Аннотация: Рассказ об одиночестве. Внутреннем и внешнем. О попытках его разбить и немного о любви
Игорь ФЕДОРОВСКИЙ
ЛИШНЯЯ КОМНАТА
Посвящается Л М и другим буквам алфавита
У него никогда не было девушки, но у него была лишняя комната. Он приходил туда, когда было невмоготу, и начинал думать о девушках, отчаянно пытаясь вернуться в детство, туда, где мир был просто забавным, не больше. Кришноиды за стенкой шумели непонятно и весело, жизнь текла просто потому, что ей нужно куда-то течь, а потолки были выше и казались намного белее, чем сейчас. Он часто смотрел в окно, затянутое грязной зелёной сеткой, прежде спасавшей от комаров, мошек и прочей летающести, имени не имеющей, смотрел и не понимал, что там за рваной отживающей век зеленью. Сейчас сетка висела просто без толку, потому что в комнате жужжалось, скрипело, тихими тонкими противными струнами принося тоску. У него никогда не было девушки, но в лишней комнате стоял телевизор, где после полуночи ненатурально вздыхали голые бабы, находя что-то неведомое в пустоте телеэкрана. Порой случались помехи, и телевизор мертвел, гас, пытался вырваться серо-зелёным, пустым в комнату, где устало вздыхал её обитатель. Получалось у него хуже, чем у девушек из телевизора, но он и не хотел, чтоб было лучше, отворачивался к стенке и угасал до утра, до тех пор, когда надоевшее дребезжание будильника вырвет его из тёмной пустоты. Ему не снились сны, может быть потому, что в его жизни ничего не происходило. Он уже восемь лет числился студентом одного из престижных вузов города, но не помнил уже, когда последний раз был на занятиях. Он не понимал, почему его не выгоняют, почему держат там, где ему плохо быть, но не пробовал уйти по собственному желанию, потому что у него не было никаких желаний. Когда к нему приходили знакомые, он в первую очередь показывал им на часы и предупреждал, что они на час-полтора отстают. Потом открывал холодильник и доставал покупные пельмени свою неизменную пищу. Гости обычно отказывались от пельменей, и он съедал их сам, поливая майонезом, если, конечно, он обнаруживался в пустом углу холодильника. Порой есть ему было лень, и он по нескольку дней не обедал, заползал в свою лишнюю комнату и лежал там, думая о том, что он напишет такой рассказ, которым спасёт человечество. Иногда даже он открывал блокнот и записывал удачно схваченную им фразу. Потом он чувствовал, что голоден и собирался в магазин, который был в его же доме, стоило только спуститься на первый этаж. Когда магазин был закрыт на учёт, он бросал неизвестно кому отрывистое "чёрт" и возвращался, чтобы вернуться сюда на следующий день. Он числился больным и даже получал пенсию по инвалидности, но не помнил за всю свою жизнь, что он чем-то болел. Правда, ему было трудно подниматься по лестнице, а жил он на пятом, но это, наверное, было оттого, что он вообще не привык ходить далеко. И, конечно, у него была лишняя комната, с которой ему однажды пришлось расстаться.
Его родители жили в деревне и раз в месяц посылали ему с кем-либо из провожатых деньги. Но день ото дня цены в магазинчике на первом этаже росли, а пенсию ему не добавляли, потому приходилось считать каждую копейку, тем более, когда провожатые стали привозить всё меньше, ссылаясь на неурожай и отсутствие работы. Он краем уха слышал по радио про кризис, но не думал что это всерьёз. Провожатым он уже не доверял, думая, что часть денег они прячут в собственный карман, и однажды написал родителям, чтобы больше ничего ему не присылали, что он, бог даст, справится сам.
Но бога не было, а справляться без чьей-либо помощи он просто не умел. Нужно было искать работу, наконец, ему поручили где-то сдирать отслужившие век объявления по городу. Платили копейки, но теперь не так тяжело было подниматься на пятый - за день приходилось побегать. Потом он понял, что бегать не обязательно: никто не проверял, срывает он на самом деле объявления или нет. Теперь его работа заключалась в том, что он по вечерам звонил начальству и заискивающе-вежливым голосом сообщал, что объявления сорваны. В конце месяца он приходил в контору и получал свои гроши. Приходилось шагать почти на другой конец города, и он решил, что стоит завести банковскую карточку, на которую ему будут перечислять деньги.
Однажды он понял, что в лишнюю комнату можно пустить квартирантов. Рядом был университет, потому можно было рассчитывать на успех. Пришлось написать несколько объявлений и расклеить их повсюду. Но никто не приходил, он напрасно навёл порядок в комнате, выбросил старые книги, смёл паутину в завалявшихся углах. Телевизор перекочевал в зал, а вместе с ним помехи и голые бабы после полуночи. Лишняя комната стояла пустой и пыльной, никто больше не спасал там человечество никто не приходил туда, чтобы остаться пережить глубокое и тёмное предпространство утра. Нельзя сказать, что он скучал по ней, но что-то мучило его, не давало покоя. Диван в зале был твёрдым и слишком большим, жизнь казалась суженной на несколько миллиардов лет. Даже музыка звучала громче и надоедливей, может быть потому, что соседи находились теперь за тонкой перегородкой, которая не спасала даже от жужжания мух.
Как-то в дверь позвонили. Он думал, что это соседи, у которых, как обычно закончились соль или спички и потому оторопел от неожиданности, когда увидел за дверью незнакомую девушку. Карие глаза будто бы задавали ему вопрос, один из тех сложных жизненных вопросов, на которые он никогда не пытался ответить.
-Кручинина Марина, - совсем по школьному протараторила она, - это вы сдаёте комнату?
Он онемел сначала, словно в один момент слова застопорились где-то внутри, не желая выходить на свободу. Потом кивнул головой и жестом предложил ей сесть. Девушка поняла, смело прошла в комнату и тут же глянула на часы, пытаясь сообразить, сколько времени она добиралась до этого района.
-Не смотри на них, - поспешил предупредить девушку он, - они никогда не идут верно.
-Как? - не поняла она, видимо не поверив в то, что он умеет разговаривать.
-Надо поправить, - махнул рукой он, видно эта тема была ему неприятна, - так вы по поводу комнаты?
-Да, - ответила девушка, осторожно присаживаясь на краешек стула.
-Не бойтесь, - попытался успокоить её он, - они не ломаются, если их сильно не бить.
-Я понимаю, - робко улыбнулась она и со следующего дня поселилась здесь. Лишняя комната ожила, в ней зажёгся робкий огонёк чего-то светлого, никогда прежде не появлявшегося здесь. Девушка училась в университете, она говорила, кем будет потом, но он не запомнил, но это и не было важно. Всё, что ему было нужно, умещалось в его квартире, которую теперь по общему согласию убирала Марина. Он не знал, сколько она платила ему за комнату и платила ли, может, ему просто хватало на пельмени и стаканчик пива в воскресенье. Большего он от себя не требовал, может, ему просто казалось, что большего не существует.
Как-то он вернулся с пачкой пельменей домой и увидел на столе бутылку шампанского и свечи. Сначала он испугался, подумав даже, что случайно попал не к себе, но потом понял, что сегодня вроде бы какой-то праздник, и ему впервые стало неуютно в собственном доме. Марина была в новом платье, на её губах появилась растерянная улыбка.
-Ты не можешь... - начала девушка, боясь выбрать не то, лишнее слово, - Сегодня ко мне должен прийти друг, в общем, ты понимаешь...
Он ничего не понимал, но быстро собрался и ушёл. У него не было никого в этом городе, а на небе ещё с утра начали собираться тучи. Его зонт давно лежал сломанный в кладовке, а может, была только уверенность, что он лежит там. Мостовая встретила его вчерашней грязью и пустыми бутылками. Горячий град норовил вбить в землю, стереть с её невзрачного лица. Фонари молчали, у них не было лучей для продолжения разговора. Он уходил, а за ним дребезжали трамваи, опаздывая в депо, шумели водители переполненных "Газелей", бросали пустые фразы люди. Только ему одному было всё равно, что происходит вокруг. Он уходил из своей квартиры.
Когда он вернулся, куртка его была мокрой от слёз. Свечи не обгорели ни на грамм или миллиметр - кто их разберёт? - глаза Марины были красными от бессонных ожиданий рассвета.
"Он не пришёл?" - хотел спросить он, но не спросил, молча добрался до дивана, рухнул на него и тут же уснул.
Ему приснился дождь, который улыбался в свои мохнатые мокрые усы.
-Почему у тебя никого нет? - однажды спросила Марина, - тебе одному скучно, и живёшь ты неинтересно. Хочешь, я тебе дам один адрес?
Он пожал плечами и ничего не ответил. Она подождала немного и продолжила:
-Она - моя подруга, немного старше меня. Напиши ей, попробуй! У неё тоже никого нет. Вот увидишь, она обрадуется!
-Что это - старше тебя и никого нет, - угрюмо буркнул он нехотя без вопроса, без цели, просто потому, что долго молчать ему было неудобно. - Больная она, что ли?
-А тебе что, важно именно это? - рассердилась она, - Я тебе предлагаю познакомиться с человеком, пообщаться, а ты...
-У меня тоже эта... как его... болезнь, - попытался улыбнуться он, но вовремя спохватился. - Ну, напишу я и что? Всё равно мне никто не ответит, только время в безобразные каракули переводить... Да и писать я не умею...
-Ты даже не хочешь пытаться. Значит, в твоей жизни и так всё идеально, верно? - проговорила она и затихла. Они долго сидели в тёмной комнате и молчали, каждый по-своему. Наконец, он встал и зажёг свет. Тусклая лампочка под потолком легко разогнала мрак по рваным углам, где давным-давно нужно было менять обои.
-Как её зовут? - дрожащим голосом произнёс он, - Давай, что ли адрес. Попробую.
Он написал письмо, но сил отправить его у него не было. Письмо пылилось на его столе, на нём уже поселилась мандариновая кожура и косточки от абрикосов.
-Давай, я отнесу, - предложила Марина, подумав, какая ужасная судьба ждёт неотправленные письма, - мне как раз по дороге.
Он опять ничего не ответил, лишь кивнул как-то неопредёлённо и замер, испугавшись, что его поймут не так, как нужно. За последнее время он содрал двадцать три объявления и ему нужен был отдых. К тому же подскочила цена на его любимые пельмени, и он не знал, как будет выкручиваться дальше.
На следующей неделе во вторник пришло письмо. Он знал от кого оно, он боялся его, но в то же время им овладело некоторое любопытство. Лишняя комната была пуста - Марины почему-то не было. Он пошёл туда и не узнал комнату, словно за короткое время в ней ухитрились сделать евроремонт. Всё было на своих местах, ничего лишнего не превращало стол в мусорку. Кровать была аккуратно застелена красным покрывалом. Он сначала хотел завалиться на неё, но потом что-то его остановило, и он уселся за стол. Как назло на виду не было ни ножа, ни ножниц, а лезть в тумбочку он постеснялся. Можно было просто разорвать конверт, но вместе с ним нечаянно могло порваться и письмо, и строки, те которые он с нетерпением ждал, могли быть поняты совершенно по-другому. Наконец он поборол себя, пошёл в кухню, но ножи были тупыми и только оставляли на бумаге грязные полосы. Потом он вспомнил, что в ванной у него должна быть пара новых лезвий для бритвы и улыбнулся. Первая преграда была преодолена.
Девушка появилась утром - лицо её было мокрым от дождя. В квартире раздавался лязг и скрежет - это он точил ножи, но делал это не больно умело, разучился за долгое время. Она молча прошла в свою комнату, не поздоровалась и не улыбнулась при встрече. Возможно, дождь в эту ночь был особенно сильным и бил без всякой жалости, норовя утопить в грязи мало-мальски созревшее счастье. Они стали переписываться часто: по понедельникам он писал письма, в воскресенья получал ответы. Он придумал положить в одно из писем свою фотокарточку, сделанную в мае прошлого года. Попросил прислать свою, он не понимал, что с ним происходит. Даже порнокассеты опротивели и отправились в мусорное ведро.
-Она пишет, что жизнь на самом деле - это большой подарок, а я раньше не задумывался о том, есть ли она у меня, - рваными, но уже уверенными словами говорил он Марине. - Я не понимал для чего вообще это всё?
-А теперь? - спросила Марина.
-Теперь... Теперь... Я не уверен, но думаю, что поеду к ней. Вот брошу всё и поеду. Что я теряю? Объявления, которые всё равно никогда не сорвать? Пельмени с просроченным фаршем внутри? Комнату...
Он хотел ещё что-то сказать, но не смог. Что-то остановило, удержало его, он так и замер с открытым ртом, словно в последний раз в жизни испугался сказанных слов.
-Вот и правильно. Поезжай, - морщась от боли, произнесла Марина. - Не знаю... что-то мне плохо. Пойду, лягу, может, пройдёт.
-Да, да, конечно, - как-то бессвязно произнёс он. Выключу радио, чтобы тебе не мешало.
Он пошёл в кухню и обессиленный рухнул на табуретку. "Неужели я могу? - думал он про себя, - Неужели я могу начать всё заново? Она пишет, что могу, нужно только какими-то другими глазами взглянуть на свою жизнь. Но где они, к чертям, эти другие глаза? Открывались бы поскорей."
...Его разбудил стон. Он и не заметил, как задремал на твёрдой кухонной табуретке. Взгляд его скользнул за окно и замер. Закат был красным, зловещим, словно там за горизонтом солнце зарезали, чтобы приготовить жаркое.
-Марина! - позвал он, не понимая, что происходит. Письмо выпало из его ослабевших пальцев и утонуло в тени стола. Было холодно, и только сейчас он услышал тихое шуршание радио - так и позабыл его выключить.
Стоны не прекращались. Он побежал в лишнюю комнату и удивился наступившему там беспорядку. На столе валялись лекарства, бинты, вата, всё это просто купалось в закате, красном, багрово-красном, ему даже казалось, что это стонет не Марина, а солнце, зализывая свои рваные раны.
-Скорую. Янтарный переулок тридцать шесть квартира тринадцать! - выпалил он в телефонную трубку, не понимая даже, слушают его или нет. Потом сморщился от неожиданной резкой боли в животе и почти простонал, - Человек умирает!
...Марину увезли. Ему надо было бы навести порядок в её комнате, но он боялся встретиться там с отголосками заката, задвинул шторы в зале и кухне и рухнул на свой диван. Почему-то расшумелся ветер, он ревел, как никогда в это время года и вторя ему дрожа рвалось со стенки радио, то затихая, то в изнеможении выкрикивая что-то совершенно непонятное человеческому разуму. Утром он позвонил по телефону и вышел на улицу. Он целый час бродил под окнами больницы, пока, наконец, его не заметили и не спросили, что ему нужно.
-Мне... вчера вечером привезли девушку... узнать... как она... - пробормотал он, - Марина...
Он не знал или не помнил её фамилии, потому замер и ждал, что его прогонят или назовут пьяным. Ему так редко люди делали добро, что он почти разучился в него верить.
Письмо, его квадратный конвертик счастья, лежало забытым под кухонным столом.
-А вы случайно не... Бывает, кого-то начинает совесть мучить... - одна из сестёр строго смотрела на него, ему хотелось спрятаться от этого обвиняющего взгляда.
-Я... я её брат, - нашёлся он, понимая, что сестра знает, что с Мариной.
-Что ж вы? Брат и не уберегли, - с укором проговорила сестра, - разве можно такими дикими способами...
-Вы скажете, что с ней? - задыхаясь, произнёс он, - Она жива?
-Жива, Господь уберёг. И надо было ей такое над собой сотворить, никогда таких не понимала. Как их земля после этого носит!
Он вспомнил вчерашний кровавый закат, комнату и его затошнило.
-Можно к ней? - прокашлявшись, произнёс он, - Я просто... хочу её увидеть.
Писем не было. Он пожелтел и высох как листья готовые к долгому полёту на землю, пересылке в места не столь отдалённые. Вдобавок у него начали выпадать волосы, он их обнаруживал всюду, даже в лишней комнате, где он всё-таки навёл порядок. Марина всё ещё была в больнице, её долго не выписывали, может быть, втайне желая уберечь от новой беды. Он каждый день приносил девушке передачи: персики, груши, специально поехал на рынок, надеясь на то, что там всё свежее. Все письма от Марининой подруги он перевязал тесёмкой и носил с собой, не боясь потерять. Случалось, он останавливался, проверял все ли письма на месте, выбирал одно из восьми и читал, хотя все их знал наизусть.
"Жизнь мне кажется лентой, у которой нет ни конца, ни края, - шептал он, и прохожие оборачивались, с изумлением глядели на него, затем, видно что-то поняв для себя, исчезали. - Как не любить такую порой тусклую, но всё-таки такую родную ленту?"
Ещё он писал ей. Каждый день, позабыв про объявления и пельмени. Он жил для двух людей в этом мире, и ему нравилось жить ради этих людей.
Марина вернулась в ноябре, когда снег рваным одеялом покрыл проспекты. Похудевшая, побледневшая, но с прежней немного печальной улыбкой на лице, которой ему так не хватало.
В этот день он понял, что ему никто не напишет. Словно что-то в один момент перещёлкнулось в нём и замерло, угасая. А может, ему пока было сложно жить ради двоих.
-Она написала письмо... - проговорил он, небрежно сооружая из слов ложь. Твоя подруга.
-И что же? - оторвалась от своих книг Марина.
-Она умерла, - безразлично бросил он и свалился сам на голый ничем не защищённый диван. - Её больше не будет.
-Но как же... - проговорила Марина, теряясь. Она хотела ещё что-то сказать, но остановилась и мутным взглядом попыталась разорвать пустую мглу тумана. Но взгляд потерялся где-то во мгле, запутался в ней, как заяц в силках, остановился безумно далеко от горизонта.
А на следующий день пришла телеграмма. Не ему, ей. Тем же взглядом она скользнула по расплывающимся строчкам. Потом замолчала, возможно, ей было тяжело говорить.
-Мне нужно ехать, - наконец решилась она. Родители говорят, нужно срочно, а то они сами могут приехать сюда. А я не хочу, чтоб у тебя были проблемы, чтоб о тебе думали плохо.
-Холодно, - бросил он, пытаясь понять, что происходит с ним, - мне холодно, а тут ты уезжаешь...
-Ты не знаешь моих родителей, - вздохнула она. Нужно было собирать вещи, а у неё опускались руки. Слишком много было всего в этом городе, и это всё никак нельзя было скомкать и выбросить. - Ты не знаешь...
-Может быть, тебе подарить... - он как-то весь засуетился, словно понял именно в этот момент, что может опоздать на поезд, на последний рейс в такую длинную ленту жизнь. - На память... фотографию или ещё что...
-У меня есть, - она достала фотокарточку и показала ему, - уже давно.
-Ааа - только и смог произнести он. Спустя несколько дней смог и туман исчезли, только небо запертое в тучах грустило, норовя подарить городу белые письма.
Но писем не было. Лишняя комната опустела, на своём веку она видела немало.
Сейчас пришлось пережить ещё одно расставание. Он проводил Марину до вокзала, помог втащить вещи в вагон. Возвращался пешком, а на него и других хмурых пешеходов, кружась и обгоняя друг друга, падали снежинки.
На следующий день пришло письмо от неё. Он обнаружил его в почтовом ящике и удивился, потому что не помнил его там вчера, но потом понял, что письма иногда задерживает воскресная почта.
-Я уже ничто, - вздохнул он, прочитав письмо до последнего вздоха, это искусство быть, а я чурбан небыль. Мне и среди людей-то не место, если я их не могу уберечь.
Звонок в дверь - автоматная очередь. Открыл дверь - соседка - весёлая, видно муж домой вернулся трезвым.
-А что ваша барышня? Уехала?
-Да, уехала. Насовсем, - он отвечал не соседке, а в пол, держал в руках письмо и не хотел верить, что насовсем. - Вчера утром.
-Это она чуть в подоле не принесла? Знаем, мы ещё не таких сучек видали! Как вы её, интересно, вытерпели?
Закрыл дверь, выдохнул. Письмо лежало в ладони, письмо грело. А соседей, мелких обывателей, будет много. Каждый день... Каждый день...
-Они не слышат, они никогда не услышат, если мы будем молчать, - произнёс он, возможно, что-то решив для себя. - Мы прячемся в лишние комнаты и утихаем, ничего не можем с собой поделать.
Он помолчал и добавил.
-Всё равно мы придём к своему началу.
Комната молчала.
И у неё был лишний человек, которому в мире не было больше места.