04_Города для Герты
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Сейчас я ничего не могу сказать про эту (этот?) повесть (рассказ?) Можно его рассматривать как продолжение "тридешки" а можно читать как нечто самостоятельное. Можно его считать историей моей авторской смерти, а можно и не считать. Это как повернётся ваше авторское восприятие
|
Гарри Туманов
ГОРОДА ДЛЯ ГЕРТЫ
Рассказ в 3 D формате
Я злюсь, как идол металлический
Среди фарфоровых игрушек.
Н. Гумилёв
Двенадцать дней до моей смерти.
Леденцов должно было быть пять, но вместо пятого кругляша его пальцы нащупали привычную пустоту. Значит, четыре. Значит, хватит на два дня. Значит, потом бежать в аптеку. Из носа у него потекло что-то бурое - нужен был холод. Не тот остывающий холод первого снега, а первобытный холод земли. Он опускался вниз, но находил пробуждающуюся траву, и руки его тонули в тёплой земле...
Больше мыслей не было. Сочинять рассказы "ни о чём" как я их называл, оказывалось проще простого: бери сегодняшние мысли и бережно, чтоб не растерять, оставляй на бумаге. Но сегодня в голове моей было пусто, казалось, я слышу даже шум ветра, который прогуливается по свободным комнатам моего мозга. Лишь Подвелецкая бродила там всюду, но о ней писать было ещё рано. Я не мог придумать того, что случится с ней дальше.
Моя квартира будет выходить окнами на станцию метро. Я смотрел на пустырь, который тянулся от моего дома до ДК, и думал, что тут хорошее место для станции. Вокруг дома - как-никак рабочий район. Гаражи вдалеке можно убрать, они только портят внешний вид. А так, чем хуже того же Лебяжья, куда планируют завернуть первую ветку метро? Магазинов куча - есть на что посмотреть. В часы пик будет не протолкнуться. Тишина разобьётся о турникет. Разные мошенники станут втюхивать глупым пассажирам лотерейные билеты и начнут учить их сценической речи. Жить будет куда веселей.
Сейчас на пустыре было тихо и одиноко. Шагали от ДК какие-то люди, срезали угол - до нашего района так было ближе.
Шли долго, не понимая, кто они и откуда.
Неужели это пришло сейчас в мою больную голову? Надо записать, может пригодится для конца моего рассказа. Моя главная проблема, с которой я столкнулся при сочинительстве, были окончания моих трудов. Я не знал на чём закончить новый рассказ, проще было не писать его совсем, но и так уже почти полгода я не выдавал ничего нового. От этого тоже было пусто, словно когда-то полгода назад я взял мыслей взаймы, а теперь вынужден расплачиваться.
Мне скоро будет двадцать три и к этому времени я должен что-то написать. Просто для себя.
С Наташей Подвелецкой я познакомился на дне рождения моего брата. Вообще он не родной мой брат, а двоюродный, но раз никто не дал мне родных, приходится ходить на дни рождения всех подряд. Особенно когда лень себе готовить обед - у меня иногда пригорают сковородки. Обед получается ничего, есть можно, а сковородки пригорают. И то я стал уже дежурить над обедом, как над священным огнём - результат нулевой. В каком-нибудь диком племени меня за такие штучки уже самого поджарили бы и съели. А что? Правильно бы сделали.
Но пока мне хотелось захватывать как можно больше жизни и счастья во всём, и потому я не рисковал и часто ходил обедать к родственникам. Вот и тогда пошёл к дяде, даже не зная, что у Саньки день рождения. Пятнадцать лет исполнилось этому чёрту. Пришёл, а там все орут, кричат. "Ну, думаю, за стол ещё не скоро сядут". Потом разобрался, что к чему даже сам крикнул невесть что. Какую-то белиберду, типа "желаю красивых женщин и не падать в ответственный момент". Растолкал подростков, собравшихся вокруг юбиляра, подошёл к нему и пожал руку. Всё как полагается, только без подарка. Да и какой мог быть подарок, когда я просто пожрать туда шёл на халяву. Однако Санька будто бы и не заметил моего упущения. Да ему и так надарили всего - я заметил довольно приличную гору всего в одном из углов. Раньше в этом углу стояла лампа, и я подумал, что его сегодня специально освободили для подарков. Торчала там новая хоккейная клюшка, обмотанная почему-то красивым узорчатым полиэтиленом, небрежно были брошены коньки, и одно из лезвий, будто бы случайно, оказалось направлено на меня. Когда я заметил это, меня почему-то передёрнуло, я почувствовал, как меня разрезают на части этими вот коньками. Бред полный. Такое может прийти в голову только писателю.
А между тем народу вокруг юбиляра всё прибавлялось. Я даже не знал как все и вместились в таком небольшом зале. Сам виновник торжества смешно торчал в центре, в новом костюмчике словно политик, от которого ждут предвыборных обещаний. Крепкий подросток, который по росту скоро догонит меня - это Санька. У него светлые волосы и озорные яркие глаза хулигана. Вам, наверное, приходилось встречаться с ним. Такие, как он, - всюду. Они скоро захватят этот мир.
Тут круг неожиданно разомкнулся, и вошла Подвелецкая. Впрочем, тогда я ещё не знал, что это она. Но во мне вдруг что-то перевернулось, будто бы в сердце упал сухой ком прошлых моих неудач и растворился в нём. Я даже хотел проверить, не остановилось ли у меня сердце, но понял, что стою у всех на виду, да так и замер с приподнятой рукой.
-Привет, - как-то несмело и нерешительно произнёс Санька, став в один момент пунцовым. Ещё минуту назад орал, что местная хоккейная команда в этом году станет чемпионом, а теперь будто охрип. - Ты... пришла?
Дурацкий вопрос, неужели он не видит, что пришла? Но я вообще ничего не мог сказать и глупо стоял в центре рядом с именинником, уже понимая, что это не моё место и чувствуя, что надо отойти. Но ни одного шагу я пока не был в состоянии сделать, только лишь опустил руку, чтоб совсем не походить на идиота. Но Саньке было не лучше чем мне. Он повернулся к друзьям, словно желая представить им девушку, потом понял, что друзья всюду и растерялся. Но тут же собрался - лучшему нападающему местной секции по хоккею нужно уметь быстро приходить в себя - и проговорил чётко и внятно, чего никогда за ним не водилось: "А это... Наташа".
На большее его не хватило, но мне большего и не было надо. Я заметил, что парни вокруг перестали говорить о хоккее и тоже разглядывают Наташу как какую-то диковинку.
-Вообще-то, называйте меня Гертой, - сказала она, будто бы между прочим Я подошёл к ней представился, и весь вечер только и делал что молол чепуху, замечая как-то вскользь, что Санька тоже мелет чепуху и незаметно отмечая, что меня-то ему не перемолоть - опыта в общении с девушками у меня несомненно больше. И я узнал, что Санька с Наташей познакомился после хоккейного матча юниоров, она, оказывается, очень любит такие матчи. И вот она пришла и на этот, а там Санька забил пять голов и по его же меткому выражению "покорил всех и каждого". Он очень зазнаётся, мой маленький брат. Ещё смотреть не на что, а уже туда же, в общую корзину. Или ворота - больше по теме подходит. Ни черта человека - одни массово-развлекательные качества. Похож на плохую комедию, от которой хочется не смеяться, а ржать, расплёскивая тысячи бессодержательных звуков.
И вот они с Наташей вместе уже два месяца. Я отметил про себя, что два месяца ничего не значат, за них невозможно узнать человека, как и порой за всю жизнь. Словом говорил я об одном, а думал о другом и тут меня кто-то легонько толкнул, я обернулся и увидел Герту рядом. В её карих глазах играли насмешливые огоньки.
-Ты знаешь, есть ли здесь что-нибудь выпить? - она, казалось, глядела внутрь меня, пытаясь прочитать то, что я изо всех сил пытался скрыть. Слова как-то сразу потерялись во мне, я и забыл, о чём говорил до этого.
-Что ... в горле пересохло от всей этой трескотни? - небрежно проговорил я, не помня, когда мы с ней перешли на Ты и вообще, было ли это. Может, так и началось всё с начала?
-Просто, хочется выпить. Мы ведь на празднике, а не на какой-нибудь конференции, - Герта поморщилась, - Или тут только детское шампанское?
Я пробился сквозь толпу орущих и мычащих Санькиных друзей, нашёл у дивана початую бутылку полусухого и принёс её Герте. Санька куда-то делся, потому общаться стало куда проще.
-Ты лучше, когда молчишь, - заметила она, когда я налил ей вина. - А так вообще... чем занимаешься по жизни?
Эта последняя фраза не подходила ей. Какая-то она была будничная, негертинская. Так могла сказать моя очередная подружка на ночь, потому что ей, в общем-то, было безразлично, что я отвечу. Просто нужно чем-то занять пустой и скучный вечер, - вот и эти разговоры о жизни. Но я, конечно, не стал укорять Наташу за эти слова. Может, они случайно вырвались.
-Я писатель, - сказал я, выпив свой бокал по привычке залпом. - Вообще за это деньги не платят, и мне приходится пописывать статейки в "Вечерние огни". А в свободное время собираю пластиковые стаканчики и придумываю новые города, героев, каждую чёрточку в их мире...
-Это интересно. - Герта подумала, отпила ещё немного из бокала и неожиданно произнесла, - А ты мог бы для меня придумать город?
-Проще простого, - улыбнулся я, - только давай обменяемся телефонами. А то, как я тебе сообщу о том, что город уже построен.
Потом, разумеется, появился Санька, и весь вечер Наташа была с ним. А я допил остававшуюся у меня бутылку вина - я не хотел, чтобы ещё кто-то прикасался к тому вину, которое пили мы - и ушёл, ни с кем не прощаясь.
Десять дней до моей смерти.
Утром мальчик проснулся и соскочил с кровати. Давно не мытый линолеум на полу был не по-летнему холодным. Чтобы согреться, мальчик на носках побежал в большую комнату и остановился. Он забыл, зачем оказался здесь в такую раннюю для него минуту. Утром мальчик проснулся.
Дерево было большим и наверняка добрым, потому что в жару, отдавало накопленную зимой прохладу. Мальчик любил это дерево и немного гордился, что оно как раз напротив его окон. Больше возле огромного корпуса и дальше в тишине пустыря деревьев не было. Торчали лишь ленивые саженцы, воткнутые в землю комсомольцами этой весной. Но им не дано было пережить суровую сибирскую зиму, и мальчик понимал это. Он стоял и смотрел на дерево, уже не ощущая утреннего холода. Мальчику было всё равно, тополь это или клён, для него это дерево было всегда. Если бы он хорошо знал ботанику и вообще хорошо учился, то бы знал, что клёны не могут дотянуться до седьмого этажа, а тополя пушат каждое лето. Но мальчик ничего не знал, словно только что появился на свет.
Девочка, которая спала рядом с ним, проснулась. Она не нашла его сразу, не нашла потом и рассердилась, потому что это помешало ей уснуть снова.
-Ты где? - позвала она негромко, но настойчиво.
-Я сварю нам кофе, - ответил мальчик, но не двинулся с места. Это было первое, что пришло ему в голову в этот момент. Утром мальчик проснулся и понял, что чашка горячего кофе сейчас не помешала бы. Особенно когда в комнате холодно, а девочка перетянула на себя всё одеяло.
-Ты больше не придёшь? Ты ушёл от меня? - обиженным голосом произнесла девочка. Наверное, она сморщила свой курносый носишко и надулась. Взрослые всегда поступают так глупо. Мальчик ничего не ответил и нехотя направился в кухню. Становилось теплее, и горячего кофе хотелось меньше. Но нельзя было всю жизнь смотреть на дерево, оно не могло заменить леденцы. А их не было. Вчера вечером он незаметно, чтобы не увидела девочка, съел последний...
Я открыл буфет и увидел последний кусок хлеба, засохший и покрытый плесенью. Идти за хлебом мне было лень, а пластиковые стаканчики грызть конечно не будешь, и я спустился к Настёне, оставив последние слова в рукописи недописанными. Потом, никуда они не убегут, а сейчас просто необходимо чего-нибудь пожевать. Иначе мозг мой слипнется и не пропустит ни одной дельной мысли на бумагу.
Нацепил старую потёртую футболку и джинсы, из которых давно вырос и прямо в тапках отправился пешком на первый этаж. Вниз - это легко. Не нужно залезать в грязный оплёванный лифт и ехать под странный скрежет, будто падать, зная, что внизу острые колья. На нашей улице есть несколько домов с новёхонькими лифтами, там в них блестят зеркала и ярко пестрит рекламой доска объявлений. Но я и такие лифты не люблю. Какие-то они вылощенные как бизнесмены. Не хочется потом оставлять на тапках такую чистоту.
Настёна открыла не сразу, но быстрее, чем обычно. Наверное, она как раз была в кухне или выезжала умыться. От ванной и кухни всего ничего до входной двери. Даже когда ты сидишь в инвалидном кресле.
-Привет, - Я вошёл в квартиру как в свою и легонько похлопал Настёну по плечу. Широкий коридор, в который бы вместились два моих, уводил в квартиру, также словно слепленную из двух, - Не одолжишь пару кусочков хлеба? А то мне на рынок сбегать лень.
Я знал, что она сейчас с удовольствием сбегала бы не то что в ближний, а во все дальние магазины, если бы могла.
-Ты недолго ждал? - Ещё не развернув инвалидное кресло, Настёна стала передо мной извиняться, - Тут замок на двери поставили новый и мне его открывать неудобно.
Ей приходилось вытягивать всю себя, чтоб дотянуться до этих запоров. Я это понял потом, когда увидел этот тугой металлический засов, хлопающий, когда его опускаешь.
Кандальный звон...
-Ты не сердишься, нет? - Она была такая открытая, светлая, незащищённая, на неё, пожалуй, не рассердился бы и преступник. Мысли толпились в моей голове, не зная как выбраться в эту просторную прихожую, и чтобы их разогнать, я поспешил в кухню, оставив Настёну возиться с засовом. Она не могла догадаться, что я зашёл только на минутку, а я и не подумал ей об этом сказать. Ничего, ей полезно делать физические упражнения, авось на ноги быстрее встанет.
-Я мог бы попросить у соседей старьёвщиков, но они, наверное, сейчас копаются в мусоре, - сказал я и рассмеялся. Да, к ним в квартиру я бы не зашёл так просто.
Кухня как всегда яркая, пёстрая и весёлая встретила меня тусклым солнцем, запутавшимся в плетёных занавесках. Я всегда думал, что Настёна сама сплела их, мне нужно было представить, чем она занимается одна дома в пустой громадной квартире. Мне всегда не хватало времени, и ощущать бесконечное время Настёны мне было неловко точно нищему, случайно увидевшему царский стол.
-Может, ты ещё вот не сразу уйдёшь? - с робкой надеждой произнесла девушка, неожиданно появившись рядом в своём кресле. Она и боялась выдать себя, и не хотела скорого расставания. Видно справляться со своим временем ей одной всё-таки было тяжело.
Я не особо спешил, нарезанные куски хлеба, словно ожидая меня, сохли на столе, но хотелось малость поиздеваться над Настёной, и я безразлично пожал плечами.
-Ты же знаешь, как тут для меня время тянется, - проговорила она, - мама уйдёт и, кажется, сто часов пройдёт до вечера. Хоккей днём редко бывает...
-А Ромка? - напомнил я, скривившись от упоминания нелюбимой игры, - разве он не звонит?
-Звонит, - вздохнула Настёна, - каждый час. Всё хочет меня на хоккей вытащить. Но я телефон отключаю.
-А что так? - я хотел было выйти из кухни, но Настёна придвинулась ближе к дверному проёму и своим креслом загородила дорогу, - он же любит тебя.
Конечно, я не верил ни в какие истинные Ромкины чувства к Настёне. Просто он был из какой-то захолустной деревни, и ему позарез нужна городская прописка - только и всего. Настёна была бы порядочной женой и не бегала бы к другому. А квартира большая, сюда целый цыганский табор можно заселить.
-Ты же знаешь... - Настёна подняла на меня свои большие глаза, вдруг за секунду наполнившиеся слезами, - я недостойна его. Я никого недостойна.
-Настёна, Настёна, - я пощёлкал пальцами в воздухе, потом выдохнул весь воздух из себя, словно готовясь совершить самый серьёзный вдох в своей жизни, - сотый раз говорю, что всё это у тебя не навсегда. Настанет день, и ты встанешь на ноги - главное поверить в себя. Ты сильнее, чем думают Ромка и родные. Ты сильнее, чем думаешь ты сама. Это кресло... оно заставляет думать по-другому. Порой я его ненавижу, потому что его присутствие ощущаешь всюду, даже когда ты в больнице или на этом чёртовом хоккее. Когда-то я был здесь без тебя и чувствовал его движение по комнате. Ты должна его победить, Настёна, пересилить себя и подняться. Иначе никак, слышишь? Я вот верю в тебя, потому что просто верю в человека.
Я не знал, верил ли вообще во что-то, но ничего про это не сказал Настёне. Из её окон не было видно ни пустыря, ни деревьев - ничего. Голая стена двухэтажного кирпичного гаража и чахлые кусточки возле. Скучно. Хорошо верить, когда из окон видишь весь мир, какую-нибудь дорогу и людей, похожих на пляшущие точки. Но когда точкой становишься ты сам, да ещё и не пляшущей, а неподвижной, бывает далеко не так здорово.
-Я не смогу, - сказала Настёна. Хоть плакать перестала, и то уже что-то. - Это, мама говорит, у меня с рождения, и с тех пор никаких улучшений.
Её волосы сейчас совсем стали бесцветными или это солнце, наконец, прибавило яркости? Настёна казалась старухой, утонувшей в своём громадном кресле, куколкой, которой никогда не стать бабочкой и не взлететь. Старый спортивный костюм был ей большим: из рукавов торчали лишь кончики её пальцев. Мы молчали не больше минуты, а мне казалось, что прошло уже много времени. Так можно было молчать с Гертой, наблюдать, как она медленно пьёт вино, будто бы оценивая каждую каплю.
-Я не смогу, - снова повторила Настёна, но шёпотом, словно бы про себя. - Я знаю, это бог меня наказал за мои грехи.
-Видно было за что, - бросил я, не зная за Настеной ни одного плохого поступка, не говоря уже о грехах. - Просто так этот седой старикан наказывать не будет. Лень ему подниматься с облаков.
Я хотел ещё чем-нибудь подстегнуть девушку, но в тот момент зазвенел телефон. Заворочался в кармане и запищал. Просто мышонок какой-то этот мой мобильный. Маленький серый, с почти уже стёртыми цифрами на кнопках. Если я его потеряю где-нибудь на съёмной квартире, то будет не жалко.
-Ой, Роб! - услышал я дрожащий и возбуждённый голос где-то глубоко, может, на оборотной стороне земли, - Это ты?
Это был я, а вот кто со мной говорил, я пока не разобрал. Женские голоса в телефонных трубках имеют свойство походить друг на друга и сливаться в памяти только в один средний голос. Хотя позвони мне Герта, я бы узнал её сразу.
-Сегодня увидимся? - спросил я, закидывая удочку.
-Сегоодня? - голос в трубке растягивал гласные, будто бы пытаясь скрыть пустоту девичьих мыслей, - Нуу я не знааю...
-Ладно, - серьёзно проговорил я, - когда узнаешь, тогда позвони. И отключился. Больше ни слова. Пусть звонит, когда будет в себе уверена.
-Это она? - спросила Настёна, когда я снова повернулся к ней. Как изменилось её лицо! Лёгкий румянец окрасил щёки, а в глазах играли задорные красные огоньки...
Как тогда у Герты...
Казалось, Настёна сейчас встанет с кресла и побежит на улицу.
-Кто? - не понял я, удивляясь переменам в девушке.
-Ты же прекрасно знаешь, - Настёна закашлялась, и покраснел даже её лоб, она изо всех сил пыталась сдержать себя, справиться хоть на миг со своей немощью. - Это она.
Я не знал, кто это, потому не пришлось врать. Я всегда почему-то сердился на себя, когда обманывал Настёну, будто бы врал не ей, а самому себе.
-Это Герта, - сказала Настёна. Она сейчас показалась мне судьёй в своём кресле, от её прямого строгого взгляда невозможно было уклониться. Мне хотелось уйти, но кресло встало как раз в проходе, будто бы желая запереть меня здесь навсегда, - ведь так?
Она сказала про Герту так прямо и спокойно, что мне показалось, мой приговор уже вынесен. "И зачем я рассказал Настёне про неё?"
И говорил ли?
Солнце, казалось, пропало совсем: в комнату пришёл полумрак и зашуршал в шторах. Бесцветные глаза Настёны теперь ярко горели.
-Нет, - твёрдо произнёс я, попытался щёлкнуть пальцами, но у меня ничего не вышло, - это не она. Это по другому делу. У меня же тысяча дел, порой повернуться не успеваешь.
Разверни же кресло, сука!
Пальцы у меня тряслись, хотелось уйти отсюда и написать несколько очень хороших предложений. В кухне не было даже карандаша, а то бы я точно начал чертить что-нибудь на клеёнке.
-А мне показалось, - Настёна зевнула и снова стала тихой и бесцветной, - впрочем, неважно. Борь, что сделать, чтоб Ромка мне не звонил? Может, ты с ним поговоришь?
Она одна называла меня моим настоящим именем. Видно имя "Роб Грин" резало ей слух. Развернув кресло, Настёна, наконец, поехала к себе в комнату, а я облегчённо вздохнул и вышел в коридор. Говорить какую-то чушь о Ромке и тем более с ним мне не хотелось.
-Пошли сюда, что ты будешь всё время в кухне стоять? - крикнула девушка уже из комнаты.
-Нет, мне действительно пора, - сказал я, подошёл к двери, намереваясь легко и непринуждённо открыть засов, - говорю же - тысяча дел...
Тот лишь хищно засмеялся, но не поддался. Пальцы мои скользнули по двери, а ушам пришлось ещё раз пережить железный стук.
-Действительно, чёртов замок! Как ты его открываешь? - спросил я, но Настёна, наверное, меня не услышала. Вторая попытка оказалась удачнее: засов тяжело, но сдвинулся, лениво выбираясь из гнезда. Он будто бы показывал мне язык, пытаясь сказать, что ещё меня одурачит. Радуясь своей свободе, я побежал наверх, перепрыгивая через несколько ступенек. И только у себя дома обнаружил, что хлеб, за которым я и шёл, так и остался в мрачной настёниной кухне.
Восемь дней до моей смерти
Девочка проснулась, когда услышала грохот снарядов, и поняла, что мальчик опять врубил одну из своих крутых войнушек, и наверняка мама с папой уже проснулись, и мальчику сейчас будет здоровенный втык. А потом тот выключит компьютер, и снова можно будет спать.
Но грохот не умолкал. Мало того, мальчик, похоже, ещё добавил громкости, ведь леденцов больше не было и нечего было терять...
-Слишком громко, - поморщилась Славка, - сделай потише.
-Боишься, что в старости понадобится слуховой аппарат? - улыбнулся я, но музыку всё же убавил, - Не беспокойся, с твоим сегодняшним образом жизни, ты до неё не дотянешь.
Я рассмеялся легко и непринуждённо. Мы сидели в какой-то кафешке, таких много теперь даже на городских окраинах. Название стёрлось из моей памяти в тот же день. Здесь росла искусственная яблоня, из её плодов всюду таращились огоньки, подсматривая за нами. Играла неторопливая тупая музыка, забиваясь в мозг и притупляя все серьёзные мысли. Литвинова пила какой-то коктейль, сейчас у них такие дурацкие названия, что не упомнить, а себе я заказал пиво.
-Дурак, - Славка попыталась ударить меня кулачком, только у неё ничего не вышло, только коктейль расплескала. - Я не собираюсь умирать ещё много-много лет, понятно? И засунь свой слуховой аппарат знаешь куда.
-Намаются мужики с тобой, - вздохнул я. Но неуловимо отметил, что Славка вздрогнула, будто бы рябь пробежала по её лицу. Литвинову было очень сложно запомнить, так она была размалёвана. Вон, рядом с вами сидит такая же, за соседним столиком или на диване, ладно, в квартиру к вам залазить не буду. Красит ногти, пьёт слабый кофе или коктейль, смеётся, не понимая смысла слов, короче говоря, занимается ерундой. Если бы их свести с Санькой, получилась бы идеальная парочка. Пусть люди любуются. Красиво, нарядно, мармеладно, а то, что в лицах нет лица, не каждому и интересно.
-Почему ты позвонила? - спросил я, отхлебнув пиво, - Мальчика нет на эти выходные? Могу уступить по сходной цене.
Только вряд ли Санька сейчас заинтересуется этой дурой. У него есть Герта, эта нежная, похожая на сплетение всех строчек на свете поэма. И ещё раз осознав, что она сейчас не со мной, что она не придумана мной, я сплюнул липкой тягучей слюной прямо на пол.
-Ой, Роб, - завздыхала Славка, заметив мою проделку. - Это нехорошо. Нас же выгонят, если увидят.
-А наплевать, - мне действительно сейчас было всё равно, что про нас могут подумать, - всё же почему?
-Что? - не поняла Славка, - Ну... так не делают...
-Нет, - махнул рукой я, - не о том. Почему ты позвонила?
-А что? - хитро улыбнулась Литвинова, видно готовя для меня очередную западню, - Не ждал? Кувыркался там с какой-нибудь шлюшкой, а про меня и не думал. Я же тебя знаю.
Я почему-то вспомнил Настёну, её виноватую улыбку, и мне стало не по себе, будто в один момент пришлось кого-то предать. И ради чего? Рука моя невольно потянулась к искусственному яблоку. Я представил будущую ночь со Славкой, удовлетворённо улыбнулся. С ней было хорошо, предательски хорошо, но всё-таки как-то однообразно.
-Нет, - поскорее выбросив Настёну из своих мыслей, я скорчил кислую рожу, - иногда я думаю о тебе.
-О чём именно? - улыбнулась она, - о моём теле или вообще как меня скорее трахнуть?
-Одно не исключает другого, - заметил я, - а вообще не об этом. Неужели тебе нравиться ложиться под всех подряд?
-И вовсе не под всех, - начала было Славка, но тут же поняла, что я сказал что-то нехорошее в её адрес и что меня надо ругать, - ты что спятил? Как ты вообще смеешь такое нести?
-Не знаю, - честно признался я, - если несу, значит, наверное, смею.
-И после этих слов, - уже спокойнее прибавила Литвинова, - ты хочешь, чтоб между нами было что-то общее.
Я промолчал. Мне было легко с ней. Славка не умела сердиться долго. Если бы она не была готова залезть в постель к первому попавшемуся парню, то у нас бы, наверное, что-то получилось. Конечно, не навсегда, но насколько-нибудь точно. А то мне уже осточертело вечное одиночество и ненастоящая любовь в съёмных комнатах. Это поначалу всё казалось так круто и здорово, что хотелось ржать до появления счастья. Новая обстановка, новая женщина, новые ощущения в таком скучном и однообразном мире. Потом я понял, что все комнаты, как и все женщины похожи друг на друга, и от всего немного отдаёт гнильцой.
-Совсем спятил, - продолжала сердиться Славка, будто бы прочитав мои мысли, - а я ещё звоню, думаю, скучает...
-Я буду играть в войнушку, потому что ты мне уже надоела.
-А войнушка не надоест? - девочка, похоже, обиделась всерьёз, в её глазах показались первые слёзы.
-Нет, - мальчик был угрюмым и нахохлившимся, похожим на себя самого.
-...хоккей из-за тебя пропустила...
Но как они могут об одном и том же...
-Ты что пишешь? - удивилась Литвинова, заметив, что я что-то карябаю на салфетке, - Неужели признание в любви? Роб, какая прелесть!
Она думала, что я решил так оригинально попросить прощения. Но войнушка надоела и мне самому, потому я смял салфетку и молча кивнул.
-Можно... посмотреть? - она покраснела, как невинная девушка, которой парень первый раз посвящает стихи.
-Нет,- коротко отрезал я и выбросил салфетку, - это было... плохое признание. Таких ты слышала, наверное, миллион. Я хотел написать что-то хорошее, но у меня не вышло.
Я не сказал ей, что у мальчика не хватило сил признаться ей в любви. Она бы всё равно не поняла.
-Пойдём, что ли? - я отодвинул от себя недопитое пиво, - Надоело мне здесь.
-Вот всегда ты не можешь усидеть на одном месте, - Литвинова уже совсем не сердилась, она лишь глядела на меня как на побеждённого. Искала в своей сумочке салфетки и всё равно глядела. Мол, сколько ты, мой дружок, не бегай, всё равно прибежишь ко мне, куда денешься.
И тут что-то белое выпало из её сумочки. Какая-то бумажка, сложенная вчетверо.
Я почему-то подумал, что Герта в постели куда лучше, чем эта раскрашенная кукла. И мне почему-то стало жаль Славку, может быть, потому что ей придётся лезть под стол, чтобы достать эту бумажку.
-Ой, - теперь она боялась даже взглянуть на меня, - совсем забыла. У меня завтра на час талон в поликлинику.
-А что такое? - поликлиника и Славка не соединялись вместе в моей голове во что-то одно, и я даже готов был рассердиться на Литвинову за это.
Но не рассердился даже в больнице, когда узнал всё. Просто дурацкая дрожь пробежала по всему телу, и мальчик опустил глаза, будто был в чём-то виноват. Потом он вдруг оттолкнул врача и побежал наверх. Когда его спросят, мальчик не сможет объяснить, почему сделал это. Просто тогда он хотел найти именно ту палату. Что-то вспыхнуло в нём, может, в последний раз. Он отчётливо помнил, что нужный этаж предпоследний, но казалось, сто этажей осталось позади, а того всё не было. На каждом - одинаково суетились медсестрички, беленькие ангелы с какими-то бумажками, чайниками и, грязным бельём. Одна из них окликнула его, спросила, хорошо ли она выглядит.
"Тебя бы трахнуть где-нибудь на съёмной комнате, а я вынужден стоять и оправдываться тут перед тобой".
-Что? - не поняла Славка, видно эти последние мысли всё же вырвались наружу и зазвучали громче слов, - Ты сердишься на меня?
-За что? - я был весь там в этой придуманной больнице, потому забыл уже, о чём мы с Литвиновой говорили.
-Просто в последнее время чувствую себя нехорошо, - Славка как-то виновато улыбнулась, словно в чём-то была передо мной виновата, и я заметил, что она похожа на Настёну. Вот в этот один-единственный момент. Потом всё стало по-прежнему
до того момента в больнице, когда мальчик почувствовал, что надо соврать. И он сказал, что она лучше всех на свете.
-Ой, врёшь, наверное, - медсестричка покраснела, потом поняла вдруг, что здесь, в больничке, ей нужно быть серьёзной и строгой, - а куда ты бежишь?
Я не знал куда, не знал, что ответить. Я ушёл с ней просто потому, что нужно как-то проводить своё время. Просто потому, что рядом не было Герты. В городе начинали зажигаться фонари. Тысячи искусственных фонарей в искусственных яблоках. Хотелось сорвать пару и схрумкать. Завтра у Славки талон в поликлинику, и мне нужно будет уйти рано. Дура, не могла на другой день взять этот чёртов талон! Опустив голову, я шагал по тротуару, похожий на знак вопроса. Кто его знает, что будет завтра? Может быть, ничего не будет.
Шесть дней до моей смерти
В шесть дней сотворился мир. Наверное, он был ещё хуже чем мой, ещё несовершеннее. Лестничные клетки были грязнее, мусора возле домов больше, а деревья ещё не успели вырасти.
Ранним летним утром, когда только-только просыпалось солнце, я возвращался домой от девчонки. Нужно было принять душ, наскоро перехватить чего-нибудь и бежать на работу. Я ещё вчера написал статейку про грязные подъезды и сегодня готовился впихнуть её в следующий номер.
Наверное, было ещё совсем рано, мне не встречались прохожие, только несколько бродячих собак перебежало дорогу. Но дворник уже вышел на свой пост. Я окликнул его, но тот упорно продолжал мести цветной метлой серую землю. Невысокий крепкий в смешном жёлтом балахоне он прогонял ночь, засевшую в людях. Я всегда считал его дурачком и часто наблюдал за ним. Зимой он также механически работал ломом, очищая остановку ото льда. Все остальные всегда были скользкими и скрывались под обманчивым снегом, а на нашей остановке всегда чернел асфальт. "Наверное, ему некуда спешить", - думал я о дворнике, проверяя, между тем, много ли у меня осталось свободного времени. Бывало, я даже придумывал ему имена - Тимоха, Валюха, но сейчас было не до того. Когда-нибудь напишу о нём книгу.
Но сколько ненаписанных книг оставалось в его мыслях! Мальчик не думал, что удастся ещё что-нибудь вытащить на свет, и не пытался сейчас что-то записывать. Он бежал по ступенькам, думая, что за ним уже по пятам мчатся медсестрички, и та, которой он сделал комплимент, впереди всех.
В первый раз мальчик остановился, когда его окликнул безрукий-безногий. Единственное окно в коридоре было черно, словно кому-то белое надоело до чёртиков, и он решил выкрасить мир в тёмный цвет. Но сил хватило только на окно, а мир так и остался болезненно-белым с жёлтыми пятнами старости повсюду. Только сквозь отколовшуюся краску пробивался в коридор неуклюжий свет, но и он здесь казался смертельно больным.
-Сынок, - невозможно было определить, сколько лет страдальцу. Он сидел на старом, поломанном инвалидном кресле, куда хуже, чем у Настёны, и беспомощно шевелил отхваченными по локоть руками. Измятое пожелтевшее лицо его было похоже на скомканный конверт, где, словно марки, приклеились глаза. Они-то и пытались впитать в душу всё живое, что было вокруг, плохо только то, что здесь живого почти не осталось.
-Извините, - предупредил мальчик, шагнув в темноту коридора, только чтобы быстро, мне надо бежать...
-Я хочу написать письмо своей любимой, - ответил безрукий-безногий, и казалось, лицо его засветилось в полумраке, - а то она, поди ка, думает, что я совсем бросил её.
-А где ваша палата? - озираясь, пробормотал мальчик, надеясь, что там не будет медсестры.
-У тебя хватит сил пару раз толкнуть эту развалину?- вместо ответа проговорил безрукий-безногий, и мальчику показалось, что он улыбнулся.
-Когда ты мне снимешь с глаз эту чёртову повязку? - я уже начинал злиться. Мы прошли, наверное, уже весь парк, а ничего похожего на "сюрприз" я не ощущал, только раз под ноги мне попала пивная банка и я чуть не упал.
-Потерпи ещё чуть-чуть, - голосок Рогдаи звучал рядом и успокаивал. "Только бы она не спрыгнула с дерева ко мне на плечи, - ненароком подумал я, - а то будет мне сюрприз на следующий месяц. Весит-то она уже немало, а спина моя не железная".
-Только если я упаду и сломаю ногу, тебе же будет хуже, - попытался пошутить я, только вышло это у меня как-то коряво.
-Не беспокойся, - ответила Рогдаюшка, - мы с Бучем будем приходить к тебе тогда, чтоб тебе не было скучно.
"Какая благодетельница", - подумал я, и тут же понял, что лицо моё царапает какая-то ветка. Мы пробирались через кустарник, и если бы в моей руке не была Рогдаина ладошка, то я бы давно навернулся.
-Если я начну падать, ты меня не удержишь, - на всякий случай предупредил я, - ты маленькая, а я огромный.
-Это вам только кажется, что я маленький, на самом деле я уже совсем большой.
-А мы уже пришли, - весело прощебетала Рогдаюшка, и я понял, что ничего уже не царапает меня по щекам, - сейчас я развяжу тебе глаза!
"Вот радости-то будет", - усмехнулся я, но ничего не сказал, потому что мне самому уже стало интересно, что там, за надоевшим мраком.
Он увидел палату, полную рваного света от двух дрожащих лампочек. Они будто бы боялись, что их погасят, боялись темноты, подступающей из коридора, пожалуй, даже что-то бормотали на им самим понятном языке. Одна освещала тумбочку без дверцы, одну на всех здесь, на ней лежали листок бумаги и карандаш.
В комнате было ещё несколько людей, и мальчик тихо поздоровался. Один, похожий на кокон, бинты обняли его так крепко, как ни один друг не смог бы. Другой маленький зелёный казался инопланетянином, лишь он в ответ на приветствие что-то буркнул в ответ. Третий наоборот громадный и чёрный спал прямо на одеяле и громко храпел, никого не стесняясь.
Мальчик взял карандаш с бумагой и присел на койку. Зелёный покосился на меня, но ничего не сказал. Тот, кто был в бинтах, зашевелился даже спросил что-то, но мальчик не понял.
-Он тоже хочет написать письмо, - сказал безрукий-безногий, но не знает куда.
-Ничего, - проговорил мальчик, по привычке пощупав пустой без таблеток карман, - нам спешить некуда, мы придумаем.
-И что это ты придумала? - я старался казаться удивлённым, но, честно сказать, был разочарован. На полянке, совершенно случайной в таких зарослях, торчали две Рогдаюшкиных куклы, а чуть поодаль было насыпано немного песка. Я даже разозлился на мою спутницу. И чего тащила меня сквозь эти чёртовы заросли! Что я кукол не видел в этих их дурацких платьях из листьев? Могла бы уж чего-нибудь поинтереснее изобрести ради меня-то.
-Смотри, - тихо проговорила девочка, - это я сотворила мир. В шесть дней, как и нужно. Вот эти прутики - деревья, там за ними лужица - это море, а вон тот камень - самая большая гора на свете!
-А почему здесь песок? - удивился я.
-А это куклино золото, - отвечала она, ясная, светлая, словно сам господь Бог. - Им не нужно настоящего, а то будут войны потом и гадости всякие. А песка много, его на всех хватит!
Я хмыкнул, оглядев ещё раз полянку. Сюда бы привести Герту - вместе бы посмеялись над Рогдайкиными чудачествами. Но сейчас я похвалил этот мир, сказал, что придёт время, и он будет лучше нашего. Но девочка вдруг отвернулась от меня, отойдя на самый край своего мира. Тонкая, беззащитная, теперь она походила не на Создателя, а на прутик, который в её мире был деревом.
-Сказать секрет? - прошептала Рогдая, то ли мне, то ли своим Адаму и Еве.
-Ну, скажи, - отозвался я, поскольку куклы молчали.
-Я никогда не думала, что тебе понравится эта моя затея... Я думала, ты ничего не поймёшь...
-Я же писатель, - бросил я свою коронную фразу, - я понимаю даже необъяснимое, чтобы потом помочь другим понять. И к тому же я твой друг.
Она обрадовалась и сразу повернулась ко мне. Её голубые глаза сияли.
-Грин, давай это будет наш мир! - Рогдая подошла ко мне и улыбнулась. Я кивнул. Она была дочерью моего начальника, редактора газеты "Вечерние огни" Игоря Зелёного. И он разрешал мне не появляться на работе неделями, если я буду иногда играть с её дочуркой. У неё было что-то с головой не в порядке, но отец никак не хотел считать её больной. "Запоздалое развитие", - говорил он мне и всем подряд, даже кому это и интересно-то не было. Но я думал, что дело куда серьёзнее. Девочке было тринадцать, но она играла в куклы, читала по складам и с трудом выводила печатными каракулями своё имя. Им наградил её отец. В своё время он хотел, чтоб имя её дочери прекрасно гармонировало с отчеством, потому несколько вечеров просидел в интернете и нашёл, в конце концов, отличный вариант. Не знаю, была ли против Рогдаюшкина мать, я её ни разу не видел. У нас на работе ходили сплетни, что она живёт в другом городе с новой семьёй и судьбой дочери не интересуется. "Наверное, махнула на неё рукой", - думал я и был готов сам отказаться от Рогдаи и её папаши да что-то всегда меня удерживало. То ли осознание того, что такой хорошей работы мне больше не найти, то ли лень искать работу. Ведь мне было нужно время для рассказов: я должен что-то написать до того как мне стукнет двадцать три. А теперь ещё нужны лишние секунды для того, чтобы придумать города для Герты.
На следующем этаже мальчику встретился суетливый человек. Мальчик не хотел останавливаться, но тот догнал его и окликнул.
-Вам нужно написать письмо?- нехотя произнёс мальчик, - Только быстро, а то я спешу.
Хотя по правде он уже никуда не спешил. Просто бежать, надеясь достигнуть чего-то, было хорошо.
-Если бы, - суетливый человек не мог устоять на одном месте, он всё время рвался вперёд, казалось, он пробежал бы и миллион ступенек, окажись нужная ему палата так высоко. - Я хочу вам продать кое что.
-И что же? - мальчик сейчас с удовольствием выпил бы бутылку минералки. Правда, он знал, что денег, как и таблеток, в его кармашке больше нет.
-Я продаю себя, - сказал суетливый с какой-то особенной гордостью, словно он продавал велосипед, на котором ездил всю жизнь и который никогда не поломается. Я буду вам Санчо Пансой или Пятницей, кем повелите. Мы вместе пробежим весь путь, который вам остался, и он покажется вдвое короче. Просто мне срочно нужны двести тысяч на операцию.
Последняя фраза не подходила ему. Казалось, он украл её из чужого языка, хлёсткого, прямого, не знающего переводов и искажений. Мальчик обшарил все карманы, нашёл две пуговицы, одну белую, другую чёрную и складной ножик со сломанным лезвием, показал всё своё добро суетливому и вздохнул. Больше они не сказали друг другу ни слова. Красивое лицо суетливого больше не дёргалось, казалось, он плакал, сохраняя слёзы в себе. Когда-нибудь он продаст их за двести тысяч, если не будет поздно.
Мальчик не стал завидовать суетливому, тому, что у него есть хотя бы маленькая, но надежда. Он всё же пробежал вместе с мальчиком один этаж. Не за деньги, а просто...
На верхнем этаже редакции я наткнулся на шефа. Я приехал на работу отдать статью, и хотел уже ретироваться, но Зелёный заметил меня.
-Грин, - проговорил Игорь, не отрываясь от монитора. Шеф говорил негромко, но его слышали все на третьем этаже, даже, наверное, до первого что-нибудь долетало.
-Чёрт, - пробубнил себе под нос я, припомнив сразу все свои опоздания и прогулы. Наташа наборщица смотрела на меня с сочувствием. Но я не терпел, когда меня жалели, потому улыбнулся ей и подошёл к Зелёному.
-Я статью принёс, только что отдал Сергею, - проговорил я негромко и нерешительно.
-Да статья - это ерунда, - Игорь вырвался из паутины новостей и поглядел на меня, а во мне смелости вообще не осталось. - Там Рогдая по тебе с ума сходит. Залезла на шкаф и говорит, что будет там сидеть, пока ты не придёшь. Потому можешь сегодня идти, а статью я потом посмотрю.
Если честно, мне не хотелось идти к Рогдае, но дельного аргумента для того, чтобы отказаться, у меня не было. Потому я пожелал всем счастливой работы и поскорее ушёл из редакции, пока шеф не передумал. Пылиться на своём рабочем месте мне тоже не очень-то хотелось.
По дороге к остановке мне нужно было трижды перейти трамвайные рельсы. Никто даже и не подумал, чтобы сделать тут хоть какое-то подобие перехода, и машины здесь летели как метеориты, забывая, откуда родом и кто рядом. Я остановился на первом перекрёстке...
А мысли летели, от них было не укрыться...
Чёрт, уходи из его головы, иначе его сейчас собьют!
Трамвай, похожий на ракету, пронёсся мимо, лениво прозвенел мне чего-то, и я вдруг вспомнил, как мы с Рогдаюшкой на днях ехали в трамвае. Просто так катались, она всё любила делать просто так. Трамвай был полупустой, в середине салона спал бомж и посапывал, привалившись к стеклу. Рогдая, сразу же, как мы вошли, уселась рядом, не замечая жуткой вони, и даже под храп бомжа стала высвистывать какой-то свой ей одной известный мотив.
-Рогдая! - воскликнул я, опасаясь, что бомж проснётся и начнёт приставать к девочке, - Посмотри, сколько здесь свободных мест! Почему ты села именно туда? Пойдём ко мне!
-Грин, - упрямо проговорила девочка, - ты же говорил, все люди равны?
-Да... - растерянно проговорил я, - но понимаешь...
-Понимаю, и не надо лишних слов, - она так и ехала вместе с бомжом до конечной остановки и вся пропиталась его запахом. Я только рукой тогда махнул. Потом, наверное, её курточку пришлось в семи водах отстирывать.
Ещё выше мальчик увидел мальчика. В синей спортивной курточке и таких же штанишках. Мальчик даже подумал, что там просто стоит зеркало, и он видит себя самого. Такое же упрямое лицо, жёсткие непослушные волосы и прямой открытый взгляд. Санька никогда не был таким, они встречаются теперь раз в жизни и то на самой верхотуре какой-нибудь больницы. Мальчик глядел на мальчика пока ещё сверху вниз, но совсем скоро они окажутся на одной площадке и поздороваются.
2011
Вот здесь я планировал закончить свой рассказ. Оставить Роба Грина разбираться со своими женщинами, а мальчиков беседовать друг с другом. Но что-то гнало меня вперёд, я понимал, что не всё ещё сказано. Да, признаюсь честно, я хотел спасти Роба и оборвать повествование на счастливой минуте обретения друга. Сам Грин должен был послать города для Герты к чертям и понять, что с помощью только лишь слов на бумаге не построить реальную жизнь. Понять в шестой день до смерти и возродиться вновь. Но я не смог закончить рассказ, и герои продолжили каждый свой путь.
На втором перекрёстке трамвай медленно трясся и звенел, будто его бил озноб. "Такой уж точно никого не собьёт", - подумал я и почему-то сам вздрогнул, вспомнив вдруг о собаке. Однажды Рогдая прибежала ко мне домой, когда я только сел за стол. Аппетитный бутерброд уже ждал меня, а в один из пластиковых стаканчиков я налил немного водки. Голова после вчерашнего празднования Серёгиных именин гудела как терпящий бедствие пароход.
И тут она ворвалась вся в слезах с растрёпанными волосами, в расшнурованных кроссовках и тут же кинулась мне на шею. Новая джинсовая курточка её была вся в грязи и песке. Я на самом деле испугался, потому что девочку могли пытаться похитить. Зелёный многим в этом городе поперёк горла встал.
-Рогдаюшка что случилось? - как можно мягче проговорил я, зная, что сейчас ей может быть больно всё вспоминать, - только давай успокоимся. Ты знаешь, что я твой друг и никому не дам тебя в обиду.
Надо двери входные закрывать, дружок. А то, как вчера домой пришёл от Серёги, так и улёгся возле двери на коврике.
Рогдая успокоилась, похныкав немного в мою рубашку, поглядела на меня и доложила:
-Собака умерла. Там, недалеко от нашего мира.
-О чёрт, Рогдая, ты разве не видишь, что я ем? - рассердился я, незаметно спрятав пластиковый стаканчик за хлебницу, - Я ж не могу её воскресить, если она умерла.
На самом деле я был рад, что не случилось ничего страшного, и всё это лишь очередной Рогдаин закидон.
-Так ведь если умерла, то надо похоронить, иначе получится нехорошо, - её голубые глаза глядели на меня вопрошающе. На миг мне показалось, что это не она, а сама мёртвая собака смотрит на меня.
-Дворники уберут, - махнул рукой я, вспомнив тут же недоразвитого дворника со своей остановки. Уж тот бы обязательно похоронил.
-Нет, - это должны сделать мы, Грин, - твёрдо проговорила девочка. - Ведь это наш мир, а не дворников. Мы его придумали.
Если уж совсем по-честному, то придумала его она, а мне сейчас хотелось выпить и закусить, но заплаканное лицо Рогдаи решило дело. Ещё устроит тут истерику, если я откажусь.
А ты бы её спросил, как она нашла дорогу к тебе домой? Наверняка играла в шпионов и следила за тобой.
-А отчего она умерла? - спросила Рогдая, дёргая меня за рукав. Мы уже шли куда-то, и я опять не помнил, запер свою квартиру или нет.
-Кто? - не понял я, запутавшись в мыслях о возможных грабителях, которые могли покуситься на мою коллекцию пластиковых стаканчиков.
-Наверное, её сбил трамвай, - ответила сама себе девочка, - ты же знаешь, там возле парка и переходов-то нет.
"А ты одна шатаешься там", - хотел я сказать ей, но не сказал. Надо будет поговорить об этом с её папашей. А то собьет трамвай когда-нибудь Рогдаюшку и
придётся тебе её хоронить
Нет, превратится она в Настёну, посадят её в квартиру с железным засовом, а к ней и меня за компанию...
-Вот здесь, - прошептала Рогдая и снова дёрнула меня за рукав. Когда-нибудь она мне его точно оторвёт.
Я огляделся. И правда, здесь рельсы делали поворот и заметить трамвай было нельзя. Чахлые кусты несколько не скрашивали унылый вид городской окраины. "А ведь здесь близко парк, и наверняка ребята часто бегают сюда"...
Опять я почувствовал, что коньки разрезают меня на части и снова укорил себя за это. "Ещё не хватало при Рогдае раскисать. Я же для неё сейчас, наверное, самый главный человек на свете. Какой бы ещё идиот пошёл с ней хоронить собаку?"
-Вот сюда, - девочка снова повела меня через кусты, и снова меня царапнуло по щеке, - Она ещё смогла немножко пробежать...
Я думал несчастная псина издохла только что, а она уже начала разлагаться, и вонь стояла такая, что никакой помойке не снилась. Меня чуть не выворотило там, но рядом неслышно плакала Рогдая, и я сдержался.
-Надо найти коробку, - и заметив недоумевающий взгляд девочки, добавил, - представим себе, что она - это гроб. Так будет правильней.
По мне было бы правильней вообще не приходить сюда, но как я мог сказать это заплаканному ребёнку в грязной курточке, впервые столкнувшемуся со смертью? Я подошёл к парковой ограде, возле которой, разумеется, была свалка и отыскал коробку. По дороге понял, где испачкалась Рогдая, здесь всюду чернела непросохшая грязь, которую какой-то глупец пытался засыпать песком и в которой сейчас у меня были брюки и кроссовки.
Мы похоронили собаку на нашей полянке. Рогдая сказала, что так будет правильно. Кукол своих она забрала с собой. Их одежда из листьев давно превратилась в пыль.
На этот раз мальчик начал разговор сам. Ему уже надоело бесконечно подниматься по лестнице, и он хотел спросить у второго мальчика, знает ли он, сколько ещё бежать.
-Нет, - покачал головой другой мальчик, - то, что для меня мало, для тебя окажется много. А куда ты бежишь? По-моему, там наверху только облака.
-Там ещё пара тройка этажей, - сказал мальчик, хотя совсем не был в этом уверен. - А на одном из этажей палата. Вот туда я и спешу. Не представляешь как. Там лежит девочка.
-Хорошая? - выдохнул мальчик.
"А то чего б я бежал, дурак?" - подумал мальчик, но тот другой услышал его.
-Бегут и к плохим, - отозвался он, - даже, пожалуй, чаще. Просто они думают, что смогут их изменить.
"А разве нет?", - подумал мальчик, но снова другой услышал его мысли.
-Ты думаешь, раз забрался на такую верхотуру, так уже стал Творцом? - мальчик рассмеялся, но не злобно, - Вот скажи, сколько ей осталось?
-Врачи говорят меньше недели, - ответил мальчик и заплакал, - теперь он не стеснялся никого, и это горе, которое он держал все этажи, выплеснулось здесь. Он не думал сейчас, что похож на заплаканную Рогдаюшку, не думал, что ныть - это не мужское дело, как сам считал в своё время. Мальчик, рыдая, будто бы вырывался из этого глухого больничного мира, полного горя и болезней. И тут он заметил, что другой мальчик тоже плачет вместе с ним, но его слёзы были мертвы. Они не блестели в глазах, никого не согревали, никуда не рвались, они были каплями уже ушедшего дождя.
-Прости, - проговорил, наконец, другой мальчик, - мне тоже нужно бежать. Но не наверх, как тебе, а вниз. Вверх я уже не успел.
-Но ведь внизу, - ужаснулся мальчик, вспомнив на мгновение холодные белые стены и страшное ощущение пустоты. Он как-то заглянул туда по ошибке.
-Да, - прозвенел холодный пустой голос, - там именно это.
-Но как же... - начал, было, мальчик, но тут же умолк. Он понял, что нужно скорее бежать, иначе будет поздно.
Они обнялись на прощание как братья. Одинаковые курточки, одинаковые вздёрнутые носы, но разные теперь дороги.
-Мне ещё долго спускаться? - спросил другой мальчик на прощание. Здесь было холодно, очень холодно.
Мальчик ничего не ответил. Он-то знал, что долго.
Третий переход через рельсы был самым сложным. Здесь и подойти к дороге стало нельзя, потому что тротуар перегородили забором. Трамваи звенели где-то далеко как-то вызывающе, совсем не пытаясь хотя бы немного приблизиться ко мне.
Пошёл по дороге - тут же пролетела какая-то иномарка, на прощание зло пробибикав мне.
-Козёл! - ругнулся я, пробормотав парочку непристойных слов вслед машине, - Все вы козлы!
И тут же снова вспомнил Рогдаюшку, как она сидит на скамейке ест мороженое и говорит мне: