а ни жены, ни детей, ни даже порядка в квартире! Повсюду бутылки, ну разве так можно? А у тебя сердце, тебе нельзя так много пить! Врачи говорят...
-К чёрту врачей, - решился я перебить маму, - и вообще, извини, я спешу. Будешь уходить, дверь закроешь на два оборота. Ключ потом не забудь мне вернуть.
И не дав маме ни слова сказать в ответ, я, словно мальчишка, резво выпрыгнул за дверь, вспомнив в самый последний момент, что в барсетке остались какие-то документы по работе, которые нужно было бы вытащить. Но второго столкновения с мамой мне не хотелось, и, плюнув, в конце концов, на эти документы, я весело зашагал по лестничным ступенькам. Мысль о том, что, быть может, совсем скоро я обниму свою дочку, не покидала меня.
"Нет семьи, жены, детей, - вспоминал я мамины слова, - а вот привезу домой дочь, и всё по-другому будет"...
Город встретил меня безразлично жарким солнцем, томящимся на безоблачном небе. Последний ломтик облака был съеден ещё вчера, а может, и позавчера - в последнее время я перестал следить за белоснежной ватой перемен, боясь ослепнуть, постоянно сталкиваясь взглядом с беспощадными солнечными лучами. Конечно, можно было надеть тёмные очки, но в старых вывалилось стекло, а новые мне было просто лень купить. Лень одному. И я знал, что никто из моих друзей не пойдёт со мной за такой мелочью.
Никто не пойдёт. Дела, бизнес, времени не хватает, скажут. А наплевать. Зато у меня есть дочь, которая скоро будет со мной.
Троллейбус пришёл длинный неуклюжий, один из тех, что ещё ковыляют по улицам Города. Но я спешил и потому не стал дожидаться более нового (придёт ли?) и немного поразмыслив, запрыгнул в уже закрывающиеся двери.
И сразу понял - мне не повезло. В троллейбусе не было не одной форточки, и солнце нещадно улыбалось сквозь глухие окна. Плюнул, потом понял, что на меня смотрят, извинился и стёр плевок носком кроссовка. Потом обрадовался, увидев впереди закрытую форточку, кинулся к ней, как ребёнок, увидевший новую компьютерную игру на полке, попытался открыть. Но злорадно оскалилось, оклеенное чем-то ненужно-синим стекло и не далось мне, словно желая ещё меня подразнить: "Глядите! Глядите! Он неудачник!"
-Окно не открывается, - безразлично кинула, проходя мимо, кондукторша, - господа пассажиры, с сегодняшнего дня проезд подорожал..., справочку к этому проездному!... ну а я что, встану и руками вам буду махать, чтобы прохладней было?
Я усмехнулся и отошёл от окна. Лучше уж встать возле двери, авось там немного свежего воздуха да и будет.
Но не тут-то было! На следующей остановке троллейбусная дверь распахнулась, и в салон ввалился пьяный. Дыша своим многовековым перегаром, за который пора бы было уже и в книгу рекордов заносить, мужчина рухнул на сиденье, захватив себе два места вместо положенного одного.
Но мимо кондукторши просто так не пройдёшь незамеченным.
-А у вас что за проезд? - язвительно спросила она, прекрасно понимая что едва ли добьётся от пьяного чего-то вразумительного, - Платите или выходите на следующей.
-Я к дочери еду, - жалобно проговорил мужчина. - Дочь, шесть лет её не видел... Я заплачу, у меня есть...
Пьяный полез в карман, оттуда лениво выкатились три пятикопеечные монеты и одна десятикопеечная. Понял, что этого мало, посмотрел в холодные тусклые глаза кондукторши, в которых застыла ненависть и презрение.
Тут вмешался я.
-Вот, возьмите, сколько нужно, - протянул женщине я пятьдесят рублей, - а то человек к дочери едет. Вы не представляете, как это приятно обнять дочь, которую столько лет не видел!
А которую не видел совсем, наверное, приятней вдесятеро.
Кондукторша посмотрела на меня, как на идиота, нашаривая сдачу. Потом небрежно сунула мне в руки четыре помятые клееные-переклеенные десятки и новёхонький, уставший от жары рубль, пробормотала что-то в мой адрес, оторвала билет пьяному и ушла на своё место.
А я улыбнулся то ли себе, то ли мужчине, который теперь спокойно приедет к дочери, и уставился в бесфорточное окно.
Город тяжело дышал, давясь лучами ясноглазого лета. Пытаясь спастись, он скинул с себя штаны с футболкой и остался в одних лишь плавках, на ходу придумывая, как бы можно было так схитрить, чтобы в конечном итоге снять и их.
Я пожалел, что надел сегодня рубашку с длинными рукавами. Пот с меня струился градом, я прикасался пересохшими губами к мокрым плечам, и мне как-то становилось легче, словно я только что стакан кока колы выдул.
Как всегда, чуть не проехав свою остановку, я вышел, столкнувшись с Отсутствием Воздуха. Лишь какая-то сухость торчала на остановке, и почему-то меня от этой сухости тошнило.
Подошёл к киоску с мороженым, подумал, что бы взять. Увидел клубничное эскимо, улыбнулся, достал одну из потрёпанных десяток, и через всего лишь мгновение мороженое уже приятно холодило мне ладонь.
"Позвонить маме, сказать, что всё в порядке... Но клубничное мороженое, оно же растает, пока я буду объяснять, что совсем не стоит беспокоиться... ладно, доем мороженое и позвоню".
Город тоже хотел тающего в ладонях клубничного, но ему доставались только пустые пивные бутылки да недокуренные сигареты. Мальчишки, худые, словно жерди, подходили, собирали эти окурки, рылись в урнах, радуясь, если попадалось что-нибудь ценное типа кожуры от банана или поклёванной воробьями горбушки хлеба. Город хотел целоваться, но девушек не возбуждали его пересохшие губы и усталые глаза, набитые красными прожилками, словно муравьи в муравейнике. Город хотел ветра, но пришла сухость, которая кольцом жажды схватывала горло.
...Она позвонила, когда я уже доедал мороженое. Дрожащими руками вынул телефон из кармана, боясь того, что задену ненароком какую-нибудь не ту кнопочку, и связь оборвётся.
-Привет, - просипел я, едва не поперхнувшись мороженым, - деньги у меня есть. Я еду. Только... пусть дочь будет с тобой, ладно?
-Я достала в другом месте, - рассмеялась она, - что, думаешь, ты один такой благородный? Позвонила тут ещё одному размазне, сказала, что у него есть дочь, которой срочно нужны деньги на лекарства. Учись у него, он за двадцать минут приехал!
-А как же я? - краем глаза увидел нужный мне автобус и побежал за ним, хотя понимал, что меня уже не ждут. - И... как моя дочь?
-А что? Приезжай, людям с большим кошельком всегда рады в любом районе города, - немного подумав, ответила она, - а дочь... жди, может, она тебе позвонит.
-Ей же только два! - запрыгивая в автобус, произнёс я, - Как она позвонит?
-А что? У нас в трущобах дети быстро растут, - ещё раз рассмеялась она и отключилась. А я кричал, звал её, всё без толку. Наконец, на меня стали оборачиваться в автобусе, и я уже молча смотрел, как безразлично тухнет дисплей моего телефона.
"Она позвонит, - крепко сжал я телефон в руке, - она ещё обязательно позвонит!"
И не обращая внимания на тупую ноющую боль в сердце, скомкал бумажку от недоеденного клубничного мороженого и сунул её в барсетку.
...Трое беспризорников медленно направлялись к шоссе. Один из них, видимо самый старший, что-то крепко сжимал в руках. А чуть позади устало упали в безразличную пыль свалки документы, да осмелевший ветер лениво играл с яркой обёрткой от клубничного мороженого.