Сегодня речь пойдёт о кампании по борьбе с формализмом в музыке 1948г. Хронология событий подробно описана нашими либеральными публицистами, которые, освещая её ход, постоянно ужасаются тем, как партийное руководство травило гениальных композиторов. Однако за флёром эмоций и поэтических эпитетов причины этой кампании остаются неосвещёнными. Либеральные публицисты, живописуя гениальность Шостаковича и его (лауреата пяти сталинских премий) страшные страдания при советской власти, чаще всего обходят стороной причины, по которым советское руководство принялось наводить порядок в музыке. У внимательного читателя статей и книг на эту тему всегда остаётся недоумение от прочитанного. В лучшем случае единственной причиной называется тупость и отсутствие художественного вкуса партийного руководства. Нетерпимость ко всему, что куцый мозг коммуниста не в состоянии понять, и зависть к гениальности великих композиторов - вот согласно либеральным искусствоведам движущие причины "огульной травли" и "погрома" в советской музыке в конце 40-х годов. Это, а также личные вкусовые пристрастия Сталина и Жданова - единственные причины произошедшего. Такой вывод можно сделать из массы написанного на эту тему статей. Попробуем разобраться, так ли это.
Кампания по борьбе с формализмом в музыке, как известно, началась с запрета оперы Вано Мурадели "Великая дружба". 5 января Сталин и другие члены ЦК посетили Большой театр, где слушали оперу, которая произвела на партийное руководство крайне неприятное впечатление. Вскоре после этого Шепилов направляет на имя Жданова в высшей степени интересную объяснительную.
ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАЧАЛЬНИКА УПРАВЛЕНИЯ ПРОПАГАНДЫ И АГИТАЦИИ ЦК ВКП(б) Д.Т.ШЕПИЛОВА СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) А.А.ЖДАНОВУ ОБ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ РАЗРЕШЕНИЯ ПОСТАНОВКИ ОПЕРЫ В.И.МУРАДЕЛИ "ВЕЛИКАЯ ДРУЖБА"
9 января 1948 г. Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Жданову А.А
Прилагаемый проект записки на Ваше имя был подготовлен отделом искусств Управления пропаганды (т. Лебедевым) и представлен т. Александрову. Как видно из текста, проект записки, подготовленный тов. Лебедевым, не раскрывал до конца политически ошибочного содержания оперы "Чрезвычайный комиссар" ("Великая дружба") и коренных недостатков ее музыкально-вокальных форм. Однако в проекте записки опера характеризовалась как порочная и из этой оценки делались соответствующие выводы.
Как выяснилось теперь, эта записка тов. Александровым Вам послана не была и по поставленным в ней вопросам о запрещении работы над оперой и изъятии изданных клавиров оперы мер принято не было.
Д. Шепилов
ПРОЕКТ ЗАПИСКИ УПРАВЛЕНИЯ ПРОПАГАНДЫ И АГИТАЦИИ ЦК ВКП(б) СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) А.А.ЖДАНОВУ О ЗАПРЕЩЕНИИ ПОСТАНОВКИ ОПЕРЫ В.И.МУРАДЕЛИ "ВЕЛИКАЯ ДРУЖБА"
Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Жданову А.А. По указанию Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР издательством Музфонда СССР выпущен в свет в количестве 400 экземпляров клавир (либретто и музыка) оперы В.Мурадели "Чрезвычайный комиссар" (либретто Г.Мдивани). Постановку этой оперы готовят в настоящее время около 20 оперных театров страны, в том числе и Большой театр Союза ССР. Эта опера будет основным произведением, поставленным в оперных театрах к тридцатилетию Октябрьской социалистической революции.
Управление пропаганды ознакомилось с содержанием этой оперы и считает ее порочной, дающей искаженное представление о борьбе большевиков на Северном Кавказе в 1919-1920 гг. и революционной деятельности тов. Орджоникидзе в эти годы.
Содержание оперы вкратце следующее: молодой лезгин Муртаз и казачка Галина при первой встрече влюбляются друг в друга. Пробираясь в станицу на свидание с Галиной, Муртаз убивает часового и скрывается в доме Галины. В хате появляются казаки во главе с белогвардейским офицером Помазовым. Они ищут Муртаза и выражают ненависть к горцам, поднявшимся по зову Орджоникидзе на защиту советской власти. Помазов призывает к борьбе против горцев и убийству Орджоникидзе (чрезвычайного комиссара). Мать Галины случайно обнаруживает в хате Муртаза. Разъяренный отец Галины - Федор и остальные казаки набрасываются на Муртаза. Однако Помазов, узнав о любви Муртаза к Галине, предлагает Муртазу убить Орджоникидзе, за что обещает устроить его свадьбу с Галиной. Вся указанная сцена (хор, оркестр) создает искаженное представление будто все казачество выступает монолитной реакционной массой против советской власти.
Муртаз отправляется в горы, где в сакле своего отца встречается с Орджоникидзе, призывающим горцев к восстанию. В противоположность предыдущей картине горские народы показаны в этой сцене единой революционной массой. Никакой классовой дифференциации у горцев авторы оперы не показывают. И если в предыдущей картине все русские, охваченные мрачным чувством мести, изображены одной черной краской, то все горцы показаны в идиллических тонах, как носители светлого, прогрессивного начала.
Ночью отец Муртаза поручает ему проводить Орджоникидзе из аула. Дорогой Муртаз стреляет в Орджоникидзе, но неудачно. В пещере, где от бури скрываются пастухи-горцы, появляется Муртаз, затем Орджоникидзе. Неожиданно для Муртаза Орджоникидзе протягивает ему руку со словами: "У тебя, товарищ, рука крепкая, но бьет неверно". После беседы с горцами Орджоникидзе ложится спать, демонстративно повернувшись спиной к Муртазу. В следующей сцене Муртаз раскаивается в своем поступке и верный любви к Галине вновь приходит в казачью станицу. По непонятным причинам отец Галины радостно встречает Муртаза, из его небольшой арии мы узнаем о неожиданном переходе его на сторону Орджоникидзе. Однако радость Федора и Муртаза преждевременна: появляющийся Помазов требует от Муртаза выполнения им обещания убить комиссара, грозя в противном случае расправиться с Галиной. Заключительная сцена изображает "Сход народов", в котором основной массой показаны джигиты-горцы, а также группа казаков и красноармейцев, неизвестно откуда появившихся. Все радостно встречают Орджоникидзе. Присутствующий здесь Помазов, видя, что Муртаз своего обещания не выполняет, стреляет в Орджоникидзе сам.
Муртаз, заслоняя собой комиссара, гибнет от пули Помазова. И в этой заключительной сцене авторы показывают, что ведущей революционной силой является не русский народ, а горцы (лезгины, осетины). За исключением девушки Галины, участвующей только в развитии любовной интриги, в опере мы не встречаем ни одного положительного русского персонажа. Орджоникидзе выведен не руководителем большевистски настроенной горской и казачьей бедноты, не организатором партизанской борьбы в тылу у Деникина, как это было в действительности, а лишь вождем горцев. При этом в ряде арий Орджоникидзе упоминает, что он является посланцем Ленина и Сталина.
Следует отметить также, что если музыка, характеризующая комиссара и горцев, широко использует национальные мелодии и в целом удачна, то музыкальная характеристика русских лишена национального колорита, бледна, часто в ней звучат чуждые ей восточные интонации.
Со своей стороны считал бы необходимым изъять изданные клавиры оперы "Чрезвычайный комиссар" и дать указание Комитету по делам искусств (т. Храпченко) запретить работу над оперой по изданному клавиру".
На объяснительной стоит резолюция Жданова: "Разослать: т. Сталину И.В., т. Молотову В.М., т. Берия Л.П., т. Микояну А.И., т. Маленкову Г.М., т. Вознесенскому Н.А.".
По каким-то причинам Александров решил оперу пропустить. Скорее всего, Александров, человек Маленкова, сознательно пытался таким образом подставить Жданова. Но внутрипартийная борьба тех лет - это вопрос, не имеющий прямого отношения к нашему рассказу. А пока отметим главное, что можно узнать из объяснительной Шепилова. Запрет оперы Мурадели "Великая дружба" не был следствием личных вкусов Сталина, Жданова или кого бы то ни было ещё. Напротив, запрет был вызван наличием чёткой политической линии, которой данная опера противоречила идеологически.
Таким образом, версия либеральных публицистов о кошмарной глупости и невежестве партийных вождей, руководствующихся при выборе решений низменными инстинктами, тёмными страстями и сиюминутным самодурством, терпит крах. Запрет оперы был вызван именно чёткостью и продуманностью идеологической линии, отличным пониманием целей и задач, которые ставило перед страной партийное руководство.
Обычно, рассказав о запрете оперы "Великая дружба", либеральные пропагандисты, оседлавшие музыкальное направление, сразу переходят к постановлению ЦК, с которого началась широкая кампания по борьбе с формализмом. Обратимся к нему и мы, однако сделаем это чуть ниже. Дело в том (либеральные публицисты обычно вполне сознательно об этом "забывают"), что между объяснительной Шепилова и выходом постановления ЦК прошёл целый месяц. Этот месяц понадобился для "разбора полётов" и прояснения ситуации, сложившейся в советской музыке. В самом деле, причины, по которым у ведущих композиторов страны возник такой отрыв от идеологической линии, требовали изучения.
Объединённые в Союз композиторов, существующие за государственный счёт, имеющие дачи и квартиры, получающие государственные премии и пр. блага композиторы закономерно рассматривались как часть государственного механизма. В статье о журналах "Звезда" и "Ленинград" мы уже касались причин, по которым государство и партия не могли мириться с рядом явлений в литературе. Тоже самое не в меньшей степени касалось и музыки. Произведённая в "музыкальном хозяйстве" проверка выявила ситуацию весьма похожую на ситуацию в литературе и кино. Выявились групповщина, непрозрачность в расходовании средств, увлечение западной модернистской музыкой, а также стремление к элитарности. Последнее, казалось бы, не самое страшное. Но как показало время, от элитарности до профанации один шаг.
Сейчас, про прошествие десятилетий, глядя как на отечественное, так и на зарубежное искусство, мы видим, что сплочённая группа критиков может из любого бездаря сделать гения, а подлинные таланты загубить на корню. Более того, один раз начавшись, этот процесс идёт по нарастающей. Возникает положительная обратная связь: чем хаотичнее и непонятнее элитарное "искусство", тем проще провозгласить его гениальным "искусством не для всех", и тем с большей яростью травят подлинные таланты.
"...Что такое гениальное в музыке? Это совсем не то, что могут оценить только кто-то один или небольшая группа эстетствующих гурманов. Музыкальное произведение тем гениальней, чем оно содержательней и глубже, чем оно выше по мастерству, чем большим количеством людей оно признаётся, чем большее количество людей оно способно вдохновить. Не всё доступноегениально, но всё подлинно гениальное доступно..." - Жданов. Выступление перед советскими композиторами, 13 января 1948г.
Под видом борьбы за многообразие всесильные корпорации дельцов от искусства пытаются уничтожить сами понятия нормы и извращения, стереть грани меду талантом и бездарностью, мастерством и неумением. Используя фразу "я художник, я так вижу", можно дать путёвку в жизнь любому убожеству, а затем и вовсе объявить убожество гениальностью.
В таких условиях решать, кто гений, а кто нет, будут коммерсанты, торгующие искусством. Они будут плодить леди-гаг и рисующих какашками художников, старательно уничтожая все ростки подлинного таланта и мастерства. Подлинный талант опасен! Его нельзя допустить до широкой публики, ибо она сразу увидит разницу, и прибыли резко упадут. И в то же время подлинные таланты нельзя штамповать на "фабриках звёзд", что и нужно коммерсантам от искусства.
И вот приватизировавшая искусство (которое в советской системе ценностей должно принадлежать народу) корпорация жирует и паразитирует, получая баснословные прибыли, скармливая тем, чей хлеб они едят, бездарные и наглые поделки. Знакомая картина не так ли?
Это-то и пытались уничтожить в зародыше Сталин и Жданов, вступая на борьбу с формализмом в музыке.
В период с 5 января (дата посещения Сталиным оперы) по 9 февраля (дата выхода постановления ЦК) было проведено несколько проверок, которые заставили ЦК увидеть за частным случаем - появлением оперы "Великая дружба" - общую весьма неприятную тенденцию. К примеру, в отчёте о проверке Московской консерватории 2 февраля 1948 говорилось, что "творчество значительной части студентов-композиторов несет отпечаток нездоровой атмосферы на композиторском факультете: отгороженность от жизни, замкнутость в кругу технических, формальных задач, абстрактность и схоластичность музыкального языка, крайний индивидуализм, при обостренном интересе к западноевропейской модернистической музыке и при явно выраженном пренебрежении к демократическим музыкальным средствам и жанрам".
Помимо идеологической стороны дела, ЦК закономерно заинтересовала и материальная сторона. Своих Ролдугиных (в отличие от Путина) Сталин и Жданов терпеть и поощрать не собирались. В 1947-м за оперу "Великая дружба" от 18 советских театров Мурадели получил 170 тыс. рублей, из которых 67 тысяч заплатил Большой театр. Для сравнения, месячная зарплата крупного руководителя составляла тогда около двух тысяч.
"Неясно также, каковы "формы правления" в Союзе советских композиторов - являются ли эти формы правления демократическими, <...> или они больше смахивают на олигархию, при которой все дела вершит небольшая группа композиторов и их верных оруженосцев - музыкальных критиков подхалимского типа...".Вступительная речь Жданова на совещании деятелей советской музыки в ЦК ВКП(б). 10 января 1948г.
Лишь собрав, изучив и обобщив имеющиеся данные, 10 февраля ЦК выступает с постановлением об опере Мурадели, с которого начинается борьба с формализмом в музыке.
Для начала ЦК обратил внимание на общую идеологическую линию оперы.
"Исторически фальшивой и искусственной является фабула оперы, претендующая на изображение борьбы за установление советской власти и дружбы народов на Северном Кавказе в 1918-1920 гг. Из оперы создается неверное представление, будто такие кавказские народы, как грузины и осетины, находились в ту эпоху во вражде с русским народом, что является исторически фальшивым, так как помехой для установления дружбы народов в тот период на Северном Кавказе являлись ингуши и чеченцы<...>.
Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Действительно, как могло получиться, что крупные советские композиторы "идеологически проспали" целых 20 лет? Почему они в конце сороковых живут идеологическими ценностями конца двадцатых? Выходит, что великий перелом в искусстве и культуре прошёл мимо них? Если в литературе курс на классические образцы был взят ещё в 30-е, и тогда соответствующий перелом был произведён в самых разных областях, от живописи до педогогики, то на музыкальные консерватории оказались "консервами", в которых сохранялись идеологические элементы 20-х гг., а то и более ранние.
Вот и получилось, что страна давно перестроилась. Русский народ в официальной пропаганде уже почти двадцать лет как из "народа-угнетателя" официально превратился в "старшего брата" и ведущую организующую силу СССР, в авангард Советского Союза. А один из ведущих композиторов воспроизводит идеологические штампы чуть ли не времён Троцкого с Зиновьевым. Значит, нужно вынуть их из "башен из слоновой кости", и "расконсервировать" консерваторцев, пустить их в народ.
"Самая главная ваша задача, организовать сейчас как можно больше поездок. Композиторы должны общаться с жизнью, а не смотреть на свой собственный пуп". - такое наставление давал Жданов новому главе союза композиторов Тихону Хренникову. Отметим особо, что по словам Хренникова "все советы Жданова исходили из главной мысли, а именно: композиторов нужно обратить лицом к жизни. Надо сказать, что при этом он ничего не говорил, как я должен себя вести, и уж во всяком случае не требовал от меня какой-то жёсткой политики, жёсткой линии".
В статье о взаимоотношениях Сталина и Булгакова упоминался дирижёр Голованов. У них с Булгаковым были общие враги, безжалостно травившие их за различные "буржуазные проявления" вроде отрицания новаторства и "излишнего" увлечения классикой. В литературе билль-белоцерковских и демьянов бедных поставили на место ещё в 30-х. До музыки руки дошли только в 48-м г. Именно тогда Голованова вернули на должность художественного руководителя Большого театра.
Однако, вернёмся к Постановлению ЦК.
Как показало совещание деятелей советской музыки, проведенное в ЦК ВКП(б), провал оперы Мурадели не является частным случаем, а тесно связан с неблагополучным состоянием современной советской музыки, c распространением среди советских композиторов формалистического направления.
Еще в 1936 году, в связи с появлением оперы Д. Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда", в органе ЦК ВКП(б) "Правда" были подвергнуты острой критике антинародные, формалистические извращения в творчестве Д. Шостаковича и разоблачен вред и опасность этого направления для судеб развития советской музыки. "Правда", выступавшая тогда по указанию ЦК ВКП(б), ясно сформулировала требования, которые предъявляет к своим композиторам советский народ.[1]
Несмотря на эти предупреждения, а также вопреки тем указаниям, какие были даны Центральным Комитетом ВКП(б) в его решениях о журналах "Звезда" и "Ленинград", о кинофильме "Большая жизнь", о репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению, в советской музыке не было произведено никакой перестройки <...>
Здесь необходимо отметить комплексный подход большевистской партии к искусству. В литературе, музыке и кино наметились схожие проблемы. Связаны они не в последнюю очередь были с замыканием "мира искусства" в себе. Его нарастающей обособленности от государства и народа, причём обособленности за государственный счёт. Что, учитывая трудно контролируемые объёмы финансирования, да ещё в голодной послевоенной стране, не могло не вызвать вопросов. На это намекает незамедлительная смена руководства оргкомитета Союза советских композиторов и Комитета по делам искусств при Совмине СССР.
Но вернёмся к постановлению ЦК.
Характерными признаками такой музыки является отрицание основных принципов классической музыки, проповедь атональности, диссонанса и дисгармонии, являющихся якобы выражением "прогресса" и "новаторства" в развитии музыкальной формы, отказ от таких важнейших основ музыкального произведения, какой является мелодия, увлечение сумбурными, невропатическими сочетаниями, превращающими музыку в какофонию, в хаотическое нагромождение звуков. Эта музыка сильно отдает духом современной модернистской буржуазной музыки Европы и Америки, отображающей маразм буржуазной культуры, полное отрицание музыкального искусства, его тупик.
<...>
Попирая лучшие традиции русской и западной классической музыки, отвергая эти традиции, как якобы "устаревшие", "старомодные", "консервативные", высокомерно третируя композиторов, которые пытаются добросовестно осваивать и развивать приемы классической музыки, как сторонников "примитивного традиционализма" и "эпигонства", многие советские композиторы, в погоне за ложно понятым новаторством, оторвались в своей музыке от запросов и художественного вкуса советского народа, замкнулись в узком кругу специалистов и музыкальных гурманов, снизили высокую общественную роль музыки и сузили ее значение, ограничив его удовлетворением извращенных вкусов эстетствующих индивидуалистов.
<...>
Отрыв некоторых деятелей советской музыки от народа дошел до того, что в их среде получила распространение гнилая "теория", в силу которой непонимание музыки многих современных советских композиторов народом объясняется тем, что народ якобы "не дорос" еще до понимания их сложной музыки, что он поймет ее через столетия и что не стоит смущаться, если некоторые музыкальные произведения не находят слушателей. Эта насквозь индивидуалистическая, в корне противонародная теория в еще большей степени способствовала некоторым композиторам и музыковедам отгородиться от народа, от критики советской общественности и замкнуться в свою скорлупу.
<...>
Порочное, антинародное, формалистическое направление в советской музыке оказывает также пагубное влияние на подготовку и воспитание молодых композиторов в наших консерваториях, и, в первую очередь, в Московской консерватории (директор т. Шебалин), где формалистическое направление является господствующим. Студентам не прививают уважение к лучшим традициям русской и западной классической музыки, не воспитывают в них любовь к народному творчеству, к демократическим музыкальным формам. Творчество многих воспитанников консерваторий является слепым подражанием музыке Д.Шостаковича, С.Прокофьева и др.
ЦК ВКП(б) констатирует совершенно нетерпимое состояние советской музыкальной критики. Руководящее положение среди критиков занимают противники русской реалистической музыки, сторонники упадочной, формалистической музыки. Каждое очередное произведение Прокофьева, Шостаковича, Мясковского, Шебалина эти критики объявляют "новым завоеванием советской музыки" и славословят в этой музыке субъективизм, конструктивизм, крайний индивидуализм, профессиональное усложнение языка, т.е. именно то, что должно быть подвергнуто критике. <...>
Музыкальная критика перестала выражать мнение советской общественности, мнение народа и превратилась в рупор отдельных композиторов. Некоторые музыкальные критики, вместо принципиальной объективной критики, из-за приятельских отношений стали угождать и раболепствовать перед теми или иными музыкальными лидерами, всячески превознося их творчество.
Все это означает, что среди части советских композиторов еще не изжиты пережитки буржуазной идеологии, питаемые влиянием современной упадочной западноевропейской и американской музыки.
Оргкомитет Союза советских композиторов превратился в орудие группы композиторов-формалистов, стал основным рассадником формалистических извращений. В Оргкомитете создалась затхлая атмосфера, отсутствуют творческие дискуссии. Руководители Оргкомитета и группирующиеся вокруг них музыковеды захваливают антиреалистические, модернистские произведения, не заслуживающие поддержки, а работы, отличающиеся своим реалистическим характером, стремлением продолжать и развивать классическое наследство, объявляются второстепенными, остаются незамеченными и третируются. Композиторы, кичащиеся своим "новаторством", "архиреволюционностью" в области музыки, в своей деятельности в Оргкомитете выступают как поборники самого отсталого и затхлого консерватизма, обнаруживая высокомерную нетерпимость к малейшим проявлениям критики"<...>
Борьба с формализмом в музыке была частью более масштабного процесса. СССР приходил в себя после тяжелейшей войны, голода и разрухи. Наряду с трофейным делом в армии, знаменитым Ленинградским делом, постановлениями о фильме "Большая жизнь" и журналах "Звезда" и "Ленинград" борьба с формализмом была проявлением элементарного наведения порядка в стране. Порядка там, куда где в годы войны некогда было заглянуть, и где скопились горы мусора.
Другими проявлениями той же "генеральной уборки" были ещё более раскрученные либералами кампании по борьбе с безродным космополитизмом и с низкопоклонством перед Западом. Напомним читателю, что именно в тот период Запад начал Холодную войну против Советского Союза. И лишь внезапное для Запада появление у СССР ядерного оружия не позволило капиталистическому лагерю перейти от холодной войны к "горячей". Борьба с низкопоклонством была характерным проявлением закручивания гаек в период внешнеполитического кризиса. И совершенно неудивительно, что в то же самое время на Западе во всё уродстве цвёл и пах маккартизм.
Таким образом, пострадавшие от борьбы с формализмом Шостакович, Мурадели, Хачатурян, Шебалин, Прокофьев и др. стали жертвой собственной оторванности от народа и от партии. Как бы непривычно не звучали сегодня эти слова, но это именно так.
В конце концов, когда советский композитор-песенник В.Захаров, выступая на одном из собраний, говорил, что время ленинградской Блокады, "когда люди умирали на заводах, около станков, эти люди просили завести им пластинки с народными песнями, а не с Седьмой симфонией Шостаковича", был ли он не прав? Прав был Захаров, в какую бы ярость это не приводило воинствующих либеральных "элитариев".
Однако же, что мы имеем в виду под словами "пострадавшие"? Либеральные публицисты любят использовать громкие слова, вроде "затравили", "подвергли остракизму", "лишили возможности свободно творить"...
Проследим судьбы основных фигурантов.
Прокофьев на момент выхода постановления ЦК был тяжело болен. Славу великого композитора, конечно же, никто не пытался у него отнять, более того, в 1952-м году он был удостоен Сталинской премии. Шестой по счёту! В 1953-м году он скончался в один день со Сталиным.
Шостакович, как и Прокофьев, по-прежнему считался одним из ведущих советских композиторов. Две из пяти Сталинских премий он получил уже после описанных в статье событий - в 1950-м и 1952-м гг.
Мурадели по-прежнему оставался одним из значительных советских композиторов, о чём свидетельствует присуждение ему в 1951-м году Сталинской премии. Однако от руководящей работы в Союзе Советских Композиторов он был отстранён. В 1958-м году его вернул на руководящую работу Хрущёв. В 1966-м году подписал антисталинское "Письмо тринадцати".
То же можно сказать и о Мясковском, который получил две (из пяти) Сталинских премии уже после описываемых событий: в 1950 и 1951 - посмертно.
Хачатурян активно работал в кино, за что получил в 1950-м году Сталинскую премию. Одновременно писал свой самый знаменитый балет "Спартак", который закончил в 1954-м году, и который до сих пор на сцене многих ведущих театров мира.
Какие же выводы можно сделать из всей этой истории?
Во-первых, партийное руководство действовало не исходя из своих капризов, а по обдуманному чёткому и достаточно понятному плану. Причём, борьба с формализмом была частью более значительного процесса. Если либеральные публицисты не в состоянии этого разглядеть, и вынуждены прикрываться темнотой и безграмотностью Сталина и Жданова - то это говорит лишь об уровне мышления либеральной публики.
Во-вторых, оценивать, насколько заслуженно кто из композиторов пострадал, и можно ли применять слово "пострадал" к произошедшему - вопрос отдельный. Но сегодня, глядя из XXI века, мы видим, что борьба с "элитарщиной", замкнутостью, оторванностью от народа и групповщиной в искусстве была совершенно необходима. И если бы она продолжалась, кто знает, возможно вся мировая культура не находилась бы сейчас в столь плачевном состоянии.
↑ Об опере Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда" см. статью