Евтушенко Валерий Федорович : другие произведения.

Освободительная война русского народа против Речи Посполитой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  Часть первая.
  
   Раздел первый. Накануне.
  
   Глава первая. Историко-географическое положение Южной Руси в начале 17 века.
  
   Параграф первый. От Киевской Руси к Речи Посполитой.
  
   Многие люди, особенно получившие образование в постсоветское время представляют историю своей страны, как нечто незыблемое, неизменное, застывшее в веках. Для некоторых российских школьников и даже студентов непреложен тот факт, что Россия существовала со времен Рюрика; казахов учат, что они прямые потомки саков, которые, правда, куда-то исчезли с территории современного Казахстана примерно 2500 лет назад; ну а украинская молодежь убеждена, что Украина древнее России и всех народов вместе взятых, что Древнерусское государство, это и была Украина, которая и в X веке уже являлась государственным образованием, имела обширные связи с Западной Европой и занимала ту же территорию, что и сейчас, включая Крым, а Черное море иначе, как Украинским, даже греки и римляне не называли.
   Но зачем удивляться школьникам или студентам, если сказать, которым что Александр Невский разгромил немецких фашистов на Куликовом поле в 1812 году, то многие из них воспримут это как истину, когда и серьезные историки порой в своих работах смешивают понятия, относящиеся к разным историческим эпохам. Именно поэтому, чтобы понять о чем идет речь, в исторических исследованиях, прежде всего необходимо четко обозначать параметры времени и пространства, ибо Франция при короле Людовике XI, совсем не одно и то же, что Франция при Луи XIV.
   Поэтому представляется, что небольшой экскурс в историю Польши и Литвы X-XVII веков будет полезен для более четкого представления о географических и социально-политических особенностях края, охваченного в 1648 году восстанием Богдана Хмельницкого.
   Процесс децентрализации, а затем и распада дотоле в целом единого и могучего Древнерусского государства, начало которому положила Киевская Русь при князе Олеге, стал заметен уже во второй половине XII века при Юрии Долгоруком. Но когда его сын Андрей Боголюбский отказался занять великокняжеский киевский престол, а в 1171 году его войска под командованием сына Мстислава захватили и разорили стольный град Киев, стало понятно, что единого Древнерусского государства больше нет. Подобного кощунства никто из князей, потомков Рюрика, никогда прежде себе не позволял, хотя за обладание верховной властью в Древнерусском государстве боролись и Владимир Святой, и Ярослав Мудрый, и Изяслав, да и другие честолюбивые соискатели великокняжеского престола. После того, как в начале XIII века Киев еще разоряли и войска Всеволода Большое гнездо, а затем Рюрика, Киев утратил свою верховную роль в Древнерусском государстве, распавшемся в начале XIII века на 15 великих княжеств и примерно 250 мелких. По сложившейся традиции киевский престол еще продолжал оставаться привлекательным для князей до самого нашествия Батыя, однако, Киевской Русью постепенно стало именоваться не все Древнерусское государство, как прежде, а лишь территория самого Киевское княжества, включая сюда Переяславль-Русь ( в отличие от Переяславля в Залесской Украйне), Канев, Корсунь и по-видимому Черкассы, то есть Киевская Русь в "узком" смысле приблизительно в границах конца IX начала X веков. Правда, Корсунь и Канев возникли позднее, уже в XI веке.
   Дальнейшему распаду Древнерусского государства способствовало и первое столкновение с войсками Чингиз-хана на реке Калка. Хотя южнорусским князьям и удалось временно объединиться, собрав свыше 80 тысяч воинов, но почти в три раза меньший по численности монгольский корпус Джубе и Субедэя нанес им страшное поражение, от которого Южная Русь долго не могла оправиться. То обстоятельство, что Владимиро-Суздальское и Рязанское княжества не пришли на помощь своим южнорусским соседям в сражении с монголами, явилось одной из причин ускорившегося процесса их отдаления друг от друга, который ко времени нашествия полчищ Батыя на Северо-Восточную Русь достиг своей кульминации. Конечно, даже еще в 30-х годах XIII века Киев сохранял свою привлекательность, как великое княжество, но его роль в общественно-политической жизни Древнерусского государства существенно ослабла, переместившись во Владимир, где княжили сыновья Всеволода Большое гнездо, вначале Константин, затем Юрий.
   В начале XIII века из пятнадцати великих княжеств самыми могущественными считаются четыре: Владимиро-Суздальское, Волынское , Черниговское и Смоленское. В 1236 году на короткое время киевский престол занял брат великого Владимиро-Суздальского князя Ярослав Всеволодович, но уже на следующий год Юрий Всеволодович погиб на реке Сити в битве с войсками Батыя и Ярослав оставил Киев, заняв вакантное место великого князя во Владимире. После него в Киеве стал княжить Михаил Черниговский ( сын Всеволода Чермного, а не Всеволода Большое гнездо, как ошибочно указал Кир Булычев в своих "Тайнах истории"). Михаил был известен интригами против Ярослава и между ними существовала откровенная вражда. Правда, в те два или три десятилетия перед нашествием Батыя, на Руси шла настоящая война "всех против всех". Отец воевал с сыном, дядя с племянником, братья друг с другом. Более 250 княжеств, которых даже профессиональные историки вряд ли смогут перечислить, постоянно находились в состоянии войны, кто с кем. Михаил в этом плане также был сын своей эпохи, но к тому же не отличавшийся особым умом и храбростью. Кощунственно предав в 1240 году казни посла монгольского принца Мункэ, внука Чингис-хана, Михаил, когда осознал, что натворил, вынужден был бежать в Венгрию, безуспешно пытаясь создать там антимонгольскую коалицию. Свято место пусто не бывает, поэтому Даниил Галицкий, воспользовавшись этим бегством, присоединил Киев к своему Галицко-Волынскому княжеству, но в канун Западного похода Батыя сам оставаться в нем не стал, поручив оборону Киева воеводе Дмитрию. Овладев бывшей столицей Древнерусского государства, Батый разорил ее до основания и возвратившемуся вскоре в родные края князю Михаилу даже пришлось какое-то время жить на днепровских островах, так как в городе не осталось подходящего жилья, а затем перебраться в Чернигов на свой великокняжеский престол. После его смерти в Орде, великокняжеский престол в Киеве получил от монголов Александр Ярославович, но разоренный город, тем более фактически находившийся во владении его свояка Даниила Галицкого, мало привлекал Невского, поэтому он продолжал княжить в Переяславле-Залесском.
   В середине 50-х годов князь Галицкий, люто ненавидевший монгольских завоевателей,с благословения римского папы стал монархом в преобразованном им в королевство Галицко-Волынском княжестве, в состав которого вошел и Киев.Однако это королевство просуществовало недолго и в 30-х годах XIV века прекратило свое существование, разорванное на части Польшей , Великим княжеством Литовским и частично Венгрией. При этом Волынь, Полесье и Киевская Русь (просто Южная или Малая Русь, как она с этого периода стала именоваться дореволюционными и современными историками) с Киевом и прилегающими к нему землями по правому берегу Днепра, а также Переяславлем-Русь по его левому берегу перешла к Литве, а большая часть Галиции ( бывшей Червонной Руси, покоренной Владимиром Святым в конце X века)- к Польше. За обладание Подолией между Литвой и Польшей долгое время шла борьба, закончившаяся в XV веке победой поляков. Галиция с центром во Львове на непродолжительное время попала под австрийское владычество, но с середины XIV века уже окончательно отошла к Польше, получив у поляков название Русь. Управлял ею назначаемый королем воевода русский, ставка которого находилась во Львове. Волынь и Киевщина с Переяславлем, Каневом, Черкассами, Корсунем, населенными также русскими людьми номинально управлялись литовскими властями, а фактически большей частью потомками старинных русско-литовских князей Сангушко, Четвертинских, Вишневецких, Чарторыйских, Острожских и т.п. Большинство населения здесь, как и сами князья, исповедовали православие, но острых противоречий между римско-католической и православной конфессиями не было, точнее с момента создания конфедерации Польши и Литвы при литовском князе Ягайло (Ягелло), ставшем польским королем в конце XV века, эти противоречия то обострялись, то затухали. Все же католическая религия постепенно медленно, но уверенно прокладывала себе путь в Литву
   Сближение между Польским королевством и Великим княжеством Литовским началось давно, но после того, как польский трон занял Ягайло эти два государства образовали конфедерацию, которая в 1569 году (Люблинская уния) была преобразована в Речь Посполитую -единую державу, аристократическую республику, включавшую в себя Корону (Польшу) и Княжество (Литву). С этого времени в Южной Руси ( то есть на Киевщине и в Подолии, а также и на Волыни) стали расселяться великопольские магнаты, осваивая, как пустующие территории в Заднепровье, так и получая от короля коронные (государственные) земли в награду за службу или в управление. Еще раньше по примеру Великой Польши в Литве, и естественно в Южной Руси, было введено административное деление на воеводства, каштелянства и староства, во главе которых теперь, после объединения государств, назначались наряду с местными магнатами из русин, представители великопольской шляхты. Здесь же стали постоянно находиться великий коронный и польный коронный гетманы, в обязанности которых входила охрана и оборона южных пределов Речи Посполитой от татарских и турецких набегов, чем ранее занимались литовские воеводы и литовские гетманы..
   Русский народ, потомки восточных славян (русины, как их называли литовцы), исстари населявший этот край, и чувствовавший себя достаточно вольготно под властью Литвы (тем более, что на местах властные полномочия осуществляли представители своей русской шляхты), нововведения Люблинской унии принял без энтузиазма, так как усиление эксплуатации поспольства (крестьян) не замедлило сказаться. Введение нового административного деления значительно увеличило аппарат управления, для содержания которого население стало облагаться дополнительными налогами. Старосты, получая в управление обширные территории, назначали себе в помощники дозорцев (подстарост), которые непосредственно осуществляли властные полномочия в том или ином повете. По их примеру и великопольские магнаты, оставаясь в своих родовых замках, для управления полученными в Южной Руси землями назначали управителей, основной задачей которых являлся сбор налогов. С этого времени и возникла поговорка "не так страшен пан, как подпанок", поскольку и дозорцы и управители зачастую требовали уплаты налогов в двойном или даже в тройном размере. Жаловаться же на их произвол и беззаконие было некому. Со временем получила распространение практика передачи земли в аренду иудеям, которые в свою очередь сдавали ее в субаренду крестьянам, вынужденным помимо обычных налогов, платить еще и евреям за аренду земли.
   Если Люблинская уния была заключена по инициативе поляков при вялых ( после смерти Николая Черного Радзивилла) попытках сопротивления со стороны литовской знати, то Брестская уния 1596 года, объединившая католическую и православную религии, явилась, как это, на первый взгляд, не странно, результатом усилий высших иерархов греческой церкви, недовольных тем, что на церковные дела все чаще оказывало воздействие возрастающее влияние братчиков. Католические же епископы поначалу к этой унии относились довольно прохладно и лишь позднее оценили в полном объеме преимущества новой униатской церкви, которая по существу явилась той же римско-католической. Основная масса русского народа исповедовала греческую религию с дедов-прадедов, поэтому крайне негативно отнеслась к униатской церкви, продолжая исповедовать православие, которое теперь было объявлено схизмой, то есть ересью. Церкви закрывались по всему краю, а порой передавались в аренду иудеям, которые за совершение религиозных обрядов стали взымать плату. Часть русской православной шляхты во главе с князем Константином Острожским выступала против религиозной унии, но большинство русских шляхтичей приняли католическую веру и даже стали переделывать свои фамилии на польский лад. Польское правительство к ним относилось лояльно, назначая на должности в органах местного управления, к которым доступ схизматов даже знатных родов был ограничен.
   Усиление польского гнета и своеволия панов на Украине, начавшихся после Люблинской унии, к началу 90-х годов ХУ1 века стало вызывать недовольство широких слоев населения, как крестьян, так и мещан, с правами которых стали считаться все меньше и меньше, но зато облагали все новыми и новыми налогами. Недовольство было всеобщим и закономерно вылилось в первые восстания, активную роль в которых играли запорожские казаки (Косинского, Наливайко и Лободы).
   Историки до сих пор не знают точного ответа на вопрос о том, когда в низовьях Днепра возникли первые казацкие объединения, но известно, что еще в начале XVI века один из польских военачальников Предислав Лянцкоронский прибегал к их помощи в борьбе с татарами, а в начале 30-х годов литовский вельможа староста Каневский и Черкасский Евстафий Дашкович даже поднимал вопрос на сейме о создании казацкой стражи из 2000 человек на островах за днепровскими порогами. Во второй половине этого столетия запорожское казачество превратилось уже в реальную силу, которой польское правительство попыталось придать организованный характер. При короле Стефане Батории был создан первый казацкий полк, который имел свое знамя и другие клейноды, а входившим в его состав казакам выплачивалось денежное довольствие и выдавалось сукно на обмундирование. Полк возглавлял специально назначенный старший, ставка которого располагалась в Терехтемирове, где был оборудован и казацкий госпиталь. Казаки полка имели ряд привилегий и льгот. Полк подчинялся непосредственно великому коронному гетману и входил в реестр коронного войска. Однако численность этого полка не превышала 1000 человек и в него вошли далеко не все казаки, обитавшие в нижнем течении Днепра. Да и сам этот полк после смерти Батория прекратил свое существование, но затем вновь был восстановлен на непродолжительное время и меньшей численностью. Большая же часть казаков, не включенных в состав реестра, продолжала вести вольный образ жизни, вначале объединяясь в несколько кошей (станов), а по всей видимости, в конце 70-х годов образовалось и военно-политическое объединение низовых казаков, известное, как Запорожская Сечь. По свидетельству посла австрийского императора Рудольфа II Габсбурга моравского дворянина Эриха Ляссоты, побывавшего в июне 1594 года на острове Базавлук в Чертомлыкском Днеприще, где в то время размещались запорожцы, всего их насчитывалось не менее пяти тысяч, хотя, по словам гетмана Богдана Микошинского общая численность Запорожского Войска была в два раза больше. Примерно также оценивают количество низового воинства и польские источники. Но полной ясности в этом вопросе нет. Сама казацкая старшина в письме цесарю насчитывала казацкого войска для дальнего похода шесть тысяч "старых казаков, избранных людей". Сюда не включались те из них, кто занимался хлеборобством и отхожими промыслами в "пограничных краях", а также те запорожские ватаги, которые Сечь не признавала, считая их просто бродягами и разбойниками. По польским известиям в восстании Григория Лободы и Семерия Наливайко принимало участие 10 тысяч запорожцев, а епископ Верещинский считал, что всего казацкая общность в низовьях Днепра насчитывает примерно 20 тысяч человек.
   Французский инженер Г.Л. Боплан, находившийся Южной Руси несколько десятилетий и принявший участие здесь в строительстве или укреплении полусотни городов (как он сам утверждал), в том числе Бара, Кодака, ряда местечек в Заднепровье, писал в середине 17 века, что территория низа Днепра, место обитания казаков, поляками называлась украйна ( окраина). Э.Ляссота в своем "Дневнике" относит к Украйне (Украине) также Подолию, Киевщину и даже Волынь. Кто из них более прав, сказать трудно, так как ко времени восстания Богдана Хмельницкого Украиной ( Украйной) стала именоваться территория Киевщины, Заднепровья и частично Подолии, то есть Брацлавское, Черниговское и Киевское воеводства. Запорожская Сечь сюда уже не включалась, как можно судить из письма Н.Потоцкого королю, написанном в марте 1648 года. Коронный гетман как раз и оправдывал преждевременный ( по мнению Владислава IV) ввод коронных войск на Украину, желанием гетмана не допустить сюда восставших казаков с Запорожья.
   Само же понятие Украина (Украйна), как обозначение территории Южной Руси ( или ее части) без указания четких ее границ впервые в польских официальных документах стало появляться только после Люблинской унии, то есть в последнем тридцатилетии 16 века. Причем, это ни в коей мере не было связано с каким-либо административным, а тем более государственным устройством, как и понятия Приднепровье, Заднепровье, Покутье ( нынешняя Ивано -Франковская область, только с центром в Коломые) и т.п. Понятие это ( украйна), имеющее старославянские корни было в ходу и у поляков, и у русских. Так еще во времена Юрия Долгорукого Северо-Восточную Русь называли Залесской Украйной, а во времена Московского государства его юго-восточные территории назывались рязанской украйной, слободской украйной ( в районе Белгорода и Чугуева) и т.п. Согласно "Толковому словарю живого великорусского языка" В.Даля слово "Украйный" понимается в значении: " украинный, крайний. на краю чего находящийся, дальний , пограничный , порубежный, что на дальних пределах государства. Сибирские города встарь назывались украйными. А город Соловецкой место украинное. Украй, УКРАЙНА , область с краю государства или украйная..."
   Таким образом, понятие украйна, украина -это лишь обозначение определенной территории или исторической области, но ни в коем случае не государства или государственно-территориального образования, с чем никак не могут согласиться украинские националисты. Идеологи украинского сепаратизма не могут смириться с мыслью, что государства Украина до начала XX века никогда не существовало, поэтому пытаются представить ( и заодно переписать) историю таким образом, будто Киевская Русь при Святом Владимире , это и есть Украина, а Святослав, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Игорь Новгород-Северский ( " Слово о полку Игореве") -это исконно украинские князья. Само собой, в их понимании, королевство Даниила Галицкого- это тоже Украина, а при Богдане Хмельницком, якобы также существовало независимое украинское государство, в форме т.н Гетманщины, позднее порабощенное Москвой в 1654 году. Вот в этом чудовищном искажении исторической правды и таятся глубинные корни ненависти, раздуваемой националистическими украинскими кругами к Росиии и к русским. В "незалежной" Украине, начиная с 90-х годов эта ненависть умело направлялась на самом высоком уровне ее президентами Кучмой и Ющенко, а с февраля 2014 года откровенно фашистскими лидерами Хунты, захватившими власть в государстве.
   Справедливости ради, следует отметить, что советская историческая наука также искажала факты в угоду национальным республикам, в частности Украине. В ходу был миф о воссоединении в 1654 братских народов ( который бытует и сейчас), о присоединении Украины ( которой никогда не было, как государства ) к России ( которая так стала называться полвека спустя), об Освободительной войне украинского народа ( никогда не существовавшего) против польских панов и т.п. Плоды искажения истории, которая сама по себе наука точная и объективная, но абсолютно беззащитная перед насилием власть имущих, которые поступают с ней, как с продажной девкой, мы пожинаем сейчас и будем пожинать их еще долго.
   А что касается современных украинских националистических лидеров, гордящихся своей "незалежностью", то им следовало бы каждый день на коленях молиться В.И.Ленину и воскурять фимиам КПСС, за их национальную политику. Если бы большевики пошли по пути, предложенном в свое время И.В.Сталиным и ограничились "культурной автономией", то никакой Украины сегодня в помине бы не было, как в прочем, и других союзных республик, ставших вдруг независимыми после распада Союза. Да и сам Союз непременно бы сохранился ибо причины его распада заключались не столько в идеологии или экономике, сколько в обострившихся ( из-за диверсии западных спецслужб) национальных проблемах.
  
  
   Параграф второй. Географические границы южнорусской Украйны в середине 17 века.
  
   Юго- восточное порубежье Речи Посполитой в междуречье Днепра и Днестра конца 16- первой половины 17 веков напоминало зубчатую линию проходящую от Каменца-Подольского до Чигирина. Каменец или Каменец-Подольский, история которого, как поселения, уходит в глубокую древность, ко времени восстания Хмельницкого представлял собой могучую крепость в скалистом петлеобразном выступе реки Смотрич, притоке Днестра, насчитывавшую, по данным 1635 года,12 тысяч жителей. До 1569 и после 1648 годов здесь располагалась ставка коронных гетманов, основной задачей которых являлось отражение набегов буджацких татар и турок на польское пограничье. Дальше к северо-востоку туркам и татарам угрожала неприступная крепость ( со времени ее перестройки Г.Л. Бопланом) Бар, пожалуй, самый мощный форпост Речи Посполитой на Волынско-Подольской возвышенности после Каменца. К югу от Бара на Днестре в 1595 году на месте старинного поселения Иеремией Могилой был выстроен замок, названный позднее в его честь Могилевом или Могилевом-Подольским. Еще ниже в излучине Днестра на границе с Молдавией находился Ямполь, о котором в письменных источниках впервые упоминается с конца 16 века, когда, по некоторым сведениям, население его составляло примерно 1600 жителей. Судя, по карте Г.Л.Боплана, особых укреплений здесь не было, город был обнесен валом и частоколом. Далее за Ямполем к югу и юго-востоку, начиналось Дикое поле, а по побережью Черного моря шли турецкие поселения Хаджибей, Тягинь (Бендеры), Аккерман ( Белгород). Почти строго к востоку от Бара находилась Винница, превращенная в начале 17 века в мощную крепость с использованием укреплений старого полуразрушенного монастыря -Муров. До этого на острове Кемп посреди Буга был выстроен деревянный замок. Винница в конце 16 века почти ежегодно подвергалась нападениям татар, которые, например, в 1575 году с территории Подолии, Волыни и Галиции угнали в плен 55 340 человек, захватили 150 тысяч лошадей, 500 тысяч голов крупного рогатого скота, 200 тысяч овец. Ниже по течению Буга находился центр брацлавского воеводства Речи Посполитой, город Брацлав, упоминающийся еще с 14 века, о котором сохранилось мало сведений. Судя по всему, особых фортификационных сооружений он не имел. Данных о численности его населения ко времени восстания 1648 года не сохранилось , но в конце 19 века оно не превышало 7 тысяч. Можно лишь предположить, что в середине 17 века в нем проживало несколько больше жителей, так как брацлавский полк Данилы Нечая являлся самым крупным в Войске Запорожском и насчитывал до 20 тысяч казаков. Далее к востоку от Брацлава находилась Умань, город, известный с 1616 года (по судебным документам). В 1629 году в нем насчитывалось 1067 "дымов", то есть примерно 5-7 тысяч жителей, но уже к середине 17 века в Умани только обложенное налогом население составляло 9600 человек. Видимо, город к 1648 году значительно разросся. Особо увлекающиеся современные украинские историки вполне серьезно утверждают, что уже в 1576 году при Стефане Батории существовал Уманский казацкий полк, но такое утверждение противоречит всем известным историческим фактам. Следующим "зубчиком" воображаемой линии польского порубежья являлся Корсунь, расположенный в 140 километрах к северо-востоку от Умани, несколько ниже от него на днепровском берегу Черкассы и еще южнее Чигирин, находившийся в нескольких верстах от впадении Тясмина в Днепр.
   В самом устье Тясмина воеводой русским Яном Даниловичем в 1616 году был основан "на шляху татарском" в Корсунское староство, городок Крылов (Новогеоргиевск,Александрия), затопленный в начале 60-годов 20 века в связи со строительством Кременчугской ГЭС. К моменту его основания Крылов насчитывал порядка 200 дворов (1000-1200 жителей), управлялся по законам Магдебургского права. Подымный реестр 1631 года упоминает о 50 оседлых "дымах" и 200 огородниках.
   Для полноты картины можно упомянуть еще городок Ладыжин, находившийся между Брацлавом и Уманью,с населением примерно 6000 жителей, а также Лысянку, вотчинное поместье Яна Даниловича, находящееся между Уманью и Корсунем.
   На карте Украины Г.Л.Боплана, к территории которой он относит Брацлавское и Киевское воеводства,а также Заднепровье, Дикое поле отмечено ниже условной линии Ямполь (на Днестре), Новое Конецполье (на Буге), Умань и Чигирин. Южнее этой условной границы населенных пунктов на карте практически не отмечено, но плотность заселения Подолии и Киевщины ( то есть современных Киевской, Черкасской и Винницкой областей Украины) очень велика, села и местечки располагаются вплотную друг к дугу, а надо еще иметь в виду, что на ней отображены далеко не все мелкие села и хутора.
   Из вышеприведенного обзора не трудно сделать вывод, что заселение Подолии и Приднепровья особенно активно происходило после Люблинской унии, когда здесь начинает расселяться польская шляхта из Великой и Малой Польши, осваивающая новые территории.
   На той же карте, относящейся к 30-40 годам 17 века французский инженер отмечает границу расселения в Заднепровье по линии Кременчуг ( на левом берегу Днепра), Голтва ( Псел), Гадяч, Полтава ( Ворскла), Ромны и далее к Конотопу и Борзне. При этом обращает на себя внимание, что территория северо-западнее Голтвы и Миргорода (то есть современные Полтавская, часть Черниговской и часть Сумской областей) изрядно заселена, хотя по воспоминаниям запорожцев-участников восстания Семерия Наливайко и Григория Лободы, проходивших левым берегом Днепра, здесь была совершенно пустынная местность.
   Согласно боплановской карте особенно густо заселена территория Посулья, с центром в Лубнах,- вотчина князей Вишневецких. Сохранились данные о численности населения почти всех населенных пунктов Заднепровья того периода, но здесь я ограничусь ссылками только на наиболее крупные из них: Лубны-2646 хозяйств и 40 мельниц; Хорол-1297 хозяйств и 8 мельниц;Полтава-812 хозяйств и 11 мельниц;Лохвица-3325 хозяйств и 35 мельниц;Ромны-6000 хозяйств. Эти цифры довольно внушительны, но видимо, в них нет преувеличения, так как согласно реестрам 1649 года Войска Запорожского на территории Заднепровья ( когда еще не отмечалось повального переселения ее населения в московские пределы), не считая левого берега Киевщины, дислоцировалось шесть казацких полков, общей численностью 13 тысяч человек, три из которых приходилось на бывшие земли князя Вишневецкого. При этом в прилукской сотне числилось 400 казаков, в лохвицкой и роменской по 300, в сотнях других местечек от 100 до 250 казаков. Часть владений князей Вишневецких были присоединены отцом Иеремии в Смутное время из московских северских территорий и позже закреплены за ним решением сейма. Колонизация этих земель, как и Заднепровья в целом ускорилась в 30-е годы, когда Иеремия Вишневецкий стал завлекать туда население правого берега Днепра. За обладание этими неосвоенными территориями, приносившими баснословные доходы, между польскими магнатами происходили постоянные конфликты. В частности, маршал Казановский, не моргнув глазом, отнял у князя Иеремии Ромны с прилегающими землями, на которые у Вишневецкого имелись соответствующие документы о праве собственности. Между двумя магнатами разгорелся конфликт, Иеремия даже решением суда был банитован, но, в конечном итоге, Казановский уступил ему Ромны, получив сто тысяч злотых компенсации. Аналогичный конфликт у Вишневецкого возник из-за Гадячской волости, которую теперь уже он отнял у Александра Конецпольского. Дело дошло до сената и едва не закончилось мятежом. Все же Вишневецкому пришлось отдать за Гадяч в качестве отступного тоже сто тысяч злотых. На этой почве отношения между ним и Александром Конецпольским надолго испортились, хотя они были свояками. Гораздо хуже пришлось князю Иеремии и киевскому воеводе Тышкевичу, на поместья которых неоднократно совершал наезды коронный стражник Лащ, получивший в 1638 году за заслуги перед Короной казацкую "столицу" Терехтемиров. Находясь под покровительством великого коронного гетмана, Самуил Лащ творил, что хотел, но когда Конецпольский в марте 1646 года умер, Тышкевич со своим хоругвями налетел на имение Лаща и разнес его в пух и прах, жестоко отомстив за прежние обиды. Конечно, борьба панов между собой отражалась на местном населении и не случайно сложилась поговорка "паны дерутся, а у холопов чубы трещат".
   С одной стороны колонизация Заднепровья увеличила доходы местных магнатов в разы, но с другой создала и ряд проблем, о которых еще в 1638 году, пророчески предупреждал Николай Потоцкий, усматривая в новых слободах и местечках очаги будущих бунтов. Усиление эксплуатации посполитых, заметно возросшее к началу 40-х годов, не могло не вызвать ответной реакции у людей, еще не так давно чувствовавших себя вольными. И хотя любая попытка противодействия панскому гнету и произволу жестоко подавлялась, у населения накапливалась все большая озлобленность по отношению не только к польским магнатам,, но и к полякам вообще. Русское население края все больше стало видеть в поляках своих поработителей, не только в социальном отношении, но прежде всего своих заклятых врагов в национальном смысле.
  
  
   Глава вторая. Запорожская Сечь и реестровое казацкое войско. Казацкие восстания 30-х годов 17 века.
  
   Возвращаясь. после этого краткого отступления, к основной теме, следует согласиться с теми историками, по мнению которых, глубинные корни восстания под руководством Хмельницкого следует искать в истории Запорожской Сечи и само это восстание, являлось звеном в цепи продолжающихся выступлений казаков против попыток властей Речи Посполитой ограничить их права и привилегии, которыми они были наделены при Стефане Батории и которые им были подтверждены во времена Сагайдачного королем Сигизмундом III. У читателя, не особенно знакомого с историей этого вопроса, неминуемо возникнет мысль, каким образом права и привилегии, которые Стефан Баторий даровал казацкому отряду численностью 1000 человек, все Войско Запорожское с течением времени стало считать своими. Ответ на этот вопрос достаточно прост и заключается он в том, что при походе Лжедмитрия на Москву к нему присоединилось примерно 12 тысяч казаков, ставших костяком армии Самозванца. Всего же в период с августа 1604 года по конец 1612 года в походах на Москву участвовало, по воспоминаниям запорожцев, до 40 тысяч казаков. Правда, настоящих потомственных запорожцев-товарищей среди них насчитывалось от силы 4-5 тысяч, остальные были просто авантюристы, объявившие себя казаками в расчете на военные трофеи. После ухода гетмана Ходкевича из Москвы в июле 1612 года и изгнания оставшихся захватчиков из Китай-города 1 ноября того же года, тысячи этих самозванных казаков разбрелись частью по югу Московского государства, частью по Белоруссии, но в основном по Заднепровью и правому берегу Днепра, занимаясь грабежами и разбоями. Среди них собственно запорожцев было не так уж и много, большей частью это были посполитые, присоединившиеся к походу на Москву с целью наживы, молдаване, белорусы, вовсе не имевшие отношения к запорожскому войску. Польское правительство, недовольное их поведением, требовало от Запорожья навести порядок в рядах своих "казаков". Гетман Сагайдачный, как мог открещивался от самозванцев, но часть из них, видимо, ему пришлось взять под свою руку и включить в состав Запорожского Войска, привлекая их для морских походов против Крыма и Турции. Польские власти из-за этого косо посматривали на Запорожье, но тут случился поход королевича Владислава на Москву ( 1618 год) и полякам понадобилась вся мощь казацкого войска. Воспользовавшись этим, Сагайдачный со всеми, кто хотел присоединиться к запорожцам, поспешил на помощь полякам, стоявшим уже в Тушине. Привел королевичу Владиславу он двадцать тысяч конного войска, чему тот был несказанно рад.
   В дальнейшем поход закончился неудачей, но казаки свою задачу выполнили, что позволило Конашевичу-Сагайдачному ( получившему от королевича Владислава уже официально булаву старшего Войска Запорожского) поставить вопрос о создании войскового реестра. Речь шла не о правительственном реестре, как при Стефане Батории или позднее после Куруковской войны,а о реестре именно Войска Запорожского, в который он намеревался включить всех, кто был с ним в походе на Москву, то есть примерно 20 тысяч человек. Но даже, несмотря на заслуги лично Сагайдачного и запорожцев в московском походе, польское правительство на столь большой реестр пойти не захотело, главным образом потому, что включенным в реестр необходимо было платить жалованье (10 злотых в год), а денег в польской казне, как обычно не было. После некоторого препирательства был согласован реестр в 10600 человек ( 1619 год), казакам возвращался Терехтемиров в качестве гетманской ставки, где располагался арсенал и госпиталь, они получали право избирать себе старшего ( гетмана) и старшину, включая полковников и сотников. Среди других привилегий существенным было освобождение их от уплаты налогов и сборов, разрешение селиться на волости, иметь свои земельные участки, гнать пиво, медовуху и водку (горилку) на продажу, семьям погибших казаков назначалась пенсия и пр. Понятно, что льготы эти были важными и запорожцы, включенные в реестр, восприняли их с воодушевлением. Но в реестр не попало, как минимум 10 тысяч человек, ходивших в поход на Москву, да еще столько же просто желающих "записаться" в казаки посполитых из числа тех, кто занимался промыслом в бассейне Днепра, насыпал сторожевые курганы и т.п.. Сагайдачный же при составлении реестра старался включать в него степенных, солидных казаков, имеющих свои наделы в Приднепровье или Заднепровье, не склонных к бунту и своеволию и тех,кто прослужил в войске не менее лвух лет. Естественно те, кто не вошел в реестр, т.н. выписчики, затеяли смуту, избрав себе гетманом Якова Бородавку. Есть сведения, что именно их походы в турецкие пределы вызвали обострение турецко-польских отношений, следствием чего явился разгром войска коронного гетмана Жолкевского при Цецоре и Хотинская войну. В сражении при Цецоре запорожцы не участвовали, а вот к Хотину Яков Бородавка привел по одним данным 40 тысяч конных казаков, по другим ( Мартин Костин)-их было вполовину меньше. Незадолго до начала битвы Сагайдачный, возвратившийся из Варшавы, где он добивался закрепления казацких привилегий у короля, обвинил Бородавку в узурпации власти и тот был казнен по приговору казацкого суда.
   Как известно, битва под Хотином продолжалась 39 суток. Победителей не было, поляки с турками сели за стол переговоров, но Сагайдачный в них не участвовал, так как получил тяжелое ранение в руку и вскоре умер. Далее, в основном по вине поляков, разыгралась драма, положившая начало глубокой вражды запорожцев с польским правительством, которая впоследствии ширилась и углублялась. Суть ее состояла в том, что королевские власти согласились выплатить жалованье за участие в Хотинской войне только тем запорожцам, кто состоял в реестре войска, но и то сократили его до трех тысяч. В конечном итоге это явилось (наряду с некоторыми религиозными мотивами) причиной т.н. Куруковской войны, когда польный гетман Станислав Конецпольский , не сумевший победить казаков во главе с их гетманом Марком Жмайлом, вынужден был согласиться на создание реестрового казацкого войска численностью 6000 человек, при сохранении всех льгот и привилегий, полагавшихся всему Войску Запорожскому по реестру Сагайдачного. Кто был зачислен в новый , уже правительственный реестр, стали нести службу в шести городах Украины, а , кто оказался вне его, вернулся к занятию хлеборобством или ушел на Запорожье. После следующего восстания в 1630 году под руководством гетмана Тараса Федоровича ( Трясило), спровоцированном будущим митрополитом Петром Могилой, казаки под Переяславлем нанесли Конецпольскому новое серьезное поражение, но ему удалось договориться со старшиной реестровиков и это восстание закончилось ничем. Несколько лет спустя старшие реестрового войска добились увеличения реестра до 7000 человек и даже получили обещание короля об увеличении его до 8000, но вскоре Сигизмунд III умер и об этом обещании больше не вспоминали.
   Этот краткий исторический экскурс показывает, что казакам было за что бороться, ибо их привилегии и льготы были действительно обширными. Само мизерное жалованье ( 10 злотых до 30-х годов или 30 злотых позднее) не играло большой роли, так как в неурожайные годы пуд муки стоил 30 злотых, однако освобождение от уплаты налогов, разрешение иметь свои наделы, гнать пиво и водку на продажу, заниматься отхожими промыслами ( ловлей рыбы, бортничеством и т.п) позволяло реестровикам жить вполне зажиточно. Кроме того, выборность казацкой старшины давала казацкой черни определенную гарантию справедливого к себе отношения и надежды на защиту от притеснений со стороны тех, кто хотел бы посягнуть на их права. Именно ущемления казацких льгот и привилегий проходит лейтмотивом их восстаний в 30-х годах, как и восстания 1648 года, переросшего в настоящую гражданскую войну коренного населения Южной Руси с поляками, поселившимися здесь после Люблинской унии.
  
   Восстание запорожских казаков под руководством Тараса Федоровича (Трясило) явилось последним из казацких восстаний, инспирированных православной церковью либо же имевших существенную религиозную подоплеку. В начале 30-х годов XVII века православные иерархи стали предпочитать решать возникавшие проблемы путем обращения к властям, отстаивая церковные интересы перед королем или сеймом. Привлекать казаков для их решения, церковная власть не желала, понимая, что проще и правильнее искать справедливости у толерантного к православной вере короля Владислава IV, занявшего польский престол осенью 1632 года.
   В свою очередь и гетман (старший) реестрового казацкого войска Тимофей Орендаренко не был сторонником конфронтации с польским правительством, стремясь использовать легальные пути для решения вопросов повседневного казацкого быта, связанных с выплатой жалованья, выдачей сукна, увеличением казацкого реестра, расширением льгот и привилегий. Новой генерации иерархов православной церкви, большей частью получивших образование в иезуитских колледжах, казацкая масса была чуждым элементом, и церковные власти , по возможности, избегали с ней контактов, а казаки были больше заняты решением личных проблем, чем участием в общественно-политической жизни края. Такой лояльной по отношению к властям позиции реестрового войска способствовало и то обстоятельство, что уже летом 1631 года Речь Посполитая начала усиленно готовиться к войне с Московским государством, рассчитывая на участие в ней широких казацких масс, включая Запорожскую Сечь. Но в апреле 1632 года умер Божьей милостью король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, а также наследный король Шведов, Готов и Венедов. Сигизмунд (Жигмонт) III, по причине чего до избрания нового короля подготовка к военным действиям была приостановлена.
   Московское правительство, зная, что у поляков выборы короля дело не одного месяца, воспользовалось бескоролевьем для расторжения в одностороннем порядке Деулинского соглашения и уже летом 1632 года направило войска в северские земли, захваченные Польшей в Смутное время. К концу года московские воеводы заняли Батурин, Ромны, Мену, Миргород, а в декабре приступили к осаде Смоленска. Королевич Владислав, реальный преемник своего отца на польском троне, понимал, что наем войск и созыв ополчения для войны с Москвой займет долгие месяцы, добился в день своего избрания на трон (13 сентября) разрешения от сената на использование в этих целях казаков. Сенат выделил для нужд формируемого казацкого войска 20 тысяч злотых, а новый король выдал казацким послам свое обращение к казакам с призывом быть готовыми выступить на войну для оказания помощи Речи Посполитой. Командование вновь создаваемыми казацкими формированиями на северской территории король поручил каштеляну Каменецкому и старосте Новогород-Северскому Александру Песочинскому. Такое же поручение получил подкоморий Черниговский (староста Носовский) Адам Кисель,а князь Лубенский Иеремия Вишневецкий и сам уже вел военные действия в приграничных районах. Его войско состояло из 10-15 тысяч человек, сообщалось, что к нему примкнули и "запорожские черкасы". Возможно, какая-то часть запорожцев и присутствовала в войске Вишневецкого, но все же основная масса казаков присоединилась к названным выше военачальникам только летом 1633 года.
   К сожалению, об участии казаков в военных действиях в приграничных северских районах и смоленской кампании есть лишь краткие упоминания в московских и польских документах. Известно, что Орендаренко, которого на гетманском посту сменил некий Диденко, в 1633 году вновь возглавил реестровое войско и привел к Смоленску 20 тысяч казаков, две третьих из которых не были вписаны в реестр. По другим данным этим корпусом командовал наказной гетман Дорофей Дорошенко, а сам Орендаренко в смоленском походе не участвовал. В числе наказных гетманов в северских землях есть упоминание о Лавринке, Илляше и Тарасе. Среди казацких полковников 1634 года известны корсунский Филоненко, черкасский Григорий, киевский Данила. Имеются сведения, что вместе с Вишневецким воевал и 5-тысячный казацкий отряд во главе с Яковом Острянином.
   Военные действия в приграничных районах казацкие формирования под общим командованием Песочинского начали с февраля 1633 года, выступив на Путивль. Было их около 5 тысяч, однако попытка взять город не удалась и они разошлись по домам. В мае уже большими силами Песочинский и Вишневецкий вновь штурмовали Путивль, привлекая к этому и "запорожских черкас", но почти месячная осада города вновь оказалась неудачной и казаки опять разошлись по домам. В этот раз в результате неудачной осады потери составили примерно 4 тысячи человек, как поляков так и казаков. У Острянина дела шли лучше, ему удалось взять приступом Валуйки. Но его попытку захвата Белгорода московские воеводы отразили.
   К середине лета энтузиазм у казаков угас и они окончательно разошлись по домам. В пограничье остался один Адам Кисель . которому пришлось отбиваться от московских воевод самостоятельно. Тщетно он ожидал помощи от великого коронного гетмана Станислава Конецпольского, тот держал свои хоругви у южных границ Речи Посполитой, опасаясь турецкого вторжения.
   Вновь казаков удалось собрать только для похода вместе с королем под Смоленск, о чем отмечалось выше. Причины того, что они не испытывали особого желания продолжать свое участие в военных действиях объясняются довольно просто- Кисель обещал выплатить им жалованье, но денег на его выплату не было. Об этом пишет в своем донесении Конецпольскому подстароста черкасский Павловский, которого коронный гетман направил для рекрутирования казацкого воинства для похода к Смоленску. Можно предположить, что легаты польского правительства не скупились на обещания, так как около 20 тысяч казаков (или тех, кто так себя называл) все же прибыло в середине сентября под Смоленск на помощь королю, у которого собственного войска было в два раза меньше. Прусский посол Вайнбер, находившийся при короле, отмечал, что все казаки прибыли на конях, ружья у них были длинные, имелась и артиллерия в количестве десяти пушек. Моральный дух казаков был высоким, все рвались в бой.
   Действительно, по донесениям польских командиров, казаки сыграли важную роль в обороне Смоленска. Они сражались в боях, шли на приступы, вели разведку, принимали участие в блокаде московских войск В январе -феврале польный гетман Казановский и гетман Орендаренко захватили Дорогобуж, отрезав воеводам Шеину и Измайлову сообщение с Москвой, откуда те ожидали подкреплений. Затем казацкие отряды рассыпались по всей округе вплоть до Белой и Калуги.
   Однако, после капитуляции Шеина казаки в дальнейшем походе на Москву участия принимать не стали, переместившись в северские земли, где под руководством наказного гетмана Ильяша вместе с Иеремией Вишневецким и Лукашем Жолкевским осадили Севск. Взять город приступом не удалось, а вскоре заключённое с Москвой Поляновское перемирие прекратило дальнейшие военные действия.
   Летом 1633 года большое количество казаков откликнулось и на призыв великого коронного гетмана Конецпольского в его противостоянии на южных рубежах Речи Посполитой с турками и татарами, где к концу года военная кампания закончилась удачно для поляков.
   Поляновский мир был заключен 4 (24) июня 1634 года и уже в июле король Владислав IV прибыл в Варшаву, где на сейме потребовал выделения денег для оплаты войскам, принимавшим участие в смоленской кампании. Однако, эта кампания и без того обошлась Речи Посполитой в 6 450 000 злотых ( 2 150 000 флоринов), опустошив казну. Поэтому депутаты сейма с выделением денег для расчета с войском торопиться не стали.
   Повторялась ситуация, как и после битвы при Хотине. Воспользовавшись тем, что в числе казацкого войска, сражавшегося под Смоленском и в северских землях оказалось много тех, кто не только не входил в состав реестра, но даже и запорожцами не был, сейм решил создать комиссию для того, чтобы разобраться, кто из участников военных действий казак, а кто полукриминальный элемент, примкнувший к казацкой массе. Такая комиссия во главе с Адамом Киселем вскоре начала работу. В ее состав вошли староста калусский Лукаш Жолкевский, ротмистр Романовский и еще несколько человек. Комиссия столкнулась с массой жалоб участников смоленского похода, которые требовали признать их казаками, выплатить жалованье, защитить от притеснений старост и других польских чиновников. Многие ссылались на обещание короля выплатить деньги за участие в смоленском походе и зачисление в казаки. Кисель обратился за разъяснениями к Владиславу IV, но тот ответил, что никому ничего не обещал, а те, кто принимал участие в смоленском походе считались казаками лишь на период военных действий.
   Новый обман со стороны польского правительства вызвал возмущение у всех, кто поверил королю и откликнулся на его призыв. Когда же сейм постановил выплатить жалованье за участие в военных походах лишь тем, кто входил в казацкий реестр, а запорожцам запретил ходить в морские походы, чтобы не нарушить и без того хрупкий мир с Оттоманской Портой, возмущение стало всеобщим. Масла в огонь подлила целая серия постановлений польского правительства, которыми предусматривался пересмотр реестра и исключение из него всех вольнодумцев, бунтарей и тех, кто не хотел подчиняться гетманам и старостам. Было подтверждено также, что казацкий реестр никогда не будет превышать семи тысяч человек, хотя еще три года назад король Сигизмунд III согласился увеличить его до 8 тысяч, а в Приднепровье разместят дополнительный контингент коронных войск. Реестровым казакам были урезаны их права и привилегии, а, кроме того, была предусмотрено возведение на Днепре у Кодакского порога крепости, для постройки которой было выделено сто тысяч злотых.
   Подобная позиция польских властей выглядит достаточно странной и мало разумной, ведь казаки (пусть и не все из них реестровики или запорожцы), то есть русские люди, два года проливали свою кровь и не щадили своих жизней ради Короны. И за это поляки расплатились с ними черной неблагодарностью, заложив мину замедленного действия, которая рано или поздно должна была взорваться.
   Коронный гетман Конецпольский хорошо осознавал, что никакими запретами казаков ( что реестровиков, что запорожцев) от морских походов не удержать и они будут тревожить Турцию своими набегами, что в канун намечавшейся войны со Швецией было крайне нежелательно. Поэтому он проявил необычайную активность по постройке крепости у Кодакского порога, получившую название Кодак. Работы по ее возведению под руководством французского инженера Гийома Левасера Боплана начались весной и уже в июле 1635 года могучая крепость грозила своими орудиями всем судам, которые передвигались по Днепру, а также контролировала местность по обеим сторонам реки на несколько верст. Официально постройка Кодака объяснялась необходимостью борьбы с татарами, но в первую очередь крепость служила серьезным препятствием для свободного продвижения реестровиков и запорожцев вверх и вниз по Днепру. Ситуация осложнялась еще и тем, что полковник Марион, тоже инженер по специальности, помогавший Боплану в строительстве Кодака, стал и его первым комендантом с гарнизоном в двести драгун. Этот "старый воин", как называли его поляки, умышленно создавал казакам всяческие неудобства, запрещая ловить рыбу, охотиться в здешних местах, непослушных заковывал в кандалы и бросал в тюрьму. Безусловно, все это вызывало у реестровиков и запорожцев, привыкших свободно передвигаться по Днепру, озлобление и раздражение. Еще до возведения Кодака весной 1635 года несколько казацких чаек вышли в море и дошли до самого Босфора, где напали на турецкие галеры. Львовская летопись упоминает о пяти морских походах в этом году, хотя точных сведений об этом не имеется.
   В связи с началом войны со шведами король Владислав IV, гетман Конецпольский и ряд других высоких сановников отправились в Прибалтику. Тогда же король приказал набрать полторы тысячи казаков из тех, кто не был включен в реестр для того, чтобы они на чайках воевали на море со шведским флотом. Руководил этим отрядом Константин Волк,из числа казацкой старшины ( судя по письму Павлюка от 17 июня 1637 года, войсковой писарь- прим.автора), который однако прибыл к устью Вислы, где его ожидали готовые чайки уже к окончанию военных действий. Тем не менее, казаки вышли в Балтийское море и даже захватили какой-то шведский корабль
  
  
   В августе 1635 года казаки, возглавляемые Иваном Михайловичем Сулимой, взяли приступом Кодак, разрушили его, а коменданта и гарнизон крепости уничтожили. Об этом факте писали современники тех событий: Г.Л. Боплан, покинувший свое детище в июле того года; белорусский шляхтич Филипп Обухович; Ольбрахт Радзивилл и ,наконец, анонимный автор Львовской летописи, однако причины и конкретные обстоятельства происшедшего у каждого из них излагаются по-разному.
   Боплан пишет, что в августе "...вождь бунтовщиков-казаков Солиман, возвращающийся с моря, увидел, что этот замок не дает ему возможности возвратиться домой, овладел им, порубил на куски гарнизон, в котором могло быть около 200 человек во главе с полковником Марионом, и, разрушив крепость, возвратился со своими казаками на Запорожье". Однако, по его словам, вскоре "другие верные казаки" по приказу великого коронного гетмана, каштеляна Краковского Конецпольского обложили их и вынудили капитулировать.
   У любого, кто знаком с географией Днепровского бассейна и кому известно, что Запорожская Сечь находилась вначале на острове Базавлук в Чертомлыкском Днеприще, а во времена Сулимы на Микитином Рогу ( в районе современного Никополя-прим.автора) неминуемо возникает вопрос, зачем казакам, если они возвращались с моря на Запорожье, было подниматься через одиннадцать или двенадцать порогов к Кодаку. Такое, в принципе, было возможным лишь при условии, что они возвращались из похода не прямо с моря, а обходным путем спускались на чайках в Днепр по Самаре. Но в таких случаях, по словам того же Боплана, казацкие ватаги обычно бывали малочисленными и крайне сомнительно, чтобы небольшая по численности группа казаков сумела взять приступом такую крепость, как Кодак, пусть даже и под покровом ночи.
   Филипп Обухович, хотя и находился дальше чем французский инженер от тех событий, однако у него их изложение выглядит более реалистично. "Своевольный казак Сулима именем,-повествует он,- с 800 казаков искусно прокрался с моря до Днепра и осмелился ударить на крепость, поставленную для того, чтобы преградить путь в море". Обухович также подтверждает, что гарнизон крепости был уничтожен, а реестровые казаки по приказу короля позднее обложили Сулиму на одном из днепровский островов, где его им выдали его же люди и он был привезен на сейм.
   Если Боплан и Обухович сходятся во мнении, что Кодак мешал запорожцам свободно выходить в море и поэтому они его разрушили, то, по мнению О.Радзивилла, причиной захвата крепости явились те притеснения, которые создавал казакам полковник Марион, запрещая ловить рыбу и охотиться на дичь на днепровских островах. По его свидетельству, казаки во главе с Сулимой глубокой ночью поднялись на стены крепости по лестницам, воспользовавшись тем, что часовые спали или дремали. Мариона раздели догола и расстреляли, а остальной гарнизон порубали. При этом якобы казаки полагали, что им за это ничего не будет, так как король и коронный гетман находятся в Пруссии. Когда же они узнали о том, что со Швецией неожиданно заключен мир и коронные войска возвращаются назад, то решили выдать Сулиму и других вождей восстания, окопавшихся на одном из островов. Потеряв свыше 1000 человек, они все же сумели их пленить и передали полякам.
   Львовский летописец никак не связывает взятие Кодака с морским походом и запорожцами вообще, а отмечает, что это было делом рук реестровиков во главе с их гетманом, которого он называет Самуилом Склимой из Черкасс. Якобы он и еще три полковника с 3000 казаков приступили 3 августа к Кодаку и взяли его в результате ночного штурма. Гарнизон крепости за исключением 15 драгун, сумевших прорваться в чистое поле, был уничтожен. Полковнику Мариону казаки,якобы отсекли руки, положив их ему за пазуху, набили одежду порохом и, привязав к столбу над Днепром, взорвали. Этот рассказ выглядит несколько неправдоподобно, но, если вдуматься, то в нем меньше всего противоречий.
   Начнем с того, что по мнению летописца, взятие Кодака никак не связано с препятствием запорожцам ходить в морские походы. Действительно, выходя из Чертомлыкского Днеприща далеко за порогами, они поворачивали направо и полноводным Днепром шли прямо в море. В то время, когда Сечь располагалась на Микитином Рогу, выйти в Днепр было еще проще. Если что и могло помешать их походу, так это турецкий флот у Очакова, да турецкие же городки при выходе в Днепровский лиман.
   Далее, сложно представить, как реестровые казаки смогли заставить запорожцев (если Сулима был их атаманом) выдать его. Во-первых, для запорожских казаков это не характерно, во-вторых взять штурмом Запорожскую Сечь вряд ли было под силу реестровикам, которые, если верить Обуховичу, осаждая Сулиму потеряли больше тысячи человек.
   Но, если принять за основу сообщение Львовской летописи, то все противоречия легко объясняются. Действительно, Кодакская крепость, больше мешала реестровым казакам, чем запорожцам, а деятельность ее коменданта создавала для них ненужные трудности. Именно им, а не запорожцам она препятствовала выходить в море, ловить рыбу и т.п.. Поэтому ничего удивительного нет в том, что именно реестровые казаки во главе со своим гетманом и полковниками пошли на штурм Кодака и, используя более чем десятикратное численное преимущество, взяли ее ночным приступом.
   В связи с этим возникает вопрос мог ли Иван Михайлович Сулима, турок по происхождению, являться гетманом (старшим) реестровых казаков в это время. Такое вполне возможно, поскольку известно, что после 1634 года Орендаренко в этой должности больше не фигурирует, а следующий-Томиленко появляется лишь в 1636 году. Вполне возможно, что в этом промежутке старшим реестрового войска был именно Сулима, человек широко известный в казацкой среде. Достаточно вспомнить, что еще осенью 1628 года он непродолжительное время уже был гетманом реестровиков, а весной следующего года стал управителем в одном из имений Жолкевского под Переяславлем. О.Радзивилл отмечал, что Сулима издавна прославился своим военным мастерством в морских походах и даже в середине второго десятилетия XVII века привез в подарок папе Павлу V триста турецких невольников, за что тот наградил его своим золотым портретом. Близость его к семейству Жолкевских также могла способствовать назначению его главой реестровиков. Эта точка зрения, которой придерживался М.Грушевский, косвенно подтверждается и перепиской А.Киселя, в которой он намекает, что Лукаш Жолкевский подкупил казацкую старшину и та выдала Сулиму полякам. Позднее Сулима и несколько его соратников были казнены по приговору сейма в Варшаве. Есть сведения, что Владислав IV предпринимал попытки смягчить этот приговор, но безуспешно, так как этому противились послы турецкого султана. Впрочем, по крайней мере один из осужденных на смерть вместе с Сулимой был по ходатайству канцлера Томаша Замойского помилован. Это был знаменитый в последующем Павлюк, возглавивший два года спустя новое восстание в Южной Руси.
   В целом история со взятием Кодака могла выглядеть следующим образом. Реестровые казаки, недовольные тем, что Кодак преградил им выход в море для набегов на Крым и Турцию, чем они постоянно занимались, несмотря на запреты польского правительства, решили его уничтожить. Такому решению способствовала и позиция коменданта крепости, необоснованно чинившего казакам всяческие препятствия в их исконных занятиях в ловле рыбы , охоте и свободном плавании по Днепру. Время для нападения на Кодак было выбрано удачное, когда в Южной Руси коронных войск не было, а король вел войну со Швецией в Прибалтике и эта война обещала быть долгой. Старший реестровиков Сулима и старшина полагали, что коронные войска в Приднепровье возвратятся не скоро, и история с Кодаком к тому времени забудется. В начале августа три тысячи реестровиков, возглавляемых Сулимой, Павлюком и несколькими полковниками ночным штурмом овладели этой днепровской крепостью, разрушили ее, а гарнизон уничтожили. К несчастью для казаков, уже в сентябре война со Швецией прекратилась, король и гетман Конецпольский возвратились назад, а сентябрьский сейм из-за взятия Кодака поставил вопрос о ликвидации реестрового казачества вообще. Напуганные реестровики и особенно старшина, часть которой была подкуплена калусским старостой Лукашом Жолкевским при участии Адама Киселя, согласились выдать Сулиму и зачинщиков бунта полякам, обещая, что их накажут не очень строго. По всей видимости, те не стали оказывать сопротивления и отдались в руки подкупленной старшины добровольно. Во всяком случае именно такой вывод можно сделать путем сопоставления и анализа сведений из различных источников ( в том числе писем Павлюка) того времени.
   Одновременно с передачей Сулимы и его товарищей на суд полякам, реестровое войско обратилось к королю с жалобой на то, что им не выплачено жалованье, что старосты на местах чинят казакам притеснения и пр. Реальных результатов по этой жалобе казаки не дождались. Король в своем письме от 15 декабря 1635 года отделался общими фразами о том, что ценит казацкую службу и их преданность Отчизне, а насчет жалованья заметил, что даже коронное войско его еще не получило. Сама жалоба была направлена Конецпольскому с поручением найти специального человека, которому следовало бы поручить рассмотрение подобных жалоб на притеснения казаков должностными лицами на местах. Но, впрочем, необходимости в этом не было так как такая комиссия во главе с Киселем уже была создана вскоре после Смоленского похода, о чем отмечалось выше. Но оказалось, что создать комиссию довольно просто, а вот создать ей условия для работы гораздо сложнее. Комиссия два года не приступала к своей деятельности ввиду отсутствия денег. У Речи Посполитой не было денег для выплаты казакам жалованья за четыре года, и что гораздо хуже- не было средств для того, чтобы восстановить разрушенный Сулимой Кодак. Дорога в море была открыта, что создавало реальную угрозу выхода казацких чаек в Черное море. Между тем в казацкой среде началось брожение. О предательстве старшины, выдавшей Сулиму с его единомышленниками на расправу полякам, вскоре стало широко известно. Реестровиков возмущал даже не столько сам факт выдачи гетмана, как то обстоятельство, что этот поступок не принес войску никаких преференций. Реестровое казачество не получило за это не только новых льгот и привилегий, но даже старые долги правительства перед ними оказались не погашенными.
   Между тем в Крыму произошла смена власти. Прежний хан Джанибек-Гирей чем-то не угодил султану (халатно относился к выполнению его распоряжений) и был смещен с должности, а крымский престол занял Инайет -Гирей. Новый хан еще меньше, чем Джанибек-Гирей склонен был подчиняться султану и мечтал о создании в Крыму независимого от Оттоманской Порты ханства, каким оно было перед 1479 годом, когда перешло под протекторат Турции. Но ногайские татары Кантемира в Буджаке, непосредственно подчинявшиеся султану, занимали иную позицию, совершая набеги не только на польское приграничье, но и на Крым. Жалобы на Кантемира султану не приносили результат, Кантемир продолжал находиться в Аккерманских степях, угрожая оттуда всем соседям, когда по приказу из Стамбула, а когда и по собственной инициативе. В этой ситуации Инайет-Гирей стал искать союзников для борьбы с Кантемиром, обратившись к казакам, как некоторое время назад поступил его предшественник Шагин-Гирей. Первый контакт между ними произошел осенью 1635 года, но тогда старшина реестрового войска в приступе лояльности к польскому правительству не рискнула самостоятельно заключать с ханом союз и передала его просьбу королю. Коронный гетман Конецпольский увлекся идеей такого союза, но король проявил осторожность, опасаясь был втянутым в войну с Турцией.
   Несмотря на это, Инайет -Гирей продолжал свои дипломатические усилия, намекая, что вовсе может перейти под протекторат короля и стать заслоном между Речью Посполитой и буджацкими татарами, а также и Турцией. Эти предложения находили поддержку у польских сановников, но осторожные депутаты сейма 3 июля 1636 года приняли соломоново решение, рекомендовав королю поручить это дело казакам, но так, чтобы внешне все выглядело так, будто они действуют по своей собственной инициативе. Король в своем письме Конецпольскому предложил все же вначале выяснить, насколько серьезные шансы у Инайет-Гирея осуществить задуманное, а потом уже втягивать в это дело казаков.
   Тем временем у казаков назревал бунт, вызванный злоупотреблениями нового старосты чигиринского и корсунского Станислава Даниловича, сына воеводы Русского Яна Даниловича, который, прибыв в Корсунь разместил своих солдат на постой в казацких домах, и никак не считался с их правами и привилегиями. В связи с этим старший реестровых казаков издал универсал, призывающий всех собираться с оружием в Переяславль. Туда же прибыл по поручению короля и Лукаш Жолкевский, но так как денег на выплату жалованья он не привез, то даже опасался за свою жизнь. Позднее в своем донесении королю калусский староста отмечал, что казацкая старшина не желает бунта и пытается договориться с Даниловичем, предлагая ему помощь в борьбе с татарами, если он будет уважать их права. Но тот гордо ответил, что имеет в своем распоряжении рыцарей получше, чем казаки и в их услугах не нуждается. Вскоре Данилович со своими хоругвями выехал для отражения очередного татарского набега, попал к татарам в плен и был ими казнен. Этот эпизод, может быть и не очень значительный, но ярко иллюстрирует отношение многих старост, подстарост и других урядников к казакам и их правам и привилегиям. Об этом же позднее писал королю и Адам Кисель, ставший после смерти Лукаша Жолкевского главным комиссаром по казацким делам. Он даже предлагал издать специальный универсал к должностным лицам края, чтобы те под страхом строгого наказания соблюдали права казаков, особенно в ситуации, когда казакам четыре года не выплачивалось жалованье. Но пожелание так и осталось пожеланием, а конкретных мер для наведения порядка принимать не стали.
   Между тем, вопрос с выплатой жалованья, которое казакам обещали выдать вначале на пасху, затем на Троицу и , наконец, на Ильин день, так и не решался. Прибывший вместо больного Лукаша Жолкевского в августе на раду у Россавы Адам Кисель, позже докладывал королю, что невыплатой жалованья казаки были крайне недовольны, собрали даже черную раду и грозились уйти с арматой на Запорожье для совершения морского похода. Многие кричали, что им не только не платят жалованье, но и в степь, и на море ходить не разрешают, а ведь они верно служили Речи Посполитой и даже " братьев своих под меч королевский отдали"
   Все же Киселю удалось добиться от казаков, чтобы они отложили раду на месяц и за это время он сумел задействовать митрополита, который направил к казакам нескольких священников. уговаривавших их не поднимать бунт, а часть влиятельной старшины по примеру Лукаша Жолкевского Кисель просто подкупил. В результате, хотя прошло больше месяца, но старший войска Томиленко и войсковой писарь Онушкевич новую раду не назначали, а значные казаки проводили пропаганду среди казацкой черни, предлагая набраться терпения, мол, рано или поздно, но жалованье все равно выплатят.
   Здесь важно отметить, что к середине 30-х годов той единой военно-политической общности казаков, которую в начале века представляла собой Запорожская Сечь и Войско Запорожское, уже давно не было. Еще в 1619 году Конашевич -Сагайдачный, составляя по договоренности с польским правительством реестр Запорожского Войска в количестве 11 тысячи человек включил в него только уважаемых и заслуженных казаков. Выписчиков тогда оказалось более 20 тысяч и они избрали своим гетманом Якова Бородавку. После Хотина запорожский реестр поляки в одностороннем порядке сократили до трех тысяч ( чтобы не платить за участие в Хотинской войне тем, кто не был включен в реестр), а после Куруковской войны был составлен новый правительственный реестр в количестве шести тысяч человек с подчинением этого, уже реестрового казацкого, войска великому коронному гетману. Таким образом, в него не были включены даже те, кто входил ранее в реестр Войска Запорожского. Те, кто оказался вне реестра, ушли на Запорожье и с этого времени обозначилось четкое противостояние между некогда едиными реестровыми и запорожскими казаками. Общественное мнение Южной Руси больше симпатизировало запорожцам,так как те выражали и отстаивали общенациональные интересы, ходили в морские походы, освобождали невольников в крымских и турецких городах. К реестровикам же большей частью стали относиться настороженно, видя в них городовых казаков, польских прислужников.
   Но и в реестровом войске тоже наметилось расслоение казацкой массы. Хотя гетманы Михаил Дорошенко, Кулага-Петражицкий, Тимофей Орендаренко, да и тот же Томиленко стремились зачислять в реестр только степенных, заслуженных казаков, имевших свое хозяйство и семьи, все же за десять лет среди реестровиков выделилась прослойка войсковых товарищей, то есть старшины, к которой примыкали лучшие люди ( по московской терминологии) значные (знатные) казаки, сами некогда занимавшие старшинские должности или имевшие заслуги перед Войском. Им противостояла чернь, простые казаки, недавно зачисленные в войско, не имевшие своих земельных наделов, а порой и семей. Если значные, как правило, являлись противниками противостояния с польским правительством, и сторонниками решения возникающих проблем путем подачи жалоб и обращения к королю и сейму ( в частности реестр был увеличен до 7 тысяч, а Сигизмкунд III незадолго до смерти обещал его довести до 8 тысяч), то чернь готова была добиваться своих прав с оружием в руках.
   Вот и Адам Кисель в своем письме к королю отмечал, что ему удалось склонить часть Войска к терпению, Томиленко не разрешил везти армату на Запорожье, а значит, время для совершения морского похода уходит. Кроме того, прошел слух, что крымский хан помирился с Кантемиром и они собираются совершить набег в пределы Речи Посполитой и в такой обстановке нельзя оставлять украинные города без защиты. Однако, оппозиция во главе с Павлюком ( сподвижником Сулимы) пользуется поддержкой черни черкасского и чигиринского полков и требует выступить в морской поход. В конечном итоге чернь победила и было принято решение подождать еще до дня Покрова Пресвятой Богородицы, то есть до 8 (18) сентября и, если к этому времени жалованье не поступит, то идти на Чигирин, где находится армата, а оттуда на Запорожье. "Предводителем у них Павлик Бут,-писал Лукаш Жолкевский,-тот которого пан канцлер выпросил. Ходят слухи, что он станет старшим..."
   Требовалось-то всего сто пятьдесят тысяч злотых ( жалованье за два года), чтобы успокоить реестровиков, но несмотря на все старания короля и его министров, могучая держава не смогла отыскать такой мизерной суммы. Когда все сроки прошли, к черни присоединились даже значные казаки. "Молодцы уже выступили на Запорожье,-доносил Лукаш Жолкевский,-имеют армату, уже в Крылеве, ожидают переяславский полк. Полки переяславский, белоцерковский, каневский, корсунский стали было отказываться выступать без воли короля и коронного гетмана...но когда выступил старший с тремя полками и арматой и выписчиками, которых будет вдвое больше против реестровых, пошли все за ним, взяв много лип ( чаек)...вероятно весной пойдут на море и удержать их не вижу никакой возможности).
  
   Как разворачивались события в последующие несколько месяцев точных сведений не имеется. Во всяком случае никакого бунта не произошло. Старший войска Томиленк, по всей вероятности, на Запорожье не ушел, так как в конце октября был в Каневе. Кисель в письме от 10 октября отмечает, что казаки ведут себя спокойно. Об этом же доносил и Конецпольский, считая, что они испугались того, что в Приднепровье будут расквартированы коронные войска (так в общем и случилось позже, что вызвало новое недовольство среди казаков). Павлюк весной действительно ходил в морской поход, но поскольку сейм и так дал "добро" казакам выступить на стороне крымского хана, то особых претензий со стороны польского правительства к нему не было. Да и количество участников этого похода было незначительное. Скорее всего, по какой-то причине большая часть реестровых полков или не дошла до Запорожья, либо с наступлением зимы казаки вернулись по домам, смирившись с тем, что выплаты жалованья придется ожидать еще неизвестно сколько.
  
   В связи с этими событиями возникает несколько вопросов, в частности, как мог приговоренный к смертной казни и в декабре 1635 года взятый на поруки канцлером Речи Посполитой сподвижник Сулимы Павлюк ( Павлик Бут) оказаться в реестровом войске и уже спустя девять месяцев фактически возглавить его. Уже сам факт того, что о его помиловании ходатайствовал канцлер Замойский, свидетельствует, что Павлюк был влиятельным казаком и имел какие-то заслуги перед ним лично или перед Речью Посполитой. При этом надо иметь в виду, что он был не только помилован, но и вообще освобожден от наказания. Еще более удивителен тот факт, что он вновь оказался восстановленным в казацком реестре, хотя, как известно, бунтарей в него старались не включать. Возможно, конечно, что Павлюк оказался в числе выписчиков, о которых писал Жолкевский в своем донесении, и даже встал во главе их. Но с другой стороны, в этом деле непонятна роль выписчиков, ведь им жалованье вообще положено не было и, оставаясь вне реестра, они могли спокойно отправляться в морские походы в любое время и без реестровиков. Возможно, конечно, что на Запорожье в это время отсутствовала артиллерия, без которой выходить в море было невозможно, вот почему чернь и настаивала на том, чтобы взять с собой войсковую армату.
   Как бы то ни было, но весной следующего года деньги для выплаты жалованья казакам все же нашлись и уже в начале мая 1637 года Николай Потоцкий и Адам Кисель в Переяславле раздали их казакам. Правда, часть казацкой черни в расчете пойти на Запорожье , а оттуда в морской поход отказались от получения денег, другие не хотели приносить присягу польскому королю, но в конечном итоге, все закончилось благополучно и комиссары с чувством исполненного долга возвратились домой.
   Между тем, внешнеполитическая обстановка резко изменилась не в пользу Речи Посполитой. Инайет - Гирей вздумал было просить прощения у султана за свои провинности, но был по его приказу задушен. Почти одновременно та же участь постигла и Кантемира. Вассальная зависимость Крыма от Турции была восстановлена и теперь польское правительство, тайно поощрявшее морские походы казаков на Турцию, всерьез опасалось, что объединенные турецко-татарские войска могут вторгнуться в пределы Речи Посполитой. Сейчас важнейшей задачей являлось удержать казаков от морских походов, чтобы не спровоцировать войну.
   Как нередко случалось в Речи Посполитой и ранее, попытки степенных значных казаков и старшины, удержать чернь от своеволия, торпедировало само же польское правительство своими не весьма мудрыми решениями. Еще в конце 1636 года реестровое войско обратилось к королю с жалобой на притеснения со стороны старост и других представителей польской администрации на местах, на что получили ответ из Варшавы ( от депутатов сейма 1637 года), что такое отношение к казакам вполне оправдано ибо они освобождены от уплаты налогов, а потому для властей на местах они не представляют интереса, так как не пополняют казну. В остальной части разрешение их жалоб было отложено и в свою очередь польское правительство предъявило казакам претензии, что они зимой напали на улусы Инайет-хана вместо того, чтобы помогать ему в борьбе с Кантемиром. Такой же упрек высказал реестровикам и Павлюк, возвратившийся весной из морского похода на Запорожье Он со своими выписчиками сражался на стороне Инайет-хана и из-за этого набега реестровиков, попал в неловкую ситуацию.
   Ответ депутатов сейма на их жалобы, возмутил реестровых казаков и вызвал в их среде брожение. Позицией сейма была раздражена даже старшина, чем и воспользовался Павлюк, тайно поднявшийся в конце мая ( по старому стилю) со своими выписчиками на чайках по Днепру до Корсуня. Там он захватил артиллерию реестровиков и перевез ее на Запорожье. Армата (артиллерия) у казаков относилась к числу клейнодов, то есть почти сакральных символов власти, и получалось, что тем самым Павлюк показал, что теперь командует он. Томиленко вместо того, чтобы выступить против него, на раде в конце мая сложил булаву. Позднее это послужило поводом заподозрить его в сговоре с Павлюком, но тогда рада булаву у него не приняла и оставила в должности старшего войска. Все же рада обратилась к Павлюку с гневным письмом, в котором требовала возвратить армату. !7 июня 1637 года Павлюк в пространном ответном письме, отправленном из Микитиного Рога, оправдывал свои действия тем, что артиллерия изначально являлась неотъемлемой частью Запорожского Войска и должна поэтому находиться на Сечи. На волости она никогда не находилась и ей там не место. А реестровикам и не вошедшим в реестр запорожцам лучше бы объединиться и восстановить единое Войско Запорожское, каким оно было в прежние годы.
   3 июля в Каневе на раде это письмо было оглашено, ответ Павлюку был подготовлен в таком духе, что без приказа короля реестровое войско ничего делать не будет. Томиленко занял выжидательную позицию, а Павлюк стал рассылать универсалы, объявляя себя гетманом обоих сторон Днепра и созывая народ на Сечь. Белоцерковский староста доносил в Варшаву, что у Павлюка на Запорожье огромная масса народа, но у большинства из них нет оружия. Павлюк безоружных хотел было отправлять назад, но они пригрозили его утопить.
   Внешнеполитическая ситуация играла на руку Павлюку, хотя в целом было непонятно, какие стратегические цели он преследует. Отношения Речи Посполитой с Турцией, как и следовало ожидать, осложнились, коронный гетман Конецпольский со своими солдатами стоял вдоль южной границы, призывая к себе реестровиков, но те весь июль вели себя крайне нерешительно. Наконец, в дело вмешались Адам Кисель и Станислав Потоцкий, которые участвовали в раде на Рассаве в конце июля. Не без их влияния Томиленко был снят с должности, а старшим войска был избран переяславский полковник Савва Кононович. В письме к Конецпольскому рада объясняла свой поступок (смещение старшего без воли коронного гетмана) тем, что Томиленко "двоедушен". То есть его подозревали в связях с Павлюком. Кроме того, в послании гетману содержался намек на необходимость оказания военной помощи реестровикам, так как под знамена Павлюка собралось много народа. Проще говоря, лояльная к полякам старшина и значные понимали, что без оказания им помощи, чернь перейдет к Павлюку. Понял это Конецпольский или нет, но помощи оказать не мог, так как у него самого ощущался дефицит войск. С избранием Кононовича он согласился и потребовал, чтобы реестровое войско выступило в поход к Бугу, где сосредоточились коронные части. Однако, не, прислав в помощь старшине своих солдат, коронный гетман уже в дальнейшем утратил возможность контролировать ситуацию в реестровом войске. Инициативу у него перехватил Павлюк, перейдя к активным действиям.
   3 августа он с теми, кто находился на Сечи, выступил из Микитиного Рога к Крылову, отправив впереди себя 3-х тысячный отряд (как доносили Конецпольскому) во главе с полковниками Карпом Скиданом и Семеном Быховцом, которые распространяли по всему краю его универсалы, в которых самопровозглашенный гетман призывал всех желающих присоединяться к его войску, арестовывать реестровых изменников -старшин, которые в свое время выдали полякам Сулиму с его единомышленниками. Текст одного из таких универсалов, изготовленный в Крылеве 12 июля содержится в работе польского историка Окольского и достаточно полно раскрывает истинные побудительные мотивы действий Павлюка. Он не очень большой , поэтому приведу его полностью с некоторыми сокращениями и в вольном переводе.
   "Павел Михнович Бут, гетман, с войском его королевской милости Запорожским пану атаману переяславскому и всему товариществу, поспольству и всей братии нашей доброго здоровья от Бога желаем! Даем знать товарищам своим верным и доброжелательным, что волею и наказом войсковым посылаем до Переяславля полковников наших Карпа Павловича Скидана и Семена Быховца в важных делах войсковых, а с ними войска Запорожского несколько тысяч. Вы же, ваши милости, как верные товарищи наши не тревожьтесь, а сами к тем полковникам приставайте. А тех изменников, сколько есть у вас в войске, что ИМ ОБЕДЫ, УЖИНЫ И БАНКЕТЫ у пана Жолкевского бывали и за то ТОВАРИЩЕЙ НАШИХ ПАНУ ЖОЛКЕВСКОМУ ПОВЫДАВАЛИ и не одному уши обрезаны и валы сыпать к Гадячу отправлено,- тех изменников войсковых не защищайте, а, изловивши, до арматы войсковой поставьте ( то есть расстреляйте из пушек-прим. мое). Они должны за себя по справедливости ответить, а вы, паны -атаманы, тем не тревожьтесь и панам-товарищам с мещанами говорите, чтобы не тревожились, а помогали на тех изменников, так как они много зла причинили. Собирайтесь все вместе и, соединившись, к панам полковникам прибывайте...А как нужно будет королю войско для услуги, все, как один готовы будем. Но, если, упаси Бог, ваши милости тех изменников защищать станете, а сами до войска приставать не пожелаете, то мы со всей силой, со всем войском и арматой к Переяславлю придем и тогда увидим, кто тех изменников наших защищать будет...Из Крылева д.12VIII/1637"
   Если внимательно вникнуть в смысл этого универсала, то в нем трудно обнаружить даже намек на призывы к восстанию против польских панов или королевской власти. Бут очень точно формулирует то, чего он желает добиться: отомстить старшине, предавшей Сулиму и его самого, и их товарищей; объединить реестровиков с выписчиками и запорожцами, восстановив тем самым то Войско Запорожское, которое существовало при Сагайдачном и ранее; самому возглавить это войско, в целом лояльное королю и польскому правительству. Именно в этом, по-видимому, и заключался первоначальный замысел Бута, который он вынашивал несколько лет.
   Обладай великий коронный гетман Станислав Конецпольский политической гибкостью своего предшественника Жолкевского или позднейшего коронного гетмана, ставшего польским королем, Яна Собесского, то он наверняка смог бы достигнуть с Павлюком консенсус, вступив с ним в переговоры. Однако, справедливости ради, следует отметить, что и сам Павлюк поступил опрометчиво, когда послал Скидана в Переяславль захватить Кононовича, который вскоре был казнен. Перепуганная старшина стала разбегаться кто куда, многих ловили, как, например, войскового писаря Онушкевича (войсковым писарем вместо него стал павлюковец Доморадский), другим удалось убежать к Конецпольскому. "Их тут у меня человек десять",- доносил он королю. Среди них был и Илляш Караимович, которому удалось захватить в плен двух сторонников Павлюка- Смолягу и Ганжу. Позднее Караимович находился при Конецпольском в качестве советника при подавлении восстания Павлюка, которое, собственно говоря, началось позднее. Пока же все, что происходило, не затрагивало народные массы, а являлось примером разборки между реестровиками и теми, кто не вошел в реестр или был выписан из него. Нечто подобное произошло значительно позже, когда гетманскую власть захватил Иван Брюховецкий.
   Между тем, к Павлюку, захватившему реальную власть в реестровом войске, стал присоединяться и посполитый люд. Польские магнаты стали опасаться за свои фольварки, возможно, не без основания. В этой ситуации возникала необходимость в присутствии на украинных территориях коронного войска, но Конецпольский не мог оставить границу без прикрытия ввиду остававшейся реальной угрозы со стороны Турции. Поэтому между ним и Павлюком завязалась переписка, в которой обе стороны хитрили друг с другом. В целом же смысл требований Павлюка сводился к пожеланию, чтобы король прислал войску булаву и клейноды, придав произошедшему в реестровой верхушке перевороту легитимность. Коронный гетман не ставил такой вопрос перед королем, видимо, опасаясь уронить свое достоинство, особенно, когда узнал, что Кононович казнен. Владислав IV, вообще не склонный к конфликту с казаками, предлагал ему не предпринимать резких мер, тем более, что срок службы у многих солдат кончался в декабре,а возобновлять контракт с ними не было возможности, так как платить им было нечем. По этой причине сейм вообще урезал численность коронных войск на треть.
   Как бы дальше развивались события, сказать трудно, но в это время угроза турецкого вторжения отпала. У Конецпольского оказались развязанными руки и он, не послушав королевского совета, в ноябре двинулся на Украйну на зимние квартиры.
   Хотя в своих письмах Павлюку он не грозил военными действиями, а лишь требовал подчиняться тем начальникам, которые ставит он и король, поступок его был довольно опрометчивым. Уйди коронный гетман на зимние квартиры в Малую Польшу, скорее всего за зиму все бы успокоилось и затем достаточно было направить Павлюку войсковые клейноды, как он мог этим вполне удовлетвориться.
  
   Но весть о том, что Конецпольский с коронным войском идет на Украйну была воспринята по всему краю , как объявление войны. Немедленно, как и в 1630 году разнесся слух, что коронный гетман намерен искоренить православие, извести казачеств ,уничтожить русский народ и т.п. И надо признать, что немалую роль в перерастании первоначального локального конфликта между казаками в настоящее народное восстание сыграл и павлюковский "наказной" гетман Карп Скидан. Приведу лишь одно из его многочисленных писем к населению Северского края: " Карп Павлович Скидан, полковник Войска его королевской милости Запорожского, старший на всей Украине и на Заднепровье панам атаманам, городовым и всему товариществу нашему во владениях королевских, княжеских и шляхетских и всем вообще людям рода христианского на Заднепровье и по всей Северщине доброго здоровья и всем счастья от Бога иметь...искренне желает! Дошло до нас известие точное и несомненное, что неприятели роду нашего христианского русского и веры нашей старожитной греческой, то есть Ляхи,со злым умыслом, страх Божий забыв, идут на Украину за Днепро, желая войско королевское и подданных королевских, княжеских и панских в ничто превратить...чтобы, разлив кровь христианскую, женщин и детей наших в неволю обратить. Поэтому именем моим и .... именем войска Запорожского приказываем вам и напоминаем, что бы все вы... большие и малые, кто только товарищем именуется, и веры правдивой ,благочестивой придерживается, сейчас же, бросив все забавы свои, собирались ко мне к войску...Из Лубен 11 октября 1637 года".
   О Скидане мало что известно. "Википедия" вслед за Славянской энциклопедией называет его полковником чигиринского реестрового полка, но к информации Славянской энциклопедии вообще надо относиться осторожно. Во всяком случае в реестре этого полка он не значится, полк с 1634 по 1637 год возглавлял Юрий Лотыш. Возможно, что его назначил на эту должность Павлюк, но в таком случае Скидан все равно не мог считаться легитимным полковником РЕЕСТРОВОГО полка. Как бы то ни было, но его письма, обращенные как-будто к ТОВАРИЩАМ, то есть реестровикам и запорожцам, проживавшим на волости, на самом деле были адресованы всему населению с требованием присоединяться к нему. При этом хоругви Конецпольского в это время находились еще на Днестре, а Украйна и Заднепровье уже гудели, как разбуженный улей. Сборным пунктом всех, кто хотел присоединиться к нему, Скидан назначил вначале Корсунь, а затем Мошну ( ныне село в Черкасской области) и вскоре сам переправился на правый берег.
   "Скидан какой-то с несколькими десятками сотен, проходя за Днепром, не только в имениях королевских, но и шляхетских, а именно-в имениях Иеремии Вишневецкого вписывал в реестр всех, кто только желает оружие носить и к нему присоединился, а над людьми шляхетского сословия чинил бесчеловечность, убийства и насилия, оттуда перешел на правую сторону пребывает в Корсуне и ожидает войска, что на Запорожье, так как замысел у того хлопства такой, чтобы войску королевскоому противостоять всеми своим и силами",- доносил королю 11 (21) ноября Конецпольский.
   Действительно, в конце октября Скидан находился уже в Чигирине, откуда продолжал рассылать свои универсалы, назначив на 29 октября раду в Мошнах.
   В это время польское войско еще находилось на Днестре, но уже двигалось в направлении Белой Церкви, куда головные хоругви прибыли в начале ноября. Командование над ним заболевший Конецпольский поручил брацлавскому воеводе Николаю Потоцкому, прибывшему в Белую Церковь 16 ноября и разославшему свои обращения к реестровикам, чтобы они не слушали бунтарей и присоединялись к нему. Но с напуганной и растерянной казацкой чернью ему было трудно найти общий язык, а старшина частью была вырезана, частью находилась в польском войске или просто разбежалась кто куда. Возможно, в этом и заключалась тактика Павлюка, обезглавить реестровое войско и оставить его без командиров, но в любом случае коронный гетман допустил серьезную ошибку, не назначив реестровикам нового старшего ( хотя бы того же Караимовича) и полковников. Если бы он это сделал, то значительная часть реестрового казачества, особенно значных, безусловно перешла бы на сторону коронного гетмана, а местное население тоже предпочло бы сохранять нейтралитет и не реагировало столь активно на призывы Скидана. Ведь, если смотреть трезво на вещи, то особых причин для восстания у посполитых , как , впрочем, и у казацкой черни в это время не было. Конечно, эксплуатация крестьян в имениях Вишневецкого, да и других магнатов, место имела, но она не выходила за обычные рамки. На греческую веру в это время тоже особых посягательств не было, церковные иерархи ухитрялись решать возникавшие проблемы путем обращения к королю и сейму. Жалованье за два года реестровикам было выплачено, свободно передвигаться по Днепру им и запорожцам никто не мешал. Конечно, ущемления прав реестрового казачества со стороны местных представителей королевской власти имело место, однако их никто не обращал в рабство, не сажал на кол и не применял к ним пыток. Если даже вспомнить Сулиму, то какую же кару, кроме смерти можно было ему назначить за убийство 200 драгун и разрушение крепости? При этом к тому же Павлюку, осужденному на смерть, было проявлено милосердие, хотя сам он хладнокровно санкционировал казнь ни в чем не повинного Кононовича. В чем же можно было винить королевскую власть и так довольно снисходительно относившуюся к казацким выходкам? То, что казаки считали себя чуть ли не отдельным сословием, новым малороссийским шляхетством и требовали соответствующего к себе отношения, это вопрос другой, но поднимать из-за этого народ на восстание оснований не было. И до мая 1637 года, когда Павлюк захватил у реестровиков армату, все в целом на Украине и Заднепровье было спокойно. Что же касается Подолии и Волыни, не говоря уже о Руси, то там и во время событий в Приднепровье в ноябре -декабре 1637 года никаких выступлений не отмечалось вообще. Другими словами, серьезных предпосылок к восстанию не имелось, и то, что произошло явилось авантюрой чистейшей воды, затеянной Павлюком, Скиданом и их сторонниками с опорой на выписчиков из казацкого реестра и казацкую чернь. Все первоначальные поступки Павлюка и заключались исключительно в захвате власти над реестровым казачеством с надеждой, что король и коронный гетман утвердят его в должности старшего реестрового войска. Однако, несгибаемость в этом вопросе уязвленного Конецпольского и провокационная деятельность Скидана по разжиганию антипольских настроений у народных масс осенью 1637 года привели к перерастанию обычного "дворцового переворота" в целую народную войну.
   Не случайно, поэтому при приближении войск Потоцкого мещане стали повсеместно изъявлять ему покорность, а в Черкассах двести казаков во главе с обоими полковниками ( реестровым и назначенным Павлюком) прибыли к брацлавскому воеводе с повинной. Он их для порядка побранил, но никакого наказания применять не стал, чтобы не отринуть от себя других казаков, которые тоже пожелали бы сдаться, тем более, что у него было не так уж много войска- шесть тысяч при шести орудиях. Вскоре с повинной к Потоцкому прибыли и корсунские реестровики, чем он был весьма доволен.
   Павлюк же непонятно почему медлил с выступлением из Запорожья. Его медлительности есть несколько возможных объяснений. Первое и самое вероятное состоит в том, что война с коронными войсками не входила в его планы. Он не мог не понимать, что военный конфликт перечеркнет всякую надежду на то, что коронный гетман и король согласятся с его назначением старшим реестрового войска, чего он добивался с самого начала. И это понятно, одно дело внутренний конфликт реестровиков ( такое случалось и прежде) и совсем другое дело бунт, мятеж, открытое противостояние коронным войскам, к чему привел дело Скидан. Второе объяснение ( и его придерживаются польские источники) исходит из того, что Павлюк искал союзников, понимая, что у него явно недостаточно сил для войны с испытанными в боях хоругвями коронного гетмана. Ходили слухи, что он обращался за помощью к татарам ( Потоцкому об этом доносили его люди из Крыма), отправлял посольство в Москву и к донским казакам. Но вероятнее всего причиной задержки явилось то, что Павлюк ожидал решения корсунской рады, назначенной Скиданом и Острянином на 29 октября, на которую должны были собраться представители реестровых полков. Однако, многие на нее не явились и Скидан назначил новую раду на 19 ноября. Но и в этот раз на нее прибыла только часть реестровиков. Тогда Скидан отправился в Мошну, откуда продолжал рассылать свои универсалы. Однако, за это время Потоцкий подтянул свои хоругви и уже контролировал ситуацию в Приднепровье. В Заднепровье к Скидану готовы были присоединиться многие, но Днепр не замерз, а наоборот разлился и с левого берега в Мошну было добраться практически невозможно. В такой обстановке Павлюк,к которому с частью реестровиков еще раньше присоединился Томиленко, 19 ноября начал выдвижение с Запорожья, но проблемы возникли и у Потоцкого- солдаты, срок контракта которых истекал 1 декабря не хотели продолжения похода. С большим трудом брацлавскому воеводе удалось уговорить их прослужить еще три недели. Казаки и повстанцы, не зная причин, почему коронное войско бездействует, осмелели и, опасаясь мести со стороны приближающегося Павлюка, стали присоединяться к Скидану. Тем временем подошло подкрепление и с Заднепровья, где, как писал Потоцкий в письме своему шефу, "что ни хлоп, то казак". Брацлавский воевода знал, что в Заднепровье полковник Кизим собирает повстанцев у Переяславля, а Острянин в Полтаве, где их уже около 20 тысяч, поэтому стремился поскорее разбить Павлюка и Скидана, чтобы не дать подойти подкреплениям. Павлюк же, по его сведениям, с запорожскими полками подходил уже к Чигирину.
   К 7 декабря Потоцкий , простоявший почти три недели у Рокитного и разбиравшийся со своими солдатами, наконец, уговорил их продолжить поход и с головными хоругвями двинулся к Корсуню и Стеблову. По его сведениям, Скидан с частью повстанцев стоял за Росью, а Павлюк уже подошел к Мошнам, где стал табором. Здесь у него произошли первые стычки с хоругвями коронного стражника Лаща. Напротив, на той стороне Днепра собиралось войско Кизима, но Потоцкий специально выслал сюда Лаща, чтобы тот пресекал попытки заднепровцев переправиться на правый берег. Сам же брацлавский воевода со своими главными силами стал за Росью между селами Мошны и Кумейки.
   Павлюк, раздосадованный тем, что упустил стратегическую инициативу, задержавшись с выступлением из Сечи, и позволив полякам отсечь себя от Кизима, решил нанести удар по главному польскому войску, полагая, что в нем царит беспорядок из-за отказа солдат воевать сверх контракта. Кроме того, он недооценил численности войска Потоцкого, считая, что у Кумеек стоит лишь часть войска, а другая только подходит к Роси. Поэтому он решил атаковать Лаща, а разбив его и нанеся отвлекающий фронтальный удар по хоругвям Потоцкого, с основными силами перейти Росьпо мостам и отрезать главное польское войско от его резервов. Таков был план казацкого гетмана или нет, но брацлавский воевода исходил именно из такого предположения о замысле Павлюка. Поэтому он дал приказ Лащу отправить свой обоз к основным силам, а самому разыграть отступление и навести Павлюка на остальное польское войско, которое было выстроено на равнине перед Росью, но перед ним по всему фронту раскинулось обширное болото.
   План Потоцкого (если только это не было его позднейшей импровизацией, как иногда бывает) сработал просто великолепно. Лащ выполнил свою задачу, выведя Павлюка прямо на поляков. Казаки шли табором, имея четырехугольник из возов в шесть рядов. На передних возах разместились 6 орудий, еще два в центре и два позади. Внутри табора сосредоточились казацкие полки и сотни, всего численностью ( по польским источникам) 23 тысячи человек, но далеко не все из них имели огнестрельное оружие.
   Польские орудия открыли огонь по табору, что, впрочем, казаков не остановило. Они ответили залпом своей арматы, но в следующий момент наткнулись на болото, которое, хотя уже наступила зима (8 декабря по ст.ст.) еще не замерзло. Тогда Павлюк отдал приказ обойти болото у села Кумейки, намереваясь зайти во фланг полякам. Это было опрометчивое решение, так как при двойном повороте табора неминуемо возникал беспорядок внутри него и разрывалась линия возов . К тому же жители Кумеек подожгли село, намереваясь выступить против поляков, когда те обратятся в бегство и дым пошел в сторону казаков, ограничивая их видимость. Как только табор прошел болото, Потоцкий бросил против него драгунов. Казаки остановились, передвигая в их сторону пехоту, но драгуны повторили атаку и пехота обратилась в бегство. Спасая ее ,Павлюк неосторожно распахнул левую сторону табора, а может цепь возов и сама разомкнулась при повороте, но драгуны ворвались внутрь. К несчастью вспыхнул порох, хранившийся на возах и , как всегда в таких случаях, произошла суматоха. Все же моральный дух повстанцев был высоким, они отбили атаку драгун, потеряв при этом много людей. По мнению историка Окольского погибло 4800 повстанцев, сам Потоцкий считал, что в самом таборе убитыми было около трех тысяч, но много еще трупов было и вне его. Поляков тоже погибло немало, но военная удача все же оказалась на их стороне. Павлюк и Скидан в этой ситуации повели себя довольно странно для военачальников и, оставив табор на Дмитрия Тимофеевича Гуню, скрылись.
  
   Поздней ночью Гуне удалось восстановить порядок в таборе, сковать возы и под покровом темноты сняться с места. Потоцкий прислал им одного из пленных, предлагая сдаться, но казаки на это предложение ничего не ответили. Преследовать их брацлавский воевода не стал, дав отдых войску, и только 9 (19) декабря отправил в погоню один из полков, а сам последовал за ним.
   Между тем, Павлюк и Скидан, взяв в Черкассах артиллерию, стали отступать вдоль Днепра, к Боровице, рассчитывая на помощь заднепровцев. Туда же подошел и Гуня преследуемый Потоцким. Здесь они соединились, а 10 (20) декабря Боровицу окружили хоругви Потоцкого, начав возведение шанцев.
   Как сообщает Окольский, польская артиллерия приступила к обстрелу Боровицы, но затем Потоцкий выслал к казакам Адама Киселя с предложением капитулировать, выдав зачинщиков восстания. Остальным он обещал прощение. Казаки после кумейковского поражения упали духом и согласились выдать Павлюка и Томиленко, но местонахождение Скидана известно не было. На созванной раде Павлюка сместили с гетмана, избрав на его место некоего Каирского.
   Казаки полагали, что выдачей Павлюка и Томиленко все закончится, но брацлавский воевода, ставший в это время польным гетманом коронным, решил этим не ограничиваться, а произвести глубокую реформу реестрового войска. В этом его поддержал и великий коронный гетман, пославший на сейм свои предложения по сути этой реформе. 14 (24) декабря в Боровице была созвана рада, на которую сам Потоцкий не поехал, а направил туда Киселя и брата Станислава. Они предложили всей прежней старшине сложить свои клейноды, объявили войску вновь назначенных полковников и других представителей старшины, приведя их к присяге (так называемый "кровавый лист Потоцкого"), начинавшейся словами : " Мы...Левко Бубновский и Лутай, есаулы войсковые,Яков Гугнивый, полковник черкасский, Андрей Лагода каневский, Максим Нестеренко корсунский, Илляш Караимович переяславский, Яцина белоцерковский, Терешко Яблоновский ( миргородский), Богдан и Каша судьи, Богдан Хмельницкий писарь, также все сотники, атаманы и чернь, братья -молодцы войска е.к.м.Запорожского признаем на позднейшие времена, чтобы не только у нас, но и у потомков наших осталась вечная память о наказании за проступки против...всей Речи Посполитой и милосердия , над нами совершенного.." Далее очень подробно и назидательно перечислялись все провинности казаков. Подписал эту реляцию от имени войска Запорожского вновь назначенный писарь Богдан Хмельницкий.
   Так закончился для казаков бурный 1637 год, но вряд ли кто предвидел, что следующий год будет еще более богат драматическими событиями, которые поставят Войско Запорожское на грань полного уничтожения.
  
   Анализ действий восставших казаков Павлюка с моментв его выдвижения из Запорожья в середине ноября до сражения при Кумейках не может не удивлять отсутствием должного профессионализма у его руководителей. Прежде всего, разведка повстанцев была организована крайне плохо, либо ее и вовсе не было. Похоже, что у Павлюка вовсе не было конницы, поэтому конные дозоры, если имелись, то их было немного. Поэтому он не знал, что реально происходит в польском лагере и о дислокации главных сил Потоцкого имел смутное представление. У повстанческих вождей не было установлено тесное взаимодействие с заднепровцами, которые двигались к Днепру также фактически вслепую. Павлюк прекрасно знал, о том, что Днепр не замерз, но не догадался взять с собой чайки, с помощью которых можно было бы оперативно переправить заднепровцев на правый берег. Фатальным явилось решение Павлюка оставить сильную позицию у Мошнов и преследовать отступающего Лаща, не зная толком местности. Наткнувшись на болото, он мог отступить назад и вернуться к Мошнам, а не рисковать, совершая двойной поворот табором в узком месте. Если бы он оставался на старой позиции , то имея, как минимум, тройное превосходство в живой силе и 10 орудий, мог бы с успехом отражать попытки Потоцкого взять лагерь штурмом до подхода основных сил Кизима. В этой ситуации среди солдат польного гетмана неминуемо началось бы брожение и , скорее всего, они с чистой совестью разошлись бы по домам, так как срок контракта у них давно закончился. Либо же Потоцкому пришлось бы уводить свои хоругви в Галицию , а Павлюк с Кизимомом при сорокатысячном войске, которое ежедневно бы пополнялось новыми повстанцами, стали бы полными хозяевами Заднепровья и Киевщины, то есть всей Украины ( Малой Руси)того времени.
   Разгром повстанцем под Боровицей стал для Потоцкого первым его военным успехом в новой должности польного гетмана коронного, однако он не был намерен этим ограничиться, так как за Днепром собирались новые отряды повстанцев, и пожар восстания, охвативший Заднепровье, Кизим был намерен распространить и на правый берег Днепра. Поэтому перед польным гетманом коронным встала первоочередная задача усмирить Заднепровье, для чего необходимо было не только не допустить кизимовцев в Приднепровье, но и вообще искоренить сам очаг восстания за Днепром. Такая задача диктовалась не только военной необходимостью, но, в первую очередь, интересами крупных польских магнатов, которые имели на левом берегу Днепра обширные имения , как , впрочем, и сам Потоцкий, его шеф Конецпольский, князь Вишневецкий и многие другие сановники, на которых трудились тысячи русских людей. Эти земли, большая часть которых ( северские территории) была захвачена отцом Иеремии Вишневецкого у Москвы в Смутное время и закреплена за ним решением сейма, усиленно колонизировалась путем привлечения крестьян с правого берега. Имелись за Днепром и коронные земли, которые прежде не использовались, представляя собой обширные пустоши, однако в последние десятилетия раздавались королем ближайшим сановникам за заслуги перед Речью Посполитой, или выкупались ими, либо, чего греха таить, захватывались и самочинно. Их колонизация приносила неплохие доходы польским сановникам, которые сами здесь появлялись редко, оставляя вместо себя управителей ( дозорцев). Управители нередко часть земель сдавали в аренду евреям, а уж те устанавливали размер платы за субаренду для крестьян, естественно увеличенной в разы. Понятно, что при таком ведении хозяйства эксплуатация простых хлебопашцев усиливалась, тем более, что для охраны и обороны своих имений магнаты набирали надворные команды, на содержание которых шла часть обязательных платежей. Особенно жесткая эксплуатация крестьянского труда наблюдалась в имениях князя Вишневецкого, который постоянно держал войско численностью до десяти тысяч, ходил в дальние походы для тренировки своих хоругвей, тяжесть содержания которых ложилась на плечи крестьян, формально свободных, но на самом деле полурабов. Его дворец в Лубнах своей пышностью напоминал королевский (особенно, когда он был утвержден в должности воеводы Русского), что требовало немалых затрат. Естественно, что посполитые таким положением вещей были недовольны и достаточно было небольшой искры, чтобы разжечь большой костер народной войны, что и сделал Скидан, который в "кровавом листе" Потоцкого не случайно был назван "проводником восстания".
   Запорожские казаки еще в начале века считали эти территории исконно своими, поэтому заселение их поляками воспринимали враждебно, особенно в тех случаях, когда имели место факты притеснения посполитых управителями имений и евреями. Для прогрессивно мыслящих современников, причины того, почему коронные гетманы ополчились на казаков, не были тайной. Польский автор Пясецкий одной из причин восстания 1637 года называет возросшие аппетиты магнатов. " Разные польские шляхтичи,-писал он,- приобретя большие имения...желая увеличить свои доходы, доказывали перед королем и сенатом необходимость искоренения казацкого своевольства, которое создавало препятствие их планам".
   На ликвидацию кизимовцев не понадобилось много времени. Потоцкий, которому в то время было сорок два года, действовал быстро и решительно. На следующий день после рады в Бороице, то есть 25 декабря по ст. ст., он собрал своих солдат, у которых истек срок контракта и добился от них согласия продолжать военные действия до решения сейма. Он тут же назначил для них поход за Днепр, но предварительно выслал туда около трех тысяч реестровиков во главе с временным старшим ( похоже с переяславским полковником Илляшем Караимовичем), поставив задачу разгромить Кизимово войско, а его самого пленить. Кизим, еще не зная о разгроме при Кумейках и о пленении Павлюка с Томиленко, спокойно подходил к Днепру. Здесь его и настигла весть о захвате поляками Павлюка, в связи с чем он намеревался отступить назад, но реестровики оказались проворнее. В произошедшем сражении часть повстанцев разбежалась, но Кизима удалось схватить. Гордые своей победой, реестровые казаки доставили его Потоцкому, удостоверяя тем самым свою новую преданность Речи Посполитой. Теперь уже три вождя восстания были в руках поляков, но неуловимый Скидан скрылся и след его пропал в заднепровских степях.
   С пленением Кизима Потоцкий посчитал было свою миссию выполненной и намеревался отправить войско на зимние квартиры, но в это время новое восстание вспыхнуло в имениях Вишневецкого. Предводительствовал повстанцами молодой Кизименко, не зная еще, что Павлюк, Томиленко и его отец уже схвачены поляками. Повстанцы " ...захватили княжеский замок в Лубнах, слуг, шляхтичей и шляхтянок убили, костел сожгли, нескольких бернардинцев убили и не позволив хоронить, отдали на съедение псам. Но милостию Божьей он у меня ..вкупе с паном отцом своим будет торчать на колу вместе с другими своими помощниками",-доносил Потоцкий 8 января ( н.с.) 1638 года из Нежина Конецпольскому.
   Осталось только изловить оставшихся повстанцев, "зачистив" край, как бы выразились в наше время. Но "зачисткой" занимался не сам гетман, а его брат Станислав, отправляя в Нежин захваченных кизимовцев. О масштабах восстания, охватившего левый берег Днепра и Киевщину можно судить по донесению польного гетмана своему шефу. "Везти их в Варшаву...-напрасная вещь, лучше тут где-то убить...но и это не вознаградит того, что видели мои глаза -эти тиранствая, убийства и грабежи...если бы я захотел воздать им кару, которую они заслужили, пришлось бы без исключения Поднепровье и Заднепровье в пень вырубить",- признавался он. Эти слова польного гетмана, как нельзя лучше объясняют, почему универсалы Скидана нашли такой живой отклик у населения края и полякам следовало бы задуматься, не поумерить ли им свои аппетиты в целях своей же собственной безопасности.
   Но сейчас здравый смысл отступил очень далеко,польный гетман при попустительстве Конецпольского и королевского правительства, упивался своей местью, творя самочинный суд и расправу. "Наказание над несколькими, а страх для всех,- сообщал он о своих планах коронному гетману.-Поэтому велю только главнейших на дорогах расставить-десяток будет примером для сотни, а сотня для тысячи...Скоро я отсюда выберусь ( из Нежина-прим. мое), только тех, кто у меня тут...на дорогах сторожами ( на кольях) расставлю".
   Эта переписка коронных гетманов дает полное представление о том беззаконии и бесчинствах , которое они творили по отношению к повстанцам, русскому населению края, не сомневаясь, что их действия останутся безнаказанными. Если всего два года назад мятежного Сулиму и его сподвижников осудил в Варшаве сейм, приговорив к смертной казни, то этот приговор можно оценивать по-разному, однако вряд ли у кого повернется язык назвать его незаконным. С моей точки зрения, решение сейма было даже очень мягким, если учесть, что Павлюк и вовсе был освобожден от наказания. А ведь действия сулимовцев в Кодаке иначе, как зверством назвать трудно. Пусть Марион притеснял казаков, пусть незаконно даже содержал в кандалах, но ведь он никого не лишил жизни. А в чем заключалась вина тех 185 драгун, которые просто честно выполняли свой долг? За какие провинности у них отобрали их молодые жизни.
   Повторюсь, приговор для Сулимы можно расценивать по -разному, но он был вынесен в строгом соответствии с законом и королевскую власть в данном случае трудно в чем-то упрекнуть. Но , как "шляхетская демократия", сенат и король могли равнодушно взирать на то, как без суда и следствия, без доказательств наличия или отсутствия вины, руководствуясь чисто волюнтаристскими побуждениями, творил расправу над безоружными пленными крестьянами ( даже не реестровыми казаками) один из высших государственных сановников Речи Посполитой-этого ни понять, ни оправдать нельзя.
   Из Нежина Потоцкий отправился в Переяславль, затем в Киев, везде чиня расправу и оставляя после себя посаженных на кол повстанцев, в том числе и из числа казацкой старшины, подобно тому, как Марк Лициней Красс в свое время распял участников восстания Спартака по дороге от Капуи до Рима. Полагая, что теперь Заднепровье успокоено, польный гетман убыл на отдых в Подолию, расквартировав свои хоругви по обеим сторонам Днепра.
   Между тем, "след" Скидана "отыскался" на Запорожье, куда с Заднепровья и Приднепровья устремились сотни и тысячи тех, кого зверства Потоцкого заставили взяться за оружия. Лазутчики польного гетмана, засланные на Низ Днепра, сообщали, что Сечь бурлит, казаки и убежавшие от своих панов посполитые группируются возле Скидана и Гуни. Величко в своей летописи упоминает, что, якобы этому способствовали зверства солдат Потоцкого, расквартированных вдоль Днепра, над мирным населением, которое они запрягали в плуги, обливали голых ледяной водой на морозе и т.п . Но этому как-то мало верится. Вероятнее то, что солдаты причиняли массу более мелких неудобств, которые вряд ли могли быть по душе местным жителям. Как бы то ни было, но уже в январе на Запорожье собралось около трех тысяч разного народа.
   Встревоженные коронные гетманы решили принять свои меры, о которых писал сейму Конецпольский в декабре прошлого года. 15 февраля Станислав Потоцкий, Адам Кисель и другие комиссары собрали в Теретемирове всех реестровиков и приняли от каждого личную присягу с приложением отпечатка пальца тех, кто не умел писать ( ранее казаки присягали все вместе криком). Тут же была проведена реорганизация нескольких полков. Яблоновского заменили, черкасский и чигиринский полки переформировали, перяславский и миргородский намеревались соединить в один. Всего реестровиков насчитали 5800 человек, следовательно, при Кумейках их погибло не более 1200, остальные 4-5 тысяч были выписчики или посполитый люд. Имея информацию о том, что собравшихся на Сечи насчитывается около трех тысяч, 28 февраля на раде в Переяславле реестровикам в количестве 4000 был отдан приказ выступать к Крылеву в распоряжение ротмистра Мелецкого, откуда идти на Сечь. Там постараться собравшихся на Запорожье реестровиков ( если они были), приняв от них присягу, опять присоединить к войску ( не более 500 человек и ради проформы, в книги записей об этом делать не велели) и, уничтожив челны, оставить на Запорожье гарнизон от нескольких полков. Таков был приказ, но выполнение его оказалось не таким простым
   Тем временем, в марте в Варшаве состоялся сейм. Верхушка реестрового казачества, в обстановке, когда в крае назревало новое недовольство, вызванное жестокими репрессиями Потоцкого, направила на сейм депутацию с жалобой, в которой реестровики пытались доказать, что они в восстании не виноваты, а оно всецело дело рук Томиленко и Павлюка. Кроме того, узнав, что Конецпольский намерен вывести войска с Поднепровья и Заднепровья, реестровики просили оставить там королевских солдат, опасаясь нового восстания. Однако, и король и сейм склонны были провести реорганизацию реестрового войска, как предлагал в декабре 1637 года коронный гетман, поэтому жалоба казаков осталась без ответа.
   По приговору сейма Павлюк и еще четыре вождя восстания были казнены. Что же касается реестра, то он был сокращен до 6 тысяч, выборность старшего войска упразднялась и вместо него королем должен был назначаться комиссар по рекомендации коронного гетмана ( которому и был подчинен) из шляхты. Была упразднена и выборность полковников с есаулами, которые впредь назначались из числа шляхтичей , не входящих в состав реестра. Сотники и атаманы ( десятские) выбирались полковниками из казаков.
   Учитывая прежний опыт, когда казаки могли в любое время расправиться со старшиной, комиссар имел охрану из ста польских солдат, а полковники из пятидесяти. Если рядовой реестровик получал от правительства годичное жалованье в сумме 10 злотых, то эти солдаты примерно в 10 раз больше. Для оплаты этой гвардии Конецпольский предлагал отменить выплату жалованья реестровикам вообще, но сейм оставил этот вопрос открытым. Было также принято решение восстановить Кодак, доведя его гарнизон до 700 человек, а на Запорожье постоянно держать гарнизон из двух полков, сменяющих друг друга по очереди. Въезд на Запорожье разрешался только по специальному документу, выдаваемому комиссаром. Того, кто попытается туда проникнуть без него, предлагалось передавать коменданту Кодака и расстреливать.
   Привилегии казаков ограничивались. Им не разрешалось владеть новыми землями, кроме тех, что уже находились в собственности, селиться можно было только в трех городах: Черкассах, Корсуне и Чигирине. Мещанам не разрешалось отдавать детей в казаки,а дочерей выдавать замуж за казаков.
   Вот основной смысл так называемой Ординации 1638 года, утвержденной на сейме в мае того же года, когда еще ни польское правительство, ни депутаты сейма не знали, что на Украине вновь поднимается очередная волна народной войны.
   В этот раз во главе собравшихся на Запорожье повстанцев стал Острянин, а Гуня был его заместителем. Теперь свои универсалы Острянин направил не только на Украину, но и в Подолию, на Волынь ,в Покутье, предлагая все желающим присоединиться к восстанию.
   Что касается Мелецкого с Илляшем Караимовичем, то они задержались с выступлением на Запорожье и подошли к Сечи, когда Днепр и речки уже вскрылись ото льда. Похоже, что в это время местом обитания повстанцев был не Микитин Рог, а острова, возможно, Бучки или Томаковка. Добраться туда без челнов было невозможно, поэтому, безрезультатно потребовав выдачи Скидана, Мелецкий в последней декаде марта вынужден был возвратиться назад, отправив 21 марта донесение о результатах своего неудачного похода.
   Станислав Потоцкий, сейчас, в отсутствие брата и нового воеводы брацлавского Адама Киселя, убывшего на сейм, фактически остался старшим в Приднепровье и Заднепровье. Он сообщение Мелецкого воспринял серьезно, разослал соответствующие письма старостам и подстаростам, выставил стражу за Чигирином и у Кременчуга, а хоругви, которые должны были отправиться к польному гетману, задержал. Приготовления его были своевременными, но они мало помогли. В середине апреля передовые части восставших во главе со Скиданом подошли к Кременчугу,смяв польскую стражу, а затем вышли к Чигирину. Прошел слух, что они направляются к Переяславлю, чтобы захватить Илляша Караимовича и расправиться с ним. Тот со своими реестровиками вышел навстречу Скидану, но тут выяснилось, что поход Скидана лишь отвлекающий маневр. Острянин, воспользовавшись растерянностью поляков и отвлеченностью их на Скидана, стремительно вышел к Голтве, занял ее и, используя старый замок, а также удобный для обороны рельеф местности, возвел фортификационные сооружения, ожидая подхода коронного войска.
   Узнав об этом, Станислав Потоцкий в начале мая (н.с.) подошел к Голтве и понял, что шансов овладеть штурмом возведенными укреплениями, у него мало. Все же он тоже возвел вокруг позиций Острянина валы и насыпал шанцы, а через Псел выстроил мост. Однако штурм, предпринятый 25 апреля ст.ст. казаки отбили, ведя такой плотный огонь, что и поляки и реестровые казаки вынуждены были отступить. Караимович был ранен, а мост повстанцы сожгли. Потоцкий предполагал возобновить штурм на следующий день, но люди Острянина ночью обошли польские войска с тыла и устроили несколько засад, окопавшись и отгородившись деревьями и ветками, чтобы польская конница не могла на них ударить. Когда утром Потоцкий пошел на приступ, казаки из засады в его тылу открыли губительный огонь по немецкой пехоте, а когда поляки попытались выбить их из окопов, то попали под огонь из другой засады.
   Понимая, что здесь он может потерять все войско ( новых подкреплений к нему еще не поступало), Потоцкий отступил к Лубнам, а Острянин остался фактическим хозяином всего этого юго-восточного края, откуда мог поддерживать контакты с Запорожьем, Доном и Слободской Украиной, куда заблаговременно отправил свою семью.
   Отступление Станислава Потоцкого к Лубнам повстанцами было воспринято . как победа, что благоприятно сказалось не только на их возросшем моральном духе, но и на всем населении края. Посполитый люд, выписчики, даже, видимо, какая-то часть реестровиков, устремились к Острянину, пополняя ряды восставших. В этой ситуации он, окрыленный победой под Голтвой. принял решение преследовать Потоцкого дальше, перерезать пути подкрепления его хоругвям с правого берега и разгромить его окончательно, став фактическим хозяином всего Заднепровья. Позднейшие историки считали этот план ошибочным, но, если вдуматься, то у него просто не было другого выхода. Оставайся он и дальше в Голтве, возможно, к нему подошло бы подкрепление с Сечи или Дона, но ведь и польный гетман, остававшийся в Приднепровье да и князь Вишневецкий, срочно набиравший войско в своих замках в Полесье и на Волыни также не остался бы в стороне. Поэтому в действиях Острянина была своя логика, просто ему не удалось реализовать задуманное, в основном из-за недооценки сил противника, которого он считал фактически разгромленным. На самом деле Станислав Потоцкий потерял не так уж много своих солдат (кроме немецкой пехоты) и к появлению повстанцев был готов, став укрепленным лагерем у Лубен. Острянин, подобно Павлюку не имел надлежащей разведки, поэтому 6 мая по н.с. фактически наткнулся на лагерь Потоцкого, идя в походном строю. Тот,не дав ему возможности толком установить табор, с ходу атаковал повстанцев, бросив на штурм все свои силы. Ему удалось разорвать линию возов и устроить панику в казацких рядах. Но все же потери повстанцев оказались не так уж велики, им удалось отбить атаку, замкнуть линию возов и приступить к оборудованию табора. Но моральный дух, как восставших, так и самого Острянина, значительно пошатнулся и под покровом темноты они отступили к Лохвице. Это было очень неудачное решение, так как тем самым Острянин отрезал себя от Запорожья, где Гуня, Скидан, Солома и другие предводители запорожцев готовили новые полки ему на помощь, часть из которых уже выступили к Лубнам. На один из таких полков во главе с Путивльцем и Репкой численностью примерно две тысячи человек наткнулась утром следующего дня польская конница, которую Потоцкий выслал преследовать отходившего Острянина. Бой продолжался в течение дня, но затем казаки, выдали ему Репку и Путивльца , получив обещание, что за это он их присоединит к своему войску. На самом деле это был коварный обман. Не успели казаки сдаться и выйти из окопов, как были практически полностью перебиты польскими солдатами. "Ибо, как по природе своей варвар -враг не варвару, так точно и Русин Поляку",- заключает историк Окольский, передавая этими словами настрой тех слоев польского общества, в которых сам он вращался.
   Хотя отряд Путивльца и был уничтожен, однако и без того уже пришедшая в плохое состояние артиллерия Потоцкого окончательно вышла из строя и ее пришлось отправлять в Лубны на ремонт. Туда же отправили и раненых, которых было тоже немало. В результате он отказался от преследования Острянина и тот получил возможность оперативного маневра. Кажется, от Лубен он был намерен уйти в Северские земли, но в это время к нему стало стекаться много народа со всего края ( по некоторым данным до 10 000 человек) особенно с Роменщины. Острянин воспрянул духом и повернул к Хоролу. В Миргороде он на складах местного старосты раздобыл селитру для пороха и, видимо, орудийные заряды, после чего повернул к Лукомлю и завершив почти полный разворот вокруг Лубен, стал в верстах 20 южнее от них. Тем самым он опять открыл себе дорогу, как на Дон, так и на Запорожье, откуда снова мог получать подкрепления. Главное же заключалось в том, что он теперь мог отрезать Потоцкого от подкреплений с правого берега и с Переяславля, на которые тот, видимо, рассчитывал.
   Учитывая прежние ошибки, Острянин хорошо обустроил свой табор, оборудовав го фортификационными сооружениями и разослал во все стороны конные разъезды, стремясь лишить Потоцкого всяких связей с Приднепровьем. Скидан же, прибывший к Переяславлю, фактически блокировал его, намереваясь уничтожить этот важный пункт сообщения с правым берегом Днепра.
   Польный гетман Николай Потоцкий оказался в сложной ситуации. И король, и брат торопили его поскорее переходить в Заднепровье, но с какими силами он мог туда выступить? Те хоругви, что оставались на зимних квартирах, ушли со Станиславом Потоцким, новых не было. К Лубнам устремился Иеремия Вишневецкий для защиты своих владений, но сил у него тоже было немного, всего около трех тысяч войска. Между тем, Скидан уничтожил на Днепре все перевозы, а на Киевщине действовал сильный отряд Нестора Бардаченко, который 30 мая ст.ст. двинулся на Киев. Столица бывшего Древнерусского государства в то время пришла в упадок и не имела ни укреплений, ни замка, поэтому захватить город не составляло большого труда. Это грозило разрывом сообщения между правым и левым берегами, но положение спас коронный стражник Лащ, который ударил со своими хоругвями на Бардаченко, разогнав его войско. Вскоре сюда же подошел и польный гетман, а также князь Вишневецкий.
   Узнав о подходе Вишневецкого, Острянин передвинул свой табор, пытаясь преградить князю дорогу на Лубны, но не успел, Вишневецкий скорым маршем прибыл к Лубнам 29 мая. Здесь он объединился с воспрянувшим духом Станиславом Потоцким и они вместе атаковали Острянина, передвинувшего свой табор опять к Лукомлю. В течение последующих трех дней Острянин вынужден был под их натиском отойти к Жовнину в устье Сулы. Здесь, когда поляки сходу атаковали повстанцев, не дав им возможности оборудовать табор, поднялась неизбежная в таких случаях паника. Острянин с группой казаков покинул лагерь и далее, якобы ушел к Белгороду в московские пределы. Есть точка зрения ( Н.И. Костомарова), что недовольные им казаки сместили его с гетманской должности, но в это мало верится, так как для проведения рады в этой ситуации 3 июня просто не было времени. Оставшимся удалось все же замкнуть табор так, что часть войска Вишневецкого оказалась в его глубине в окружении. Тому пришлось трижды атаковать повстанцев для того чтобы частично разомкнуть табор и дать возможность своим солдатам вырваться на свободу. Все это удалось ценой многочисленных жертв, поэтому победа поляков была омрачена гибелью большого числа своих людей.
   Ночь прервала сражение и повстанцам удалось передвинуть табор на выступ, вдававшийся в Сулу, которая таким образом ограждала его с трех сторон. Со стороны суши насыпали вал.В ту же ночь, видимо, выбрали гетманом Дмитрия Гуню, как и в прошлый раз при Кумейках. Поляки тоже почти не спали и напротив вала повстанцев насыпали свой вал и подвели шанцы. 4 июня сражение возобновилось, поляки открыли по табору ураганный артиллерийский огонь. Повстанцы стали нести потери. В условиях жары тела погибших стали разлагаться. Восставшие попросили перемирия, однако узнав, что им на помощь движется Скидан, опять воспрянули духом. Однако Скидану не повезло. Реестровики и полчки уничтожили его челны, а самого тяжело ранили и привезли в Чигирин к польному гетману. Правда, шедшее с ним подкрепление, хотя и разбежалось, но уничтожено не было и несколько тысяч людей с Запорожья все же позднее прибыли в табор к Гуне.
   Вскоре в Станиславу Потоцкому и Иеремии Вишневецкому присоединлся и сам польный гетман, принявший на себя общее командование осаждавшими табор Гуни польскими войсками.
   Между тем, поражение Скидана заставило казацкого гетмана принять новый оперативный план и передвинуть табор ближе к Днепру, чтобы иметь возможность получать подкрепления с Запорожья. Под непрерывными атаками поляков. Гуне удалось в ночь с 11 на 12 июня навести мост через Сулу и спуститься на километра три ниже к ее устью. Здесь в урочище Старицы повстанцы приступили к оборудованию лагеря, место для которого было выбрано очень удачно. Сам табор был установлен на возвышенности, и оборудован в инженерном отношении просто замечательно, что признавали сами поляки. С юга его прикрывал Днепр, с севера-обширное болото, с боков Сула и Старица. Ниже табора было много лугов для выпаса коней, по берегу Днепра росло много деревьев. Сюда же вскоре прибыли и те, кто шел со Скиданом на помощь Гуне, увеличив число повстанцев на несколько тысяч.
   Поляки не прекращали атак на лагерь Гуни, но конница здесь была малопригодна, а пехоты у них было мало. Повстанцы в свою очередь делали вылазки, причиняя противнику большие неудобства. В течение месяца между Гуней и польным гетманом шли переговоры (обмен письмами) суть которых сводилась к тому, что Потоцкий предлагал сдаться на условиях майской Ординации 1638 года, а Гуня настаивал на куруковской Ординации, с чем Потоцкий согласиться не мог.
   Все было бы хорошо, но у осажденных начались проблемы с продовольствием и не хватало артиллерийских боеприпасов. Гуня очень рассчитывал на подход с Сечи полковника Филоненко, который должен был подняться на байдарах по Днепру с грузом провианта и боеприпасами. Однако об этом узнали и поляки, устроив ему засаду. Полк Лаща, реестровики и часть хоругвей польного гетмана с высокого берега Днепра открыли по байдарам ружейно-артиллерийский огонь и почти все байдары потопили. Филоненко с частью подкрепления удалось ускользнуть и он все же добрался к Гуне, но фактически без провианта и боеприпасов. Его же в случившемся повстанцы и обвинили, посадив даже на цепь. Интерес к дальнейшему ведению боевых действий у них пропал и они стали просить у Потоцкого перемирия. Гуня ( по одной из версий) в это время с несколькими тысячами своих сторонников пошел на прорыв и ему удалось, прорвавшись через польские кордоны, уйти на Дон. Но из письма Н.Потоцкого от 19 сенятября 1639 года следует, что Гуня отправился на Дон только в это время, а больше года после восстания находился на Украине.
   Как бы то ни было, но оставшиеся повстанцы отправили в лагерь Потоцкого Романа Пешту, который , хотя и просил "милосердия", но с Ординацией 1638 года согласен не был и требовал ее отмены. Потоцкий, которому вся эта война тоже порядком надоела, принял соломоново решение, мол , сам он ее отменить не может ведь она принята сеймом, но направит просьбу казаков с их депутацией королю. На том и порешили. Повстанцы были амнистированы, сдали артиллерию, приняли присягу королю и на этом все закончилось. Потоцкий, видимо, уже не имел намерения расправляться с теми, кто принимал участие в восстании, а наоборот, назначил реестровому войску временных полковников трех из тех, кто был с Гуней: Романа Пешту, Василия Скакуна и Ивана Боярина, трех из тех, кто оставался верными королевской власти : Левко Ивановича Бубновского, Каленика Прокоповича, Михаила Мануйловича. На начало сентября в Корсуне была назначена рада, на которой казаки должны были выбрать послов к королю с просьбой отменить Ординацию сейма.
   С прекращением восстания, Заднепровье успокоилось не сразу, но серьезных выступлений уже не наблюдалось. 9 сентября по н.с. в Киеве с участием польного гетмана была созвана общая рада реестрового войска, принявшая письмо к королю, но в нем уже не содержалось требований об отмене Ординации, а лишь выражались заверения, что войско готово служить его королевской милости. Тут чувствовалась рука Потоцкого, который если сам это письмо и не писал, то оно было написано под его диктовку. Депутатами к королю были выбраны Роман Половец,Богдан Хмельницкий ( похоже, еще в прежней должности писаря),Иван Боярин и Иван Волченок.
   Чем закончилась эта поездка в Варшаву и каков был ответ короля не известно, но для претворения в жизнь Ординации сейма были назначены комиссары и место-урочище Маслов Став над Россавой. Там в первых числах декабря собралось реестровое войско, которому была оглашена Ординация. Комиссаром войску был назначен Петр Комаровский, полковниками -все сплошь шляхтичи, только два есаула Левко Бубновский и Илляш Караимович были из прежней старшины. Сотниками стали верные реестровики, в том числе в чигиринском полку- Богдан Хмельницкий, бывший войсковой писарь.
   "Золотое" время казачества кончилось, наступило "золотое" десятилетие для польской шляхты на Украине, в Подолии и Заднепровье.
  
   Глава третья. Интриги варшавского двора.
  
   Казацкие восстания 1637- 1638 годов прозвучали грозной прелюдией к той всенародной войне с панской Польшей, которая началась десять лет спустя. Но о том, что капитуляция казаков на Масловом Ставу явилась лишь последним ее аккордом перед кратковременным антрактом, и настоящая опера начнется позже, никто из современников не догадывался. Укрощение казацкой стихии, ликвидация Запорожья, как центра казацкой вольницы и генератора антипольских настроений, фактическое превращение реестрового казачества в городовых казаков, вроде королевской надворной команды, приветствовалось не только польской шляхтой, но и, если можно так выразиться, южнорусской "интеллигенцией" и шляхтичами-русинами.
   Для польских же панов, имеющих имения в Южной Руси, настали поистине "золотые" дни, ибо теперь, после укрощения казацкого движения, никто уже не мешал усиливать эксплуатацию крестьян в своих землях, сдавать их в аренду евреям, выжимать из посполитых "семь потов". Не только польские магнаты, но и большое количество не такой знатной шляхты из Великой Польши устремились на южную окраину Речи Посполитой, где в Заднепровье стремительно стали расти новые слободы, села и даже города. Процесс колонизации ранее не освоенных земель ускорился. Не встречая отпора, многие шляхтичи вели себя по отношению к местному населению, как захватчики, демонстрируя свое превосходство над "русским быдлом", облагая крестьян непомерными налогами. Польские шляхтичи постепенно стали чувствовать себя властителями жизни закабаленного русского населения, прибегая к физическим наказаниям и даже убийствам. Законы мало кто из них уважал ( да и "Литовский статут" за убийство местных жителей не предусматривал серьезного наказания),суда мало кто боялся и на судебные решения порой не обращали внимания. Известный магнат коронный стражник Лащ, постоянно на протяжении пятнадцати лет вторгался даже в земли киевского воеводы Тышкевича и князя Вишневецкого, грабя их села и местечки, а судебными приговорами (их было около или более трехсот) велел подбить себе шубу. Конечно эта одиозная фигура, олицетворяющая панский произвол, была скорее исключением, чем общим правилом, так как далеко не все шляхтичи имели такого защитника , как покровитель Лаща великий коронный гетман Конецпольский. Но все же последователей у него было немало. Паны, упиваясь своей победой над казачеством, не понимали или не хотели понять, что казацкие восстания, хотя и были подавлены, но южнорусский народ отнюдь не смирился с панским насилием и его затаенная потенциальная энергия накапливается под внешней смиренностью и показной покорностью, грозя со временем вырваться на свободу все сокрушающим тайфуном. Пока же южнорусское население находило выход в переселении на жительство в московские украйны, чему царь не возражал. Поэтому быстро заселялось не только польское Залнепровье, но и Слободская украина , где с течением времени возникли новые городки Ахтырка, Сумы, Харьков и др., население которых почти сплошь состояло из тех, кто переселился сюда с правого берега Днепра, положив начало краю, известному после 1654 года (после присоединения к Московскому государству польского Заднепровья), как Малороссия.
   Было бы ошибкой считать, что так вела себя шляхта только в Южной Руси. Король Владислав IV с момента избрания на польский трон постоянно встречал от сейма и сената ограничение любых попыток усиления королевской власти. Сам воинственный по натуре, он вынашивал далеко идущие планы военных походов и завоеваний, но им не было дано воплотиться в жизнь. В частности, Владислав имел права на шведский престол и не намерен был от них отказываться. В свое время московские бояре признали его своим царем, в чем дали крестоцеловальную грамоту. Именно поэтому он и возглавил в 1618 году поход на Москву, который, впрочем, закончился неудачей, но до Поляновского перемирия он от своих планов на московский престол не отказывался. Некоторые планы Владислава все же осуществились: в частности, после заключения мира со Швецией в 1635 году к Речи Посполитой отошла Пруссия. Король надеялся на присоединение к Короне и Силезии, что явилось одним из мотивов его брака с австрийской инфантой. Он и Конецпольский также были активными сторонниками союза с Инайет-Гиреем, рассчитывая нанести Турции серьезное поражение.
   Однако, все планы короля торпедировались сеймом, в котором после смерти Сигизмунда III возобладала "партия мира". Магнаты понимали, что все военные планы короля сводятся к попыткам укрепления королевской власти ( как при Стефане Батории), так как война наделяет его фактически диктаторским полномочиями. А это не могло нравиться крупным магнатам, считавших короля лишь первым среди равных. Новая генерация шляхты, особенно тех, кто имел владения в Южной Руси, предпочитали лучше на эксплуатации местного населения получать огромные прибыли, чем гоняться за "пустым и гибельным" призраком военной славы. А о том, каковы были их доходы можно судить хотя бы потому, что рядовое местечко Млиев на Киевщине приносило Конецпольскому в 40-х годах 200 000 золотых чистого дохода за год.
   Какими бы дерзкими не были планы короля, но вести войну без денег невозможно, поэтому сейм постоянно ограничивал короля в средствах. Достаточно вспомнить, что он привел к Смоленску лишь 9-тысячное войско, не считая казаков, которым затем сейм не желал найти денег на выплату жалованья в течение 4-х лет.Да и коронное войско оказалось не в лучшем положении. Не был профинансирован сеймом и поход Владислава на Москву весной 1634 года после снятия блокады Смоленска, в связи с чем он вынужден был заключить 4 (14) июня на речке Поляновка мир с Москвой, отказавшись от своих претензий на царский трон. Правда, после войны со шведами Речи Посполитой отошла Пруссия, но курфюрст обладал полной самостоятельностью, лишь платя в королевскую казну некоторую дань. Сейм проявил нерешительность в заключении союза Речи Посполитой с Инайет-Гиреем, что позднее все равно привело к обострению отношений с Турцией. Справедливости ради надо отметить, что серьезные просчеты Владислава IV во внешне-политических делах не способствовали укреплению его авторитета у крупных магнатов. Его претензии на царский трон привели к двум неудачным и разорительным войнам с Московским государством ( в 1618 и 1634 годах). Стремление добыть шведскую корону привело к обострению отношений со Швецией. Его брак с австрийской инфантой не принес Речи Посполитой никаких выгод, а малоактивное участие Польши в Тридцатилетней войне не принесло ей никаких территориальных приобретений.
   Неудивительно, что магнаты стали все меньше и меньше считаться с королевской властью, особенно на окраинах государства, где они чувствовали себя полноправными хозяевами, которые вправе поступать по своему усмотрению. Все чаще стали высказываться обвинения в адрес короля, что он потакает схизматам, предоставляя слишком большие права православной церкви. С вялыми попытками правительства улучшить положение реестрового казачества сразу после Ординации 1638 года Конецпольский и Потоцкий не считались вовсе, понимая, что именно они по сути командуют всеми вооруженными силами Короны, так как других войск у короля просто нет. Конечно, они объясняли невыполнение тех или иных королевскими распоряжений объективными причинами, но все понимали, что в мирное время королевская власть сильно ограничена и король лишь выполняет роль своеобразного "свадебного генерала". А новых войн не предвиделось и даже набег крымского хана в 1641 году на Константинов был отражен коронными войсками и реестровыми казаками без особого труда. Правда, восстановление Кодака вызвала недовольство султана, но, в конечном итоге, все уладилось. Турки не стали требовать разрушения крепости и выдворения казаков с Запорожья, просто был подтвержден ранее действовавший мирный договор ( после Хотина),согласно которому казакам запрещался выход в Черное море. Угроза войны отпала, но поводов для недовольства у турок было достаточно. В частности, запорожские казаки совершили морской поход на Варну, сейм отклонил просьбу султана о пропуске турецких войск через свою территорию к Азову и т.п. Крымский хан наказания за набег на пограничье Речи Посполитой не понес, так как выяснилось, что он действовал по приказу покойного султана Амурата.
   Если воинственный Владислав IV и надеялся на скорую войну с турками и татарами, которая возвратила бы ему верховную власть в стране, то вскоре его надежды рухнули и он на время отложил свои планы. Сейм даже слушать не желал о военных замыслах короля, тем более что неоплаченных королевских долгов ( в т.ч. перед войском) накопилось до 4-х миллионов злотых и сейм сумел оплатить их лишь в 1643 году.
   Повод к возрождению надежды на войну дали, однако, сами татары. Еще в 1641 году крымский хан направил посольство, требовавшее уплаты задолженности по дани. Новый хан Магомет-Гирей отправил несколько чамбулов в польское пограничье в январе 1642 года, затем 4-х тысячную орду Умерли-аги, которую разгромили реестровые казаки. В январе 1643 года перекопский мурза Тугай -бей по приказу хана выступил с отборным 20 -тысячным войском к Ахматову. Однако, коронный гетман Конецпольский своевременно получил об этом информацию, стянул к Ахматову все свои силы и реестровых казаков ( по некоторым данным к нему присоединился и князь Вишневецкий), и в жестоком бою 30 января 1643 года разгромил татар наголову.
   Этот татарский набег вызвало взрыв негодования в слоях польской общественности, в связи с чем Владислав на сеймах 1643-45 годов постоянно поднимал вопрос о войне с татарами вместо того, чтобы платить им дань. Однако, сейм продолжая свою линию на ограничение королевской власти, уклонялся от принятия какого-либо решения. Тогда у короля созрел план, известный по воспоминаниям венецианского посла Тьеполо.
   Конституция Речи Посполитой запрещала королю объявлять войну без согласия сейма и сената, но в случае оборонительной войны, он в таком согласии не нуждался, а наоборот обязан был начать военные действия В этом и заключался план Владислава IV, который рассчитывал спровоцировать татар на войну, в результате которой он станет верховым главнокомандующим и обретет все рычаги власти. В войне с Оттоманской Портой был заинтересован римский папа и Венецианская республика. По расчетам Владислава они могли найти необходимые ему для начала военных действий 500 тысяч талеров, но папа к этому предложению отнесся прохладно. А вот Венецианская республика, высадившая войска на острове Крит, пытаясь отнять его у турок, немедленно направила в начале 1645 года в Варшаву своего посланника Джованни Тьеполо, с просьбой добиться у короля разрешения на наем 2000 -го отряда немецкой пехоты. Тьеполло должен был также договориться с королем о высадке казацкого десанта под Стамбул с целью уничтожить верфи, на которых строились турецкие галеры. Но и сам король, и канцлер Ежи Оссолинский, через которого велись эти переговоры, прямое нападение на Турцию считали преждевременным и опасным, предлагая вначале спровоцировать нападение татар из Крыма на польскую территорию.
   Это было тем более реально, что из Турции поступила информация о том, что султан приказал новому крымскому хану Ислам-Гирею совершить набег на Речь Посполитую, так как татары начали уже роптать, оставаясь несколько лет без ясыря. Владислав считал, что, нанеся упреждающий удар по Крыму, он вынудит Турцию вступить в войну. Но для этого нужны были те самые полмиллиона талеров. Король рассчитывал, что потом сейму деваться будет некуда и депутаты выделят ему новые финансы для ведения войны.
   Тьеполо вначале стоял на своем, но видя, что и король, и канцлер, и коронный гетман, с которым он встречался незадолго до смерти последнего, против прямой войны с Турцией, согласился с мнением Владислава IV. В начале 1646 года план короля венецианцами был принят, но купцы согласились выдать ему только половину требуемой суммы ( 750 тысяч злотых) вместо 500 тысяч талеров. Это было не то, на что рассчитывал Владислав, но все же позволяло начать приготовления к военным действиям. Франция, ведущая в это время войну с Германией, обещала присоединиться по ее окончанию к войне с Турцией тоже. В свои планы король посвятил московских послов, найдя у них понимание, заручился предварительной поддержкой молдавского и румынского господарей, и Юрия Ракочи. Его новая жена, известная Мария Гонзага, что вела свою родословную от византийских императоров Палеологов, была также горячей сторонницей войны с Турцией. К тому же, 11 марта 1646 года умер Станислав Конецпольский, который, наоборот , осторожничал в этом вопросе. Теперь в отсутствие великого коронного гетмана король временно становился сам командующим коронными войсками, что в значительной степени развязывало ему руки.
   Хотя королем была проведена большая работа по созданию коалиция против Оттоманской Порты, однако реальной помощи он ни от кого не получил, за исключением 30 тысяч талеров ( 90 тыс. злотых), которые привез с собой Тьеполо. Как сообщает, венецианский посол, Владислав передал их доверенным людям из реестровой старшины, которых специально вызвал в Варшаву. Помимо денег им были выданы т.н "приповедные листы" на набор войска, приказано готовить к походу чайки и артиллерию. Свои планы по организации похода против Турции король изложил в письме кардиналу Матео от 23 апреля 1646 года: " С одной стороны ударит наше войско,с другой-московское. Одновременно господари мультянский и молдавский выступят к берегам Дуная и мы, собственной персоной во главе 12 тысяч пешего войска и 18 тысяч коней,перейдя эту реку...двинемся в глубь турецкого края. В это же время по нашему приказу выйдут в Черное море и казаки..." Этот план больше похож на авантюру, так как рассчитан на тесное взаимодействие с войсками сопредельных держав, хотя конкретных договоренностей с ними о совместных действиях достигнут о не было. По некоторым сведениям Владислав начал набор кварцяного войска, для чего королева даже продала ( или заложила свои драгоценности) и намеревался в июле выступить с ним к Львову. Предварительно он поручил Янушу Радзивиллу, который был женат на дочери молдавского господаря Василия Лупула, заручиться его поддержкой и поддержкой Матвея Бессараба в предстоящей войне с турками.
   Хотя король свои планы и не афишировал, но хранить их в тайне продолжительное время возможности не было. Сенат и сейм решительно воспротивился приготовлениям к войне, обязав Владислава распустить кварцяное войско, а Потоцкому, ставшему великим коронным гетманом и польному гетману Калиновскому был отдан строжайший наказ всеми силами и средствами избегать военного конфликта с Турцией.
   Вдобавок ко всему, татары прекратили набеги на Речь Посполитую, обрушившись зимой 1645 года на московские украйны. Правда, черкасский староста Александр Конецпольский осенью 1645 года совершил глубокий рейд по левому берегу Днепра до самых Конских вод, но татар нигде не нашел. Ходили слухи, что и Вишневецкий вслед за ним ходил под самый Перекоп., но в сражение с татарами не вступал. Словом, татары присмирели, предпочитая грабить московские пределы. Турция, прослышав о военных приготовлениях Владислава IV тоже вела себя мирно и дружелюбно. Таким образом, поводов для оборонительной войны не было, а объявлять войну Турции польские магнаты отказались за отсутствием к этому уважительных причин. Все попытки короля затеять военный конфликт привели лишь к тому, то в деньгах ему было отказано, казакам запретили выходить в море и даже на сообщения Потоцкого о том, что на турецкой границе не все спокойно, никто не обращал внимания. Король вынужден был отказаться от своих планов, что воспринял очень болезненно. Возможно, поэтому он и умер, едва перешагнув пятидесятилетний рубеж,20 мая 1648 года в Мерриче, не зная еще, что "золотое десятилетие" покоя завершилось и на Речь Посполитую надвигается разрушительный тайфун народной войны под руководством Богдана Хмельницкого.
  
  
  
   Раздел второй. Первые победы.
  
   Глава первая. Правда и мифы о Богдане Хмельницком.
   Личность Великого запорожского гетмана Зиновия Богдана Хмельницкого, поистине титанического, для своего времени, размаха, уже на протяжении почти четырех столетий продолжает оставаться загадкой для историков, в распоряжении которых нет достоверных сведений не только о времени и месте его рождения, происхождении, детских и юношеских годах, но и о том, чем он занимался до весны 1648 года. Скудость информации о жизни великих людей, обычно восполняется различного рода догадками, предположениями, домыслами, откровенным вымыслом, поэтому с личностью Хмельницкого связано множество легенд и мифов, появившихся большей частью уже после его смерти, когда и большинства тех, кто знал его близко, тоже не осталось в живых. Отзвуки реальные фактов, содержащихся в этих легендах, причудливо переплетены с фантазией лиц, сообщающих о них, поскольку чаще всего основаны на пересказе событий, якобы услышанных от очевидцев. Так это или нет, в наши дни проверить уже невозможно, поскольку даже известная Летопись Самовидца, принадлежащая, по мнению некоторых историков, перу Самуила Зорки, одного из близких Хмельницкому людей, написана спустя четверть века после 1648 года, то есть уже во времена Самойловича и Петра Дорошенко. Другие склонны считать автором Летописи Ивана Быхоца, но есть и иные мнения. В любом случае Самовидец вообще мало касается личности Богдана и его биографии, освещая в основном события, связанные с началом восстания, которое он возглавил. Польские авторы Твардовский, Коховский, Окольский, О.Радзивилл, Н.Ганновер, Мясковский, Машкевич, Освенцим и другие, как и француз Шевалье, описывают сам ход тех или иных событий, участниками. которых они являлись, либо слышали о них от очевидцев, но, что касается личности Хмельницкого, то создается впечатление, что о нем самом они знали не больше, чем мы сейчас. Величко и Грабянка в своих обширных работах также мало чего добавляют к их информации, а точнее, сами ее черпают из польских источников. Есть, правда, произведение, которое очень подробно излагает биографию знаменитого запорожского гетмана, но более -менее вдумчивый анализ его ( как в этой части, так и в целом) приводит к выводу, что "Историю Руссов" в начале 19 века написал человек, который даже вряд ли был толком знаком с географией и историей Южной Руси 17 столетия. Приведенные же им сведения, в том числе и о биографии Хмельницкого, - не очень связный пересказ каких-то древних преданий его рода, передававшихся из уст в уста на протяжении почти двух веков. Верить "Истории Руссов" могут лишь самые оголтелые украинские националисты, для которых она, действительно, по значению и достоверности сопоставима с "Библией" или с "Кораном" для представителей соответствующих религиозных конфессий.
   Скудную информацию автобиографического характера, можно почерпнуть из писем или сообщений самого запорожского гетмана, но в некоторых случаях даже она вызывает сомнение. Так, принято считать, исходя из письма Хмельницкого к королю Яну-Казимиру от 15 августа 1649 года, написанного сразу после битвы при Зборове, о том, что он уродзонный шляхтич герба "Абданк" ( "Habe dank" по-немецки).Такой герб был и на его печати. Польские дворянские гербы давались не одному человеку или семье, а в него порой включались десятки и сотни семейств, образуя так называемый гербовый клан. Сведения о всех их заносились в специальный реестр, но фамилия Хмельницкого в реестре герба "Абданк", одного из старейших в Польском королевстве, отсутствует, хотя, например, его сподвижника Ивана Выговского, имеется. Вот и возникает вопрос о шляхетских корнях самого Богдана...Возможно, конечно, что смутные сведения о том, что, якобы его отец был банитован за какую-то провинность и, естественно, исключен из списков герба, имеют под собой почву. В таком случае отсутствие Хмельницких в реестре герба становится понятно. Но и об отце, его Михаиле Хмельницком, источники сообщают очень скупо. Происхождение его остается неизвестным. Надо иметь в виду, что по преданиям, Чигирин был основан в начале XVII века Евстафием Дашковичем, в то время старостой черкасским и каневским. По другим данным в это время сам Чигирин уже существовал, но Дашкович укрепил его, превратив в передовой форпост на южном рубеже Литвы. Как бы то ни было, но реальное заселение земель вокруг Чигирина началось только после Люблинской унии, поэтому, вероятнее всего, Михаил Хмельницкий прибыл сюда в качестве переселенца в конце столетия. Существует мнение, что он был шляхтичем ( "как говорят") из Литвы, то есть из Великого княжества Литовского,но польский историк Коховский писал , что одни считали его выходцем из Мазовии, то есть Великой Польши, другие полагали, что он родом из Лисянки, что в корсунском старостве. По мнению М.Грушевского последнее весьма вероятно, если учесть, что Лисянка, принадлежала тому же Даниловичу, который был старостой в Чигирине. Действительно, это так и Ян Даниловия, впоследствии воевода русский, в то время являлся старостой корсунским, чигиринским и белзским. Тот же Коховский сообщает, что ранее Михаил Хмельницкий мог служить у Жолкевского в Жолкве, а когда Ян Данилович вторым браком женился на Софье Жолкевской,вместе со всем ее двором перешел на службу к чигиринскому старосте. Но в этом сообщении явная нестыковка, поскольку получается, что к этому времени самому Богдану Хмельницкому уже было примерно 12-15 лет и он должен был родиться в Жолкве. Из упомянутого письма запорожского гетмана Яну-Казимиру следует, что отец его был подстаростой чигиринским, но это явное преувеличение, другие источники называют его просто писарем провентовым ( то, есть по регистрации поступления продовольственных налогов),должность эта нижайшая в шкале чиновников того времени, поручалась обычно выходцам из мелкой шляхты. То есть отец Богдана никак не мог быть потомственным казаком, а в лучшем случае являлся выходцем из мелкопоместной южнорусской шляхты.
   Сам запорожский гетман писал, что его отец владел хутором Субботово, якобы подаренном ему Даниловичем, 40 лет, то есть, как минимум, с 1580 года. Такое утверждение весьма сомнительно, скорее здесь надо понимать время от момента, когда хутор был подарен Михаилу Хмельницкому до наезда на него Чаплинским. Тогда получается 1607 год, что вполне реально. Однако, возникает вопрос о том, что если это был подарок самого старосты ( или его подстаросты), то почему у Хмельницкого на него не было соответствующих документов. Хутор этот, находился на берегу Тясмина в трех верстах от впадения его в Днепр, на самой границе Дикого поля. Если предположить, что отец Богдана основал его самовольно на пустующей земле, то вряд ли Данилович стал бы возражать против этого. А, если кто другой и попытался бы оспорить право Михаила на этот хутор, то тот мог ссылаться на Даниловича, а к тому, воеводе русскому ( 1616-1628 годы) и зятю великого коронного гетмана, вряд ли кто-то посмел бы обратиться за разъяснениями. Меня могут упрекнуть в измышлениях, но чиновники, что того времени, что сейчас мало отличаются друг от друга и всегда, в первую очередь, заботились и заботятся о личном благополучии. Тем более, что сам Хмельницкий писал, что к его хутору примыкает еще одно поселение Новослободское, на которое у него уж точно никаких оправдательных документов не было. Впрочем, на самозахват пустующих земель в Диком поле никто в то время особого внимания не обращал, как и в современной России в начале 90-х годов прошлого века.
   Известно, что отец и сын Хмельницкие участвовали в битве при Цецоре, где первый погиб, а сам Богдан оказался в турецком плену. Из этого факта некоторые авторы спешат сделать вывод о том, что оба они были казаками и т.п. На самом деле все объясняется гораздо проще. Когда Жолкевский выступил на войну, его зять Данилович сформировал свой надворный полк из волонтеров, отправив его в помощь тестю. Шемберг, участвовавший в этом походе вспоминает, помимо коронных войск, "лисовчиков и добровольцев п.Хмельницкого".
   О возрасте Богдана известно в основном из его упомянутого выше письма к королю, в котором он называет свои лета "седыми", а также от венецианского посла в Вене, который в 1649 году писал, что Хмельницкому 54 года. Следовательно, родился он в 1595 году, что не оспаривается никем из историков. Правда, приходилось читать статьи некоторых современных украинских исследователей, в которых даже утверждается, что он родился 25 декабря, но пусть подобные утверждения останутся на их совести.
   Павел Алеппский, проезжая через Черкассы вскоре после короткой встречи с Хмельницким, отметил в своих записках, что тот родился в этом городе. Это сообщение не противоречит тому, что уже изложено выше о его отце, который в то время, по-видимому, служил у Даниловича в Корсуне. Расстояние между этими городами по прямой составляет 57 километров.
   О том, где именно получал образование Богдан Хмельницкий, есть три различных сообщения. Одни считают, что он учился в братской школе в Киеве, но этого не могло быть, так как сам Братский монастырь был основан Сагайдачным, когда Хмельницкий находился в плену. Существовала раньше еще одна братская школа в Киеве, но она сгорела в первом десятилетии 17 века. Другие считают, что он обучался в иезуитских колледжах в Ярославле или во Львове, что вполне вероятно, так как профессор -иезуит Мокрский, под руководством которого он обучался поэтике и риторике, затем не раз включался в состав посольств к запорожскому гетману. А Мокрский одно время преподавал во Львове, но мог преподавать и в Ярославле. Обучался Богдан, видимо, лет 6-8, получив по тем временам основательное образование, то есть обычное среднее для шляхты, в том числе, и входившей в состав казачества.
   Во время битвы при Цецоре Богдану было примерно 25 лет, но чем он до этого возраста занимался, помимо учебы в иезуитском колледже, источники ничего не сообщают. Известно, что он два года пробыл в плену у турок и татар, изучил оба языка, затем по свидетельству Коховского был выкуплен из плена казаками. В это однако мало верится, так как казаком он не являлся, да и запорожцы в сражении при Цецоре участия не принимали. Вероятнее, что его выкупила из плена мать, как предполагал М. Грушевский. Правда, турецкий автор Наима-челеби излагает свою версию его освобождения из плена, о которой ему рассказывал один из членов турецкого посольства, который привез письмо запорожского гетмана к султану в 1650 году. По его словам, Хмельницкий был в неволе у одного из турецких адмиралов, который проживал в Стамбуле в квартале Касим-баши. В неволе он, якобы, принял ислам, но затем с несколькими такими же невольниками совершил дерзкий побег. Насколько можно верить этим турецким источникам, трудно сказать, но они все же воспринимаются менее фантастическими, чем утверждение "Истории руссов", что его выкупил из плена лично польский король Сигизмунд III. Насчет принятия ислама, сообщение Наима-челебе вполне правдоподобно, так как это было довольно распространенной практикой. Турецкие и татарские невольники принимали православие, польские и русские-ислам, так как при всей веротерпимости турок, к мусульманам они относились значительно лучше. Когда же им удавалось вернуться на родину, снова перекрещивались, тем более что для принятия ислама обрезание не было необходимым.
   Из плена Богдан освободился около 1623 года, но до 1637 года о роде его занятий официальные источники умалчивают. Сообщения же Коховского ( пересказанное "Историей Руссов") о том, что он, якобы захватил в плен двух сыновей Кантемира (главы буджацких татар) и доставил их лично королю Сигизмунду III, или сказочные повествования "Истории Руссов", что, якобы, в 1629 году он в качестве наказного гетмана запорожских казаков возглавлял поход на Кафу, а под Смоленском король Владислав IV наградил его за храбрость своей саблей в золотых ножнах, украшенных драгоценными камнями, могут служить хорошим сюжетом для романа, но не более того.
   Имел ли Богдан братьев и сестер источники не упоминают Не известно об этом и с его слов, хотя доводилось читать статьи некоторых современных украинских авторов, которые утверждают о наличии у него братьев. Лично я в это не особенно верю, хотя Павел Яненко-Хмельницкий, бывший при Иване Выговском киевским полковником, действительно являлся его племянником, только скорее всего двоюродным, да и то, вероятнее всего, по материнской линии. Возможно также,что его отцом был Захарий Хмельницкий, находившийся в каком-то отдаленном родстве с Богданом.
   Женился Хмельницкий довольно поздно, в возрасте 35 лет на дочери известного запорожца Сомко, Ганне, от брака с которой у него было трое сыновей и две дочери.
   Впервые в официальных документах Богдан Хмельницкий упоминается в должности войскового писаря реестровых казаков, на которую он был назначен польным гетманом коронным Н. Потоцким в декабре 1637 года и от имени войска тогда же подписал так называемый "кровавий лист" ( по-украински-, прим. мое) Потоцкого. Этот факт сам по себе показателен и сводит на нет все измышления о том, что Хмельницкий, якобы, принимал участие в казацких восстаниях 1637-1638 годов. Назначение его лично Потоцким на должность войскового писаря могло произойти только при условии его полной лояльности королевской власти, как Бубновского, Караимовича, Нестеренко и других назначенцев польного гетмана. Конечно, Потоцкий вряд ли назначил бы простого казака на эту должность, поэтому, видимо, Богдан и прежде относился к числу казацкой старшины. Возможно, мнение некоторых историков о том, что он до этого занимал должность сотника Чигиринского полка, имеет под собой основание.
   Как войсковой писарь он был включен в депутацию казаков на мартовский сейм 1638 года, с жалобой от войска, который, как известно, не обратил на эту жалобу внимания и утвердил Ординацию 1638 года. В декабре того же года на Масловом Ставу Хмельницкий в рамках этой Ординации был понижен в должности до сотника, но это и объяснимо, так как все вновь назначенные полковники являлись исключительно представителями польской шляхты. Но, с другой стороны, факт назначения Хмельницкого сотником, подтверждает его неучастие в восстаниях Скидана и Гуни, то есть в это грозное и смутное время он продолжал оставаться лояльным королевской власти и хранил верность Короне.
   О жизни Хмельницкого в последующие после Ординации годы известно очень мало. Скорее всего он большую часть времени занимался обустройством своего хутора, который по меркам того времени свидетельствовал о хорошем достатке его хозяина. Надо отметить, что население Южной Руси в первые десятилетия 17 века в целом находилось в гораздо более выгодных условиях, чем в Великой Польше и Литве. Плодородная почва, относительно теплый климат, раннее начало весны (в конце апреля можно уже было сеять), поздний приход осени (конец октября) создавали отличные условия для успешного ведения сельского хозяйства. Плодородные поля позволяли собирать хорошие урожаи ржи (жита), гречки, ячменя. В садах возле каждой хаты росли яблони, груши, сливы, в речках водилось много рыбы, которую солили или вялили. Местное сельское население заготавливало на обширных лугах сено для коров, коз и овец, откармливало свиней. Зажиточные крестьяне и казаки имели даже свои мельницы и уж почти каждый варил пиво, делал медовуху и гнал водку ( горилку).В то время не было и такой эксплуатации со стороны панов, которая началась в 30-х годах.
   Коховский сообщает, что на полях в хуторе Хмельницкого бывало до 400 копен необмолоченного зерна ( об этом писал королю и сам Хмельницкий), на конюшне всегда было несколько строевых лошадей, не считая рабочих. На своем хуторе он выстроил каменную церковь, у него имелись свои пруд, пасека и мельница. Субботовские корчмы конкурировали даже с чигиринскими, что по мнению, некоторых польских авторов стало одной из причин вражды будущего гетмана с Чаплинским. Словом, по современным меркам он относился к так называемому "среднему" классу. Часть своей земли он сдавал в аренду "подсуседкам", имея дополнительный источник доходов. Какое жалованье у Хмельницкого полагалось по службе, сказать трудно. В бытность его войсковым писарем (декабрь 1637-декабрь 1638 года) оно не превышало 200 злотых в год, но в то время рядовой казак получал 10 злотых. С 1638 года полковые есаулы получали 250 злотых в год. По некоторым данным, в начале 40-х годов жалованье рядовых казаков стало составлять 30 злотых, а об окладе сотников сведений не имеется. Но в любом случае его хутор приносил Хмельницкому вполне достаточный доход, чтобы содержать семью из семи членов и какую-то прислугу.
   В 1642 или 1643 годах, вскоре после рождения младшего сына Юрия, умерла жена Богдана.В уходе за детьми ему помогали жена Якова Сомко ( брата покойной Ганны), а также, как утверждают некоторые источники, некая полячка по имени Елена или Марылька,а может Барабара, с которой он стал сожительствовать. Именно ее, якобы позднее похитил Чаплинский во время налета на Субботов, сделав своей женой по католическому обряду. Уже будучи запорожским гетманом, Богдан каким-то образом разыскал ее ( или она его) и в 1649 году, вскоре послевстречи с патриархом Паисием, женился на ней. Однако уже летом 1651 года то ли его сын Тимофей, то ли сам гетман повесили ее на воротах гетманской резиденции в Чигирине за измену.
   Эта красивая легенда, безусловно выдуманная поляками, как повод к восстанию, слишком уж напоминает миф о Елене Троянской, чтобы ее воспринимать всерьез. Есть более правдоподобная версия о том, что, когда Чаплинский притеснял его после нападения на Субботов, жена чигиринского дозорца активно защищала Богдана от мужа и позднее он действительно вступил с ней в брак. Тот факт, что в конце 1649 года Хмельницкий женился на полячке, получившей при крещении имя Мотря, действительно, видимо, имел место, но была ли она в прошлом женой Чаплинского или нет, сказать трудно. Сам Чаплинский в различных источниках именуется то Янушем, то Данилой, а вторая жена Богдана то Барбарой, то Марылькой, то Еленой. Может, она и носила фамилию Чаплинская, но людей с такими фамилиями в то время в Южной Руси было столько, сколько в наши дни Ивановых в Москве.
   Весной 1646 года в Черкассах или в Чигирине побывал коронный подканцлер Радзееский, как утверждают польские историки, в рамках плана короля о подготовке войны с Турцией. Якобы по его распоряжению несколько представителей казацкой старшины: Илляш Караимович, Иван Барабаш, Максим Нестеренко и Богдан Хмельницкий, убыли в Варшаву, где в мае того же года получили аудиенцию у Владислава IV.
   Как уже отмечалось выше, король принял казаков очень милостиво, Им были выданы "приповеднное" письмо на набор войска и якобы еще одно письмо о возвращении казакам льгот и привилегий, дарованных Войску Запорожскому Стефаном Баторием и подтвержденных Сагайдачному королем Сигизмундом III. Также они получили 6 тысяч талеров на строительство чаек, и им было обещано выдать еще 60 тысяч к концу года.
   М.Грушевский не подвергая данный факт сомнению, выражает недоумение, каким образом можно было реализовать данный план, когда во главе реестрового войска стоял старший из польской шляхты, а почти все полковники являлись бывшими офицерами польного гетмана. У каждого из этих должностных лиц имелась собственная гвардия из польских солдат, для их защиты и расправы с неугодными. Да и как можно было утаить этот план от польного гетмана Потоцкого?
   Замечание это вполне обоснованное, если не учитывать двух важных обстоятельств. Первое из них заключается в том, что примерно в 1643-44 годах произошла реорганизация реестрового войска и никого из прежних полковников в нем не осталось ( или практически не осталось). В самом начале этого десятилетия старшим войска становится Семен Забусский, который официально оставался в этой должности фактически до 1654 года ( с небольшими перерывами Чигиринский полк с 1643 года возглавил знаменитый впоследствии Михаил Кричевский ( по некоторым сведениям кум Хмельницкого), Черкасским полком с 1644 года командовал Якубович ( участник восстания Хмельницкого),позднее Барабаш. В Корсунском полку с 1638 года сменилось три полковника ( с 1646 года им командовал Войцех Дурский). Нет оснований полагать, что полученные от короля инструкции необходимо было скрывать от старшего войска и полковников, тем более, что еще в мае Владислав IV заверил своих предполагаемых союзников, что казаки уже вышли в море, хотя более 600 километров, отделяющих Варшаву от Чигирина, они не могли проехать верхом быстрее, чем за месяц с остановками в пути на отдых. Причем, похоже, что в морской поход должны были выступить не реестровики, а выписчики, то есть в значительной мере запорожские казаки. Во-вторых, нет оснований полагать, что польный гетман коронный Потоцкий не был в курсе этих планов короля, в разработке которых принимал активное участие его бывший шеф Станислав Конецпольский. Косвенно это подтверждается и его письмом королю о причинах его выдвижения на Украину зимой 1648 года. Другое дело, что сейм и сенат позднее запретили ему предпринимать какие-либо действия, которые могли бы повлечь за собой войну с Турцией. Поэтому, видимо, Караимович, "со товарищи", возвратясь из Варшавы ( если вообще эта поездка имела место) не ранее июля, когда многое изменилось, вынуждены были утаить королевский план от войска, а скорее, просто отложили его исполнение до лучших времен.
   "Приповедные письма" якобы остались у Барабаша, а вот полученные от короля талеры, похоже у Хмельницкого. Так или иначе, но это королевское поручение не могло долго храниться в тайне и по всему войску пошли гулять слухи, что король назначил Хмельницкого новым "гетманом" и готовится поход "на Царьград". К этому же времени относится и получившая гораздо позднее выдумка о том, что якобы по поручению короля Хмельницкий готовил (или даже лично доставил во Францию) 2500 волонтеров из числа выписчиков для армии принца Конде, принявших участие в осаде Дюнкерка. Современные рассказ украинских авторов об этом событии расцвечены подробностями о том, что казаки взорвали крепостную стену (хотя известно, что Конде взял Дюнкерк прямым штурмом), о том, что ими командовали Кривонос, Серко и Иван Золотаренко,что еще в пути следования они вступили в бой с испанскими кораблями и т.п. Называется даже сумма выплаченного им жалованья. Вся эта фантастическая история основана лишь на чьих-то воспоминаниях о том, что об этом как-то упоминал сам Хмельницкий уже в 50-х годах. В связи с этим хочется напомнить, сколько раз мы слышим официальные заявления кого-либо из современных глав государств, которые уже на следующий день комментируются их помощниками в том смысле, что шеф не то имел в виду и не то хотел сказать. Почему же мы каждому слову, сказанному тем же Хмельницким почти четыре века назад, верим, как истине в последней инстанции? Представляется, что, если гетман и вспоминал о своем участии в наборе каких-то рекрутов, то речь шла не о волонтерах для принца Конде, а о найме запорожцев (выписчиков) в немецкую пехоту для Венецианской республики ( см.главу "Золотое столетие" спокойствия для Речи Посполитой").Это тем более, вероятно, что Джованни Тьеполло передал королю 30 тысяч талеров именно за наем немецкой пехоты. Под немецкой пехотой в т о время подразумевались пехотные полки из местных рекрутов, создаваемые по типу немецкой пехоты. Какое-то участие в наборе волонтеров для них из числа запорожцев и выписчиков Хмельницкий мог действительно принимать, дабы отработать деньги, полученные от короля на строительство чаек. Возможно, отсюда и пошли слухи о том, что король назначил его гетманом. В противном случае никак не могло быть, чтобы после майской встречи с королем Хмельницкий мог за три месяца собрать 2500 рекрутов, да еще и отвезти их в Париж к октябрю, а ведь уже в начале этого месяца Дюнкерк пал. Правда, "История Руссов" переносит его встречу с королем на год назад, но тогда выходит, что Хмельницкий только и делал, что мотался между Варшавой, Чигирином и Парижем, так как, если верить этой книге, то он еще успел побывать у короля с жалобой на Чаплинского в 1647 году.
   Выбор Радзеевским из казацкой старшины Богдана Хмельницкого для поездки в Варшаву сам по себе показателен и свидетельствует о том, что человек этот был благонадежен и каких-либо выступлениях против Короны или коронных представителей на местах не участвовал. Богдан Хмельницкий входил в число тех "значных" ( зажиточных) казаков, на которых королевская власть могла прочно опираться, зная, что они верно служат Речи Посполитой. Все позднейшие заявления некоторых польских должностных лиц о том, что Хмельницкий издавна подозревался во всяких кознях против Короны, не более, чем выдумка, тем более, что, например, высказывавший такое мнение князь Заславский, вряд ли вообще слыхал о Хмельницком до его выступления с Сечи.
   Как же случилось, что уже спустя полтора года лояльный королевской власти казацкий сотник стал злейшим врагом Речи Посполитой, возглавив восстание казаков и всего русского населения края против поляков? Ответ на этот вопрос не может быть получен без учета кардинальных изменений в судьбе чигиринского сотника, произошедших в середине 40-х годов.
  
   Глава вторая. Причины восстания Хмельницкого.
  
   О причинах восстания Хмельницкого написано немало исторических трудов и художественных произведений, но, пожалуй, более кратко ( но не лучше), чем автор Летописи Самовидца их никто из южнорусских летописцев и польских историков того времени не охарактеризовал. Как упоминалось выше,многие историки прошлого были убеждены, что авторство упомянутой Летописи принадлежит Самуилу Зорке, одному из ближайших соратников Богдана Хмельницкого, писарю его канцелярии, но в этом вопросе, сколько историков, столько и мнений. Скорее всего, автор Летописи был в числе тех сподвижников будущего казацкого гетмана, кто с ним и его сыном Тимофеем, слугой Иваном Брюховецким, реестровым казаком Иваном Ганжой и другими бежали на Запорожье в декабре 1647 года, а следующей весной участвовали в сражениях при Желтых водах и под Корсунем. Так это или нет, теперь уже мы никогда достоверно не узнаем, но ясно, что Самовидец сообщал о том, чему был очевидец с самого начала восстания. "Начало и причина войны Хмельницкого,- утверждает он,- есть одно: от ляхов на православных гонение и казакам отягощение". Этими словами начинается текст Летописи, поэтому многие польские историки также в качестве главной причины восстания называли гонения на православие со стороны униатской церкви, хотя уже в следующем предложении ее автор приступает к перечислению притеснений и "оттягощений", причиняемых казакам, а религиозных причин восстания касается мельком и в последнюю очередь. Скорее под православными здесь имеется в виду русское население края, а не священнослужители.И это выглядит вполне логично, поскольку главной движущей силой восстания Хмельницкого в его начале являлись именно казаки, а не монахи и священники. Казаки с оружием в руках отстаивали свои вольности. которые у них были отняты ( ущемлены) польским правительством. "Одних выписали из реестра, и так как они не хотели ( потому что не привыкли) работать на панщине,-отмечает Самовидец,- то их к службе в замках приставили..." Служба эта у старост и других польских урядников носила унизительный для казаков (издавна считавших себя рыцарским сословием) характер: работать конюхами, псарями, истопниками, подметать двор и т.п. "Те же, кто остался в реестровых казаках,-сообщает далее летописец,-над ними полковниками были паны-шляхта, присланные от гетмана коронного, они совсем не заботились о вольностях казацких, но еще всякими способами их ущемляли. Жалованье, назначенное королем. по тридцать золотых ежегодно, забирали себе и только делились с сотниками-ибо сотников не сами казаки выбирали себе, а полковники назначали... кого хотели...Привлекали полковники также казаков ко всякой домашней работе, им не привычной. А когда бывало казак добудет у татар доброго коня-сразу отберут. У казаков, что ходили к порогам за рыбой, у Кодака отбирали десятую рыбу комиссару, отдельно надо было давать полковникам, есаулам, и сотникам, и писарю...В городах опять были обиды от жидов, не вольно было казаку в доме своем держать никакого напитка, даже для собственного употребления, не только меда, горилкы, пива, но даже браги. До великой нищеты казачество дошло. А больше, как шести тысяч не могло казаков быть-хотя бы ты и сын казацкий, обязан был ту же панщину отрабатывать..."
   Страна должна знать своих героев, поэтому всех полковников, о которых пишет Самовидец следует назвать пофамильно. В декабре 1638 года старшим войска (комиссаром) был назначен Петр Комаровский, но довольно скоро его сменил Семен Забусский. О Забусском есть упоминания и в хрониках Московского государства, так как он в начале 40-х годов приезжал в Слободскую Украйну разбираться с "воровскими черкасами". В 1646 году его сменил Иоаким (Яков) Шемберг,убитый в мае 1648 года при Желтых Водах, но Забусского позднее король Ян Казимир вновь назначал старшим Войска Запорожского еще весной 1649 года. Полковниками в 1646 году были: Яков Люторенко (Белоцерковский), Войцех Дурский (Корсунский), Юрий Голуб (Каневский), Иван Барабаш (Черкасский), Роман Пешта в 1638-1643 годах и затем с 1644 года Михаил Кречовский (Чигиринский). Из вышеперечисленных только Кречовский перешел на сторону Хмельницкого, Барабаш и Пешта были убиты восставшими реестровиками у Каменного Затона, судьба остальных полковников не известна, но в хрониках восстания Хмельницкого их фамилии не встречаются. Далее автор Летописи переходит к причинам социального характера, отмечая, что в целом поспольство жило в достатке, крестьяне имели пасеки, скот, зерно, однако они ощущали большие притеснения от старост, дозорцев, разного рода управителей и иудеев, "чего Украина не привыкла терпеть". Масса злоупотреблений возникала из-за того, что сами магнаты, как правило, оставались в своих великопольских владениях и об обидах, чинимых поспольству, знали мало, а, если и знали, то закрывали на них глаза, задобренные подарками своих управителей и евреев-арендаторов., " ..того не понимая,- горько иронизирует летописец,-что их по шкуре их же собственным салом мажут, дарят им то, что отобрали у их же собственных подданных, что и сам пан мог бы получить у своего подданного..." только без ненужных посредников. То есть, по мнению автора Летописи второй причиной восстания Хмельницкого явился произвол по отношению к народным массам ( православным) и их бесправие не столько перед магнатами, сколько перед их управителями на местах, в большинстве своем представителями мелкой польской шляхты. Саму же эксплуатацию крестьян, как причину восстания Самовидец не называет, воспринимая ее, как должное.
   Что касается причин религиозного характера, то о них летописец сообщает в общих чертах, ссылаясь не столько на конкретные факты ущемления прав исповедующих греческую веру, сколько на то, что в крупных городах открываются костелы, а православных унижают и какой-нибудь еврей, пользуется большим уважением, чем православный русин. "А наибольшие насмешки и притеснения,-замечает летописец,-терпит народ русский от тех, которые из русской веры приняли римскую веру...".
   В этой связи обращает на себя внимание, что летописец о религиозных причинах восстания Хмельницкого упоминает в последнюю очередь и вскользь, из чего можно сделать вывод, что это в значительной мере дань моде, устоявшейся ко времени создания Летописи ( середина 70-х годов 17 века в гетманство Брюховецкого), обвинять "ляхов" в гонениях на православную веру, защитниками которой от поруганий, естественно, выступают запорожцы во главе с Богданом Хмельницким. Надо также иметь ввиду, что оригинал Летописи Самовидца не найден, а несколько ее списков появилось только в конце 18 столетия. Украинскими историками утверждается ( в частности "Википедия" бездумно повторяет это утверждение), что "Летопись.." написана на староукраинском языке. Но такого языка никогда в природе не существовало. Был старорусский (старославянский) язык, язык Лаврентьевской летописи и "Слова о полку Игореве", на основе которого постепенно сложился малороссийский разговорный язык ( одно из наречий общего и для великороссов старорусского языка), на котором , собственно, Летопись и издавалась для широкого употребления.
   Автор Летописи, кем бы он ни был, хорошо знал, что на самом деле в 40-х годах вопросы веры для казаков отступили на дальний план, прежде всего потому что высшие иерархи церкви, мягко говоря, казачество недолюбливали, открыто называя казаков реблезиантами. Сказочка о том, что митрополит Петр Могила, якобы благословил лично Хмельницкого на восстание против поляков, не более чем позднейший вымысел церковников, так как именно Могила, родственник Иеремии Вишневецкого, лебезил перед королевской властью, выпрашивая привилегии для иерархов церкви, и в вооруженном восстании заинтересован не был. Вслед за митрополитом такую же позицию занимали и другие церковные иерархи. Вот, например, в речи киевского ректора Оксеновича -Старушича на похоронах князя Илии Четвертинского ( 1641 год) восставшие при Курукове и Кумейках казаки иначе, как реблезиантами не именуются и восхваляются подвиги усопшего, который под руководством Потоцкого, командуя польской кавалерией, " устлал поле битвы казацкими трупами". Похоже, что Могиле и его единомышленникам на самом деле казалось, что православной церкви больше не понадобятся эти днепровские реблезианты и она не должна себя компрометировать какими-либо связями с ними. Безусловно такого же мнения придерживался и Сильвестр Косов, представитель знатной литовско-белорусской шляхты, который был избран следующим митрополитом в 1647 году.
   К сожалению, сам Богдан Хмельницкий нигде не давал общую характеристику причин поднятого им восстания, возможно, потому что в этом не видел необходимости, возможно, из-за того, что "лицом к лицу, лица не увидеть" и весь широкий спектр этих причин четко обозначился лишь с течением времени, когда можно было осмыслить все их в совокупности. Однако, из писем гетмана и его бесед с разными людьми в различной обстановке, можно сделать некоторые выводы о том, что сам он думал о причинах, подвигнувших его и казаков на восстание. Однако, необходимо учитывать, что Хмельницкий довольно часто смешивает общие мотивы восстания со своими личными обидами и унижениями, которые он претерпел от Чаплинского, Конецпольского и Потоцкого, а, кроме того, варьирует их в зависимости от того, к кому обращается, делая в одних в случаях акцент на свои субъективные мотивы, в других на причины социального характера, а в беседах с царскими людьми- на притеснения поляками греческой веры. Все же самый первый перечень кривд (обид, несправедливостей, беззаконий), перечисленных в его письме Потоцкому зимой 1648 года из Запорожья, дает общее представление о мотивах восстания., в целом схожих с теми,о которых сообщает Летопись Самовидца, в первую очередь о злоупотреблениях старостинских урядников в отношении казаков. Хмельницкий напоминает адресату, что "..п.краковский ( каштелян краковский, то есть Потоцкий-прим.мое) несколько раз писал урядникам ...но ничего не помогло". Об этом же Хмельницкий указывает и в письме королю после подкорсунского сражения. "Не только своего убогого имущества,-жалуется он,- но и сами в себе не вольны мы стали: хутора, луга, сенокосы. пахоту, пруды, мельницы, пасеки десятины забирают ( видимо, речь идет об уплате десятой доли доходов в виде налогов, от которых казаки издавна были освобождены-прим.мое) и, что кому у нас, казаков, понравилось-насильно отбирают и самих нас ...бьют, истязают, пытают в тюрьмы бросают и так изранили и искалечили нам товарищество ( в смысле казацкое сообщество-прим.мое).."
   Сразу же следует оговориться, что в обоих письмах красной нитью проходит прежде всего перечисление обид самого Хмельницкого на беззаконие со стороны польской администрации, допущенных по отношению к нему, то есть явно превалирует личный мотив, побудивший его к бунту..
   С чего начались его трения с подстаростой (дозорцем) чигиринским Чаплинским, мы , вероятно, никогда достоверно не узнаем ( если не принимать во внимание миф о " прекрасной Елене Чигиринской"),но, учитывая, что казаки главным образом жаловались на то, что польская администрация на местах облагает их различными налогами и поборами, от которых они по закону были освобождены, то причины их конфликта надо искать именно в этом. Сам будущий запорожский гетман в "перечне своих обид" Потоцкому указывает, что в то время, в 1646 году, когда он захватил в плен двух татар и доставил их лично "пану каштеляну краковскому", у него с конюшни, в его отсутствие увели лучшего строевого коня ( т.н. поволовщина, один из налогов, от которых казаки были освобождены-прим. мое), на котором он обычно выезжал против татар в Дикое поле. Оскорбленный и разгневанный этим произволом, Хмельницкий подал жалобу непосредственному начальнику Чаплинского старосте черкасскому Александру Конецпольскому. Тот от ее разрешения по существу уклонился, а раздраженный этим чигиринский "дозорца" стал придираться к чигиринскому сотнику еще больше. Дошло до того, что по его приказу челядники выпороли на чигиринском рынке среднего Богданова сына-подростка, да так, что тот от побоев вскоре умер. Это преступление также сошло Чаплинскому с рук, после чего он, заручившись поддержкой Александра Конецпольского, под предлогом, что Хмельницкий владеет своим хутором незаконно, не имея на это соответствующих документов, силой отнял его у Богдана. Конечно внешне это выглядело достаточно легитимно, так как за хутор тому было предложено 50 злотых отступного, от чего, естественно, Хмельницкий отказался. В ходе последовавшего затем наезда все имущество Хмельницкого было разграблено, он остался по существу ни с чем.
   Надо думать, что для вражды с Хмельницким у Чаплинского были свои основания. Конечно. слабо верится в романтические чувства обоих к какой -то женщине, которую они не поделили, учитывая, что обоим уже было за пятьдесят лет, или в то, что Чаплинский стал придираться к чигиринскому сотнику только из-за того, что тот незаконно владел Субботовым. В те времена на границе с Диким полем документы на право владения земельными угодьями вообще мало у кого имелись. Видимо, правы те авторы, которые отмечали, что в шинках у Хмельницкого продавали более качественные спиртные напитки, чем в питейных заведениях Чаплинского. В это верится гораздо больше, так как создаваемая казацким сотником конкуренция наносила подстаросте ощутимый вред экономического характера, ведь Субботово находилось всего в полутора верстах от Чигирина. Этот мотив действий Чаплинского более правдоподобен, учитывая что, разорив Субботово, он в его владение фактически не вступал. Видимо, сам по себе этот хутор ему был и не нужен, важно было его разграбить и устранить конкурента.
   О наезде Чаплинского на хутор Субботово, Летопись Самовидца упоминает вскользь, лишь как о причине последующего бегства Хмельницкого на Запорожье с выкраденными у Армянчика ( Илляша Караимовича-прим. мое) "королевскими привилеями". Самуил Величко о самом наезде на Субботово не упоминает, сообщая лишь, что Чаплинский "выгнал" его оттуда. Грабянка, писавший свою "Летопись..." в начале 18 века, по всей видимости об этих событиях знал понаслышке, так как у него в качестве черкасского старосты, давшего разрешение Чаплинскому на наезд, фигурирует Ян Данилович, умерший еще в 1628 году. Вообще, строго говоря, "Летопись..." Грабянки по достоверности описываемых событий приближается к "Истории руссов", хотя о самом наезде Чаплинского и ответных действиях Хмельницкого и другие авторы сообщают по-разному. Некоторые пишут о том, что за защитой своих прав Хмельницкий обращался в городской суд, ,к королю и даже к сейму. Другие даже ссылаются на грамоту короля, якобы выданную ему 22 июля 1646 года в подтверждение его прав на хутор, но, скорее всего, эти рассказы не более, чем плод фантазии сообщающих об этом авторов. М.Грушевский правильно заметил, что, не имея документально подтвержденных прав на Субботово, Хмельницкий, как человек умный и грамотный, вряд ли стал бы обращаться с жалобой даже в суд, а не то, что к королю или к сейму. В данном случае все зависело от воли старосты и никакой суд не мог бы при всем желании занять сторону истца. Маловероятен поэтому и бытующий в исторической и художественной литературе рассказ о том, что король, якобы сказал Хмельницкому, что, мол, есть у вас сабли на боку, защищайте свои права сами. Безусловно, этот разговор с королем -вымысел самого запорожского гетмана, который был не чужд хвастовству и умышленно создавал преувеличенное мнение о своей близости к королю. Если верить всему, что написано на эту тему, то создается впечатление будто со времени войны под Смоленском ( об участии в которой Хмельницкого нет никаких документальных свидетельств), он едва не по несколько раз в году ездил в Варшаву и встречался там с королем Владиславом, являясь его поверенным в казацких делах. На самом деле известен лишь один факт поездки Хмельницкого в составе депутации реестрового казачества на сейм в Варшаву с жалобой от войска весной 1638 года. Рассмотрение этой жалобы, как известно, закончилось Ординацией того же года. При этом каких-либо сведений о том, что эту казацкую депутацию удостоил аудиенцией король, не имеется, как и о награждении его лично Владиславом золотой саблей за участие в обороне Смоленска..
   В целом нелепым выглядит и приводившийся выше рассказ о том, что, якобы в мае 1646 года Владислав IV через Радзеевского вызывал к себе тайным образом группу казацких старшин ( в т.ч. и Хмельницкого), которым выдал письма ( "приповедные листы") на набор войска числом до 12000 человек и о возвращении казацких привилегий, а также вручил 6000 талеров на постройку "чаек". Тот факт, что весной 1646 года Радзеевский побывал на Украине, никем никогда не оспаривался. О его встрече с казацкими старшинами известно лишь по слухам, но, если он действительно такую встречу имел, зачем ему ( или королю) было вызывать их в Варшаву? Радзеевский ведь работал не дворником в королевском дворце,а являлся лицом, наделенным практически верховной исполнительной властью, подканцлером Речи Посполитой, заместителем главы правительства. Разве не мог ему поручить король передать казакам письма на набор войска и деньги на строительство челнов? Конечно, мог и не только мог, но так и сделал, ибо, судя по его майским письмам своим будущим союзникам, он был уверен, что чайки построены и казаки уже вышли в поход. Если исходить из того, что эти вопросы решил с казацкими старшинами Радзеевский еще в марте, то тогда король в мае мог смело утверждать о морском походе, как о свершившемся факте. Если же поверить, что он в середине мая только лишь встречается с Караимовичем, Барабашем, Хмельницким и Нестеренко, то король просто не мог писать в своих письмах о том, что казаки вышли в море, не рискуя прослыть лжецом. Почему чайки не были все же построены и казаки не вышли в море, достоверно мы не узнаем никогда. Можно предположить, что Караимович и Барабаш (оба уже тогда полковники или, по меньшей мере, есаулы) проявили разумную осторожность, поскольку план короля выглядел откровенной авантюрой. Возможно, у Хмельницкого в это время возникли трения с Чаплинским и ему уже было не до организации морского похода.
   Почему в качестве доверенных лиц для исполнения королевских планов были выбраны именно эти четыре человека, а не, скажем, Забусский, Шемберг или кто-либо другой из старшины? Ответ достаточно прост. Без участия запорожцев к такому морскому походу нечего было и приступать, а они уже почти все находились на волости, в самой Сечи практически никого не было. Шемберг и Забусский у них авторитетом не польльзовался, но Илляш и Нестеренко- старые заслуженные казаки, были хорошо известны на Запорожье, как и Иван Дмитриевич Барабаш. Хмельницкий же, по всей видимости, лет 15 ( за исключением одного только года, когда он был писарем реестрового войска) служил сотником в Чигиринском полку,на границе Дикого поля, не раз бывал на Сечи, вместе с запорожцами отражал татарские набеги, был им хорошо известен и завел там немало приятелей. Именно руководствуясь этими соображениями Радзеевский ( независимо от того, была ли поездка казацких старшин в Варшаву или нет) и выбрал этих представителей старшины в качестве исполнителей королевских планов. Похоже, что именно Хмельницкий и предпринимал какие-то конкретные шаги по набору запорожцев для предполагаемого морского похода и не случайно пошли слухи о том, что король назначил его гетманом. Может быть, именно эти слухи и вызвали негативное отношение к нему со стороны некоторых реестровых начальников, зависть ведь всегда ходит рука об руку с доносами и наветами.
   Как бы то ни было, но все же трудно поверить, чтобы человек с характером Хмельницкого, заслуженный казак, профессиональный воин, мог безропотно склониться под ударами судьбы, не попытавшись хоть каким-то образом отомстить своим обидчикам. Похоже, что именно в этот очень сложный период своей жизни чигиринский сотник пересмотрел свое прежде самое лояльное отношение к полякам и представителям королевской власти на местах. Иначе и быть не могло, ведь с ним поступили несправедливо, жестоко и подло. Ладно бы, просто переписали хутор в реестр коронных земель. ввиду отсутствия у владельца необходимых документов, но ведь Чаплинский совершил наезд, разграбил его имущество, а самое главное совершил убийство сына. Как Богдану было жить дальше с такой раной на сердце и в душе? Естественно, своим настроением он не мог не делиться с близко знакомыми казаками, у которых находил сочувственное понимание. Уже одни такие разговоры могли быть расценены, как призыв к бунту, но, похоже, он предпринимал и какие-то более реальные шаги в этом направлении. Конечно, сообщение историка Глобуцкого со ссылкой на старую южнорусскую песню и М. Старицкого (в трилогии о Богдане Хмельницком) о его совещании на пасеке в Субботово с Кривоносом,Пушкарем,Богуном и каким-то Бороховичем не более, чем легенда, созданная много деесятилетий спустя. Однако позднейшие сообщения о тайной встрече будущего запорожского гетмана с 30 представителями от всех казацких полков, на которой шла речь об организации восстания реестровых казаков зимой 1647-48 годов, когда великий коронный гетман уйдет с войском на зимние квартиры в Галицию, выглядит вполне правдоподобно. Действительно, остававшийся на Украине ( чаще всего в Виннице) польный гетман располагал от силы 1000-1500 жолнеров, которые, к тому же, были расквартированы в различных селах и местечках. В случае одновременного восстания всех шести реестровых полков, у казаков уже было как минимум двойное преимущество в силах ( даже с учетом того, что один полк нес службу на Сечи). Естественно, к реестровикам присоединились бы запорожцы, которых на волости зимовало не менее пяти-шести тысяч и восставших казаков поддержал бы посполитый люд. Войска в 10-15 тысяч человек было бы вполне достаточно, чтобы изгнать из Украины всех панов, а потом уже обращаться к королю с требованием увеличения реестра и возвращения казацких вольностей. Безусловно, об этом думал не один Хмельницкий, многие казаки хорошо помнили времена Павлюка и Острянина, поэтому агитация Хмельницкого находила благодатную почву. Но подобную агитацию в тайне долго не сохранишь, о ней знали не только единомышленники Богдана, но и недоброжелатели. В частности, Роман Пешта, бывший в свое время полковником, а позже полковым есаулом, доносил комиссару Шембергу, что Хмельницкий бунтует казаков, подбивая их к морскому походу. Коховский ( историограф короля Яна Казимира) называет и другого доносителя сотника Ониаса, который сообщал Шембергу о том, что Хмельницкий замышляет бунт. Все эти разговоры и доносы, видимо, не особенно принимались на веру, так как Хмельницкий продолжал оставаться при своей должности, тем более, что казацкие полковники (Кречовский, Караимович и Барабаш) хорошо его знали и он числился у них в приятелях. Кречовский, кстати, являлся его непосредственным командиром. Но в октябре 1647 года Александр Конецпольский выступил со своими хоругвями против татар, дошел до Базавлука, но татар там не оказалось. По сообщению еврейского историка Н.Ганновера пошли слухи, что Хмельницкий заблаговременно предупредил их о походе черкасского старосты. По другой версии, когда Конецпольский в последних числах октября возвратился к Кодаку, то получил какое-то неконкретное сообщение о том, что Хмельницкий бунтует казаков. Конецпольский выслал вперед своего крыловского подстаросту Радлинского, чтобы тот выяснил о чем идет речь. Радлинский, прибыв в Крылов узнал,что по слухам, Хмельницкий подбивает казаков организовать засаду на пути возвращающегося к Чигирину Конецпольского и напасть на его обоз. Если действительно Хмельницкий вынашивал такой замысел, то скорее всего, он хотел завладеть артиллерией Конецполльского для будущего восстания. Энергичный Радлинский арестовал Хмельницкого ( по одной версии сам нашел его в Бужине, где тот находился в это время, по другой, об этом упоминает Коховский, обманом завлек в Крылов, якобы для покупки коня) доложив об этом Конецпольскому.
   Видимо, серьезных доказательств преступных намерений Хмельницкого не имелось, так как Конецпольский, посовещавшись с реестровыми полковниками, согласился передать его на поруки Кречовскому, тем более, что, строго говоря, власти арестовывать казацкого сотника он не имел. Судьбу Хмельницкого должны были решать комиссар Шемберг и великий коронный гетман Потоцкий.
   Спустя несколько месяцев, перечисляя свои обиды в письме последнему, Хмельницкий утверждал, что после этого он намеревался прибыть лично к Потоцкому, чтобы доказать свою невиновность, однако опасался попасть в засаду, устроенную Чаплинским. По его словам, зять подстаросты, Коморовский, открыто угрожал ему убийством, а еще раньше во время похода на татар некто Дашевский из числа польских солдат, находившихся в гвардии казацких полковников, нанес ему сзади удар по голове и только шлем спас его от верной смерти. В свое оправдание Дашевский заявил, что принял его за татарина. Словом, Хмельницкий пытался убедить Потоцкого, что сбежал на Сечь, спасаясь от преследования Чаплинского, но в истинность этого утверждения мало верится. Скорее всего, чигиринский сотник знал, о доносах на него Шембергу и коронному гетману, поэтому не рассчитывал на их снисхождение, тем более, что он реально занимался подготовкой восстания в реестровых полках. И это обстоятельство было бы в ходе самого простого дознания не сложно подтвердить. Поэтому у Богдана в этой ситуации не оставалось другого выхода, как попытаться уйти на Запорожье, а там уже, находясь в относительной безопасности думать, что делать дальше.
   Известный же рассказ Самовидца и Величко, кочующий из одной исторической монографии в другую, о том, что он, якобы 6 декабря 1647 года выкрал у полковника Барабаша ( или у Караимовича) королевские письма, видимо, относится к числу фольклорных преданий, так как при внимательном анализе не выдерживает серьезной критики, а дьявол, как известно, таится в деталях.
   Вдумчивый читатель невольно обратит внимание, что в южнорусских источниках, как и в "перечне обид" самого Х мельницкого социальные мотивы восстания упоминаются в общих чертах, а речь в большей степени идет о фактах притеснения польскими правительственными чиновников реестровых казаков. Более того, из письма Хмельницкого коронному гетману, можно сделать вывод, что казаки жили не столь уж и плохо, владея собственными мельницами, прудами, пасеками и т.п. Кстати и Боплан отмечал, что в условиях благоприятного климата здесь были хорошие урожаи зерновых культур и зерна порой просто некуда было девать. О казаках же он был очень высокого мнения, характеризуя их, как сильных, мужественных и довольно образованных людей. Действительно, в старые времена здешним крестьянам не было особых причин бунтовать или быть недовольными своей судьбой. Как известно, Киев с прилегающими к нему территориями (Киевская Русь в узком смысле) вошел в состав Галицко-Волынской Руси сразу после разорения Киева Батыем. После преобразования княжества в Галицко-Волынское королевство, формально эти территории еще какое-то время причислялись к Джучиеву улусу, но в 1362 году после разгрома великим литовским князем Ольгердом, сыном Гедимина, трех татарских князей в битве при Синих водах ( приток Буга) киевские земли уже окончательно были присоединены к Литве. Черниговские территории, включая Новгород Северский, Ольгерд присоединил к своему княжеству еще раньше. Литовцы, как и русские в те далекие времена, разговаривали на едином старорусском языке, но в отличие от киевлян, были ( возможно, и не все, а их часть) язычниками. Ольгерд был дважды (ли даже трижды) женат, вначале на витебской княжне, затем на тверской. От этих жен у него было двенадцать сыновей с русскими именами. Сам он тоже принял христианство, хотя по этому поводу есть различные суждения. Однако факт остается фактом- литовское население самого княжества и русское население черниговских, киевских и волынских территорий не испытывало проблем национального и языкового характера. Литовцы не стремились селиться на окраине своего княжества, а русские, которых постепенно стали называть на литовский манер русами, русинами, жили здесь вполне свободно. не подвергаясь притеснениям религиозного или национального характера. Конечно, эксплуатация крестьянского труда существовала, но где ее тогда в феодальные времена не было? Крестьяне ( земяне) имели наделы в собственности или в аренде, платили налоги своим русским шляхтичам, большей частью потомкам своих же русских князей, за аренду земли или в казну ( кто арендовал государственные земли) и так продолжалось до самой Люблинской унии ( 1569 года).Во времена Конфедерации в их быте и занятиях местного населения все оставалось по-прежнему, местная шляхта из русин особых притеснений к населению не допускала. Но после Люблинской унии многое резко изменилось. На эти земли , дарующие щедрые урожаи, ринулись толпы шляхтичей из великопольских территорий, где условия для ведения сельского хозяйства были не в пример хуже. Чаще всего, не отличаясь особой знатностью, устроившись дозорцами или управителями, они по отношению к русинам вели себя вызывающе и высокомерно, а зачастую и презрительно, называя местное население быдлом и относясь к нему, как к скоту. Началась полонизация старорусского языка, так как новые паны и подпанки разговаривали исключительно по-польски. Приноравливаясь к их языку, местное население стало употреблять все больше польских слов, старорусские выражения утрачивались. заменяясь на исковерканные польские слова. Таким образом, ко времени войн Хмельницкого сложилось особое наречие старорусского языка, постепенно превратившееся после 1654 года в малороссийское разговорное наречие. Кстати, и первая книга, изданная на этом разговорном малороссийском наречии, известная "Энеида "Котляревского была напечатана только в 1798 году, а даже произведения Г.Сковороды печатались на русском языке.
   Брестская уния 1596 года добавила новые проблемы. Униаты откровенно издевались над православными, называя их схизматами ( еретиками), русская шляхта срочно меняла фамилии на польский лад и отрекалась от греческой веры, началось повсеместное угнетение крестьян ( посполитых), ранее не испытывавших особых притеснений. Для сравнения отметим, что со времен Ольгерда до Люблинской унии на территории Южной Руси не было зафиксировано бунтов или восстаний, а с начала 90-х годов 16 века, за пятьдесят лет только крупных из них отмечено шесть. "Шляхта живет, как в раю,- писал французский инженер Г.Л.Боплан,-а крестьяне. как в чистилище, а если какому крестьянину случится попасть в неволю к злому пану-их положение хуже, чем у галерных невольников и эта неволя побуждает их к бегству, а наиболее отважные уходят в Запорожье". В его оценке положения крестьян того времени, сомневаться нет оснований, так как он выступает в роли объективного, незаинтересованного свидетеля. Однако ни Боплан, ни польские историки, как причину восстания Хмельницкого, эксплуатацию крестьян не рассматривают ( как и Самовидец), это было явление характерное и для Великой Польши, и для Литвы, и для Московского государства, да и для европейских стран. Пожалуй, один лишь Натан Ганновер указал на чудовищное угнетение крестьян, как мотив для восстания: "Остальной бедный русский народ ( за исключением казаков,которые пользовались вольностями как шляхта-прим. мое) отрабатывал панщину у магнатов и шляхты, а они загружали его тяжким трудом, глиной и кирпичом, и всякой работой по дому и на поле. Шляхта налагала на него огромную тяжесть, а некоторые шляхтичи страшными способами принуждали к переходу в господствующую веру. И был он в такой степени униженный, что все народы, и даже тот народ всех беднейший ( еврейский- прим.мое) тоже господствовал над ним".
   В этом отрывке Н.Ганноверу удалось в немногих словах показать глубинные корни восстания Хмельницкого -переплетение причин социального и национального характера, всеобщее порабощение и угнетение русского народа всеми, начиная от поляков и заканчивая евреями. То есть помимо усиливавшегося социального гнета, панами была уязвлена национальная гордость русского народа
   Национальный вопрос всегда для большинства населения являлся болезненным и очень чувствительным. Сама по себе эксплуатация трудового крестьянства была почти непосильной, но привычной тяжестью. Ведь на землях того же Адама Киселя в Гоще трудились те же посполитые, однако в ходе восстания они его особо не трогали, поскольку он был по происхождению русин и греческой веры. Точно также восставшие относились и к другим шляхтичам русского происхождения, не принявшим римско-католическую веру и даже к банитованым шляхтичам, которых было немало в войске Хмельницкого. Но к польским подпанкам и евреям участники восстания относились безо всякой жалости и пощады. Конечно, позднейшие утверждения о том, что в аренду евреям сдавались церкви, документально не подтверждается, хотя такие факты где-то в селах могли и быть. В большинстве своем народ был обозлен на евреев за то, что они содержали питейные заведения ( шинки), не позволяя крестьянам и рядовым казакам самим гнать спиртные напитки. Кое-где . видимо, в аренду евреям сдавались и земли, за пользование которыми они потом взымали с крестьян повышенную плату. М.Грушевский вообще считал, что разговоры о притеснениях евреями русских возникли позже на волне антисемитизма, но тогда возникает вопрос, почему с самого начала восстания народные массы так озлобились против евреев? Видимо, к тому были основания, тем более, что запорожцы и реестровики в особых зверствах по отношению к ним не участвовали, но народные массы никакой пощады евреям не давали. О притеснениях южнорусского народа со стороны евреев в Москву доносил Кунаков, указывали в своих письмах Хмельницкий и Кривонос, сообщал в своих мемуарах королевский секретарь Иероним Пиночи и ряд других. Грондский, перечисляя кривды, которые поляки чинили крестьянам, особо отмечает: " Также другие крестьянские повинности возрастали изо дня в день, большей частью потому что отдавались в аренду жидам, а те не только придумывали разные доходы с большой кривдой для селян, но и суды над ними присвоили себе".Коховский, соглашаясь с наличием эксплуатации крестьянского труда, перечисляет налоги, которые в виде десятой части своих доходов должны были уплачивать крестьяне: от стада конского, от скота, с пасек и т.д., подчеркивая, что они существовали издавна и не вызывали особых возражений. Но введение новых налогов за право промышлять дичь, заниматься рыболовством, увеличение дней панщины-все это вызывало бурю негодования, тем более, что сборщики налогов не допускали никаких поблажек. "А наиболее обвиняли настойчивость жидов, которые со своей изобретательность выискивали различные доходы или брали на откуп водочную монополию, возбуждая к себе ненависть, которую должны были потом окупить смертью". В этой связи следует уточнить, что польская шляхта не знала деления на ранги ( герцогов, графов, баронов , маркизов, виконтов) и каждый шляхтич, даже самый последний из последнего застянка считался равным самому знатному и богатому польскому магнату. Застянковые елкопоместные) шляхтичи не гнушались работать даже кучерами у знатных шляхтичей, но заниматься торговлей никто из шляхты не имел права под страхом баниций. В то же время, торговля спиртными напитками приносила огромные доходы в крае, где пили практически все. Боплан замечает, что такого разгула пьянства, как на Украине, он не встречал нигде. Поэтому издавна в Великой Польше торговлю спиртным передавали в аренду евреям, которые вслед за поляками также стали переселяться в Южную Русь. На этой "пьяной" почве наряду с ненавистью к полякам развивался также антисемитизм, вылившийся с началом восстания в подлинное избиение еврейского населения.
   Подводя итог сказанному можно сделать вывод, что восстание Хмельницкого было вызвано переплетением накапливавшихся на протяжении более полувека причин национального, социального, религиозного характера, ущемления казацких свобод и вольностей, усиления эксплуатации народных масс, унижения национального достоинства русского народа. Каждая из этих причин сама по себе могла и не привести к восстанию, но в своей совокупности, затрагивая жизненные интересы всех социальных слоев населения края, они достигли критической массы и достаточно было лишь маленькой искры ( вроде личных обид Хмельницкого), чтобы разразился взрыв народного возмущения невиданной прежде силы. Когда же после желтоводской битвы из этой искры возгорелось пламя, оно в считанные дни переросло во всенародный пожар Освободительной войны.
   Глава третья. Первые шаги Хмельницкого на Сечи.
  
   Подробности бегства Богдана Хмельницкого на Запорожье даже сейчас, более 350 лет спустя остаются тайной за семью печатями. Никто из тех, кто мог о них достоверно что-либо знать не оставил воспоминаний. Сам запорожский гетман не раскрывал детали своего побега, вероятно, не придавая им особого значения. В польской историографии также не сохранилось документальных источников об этом периоде жизни Хмельницкого, так как отсутствовали какие-либо официальные документы (донесения, переписка, распоряжения и.т.п.), касавшиеся бы беглого чигиринского сотника в конце 1647 года. Летопись Самовидца скупо сообщает лишь о том, что он обманом выкрал королевские "привилегии" у гостившего в его доме Караимовича и ушел с ними " за пороги", где ознакомил казаков с королевскими письмами. Видимо, эта версия бегства была первой, о которой сообщил запорожцам сам Хмельницкий. Позже в начале июня 1648 года в беседе со стародубским мещанином Григорием Климовым запорожский гетман говорил, что казаки не бунтовщики, у казаков с королем договор. По словам Хмельницкого, король послал от себя грамоту в Запорожье к прежнему гетману, чтобы казаки за веру православную греческого закона стояли, а сам король "будет им на ляхов помощник". В ходе дальнейшего разговора Хмельницкий сказал: "Эта грамота спрятана была и казакам прежний гетман ее не показывал Я ту грамоту выкрал, доставил ее на Запорожье. Собрал войско и против ляхов стал". Содержание этой беседы Климов передал воеводе в Севске, а затем в Москве в Посольском приказе.
   Отсутствие достоверной информации о тех или иных событиях всегда порождает массу слухов, сплетен, домыслов, так как информационное поле не терпит пустоты, заполняясь "белым шумом". Вот из-за недостатка фактов в исторической научной литературе получила распространение легенда (или по словам М.Грушевского "беллетристическая фантазия) Самуила Величко. С легкой руки бывшего запорожского писаря, все, кто касался тематики восстания Хмельницкого (даже Н.И.Костомаров и Соловьев С.М., не говоря уже об авторе "Истории Руссов") не могли не упомянуть, что в день святого Николая ( 6 декабря ст.ст.) в Чигирине Хмельницкий выкрал обманом королевские письма у пьяного Барабаша ( или Караимовича) и на следующий день отправился на Сечь, куда прибыл 11 декабря. Там он объявил письма запорожцам, был провозглашен гетманом и приступил к организации восстания. Весть о его бегстве обеспокоила всю королевскую администрацию края, были высланы разъезды в степь, чтобы не допустить бегство населения на Запорожье. Хмельницкий, между тем, поехал в Крым, показал хану письма короля и добился его согласия предоставить ему в помощь Тугай-бея с 4000 татар, оставив в заложниках своего сына Тимофея.18 апреля Хмельницкий возвратился на Сечь,где был уже окончательно избран гетманом Войска Запорожского, с которым выступил на Украину. Этот занимательный сюжет получил художественное оформление в трилогии М.Старицкого "Богдан Хмельницкий" и с детства был известен любому школьнику на Украине в советское время.
   Эта общая схема сюжета о начале подготовки к восстанию часто встречается и сейчас, хотя позднейшие исследования, да и просто объективный анализ первоисточников в этот сюжет никак не укладываются. Что касается писем Хмельницкого с Запорожья, адресованных И.Шембергу и А.Конецпольскому, то подлинность их уже давно подвергается сомнению., скорее всего они сочинены самим С.Величко для вящей убедительности..
   Относительно же королевских писем, на которые ссылался Б.Хмельницкий в беседе с Климовым, точнее на некую "грамоту", которую, якобы прислал король на Запорожье, то понятно, что это вымысел запорожского гетмана. Хмельницкий, говоря об этой "грамоте", и зная, что слова его будут переданы в Москву, преследовал две цели. Первая из них- убедить царское правительство, что он действует с ведома короля, следовательно, о бунте против королевской власти в данном случае речь не идет. Вторая цель заключалась в желании представить восстание, как борьбу за ликвидацию униатской церкви, то есть преподнести его так, будто казаки поднялись на защиту православной веры. Хмельницкий знал, что в Путивле уже стоит 40 тысяч стрельцов, готовых выступить против татар Тугай-бея ( и, естественно, против него самого),так как еще 1 мая 1648 года Адам Кисель писал в Москву, что "черкасы взбунтовались и позвали на помощь татар". По условиям Поляновского мира Польша и Московское государство обязаны были совместно действовать против ордынцев. Поверили в Москве словам запорожского гетмана, переданных через Климова, или нет, но царь дал указания воеводам придерживаться нейтралитета.
   Допустим, запорожский гетман "грамотой" называл королевские письма, но кто их вообще когда-нибудь видел? О наличии "приповедных листов" на набор войска, выданных представителям казацкой старшины, известно фактически со слов одного лишь Тьеполо , не доверять которому оснований нет, тем более, что королевская авантюра с организацией морского похода вскоре вскрылась. Однако, о наличии еще какого-то королевского письма о казацких привилегиях венецианский посол не обмолвился ни словом. С другой стороны, Тьеполо был заинтересован, прежде всего, в наборе 2000 человек в немецкую пехоту, поэтому, ,возможно, "приповедные листы" относились именно к набору волонтеров из числа запорожцев для этой цели. Иначе трудно понять логику короля. Если он выдал 6 тысяч талеров из числа денег, полученных от Тьеполо, на постройку чаек, то зачем еще производить дополнительный набор казацкого войска? Ведь в его распоряжении ( как верховного главнокомандующего после смерти Конецпольского) имелось 6 тысяч реестровых казаков, к которым, естественно, в морском походе присоединились бы и запорожцы без всяких "приповедных листов".Тем более, организацию морского похода король поручает сразу двум полковникам, не особенно скрывая данный факт. Ведь о готовящемся морском походе знали и потенциальные союзники Владислава, не являлся он секретом и для турецкого султана и крымского хана.
   История с похищением королевских "привилеев" у Караимовича (или Барабаша) также выглядит довольно сказочной. Хутор Субботово разорен, принимать там гостей негде. Если же отмечался день св. Николая, то гостей у Хмельницкого должно быть несколько десятков, а не один черкасский полковник. Но, предположим, Хмельницкий не жил в Субботово в это время, а снимал дом в Чигирине. Допустим, он взял у пьяного Барабаша шапку, перстень и платок и отправил с ним кого-то из своих единомышленников к жене Барабаша за "привилегиями". От Чигирина до Черкасс почти 60 километров. Чтобы доскакать туда и обратно даже при сменных лошадях нужно скакать не менее суток без сна и отдыха, ведь даже гонцы в день преодолевали не более 70 километров. Неужели Барабаш, проснувшись утром, не обнаружит, что у него пропал перстень и шелковый платок? А какой дурой надо быть его жене, чтобы выдать королевское письмо казаку, который покажет ей шапку мужа? Да и вообще, с какой стати вдруг такой "тертый калач", как черкасский полковник, приедет в гости к Хмельницкому ( пусть он ему будет трижды приятель), зная, что тот только что выпущен из тюрьмы на поруки и над ним нависла угроза обвинения в государственной измене. Что касается Караимовича, то он вообще жил в Переяславле на другой стороне Днепра. Именно поэтому, видимо, Величко и заменил упоминание о нем у Самовидца на более достоверного Барабаша.
   Если исходить из анализа известных нам обстоятельств, то побег Хмельницкого мог произойти в самом конце ноября или в начале декабря, когда ( по воспоминаниям неизвестного мемуариста, который , скорее всего, служил в войсках коронного стражника) Конецпольский уехал в Броды, а остававшийся за него коронный стражник Лащ находился в Стеблове ( возле Корсуня). Видимо, надзор за Хмельницким был ослаблен или его вовсе не было ( либо же Кречовского не было в Чигирине), чем он и воспользовался. Как видно, ни Кречовский и никто другой о его побеге не знал или просто не интересовался им, но тут до Лаща дошли вести из Запорожья, что туда прибыл Хмельницкий и бунтует казаков. Только тогда Кречовский выехал в степь ( по логике получается из Чигирина) и поймал двух казаков, от которых узнал, что Хмельницкий на Сечи готовит восстание и уже послал в Крым казака Кныша с сыном Тимофеем в качестве послов к хану, просить у него помощи. Кречовский немедленно отправился в Бар, где в это время находился Потоцкий, с докладом об этих известиях. Коронный гетман срочно созвал совещание своих офицеров и отдал распоряжение хоругвям, расквартированным поблизости, стягиваться к Бару. "Снова прищло известие,- сообщает далее мемуарист,- что Хмельницкий уже договорился с Ордой и дал в заложники своего сына Тимоша. Тогда гетман, собрав войска, выступил в феврале к Корсуню". Хотя здесь даты не приводятся, но известно, что Потоцкий двинулся к Корсуню 15 февраля, начав стягивать войска к Бару дней на пять раньше. Следовательно, Кречовский поймал казаков с Запорожья в третьей декаде января, а известие о том, что Хмельницкий договорился с ханом о помощи, пришло в Бар до 15 февраля.
   Эти воспоминания не противоречат другим известным фактам. В частности, сам Хмельницкий в письме к Потоцкому кратко указывает, что он, не зная у кого искать защиты от происков Чаплинского, "...подался на Низ.." к таким же , как сам, несправедливо обиженным, и они выбрали его своим предводителем.
   Позднее, уже в 1650 году, запорожский гетман рассказывал царскому посланнику Унковскому о том, что он, отдав детей ( по всей видимости Юрия и дочек-прим.мое) под опеку приятелей "... пошел на Запорожье и всего нас войска было в сборе полтораста человек, как на нас Потоцкий послал своего сына и комиссара, и если бы я не договорился с царем крымским и не перешло бы ко мне от Потоцкого наших реестровых казаков шесть тысяч, не знаю, что бы было и делать".
   Житель Курска Гридин, который, по его словам, зимой был на Запорожье, в июле 1648 года рассказывал царским воеводам, что Хмельницкий "..пришел в Запорожское войско с королевскими письмами за три недели перед мясницей ( видимо,имеется в виду масленца- прим.мое) и посылал гетман Хмельницкий дважды послов к крымскому царю-звать его со всей Ордой в помощь против ляхов по повелению королевскому, а крымский хан со всей Ордой пришел на Днепр на четвертой неделе после Пасхи". В том году Пасха была в первых числах апреля, следовательно, татары перешли Днепр не ранее 20-х чисел этого месяца. Появление же Хмельницкого на Запорожье в таком случае относится к первой декаде января.
   Есть еще интересное письмо от 16 февраля н.ст. ( 6 ст.ст.) подольского судьи Лукаща Мясковского, которому комиссар казацкий сообщил что 4 февраля н.ст. "на Сечь. где несет стражу черкасский полк напал изменник Хмельницкий, захватил весь скот и забрал все челны.." Далее Мясковский пишет, что Хмельницкий склоняет казаков перейти к нему, призывая, чтобы они топили ляхов и переходили к нему. "Ни о каком смирении он не думает,-отмечает судья,-...увеличив число своих бездельников, привлекая их к себе хоругвью красной с белым орлом и какими-то привилегиями, будто бы от короля, как он говорит, данными в прошлом году на вольности поля и моря". От какого комиссара подольский судья получил эти известия не ясно, но явно не от Шемберга. Видимо, речь идет о ком-то из офицеров польского гарнизона, дислоцированного в то время на Сечи, от которого 15 февраля к нему поступило новое известие о том, что 9 февраля Хмельницкий ночью атаковал польский гарнизон. При этом обнаружилась измена казаков черкасского полка, которые перешли на его сторону. Оставшимся в живых полякам и части реестровиков, сохранивших верность присяге, с трудом удалось добраться к Крылову. Далее в своем письме Мясковский сообщает, что поэтому "несколько дней назад" Потоцкий послал ротмистра Хмелецкого ( об этом упоминает и сам коронный гетман в своем письме королю- прим.мое) с универсалами и инструкциями для казаков, а сам 15 февраля выступил на Украину, назначив сборным пунктом Ольшанку на 23 февраля н.ст. и разослал письма окрестным магнатам, с просьбой о военной помощи, "не имея уже надежды на верность всех реестровых после измены черкасских".
   Сохранилось письмо одного из шляхтичей князя Иеремии Вишневецкого, некоего Машкевича,от 15 февраля, который сообщает, что "..князь получил известие, будто какой-то Хмельницкий, собрав немного бездельников, прогнал из Запорожья корсунский полк..".Князь на следующий день послал Машкевича сообщить об этом Потоцкому, который уже в 20-х числах февраля был в Богуславе, но тот,по-видимому, обо все этом уже знал и сам. Его письмо королю Владиславу IV от 21(31) марта примечательно само по себе, поэтому есть смысл привести его полностью: "Не без важных причин, не необдуманно двинулся я в Украйну с войском вашей королевской милости. Склонила меня к тому просьба любезных братьев , из которых одни , спасая жизни и имение, бежали из Украйны на поле битвы, другие, оставаясь в домах своих, не полагаясь на свои силы , горячими просьбами умолили, чтобы я своим присутствием и помощью спасал Украйну и спешил потушить гибельное пламя , которое до того уже разгорелось, что не было ни одной деревни, ни одного города, в котором бы не раздавались призывы к своеволию и где бы не умышляли на жизнь и имение панов своих и державцев, своевольно напоминая о своих заслугах и о частых жалобах на обиды и притеснения. Это было только предлогом к мятежам , потому что не столько их терзали обиды и притеснения, сколько распоряжения республики, постановление над ними старших от вашей королевской милости; они хотят не только уничтожить эти распоряжения, но и самовластно господствовать в Украйне, заключать договоры с посторонними государями и делать все, что им угодно. Казалось бы, что значит 500 человек бунтовщиков; но если рассудить с какою смелостью и в какой надежде поднят бунт, то каждый должен признать , что не ничтожная причина заставила меня двинуться против 500 человек, ибо эти 500 человек возмутились в заговоре со всеми козацкими полками, со всею Украйною. Если б я этому движению не противопоставил своей скорости, то в Украйне поднялось бы пламя, которое надобно было бы гасить или большими усилиями, или долгое время. Один пан , князь воевода русский ( Иеремия Вишневецкий) отобрал у своих крестьян несколько тысяч самопалов, то же сделали и другие; все это оружие вместе с людьми перешло бы к Хмельницкому. Хотя я и двинулся в Украйну, но не для пролития крови христианской и в свое время необходимой для республики, двинулся я для того, чтобы одним страхом прекратить войну. Хотя я и знаю, что этот безрассудный человек Хмельницкий не преклоняется кротостью, однако не раз уже я посылал к нему с предложением выйти из Запорожья, с обещаниями помилования и прощения всех проступков. Но это на него нисколько не действует; он даже удержал моих посланцев. Наконец, посылал я к нему ротмистра Хмелецкого, человека ловкого и хорошо знающего характер козацкий, с убеждением отстать от мятежа и с уверением, что и волос с головы его не спадет. Хмельницкий отпустил ко мне моих послов с такими требованиями: во -первых, чтоб я с войском выступил из Украйны: во -вторых, чтоб удалил полковников и всех офицеров ( из реестровых полков- прим.автора); в -третьих, чтоб уничтожил установленное республикой козацкое устройство и чтобы козаки оставались при таких вольностях, при которых они могли бы не только ссорить нас с посторонними ( имеются в виду Крым и Турция- прим.автора), но и поднимать свою безбожную руку на ваше величество. Ясно видно, что к этой цели стремится его честолюбие. В настоящее время он послал в Понизовье за помощью к татарам, которые стоят наготове у Днепра, и осмелился несколько сот из них перевезти на эту сторону ( правый берег -прим.автора), чтоб они разогнали нашу стражу, мешать соединению мятежников с Хмельницким. Что он давно обдумал как начать бунт и как действовать- в этом ваша королевская милость убедиться изволите, обратив внимание на число его сообщников, простирающееся теперь до 3000. Сохрани бог, если он войдет с ними в Украйну! Тогда эти три тысячи быстро возрастут до 100 000 , и нам будет трудная работа с бунтовщиками. Для предохранения отечества от этого зловредного человека есть средство, предлагаемое вашею королевской милостью, а именно : позволить своевольные побеги на море сколько хотят. Но не на море выйти хочет Хмельницкий, хочет он в стародавнем жить своеволии и сломать шею тем постановлениям, за которыми так много трудились, за которые пролилось так много шляхетской крови. Признал бы я полезным для общего блага позволить козакам идти на море и для того, чтобы это войско не занимало полей и для того, чтобы не отвыкало от давнего способа вести войну; но в настоящее смутное время этому нельзя статься: частию потому, что челны еще не готовы, другие и готовы, но не вооружены. Если суда и будут готовы, то главное в том, чтоб успокоенные козаки, как скоро наступит необходимость для республики и вашей королевской милости, отправлены были в надлежащем порядке. Но сохрани боже, если они выйдут в море прежде укрощения бунта: возвратясь , они произведут неугасимое возмущение, в котором легко может исчезнуть установленное козацкое устройство, а турки, раздраженные козаками, вышлют против нас татар" .
   Это письмо, ответное на письмо короля, которое не сохранилось, убедительно свидетельствует о том, что коронный гетман был достаточно полно информирован о положении дел на Запорожье и Хмельницкому не удалось обмануть его своими заверениями о верности королю и Отчизне. Более того, Потоцкий понимал угрозу, исходящую из Сечи, почему и обратился за военной помощью к местным магнатам.
   Между тем, слухи о готовящемся восстании запорожцев распространились по всему краю. После возвращения Хмелецкого с Сечи, стало известно, что казаки укрепляют остров Бучки, роют рвы и возводят палисады. Численность их уже достигает примерно 2500 человек, не считая 500 татар.
   О переговорах казацких представителей с Крымом есть свидетельства московских послов, находившихся в Бахчисарае. 5 марта они доносили в Москву, о приезде к хану четырех черкас с Днепра, которые просили, чтобы хан принял их в подданство ( в холопство). Стоят они на Днепре, их пять тысяч и они просят хана дать им своих людей, чтобы идти "на польскую землю войной за свою черкаскую обиду" А за это они обещают служить вовеки хану и " на всякую войну с ним быть готовыми". Пробыли они в Бахчисарае неделю и одаренные ханскими подарками отправились домой. Хан же дал указание перекопскому властителю Тугай -бею готовиться к войне. Об этом же он направил распоряжение крымским и ногайским татарам.
   На основании вышеприведенных достоверных и согласующихся между собой фактов можно попытаться реконструировать обстоятельства появления Хмельницкого на Запорожье.
   Согласно Ординации 1638 года Сечь, располагавшаяся на Микитином Рогу, была занята польским гарнизоном из драгун, в помощь которым, чередуя друг друга, выделялся один из шести казацких полков. Микитин Рог представлял собой полуостров с трех сторон омываемый днепровскими водами, а с четвертой выходивший в степь. Здесь продолжал храниться запорожский арсенал, запасы продовольствия,скот и чайки. Естественно, все это за десять лет неоднократно пополнялось, как поляками, так и реестровыми казаками. Несмотря на то, что без пропуска, подписанного комиссаром реестровых казаков, появляться за порогами запрещалось под страхом смерти, часть запорожских казаков, да и просто беглые крестьяне селились на соседнем острове Бучки и других днепровских островах, которых тут было много. Конечно, запорожцев было всего несколько сотен и угрозы для поляков они не представляли, поэтому, возможно, гарнизон Сечи и не обращал на них внимания. Именно сюда на остров Бучки и прибыл, надо полагать, в последних числах декабря 1647 или в первой декаде января 1648 годов Богдан Хмельницкий с сыном Тимофеем, в то время лет 16-17 от роду, и, по всей видимости, с некоторыми из своих единомышленников.
   Для правильного понимания тех событий следует иметь в виду, что, хотя запорожцев и изгнали с Микитиного Рога, но сама Запорожская Сечь, как военно-политическая общность вольного казачества, сохранилась. Запорожцев и в прежние годы зимой на Сечи оставалось не очень много, а сейчас и вовсе они зимовали на волости, где у многих были свои дома и семьи. Но кошевой атаман, их верховный начальник, оставался на острове Бучки и по его приказу ( или по приказу гетмана Войска Запорожского, если такой избирался) каждый запорожец обязан был прибыть на Сечь с оружием в готовности выступить в поход. А всего их в то время на Украине находилось, как минимум тысяч пять- шесть, хотя часть ушла на Дон и в Слободщину. Кошевым атаманом в то время, кажется, был Лутай (Лютай), известный казак, который до восстания Павлюка был полковым есаулом, а одно время после Ординации являлся сотником реестрового войска. Слово "кажется" употребляется здесь потому, что Лутая часто путают с Линчаем, который даже будто бы поднял восстание запорожцев в 1643 году, хотя об этом, кроме, как у Брокгауза и Эфрона, нигде не упоминается.
   К сожалению, неизвестно точно, сколько времени Хмельницкий находился в тюрьме, арестованный Конецпольским, до его передачи на поруки. В любом случае, он конечно, не мог не понимать, что о его агитации среди реестровиков стало известно начальству и замысел поднять восстание провалился. Более того, было ясно, что передача его на поруки Кречовскому лишь кратковременная отсрочка и, если даже Потоцкий не поверит в доносы на него, то уж Чаплинский постарается изжить его со свету, тем более, что теперь уж точно ему нечего было рассчитывать на чью-либо защиту. Следовательно, сразу по выходу из тюрьмы, энергичный и деятельный ум Хмельницкого должен был решить, как поступать дальше. Собственно, у него вариантов было немного, либо уйти на Слободщину, как Острянин, либо на Дон, как Гуня. Но чтобы он там делал? Кому он там был нужен? Да и годы уже были не те, чтобы ходить на турок "за зипунами". Оставалось одно- уйти на Сечь и попытаться поднять запорожцев на восстание против поляков, используя полуправду о королевских письмах, но делая акцент на том, что король на стороне казаков и призывает их к борьбе с панами. Для Хмельницкого большого труда состряпать такие письма от имени короля не составляло, как и сочинить легенду о том, каким образом они оказались в его руках. Будущий гетман хорошо знал, что запорожцы недоверчивый народ, но кто из них когда-либо видел подлинное королевское письмо? Легенда же выглядела привлекательно, а самое главное призыв идти громить панов совпадал с мыслями и чаяниями не только запорожцев и реестровиков, но и широких слоев населения. .Весьма возможно, что своим планом привлечь к восстанию запорожцев, Хмельницкий поделился со своими единомышленниками, например, Филоном Дженджелеем (Джалалеем),который , по всей видимости, и в его отсутствие продолжал агитацию, начатую среди реестровиков.
   Вряд ли также Хмельницкий решился бы отправиться на Сечь в сопровождении одного лишь юного Тимофея. Чигиринский сотник прекрасно знал о всех опасностях, которые подстерегают его в Диком поле, поэтому должен был иметь при себе, хотя бы десяток верных казаков. В числе их с большой вероятностью находился Иван Ганжа, который позже в первых числах мая 1648 года взбунтовал реестровиков у Каменного Затона, возможно, Иван Брюховецкий, будущий запорожский гетман, а в то время слуга Хмельницкого, Данила Нечай и др..
   Агитация, о которой сообщал Гридин, видимо началась сразу по прибытию на Сечь,а к середине января уже всем на Низу были известны подробности беседы Хмельницкого с королем, который призвал его и казаков к борьбе с панами за их права и вольности, о письмах с королевскими "привилегиями" ( которых, скорее всего, никто и в глаза не видел), о том, как искусно эти письма были похищены у Барабаша или Караимовича. Важно было самому Хмельницкому или кому -то из прибывших с ним казаков пустить об этом слух, как он, безусловно, обрастал по ходу дела массой всяких подробностей. Это тем более вероятно, что первоначально этот рассказ ( или слух) стал достоянием тех 150-300 человек, которые были на Бучках, к моменту появления там беглого чигиринского сотника, а уже все прибывавшие на Сечь позже знали об этом со слов других. Прибывать же запорожцы на Бучки стали к середине января, так как ,видимо, кошевой атаман разослал соответствующие универсалы на волость. Скорее всего, те два казака, которых задержал Кречовский в третьей декаде месяца и были такими посланцами кошевого атамана. К концу января в распоряжении Хмельницкого оказалось уже столько народа, что он смог организовать нападение ( даже два ) на польский гарнизон в Сечи и к 9 февраля к нему присоединились, как минимум, пол-тысячи казаков Черкасского полка.
   Что касается посольства в Крым, то идея эта была не нова. Ходили слухи, что еще Гуня в 1638 году пытался призвать себе на помощь татар, хотя его письмо к калге об этом, считается подделкой. Все же и поляки, и в Москве получали информацию, что Гуня пытается установить контакт с Крымом, поэтому об этом мог знать Хмельницкий и другие представители казацкой старшины. Для целей восстания заручиться поддержкой крымского хана было крайне важно, так как, если Хмельницкий при желании мог собрать даже пять тысяч запорожцев ( и желающих присоединиться к восставшим), имея также надежду перетянуть на свою сторону реестровиков, то конницы у него не было и взять ее было неоткуда. Если бы даже удалось раздобыть коней, то кавалерия не пехота, она требует серьезного обучения даже азам. Выступать же с Сечи без конницы означало заранее обречь восстание на поражение, так как выстоять против удара панцирных хоругвей у той пехоты, что сейчас имелась в распоряжении Хмельницкого, не было ни одного шанса. Да, что там говорить о крылатых гусарах, когда в 1637 году одни только драгуны Потоцкого обратили в бегство пехоту Павлюка при Кумейках. Хмельницкий хорошо это знал, поэтому и прилагал все усилия, чтобы заручиться поддержкой крымцев. Зная его иезуитское воспитание, нетрудно поверить, что он мог предложить хану и переход к нему в подданство (в конце концов тридцать лет спустя Петр Дорошенко перешел же в подданство Турции), но это совсем не означало, конечно, что он собирался это обещание выполнять. Задача предводителя запорожцев облегчалась тем, что Ислам III Гирей относился к той генерации крымских ханов, которые в первой половине 17 века стали тяготиться властью турецких султанов. В значительной степени это было вызвано тем, что борьба за трон в Стамбуле в этот период достигла своего апогея. Султаны менялись один за другим, кто-то умирал, кого-то убивали, регентами при малолетних султанах становились султанши или визири и эта тронная чехарда не могла нравиться крымским владыкам. Но, если Шагин -Гирей или Инайет-Гирей выступали против султанов открыто, то умный, расчетливый и осторожный Ислам -Гирей таких глупостей не допускал. Зато он вынашивал мысль о поисках союзника, чтобы усилить свое могущество и попытаться дистанцироваться от Порты. Скорее всего, поэтому он живо откликнулся на предложение запорожцев перейти к нему в подданство. Действительно, было заманчиво создать в перспективе на границах с Речью Посполитой и Московским государством некую "буферную" зону из зависимого от Крыма русского или казацкого "княжества", впрочем не важно, как оно будет называться. Возможно, сыграл свою роль и последний наезд А.Кнецпольского на татарские улусы, о чем сам Хмельницкий мог напомнить в письме хану. Кроме того, хан был раздражен на поляков за неуплату дани, тем более, что в Крыму был большой голод и возникло серьезное недовольство населения. В такой ситуации война-лучший выход, что справедливо и в наше время. Но все же он, как осторожный правитель, потребовал в заложники сына Хмельницкого, а в помощь пока что выделил лишь 4000 татар во главе с Тугай-беем. Следовательно, в Крым было направлено, как минимум два посольства, первое - в начале января, а второе уже с Тимофеем, в конце февраля или начале марта. Об этом, втором посольстве, и сообщали посланники царя в Москву, как указывалось выше.
   Турецкий хронист Наима-Челеби сообщает, что в апреле 1648 года к султанскому двору прибыл посланник крымского хана, который рассказал, что запорожские казаки выступают против поляков, вышли у них из повиновения и прислали крымском у хану двух своих наиглавнейших послов с такими словами: "Желая вашей опеки на будущее, мы душой и телом будем в союзе с вами служить на пользу исламу в будущих войнах; с ляхами порываем совсем; просим вас возьмите от нас заложников и согласитесь на союз с нами". Далее Наима-Челеби поясняет. что хан согласился с этим предложением и обещал прислать им помощь в походе на поляков, учинить большой набег с Ордой и вообще обещал помогать им.
   Все эти известия, особенно о разгроме польского гарнизона Сечи и о помощи, обещанной крымским ханом, распространялись по всему краю, со скоростью степного пожара. Хмельницкий и кошевой атаман развили бурную деятельность, направляя универсалы на волость и в паланки с призывом присоединяться к восстанию, заклинивать пушки польских гарнизонов, открывать замковые ворота, когда восставшие приблизятся к ним. Сотни бандуристов разошлись по всей Украине, прозрачно намекая слушателям, что "Хмель уже высыпался из мешка". В своих универсалах Хмельницкий, официально избранный к тому времени гетманом Войска Запорожского, обращал внимание населения на необходимость доносить на Сечь о всех перемещениях коронных войск.
   Конечно, информаторы Потоцкого работали не хуже, поэтому о том, что назревает очередной бунт, он подозревал еще осенью. Но связывал он это с тем, что реестровым казакам несколько лет не выплачивалось жалованье и задолженность правительства перед ними к весне 1648 года достигла 300 тыс. злотых. Поэтому, хотя вначале Потоцкий действительно пытался как-то воздействовать на панов, чтобы они не притесняли казаков ( о чем писал в своем письме Хмельницкий), то теперь он сам обратился к местным магнатам с просьбой направлять свои надворные команды в его распоряжение для подавления бунта Хмельницкого. Все же понимания в этом вопрос он поначалу не находил, так как многие паны не особенно верили в то, что Запорожье восстало. Многие считали, что казаки готовятся к морскому походу против турок и не видели причин для волнения, тем более, что сам король предлагал Потоцкому не препятствовать им в этом. Адам Кисель в письме от 16 марта обращался к Потоцкому с пожеланием, прежде, чем применять силу, разобраться с казацкими жалобами, так как они имеют под собой почву. Еще более резко писал коронному гетману старый князь Любомирский, воевода краковский, предлагая ему принять сторону казаков в их жалобах на сейм.
   Но похоже, что Потоцкий с одной стороны, очень опасался этого самого морского похода, который мог стать причиной войны с Турцией, а с другой не верил Хмельницкому в его заверениях, что он не собирается бунтовать Украину. Поэтому коронный гетман собирал войска для похода на Запорожье, а Хмельницкий в свою очередь укреплял Сечь и Бучки. С Хмелецким запорожский гетман в конце марта передал Потоцкому требования Войска Запорожского об отмене Ординации 1638 года, восстановлении казацких прав и привилегий, а также о выводе коронных войск с Украины. Эти условия, звучавшие достаточно ультимативно, коронный гетман принять не мог и расценил их, как объявление военных действий. Со своей стороны, и запорожский гетман лишь ожидал появления основных сил Тугай- бея, который уже прислал ему несколько сотен татар, для того, чтобы выступить из Запорожья и двинуться к Чигирину. На какое-то время все замерло, словно перед ужасной бурей, которая должна была разразиться в самое ближайшее время.
  
   Глава четвертая. Желтоводско-подкорсунское сражение.
   Параграф первый. Первая фаза: Желтые Воды.
  
   Кто из сторон выступил в поход раньше- то ли поляки первыми отправились в степь против восставших казаков, то ли Хмельницкий с запорожцами раньше двинулся из Сечи к Чигирину, сейчас уже достоверно утверждать сложно. Но поскольку первые столкновения между их авангардами произошли где-то в верховьях Саксагани, можно предположить, что обе противоборствующие стороны приступили к военным действиям практически одновременно.
   Польские источники достаточно подробно сообщают о численности польских войск и о плане военной кампании, разработанном в ставке великого коронного гетмана, которая располагалась в Корсуне. Как известно, Потоцкий выступил из Бара 15 февраля, назначив первоначально день сбора хоругвей на 23 февраля у Ольшанки ( Черкасская область современной Украины). Одновременно с ним из Винницы на Украину отправился и польный гетман коронный Марциан (Мартин) Калиновский. М.Грушевский скупо упоминает, что в это время в рядах реестрового казачества произошла какая-то смута, в связи с чем И.Шемберг даже вынужден был распустить реестровое войско и остался только с несколькими польскими хоругвями. Об этом он сообщил в письме Потоцкому с просьбой о помощи. Тот не стал дожидаться установленной даты сбора войск и поспешил к Корсуню. О причине казацкой смуты Грушевский не сообщает, но, по-видимому, это было связано с тем, что им так и не выплатили жалованье, долг по которому уже составлял 300 тысяч злотых.
   Между тем, участие реестровых казаков в предстоящем походе было крайне необходимым, поскольку коронного войска, которое имелось в распоряжении Потоцкого , было не более 3000 человек, а всего его штатная численность составляла 3510 человек, в т.ч 1040 крылатых гусар,1170 казаков в составе казацких хоругвей,300 человек литовской пехоты , которой командовал Сапега. Поэтому Потоцкий прежде всего собрал реестровых казаков, принял у них новую присягу ( об этом он сам упоминает в письме к примасу от 17 мая),и ,похоже , заменил им полковников, понизив в должности до есаулов Илляша Караимовича и Ивана Барабаша ( а возможно и Кречовского), назначив на их место Вадовского, Брического и Гурского. В этом вопросе имеются некоторые противоречия с полковыми реестрами, поскольку в них ни один из трех последних полковниками в 1648 году не значится.
   Позднее многие историки отмечали, что Потоцкий поступил опрометчиво, не дождавшись сбора всех надворных хоругвей местных магнатов, но в этом была не его вина. Многие паны не считали угрозу казацкого бунта серьезной, полагая, что запорожцы готовятся к морскому походу, другие были уверены, что для подавления казацкого восстания Потоцкому хватит и собственных сил, иные, как Иеремия Вишневецкий собирали свои войска, но по объективным причинам могли соединиться с коронным гетманом не ранее начала мая. Между тем ,Потоцкий понимал, что время не терпит и нельзя опустить прорыва Хмельницкого на Украину, где уже и так все бурлит и клокочет.
   В исторической литературе бытует мнение, что стратегический замысел коронного гетмана заключался в уничтожении Запорожья, но такой термин скорее применим для художественного произведение, поскольку Запорожскую Сечь, как военно-политическую общность вольных казаков, уничтожить было в то время невозможно. А Сечь в географическом смысле (Микитин Рог ) стереть с лица земли . конечно, было возможно, но какой в этом был смысл? На самом деле в Корсуне на созванном военном совете было принято решение выслать в степь авангард коронных войск с задачей остановить Хмельницкого перед выходом с Сечи, сковать его главные силы либо в самом Микитинои Рогу,либо в верховьях Базавлука, а затем при подходе коронных гетманов с надворными хоругвями местных магнатов ( особенно князя Вишневецкого, который располагал 6-8 тысячами отборного войска) подавить восстание в зародыше и восстановить на Запорожье прежний польский гарнизон, как стражу против татар. План этот, по позднейшему утверждению Потоцкого был предложен казацким комиссаром Шембергом, а сам он, якобы был против разделения войска. Но в то время Шемберга уже не было в живых и говорить можно было, что угодно.
   Конечно, в целом этот стратегический замысел был сам по себе правильным- с одной стороны не допустить прорыва Хмельницкого на волость, где неминуемо бы вспыхнул бунт, с другой укрепить Запорожскую Сечь, поставив там сильный польский гарнизон, который мог бы противостоять татарам и той части запорожцев, которая пожелает искать прибежище на островах. Именно об этих задачах он и писал в своем письме уже во время похода. Однако реализация этого плана оказалась сложнее, чем предполагалось и, в первую очередь, из-за легкомысленного игнорирования Потоцким хорошо известных ему обстоятельств, о которых он сам 31 марта писал в своем письме королю. Прежде всего, он знал, что уже в марте Хмельницкий располагал , как минимум, 3-х тысячным войском и о том, что на Запорожье устремляются запорожцы с волости. Следовательно, к тем трем тысячам за месяц присоединится, как минимум, еще столько же. Конечно, пехоты Хмельницкого Потоцкий, располагая 1040 крылатыми гусарами, мог не принимать во внимание, памятуя, как в начале века в сражении под Киргхольмом, 3000 гусар князя Полубинского под общим командованием гетмана Ходкевича, в пух и прах разнесли 18 тысяч шведской пехоты, считавшейся лучшей в Европе. Но к этому времени Потоцкий уже знал, что на Днепре стоит татарский конный корпус, готовый прийти на помощь восставшим и этот факт игнорировать было нельзя, ни в коем случае. В открытой степи против татар панцирные хоругви были бесполезны, ибо догнать резвых татарских бахматов тяжеловесным гусарским коням еще никогда не удавалось. Татарские же стрелы из коротких, но страшных своей убойной силой луков, разили без промаха, попадая даже в прорезь забрала шлема. В обстановке, когда о дислокации войска противника и о его численности у коронных гетманов не было даже приблизительных сведений, зато о ненадежности реестровых казаков было хорошо известно, отправлять в степь небольшой авангард было довольно рискованно. К тому же затем было принято решение и сам авангард разделить на две части, одна из которых отправлялась сухопутным путем, другая сплавлялась по Днепру на байдарах. Недооценка сил противника и переоценка собственных возможностей для военачальника с опытом Потоцкого была непростительным поступком.
   Сухопутным путем выступил комиссар Шемберг с тремя реестровыми полками (семь драгунских хоругвей), какая-то часть панцирных хоругвей ( из общей численности 1040 гусар) во главе с поручиком ( наместником) Стефаном Чарнецким, знаменитым в будущем польским военачальником, 300 литвинов Казимира Яна Сапеги, а также некоторое количество волонтеров, которые присоединились к этому походу, на который многие поляки смотрели, как на легкую прогулку. В общей сложности весь авангард, формально возглавлявшийся сыном Потоцкого старостой дережинским Стефаном, совсем еще юношей, а фактически Шембергом, имевшим достаточный военный опыт, насчитывал 2000-2500 реестровых казаков и не более 1500 поляков, включая сюда 8-10 кулеврин на конной тяге и их обслугу. Еще примерно 4000 реестровых казаков, а также отряд "немецкой" пехоты ( фактически тех же контрактников из местного населения) сплавлялись на байдарах по Днепру с точкой рандеву с сухопутным войском в районе Кодака. Большего количества войск коронные гетманы выделить авангарду и не могли, так как у них самих в то время оставалось не более 2000-2500 солдат. В принципе восьми тысяч солдат и казаков, находившихся в составе авангарда было вполне достаточно, чтобы не дать Хмельницкому выйти из Запорожья, на чем , видимо, и был основан замысел коронного гетмана. По всей видимости, получив доклад Хмелецкого о том, что Хмельницкий укрепляет Сечь и Бучки, коронный гетман полагал, что тот готовится к обороне и раньше начала мая с Запорожья не выступит. По-видимому в этом и заключалась основная ошибка Потоцкого, который не предполагал, что Хмельницкий опередит его авангард. Иначе трудно понять, почему Стефан Потоцкий и Шемберг уклонились от предписанного им маршрута следовать по правому берегу Днепра, не отрываясь от реестровых казаков, сплавлявшихся на байдарах, и южнее Крылова ушли резко вправо в открытое поле.
   О дальнейшем развитии событий написано много, но различные источники сообщают о них самые противоречивые сведения. Ради интереса сошлюсь на некоторые из них.
   Согласно БСЭ том 9 стр.159. : " Около Желтых Вод 5-6 мая 1648 года произошло сражение между восставшими украинскими казаками под руководством Б.Хмельницкого и авангардом польских войск под командованием С. Потоцкого и Я. Шемберга. После перехода 5 тысяч реестровых казаков, плывших по Днепру на сторону восставших, Хмельницкий 5 мая окружил польский лагерь у Желтых Вод. Польские войска пытались вырваться из окружения, но 6 мая были разгромлены в районе урочища Княжьи Байраки".
   Энциклопедический Словарь Брокгауза и Эфрона сообщает. "Желтые Воды -река в Екатеринославской губернии. Приток Днепра; на берегах ее Богдан Хмельницкий одержал первую победу над поляками, 5 апреля 1648 года. По провозглашении запорожцами Богдана Хмельницкого своим гетманом малороссияне стали оказывать полякам явное непослушание. Николай Потоцкий, коронный гетман, выслал для усмирения казаков 10000 польского войска и несколько малороссийских полков под начальством Барабаша.Это войско было разделено на две части, чтобы напасть на Хмельницкого водой и с суши. Хмельницкий в союзе с перекопскими татарами, оставил часть войска на островах, а с другой устремился на сухопутные силы поляков и нанес им полное поражение. Вернувшись на острова, Хмельницкий приказал прекратить артиллерийский огонь и выставил белое знамя с изображением креста. Казаки Барабаша устремились к берегу; Хмельницкий склонил их соединиться с ним для освобождения своей родины. Барабаш пал от рук своих же воинов."
   Для разнообразия приведу рассказ неизвестного автора "Истории руссов", которая еще в Х1Х веке стала идейным манифестом украинского сепаратизма:"К началу 1648 года имел Хмельницкий готового при себе войска, хорошо вооруженного, сорок три тысячи семьсот двадцать человек, и, в том числе, реестровых казаков 35 тысяч, охочекомонных или волонтеров 4 900 и запорожских казаков 3820. С первого апреля того года, узнал он, что коронный гетман Павел Потоцкий с многочисленной польской армией, собравшись под Каменцом - Подольским, выступил вниз рекой Днестр к Уманщине, двинулся навстречу ему с двадцатью пятью тысячами войска, оставив остальных в качестве резервного корпуса в крепком стане над рекой Буг. Двигаясь вниз рекой Ягорлыком , он выслал против армии Потоцкого несколько партий легких войск и, приказав им нападать на авангард польский, тут же поспешно отходить от него, делая вид, что все войска казацкие в страхе убегают к границам татарским. А тем временем вернулся Хмельницкий со всем войском в степь к Желтым Водам, где укрепил на возвышении обоз свой окопами и тяжелой артиллерией и оставив в нем немного пехоты и вьючных коней спрятался ночью в стороне от обоза в камышах и балках." Далее сообщается, что коронный гетман попал в подготовленную ловушку и в сражении 8 апреля потерпел поражение. В ходе сражения : "казаки перекололи пиками свыше 12 тысяч, а среди них убиты Шембек ( Шемберг- прим автора), и Сапега (на самом деле взят в плен-прим.автора),.. живых же польских пленников , в том числе, гетмана их Потоцкого, выслал, как новый дар Хану Крымскому.."
   Представляется, что комментарии к этому произведению излишние. Автор, безусловно, что-то слыхал об этом сражении, но, по-видимому, не имел доступа к летописным свидетельствам и даже не представлял, что расстояние между Каменцем и Желтыми Водами составляет порядка 400 километров.
   Однако не меньшее удивление вызывают и некоторые работы современных исследователей. В частности,современный украинский историк М.П.Резник приводит данные, которым нельзя не удивляться.: "Первая битва Богдана Хмельницкого состоялась на Желтых Водах (правый берег Днепра, юго-западнее современного Кременчуга) 29 апреля - 16 мая в 1648 г. 6-тысячный передовой отряд поляков встретился с объединенными казацко-татарскими 9-тысячными силами.
   Казаки подошли под сами польские шанцы, подкопались, попидвозили пушки, порох, и начали приступ. Но поляки имели более сильную артиллерию и отбили нападение запорожцев.Тогда началась позиционная борьба. Повстанцы замкнули отовсюду польский лагерь, начали его обстреливать и периодически шли на него приступом: "день и ночь борьба с ними была, и по несколько раз на день".
   30 апреля в 1648 г. штурм польского лагеря начался наступлением украинской пехоты при поддержке татарской конницы. Удельный вес татарской конницы в штурме польского лагеря был минимальным, но пребывание вокруг лагеря ее полков, готовых к бою, сдерживало проведение контратак польской кавалерии против наступающей казацкой пехоты. Но пока еще казацкий штурм не имел успеха. У поляков на башнях было 10 пушек. Хмельницкий имел на то время всего 3 пушки - фальконети малого калибра. Боевые действия 30 апреля - 1 мая в 1648 г. показали, что такой силой польский лагерь не получить.
   8-9 мая татарская конница оставила Желтые Воды и пошла в район сосредоточения на Ингуле, где хан собирал все силы для помощи Богдану Хмельницкому.
   Польский лагерь оставался в осаде казаков. Б. Хмельницкий знал, что Днепром против него идут не сами поляки, а реестровые казаки, посланные ими, то есть такие же православно-руски люди, как и все украинцы, лишь обязанные службой польскому королю. И запорозький вождь отважился повлиять на их чувства, чтобы оторвать их от поляков. Оставив лагерь, Б. Хмельницкий поспешил к правому берегу Днепра, к урочищу Каменная Заводь, куда вечером 3 мая подошли и пристали к берегу реестровые казаки. С помощью тайных агентов Б. Хмельницкий сумел пробудить у реестровых казаков такую ненависть к полякам, что они, едва придя к Каменной Заводи, восстали против поработителей Российского народа, перебили своих начальников Барабаша, Вадовского, Илляша и других, побросав их тела в Днепр, и 4 мая объединились с казаками что стояли в лагере. К Желтым Водам их доставили по просьбе Бы. Хмельницкого, конями Тугай-бея 5.
   Ночью 15 мая польское войско выстроилось для осуществления марша к урочищу Княжеские Буераки в условиях казацкого окружения не "табором" с тележной подвижной обороной, а в другой производно боевой порядок - так называемого "старого польского шикування". Это построение имело вид большого, пустого внутри конного четырехугольника, готового с каждой стороны к немедленной кавалерийской атаке. С. Потоцкий продвинулся на 8-12 км вдоль урочища Княжеские Буераки.
   Здесь на рассвете была введена в бой Богданом Хмельницким казацкая пехота, которая применила против подвижного польского лагеря полевую артиллерию, маневрируя пушками с помощью верховых коней. Потери польского войска от этих атак были настолько большими, что это вызывало обеспокоенность у татар-союзников, которая была заинтересована захватить наибольшее количество пленных.
   Около заблаговременно сделанного перекопу пути польское войско было остановлено казацкой пехотой. Жовтоводску битву в результате окружения и уничтожения противника пехотой и артиллерией Богдана Хмельницкого и конницей Тугай-бея было закончено в первой половине дня 16 мая в 1648 г. в районе, ограниченном селами (названия современны) Попельнасте, Громивка, Холодиивка, Григоривка Днепропетровской области. Командный пункт Богдана Хмельницкого на конечном этапе битвы находился в Княжеских Буераках" .
   А вот свидетельство Н.И.Костомарова: "Казаки, плывшие на байдарках по Днепру, достигли 2-го мая урочища, называемого "Каменным Затоном"...Ночью с 3 на 4 мая явился к ним посланец Хмельницкого, казак Ганжа, и смелою речью воодушевил их, уже и без того расположенных к восстанию Полковник Кречовский, находившийся в высланном реестровом войске, со своей стороны возбуждал за Хмельницкого казаков. Реестровики утопили своих шляхетских начальников, угодников панской власти: в числе их погибли Караимович и Барабаш. Утром все присоединились к Хмельницкому. Усиливши реестровыми казаками свое войско, Хмельницкий разбил 5-го мая польский отряд у протока, называемого "Желтые Воды".
  
   У С.М. Соловьева несколько иная точка зрения: "13 апреля двинулся передовой отряд польских войск Днепром и сухим путем, двинулись и реестровые казаки с Барабашем, полковником черкасским; большая часть регулярного войска состояла из русских: предводителями были козацкий комиссар Шемберг и сын коронного гетмана Степан Потоцкий. 22 апреля выступил и Хмельницкий из-за Запорожья с 8-тысячным отрядом; Тугай -бей шел за ним с татарами; держали путь к устью Тясмина, к потоку Желтые Воды. Реестровые казаки, шедшие на лодках с Барабашем и опередившие сухопутную рать, вошли в сношения с Хмельницким и передались ему, убивши Барабаша и всех тех, кто верен был польскому правительству. 5 мая у Желтых Вод встретился Хмельницкий с сухопутным польским войском, и после трехдневной битвы (6,7 и 8 мая) поляки потерпели страшное поражение."
  
   Но обратимся к свидетельству тех авторов, которые являлись современниками или, хотя бы жили в то время, когда еще эти события не изгладились из памяти люлской.
   Самуил Величко сообщает ( цитируется на украинском языке в интересах точной передачи содержания): "Обидва вiйська, польське й козацьке, рушили з Черкас у свiй похiд водою й землею на третьому тижнi по Великоднi, в п'ятницю 13 квiтня , коли вже й кiнська паша почала з'являтись. Але до цього хнього починання недарма добре прикладається приказка: людське дiло мислити, а боже -- дiяти. Бо тi вiйська, рушивши вiд Черкас водою й суходолом, одразу забули вiдданий м гетьманський наказ тримати помiж себе щоденну узгоду й вiдправляли той похiд, як кому заманеться. Гетьманський син з комiсаром iшов iз вiйськом черепашою ступою, помалу й без поспiху, наче бажав подовжити в цьому свiтi своє iснування, вiдтягуючи свiй скiн, що мав настати, i загибель. Вони йшли на Крилов (до якого вiд Черкас стiльки-то миль числиться [...]) i на Жовту Воду (до яко вiд Крилова стiльки-то укранських миль має бути [...] i часто зупинялися, прогаюючись на попасах i тiшачись тодiшньою приємною для людського серця прохолодою та весняними розкошами. Барабаша ж iз Кречовським днiпровi бистрини прудко й якнайшвидше несли донизу.
   Отак через вину й непутящiсть комiсара й гетьманенка водне вiйсько, над сподiванки комiсара й каштеляна, згаданими днiпровськими бистринами було знесено донизу i отже не могло спiлкуватися й погоджуватися, як м наказували короннi гетьмани, iз тим вiйськом, що йшло суходолом. Через це реєстровi козаки (захотiв так Бог) дiйшли згоди i дружби iз супротивним собi вiйськом Хмельницького, чого, мабуть, i самi хотiли...
   .. Хмельницький перед свiтом рушив з усiм вiйськом назустрiч полякам i, коли дiстав од своє сторожi звiстку, що поляки вiдступили за Жовту Воду i там окопалися, наблизився й сам до то Жовто Води, ставши обозом проти польського обозу. Вiн наказав належно влаштувати оборону, оточивши шанцями табiр довкруж, i лишив там водну пiхоту. Пiсля того почалася звичайна, вiд обозу до обозу, гарматна перестрiлка. Сам Хмельницький з Тугай-беєм i з усiм кiнним вiйськом перетнув в iншому мiсцi рiчку Жовту Воду й мiцно вдарив на полякiв, якi вихали проти нього зi свох окопiв. Поляки не встояли проти нього й години i, лiгши на кiлька тисяч трупiв, з великим трiском i жахом ледве вскочили за сво окопи в обоз. Це сталося 5 травня в суботу , на п'ятому тижнi пiсля Великодня. Цi першi нещастя й ця поразка полякiв уселили в серця всiх хнiх начальникiв дуже великий страх, вони навiть почали вiдчаюватися, що не вийдуть звiдсiля живими. Одначе ще до вечора того ж таки суботнього дня вони спробували знову вступити в бiй iз Хмельницьким та Тугай-беєм. Цього разу вони втратили свого товариства пiвтори тисячi i були ввiгнанi шаблями назад до свого окопу,-- багато з них дiстали тодi бiду собi й рани. Недiля 6 травня минула без вiйськових сутичок. У понедiлок 7 травня поляки спробували втретє вийти за вали, i багато з них, у тому числi й каштелян, гетьманський син та iншi пани й вiйськовi начальники, знайшли собi тут смерть. 8 травня у вiвторок на шостiм тижнi пiсля Великодня, перед обiдом, Хмельницький остаточно розгромив полякiв. Одним iз них доля наказала не жити, а гнити на Жовтiй Водi, а iншим показала пряму стежку до Криму. Вiд цього погрому не врятувалося навiть десятка полякiв".
   Летопись Грабянки излагает свою версию событий:
   "З цими вiстями козаки вiд татар повернулися, прочули про них по всiй Укранi i возрадувалися, як iзбавлєнiю господньому люду всьому вiд неволi лядсько. I щодень вонство козацьке множилося i росло. Дiзнався про те коронний гетьман Павло Потоцький i наказав усiм польським вонам та козакам реєстровим i полководцям Хмельницького зловити, але господь не помiг йому. Тодi вiн через деякий час прийшов з силою великою до мiста укранського Черкас, та змушений був зазимувати в ньому. Коли ж зима минула i пiд сонячним теплом Днiпро та iншi рiки скресли, вiн, щоб скорiше Хмельницького зловити, прийнявши присягу, наказав реєстровим козакам пiд проводом Барабаша рушати вниз по Днiпру човнами, а в човни ж до них посадив ще й нiмецьку пiхоту i сина свого Степана, з комiсаром козацьким, а разом з ними шiсть тисяч коронного вiйська, опрiч козакiв, полем вирядив, наказавши м просто на Запорiжжя до Сiчi прямувати i, перепинивши Хмельницького, нищити його з загонами дощенту, або як зайцiв по полю розiгнати i ту перемогу та славу хотiв сину своєму приписати. А самi ж гетьмани з коронними вiйськами, iз вiйськовим обозом i пiхотою повагом путiвцями простували, на лихо-бiду не сподiваючись. Проте Хмельницький, не чекаючи, коли вiйсько коронне до Запорiжжя дiйде i, вирiшивши поновити давню славу козацьку, коли тi свою силу в лугах-заплавах черпали, як вон хоробрий вирушив в поле пiд Жовтi Води, чигаючи на добрий улов для себе i не на силу, а на господню ласку уповаючи. Хоробро i ляхи своєю дорогою прямували, вони хотiли Хмельницького одним ударом розбити та всю силу козацьку посрамити на довгi лiта i не знали, що й вiн готовий до бою, а господь його до допомоги. Та перш нiж обидва походи зiйшлися, послав Хмельницький до реєстрових козакiв Ганжу, особливого посланця, i наказав розповiсти м про свою силу, про татар i звернутися до них з такими словами: "Чию кров йдете проливати? Чи не братiв свох? Чи ж у нас не одна мати -- Украна? За кого вам випадає стояти? За костьоли? Чи за храми господнi, що породили i ростили нас вiд дня хрещення? Чи ви коронi польськiй допомогти хочете, яка неволею за вашу мужнiсть вiдплатила, чи матерi свой Укранi, яка волею вас обдарувати волiє?" Прослухали все це козаки i всi шiсть тисяч, як одне серце i дума єдина, повстали. I щонайперше Фiлон Джечелий свого гетьмана Барабаша сонного списом пронизав, бо вiн ляхам допомагав. А потiм всю старшину та полководцiв-ляхiв з корогвами у Днiпрi потопили, а самi з драгунами нiмецькими, що разом з ними човнами пливли, рушули Хмельницькому на пiдмогу. Забачивши це, тi козаки з комiсаром, що при вiйську коронному залишилися, а також драгуни польськi, що були в нiмецькiй одежi та строях, великим загоном вiддiлилися вiд ляхiв i, зрадивши х, перейшли до Хмельницького. Спостерiгаючи все це, Хмельницький зрадiв невимовно i так звернувся: "Браття, славнi молодцi вiйська запорiзького! Пробила година, вiзьмiть зброю i щит вiри вашо, закличте на допомогу господа i не лякайтеся пихато сили ляхiв, не бiйтеся хижостi та страховиськ з шкiр леопардових та з пiр'я страусового; згадайте давнiх вонiв укранських, котрi хоч i невiрнi були, та все ж своєю вiдвагою на всiх страх наганяли. З того ж тiста й ви злiпленi. Синове вонiв хоробрих, явiть мужнiсть свою. I вам во вiки вiкiв славу (з повелiння господнього) запишуть, хай надiя на бога не посрамить вас!" Коли отак Хмельницький вiйсько козацьке пiдготував хоробро стати до бою з ляхами, генерал Степан, син Потоцького, опинившись немов у пастцi мiж козаками й татарами, послав служку Яська з листом до батька i провiстив недалеку бiду. Та посланця татари зловили, привели до лав козацьких й передали i посла i листа того, i звiстку ту, що в нiм сповiщалася, i розпочалася битва, розгулялась сiча великая. Тiльки ляхи забачили, що сила х знемагає, як кинулися навтьоки; правда Потоцький почав умовляти, що краще в бою, як подобає вону, загинути, анiж, кинувшись тiкати, уподобитися переполоханим вiвцям i стати здобиччю звiревi-супротивнику. Вiдгукнулися ляхи на тi слова i почали, як снопи, валиться пiд ударами мечiв, а тут ще линула злива i замочила вогнепальну зброю так, що вкрай знесиленi, вони змушенi були прийняти обороннi порядки i рушити на Княжий байрак, до мiст направляючись; та Хмельницький, виславши наперед козацьку пiхоту, наказав у Княжому байрацi покопати рови. I ось дiйшов табiр польський до ровiв, втратив лад, а татари й козаки на обоз напали i розгромили, навiть сам Потоцький, двiчi кулею влучений, загинув, а все вiйсько польське в полон потрапило. Взяли там татари Сапєгу i Шемберка, Чернецький та Гродзинський Хмельницькому дiсталися Бранцями стали Хома Вiленський, Iван Хребтовим -- воєвода Новгородський, Христофор Холмський, Гаврило Баллацький, Малицький та Семигородський, знатнi пани; розгромлене було й вiйсько польське -- частина пiд мечем загинула, а частина в полон до татар потрапила. I з усього вiйська, в тiй битвi уцiлiв один лише Марко Гдешинський, втiк, правда i вiн був поранений. Сталося все те року 1648 у травнi мiсяцi числа 2."
  
   "Самовидец", , сообщает:
   " На початку того ж року , взявши вiдомость от коммисара козацкого, панове гетманове так короннiй Миколай Потоцкiй, яко теж и полнiй Калиновскiй, же юже купа немалая войска зобралася на Запорожю, до Хмелницкого приставши, зараз со всiми войсками коронними притягли на Украну до города Черкас *, и там отправуючи свята великоднiе Воскресенiя Христова , усе войско козацкое с полковниками х скупили и казали оним присягати , же не мают здрадити полковников свох и до Хмелницкого приставати. И так зараз по Воскресенi Христовом гетманове короннi висилают войска немалiе водою Днiпром у чолнах, посадивши посполу з козаками и пiхоту немецкую. А землею, полем посилает гетман Потоцкiй сина своего Стефана з коммисаром козацким, з которими войска коронного тисячей шесть, а козацкого з тими, що у чолнах поишли, еще при коммисару тисячей шесть, приказавши оним, жеби ишли просто на Запороже до Сiчи зносити Хмелницкого албо осадити его з войском. И сами гетманство з войсками коронними за ними втропи помалу ишли с тяжарами войсковими и пiхотами . Хмелницкiй, узявши вiдомость о наступленню войск коронних, не ожидаючи на Запороже приходу х, але переправившися з войсками татарскими немалими, напротив пойшол войск коронних. И испоткавъшися в полях, у урочища Жолтой Води , там осадил каштелянича Стефана Потоцкого и коммисара козацкого з войсками х. А войска, которiе ишли Днiпром водою чолнами, минувши городи, не доходячи порогов, старшину зостаючую при них, и пiхоту нiмецкую, в чолнах \50\ будучую, викололи и покидали в Днiпр *.
   И послали свох посланцов до Хмелницкого, по которих прислал Хмелницкiй з ордою, и орда, на сво конi оных побравши, привезла на Жовтiе Води, где посполу того войска коронного доставали. Войска зась козацкiе, зостаючiе при тих войсках коронних, видячи, же юж и тое войско, которое водою ишло, зостает при Хмелницком и ордi, -- и тiе усi з войска коронного пристали до Хмелницкого и до орди, и на тое ж войско почали быти , где през килка днiй без перестанку тая война тривала. И войско, осаженное будучи в степах, не могучи витривати, рушило табором оттоля ку Княжим Байраком оборонною рукою, уступаючи назад ку городом, але в том отходi не пощастилося м, бо, не допустивши оных до тих Княжих Байраков, почала орда с козаками табор х розривати. А в тiе Княжiе Байраки запровадивши войско козацкое пiхоту, покопали рови, до которих пришовши табур войска полского, змiшалися, и там усе тое войско розбито, в неволю побрано татарскую, и каштелянича Стефана Потоцкого посполу с коммисаром взято, которий в молодих лiтех на Запорожю живот свой скончил, бо Хмелницкiй оного, не даючи ордi, на Запороже до Сiчи отослал и там от ран помер *. А иншiе панята в неволю пошли татарскую, гетманове зась короннiе великiй и полнiй с потугами своми на Чигирин ишли втропи за тим войском, хотячи оных посилковати. Але по розгромленiю войска полского у Княжих Байраков, нiкоторое с того погрому поутiкавши, дали знати, же юж нiкого посилковати, бо войско до остатку знесено, -- отвернули гетманове Николай Потоцкiй, каштелян краковскiй короннiй, и Калiновскiй, гетман полнiй, з войсками назад ку городам, не идучи на Чигирин, але просто шляхом на проворотя ку Корсуновi мiсту ишли".
  
   Так о сражении при Желтых Водах свидетельствуют летописи. Соглашаются с ними, в целом, и авторы "Истории украинского войска":
   По их мнению, желтоводское сражение происходило в несколько этапов. Согласно их данным, почерпнутым из анализа приведенных выше летописных трудов, а также и других источников, Стефан Потоцкий располагал примерно 1500 польского войска, а под началом Шемберга находилось 2500 реестровиков, то есть в общей сложности примерно 4000 человек. Вторая половина, примерно такой же численности, состоявшая из реестровых казаков, плыла Днепром. Замысел польского командования заключался в том, чтобы подавить выступление запорожских казаков в зародыше- захватить Сечь и уничтожить ее.
   "..Хмельницкий решил не ожидать на Запорожье,- далее указывают авторы,- а выступить навстречу противникам в степь. Войско его насчитывало до 3000 казаков и пару сотен татар. Но на помощь должен был еще подойти Тогай -бей. Казацкое войско шло вдоль речки Базавлука и вышло на Черный шлях, дорогу, проторенную татарскими походами. В верховьях реки Саксагани, 29 мая 1648 года ( здесь явно допущена опечатка прим.автора) повстанцы встретили переяславский реестровый полк, который шел в передовом охранении королевского войска. В ходе столкновения татары разбили этот малый "кошик" ( малый табор). Немного дальше у Желтых Вод произошло столкновение с войском Шемберга. Шемберг с реестровыми полками двинулся навстречу, однако татары так сильно ударили по нему, что он вынужден был возвратиться в лагерь. Поляки поспешно начали обносить лагерь валами и шанцами. На другой день боя не было...Но в ночь на 1 мая готовился штурм. Казаки подошли под самые польские шанцы, подкопались, подтащили пушки, гаковницы, порох и пошли на приступ. Однако поляки имели более сильную артиллерию и отбили их. Тогда началась позиционная борьба. Восставшие замкнули со всех сторон польский лагерь и стали обстреливать его со всех сторон да иногда шли на приступ: "день и ночь борьба с ними была, и по несколько раз на день".Так продолжалось две недели. Хмельницкий тем временем перетянул на свою сторону те реестровые полки, которые плыли на челнах по Днепру. Дня 4 мая 1648 года в том войске произошел мятеж: какой-то казак схватил хоругвь и стал созывать "черную раду".Старшина взялась за оружие, однако казаки выступили против нее, похватали старшину и потом приговорили к смерти. Восставшие выбрали себе за старшего Филона Джалалея и под его началом перешли к Хмельницкому. 12 мая они уже были под Желтыми Водами демонстративно прошли сквозь польский лагерь, выстрелили из ружей и примкнули к Хмельницкому. На следующий день их примеру последовали и реестровики Шемберга, -все перешли к повстанцам.Шембергу уже и думать нечего было о победе, он начал переговоры с Хмельницким, согласился отдать казакам все пушки и порох, если ему разрешат отойти с польским войском к Крылеву. Но на эти условия не согласился Тогай-бей- ему хотелось ограбить польский обоз. Тогда Шемберг решился на прорыв. Под прикрытием табора он начал отход. Татары бросились за поляками. Но взять табор не смогли, бой длился целый день. На другой день, 15 мая поляки миновали урочище Княжьи Байраки, но казаки догнали их в какой-то балке. Тут наступил решительный момент "сошлись в наступательным бою, так, что с обеих сторон немало трупов падало". Казаки разорвали польский табор, разбили войско и забрали в плен всю старшину. Ненавидимого Шемберга они на месте убили, других отдали татарам, в татарскую неволю попал и сын Потоцкого, Степан".( перевод данного отрывка мой -прим.автора)
  
   Я склонен более всего доверять именно последней версии ( за исключением ссылок на даты ибо здесь явно спутан старый стиль с новым), так как она логически соответствует тому, как именно должен был поступать Хмельницкий и, почему Шемберг с Потоцким приняли решение уклониться от Днепра, и уйти в степь ( ведь нельзя же всерьез принимать сообщение Величко, что они утратили связь с реестровиками из-за обыкновенного разгильдяйства).
   Реконструкция тех событий может выглядеть следующим образом.
   Как известно, авангард польского войска выступил в поход ( скорее всего, от Корсуня) 21 апреля по н.ст. и ,по мнению, М.Грушевского в течение недели прошел "двенадцать миль от Чигирина". Видимо, известный историк имеет в виду здесь, так называемую,, "полную милю", или французское "лье". В таком случае получается, что к 26--27 апреля он оказался примерно в 50-60 километрах от Чигирина в бассейне Ингульца, практически напротив Кременчуга. Здесь к Шембергу и Потоцкому поступила информация от высланных вперед разведчиков, а, наиболее вероятно, от задержанных в степи лазутчиков восставших, что Хмельницкий находится уже в верховьях Саксагани, у него примерно 3000 собственного войска и несколько сотен татар. Как же в этой ситуации не воспользоваться представившейся возможностью разгромить Хмельницкого самим, не дожидаясь реестровиков, а тем более коронных гетманов? Во-первых, сил у Шемберга и Потоцкого было больше, чем у восставших, во-вторых, тем самым решалась задача не выпустить Хмельницкого на волость. Шемберг с Потоцким принимают решение уйти от Днепра вправо и либо вступить в бой с восставшими, либо стать лагерем и преградить им дальнейший путь, ожидая подхода реестровиков, плывущих по Днепру. Поляки уходят вправо в степь к Черному шляху, высылая вперед авангард. Одновременно гонцы направляются к Каменному Затону, где байдары с реестровиками обязательно остановятся для согласования дальнейших действий. Передовой реестровый полк Шемберга уходит вперед к верховьям Саксагани. Происходит стычка передовых отрядов поляков и повстанцами, неудачная для королевского войска и 29 апреля Шемберг принимает решение стать лагерем у Желтых вод, речушки, которую даже и во время паводка можно перейти вброд. Здесь они намерены дождаться реестровые полки, которые должны будут остановиться у Каменного Затона. Поляки не знают, однако, что Хмельницкий уже соединился с Тугай-беем и татары создали плотную кавалерийскую завесу ( так любимую полтора века спустя Наполеоном), едва ли не до самого Чигирина. Гонцы Потоцкого к реестровикам,, естественно, перехвачены и те, приплывшие сюда вечером 3 мая, понятия не имеют, что лагерь Потоцкого находится у Желтых Вод и осажден восставшими. Вечером к ним прибывает посол от Хмельницкого полковник Иван Ганжа. Филон Дженджелей, казак Кривуля и Михаил Кречовский возглавляют бунт. Вадовский, Барабаш,Караимович ( и наш старый знакомый Роман Пешта) убиты, как и остальные польские полковники. Гурский переходит на сторону Кречовского ( он позднее вместе с Петром Дорошенко и Маркевичем будет делегатом на сейм от Войска), немецкая пехота уничтожена. Об этом комендант Кодака на основе сообщения двух своих мушкетеров, ранее посланных к реестровикам, сообщает Потоцкому: " 4 мая ( по н.ст.) возле Каменного Затона все Войско запорожское, что шло водой , взбунтовалось и убили всех полковников и всю старшину..".
   Хмельницкий присылает реестровикам одолженных у Тугай-бея сменных лошадей, те днем 4 мая присоединяются к табору повстанцев. Тогда, располагая, как минимум, 10-тысячным войском, Хмельницкий начинает битву. Поляки рассчитывают на удар панцирных хоругвей, но Чарнецкий вынужден броситься с гусарами на защиту обоза, который атакуют татары Тугай-бея, а когда возвращается к полю сражения, то гусарскую конницу уже применить нельзя ибо атакующие на валах. Хмельницкий прекращает штурм, не видя смысла губить людей, поляки и так в его руках. Переговоры не приводят к успеху и Шемберг 5 мая принимает решение уходить ночью под прикрытием вагенбурга к Крылову, намереваясь соединиться с коронными гетманами. Хмельницкий лениво его преследует, но у Княжьих Байраков уже подготовлена засада, в которую поляки и попадают 8 мая. Уйти удается всего нескольким из них, остальные либо убиты, либо в плену. Раненый Стефан Потоцкий достается татарам, но вскоре умирает. Сапега, Чарнецкий и другие польские офицеры оказываются в плену у ордынцев.Тут же при канцелярии Шемберга обнаруживается Иван Выговский, которого Хмельницкий берет к себе писарем. У Княжьих Байраков Хмельницкий остается два дня, чтобы подсчитать трофеи и похоронить убитых, а затем направляется к Чигирину, но узнает, что уже находившиеся у Маслова Става коронные гетманы, получив сообщение об измене реестровых казаков, отступают к Корсуню. Хмельницкий устремляется вслед за ними и там у Стеблова происходит вторая фаза этого единого по своей сути желтоводско- корсунского сражения.
  
   Параграф второй. Вторая фаза: Подкорсункое сражение.
  
   Ко времени получения сообщения Гроздицкого польские гетманы, попутно присоединяя надворные хоругви местных панов, неторопливо двигались за своим авангардом вдоль правого берега Днепра и находились где-то за Чигирином. Узнав же из письма коменданта Кодака об измене реестровых казаков, а также о появлении на правом берегу Днепра крупных сил татар, вести о которых стали доходить отовсюду, Потоцкий немедленно переслал письмо Гроздицкого канцлеру Оссолинскому, добавив от себя о страшно огромных ордах татар, которые присоединились к повстанцам, и советовал объявить в киевском воеводстве посполитое рушение. Хотя от войска свою тревогу гетманы старались скрыть, но шила в мешке не утаишь. Дурные вести распространяются со скоростью степного пожара, поэтому, уж во всяком случае командирам хоругвей, становилась понятна вся опасность положения, в котором они оказались, с одной стороны оторванные от своего авангарда, а с другой- и от своей операционной базы и коммуникаций, выдвинувшись далеко в степь. "С такой малой горсточкой войска противостоять поганской силе и хлопскому бунту, нечего и думать,-писал коронный гетман канцлеру.-Коли ваша милость не посоветуешь королю мудро задуматься над этим, конец государству".
   В сложившейся ситуации не было иного выхода, как отступать к Белой Церкви, где, укрывшись за ее могучими стенами, можно было получить значительные подкрепления, одновременно перекрыв восставшим дорогу на Киев и на Левобережье. Начатое было возведение фортификационных сооружений отставили, лагерь свернули и начали общий отход в направлении Белой Церкви, бросив свой авангард на произвол судьбы. Конечно, тревога за судьбу сына не покидала Потоцкого, возможно, поэтому коронное войско двигалось медленно, пройдя за неделю путь только от Чигирина до Черкасс ( примерно 60 километров), хотя обычный дневной переход по нормальной дороге составлял порядка 25 километров. Скорее всего, великий коронный гетман, тревожась о судьбе сына, надеялся на чудо и рассчитывал, что тому удастся оторваться от восставших и присоединиться к нему. Но в результате этого промедления драгоценное время было упущено. Где-то здесь под Черкассами войско коронных гетманов разыскал уцелевший в сражении под Княжьими Байраками офицер (по утверждению Грабянки, ротмистр Марк Гдешинский), от которого стало известно о разгроме передового польского отряда и о гибели Стефана Потоцкого.
   Теперь уже стали двигаться со всей возможной скоростью, но в первый день удалось пройти всего 10-12 верст лесными и песчаными дорогами, форсировав три речки, а под конец, пройдя по длинному узкому мосту в Мошнах. За следующий день дошли до Сахновки, потратив день и ночь на переправу через Рось, так как исправных мостов не оказалось. Все же к 13-14 мая по н.ст. поляки вышли к Корсуню. Оставалось дойти до Богуслава,а там уже и до Белой Церкви было рукой подать. Но в это время к Потоцкому прибыл гонец от князя Вишневецкого с сообщением, что князь со своими хоругвями ( 6000 солдат) выступил в поход и лишь интересуется, куда конкретно ему выдвигаться. Гетманы решили подождать его здесь и остановились под Корсунем (в полутора-двух верстах от него), разбив лагерь у Стеблова. Польское войско заняло развалины возведенных когда-то в этом месте фортификационных сооружений, так как поначалу казалось, что позиция эта сильная , и, используя свое преимущество в артиллерии ( примерно 20 кулеврин на конной тяге, не считая пушек и фальконетов), здесь можно будет более или менее спокойно ожидать подкреплений от Вишневецкого и местных панов. Конечно, надворные команды у каждого из них были разными. Иметь в своем распоряжении панцирные и драгунские хоругви в Южной Руси могли позволить себе немногие: князь Вишневецкий, князь Корецкий, киевский воевода Тышкевич, князь Четвертинский, Александр Конецпольский, может, еще несколько магнатов. Обычно, для службы в панцирных хоругвях необходимо было экипироваться за свой счет и иметь при себе 5-6 оруженосцев, которые тоже шли в бой со своим господином, подобно тому, как это было у крестоносцев, а потом у тевтонских и ливонских рыцарей. В тяжелой коннице многие зажиточные шляхтичи предпочитали служить не столько из-за денег, сколько из-за славы носить цвета знатных военачальников. Паны, не отличавшиеся особым богатством и знатностью рода, могли позволить себе наем лишь одной-двух казацких и татарских хоругвей, то есть легкоконных отрядов, которые даже не все имели огнестрельное оружие. Именно такие паны и стремились соединиться с гетманами, не столько усиливая их войско, сколько в поисках собственной защиты, как например, один из местных шляхтичей пан Сенявский, захвативший с собой в поход много челяди, гору серебряной посуды, бочки вина, пива и т.п. для угощения офицеров.
   В ожидании подхода Вишневецкого гетманы простояли у Стеблова два дня, пытаясь дооборудовать свою позицию, но, по зрелому рассуждению, пришли к выводу, что для обороны она (даже с учетом преимущества в артиллерии) мало пригодна. Действительно, там из всей фортификации сохранился только один старый вал, к нему необходимо было насыпать еще три таких же вала, оборудовать палисады для пушек, эскарпы, вырыть рвы и шанцы, и т.п. Все эти фортификационные работы требовали времени, а его не оставалось, так как разведчики доложили, что передовые казацкие и татарские полки уже перешли Рось и находятся под Корсунем. Чтобы запасы продовольствия в нем не достались противнику, коронный гетман еще вечером разрешил своим солдатам ограбить город. Сейчас же он дал команду поджечь Корсунь и в нем начались пожары.
   Однако, как быть дальше, перейти к обороне или попытаться прорваться к Белой Церкви, мнения разошлись. Калиновский предлагал дать бой, Потоцкий возражал, утверждая то ли в шутку, то ли всерьез, что в понедельник удачи не бывает. Кроме того, он напоминал, что у них осталось единственное коронное войско на Украине и его необходимо сохранить. Но, скорее всего, коронный гетман должно быть рассчитывал на подход князя Иеремии, с хоругвями которого его силы удвоились бы. Однако вечером того дня в плен к полякам попало несколько татар и "..бут или толмач казацкий". От татар толку было мало, но толмач оказался умным и сметливым ( то ли, как полагал Грабянка, специально подосланный Хмельницким), рассказав полякам массу всяких небылиц. По его показаниям, полученным , как это было принято в те суровые времена, после пытки каленым железом, у Корсуня находится сорок тысяч татар и пятнадцать тысяч казаков, однако, на подходе уже и хан с еще большими силами. Одновременно Потоцкому доложили, что казаки что-то делают с рекой Росью, так как уровень воды в ней под Стебловым резко упал. Все это вместе произвело на польское командование соответствующее впечатление.
   Теперь уже надежды на подход подкреплений от князя Вишневецкого, который 6 мая вышел из Лубнов, не оставалось, прорваться сквозь край, охваченный восстанием, он не смог бы. Созванный поздним вечером военный совет решил отступать в направлении Богуслава, поскольку при таком численном преимуществе противника держать оборону здесь было невозможно, отступление же давало хоть какой-то шанс на спасение. Выступать решили на рассвете следующего дня, используя так называемое "старое польское построение" ( подобное тому, какое использовал Шемберг, отходя к Крылову от Желтых вод), когда возы расставлялись в несколько рядов, окруженные конницей. а между ними двигались орудия и пехота (тот же вагенбург). Гетманы приказали каждой хоругви оставить только 15-25 самых легких возов,а все тяжелые и громоздкие бросить в лагере. Выстроив возы в двенадцать рядов и установив между ними орудия: 12 впереди и по четыре в центре и позади, окруженные крылатыми гусарами и драгунами, под защитой этого табора поляки двинулись вперед по дороге, ведущей через лес, пройдя который, до Богуслава уже оставалось совсем недалеко, а дальше можно было двигаться без опаски до самой Белой Церкви. Казаки и татары, изредка постреливая, не мешали их выдвижению, позволив всему польскому войску углубиться в лес. Но, когда около полудня поляки стали спускаться в поросшие лесом овраги, казаки и татары с обоих сторон стали атаковать табор. Гусары отражали их атаки и табор какое-то время продвигался вперед, но когда табор подошел к так называемой Гороховой Дубраве (Крутой Балке , как писал Н.И.Костомаров)- глубокому яру с крутыми склонами, то оказалось, что склон по ходу их движения вместе с дорогой обрезан, внутри яра полно воды из Роси, а на противоположной стороне в вырытых шанцах засело 6 тысяч повстанцев, которые открыли по польским хоругвям губительный ружейный огонь. Часть возов свалилось с обрыва в образовавшееся на дне яра болото, другие сбились в кучу, поднялась суматоха и в это время с двух сторон табор атаковали татары и казаки, укрывавшиеся до этого вдоль дороги. Повстанцы разорвали табор, порубили артиллерийскую обслугу и постреляли впряженных в возы коней. Сам Потоцкий попытался было прорваться на коне из кольца окружения, но его обложили со всех сторон, он получил два сабельных ранения в голову и попал в плен. Спустя еще некоторое время войско коронных гетманов перестало существовать, а вслед за этим первый порыв ветра свободы пронесся по всей Южной Руси. Произошло это сражение, или скорее разгром, в первом часу пополудни 16 ( 26) мая 1648 года, но есть и другие мнения, в частности, некоторые источники называют дату двумя днями позже.
   Восставшие захватили огромную добычу. Оказались в плену и были отданы татарам раненый в бою коронный гетман Николай Потоцкий и польный гетман Марциан ( Мартын) Калиновский. Поляки потеряли убитыми и пленными 127 офицеров,8520 рядовых. Победителям досталась 41 пушка.
   В последующем упоминавшийся выше Машкевич, Ерлич и некоторые другие писали, что между гетманами не было согласия, что Потоцкий пьянствовал даже в пути следования к Гороховой Дубраве, что Калиновского никто не слушал, ему не подчинялись и т.п. Пусть эти воспоминания остаются на совести мемуаристов, я не вижу смысла их приводить здесь, как и легенду о том, что некто Зарудный вызвался проводить польское войско через лес прямо в засаду. Правда, позднее он превращается в Ивана Галагана ( у М.Старицкого, но тот писал художественный роман) или в Никиту Галагана у Н.И. Костомарова. Современные украинские историки (например, Джеджула) считают это неоспоримым фактом, хотя любому понятно, что в войске коронных гетманов были сотни солдат и десятки офицеров, прекрасно знавших эти места и дорогу от Корсуня до Богуслава. Да и сам Потоцкий здесь за пятнадцать лет все давно изучил. Естественно, ни в каких проводниках через не очень обширный лес, да еще и по проторенной дороге, коронные гетманы не нуждались.
   Также следует специально оговорить, что в современной исторической литературе, в первую очередь, украинской, очень распространена версия о том, что казаками, устроившими засаду в Гороховой Дубраве командовал Максим Кривонос. Однако, ни Самовидец, ни Величко, ни Грабянка, о данном факте не упоминают. Ничего нет об этом и у хорошо осведомленного о различных польских источниках М.Грушевского. Не сообщает об этом и Н.Костомаров, а также авторы "Истории украинского войска". Об участии Кривоноса в Желтоводском сражении и битве под Корсунем, сведений не имеется, хотя в 1648 году он уже известен, как полковник Черкасского полка.
   Как бы то ни было, но с разгромом обоих коронных гетманов, регулярных польских войск ( помимо гарнизонов в Баре, Кодаке и еще в немногих местах) не осталось. Из баниты, преступника и изгоя Богдан Хмельницкий в течение каких-то двух недель превратился в фактического властителя всей правобережной Украйны. Теперь самое время было думать, что делать дальше.
  
   Параграф третий. Организаторы восстания Хмельницкого и их первоначальная стратегия.
  
   Во главе каждой революции, восстания, бунта, даже, если они выглядят, как внезапное или случайное проявление стихии народных масс, всегда существует организационное ядро большей или меньшей численности, которое определяет их цели и задачи, пути и способы достижения конечного результата, обеспечивает их материальные и финансовые потребности, а также и идеологическую составляющую в виде лозунгов и призывов. При этом лозунги и призывы могут носить общий характер. не совпадая с конечными целями, главное, чтобы они были созвучны умонастроениям большинства участников подобных действий или, по крайней мере, тем, кто является его главной движущей силой. Нередко, поэтому уже спустя непродолжительное время цели одной группы участников восстания или революции, не совпадают с целями других групп их участников, приобретая порой характер антагонистических противоречий, как, например, у большевиков и анархистов -махновцев в Гражданскую войну 1918-1922 года.
   Естественно, хотя в исторических трудах принято употреблять выражение "восстание Хмельницкого", на самом деле в числе его организаторов была значительная часть и других запорожских атаманов или представителей старшины реестрового войска, которые сплотились возле избранного ими гетмана, вырабатывая совместно с ним не только общую тактику действий, но и стратегию восстания. Правда, стратегические цели по ходу восстания корректировались и видоизменялись с учетом конкретных успехов или неудач общетактического характера.
   Подготовка восстания потребовала большой, напряженной и слаженной работы десятков ближайших соратников гетмана, не считая сотен его сторонников на волости, так как в кратчайшие сроки ( фактически в три месяца) необходимо было решить целый ряд важнейших задач, начав всю работу по сути с нуля. Ведь не стоит забывать, что ко времени появления Хмельницкого на островах Бучки там находилось всего 150-300 человек, живших в наспех оборудованных куренях и питавшихся плодами рыболовства и охоты. В годы предыдущих восстаний Жмайло, Трясило, Павлюку или Острянину довольно просто было создать войско численностью 20-25 тысяч человек, так как проблема заключалась лишь в его вооружении, а продовольствия и даже денег на Сечи хватало. Но в начале 1648 года проблема была не только в отсутствии вооружения, но и даже продовольствия, поэтому кошевой атаман и гетман большую часть тех посполитых, кто прибывал к ним, но не имел оружия , возвращали назад. Тем более удивительно, что уже в марте ротмистр Хмелецкий отмечает, что у восставших много скота и другой живности, большие запасы продовольствия и пороха, а численность Запорожского Войска составляет примерно 3000 человек пехоты и пять сотен конных татар.
   Откуда появилось продовольствие и скот понятно: 16 февраля восставшие очистили от поляков Сечь ( Микитин Рог), захватили скот, запасы продовольствия, арсенал. К тому же, в это время к ним присоединилось не менее 500 реестровых казаков Черкасского полка. С оружием тоже понятно, запорожцы прибывали на Сечь со своим холодным оружием и ружьями. Польские власти весной предпринимали меры по изъятию у населения огнестрельного оружия (самопалов),то есть мушкетов ( стоимость мушкета в 1632 году составляла примерно 3 талера), но, конечно, всего изъять не могли физически, так как в приграничной полосе у каждого второго был самопал, а тот, кто имел хоть какое-то оружие, считал себя казаком..
   Все же возникает мысль, что у Хмельницкого был какой-то свой источник финансирования, так как для восстания в любом случае нужны были деньги, а войсковая "скарбниця" ( сокровищница), возможно и сохранилась за десять прошедших лет, но вряд ли была очень богатой. Если верить Величко, то от сечевого товарищества восставшие перед выступлением в поход получили ( помимо хоругвей, бунчуков и булавы) две пары котлов и три орудия, что потом после подкорсунского сражения возместили в двойном размере. Между тем, судьба тех 6 тысяч талеров, которые поступили от короля на строительство чаек, остается неизвестной. Ни один автор этой темы не касался в прошлом и не касается в наше время , но, если рассудить здраво, то Хмельницкий вполне мог их использовать для подготовки восстания. Ведь реально чайки для морского похода не строились, с чем согласны абсолютно все авторы. Потоцкий же в своем письме от 31 марта королю прямо пишет о том, что повстанцы не намерены строить челны и выходить в море. Но ведь шесть тысяч талеров или восемнадцать тысяч злотых- это весьма приличная сумма (примерно 45 кг серебра) и хранил ее Хмельницкий , по обычаю того времени, не в банке и, тем более, не у себя дома, а где-нибудь до поры зарыл в какой-то из днепровских пещер. Именно эти деньги и могли быть им использованы в нужный момент. Это предположение, конечно, недоказуемо, но с учетом того, что судьба королевских талеров, так и остается неизвестной, вполне имеет право на существование. Сохранились воспоминания современников, что под Корсунем казаки были одеты в белые свитки ( серьмяги), что наталкивает на мысли о том, что Хмельницкий мог заблаговременно ( возможно даже еще до своего ареста) продумать вопросы вооружения и экипировки повстанцев. Впрочем, казаки, одетые в белые свитуи, могли быть реестровиками, это их обычная одежда. Но все же деньги нужны были и для постройки возов ( для 3-4 тысячного войска не менее 200, чтобы получилось хотя бы два ряда по 25 возов с каждой стороны табора) и для приобретения быков или волов ( не менее 400-500), которые эти возы тянули
   Кто же были, те соратники Хмельницкого, которые вместе с ним стояли у руководства восстанием и в дальнейшем его возглавили, заняв должности полковников и генеральной старшины. Прежде всего, это кошевой атаман Лутай ( Лютай), без которого оно не могло бы произойти, хотя в дальнейшем он, по всей видимости оставался на Сечи с несколькими тысячами восставших для отражения возможной атаки польских войск ( в случае неудачи Хмельницкого).
   Довольно странно, что ни Самовидец, ни Величко не называют ни одного из полковников, которые выступили с Сечи непосредственно в начале восстания. Лишь Грабянка очень скупо сообщает, что к реестровикам у Каменного Затона Хмельницкий выслал казака Ганжу, а взбунтовал их Филон Джечелий (Дженджелей, Джалалей, Джелелей). В реестре Уманского полка Иван Ганжа значится полковником в 1648 году. По общепринятой исторической версии он погиб при Пилявцах на герце в сентябре того же года. Сменил его Степан Байбуза ( Степка),известный по роману Г.Сенкевича "Огнем и мечом", как один из участников штурма Збаража в июне 1649 года. Дальнейшая судьба Байбузы неизвестна, так как в том же году на Уманском полку его сменил Иосиф Глух. Исходя из этого можно предположить, что и Байбуза также являлся участников восстания с самого его начала. Самовидец упоминает еще об Остапе (Усваницком), который был направлен гетманом вскоре после подкорсунской битвы во владения князя Четвертинского, где позже и погиб. Согласно реестру Кальницкого полка Остап ( Евстафий ) Усваницкий указан как его полковник в 1648-1649 годах, сменил его Иван Федоренко.
   Нет сомнения, что и знаменитый в прошлом предводитель морских походов Кондрат Бурляй полковник Гадячского полка в 1648-1649 годах также был с самого начала в числе ближайших сподвижников Хмельнийкого. "Зарубленный" с легкой руки Г.Сенкевича под Збаражем паном Заглобой, на самом деле Бурляй долго еще пребывал в добром здравии и даже являлся посланником запорожского гетмана в Москву. Чернята (Чарнота) в свое время бывший наказным гетманом вместе с Тарасом Трясило при штурме Перекопа в 1629 году с самого начала восстания являлся генеральным обозным Войска Запорожского, а позднее, когда в начале августа 1649 года Хмельницкий с конницей ушел к Зборову перехватить там короля Яна II Казимира, Чарнота командовал оставшимися осаждать Збараж казаками.
   Сохранившиеся и восстановленные реестры казацких полков Войска Запорожского позволяют представить общую картину его высшего командного состава в начальный период восстания. В частности, с июля 1648 года по август 1650 года Нежинским полком командовал Прокоп Шумейко, которому по свидетельству Самовидца сдался Кодак. По другим сведениям в осаде этой крепости участвовал также и Корсунский полк во главе с Максимом Нестеренко , тем самым, что вместе с Хмельницким получал аудиенцию у короля или во всяком случае у Радзеевского, а ранее упоминавшийся в связи с восстаниями Павлюка и Острянина. Правда, согласно реестра полка в 1648 году его полковниками были также Алексей Тишко, Василий Томиленко ( бывший старший реестрового войска, сподвижник Павлюка), Иван Шингирей и ,наконец, Мрозовецкий (легендарный Морозенко) Станислав Павлович, освободитель Волыни. Объяснить это возможно лишь, предположив, что Тишко, Томиленко и Шингерей являлись наказными полковниками.В частности и в 1649 году ,например, Томиленко числится среди генеральной старшины.
   С моментаа создания самого крупного в Войске Запорожском Брацлавского полка ( фактически линейного корпуса) его возглавил Данила Нечай, который сам же являлся его организатором. Несомненно Данила Нечай был в числе тех, с кем Хмельницкий прибыл на Бучки в декабре 1647 или в январе 1648 года, позже участвовал в осаде Збаража.
   Грабянка называет в числе тех, кто являлся участником восстания с его начала Мозыру, Вешняка, Воронченко, Каленика,Лободу, Небабу и других. Все они в разное время являлись командирами различных полков Войска Запорожского.
   В сражении при Желтых Водах не участвовал Максим Кривонос, вероятно возбуждавший в это время население Подолии и Брацлавщины присоединяться к Хмельницкому, а также легендарный Иван Богун, находившийся в то время, как полагают, на Дону.
   Стратегический план казацкого командования носил активный наступательный характер, предполагая прорыв на волость, прежде всего в Киевское воеводство, где к восставшим должны были присоединиться находившиеся остававшиеся еще там запорожцы и местное население. Туда же должен был подойти и Максим Кривонос с повстанцами с Подолии. Очистив Приднепровье от коронных войск, предполагалось обратиться к королю, наставивая на увеличении казацкого реестра до 12 тысяч, как это было при Сагайдачном, возвращении привилегий и вольностей, дарованных казакам королями Стефаном Баторием и Сигизмундом III, а также об упразднении унии на территории Украины. Дальше этих основных требований во время подготовки восстания и даже после первых побед при Желтых Водах и Корсуне речь не шла и в таком виде они были сформулированы в статьях Войска запорожского, адресованных сейму и июне 1648 года.
   Иными словами, лидеры восстания с самого начала преследовали лишь интересы казацкого войска и даже увеличение реестра именно до 12 тысяч не было случайным, так как в него предполагалось включить, помимо шести тысяч реестровых казаков, участвующих в восстании, еще примерно столько же запорожцев, оказавшихся вне реестра. Об улучшении положения посполитых речь не шла и даже после Корсуня Хмельницкий ограничивал их прием в войско, не желая превращать борьбу казаков за свои права и вольности в общенародную войну. Таким образом, несовпадение интересов казаков и простого народа было изначально заложено уже в самой стратегии восстания.
  
   Раздел третий. Бескоролевье.
   Глава первая. От Корсуня до Чигирина.
  
   У современных украинских историков, пишущих на тему Освободительной войны, порой можно встретить удивительные умозаключения, которые ничего общего не имеют с реальной действительностью. Некоторые вполне серьезно утверждают, что Хмельницкий участвовал едва ли не во всех казацких войнах 30-х годов, другие считают его равноправным союзником Ислам-Гирея, а не вассалом, иные полагают, что еще до начала восстания, у него была мысль создать независимое украинское государство...Короче, полный царит сумбур в головах малообразованных детей "незалежной".
   Если же оставаться на твердой почве исторических фактов, то Хмельницкий и другие казацкие вожди на первоначальном этапе восстания ( апрель-май 1648 года) ни в коей мере не отделяли себя от Речи Посполитой и мысли не имели каким-то образом дистанцироваться от нее. Пределом мечтаний казацкой верхушки, то есть тех полковников и сотников, которые вместе с Хмельницким вырабатывали стратегию восстания, являлось возвращение казацких вольностей, какими они были при гетмане Конашевиче-Сагайдачном; установление казацкого реестра численностью 12 тысяч, как в 1619 году; возвращение выборностьи старшего Войска Запорожского и всей старшины; ликвидация унии. Это те четыре требования к королю и правительству Речи Посполитой, которые проходили "красной нитью" и в предыдущих казацких войнах. Можно предположить, что Хмельницкий и его окружение рассчитывали, прорвавшись на Украйну, укрепиться в районе Белой Церкви и оттуда уже выдвинуть эти требования польскому правительству, надеясь на поддержку короля и канцлера Оссолинского. Конечно, при этом вряд ли кто тогда мог предвидеть, что фактически за три недели боев будут полностью уничтожены войска обоих коронных гетманов.
   Однако, после подкорсунского сражения возникла новая реальность, которая требовала пересмотра всей стратегии восстания, к чему Хмельницкий и старшина морально готовы не были, как и к тому, что победы при Желтых Водах и Корсуне спровоцируют пожар народной войны по всему южнорусскому краю. В результате дальнейшее развитие событий вышло из-под прямого контроля запорожского гетмана в Заднепровье и Подолии, где возникли чисто крестьянские бунты и восстания, управляемые стихией народных масс. Тем самым сложилась ситуация, когда запорожский гетман и казацкая старшина преследовали одни цели, а народные массы совсем другие. Не будет ошибкой отметить, что с конца мая и до начала июля обширная территория от Лубен до Полтавы на левом берегу Днепра, а также Подолия, Полесье и Волынь на правом, потеряли единое управление. Запорожскому гетману в какой-то мере была подконтрольна лишь собственно Украина, включая сюда Киев, Черкассы и прилегающие к ним села и местечки, а на остальной южнорусской территории, охваченной народными бунтами, царили хаос и произвол. Именно поэтому эти земли и явились лакомым куском для татар, которые не удовлетворясь добычей, полученной под Корсунем, направились грабить Киевщину и Полесье. По некоторым данным к ним присоединилось еще 11 тысяч крымцев , пришедших к Белой Церкви с ханом, а затем уже все вместе они двинулись Черным шляхом в южную Волынь и частично Подолию. Правда, казацкие вожди выдвигали требование " своих православных" в полон не угонять , но соблюдалось ли оно, трудно сказать, так как его выполнение никто не контролировал.
   Сам же гетман со своим штабом от Корсуня направился к Белой Церкви, где, несколько дней праздновал победу. Затем он сосредоточился на организационных вопросах, что диктовалось обстановкой. В первую очередь, необходимо было заняться приведением в порядок войскового устройства. Численность всей повстанческой армии, примкнувшей к казакам, которых у Желтых вод было не более 10 тысяч, к началу июня составляла порядка 30 тысяч, но только треть из них ( три -четыре тысячи запорожцев и пять-шесть тысяч реестровиков, перешедших на сторону Хмельницкого) имели военный опыт, остальные были вчерашними крестьянами, примкнувшими к восставшим нередко только с вилами и косами. Даже позднее, в июле 1649 года захваченные в плен казаки сообщали, что, хотя в войске Хмельницкого примерно 80 тысяч человек, но лишь около двадцати тысяч из них хорошо разбираются в военном деле.
   Тем не менее, такой огромной армии не было до этого времени ни у одного предыдущего казацкого вождя за все существование Войска Запорожского и, естественно, это явилось результатом большой организационной работы, проведенной штабом гетмана, полковниками и старшиной. Ведь предыдущие казацкие войны привели к тому, что от тех контингентов запорожцев, которые мог выставить Трясило и Павлюк, уже мало что и осталось. Необходима была серьезная организаторская работа, чтобы собрать всех тех, кто имел отношение к Запорожью, создать новые формирования, заняться обучением новобранцев и т.п. Но и при этом, конечно, в качественном отношении огромное войско Хмельницкого не могло сравниться с вышколенными и дисциплинированными регулярными польскими хоругвями. Безусловно, Хмельницкий не испытывал недостатка в желающих присоединиться к повстанческой армии, так как уже сам факт отступления обоих гетманов от Чигирина к Корсуню, послужил сигналом к тому, что очаги пламени народной войны вспыхнули в различных районах Киевщины, а после подкорсунского сражения пожар восстания охватил всю Южную Русь. Причем необходимо подчеркнуть, что Хмельницкий не издавал каких-либо специальных универсалов, призывающих к всенародной войне, да и вряд ли это входило в его намерения. Тот факт, что из локального казацкого выступления, какие случались и раньше, вспыхнуло пламя Освободительной войны русского населения Украины против польских поработителей-заслуга исключительно самих поляков, которые довели южнорусский народ до критической точки терпения чинимым над ним беззаконием. Стихийный характер восстания народных масс понимал и Хмельницкий, который поначалу старался не присоединять к своему войску всех желающих и даже отмежеваться от тех, кто не имел отношения к Запорожью.
   Об этом есть масса свидетельств самих же поляков, которые подтверждают, что на первом этапе восстания превращение его во всенародную войну с Польшей не входило в планы гетмана и казацкой верхушки. "Хлопов не принимает, наоборот, отсылает их по домам, обучив",-сообщал князь Заславский в письмах сейму. Радзивилл в своем дневнике относительно первого этапа восстания отмечал: "Все подданные на Руси к казакам примкнули и увеличили войско казацкое до 70 тысяч и еще больше холопов русских к ним прибывает, но Хмельницкий их к плугу назад возвращает".
   Из этих сообщений напрашивается вывод, что вожди восстания не имели намерения привлекать к восстанию широкие народные массы, что могло бы повлечь опасные последствия для ни самих, поскольку в планы казацкой старшины пока еще не входила не входила организация народной войны с Речью Посполитой, как это случилось позднее.
   Высока вероятность того этот первый этап восстания так бы и завершился, не перейдя в более высокую фазу, не случись событие, которое не мог предвидеть ни Хмельницкий, ни польское правительство и сейм. Известия о разгроме войск обоих гетманов под Корсунем, паническое бегство поляков и евреев со всей Украины в Галицию и Малую Польшу, бесчинства татар у самых ее границ, совпали с неожиданной смертью короля Владислава IV, наступившей 20 мая н.с. в Мерриче, провинциальном местечке на территории современной Белоруссии, вести откуда пришли в Варшаву немного раньше, чем сообщения о битве под Корсунем.В одночасье Речь Посполитая осталась без регулярного войска, без обоих гетманов и даже без правительства ( так как кабинет министров складывал свои полномочия в случае смерти монарха), которое могла заменить временная администрация,но ее сначала нужно было создать. Наступила пора бескоролевья, когда Хмельницкому, при всем его желании, не было с кем из официальных органов Речи Посполитой вступать в переговоры. Гетман делал ставку на авторитет короля Владислава, которого шляхта, хотя постоянно и ограничивала в правах, но все же к его слову прислушивалась. Тем более была хорошо известна его популярность среди казаков и в целом у южнорусского народа.
   Безусловно, Владислав IV смог бы найти решение возникшей непростой ситуации, но его не стало и среди высшей польской знати не оказалось никого, кто пользовался бы авторитетом равным королевскому. Правда, согласно Конституции, монаршье место временно занял примас польской церкви, гнезненский архиепископ, 70-летний старик, ничем себя не проявивший, к тому же прикованный к постели внезапной болезнью. Рассчитывать на его государственную мудрость не приходилось, но все же 25 мая он с канцлером Оссолинским предприняли первые шаги в управлении государством, оставшимся без правительства и монарха. В качестве первоочередной меры были предприняты созывы поветовых сеймиков для выборов депутатов на конвокационный сейм, назначенный на 16 июля. Одновременно стали проводиться мероприятия по формированию новых воинских контингентов в помощь гетманам ( о подкорсунской битве известий еще не было). Фактически временная власть перешла в руки Оссолинского, которого большинство магнатов недолюбливали, а тут еще пришло известие и о пленении гетманов под Корсунем. Оссолинский и его "правительство" решили созвать ополчение, которое поручили возглавить трем региментарям: князю Доминику Заславскому, ученому Николаю Остророгу и молодому Александру Конецпольского. Это решение вызвало недовольство у шляхты, ввиду того, что все трое были мало пригодны к полководческой деятельности. Словом, в Варшаве весь июнь царили хаос и анархия в государственных делах. " Перына, латына и дытына"- эти слова Хмельницкого о региментарях позднее были в ходу у поляков.
   Канцлер Оссолинский, известный своим дипломатическим искусством, тем не менее, особых успехов на дипломатическом поприще в решении казацкой проблемы не достиг. Прежде всего, вместо того, чтобы постараться разъединить хана с Хмельницким, обратясь непосредственно в Крым, он стал действовать через Стамбул. Одновременно, используя условия Поляновского трактата, он обратился за помощью к Москве, предлагая царю вторгнуться в Крым, ввиду того, что все татары сейчас на в польской Украйне. В предпринятых дипломатических шагах ему активно помогал Адам Кисель, считая себя, чуть ли не спасителем Отечества. Однако, все эти дипломатические игры, как оказалось, не принесли результатов, прежде всего потому, что в условиях анархии и бескоролевья царь и султан предпочли занять выжидательную позицию, а Ислам-Гирею продолжение военных действий сулило новые выгоды, отказываться от которых было бы глупо.
   От еще больших бед и неприятностей Речь Посполитую спасло то, что Хмельницкий и другие казацкие вожди не считали себя врагами своего Отечества и не хотели с ним войны, ставя перед собой довольно скромные задачи, о которых уже упоминалось выше. Но весть о смерти короля серьезным образом повлияла на их первоначальные планы. Совершенно понятно, что для упразднения Ординации 1638 года, возвращения вольностей и привилегий, а также увеличения реестра, совсем не обязательно было разгромить войска обоих гетманов, взять их в плен, уничтожить цвет польской шляхты и напустить татар на Украину. Конечно, выходя из Сечи, Хмельницкий и его соратники о таком громком успехе и помыслить не могли, во многом все произошедшее совершенно не вписывалось в их планы. Нет сомнения, что все они, да и "значные" рядовые казаки хотели поскорее достичь какого-то консенсуса с правительством, получить то, ради чего все это затевалось и возвратиться к привычному статусу слуг его королевской милости и Речи Посполитой. Такая мысль проходит "красной нитью" и в письме Хмельницкого к белоцерковскому подстаросте Черному, написанному еще находясь в Корсуне.В нем Хмельницкий дает ясно понять, что он не отделяет себя от польской шляхты, подчеркивая ,что Войско Запорожское-это войско его королевской милости. Войну же он трактует не как выступление против короля или государства, а как оборону от произвола магнатов. Но в то же время в письме сквозит первая попытка противопоставить народ русский народу польскому, в том плане, что они различны по своим подходам к государственной политике. В письме Черному эта мысль звучит еще не очетливо, но из воспоминаний гетмана Потоцкого о его беседе с Тугай-беем сразу после того, как он попал в плен, видно, что уже в то время казацкая верхушка вынашивала более далеко идущие планы, причем при поддержке Исмаил- Гирея. В частности, Тугай бей прямо заявил коронному гетману, что у казаков есть три условия, от которых они не отступятся. Первое и наиболее важное- создание на юге Украины вплоть до Белой Церкви своего отдельного и удельного государственно-территориального образования. Второе: возвращение всех казацких вольностей и привилегий. И,наконец, третье: чтобы на всей казацкой территории польские старосты и воеводы не имели никаких прав. Как известно, именно на таких условиях позднее после Зборова настаивал и Ислам-Гирей, поэтому, скорее всего, именно он проталкивал идею о создании ан юге Украины независимого удельного княжества, хотя бы и в составе Речи Посполитой, но под эгидой Крыма. Сам же Хмельницкий, как видно, из статей Войска польскому сейму настолько далеко в то время еще не заглядывал, хотя как следует из польских источников, на бытовом уровне всерьез подумывал о княжеском титуле,желая стать равным Великому князю Литовскому.
   В частности, Адам Кисель 31 мая в письме к примасу сообщал, что Хмельницкий формирует новое княжество, считает всю Украину своей, а Киев уже провозгласил ее столицей "Рабы уже властвуют над нами"-пишет он в другом письме. Примерно тогда же,выступая перед королевичами, маршал конвокационного сейма прямо заявил, что "... тот, ничем не примечательный козачок, последняя сволочь в Речи Посполитой монархию русскую задумал основать".
   Идея "княжества Русского" находила отклик и в широких казацких кругах, исходя из того, что земли вокруг Белой Церкви они считали своей территорией.
   Но все эти разговоры пока что оставались пустыми разговорами, хотя очень беспокоили шляхту. Фактически же все официальные требования Хмельницкого и Войска Запорожского были значительно скромнее. Да и вообще Потоцкий, видимо, не совсем правильно передал слова Тугай-бея, так как казаки издавна требовали только лишь, чтобы на их территории ( на западе ограниченной Брацлавским полком) не квартировали коронные войска, чтобы суд здесь был казацкий, а юрисдикция польских властей на них не распространялась. Но даже и эти ограниченные требования Хмельницкий еще не решался выдвинуть перед правительством Речи Посполитой.
   Надо полагать, что находясь у Белой Церкви,гетман рассчитывал, что поляки первыми вступят с ним в переговоры, что собственно, диктовалось ситуацией. Однако, как выше отмечалось, Оссолинский вместо прямых контактов с ханом и Хмельницким предпочел действовать издалека, а время шло, и запорожскому гетману предстояло самому определиться, как быть дальше.
   Знал ли он уже о смерти польского монарха или нет, видимо, навсегда так и останется тайной. Но 12 июня он решил обратиться непосредственно к королю с письмом, в котором, собственно, и излагались требования Войска Запорожского. В начале письма гетман жалуется на притеснения казаков со стороны местной украинской администрации, "жидов" и казацких полковников, назначаемых в соответствии с Ординацией, а также Потоцкого, который не только не пресекал все эти бесчинства, но и поощрял их. "Сюда, на Запорожье выступил с войском своим..,- пишет гетман далее ,-желая, видимо, и имя наше казацкое искоренить...только мы себя от милости вашей королевской себя отлучать не хотим. Коли он против воли и приказа Вашей королевской милости на нашу жизнь с войском великим посягнул, пришлось прибегнуть к помощи хана крымского... Мы как перед тем были верными подданными Вашей королевской милости, так и теперь готовы к услугам Речи Посполитой против каждого неприятеля за достоинство Вашей королевской милости отдать жизни свои..."
   Что же Хмельницкий "униженно" просит у короля? Во-первых, милосердия и прощения за этот "невольный грех". Во вторых, оставить казаков "при давних правах и вольностях",то есть отменить Ординацию. Больше никаких требований или условий в этом письме не содержится.
   Предполагалось, что казацкие послы Федор Якубович Вешняк, Григорий Бут, Лукьян Мозыра и войсковой писарь Иван Петрушенко, которым было поручено отвезти это письмо королю, должны были передать и отдельное требование от Войска. Эти требования предусматривали:
   выплату задолженности по жалованью за пять лет;
   увеличение реестра до 12 тысяч;
   чтобы православные церкви насильно не присоединялись к унии;
   возвращение вольностей, дарованных покойными королями и его королевской милостью
  
   Вместе с письмом была послана и ханская грамота, в которой хан, объяснял свой поход на стороне казаков тем, что ему Речь Посполитая не выплачивала положенную дань, а также требовал возвращения казакам вольностей и привилегий, грозя в противном случае Польше войной.
   Отдельно Хмельницкий обратился с частными письмами аналогичного содержания к князю Заславскому, коронному и литовскому канцлерам, маршалам сеймов и др.
   На следующий день после отправки посольства, к Хмельницкому поступило письмо Адама Киселя , в котором тот официально сообщал о смерти короля и советовал отправить посольство сейму. Но гетман возвращать свое посольство и переделывать письма не стал, видимо, считая, что в сложившейся ситуации так будет правильнее.
   Послание от Киселя привез гетману игумен монастыря в Гощи Петроний Ласка, отправленный в Белую Церковь 7 июня.
   К письму Киселя гетман отнесся серьезно, созвав немедленно общую раду, на которой присутствовало 70 тысяч казаков ( согласно донесению Ласки Киселю). Рада постановила направить посольство в Варшаву, отпустить татар, но не в Крым, а в Дикое поле и ждать решения правительства. Об этом уже 16 июня Кисель с триумфом докладывал в Варшаву.
   Переписка Ласки с Киселем представляет интерес в том плане, что умный любознательный монах подробно пересказывает о настроениях в казацкой среде, которые были весьма противоречивы. Главное же заключалось в том, что Хмельницкий и большая часть старшины к середине июня не желали продолжения военных действий при удовлетворении их требований, с которыми в Варшаву ранее отправилось посольство Вешняка.
   Переговоры с Киселем были выгодны и запорожскому гетману. "Чернь" требовала "идти на Варшаву", чего ни сам он, ни большая часть старшины не хотели. 70-тысячное войско не могло долго оставаться на месте в бездействии, татары отягощенные огромным ясырем и сами намеревались возвращаться в Крым, а огонь народной войны полыхал все сильнее. Переговоры же с Киселем позволяли использовать все эти факторы в своих целях. Поэтому Хмельницкий представил уход татар, как свою заслугу, сам отступил к Чигирину, куда прибыл 27 июня. Одновременно он захватил нескольких зачинщиков бунта на Лубенщине, часть из них казнил, а других отправил князю Иеремии, чтобы доказать, что бунтуют в его землях его же люди, а не казаки. Тугай -бей остался у Синих вод, а хан с 200-тысячным полоном русских людей с Украины ушел в Крым. Это была цена помощи, оказанной татарами Хмельницкому.
  
   Глава вторая. Поход князя Вишневецкого.
  
   Эти шаги Хмельницкого, продиктованные совокупностью обстоятелств, о которых говорилось выше, в Польше были восприняты с большим облегчением. В самом деле, после подкорсунского разгрома казацкое войско ожидали со дня на день во Львове и даже в Варшаве, рассказы беглецов о творимых восставшими зверствах, леденили кровь в жилах и заставляли учащенно биться сердца самых смелых от ужаса. И вдруг приходит известие, что Хмельницкий отошел к Чигирину, то есть на обычные казацкие территории, в Варшаву прибыло посольство со смиренной просьбой об амнистии и жалобами на творимые притеснения жидами, местной администрацией и Потоцким. При этом никаких особых требований Хмельницкий не выдвигает,а лишь просит отменить Ординацию 1638 года и возвратить казакам их привилегии. Под влиянием всех этих, таких радостных новостей, общественное и политическое мнение в Великой и Малой Польше стало складываться в пользу казаков. Шляхта, настроения которой всегда были изменчивы, словно ветер в мае, стала обвинять в происходящем на Украине князя Вишневецкого, которого многие недолюбливали, а также великого коронного гетмана Потоцкого, который своим попустительством беззаконию, чинимому местной алминистрацией, вызвал казацкий бунт.
  
   Между тем, совсем иначе воспринимали происходящие события те поляки, которых стихия восстания застала в Южной Руси. Страх перед взбунтовавшимися народными массами, в которых ранее паны видели своих рабов, теперь заставлял их бросать все и бежать с Украины. Судьба тех, кто не успел скрыться в пределы Малой Польши или спрятаться за стенами крепостей Винницы,Полонного, Бара и Каменца была поистине незавидной. Особую ненависть у восставших вызывали евреи, которых не просто убивали, но и жестоко издевались над ними. Эти бесчинства творили не столько регулярные казацкие части, сколько само население.
   К середине июня восстание перекинулось на Волынь и Полесье. Заднепровье, повсеместно охваченное бунтом бурлило и клокотало еще раньше, левый берег Днепра ( особенно владения князя Вишневецкого) поднялся на борьбу с поляками практически одновременно с выходом запорожцев из Сечи.
   Поэтому Вишневецкий, собравший значительное войско,хотя и выступил из Лубен на помощь коронным гетманам еще в первой декаде мая, вынужден был постоянно отвлекаться на подавление бунтов в своих имениях. Весть о подкорсунском разгроме застало его,когда он только подходил к Днепру, но переправиться через реку не смог,так как все понтоны и даже рыбацкие лодки были либо уничтожены, либо спрятаны на правобережье. В виду этих обстоятельств на военном совете было решено двигаться к Чернигову и попытаться форсировать Десну,а затем Днепр в его окрестностях. О подробностях этого похода, длившегося больше месяца, оставил свои воспоминания один из офицеров князя Машкевич, согласно свидетельству которого, княжеским хоругвям приходилось передвигаться вместе с большим обозом из поляков и евреев, бежавших из Лубен, болотистыми лесными дорогами, отражая постоянные нападения ватаг повстанцев. Если бы повстанцы не отвлеклись на осаду Чернигова, то, возможно, они не дали бы Вишневецкому переправиться на правый берег, а так ему удалось форсировать Десну, а затем и Днепр в районе Любеча и выйти в северное Полесье.
  
   Здесь, освободившись от громоздкого обоза с беженцами, которых он отправил в Малую Польшу, сам князь со своим войском повернул на юг, продвигаясь к своим вотчинным городам Збаражу и Немирову,не зная еще,что последний захвачен повстанцами.
  
   Это решение князя Иеремии, хотя и казалось неожиданным в то время,когда все поляки и иудеи, спасая свои жизни, наоборот, стремились убежать из Киевского и Брацлавского воеводств, охваченных восстанием, во Львов и далее в Малую Польшу, можно объяснить несколькими обстоятельствами. Прежде всего, здесь находились вотчинные города князя Немиров, Збараж,Вишневец,которые могли бы служить операционными базами для его войска. В Збараже в то время находились его несовершеннолетние родственники, опекуном которых князь являлся по закону, поэтому он прежде всего устремился туда,чтобы дать отдых своим измотанным хоругвям. Во-вторых, на Брацлавщине и Киевщине к началу июня в руках поляков все еще оставалось немало городов: Каменец, Бар,мощные и неприступные крепости; Межибож, Полонное, Немиров,Винница,Брацлав и другие города,довольно неплохо укрепленные. Наконец, часть магнатов из Киевского и Брацлавского воеводства находились в своих владениях, оказывая сопротивление восставшим, по возможности усмиряя бунты. Константинов ( имеется в виду Староконстантинов)- вотчинный город князей Острожских сохранялся в руках поляков, закрывая продвижение восставших ко Львову. Тем самым у князя Вишневецкого, располагавшего несколькими тысячами солдат, была реальная возможность объединиться с другими магнатами, создав заслон для продвижения восстания в северные территории, по крайней мере, до подхода посполитого рушения или хотя бы части регулярных польских войск.
   В этой связи уместно напомнить, что очаги восстания вспыхивали не повсеместно и не в одно время. Прежде всего пламя народной войны охватило южные районы Киевщины и Подолию, а также после ухода князя Вишневецкого из Лубен и прилегающие к ним населенные пункты. Причем Хмельницкий, совершая свой марш от Корсуня к Белой Церкви, а затем в Чигирин, не предпринимал каких-то особых мер для перерастания локального казацкого бунта в общенародную войну. По крайней мере, каких-либо гетманских универсалов с такими призывами в распоряжении историков не имеется. По всей видимости, направив посольство в Варшаву, запорожский гетман, как уже отмечалось выше, не был заинтересован в расширении сферы восстания и, по существу, установил одностороннее перемирие.
   Однако события уже частично вышли из-под его контроля и 10 июня по ст.ст. повстанцы, которых еврейские мемуаристы Ганновер) называют казаками ( а в то время каждый присоединившийся к восстанию считал себя казаком), подступили к Немирову. Евреи, укрывшиеся в замке, сдали его и тут же подверглись расправе. Как утверждается, при взятии Немирова было вырезано примерно шесть тысяч представителей иудейской национальности. Так это было на самом деле или нет, но понятно, что регулярные казацкие полки Хмельницкого к этому вряд ли имели какое-либо отношение.
   Но когда после взятия Немирова повстанцы (гайдамаки) приступили к осаде Нестервара (Тульчинва), вотчины князей Четвертинских, то здесь уже без участия регулярных казацких подразделений, по-видимому, не обошлось. Тульчин был укреплен достаточно для отражения татарских набегов, но одного рва, частокола и вала против повстанцев, имевших артиллерию и значительно превосходящих численно защитников города, было явно недостаточно. В Тульчин стянулись надворные хоругви Четвертинского, Замойского, Конецпольского и других магнатов, однако повстанцев прибывало все больше и больше. Польский историк Твардовский утверждает, что сюда же подошел и Уманский полк под командованием полковника Ганжи, а некий Кушевич из Бара в своем письме упоминает и Кривоноса. Несмотря на то, что осажденные отважно сопротивлялись, им все же пришлось укрыться в замке. Помимо поляков Нестервар обороняло много евреев, чем и воспользовались повстанцы. Они вступили в переговоры с поляками, требуя, чтобы евреи выдали им все свое имущество, обещая за это снять осаду. Поляки согласились. Однако восставшие вскоре потребовали и выдачи самих евреев. В замке едва не возник бунт, но, в конечном итоге, и это условие было выполнено. Тут же началась резня,в ходе которой было вырезано по одним сведениям полторы, по другим ( Ганновер)- три тысячи иудеев. Твардовский отмечает, что это произошло из-за их отказа принять православие.
   Все же осада с Тульчина была снята, но не на долго. Буквально сразу его обступили новые толпы повстанцем во главе с казацким полковником Остапом Усваницким, которого прислал якобы Хмельницкий на помощь Ганже. Оставшись без добычи, Усваницкий решил штурмовать замок и подведя подкоп, взорвал его. Теперь уже настала пора поляков разделить участь преданных ими евреев. Однако сообщения Твардовского и Ганновера об издевательствах над князем Четвертинским и членами его семьи, по всей видимости, весьма преувеличены. Остап Усваницкий здесь не погибал, так как значится полковником и в 1649 году, а якобы обсчещенная им и убившая его княгиня Софья позднее успешно вышла замуж за одного из шляхтичей, а детей у них с князем и вовсе не было.
   Тогда же в июне повстанцы под предводительством полковника Ганжи и какого-то вождя местных гайдамак Трифона захватили Брацлав, Красное, Винницу, Умань. Однако в переписке поляков проскальзывает и имя "какого-то Кривоноса". В частности, упомянутый Кушевич в письме от 8 июля сообщает: "Какой-то поганец Кривонос, взбунтовавший всю чернь украинную против людей католических и жидов, начал нападать на села и города тамошние, которые еще уцелели от татар и казаков.." Речь в письме идет о вотчинах Вишневецкого и Конецпольского : Ладыжине, Бершади, Александровке и др. По другим данным Кривонос руководил и повстанцами, захватившими в начале июля Винницу.
   Князь Вишневецкий, подошел к Збаражу, где остановился на отдых со своими измученными месячным переходом хоругвями, в самый разгар этих событий в конце июня по н.ст. Узнав о том, что Немиров, его вотчинный город в руках повстанцев, он отправил туда "карательную экспедицию", состоявшую из отряда драгун, которым удалось ворваться в город и учинить там резню. Однако местные жители сообщили о приходе карателей казацким подразделениям, которые осадили город и пять суток штурмовали замок, в котором укрылись драгуны. В конечном итоге, он был захвачен, а из поляков удалось скрыться лишь одному драгуну, который и добрался к князю, доложив о случившемся. Разъяренный Вишневецкий отправил к Немирову полторы тысячи конных всадников, но казаки к тому времени укрепили город и полякам не удалось взять его приступом.
   Обескураженный неудачей князь хотел было отойти на Волынь, но в это время киевский воевода Тышкевич, сообщил, что на его вотчинное местечко Махновку напали казаки и попросил у князя помощи. Действительно, к Махновке подступил белоцерковский полковник Иван Гиря с пятью тысячами казаков, за которым следовал конный полк Кривоноса ( скорее всего молодого Кривоносенко) в количестве тысячи сабель. Несмотря на очень плохие погодные условия. Вишневецкий, оставив обоз, поспешил на помощь Тышкевичу с одной только конницей, но до генерального сражения дело не дошло. Казаки отступили к Погребищу, а Тышкевич не дал Вишневецкому ввязаться с ними в бой, опасаясь, что, если крутой до расправы князь озлобит их, то они потом отыграются на его владениях. Вишневецкому ничего другого не оставалось как вновь отвести свои войска к Збаражу и.получив спустя несколько дней сообщение о том, что к Махновке опять приступили Кривонос и Гиря с артиллерией, он в дальнейшем даже не предпринял каких-либо попыток помочь Тышкевичу. Видимо, князь стал понимать, что его намерение сплотить вокруг себя местных магнатов, каждый из которых думал только о своей личной выгоде и корысти, обречено на неудачу, поэтому, получив известие об осаде повстанцами Полонного, вначале решил было выступить против них, а потом ,утратив интерес к продолжению военных действий, отвел свои хоругви к Константинову. Таким образом он оставил на произвол судьбы Полонное, в котором скопилось до двух тысяч шляхтичей и 12 тысяч евреев, сбежавшихся сюда со всей округи. В военном отношении богатое местечко Полонное было укреплено лучше даже чем Львов,с большим количеством артиллерии и солидным гарнизоном. Если бы Вишневецкий возглавил его оборону, то ,конечно, взять город приступом повстанцам не удалось. Поскольку же помощи ждать было не откуда, то моральный дух его защитников оказался невысоким. Первыми на сторону повстанцев перешли жители русских предместий, за ними русская часть солдат гарнизона и,в конечном итоге, 12 (22) июля Полонное было захвачено восставшими.
   О том , что происходило после этого в Полонном сохранились воспоминания современников этих событий, которые не оспаривает ни Гановер, ни Твардовский, ни южнорусские летописцы. После взятия замка было вырезано свыше 2000 евреев,700 шляхтичей и 400 шляхтянок с детьми. Повстанцы захватили до восьмидесяти орудий. много оружия и пороха. Уже в августе общая стоимость их добычи оценивалась в 4 млн злотых (для сравнения под Пилявцами в 7 млн). Взятие Полонного явилось кульминацией восстания в этом крае. Буквально в считанные дни в середине и конце июля в руках восставшего народа оказались Бердичев, Райгород, Заславль, Острог и ряд других местечек северного Полесья. Как только отсюда ушли хоругви Вишневецкого и Тышкевича, доля брацлавско-киевского края была решена. Причем активного участия в этом Хмельницкого не отмечается, но зато буквально в течение нескольких недель его отодвинула в тень внезапно возникшая фигура досель никому неизвестного Максима Кривоноса, который, по мнению поляков, фактически руководил восстанием русского народа против польского гнета, не особенно считаясь с указаниями запорожского гетмана или даже действовал вопреки этим указаниям.
   Многие польские магнаты были склонны обвинять в обострении ситуации в брацлавско-киевском порубежье Иеремию Вишневецкого, который своим вторжением в северное Полесье и "карательными операциями" по ходу своего продвижения озлобил местное население, сохранявшее до этой поры нейтралитет. Многие прямо обвиняли князя в желании приобрести славу "спасителя Отчизны" и стремлении получить вакантную булаву коронного гетмана, другим претила жестокость , с которой он расправлялся с русским населением, вовсе и не примкнувшим к восставшим. Правда, евреи и поляки, бежавшие из охваченных восстанием местностей, едва ли не боготворили князя за ту кровавую расправу ,которой он подвергал их недавних обидчиков, но большая часть польской общественности к его действиям отнеслась весьма неодобрительно. Адам Кисель, возглавивший созданную сеймом комиссию по рассмотрению казацких требований, прямо предупреждал Вишневецкого, что тот своим вмешательством подвергает опасности срыв и без того хрупкого перемирия, которое собственно в одностороннем порядке объявил Хмельницкий, отойдя к Чигирину. В ответ князь заявил, что в таком случае он вообще не может жить в стране, где так либерально относятся к бунтующим рабам. В связи с этим многие в политических кругах Варшавы ( о чем писал Рудавский) склонны были винить в последовавшем вскоре срыве работы комиссии именно князя.
   Как бы то ни было, но попытка Вишневецкого подавить восстание лишь сыграла на руку той части казацкой верхушки в окружении Хмельницкого, которая выступала против компромиссной политики гетмана и его единомышленников в сношениях с польским правительством. Похоже, что и сам гетман к этому времени изменил свое отношение к выдвинутым им раннее условиям мира,с которыми отправилась в Варшаву депутация Вешняка. Действительно, требование Войска Запорожского об увеличении реестра до 12 тысяч, сейчас, когда Хмельницкий располагал 80-тысячной армией, увеличивающейся с каждым днем, выглядели явно неадекватно сложившейся ситуации. Сейчас, когда Заднепровье, а также Киевское и Брацлавское воеводства были почти полностью очищены от поляков и евреев, и на этой территории де-факто установилось казацкое самоуправление, вести речь о восстановлении казацких прав и вольностей в объеме, дарованном прежними королями, было бы ,по меньшей мере, неразумно. То же относилось и к вопросам веры, поскольку теперь православным священникам никто не запрещал отправлять свои обряды. Иными словами, в изменившихся условиях предпочтительнее было добиваться статус-кво, соответствующего новой социально-политической реальности, а не ограничиваться теми явно чрезмерно умеренными требованиями, которые были выработаны два месяца назад. По-видимому, Хмельницкий осознал это уже к началу июля, но просто не находил причин для изменения собственных же условий мира, предложенных им королю и сейму. Скорее всего именно поэтому, не желая быть обвиненным в срыве переговоров с Киселем, он явно дистанцировался от повстанцев, общее командование которыми стало приписываться Кривоносу. Тем самым создавалась видимость, будто гетман в Чигирине ожидает начала работы комиссии по переговорам, а в том, что происходит в Заднепровье, Киевщине и Брацлавщине виновны не казаки, а народные массы, возглавляемые их вождем Кривоносом. Скорее всего, самим же Хмельницким была создана сказочка о том, что он не разделяет взглядов Кривоноса и у них даже существуют острые противоречия. Однако, на самом деле это было далеко не так. В частности, при осаде Тульчина с повстанцами действуют регулярные казацкие полки Ганжи и Усваницкого, Махновку осаждал белоцерковский полковник Иван Гиря, крепость Кодак взял нежинский полковник Шумейко. Зная крутой характер гетмана никто из этих полковников не посмел бы самостоятельно предпринимать такие действия, не согласовав их с Хмельницким.
   Все же все эти факты до поры до времени объяснялись либо инициативой неконтролируемых Хмельницким повстанцев, либо самоуправством полковников, но поход князя Вишневецкого и его кровавые расправы над мирным населением в самый разгар начавшейся работы комиссии Киселя, очень сильно сыграл на руку запорожскому гетману. Теперь в срыве перемирия можно было обвинить польскую сторону, что он не преминул сделать, найдя при этом, как отмечалось выше, соответствующее понимание и в польских политических кругах, о чем живописно повествует Рудавский, даже слегка исказивший историческую правду.
   Однако, в конце концов, Хмельницкому пришлось сбросить маску миротворца и выступить вновь в качестве общепризнанного руководителя народного восстания. С одной стороны дальнейшее усиление Кривоноса в образе вождя народных масс могло угрожать власти и авторитету самого гетмана, чего он позволить себе не мог. Позднейшие факты показывают, что Хмельницкий не терпел малейшего посягательства на свою власть и подавлял любые попытки подрыва своего авторитета. Поэтому стремительное возвышение Максима Кривоноса в качестве лидера народных масс не могло его не беспокоить. С другой стороны, к середине июля почти весь южнорусский край Речи Посполитой был освобожден от поляков, переговорный процесс ввиду действий Вишневецкого был сорван, а поляки тоже не теряли время зря, концентрируя в районе Константинова свои силы. В частности, сюда еще в рамках майских решений сейма было переброшено некоторое количество королевских гвардейцев, затем подошло подразделение литовских войск ( 1200 солдат) во главе с литовским обозным Осинским, здесь сосредоточились хоругви Заславского, назначенного одним из предводителей посполитого рушения еще в начале июня, сюда стягивались хоругви Конецпольского и Остророга, наконец, сюда отошел и соединившийся с Тышкевичем Вишневецкий после ухода из Збаража. По оценкам современников общее количество польско-литовских войск в районе Константинова превышало 10 тысяч и надо иметь в виду, что это были профессионалы своего дела, воины ,спаянные крепкой дисциплиной и обладающие превосходными военными навыками. Поляки располагали и достаточным количеством артиллерии. По свидетельству Машкевича в распоряжении князя Вишневецкого теперь из примерно 6 тысяч, с которыми он вышел из Лубен, осталось около 4000,остальные погибли или дезертировали во время отступления с левого берега. Все же по численности войско князя превышало численность отрядов остальных собравшихся здесь магнатов.
   Хмельницкий, чья разведка работала весьма успешно, знал обо всех передвижениях поляков и в свою очередь принял меры к недопущению возможного прорыва этого воинского контингента на Украину и Подолию, тем более, что крепость Бар находилась в то время еще в руках поляков. В качестве первоочередной меры к Константинову был отправлен авангард повстанческого войска под общим командованием Кривоноса ( числившегося полковником в реестре Черкасского полка), усиленный казацкими полками Ганжи и Гири, а также началась переброска других полков с левого берега Днепра на правый. Хмельницкий вновь выступает в качестве верховного вождя восстания, Кривоносу же отводится роль командира передового полка. Безусловно, в этом проявилась предусмотрительность гетмана, так как победа лично Кривоноса над поляками под Константиновым могла возвысить его настолько, что он мог не считаться более с Хмельницким. Потерпи же Кривонос поражение, моральный дух поляков мог возрасти настолько, что с ними трудно было бы садиться за стол переговоров.
   Когда именно Хмельницкий решил вновь перейти к активным действиям, сказать трудно, поскольку никаких официальных документов на сей счет не имеется. Известно лишь,что в первых числах июля на правый берег перебрасываются несколько левобережных полков,а Корсунский и Прилукский полки выдвигаются к западу с мест постоянной дислокации,10 июля Хмельницкий еще в Росаве, а часть полков сосредоточены на Масловом Ставу,но уже 20 июля гетман в Паволоче за Белой Церковью в готовности к маршу на Константинов. Тем самым Рубикон перейден и столкновение с поляками неизбежно.
   В своей обычной манере Хмельницкий, обращаясь с письмом к Доминику Заславскому объясняет эти действия "наступлением" князя Вишневецкого, а также тем, что его послы, направленные в Варшаву до сей поры не получили какого-либо ответа. Заверяя князя в преданности Речи Посполитой и ему лично, гетман обещает сразу после возвращения послов отвести войско назад. Возможно, Хмельницкий в этом письме не очень лукавит, так как послы действительно не возвращались, что вызывало в войске различные кривотолки. Судьба их была неизвестна и вестей из Варшавы тоже не было. Затем прошел слух, о чем Хмельницкому сообщил Кривонос, что казацких послов казнили в Варшаве. Как позже выяснилось, слух этот был ложным, но маховик войны был уже раскручен и остановить его было невозможно, тем более, что других послов Хмельницкого, перехваченных коронным стражником Лащом, обвинили в шпионаже и казнили по приказу князя Доминика Заславского.
   Тем временем, передовые полки Кривоноса к полудню воскресенья 16 (26) июля подошли к Константинову, где их уже ожидали в готовности к сражению поляки. Взятые в плен повстанцы рассказывали, что у Кривоноса 50- тысячное войско, не считая татарских отрядов. Видя, что Кривонос намеревается переправиться через Случ, Осинский с королевскими гвардейцами артиллерийским огнем отогнали его отряды от переправы, а польская конница, перейдя реку , атаковали повстанцев в открытом поле. Большого эффекта эта атака не имела, но Кривоносу пришлось стать табором на правом берегу Случа и занять выжидательную позицию. Между тем, один из попавших в плен казаков, сотник Полуян, рассказал, что у Кривоноса задача не вступать в генеральное сражение, а задержать здесь поляков до подхода основных сил казацкого войска, которое ведет за собой Хмельницкий.
   Узнав об этом, польские военачальники собрались на совет, ведь одно дело Кривонос,пусть даже с 50 тысячами повстанцев, другое Хмельницкий с регулярными казацкими полками. По воспоминаниям Машкевича, мещане радовались приходу казаков и даже по ночам доставляли им пиво и другой провиант, а в польском войске ощущался недостаток фуража и продовольствия. С учетом этих обстоятельств,а также по той причине,что подмоги ожидать было не откуда, на следующий день было решено отойти в Малую Польшу, чтобы дождаться там подхода ополчения, а потом уже выступить против Хмельницкого.18 (28) июля поляки выслали свой обоз под Кульчин ( село в полутора милях от Константинова) и стали двигаться за ним. Кривонос перейдя Случ попытался их задержать. Во вторник произошло новое сражение, в котором каждая из сторон считала себя победителями. Поляки хвалились, что укрыли все поле трупами повстанцев, те в свою очередь гордились тем, что их табор не был разорван и враг обратился в бегство. Сторонники Вишневецкого утверждали, что князь неминуемо одержал бы полную победу, если бы не Тышкевич, который помешал ему и не поддержал в нужный момент. Однако большинство трезвомыслящих представителей польской общественности понимали, что бои под Константиновым показали реальную силу повстанцев, которых польские военачальники , в том числе и Вишневецкий, не то, что не сумели победить, но и вынуждены были перед ними отступить, оставив поле боя Кривоносу, который сразу же занял Константинов. При этом поражение Вишневецкому нанес даже не сам Хмельницкий с регулярными казацкими полками, а какой-то там Кривонос с повстанцами, плохо обученными военному делу.
   Получив сообщение о взятии Кривоносом Константинова, Хмельницкий спустя некоторое время приказал оставить город, так как главная угроза была устранена, а вторгаться в Галицию и Малую Польшу в преддверии выборов нового короля у гетмана желания не было. Взятие же Константинова можно было объяснить самоуправством Кривоноса, что он в общем и сделал. Кривонос, ограбив город, с богатой добычей, отошел к Межибожу- укрепленному замку магнатов Сенявских, захватив который , направился к Бару. Оставленный им Константинов был сразу же захвачен Вишневецким, который учинил кровавую расправу над мещанами ( в том числе и евреями) которые остались в городе, а не ушли вместе с поляками.
   Кривонос тем временем подошел к Бару, который уже давно безуспешно осаждали местные гайдамаки и опрышки. Бар, крепость, расположенная в живописном месте среди горных отрогов на границе Подолии, не случайно называлась в народе "воротами Польской Украйны". В этом месте примерно на равном расстоянии между Каменцем и Винницей издавна существовали деревянные фортификационные укрепления, но с 1537 года, когда местечко Ров было подарено жене короля Сигизмунда I, итальянке по происхождению, и переименовано в Бар, ее родной город под Неаполем, здесь был выстроен каменный замок. Совсем недавно великий коронный гетман Станислав Конецпольский поручил французскому инженеру Боплану перестроить его с учетом последних достижений фортификационного искусства. Тот укрепил крепостные стены и возвел пять двухъярусных башен, бастион и эскарпы, превратив замок в неприступную крепость. К тому же к замковым воротам вела единственная узкая извилистая дорога, хороша простреливавшаяся из крепостных орудий, а с другой стороны к нему примыкал глубокий пруд искусственного происхождения.
   Бар был взят приступом в один день в пятницу 25 июля ст.ст.,с использованием плотов из разобранных домов, а также "гуляй-городков". Гарнизон попытался укрыться в замке, но его русская часть перешла на сторону восставших. Причем сам Кривонос даже и не руководил штурмом, а взяли Бар его подчиненные: некий Кушка, брацлавский шляхтич, какой-то брацлавский поп,а также Габач,Брацлавец и Степка,о которых мало что известно. Причем, согласно польским источникам, взятие Бара не было делом рук казаков, а "бугского и днестровского гультяйства". Впрочем, по этому поводу есть различные толкования, но ясно, что присутствие Кривоноса, пусть прямо и не руководившего штурмом крепости, сыграло в этом важную роль. Для поляков падение Бара явилось настоящей катастрофой, тем более ,что в руки восставших попали тысячи мушкетов, множество орудий. пороха и свинца. Твардовский утверждает, что было вырезано около 15 тысяч евреев, погибли все польские драгуны и немецкая пехота, захвачено в плен множество шляхтичей и шляхтянок.
   С падением Бара вся Подолия перешла в руки восставших. Подстароста теребовльский докладывал в Варшаву, что даже в Гусятине ( т.е на границе с Галицией) осталось всего несколько десятков человек ,а в "...Сатанове ни костела, ни ксендза, ни жида не найдется".
   В руках Речи Посполитой в этой местности оставался только один Каменец, к которому и направился Кривонос. Однако, в это время Хмельницкий получил известие о намечавшихся на 24 августа (ст.ст) переговорах с комиссией Киселя и отдал ему распоряжение возвращаться назад.
   Сам гетман все это время (середина и конец июля) находился в районе Паволочи, ожидая возвращения своих послов из Варшавы, а также заигрывая с Домиником Заславским, которого он хотел расположить к себе, сваливая вину за восстание на Вишневецкого. Одновременно, не желая иметь войну на два фронта, он отозвал казацкие отряды от литовской границы,чем действительно достиг определенного нейтралитета со стороны Януша Радзивилла. С учетом того, что в Стамбуле произошел государственный переворот и новое правительство стало более лояльно относиться к Хмельницкому, он возобновил переписку с крымским ханом об оказании помощи. Наконец, в самых последних числах июля гетман выступил от Паволочи в общем направлении на Константинов, куда вскоре получил приказ двигаться и Кривонос, а также Гиря и Чигиринский полк. На сосредоточение полков ушло две декады и после 20 августа (ст.ст.) вся , по некоторым оценкам, 120 -тысячная армия восставшего народа подошла к Константинову.
   Справедливости ради нельзя умолчать о том, что Адам Кисель с членами своей комиссии, добросовестно выполняя поручение сейма, пытался в августе добиться встречи с Хмельницким, однако передвигаться краю, охваченному восстанием ему было трудно. В этих переговорах не были заинтересованы и Вишневецкий, и Заславский, с которыми ему пришлось встретиться у Горыни. Коротко говоря, встреча назначенная на 24 августа не состоялась, а польское ополчение (посполитое рушение), собравшееся, наконец, большей частью к концу августа, выступило в направлении Константинова. В результате в глазах сторонников польской "партии мира" Хмельницкий оказался невиновен в срыве переговоров, в чем стали обвинять Киселя. Сторонники " партии войны", считали Киселя чуть ли не предателем, а большая часть казацкой старшины открыто утверждала, что он двоедушен, заигрывает с казаками, но сам занимает сторону поляков.
  
   Глава третья. Пилявцы.
  
   Как уже отмечалось выше, созыв посполитого рушения был принят сеймом еще в начале июня, но после отвода Хмельницким своего войска к Чигирину, наступило временное, пусть и нестойкое перемирие. Поэтому произошла приостановка и созыва ополчения, так как многие шляхтичи рассчитывали, что намечавшиеся переговоры позволят найти консенсус и военные действия продолжаться не будут. Однако после событий под Константиновым, Заславский, Остророг и Конецпольский, как назначенные сеймом предводители посполитого рушения, вновь вернулись к его созыву, назначив место сбора в Галиции у урочища Глиняны. Вишневецкий и поддерживающий его Тышкевич с таким решением не согласились, указывая, что тем самым вся Подолия и Волынь по сути отдается Хмельницкому и назначили местом сбора сочувствующих им магнатам вначале Збараж, а затем выступили оттуда к Чолганскому Камню вблизи речки Горынь в южной Волыни. Хотя Заславский, Конецпольский и Остророг являлись легитимными полководцами, однако часть шляхты, не доверяя их полководческому искусству, присоединилась к Вишневецкому, в том числе и Осинский с королевскими гвардейцами. Таким образом, под командованием князя Иеремии оказалось порядка 16 тысяч человек и Заславский,опасаясь утратить верховное командование, не стал дожидаться сбора ополчения у Глинян и тоже направился к Чолганскому Камню только со своим хоругвями численность не более двух тысяч человек. По дороге к нему примкнули местные магнаты, увеличив общую численность войска, до того же количества, что было у Вишневецкого. Первого сентября после трудных переговоров, оба войска формально объединились под общим командованием назначенных сеймом региментарей, но внутренние противоречия у них сохранились по-прежнему. В результате всех этих споров, бестолковых передвижений и противоречий между командованием, Хмельницкий, стоя на "полях пилявецких" у небольшой речки Пилявка юго-западнее Константинова получил возможность дать отдохнуть своему войску, провести глубокую рекогносцировку местности, а главное дождаться подхода татар, без которых он не рисковал вступить в сражение. Присутствие татарской орды повышало моральный дух повстанческой армии и вносило панику в польском войске.
   Сразу после достижения консенсуса между Вишневецким и Заславским, польские военачальники собрались на совет. Мнения, что делать дальше, как обычно, разошлись. Одни считали, что следует, не теряя времени, двигаться всеми силами навстречу Хмельницкому,табор которого расположился за речушкой Пилявкой, а штаб разместился в Пилявецком замке. Сторонники этой точки зрения доказывали необходимость дать генеральное сражение прежде, чем на помощь повстанцам подойдут татарские чамбулы. Другие считали, что необходимо подождать, пока не соберутся все опаздывающие хоругви посполитого рушения, так как для генерального сражения имеющихся сил недостаточно. Но окончательное решение принято не было, что внесло сумятицу в без того крайне неповоротливое польское войско, огромный обоз которого, состоявший более чем из 150 тысяч возов, неимоверно сковывал движение. Если численность боевого состава насчитывала порядка 30-35 тысяч, то челяди и обозной обслуги было в 4-5 раз больше. Не только крупные магнаты,но даже и простые шляхтичи словно вышли на прогулку, везли с собой перины, дорогую одежду, ткани, бочки с вином и пивом, золотые украшения, роскошные шатры и пр. Пиры закатывались чуть ли не каждый день, но, например,. об оборудовании переправ через речки, которых здесь было множество, заблаговременно никто не думал, поэтому переправа занимала целый день, а то и более. В войске помимо трех легитимных региментарей собралось семь воевод, пять каштелянов, шестнадцать старост, каждый из которых. не хотел подчиняться кому-либо, считая себя начальником ( "себепаном"), а обозная обслуга вообще слушалась только своих панов. Полки народного ополчения повиновались только своим полковникам, игнорируя указания вышестоящих командиров. Словом, дисциплины в войске не было, а интриги сторонников Вишневецкого и Заславского вносили еще большую сумятицу. Современники, тот же Машкевич, Радзивилл и др. отмечали, что в целом боевая часть войска, если бы оказалась под командованием умелого полководца, могла бы на равных вступить в бой с казаками, но главная беда заключалась именно в том, что все военачальники оказались не на высоте.
   Все же к 5 сентября после долгих дебатов было решено выступать к Константинову. Передовой полк Конецпольского и Остророга на следующий день подошел к городу, не встретив по пути никакого сопротивления, хотя поляки полагали, что повстанцы будут охранять переправы. Но этого не случилось, а немногочисленный гарнизон Константинова ( около пяти тысяч казаков) перед приближением передовых польских сил оставил город и присоединился к своим.
   Эти первые успехи подняли боевой дух поляков. По лагерю поползли слухи, что в рядах Хмельницкого неразбериха, что целые полки выходят из его подчинения и при первом же натиске польской кавалерии ( пехоты у поляков было очень мало) хлопы разбегутся. Шляхтичи вообще всегда были склонны к кичливости и излишней самоуверенности, но в этот раз они превзошли самих себя. Региментари сошлись во мнении, что следует навязать Хмельницкому сражение до подхода татарской орды, которая по слухам, уже была совсем близко.
   Конечно, в виду отсутствия у польских военачальников реальных сведений о противнике, стратегически правильно было бы стать лагерем перед Константиновым, используя город в качестве операционной базы, обустроить и укрепить лагерь в инженерном отношении, наладить пути подвоза фуража и провианта, организовать разведку. Однако, в тот время не только вожди, но и простые шляхтичи были охвачены лишь одним желанием встретиться с Хмельницким, разгромить его армию и возвратиться по домам, чтобы принять участие в элекционном сейме. С учетом этих настроений 8 сентября ст.ст. передовой полк поляков под командование Зацвилиховского ( бывшего в одно время казацким комиссаром) выдвинулся к казацким позиция под Пилявцами. Здесь поляки столкнулись с высланным им навстречу казацким разъездом и,опрокинув его, продвинулись вперед. За передовым полком последовало и все войско со своим гигантским обозом. Надо отметить,что позиция для польского войска была выбрана крайне неудачно. У села Пилявцы левый берег Пилявки ( или Синявы, а на самом деле Иквы) был неровный, холмистый, болотистый с прудами прегражденными несколькими греблями. Держать оборону здесь, особенно обоза, который разместился на шести холмах, было трудно. Штаб Хмельницкого, как уже упоминалось выше разместился на правом берегу в Пилявецком замке, а казацкий табор был расположен рядом на просторной равнине у села Пилявцы.
   Таким образом, первоочередная задача поляков заключалась в том, чтобы переправиться через брод какого-то притока Пилявки и оборудовать здесь свой лагерь,но казаки у брода вырыли шанцы и не давали им форсировать речушку. "Одну греблю на Пилявке речке и шанцы около нее мы захватывали и теряли три раза, пока наконец конницей не очистили берег,переправив ее под неприятельским огнем",- писал позднее А.Кисель.
   Собственно говоря о подробностях того, что произошло в дальнейшем сообщают лишь польские источники, южнорусские летописцы об этом упоминают вскользь и то со ссылками на Твардовского, Коховского и др. польских историков, которые освещают происходящие события довольно детально.
   Итак, из того, что известно следует, что поляки, перейдя на правый берег Пилявки разбили здесь лагерь и стали решать, что делать с обозом, оставить его на прежнем, непригодном для обороны месте или передислоцировать. Как обычно, единого мнения достигнуто не было, предводители обменивались записками, даже не считая нужным встречаться друг с другом. Конец их колебаниям положил запорожский гетман, который утром 13 сентября вывел на поле свои полки и навязал противнику сражение. Коховский сообщает,что Хмельницкий ездил перед полками, обращаясь к казакам с короткими речами и поднимая их моральный дух. В результате последовавшей кровопролитной битвы польская конница была отброшена назад на левый берег, потеряв при этом много всадников переправлявшихся через речку под плотным ружейно-артиллерийским огнем. Некоторая их часть утонула в пруду.
   Как обычно бывает в таких случаях, в польском стане началась сумятица. Сразу возникло множество слухов, основным из которых был тот, что накануне к Хмельницкому подошло подкрепление от крымского хана. На самом деле татар было всего 3-4 тысячи под командованием Карачи-мурзы или Тугвй -бея, основная же их масса подошла только в пятницу, но поляки считали, что к запорожскому гетману прибыл хан со всей ордой. Кто-то вспомнил, что поздним вечером в казацком лагере слышны были радостные крики, доносился звук бубнов и цимбал. Захваченные в плен повстанцы показали, что Хмельницкий уже было собирался отступать, но подошли татары и он воспрянул духом, желая двинуть на поляков все свои силы. Гораздо позже, уже после бегства поляков из-под Пилявцев многие пришли к мнению, что татар и вовсе не было,а Хмельницкий переодел в татарский наряд несколько тысяч казаков, которые криками:"Алла!" выдавали себя за татар.
   Как бы то ни было на самом деле,но тревога объяла польский лагерь. Никто ничего толком не знал, а неизвестность пугает больше всего. Вечером предводители польского войска собрались на совет. Позднее Остророг писал, что решено было под прикрытием табора из обозных возов отвести обоз к Константинову, как в свое время поступил Жолкевский после битвы при Цецоре. Боевая же часть войска должна была остаться на месте и на следующий день вступить в сражение с Хмельницким. Возможно, это было и правильное решение,но ротмистр Минор,которому было поручено организовать табор из обозных возов и отвести его к Константинову, прибыв к обозу, не застал там возов Заславского,Конецпольского и других магнатов,которые самовольно ушли к Константинову под охраной конных хоругвей. Об этом прошел слух в польском лагере. Как на грех предводители войска собрались на совет, вырабатывая план завтрашней операции, и их не могли найти. Возникла страшная паника, раздались крики, что региментари сбежали и часть конницы тоже ушла, бросив остальных на произвол судьбы. В результате началось повальное бегство. Бежали все, бросая, оружие, артиллерию и все имущество частично прямо на месте, частью по дороге и на переправа. Сейчас у современных украинских историков можно встретить мнение будто к такой панике привела ночная атака на польские позиции нескольких казацких полков,под командой Кривоноса, но это ,скорее всего выдумка, так как бегство поляков произошло неожиданно и для самих казаков. Заславский даже не стал задерживаться в родном Константинове,а последовал к Вишневцу, Конецпольский-к Бродам, Остророг устремился к Олеську, а остальная шляхта, кто куда.
   Огромная, отборная армия, состоявшая из профессиональных воинов, отлично экипированная, хорошо вооруженная и не нуждавшаяся ни в фураже ,ни в провианте буквально за несколько часов разбежалась без единого выстрела со стороны противника. Причем страх, обуявший поляков был настолько велик, что многие даже не понимали куда и зачем они бегут.Кисель ,бросивший все и удиравший верхом на коне позднее писал : " Бегут все ,а вместе с ними бегу и я со своим искалеченным здоровьем-сам не знаю куда. Некоторые уже успели до Вислы добежать". О Вишневецком говорили, что он на обыкновенном возу отправился к Збаражу, а Конецпольский, якобы загнал по дороге коня и обменявшись одеждой с каким-то карестьянином под видом хлопа добрался к Бродам, своему вотчинному местечку.Надо полагать, что Хмельницкий,обязанный своими бедами черкасскому старосте, теперь был доволен вполне.
  
  
   Раздел четвертый. Мирный год.
   Глава первая. От Пилявки до Замостья.
   О численности польской и повстанческой армий, сошедшихся у речки Пилявка, в исторической литературе нет единого мнения. Южнорусские источники не называют конкретных цифр, а польские должностные лица, мемуаристы и историки приводят об этом совершенно разные сведения. " Уже нас ...больше двадцати тысяч..." сообщал Осинский в письме от 10 сентября н.ст., добавляя, что каждый день подходят новые пополнения. Каштелян чеховский неделю спустя в письме в Варшаву из-под Константинова насчитывает тридцать тысяч шляхтичей, а Радзивилл, ссылаясь на это его же письмо сообщает уже о 40 тысячах. Голинский отмечал, что численность войска доходила до 30 тысяч, а обозной обслуги насчитывалось втрое больше. Староста ужендовский Ржечицкий называет цифру 36 тысяч и ее позднее подтверждает Коховский. По мнению Машкевича численность войска составляла 40 тысяч. С ним согласен и Рудавский, но он уточняет, что численность обозной обслуги и челяди достигала 200 тысяч при 100 тысячах возов. Эти же данные о количестве возов подтверждает и Твардовский. Шайноха и Кубаля согласны с ним, но у Ганновера численность войска возрастает до 80 тысяч при 150 тысячах возов, у казаков он насчитывает 600 тысяч человек. Однако, Силуян Мужиловский, рассказывая в Москве об этом сражении, официально утверждал, что численность казацкого войска составляла 120 тысяч при 100 орудиях И это, по видимому, верно, так как упоминавшийся выше чеховский каштелян сообщает о том, что Хмельницкий привел к Пилявке 12 полков, численностью каждый до 15 тысяч, а Шайноха называет даже конкретную цифру 118 тысяч. В любом случае польское войско под Пилявкой по своей численности минимум в три раза превосходило и авангард Стефана Потоцкого, высланный в степь в апреле его отцом, и войско обоих коронных гетманов под Корсунем вместе взятые.
   Хотя источники не сообщают, о каких казацких полках и их полковниках рассказывал в Москве Мужиловский, но из отдельных упоминаний польских и южнорусских авторов можно попытаться составить об этом хотя бы общее представление. Естественно, здесь находился Максим Кривонос, "первый полковник", как о нем позднее напишет С.Кушевич, повествуя об осаде Львова, начавшейся в конце сентября. Не ясно только возглавлял ли он Черкасский полк, в реестре которого значится его командиром или же какое-то другое повстанческое формирование. Нет сомнения, что при Пилявке находился и Уманский полк Ивана Ганжи, очищавшего от поляков Подолию. По всей видимости не обошлось это сражение и без Белоцерковского полка Ивана Гири, который все лето сражался в этой местности с поляками вместе с Кривоносом. По всей видимости здесь же находился и Кальницкий ( Винницкий) полк ,первым командиром которого в 1648 -1649 годах являлся Остап Усваницкий, взявший двумя месяцами ранее Нестервар (Тульчин) Почему-то никто из историков того времени не упоминает самый большой Брацлавский полк, возглавляемый Данилой Нечаем, но без него Пилявецкое сражение объективно не могло состояться, как и без Киевского полка во главе с Михаилом Кречовским. Польские источники, все без исключени, называют участником пилявецких событий и последующей осады Львова наказного полковника Переяславского полка Петра Головацкого ( видимо, Яков Романенко оставался в Переяславле). Нет ясности относительно Чигиринского (Федор Якубович) Каневского ( Остап Голуб) и Корсунского ( Максим Нестеренко), а также большинства левобережных полков.
   Сражение днем 13 сентября, хотя и не привело к победе поляков, однако не повлекло за собой для них и катастрофических последствий . Войско несколько утратило моральный дух, но военачальники планировали новое сражение уже на следующий день, рассчитывая нанести Хмельницкому серьезное поражение. То есть о какой-то особой боязни повстанческой армии еще днем речи не было. Отвод обоза на новые позиции не свидетельствует о предполагавшемся отступлении, а был предпринят лишь в качестве разумной меры предосторожности. Все польские источники: и воспоминания непосредственных участников тех событий, и работы позднейших историков утверждают, что в казацком лагере вечером все было спокойно, ночного нападения на польский лагерь не было, и о бегстве поляков в войске Хмельницкого узнали только утром от местных крестьян, да и то, обнаружив, что польский лагерь пуст, вначале предполагали какое-то коварство с их стороны.
   В чем же причина столь панического и внезапного бегства такого огромного, отлично вооруженного и экипированного войска?
   Их несколько. Прежде всего, последнее десятилетие, на всем протяжении которого не было ни войн, ни вооруженных конфликтов, привело к тому, что привыкшие к мирной жизни шляхтичи рассматривали созыв посполитого рушения , как возможности блеснуть удалью, богатством, зажиточностью перед другими, кичась убранством своих шатров, дорогой одеждой, доспехами. Для многих предстоящие военные действия представлялись чем-то вроде выезда на охоту, на пикник, где можно было хорошо провести время, попировать и повеселиться. Шляхетская молодежь в возрасте до тридцати лет прежде не участвовала в военных действиях, не имела военного опыта, поэтому в ее понимании этот поход представлялся чем-то вроде легкой прогулки. Во-вторых, в польском войске отсутствовало единоначалие- основа воинской дисциплины. Три региментаря, не считая Вишневецкого и Тышкевича, больше десятка старост, командиры поветовых хоругвей, не подчинявшихся друг другу и старшим начальникам, объективно не могли обеспечить порядок и дисциплину в таком разношерстном войске, которое во время передвижения должно было неминуемо растянуться на десятки верст. Возглавлявшие армию Заславский, Конецпольский и Остророг не были трусами, а каждый из них в отдельности являлся смелым и отважным воином. Но для командования столь большим войском необходим был талант, если не стратега, то хотя бы тактика. Однако ни один из трех похвастать качествами полководца не мог. Что касается Вишневецого, то он, обиженный за то, что не ему поручили верховное командование, похоже, вообще не вмешивался в вопросы управления войском .
   Огромный и неповоротливый обоз в мировой истории войн загубил не одно войско, но в данном случае количество возов не имело особого значения. Обоз можно было оставить у Константинова, где он уж точно находился бы в безопасности, а не тащить его за собой на болото. Тот факт, что поляки поступили вопреки здравому смыслу, еще раз свидетельствует об отсутствии полководческих качеств у их предводителей.
   Естественно, что в таком из рук вон плохо управляемом войске для того, чтобы вызвать панику порой достаточно пущенного кем-то слуха или простого разговора. Если проанализировать воспоминания участников тех событий, то панические настроения возникли у некоторых шляхтичей еще до начала сражения, в результате одних только слухов о появлении в лагере Хмельницкого татар. Страх перед татарами в то время был присущ и полякам и русским на генетическом уровне, но сам по себе слух о прибытии к запорожскому гетману орды ( и даже прямое столкновение с татарами) еще не вызвал всеобщей паники. Ведь днем польская конница отважно бросилась на татар и храбро с ними сражалась. Панические настроения усилились к концу неудачного сражения и особенно после того, как в лагере узнали о том, что возы региментарей и часть драгун ( выделенных для их охраны) ушли к Константинову. Однако, даже в этот момент еще можно было прекратить панику, если бы Заславский и другие вожди поляков появились в это время среди солдат.Ведь так годом позже поступил король Ян Казимир, проехав при свете факелов перед солдатами по всему лагерю под Зборовом. Но именно тот факт, что никто из региментарей и более мелких начальников не появился перед войском, укрывшись где-то на военный совет, и привело к невиданному взрыву паники. В самом деле, в солдатской среде появились слухи о новом подходе татар, польский обоз и часть конницы ушли, никого из начальников нет- следовательно, логично напрашивается вывод, что все начальство сбежало, бросив войско на произвол судьбы. Солдат хорошо сражается, да и вообще чувствует себя уверенно, когда он видит рядом командира. Если же командира рядом нет, солдат теряет моральный дух и нередко впадает в панику. Этой прописной истины региментари как раз и не учли.
   Что происходило в это время в казацком лагере практически не известно. Никто из тех, кто там находился, воспоминаний не оставил. О прибытии татар также существуют различные версии. По одной из них накануне сражения вечером в казацкий табор прибыл 3-х или 4-тысячный татарский чамбул во главе с Карачи-мурзой (поляки сообщают, что командовал татарами Тугай -бей). По другой- основная масса татар подошла лишь к пятнице и отправилась в Галицию, не присоединившись к запорожскому гетману. Хмельницкий же, якобы просто переодел в татарскую одежду несколько тысяч казаков и бросил их в бой 13 сентября.
   Авторы "Истории казацкого войска" ( г.Львов,1936 год издательство Тиктора) в целом придерживаются польских источников, лишь детализируя ход сам ход сражения у Пилявцев. В частности, они уточняют, что казацкий табор, состоявший из шести рядов возов, стоял в верховьях Иквы среди речушек и прудов. Местность впереди- широкое ппросторное поле, была пересеченной оврагами и балками. К северу через какую-то речушку без названия имелся брод, рядом гребля, которую казаки укрепили шанцами. Именно за эту греблю продолжались бои трое суток- с 9 по 12 сентября ( о чем писал Кисель),она переходила из рук в руки,но,наконец,12 сентября полякам удалось ее захватить. Там уже ранее казаками были оборудованы шанцы, но поляки, по всей видимости, их дооборудовали. Польский лагерь изначально был разбит к северу от этой гребли в не совсем удачном для обороны месте, а весь обоз располагался еще севернее. Обе противоборствующие стороны разделяли Черный шлях и упомянутая гребля.
   Вечером 12 сентября к Хмельницкому подошел татарский чамбул, численностью примерно 3000 человек, которые утром следующего дня и завязали сражение. Так как их было не много, то польская конница ( а все польское войско состояло из конницы, за исключением немецкой пехоты Осинского и артиллерии Арцишевского), перейдя без команды брод у гребли, бросилась на них. На этой пересеченной местности началось беспорядочное сражение, в которое втягивались все новые и новые польские конные хоругви. У Вишневецкого и Заславского, да и у Тышкевича, имелось несколько панцирных хоругвей, но понятно, что на такой местности, пересеченной ярами и балками, толку от них было мало. Хмельницкий, воспользовавшись сумятицей на поле боя, ввел в сражение артиллерию, которая сосредоточила огонь по гребле. Поляки вынуждены были оставить шанцы у гребли и отойти, оставив свою конницу без прикрытия. Тогда к гребле двинулась казацкая пехота, а конные казацкие полки пришли на помощь татарам. Потеряв большое количество конницы, в том числе и убитыми на броде под плотным ружейно-артиллерийским огнем, и утонувшими в пруду, поляки вынуждены были отступить и укрыться в своем лагере. Но выяснилось, что для эффективной обороны лагерь мало пригоден и региментари приняли решение отступать к Константинову. Татары и казаки продолжали осаждать лагерь и в нем возникла паника. С наступлением вечера предводители польского войска и другие командиры стали тайком удирать, что привело к повальному бегству. Так об этом сражении повествуют авторы "Истории украинского войска" и их версия практически не расходится с сообщениями польских источников.
   Справедливости ради следует отметить, что не все польские военачальники потеряли голову и ударились в беспорядочное бегство. По сообщению Коховского командир немецкой пехоты, упоминавшийся выше литвин Осинский, и начальник артиллерии Арцишевский, покидая свой стан последними, оставили на валах много факелов, чтобы создать впечатление о том, что в польском лагере все спокойно. Позже, на следующий день, у переправы через Случ немецкая пехота вступила в бой с преследовавшими беглецов казаками, потеряв много солдат. Однако, по существу, это и были все потери поляков в живой силе, так как при этом повальном бегстве убитых и пленных фактически не имелось. Зато победителям достались несметные богатства, что-то около ста тысяч возов с конями, провиантом, фуражом, тканями, золотом, драгоценностями. Все это частично оставалось в обозе, частью было брошено по дороге и на переправах Польские авторы приводят поистине фантастические рассказы о том, что среди трофеев одна только женская юбка была оценена в 80 тысяч злотых, уздечка с драгоценными камнями- в сто тысяч злотых, были найдены золотые доспехи и т.п. Общая сумма добычи по позднейшим подсчетам составила свыше 7 млн. злотых. Серебряную посуду отдавали позже за стакан горилки. Сам Хмельницкий рассказывал позднее своему бывшему преподавателю профессору Мокрскому, что возов с такими драгоценными трофеями насчитывалось 6450, из ста тысяч , доставшихся победителям.
   О потерях со стороны повстанческой армии сведений не имеется, но, видимо, в дневном сражении 13 сентября и в предыдущие три дня они были достаточно существенными. Есть версия, приведенная правда, два века спустя, что здесь на герце погиб и уманский полковник Иван Ганжа. Там ему установлен памятник, а соседнее с Пилявцами село носит название Ганжеевка. После него Уманский полк возглавил Степан Байбуза.
   Казаки, занятые подсчетом трофеев, беглецов преследовали вяло и без особого энтузиазма. 14 сентября был занят Константинов, в котором обнаружились большие запасы оружия и провианта. Хмельницкий лично ездил к Вишневцу, надеясь застать там Вишневецого, но князя в нем не оказалось, а гарнизон крепости, несмотря на свою малочисленность, был настроен по-боевому и штурмовать Вишневец не стали. Также оставили в покое и крепость у Бродов, вотчины Конецпольского. Все это запорожский гетман, видимо, считал мелочью, так как перед ним встал более серьезный вопрос-что делать дальше. Вопрос этот был действительно важный, так как 120-тысячную армию нельзя долго оставлять без движения, поскольку ее моральный дух непременно упадет, но и распускать чернь по домам накануне элекционного сейма было бы неразумно. Кушевич в своей истории войн Хмельницкого, написанной буквально по "горячим следам", сообщает, что у казацких вождей было две версии последующих действий. Кривонос, раненый в предыдущих сражениях, предлагал укрепить переправы над Случем, речкой, по которой должна в дальнейшем проходить граница казацких территорий, и в Галицию не входить. Однако, то ли Тугай-бей, то ли Выговский (по версии Коховского) настаивали на дальнейшем продвижении к Львову и дальше к Замостью, с чем согласился и гетман. Позже, уже после осады Львова возникла версия о том, что необходимы были деньги для расплаты с татарами, вот почему и пришлось осаждать столицу Руси. Однако, эта причина представляется маловероятной, буквально спустя несколько месяцев Мужиловский в Москве рассказывал, что татары из-под Пилявцев были отправлены в Крым, а у Хмельницкого их оставалось всего несколько тысяч. При той добыче, которая была захвачена у поляков после пилявецкого сражения, с ними можно было расплатиться без труда. Вероятнее всего, войско требовало продолжения похода на Варшаву и гетман вынужден был подчиниться его требованиям. С другой стороны, возможно, и ему самому накануне выборов нового короля хотелось находиться поближе к Варшаве. Видимо, Хмельницкий не хотел упускать инициативу лидера восстания из рук, поэтому, чтобы не возникло мнение,будто им управляет стихия масс, он двинул свои полки на Львов и 28 сентября по ст.ст. уже стоял под стенами столицы польской Руси.
   Львов к такому сценарию развития событий готовился давно, сразу после подкорсунского сражения. В городе было достаточно и артиллерии, и оружия, и провианта, Высокий Замок был хорошо укреплен и гарнизон его был настроен воинственно. Но львовские власти беспокоило то, что по всей Галиции то там, то здесь вспыхивали бунты. Небольшой по численности группой местных повстанцев ( 800 человек) был захвачен Луцк, центр целого воеводства, затем Дубно Опрышки захватили Гусятин, Сатанов и Теребовль, ходили слухи что Хмельницкий тайно послал в Галицию 70 казаков, которые ведут среди местного населения агитацию присоединяться к восстанию. У поляков имелись сведения, что православные священники не только морально поддерживают казаков, но и помогают им оружием и боеприпасами (в частности, в этом подозревали владыку львовского Желиборского и луцкого Антанасия Пузину).
   Первые известия о пилявецком разгроме поступили во Львов 16 (26) сентября. Путь, на который обычно требовалась неделя, беглецы, охваченные ужасной паникой, преодолели за два дня. Их панические настроения передались и жителям города, часть из которых, прихватив кое-какое имущество, присоединилась к бегущим, которые не намерены были здесь задерживаться долго, как например, Заславский, который только поменял во Львове лошадей и устремился дальше в Малую Польшу.
   Оборону города по просьбе магистрата возглавили Остророг, Вишневецкий и его швагер Александр Конецпольский. В качестве первоочередной меры они потребовали от городских властей деньги на набор войска. Очень оперативно с горожан ( в виде обязательной контрибуции) было собрано миллион злотых и еще на 300 тысяч серебряных украшений , которое также перелили в монеты. Формирование войска для обороны города проводилось из местной шляхты и тех, кто все еще продолжал бежать из Пилявцев. Желающих вновь сражаться с казаками оказалось не очень много, Вишневецкому, Конецпольскому и Остророгу удалось собрать всего порядка трех тысяч солдат. Все же это была какая никакая сила и городские власти слегка воспрянули духом. Однако, при первых признаках приближения повстанческой армии, Вишневецкий и Остророг, забрав все собранные деньги, 25 сентября (5 октября) увели эти три тысячи солдат к Замостью, объяснив в письме городскому магистрату уже с дороги, что с такими малыми силами оборонять Львов все равно невозможно, поэтому они уходят на соединения с более крупными военными контингентами Короны.
   Эта весть поразила горожан словно громом, подобного мошенничества от знаменитых магнатов никто не ожидал. Поступок был подлый, что и говорить, но все что ни делается, делается к лучшему. Возможно, благодаря их бегству Львов и уцелел. Хмельницкий уже предвкушавший встречу со своими давними непримиримыми врагами, узнав об их бегстве, потерял интерес к городу. Он просто обложил его со всех сторон, но запретил жечь предместья и уничтожать водопровод. После взятия Кривоносом Высокого Замка, высоты господствующей над городом, казаки могли уничтожить Львов артиллерийским огнем, но гетман не стал этого делать. Приступа не было, лишь изредка постреливали то одна, то другая казацкие пушки. Горожане, поначалу приготовившиеся к обороне, заподозрили в этом какую-то военную хитрость и сами сожгли предместья, причинив себе большой убыток. Отдельные локальные попытки казаков забраться на крепостные стены горожане отражали, неимоверно гордясь этим, но Хмельницкий и не думал начинать серьезный штурм. Чем он руководствовался, трудно сказать, возможно, вспоминал годы своей учебы здесь, может быть, не хотел разрушать столицу Руси, кто знает. Факт тот, что 1 октября он по собственной инициативе вступил в переговоры с городскими властями. Три письма написал гетман, пока, наконец, магистрат не согласился на прямые переговоры. К гетману был направлен упоминавшийся выше профессор Мокрский, его бывший преподаватель. По свидетельству современников, Хмельницкий обнял его и встретил весьма приветливо. Опуская несущественные подробности, магистрат согласился выплатить 200 тысяч злотых выкупа ( для татар, как утверждал Хмельницкий).После того как деньги ( большей частью товары) были собраны и отданы татарам, 16 октября Хмельницкий увел свое войско ( по некоторым данным примерно 60 тысяч), произведя на прощанье залп из 20 орудий по крепостной стене, которая в этом месте обрушилась. Тем самым он дал понять горожанам, что было бы, пожелай, он стереть Львов с лица земли.
   Как и опасались львовские власти, присутствие казаков у Львова дало новый толчок к бунтам и восстаниям. Однако, Хмельницкий, похоже, легально ничем их не поддерживал, занимая нейтральную позицию. Правда, галицийский шляхтич С. Высочан привел ему 15 тысяч опрышков, пополнив повстанческое войско, но сам гетман бунтовать Галицию намерен не был, это не входило в его планы. Хмельницкий в своих поступках всегда был последователен и руководствовался логикой , а также здравым смыслом. Выступая в роли поборника попранных казацких прав и борца против панского произвола на Украине и в Подолии, он оправдывал свои действия борьбой за свои права и права своих товарищей по оружию. Широкая польская общественность знала о произволе, царившем в Южной Руси, поэтому в высших правительственных кругах многие обвиняли в восстании не столько казаков, сколько Потоцкого и местных панов. Но начни Хмельницкий бунтовать Галицию, где казаков сроду не было, а влияние католической церкви было огромным, ему свои действия было бы трудно объяснить, тем более в условиях, когда в Варшаве уже начал работу элекционный сейм. Если бы не требование войска (главным образом "черни"), то гетман, скорее всего, вообще оставался бы на Случе и никуда не двигался. Вынужденный же считаться с мнением восставшего народа и части старшины-сторонников " партии войны", он просто тянул время, потратив две недели на ненужную осаду Львова, а затем и Замостья, в котором Вишневецого уже не было ( князь уехал в Варшаву на сейм),но крепость эта была неприступной с мощным гарнизоном и реально взять ее гетман и не пытался. Один только раз по настоянию генерального обозного Чарноты Хмельницкий разрешил ему пойти на на штурм, в ходе которого погибло немало казаков и сам Чарнота получил ранение в ногу. Это поубавило у многих охоты к штурму неприступной крепости и казаки предпочли заняться ограблением ее окрестностей, чему Хмельницкий не препятствовал. На переговоры по поводу снятия с Замостья осады был вызван из Львова все тот же профессор Мокрский и к концу ноября, наложив на Замостье чисто символическую контрибуцию в 20 тысяч злотых, Хмельницкий заключил с горожанами мир. Казацкий лагерь сразу же превратился в большой рынок, где казаки сбывали местным жителям награбленный провиант и трофеи, добытые при Пилявцах.
   В чем заключалась эта выжидательная и многим в его войске непонятная тактика Хмельницкого?
   Все действия и поступки гетмана после победы при Пилявцах были строго продуманы и рассчитаны таким образом, чтобы, не начиная новой войны с поляками, дождаться избрания короля, в глазах которого и он сам, и казацкое войско выглядело бы не смутьянами и бунтовщиками, а верными слугами его королевской милости, вынужденными взяться за оружие, обороняясь от панского произвола. Гетман и казаки в то время никоим образом еще не отделяли себя от Речи Посполитой, продолжая считать Южную Русь составной частью польско-литовского государства и об отделении от него даже не помышляли. Своим острым умом Хмельницкий понимал, что избранному королю во время восшествия на престол не нужна новая война и, замирившись с казаками, он сильно выиграет в глазах общественного мнения. Лично гетману и его окружению война также не нужна была, поскольку и он сам, и старшина не намерены были воевать с Речью Посполитой, им достаточно было возвратить свои старые привилегии и вольности, присоединив к ним некоторые новые, которые они и так себе уже отвоевали саблей и ружьем. Эти права, существующие де-факто, необходимо было просто закрепить де-юре на самом высоком правительственном уровне при поддержке вновь избранного монарха. Главное же, повстанческая армия после восьми месяцев почти непрерывных сражений нуждалась в отдыхе. Надвигалась зима, в таборе начались болезни. У войска было достаточно трофеев, но что от них толку, если ими нельзя распорядиться. Кроме того, освобожденные от поляков территории нуждались хоть в каком-то управлении, а в отсутствие гетмана и войска там царила анархия.
  
   Глава вторая. Выборы короля.
   Хмельницкий, обладавший природными дипломатическими способностями и располагавший хорошо разветвленной разведывательной сетью, достаточно ясно представлял себе расклад политических сил на элекционном сейме На польский трон реально претендовало три кандидата- два брата покойного Владислава, Ян Казимир и Карл -Фердинанд, а также семиградский князь Юрий Ракочи, который лелеял надежду возвести на престол то ли младшего сына Сигизмунда, то ли старшего Юрия. Ничего невозможного в этом не было, так как Стефан Баторий, тоже семиградский князь, уже был избран более полувека назад польским монархом. На руку Ракочи играло негативное отношение к Яну Казимиру, бывшему иезуитскому кардиналу, многих магнатов, считавших его легкомысленным, не особенно умным и, в целом, пустым и даже психически больным человеком. Однако, видимо, по этой причине канцлер Оссолинский и проталкивал его кандидатуру, рассчитывая в дальнейшем подчинить монарха своему влиянию. Многие высшие польские сановники понимали замысел Оссолинского, поэтому склонялись к кандидатуре Карла (тоже бывшего католического епископа) или даже Ракочи. Семиградский князь также не сидел сложа руки и попытался было вначале прибегнуть к помощи турецкого султана, но особого понимания в Стамбуле не нашел. Тогда он решил действовать через молдавского господаря Василия Лупула, на чьей дочери был женат Великий Литовский князь Януш Радзивилл, а также известного в дальнейшем польского диссидента Юрия Немирича.
   В центре этой политической карусели оказалось и Войско Запорожское. И Ян Казимир (а точнее Оссолинский с Киселем), и Ракочи предпринимали попытки заручиться поддержкой Хмельницкого, но с Киселем на эту тему гетман вел переговоры сразу после смерти Владислава и, по-видимому, после пилявецких событий этот вопрос был решен окончательно, тем более, что позднее королевич Карл снял свою кандидатуру в пользу брата. Словом, настроение элекционного сейма вполне определилось и было понятно, что королем станет Ян Казимир. Есть сведения, что в начале ноября или конце октября к Хмельницкому приезжал с личным письмом Яна Казимира его приближенный Ермолич и в этом письме будущий король в случае избрания обещал казакам полную амнистию и удовлетворение их требований. 7 (17) ноября под Замостье к гетману прибыло посольство и от Ракочи, но Хмельницкий в очень мягкой форме дал уклончивый ответ, отправив с ним обратно к семиградскому князю своего посла Ивана Выговского. Видимо, предусмотрительный гетман, не хотел портить с Ракочи отношения, а наоборот решил укрепить возникший контакт.
   Между тем, работа элекционного сейма, начавшаяся 26 сентября ( 6 октября) проходила довольно трудно. В условиях нависшей над страной казацкой угрозы, тем более, когда каждый день на сейм прибывали делегаты из действующей армии с рассказами о распрях между военачальниками и отсутствии в войске дисциплины на фоне устрашающих сообщений о громадной армии Хмельницкого и походе татарской орды, депутаты сейма, казалось, забыли о выборах короля, а больше внимания уделяли вопросам обороны. Ситуация обострилась после получения известий о пилявецком погроме, когда возникла необходимость в формировании новых командных кадров вместо прежних региментарей. Не то, чтобы депутатов сейма охватила паника, к этому не было оснований, Речь Посполитая располагала еще достаточной военной мощью, но необходимо было принимать меры на случай похода Хмельницкого на Варшаву. Надо отметить, что с начала работы сейма борьба между партиями, преследующими каждая свои интересы, не прекращалась ни на один день. Партия сторонников Вишневецкого изначально делала ставку на королевича Карла и в какой-то момент у него были реальные шансы стать королем. В результате интриг, споров и на фоне ставшей, наконец, всем ясной полной бездарности региментарей, сейм временное исполнение обязанностей великого коронного гетмана возложил на Иеремию Вишневецкого, а польного - на белзского каштеляна Анджея Фирлея, предком которого когда -то давно был один из польских коронных гетманов. То есть партия Вишневецкого, который сам на сейме появился лишь после непродолжительного пребывания в Замостье, стала занимать лидирующее положение.
   Много времени ушло у депутатов на решение вопроса о том созывать ли народное ополчение, либо же потратить деньги на набор наемного войска. Однако, при этом возникли вопросы, требовавшие решения на самом высоком уровне, и депутаты ,наконец, решили перейти к выборам короля, который и стал бы верховным главнокомандующим в это непростое время. Особенно на этом настаивал Адам Кисель, доказывая, что в государстве должен быть глава, с которым тот же Хмельницкий мог вступить в переговоры, поскольку запорожский гетман не желает вести их непонятно с кем. Мы пишем ему, говорил Кисель, обращаясь как к старшему войска Речи Посполитой, а он подписывается как старший его королевской милости войска, поскольку запорожское войско подчиняется не абстрактной Речи Посполитой, а ее монарху Аргументация Киселя и его единомышленников сыграла свою роль и сейм приступил непосредственно к решению того вопроса, ради которого и был созван. Вопросы обороны перешли на второй план и сейм стал продолжать работу в обычном своем режиме, то есть неторопливо и даже лениво,опять погрузившись в дрязги и интриги. Поход Хмельницкого к Замостью, вновь заставил депутатов заняться вопросами обороны. На волне реальной казацкой угрозы стала побеждать партия сторонников Яна Казимира, которые прямо заявляли, что Хмельницкий поддерживает его кандидатуру и с его избранием королем отведет казацкое войско на Украину.Если же изберут королевича Карла- ставленника партии Вишневецкого и Конецпольского- непримиримых врагов запорожского гетмана, то о мире можно забыть. Важную роль сыграло и то обстоятельство, что Ян Казимир в прежние годы зарекомендовал себя, как отважный воин, а его брат к военному делу был не способен. Прибывший в это время из-под Замостья Вишневецкий быстро сориентировался в изменившейся ситуации. После беседы с Яном Казимиром, он уговорил Карла снять свою кандидатуру в пользу брата. Таким образом, вопрос о новом короле был практически решен и даже Януш Радзивилл, намеревавшийся поддержать Ракочи, вынужден был склониться в сторону Яна Казимира. 4 (14) ноября Карл официально снял свою кандидатуру. Хмельницкий же после встречи с Ермоличем,15 ноября обратился с письмом к королевичу Яну Казимиру, заверяя его в своей преданности.
   Конечно, переоценивать роль и значение этого письма Хмельницкого в избрании королем Яна Казимира вряд ли стоит. Ведь оно было написано за два дня до официального провозглашения Яна Казимира королем, то есть когда вопрос этот был уже фактически решен. Во-вторых, письма Яна Казимира к гетману, якобы переданного через Ермолича, никто никогда не видел, о нем вообще известно лишь из донесения Кунакова (царского посланника в Варшаве) в Москву. Наконец, истории о тесной дружбе Хмельницкого с королем Владиславом ( с которым он, по всей видимости, никогда не встречался) и об особых отношениях с Яном Казимиром ( которого он видел один раз в жизни ,стоя перед ним на коленях после битвы под Зборовом) не более, чем последующие выдумки, к созданию которых, вероятно, приложил руку большей частью и сам Хмельницкий. Избирая королем Яна Казимира, депутаты руководствовались здравым смыслом, так как изначально его кандидатура была наиболее выигрышной. Шансов быть избранным у Ракочи практически не было, за него могли голосовать только Януш Радзивилл и дисседенты, чьих голосов было явно недостаточно. Карл, мало пригодный для роли военачальника в столь грозное время, являлся креатурой Вишневецкого, у которого было достаточно врагов и недоброжелателей среди влиятельных магнатов. Противники Вишневецкого опасались его усиления и, естественно, не склонны были поддерживать кандидатуру Карла. Наконец, и это ,пожалуй, явилось главным фактором, на стороне Яна Казимира был задействован "административный ресурс" в лице канцлера Оссолинского. В числе рычагов воздействия на сейм было использовано и витийство Адама Киселя, считавшегося знатоком казацкой проблемы, который везде распространял слухи, что Хмельницкий на стороне Яна Казимира и лишь только тот станет королем, война с казаками прекратится. Не случайно в благодарность за оказанную поддержку Кисель стал вскоре киевским воеводой ( после смерти скоропостижно скончавшегося Тышкевича).
   Спустя трое суток после избрания королем Яна Казимира в Варшаву прибыли послы Хмельницкого -известный уже профессор Мокрский и родственник запорожского гетмана Захарий Хмельницкий. Помимо упоминавшегося выше письма королю, они привезли также письмо Хмельницкого сейму и сенату. Как обычно, все свои действия с момента бегства на Сечь, он объяснял происками Вишневецкого и Конецпольского, заверял депутатов и сенаторов, что всегда оставался верным слугой короля, ссылался на то, что уберег от разрушения Львов и Замостье, а также другие города и т.п. Гетман писал также, что, если всем принимавшим участие в восстании будет дарована амнистия, Войско Запорожское будет подчиняться лично королю и будет упразднена уния, то он отведет свою армию к Чигирину и прекратит военные действия. Несмотря на кажущуюся умеренность этих условий, их обсуждение вызвало резкое противостояние сторонников "партии войны" и "партии мира". Первые во главе с Вишневецким настаивали на том, чтобы, воспользовавшись усталостью казацкого войска и уменьшением его численности, нанести Хмельницкому удар под Замостьем, разгромить и уничтожить всю повстанческую армию. Противники Вишневецкого доказывали, что это не реально, Хмельницкий просто отойдет на Украину и война будет продолжаться еще неизвестно сколько. Что касается объявления амнистии участникам восстания, то особых возражений против этого условия не выдвигалось, но устранение унии было категорически неприемлемо для большинства сенаторов особенно из числа католического духовенства. Выступили сенаторы и против третьего пункта условий, приводя аргументы, что в случае бескоролевья Запорожское войско может вообще стать независимым и никому не подчиняться.
   В конечном итоге, мудрые сенаторы решили на это обращение Хмельницкого не отвечать, а направить ему письмо от имени короля, датированное задним числом, то есть за два дня до приезда его послов в Варшаву. В этом "королевском" письме Хмельницкому, всему войску и участникам восстания объявлялась амнистия, содержалось обещание вернуть прежние казацких права и вольности, при условии убытия казацких полков к местам постоянной дислокации и отправки татар в Крым. Кроме того, для определения окончательного статус-кво Войска Запорожского предлагалось создать обоюдную комиссию, которая и будет заниматься этой проблемой в гетманской ставке в Чигирине. С письмом такого содержания был отправлен к Хмельницкому шляхтич Олдаковский, что, впрочем, уже не имело особого значения, так как еще 8(19) ноября в Замостье прибыл с королевским письмом аналогичного содержания приближенный Яна Казимира Смяровский. Воспоминания Смяровского об этой миссии довольно любопытны, поэтому есть смысл привести их хотя бы частично.
   Буквально через полгода, когда этот самый Смяровский прибудет по поручению Яна Казимира в Чигирин, полковники в отсутствии гетмана заподозрят его в шпионаже и казнят, но сейчас у Замостья его встретили с почестями, достойными королевского посланника. Но для нас в его воспоминаниях важно, что этот королевский шпион и прожженный интриган, общаясь с казаками и старшиной, быстро понял, что Кривонос и Головацкий возражают против отвода войска от Замостья, настаивая, чтобы здесь дождаться работы комиссии и заключения мирного договора. Поэтому в личной беседе с Хмельницким, которого он знал и раньше, Смяровский, якобы по секрету, сказал гетману : " Имеешь в войске большого врага ,который пытается лишить тебя славы, авторитета и самой жизни". Далее он добавил, что эти сведения, якобы получены от захваченных в плен казаков, которые пытаемые раскаленным железом, сообщили такую информацию. Понятно, что Смяровский клеветал на Кривоноса, повстанцы под предводительством которого уничтожили в Полонном его усадьбу и убили сына, но называл ли он прямо его фамилию гетману или ограничился лишь намеком, не совсем ясно, хотя сам он пишет, что Хмельницкий поверил ему и поклялся , что в живых своего врага не оставит. Правда или нет то, о чем пишет Смяровский, однако жизнь Максима Кривоноса оборвалась по общепринятому мнению историков именно в середине ноября 1648 года.
   Обстоятельства его смерти столь же загадочны, как происхождение и вся его предыдущая жизнь до мая 1648 года. Кривонос возникает словно яркая комета на небосводе, вспыхивает ослепительным блеском, прочерчивая яркий след, и стремительно исчезает, словно проваливаясь в небытие.
   Кем и откуда был этот человек, в исторической науке единой точки зрения нет. Каких -либо сведений об участии Кривоноса в казацких восстаниях 30-х годов не имеется и не ясно имел ли он вообще какое-либо отношение к Запорожью. Знаком ли он был ранее, до начала восстания, с Хмельницким, тоже остается загадкой.
   Ответов на эти вопросы в точности не знает никто из историков. По мнению одних, он был родом из острожских мещан, другие полагали его выходцем из Могилева или из с.Ольшаны Черкасской области. Третьи высказывали мнение, что он вообще был иностранец, родом из Шотландии, который подобно Патрику Гордону ( впоследствии одному из генералов юного Петра Первого), участвовал в тридцатилетней войне, а затем осел на Украине. Некоторые историки даже называют его фамилию Мак Кемпбелл. Были и такие, которые считали его моряком, долгое время плававшим по Средиземному морю. Заслуживает внимания мнение В.С. Степанкова, который считает Кривоноса выходцем из Могилева.: " В первую очередь отмечу, что исследователю Л. Винару удалось убедительно опровергнуть распространенное в историографии мнение об иностранном (шотландское) происхождении Максима. Исходя из того, что в 1648 г. его сын командовал казацким полком, очевидно, не очень ошибемся, когда допустимо за время рождения рубеж ХУ1-ХУ11 ст. Значительно тяжелее выяснить место рождения и социальное происхождение. В источниках и литературе находим вести о таких городах как Острог, Могилив-Костромский, Малиновка и намек на поселение, которое принадлежало одному из магнатов Немиричив. Самым достоверным выглядит место рождения г. Могилив. Почему? Нам удалось отыскать источники, которые удостоверяют обитание в середине XVII ст. рода Кривоносов в этом городе, где он играл заметную роль. Да, Александр Кривонис в 1659 г. занимал должность наказного полковника Костромского полка, а Стефан Кривоносив был казаком Могиливской сотне. В 1666 г. О. Кривонис уже исполнял обязанности могиливского вийта. Быстрее всего отец М. Кривоноса работал ремесленником и он сам приобрел профессию то ли слесаря, то ли скорняка. Получил образование, о чем говорят его письма к магнату В. Д. Заславского и полковнику К. Корицкого. Не исключаем, что определенное время мог заниматься торговлей, поставляя товар к Польше. Женившись, растил сына и возможно других детей. Неизвестно, что заставило его стать на путь борьбы с существующими порядками. Есть лишь упоминания, что М. Кривонис был схвачен и осужден судом до смерти. Избежав ее, он направился на Сечь, где зажил славы бесстрашного и опытного моряка. По свидетельству С. Кушевича, "был в самых тяжелых местах Гелеспонту и Средиземного моря", а также знакомым с океаном. Нельзя исключать, что М. Кривонос, как путешествующий вояка, нанимался на военно-морскую службу в разных западноевропейских государствах.В канун 1648 г. он вернулся в Россию, близко сошелся с сотником Чигирина Б. Челябинским ( автор так именует Б.Хмельницкого-прим.мое) и вместе с ним принял участие в подготовке казацкого восстания. Сыграл важную роль в получении побед под Желтыми Водами и Корсунем". Конечно, в этих рассуждениях есть своя логика. Однако, если поискать в других городах и местечках Малороссии, то можно найти не один десяток, а то и сотен Кривоносов. Самым слабым местом в рассуждениях В.С. Степанкова является отсутствие связи между Александром и Максимом Кривоносами.
   По версии историка В.Голобуцкого ( В.Голобуцкий. Запорозьке казачество. - К., 539 с. (1994) , Максим Кривонос принимал активное участие в подготовке казацкого восстания. "В конце 1647 г. (возможно в октябре)-, пишет В. Голобуцкий, -состоялся так называемый совет в дубраве (это собрание на пасеках) вблизи Чигирина ... где Богдан Хмельницкий и его четыре ближайших соратника - Максим Кривонос, Мартын Пушкарь, Иван Богун и Матвей Борохович, - обещали вернуть казацкие права всем тем, кто был лишен их"..
   Похоже, что В. Голобуцкий сделал свой вывод о его участии в том совещании наряду с Богуном, Пушкарем и Бороховичем на основании народного эпоса "Хмельницкий и Барабаш", созданного гораздо позднее событий Освободительной войны:
  
   "Оттогди-то пришлось ему с правой руки
   Четыре полковника:
   Первый Полковничье - Максим Ольшанский,
   А второй полковника че - Мартын Полтавский,
   Третий Полковничье - Иван Богун,
   А четвертый - Матвей Борохович.
   Оттогди-то они на славную Украину прибывали,
   Королевские письма читали,
   Казакам казацкие порядки давали".
   Конечно, оснований ссылаться на этот эпос, как на историческое свидетельство, имеется еще меньше, чем на "Историю руссов", но В.Голобуцкий, по всей видимости, исходил в своих рассуждениях именно из него. С легкой руки В Голобуцкого об участии Кривоноса, Богуна и Бороховича в том самом совещании сообщается и в статье Л.Коваленко "Иван "Богун- полковник Войска Запорожского", опубликованной в журнале "Военная история" N5-6 за 2002 год. Справедливости ради стоит отметить, что об этом впервые сообщил М.Старицкий в своей трилогии о Хмельницком, но ведь он создал художественное, а не историческое произведение, поэтому серьезному историку ссылаться на него вряд ли пристало.
   Версия В.Глобуцкого не выдерживает элементарной критики, хотя бы по той причине, что о Матвея Бороховиче никто никогда не слышал. Человек с такой фамилией указан в одном из полковых реестров, но это упоминание относится уже к 60-м годам.
   Как известно, Ивану Богуну в то время было 27 лет и он находился до 1648 года на Дону, куда совсем юношей ушел с Гуней, поэтому не только не мог быть организатором восстания вместе с Хмельницким, но даже не участвовал ни в одном сражении 1648 года.
   Мартын Пушкарь полтавским полковником стал только в 1649 году, что сводит его роль, как возможного организатора восстания к нулю.
   Чтобы завершить эту тему, хочется задать вполне закономерный вопрос, а на чем собственно основано утверждение, будто в этой тайной сходке принимал участие Кривонос? Ведь в эпосе прямо указан Максим Ольшанский, а не Максим Кривонос. Ответ довольно прост: некоторые исследователи, опираясь на этот эпос, сделали вывод, что Максим Кривонос родился в с.Ольшанка Городищенского р-на Черкасской области, потому и назван Ольшанским. Насколько серьезно можно относиться к подобным вольным истолкованиям фольклора, пусть судит читатель. Однако становится весьма заметно, что многие современные украинские (и не только украинские) историки искусственно подгоняют исторические факты под эпос, фольклор, произведения, подобные "Истории руссов". Идет ли это на пользу исторической науке? Вряд ли.
   Более того, есть все основания полагать, что Максим Кривонос не участвовал в желтоводском сражении, а находился в это время на Подолии, возбуждая народ к восстанию. К основным силам Хмельницкого он, скорее всего, присоединился под Корсунем ( то ли до начала сражения,то ли после), приведя с собой на помощь запорожцам большую крестьянскую армию в несколько тысяч человек. Для такого предположения есть все основания, поскольку ни в одной из южнорусских летописей об его участии в битве под Желтыми Водами, не упоминается. Учитывая. что летописи составлялись много позднее этих событий, когда слава Кривоноса разнеслась по всему южнорусскому краю, мало вероятно, чтобы летописцы обошли молчанием роль народного вождя в сражении у Желтых Вод.
   В Википедии в статье о Кривоносе указано, что летом 1648 года он являлся наказным гетманом четырех казацких полков- Уманского, Белоцерковского, Брацлавского и Черкасского. Неизвестно, кто готовил эту статью, но такое утверждение явно противоречит практике назначения наказных гетманов. В реестре Черкасского полка Максим Кривонос значится его полковником, поляки именуют его генерал -майором Хмельницкого, или "первым полковником" ( С.Кушевич), имея в виду, что он являлся его заместителем. Но заместителем гетмана у запорожцев официально являлся генеральный есаул, которым Кривонос никогда не был. Наказной гетман назначался для дальнего похода и то очень редко, чаще туда отправлялись наказные полковники, например, черниговский Подобайло или переяславский Петр Головацкий. Наказным гетманом был М.Кречовский, выступивший в 1649 году против Януша Радзивилла; в отсутствие Хмельницкого под Берестечком поочередно избирались наказными гетманами Матвей Гладкий и Иван Богун ;под руководством наказного гетмана Антона Ждановича ( Волочая) казацкий корпус брал вместе с Ракочи Краков и Варшаву. Но нигде в исторических источниках не упоминается о том, что Максим Кривонос являлся наказным гетманом. Этого и не могло быть ибо Б.Хмельницкий находился там же на правом берегу Днепра, что само по себе исключало назначение кого-либо здесь наказным гетманом.
   Польские источники сообщают о том, что у Кривоноса был сын, известный как Кривоносенко. Это он возглавлял конный полк под Махновкой и погиб в 1649 году у с.Шульжинцы при вторжении войск Фирлея и Лянцкоронского на казацкую территорию.
   У современных украинских историков бытует легенда о том, что якобы Максим Кривонос командовал вместе с Серко и Иваном Золотаренко 2500 запорожцев, которых Хмельницкий рекрутировал для принц Конде.
   Это примерно все, что известно о Кривоносе. Но удивляет другое- смерть его, признанного народного вождя и "генерал-майора" Хмельницкого, окружена какой-то непонятной тайной. Общепринято считать, что она наступила во время его нахождения под Замостьем, но когда именно? В Википедии в той же статье указано, что это произошло в середине ноября. Но возможно ли это, ведь Смяровский встречает Кривоноса именно в середине ноября ( 19 числа) в добром здравии. Мало того, он просит гетмана не приглашать Кривоноса на пир по случаю его приезда, так как не хочет видеть убийцу своего сына. Войско Хмельницкого ушло из-под Замостья 24 ноября и никаких известий о смерти Кривоноса в это время не было. Мало того, о причине смерти этого выдающегося народного вождя существует три версии. Согласно первой из них, он умер от раны. Польские источники упоминают о том, что Кривонос действительно получил ранение в каком-то сражении еще до Пилявцев, но вскоре под его командованием казаки берут высокий Замок, а С.Кушевич сообщает, что Кривонос, первый полковник, возмущается тем, что львовский магистрат преподнес подарки Хмельницкому, Головацкому и другим старшинам, а его обошли. Смяровский также не сообщает о ранении Кривоноса. По всей видимости, рана не была настолько тяжелой, чтобы от нее умереть через три месяца с момента получения. По другой версии, Кривонос умер от вспышки чумы под Замостьем, а по третьей- от черной оспы. Но тогда это могло произойти лишь между 19 и 24 ноября, во что слабо верится. Смяровский, находившийся в это время там о таком событии не мог не упомянуть. Главное же непонятно, почему и польские, и южнорусские источники обходят его смерть абсолютным молчанием, словно она хранит какую-то тайну, в разгадке которой никто не заинтересован. Может быть, с того времени и пошла известная поговорка: "Умер Максим, да и хрен с ним!"
   Отправив Смяровского в Варшаву, Хмельницкий 14(24) ноября оставил Замостье. Татары и казацкая артиллерия выдвинулись двумя днями раньше и вскоре уже мало что напоминало о пребывании здесь огромной казацкой армии. Несмотря на любезный прием и воздаваемые ему почести, Смяровский от встречи с Хмельницким вынес главное-длительного мира не предвидится и казацкую проблему, по всей видимости, придется решать силой оружия. И казацкая старшина, и сам Хмельницкий не скрывали, что намерены удержать за собой всю Украину, запретив полякам претендовать на какую-то власть дальше Белой Церкви в Приднепровье и Заднепровье. Это не относилось к владению землей и недвижимостью, но на любую власть в пределах казацкой территории полякам нечего было рассчитывать.
   Уже после того, как Хмельницкий оставил Замостье, его с письмом от сейма ( сената) догнал Олдаковский. Он провожал гетмана до границ Киевского воеводства ( до Паволочи) и имел время с ним на беседы. Позже в своем письме Анджею Синявскому, Олдаковский сообщал, что Хмельницкий не препятствует шляхте возвращаться в свои имения и уже разослал универсалы "..чтобы хлопы везде проявляли послушание и подданство своим панам", но и панство не притесняло их за участие в восстании. Кроме того, Хмельницкий настаивал, чтобы коронные войска не продвигались на Украину дальше Винницы и Брацлава.
   Письмо, которое привез Олдаковский носило общий характер и его вряд ли можно считать письмом короля. А вот Мокрский привез запорожскому гетману уже настоящее личное письмо ( второе по счету) от Яна Казимира, датированное 1 декабря н.ст. Первое письмо ,которое под Замостье привозил Смяровский носило общий характер и даже было скреплено шведской печатью ( королевич Ян Казимир считался шведским королем) из-за чего казаки подумали даже, что их обманывают. В письме, переданном Мокрским, король благодарил его за то, что он отпустил татар в Крым и возвращается с войском на Украину, подтвердив, что его пожелания, которые были переданы через Мокрского и послов будут удовлетворены. Извинения лично Хмельницкого и от Войска за содеянное приняты, они за это прощены. Согласен был Ян Казимир и с тем, чтобы казацкое войско находилось в исключительной власти короля. Полномочия Хмельницкого, как "старшего" казацкого войска были подтверждены, король обещал через своих послов передать ему булаву и хоругвь. Относительно унии, Ян Казимир осторожно отметил, что изыщет подходящие способы для удовлетворения религиозных проблем. Относительно казацких прав и вольностей король указал, что эти вопросы будут согласованы на месте с комиссарами, которых он обещал немедленно направить в Чигирин, чтобы согласованные документы можно было уже в январе вынести для утверждения на коронационный сейм. Одновременно король приказывал возвратить орду назад в Крым, отправить по домам посполитый люд, примкнувший к казакам, отвести регулярные полки к местам постоянной дислокации и пресечь "строгими универсалами" действия различных гайдамацких отрядов на русских и литовских землях. Одновременно король направил свои универсалы властям на местах об объявлении амнистии всем участникам восстания. Со своей стороны Хмельницкий обратился с аналогичными универсалами ко всему шляхетскому сословию, чтобы лицам принимавшим участие в восстании не было притеснений и никто не препятствовал отправлению греческой религии. Намек был достаточно прозрачным, гетман фактически не скрывал, что если требования амнистии не будут выполняться, то это может привести к новому восстанию.
   Собственно, это королевское письмо от 1 декабря и явилось единственным документом, который с большой натяжкой можно считать правовой нормой, декларирующей новый статус " его королевской милости Войска Запорожского". По смыслу письма старший Войска (гетман в понимании казаков) по должности приравнивался к великому коронному и польному коронному гетманам, а Войско Запорожское, исходя из этого, признавалось составной частью вооруженных сил республики. Однако, нет оснований считать это письмо документом, отменявшим Ординацию 1638 года и возвращавшим казакам их права и вольности. Нет в нем указаний и о численности реестра, а тем более, не содержится даже какого-либо намека на малейшую автономию Украины, Подолии или Заднепровья. Вопросы организации Войска Запорожского предполагалось в ближайшее время согласовать с комиссарами, а вопрос об автономии в принципе стоять не мог, так как казаки и сам Хмельницкий ни о какой автономии и не просили. Что касается амнистии, то она была объявлена отдельными королевскими универсалами, то есть приобрела силу закона и с ней должны были считаться все власти на местах. Даже Иеремия Вишневецкий счел нужным обратиться к Хмельницкому едва ли не с дружеским посланием. В письме от 10 (20) января 1649 года он, как временный великий коронный гетман, положительно отмечает миролюбивые заявления Хмельницкого, подтверждает свою приязнь к Войску Запорожскому и сожалеет о том, что его почему-то казаки и лично Хмельницкий представляют в образе врага, хотя он таковым им никогда не был.
   Тем временем, король действовал достаточно оперативно, создав комиссию, в которую кроме возглавившего ее работу Адама Киселя вошли киевский каштелян Максимилиан Бжозовский и брат Адама хорунжий новгород-северский Николай Кисель, все трое русские, а также поляки: подкоморий львовский Войцех Мясковскийц и брацлавский подчаший Якуб Зелинский. Секретарями при комиссарах были назначены упоминавшийся выше поляк Смяровский и русский князь Захарий Четвертинский. Работа комиссии по традиции должна была заключаться в согласовании вместе с представителями казацкой старшины численности казацкого реестра, а также мест дислокации казацких полков. Временно до окончательного согласования этого вопроса Хмельницкий самостоятельно установил условную границу "казацкой" территории по реке Горынь.
   Одновременно комиссия должна была согласовать вопросы отмены Ординации 1638 года , в том числе выработать новый казацкий статус ( их права и вольности).
   Весь пакет документов должен был быть готов к январю, чтобы сейм мог их утвердить, придав легитимный характер Войску Запорожскому, которое пока что правового статуса не имело.
   Итак, чего же добились организаторы восстания во главе с Хмельницким и решили ли они свои стратегические задачи к исходу 1648 года? Безусловно, разгром трех польских армий в течение полугода далеко превзошел все первоначальные замыслы Хмельницкого и его окружения, о чем он при выходе из Запорожья и помыслить не мог, так как не рассчитывал на огромный потенциал русского народа, в едином порыве поднявшегося на борьбу со своими угнетателями. В то же время, даже из весьма скромных требований Запорожского Войска, направленных королю и сейму в июне 1648 года после подкорсунской победы, к январю года следующего реально было удовлетворено лишь одно- об амнистии участников восстания. Подтверждение королем пребывания Хмельницкого в роли "старшего Войска Запорожского" и повышение его статуса, конечно, льстило самолюбию запорожского гетмана,но для казаков пока что никаких преференций не принесло, поскольку де-юре их права и вольности возвращены не были. Осталось без удовлетворения и требование об устранении унии не то что во всей Речи Посполитой,а даже на территории Черниговского,Киевского и Брацлавского воеводств. Не понесли наказания ни Конецпольский, ни Вишневецкий,не говоря уже о Чаплинском, что являлось одним из важнейших требований запорожского гетмана. Наконец, не были прекращены военные действия в Литве, где местные повстанцы при поддержке казаков добились значительных успехов. Хотя Хмельницкий и не поддерживал активно эти выступления, якобы сохраняя нейтралитет, но многие казацкие полковники были возмущены, что вернувшийся с элекционного сейма Януш Радзивилл жестоко расправляется с повстанцами.
   Конечно, сам Хмельницкий, казацкая старшина и даже казацкая чернь, которым достались очень богатые трофеи, в целом были довольны достигнутым прекращением военных действий с Короной, не задумываясь пока об отсутствии у них реального четко определенного правового статуса. Зато этот правовой статус уже в декабре был четко обозначен для десятков, если не сотен тысяч посполитых, являвшихся главной движущей силой восстания: они, хотя и были прощены королем за то, что взбунтовались против своих поработителей, но теперь, после окончания восстания ( можно считать его первой фазы) были обязаны возвратиться к своим же панам, против которых бунтовали полгода назад. Впрочем, до основной массы населения Южной Руси, охваченной эйфорией победного ликования, все это пока еще доходило медленно.
  
   Глава третья. Провал комиссии Адама Киселя.
   Зато сам Хмельницкий и его ближайшее окружение уже в то время не склонны были переоценивать королевские милости, так как лучше многих других предвидели те практически неразрешимые трудности, которые непременно возникнут с началом работы комиссии Адама Киселя. И дело было не только в ликвидации унии, ведь уже и сейчас почти полгода никто не мешал православным священникам отправлять богослужение, главный и основной вопрос упирался в реестр. Обратившись в июне к королю и сейму с просьбой увеличить его до 12 тысяч, запорожский гетман сам загнал себя в ловушку- сейчас было понятно, что увеличение реестра не то, что до этого смехотворного количества, а даже до 60 тысяч не решит проблему в войске, которое насчитывает 100 или 120 тысяч человек. Эти люди считают себя казаками, они воевали с поляками наравне с реестровиками и запорожцами, поэтому никогда не согласятся возвращаться к тем панам, против которых они восстали. Когда именно к Хмельницкому пришло убеждение, что приезд комиссии Киселя ему совершенно не нужен, а гораздо лучше, чтобы все оставалось как сейчас, мы уже никогда не узнаем, но то, что эти мысли все чаще посещали гетмана, сомнения нет. С другой стороны, как человек с аналитическим складом ума, он не мог не пронимать, что сложившееся положение, когда он фактически стал удельным князем Южной Руси, польское правительство может принять лишь при условии выработки четкого правового статуса Войска Запорожского и возвращения всех, не вошедших в реестр, к своим панам. При этом польской шляхте должно быть обеспечено безопасное возвращение в свои поместья и возможность дальнейшего угнетения своих холопов Получался замкнутый круг, выходом из которого для обеих сторон являлась только война, но и она по сути ничего не решала. Польские магнаты никогда добровольно не откажутся от своих имений в Южной Руси, приносивших им колоссальную прибыль, холопы, вкусившие воздух свободы, в свою очередь не захотят одевать на себя панское ярмо. Ведь каждый,кто взял в руки оружие и присоединился к восстанию, вполне серьезно считал себя казаком.Да фактически так оно и было, если его зачисляли в состав полкового реестра. Уже даже сейчас не только в рядах казацкой черни, но и среди старшины раздавались призывы к продолжению войны с Польшей и было понятно, что с началом работы комиссии эти настроения только усилятся.
   Возвращение Хмельницкого из-под Замостья к Киеву, расстояние между которыми составляет около 600 километров, заняло 6 недель, что можно объяснить лишь его нежеланием особенно торопиться. Двигаясь в своей карете в общем потоке войска, гетман, скорее всего, обдумывал дальнейшие планы, пытаясь приоткрыть завесу будущего, которое по всем прогнозам не сулило ему спокойной жизни. Видимо, осознавая уже в то время неизбежность новой войны с поляками, гетман размышлял о том, где ему искать союзников для продолжения борьбы. Сейчас в Киеве его приезда ожидал Иерусалимский патриарх Паисий, который следовал через Украину в Москву. Еще в сентябре он сообщил об этом Хмельницкому и просил обеспечить ему безопасный проезд через районы, охваченные восстанием. Гетман тогда сразу же послал к нему одного из своих помощников, Силуяна Мужиловского, сына известного в то время православного священника. Мужиловский оставался с патриархом в Виннице до конца ноября, а затем сопроводил его в Киев. Встреча с Паисием важна была для Хмельницкого по ряду соображений. Прежде всего, он намеревался воспользоваться поездкой патриарха в Москву для того, чтобы отправить вместе с ним свое посольство к царю. Прибытие гетманских посланников вместе с Паисием естественно повышало их авторитет в глазах боярской Думы. Ведь что ни говори, но формально для царя и его окружения Хмельницкий и "черкасы" являлись бунтовщиками, восставшими против своих господ. Но вот, если преподнести их восстание, как борьбу за святую веру, что подтвердит сам патриарх, то оно уже будет выглядеть совсем иначе. Понятно, что гетман не особенно рассчитывал на какую-то реальную помощь от московского царя, но, как борца за греческую веру, царское правительство не могло его не поддержать, хотя бы морально. Естественно, ни о каком вхождении Войска Запорожского в состав Московского государства он в то время реально не думал, но важно было обеспечить, по крайней мере, нейтралитет со стороны Алексея Михайловича. Да и на случай военной неудачи оставить возможностьухода с Войском Запорожским ( или его частью) в московские пределы в Слободскую Украйну..
   Если Хмельницкий пытался приоткрыть завесу будущего, то и польское правительство не хуже него понимало всю двусмысленность сложившейся ситуации. Многие польские магнаты объявленную участникам восстания амнистию восприняли в штыки и не особенно обольщались насчет перспектив возвращения в свои имения. Люди мыслящие прекрасно осознавали, что прежней эксплуатации бесплатного холопского труда уже не будет, так как в случае возобновления произвола за холопов будет кому заступиться. Во-вторых, как уже упоминалось выше, солидные прибыли паны получали за счет сдачи земли в аренду евреям, через посредство которых вели и торговлю, особенно спиртными напитками. Но сейчас проживание евреев на казацкой территории было запрещено, а, следовательно, терялась солидная статья доходов. Запрет Хмельницкого для владельцев имений приводить с собой надворные команды, также не мог понравиться польским магнатам, делая их практически беззащитными перед своим холопами. Многие, в том числе и король, возлагали надежды на комиссию Киселя и, подобно Олдаковскому, искренне верили в благие намерения Хмельницкого, но на правительственном уровне особого доверия запорожскому гетману не было. Поэтому казацкое войско было наводнено тайными правительственными агентами, пытавшимися по крохам собрать информацию о планах гетмана и его окружения на обозримое будущее.
   Что же касается русского народа, то на всем протяжении следования казацкого войска его встречали радостные толпы местных жителей, приветствуя запорожского гетмана как освободителя от польского гнета.
   Хмельницкий прибыл в Киев вечером 6 января в канун Рождества. Его встречали толпы горожан во главе с патриархом и митрополитом, и конным полком в тысячу всадников. Паисий в своей речи назвал его "пресветлым государем", студенты Академии исполнили гимны в его честь, называя "Моисеем, спасителем, освободителем и избавителем народа русского от неволи ляшской..",о чем с гневом писал позже Ерлич.
   Патриарх в виде особой милости, как об этом сообщает Мясковский, причастил его без исповеди, снял все грехи и благословил его брак с женой Чаплинского ( при живом муже), Барбарой или Еленой ( Марылькой), получившей православное имя Мотря.
   Но это были лишь внешние проявления патриаршей милости к запорожскому гетману. Рассказывают о долгих многочасовых "секретных" беседах, которые они вели вдвоем. В основном содержание этих бесед известно от самого гетмана, которого патриарх величал "князем Руси". Хмельницкий, якобы уклонялся от таких громких титулов, однако сама идея новой особой украинской государственности в той или иной (пусть еще и в не вполне оформившейся) форме, возможных династических перспектив и отсутствия над собой и своим ближайшим окружением чьей -либо власти, не могла оставить его равнодушным. Разговоры об "удельном русском княжестве" велись в казацкой среде, да и в окружении крымского хана, сразу после подкорсунской победы, но в то время они так и не выходили за рамки обычных мечтаний и фантазий, однако та же идея в устах патриарха выглядела уже реальностью, тем более после трех побед над поляками. Паисий убеждал Хмельницкого не прекращать борьбу и решительно освободиться от зависимости от Польши для обеспечения свободной православной жизни на национальной основе. Сам запорожский гетман позже рассказывал, что патриарх благословил его на новую решительную войну с Польшей, дав наказ " кончать ляхов!" и этот наказ он считал для себя законом. Насколько можно верить в правдивость этих сообщений запорожского гетмана трудно сказать. Ссылка на волю патриарха для казаков и вообще православного люда, была, безусловно, очень важна. ( хотя киевский митрополит подчинялся константинопольскому патриарху). Тем более, нет оснований не верить гетману, хотя бы потому, что точно также отзывался о нем немного позднее архидиакон Павел из Алеппо, проезжая по Украине и встретившись с Хмельницким около Черкасс.
   Отправив патриарха в Москву вместе со своим посланником Силуяном Мужиловским к "белому" царю, сам Хмельницкий направился в Чигирин, где его уже ожидали турецкий и молдавский посланники. Сразу необходимо оговориться, что в религиозных кругах Киева гетман не встретил такой поддержки, как у патриарха. Митрополит Косов и архимандрит Тризна придерживались политики покойного митрополита Могилы и старались дистанцироваться от казаков. Им было гораздо легче восхвалять поляков, чем искренне радоваться успехам казаков.
   Фактически безрезультатно закончилась и миссия Мужиловского в Москву. Вряд ли он обладал особыми дипломатическими способностями, поэтому с поднаторевшими в дипломатических играх боярами ему было соревноваться трудно. Да и статус его был достаточно не ясным. Мужиловский просил, чтобы царское правительство направило в помощь Хмельницкому донских казаков, но не встретил в этом вопросе энтузиазма со стороны Боярской Думы, главным образом по той причине, что никто не хотел нарушать Поляновский мир. Для царя и бояр Хмельницкий пока что оставался непонятной фигурой, "темной лошадкой", и веры ему не было, тем более, что было непонятно,чего он конкретно хочет и что может предложить. Все же, хотя Мужиловский и вернулся в Чигирин без видимых результатов, царь вместе с ним направил к запорожскому гетману своего посланника В.Михайлова, поручив ему разобраться на месте в обстановке.
   В Чигирине Хмельницкого ожидали семиградские послы, на приезд которых он после смерти старого Юрия Ракочи не особо рассчитывал. Налаживание отношений с новым Юрием Ракочи гетман хотел использовать для оказания влияния на Януша Радзивилла, но замысел этот был неудачным с самого начала. Все же Хмельницкий отправил к Ракочи свое посольство во главе с Тетерей, не рассчитывая, впрочем, на какой-то конкретный результат. Встреча с посланниками молдавского господаря носила более конструктивный характер. Гетман предложил выдать замуж младшую дочь Василия Лупула за своего сына Тимофея и, хотя посланники не были наделены полномочиями решать этот вопрос, однако последующие переговоры закончились успехом. С посланниками турецкого султана удалось заключить договор о беспрепятственном выходе казаков в Черное море. Основное участие в его составлении принял будущий киевский полковник Антон Жданович, который год спустя возглавил посольство Хмельницкого в Стамбул для его утверждения.
   Конечно, эти встречи с посланниками иностранных монархов льстили самолюбию запорожского гетмана, почувствовавшему себя настоящим удельным князем, но реальной помощи в возможной будущей войне с Речью Посполитой он ни от кого, за исключением крымского хана, не получил. Татары же под влиянием огромного ясыря, полученного в трех предыдущих сражениях, сами подталкивали Хмельницкого к выступлению против Речи Посполитой уже будущей весной, рассчитывая вновь на богатую добычу. Причем в этот раз хан готов был лично возглавить 80-тысячную татарскую орду.
   Таким образом, приезд польских комиссаров в Переяславль в феврале, когда и сам гетман и большая часть старшины уже готовы были ко второй фазе восстания, к новой войне с Речью Посполитой и никакого реального участия в работе этой комиссии принимать намерены не были. Прибудь эта комиссия в декабре, как первоначально и предполагалось, возможно, комиссарам и удалось бы добиться какого-то позитивного результата, но, как обычно, у поляков не оказалось денег в казне и они были доставлены Киселю только после Рождества. Хотя он и торопился на встречу с гетманом, но сейчас, когда тот уже успел пообщаться с патриархом и посланниками монархов сопредельных государств, Хмельницкий в собственных глазах возвысился настолько, что уже слушать и внимать никому, а тем более польским комиссарам, не желал. Однако в исторической науке высказано мнение, что задержка высылки денег Киселю была произведена умышленно, с тем, чтобы документы комиссии не попали на январский коронационный сейм. В правительственных кругах имелись силы, которые опасались, что уступки казакам могут быть очень уж большими. То есть, называя вещи своими именами, в срыве работы комиссии Киселя в равной степени были заинтересованы, как Хмельницкий со своим окружением, так и влиятельные политические силы в Варшаве. Дело в том, что Ян Казимир являлся давним сторонником идеи своего покойного брата о войне с Турцией в союзе с Москвой. Для реализации этого намерения в первую очередь необходимо было разорвать альянс Хмельницкого с татарами. Но в окружении короля многих идея войны с Крымом и Турцией совершенно не прельщала, так как она давала в руки Яна Казимира неограниченную власть. Именно тема войны и должна была обсуждаться на коронационном сейме. Задержка же выезда комиссии Киселя привела к тому, что теперь уже королю надеяться на положительный результат в этом плане было бесполезно.
   Как бы то ни было, но с получением денег для работы комиссии, Кисель пригласил к себе в имение под Киевом митрополита и киевского архимандрита. Встреча эта состоялась 20 января ст.ст.и открыла глаза Киселю и комиссарам на реальное положение дел. Не жалея красок, оба церковных иерарха расписали обстоятельства встреч Хмельницкого с патриархом, сношений с Крымом и иностранными послами. Комиссары, рассчитывавшие поначалу на легкое решение поставленных перед ними задач, поняли, что на самом деле все обстоит гораздо сложнее. Узнав, что Хмельницкий сейчас в Чигирине они пригласили его в Киев, но так и не дождались ответа. Опуская несущественные подробности, в конце концов,9 (19) февраля комиссия прибыла в Переяславль.
   К комиссии присоединился и личный посланник Яна Казимира ксендз Лентовский, который привез казацкому гетману уже официальную грамоту на гетманство от короля, булаву, осыпанную сапфирами, красное знамя с изображением белого орла. Однако решения сейма на сей счет не было, поэтому вручение клейнодов носило довольно двусмысленный характер. Хмельницкий организовал послам торжественную встречу еще при подъезде к городу, затем был произведен залп из двадцати пушек, в их честь был дан обед. Уже во время обеда комиссары отметили, что и сам гетман и его полковники не прекращают вынашивать мысли о мести Вишневецкому, Конецпольскому и другим панам и процесс мирного урегулирования их волнует меньше всего.
   На следующий день на площади при стечении казаков состоялась торжественная передача гетманской булавы и знамени. Однако, речь Киселя о дарованной королевской милости была прерваны одним из пьяных полковников и Хмельницкому даже пришлось его унимать. Из толпы раздавались крики о том, что привезенные "цацки" казакам ни к чему, а вновь под панское ярмо они не пойдут. Поляки пусть живут в своей Польше, а Украйна будет независимой. Не заметно было также, чтобы и гетман очень уж обрадовался знакам королевского внимания.
   На последовавшем затем банкете Кисель вновь говорил о том, что король прощает Хмельницкого, дает свободу православию, увеличивает реестр казаков до 12 000 или даже до 15 000, дает ему гетманство. Взамен требуется лишь быть благодарным, прекратить смуту, не принимать крестьян под свое покровительство, а внушать им повиновение законным владельцам. Слушая Киселя, Хмельницкий все более мрачнел и хмурил брови. Внешне он старался сохранять такт, но душевные переживания у него были созвучны тому, о чем ранее кричали в толпе казаки.
   Когда уже все были в легком подпитии, гетман произнес, обращаясь к Киселю: "За великие милости королевские покорно благодарю, что же касается до комиссии, то она в настоящее время начаться и производить дел не может: войска не собраны в одно место, полковники и старшины далеко, а без них я ничего решать не смею, иначе могу поплатиться жизнью. Да, притом, не получил я удовлетворение за обиды, нанесенные Чаплинским и Вишневецким. Первый должен был непременно мне выдан, а второй наказан, потому что они подали повод ко всем смутам и кровопролитиям. Виноват и пан кастелян краковский ( Потоцкий- прим.автора), который нападал на меня и преследовал меня, когда я вынужден был спасать свою жизнь в пещерах днепровских, но он уже довольно награжден за дела свои, нашел, чего искал. Виноват и хорунжий ( Конецпольский), потому что лишил меня отчизны, отдал Украйну лисовщикам, которые казаков, оказавших услугу республике, обращали в холопов, драли с них кожу, вырывали бороды, запрягали в плуги, но все они не так виноваты как Чаплинский и Вишневецкий".
   Далее Хмельницкий напомнил, что даже сейчас война фактически не прекращается, великий литовский гетман воевода виленский князь Януш Радзивилл вырезал Мозырь и Туров, несмотря на формальное перемирие у казаков с Короной. Когда Лентовский осторожно заметил, что слухи из Литвы могут и не соответствовать действительности, один из полковников, потрясая перначом, закричал: "Молчи поп! Не твое дело уличать меня во лжи, выходи, поп, во двор, научу тебя полковников запорожских почитать".
   При последующих встречах Адам Кисель намекнул, что реестр может быть увеличен и до 20 000 тысяч, а казакам будет разрешено воевать с Турцией, на что гетман, как бы подводя итог сказанному, откровенно заявил: "Напрасные речи! Было бы прежде со мною об этом говорить: теперь я уже сделал то, о чем не думал. Сделаю то, что замыслил. Выбью из ляцкой неволи весь русский народ! Прежде я воевал за свою собственную обиду; теперь буду воевать за православную веру. Весь черный народ поможет мне по Люблин и по Краков, а я от него не отступлю. У меня будет двести тысяч, триста тысяч войска. Орда уже стоит наготове. Не пойду войной за границу, не подыму сабли на турок и татар; будет с меня Украйны, Подолии, Волыни, довольно, достаточно нашего русского княжества по Хельм, Львов, Галич. Стану над Вислою и скажу тамошним ляхам: "Сидите ляхи! Молчите ляхи! Всех тузов, ваших князей, туда загоню, а станут за Вислою кричать - я их и там найду. Не останется ни одного князя, ни шляхтишки на Украйне; а кто из вас с нами хочет хлеб есть, то пусть войску запорожскому будет послушен и не брыкает на короля" .
   Эта программная речь запорожского гетмана прозвучала как манифест предстоящих грозных событий, заставив комиссаров побледнеть от страха, потому что все они понимали - эти слова не пустая угроза, Хмельницкий действительно может их воплотить в жизнь. В этой речи ясно прозвучало главное- война с Польшей теперь превращается не только в дело одних казаков, а Хмельницкий видит свою задачу в освобождении всего русского народа от польского владычества и создании на территории Южной Руси (Украины,Подолии и Волыни) удельного русского княжества, равного по статусу Великому Литовскому княжеству.
   Слушавшие своего вождя казацкие полковники, одобрительно шумели, полностью разделяя его мнение, и говорили : " Уже прошли те времена, когда ляхи были нам страшны; мы под Пилявцами испытали, что это уже не те ляхи, что прежде бывали. Это уже не Жолкевские, не Ходкевичи, это какие-то Тхоржевские, да Заенчковские - от зайца дети, нарядившиеся в железо! Померли от страха, как только нас увидели".
   В ходе этих встреч еще много было высказано угроз в адрес поляков, Хмельницкий ссылался на патриарха иерусалимского, который благословил его на войну за веру православную, вскакивал с места, топал ногами, кричал на комиссаров.
   Комиссарам стало понятно, что работа комиссии зашла в тупик и участвовать в ее работе казацкая верхушка не намерена. Когда зашла речь о возвращении пленных, Хмельницкий не отдал, заявил, что передаст их следующей комиссии, если будут приняты его условия, а именно: полная ликвидация унии на всей территории Украйны; назначение воевод и кастелян на Руси только из православных русских; Войско Запорожское остается расквартированным на территории Украйны со всеми казацкими вольностями; гетман подчиняется королю; иудеи изгоняются из Украйны; Иеремия Вишневецкий никогда не должен быть коронным гетманом. Что же касается вопроса о главном для поляков - количестве реестра, то Хмельницкий на него прямо ответил Киселю: " Зачем писать это в договор? Найдется нас и сто тысяч, будет столько, сколько я скажу". Предложенные комиссарами условия гетман зачеркнул, не вдаваясь в их обсуждение. Единственно что удалось согласовать комиссии- это продление временного перемирия только до Троицына дня и о проведении демаркационной линии по рекам Припяти и Горыни, а на Подолии- по Каменцу. Собственно, это было решение гетмана, о согласии комиссаров он не спрашивал. Также комиссарам удалось увезти с собой около сотни пленных, похоже, с ведома самого гетмана, хотя комиссары утверждали, что те затесались в толпу провожающих и незаметно присоединились к их поезду.
   Следует только удивляться, что условия Хмельницкого, в целом весьма умеренные по сравнению с высказанными им ранее угрозами, показались комиссарам неприемлемыми и они, отказавшись их подписать, уехали. Ведь десять лет спустя по Гадячским трактатам поляки пошли Выговскому на гораздо большие уступки. Согласись сейчас польская сторона на условия гетмана все в дальнейшем могло бы сложиться совершенно иначе.
   16 (26) февраля 1649 года, прощаясь с комиссарами у себя на подворье, Хмельницкий в немногих словах откровенно объяснил, почему он не может согласиться на другие, более умеренные условия договора. "Не знаю,- сказал он,- как состоится вторая комиссия, если мои молодцы не согласятся на 20 или 30 тысяч реестрового войска и не удовольствуются удельным панством своим.Не сам по себе откладываю я комиссию, а потому что не смею поступать против воли рады, хотя и желал бы исполнить волю королевскую".
   Искренность Хмельницкого не вызывает сомнения - бесспорно сам он был бы готов согласиться даже с менее выгодным договором, чем предлагали польские комиссары, но став во главе всенародного освободительного движения, он, несмотря на свое гетманство, оказался заложником у народных масс. Казацкая верхушка, хотя и допускала нелицеприятные высказывания в адрес польских комиссаров, все же готова была к компромиссу с Короной, но камнем преткновения явилась чернь. Бывшие рабы, вкусив воздух свободы, взяв в руки оружие и сбросив со своей шеи панское ярмо, ни под каким предлогом не желали возвращаться к прежнему подневольному состоянию. Сейчас они представляли собой организованную вооруженную силу и при малейшей попытке превратить их снова в рабов, гетман и старшина были бы уничтожены физически. Кроме того, и среди казацкой старшины у Хмельницкого были недоброжелатели, которые не преминули бы воспользоваться ситуацией.
   О том, что положение дел обстоит именно таким образом и Хмельницкий не вполне контролирует ситуацию в освобожденных областях Украйны, комиссары могли убедиться на обратном пути следования. Многочисленная челядь, которую они брали с собой, переходила к казакам. Возле Киева еще остававшиеся там шляхтичи и шляхтянки просили посольство разрешения присоединиться к ним, чтобы под их покровительством покинуть город, но казаки, тем не менее, гнались за ними, били и топили. Упоминавшийся выше Мясковский, член комиссии, писал в своих записках: " чернь вооружается, увлекаясь свободою от работ, податей и желая навеки избавиться от панов. Во всех городах и деревнях Хмельницкий набирает козаков, а нежелающих хватают насильно, бьют, топят, грабят; гораздо большая половина желает покоя и молит бога об отмщении Хмельницкому за своеволие. Хмельницкий не надеется долго жить, и действительно, он имеет между своими приближенными заклятых врагов"
   Аналогично обстояли дела и в других регионах Украйны. Очевидцы свидетельствовали, что все поднимались в казаки. У запорожского гетмана " было бесчисленное войско, потому что в ином полку было козачества больше двадцати тысяч человек, что село то сотник, а в иной сотне человек с тысячу народа. Все, что было живо, поднялось в козачество; едва можно было найти семью, из которой кто-нибудь не пошел бы на войну: если отец не мог идти, то посылал сына или паробка, а в иных семьях все взрослые мужчины пошли, оставивши только одного дома; все это делалось потому что прошлого года очень обогатились грабежом имений шляхетских и жидовских. Даже в городах, где было право магдебургское, бурмистры и радцы присяжные покинули свои уряды, побрили бороды и пошли к войску". Действительно, после пилявецкого сражения добра у поляков было добыто так много, что серебряные тарелки продавались по талеру, а то еще дешевле. Поэтому всех охватила жажда наживы, никто не хотел обрабатывать землю.
  
   Раздел пятый. Накануне новой войны.
  
   Глава первая. Нестойкое перемирие.
   Весь южнорусский край, растревоженный казацким восстанием и войной с поляками, гудел словно пчелиный улей. Несмотря на формальное окончания первой фазы восстания и отвод Хмельницким казацких полков к местам их дислокации, и в Киевщине, и на Брацлавщине открыто действовали десятки, если не сотни гайдамацких шаек, не особо подчинявшихся даже запорожскому гетману. Конечно, в местах дислокации казацких полков и сотен относительный порядок соблюдался, однако в отдаленных селах и местечках царила полная анархия. Многие из участников восстания отправились по домам с доставшимися им трофеями сразу после пилявецкого сражения, другие из-под Львова и Замостья, возбуждая у односельчан вполне понятную зависть и желание нажиться за счет военной добычи или просто грабежа панских поместий. Сам факт прекращения военных действий после выборов короля рассматривался лишь как временная передышка, а с наступлением весны ожидалась новая фаза восстания. Такими настроениями была проникнута вся Южная Русь еще с декабря 1648 года, никто и не помышлял расставаться с оружием, а у кого его не было, старался приобрести, благо мушкет в те времена стоил три талера. Естественно, о возвращении панов в свои имения нечего было и думать, любой поляк для гайдамак был шпионом и лазутчиком. Даже комиссия Киселя, пытаясь в январе 1649 года проехать в Киев для встречи с гетманом была задержана какой-то гайдамацкой шайкой и освободили комиссаров только за выкуп. Ходили, правда, слухи, что некоторые паны все же возвращаются в свои имения и начинают преследовать холопов за участие в восстании, но насколько это было правдой, сказать трудно. Похоже, что из всей именитой шляхты возвратился в свое поместье один князь С.Корецкий, но и у него отмечались трения с казацкими полковниками.
   Комиссары в своих воспоминания отмечали, что характер Хмельницкого сильно изменился и он совсем не похож на того казацкого гетмана, который всего три месяца назад принимал в Замостье Смяровского, а позднее Олдаковского. "Возгордился, бестия!" отметил в своем дневнике Мясковский, сообщая далее, что Хмельницкий днями и ночами пьет с полковниками, обращается к гадалкам, характер у него стал неровный и раздражительный, он никого не хочет слушать и не считается с чужим мнением. Возможно какая-то доля правды в этих записках и есть, ведь этот период жизни Богдана был очень напряженным, но мало верится, чтобы Хмельницкий беспробудно пьянствовал днем и ночью. Олдаковский, находившийся при нем весь декабрь, ни словом об этом упоминает. Наоборот, складывается впечатление (как это отмечал и сам Олдаковский), что гетман был с ним обходительным и корректным, делясь своими планами по послевоенному устройству казацкого войска. В дальнейшем, по крайней мере до конца (или последней трети) января, гетман в Киеве почти каждый день встречался с патриархом и вел с ним продолжительные беседы, что само по себе делало беспробудное пьянство невозможным. Далее, по возвращению в Чигирин он имел постоянные контакты с прибывшими к нему членами дипломатических миссий, в том числе с двумя царскими посланниками Михайловым и Унковским, решал массу организационных вопросов по управлению войском и занимался подготовкой к общей раде, которая должна была состояться в Переяславле. Наконец, он даже успел в это же время и жениться. При таком образе жизни на беспробудное пьянство у него просто не было времени, хотя во время встреч с теми же посланниками или комиссарами польского правительства, естественно, гетману приходилось участвовать в банкетах и застольях. Поэтому к злопыхательским измышлениям Мясковского следует подходить осторожно, хотя редкая публикация об Освободительной войне обходится без ссылки на его дневник и эти измышления. Кроме того, Мясковский упускает из виду, что Хмельницкий, помимо качеств талантливого дипломата, обладал и отличными артистическими способностями, и мог ввести в заблуждение кого угодно. То, что перед комиссией Киселя он предстает в образе пьяницы и самодура, еще не означает, что он таким и являлся на самом деле. Просто гетман играл такую роль, чтобы сорвать работу комиссии и это ему вполне удалось.
   Если Южная Русь в осенне-зимний период только готовилась к новой войне с наступлением весны, то поляки перешли к военным действиям, не дожидаясь окончания зимы. В середине февраля то ли передовой отряд брацлавского воеводы Лянцкоронского, то ли просто шайка поляков под предводительством некоего Стрижевского, неожиданным ударом захватила Бар, где находился немногочисленный казацкий гарнизон. Эта выходка поляков, которая, как позднее могилевский полковник Иван Богун писал Лянцкоронскому "встревожила всю Украину и к войне побудила", собственно говоря, и привела к тому, что Хмельницкий, уже было намеревавшийся передать кодакских пленных, доставленных в Переяславль, комиссии Киселя, пришел в неописуемую ярость и не только отказался от их передачи, но и счел дальнейшие переговоры невозможными. Весть о взятии Бара поступила в Переяславль 14(24) февраля, а спустя два дня Кисель и комиссары отправились восвояси, так и не выполнив свою миссию.
   В это же время Хмельницкий провожал в Москву и царского посланника Михайлова, целью приезда которого являлось желание царского правительства разобраться в ситуации, сложившейся в Южной Руси после избрания нового короля. Как уже отмечалось выше, Силуян Мужиловский был не той фигурой, с которой можно было вести серьезные переговоры, а патриарха Паисия в Москве хорошо знали, как попрошайку, выпрашивающего деньги для своей более чем скромной епархии в Иерусалиме. За деньги или их обещание он мог наговорить чего угодно. В Москве был свой патриарх Никон, поэтому к рассказам Паисия Боярская Дума отнеслась сдержанно. Что же касается Мужиловского, очень незначительной фигуры при штабе гетмана, то о чем с ним вообще можно было вести переговоры, если он не обладал в казацком войске никаким влиянием. Словом, был он для бояр никто и звали его никак, тем более, чтобы решаться на такие действия, как помочь восставшим в литовских землях или направить донских казаков на помощь Хмельницкому, нарушив тем самым Поляновский мир. Главное же заключалось в том, что и сам запорожский гетман все еще оставался для царского правительства "темной лошадкой" и непонятно было, что от него следовало ожидать. Ведь все это могло быть и провокацией, поводом для разрыва Поляновского договора, после чего Речь Посполитая вступит в войну с Московским государством и на ее стороне выступит тот же Хмельницкий да еще в союзе с татарской ордой. Московские бояре не были излишне подозрительными людьми, но они хорошо знали коварство своих извечных врагов поляков и прекрасно помнили казаков гетмана Сагайдачного под стенами Кремля. Поэтому Михайлову было поручено передать запорожскому гетман грамоту в целом нейтрального содержания с призывом прекратить военные действия с Польшей и добиваться своих прав мирным путем. Но грамота эта была лишь формальным поводом для встречи с Хмельницким и выяснением его намерений относительно его дальнейших действий. Михайлов, имевший с гетманом обстоятельные беседы, увозил от него грамоту царю, в которой Хмельницкий писал, что войну с Польшей не прекратит, просил оказать ему помощь в этой его борьбе и выражал желание Войска Запорожского и всего населения Украины перейти под царскую руку. При этом гетман недвусмысленно подчеркивал, что это война православных с католиками за веру.
   Хотя Москва отреагировала на посольство Мужиловского уклончиво, однако и гетман и старшина правильно поняли приезд Михайлова,-царское правительство заинтересованно в установлении хороших отношений с казаками. Об этом полковники с гордостью сообщали комиссарам , пытавшимся выведать цель приезда Михайлова. Некоторые даже заявляли, что царь просто желает убедиться, что Хмельницкий поднял восстание за веру и готов прислать на помощь 40 тысяч стрельцов в обмен на уступку ему части Заднепровья. Понятно, что это была умышленная дезинформация, но сам факт обмена впосланниками с московским царем в казацкой среде воспринимался очень позитивно.
   Зато негативное отношение к комиссии Киселя все более усилилось. Раздавались призывы арестовать комиссаров и отправить в Кодак или вообще физически расправиться с ними. Кисель сосредоточил все усилия на том, чтобы хотя бы достигнуть соглашения о перемирии. В конечном итоге гетман согласился на перемирие, выдвинув свои условия, которые в своем дневнике приводит Мясковский:
   -упразднение унии в Киевском воеводстве, признание за киевским митрополитом права заседать в сенате; обеспечить порядок назначения киевского воеводы и каштеляна из числа православных, пусть даже и поляков; запретить в Киевском воеводстве проживать иезуитам ( речь о костелах и других монашеских орденах не шла).
   -князю Вишневецкому никогда не быть коронным гетманом;
   -при выполнении этих условий перемирие объявляется до троицы и к этому времени начинается работа следующей комиссии для согласования численности реестра и выдачи пленных ,но комиссия должна привезти к Хмельницкому Чаплинского;
   -во время перемирия польским войскам запрещается переходить р.Горынь. и углубляться в казацкую территорию дальше Каменца, а литовским- переходить р.Припять.
   Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять- гетман просто отмахнулся от комиссаров, выдвинув совершенно не существенные в общем условия, но два из них относительно Вишневецкого и Чаплинского не могли быть выполнены в принципе, поскольку тем самым грубо нарушались требования польской Конституции. Что касается отмены унии, то у Киселя также не было никаких полномочий для решения этого вопроса. В конце концов, гетман согласился на перемирие "до первой травы", однако по демаркационной линии опять пошел спор. В итоге Хмельницкий разозлился, перечеркнул все их условия и велел комиссарам готовиться к отъезду, о чем уже говорилось в предыдущем разделе.
   Комиссары увезли с собой письмо гетмана королю, в котором были перечислены условия, выдвинутые Хмельницким Киселю и его комиссарам. Словом, в этом письме Хмельницкий не добавил ничего нового, видимо понимая, что эти условия никогда не будут приняты и это все не более, чем пустая ничего не значащая переписка.
   В Гощу, вотчинное местечко Адама Киселя, комиссары прибыли десять дней спустя, 7 марта по н. ст. и сразу же отправили в Варшаву Смяровского и младшего Киселя с донесением о результатах своей работы, точнее об отсутствии каких-либо результатов. Смяровский и Н. Кисель прибыли в Варшаву около 20 марта и их доклад произвел весьма негативное впечатление на короля, Оссолинского и их сторонников. Комиссия в своих выводах не скрывала неизбежности нового восстания или скорее второй фазы старого, однако выражала осторожную надежду на то, что военных действий возможно еще удастся избежать, но во многом это будет зависеть от крымского хана. Комиссия констатировала, что Хмельницкий не управляет ситуацией и стоит ему заикнуться о мире, как его убьют собственные же полковники Это была правда, гетман сам раскрутил маховик военной машины и остановить его не мог, да в общем и не хотел. Письмо комиссаров было доложено королю в присутствии канцлера Оссолинского и подканцлера Лещинского, противника его политики уступок казакам. От остальных провал работы комиссии скрывать не стали, но детали переговорного процесса не раскрывали.
   Лещинский высказался за немедленный созыв посполитого рушения. Однако его, в целом правильное предложение, принято не было. Король решил, прежде чем идти с Хмельницким на окончательный разрыв, вновь направить к нему Смяровского и попытаться достигнуть мира путем тайных переговоров. О шпионской миссии Смяровского Кисель извещен не был, ему просто написали письмо, что раз Хмельницкий принял булаву и хоругвь, то, видимо , сам он верен королю, войны не желает и лишь вынужден подчиниться разбушевавшейся стихии народных масс. На основании этих соображений, король, Оссолинский и Кисель разработали Хмельницкому три варианта, как отделить казаков от народа и казацкой черни. Суть их сводилась к тому, чтобы собрать раду где-нибудь в районе Крылова и только в составе приграничных полков из коренных запорожцев и реестровиков, которых и включить в реестр. В это время, пользуясь их отсутствием, в Киевское воеводство и Подолию будут введены коронные войска, которые заставят посполитый люд вернуться к своим панам. В конце марта Смяровский был отправлен в Чигирин, но приняли его там очень неласково. Неизвестно точно имел ли он беседу с гетманом относительно предложений Оссолинского и Киселя, но ясно,что они в принципе не могли быть приняты. Издавна реестровое войско собиралось на раду в Росаве ( на Масловом Ставу) и проводить ее в Крылове не согласились бы казаки и старшина.
   Между тем, в политических и военных кругах Польши к комиссии Киселя изначально относились скептически и в ее успех еще до начала работы , пожалуй, кроме короля, Оссолинского и самого Адама Киселя, никто серьезно не верил. В том, что с началом весны начнется новая война, поляки были совершенно уверены, поэтому стремились перехватить инициативу, с чем и был связан захват Бара шайкой Стрижевского. Правда, могилевский полковник Иван Богун выбил его оттуда буквально через несколько дней, но развить наступление своего полка на Каменец, ему не разрешил запорожский гетман. Видимо, Хмельницкий, не готовый еще в то время к полномасштабной войне, не хотел провоцировать поляков. Оставив в Баре небольшой гарнизон, Богун отвел свой полк назад, что было расценено как слабость казаков. В результате осмелевший Остророг соединился с Лянцкоронским и они снова захватили Бар, направляя оттуда немногочисленные отряды к югу и юго-востоку. Брацлавский полковник Нечай в своем письме Лянцкоронскому предупредил, чтобы дальше Бара польские хоругви в зоне ответственности его полка не появлялись, но уже совсем обнаглевшие поляки восприняли это как серьезную уступку с казацкой стороны- ведь Хмельницкий настаивал на том, что линия разграничения проходит у Каменца.
   Кажущаяся нерешительность приграничных казацких полковников и самого гетмана объяснялась просто- крымский хан не решался выступить на помощь Хмельницкому, опасаясь нападения донских казаков на оставшийся без войск Крым. Как уже упоминалось, попытки запорожского гетмана получить помощь от донцов не увенчались успехом. Московский посланник Унковский побывавший в Чигирине в январе, хотя и привез гетману подарки от царя, но недвусмысленно дал понять, что на помощь Москвы ему рассчитывать не стоит. Из реальных союзников у гетмана остался один хан и выступать против поляков без поддержки Ислам- Гирея, он не решался. С ханом и его окружением велась интенсивная переписка, но в феврале конкретного результата она еще не дала. Правда, ага Тимберей, брат Кантемира, обещал свою помощь, но одних буджацких татар для новой войны было явно недостаточно. Не удалось Хмельницкому получить помощь и от Юрия Ракочи, хотя попытки в этом направлении предпринимались.
  
   Глава вторая. Тревожная весна 1649 года.
   Между тем на западной границе у Бара стычки между казаками и поляками не прекращались. В течение марта-апреля Лянцкоронский и Остророг очистили от ватаг и немногочисленных казацких гарнизонов прилежащую к Горыни местность до самого Заславля, после чего в начале мая отошли на отдых к Бару. Эти известия сильно раздражали Хмельницкого, который еще в начале апреля, проведя секретное совещание с полковниками, приступил к мобилизации. В первую очередь с левого берега к Мошнам была переброшена артиллерия, а за ней левобережные казацкие полки. С разных сторон в район Умани подходили татары Тугай -бея и аги Тимберея Местных жителей специально предупреждали, чтобы они не опасались татар,мол, те будут угонять в полон население только с польской стороны, но этому слабо верилось.
   Постепенно со всех концов обширного края к его западным границам стали стягиваться казацкие полки. Для усиления немногочисленных казацких гарнизонов между Горынью и Случем, откуда наиболее вероятно было вторжение поляков, гетман направил полки Таборенко, Ивана Донца, Яцкевича, Романенко, Степана Байбузы. Из Брацлава к выступлению для соединения с ним готовился Данила Нечай, заканчивая последние приготовления. Всего по информации, которой располагали поляки, здесь было сосредоточено около 30 тысяч казаков. Они вошли в непосредственное соприкосновение с поляками, но те никаких военных действий не начинали, дожидаясь возвращения Смяровского и других польских посланников из Чигирина.
   К Росаве с левого берега Днепра подтягивались полки Матвея Гладкого, Мартына Небабы, Мартына Пушкаря, Антона Гаркуши. Прибыли в ставку со своими реестровиками Филон Дженджелей и Михаил Кречовский. На марше после выступления из Чигирина к Войску должны были присоединиться Богун, Морозенко, Хмелецкий, и другие полковники. По мнению Н.И. Костомарова ( впрочем, разделяемого не всеми) Войско Запорожское к этому времени состояло из 24 полков различной численности, 1000 до 20 000 казаков.
   Сбор левобережных полков был назначен в обычном месте на Росаве ( Масловом Ставу) где должна была состояться общая рада. Хмельницкий разрешил присутствовать на ней Смяровскому с тем, чтобы он передал все обстоятельно королю, но 11 (21) мая полковники, во главе с Лаврином Капустой, шефом контрразведки запорожского гетмана ( он же комендант Чигирина), вскрыли шпионскую деятельность королевского посланника и в отсутствие гетмана казнили его. В том, что Смяровский занимался не просто сбором информации, а и подрывной деятельности, склоняя казаков и старшину к измене, сомневаться не приходится, так как он сам сообщал, что занимался этим еще в свою первую поездку в Чигирин.
  
   Глава третья. Разорванное перемирие.
  
   Получив об этом сообщение, Ян Казимир своим универсалом объявил об измене Богдана Хмельницкого, низложив его с гетманского поста, а старшим Войска Запорожского назначил шляхтича Забусского, ранее уже бывшего казацким комиссаром. Всем реестровым и запорожским казакам, которые покинут бунтовщиков и перейдут под командование нового гетмана, было обещано прощение, а также сохранение льгот и привилегий.
   Хотя Речь Посполитая и готовилась к войне, однако денег для найма кварцяного войска, как обычно, у короля не было, а магнаты не торопились распечатывать свои сундуки с талерами и злотыми, рассчитывая, что и так все обойдется, поэтому даже для выплаты жалованья коронному войску средств не хватало. Медленно съезжалась и шляхта из состава посполитого рушения- многие ожидали пока высохнут дороги да наступит тепло.
   В ожидании наступления лета и новой войны в гетманской ставке в Чигирине кипела напряженная работа. Гетман и генеральная старшина с головой окунулись в подготовку к широкомасштабным боевым действиям, стремясь использовать оставшееся короткое время с максимальной пользой. Во все концы казацкого края из Чигирина летели гонцы с гетманскими универсалами, призывающими народ присоединяться к Запорожскому Войску. Но и без этих призывов сотни, а то и больше, крестьян каждый день пополняли ряды восставших.
   Клокотала Украйна, бурлила Подолия, волновались Волынь и Полесье. Девятый вал всенародной войны захлестнул весь южнорусский край. Не было ни одного города, местечка или селения, оставшихся бы в стороне от общенародной борьбы с польскими панами. Все устремились в казаки. Кто-то шел по зову сердца защищать свободу и святую веру, иные искали рыцарской славы и удачи, немало было и тех, кто вступил в казацкие ряды ради наживы, так как всем были памятны трофеи, доставшиеся победителям под Корсунем и Пилявцами.
   Однако Хмельницкий задерживался с выступлением. Планированная рада так и не состоялась, поскольку хан,уже стоявший у Днепра получил сведения, что донские казаки вышли в море и готовятся к нападению на Крым. Поступали сведения и из Стамбула, что в диване произошли какие-то негативные для Ислам-Гирея изменения и, якобы султан намеревается сменить хана. Хмельницкому пришлось срочно заняться раздачей мурзам взяток, чтобы они все же склонили хана к походу. Наконец, 10 июня по ст.ст. Ислам -Гирей перешел Днепр у Аслан -городка, а гетман выступил с полками из Чигирина десятью днями раньше. Соединившись с татарской ордой, они вместе продолжили движение на запад в общем направлении на Константинов.
   У поляков к этому времени имелось три основных группировки. Одна во главе с Лянцкоронским и Остроргом находилась у Бара, прикрывая юго-западную границу от возможного вторжения войск Ракочи, чего к их счастью,не случилось. Фирлей с основными силами стоял в южной Волыни, где отдельно от него находился со своими хоругвями и Вишневецкий. У Припяти на границе с Киевским воеводством занял позиции Януш Радзивилл. Сам король должен был возглавить посполитое рушение, но оно еще даже и не начало собираться.
   Не дождавшись возвращения Смярковского, Ян Казимир не стал больше терять времени и 11 мая отдал приказ регулярным войскам к выступлению. Сразу же после этого Фирлей, к которому примкнул великий коронный хорунжий Александр Конецпольский и некоторые другие польские магнаты со своими хоругвями, перешел Горынь, направившись в сторону Заславля. Вскоре Фирлей получил сведения, что туда же движется регулярный казацкий полк Ивана Донца, направленный сюда гетманом для усиления гарнизонов, расположенных у Горыни. Отправив навстречу Донцу полковников Коссаковского, Суходольского и Рожажовского с приказом сковать продвижение казаков к Заславлю, Фирлей двигался вслед за ним. Вблизи села Шульжинцы произошло сражение, в результате которого казаки потерпели поражение. Полковники Кривоносенко (надо полагать, сын Максима Кривоноса), Романенко, Таборенко и Яцкевич поспешили на помощь Донцу, но также были разбиты в жестоких сражениях. Кривоносенко погиб, а оставшиеся в живых казаки разгромленных полков вынуждены были отступить от Острополя
   Таким образом, к концу мая обширная территория Подолии от Бара до Звягеля ( ныне Новоград-Волынский) оказалась очищенной от малочисленных казацких гарнизонов и различных ватаг местных опрышков. Окрыленные успехом, вожди польского войска соединились между собой, при этом Лянцкоронский и Остророг, оставив Бар, подтянулись к Фирлею. Объединенными силами они предполагали двигаться к Константинову, но полученные известия о подходе к Межибожу, где Лянцкоронский оставил гарнизон из немецкой хоругви Корфа и полка Синявского, крупных казацких сил, заставили их скорректировать свои планы. Лянцкоронский, взяв четыре отборных хоругви Остророга, поспешил на выручку своих подчиненных, Фирлей же с основными силами продолжал движение в прежнем направлении.
   Между тем, подошедший к Межибожу брацлавский полковник Данила Нечай, полк которого превышал двадцать тысяч казаков, стал табором под городом, осадив его. Когда же посланные Лянцкоронским четыре хоругви Остророга попытались прорвать кольцо осады, Нечай, опытный воин, сам охватил их своим полком. Сложилась почти катастрофическая для поляков ситуация, но подошедший сюда Лянцкоронский решительным ударом с фланга сумел прорвать кольцо окружения и продержаться до тех пор, пока Корф с Синявским оставили Межибож. Одновременно и хоругвям Остророга удалось вырваться из ловушки, в которой они оказались. При такой счастливой развязке Лянцкоронский поспешил отступить к Константинову, получив известия, что на помощь Нечаю спешит уманский полковник Байбуза. Позднее прошел слух, что сюда же подходят и основные силы Хмельницкого, которым по показаниям взятых в плен "языков", нет числа. На самом же деле запорожский гетман был еще далеко от этих мест.
   Князь Иеремия Вишневецкий, хранивший обиду на короля и коронационный сейм, за то, что ему не была вручена булава великого коронного гетмана, которую, как он считал, заслуживал больше других польских военачальников, находился за Горынью и к региментарям не присоединился. Однако, узнав о том, что против Фирлея, Остророга и Лянцкоронского выступил сам Хмельницкий, он после долгих размышлений смирил гордыню и в конце мая перешел Горынь, хотя от тех хоругвей, с которыми он стоял под Пилявцами, осталась едва ли половина, даже с учетом присоединившегося к нему названного сына Дмитрия Ежи Вишневецкого.
   Тем временем Фирлей, Лянцкоронский, Остророг, Конецпольский и другие польские командиры, соединившись вместе, стали решать, как поступать дальше. Известие о приближении запорожского гетмана и крымского хана, даже в сердцах самых отважных вызывало трепет, тем более, что по слухам, распространившимся по лагерю, казацкое войско насчитывало триста тысяч, а крымский хан вел с собой стотысячную орду. Сами эти цифры гипнотизировали, заставляли трепетать сердца, леденеть кровь в жилах и замирать от ужаса. Уже немало челяди и даже шляхтичей спешили покинуть региментарей и отойти в Галицию и Малую Польшу. Фирлей все отчетливее понимал, что нужно немедленно отступать, пока он не растерял все войско, однако в каком направлении следует отходить, было неясно. Король, которому он отправил донесение о сложившейся ситуации, приказал перейти Горынь и двигаться к Сокалю, где сосредотачивалось кварцяное войско и часть посполитого рушения из трех воеводств. Еще две недели назад такой приказ был легко выполним, но сейчас это было вряд ли возможно. Узнав о подходе Хмельницкого, поднялся весь край и продвигаться к Сокалю пришлось бы с постоянными боями.
   Наконец, после долгих дебатов было решено отойти к Збаражу, наследственному владению князей Вишневецких и здесь, укрепившись, ожидать подхода основных королевских сил. Переход не занял много времени и, расположившись в предполье перед обоими збаражскими замками, войско Фирлея приступило к оборудованию лагеря, а также к заготовке в спешном порядке провизии и фуража из окрестных населенных пунктов. Но и здесь тревога, охватившая поляков под Константиновом, не покидала их. Панику возбуждали и рассказы все большего числа беглецов, вынужденных бежать с насиженных мест перед приближением Хмельницкого. Региментари, постоянно спорящие друг с другом по пустячным вопросам, не могли обеспечить надлежащего порядка в лагере, а ко всему прочему внезапно стало невозможно захватить в плен хоть какого-нибудь "языка", чтобы получить более или менее достоверную информацию о противнике. Командиры некоторых хоругвей Гулевич, Душинский, Сераковский, Пилговский оказались неспособными командовать своими людьми, а тут, в придачу ко всем неудачам, молния, ударившая из небольшой тучки, разнесла вдребезги знамя ( хоругвь) Фирлея. Если жолнеры и шляхтичи еще пытались сохранить подобие дисциплины, то челядь готова была открыто взбунтоваться, бросить все и бежать из лагеря или даже присоединиться к Хмельницкому.
   В это время Вишневецкий со своими людьми также подошел к Збаражу, хотя многие советовали ему не делать этого, обоснованно указывая на серьезную опасность со стороны запорожских войск. Князь Иеремия понимал, что вряд ли кто осудил бы его, останься он в стороне, ведь те же Фирлей и Конецпольский как раз наиболее активно выступали против вручения ему гетманской булавы, однако, долг перед Отчизной оказался сильнее обиженного самолюбия и гордости. Все же, подойдя к Збаражу, князь не стал присоединяться к основным силам Фирлея, а остановился отдельным лагерем в стороне, готовый в случае необходимости к скорому отступлению.
  
   Раздел шестой. Збараж, Зборов и Литва.
  
   Глава первая. Осада Збаража.
   Полякам крупно повезло, что из-за нерешительности хана Хмельницкий задержался с выступлением. Конечно, плоды их апрельских и майских побед над казаками и гайдамацкими отрядами в приграничной полосе были утрачены, более того вся южная Волынь и западная Подолия до Каменца оказалась опять в руках восставшего народа, зато им удалось сохранить свое объединенное войско, а также оборудовать и укрепить позиции у обоих збаражских замков, запастись провиантом и фуражом. Удача сопутствовала полякам и в том, что Юрий Ракочи сохранял нейтралитет, несмотря на упоминавшиеся выше попытки Хмельницкого привлечь его на свою сторону.
   Приход Вишневецкого, остановившегося неподалеку от Збаража, взбудоражил весь польский лагерь. Шляхтичи и чернь в один голос требовали своих региментарей просить князя присоединиться к их войску и возглавить его. После долгих уговоров Лянцкоронского, князь Иеремия согласился возглавить оборону Збаража и присоединился к остальным польским силам. С его приходом тревога и волнения в лагере, словно по мановению волшебной палочки, улеглись, а воинов охватили отвага и энтузиазм. Успокоилась и чернь, не помышляя больше о бунте, такое магическое воздействие произвело на всех одно лишь имя грозного князя. А спустя несколько дней, 18 июня в субботу на исходе дня к Збаражу подступили татарское войско во главе с самим ханом и казацкое- под началом гетмана, показавшееся полякам темной грозовой тучей и бесчисленными полчищами саранчи.
   К сожалению, в распоряжении историков нет воспоминаний об осаде Збаража кого-либо из тех, кто сражался здесь на стороне казаков. Однако польские источники дают довольно объективную картину героической обороны Збаража, продолжавшуюся почти два месяца. Важное место среди них занимают записки француза Пьера Шевалье "История войн казаков с Польшей" и воспоминания Станислава .Освенцима, которые сами являлись участниками тех событий. Много внимания этой теме уделял и Коховский, буквально по крупицам собирая факты,относящиеся к обороне Збаража, поэтому о военных действиях польских и казацко-татарских войск в летом 1649 года историческая наука имеет довольно ясное представление.
   Позиции поляков, то есть предполье, шанцы, вал, по обеим сторонам которого находились форты и башни были оборудованы на широком лугу перед замками. В тылу польского лагеря находился пруд, обеспечивавший осажденных питьевой водой. Имелись также и колодцы,поэтому проблемы с водой не было.
   Поляки располагали примерно 6 тысячами коронных войск Фирлея и Лянцкоронского, а также объединенными силами Вишневецкого, Яна Замойского и Александра Конецпольского, которые вряд ли превышали 3-4-х тысяч человек. Все последующие оценки численности осажденных под Збаражем поляков сходятся в том, что их там было около 9-10 тысяч. Однако численность обозной обслуги и челяди была раза в три выше.
   Первые столкновения с татарскими разъездами произошли у поляков еще 17 июня близ Чолганского Камня, а на следующий день к вечеру к Збаражу подошли и основные силы Хмельницкого и Ислам-Гирея.
   Поляки выстроились перед своим лагерем, готовясь к отражению атаки. Центр возглавил Александр Конецпольский с тяжелой конницей. Левым флангом командовали Фирлей с Лянцкоронским, здесь же во втором эшелоне стояли хоругви Собесского и Синявского. На правом крыле поляков находились Вишневецкий с Остророгом. Почти сразу, развернувшись плотной лавой, татарская конница ударила в центр польского построения. Небо потемнело от сотен тысяч выпущенных стрел, в лучах закатного светила блеснули десятки тысяч кривых татарских сабель. Гусарские копья приняли горизонтальное положение, разящими серебряными молниями сверкнули тяжелые палаши. Черная волна татарской конницы налетела на стену ощетинившихся копьями "крылатых" гусар и разбилась об нее, обагрив изумрудную зелень луга потоками крови. Не сумев поколебать польский центр, татары, понеся первые потери, откатились назад, но попыток вновь прейти в атаку больше не предпринимали. До самой темноты лишь отдельные всадники соревновались в искусстве сабельного боя, вызывая друг друга на герцы, а затем противники разошлись на отдых. Однако, польские командиры поняли, что допустили ошибку, чрезмерно растянув лагерь и всю ночь насыпали новые валы, и оборудовали шанцы, сужая его. Хмельницкий, в свою очередь, придвинул свой табор из скованных цепями возов ближе к польскому, намереваясь с утра начать новую атаку. Встретившись поздним вечером с Ислам- Гиреем, он обсудил с ним предстоящие совместные действия и клятвенно пообещал, что следующей ночью они будут ночевать в польском лагере.
   Не давая полякам ни на минуту сомкнуть глаз, с первыми солнечными лучами артиллерия Хмельницкого открыла огонь из 30 орудий по польскому стану. Теперь, после его сужения, в центре нового построении оказались хоругви Фирлея и скрытые за ними польские орудия. Именно сюда гетман и хан направили основной удар своих войск, считая видимо, что такая горстка осажденных не сумеет выдержать их напора. Завязалась жестокая битва, но жолнеры сумели отразить первый натиск, а канониры, посылая смертоносные ядра и картечь почти в упор, огнем своих орудий отбрасывали нападавших назад. Тем не менее, те, все в крови и черном пороховом дыму снова и снова накатывались на польские укрепления, стремясь прорваться к канонирам и искрошить их своими кривулями. Час спустя накал боя достиг апогея. Сам, немолодой уже годами, Фирлей с окровавленной саблей в руках метался в первых рядах, ободряя солдат и личным примером возбуждая в них отвагу. Сохрани атакующие наступательный порыв еще на какое-то время, неизвестно, чем бы все это закончилось, однако, повинуясь сигналу хана, татары стали покидать поле боя, а за ними отошли и казаки. Атаки прекратились, однако артиллерийский и ружейный огонь продолжался вестись до конца дня, загасив свечу жизни не у одного поляка.
   К исходу дня Хмельницкий, внимательно наблюдавший за сражением, убедился, что поляки обороняются умело и сходу их позиции взять трудно. Однако он заметил, что фортификационные работы в тылу польского лагеря не завершены до конца и вал там значительно ниже, чем в других местах. Посоветовавшись с ханом, он приказал подвести свой табор еще ближе к польскому, а татары плотно окружили и замки, и пруд с юга, замкнув тем самым кольцо осады. В свою очередь Фирлей и Вишневецкий пришли к выводу о необходимости еще больше сузить лагерь, насыпав новые валы, чего и добивался запорожский гетман, полагая, что в результате они не станут досыпать старые валы у пруда и не успеют соорудить там новые.
   На следующий день Хмельницкий почти половину своих полков бросил на штурм польского лагеря, направив основной удар в место соединения валов с прудом. Как он и предполагал, поляки не стали дооборудовать здесь старые валы и не успели насыпать новые. Обороной в этом месте командовал полковник Рожажовский, который немедленнодвинул против атакующих конницу, оставив в резерве пехотную хоругвь. Гусарам удалось отразить попытку взять недостороенные валы приступом и нападавшие были отброшены, понеся потери.
   Так как валы с ходу взять не удалось, гетман, поддержанный татарами, начал наступление по всему фронту. В воздух взвились тучи стрел, выпущенных из коротких, но обладающих огромной убойной силой, татарских луков, и казаки ринулись на штурм польских позиций. Особенно тяжело опять пришлось Фирлею, который со своими хоругвями являлся как бы краеугольным камнем всей польской обороны. Натиск казаков на участок валов, где он оборонялся, был столь ужасен, что своими трупами они заполнили ров почти до самого верха. Несмотря на то, что поляки мужественно оборонялись, казаки и татары продолжали упорно лезть на валы, устилая их своими бездыханными телами. Не лучше прищлось и Лянцкоронскому с Остророгом, которые с трудом сдерживали атакующих на своих участках обороны. Накал боя передался в глубину лагеря, где уже стали раздаваться крики о необходимости отступления к замкам. Услышав их, Вишневецкий подскакал к паникерам, крикнув в гневе: "Лучше принять смерть здесь, чем ждать пока Хмельницкий будет тащить нас за ноги из замков, потому что ничего другого не выйдет, если отступим в замки. Даже, если мы сами какое-то время могли бы укрываться за их стенами, куда денем обоз и всю челядь?!" Видя, что паникеры устыдились и крики об отступлении прератились, он обратился к тем, кто находился в лагере с коротким призывом: "Кому любо умереть со мной, ко мне!". Воодушевленные словами князя, к нему присоединились не только те, кто еще несколько минут ратовал за отступление, но и большинство челядинов. Во главе с Вишневецким они ринулись на казаков и татар, напиравших на хоругви Собесского, отбросили их от валов и загнали в пруд, густо окрасив воду кровью атакующих. Остальные осажденные, воодушевленные их примером, также перешли в контратаку и отбросили казаком с татарами далеко за пределы лагеря. Хотя все воздавали должное отваге и мужеству Рожажовского и Вишневецкого, но, тем не менее, потери поляков были тяжелые. Хоругви полковников Мисельского, и Клодзинского, а также ротмистров Панского и Понятовского. были уничтожены, а остальные сильно поредели.
   Со стороны казаков в этом яростном сражении был ранен легендарный Бурляй, водивший запорожцев в морские походы еще во времена Сагайдачного, которого Коховский считал здесь погибшим, был захвачен в плен и казнен получивший ранение корсунский полковник Морозенко ( Станислав Мрзовицкий). Тогда же едва не погиб и отважный Иван Богун, пытавшийся подвести подкоп под одну из башен и получивший тяжелое ранение. Потери казаков были огромными, они своими телами почти полностью заполнили рвы перед валами польского лагеря.
   Раздраженный большими потерями Ислам-Гирей ( в частности, получил серьезное ранение Тугай-бей) стал обвинять запорожского гетмана в том, что он обманул его, уверяя в слабости поляков, но вынужден был признать, что казаки сделали все возможное, чтобы взять польский лагерь штурмом. Однако,хану стало понятно и то, что поляки готовы погибнуть все до единого, но лагерь сдавать не собираются. Тогда Ислам- Гирей и Хмельницкий решили использовать путь дипломатии и начать переговоры в надежде убедить осажденных принять почетную капитуляцию. Региментари и Вишневецкий в ответ на предложение выслать своего представителя для переговоров, согласились, надеясь, во-первых, что, может быть, удастся убедить хана оставить Хмельницкого, а главное- с целью получить время для возведения фортификационных сооружений в местах, где они не были достроены.
   Ханский везирь и коронный хорунжий Конецпольский съехались посреди поля и, обменявшись приветственными речами, попытались склонить друг друга к миру на условиях, неприемлемых ни той, ни другой стороне. Все же Конецпольский никакого ответа на предложение везиря не дал, испросив время для обсуждения предложений татарской стороны. Таким образом, они тянули время еще в течение пяти дней, не имея намерения соглашаться на условия противной стороны. Особой пользы эта дипломатия никому не принесла, кроме того, что хан распустил отряды татар по всему краю и они привели из Малой Польши огромное количество ясыря из числа польского населения и на глазах поляков издевались над ним. Правда, и поляки со своей стороны, воспользовавшись кратким перемирием, успели дооборудовать лагерь. Гетман же все это время осматривал укрепления,возведенные противником, порой подъезжая к ним вплотную, в надежде выявить слабые места в обороне польского лагеря. В результате наблюдений, Хмельницкий, слегка передвинув казацкий табор, закрыл им видимость своего тыла, где у самого пруда приказал вывести хорошо укрепленный шанец. Разместив в него артиллерию и пехоту, он рассчитывал огнем орудий отрезать поляков от воды. Гетман также выбрал еще два- три слабых места в укреплениях поляков, куда предполагал нанести удар сразу после прекращения перемирия. Но и польские командиры эти приготовления казаков заметили и укрепили места, намеченные Хмельницким для штурма.
   Наконец, Вишневецкому надоели татарские хитрости и на следующую встречу с везирем вместе с Конецпольским выехал он сам. Выслушав очередной поток лести в свой адрес, он с прямотой римлянина ответил везирю, что прекрасно понимает, как тот морочит им голову своими напрасными предложениями мира. " Мы могли бы поверить в истинность ваших предложений о мире, - резко заявил он везирю, - если бы в это время Хмельницкий не наводил на нас свои орудия, готовясь к штурму. Однако мы не против приязни между нами, которая больше подходит вам с нами,обоюдными рыцарями, чем с бродягами-казаками. Если хотите стать нашими побратимами, докажите свое стремление к согласию между нами на деле. Если же думаете иначе, то по-крайней мере, воюйте с нами открыто, не прибегая к скрытой измене!" Не слушая дальше велеречивого везиря, который вновь попытался напустить словесного тумана, оба польских вождя возвратились в свой лагерь.
   Как и следовало ожидать, разрыв переговоров ознаменовал новый штурм, только в этот раз ночной. Однако поляки заранее усилили оборону на валах и, хотя казаки с татарами всю ночь пытались их захватить, несмотря на огромные потери, ночной штурм был отбит, как и все предыдущие.
   Тогда по совету генерального обозного Чарноты гетман приказал соорудить гуляй-городки- большие передвижные сооружения из бревен на деревянных катках, внутри которых были оборудованы пушечные порты. Когда все было готово, казаки подвели гуляй -городки под самые шанцы осажденных, открыв из них пушечный огонь, в то время как с боков на поляков обрушилась казацкая конница и татарская орда. К счастью для поляков, пошел густой дождь и наступила темнота, но и после этого битва не прекратилась, а наоборот, штурмующие уже взобрались на самые валы. Вновь поляков охватила паника, послышались крики о необходимости отступить и спрятаться за каменными стенами замков, но положение спас все тот же князь Иеремия, вставший на пути дрогнувших солдат с оголенной саблей в руках. Обращаясь к тем, кто намеревался прятаться в замках, он кричал: " Кто тронется с места тот или погибнет, или убьет меня! На раны Иезуса, не дадим врагу победить, лучше умрем тут!" Остановив едва не ударившихся в бегство шляхтичей, он с Дмитрием Вишневецким организовал контратаку, сумев отбросить казаков от валов, а набежавшие челядины с факелами в руках, несмотря на дождь и слякоть, подожгли гуляй-городки.
   Этот день, 6 июля стал переломным в осаде. Хан, узнав о новых потерях, опять разразился угрозами в адрес Хмельницкого, тот снова в течение нескольких ближайших дней продолжал штурмовать лагерь поляков, однако безуспешно. Видя, что от штурма толку нет, гетман приказал насыпать валы выше, чем польские и вести оттуда пушечный и ружейный огонь по позициям поляков. Стоило поляку подойти к пруду зачерпнуть воды, как с противоположного берега летела пуля или ядро и он падал бездыханный на землю. В польском лагере не было надежного места, где можно было укрыться от этого огня. Стало сложно даже зачерпнуть воды из пруда, не расставшись с жизнью. Колодцы же были завалены трупами. И в это же время осажденные почувствовали, как их начинает сжимать костлявая рука голода. Хлеб заканчивался. Солдаты давно уже ели конину, но и ее не хватало. В пищу шли даже крысы. Вслед за голодом и жаждой по лагерю поползли различные болезни. Многие мертвые тела долго не удавалось похоронить и они разлагались, заражая воздух. Однако, даже в этих неимоверно трудных условиях Вишневецкому, Конецпольскому, Лянцкоронскому и Остророгу удалось организовать удачные вылазки уничтожить несколько татарских подразделений и захватить в качестве трофеев несколько бунчуков.
   Со своей стороны и Хмельницкий с ханом применяли хитрости, чтобы снизить моральный дух осажденных, например, переодели подразделение татар в одежду янычар, которые ночью попытались проникнуть на валы.
   Однако, если положение осажденных становилось все более угрожающим, то не лучше обстояло дело и в казацком лагере. По мнению польских источников, Хмельницкий потерял при осаде 50 тысяч человек, что многими оспаривается. Однако соотношение сил 1 к 3 при нахождении в обороне в военной науке считается даже в наше время вполне нормальны, поэтому, если добавить сюда умерших от ранений и болезней, то эта цифра выглядит вполне реальной. Тем более, по рассказам Мужиловского в Москве все войско Хмельницкого превышало 300 тысяч человек, но под Збаражем не могло находилось больше его половины. Ведь в Литву были отправлены Подобайло, затем 30 тысяч казаков с Кречовским и Небабой, к тому же оставались казацкие гарнизоны и на всей территории Украины, Подолии и Заднепровья. Но и высказывания некоторых историков , что у Збаража было примерно 70 тыс. казаков, вряд ли можно принять на веру. Эта цифра явно занижена и, судя по всему, примерно в два раза. Что касается татарского войска, то все источники сходятся во мнении, что хан привел с собой 60-70 тыс. крымцев. Как бы то ни было, но потери были огромными и в казацком стане назревало недовольство черни. Если верить Коховскому, гетман даже вынужден был скрываться у хана, опасаясь мятежа. Но и татары были ненадежны, многие из них, застоявшись под Збаражем, прямо заявляли, что порубят казаков и займут сторону поляков..
   Так продолжалось до конца июля. Поляки привыкли к постоянным штурмам и научились их отражать, однако голод становился все ощутимее. Наконец, каким-то доброжелателем в лагерь была переброшена стрела с запиской о том, что король с войском идет на выручку и находится уже недалеко. Однако, это само по себе еще ничего не значило, необходимо было предупредить короля о том, что гарнизон Збаража еще держится. Эту миссию взял на себя один из офицеров, Скшетуский ( по другим сообщениям мещанин Стомиковский), который преодолев ночью пруд и впадающую в него речушку, сумел выйти за пределы осадного кольца и добраться к Яну Казимиру.
   Глава вторая .Зборов.
   Сам же король, получив известия о том, что Фирлей, Лянцкоронский, Остророг, Вишневецкий после неудачного весеннего наступления на казацкие территории оказались разгромленными и вынуждены были укрыться в Збараже, где их настигла огромная армия Хмельницкого и крымского хана, объявил о созыве всеобщего ополчения в трех воеводствах Малой Польши. Зная привычку панов не особенно торопиться на подобные мероприятия, он с одним только 25-тысячным кварцяным войском, в начале июля выдвинулся к Сокалю, который назначил местом сбора надворных панских команд. Отсюда Ян Казимир намеревался выступить в направлении Збаража на помощь осажденным, однако несколько обстоятельств препятствовали осуществить это намерение. Прежде всего, посполитое рушение собиралось крайне неторопливо, так что к концу июля к Сокалю подошла лишь небольшая его часть. Дальнейшее ожидание становилось бессмысленным и король с теми силами, что имелись в его распоряжении, начал выдвижение на помощь 9-тысячному гарнизону Збаража. Однако, получить сколько-нибудь достоверные сведения о том, что происходит в осажденном городе, полякам не удавалось. Не было даже уверенности в том, что Збараж еще не взят штурмом и ни от кого из местных жителей нельзя было добиться сведений о местонахождении Хмельницкого и татар. Наконец, передвижение королевского войска чрезвычайно замедляли разливы рек и речушек, которых в этих местах было великое множество.
   В Топорове король решил сделать остановку, давая отдых своему войску и желая точнее выяснить ситуацию со Збаражем. Здесь-то его и отыскал посланец Иеремии Вишневецкого, передавший письмо князя о бедственном положении осажденных. Спустя несколько дней, несмотря на предложения некоторых участников военного совета дождаться подхода посполитого рушения, король принял решение выступить к Збаражу. Королевское войско двигалось медленно, так как всю последнюю неделю лил непрекращающийся дождь, постоянно приходилось переправляться то через разлившиеся речки, то через болота. Лесные дороги, по которым передвигались королевские хоругви, все развезло, глубокие выбоины и рытвины оказались заполненные водой. Яна Казимира тревожило отсутствие сведений о Хмельницком, так как он понимал, что казацкому гетману о его продвижении на помощь осажденному Збаражу уже известно. Местные жители, от которых поляки не могли добиться никаких сведений о противнике, с радостью сообщали казакам о малейшем перемещении королевского войска.
   Наконец, дождь прекратился, выглянуло солнце, дороги стали просыхать. 5 августа к обеду войско подошло к Зборову. Отсюда до Збаража оставался лишь один дневной переход. Ничто, казалось, не предвещало беды и король, торопившийся на помощь осажденным, отдал распоряжение начинать переправу через Гнезну. В Зборове задерживаться не стали, оставив там лишь гарнизон из 400 драгун. На марше по узкой лесной дороге войско растянулось. Когда передовые хоругви, шедшие с королем в авангарде, начали переправу по трем мостам через узкую, но болотистую речушку, арьергард, в котором находился войсковой обоз из тяжелых возов, еще только приближался к Зборову. Те, кто уже успел переправиться, приступили к возведению временного лагеря ( в междуречье Стрипы и Гнезны), некоторые подразделения даже стали располагаться и на обед, то там, то тут запылали костры. Король рассчитывал здесь укрепиться, дать короткий отдых войскам и на следующий день продолжить движение к Збаражу. Однако, судьба распорядилась иначе.
   Внезапно с той стороны Гнезны послышалась густая ружейная стрельба, дикий вой "Алла", звон сабель, ржание тысяч лошадей, предсмертные крики умирающих солдат.Ни у кого не осталось сомнения в том, что хан и гетман устроили здесь засаду и попытаются разгромить королевское войско, не дав ему прорваться на помощь осажденному Збаражу.
   Место и время для внезапного нападения было выбрано очень удачно. Разъезды, высланные накануне, не могли обнаружить казаков и татар, так как они выдвинулись из Збаража уже ночью и скрытно, используя ночное время и густую лесную темень, на рассвете подобрались к королевскому войску почти вплотную. Естественно, осада Збаража продолжалась, в отсутствие Хмельницкого ею командовал генеральный обозный Чарнота.
   Поняв, что поляки намереваются переправляться через Гнезну, гетман и хан дождались, пока половина войска окажется на той стороне, а затем внезапно обрушились на обоз, двигавшийся в арьергарде. Первыми приняли на себя удар панцирная хоругвь и драгуны князя Острожского, а также шляхта из Перемышля и Сандомира под командой старост Урядовского и Стобницкого. Закипела жаркая сеча, но гусары Доминика Заславского, прижатые к обозу, вынуждены были лишь отбиваться от наседавших на них казаков и татар, не имея возможности использовать ударную мощь тяжелой конницы и пустить в ход копья. Хотя им и удалось выдержать первый натиск нападавших, они все же стали нести большие потери, так как на одного гусара нападало сразу два-три противника. От легких, но быстрых казацких сабель не спасали ни панцири, ни шлемы, а стрелы, выпущенные из тугих татарских луков, разили наповал. Все больше польских всадников падало на землю, под ноги своих коней,с треском ломая страусиные крылья, а нападавшие все усиливали натиск. Возможно, из хоругвей князя Острожского никто бы и не уцелел, но в это время им на помощь подоспели подканцлер литовский Сапега со своими литвинами и Станислав Витовский с конной хоругвью. На какой-то момент им удалось оттеснить казаков и татар от обоза, но уже спустя полчаса те вновь перешли в атаку, охватив со всех сторон литовскую пехоту. Король, прискакавший к месту сражения, понял, что, если срочно не прислать подкрепления, то литвины неминуемо погибнут. Повернув коня, он, возвратившись к мосту, завернул им на помощь несколько хоругвей сандомирского каштеляна Бодуена Оссолинского, уже переправлявшихся на ту сторону Гнезны. Помощь пришла вовремя, ободренные литвины вновь попытались перейти в наступление, дав возможность перегруппироваться и гусарам князя Острожского. Бой закипел с новой силой и, хотя поляки несли все возрастающие потери, но и противники не могли сломить их сопротивление.
   Надеясь, что такие опытные военачальники, как Заславский, Сапега и Оссолинский сумеют отразить нападение на обоз, король возвратился на ту сторону Гнезны и застал войска в готовности к бою. Правый фланг, где находились собственные королевские хоругви, конница сокальского старосты Денгофа и подольского воеводы, а также несколько пехотных полков, был заметно сильнее, здесь сконцентрировались профессиональные жолнеры. Левый фланг, которым командовали краковский каштелян Юрий Любомирский и князь Корецкий выглядел немного слабее, там, в основном, сосредоточилось посполитое рушение. Пехота генерал-майора Губальда, старого испытанного наемника, принимавшего участие еще в Тридцатилетней войне, стояла в центре недвижимо, ощетинившись копьями. Здесь занял свое место и король.
   Едва войско изготовилось к бою, как из леса темной тучей надвинулась татарская конница. У многих поляков, особенно из посполитого рушения, невольно дрогнули сердца- всадников было не менее тридцати тысяч. Вначале татары растянулись широкой линией по всему фронту, затем лавиной обрушились на правый фланг. Ливень стрел посыпался на польские хоругви, в солнечных лучах стоявшего в зените дневного светила сверкнули тысячи изогнутых татарских сабель. Но испытанные в сражениях воины стояли непоколебимо, лишь теснее смыкая ряды. Затем пехота канцлера Оссолинского раздалась в стороны и передовая линия татар была выкошена почти в упор убийственным огнем картечи укрывавшихся за ней пушек. Густой черный пороховой дым на какое-то время окутал орудийные батареи. За первым пушечным залпом последовал второй, потом третий. Потеряв несколько сотен всадников убитыми, нападавшие откатились назад и, на ходу перестроившись, попытались атаковать центр. Передние ряды пехоты Губальда, не сдвинувшись ни на шаг с места, приняли их на копья, в то время, как задние ряды открыли беглый ружейный огонь. Пока одна шеренга стреляла, другие отработанными движениями перезаряжали фузеи и мушкеты, передавая их в первые шеренги. Не сумев поколебать центр королевского войска, татары вновь отхлынули назад, направив свой следующий удар на левый фланг, пытаясь отсечь его от мостов через Гнезну. Здесь татарской коннице удалось добиться определенного успеха. Левое крыло королевских войск поддалось и едва не обратилось в повальное бегство после того, как под князем Корецким был убит конь и он свалился на землю. Грузный князь, которому в то время было под пятьдесят, на короткое время потерял сознание и не смог сразу подняться. Те, кто видел его падение, подумали, что он убит. Среди солдат поднялась паника, многие из них с криками о том, что Корецкий погиб, стали покидать поле боя. Татары усилили напор, их передние ряды ударами сабель и натиском коней все сильнее прогибали линию поляков, а задние выпускали тучи стрел, от которых негде было укрыться. Еще немного и все бы обратились в повальное бегство, но положение спас отважный поручик Ружицкий, которому стрела пробила обе щеки навылет. Он, даже не попытавшись ее вытащить, в таком виде поспешил предупредить Яна Казимира об опасности, угрожавшей левому флангу. Король немедленно помчался туда, сопровождаемый лишь конвоем, ободряя и возвращая в битву тех, кто дрогнул и стал отступать. Личный пример короля вдохновил солдат, отступление постепенно прекратилось, к солдатам стали возвращаться отвага и стойкость. Несмотря на численное преимущество противника, левый фланг сумел все же удержать свои позиции и оттеснить татар. Оправившийся после падения с коня Корецкий вновь принял командование, а Яна Казимира подоспевшие сановники убедили перейти в более безопасное место. В это время на помощь татарам подоспела и казацкая конница. Яростное сражение по всему фронту продолжалось почти шесть часов, до самого наступления темноты, но поляки, хотя и понесли тяжелые потери, сумели избежать, казалось, неизбежного при таком численном преимуществе противника, разгрома. Удалось даже переправить на эту сторону Гнезны большую часть обоза, при обороне которого погибло больше 4000 человек из перемышльской, львовской и сандомирской шляхты, в том числе старосты Урядовский и Стобницкий, а также Бодуен Оссолинский, племянник коронного канцлера. Основные потери пришлись на долю хоругвей князя Острожского и литвинов Сапеги, но все же к концу дня им также удалось переправиться через Гнезну и присоединиться к основным силам королевского войска.
   Поздним вечером польские военачальники собрались на совет. Всем было понятно, что положение сложилось фактически безнадежное и гибель всего войска,зажатого между Гнезной и Стрипой, лишь вопрос времени.Прорваться с боем к Збаражу сквозь полчища казаков и татар было нереально,переправиться через разлившуюся Стрипу всему войску-проблематично. Были предложения органи зовать переправу короля с небольшим отрядом на противоположный берег, но их Ян Казимир отверг. Наконец, по совету канцлера Оссолинского решили обратиться к хану, напомнив ему, что в свое время король Владислав IV, к которому он попал в плен, обошелся с ним милостиво и даровал свободу.
   По окончанию совета король стал диктовать письмо к хану:
   "Ян Казимир, Король Польский Хану Крымскому здоровья желает!
   Удивляюсь я тому, что, будучи многим обязанным моему брату Владиславу, который щедро, по-королевски, одарил тебя, как пленника, который был в его земле, а затем свободно отпустил в свое ханство, которым ты и сейчас владеешь, забываешь то наше благодеяние сейчас, когда я выступил против своего изменника и возбуждаешь против меня свою злобу вместе с ним. Его я при своей правде и при надежде, что не буду здесь посрамленным, не боюсь. Однако, если хочешь, чтобы между нами была приязнь, то я обещаю ее тебе по-братски, надеясь на такую же братскую приязнь и с твоей стороны..."
   Далее в послании предлагалось обменяться уполномоченными и выработать условия мирного соглашения с учетом готовности выплатить задолженность по дани. Еще спустя полчаса один из пленных татар с королевским письмом к хану отправился к своим передовым позициям.
   Получив королевское письмо, Ислам-Гирей ничего на него не ответил, по-видимому, затрудняясь прийти к окончательному решению. Можно предположить, что они с Хмельницким решили еще раз попытаться взять польский лагерь штурмом, а, если это не удастся, то тогда принять предложение короля о мире.
   С первыми лучами солнца казаки и татары с трех сторон начали атаку на польские позиции. Перед этим провела артподготовку казацкая артиллерия (несколько пушек ночью было установлено в Зборове на церковной колокольне).Хмельницкий, сидя на коне в окружении старшины, наблюдал за ходом битвы с той стороны Гнезны. Хан со своими мурзами находился в задней линии татарского войска.
   Пока татарская и казацкая конница пыталась разорвать центр и правый фланг поляков, десятитысячный отряд казаков, в пешем строю стремительно атаковал польский обоз, находившийся на левом фланге. Жестокая битва завязалась по всему фронту. Казаки и татары в яростном броске сошлись грудь грудью с первой линией польских жолнеров. Завязалась рукопашная схватка, страшная и свирепая, когда противники сражаются одним холодным оружием, а порой и голыми руками, так как перезаряжать ружья нет времени.
   Вначале военная удача сопутствовала казакам и им удалось ворваться в обоз. Но неожиданно, обозные слуги (челядь) оказали столь упорное сопротивление, что развить успех казакам не удалось. Когда же князь Корецкий двинул против них несколько своих резервных хоругвей, казакам пришлось отступить. Так же безуспешно закончилась атака, предпринятая против центра и правого фланга. Как только казаки и татары откатились от польского лагеря, перестраиваясь и готовясь к новой атаке, от группы мурз, стоявших рядом с ханом, отделился трубач с белым флагом в руках. Наблюдая за этой картиной, запорожский гетман в свою очередь вздыбил своего буланого жеребца и, взмахнув булавой, крикнул: "Згода!" Сотенные и куренные атаманы немедленно продублировали его приказ о прекращении сражения. Казаки во главе с полковниками стали постепенно покидать поле боя и потянулись к мостам через Гнезну. В польском лагере прекратились ружейные выстрелы и смолкли орудия. К Яну Казимиру подъехал один из его офицеров, который спешившись, с поклоном вручил ему ханское послание. Король торопливо вскрыл фирман и пробежал письмо глазами. Хан в корректной форме, но с плохо скрытой иронией, писал о том, что, если бы при избрании на трон Ян Казимир, пригласил его отпраздновать это событие, как водится между добрыми соседями, а не проигнорировал, будто какого-нибудь простолюдина, то ему не пришлось бы самому являться к нему в гости незваным вместе с казаками. Тем не менее, если король возобновит прежний союз с ним, то он готов прекратить военные действия и принудить к тому же казаков. Для выработки условий мирного договора Ислам Гирей предложил встретиться польскому канцлеру с его везирем.
   Переговоры, о которых будет более подробно сказано ниже, следующем проходили на широком лугу, где на равном удалении от польского лагеря и татарского коша были установлены несколько столов. Там сошлись ханский везир и коронный канцлер. Оба давно знали друг друга, поэтому без промедления приступили к выработке условий мирного договора. У Ислам- Гирея, кроме требования о выплате дани за последние годы и возмещения убытков, связанных с военными действиями, других условий не было и в этой части быстро пришли к соглашению. Поскольку реальных денег у поляков не хватало, хан согласился подождать с их выплатой, но за эту отсрочку получил право увести пятнадцатитысячный полон в Крым. Сложнее оказалось выработать условия мирного договора с казаками, на котором настаивал Ислам-Гирей. Переговоры даже несколько раз прерывались и едва не доходило до новых столкновений. Наконец, к концу дня везир и канцлер в присутствии двух уполномоченных сошлись снова. С польской стороны к Оссолинскому присоединился литовский подканцлер Сапега, а к везирю- мурзы Сефер-кази и Сулейман-ага. Со своей стороны в выработке условий мира принял участие и Хмельницкий. В конечном итоге, договаривающимися сторонами, то есть между поляками и татарами мир был заключен в основном на условиях, предложенных татарской стороной. Согласно договору, между татарами и поляками устанавливался вечный мир и заключался оборонительный союз с возобновлением выплаты ежегодной дани. Поляки обязались уплатить хану триста тысяч флоринов ( фактически на месте они смогли выплатить лишь сто тысяч), а он, в свою очередь, должен был отвести своих татар за Перекоп.
   Глава третья. Гибель Кречовского
  
   Пламя народной войны, охватившее Украйну, Подолию, Волынь, Заднепровье, вскоре после Желтых Вод и Корсуня перекинулось и на Литву. В этом не было ничего удивительного так, как земли древнерусских княжеств, присоединившихся к Литве на территории современной Белоруссии и Полесья населяли те же русские люди православного вероисповедания, что и в бывших южных литовских землях. Хмельницкий, опасавшийся удара Великого Литовского князя и воеводы Виленского Януша Радзивилла с севера, вскоре после победы под Корсунем направил в его владения несколько казацких полков во главе с полковником Гладким, поручив им поднимать местное население на борьбу со своим угнетателями.
   На первом этапе восставшим сопутствовало военное счастье. Основные бои между правительственными войсками и повстанцами разгорелись по течению Днепра в междуречье Сожа и Березины от Лоева до Орши. При поддержке казаков удалось захватить старые русские города Стародуб, Пинск, Гомель и Пропойск, продвинуться к Орше и Быхову, а позднее, в октябре 1648 года, воспользовавшись отсутствием князя Радзивилла, который убыл на элекционный сейм в Варшаву, захватить Кобрин и осадить Слуцк, вотчину его сводного брата Богуслава Радзивилла, великого конюшего Литвы. Однако литовские полковники Пац и Волович, оршанская шляхта, население осажденного Быхова, вступили с восставшими в ожесточенную борьбу. Горш, правитель Орши, сумел отразить нападение, уничтожив полторы тысячи казаков под Чечерском и отбросив остальных к Быхову. Возглавивший оборону Слуцка полковник Сосновский нанес осаждавшим серьезное поражение, а генерал-майор Мирский внезапным ударом отбил у казаков Пропойск,
   Когда же в Литву после избрания короля возвратился Януш Радзивилл, возглавивший свои войска, Туров и Городок, не дожидаясь его прихода, сдались правительственным войскам, а Мозырь взял штурмом Гонсевский , будущий литовский польный гетман. Радзивилл здесь стал лагерем, а затем двинулся к Березине и сходу атаковал Бобруйск, обещая горожанам амнистию, если они выдадут зачинщиков бунта. Предводителя восставших Подубича горожане выдали Радзивиллу и тот был казнен, часть его сподвижников закрылись в деревянной башне и подожгли ее, предпочитая мученическую смерть в огне, плену.
   Перемирие с поляками и зима на некоторое время прервали боевые действия. Казалось, восстание было подавлено, зачинщики погибли, поэтому литовские войска возвратились на зимние квартиры. Но уже вскоре после провала миссии Адама Киселя запорожский гетман в преддверии весенней военной кампании ( в начале мая) отправил в район Припяти наказного полковника Илью Голоту с десятью тысячами казаков, рассчитывая с его помощью поднять население края на новое восстание. То ли Голота оказался неважным полководцем, то ли ему просто не повезло, но Радзивилл, быстро собрал несколько своих хоругвей, отразил нападение, а самого Голоту и его войско загнал в припятские болота, где они почти все и погибли.
   Вместо нашедшего свою смерть в припятских болотах Голоты, Хмельницкий отправил туда наказного черниговского полковника Степана Подобайла (Пободайла?)с задачей укрепиться между Днепром и Сожем, не давая возможности Радзивиллу вторгнуться в черниговские и киевские земли и зайти в тыл Войску Запорожскому. Однако, дела у Подобайла пошли неважно. Ни запорожцев, ни даже реестровиков в его войске не было, оно состояло из крестьян и мещан северских территорий, не имевших боевого опыта. Опасаясь, чтобы литовские войска не захватили Лоев, превратив его в свою обсервационную базу, он поджег город, но Гонсевский с несколькими хоругвями выбил его оттуда, перекрыв дальнейшее движение вглубь Белоруссии.
   В конце мая 1649 года запорожский гетман, уже отправляясь под Збараж, поручил полковникам: корсунскому Михаилу Кречовскому и черниговскому Мартыну Небабе, с тридцатитысячным войском выступить в Белоруссию для усиления Подобайла и примкнувших к нему повстанцев. Конечно, главная задача оставалась прежней: не дать возможности Радзивиллу зайти в тыл и фланг Запорожскому Войску, на что рассчитывал король и его военачальники.
   Наказной гетман Кречовский с пятнадцатью тысячами казаков перешел Припять и, разведав местоположение лагеря Радзивилла в районе Лоева, узнал, что князь отправил часть своих хоругвей в разные места для подавления бунтов. Соблазнившись легкой, как ему казалось, возможностью нанести поражение Виленскому воеводе, Кречовский 21 июля ( по ст.ст.) скрытно подобрался к литовскому лагерю и внезапно его атаковал. Но под знаменами Радзивилла служили опытные, закаленные в битвах воины. Командовавший княжеской конницей Ходоркович при первых же звуках боя, развернул ее и атаковал казаков, отбросив их от лагеря, дав тем самым время остальным хоругвям приготовиться к бою. Последовавшая затем атака "крылатых" гусар Гонсевского и Неверовича отбросила казаков Кречовского к лесу, откуда они, впрочем, открыли из-за деревьев губительный ружейный огонь. Сам Гонсевский, едва остался в живых, конь под ним был убит. Несколько отрядов литовской конницы, углубившиеся в лес, даже неосторожно дали окружить себя и, вероятно, погибли бы, однако их выручила возвращавшаяся из разведки хоругвь полковника Коморовского. Внезапное появление конницы Коморовского, заставило казаков отойти еще дальше в лес.
   Тем временем Подобайло, получив известие о подходе Кречовского, но, не зная о тяжелой ситуации, в которой тот оказался, стал переправляться с двенадцатью тысячами человек через Днепр в районе Лоева для соединения с ним. Этим не замедлил воспользоваться Радзивилл. Разделив свои силы по обоим берегам Днепра, он внезапно атаковал половину переправившихся на его сторону казаков, опрокинул их в реку, так что из пяти тысяч в живых осталось едва триста или четыреста человек. Литовские полковники Тизенгауз, Нольд и Фехтман в это время атаковали основной табор Подобайла на другой стороне Днепра. Кречовский, узнав о том, что Подобайло попал в засаду, вышел из леса ему на выручку, но к несчастью нарвался на сильную гусарскую хоругвь. Первый натиск гусар Кречовскому удалось отбить и он лихорадочно стал готовить укрепления из подручных материалов, сваленных деревьев, даже трупов. Однако, получив сведения от своих разведчиков, что с наступлением утра Радзивилл планирует новый штурм, наказной гетман, уже получивший несколько ранений, в том числе, и в голову, приказал бросить обоз и отступать налегке вглубь леса. В суматохе отступления, преследуемые конницей Коморовского и Ларского казаки потеряли своего гетмана и его раненого, обессилевшего, захватили литовцы. 31 июля ( по ст.ст.), когда они везли его в свой лагерь, славный казацкий полковник Михаил Кречовский разбил себе голову о телегу, чтобы только не попасть в плен живым.
   Неудача этого похода во многом объясняется несогласованностью действий Кречовского, Подобайла и Небабы, а также полководческим искусством Януша Радзивилла. Небаба, оставшись один, также после нескольких поражений вынужден был вернуться в Чернигов. Но главная задача, поставленная запорожским гетманом, тем не менее, была выполнена. Уже 21 июля после сражения под Лоевом Радзивилл доносил королю, что у него не осталось сил для дальнейшего наступления на Украйну.
   Хмельницкий, внимательно следивший за развитием ситуации в Белоруссии, еще не зная о гибели Кречовского, направил ему на помощь шестьдесят тысяч казаков. С этой силой Януш Радзивил при всем его воинском искусстве вряд ли справился бы, однако после сражения у Зборова и наступления мира, военные действия прекратились и казацкий корпус был отозван назад
  
  
   Раздел седьмой. Конец второй фазы восстания.
  
   Глава первая. Миф о Зборовском трактате.
   В популярной литературе, да в исторических трудах на тему Освободительной войны 1648-1653 годов под руководством Богдана Хмельницкого принято считать, что сражение под Зборовом между повстанческими войсками и татарами крымского хана Ислама III Гирея с одной стороны, и войсками польского короля Яна Казимира с другой, закончилось мирным договором ( трактатом), явившимся легитимной базой для создания в трех южных воеводствах Речи Посполитой едва ли не самостоятельного казацкого государства -Украины ( которого в природе никогда не было) , и затем в январе 1654 года оно вошло в состав России ( которой на самом деле в то время еще не существовало)
   Такой подход к искажению исторических фактов, получивший позднее широкое распространение в школьных учебниках, да и в исторической науке в целом, был заложен еще дореволюционными российскими историками, в частности, С.М.Соловьевым, который в своей "Истории России с древнейших времен" употребил термин Зборовский "договор", хотя сам же перед этим обронил замечательную фразу: " 9 августа заключен был договор: хан взял с короля обязательство прислать в Крым единовременно 200 000 злотых...а для своего союзника Хмельницкого выговорил следующие условия...". То есть, как правильно в данном случае подчеркнул знаменитый историк, договор был заключен между Яном Казимиром и Ислам-Гиреем но, не между королем и запорожским гетманом. Зато Н.И Костомаров уже прямо пишет: "Затем был заключен Зборовский договор с казаками..." и в дальнейшем иначе как договором или трактатом его не называет. В советский период в любом школьном учебнике истории и даже в ВУЗах также общепринято было вести речь именно о Зборовском договоре или трактате ( пакте).
   Один лишь М.Грушевский, подробно исследуя эту тему, правильно отметил "...текст принятый обеими сторонами ...уложен в форму не договора (как предлагавшиеся казацкие ординации), а ОДНОСТОРОННЕГО КОРОЛЕВСКОГО МАНИФЕСТА, акта королевской милости, дарованной подданным его на прошение крымского хана. Позднее об этом забыли и обе стороны говорили про "пакты", "трактаты", соглашение с казаками, но сейчас хотели выдержать указанный характер милости, выпрошенной ханом"
   Кстати, это было подчеркнуто и в трактате короля с ханом, в качестве важнейшего условия Ислам-Гирея. Хан потребовал, что Хмельницкому с его 40 -тысячным казацким войском не будет чиниться никаких притеснений с польской стороны, тем самым взяв на себя миссию контрольной инстанции, являясь гарантом исполнения королевской декларации ( намерения) обеими сторонами.
   Тема Зборовского мира в дореволюционной и советской исторической науке подавалась очень стилизованно, обычно ограничиваясь краткими упоминаниями о том, что 6 августа в самый решительный момент кровопролитного сражения, когда победа уже была практически в руках казаков, а король едва ли не попал к ним в плен, Хмельницкий под давлением крымского хана, который по сути его предал, остановил битву. Затем был составлен упомянутый "договор" и казаки, тем самым получили, если не удельное княжество, то по меньшей мере, автономию, территорию с гетманским самоуправлением.Дореволюционные малороссийские историки ввели для этого "административно -территориального образования" искусственное понятие Гетманщина, которое сейчас в ходу на Украине после 1991 года.
   Однако анализ сохранившихся документов и источников приводит к выводу, что на самом деле ситуация с заключением Зборовского мира обстояла несколько иначе. Прежде всего, вечером 5 августа было отправлено не только королевское письмо к хану с каким-то знатным пленником из татар, но и к Хмельницкому с православным священником ( то ли пленным, то ли из местных жителей). Подлинник письма короля к хану не сохранился, а текст его, приведенный выше ( в шестом разделе), цитируется по перепечаткам из записи в книге королевской канцелярии. Текст же письма Яна Казимира к запорожскому гетману сохранился и оно выглядит довольно любопытным. Прежде всего, Ян Казимир отбросил свою игру с назначением казацким гетманом Забусского и обращается к Хмельницкому именно, как к старшему Войска Запорожского, называя его "уродзонным" шляхтичем и напоминая о дарованном ранее прощении, а также о вручении ему булавы и хоругви, как казацкому гетману, которые он принял. Далее Ян Казимир укоряет Хмельницкого за срыв работы комиссии Киселя. расправу со Смярковским и оказание сопротивления коронным войскам, которые выступали весной не против казаков, а наводили порядок среди бунтующих холопов и гайдамацких ватаг , которые в Войску Запорожскому никакого отношения не имели. Письмо довольно пространное, но в целом носит миролюбивый характер и король расценивает происшедшее, как недоразумение, как домашний конфликт между своими, который необходимо поскорей уладить. В заключение он приказывает Хмельницкому отвести войска на десять миль от польского лагеря и направить своих послов которые сообщили бы, что конкретно желает Войско Запорожское для установления мира.
   Безусловно, о письме короля хану, Ислам Гирей немедленно известил гетмана, а тот в свою очередь не скрыл, что и сам получил аналогичное письмо. По всей видимости, они в тот же вечер выработали единую позицию, решив попытаться разгромить польское войско, а если это не получится, принять королевское предложение о прекращении военных действий. Тогда же поздно ночью было подготовлено два письма королю, одно короткое и достаточно ироничное от Ислам- Гирея, второе, довольно пространное с выражением верноподданнических чувств -от Хмельницкого. Письмо гетмана выдержано в покорном тоне верного королевского слуги. Он напоминает, что и сам, и отец его "подстароста чигиринский" всегда были верными королевскими слугами. Отец сложил голову под Цецорой, где сам он попал в плен к туркам и пробыл у них два года. Далее он сокрушается, что его считают бунтарем, хотя он против короля не поднимал оружие, а лишь оборонялся от панского произвола и сейчас готов вместе с Войском Запорожским быть верным слугой и опорой королю. Письмо датировано 15 августа, то есть написано в ночь накануне решающего сражения.
   Понять этот поступок Хмельницкого с точки зрения здравого смысла очень затруднительно. В самом деле, полководец пишет письмо своему противнику-монарху с изъявлением самых верноподданнических к нему чувств, но уже спустя 5-6 часов после этого вступает с ним в жестокую битву, в самый разгар которой пересылает ему это письмо и прекращает сражение. В принципе произошедшее так и осталось загадкой до наших дней, поляки утверждают, что к прекращению сражения его вынудил хан, южнорусские летописцы считали, что Хмельницкий не хотел, чтобы христианский государь попал в руки неверных и поэтому остановил битву. Если бы не упомянутое письмо, то можно было бы принять обе версии, но с учетом того, что оно написано еще вечером 5 (15) августа, то ни то, ни другое объяснение не может быть принято на веру. Поступок Хмельницкого в данном случае далек от рыцарского кодекса чести и не мог в дальнейшем укрепить доверие к нему короля и его окружения, характеризуя гетмана как двуличного и беспринципного человека.
   Согласно польским и южнорусским источникам письмо королю от хана (вместе с этим, подколотым к нему письмом Хмельницкого) было передано Яну Казимиру в самый кульминационный момент битвы, разразившейся на следующий день, то есть где-то в полдень. Но и после этого сражение прекратилось далеко не сразу и враждующие стороны продолжали ожесточенно сражаться. Только после ответа короля на письма гетмана и Ислам- Гирея, сражение стало затихать, а к вечеру уже прекратилась окончательно. То есть, объективно рассуждая, никакой внезапной измены со стороны хана не было, его действия были согласованы с Хмельницким и выработана единая позиция. В частности,С.М. Соловьев не видит в действиях Ислам- Гирея никакой измены, подчеркивая, что все произошло с их обоюдного согласия. Наверняка, в их планы были посвящен и кое-кто из ближайшего гетманского окружения. Версия об измене хана и о том, что он якобы вынудил Хмельницкого к миру, принадлежит польской стороне и именно со слов поляков упоминавшийся выше Кунаков доносил в Москву, что якобы хан даже пригрозил гетману в случае отказа от мира,перейти на сторону поляков. Вымысел поляков подхватил и растиражировал в своих трудах Н.И Костомаров, а в дальнейшем "измена" хана превратилась в неоспоримый факт. "В трагической истории Украины не много было моментов страшнее, чем этот!",- патетически восклицает по этому поводу позднее и М.С.Грушевский. Неоспорим факт "измены" и для современных украинских историков.
   Представляется, однако, что случившееся явилось закономерным результатом неудачного развития кампании весны и лета 1649 года со стороны татар и казаков. Прежде всего, необходимо разобраться в стратегическом замысле Хмельницкого, то есть понять, какие цели он преследовал, срывая переговоры с комиссией Киселя и ведя дело к новой войне, а точнее ко второй фазе восстания. Понять стратегию запорожского гетмана не сложно, так как он изложил ее в своих речах и высказываниях комиссии Киселя. Под влиянием предыдущих побед над поляками, бесед с патриархом Паисием, встреч с посланниками зарубежных монархов, у Хмельницкого на протяжении января и февраля 1649 года росло убеждение в том, что он на волне невиданного прежде энтузиазма южнорусского народа, настроенного на решительную борьбу с поляками, может на освобожденных территориях, включая Волынь и север Полесья, создать государственное образование на национальной православной основе по типу Великого Литовского княжества, став его главой и властелином. Как полагал гетман, для этого ему будет достаточно разгромить войско Фирлея,Лянцкоронского и Остророга, численность которого, как он знал, не превышала 6-7 тысяч, затем, пользуясь численным перевесом в живой силе, нанести поражение посполитому рушению во главе с королем и вынудить Яна Казимира (при поддержке хана) согласиться на его условия. Создание такого "русского княжества" позволило бы решить проблемы с унией и численностью казацкого реестра, а в распоряжении короля ( по мнению гетмана) оказалось бы сто тысяч сабель, готовых прийти ему на помощь , вздумай магнаты проявить непослушание. По всей видимости, стратегию Хмельницкого разделяло его ближайшее окружение и старшина, она была созвучна требованиям черни и широких слоев южнорусского населения. Знал о замысле Хмельницкого и крымский хан, которому было выгодно иметь на Днепре дружественное "буферное" государство, возможно, даже под своим протекторатом. Но, безусловно, в этой кампании 1649 года главной целью Ислам-Гирея являлся ясырь, к изобилию которого он уже успел привыкнуть за предыдущий год.
   Однако, задержка хана на Днепре из-за угрозы нападения донцов на его улусы повлекла за собой почти месячную проволочку, дав возможность региментарям укрепиться в Збараже и получить подкрепления от Вишневецкого. Конечно, гетман мог выступить против Фирлея сам, не ожидая хана, но он опасался, что в случае нападения донских казаков на Крым, тот может вовсе отменить поход и тогда Хмельницкий окажется один на один в противостоянии с королевским войском.
   Из опыта предыдущих сражений и гетман, и хан были уверены, что 9-10 тысячный гарнизон Збаража не выдержит осаду их многотысячного войска и польский лагерь удастся взять приступом за один-два дня. Узнав о падении Збаража и гибели своих войск, король вряд ли рискнет вступить в сражение с казацко-татарским войском, а согласится на переговоры, в ходе которых Яну Казимиру не останется другого выхода, как согласиться на создание особого казацкого государства на территории Южной Руси. Ислам-Гирей также оказывался в выигрыше, получив богатый ясырь, обязательство короля продолжать выплату дани и огромный полон.
   Но неожиданное сопротивление Збаража спутало все карты Хмельницкого и хана. Полуторамесячная безрезультатная осада очень сильно подорвала моральный дух, как казаков так и татар. Если за время осады поляки потеряли полторы-две тысячи защитников своего лагеря, то и потери Хмельницкого были значительными, если даже не принимать на веру сообщений польских мемуаристов о том, что они составили 50 тысяч. В любом случае их не могло быть менее 15-20 тысяч погибшими, умершими от болезней и ранеными, а,если учесть, что войско Хмельницкого под Збаражем вряд ли превышало 100 тысяч, то эти потери его существенно ослабили. Татары тоже потеряли за время боев не менее 2-3 тысяч, а главное они вообще не привыкли к длительной осаде и, безусловно, роптали. Распустить их грабить окрестности хан нерешался , так как потом собрать их ему уже не удалось бы. Стойкость же защитников Збаража ясно показывала, что они скорее готовы погибнуть, чем сдаться. Хану же мертвые поляки были ни к чему, ему нужны были пленные, за которых можно получить выкуп.
   О том, что моральный дух и татар и казаков был не очень высоким, свидетельствует хотя бы тот факт, что, напав 5 августа на королевский обоз из хорошо подготовленной засады, они так и не сумели его захватить и он к вечеру почти в полном составе переправился через Гнезну и соединился с основными силами. Если поляки при этом потеряли убитыми 4 тыс человек, то какие же потери понесли татары и казаки? Об этом можно только догадываться, но ясно, что в любом случае не меньшие.
   На следующий день утром даже не солдаты, а обозные слуги и челядь сумели отбить атаку десятитысячного казацкого отряда на польский обоз, что также свидетельствует о состоянии морального духа и тех, и других. Правда накануне, поздно ночью по польскому лагерю пронесся слух, что король и его сановники покинули лагерь, переправившись через Стрипу. Грозила повториться ситуация под Пилявцами, но Ян Казимир на коне при свете факелов проехал по всему лагерю, успокаивая жолнеров, и волнение быстро улеглось. Видя, что король с ними, солдаты были готовы сражаться до конца. На следующий день король также на коне сражался в центре своих войск, в то время как запорожский гетман наблюдал за сражением с противоположного берега Гнезны, а хан находился в тылу своего войска.
   С учетом всех этих обстоятельств напрашивается вывод о том, что королевские письма к обоим полководцам пришли очень вовремя. Если все войско Хмельницкого и хана, осаждая Збараж с горсткой его защитников, так и не смогли добиться успеха, то, действуя лишь половиной своих сил ( вторая половина оставалась под Збаражем) и то в основном только с конницей, сколько бы им еще пришлось осаждать польский лагерь, который обороняли свыше 30 тысяч профессиональных воинов, не считая челядинов? У Хмельницкого здесь не было артиллерии за исключением нескольких пушек, которые он приказал установить на колокольне в Зборове, не было и пехоты, продолжавшей осаждать Збараж, а главное, времени было в обрез, так как нельзя было дать понять Вишневецкому, что силы осаждавших уменьшились в два раза, чем он не преминул бы немедленно воспользоваться.
   Вот поэтому и Хмельницкий, и Ислам-Гирей решили использовать обращение короля, как удобный случай, чтобы выйти из этой кампании, не потеряв лицо. Хан рассчитывал взять выкуп и возобновить получение дани, а также захватить полон, чем хоть как-то возместить понесенные военные издержки, Хмельницкий со своей стороны понимал, что ему придется ( пусть временно) расстаться со своими далеко идущими планами, но, он рассчитывал добиться возвращения казакам их прав и привилегий, а также значительных уступок Войску Запорожскому и населению Южной Руси.
   Почему же в таком случае хан и гетман, уже все решив заранее, начали 6 августа сражение, которое шло с большим ожесточением? Этому тоже есть простое объяснение, даже два. Первое из них приведено выше и состоит в том, что они все же рассчитывали нанести поражение полякам , что сделало бы их значительно сговорчивее. Второе объяснение заключается в том, что, если бы на заключение мира гетман пошел сразу без сражения, это вызвало бы возмущение и непонимание не только у старшины, а и у казацкой черни. Повторилась ситуация с попыткой штурма Замостья, когда Чарнота пошел на его приступ, положив у стен немало казаков, и сам получил ранение, зато потом уже никто не пытался этого повторить. Так и сейчас гетман решил показать своему войску, что взять штурмом королевский лагерь будет не просто, а лучше согласиться на мир. Ислам-Гирей, по-видимому, действовал из тех же соображений. Позднее, правда, появились рассуждения, что хан, якобы не хотел усиления ни поляков, ни казаков, как это произошло позже при Жванце, но это к данной ситуации, вряд ли относится.
   Да и вообще, для Хмельницкого пленение короля ни с какой стороны не было выгодно. По условиям соглашения с ханом, все пленные доставались татарам, следовательно, в случае полной победы и король вместе с канцлером Оссолинским оказались бы у Ислам-Гирея. С пленными вступать в переговоры нельзя, следовательно, гетману пришлось бы обратиться к Лещинскому, который был известен, как последовательный сторонник "партии войны". Оставшись во главе правительства, тот немедленно объявил бы созыв народного ополчения и Хмельницкому пришлось бы вступать в новую войну. Но надвигалась зима и он на военные действия вряд ли бы рискнул пойти. К весне же Польша располагала бы такими силами, что победить их было проблематично. Взвесив все "за" и "против" Хмельницкий, как и хан предпочли не рисковать.
   Конечно Ян Казимир, как и Оссолинский вряд ли поверили в верноподданнические заверения Хмельницкого, изложенные в его письме. Если запорожский гетман был в свое время только адептом иезуитов, то король являлся бывшим кардиналом этого ордена, поэтому в коварстве, цинизме и беспринципности явно превосходил Хмельницкого. Главное, что стало важным для короля и канцлера-это то, что их дипломатия принесла успех, разрушив все планы и мечты запорожского гетмана о формировании национального независимого государственного образования. Он снова приобрел статус верного слуги короля, поэтому тот поспешил закрепить достигнутый успех, обратившись к Хмельницкому с новым письмом, в котором "отпускал ему грехи" за все содеянное и лишь довольно ласково укорял за убийство Смяровского. Заканчивалось письмо весьма примечательной фразой: "...мы..исполним все то, что за тебя будет просить брат наш ,царь крымский". Это письмо и соответствующее письмо к хану с согласием на переговоры были немедленно направлены адресатам, хотя накал сражения оставался все еще высоким. Первая встреча канцлера и везиря Сефер-Кази-аги произошла вечером, когда еще какая-то часть казаков и татар продолжала атаковать польские позиции. Все же канцлеру удалось добиться прекращения огня и они с везирем договорились о новой встрече на следующий день. 17 (7) августа, когда было установлено временное перемирие, у Хмельницкого произошла прямо в поле короткая встреча с Оссолинским, которого он также заверил в своей преданности и передал ему свои условия для заключения мира. Так, по крайней мере, утверждает Мясковский, хотя есть свидетельство и неизвестного мемуариста, который о встрече канцлера с Хмельницким не упоминает, а сообщает о прибытии казацких послов с письмом Хмельницкого королю, богатыми дарами и перечнем условий Войска Запорожского для заключения мира. В ответ на эти условия король передал через Оссолинского, что все пункты казацких предложений будут согласованы через комиссара и по возможности удовлетворены, только гетману необходимо отвести свое войско и артиллерию.
   Уже поздно вечером к Хмельницкому было направлено посольство с письмом короля, который сообщал, что все его условия будут рассмотрены, но прежде необходимо отвести казацкое войско от польского лагеря. С этим посольством произошел небольшой инцидентиз-за татар Тугай-бея, но все закончилось в целом благополучно.
   Мирный договор с ханом был заключен без особых проволочек. Король легко согласился на выплату задолженности по дани за последние годы, на вручение хану отдельного подарка, а также выплату выкупа ( контрибуции) за снятие осады со Збаража. После некоторых препирательств было удовлетворено и желание хана захватить полон на пути возвращения в Крым. Этот пункт решили официально в трактат не вносить, но устная договоренность об этом была достигнута. Однако, прежде всего, хан поставил условие, записанное в этом же договоре, чтобы были удовлетворены казацкие требования и это по сути явилось камнем преткновения к быстрому подписанию польско-татарского договора. "Немалые трудности возникли с упокоением казацкого войска- так как хан связал претензии Хмельницкого со своими",-писал позднее король в письме Янушу Ралзивилл. Таким образом, казаки со своей стороны, а поляки со своей оказались в зависимости от Ислам-Гирея, который взял на себя роль посредника между ними.
   Вот этот момент очень важен вообще для понимания характера отношений между Хмельницким и ханом.Историческая наука прошлого и современные украинские историки упорно настаивают на равенстве между ними, утверждая, что они были равноправными союзниками и т.л. Такое утверждение полностью противоречит реальным историческим фактам.
   С точки зрения реального положения дел того времени, крымский хан являлся монархом, царем, суверенным государем, правда, находившимся под протекторатом Турции.Данный факт никто не оспаривал и именно "царем" он являлся и для Москвы ,и для Варшавы уж ,тем более для казаков и всего населения Южной Руси. Кем был Хмельницкий в его глазах? Первоначально банитованным мелкопоместным шляхтичем, криминальным элементом, затеявший бунт против своего монарха, то есть малороссийским Стенькой Разиным или Емельяном Пугачевым. Никак иначе Ислам-Гирей расценивать его не мог. И помощь свою хан оказал не столько Хмельницкому, сколько Войску Запорожскогому в целом, которое в обмен на нее произнало его протекторат. Став признанным королем старшим этого самого Войска Запорожского, Хмельницкий, безусловно, возвысился в глазах хана,но дишь до уровня своего мурзы,того же Тугай-бея, однако ровней ему не стал и стать не мог,оставаясь ханским вассалом.
   Своими победами при Желтых Водах, у Корсуня и при Пилявке Хмельницкий всецело был обязан хану ( татарам), о чем сам гетман прекрасно понимал.Более того,энтузиазм южноруччкого народа в ходе восстания объясняется во многом именно тем, что на стороне Хмельницкого выступали татары.Именно их присутствие укрепляло морадьный дух Войска и вселяло страх в сердца поляков.Для самого Хмельницкого этого было ясно как день, ведь не случайно он потерял целый месяц, ожидая хана, но не решился сам выступить против Лянцкоронского,Фирлея и Остророга, хотя его собственное войско превосходило их численность в десять раз.
   С учетом этих соображений разве мог Ислам-Гирей изменить своему вассалу ? Слово "измена" в данном случае вообще не приемлемо.Изменить можно сюзерену, но не вассалу.Даже , если два монарха находятся в союзе, то выход одного из них из войны не признаектся изменой, речь идет о сепаратном мире, как случалось не раз у Петра Великого с польским королем Августом. В отношениях же Хмельницкого с ханом даже признаков равенства никогда не было.Хан мог поступать как считал нужным и гетман вынужден был с этим считаться,видя в нем своего сюзерена.Слово хана для него было законом, как и для того же Тугай-бея.
   На том, собственно, и закончилась вторая фаза восстания южнорусского народа против поляков, ознаменовавшая разделение его на две неравные части, из которых меньшая добилась возвращение своих прав и свобод и упрочила свое положение, выделившись в особую привилегированную прослойку населения Южной Руси, а значительно большая из временно освободившихся от панского гнета людей вновь превращалась в панских холопов, тоже отдельный слой населения, получивший название люд посполитвый.
  
   Глава вторая. Декларация королевской милости.
   Первоначальные казацкие условия, переданные королю 17 августа, естественно, уже не содержали тех требований, которыми Хмельницкий пугал комиссаров Киселя, то есть в них не было даже намека на создание независимого казацкого государства, протекторат казаков над южнорусским народом и защиту его от панского произвола. Скорее эти условия, изложенные в 18 пунктах, содержали лишь намек на создании некоей "казацкой автономии" в рамках нескольких южных регионов Речи Посполитой. На первый план в них выдвигаются две проблемы: первая, касающаяся непосредственно Войска Запорожского и вторая относительно греческой веры, то есть имеющая не только религиозное, но и общенациональное значение. В рамках этой же проблемы было выдвинуто условие об устранении какой-либо предвзятости в отношении русского населения при обращении в официальные польские административные органы, которое однако, даже рассматривать никто не стал.
   В части условий, касающихся непосредственно казацких дел на первом месте шла речь о подтверждении " прав и вольностей", а также казацкой юрисдикции, суть которой сводилась к простой формуле: "где только три казака будут, двое судят третьего". Важнейшим требованием ( условием) являлся отказ от ограничения реестра, предлагалось только определить границы казацкой территории, в пределах которой войско ( то есть гетман и старшина) будут сами решать, какое количество казаков будет необходимо набрать из всех слоев населения. Границы предлагалось определить примерно так как они сложились фактически: на западе по Бару, на севере по верховьям Случа. Киевское и Брацлавское воеводство на правой стороне Днепра полностью включалось в состав казацкой территории, как и часть Заднепровья от Любеча до Стародуба, то есть Черниговское воеводство в целом и заднепровская часть Киевского до границ с Литовским княжеством и Московским государством. Предполагалось, что на этой "казацкой территории" не могут быть расквартированы коронные войска, а до "полного успокоения" они даже не должны на этой территории появляться. Предусматривалось, что евреи здесь не только арендовать ничего не могут, но даже селиться, хотя имеют право приезжать на непродолжительное время для торговли.
   Согласно условий, на первое время предлагалось ограничить на этой территории отправление католической религии, упразднить католических епископов, иезуитов, закрыть католические монастыри. На должности в правительственные учреждения должны назначаться по всему краю люди греческой веры.
   Казацкие "пункты" содержали требование упразднения унии " как причины непрекращающихся притеснений русского народа" во всей Речи Посполитой, а имущество униатской церкви должно быть возвращено законным владельцам при содействии казацких полковников.
   Православное духовенство должно быть уравнено в правах с католическим, а киевский митрополит заседать в сенате, наряду с католическими епископами.
   "Пункты" содержали требования к королю о том, что поскольку он не приносил присяги на верность "греческой вере", то сделал бы это на заседании ближайшего сейма.
   Целый блок вопросов касался амнистии и гарантий ее применения.
   Понятно, что даже принятие всех этих "пунктов" казацких условий (пусть и без решения проблемы униатской церкви) не создавало бы правовой основы для какой-то особой "казацкой автономии", прежде всего потому что гетман и старшина не наделялись какими-то властными полномочиями в отношении местного населения. Во-вторых, "казацкие территории" не передавались в собственность Войска Запорожского, оно просто дислоцировалось на этих землях, находящихся под суверенитетом Польши, выполняя, как и в былые времена, роль пограничной стражи.
   Однако, польская сторона не могла согласиться даже на эти, в целом не такие уж и чрезмерные казацкие требования, при том, что вопрос об унии фактически был вынесен "за скобки" переговорного процесса и его намечалось передать на разрешение религиозных иерархов.
   Поэтому пункты будущей Декларации согласовывались в трудных условий и несколько раз пришлось вмешаться даже хану, который оказывал давление на обе стороны, но большей частью на казаков. В результате часть пунктов была принята в значительно урезанном виде. Прежде всего, Киевское Полесье и южная Волынь, а также часть Подолии, примыкающей к Бару, вместе с северскими пограничными с Москвой землями были исключены из "казацких территорий". Поляки не согласились также на неограниченный реестр, установив его численность в 40 тысяч, страшно большое количество по сравнению с предыдущими 12 тысячами. Однако на сорокатысячном реестре настоял сам хан и с ним вынуждены были согласиться обе стороны. Относительно религиозных проблем согласованные пункты носили достаточно неясный характер.
   После долгих дебатов согласованный в общих чертах текст был облечен в форму одностороннего королевского манифеста- Декларации милости короля ( а не договора, на чем настаивали казаки), включавшую в себя 11 пунктов.
   В первом из них провозглашалось, что король сохраняет для Войска Запорожского "всех даных вольностей, согласно с давними привилегиями и на это привилей свой выдает вместе с этим". Этот "привилей" не включен в Декларацию, а издан отдельно и датирован 18 августа. В нем в общих чертах подтверждаются все права и привилегии когда-либо дававшиеся Запорожскому Войску " о которых есть какое-либо подтверждение в книгах", а также специально оговаривается "казацкий иммунитет", то есть их подсудность только гетману. В свою очередь казаки не имеют право вмешиваться в деятельность административных и судебных органов относительно остального населения, не имеющего отношения к Войску Запорожскому.
   Второй пункт Декларации устанавливает реестр в количестве 40 тысяч. Включение в состав реестра конкретных казаков король возлагает на "гетмана войска своего Запорожского" и перечисляет места его дислокации- всего 13 городов и местечек, включая Брацлав, Винницу, Ямполь в Подолии, Прилуки, Чернигов, Нежин в Заднепровье, Паволочь, Погребищи и несколько других -в Киевском воеводстве. Дислокация казацкого войска за пределами этих территорий не разрешается, Казацкий реестр должен быть подготовлен к новому году для того, чтобы " ..те кто в него включен "оставались при вольностях казацких", а все другие подлежали королевской юрисдикции в коронных землях или в шляхетских поместьях передавались своим панам.Реестр должен быть составлен в письменном виде с указанием фамилий и заверен печатью.
   Следующий пункт Декларации предусматривает, что Чигирин "... при булаве войска Запорожского должен находиться всегда и нынешнему старшему войска Запорожского уродзоному Богдану Хмельницкому его передает король, делая его верным слугой своим и Речи Посполитой".Этот пункт интересен тем, что король уже официально признает шляхетское достоинство Хмельницкого, не подвергая его сомнению, а, следовательно, он происходил из шляхты, хотя в гербе "Абданк" и не числился.
   Четвертый и пятый пункты Декларации объявляют амнистию всем участникам восстания. Пункт шестой предусматривает, что в местах дислокации казацких подразделений коронные войска не должны размещаться на постой. Следующий пункт Декларации провозглашает, что "жиды управленцами, арендаторами или жителями не могут быть в городах украинных, где казаки имеют полки свои".
   Пункт восьмой относительно унии сформулирован довольно расплывчато, фактически этот вопрос передается на согласование соответствующих религиозных конфессий. Однако, киевский митрополит наделяется правом заседать в сенате.
   Девятый пункт содержит обещание короля раздавать должности государственных чиновников в Киевском, Брацлавском и Черниговском воеводствах только лицам шляхетского сословия греческой веры. Следующий пункт предусматривает запрещение деятельности иезуитов, а последний,одиннадцатый пункт предусматривает право казаков гнать "горилку" ( самогон) для личного употребления, но не для торговли, а относительно пива, меда и других напитков- "по обычаю".
   Когда текст Декларации был согласован, хан и король ратифицировали свой договор и орда отправилась к Збаражу. Хмельницкий попытался было добиться от короля принесения присяги на выполнение пунктов Декларации и решить вопрос о выдаче Чаплинского, но слушать его теперь уже не стали, хан с ордой ушел, бояться было некого. Самого же гетмана заставили принять присягу в том, что он будет придерживаться выполнения пунктов Декларации в части его касающейся. Этого показалось мало и король потребовал, чтобы Хмельницкий лично прибыл к нему и изъявил покорность, что он и сделала 10 ( 20) августа.
   Даже беглое ознакомление со статьями Декларации позволяет сделать вывод, что, прежде всего в ней идет речь о намерении короля возвратить реестровым казакам (Войску Запорожскому) "всех давних вольностей в соответствии с давними привилегиями", а также установить реестр в сорок тысяч казаков с тем, чтобы в него были вписаны те, кто проживают в определенных городах и местностях Южной Руси. Старшему войска Запорожскому Хмельницкому король дарует "на булаву" Чигирин.
   О какой- либо легитимной деятельности какого-то казацкого государства ( или даже автономии) в Декларации речь не ведется и на возможность этого в ней не содержится даже намека и надо быть уж откровенны националистом, чтобы за пунктами Декларации разглядеть какую-то правовую основу для образования независимого государства - русского удельного государства Украина -Русь, мифической Гетманщины или хотя бы "казацкой автономии"..
   Самым важным в этой Декларации, официально дарованной королем 18 августа, являлось то, что она требовала утверждения на сейме и это сразу же переводило ее в разряд фикции, хотя внешне все выглядело довольно красиво. Король подтверждал все права и привилегии ранее дававшиеся войску Запорожскому, "... которым есть какое-нибудь подтверждение в книгах..." и специально подчеркивал казацкий иммунитет ( суд в отношении них осуществляет только старший войска Запорожского), но и они, в свою очередь, не имели права вмешиваться в деятельность польской администрации в отношении всего остального русского народа, не вписанного в казацкий реестр. То есть, ко всему южно-русскому населения (кроме 40 тысяч вошедших в реестр казаков) эта королевская декларация изначально никакого отношения не имела. А население края в то время по различным оценкам составляло 1,5-2 млн человек. Кстати отметить, особый статус военнослужащих в отношении их прав и свобод, а также судебного преследования, существовал во всех странах на протяжении веков и существует до настоящего времени, что ни в коей мере не свидетельствует об исключительности в этом плане Войска Запорожского. Ведь и прежнее реестровое войско обладало таким же иммунитетом, суд в отношении казаков осуществлял великий коронный гетман, а не гражданские судьи. Сейчас же это право просто передавалось старшему его королевской милости Войска Запорожского Богдану Хмельницкому.
   Стоит заодно напомнить, что договор короля с ханом был ратифицирован обеим монархами на месте, а вот Декларация королевской милости не была ратифицирована никогда и частично исполнялась де-факто до битвы при Берестечко в июне 1651 года, а затем опять де-факто после сражения при Батоге. Но миф о Зборовском договоре жив и поныне, являясь одним из жупелов современного украинского национализма.
   Важным условием королевской Декларации было обещание ликвидации унии и разрешения православного вероисповедания на всей территории Польши. Это условие никогда выполнено не было, но де-факто на освобожденных от поляков территориях уния перестала действовать еще сразу после начала восстания, так что фактически на казацкой территории она и так была отменена.
   Король согласился, чтобы Киевский воевода впредь назначался из числа магнатов греческой веры, но им и так еще раньше в начале 1649 года был назначен Адам Кисель. Согласно Декларации Киевский митрополит получил право заседать в сенате среди католических епископов на девятом месте, но фактически, когда он попытался воспользоваться в январе 1650 года этим правом, католические сенаторы-епископы, пригрозили уходом из сената. В общем они были правы, так как до утверждения Декларации на сейме, ее статьи не имели юридической силы. По совету Киселя Сильвестру Косову пришлось возвращаться в Киев не солоно хлебавши..
   Декларация милости короля наделяла казаков правом гнать водку для личных нужд (но не на продажу), но фактически они этим правом обладали с начала восстания.
   По обычаю для казаков предусматривалось ежегодное содержание в сумме 10 флоринов и сукно для одежды. Однако, в данном случае речь шла лишь о тех, кто был вписан в реестр. Реестр же был утвержден на общей раде только в марте 1650 года, а в январе 1651 года король уже объявил о созыве посполитого рушения для новой войны с Хмельницким и, естественно, никаких выплат казакам польским правительством не производилось.
   Наконец, сейм королевскую Декларацию в полном объеме никогда не утверждал. В январе 1950 года на сейме вопрос об унии был передан на рассмотрение религиозных иерархов. В остальной части сейф лишь в общих чертах отметил о ее принятии, но в постановление текст Декларации включен не был. Все же, в принципе права и вольности казаков были подтвержэдены.
   Зато польская сторона от этой Декларации оказалась в большем выигрыше. Хотя территорией, отведенной для дислокации Войска Запорожского признавались Киевское, Черниговское и Брацлавское воеводства, польские паны, имеющие там земельные угодья, получали право беспрепятственно возвращаться в свои поместья и, тем самым, наделялись правом дальнейшей эксплуатации поспольства. Правда, преследовать зависимых от них крестьян, принимавших участие в восстании, они не имели права. Взаимно и казакам было запрещено предъявлять какие-либо претензии к воевавшим против них шляхтичам. Но вопросы амнистии регулировались отдельными универсалами и их реализации был придан законный характер и выработана соотвествующая юридическая процедура.
   Главное же для поляков на тот момент заключалось в том, что была снята осада со Збаража. Пример его героических защитников развеял страх поляков перед казаками и татарами, значительно повысив их боевой дух, что имело важное значение для последующих успехов польского оружия в войнах с казаками..
   Словом, кто больше выиграл и приобрел от королевской Декларации предоставим судить самим читателям.
   9 августа во исполнение условий, поставленных королем, Хмельницкий обратился к нему с письмом, в котором опять изъявлял свои верноподданнические чувства, а на следующий день лично явился к нему, предварительно получив все же в заложники князя Любомирского.
   Стоя на коленях у ног Яна Казимира, гетман произнес краткую покаянную речь, начав с того, что он предпочел бы получить королевскую аудиенцию по случаю какого-нибудь подвига со своей стороны. Он со слезой в голосе скорбел, что волею обстоятельств предстал перед его величеством, как мятежник, обагренный кровью. Но уж раз так распорядилась судьба, то гетман умолял короля простить его вину и обещал верной службой доказать свою преданность Речи Посполитой. Ян Казимир даровал ему прощение и в виде особой милости разрешил приложиться губами к своей руке. Затем от имени короля подканцлер литовский Сапега прочитал Хмельницкому назидательную проповедь, как в дальнейшем следует себя вести.
   На следующий день татары, получив сто тысяч флоринов -треть выкупа, который они называли данью, а поляки предпочли именовать подарком, ушли к Збаражу. Вскоре ними потянулась и казацкая конница.
   Король, не скрывая радости и огромного облегчения, поспешил отступить к Глинянам, а оттуда во Львов, где его войску уже ничего не угрожало.
   Между тем, Хмельницкий и хан, возвратясь к Збаражу, не спешили сообщить осажденным о заключенном перемирии. Не переходя к активным военным действиям, они заняли выжидательную позицию, надеясь, по крайней мере, получить контрибуцию в возмещение военных издержек. До казаков доходили сведения о том, что гражданское население Збаража, доведенное до отчаяния, готово лучше поджечь Збараж, чем умирать от голода, поэтому еще оставалась вероятность того, что Фирлей и Вишневецкий с учетом этих обстоятельств согласятся уплатить выкуп за снятие осады. Однако, те решили иначе,разрешив еще в первых числах августа женам и детям недовольных мещан покинуть город. Участь тех, кто воспользовался этим разрешением, была печальна, так как на передовых польских позициях многие женщины были изнасилованы жолнерами, а затем все они попали в плен к татарам.
   11 августа Хмельницкий отправил в Збараж письмо, сообщая о достигнутом перемирии с Яном Казимиром и обещая, что осада будет снята, если осажденные выплатят татарам определенную сумму.
   Но вожди осажденных не поддались на эту уловку и ответили твердым отказом выплатить хотя бы что-нибудь, понимая, что за последнюю неделю произошли какие-то кардинальные изменения обстановки.
   Действительно, дальнейшим казацко-татарским хитростям был положен конец прибытием в Збараж королевского офицера полковника Минора. Он передал вождям осажденных послание Яна Казимира, в котором тот высоко оценивал доблесть героических защитников города. Согласно королевскому указу Фирлей стал сандомирским воеводой, Вишневецкий- перемышльским старостой ( что было очень кстати, с учетом того, что его владения на Левобережье находились в руках восставших), Лянцкоронский был назначен старостой стебницким и брацлавским воеводой. Минор сообщил также, что согласно заключенному перемирию осада со Збаража должна быть снята безо всяких условий, за исключением выплаты татарам 40 тысяч злотых в качестве контрибуции, упомянутой в договоре..
   Польское войско, выплатив эту сумму, покинуло Збараж и выступило в направлении Львова, откуда подошла королевская хоругвь сокальского старосты Денгофа, которому было поручено сопровождать татар за пределы Украйны. Вслед за татарским кошем в постоянные места своей дислокации отправились и казацкие полки. В запорожском войске царило приподнятое настроение, условия Зборовского мира, подавляющее большинство не только казаков, но и всего населения Украйны расценивало, как окончательную победу восставшего русского народа над польскими панами.
   Подавляющее большинство народа, принимавшего участие в восстании и обеспечившего победу Хмельницкому под Корсунем и Пилявцами, того самого народа, что сейчас вынудил поляков отказаться от продолжения военных действий, еше не понимало, что оказалось жестоко обманутым и ценой своей крови и тысяч жизней обеспечили казакам возвращение их прав и привилегий, не получив взамен абсолютно ничего, потому что в этой кампании 1649 года даже трофеев в руках восставших, в отличие от прошлых сражений, практически не оказалось.
  
  
   Глава третья. Хорошая мина при плохой игре.
   Правда, эйфория от, якобы одержанной победы при Зборове, приписываемая каждой из противоборствующих сторон себе, довольно быстро развеялась, словно легкий утренний туман при появлении дневного светила. Поляки сколько угодно могли восхищаться героизмом защитников Збаража и мужеством королевского войска, оказавшегося зажатым в междуречье Стрипы и Гнезны, но стыд перенесенного позора от сделки с ханом и Хмельницким не мог не оставить глубокий след в душе короля и его ближайшего окружения. Не в лучшем положении оказался и запорожский гетман, еще совсем недавно считавший себя едва ли не равным монархам сопредельных государств, вынужденный на коленях просить прощение у Яна Казимира, которому он же перед этим едва не нанес решительное поражение.
   В широких кругах польской общественности, особенно той, что не участвовала в сражениях при Збараже и Зборове, все более возрастало недоумение по поводу уступок, сделанных королем запорожском гетману. Огромное возмущение вызывало утверждение Хмельницкого старшим войска Запорожского и особенно увеличение казацкого реестра до 40 тысяч.
   В то время, как тот же Мясковский, свидетель и участник сражения под Зборовом, считал это событие наиболее трагичных из всех, пережитых Польшей за последнее столетие, официальное коммюнике, изготовленное в королевской канцелярии и разосланное в сопредельные государства, представляет поход к Зборову необыкновенным успехом короля, который освободил осажденное в Збараже войско, возвратил Речи Посполитой утраченные было провинции, приобрел союз и помощь крымского хана, устранив тем самым угрозу цивилизованному христианскому миру от неверных. Примерно в таком же духе были выдержаны и инструкции Оссолинского, разосланные несколько недель спустя поветовым сеймикам.
   В свою очередь и казацкая сторона считала достижение мира своей победой. По всему краю пошла гулять версия о том, что гетман сражался с королем, побил у него десять тысяч войска, после чего король, видя неизбежность победы Хмельницкого "покорился и поклонился" ему, запросив мира. Гетман послушал его и они заключили договор о том, чтобы быть "казацкой территории" по Случ и Константинов на севере и по Бар на Днестре. Подобные легенды активно поддерживал и распространял сам Хмельницкий. Крылатая фраза Хмельницкого: "Мовчи,ляше, по Случ наше!" передавалась из уст в уста, создавая ощущения полного освобождения от польских властей, а особенно от панов. В беседе с московским послом Григорием Нероновым, прибывшим в ноябре в Чигирин, гетман называл Зборовский мир своей победой, а годом позже другому царскому посланнику рассказывал, что король польский был у него в руках и со слезами на глазах молил его о мире. Южнорусский народ, как и современный украинский, всегда отличался богатым воображением, поэтому подобные легендарные истории гуляли по всей Украине. Рассказывали, что король вообще присягнул перейти в православную веру и в ближайшее время перенесет свою резиденцию в Киев, чтобы стать настоящим "королем русским". Бытовала версия, что мир заключен только с королем, но не с польскими панами.
   Гетману, конечно, было не привыкать делать хорошую мину при плохой игре. Хмельницкий умел, если хотел, скрывать свои чувства и обладал хорошими артистическими данными,любил прихвастнуть, однако унижение, которое он лично пережил, стоя на коленях перед Яном Казимиром, конечно не могло его не угнетать. Чувство личной обиды не утихало у него еще и потому, что он получил отказ в выдаче Чаплинского, что для него было важно, и за отказ поляков удовлетворить в полном объеме казацкие требования. Однако, гораздо хуже для гетмана и старшины было то, что постепенно вскрылись и стали достоянием народных масс подробности переговоров короля с ханов (при молчаливом согласии гетманского окружения) об угоне полона в Крым с украинских земель. Конечно, данный факт обрастал массой подробностей, порой фантастических, но главное заключалось в том, что гетман, провозгласивший себя протектором и защитником всего южнорусского народа, позволил, тем не менее, татарам беспрепятственно захватить полон из этого же народа. Ситуация усугублялась тем, что сопровождать этот татарский корпус ( по воспоминаниям самих же казаков численностью в 20 тысяч человек) гетман отправил полковников Нечая и Небабу, которые вынуждены были бездействовать, когда на их глазах татары отбирали в плен молодежь, а стариков просто убивали. Естественно, эти позорные факты казацкая верхушка пыталась скрыть от широких слоев населения, но шила в мешке не утаишь и по всему краю в адрес Хмельницкого посыпались проклятия. Появилась даже песня, начинающаяся словами "Бодай того Хмельницького перша куля не минула...", что само по себе явно свидетельствовало о падении авторитета запорожского гетмана.
   Не способствовало его повышению и то, что Декларация милости короля предусматривала вывод казацких подразделений с Полесья и Южной части Волыни, о чем король уже напоминал гетману в преддверии начала работы ноябрьского сейма, который должен был ратифицировать королевский манифест.
   Но это еще было полбеды, фактически гетман оставил казацкие гарнизоны и в Полесье и на Волыни в местах их прежней дислокации и не намерен был выводить их оттуда. Однако, поступить таким же образом с реестром он не мог ведь численность казацкого войска в сорок тысяч была согласована с ханом, являвшимся гарантом выполнения Декларациии обеими сторонами. Открытый отказ от составления реестра явился бы вызовом не только королю, но и хану, на что Хмельницкий и его окружение решиться не могли. Следовательно, все те, кто принимал участие в восстании и уже давно считает себя казаком, не войдя в состав реестра вынужден будет возвратиться под власть своего же пана. А таких людей, если исходить из численности повстанческого войска по оценке Мужиловского, о чем он рассказывал в Москве, должно быть не менее 250 тысяч. Но, если даже реальная численность Запорожского Войска была вполовину меньше, колеблясь в пределах 120-150 тысяч, все равно она превышала численность реестра минимум в три раза. Следовательно, минимум две трети нынешнего войска ( или пусть даже половина, если учесть, что в нем было немало мещан и шляхтичей) обязано было вернуться в услужение шляхте.
   Но и это еще не все. За полтора года прошедших с подкорсунского сражения население Южной Руси привыкло к тому, что на всей ее территории отсутствует королевская власть, другими словами власть шляхты. Сейчас же предполагалось ее возвращение со всеми вытекающими от этого юридическими, политическими и экономическими последствиями, то есть намечалось восстановление статус-кво к началу 1648 года. В таком случае получалось, что все завоеванное широкими народными массами, все их усилия и жертвы было напрасным.
   Именно на это обстоятельство гетман и генеральная старшина опасались открыть глаза населению края, обоснованно боясь взрыва народного возмущения.
   Откровенно признать, что Декларация королевской милости была навязана поляками при поддержке крымского хана, Хмельницкий и старшина не могли, хотя прекрасно осознавали с самого начала, что вступая в переговоры с королем, рассчитывали совсем не на это. Вместо двустороннего договора с польским правительством о создании пусть не отдельного княжества,но,хотя бы "казацкой автономии",они получили манифкст Яна Казимира,декларацию о намерениях. Причем пункты этой декларации было невозможно мли очень затруднительно выполнить обеими сторонами. Но объявить об этом широким народным массам онитакже было нельзя. Вот и получался замкнутый круг, выход из которого представлялся только один- сохранять хорошую мину при плохой игре, провозглашать при каждом удобном случае, что война закончилась победой восставшего народа и скрывать от этого самого народа реальный смысл целого ряда пунктов Декларации. Конечно, постепенно все равно все бы открывалось, но это происходило бы постепенно , зато гетман и его окружение получало возможность выиграть время, чтобы составить хотя бы какую-то программу действий по нейтрализации этой самой Декларации.
   Хмельницкий не даром учился у иезуитов, поэтому в ответ на требования поляков выполнять условия Декларации милости короля ,стал ссылаться на то, что она не ратифицирована сеймом, а, следовательно, остается лишь декларацией о намерениях, не имея юридической силы. Под этим предлогом он оставил свои гарнизоны в Полесье и на Волыни, поддерживая версию для народных масс о том, что требования Войска о границах королем удовлетворены. Убеждал он в этом даже царских посланников, уверяя, что Острог, Константинов и Бар остались в руках "черкас" и возвращения панов на освобожденные территории не будет. То есть, говоря простым языком, гетман попросту врал, скрывая и от собственного народа и от московского государя реальное положение дел со Зборовским "договором".
   Что же касается возвращения панов в свои поместья, то гетман открыто не препятствовал этому, хотя и не советовал возвращаться в это смутное время, пугая их возможностью нового восстания.
   Для того, чтобы население не знало истинного содержания зборовских "пунктов" текст Декларации скрывался от народных масс и нигде не публиковался.
   В целом такая политика гетмана объяснялась довольно просто. Он хорошо знал, что в Польше королевской Декларацией недовольны не меньше, чем он сам и она вряд ли будет ратифицирована сеймом, особенно из-за затронутых в ней религиозных вопросов. Ссылаясь на отсутствие ратификации, гетман не начинал приступать к работе даже над составлением реестра, чтобы раньше времени не вызвать возмущение казаков. Конечно, все эти хитрости не особенно нравились самому Хмельницкому, вынужденному лавировать между поляками и собственным народом, но он действительно мог рассчитывать, что изменившиеся обстоятельства вскоре освободят его от необходимости придерживаться зборовских договоренностей и они будут сданы в архив без реализации. Но все это не могло не оставить болезненный след в его душе в связи с тем, что рухнули далеко идущие планы и надежды в зените его славы и могущества.
   Как всегда, в таких случаях, требовался кто-то виновный в случившимся и Хмельницкий такого виновного нашел- им в его понимании стал никто иной, как московский царь. Принимая очередного московского посланника подвыпивший гетман откровенно сказал ему: "Не того я хотел и не так должно было быть, но не позволил царь, не пожаловал, помощи христианам не дал против врагов; а они ляхи- поганые и разная у них вера, а на нас христиан стоят заодно". Произнеся эти слова, гетман заплакал, видимо уж очень не люб ему был этот мир,-отметил позже царский посланник в своем донесении.
   Раздел восьмой. Послевоенное устройство войска Запорожского.
  
   Глава первая. Обида гетмана на царя.
   Претензии гетмана к московскому царю выглядят не только нелепыми, но даже и глупыми, что в общем-то не характерно для Хмельницкого. Просто он, пожалуй, стал первым из представителей начавшегося формироваться в то время малороссийского этноса, кто во всех бедах и неудачах, а чаще всего в своих собственных просчетах и ошибках, стал винить царя, Москву, позднее Россию и "москалей" в целом. Спустя десяток лет у малороссийских гетманов и нарождающейся малороссийской интеллигенции это вошло в привычку-во всем винить Москву, поляков, Крым, главное- чтобы не себя. Собственно, мало что изменилось и с приобретением "незалежностi" современной Украиной, руководство которой все , да и широкие слои населения,последние двадцать пять лет вполне серьезно считают, что Россия должна и обязана содержать ее практически за свой счет. Воистину прав был Экзюпери, высказавший мысль, что мы в ответе за тех, кого приручили.
   Позиция же царя Алексея Михайловича по отношению к "черкасам" и лично Хмельницкому, вполне понятна и оправдана. С какой стати царское правительство должно было идти на нарушение мира с Польшей, став грудью на защиту "черкас", которые в начале века помогли Лжедмитрию занять московский престол, потом с королевичем Владиславом бесчинствовали в Калуге и самой Москве, а всего пятнадцать лет назад нанесли серьезное поражение Шеину, обороняя тот самый Смоленск, к захвату которого Хмельницкий сейчас подбивал царя. Как можно было доверять запорожскому гетману, который добровольно стал вассалом татарского хана, злейшего врага Московского государства?
   Еще со времени желтоводского сражения, московское правительство, получив письмо Адама Киселя от 1 мая 1648 года о бунте "черкас", в отношениях с Польшей и казаками заняло осторожную, выжидательную позицию. Расчет Киселя не оправдался, царь не двинул против татар ( и , естественно, Хмельницкого) сорок тысяч стрельцов, уже стоявших в Путивле, но и, получив от запорожского гетмана первые робкие намеки ( через Климова и царских воевод) летом 1648 года об оказании ему военной помощи, не видел смысла втягиваться в войну с Речью Посполитой неизвестно из-за кого и из-за чего. Уже в то время Южную Русь и Московское государство мало что связывало, за исключением православной веры, но, если киевский митрополит подчинялся константинопольскому патриарху, то в Москве был свой патриарх, не зависимый ни от кого. Вера верой, но тот же Алексей Михайлович прекрасно знал, что до 1050 года существовала единая христианская церковь без деления на римскую и греческую и между ними нет существенной разницы. Конечно, лозунгом защиты то одной, то другой веры светские власти с тех пор прикрывались не раз, развязывая многочисленные войны кровавые, но за этими лозунгами всегда стояли побуждения чисто материального характера. В данном же случае гетман призывал царя вступить в кровопролитную войну с Речью Посполитой, исход которой заранее трудно было предсказать, не мотивируя ничем реальным свою просьбу. Даже после Пилявцев, прислав в Москву Мужиловского, третьеразрядную фигуру в своем окружении (в то время, когда, например, послом к Ракочи был направлен генеральный писарь Войска Запорожского Иван Выговский), Хмельницкий ясно дал понять, что его просьбы о содействии царя на литовском театре военных действий и о присылке донских казаков преследуют лишь одну цель- воспользоваться "на халяву" помощью царя и ничего больше. Царь и бояре прекрасно понимали мотивы, которыми руководствовался запорожский гетман, поэтому продолжали сохранять нейтралитет. В то же время, московское правительство не препятствовало населению правого берега Днепра бежать от войны и разрухи в Слободскую Украину, где со временем возникли города Харьков, Ахтырка. Сумы и др. населенные сплошь беженцами из Южной Руси. Когда осенью 1648 года на правом берегу Днепра начался голод, так как никто ничего не сеял и не убирал урожая, уйдя в казаки, царь разрешил купцам с Украины беспошлинную торговлю хлебом.
   Все же Хмельницкий затаил обиду на царя и вскоре после возвращения из-под Зборова отважился даже на угрозы войной в адрес Москвы. В то время Московское правительство, как уже говорилось выше, не желая обострять отношения с Речью Посполитой, дало указание своим воеводам в Брянске и Путивле разрешать селиться на территории Слободской Украины беглым крестьянам с семьями. Одиноких же холопов, сбежавших от панского гнета, было рекомендовано отсылать на Дон, к казакам. После известия о Зборовском мире царь Алексей Михайлович поручил путивльскому воеводе князю Прозоровскому проверить этот слух и выяснить, как обстоят дела с этим договором в действительности. Однако воевода вместо этого направил двух посланников к Богдану Хмельницкому с мелкими жалобами по поводу нарушения режима границы местным населением и непочтительным обращением к нему некоторых казацких атаманов. Гетман принял их довольно холодно, заявив, что не успел он вернуться из похода, как ему уже досаждают пустячными жалобами. Увлекшись, он стал угрожать походом на Москву, обещал по дороге наведаться и к воеводе в Путивль. Однако, в письменном виде на послание воеводы он ответил по существу и довольно корректно. В то же время, слова гетмана о войне с Московским государством, по-видимому, имели под собой почву, так как посланцы путивльского воеводы по возвращению докладывали о том, что такие настроения витают в городах, через которые они проезжали.
   Угрожая посланникам князя Прозоровского войной, Хмельницкий немного позднее в ответ на аналогичные жалобы брянского воеводы князя Мещерского уже несколько изменил тон. Он высказал обиду на то, что царь не взял его под свою руку и, хотя казаки добились мира с поляками, но он, гетман, не о том мечтал, не на то рассчитывал. " Я великому государю готов служить, где ни прикажет, - говорил он посланникам Мещерского,- не того мне хотелось и не так было тому быть, да не хотел государь, не пожаловал помощи нам, христианам, не дал на врагов, а они, ляхи поганые, разные у них веры и стоят заодно на нас, христиан".
   Получив донесения от обоих воевод, царь запретил им впредь сноситься напрямую с гетманом и в октябре 1649 года отправил к нему своего посланника Григория Неронова. Встречали его далеко не так торжественно ,как перед этим Унковского, что уже само по себе говорило об изменившемся отношении гетмана к царским посланникам.
   За обедом, данным в честь приезда московского гостя, Неронов передал благодарность царя, за то, что Хмельницкий отговорил крымского хана от похода на украинские города Московского государства.
   -Царское величество тебя за эту твою службу и радение,- степенно говорил Неронов,- жалует, милостиво похваляет; ты б впредь за православную веру стоял, царскому величеству служил, служба ваша в забвеньи никогда не будет.
   На эти слова гетман отвечал, что так оно и было: хан предлагал ему весной пойти вместе на Москву, но он отговорил его от этого намерения.
   Выпив несколько чарок венгерского вина, Хмельницкий стал жаловаться на донских казаков. Он обвинял их в том, что не получил с Дона помощи в походе против поляков, вместо этого они морским путем напали на союзный ему Крым.
   -Если его царское величество будет стоять за донцов,- горячился подвыпивший гетман,- то я вместе с крымским царем буду наступать на московские украйны.
   Неронова эти речи не смутили, и он спокойно ответил гетману:
   -Донцы ссорятся и мирятся, не спрашивая государя, а между ними много запорожских казаков, о том тебе ведомо. Тебе же гетман,- с укоризной продолжал царский посланник,- таких речей не только говорить, но и мыслить о том, непригоже. Вспомни, царское величество с их панами радными по их присылке не соединился на казаков.
   Неронов значительно посмотрел на притихшего Хмельницкого, затем опять напомнил зарвавшемуся гетману :
   -Вспомни, когда в смутное ваше время, в черкаских городах хлеб не родился, саранча поела, и соли за войною привоза не было, государь хлеб и соль в своих городах вам покупать позволил и все Войско Запорожское пожаловал, с торговых людей ваших, которые приезжают в наши порубежные города с товарами, пошлин брать не велел: это великого государя к тебе и войску Запорожскому большая милость и без ратных людей!
   Понимая правоту московского гостя, гетман опустил голову.
   -Перед восточным государем и светилом русским, - наконец глухо произнес он,- виноват я, холоп и слуга его, такое слово выговорил с сердца, потому что досадили мне донские казаки
   -Государева же милость, - Хмельницкий посмотрел в глаза Неронову, - ко мне и всему Запорожскому Войску большая- в хлебный недород нас с голоду не морил, велел нас в такое время прокормить, и многие православные души его царским жалованьем от смерти освободились.Далее гетман добавил, что донским казакам мстить не будет и с крымским ханом их помирит.
   Прощаясь с Нероновым гетман сказал, что у него с Ислам- Гиреем союз, но лишь на то время, пока не будет установлен прочный мир с Польшей. После этого он, по договоренности с ханом, может пойти под руку к тому государю, к кому захочет. Более того, хан обещал, что если московский царь примет Войско Запорожское к себе, то и он со всей крымской ордой перейдет под руку Москвы.
   Царский посланник выразил сомнение в возможности такого шага со стороны Ислам Гирея, так как тот является подданным турецкого султана. Хмельницкий возразил, что в прошлом так оно и было, однако теперь Османская империя уже не та, что была прежде и султан сам побаивается крымского хана. Помолчав, гетман задумчиво произнес:
   -Если ляхи по правде своей не устоят, то я им этого не попущу, а если господь бог нас не помилует, выдаст в поруганье проклятым ляхам и стоять мне против ляхов будет не в силу, то я с Войском Запорожским на царскую милость надежен, отступлю от проклятых ляхов в царского величества сторону, а в иные государства переходить мысли у меня нет.
   Он выразительно взглянул на Неронова и продолжил:
   -А, если бог нас помилует от проклятых ляхов освободить, то я, гетман, и войско иного государя, кроме великого государя, светила русского, иметь не будем.
   Хмельницкий умолк, затем, тяжело вздохнув, заключил:
   - А я думаю, что ляхам на правде своей не устоять, и на сейме договорных статей не закреплять, и войну против Войска Запорожского начинать.
   В ответ на слова гетмана царский посланник осторожно заметил:
   - В вечном докончании о перебежчиках не написано и после вечного докончания на обе стороны переходить вольно.
   О том Хмельницкому было известно, но срок Поляновского мирного договора истекал не скоро, поэтому он, заканчивая разговор, сказал:
   -Если ляхи со мною договорные статьи на сейме совершат, то великому государю было бы ведомо, что, сложась с крымским царем, с волохами, сербами и молдаванами хочу промышлять над турским царем, в Турской земле мне и Войску Запорожскому зипун есть, где добыть.
   Этот разговор запорожского гетмана с Нероновым, подробности которого сообщает С.М. Соловьев ( и еще более детализирует М.С.Грушевский), примечателен в нескольких аспектах. С одной стороны становится понятно, что уже в октябре 1649 года Хмельницкий не рассчитывал, что Зборовская декларация будет ратифицирован сеймом, а, следовательно, раньше или позже грядет новая война. С другой стороны он понимал, что и при ее ратификации вероятность войны с Польшей еще более возрастает. При этом гетман осознавал, что исход ее может быть для него неудачным, и стремился заручиться поддержкой Москвы на случай поражения. Именно в таком смысле и следует понимать его угрозы о возможном походе вместе с татарами в московские украйны, это не более, чем средство привлечь внимание царя Алексея Михайловича к украинской проблеме. Гетман не оставлял надежды втянуть Москву в войну с Польшей, но, если этого не случится, то он хотел узнать позицию царского правительства о возможном переходе Войска Запорожского под руку московского царя. Конечно, всему, что говорил Хмельницкий московскому посланнику, в том числе и о предстоящей ратификации декларации королевской милости, доверять нельзя, однако,начиная с этого времени, он, по-видимому, искренне стремился к установлению более тесных отношений с Москвой.
   Позднее, по приезду в Москву, Неронов докладывал, что по дороге беседовал со многими людьми различных чинов и званий, но все они войной недовольны, так как она несет разорение и убытки. Многие пошли еще весной в казацкое войско, и, рассчитывая на добычу, не стали засевать свои наделы. Кто засеял, не смог убрать урожай, так как военные действия прекратились только к концу августа. Из-за этого по всей малороссийской территории свирепствует голод. Все с кем он беседовал, выражают желание перейти в московское государство, где нет войны, притеснения христианской веры. В долговечность Зборовского мира люди повсеместно не верят, так как понимают, что теперь, когда панам разрешено вернуться в свои владения, они начнут жестоко мстить за участие в восстании. Таким образом, видно, что настроение и самого гетмана, и народных масс изменилось буквально в течение месяца. Плещеевские посланцы докладывали о наличии у населения черкаских территорий антимосковских настроений, Неронов, проезжая через те же места, уже слышал совершенно другие разговоры.
   Действительно, все, о чем докладывал Неронов в Москве, было правдой, но положение простого народа на Украйне продолжало осложняться с каждым днем. Когда свирепствовал голод, та добыча, которая была захвачена в сражениях с поляками, оказалась никому не нужной. Московские и турецкие купцы скупали эти трофеи за бесценок, так что вырученных денег даже не хватало на покупку хлеба. Особенно тяжело становилось бедным, у кого не было никаких сбережений или запасов, они были обречены на голодную смерть.
  
   Последние месяцы уходящего 1649 года Хмельницкий находился в постоянном нервном напряжении, так как ему приходилось лавировать между своим людьми и поляками, а также и перед Адамом Киселем, который развил бурную деятельность по созыву поветовых сеймиков на своих землях, чему гетман был не особенно рад, надеясь как раз на то, что, если сеймики не состоятся, то это может сорвать работу и общего ( вального) сейма в Варшаве, на котором планировалась ратификация зборовской Декларации. Активность Киселя объяснялась просто- он был крупнейшим магнатом на "казацкой территории", имевшим земли по обоим берегам Днепра, частично, как носовский староста и бывший подкоморий черниговский, а теперь киевский воевода, частично свои собственные имения в Гоще и в Житомирском повете. Естественно, он был крайне заинтересован в ратификации Декларации и возможности получать доход со своих земель, как и в прошлые годы, тем более, что Вишневецкий и Конецпольский (его конкуренты) на этих территориях уже вряд ли появятся. Хмельницкий, понимая это, встретился в ноябре с Киселем в Киеве, обещал ему всемерную помощь, но фактически она все время запаздывала. Пока же гетман не советовал панам ( в т.ч. и Киселю) возвращаться в их имения под предлогом того, что Декларация не ратифицирована и он опасается за их безопасность, что в общем в своих письмах в Варшаву подтверждал и киевский воевода, отмечая , что единичные факты убийств крестьянами возвратившихся в свои владения панов уже имеют место.
   Лавирование Хмельницкого между Сциллой народного гнева и Харибдой угрозы вызвать недовольство поляков имело успех, так как даже король в декабрьском письме высоко оценил его деятельность по выполнении зборовской Декларации, имея в виду, что Хмельницкий занимается составлением реестра, наводит порядок по очищению края от гайдамацких ватаг и сохраняет лояльность Речи Посполитой. Ян Казимир даже разрешил выделить около 3-х тысяч казаков в помощь хану по просьбе последнего, подчеркнув, чтобы их возглавил опытный полковник.
   Хитрый гетман пребывание своих гарнизонов в Волыни и Полесье объяснял необходимостью защиты местного населения от опрышек и прочих разбойничьих шаек, но король ( видимо,не особенно в это поверив) непосредственно обратился к населению тех мест с письмом, настаивая на возвращении казаков в свои полки, указав, что порядок там будет наводить новый барский староста Богуслав Радзивилл. Князь Богуслав был известен крутостью своего нрава, поэтому король не сомневался в его способности усмирить этот край.
   Рассчитывая на срыв ратификации зборовской Декларации, Хмельницкий все же готовился и к тому, что, если она будет ратифицирована, хотя бы частично и в Южную Русь хлынет шляхта, непременно вспыхнет новая война. Поэтому он уже заранее подыскивал себе среди сопредельных монархов тех, на поддержку которых мог рассчитывать при возобновлении военных действий с Польшей.
   Естественно, в первую очередь он надеялся на поддержку Ислам Гирея, с которым старался установить еще более тесные отношения, позволив татарам выпасать табуны под самым Чигирином и покупать продукты в близлежащих городах и местечках. Пользуясь близостью к хану, гетман укреплял и контакты непосредственно с Портой, Ракочи, молдавским господарем Лупулом, на дочери которого намерен был женить сына Тимофея. Конечно, все эти контакты налаживались тайно, поскольку, строго говоря, Хмельницкий не имел права устанавливать с кем-то дипломатические отношения или вести дипломатические переговоры ( из- за этого договор с Турцией, заключенный еще в январе 1648 года оставался нератифицированным), поэтому о подробностях этих отношений мало что известно. Все же можно сделать вывод, что Хмельницкий не прекращал попыток втянуть Турцию и Москву в войну с Польшей, стравливая их между собой . Гетману очень хотелось, чтобы эти государства увязли в войне друг с другом ( главным образом, с Польшей) и не дали возможности королю выступить против него. Но в это время в Европе царил всеобщий мир, в чем гетману крупно не повезло. Случись все это буквально пятью годами позже, Хмельницкий имел бы все шансы стать главой независимого княжества, а Украина обрести государственный суверенитет, но именно этих пяти лет ему и не хватило. Сейчас же, гетман мог реально рассчитывать только на поддержку хана и то с оглядкой, поскольку Ислам-Гирей никогда не рассматривал его как равноправного союзника, а относился к нему, как к своему вассалу, добровольно признавшего в нем своего сюзерена.
   Глава вторая. Январьский сейм о Декларации милости короля.
   Сейм, между тем, начал свою работу в Варшаве 12 (22) ноября и дальше тянуть с составлением реестра, чего так не хотел Хмельницкий, было просто невозможно, тем более, что гетман заверял короля, будто начал его составлять еще 16 октября.
   Как и положено, для участия в работе сейма должна была прибыть казацкая депутация, которая реестр, как ожидалось, не привезла, объяснив, что он еще не готов и будет представлен позже с нарочным. На самом деле работа по составлению реестра уже, по-видимому началась под руководством Чарноты, но велась крайне осторожно, чтобы, по возможности, оттянуть взрыв возмущения тех, кто в этот реестр не войдет. То есть, надо полагать, первыми в полковые списки вносились старые заслуженные запорожцы и реестровики, а также ветераны всех четырех предыдущих сражений с поляками, тех, кто наиболее отличился и,чего греха таить, просто был "без лести" предан полковникам и старшине.
   Тем временем, согласно полученным инструкциям, казацкие депутаты должны были приложить все усилия, чтобы увести внимание сейма от реестра, сосредоточив его на необходимости детального подтверждения всех без исключения пунктов зборовской Декларации и королевского "привелея", перечислив их в специальном постановлении (конституции) сейма. Особо было обращено внимание на указание об амнистии и относительно упразднения унии, на повсеместной отмене которой теперь уже Войско Запорожское не настаивало, но требовало возвращения православным церквам во всей Речи Посполитой того имущества, которое у них было отобрано.
   1 декабря по ст.ст. казацкие депутаты ( Максим Нестеренко и еще двое),захватив по дороге в Киеве митрополита Косова, рассчитывавшего принять участие в работе сената, отправились в Варшаву, куда прибыли на рождество 7 (17) января 1650 года. Но раньше их приезда и не ожидали, так как весь блок вопросов, связанных с ратификацией Декларации и утверждением казацкого реестра был отнесен к концу работы сейма, которая как раз уже заканчивалась.
   Между тем, на сейме разгорелась ожесточенная борьба между Иеремией Вишневецким и Янушем Радзивиллом с одной стороны, и фактическим главой правительства и проводником политики мира с казаками, канцлером Оссолинским, с другой. На фоне небывалой популярности Вишневецкого вокруг него сплотилась большая часть депутатов сейма, провозгласив его "спасителем Отечества". Депутаты выступали с острой критикой зборовских актов ( и договора с ханом, в том числе),называя их позорными и опасными для государства, в то время как канцлер рекламировал события под Зборовом, как блестящий триумф польского оружия и политики. С другой стороны всем было понятно, что отказ в ратификации Декларации развяжет руки Хмельницкому и хану ( его протектору и гаранту Декларации), что может вызвать новый виток военных действий. А как воевать, когда войску не уплачено еще и за предыдущее участие в походе короля к Зборову? И этот вопрос сейм должен был решать немедленно, так как войско уже грозило бунтом, требуя, чтобы его возглавил Вишневецкий. Но денег для выплаты солдатам жалованья, как обычно, в казне не было. Король, который во время зборовского похода тесно сблизился с Оссолинским, все же реально оценил изменившуюся политическую ситуацию и вступил в закулисные переговоры с Вишневецким. Каких уж обещаний он ему посулил, точно не известно, но все же принципиальное согласие оппозиции на утверждение Декларации было получено.
   Однако, вдаваться в ее подробности было опасно ( особенно, в части касающейся унии), тем более, что римский папа прислал своему нунцию протест против включения в работу сейма пункта о религиозных уступках (собственно, даже упоминания о них), о чем депутатам было известно. В связи с этим приезд митрополита Косова был явно нежелательным, вызвав возмущение духовной части сейма и сената. Под влиянием Киселя митрополит согласился блок религиозных вопросов вынести за рамки сейма на особое совещание духовных лидеров с его участием и возвратился в Киев. Сейм же отклонил требования казацких депутатов о перечислении в постановлении ( конституции) всех пунктов Декларации и королевского "привелея", лишь глухо и малопонятно указав в резолюции : "В виду того, что конституцию об успокоении казаков запорожских исполнено, то Декларацию...мы с согласия всех сословий полного нынешнего сейма подтверждаем". Понимая, что казаков такая "ратификация" не устроит, король 12 января ( днем окончания работы сейма) выдал свой собственный "привелей", в котором подробно перечислил все пункты Декларации и первого "привелея", создав тем самым видимость, что они приняты на сейме. Лично Хмельницкому в придачу к его хутору Субботову было подарено сельцо Новоселицы.
   В этом новом королевском привилее об устранении унии речи не было, но король подтвердил равенство православной церкви с римско-католической и униатской, которое провозгласил еще четверть века назад, только взойдя на трон Владислав IV, однако главнейший вопрос о возвращении православной церкви захваченного у нее в связи с унией имущества , обошел молчанием. Все же православным возвращались хелмский, луцкий и ряд других епископатов, некоторые церкви, отправление православной религии разрешалось и в Короне и в Княжестве, в основном в рамках того, что прежде было разрешено королем Владиславом. Возобновлялась также деятельность братств, где они были запрещены. В остальной части блока религиозных вопросов Ян Казимир обещал, что они будут рассмотрены следующим сеймом.
   Пребывая в полной уверенности, что теперь- то уж все вопросы решены и казацкая проблема улажена, король 19 января издал универсал, в котором сообщал, что зборовское соглашение единогласно утверждено на сейме, в том числе и в части амнистии всем участникам восстания. Что касается Войска Запорожского, то оно, приведенное в соответствие с численностью реестра, будет пользоваться всеми своими правами и вольностями, остальные же должны остаться "в обычном своем подданстве". Коронное войско, которое будет находиться на Украине должно сосуществовать в согласии с Войском Запорожским, а в случае каких-либо разногласий они будут решаться воеводой Киселем, являющимся одновременно и комиссаром по устранению таковых, буде они возникнут. Королевский универсал призывал всех возвратиться " по домам" своим и не допускать никакого бунтарства, а если где бунты возникнут, то они будут подавляться коронным и запорожским войсками общими усилиями.
   Упомянутый универсал послужил как-бы призывов к шляхте возвращаться в свои поместья на украинной территории, раз все так благополучно, по мнению, польского правительства, разрешилось. Однако, гетман и его полковники на местах не торопились пропускать шляхтичей в их имения, хотя в пограничных районах часть поляков все же в свои владения вернулась. Что конкретно происходило в феврале 1650 года на "казацкой территории" достоверно никому не известно, но судя по мемуарам А.Вимина, сообщениям историка Коховского и письмам Киселя в Варшаву, а также короля к князю Корецкому, последний,возвратясь в свои поместья на Волыни, стал преследовать своих подданных за участие в восстании. Те не стали мириться с таким положением дел и, якобы разгромили при поддержке брацлавского полковника Нечая трехтысячный отряд его конницы. Король обратился к Корецкому с требованием строго придерживаться условий амнистии, Хмельницкий даже,якобы хотел казнить Нечая, но то ли выпустил его под залог, то ли вообще не смог его арестовать, ясности в этом вопросе нет. Из писем Киселя все же становится понятным, что авторитет Нечая в то время был равен гетманскому и он находился к нему в оппозиции. Что здесь правда, а что вымысел, сказать трудно, но папский нунций Торрес в начале марта также сообщал о том, что Нечай возглавил какой-то бунт против панов. Коховский скупо сообщает, что на самом деле речь шла лишь о том, что 40 тысяч выписчиков ( не вошедших в реестр) лишь грозили Хмельницкому, что выберут себе гетманом Нечая, на что тот только "почесал затылок". Однако в это же время в марте мятеж поднялся на Запорожье, возглавил его самопровозглашенный гетман Худолей, которому Хмельницкий якобы приказал отрубить голову.
   Понятно, что не всем этим слухам и сообщениям можно верить, однако, понятно, что недовольство зборовской Декларацией тех, кто не вошел в состав реестра, приобретало все больший размах. Правда, с явными проявлениями попыток бунта Хмельницкий расправлялся довольно сурово, как с тем же Худолеем, поэтому, как сообщал Кисель в Варшаву, некоторые из выписчиков продают все имущество и идут в слуги к казакам, другие бегут на Запорожье, а "некоторые - их меньшая часть уже и панам своим кланяются"
  
   Глава третья. Реестр Войска Запорожского.
   Достаточно беглого взгляда на события, последовавшие после "ратификации" сеймом зборовской Декларации, чтобы понять- гетман и его окружение вынуждены были признать эту "ратификацию", то есть рассматривать пункты зборовских условий, как закон, который, пусть формально, но все же необходимо исполнять. В принципе, лавирование гетмана предыдущей осенью между поляками и широкими народными массами Южной Руси, принесло свои плоды. Взрыва народного возмущения ( в том числе, и казацкой черни), чего боялся Хмельницкий, удалось избежать. Королевские универсалы от 12 января создавали иллюзию, что это постановления сейма, удовлетворившего практически все требования Войска Запорожского и возвратившие казакам их права и вольности. Конечно, те, кто не вошел в реестр, естественно, остались недовольными, но большинство из выписчиков настоящими казаками и не были. Идти из-за них на конфликт с польским правительством ни у гетмана, ни у тех, кто вошел в состав реестра, особого желания не было. Главное же, по-видимому, заключалось в том, что сам Хмельницкий и его окружение (язык не поворачивается назвать его администрацией, хотя это стало модным у современных украинских авторов) осознали тот факт, что им придется на некоторое время (если не навсегда) расстаться с мечтами об удельном "русском" княжестве. Единственный, на кого Хмельницкий мог рассчитывать в борьбе с поляками-крымский хан, в это время ( в феврале 1650 года) усиленно заигрывал с польским правительством, рассчитывая втянуть его в войну с Турцией, реанимировав тем самым старые планы короля Владислава. Ислам -Гирей освободил без выкупа ( выкуп они должны были уплатить,но со временем) из плена великого коронного гетмана Потоцкого и польного гетмана Калиновского, которые и ранее не особенно любили казаков, сейчас же вынашивали планы мести за свой плен и перенесенный позор.
   Таким образом, хан вел свою игру и не был намерен поддерживать Хмельницкого в его борьбе с Польшей, даже наоборот, попробуй тот вступить с ней в конфронтацию, татары непременно заняли бы сторону короля.
   С другой стороны, король осыпал Войско Запорожское столькими милостями, что на них надо было чем-то отвечать, поэтому гетман срочно ускорил работу над реестром. Этот документ сохранился в подлиннике, но как заметил М.С.Грушевский, предназначался не для собственного применения, а как дипломатический документ, свидетельствующий о выполнении Хмельницким условий Зборовского мира, указанных в договоре хана с королем и Декларации королевской милости. Хотя реестр не отражал полной численности Войска Запорожского ( при том, что был занижен на несколько тысяч,хотя Хмельницкий извинялся за то,что он превышен) и дислокации сотен у линии разграничения "казацкой территории", все же этот документ дает общее представление о структуре Запорожского войска, сложившейся к марту 1650 года.
   По мнению Н.И.Костомарова, опиравшегося на летопись Самовидца и воспоминания Лукаша Климоского первоначально все Войско Запорожское состояло из 24 полков, по 12 на каждой стороне Днепра. Впрочем, его мнение разделяют не все, так как на протяжении всего 1648 года их количество и численность менялись. В реестре же 1649 года количество полков сокращено, всего перечислено 16 полков ( 9 на правом берегу,7 -на левом), но нет сомнения ,что фактически их было больше.
   Первым в реестре указан Чигиринский полк, во главе которого значится " его милость пан гетман Хмельницкий", за ним гетманыч "Томиш Хмельницкий" и далее вся генеральная старшина: обозный Иван Чарнота, два есаула-Михаил Лученко и Демко Лисовец ( а не Многогрешный, как это принято считать) и Иван Евстафьевич Выговский, писарь. Далее перечислены Василий Томиленко, Петр Дорошенко, Михаил Крыса и др. Чигиринским полковником остается Федор Якубович ( Вешняк) "лучший полковник и советник" гетмана. Численность полка - 3291 человек.
   Черкасский полк насчитывал 2808 казаков, его полковником являлся Ясько Воронченко. Следующим в реестре указан Каневский полк во главе с Семеном Савичем. Его численность-2957 казаков. Четвертым в реестре значится Корсунский полк Лукьяна Мозыры, численностью 3333 человек. Если верить реестру, то это самый большой по численности полк Войска Запорожского. Эти четыре полка дислоцированы на той территории, которая была издавна отведена для реестрового войска и, хотя она достаточно небольшая, но на ней размещено почти 10 тысяч казаков,т.е четврть всего войска, в то время как Уманский, Белоцерковский, Брацлавский и Кальницкий полки, дислоцируясь на территории втрое большей , имеют такую же численность, хотя угроза военного противостояния здесь значительно выше. Этими четырьмя полками командовали соответственно Иосиф Глух, Михаил Громыко, Данила Нечай, Иван Богун ( Федоренко). Численность этих полков не превышает 3000 казаков, а Кальницкий вообще едва насчитывает две тысячи. В связи с этим возникает вопрос, зачем в таком случае Брацлавскому полку иметь 22 сотни, если каждая состоит из 50 казаков? Или откуда год спустя у Богуна при осаде поляками Винницы, появилось четыре тысячи одной только конницы? Ясно, что на самом деле эти полки, дислоцированные в приграничной полосе имели значительно большую численность, просто Хмельницкий схитрил, не указав настоящие цифры.Проверить же же их реальную численность у поляков возможност и не было.
   Киевский полк Антона Ждановича согласно реестра, насчитывал 1792 казака, занимая север Киевского воеводства, а также часть левого берега Днепра.
   В Заднепровье дислоцировались полки: Переяславский ( Федор Лобода),Кропивенский ( Филон Джалалей),Миргородский (Матвей Гладкий),Полтавский (Мартын Пушкарь), Прилукский ( Тимофей Носач), Нежинский ( Прокопий Шумейко), Черниговский ( Мартын Небаба).
   Численность Войска Запорожского и количество входивших в него полков в период непосредственно Освободительной войны, видимо, так никогда и не будет известна. Даже уже после составления реестра рассказывали, что Хмельницкий выделил в помощь хану весной 1650 года 10 тысяч казаков, примерно по 300 человек с 30 полков. Откуда появились эти цифры не понятно, но речь явно идет не об "охочекомонных", которых никто не считал. Также плохо верится, что Брацлавский полк Нечая, насчитывавший 20 тысяч казаков еще полгода назад, вдруг сократился в десять раз. Реально проверить достоверность сведений, указанных в реестре никто из поляков и даже Адам Кисель, не могли, так как доступа к полковым канцеляриям у них не было. По-видимому, правы те авторы, которые считают, что реально сокращения численности Войска Запорожского и не было. Просто в полковые реестры включалось гораздо больше казаков, чем было указано в реестре, представленном королю.
   Принято считать, что утверждение реестра происходило в Переяславле на "украинском сейме", организованном Киселем, но существует мнение, что на самом деле оно состоялось в Киеве на съезде старшины в присутствии киевского воеводы. Первоначально между гетманом и воеводой даже возникла ссора, потом они помирились и "съезд" 8 марта в присутствии нескольких татарских мурзначал работу. Опуская подробности того, что у резиденции Киселя при этом едва не возник бунт, что гетману пришлось лично защищать воеводу, отметим, что казацкая старшина в своих выступлениях резко критиковала зборовскую Декларацию, тем более, что она была одобрена январским сеймом в урезанном виде. Поэтому общее решение, изложенное в письме к королю от 20 марта (сопроводительном к реестру) заключалось в том, что до окончательного решения относительно унии пока будет считаться "переходной период", установленный на первое время до середины мая. На время этого "переходного периода" возвращение шляхты в свои поместья рекомендовалось отложить, а коронные войска должны были на "казацкую территорию" не заходить.
   Об этом "съезде" сообщают Рудавский, Ерлич,а также Кисель в своих письмах, есть и другие свидетельства сторонних наблюдателей тех событий. Видимо, Хмельницкий решился на этот "съезд" для того, чтобы снизить накал страстей в Запорожском Войске, дав возможности высказаться в присутствии Киселя представителям старшины и "черни" и одновременно дать понять польскому правительству, что, кроме него некому сдержать народное возмущение,хотя и ему это удается с трудом. Именно такую мысль проводит и Кисель в письмах Потоцкому и в Варшаву, предлагая не начинать военную конфронтацию, а занять выжидательную позицию и согласиться на этот "переходный" период, поскольку, если вместо Хмельницкого Войско Запорожское возглавит кто-то другой, сторонник решительных военных действий,то новой фазы восстания избежать не удастся.Конечно, Потоцкого он ни в чем не убедил,но в Варшаве к аргументам киевского воеводы прислушались,решив не накалять обстановку в Южной Руси. Однако, уже к концу лета даже самому Адаму Киселю стало ясно, что новый виток военных действий неизбежен, ведь главное, чего добивалась шляхта - возвращения в свои поместья, без новой войны было невозможно.
   Конец первой части
   Гор. Новосибирск, июль 2015-февраль 2016 г.г.
   Часть вторая.
  
  
   Раздел первый. На переломе.
  
   Глава первая. Утраченные иллюзии
   Зборовская неудача перечеркнула надежды Хмельницкого и его окружения на создание (на легитимной основе) самостоятельного н полузависимого от Польши (или, по крайней мере, автономного) государственного образования по типу Прусского курфюрства или Великого Литовского княжества. Суть этих намерений, достаточно четко обозначенных запорожским гетманом в своих выступлениях перед комиссией Адама Киселя, заключалась в том, чтобы на фактически освобожденных от поляков регионах Южной Руси (Подолии, Украины, включая Заднепровье, южную часть Волыни и Полесье) создать на национально-религиозной основе русское княжество, в котором казаки стали бы своей национальной шляхтой, правящим социальным классом, гегемоном и защитником остальной массы русского населения, как городского, так и сельского.
   Зборовский мир поставил жирный крест на этих планах, придав Запорожскому Войску, как и до восстания, официальный статус "войска его королевской милости", включив его в состав вооруженных сил Короны, а также существенно сократив территорию, на которой имели право дислоцироваться казацкие полки, остававшуюся, естественно, суверенной территорией Речи Посполитой. Поскольку изначально, еще со времен Стефана Батория реестровое войско рассматривалось в качестве пограничной стражи, то январский сейм 1650 года и королевский универсал от 12 января вполне логично исключил из мест его дислокации южную Волынь, север Киевского воеводства и земли, граничащие с Московским государством, где необходимости в пограничной страже не было.
   Естественно, даже намека на какую-то правовую базу, позволившую бы вести речь об автономии Южной Руси под казацким самоуправлением в Декларации королевской милости, как и в последующих королевских универсалах не было. Наоборот, во всех правовых актах, изданных Яном Казимиром, провозглашалась свобода возвращения шляхты в свои поместья, а всех, кто не вошел в состав казацкого реестра, ожидало возвращение к своим хозяевам. Ни сам запорожский гетман, ни его полковники на местах не имели административных полномочий в отношении населения сел, городов и местечек Южной Руси, мало того, им вообще запрещалось вмешиваться в деятельность старост, воевод, каштелянов и прочих польских чиновников на местах. Вся их административно- судебная юрисдикция касалась исключительно казаков, вписанных в реестр Войска Запорожского, как ранее она относилась к компетенции коронного гетмана и назначенных им полковников. Что же касается унии, то она не упразднялась, просто король подтвердил равенство римско-католической, униатской и православной церквей, что было ранее провозглашено его братом Владиславом еще при вступлении на престол. Поэтому серьезно вести речь о том, что восстание Хмельницкого и последовавший Зборовский мир создали легитимную основу для формирования государственности будущей Украины (Украины Русь), может только человек, плохо представляющий себе реальное состояние общественно-политической жизни Южной Руси того времени или махровый националист, для которого реальные исторические факты не имеют значения, а "История руссов" является чем-то вроде Библии.
   Реально сложившаяся ситуация не устраивала ни гетмана, ни его ближайшее окружения, ни широкие слои населения и даже казацкую чернь, так как при строгом выполнении условий Зборовского мира, все завоевания русского народа в ходе Освободительной войны, утрачивались. В какой-то мере лишь казаки могли считать, что чего-то добились, возвратив свои вольности и привилегии, кровь других слоев населения оказывалась пролитой напрасно. Выход из сложившегося положения был лишь один- продолжение войны за реальную независимость, ради чего русское население этого края и поднялось на борьбу с поляками, поддержав локальный казацкий бунт в мае 1648 года..
   По всей видимости, сам Хмельницкий готов был к возобновлению военных действий с Польшей, в чем опирался бы на широкие слои населения Южной Руси, но внешнеполитическая ситуация складывалась не в его пользу. Швеция, Россия, Турция, не говоря уже о Ракочи, Лупуле и Бессарабе, сохраняли с Речью Посполитой дружественные отношения и втянуть их в войну было невозможно. Хан, единственная опора гетмана в предыдущих битвах с поляками, 4 апреля отпустил на свободу из плена обоих Потоцких, Калиновского, Чарнецкого и некоторых других поляков, оказавшихся в Крыму в мае 1648 года. 21 апреля Калиновский и Николай Потоцкий были уже в Каменце и весть об этом, как громом, поразила население Южной Руси, ведь запорожский гетман постоянно бахвалился, что их жизни он держит в своих руках. А на поверку оказалось, что хан даже не счел нужным поставить его в известность о своем решении. Причем Хмельницкому стало известно, что деятельное участие в освобождении коронного гетмана принял Василий Лупул, с которым ранее велись переговоры о женитьбе Тимофея Хмельницкого на его младшей дочери Розанде ( Локсандре)..
   Наконец, что самое важное, поляки сами не давали гетману повода к войне, терпеливо снося явное и весьма серьезное систематическое невыполнение Хмельницким условий зборовской Декларации. И дело было даже не в реестре ( на его превышение все могли закрыть глаза) , а в том, что реально из всей польской администрации на этой территории зимой с грехом пополам выполнял свои обязанности лишь Адам Кисель с каштеляном киевским, остальные высшие чиновники просто не допускались на места, как и шляхта, владеющая здесь поместьями. Король и правительство проявляли максимум миролюбия, но ,по правде говоря, у них другого выхода и не было, так как королевская казна была пустой, а магнаты не особенно торопились открывать для государственных и военных нужд свои сундуки со злотыми. С обеих сторон сложилась как-бы патовая ситуация, в ходе которой, противники повторяли свои ходы: Хмельницкий уверял короля в лояльности, тот делал вид, что верит гетману.
   Заклятый враг казаков и всего южнорусского народа Николай Потоцкий, едва вступив в свою прежнюю должность, счел необходимым представить королю докладную записку, в которой сообщал о том, что казацкие гарнизоны введены в Шаргород, Винницу, Браилов, откуда совершают набеги на села и местечки Барского староства и не дают возможности покупать зерно и свободно торговать на этой территории, повторяя : "Пусть ляхи, как собаки ,сдыхают!".
   Прекрасно знавший казацкие устремления коронный гетман далее в этой записеке прямо заявлял: "Из этих поступков я заключаю, что они окончательно хотят сбросить с себя ярмо подданства и дай Бог, чтобы не задумали установить линию между государством Вашей королевской милости и теми провинциями, которые занимают, чтобы отделиться от владений Вашей королевской милости, как -то повсюду говорят".
   Лучше не скажешь, Потоцкий, как всегда точно передает настроение русского народа на освобожденных от поляков территориях и не позволяет усыпить бдительность льстивыми заверениями казацкого гетмана в лояльности королю и Речи Посполитой.
   В прежние времена, с горечью пишет коронный гетман, казаки несли службу на Запорожье, предупреждая о набегах татар со стороны Дикого поля, а теперь передвинули свои гарнизоны к Бару, стремясь всю территорию от Бара до Львова превратить в Дикое поле.
   Потоцкий не верит в лояльность Хмельницкого, задавая риторический вопрос, что, если тот такой преданный слуга королевской милости, как он об этом постоянно утверждает, почему все время сносится с ханом, подбивая его на войну с Речью Посполитой, ищет себе союзников среди всяких "княжат".
   "Но допустим,-продолжает коронный гетман,-не забегая вперед, что Хмельницкий будет честным и, помня ласку и милость вашей королевской милости, захочет удержать чернь в повиновении. Как же он ее удержит...разве у них один Хмельницкий, их тысячами считать надо. Одного сегодня казнят,- на его место выберут другого, более способного. и такого, который бы держал их сторону..." В подтверждение своей правоты коронный гетман напоминает о Павлюке, Скидане, Острянине, Гуне, которые, сменяя друг друга, лишь упорнее сопротивлялись королевским войскам.
   В заключительных строках письма Потоцкий прямо утверждает, что иного решения казацкой проблемы, помимо военного, не существует и предлагает королю изыскать средства для создания в кратчайшие сроки боеспособной армии, которая бы смогла окончательно подавить восстание в Южной Руси, возвратить казаков к несению пограничной службы, а населению ("хлопству") вернуть его обычный статус. Понятно, что, когда командующий всеми вооруженными силами Короны, по сути, военный министр, не видит иного выхода, чем "затупить сабли на казацких шеях", это дает довольно ясное представление о будущности русско-польских отношений в южных провинциях Речи Посполитой.
   Потоцкого в Южной Руси знали очень хорошо, поэтому возвращение его на свою прежнюю должность, было воспринято как сигнал к мобилизации всех сил для нового витка восстания. Военное столкновение с Речью Посполитой становилось неизбежным и вопрос заключался лишь во времени.
   Между тем, внутриполитическое состояние стремящихся к отделению от Польши "казацких территорий" оставляло желать лучшего. Хмельницкому и его окружению к марту 1650 года удалось скрыть основной смысл зборовской Декларации милости короля, завуалировав его последующими королевскими универсалами от 12 января 1650 года. Нахождение приграничных казацких гарнизонов в прежних местах их дислокации в южной Волыни и северном Полесье, всемерное препятствование возвращению шляхты в свои поместья, формальный подход к составлению реестра, продолжали создавать для большей части южнорусского народа иллюзию полного освобождения от поляков. Но утаить правду о действительном характере Зборовского мира в масштабах всего огромного края было практически невозможно и она постепенно становилась достоянием широких кругов населения.
   Прежде всего, Хмельницкий хотел он этого или нет, но вынужден был допустить польских чиновников, особенно в северо- восточной части "казацкой территории" к исполнению своих обязанностей, правда, в первое время под "протекторатом" казацких полковников, чтобы местному населению не чинилось каких-либо несправедливостей. Постепенно, особенно с началом весны, польские чиновники (большей частью из русин) проникали и вглубь "казацкой территории" вместе со шляхтой, которой на "украинском съезде" в марте было разрешено возвращаться в свои имения, но не притеснять своих подданных.
   Подобное положение дел вызывало недоумение в широких кругах русского населения, возникали слухи о том, что Хмельницкий "продался ляхам", росло недоверие к казакам, которые объявили себя защитниками южнорусского населения края, но опять допускают панство в их поместья, возникала тревога и недовольство, накапливалось раздражение и против Хмельницкого с казаками, и против поляков.
   Польская сторона, в свою очередь ( на бытовом уровне), открыто заявляла, что никакого реестра у Хмельницкого нет и не было, "все казаки...одно посполитое рушение", то есть восставший народ.
   По всему краю поползли слухи один нелепее другого. Не говоря уже о том, что, якобы Нечай находится в оппозиции к Хмельницкому (хотя его брат Иван немного позже стал зятем запорожского гетмана), так народная молва "воскресила" и Кривоноса, который, якобы тоже поднялся против Хмельницкого, а затем погиб в Белоруссии. Всех слухов перечислять нет смысла, но даже эти краткие сведения, дают общее представление об информационном вакууме, царившем тогда в Южной Руси и о том, как он постоянно заполнялся сплетнями и вымыслом.
   Все же дыма без огня не бывает и для этих слухов имелись серьезные причины. Те, кто не был включен в реестр, не могли быть этим довольны и, естественно, требовали равенства с теми, кто был в него включен. Слухи о том, что выписчиков поддерживает Нечай, тоже ,видимо, не лишены оснований и не случайно в качестве одного из лидеров "оппозиции" гетману стали все чаще называть Матвея Гладкого, черниговского полковника, который позднее после Белоцерковского мира действительно был обвинен в мятеже против Хмельницкого и казнен. Правдой было и то, что по краю бродили десятки, а может и сотни гайдамацких шаек, которые грабили шляхту, возвращающуюся в свои поместья. Хмельницкий вынужден был принимать свои меры, издавая не только универсалы, но и физически уничтожая весь этот разбойный люд.
   Сохранилось письмо прилукского полковника Тимофея Носача, в котором он обращается к казакам своего полка с требованием прекратить наезды на панские имения за пределами "казацкой территории", а также не чинить препятствий торговым людям и купцам. "Поспольство чтобы не баламутили,- подчеркивает полковник,-из-за чего может быть нарушен мирный договор..."
   Видимо, принятые меры принесли некоторые результаты, поскольку в своем письме Киселю, датированном концом мая, запорожский гетман хвастает, что и сам киевский воевода теперь может беспрепятственно и без опасений наведаться в свои заднепровские поместья. Однако, эти меры, порой довольно жесткие, вызвало и обратную реакцию народных масс. Именно в это время начинается массовый отток населения Южной Руси с правого и левого берега Днепра в московские пределы. Это переселение приобрело столь большой размах, что, донося от этом в Варшаву, Хмельницкий спрашивал, как ему поступать с беженцами- казнить или просто возвращать назад. Об этом же доносил королю в мае 1650 года и Кисель: "Сама чернь так раздражена, что готова быть подвластной кому угодно, только бы не нам, панам своим прирожденным-хоть поганым, а тем более там, где один народ и одна вера!" Выход из сложившейся ситуации ( чтобы не допустить перехода казаков со всем населением края под полный протекторат московского царя) киевский воевода видел один: шляхте отказаться на время от своих доходов в Южной Руси и не дразнить казаков, а также поспольство. Конечно, эти призывы были обречены на неудачу с самого начала и Хмельницкий это прекрасно понимал. Демонстрируя перед королем готовность карать смертью беглецов, гетман разыгрывал из себя верного слугу Речи Посполитой, каким на самом деле после смерти Владислава, не был. В результате и поляки ему верили все меньше, и у собственного народа он вызывал озлобление, теряя свой авторитет народного вождя и защитника простого народа.
   Несмотря на скудость информации о состоянии социально-политической жизни Южной Руси того периода, можно все же на основе анализа переписки Хмельницкого с королем, великим коронным гетманом и Киселем, универсалов запорожского гетмана и его полковников, с большей или меньшей степенью достоверности утверждать, что к началу лета деятельность польской администрации на местах (на уровне подстарост и нижестоящих чиновников) в целом была восстановлена, как на правом, так и на левом берегу Днепра. Нет сомнения, что к этому времени и значительная часть шляхты возвратилась в свои имения, что вызвало повальное бегство сельского населения в Слободскую Украйну. И самое главное, запорожский гетман и казацкое Войско в целом начинают выполнять в интересах Короны чисто полицейские функции, не относящиеся напрямую к функциям пограничной стражи, чем из-за желания угодить полякам, настраивают против себя народные массы.
   Глава вторая. Дипломатические игры и интриги.
   Хотя гетман и вынужден был предпринимать в интересах польской стороны некоторые шаги по реализации условий Зборовского мира, однако религиозный вопрос оставался камнем преткновения на пути их окончательного воплощения в жизнь. Вопрос об отмене унии для большей части населения Малой Руси утратил свою актуальность еще летом 1648 года, однако Хмельницкий добивался его включения в Декларацию милости не случайно. С одной стороны это маскировало те уступки политического и социального характера, на которые он вынужден был согласиться под Зборовом, с другой- требование ликвидации унии подчеркивало направленность восстания не против короля и Речи Посполитой, а на защиту святой веры. Именно это обстоятельство всегда было козырем в руках Хмельницкого при ведении переговоров с царскими посланниками и в пропаганде среди широких слоев православного населения Южной Руси. Действительно, создавалось мнение, что война велась в основном за веру и король согласился на отмену унии и возвращение имущества православной церкви, произведя киевского митрополита в сенаторы. То есть, Зборов закончился "триумфом русской веры". а ради этого можно стерпеть и возвращение на места польской администрации и шляхты в свои поместья. Вместе с тем, Хмельницкий и старшина понимали, что невыполнение обещания короля об отмене унии дает им в руки серьезное оружие против упреков в нарушении или невыполнении казацкой стороной королевской Декларации. Гетман всегда мог сослаться на то, что если он до конца не выполнил какой-то пункт условий, предписанных королем, то в решении религиозных вопросов польское правительство не сделало вообще ничего.
   Собственно говоря, в религиозном вопросе камнем преткновения явилась даже не сама проблема отмены унии. Некоторая часть католических епископов не возражала против такого решения, соглашаясь, что лучше упразднить унию, чем спровоцировать новую войну. Однако, вопрос упирался в требование (на котором настаивали гетман и митрополит) возврата церковного имущества, перешедшего во владение униатам. Конкретно речь шла о полоцком архиепископстве, епископствах луцком, хелмском и перемышльском, Жидиченской архимандрии, Лещинском монастыре, церкви в Люблине. Митрополит со ссылкой на требование гетмана настаивал на возвращении этой недвижимости в освобожденном состоянии, а также издании королевского универсала о возврате всего церковного имущества, полагавшегося по "привилею" Владислава.
   Как уже отмечалось выше, январский сейм перенес этот вопрос на обсуждение специальной духовной конференции, однако король попытался частично решить его в своем универсале от 12 января, обойдя молчанием вопрос об унии вообще, но уравняв в правах все три религии. Конференция прошла в середине января, едва сейм закончил свою работу, однако духовные особы так ни до чего и не договорились. В сенат митрополита также не допустили. Когда он в начале марта возвратился в Киев, гетман и старшина, обрушились с критикой на Киселя и польское правительство за невыполнение пунктов зборовских условий в религиозной части. В дальнейшем Хмельницкий продолжал настаивать перед королем на отмене унии, но безуспешно.
   С одной стороны, это позволяло гетману и дальше уклоняться от выполнения условий Декларации, продолжая оставаться "полудержавным властелином" Южной Руси, однако с каждым днем становилось все более понятным, что долго так продолжаться не будет. Шляхта медленно, но последовательно расширяла свое присутствие на "казацкой территории", провоцируя бунты, которые гетману уже сейчас приходилось подавлять все более жесткими мерами. Хмельницкий не мог не понимать, что если так пойдет и дальше, то все может закончиться восстанием против самой гетманской власти. Чтобы этого не случилось, необходимо было отвлечь польское правительство от состояния дел в южных провинциях государства, для чего лучше всего было втянуть ее в войну с кем-то из соседей. О таких попытках ( кстати , безрезультатных) сразу же становилось известно в Варшаве и в широких слоях польской общественности, зачастую в очень искаженном виде, вплоть до утверждения, что Хмельницкий подбивает соседние державы на раздел между ними Польши.
   Со своей стороны и поляки прилагали все усилия, чтобы разорвать альянс Хмельницкого с ханом, но и эти попытки не увенчались успехом.
   Если отбросить все сплетни того времени, распространявшиеся в виде версий, то с достоверностью можно лишь говорить о том, что в польских верхах вновь была предпринята попытка реанимировать старый план Владислава о войне с Турцией. Толчок к этому дала опять Венеция, которая не прекращала борьбы с Оттоманской империей и блокировала своим флотом Дарданелы. У купцов не было своей сухопутной армии и они вновь решили обратиться за содействием к Польше, действуя в этот раз через валашского господаря Матвея Бессараба. В его столице Торговище зимой состоялась встреча представителей государств, участников антитурецкой лиги, на которой было решено направить в Варшаву болгарского священника Парчевича с письмом "наместника болгарского", -католического епископа.
   Миссия Парчевича в Варшаве поначалу была весьма успешной. Предложения венецианцев поддержали все высшие сановники во главе с королем и Иеремией Вишневецким. План войны с Турцией предусматривал, что Венеция выделит 200 000 флоринов Яну Казимиру для набора 10-тысячного войска и через Валлахию блокирует Стамбул с севера. Поскольку рекрутов предполагалось набирать за пределами Речи Посполитой, то одновременно король получал войско, способное попутно укротить казаков. Но из этого плана ничего не вышло, по какой причине точно не известно, но скорее всего потому, что в это время Исмаил- Гирей подтвердил свою верность малолетнему султану, обещая по первому требованию прислать ему в помощь сто тысяч татар и 20 тысяч казаков Хмельницкого. Это, пожалуй, наиболее реальная причина того, что польскому правительству пришлось отложить свои планы в отношении Турции, но вероятно также, что на это повлияло и обострение отношений с Москвой. Московское посольство, прибывшее в марте в Варшаву для подтверждения "вечного мира" ( пролонгации Поляновского договора) внезапно предъявило Речи Посполитой ультиматум, который никто не ожидал. Речь шла о том, что некоторые польские сановники ( в частности, Иеремия Вишневецкий) в письмах к царю именовали его неполным титулом, а в издаваемых в Польше книгах искажались события Смутного времени, представляя в негативном свете Михаила Федоровича и Филарета. Требования послов были действительно необычные. Они настаивали на предании смертной казни виновных в умалении царских титулов, выплаты 500 тысяч злотых в виде компенсации или "штрафа", возвращении Смоленска и других территорий. которые отошли к Речи Посполитой в Смутное время. В случае невыполнения этих требований послы грозили разрывом Поляновского договора ( "докончанья"), а также войной с участием на стороне Москвы Войска Запорожского. Послы предъявили некоторые письма Хмельницкого в Москву и намекнули, что на его стороне выступит Ракочи и Швеция. Поляки встревожились, конкретного ответа послам не дали, заявив, что сами направят посольство в Москву за подтверждением реальности этих требований, а то, может, послы добавили кое-что от себя. Этим самым было выиграно время для того, чтобы не допустить войны с Москвой.
   Конечно, царь на самом деле разрывать Поляновский мир не собирался, это была просто демонстрация в поддержку Хмельницкого. Но польское правительство отнеслось ко всему этому серьезно, поскольку война с Москвой и с казаками не входила в его планы. Извещенный о московском ультиматуме Кисель срочно отправил в Чигирин киевского каштеляна Максимилиана Бжозовского для переговоров с Хмельницким, а позже и сам встретился с ним в Черкассах. Гетман, встречавшийся с московскими послами в Чигирине еще до их приезда в Варшаву, был обо все хорошо осведомлен и сам. Однако, он разыграл перед Киселем очередную сцену проявления своих верноподданнических чувств, обещал даже вместе с ханом этим же летом выступить против царя, но зато его посланники, прибывшие в Варшаву еще 19 апреля, целиком встали на сторону московских послов в их требованиях.
   Малороссийские историки Н.И Костомаров, М.С Грушевский, современные украинские авторы, освещающие в своих работах тему Освободительнрой войны, склонны винить царя в том, что в этот, казалось бы, удобный момент он не объявил войну Речи Посполитой и не взял Войско Запорожское под свой протекторат. Мол, в этом случае не было бы еще изнурительных трех лет военного противостояния, которые превратили правобережную Украину в безлюдную пустыню. Возможно, оно и так, но напрашивается вопрос, кто же в этом повинен больше-царь или Хмельницкий? Разве запорожский гетман просил Алексея Михайловича принять его "под свою руку"? Нет, с самого начала установления контактов с Москвой речь шла только о военной помощи и ни о чем больше. Хмельницкий хотел видеть в царе не сюзерена, а союзника, который помог бы ему в борьбе за "русскую веру" и провозглашении его русским князем, не беря при этом никаких обязательств со своей стороны. В Москве политику гетмана прекрасно понимали, но не видели причин идти на поводу амбиций Хмельницкого и прокладывать ему дорогу к княжескому трону ценой гибели десятков тысяч своих служилых людей.
   Дальнейшие события лета 1650 года не богаты какими-то особенными событиями. Вкратце можно отметить, что, по слухам, хан готовил вторжение в московские пределы, для чего приказал Хмельницкому выделить ему конный корпус в составе 12-15 тысяч казаков ( во главе с Лисовцом и Тимофеем), ставший у Миуса, но на самом деле речь шла о походе против черкесов, хотя есть версия, что большей частью это было сделано, чтобы усыпить бдительность Лупула, на которого Хмельницкий и хан обрушились в сентябре. В это же время запорожский гетман устанавливает тесные связи с Турцией, что дало повод полякам опасаться, что он желает принять протекторат султана и получить тот же статус, что и крымский хан, трансильванский князь, молдавский и валашский господари. Само же польское правительство, пролонгировав "вечное докончанье" с Москвой вновь вернулось к планам войны с Портой. В июне у Хмельницкого побывал ( с ведома короля) венецианский посол Альберто Вимина, а также посланник трансильванского князя Ракочи. Коронный гетман начал подтягивать в Каменцу артиллерию и объявил на 15 августа мобилизацию в северной части Подолии. Казалось против Турции создается коалиция, которую поддерживает и австрийский цесарь.
   Однако 29 июня в Чигирин прибыло посольство султана, очень тепло встреченное Хмельницким, а вслед за ним и посланник крымского хана, что вызвало слухи о готовящемся переходе Войска Запорожского в подданство Оттоманской Порте. Надо признать, что и сам запорожский гетман поводов для таких слухов дал немало, однако объективный анализ взаимоотношений Хмельницкого с королем, царем, ханом и султаном (точнее визирём, регентом при малолетнем султане) свидетельствует, что дальше декларации о намерениях дело не двигалось. Еще в январе 1649 года Хмельницким с Портой заключил соглашение о свободном мореплавании в Черном море, однако для его утверждения гетман направил в Стамбул Антона Ждановича лишь в январе 1650 года. Видимо, по результатам этого посольства гетман обратился с письмом к султану, поступившим в Стамбул 27 апреля, в котором, помимо всего прочего, содержалось заверение в готовности Войска Запорожского перейти в подданство Оттоманской империи.
   Но в те далекие времена события развивались настолько медленно, что идеи, мысли и планы порой обгоняли их настолько, что то или иное задуманное начинание нередко приходилось отменять даже не приступая к его реализации. Гетман, конечно, мог высказать мысль о переходе под протекторат Турции на правах трансильванского князя или валашского господаря, но реализация подобного намерения была чревата очень серьезными необратимыми последствиями. Во-первых, такой шаг означал полный и окончательный разрыв с Москвой, ибо турецкое подданство автоматически делало казаков врагами русского царя. Во-вторых, это не могло понравиться Ислам-Гирею, поскольку превращало гетмана из его вассала в вассалы Порты, вассалом которой он и сам являлся, уравнивало бы их в положении. Следовательно, влияние хана на казаков, тем самым, сводилось к нулю. Наконец, это грозило войной не только с Речью Посполитой, но и со всей антитурецкой коалицией. Главное же заключалось в том, что переход под протекторат Турции вызвал бы повсеместное возмущение русского населения края, которые подчинение султану расценили бы как измену "греческой вере", хотя на самом деле турки в вопросах вероисповедания были достаточно толерантны.
   К этому же времени относится встреча Хмельницкого с братом Адама Киселя, черкасским старостой, которого король, не понимавший, что происходит в стане Хмельницкого, послал со своим письмом к запорожскому гетману. Отбросив дипломатические увертки, Ян Казимир прямо требовал ответа остается гетман в его подданстве или переходит в подданство Оттоманской империи. Этот приезд совпал с планировавшейся ранее в Ирклеевке встречей с гетманом старшего Киселя и митрополита Косова. На ней в присутствии королевского посланника Хмельницкий заверил всех, что о подданстве Турции и речи быть не может, а он вместе с ханом намеревается выступить в московское пограничье. Здесь же гетман обратил внимание присутствующих, что казаки встревожены мобилизацией Потоцким коронных войск и опасаются, что, когда они выступят в поход против Москвы, коронный гетман со своими войсками вторгнется на "казацкую территорию.
   Таким образом, на протяжении первого полугодия и лета 1650 года Хмельницкому удавалось довольно удачно лавировать между польским королем, русским царем, крымским ханом и турецким султаном, используя стремление каждой из сторон использовать его в своих интересах. Не сложно заметить, что в этой игре Оттоманской Порте была отведена роль своеобразного пугала, прежде всего для Яна Казимира, затем для Ислам-Гирея и в меньшей степени для царя Алексея Михайловича, который в отношениях с гетманом выдерживал нейтралитет. Пролонгация Поляновского мира еще более сузила круг интересов Москвы к Войску Запорожскому и самому гетману. Царскому правительству было вполне достаточно того, что казаки вместе с ханом не тревожат московские окраины и на более тесное сотрудничество с гетманом оно в то время идти намерено не было. Нельзя утверждать, что крепнущие связи Хмельницкого со Стамбулом совсем не тревожили Москву, но и не вызывали особой тревоги, так как, если гетман не выражал стремления перейти под "руку царя", то вероятность принятия им турецкого подданства была еще меньшей. Со своей стороны, польский король, опасаясь перехода Хмельницкого под протекторат Оттоманской Порты, прислушиваясь к советам киевского воеводы, старался не досаждать Хмельницкому излишними придирками и не раздражать русское население края.
   С учетом всех этих обстоятельств, практически весь 1650 год запорожский гетман чувствовал себя в своем Чигирине словно удельный князь. Для возведения в гетманской резиденции роскошного дворца, им были выписаны мастера из Италии; вдобавок к полученному от короля селу, он к своим личным владения присоединил местечко Млиев, которое в прежние времена приносило его владельцу Александру Конецпольскому до 200 000 злотых в год; окружил себя личной гвардией из татар ( не доверяя, видимо, казакам); стал вести себя надменно и высокомерно даже с ближайшим окружением. По некоторым сведениям, особым комендантом Чигирина им был назначен Лаврин Капуста, выполнявший одновременно в гетманской ставке роль шефа контрразведки. В обязанности полковников Хмельницкий вменил ежедневный доклад о состоянии дел в их зоне ответственности и для обработки этих донесений у Выговского имелась специальная группа "аналитиков". Контроль за возведением дворца был поручен толковому и расторопному ( хотя не достигшему еще и тридцати лет) "старшему слуге" Ивану Брюховецкому, пользовавшемуся большим доверием гетмана. Вообще, Хмельницкий, надо отдать ему должное, "не зажимал молодежь", его легендарному полковнику Ивану Богуну в то время едва исполнилось тридцать лет. Не намного старше был прилукский полковник Тимофей Носач. Павлу Тетере тоже исполнилось тридцать, а Петру Дорошенко, писарю обозному, вообще только -только пошел третий десяток.
   Семейная жизнь гетмана также выглядела достаточно безоблачной Старший сын Тимофей стал уже настоящим казаком, которого отец приучал к несению службы. Подрастал младший- Юрий, дочери уже были невестами на выданье. С женой, которая была значительно моложе него, у Хмельницкого тоже были нормальные (если не сказать нежные) отношения. Этот 1650 год, пожалуй, в жизни гетмана был самым стабильным, а удачное завершение молдавской кампании вообще открывало перед ним радужные перспективы и большие надежды.
  
   Глава третья. Молдавский поход.
  
   Истинные мотивы похода Хмельницкого на Молдавию уже на протяжении более трех столетий вызывают различные толкования. В литературных трудах авторов XIX века все объясняется просто: Лупул отказал Хмельницкому, который сватал его дочь Розанду за Тимофея, и это вызвало военный конфликт, как бы сказали сейчас своеобразное "принуждение к миру" и свадьбе. Мирон Костин ( один из приближенных Лупула) и Веспасиан Коховский в своих хрониках касаются этой темы несколько шире, сообщая, что впервые речь о браке Тимофея и Розанды велась еще в январе 1649 года. Вроде бы, первоначально Лупул согласился на этот брак, но затем отказал Хмельницкому. Шайноха в рассказе "Домна Розанда" ( домна по -молдавски обращение ( наименование) к женщине или девушке типа " госпожа, мисс, миссис, фрау фройлен и т.п"), изданном в 1862 году развил эту тему, дополнив, что Василий Лупул не просто безмотивно отказал Хмельницкому, но сослался на то, что для этого необходимо согласие Порты. Гетман, якобы направил своих послов в Стамбул для получения такого согласия, но не дождался решения великого визиря и вторгся в Молдавию.
   Сама эта тема для авторов была благодатной и ее затрагивали многие историки. В частности, Н.И Костомаров, взяв за основу своего повествования "Историю руссов" без всякого критического анализа, представил события таким образом, будто Лупул запросил помощь у Хмельницкого ( неведомо против кого и когда) и тот прислал ему конный корпус во главе с Тимофеем и Тугай -беем. Понятно, что мало сведущий в истории Освободительной войны автор "Истории руссов" смешал здесь позднейшие события при Батоге и Сучаве, но как бы то ни было, Лупул пообещал за это Тимофею руку своей дочери. Пообещать пообещал, но затем быстро опомнился и стал ссылаться на то, что без согласия султана не может дать согласия на этот брак. Хмельницкий обратился к великому визирю и получил не только согласие, но и прямой приказ молдавскому господарю выдать дочь за Хмельниченко ( это ,в принципе, не противоречит тому, что известно о миссии Антона Ждановича). Двоедушный Лупул обратился за помощью к Потоцкому, об этом стало известно запорожскому гетману и он решил покарать молдавского господаря, призвав на помощь татар.
   В дальнейшем эта благодатная тема обросла новыми подробностями. А.Накко в "Истории Бессарабии) дополняет и уточняет, что упомянутая выше помощь от запорожского гетмана была оказана Лупулу сразу после сражения при Пилявцах. Якобы Тимофей возглавил войска, отправленные отцом в Молдавию, там встретился с Розандой и между ними вспыхнула страсть. Конечно, всерьез подобные сообщения принимать нельзя, поскольку Тимофей вернулся из заложников именно к Пилявецкому сражению и очень сомнительно, чтобы гетман доверил 17 -летнему пареньку, не "нюхавшему пороха", не то, что целое войско, а даже сотню казаков. Да и самой Розанде в то время было лет14-15 не больше.
   Семен Венгржиновский, автор статьи "Свадьба Тимоша Хмельницкого" (1877 год) дополняет всю это романтическую историю еще более цветистыми подробностями. Оказывается, когда Розанда с матерью гостила у Януша Радзивилла, в нее там влюбился сын Потоцкого Петр, каменецкий староста. Действительно, старший сын Потоцкого ( от первого брака) ,полковник коронных войск и староста подольский, Петр, в принципе, мог встретиться с Розандой у Радзивилла, но трудно поверить, чтобы 26-летний мужчина влюбился в 14-летнюю девочку.
   Причиной вторжения Хмельницкого в Молдавию- отказ выдать дочь замуж за Тимофея, считал и Кубаль, который в очерке "Кровавые сваты" (1876 год) придерживался той же версии, что и Костомаров, только без ссылок на оказание помощи Лупулу Тимофеем в 1648 году..
   Ссылки на указанных выше авторов приведены мною большей частью для того, чтобы читателю было интереснее воспринимать сухие факты, которые будут изложены ниже.
   Прежде всего, посмотрим, что же о причинах этого похода говорил сам Хмельницкий и его современники.
   Сразу после возвращения из Молдавии во время банкета 23 сентября в Брацлаве, гетман в присутствии известного уже королевского приближенного Ермолича провозгласил тост за поход в ближайшее время на Москву, но затем, склонившись к царскому посланнику ( Богданову или Протасову, они присутствовали там оба), тихо сказал, что тост этот предназначен для Ермолича, а он, дескать, рискуя вызвать гнев хана, уберег московские земли от татарского набега, перенацелив татар на Молдавию. Тогда же Хмельницкий, не вдаваясь в подробности, коротко сообщил, что хотел пленить Лупула, но тот в письменном виде дал обязательство выдать свою дочь за Тимофея и он только взял с него выкуп для татар. Хмельницкий, якобы показал тогда на банкете это письмо всем присутствующим, кому оно было интересно.
   Однако, в дальнейшем гетман больше никогда официально не признавал, что он был инициатором похода против Лупула, а утверждал ,что это всецело была инициатива хана.
   Позднее, в ноябре, Иван Выговский в беседе с московским старцем Арсением Сухановым рассказал, что к походу на Москву уже все было готово. Хан трижды призывал гетмана к совместному походу и тот вынужден был подчиниться. Татары уже объединились с казаками, но в последний момент Хмельницкий отговорил хана от этого похода, ссылаясь на то, что у царя войска приведены в боевую готовность и пока они будут с ним воевать, поляки вторгнутся на "казацкие территории". Тогда хан предложил вторгнуться в Молдавию, а затем в польские пределы у Каменца. По словам генерального писаря, то, что случилось с Молдавией, ожидало московское порубежье, но благодаря гетману, не желавшему проливать христианскую кровь, этого не случилось.
   Не сложно заметить, что Выговский лукавит, ведь молдаване также являлись христианами и исповедовали греческую веру.
   Историк Голинский сообщает, что, когда султан -калга ( в данном случае брат крымского хана) уже объединился с Хмельницким, чтобы идти на Москву, подкупленный царскими послами гетман отговорил его от этого, сославшись на то, что на границах сосредоточено сильное царское войско. Вместо похода на Москву он посоветовал напасть на Молдавию, мол, застанем молдаван врасплох, они не ожидают нападения и будет чем поживиться. " А причина войны с волохами,-поясняет автор,-заключалась в том, что господарь заступил с войском дорогу татарам, когда они возвращались из Польши, напал на них на переправах и полон у них отнял. Поэтому Хмельницкий советовал калге отомстить за причиненную обиду. Калга легко дал себя уговорить, повернул войско на Молдавию ( в тексте Волощину-прим.мое), а с ним пошли и казаки".
   Посол австрийского цесаря в Стамбуле в донесении от 10 октября н.ст. писал, что калга, который фактически возглавлял поход, оправдывался (по всей видимости, в письме) перед турецким правительством тем, что, когда татары были уже готовы к походу на Москву, он получил другой приказ. Татары не хотели возвращаться с пустыми руками в Крым, а пожелали отомстить молдавскому воеводе за то, что год назад тот не разрешил им отдохнуть несколько дней на его территории, когда они возвращались из похода, напал на них и многих вырезал. Не имея возможности удержать их от мести, калга вынужден был сам возглавить поход на Молдавию, чтобы они не уничтожили весь край, за что он просит их простить.
   Остается только добавить, что, если в присутствии калги они увели только одного полона в количестве 75 тысяч молдаван, то сколько бы увели в его отсутствие? Причем буквально спустя полгода Ислам-Гирей ссылался султану, что молдавский поход был неудачным и принес мало добычи. Или хан, мягко говоря, лукавил, либо же аппетиты у татар были воистину непомерные и росли год от года.
   Вышеприведенное донесения австрийского посла было написано еще в то время, когда поход был в самом разгаре. Позже, в конце сентября, когда татары возвратились в Крым, хан в письме к королю объяснял отказ от запланированного похода на Москву следующим образом: " Гетман запорожский уже собирался садиться на коня, когда пришло известие калге, брату нашему, что в двух или трех местах панове польские сосредотачивают большое войско. Гетман тогда от той войны отказался, объяснив султану-калге, что он не чувствует себя в безопасности из-за этих польских войск. Тогда татарское войско, которое не любит возвращаться без добычи,-особенно беи и мурзы... упали к ногам калги -султана, чтобы он не вел их назад домой с пустыми руками. И, напомнив ему великие обиды, за которые наш брат очень жаловался на волохов, своими горячими и настойчивыми просьбами убедили к походу на волохов, что и случилось". Хан не оправдывался перед королем, а наоборот напоминал, что он как гарант Зборовского мира, не допустит каких-либо попыток с польской стороны его нарушить. Если старосты или шляхта имеют какие-то претензии к казакам, хан предлагает королю их приструнить, так как от этого зависит приязнь между обоими государями. В письме к Потоцкому, написанному одновременно с письмом к королю, хан высказывается еще резче, обвиняя в срыве московского похода великого коронного гетмана из-за проведенной им мобилизации и в нем видит опасность разрыва казацко-польских и, следовательно, татарско -польских отношений.
   Ракочи в письме австрийскому цесарю утверждал, что инициатива молдавского похода целиком принадлежит татарам. Они, якобы, в московском порубежье натолкнулись на мощную оборону и, потеряв в стычке свой авангард, повернули на Молдавию, желая отомстить Лупулу, который год назад от отобрал у них добычу. Казаки же присоединились к ним просто за компанию.
   Со слов Николая Потоцкого известно, что в ответ на его вопросы Лупул объяснял произошедшее тем, что это Хмельницкий наказал его за то, что он помогал полякам, в том числе содействовал освобождению из плена самого Потоцкого и Калиновского, давал деньги королю для найма войск и вообще тесно сотрудничал с поляками.
   Московские послы Протасов и Богданов, направленные в сентябре к Хмельницкому, а немного позднее Унковский ( 23 сентября приехавший в Лубны ) еще до встречи с гетманом подробно расспрашивали казаков разных полков о причинах похода в Молдавию, получая практически одни и те же ответы о том, что причиной молдавского похода послужили тесные контакты Лупула с поляками. Мол,во время войны с поляками молдавский господар помогал им,затем выкупил у "крымского царя" Потоцкого, Калиновского и других пленных поляков, пропустил их через свою землю и теперь он с поляками заодно, он им во всем помогал и бахвалился, что вместе с ними будет воевать с казаками. Но все же инициатива похода принадлежит хану, который предложил гетману вместе идти на Молдавию.
   5 октября , уже в Чигирине Унковский повстречался с Иваном Волеваченко, который был у калги по поручению гетмана. Царского посланника интересовало известно ли было в Стамбуле о предстоящем походе, либо же это личная инициатива калги. Волеваченко ответил, что господар отбил у татар "литовский полон", за что турецкий султан приказал им разобраться с ним " и мы по приказу турецкого царя развоевали Волошскую землю за их неправду". Волеваченко добавил, что сам калга сказал ему следующее: "Сейчас мы развоевали Волошскую землю. А весной брат...хочет сам со всеми людьми идти на Московское государство и Запорожское войско тоже с нами пойдет". Еще раньше в Лубнах другой казак из гетманской ставки, Федор Игнатов ("со товарищи"), рассказывал ему, что по слухам, Хмельницкий воевал с Лупулом за то, что тот выкупил коронных гетманов, а крымский хан воевал с "князем Василием" за то, что тот год назад отбил у татар "литовский полон". За это хан жаловался на волохов "турецкому царю" а тот велел ему самому разобраться с волохами.
   Итак, о причинах молдавского похода и его инициаторах, существует столько же мнений, сколько и пишущих об этом авторов, однако, их критический анализ позволяет признать полную несостоятельность большинства из них. Поэтому правильнее, наверно, исходить из твердо установленных и никем не оспариваемых фактов, чтобы затем на их основе сопоставить высказанные мнения и попытаться установить истинные причины августовского похода татар и казаков в Молдавию.
   Прежде всего, на протяжении весны и лета 1650 года усиленно муссируются слухи о подготовке совместного похода татар и казаков против черкес. В конце мая или в начале июня по требованию хана Хмельницкий посылает на Миус конный корпус (по различным оценкам численностью от 5 до 12 тысяч казаков) во главе с Демьяном Лисовцом и сыном Тимофеем. Встревоженным донцам генеральный есаул объясняет, что ждет приказа хана выступить против черкес, добавляя то ли в шутку, то ли всерьез, что, мол, а, если хан прикажет, пойдем и на Москву. Об этом донские атаманы немедленно извещают царя. Простояв на Миусе три недели, казаки возвращаются домой, поскольку, якобы у хана с черкесами наступил мир. При этом ханского войска в районе Дона и Северного Кавказа никто не видел, о столкновении с черкесами ничего неизвестно. Тем не менее, царь направляет в Чигирин своего посланника Унковского под предлогом разобраться с делом Анкундинова. но на самом деле с целью выяснить не ведет ли Хмельницкий двойную игру. По некоторым сведениям, Хмельницкий посвящает Унковского о планах вторжения в Молдавию и тот, успокоенный, уезжает. Тем не менее, Хмельницкий и хан в официальной переписке с польской стороной подтверждают свое намерение совершить набег на московское государство, фактически провоцируя Потоцкого воспользоваться сложившейся очень удачной ситуацией вторгнуться на "казацкую территорию". Коронный гетман объявляет мобилизацию на 15 августа и доводит численность своего войска до примерно 10 тысяч человек, объясняя это готовностью к войне с Турцией, хотя, кроме как пустых разговоров, ничего ее не предвещает.
   А дальше вдруг словно чертик из табакерки, под Уманью возникает 70-80 -тысячное казацкое войско и, как минимум 20-30 тысяч татар во главе с братом самого хана. Затем следует стремительный бросок казацкой и татарской конницы к Ямполю, откуда по заранее наведенным мостам казаки устремляются через Сороки к Яссам, а калга распускает своих татар по северу и северо-востоку Молдавии.
   Потоцкий, получив сообщение о сосредоточении казацких полков под Уманью, полагает, что они готовятся к вторжению в Подолию и занимает оборону, но вторжения не происходит и лишь спустя какое-то время он узнает о рейде казаков и татар в Молдавию. Коронный гетман очень бы хотел прийти на помощь Лупулу, но с левого фланга над ним навис Нечай, а север Молдавии блокирован татарами, в схватку с которыми он вступать не решается, второй раз попасть к татарам в плен ему не хочется. Вот он и сидит в своем Каменце, скрежеща зубами от бессильной ярости. Единственно, что он предпринимает-это отправляет ротмистра Кондраковского с несколькими хоругвями на разведку. Убедившись, что казаки не намерены вторгаться в Подолию, он вымещает злость на местных опрышках, которые неосторожно подвернулись ему под руку в районе Сатанова и Гусятина.
   Не напоминает ли все это отлично продуманную и великолепно реализованную многоходовую тактическую комбинацию по введению противника в заблуждение, изоляцию его от союзника и молниеносное "принуждение к миру"? Причем настолько стремительно развивавшуюся и казавшуюся стороннему наблюдателю несущественной, что Рудавский, например, даже не видит смысла останавливаться на молдавской кампании, считая, что обе стороны вели себя в ней хаотично и о ней вообще мало что известно. Зато Коховский изобразил ее, словно новый Илион, с потрясающими подробностями совершенно вымышленного характера.
   При таком анализе событий становится понятным, что ни хан, ни гетман реально к походу на Москву не готовились, а к вторжению в Молдавию и наказанию Лупула у них были у каждого своя причина. Что касается Ислам -Гирея и в особенности его брата, то у них была реальная причина жаждать мести из-за того, что летом или весной 1648 года молдавский господарь отнял у них польский полон. Не исключено, что хан получил от великого визиря согласие наказать Лупула, поскольку, когда весной следующего года ему было приказано идти на помощь Хмельницкому,он как раз и ссылался в своем отказе на то, что молдавский поход был неудачным и не принес ожидаемой добычи. Если бы татары напали на Молдавию без согласия Стамбула, то Ислам-Гирей вряд ли стал бы ворошить эту тему.
   Кстати, об этом прямо писал еще Мирон Костин. По его мнению, именно татарам принадлежала инициатива похода в Молдавию, чтобы отомстить Василию Лупулу за то, что он напал на них под Братулянами и отбил полон. Слух же о походе на Москву и на черкесов был распространен калгой умышленно, чтобы притупить бдительность молдавского господаря и поляков. Хмельницкий о его замысле знал с самого начала и активно ему подыгрывал.
   Если дело обстояло именно так, тогда становится понятно, что "одним выстрелом" по Лупулу Хмельницкий "убивал ряд зайцев": во-первых, в глазах царского правительства выглядел защитником интересов московского царя; во-вторых, якобы готовясь к походу на Москву выказывал свою приверженность Речи Посполитой; наконец, спровоцировал Потоцкого на мобилизацию коронных войск, чтобы обвинить его вместе с ханом в срыве московского похода. Ну, а, кроме того, представил все дело так, будто громить молдавских христиан была не его идея, а татар, ему же просто не было куда деваться. Это все в стиле Хмельницкого с его иезуитским воспитанием, хитростью, изворотливостью и откровенным цинизмом.
   Но все же каковы были истинные причины, побудившие Хмельницкого вторгнуться в Молдавию? Ведь нельзя же всерьез верить, что он просто пошел туда за компанию с калгой, не преследуя своих интересов и целей. Представляется, что для этого была не одна причина, а, скорее, переплетение нескольких причин и социально-политического, и личного характера, среди которых какие-то были более важными, а другие менее, но решать их так или иначе было необходимо.
   Мое личное мнение в этом вопросе основано на анализе действий и поступков Хмельницкого после Зборовского мира, перечеркнувшего его замысел о создании Великого Русского княжества ( как это сделал десять лет спустя Выговский). Понимая, что ему самому вряд ли удастся возродить ( а тем более реализовать) этот замысел, Хмельницкий стал предпринимать шаги в пользу сына Тимофея, которого он видел своим преемником на гетманском посту. Но, зная переменчивость казацкого настроения, под будущее правление сына необходимо было заложить прочный правовой фундамент. Лучшим способом для этого являлся династический брак, тем более, что разговоры о женитьбе Тимофея он вел с молдавским господарем с января 1649 года. Лупул был единственным реальным кандидатом в гетманские сваты, но и для него, свата самого Януша Радзивилла , который в 1645 году женился на старшей дочери молдавского господаря Гелене, породниться с безродным Тимофеем было зазорно. Поэтому он и оттягивал данный вопрос, сколько мог. Но посольству Ждановича в Стамбуле было поручено, помимо утверждения договора, также попытаться заручиться поддержкой великого визиря Мелек-Ахмет- паши в вопросе женитьбы Тимофея на Розанде. Такая поддержка, якобы была обещана и визирь даже намекнул, что не будет возражать против принуждения Лупула к этому браку. Видимо, молдавскому господарю стало об этом известно и он срочно стал содействовать освободившемуся из плена Потоцкого добраться в Польшу, рассчитывая, что, став опять коронным гетманом и находясь в Каменце, тот сможет легко оказать ему помощь в случае мести со стороны запорожского гетмана. Разозленный Хмельницкий по прибытию в июне к нему посольства Бектеш-аги стал плести интриги против Лупула, намекая туркам, что лучше бы его заменить Моисеем Могилой (братом покойного киевского митрополита), который сам рвался в господари. Но все же, не полагаясь особо на турецкое правительство, он тем временем сам исподволь при поддержке хана готовил вторжение в Молдавию. В конечном итоге, гетман добился осуществления задуманного, заодно наказал Лупула за угодничество перед поляками и превратил его в пусть хлипкого, но союзника. Одновременно, был решен и важный вопрос экономического характера-свободное передвижение купеческих караванов с балканских стран на Украину и далее в московские земли, так как основные торговые пути с Адриатики в то время проходили через Молдавию.
  
   Раздел второй. Зима тревоги казацкой.
  
   Глава первая. Внеочередной декабрьский сейм.
  
   Лупул, получив известия о том, что в Молдавию вторглись крупные силы татар и казаков, ввиду внезапности и неожиданности произошедшего, вынужден был, забрав семью и самое необходимое имущество, оставить со своей гвардией Яссы, куда уже устремилась казацкая конница, и укрыться в буковинских лесах возле Сучавы, укрепившись у Нямецкого монастыря. Страшнее всего бывает неизвестность, а к молдавскому господарю беда пришла нежданно и негадано, откуда он вовсе и не ожидал. Самым важным для него сейчас было выяснить причины похода против него Хмельницкого с ханом- то ли они действуют самостоятельно (это было бы еще полбеды), либо же выполняют волю турецкого султана, своего верховного сюзерена. Вскоре он разобрался в ситуации и задобрив калгу большими дарами, выплатив ему, по словам И.Выговского, 300 тысяч талеров ( а тот заодно захватил и всю дань, которую Лупул должен был доставить в Стамбул султану), после чего татары, отправились в Крым, уведя туда еще порядка 75 тысяч полона. Правда, часть своего войска калга оставил Хмельницкому, поскольку казаки уже привыкли воевать при поддержке татар. По другим сведениям Лупул уплатил калге 120 тысяч талеров ( возможно Выговский имел в виду злотые).
   Разобравшись с татарами, Лупул несколько воспрянул духом, но с Хмельницким договориться оказалось сложнее. В ответ на присылку его посланников, гетман направил к нему своего посла кропивненского полковника Филона Джалалея (Дженджелея), который высказал накопившиеся претензии к молдавскому господарю, потребовал отказаться от всяких контактов с поляками и заключить с казаками политический оборонительный союз. В противном случае гетман грозил сбросить его с престола. Напуганный Лупул под присягой согласился на эти требования, а также дал согласие выдать дочь Розанду за Тимофея. Обручение должно было состояться к Рождеству,а сама свадьба позднее, ввиду слишком юного возраста невесты. Насчет денежного выкупа ( контрибуции) конкретных известий не имеется.
   Этот альянс Хмельницкого с молдавским господарем чрезвычайно встревожил Варшаву. Брак Розанды и Тимофея, автоматически делал его шурином Великого литовского князя Януша Радзивилла, который к Яну Казимиру относился без особого почтения и даже намеревался голосовать на элекционном сейме за Ракочи. Известны были и его симпатии к Швеции, а на первом этапе Освободительной войны в 1648 году литовские войска ( за исключением 300 литвинов у Сапеги при сражении у Желтых Вод и 1200 солдат немецкой пехоты Осинского при Пилявцах и Збараже) Хмельницкого не беспокоили. Лишь, когда Хмельницкий отправил в Белоруссию Голоту, Пободайла и Кречовского с Небабой, литовский гетман вынужден был принять соответствующие меры, но даже и тогда на "казацкую территорию" не вторгался.
   С учетом этих обстоятельств, союз Хмельницкого с Лупулом порождал новую реальность: Польша могла оказаться в кольце врагов. Семиградский князь, молдавский господарь и Хмельницкий при поддержке Крыма и Турции могли угрожать с юга, московский царь с востока, а Литва и Швеция с севера. Надежды на курфюрста, как на союзника не было никакой. При таком раскладе политических сил (а именно так и произошло немного позже в 1654-55 годах) Польше грозило полное уничтожение.
   Не исключен был и такой вариант, что, породнившись с Лупулом, Хмельницкий сам мог стать молдавским господарем (эта должность в Порте покупалась), если сильно этого захочет.
   Таким образом, малозаметный и в общем незначительный эпизод, связанный с походом на Молдавию и женитьбой Тимофея мог породить далеко идущие последствия, однако смерть Гелены -жены Радзивилла, и гибель Тимофея положили им конец, еще до шведского "потопа" и измены Радзивилла, бросив Хмельницкого (хотел он этого или нет) в крепкие объятия Москвы. Но все это было несколько позднее, а тогда , в сентябре-октябре 1650 года, эта угроза выглядела достаточно реально, что, вместе с желанием оторвать Хмельницкого от Турции, и обусловило начало подготовки к войне с казаками.
   Находясь в Молдавии, Хмельницкий в сентябре отправил депутацию к великому коронному гетману в Каменец, желая выяснить причины мобилизации Потоцким коронных войск в северной Подолии.В депутацию входило несколько незначительных старшин во главе с Кравченко, которого кто именует Иваном, кто Василием, кто сотником, кто генеральным хорунжим и даже полковником. Впрочем, в полковом реестре значится Василий Кравченко в должности наказного полковника, поэтому речь может идти о нем и по основной должности он мог быть сотником.
   Об этой встрече сообщает Мясковский довольно подробно, уточняя, что с Кравченко было и три татарина от калги. Встреча с Потоцким прошла довольно мирно, коронный гетман объяснил, что мобилизация- не его идея, а действовал он по приказу короля в рамках подготовки войны с Турцией и без его воли распустить войско не вправе. После окончания встречи он вместе с Кравченко направил своего посланника с довольно учтивым письмом к запорожскому гетману. Между ним и Хмельницким весь октябрь шла переписка, в которой каждый заверял друг друга в вечной дружб и они даже обменивались подарками, однако, вопрос новой войны уже был решен сразу после вторжения казаков в Молдавию. Потоцкий в своих письмах королю прямо призывал того к войне с Хмельницким, утверждая, что тот изменник, не ценит ласку короля, а только и смотрит к кому переметнуться. Даже Адам Кисель вынужден был признать, что, если шляхта не может нормально владеть своими поместьями, то лучше война, чем такой мир. Сторонник мира с казаками канцлер Оссолинский в августе умер и Ян Казимир, ранее находившийся под его влиянием, также перешел в лагерь "партии войны", возглавляемой Потоцким и Вишневецким. Уже 8 октября в беседе с папским нунцием Торресом, он прямо заявил , что война с Хмельницким неизбежна и к ней надо готовиться уже сейчас. Но, так как в казне, как обычно, нет денег, то он просил нунция посодействовать перед австрийским императором об оказании военной помощи. Речь шла о 4 тысячах драгун и таком же количества рейтар. Однако, забегая вперед, заметим, что имперские министры в этой помощи отказали.
   Тогда же в октябре король созвал внеочередной вальный сейм, который должен был начать свою работу 5 декабря. В универсале о его созыве сообщалось, что возникла экстренная необходимость в обсуждении и решении некоторых вопросов оборонного характера, но в инструкциях, отправленных поветовым сеймикам, прямо говорилось об измене Хмельницкого и предстоящей войне с казаками.
   Естественно, Хмельницкий, имевший достаточно разветвленную разведывательно-информационную сеть в Варшаве ( и не только там) знал об этом. Вначале он склонялся к мысли не посылать депутатов на сейм, отправив к королю все того же Кравченко, но затем решил сыграть ва-банк и передал через своих депутатов ( Дорошенко, Маркевича и Гурского) сейму условия, явно неприемлемые для польского гонора. Они сводились к трем основным положениям: ликвидация унии: упразднение королевской администрации на "казацкой территории" и передача ее функций гетману и полковникам; постоянное проживание на Украине в своих поместьях Вишневецкого, Конецпольского и нескольких других магнатов, без надворных команд, как гарантов мира и спокойствия в крае. Гетман знал, что сейм на эти условия никогда не согласится и одобрит предстоящую войну с казаками, но зато в отказе от Зборовского мира теперь окажутся виновными они, а не он. Обычно хитрый и предусмотрительный Хмельницкий, казалось, рассчитал все правильно, полагая, что поскольку в королевской казне денег нет, то военные действия поляки могут начать лишь в мае-июне, а к этому времени он сумеет отмобилизовать свои полки и дождаться подхода крымского хана. Однако, гетман не учел, что сейчас во главе коронного войска стоял Потоцкий, может, и не наделенный особыми талантами полководца ( в частности, харизмой, как у Вишневецкого),однако неплохо знавший особенности войны с казаками. Потоцкому, да не только одному ему, было хорошо известно, что запорожцы и казаки вообще любят вести войну с наступлением весны, когда довольно тепло, много воды, всходят травы, есть возможность укрыться в лесистой местности, вырыть окопы и шанцы, использовать складки местности для нейтрализации польской тяжелой конницы. Поэтому он решительно настаивал на том, чтобы немедленно начать набор войск и приступить к военным действиям зимой, когда этих весенних преимуществ у казаков не будет, да и вряд ли Хмельницкий сумеет в зимний период провести мобилизацию. Но это были планы на будущее, а пока что для усыпления бдительности Хмельницкого коронный гетман распустил в конце октября мобилизованных жолнеров и находился в своей ставке, уверяя Хмельницкого, что ему коронных войск нечего опасаться. Да и в целом правильные планы коронного гетмана было осуществить очень сложно из-за нехватки времени. Деньги сейм выделил только в январе и реально нанять войска можно было не раньше апреля, одновременно с объявлением посполитого рушения.
   Еще раньше в сентябре в Чигирине, а затем в Крыму побывал ротмистр Воронич, шеф польской разведки. По его возвращении в Варшаву, 12 декабря 1650 года в королевском дворце с участием самого Яна Казимира, коронных гетманов, коронного маршалка и подскарбия состоялся тайный совет, посвященный организации противодействия казацкой агентурной разведке. Собравшиеся заслушали доклад Воронича, касавшихся вопросов готовности казаков к предстоящей военной кампании. По его сообщению, у Хмельницкого имелась разветвленная агентурная сеть не только в Польше, но в Турции, Московском государстве и даже в Венеции. Выводы Воронича еще раз подтвердили изменнический характер поведения запорожского гетмана, который лишь на словах предан Речи Посполитой, но сам занят мыслями о том, к кому из соседей перейти под протектора на более выгодных условиях.
   Сейм, проходивший в Варшаве с 5 по 24 декабря, начал свою работу с обсуждения вопросов, связанных с набором войск, увеличив численность коронного войска с 12 до 36 тысяч, а литовского с 8 до 18 тысяч. Поскольку при каждом полном "товарище" находилось три оруженосца, то общей численности вооруженных сил Короны и Княжества должно было хватить для ведения войны. На военные нужды сейм выделил 28 млн. злотых. Казацкие условия, естественно ,были отвергнуты, но всех трех делегатов от Войска Запорожского сейм произвел в шляхетское сословие, как ,кстати, по представлению Потоцкого и одного из секретарей Лупула..
   Поскольку вопрос войны считался решеным, то еще во время работы сейма ( между 15 и 20 января), как утверждал Торрес, король из своей малой канцелярии ( в целях соблюдения секретности) направил приказы обоим гетманам, чтобы в течении шести месяцев, то есть до начала весны они покончили с казацкой проблемой. При этом, проявляя не совсем понятную наивность, Ян Казимир рассчитывал, усмирив Войско Запорожское и восстановив над ним командование коронных гетманов, уже весной повернуть его против Турции. " Santa simplicimus !",- что еще остается к этому добавить..
  
   Глава вторая. Гибель Нечая.
   Конечно, вряд ли естььсмысл останавливаться на активизировавшихся в это время ( октябрь-декабрь) дипломатические отношения поляков с Ракочи, их надеждах на военную помощь от Лупула, попытках разрушить крепнущие связи казаков с татарами и опорочить запорожского гетмана в глазах царя за молдавский поход, а также на приезде к Хмельницкому Андриани, как и слухах, один нелепее другого, которыми в то время была полна Варшава, поскольку для дальнейших событий все это не имело никакого значения.
   Стоит лишь отметить, что в январе 1651 года король в последний раз решил воздействовать на запорожского гетмана через митрополита Косова, рассчитывая, что может быть тот сумеет убедить Хмельницкого придерживаться условий Зборовского мира, а спорные вопросы можно будет отложить для урегулирования в последующем. Чтобы понять мотивы короля, следует иметь в виду, что он не был сторонником полного уничтожения казачества. Он настаивал лишь на выполнении Декларации в части обеспечения доступа шляхте в свои имения и возврата панам их подданных. Кроме того, Войско Запорожское нужно ему было для предстоящей войны с турецким султаном, которую он думал начать с наступлением весны.
   С этой целью в Киев к митрополиту был направлен ротмистр (полковник) Маховский, вручивший ему королевское послание. Сам Косов не был сторонником военных действий с Короной, сложившееся положение дел его вполне устраивало. Пусть он не был допущен для заседания в сенате, но зато на территории трех воеводств не было никаких препятствий для распространения греческой веры и исповедания православия. Уния формально ликвидирована не была, но фактически католические священники на "казацких территориях" власти не имели. Православным священникам никто не препятствовал в отправлении религиозных обрядов. Что касается вопросов землевладения и возврата крестьян к своим господам, то церковь не видела в этом ничего предосудительного, при условии, что холопы не будут лично зависимы от панов. Поэтому митрополит переправил послание короля к гетману, не сопроводив его своим комментариев. Но послание Яна Казимира большей частью было посвящено именно проблеме возвращения землевладельцев в свои владения. Король настаивал на выполнении в этой части статей Зборовской Декларации, требуя от гетмана, чтобы шляхте не чинилось препятствий в пользовании земельными угодьями, а их бывшие холопы возвращались им, если понадобится, то и с применением силы. Заканчивая послание, Ян Казимир подчеркнул, что в случае невыполнения условий мирного договора, он вынужден будет пройтись по Украйне "огнем и мечом" и стереть ее с лица земли.
   Между тем, начался февраль и у Потоцкого с Калиновским оставалось все меньше времени для того, чтобы успеть выполнить приказ короля до конца марта. Хмельницкий, хотя и не рассчитывал на начало военных действий раньше весны, но поручил своим полковникам: уманскому Иосифу Глуху, винницкому Ивану Богуну и брацлавскому Даниле Нечаю внимательно следить за действиями обоих гетманов, находившихся в то время в Каменце. В Баре со своими хоругвями стоял Лянцкоронский. Трех полков, общей численностью (если верить реестру Войска Запорожского) порядка семи тысяч казаков должно было хватить для отражения мелких групп коронных войск ( типа Стрижевского, захватившего в свое время Бар). Но фактически реальная численность полков в приграничной полосе была значительно выше. Поэтому за свой западный фланг гетман не особенно беспокоился, готовясь с наступлением весны к переброске на правый берег левобережных полков, которые только предстояло еще отмобилизовать.
   И, действительно, Нечай стал спешно укреплять Шаргород, возводя там фортификационные сооружения, о чем в начале февраля брацлавский воевода Станислав Лянцкоронский доносил в Варшаву..
   Потоцкий и Калиновский, опытные военачальники, да еще и свояки ( вообще слухи о наличии между ними неприязненных отношений сильно преувеличены, хотя они действительно часто конфликтовали) не считали нужным торопить события до созыва посполитого рушения и комплектации войск, опасаясь, что, располагая не такими уж значительными силами, могут оказаться в кольце окружения. У обоих было стремление дождаться пополнения своих войск, пусть и не до 36 тысяч и пусть даже не зимой, а к началу весны. Однако, король, желавший поскорее вступить в войну с Турцией, требовал начинать наступление и закончить кампанию в установленные им сроки. Все это четко просматривается в донесениях обоих гетманов в начале кампании. Ни тот, ни другой даже не пытаются сослаться на нарушение казаками каких-то условий мира и не пытаются переложить на них ответственность за вторжение на "казацкую территорию". Но в официальных сообщениях польских СМИ и в письмах польного гетмана Хмельницкому сообщалось, что Нечай, якобы сам уже был готов к походу против коронного войска. При этом Калиновский ссылался на то, что Шаргород, Мурафа, Красное является территорией, где не должны были дислоцироваться казацкие гарнизоны.
   Действительно, линия разграничения между "казацкой территорией" и остальной Речью Посполитой формально проходила по Случу, однако фактически земли между Збручем, Случем и Днестром от Бара до Брацлава и Ямполя поляки считали своими. В свою очередь, казаки тоже считали эту территорию своей, размещая здесь в крупных населенных пунктах гарнизоны, которые поляки пытались прогнать. Между казацкими и польскими представителями не утихали споры о статусе этих населенных пунктов с точки зрения того, кто имеет право здесь размещать гарнизоны. Предложенную Варшавой "Зборовскую линию" Брацлав-Ямполь не признал ни Хмельницкий, ни казацкая старшина, которые и дальше расценивали эти города как свои. Зато линия у крепости Бар признавалась границей со стороны казаков. Именно на основе этих противоречий и происходили "пограничные" конфликты на протяжении всего 1650 года. В ноябре солдаты брацлавского воеводы Станислава Лянцкоронского пытались занять Мурафу и Красное, которые казаки считали своими. Конфликт продолжения не имел, но напряженность в зоне разграничения коронных и казацких войск сохранялась и достаточно было нового, пусть и небольшого, вооруженного столкновения, чтобы стороны перешли к активным военным действиям.
   Нечай, находившийся в ту пору в самом расцвете лет не был новичком в военном деле. Выходец из старинного шляхетского рода герба "Побог", к которому принадлежал и род Конецпольских, он, по слухам, в совсем еще юном возрасте ушел на Сечь, принимал участие в казацких восстаниях, затем оказался на Дону, где постигал военное искусство. В начале сороковых годов он возвратился в Малороссию, поступил в Киево-Могилянскую академию, которую закончил в 1647 году. Вскоре, надо полагать, Нечай вместе с Хмельницким отправился в Запорожье, став с первых дней восстания одним из верных соратников гетмана. У казаков и поспольства 39-летний полковник пользовался огромной популярностью, считаясь после гибели Кривоноса, и не без основания, вторым после Хмельницкого вождем восставшего народа.
   Исполняя приказ гетмана, и получив сведения о том, что Калиновский стягивает к Каменцу находившиеся на зимних квартирах войска, Нечай перегруппировал свои силы, оставив часть их в Ямполе и Шаргороде, а сам с трехтысячным отрядом казаков укрепился в Красном. С тактической точки зрения это было верное решение, так как, куда бы Калиновский не направил удар своего войска: на Ямполю, к Шаргороду или прямо на Красное, отовсюду ему грозил фланговый обхват. Однако, поляки вступление его в Красное посчитали вторжением на территорию, где казацкие полки не имели права находиться. Такое самоуправство не могло оставаться безнаказанным, тем боле, что захват Красного поляками мог быть расценен как подготовка к удару по Бару, чем позднее Калиновский и объяснял последовавшие затем события.
   Хотя Нечай чувствовал себя в Красном в безопаности, но искушенный в военном ремесле полковник решил перестраховаться и отправил в село Ворошиловка , что верстах в пяти от Красного у излучины Буга, сотника Шпака (Шпаченко), поручив ему роль боевого охранения.
   Когда Шпаченко, взяв с собой пятьсот казаков, ушел к Ворошиловке, в Красном началось празднование масленицы. Русский народ издревле привык широко отмечать праздники, а казаки в этом отношении могли дать сто очков форы любому. Многие пили не до опьянения, а до беспамятства, валясь с ног прямо там, где их одолел "Ивашка Хмельницкий". Часовые, зная , что в Ворошиловке стоит боевое охранение во главе со Шпаченко, тоже несли службу не очень бдительно. Так продолжалось несколько дней, чем и воспользовался польный гетман.
   Выступив рано утром 19 февраля из Каменца, Калиновский остановился у Станиславчика, где соединился с Лянцкоронским.. Здесь, получив сведения о том, что казаки в Красном беззаботно празднуют масленицу, а в Ворошиловке стоит с малыми силами сотник Шпаченко, польный гетман, видимо, решил, что более удобного случая для того, чтобы нанести поражение Нечаю не представится. Поручив ротмистру Крыштофу Корицкому с конной хоругвью блокировать в Ворошиловке Шпаченко, сам он во главе остального войска глубокой ночью 21 февраля скрытно подошел к Красному.
   Корицкий, окружив Ворошиловку, внезапным ударом обрушился на казаков Шпаченко. Сотник вместо того, чтобы организовать оборону и отправить гонцов к Нечаю, бросил своих людей на произвол судьбы, а сам убежал в Мурафу. Частично вырезав, а частично пленив оставшихся в Ворошиловке казаков, Корицкий поспешил соединиться с Калиновским.
   Нечай, также отмечавший масленицу со своим ближайшим окружением, спал крепким сном, когда в Красном поднялась стрельба и донеслись звуки боя. Сон слетел с Нечая вместе с опьянением, он быстро сообразил, что, произошло то, чего и опасался Хмельницкий - польские войска перешли линию разграничения и напали на Красное.
   Вскочив на коня, отважный полковник пытался организовать сопротивление, созывая к себе тех казаков, которые в суматохе выскакивали из хат, едва ли в исподнем белье, но с саблями в руках. Однако поляки, которых часовые вначале в темноте приняли за возвращавшихся в Красное казаков Шпаченко, в полной мере воспользовались внезапностью своего нападения. Окружив малочисленную группу казаков, во главе с великаном-полковником, гусары Калиновского изрубили их большую часть, пока не подоспел есаул Кривенко с подкреплением. Сам Нечай, отчаянно сражавшийся с окружившими его гусарами, получил несколько смертельных ранений и Кривенко вынужден был укрыться вместе с ним в замке, где попытался организовать оборону. Однако, когда к утру не приходивший в сознание полковник умер, есаул еще двое суток держал оборону в замке, а затем с уцелевшими казаками прорвался сквозь боевые порядки противника и ускакал в Мурафу. Заняв замок, поляки нашли там бездыханное тело брацлавского полковника и несколько православных священников, отпевавших его, которые тут же были зарублены. Существует и другая версия, что тело Нечая было поставлено на постаменте покрытом коврами, горели свечи и отпевал его лишь один священник. Поляки доставили священника Калиновскому и он был сожжен на костре. Объяснение этому зверству было простое, мол, так казаки поступали с католическими священниками.
   Между тем, Калиновский, расправившись с захваченными в Красном казаками, стал развивать успех. 24 февраля он двинулся дальше в направлении Ямполя, заняв без сопротивления Мурафу, а 27 февраля- и Шаргород, оставленные казацкими гарнизонами. Выполнив задачу по вытеснении казаков за линию разграничения, польный гетман, сообщил Хмельницкому о гибели Нечая, выразив приличествующее случаю соболезнование, однако вину за происшедшее возложил на брацлавского полковника, о чем уже говорилось выше. Интересно, что в народном фольклоре. смерть Нечая связывают с Хмельницким, несмотря на то ,что они были свояками (дочь гетмана вышла замуж за его брата Ивана), мол, " споткнулся Нечай об Хмелину". Хотя, возможно, в этой известной думе имелось в виду, что он был пьяным. Не хочется повторять всех слухов и пересудов о противоречиях между Хмельницким и Нечаем, как и о том, что, якобы узнав о гибели Нечая, Хмельницкий сказал, что он сам виноват.
   Как утверждали поляки, в бою за Красное погибло пятнадцать тысяч казаков и мещан, а захвачено было в качестве трофеев 11 тысяч мушкетов. Поляки при этом потеряли всего 200 человек.
   Остановившись в Шаргороде, где он расквартировал войска, на краткий отдых, Калиновский направил великому коронному гетману Николаю Потоцкому донесение, в котором сообщил о своих планах сразиться с Уманским и Кальницким (Винницким) полками казацкого войска. Спустя трое суток его войско подошло к местечку Муры ( Стены в переводе на русский язык), взяв город в осаду. Однако, сотники Александренко и Калюс уже знали о событиях в Красном, поэтому успели организовать оборону и отразили все штурмы поляков. Но в ходе начавшихся переговоров мещане согласились выплатить полякам четыре тысячи злотых и принести формальную присягу на верность королю. Тогда казаки, чтобы не подвергать город опасностям дальнейшей осады, оставили Муры и отошли к Виннице.
   Калиновский, потерявший при осаде много своих солдат, таким ее исходом был удовлетворен и возвратился назад к Шаргороду, откуда направил брацлавского воеводу Станислава Лянцкоронского к Ямполю. 6 марта город был взят штурмом и сожжен дотла, а население его большей частью вырезано ( согласно официальным донесениям польного гетмна- 6000 человек). Таким образом, за две недели боев Калиновский вышел на линию разграничения "Брацлав-Ямполь", на которой полтора года безуспешно настаивали польские дипломаты в переговорах с казаками. Теперь следовало решать, как действовать дальше. Оба гетмана слали в Варшаву просьбы о подкреплении, но помощи от короля не получали. Поэтому у Калиновского, собственно говоря, выбор был небольшой- то ли возвратиться к Бару, то ли укрепиться в Шаргороде и здесь ожидать прибытия подкреплений от короля и коронного гетмана. Первый вариант означал отказ от февральских завоеваний, так как было понятно, что казаки немедленно займут оставленные населенные пункты. С учетом приказа короля этот было неприемлемо. Оставаться в Шаргороде, где не было укрепленного замка, также не стоило, поскольку можно было легко попасть в окружение армии Хмельницкого. Поэтому на военном совете было решено двигаться к Виннице, захватить город и здесь, где имелись мощные фортификационные сооружения, ожидать подхода коронных войск для противостояния с "гнусной гидрой с ордами". Выступив из Шаргорода, войско польного гетмана уже 10 марта остановилось в с. Сутиски в 15 верстах от Винницы.
  
  
   Глава третья. Винницкое "ледовое побоище".
  
   Иван Федорович Богун, один из немногих, кто на протяжении пятнадцати лет подряд сохранил полковничий пернач, верный соратник Хмельницкого, наказной гетман при Берестечке и наказной гетман на стороне королевских войск незадолго до своей трагической гибели, любимец казацкой черни и всего украинского народа, перешедший под конец жизни на службу к Яну Казимиру, остается на протяжении более трех с половиной веков одним из самых загадочных героев Освободительной войны. Достоверно не известно его происхождение и место рождения, а также род занятий до того момента как он вместе с Дмитром Гуней участвовал в обороне Азова от турок, командуя в возрасте 18 лет отрядом запорожцев. Отсюда возникли предположения о том, что он, как и Гуня, принимал участие в восстании Якова Острянина. Ходили слухи, что его отец Федор Богун был выходец из польской шляхты. Другие считают, что Богун- это прозвище ( богуны- шесты на которых рыбаки сушат сети), а на самом деле его фамилия Федоренко, как это и указано в реестре кальницкого полка. Существует точка зрения, высказанная дореволюционными историками, о том, что в Освободительной войне принимали участие три разных Богуна, объединенные народной молвой в одну личность, наподобие знаменитого д*Артаньяна. Но, вероятнее всего, он получил свое прозвише на Дону за свою мужскую красоту от сравнения с багуном, то есть багульником во время цветения. Это более понятно и объяснимо, чем рыбацкие шесты ( все равно, что в огороде бузина, а в Киеве дядька). Как Федоренко, Богун записан в посольской грамоте московского боярина Бутурлина, которого он встречал и сопровождал в Переяславль в январе 1654 года.
   Вероятно, Иван Богун не относился к числу тех соратников Хмельницкого, кто весной 1647 года вышел вместе с ним из Сечи, так как находился в то время на Дону Похоже,он не участвовал ни в одном из трех первых сражений, но известно, что в конце 1648 году он уже был могилевским полковником, а в июле 1649 года принимал участие в осаде Збаража, получил там тяжелое ранение и по выздоровлению в ноябре того же года был назначен на должность кальницкого полковника. При составлении казацкого реестра Богун был утвержден в этой должности и оставался в ней до самой смерти Хмельницкого.
   Планы Калиновского по захвату Винницы не были секретом для 32-летнего полковника. Узнав о смерти Нечая, Богун немедленно, приступил к организации обороны города. Высланные им разъезды своевременно информировали полковника о передвижении войск Калиновского. Богун знал о захвате Шаргорода и судьбе, постигшей Ямполь, поэтому был уверен, что окрыленный одержанными победами Калиновский неминуемо постарается захватить и Винницу, имевшую стратегическое значение для дальнейшего наступления на Украйну. Получив известие о том, что польный гетман уже в пятнадцати верстах от Винницы, Иван Федорович приказал вырубить во льду Буга большое количество полыней, прикрыв их соломой, а на берегу реки насыпать земляные валы обильно полив их водой. Начало марта в том году было отмечено сильными морозами и серьезными снегопадами, поэтому военная хитрость кальницкого полковника увенчалась полным успехом. Учитывая тактику действий Калиновского по захвату Красного и Ямполя, он не сомневался, что польный гетман вновь будет действовать под покровом ночи, постарается скрытно перейти Буг и внезапным ударом овладеть Винницей.
   Заняв трехтысячным отрядом казаков территорию бывшего иезуитского монастыря, так называемые Муры ( не путать с местечком Муры ,о котором говорилось выше), за мощными стенами которого можно было выдержать длительную осаду, Богун умышленно оставил пустым на острове Кемпа деревянный замок, не имевший особого военного значения. Как он и предполагал, Калиновский в ночь с 10 на 11 марта направил ударный отряд Лянцкоронского, усиленный панцирными хоругвями ротмистров Киселя и Мелешко для внезапного захвата Винницы. Из-за глубокого снежного покрова передвижение конницы было замедлено, поэтому Лянцкоронский подошел к городу лишь утром 11 марта, заняв островной замок и прилегающее к нему предместье на берегу Буга. С первыми лучами мартовского солнца из Муров выступила казацкая конница во главе со своим полковником. Спустившись к берегу, казаки при появлении польских конных хоругвей на льду Буга, обратились в притворное бегство по направлению к городу. Польская конница во главе с брацлавским воеводой, ободренная отступлением казаков, бросилась в атаку. Наращивая темп, гусары Киселя и Мелешко выхватили палаши из ножен, сверкнувшие в их руках серебряными змеями, и вылетели на лед Буга. Уже спустя несколько секунд несущиеся в карьер кони попали в полыньи, покрытые тонким льдом, и началось то, что позднее получило название "Винницкого ледового побоища". В то время, как первые ряды атакующих уже оказались в полыньях, задние ряды продолжали мчаться вперед, попадая в новые проруби, которыми густо усеян был весь Буг. Ржание тонущих коней, крики оказавшихся в ледяной воде людей, треск ломающихся копий слились в один протяжный гул, стоящий над рекой. В мгновение ока притворно отступавшие казаки повернули назад и, спешившись на берегу, в пешем строю устремились на поляков. В то время, как одни вели непрерывный перекатный огонь из ружей по еще уцелевшим гусарам, другие копьями, прикладами самопалов и саблями топили тех, кто попал в полыньи. В этой кровавой резне погибли ротмистры Кисель, брат киевского воеводы Адама Киселя, и Мелешко, а Лянцкоронский, тоже искупавшийся в холодной воде Буга, лишь чудом остался жив, но получил ранения от ударов копьями и ружейными прикладами. Только к вечеру ему удалось, выбравшись из полыни, добраться к своим. Те поляки, которые не попали в проруби, отступили в панике к островному замку, оставив на льду убитых товарищей, боевые знамена обеих хоругвей и личную хоругвь брацлавского воеводы.
   Первая победа над польным гетманом, не потерпевшим дотоле в этой кампании ни одного поражения, существенно повлияла на состояние морального духа не только казаков, но и горожан. Помимо того, что Калиновскому не удалось внезапное нападение, так в первом же бою он потерял цвет своего войска. К тому же Богун приказал всю имевшуюся артиллерию установить на стенах Муров и оттуда казаки до захода солнца вели огонь по островному замку.
   Но к вечеру подошли основные силы поляков и с утра 12 марта открыли сильный артиллерийский огонь по Мурам. В то же время польская пехота перешла Буг и начался штурм города. Богун, мобилизовавший три тысячи мещан, руководил обороной вместе с Семеном Высочаном, знаменитым вождем галицких повстанцев. Поляки лезли на обледенелые валы, но их оттуда сталкивали вниз. Казаки и мещане показывали чудеса героизма, защищаясь не только огнестрельным оружием, но всем, что попадало под руку: косами, дубьем, засапожными ножами и просто камнями. Штурм Винницы продолжался до самой полночи. Сопротивление казаков было настолько по-звериному ожесточенным, что наемная немецкая пехота даже отказалась идти в бой. Тем не менее, в понедельник 13 марта Калиновский снова бросил на штурм Винницы все свои хоругви и опять все повторилось, как и накануне. Хотя и этот натиск поляков был отражен, Богун и Высочан поняли, что следующего штурма они могут и не выдержать. Сказывалось подавляющее превосходство в силах противника, к тому же половина обороняющихся не была профессиональными военными, а наспех мобилизованными мещанами. Посовещавшись с казацкой старшиной, Богун решил вступить в переговоры. С польской стороны в них принимал участие ротмистр Гулевич, потребовавший от казаков выдать Богуна, пушки и знамена. Эти условия, естественно, были признаны неприемлемыми и в свою очередь казаки предложили выкуп- 4 тысячи волов и 50 бочек меда. Переговоры продолжались вторую половину 13 и весь день 14 марта. Но тут от крестьян из окрестных сел в Винницу стали доходить слухи о том, что запорожский гетман с большим войском уже на подходе.
   Воспрянув духом казаки прервали переговоры и боевые действия возобновились. Противники шли на взаимные хитрости, не приносившие, впрочем, особого успеха ни одной из сторон. Однако, если казакам каждый день шел на пользу, то в польском лагере моральный дух солдат заметно снизился. Между Калиновским и Лянцкоронским давно сложились напряженные отношения, достигшие из-за неудачной осады Винницы, своего апогея. Лянцкоронский, старше польного гетмана лет на пятнадцать, превосходил его знатностью рода и в сенате занимал более высокое место. На этой почве между обоими командующими происходили стычки и откровенные ссоры с оскорблениями, о чем знали и их подчиненные. Войска же, не расседлывавшие коней почти месяц, непомерно устали и солдаты требовали отдых. Неизвестно, как бы дела шли дальше, но 20 марта из глубокой разведки возвратился сын Калиновского Самуэль, коронный обозный. Из доклада, представленного им отцу, следовало, что авангард его отряда в районе Липовцов ( 40 километров от Винницы) был разбит уманским полковником Иосифом Глухом, спешащим с 10 -тысячным войском на помощь Богуну, а от Чигирина к Виннице торопится полтавский полковник Мартын Пушкарь, который тоже уже на подходе.
   Созвав 21 марта военный совет, Калиновский сообщил о результатах разведки. Поляки решили отступать, но для видимости произвести последний штурм, чтобы дать время обозу уйти как можно дальше от Винницы.
   Этот блестящий ход Калиновского спас его изрядно поредевшее войско от полного разгрома. В то время, как пехота штурмовала винницкие валы, обоз снялся с места и сопровождаемый конными хоругвями направился к Бару. К вечеру польская пехота отошла к островному замку и под покровом темноты стала догонять основные силы Калиновского. Первые лучи восходящего светила утром следующего дня озарили опустевший островной замок, в котором не осталось ни одного поляка. Когда весеннее солнце поднялось к зениту, в Новый город ворвались первые казацкие разъезды Иосифа Глуха, но преследовать было уже некого, тем более, что на Буге начался ледоход. Без сомнения, Калиновскому крупно повезло, что Богун не располагал сведениями о подходе Глуха, иначе полякам не удалось бы уйти живыми из Винницы, но Беллона оказалась к ним в этот раз милосердной.
   Ст.Освенцим приводит много нитересных подробностей об осаде Винницы и о личной отваге кальницкого полковника, а также о ссорах Лянцкоронского и Калиновского между собой, но в целях экономии места я на них останавливаться не вижу смысла.
   24 марта Калиновский возвратился к Бару, потеряв за время боев на Брацлавщине восемь тысяч солдат и почти всю артиллерию. Но так как здесь не оказалось достаточных запасов продовольствия и фуража, польному гетману пришлось отойти далее к Каменцу, где и расположиться на отдых. Таким образом, стратегическое наступление поляков на Украйну, начатое 19 февраля завершилось неудачей, а войска Хмельницкого, выйдя на линию разграничения, были готовы к вторжению в пределы Галиции и далее в Малую Польшу.
  
   Раздел третий. Начало конца.
  
   Глава первая. Мобилизация казацких сил.
   К Бару измученное пятинедельным походом войско польного гетмана подошло 24 марта, где и расположилось на отдых, за исключением полка Лянцкоронского, которого Калиновский направил к Хмельнику. Однако, как выяснилось, Константинов уже оказался в руках наказного киевского полковника Михаила Крысы, с которым у брацлавского воеводы произошла здесь короткая стычка. Лянцкоронскому пришлось отступить к Бару, но и Крыса, у которого было несколько тысяч казаков и 300 татар, отошел к Хмельнику и здесь укрепился. Одновременно Калиновский получил сведения, что Межибож и Синява заняты татарами. Получалось, что все Побужье контролируется казаками, поэтому было решено, как видно из письма полковника Марка Собесского, отойти к Каменцу оставив в Баре небольшой гарнизон. На военном совете все ругали Лянцкоронского за то, что он представлял в Варшаву победные реляции и заверял, что с казаками будет покончено и без дополнительной помощи. По словам Собесского, из того количества новых войск, которые были обещаны сеймом (24 тысячи), они получили едва ли десятую часть, всего 16 хоругвей. " Сами виноваты...,- сокрушался полковник,- слишком быстро бросились и слишком далеко зашли, а теперь себе места найти не можем, разве что под Каменцем". В письме королю Калиновский, объясняя причины отхода к Каменцу, жаловался на то, что не получал подкреплений, а половина его войска разбежалась и у него осталось в общей сложности полторы тысячи солдат и ,если бы не своевременный приезд Конецполдьского, который сообщил о том, что король с большим войском уже готов к походу, то и оставшиеся бы разбежались..
   Позднее многие считали, что гетманская ставка в Чигирине, не приняла своевременных мер к оказанию реальной и быстрой помощи своим приграничным полкам. По этому поводу существует несколько мнений. Первое из них, широко распространенное в то время, заключалось в том, что Хмельницкий умышленно ждал, пока " качалась головка Нечаева", а Богун напрасно высматривал со стен Винницы помощи от гетмана. Слух о том, что Хмельницкий умышленно выдал на растерзание полякам народных героев был очень популярен на Украине. И, действительно, если гибель Нечая гетману предотвратить было практически невозможно при все желании, то почему Глух, которому для того, чтобы преодолеть расстояние от Умани до Винницы необходимо было два, максимум три дневных конных перехода ( от силы 150 километров) подошел к Виннице только спустя десять дней после начала ее осады.
   Безусловно, нападение Калиновского было внезапным, спору нет, но ведь и гетман предвидел его еще с сентября прошлого года, рассуждают некоторые историки, тогда чем же объяснить его пассивность в первые недели вторжения поляков вглубь "казацкой территории"?
   Об этом периоде работы гетманской ставки имеются довольно скудные сведения, но даже их достаточно, чтобы версию о предательстве гетманом Нечая решительно опровергнуть.
   Конечно, некоторые действия брацлавского полковника вызывали раздражение Хмельницкого, в этом нет сомнения. Возможно, ему не нравился популизм Нечая, авторитет которого, по крайней мере, в Подолии бы равен его собственному, вероятно, не доставляли ему удовольствия и резкие замечания полковника в его адрес, в частности, о том, что он, гетман, "предал собственный народ в угоду ляхам". Однако, Нечай был из тех, кто говорил об этом прямо в лицо Хмельницкому и не плел интриг против него, следовательно, не представлял особой опасности гетманской власти. С другой стороны, о готовящемся нападении Калиновского на Красное гетман знать заранее никак не мог. Ведь Калиновский внезапно выступил из Каменца 19 февраля, а 21 числа Нечай уже погиб. Расстояние между Чигирином и Красным составляет порядка 400 километров, даже летом гонец, летящий на добром коне ( причем сменном) во весь опор, преодолевает его минимум за 5 дней, а казацкой коннице, не говоря о пешем войске, в зимних условиях для такого перехода нужно было не менее лвух, недель.
   Что касается Богуна, то начало его славы народного героя связано именно с обороной Винницы и спасением казацкого войска под Берестечком, а к началу 1651 года тридцатилетний полковник был еще мало кому известен и угрозы власти Хмельницкого вообще не представлял. Кстати, и в расцвете своей славы, командуя вместе со Ждановичем пятнадцатитысячным казацким корпусом, захватившим Варшаву и Краков, Богун никогда не стремился к гетманской булаве.
   Вероятнее всего, получив известие о гибели Нечая, гетман решил, что произошла обычная стычка в полосе разграничения , каких весь прошлый год было немало. Ведь ему было известно, что реального увеличения численности коронного войска, до размеров, установленных сеймом, не произошло и ранее весны этого не случится, а, следовательно, поляки не рещатся начать зимой широкомасштабные военные действия. В какой-то мере в этом Хмельницкий поверил и заверениям Киселя, который в своих письмах назначил даже время проведения новой комиссии- 7 марта, которая до этого постоянно откладывалась. Для гетмана же затягивание времени начала открытой военной конфронтации имело важнейшее значение-он продолжал поиск союзников, а главное, нужно было заручиться поддержкой хана, который, несмотря на прямой приказ из Стамбула, особого энтузиазма к новому походу против поляков не проявлял.
   Поэтому Хмельницкий, введенный в заблуждение дипломатической игрой киевского воеводы, понял, что тот его обманывает лишь во время осады Винницы, только получив известие о гибели брата Киселя. Только после этого он разорвал с киевским воеводой переписку, заявив, что тот ему больше не друг и " ...отобрал у меня 2000 мер жита, которое продал",- жалловася в письме в Варшаву Кисель.
   Расстояние от Винницы до Чигирина составляет немногим более 300 километров, следовательно, чтобы узнать о попытке первого штурма необходимо было не менее 5-6 дней, то есть гетман получил сообщение об этом не раньше 16-17 марта, а 19 марта Самуэль Калиновский уже вступил в бой с авангардом Глуха, преодолевшем к этому времени около сотни километров на пути к Виннице. Следовательно, скорее всего, уманский полковник выступил на помощь Богуну сам, без приказа Хмельницкого примерно 14-15 марта, либо же казацкие гонцы передвигались с неимоверной скоростью. Не стоит также забывать, что март того года был снежным и морозным В любом случае понятно, что киевскому воеводе удалось обыграть Хмельницкого, притупив его бдительность, но решающего значения это не имело, оба полковника-и Богун, и Глух в сложившейся после гибели Нечая ситуации, действуя самостоятельно, приняли своевременные и правильные меры по защите территории в зоне своей ответственности. Да и сам Хмельницкий вряд ли мог в то время сделать что-то большее, даже, если бы и не был введен в заблуждение двоедушным киевским воеводой.
   Действительно, Станислав Освенцим называет датой выхода Хмельницкого из Чигирина к Белой Церкви 16 февраля по н.ст, но известно, что передовой казацкий корпус с некоторым количеством татар выступил туда еще неделей раньше. На 19-20 февраля планировался подход некоторых левобережных полков (исключая Черниговский и Нежинский), а также выдвижение татар, зимовавших в районе Чигирина. То есть, для того, чтобы не дать возможности польному гетману захватить Красное и потом развить наступление на Винницу, запорожскому гетману не хватило всего одной двух недель, но для этого имелись весомые причины. Даже не введи его Кисель в заблуждение своими льстивыми письмами, Хмельницкий все равно не успел бы начать свое выступление, так как не верил, что поляки начнут зимнее наступление теми силами, которые у них имелись. Кроме того, на западных рубежах 12-тысячному коронному войску противостояло три казацких полка общей численностью (даже, если исходить из усеченного реестра Войска Запорожского от 16 октября 1650 года) 10 тысяч человек. Этого количества должно было вполне хватить, для того, чтобы по меньшей мере успешно вести оборонительные бои.
   Но более важным являлось то, что у гетмана возникли серьезные проблемы с мобилизацией войска. Если в прежние годы от желающих вступить в казацкие ряды не было отбоя, то в этот раз всеобщего энтузиазма не наблюдалось. Те, кто не был зачислен в реестр и стал относиться к поспольству, не видел смысла проливать свою кровь за благополучие казаков. В широких слоях народных масс подробности Зборовских условий стали хорошо известны и вызывали вполне понятное негодование, в связи с чем авторитет гетмана ( рейтинг, как бы сказали сейчас) значительно снизился. Среди православных русских людей накапливалось возмущение стремлением гетмана перейти в подданство турецкого султана ( в распространении этих слухов постарались и польские агенты), а особенно тем, что татары беспрепятственно угоняют местное население в полон. Многие люди, забрав семьи и скромные пожитки стремились уйти в Слободскую Украйну под власть московского царя, другие уходили на Запорожье, в связи с чем у Хмельницкого даже возникли трения с кошевым атаманом. Часть реестровых казаков, не желая оказаться под властью султана, перешли на сторону королевских войск, предпочитая сражаться вместе с ними против "басурман".
   Многие историки склоняются к мысли, что для весенне-летней кампании Хмельницкому удалось мобилизовать не более 70-80 тысяч, поэтому без Ислам-Гирея он не рисковал начать свое выступление, чем и объясняется его кажущаяся пассивность в феврале -марте 1651 года, хотя, в принципе, помимо Глуха к Виннице во время ее осады спешил также и левобережный Полтавский полк.
   По сообщениям московских послов и гонцов, что были тогда в Крыму известно, что в этот раз поход должен был возглавить нуреддин-султан ( то есть кто-то из ханских сыновей), выступление которого из Крыма началось 27 февраля. Но при этом Ислам-Гирей предупредил его, чтобы он был осторожен. Если казаки начнут побеждать поляков, хан сам подойдет к нему на помощь, но, если перевес окажется на стороне поляков, то пусть возвращается домой, так как казаки люди по натуре склонные к предательству и верить им нельзя. В распоряжении нуреддин-султана находилось около 4000 крымских татар, а еще у Хмельницкого в эту пору была некоторая часть ногайцев и буджацких татар.
   Причина подозрительности и недоверия со стороны Ислам-Гирея заключалась, скорее всего, в том, что запорожский гетман стал сноситься через его голову со Стамбулом, где в нем видели вассала султана. Но таким же вассалом султана был сам Ислам-Гирей, молдавский и румынский господар, князь Ракочи, поэтому получалось, что из вассала крымского хана, равного, например, Тугай -бею, Хмельницкий приобретал равный ему статус. Теперь вопросы оказания помощи гетман решал не с ним, а она должна была оказываться по приказу султана. С другой стороны, Ислам Гирею было известно, что гетман пытается получить помощь от Ракочи и Бессараба, а главное, устанавливает тесный дипломатический контакт с Москвой, что уже напрямую угрожало интересам и хана и султана.
  
   Глава вторая. Мартовский собор 1651 года
   Для опасений хана имелись вполне серьезные основания. Год назад, когда в Варшаву прибыли московские послы для продления Поляновского мира, их позиция была выгодна Хмельницкому и тогда поляки обоснованно опасались, что "вечное докончанье" продлено не будет. Однако слухи о готовящемся походе казаков и татар на Москву, а главное-отказ Хмельницкого выдать самозванца Анкудинова, вынудили царя пролонгировать мирный договор и занять нейтральную позицию в отношениях с Хмельницким, поскольку велика была опасность повторения Смутного времени. Новый самозванец мог быть возведен на московский престол казацкими и татарскими саблями при поддержке поляков.
   Однако, поход гетмана на Молдавию сразу расставил все по своим местам. Доклады Протасова, Богданова, Унковского убедили царское окружение, что бояться казаков пока ими руководят Хмельницкий и Выговский, не стоит и что гетман реально желает принять московское подданство. Окончательно убедили царя и бояр в этом старец Арсений Суханов и митрополит Гавриил, побывавшие в ноябре в Чигирине и возвратившиеся в Москву 18 декабря. Перед ними Хмельницкий поставил вопрос прямо: или царь принимает его с Войском Запорожским в свое подданство, либо он уходит под протекторат турецкого султана. К сожалению, в московских архивах документов о докладе этих духовных особ не сохранилось и не вполне понятно, было ли официальное обращение от Войска о переходе в подданство царя либо имелось лишь личное письмо гетмана об этом. Похоже, что официального обращения от Войска Запорожского все же не было, так как оно не фигурирует в актах собора, начавшего свою работу 1 марта 1651 года именно в то время, когда Хмельницкий вел с ханом переговоры об усилении корпуса нуреддин-султана, начавшего выдвигаться из Крыма 27 февраля.
   В царских грамотах о созыве собора, направленных на места в 20-х числах января, объявлялось, что он созывается "для нашего царственного и великого и земского и литовского дела". Основной смысл созыва собора заключался п получении согласия на разрыв Поляновского мира, а обоснованием для него являлись те "обиды", о которых шла речь у царских послов с польским правительством в Варшаве прошлым летом. В перечне обоснований для разрыва мира, мельком отмечалось, что гетман запорожский просит царя принять его под свою руку иначе грозит перейти в подданство к султану, чего допустить нельзя, так как альянс казаков, татар и турок станет вечной угрозой для Москвы.
   Духовная часть собора не возражала против разрыва договора о мире с Польшей и "принятии гетмана и черкас" под царскую руку.10 марта те же вопросы были поставлены перед остальной частью собора, однако к какому мнению пришли бояре, дворяне, служилые торговые, " и всякого чину люди" неизвестно, так как документов об этом нет. Все же, надо полагать, что согласие было получено и от этой части собора, однако царское правительство, заручившись поддержкой собора, все же не решилось на разрыв с Польшей. Причиной этого, скорее всего, явилась нехватка времени. Дело в том, что в марте в Москве уже были известны подробности начала новой военной кампании, в том числе и гибели Нечая, и царь с боярами просто решили дождаться, чем закончится новая война казаков с поляками или, как сказали бы сейчас, "антитеррористическая операция по наведению конституционного порядка". Ведь велика была вероятность того, что казаки могут потерпеть сокрушительное поражение и тогда разрыв мира с Польшей утратит смысл. Есть мнение, что царь умышленно решил повременить с разрывом Поляновского мира, рассчитывая на то, что население правого берега Днепра самостоятельно уйдет в московские земли, а за ним потянется и все Войско Запорожское. Можно также предположить, что Выговский, который уже давно сотрудничал с Москвой за спиной гетмана, сообщил царским посланникам, что гетман, хотя и заигрывает с Турцией, реально переходить в турецкое подданство не намерен. Как бы то ни было, но, если решение мартовского собора имело место на самом деле и было положительным, официально оно не объявлялось , от Хмельницкого скрывалось и каких-либо юридических или политических последствий не повлекло..
   Одновременно с созывом собора, в конце января к Хмельницкому в Чигирин был направлен Ларион Лопухин, которому было поручено ответить Хмельницкому по существу его просьбы о принятии под царскую руку. О чем конкретно он вел переговоры с гетманом неизвестно, однако, из инструкции, данной ему в Москве видно, что цель приезда касалась больше дела Анкудинова. Относительно же принятия Войска Запорожского под царскую руку Лопухин должен был занять уклончивую позицию, объясняя, что Москва пока к такому шагу не готова, однако будет воздействовать на поляков дипломатическими средствами и согласна стать посредником в их отношениях с королем.
   Под Белой Церковью в ожидании хана гетманское войско простояло до начала апреля, опустошив весь прилегающий к ней район. Когда провианта и фуража стало катастрофически не хватать, Хмельницкий отвел полки к Кальнику ( на расстояние примерно ста километров к западу). Сюда 7 апреля прибыло посольство от султана с подарками для нового вассала ( парадная одежда и сабля), письмами самого султана, а также константинопольского патриарха с заверениями, что султан пришлет ему в помощь столько войск, сколько нужно. Ходили слухи, что Лупулу, Бессарабу и Ракочи под страхом смерти было приказано выступить на стороне Хмельницкого, но скорее всего, реальной почвы эти слухи под собой не имели.
   Есть сведения, что немного раньше, еще под Белой Церкоаью,у Хмельницкого побывал и гонец с письмом от Януша Радзивилла. Хотя гетман и надеялся на нейтралитет Литвы в предстоящей кампании, однако, полки Небабы и Шумейко получили приказ прикрывать линию разграничения со стороны Чернигова, а Жданович и Гаркуша в районе Припяти. Позднее, в начале июня, когда стало ясно, что Радзивилл намерен присоединиться к королевскому войску, Небаба, чтобы отвлечь его от этого похода, бросил 8 тысяч конных казаков и 14 гуляй-городков на штурм Гомеля. Особой пользы это не принесло, так как князь послал к королю брата Богуслава с рейтарскими хоругвями, а сам открыл военные действия в районе Припяти.
   Польское правительство весной 1651 года направило своих послов ( Витовского и Обуховича) в Москву для ведения переговоров, но они закончились безрезультатно, как и попытка Венеции примирить поляков с казаками и совместно ударить на турок.
   Единственно чего добился король в результате всех попыток получить помощь для войны с казаками, это разрешение австрийского императора набрать в своих землях несколько тысяч наемников, а папа римский передал для него через своего нунция освященный меч и шелом, а для королевы золотую розу и частицу святого креста в ларце.
   В связи с этим приходилось надеяться только на свои силы в противостоянии ( как думали поляки) с казаками, татарами, молдавским и румынским господарями, Ракочи и самой Портой. О планирующемся созыве посполитого рушения в нескольких воеводствах король объявил еще 5 января, но универсал о сборе шляхты в район Сокаля издал только 20 апреля. Почему Ян Казимир так явно протянул с созывом ополчения не понятно, ведь он знал, что Хмельницкий уже движется в сторону Гончарихи, распустив полки по северу Киевского воеводства, частично Волыни и Подолии в ожидании хана. Возможно, что король колебался с началом похода под влиянием венецианского посла, который настаивал на переговорах и присылке новой комиссии. Не исключено, что поэтому не особенно торопился и запорожский гетман, которому все равно предстояло ждать хана.
   На фоне всех этих дипломатических интриг польный гетман Калиновский, находившийся с жалкими остатками своего войска в Каменце, чувствовал, что дальше оставаться здесь нельзя. Казаки подступали все ближе к Каменцу, грозя отрезать его от Потоцкого, стоявшего севернее у Владимира и от короля, собиравшего посполитое рушение у Сокаля. На военном совете было решено оставить Каменец и выступить на соединение с королем, от которого почти в то же время был получен приказ аналогичного содержания. 7 мая Калиновский, разрешив каждой гусарской хоругви взять с собой не более 12 подвод, ушел к Сокалю, а через день к Каменцу подошел казацкий корпус генерального есаула Демьяна Лисовца. Попытавшись взять Каменец штурмом, Лисовец, видя, что горожане сдаваться не намерены, оставил здесь несколько сотен казаков, а сам возвратился к Хмельницкому. Об осаде Каменца существует много мифов, выдуманных поляками, останавливаться на которых не вижу смысла.
   Если Лисовец и пытался преследовать польного гетмана, то ему это не удалось, слишком уж были размыты дороги. Все же обходя Зборов, к которому уже от Гончарихи подходил Хмельницкий, Калиновскому пришлось вступить на переправе через Серет в бой с татарами, но в целом все для него закончилось благополучно и ему удалось соединиться с королем.
   Между тем, Хмельницкий, простояв половину апреля в урочище Гончариха, к середине мая, не торопясь, подошел к Зборову, имея сведения, что король находится уже у Сокаля. Здесь к нему присоединились 6 тысяч татар во главе с нуреддин-султаном и таким образом их у Хмельницкого оказалось 14 тысяч. 6 мая сам хан выступил из Крыма со своим главными силами. По одной версии Хмельницкий не выступал без него против короля по личной инициативе, по другой хан запретил ему это делать. Согласно польским источникам у запорожского гетмана в это время было 12 полков по 12 тысяч казаков в каждом то есть около 150 тысяч в общей сложности), но артиллерии мало, всего 15 пушек. Численность войск Хмельницкого. возможно определена правильно, если учесть, что в состав этих 150 тысяч входило изрядное число обозной обслуги и просто примкнувших в последний момент к войску добровольцев, которые и сыграли впоследствии роковую роль под Берестечком. С учетом этих соображений, боевая часть армии Хмельницкого по всей видимости не превышала 70-80 тысяч. Состояние казацкой пехоты польские источники оценивают в целом как хорошее, но казацкая конница выглядела слабой.
   В этот период времени Хмельницкий отправляет к Ракочи и Лупулу Павла Яненко (М.С.Грушевский называет его свояком гетмана) будущего тестя Петра Дорошенко, но миссия эта особым успехом не увенчалась.
   Станислав Освенцим и Альбрехт Радзивилл сообщают, что в середине мая вскрылась измена жены Хмельницкого, которая дарила своему любовнику золотые вещи из личной сокровищницы мужа. По версии первого гетман сам узнал об этом и приказал повесить обоих на воротах своей резиденции в Чигирине, по версии Радзивилла это сделал Тимофей. Как бы ни было на самом деле, но для 56- летнего Хмельницкого эта семейная трагедия явилась серьезным ударом.
  
   Глава третья. Бегство хана
   Этот год для Хмельницкого с самого начала складывался неудачно. Поляки все время опережали его, перехватывая стратегическую инициативу, а он, имея полную возможность диктовать им условия игры, постоянно опаздывал. Выступи он из Чигирина двумя неделями раньше-не было бы похода Калиновского и его февральско-мартовского триумфа. Вышли он генерального есаула Лисовца к Каменцу тремя днями раньше, войско Калиновского прекратило бы свое существование. Не простой он почти месяц в районе Гончарихи, имелась полная возможность разгромить королевское войско по частям в процессе его формирования. Но он не решился на этот шаг, в стоявшем в бездействии войске в это время началась эпидемия и только для вывоза трупов понадобилось 400 возов.
   Король также почти месяц простоял под Люблином, поскольку необходимо было урегулировать споры между влиятельными магнатами ( в т.ч. Любомирским) , а также уладить конфликт Потоцкого и Калиновского, которого коронный гетман не хотел видеть своим заместителем.
   Как обычно, шляхта на созыв ополчения отозвалась вяло и к середине мая собралось всего около 7 тысяч человек. Вначале Ян Казимир намеревался выступить от Люблина к Константинову, но узнав, что казаки уже находятся в том районе, назначил сборным пунктом Сокаль, куда 16-17 мая подошел и сам. Сюда же стала прибывать и шляхта, входившая в состав посполитого рушения.
   С 27 мая по 5 июня король проводил смотр своей коннице, численность которой составила в общей сложности с венгерскими хоругвями примерно 26 тысяч. Но собственно посполитое рушение стало активно собираться после 7 июня очень значительно пополнив королевскую армию, но и заодно внеся в нее изрядную долю беспорядка. К этому времени все громче стали роптать ветераны Калиновского, потерявшие все свое имущество под Каменцем и ничего не получившие взамен. Король при всем желании ничем не мог им помочь, в войсковой кассе денег, как обычно, не было. Пришлось даже применить контрибуцию к сокальским горожанам ( как это сделал Вишневецкий во Львове) и обратиться к магнатам, находившимся в самом войске за пожертвованиями. Но денег все равно не хватило и ветераны Калиновского согласились воевать в кредит, поверив слову короля, что по окончанию кампании с ними произведут полный расчет.
   Если позиция под Сокалем была пригодна для сбора ополчения,то для сражения она не годилась, так как здесь негде было развернуться, тем более такому огромному войску. Однако, разведка в польском войске была организована плохо, поэтому о намерениях Хмельницкого было мало что известно. Сумятицу вносил и сам король, который вопреки существующему обычаю, взял на себя непосредственное руководство войсками, чем оба гетмана и другие военачальники были недовольны.
   В конечном итоге, простояв под Сокалем несколько недель, король решил занять более выгодную позицию и переместился южнее за реку Стырь на обширное поле у местечка Берестечко. Воспользовавшись нерешительностью казацкого гетмана, стоявшего уже под Вишневцом, поляки получили возможность хорошо укрепить свой лагерь, имея в своем тылу за рекой Берестечко.
   Наконец подошел хан с татарами. Вел с собой не только своих подданных, но также силистрийских, урумельских, добружских татар, а также пять тысяч турок. В его войске были волохи и горцы - полчища, созванные от моря Каспийского Однако доверять этим союзникам было трудно, так как еще в Крыму они открыто заявляли, что, если польско-литовское войско окажется сильнее их и казаков, то воевать они не станут, а захватив на Украине полон, вернутся домой. Сам Ислам- Гирей в этот раз шел на помощь Хмельницкому без энтузиазма, только по приказу султана. Он был недоволен тем, что Хмельницкий не выступил с ним на Москву, с которой, к его неудовольствию, дружил. Запорожский гетман о настроениях, царивших среди татар, знал, но другого выхода, как довериться Ислам Гирею, у него не было. Соединившись вместе, казаки и татары 18 июня появились в виду польского лагеря под Берестечком.
   Конечно, было бы ошибкой представлять, будто Хмельницкий весь май и июнь простоял в Гончарихе со всем войском без движения, не выходя за пределы табора. На самом деле казацкие отряды постоянно передвигались по всему краю, в первую очередь, с целью заготовки фуража и провианта, но также и для того, чтобы инициировать восстания крестьян в тылу и на флангах королевской армии. У казаков была хорошо организована разведка, поэтому Хмельницкий знал о всех передвижениях Яна Казимира. Для него не составляло тайны, что основной проблемой польской армии являлся обоз, состоявший из нескольких сотен тысяч возов, который создавал огромные проблемы в походе и, особенно, при переправе войск через реки и речушки. Королевская армия, сведенная в десять дивизий, очень медленно двигалась к Берестечку, отстоявшему , по сообщению М.С.Грушевского от Сокаля в 10 милях ( то есть немногим больше 40 км, хотя сейчас путь между ними по шоссе составляет около 90 км) тремя различными дорогами, а когда, наконец, переправилась через Стырь, то солдаты за пять дней перехода настолько устали, что даже, вопреки всем правилам, улеглись отдыхать прямо на землю, не оборудовав лагерь.
   Почему же Хмельницкий, столько раз громивший поляков именно по частям и на переправах, в этот раз оставался бесстрастным созерцателем того, как беспорядочно передвигавшееся королевское войско благополучно переправилось через Стырь и без всяких помех оборудовало укрепленный лагерь? Обычно эту странную медлительность гетмана принято объяснять стремлением подождать хана, который явно запаздывал, но, по всей видимости, дело было не только в этом. Создается впечатление, что он не столько боялся поляков, сколько опасался собственных воинов, как казацкой черни, так и присоединившихся к ним крестьян. После смерти Кривоноса, гибели Кречовского и Нечая рядом с ним не осталось ни одного полковника, который бы пользовался непререкаемым авторитетом в казацко-крестьянском войске. Дженджелей отличался непомерной жестокостью, Мартын Небаба, признанный крестьянский вождь, был отправлен гетманом против Януша Радзивилла, Мартына Пушкаря, преданного сторонника Хмельницкого, еще мало кто знал на Правобережье, Антон Жданович оставался в Киеве. Воронченко, Носач, Шумейко, Глух, Громыко не отличались особыми качествами военачальников. Иван Богун - герой обороны Винницы в силу молодости тоже был еще мало кому известен. Гетман, памятуя уроки предыдущих казацких восстаний, хорошо помнил судьбы Наливайко, Сулимы и других казацких вождей, поэтому понимал, что в случае поражения, казацкая чернь и холопы без колебаний выдадут его полякам, от которых ему ничего хорошего ждать не приходилось. Поэтому он и не предпринимал никаких попыток атаковать короля до прихода хана, видя в Ислам- Гирее единственную защиту от своих же людей в случае военной неудачи.
   Когда, наконец, казацко-татарское войско подступило к Берестечко, произошли первые столкновения польских и казацких разъездов. Узнав об этом, король приказал выстроить войска в предполье перед лагерем и быть готовыми к бою.
   Место для польского лагеря, растянувшегося на добрые полмили, было выбрано удачно. Для оборудования лагеря у поляков было достаточно времени и в нем свободно разместились все 150-160 тысяч солдат королевского войска. Согласно польских источников эта численность складывалась из сорока тысяч коронных войск, такого же количества ополчения и примерно 70-80 тысяч оруженосцев, слуг, обозной челяди. Правда в официальном перечне, .известном благодаря Голинскому, указано 155 тысяч поляков и 20 тысяч немецкой пехоты. С тыла польский лагерь прикрывала Стырь, а с левого фланга- ее приток болотистая речка Пляшевая, вокруг которой в нескольких милях от лагеря начиналось сплошное болото. Правый фланг польского построения был защищен еще одним мелководным притоком Стыри речушкой Сытенькой ( что не позволяло бы татарам применить свой излюбленный маневр флангового охвата, а по фронту, сколько было видно глазу, раскинулся огромный луг с небольшими лесистыми возвышенностями. С юга эта местность ограничивалась еще одним притоком Стыри- известной уже читателю рекой Иквой. На противоположном конце этого обширного поля милях в трех-четырех от поляков сосредотачивались первые казацкие и татарские отряды. Небольшие их разъезды рассыпались по всей округе, поджигая близлежащие хутора и строения, и даже захватили несколько сотен польских лошадей, выпасавшихся на пастбище вместе с челядью. Некоторые, наиболее отважные казаки и татары подъезжали к польским позициям, вызывая охотников на бой, но поляки по приказу короля не двигались с места. Так продолжалось до самого вечера, солдаты устали стоять в строю без движения и, наконец, Конецпольский предложил коронному гетману атаковать противника, на что получил согласие. .
   Александр Конецпольский не был наделен полководческим талантом, но зато отвагой и боевым задором обладал с избытком. Получив разрешение, он со своими хоругвями отделился от войска и направился к противнику, однако коронный гетман остановил его и отдал распоряжение коронному маршалу Юрию Любомирскому присоединиться к полку коронного хорунжего. Спустя минут двадцать оба полка врезались в передовые части татар и закипела кровавая битва. Сражение проходило на таком удалении от польского лагеря, что сражавшиеся даже не были видны, но Потоцкий все же направил им на подмогу шесть казацких хоругвей князя Иеремии Вишневецкого и роту гусар собственного поручика Стефана Чарнецкого, как и он сам недавно освободившегося из татарского плена. В конечном итоге, татары обратились в бегство, а гордые одержанной первой, пусть и небольшой, победой поляки, не стали преследовать их ввиду наступления ночи и возвратились в лагерь.
   В течение всей ночи татарские отряды постепенно заполнили противоположный от польского лагеря конец поля, а казацкие полки, подошедшие со стороны Пляшевой, стали наводить мосты через речку и гати через болото. О численности татарского войска есть различные толкования. Многие считают, что их было 80-100 тысяч, но официальная реляция польского командования называет 50 тысяч. По сведениям, добытым от захваченных в плен казаков численность армии Хмельницкого составляла 200 тысяч, но официально польской стороной сообщалось о ста тысячах. То есть объединенные силы казаков и татар были примерно равны численности польского войска.
   Опасаясь внезапного штурма лагеря, Потоцкий утром следующего дня вывел часть войск за валы, выстроив их в предполье, но противник не переходил к активным действиям, ограничиваясь джигитовкой и вызовами на герц. Польские командиры, помня о том, что осмотрительность полководцев укрепляет мужество солдат, внимательно следили за действиями татар, не позволяя вовлечь себя в заготовленные заранее засады. Однако, когда татары, утратив осторожность, кинулись на правый фланг поляков, полки воевод: брацлавского Станислава Лянцкоронского и подольского Станислава Потоцкого отразили их натиск и сами контратаковали основные силы татар, заставив их отступить.
   К полудню хан бросил в бой всю орду. Татары заполнили все поле, готовые к битве, а казаки в это время по наведенным через Пляшевую и болото мостам и гатям переправляли свои возы, артиллерию и основную часть войск, выбрав место для обустройства табора напротив польского лагеря. Справа казацкий табор прикрывала Пляшевая, в тылу находилось обширное болото, тянущееся до истоков Иквы, а левый фланг был защищен татарским кошем.
   Между тем, по всему полю завязалось ожесточенное сражение. Коронный гетман бросил в бой свой собственный полк, полки Юрия Любомирского и подскарбия литовского, которые в первом наступательном порыве оттеснили татар в центр поля далеко от своих войск. Хан, заметив, что поляки не получают подкреплений, усилил натиск. Спустя несколько минут все смешалось в водовороте битвы, татарские бунчуки развевались рядом с польскими знаменами, сразу было даже трудно разобрать, где свой, а где враг. Поляки, более искушенные в фехтовании, оказались в лучшем положении, но все равно несли большие потери. Сраженный кривой татарской саблей, свалился под копыта своего коня каштелян галицкий Казановский, погиб в схватке с татарским мурзой староста люблинский Юрий Оссолинский, пал на поле боя вместе со всей своей хоругвью ротмистр Иордан. В ходе двухчасового боя чудом уцелел староста яворский Ян Собесский ( будущий польский король), потерял всю свою охрану коронный маршал Любомирский. Многие поляки получили тяжелые ранения, было даже утрачено знамя коронного гетмана.
   На другом фланге мужественно отбивался от наседавших татар воевода брацлавский Станислав Лянцкоронский, в жестокой схватке погиб его брат Сигизмунд Лянцкоронский, сложил голову полковник Ян-Адам Стадницкий и многие другие.
   Нет сомнения, что, если бы казацкая пехота поддержала татар, то сражение под Берестечком закончилось бы в тот же день, но казаки были заняты переправой через Пляшевую, а также оборудованием табора, и существенной поддержки татарам оказать не смогли.
   Исход этого непродолжительного боя решил Станислав Потоцкий, отбросивший быстрым и стремительным движением своего полка противника к центру поля, а затем, заставив его отступить по всему фронту.
   Татары, сражавшиеся в этот день храбро и мужественно, потеряли по меньшей мере 1000 своих воинов, в том числе, много знатных мурз, среди них и надежного друга Хмельницкого перекопского властителя Тугай-бея.
   Около четырех часов дня татары возвратились в свое расположение, а поляки, потерявшие около 700 человек, отправились в лагерь. Военные действия прекратилось и обе стороны стали заниматься уборкой мертвых тел с поля сражения.
   В польском лагере царило уныние. Тяжелые потери, понесенные от одной лишь татарской конницы, в то время, когда казацкая пехота и артиллерия даже еще не вступали в бой, посеяли уныние среди солдат. Король даже настаивал на том. чтобы ночью всеми силами ударить на казацкий табор, пока он не сформирован, но, в конечном итоге, военный совет убедил его не делать этого.
   Крымский хан был разъярен и обвинял Хмельницкого в том, что тот обманул его, преуменьшив силу польско-литовского войска, и твердо заявил, что ожидает от гетмана победы, в противном случае татары не будут класть свои головы за казаков.
   На следующий день в пятницу, густой туман окутал все поле. В 9-м часу утра он стал постепенно рассеиваться и король приказал войску выступать в поле, где оно в правильном строю расположилось на месте, удобном для битвы. Казаки в течении всей ночи были заняты переправой войска и табора через болото. С утра они показались на возвышенностях в огромном количестве и после того, как туман рассеялся, им открылся вид на польское войско, выстроившееся в боевом порядке. По воспоминаниям очевидцев, оно расположено было следующим образом: в середине стояла пехота, рейтары, артиллерия и гусарский королевский полк; на правом фланге: впереди каштелян краковский (гетман великий Николай Потоцкий) со своим полком, и маршал коронный (Юрий Любомирский); за ними в резерве полки: воеводы брацлавского (Станислава Лянцкоронского), хорунжия коронного (Александра Конецпольского) и подканцлера литовского (Льва Сапеги), а также поголовное дворянское ополчение - воеводств Великой Польши и Мазовии. На левом фланге сосредоточились полки: воеводы подольского (Станислава Потоцкого), воеводы черниговского (польного гетмана Мартина Калиновского), который и начальствовал этим флангом, воеводы брестского (Симона Щавинского), воеводы русского (князя Иеремии Вишневецкого), каштеляна черниговского (Яна Оджывольского) и старосты калусского (Замойского); в резерве за ними стояло дворянское ополчение воеводств: краковского, сандомирского, ленчицкого, серадзкого и других. Лагерь защищали наемная пехота и челядь.
   Казацкое войско выстроилось, растянувшись на целую милю впереди своего табора, который казаки не успели до конца оборудовать, а левый фланг Хмельницкого прикрывала татарская конница.
   Никто из противников не рисковал первым начать сражение. Казаки, передвинув табор на одну из возвышенностей, открыли оттуда артиллерийский огонь по позициям поляков, те в свою очередь, обстреливали из орудий темнеющие на расстоянии полумили от них казацкие ряды. Так продолжалось до трех часов пополудни.
   Нерешительность и короля, и запорожского гетмана была вызвана не страхом, а трезвым расчетом. Оба полководца знали силу друг друга и отдавали должное противнику, памятуя о том, что войну редко ведут по заранее разработанному плану, чаще война сама выбирает пути и средства. Сейчас же при фактическом равенстве сил, невозможно было заранее предсказать исход битвы. Хан с татарами стоял в глубине поля, прикрывая левый фланг Хмельницкого, и, тем более, не имел желания первым открывать сражение.
   Убедившись, что казаки не хотят начинать битву, король созвал на совет командиров, чьи хоругви находились поблизости, и стал выяснять их мнение по поводу того, что предпринять- начинать сражение или перенести его на следующий день ввиду скорого приближения сумерек. Победила точка зрения Иеремии Вишневецкого о том, чтобы атаковать противника немедленно. Король согласился и дал приказ к началу битвы. Хоругви Иеремии Вишневецкого и восемнадцать хоругвей кварцяного войска под звуки труб и грохот барабанов начали атаку. Едва заслышав сигнал к началу битвы с польской стороны, в наступление ринулась казацкая конница и пехота, оставив далеко позади левый фланг, где находились татары. В поддержку князя Вишневецкого король послал ополчение краковского, сандомирского и других воеводств. В первые же минуты боя противники смешались друг с другом и поле боя стало затягивать пушечным и ружейным дымом. Стрельба велась с обеих сторон и порой даже непонятно было, по кому ведет огонь артиллерия.
   Но так продолжалось недолго. Железные хоругви Иеремии Вишневецкого при поддержке кварцяного войска и ополчения стремительным броском рассекли казацкую конницу и, смяв пехоту Глуха, Носача и Пушкаря ударили прямо по табору, который казаки передвинули на одну из возвышенностей, но не успели сковать возы одного из его углов цепями. Сражение закипело прямо внутри табора, где казацкие канониры били в упор по прорвавшейся внутрь коннице, а пехота вступила смертельную схватку с "крылатыми" гусарами. Поляки стали нести чувствительные потери и вынуждены были отступить. Ислам-Гирей, рядом с которым находился Хмельницкий, оставивший командовать в таборе Дженлжелея, приказал своим татарам прийти на помощь казакам и те тоже ринулись в битву, мощным ударом отбросив хоругви Вишневецкого к позициям, с которых они начали атаку, дав возможность казакам восстановить табор.
   Казалось, еще немного и ряды поляков будут окончательно смяты, но в это время в бой вступила королевская гвардия и литовская кавалерия князя Богуслава Радзивилла. В первых рядах этого корпуса выдвинулась артиллерия генерала Пржыемского, открывшая губительный огонь по татарской коннице. Картечь, бившая в упор, производила опустошение в рядах татар, которые, не выдержав огня артиллерии, откатилась назад, а затем и вовсе обратилась в бегство. Возникшая внезапно паника перекинулась и на тех татар, которые не участвовали в сражении. Первыми дрогнули хан и окружавшие его мурзы, ударившись в беспорядочное бегство, за ними устремились и все татары за исключением нескольких тысяч всадников, прикрывавших это паническое отступление. Ворвавшись на территорию коша, поляки застали там брошенные кибитки с татарскими женами и детьми, быков, оставленное имущество.
   Казаки, видя, что остались без союзников, обратившихся в непонятное бегство, укрылись в таборе, оставив поле сражение в распоряжение противника. Но напрасно казацкие полковники искали своего гетмана- его в таборе не было.
   Позорное бегство хана со всей ордой в мгновение ока изменило расстановку сил на поле брани. Окруженные со всех сторон польскими хоругвями казацкие полки вынуждены были отступать с большими потерями, а порой и просто бежать с поля боя, чтобы укрыться в таборе за рядами возов. Поляки преследовали и рубили их яростно, без жалости и снисхождения, и даже ворвались в незамкнутый табор, но были выбиты оттуда казацкой пехотой. В течение вечера и ночи казакам удалось сковать табор цепями и, подвинув его ближе к Пляшевой, обнести валом.
  
   Раздел четвертый. От Берестечко до Белой Церкви.
   Глава первая. Бегство Хмельницкого.
   Тот факт, что в самый ответственный момент сражения, когда татары дрогнули, хан и его мурзы покинули поле боя, увлекая за собой основную массу своего войска, не вызывает особого удивления и вполне объясним. Победа над королевскими войсками позволила бы Хмельницкому диктовать королю и сейму те условия, которые ему были нужны и участие хана в этом процессе сводилось бы к нулю. Добившись удовлетворения своих требований, он из гетмана запорожского войска, почти автоматически превращался бы в русского князя, а дальше либо оставался в составе Речи Посполитой только теперь уже в ином качестве, либо же переходил под протекторат Порты И тот, и другой вариант Ислам-Гирея не устраивал, так как ему было желательно сохранить Хмельницкого в своих вассалах и использовать казацкое войско в своих целях. Проще говоря, хану выгодно было поддерживать перманентное состояние войны казаков с поляками, что уже на протяжении трех лет приносило ему большой ясырь без больших усилий. Сложившееся соотношение сил поляков и казаков его вполне устраивало и добывать Хмельницкому победу кровью тысяч своих подданных у Ислам-Гирея желания не было.
   Кроме того, если вспомнить инструкции Ислам-Гирея нуреддин-султану перед выходом того с Крыма, то становится понятно, что он заранее решил в этот раз не особенно усердствовать в оказании помощи Хмельницкому. Первый же день сражения ясно показал, что королевское войско под Берестечком далеко не то же самое, что войско Потоцкого при Корсуне или народное ополчение при Пилявцах. В этот раз польская конница больше чем наполовину состояла из гусарских хоругвей, а кроме них в распоряжении короля имелось и несколько тысяч рейтар. Поляки располагали мощной артиллерией и достаточным количеством талантливых командиров, которые и без Потоцкого с Калиновским способны были решать тактические задачи, возникающие в ходе боя. Такую армию наскоком победить было нельзя и даже, если бы татарам с казаками удалось нанести серьезное поражение польской коннице, то штурм укрепленного лагеря унес бы жизнь десятков тысяч людей, в том числе и татар. Длительная же осада вовсе не входила в планы хана, которому важен был ясырь.
   Вот совокупность этих причин и привела к тому, что на третий день сражения хан вышел из боя, предоставив казакам самим продолжать битву. Внезапной трусостью татар в данном случае произошедшее объяснить нельзя, так как, пожелай того Ислам-Гирей, он через какой-то промежуток времени мог бы снова повернуть их в бой.
   Но вот относительно того, почему с ханом оказался и Хмельницкий, также оставивший поле сражения, существует несколько версий.
   Сам запорожский гетман месяц спустя в беседе с царским посланником Богдановым объяснял произошедшее тем, что хан выхватил его "прямо из казацкого табора, вывез в далекие места и к войску не пустил назад, непонятно зачем держал у себя неделю".
   Рассказ Выговского тому же Богданову полностью противоречит тому, о чем ему рассказывал гетман. По его словам, в разгар сражения хан "..со всеми своими людьми отступил от казацкого табора версты на три и гетман поехал ( еще с двумя) к крымскому хану и добивался, чтобы тот велел своим людям идти в бой... Крымский царь ответил гетману, что на него и его войско от поляков и их огня напал какой-то диковинный страх и они не хотят идти сражаться с поляками...а он крымский царь, посоветуется с гетманом и завтра пошлет своих людей на битву с поляками". Далее из рассказа Выговского следует, что он сам еще дважды приезжал из казацкого табора к хану, просил у него людей, но хан ответил ему, как и перед тем гетману. Тогда Выговский, якобы, возвратился в табор, дал указание казакам обнести его валом, а сам опять возвратился к хану, настаивая, чтобы тот отпустил гетмана. (Удивительно, но полковники, которых опрашивал Богданов подтвердили слово в слово о том, что генеральный писарь дважды приезжал в табор).Хан на это ответил, что они сейчас начнут совещание как быть дальше, но в это время поступило сообщение будто поляки с большими силами движутся на них и хан, бросив даже свой шатер, ударился в бегство, прихватив с собой его и Хмельницкого. Бегство продолжалось всю ночь и к утру они оказались в тридцати верстах от Берестечко (то есть получается где-то в районе Вишневца).Интересно, что, якобы на следующий день Выговскому удалось все же выпросить у хана тысяч двадцать татар и они под предводительством четырех мурз направились к Берестечко, но по дороге на татар снова напал непонятный страх и они вернулись назад.
   Каневский полковник Семен Савич, который сам в сражении не участвовал, но вел подкрепление к Берестечко, слышал от тех казаков, которые вырвались оттуда и которых он встретил в пути, что гетман и с ним еще 18 человек пытались догнать хана и упросить возвратиться. Гнались они за ханом всю ночь и ускакали от Берестечко больше чем на 20 верст. Когда же гетман все же догнал хана, тот объяснил ему,что не убегал с поля боя, а наоборот гнался за своими татарами, чтобы возвратить их к месту сражения. Якобы также полковник Иван Лукьянов, что был вместе с гетманом, получил в воскресенье универсал от Хмельницкого к войску, остававшемуся под Берестечком, чтобы оно во вторник было готово к бою. Мол, хан со всеми татарами придет им на помощь. Лукьянов ,якобы привез этот универсал в табор, все обрадовались и воспрянули духом, однако хан и гетман не появились. Якобы хан был готов к выступлению, но тут пошел дождь и Ислам -Гирей воспринял это как недобрый знак, даже выразив мнение, что на них напустили чары поляки.
   Достаточно сравнить эти три показания, чтобы понять простой факт: гетман и его писарь безбожно врут, а Савич передает выдумки и домыслы о бегстве Хмельницкого с ханом.
   А что же по этому поводу говорил сам хан? Сохранилась копия его донесения дивану, попавшая к полякам видимо, через Лупула. Ислам-Гирей объясняет уход с поля боя тем, что Ногайская орда самовольно вышла из битвы и забрав табуны Добруджской орды, пасшиеся в тылу, устремилась с ними на Украину. Он вынужден был броситься в погоню за ногайцами и, догнав их под Животовым, кого велел повесить, кому отрезать носы и уши. Хмельницкий бросился за ним, упрашивая возвратиться на поле боя. Хан согласился, но когда они прибыли под Берестечко,то оказалось, что поляки заняли место их бывшего коша и теперь татарской коннице негде было развернуться. Поэтому он повел татар под Львов и Замостье, где взял ясырь.
   Понятно, что хан также исказил картину происшедшего, но о том, что Хмельницкий присоединился к нему добровольно, он сказал истинную правду, как и о предлоге для того, чтобы покинуть поле сражения. Ведь султану не составляло бы труда проверить имел ли место конфликт между ногайцами и добруджанами.
   Причину бегства Хмельницкого наиболее правдиво и кратко объяснил Ст.Освенцим, по мнению которого гетман ,видя, что казацкий табор осажден, опасаясь выдачи его казаками и особенно хлопами, которых в войске было достаточно , просто укрылся у хана, чем избежал участи Наливайко,Павлюка и других предводителей казацких восстаний прежних лет. Заодно с ним убежал и Выговский, которого казаки уж точно выдали бы, не задумываясь. Кстати, об этом же сообщал в своем донесении польный литовский гетман Гонсевский на основании тех слухов, которые были широко распространены на севере Киевского воеводства.
   Правда, Мясковский и Голинский писали, что, по слухам, хан, якобы арестовал Хмельницкого , держал его под стражей и отпустил только за большой выкуп, который доставили из Чигирина. Кстати, эта версия прозвучала и в официальном донесении московских посланников царю. Но совершенно понятно, что подобные слухи-явная выдумка самих Хмельницкого и Выговского, которым нужно было как-то оправдаться перед своими людьми за то, что в самый тяжелый момент сражения они их бросили на произвол судьбы.
  
   Глава вторая. План Богуна.
   Действительно, положение, в котором оказалось брошенное ими войско после бегства татар с поля боя было незавидным. Осажденным очень крупно повезло, что в субботу и воскресенье поляки не мешали им оборудовать табор и проводить фортификационные работы, что с сожалением отмечает Станислав Освенцим, оставивший наиболее подробные воспоминания о событиях последующих десяти днях после бегства хана и Хмельницкого.
   В пятницу с наступлением темноты поляки возвратились на свои позиции, забрав с поля сражения своих погибших и раненых товарищей. До поздней ночи они славили Господа за одержанную победу, воздавали должное героям сегодняшней битвы Иеремии Вишневецкому, Николаю Потоцкому и другим военачальникам, отличившимся в ходе сражения. Окончательный разгром оставшихся в таборе казаков представлялся делом нескольких дней. Орда ушла далеко и хан, по всей видимости, возвращаться назад был не намерен.
   В казацком таборе настроение было совсем иным. Под покровом ночи казаки вынесли с поля своих павших товарищей, чтобы с наступлением дня предать их земле по христианскому обряду. Затем полковники собрались на раду. То ли Хмельницкий перед бегством оставил за себя Филона Джалалея (Дженджелея), то ли полковники сами выбрали его наказным гетманом этим вечером на малой раде, а может была проведена и черная рада, точно не известно, но особого желания командовать у него не было.
   Совет не пришел к общему мнению по поводу оценки ситуации, полковники решили прежде всего возвести валы вокруг табора, что в первую очередь диктовалось обстановкой, а затем действовать в зависимости от обстоятельств. Что касается отсутствия Хмельницкого, то, по-видимому, тогда же было решено объявить войску, что гетман с Выговским последовали за татарами, чтобы уговорить хана возвратиться назад.
   Всю ночь осажденные напряженно трудились, не сомкнув глаз, но зато утром перед изумленными поляками возникла настоящая крепость с земляными валами, частоколом, широким рвом и наводились дополнительные гати через болото в тылу казацкого войска. Правый берег Пляшевой пока что был свободным, оттуда можно было получать провиант с окрестных населенных пунктов и выпасать коней.
   21 июня ( 1 июля по н.с.) обе армии в основном отдыхали, серьезных столкновений между ними не произошло. Поляки обстреливали казацкий табор из пушек, казаки отвечали им огнем своей артиллерии. К обеду король отправил в Броды за крепостными орудиями, установленными там еще Станиславом Конецпольским, а осажденные, пользуясь передышкой, наращивали и укрепляли валы, углубляли ров. День прошел во взаимной перестрелке, не причинявшей серьезного урона ни одной, ни другой стороне. Однако с наступлением ночи поляки подвели шанцы под самый казацкий табор, перетащив туда часть орудий. С утра вновь завязалась артиллерийская дуэль, но теперь пушечные ядра из шанцев перелетали через валы и причиняли разрушения внутри табора.
   Богун, поднявшись на валы, заметил, что в шанцах кроме канониров, солдат почти нет. Посоветовавшись с Дженджелеем, он возглавил несколько сотен казаков и под огнем противника ворвался в шанцы. Казаки перебили канониров и обслугу, а пушки заклепали.
   На следующий день поляки установили орудия на одной из возвышенностей, где раньше стоял татарский кош, но две тысячи казаков во главе с Богуном согнали их оттуда и вывели на холмы пастись своих коней. Однако Конецпольский внезапным ударом конных хоругвей отбросил казаков к их табору, захватив пятьсот казацких лошадей. В течение дня поляки стали сжимать кольцо окружения, возведя мосты через Пляшевую выше и через болото ниже казацкого табора. Но и в распоряжении казаков осталось несколько мостов ( Освенцим считает,что их было три), по которым они переправлялись через речку и болото еще до начала сражения.
   В ночь на 25 июня Дженджелей, посовещавшись с полковниками и старшиной, принял решение предпринять всеми имеющимися силами атаку польского лагеря. Такое предприятие вполне могло закончиться успехом потому, что потери казацкого войска не были столь уж значительными и казаки сохранили всю свою артиллерию. Однако, в их планы внесла коррективы природа. Внезапно началась сильная гроза, продолжавшаяся почти всю ночь, и атаку пришлось отменить.
   На следующий день было решено вступить в переговоры. Король согласился принять казацких представителей: полковника Матвея Гладкого, наказного чигиринского полковника Крысу и войскового писаря, дав им аудиенцию на одной из возвышенностей, оставленных татарами. Условия капитуляции были достаточно суровыми. Казаки должны были выдать Хмельницкого, а до его розыска передать польской стороне в качестве заложников 17 представителей старшины. Король соглашался установить казацкий реестр в количестве 12 тысяч на условиях, определенных еще коронным гетманом Конецпольским в 1628 году. Польской стороне должны быть выданы все орудия, знамена и войсковые клейноды, в том числе гетманская булава, а также огнестрельное оружие.
   27 июня посланники казаков, за исключением Крысы, возвратились в табор с королевским письмом. Условия, предложенные польской стороной, обсуждались на черной раде. Против выдачи Хмельницкого возражений не было, но в остальной части казаки их отвергли, заявив, что согласны заключить мир лишь на основе статей Зборовской Декларации. Заподозрив, что Дженджелей склоняется к капитуляции на условиях предложенных королем, заодно решили отстранить его от власти и старшим войска выбрали Матвея Гладкого.
   Между тем, ситуация стала все больше складываться не в пользу казаков. На военном совете король предложил Иеремии Вишневецкому перейти на правый берег Пляшевой и блокировать мосты, по которым казаки переправлялись на ту сторону. Князь согласился, однако потребовал для себя пятнадцатитысячное войско. Оба гетмана стали возражать против этого требования , опасаясь, что останутся без самых отборных хоругвей.
   Тогда король поручил Станиславу Лянцкоронскому скрытно переправиться с двумя тысячами солдат на правый берег Пляшевой и перекрыть возможные пути отступления казаков за речку. Брацлавский воевода, разделявший мнение воеводы русского о том, что для такого дела нужно гораздо большее число солдат, все же спорить с королем не стал и в ту же ночь форсировал реку.
   Узнав об этом, в казацком лагере поднялось волнение. Появление поляков на правом берегу Пляшевой грозило полной блокадой табора. 29 июня была предпринята новая попытка вступить в переговоры с поляками, но Николай Потоцкий просто разорвал на глазах короля письмо с казацкими условиями мира, не став даже их оглашать. К этому времени из Бродов подтянулась крепостная артиллерия и поляки стали готовиться к штурму казацких укреплений. Гладкий- миргородский полковник, не пользовался большой популярностью у казацкой черни и, поскольку за три дня гетманства никаких мер, чтобы переломить создавшуюся ситуацию не принял, собравшаяся черная рада сместила вслед за Дженджелеем и его. Гетманом провозгласили Ивана Богуна, который за последние десять дней приобрел у казаков огромную популярность.
   На состоявшейся затем малой раде с полковниками и частью старшины, новый наказной гетман изложил свой план действий, заключавшийся в том, чтобы с наступлением ночи в строгой секретности навести новые гати через болото и укреплять и расширять те мосты , которые уже есть. Для этого нужно было использовать все подручные материалы от свиток до возов. Но было также решено, что в этой работе участвуют только реестровики, остальные не должна знать ничего до того, как все войско с арматой переправится на тот берег. .
   План, предложенный наказным гетманом, пришелся всем по нраву. В принципе, он не был новым, предложения перейти на правый берег Пляшевой поступало с самого начала осады казацкого табора, но наказные гетманы до Богуна не решались на этот шаг, предпочитая переговоры. Обеспокоенность вызывало лишь то, как начавшуюся переправу сохранить в тайне от примкнувших к войску посполитых, многие из которых привели с собой и семьи. Сейчас их в таборе находилось едва ли не больше, чем казаков.
   Днем 30 июня поляки продолжили обстрел казацкого табора, к счастью пока еще не из крепостных орудий. Казаки на стрельбу отвечали вяло, начав уже перемещать часть пушек ближе к берегу. Когда землю окутал ночной мрак, реестровые казаки стали наводить мосты и гати. В ход шло все, что попадалось под руку, вплоть до кунтушей, серьмяг и нательных рубах. Наконец, когда почти все было готово, Богун скрытно перешел с двумя тысячами конных запорожцев через мосты на правый берег Пляшевой. Казаки на поводах вели с собой коней, копыта которых обернули своими рубахами, чтобы не было слышно конского топота и тащили за собой артиллерию. По наведенным гатям стала переходить болото и казацкая пехота. Когда несколько тысяч казаков появилось на том берегу Пляшевой и их количество с каждой минутой увеличивалось, Лянцкоронский еще раз наглядно убедился, что князь воевода русский был совершенно прав, требуя в свое распоряжение пятнадцатитысячное войско. Брацлавский воевода был храбрый воитель, но не самоубийца, поэтому не сделав даже попытки задержать казаков, он отступил к своему лагерю. В свою очередь и Богун не стал атаковать его позиции, выстраивая переходящие полки на том берегу в походный порядок.
   В течение короткой июльской ночи под покровом темноты большая часть реестровых казаков сумела переправиться на правый берег Пляшевой, осталось перетащить сюда же оставшуюся в таборе артиллерию. После этого реестровики должны были организовать переход по гатям и всех остальных, кто примкнул к казакам в качестве не только солдат, но и лагерной обслуги. Однако, когда часть пушек оказалась на том берегу, а остальная артиллерия только начала переправу, кто-то из оставшихся в лагере и не посвященных в замысел наказного гетмана, поднял крик, что старшина и реестровики, бросив остальных на произвол судьбы, уходят из табора. Поднялась неизбежная в таких случаях паника. Люди устремились к гатям и мостам, под напором толпы эти хрупкие сооружения не выдержали. Многие из тех, кто переправлялся по ним, оказались в воде и болоте, артиллерия, которую не успели переправить, погрузилась в воду и пошли ко дну. Богун, наблюдая эту картину с противоположного берега, в ярости кусал ус, но помочь гибнущим в болоте людям ничем не мог.
   Поляки слышали шум, крики, женские вопли, поднявшиеся на рассвете в казацком таборе, и долгое время не могли понять, что там происходит. Наконец, решительный коронный хорунжий со своими хоругвями подступил к табору и, не встречая сопротивления, ворвался в него. Поняв, что казаки вырвались из уготованной им западни, а в таборе остались в основном безоружные крестьяне, поляки пришли в ярость и началась резня. Вскоре к Конецпольскому присоединились и остальные военачальники, на берег Пляшевой подъехал и сам Ян Казимир.
   Наблюдавшие эту картину с противоположного берега казаки, отдавая честь своим погибшим товарищам, обнажили головы, а затем в скорбном молчании полк за полком двинулись в направлении Константинова.
   Когда поле берестецкого сражения осталось далеко позади, полковников сочли за лучшее разделиться на небольшие группы и под командой куренных атаманов разойтись в общем направлении к Любару. Решили, что так проще будет находить и продовольствие и фураж. Что касается полковников и старшины, то для них сейчас было важнее всего выяснить судьбу гетмана. Хотя большинство из них были уверены, что Хмельницкий бросил их под Берестечком на произвол судьбы и присоединился к хану, опасаясь за свою жизнь, винить его в этом никто не осмелился. Ведь, в конечном итоге, единственное условие короля о капитуляции, на которое осажденные согласились , это как раз и была выдача полякам запорожского гетмана.
   Сейчас, когда завоевания казаков за три года кровопролитных сражений, оказались утраченными, все распри и взаимные претензии должны были быть отброшены в сторону. Ничто так не объединяет, как общий страх, а опасаться было чего- под угрозой оказалось само существования Запорожского Войска.
   Как это ни парадоксально звучит, но качества истинного полководца проявляются не столько в самой битве, сколько при победе в сражении. Слова как-то брошенные в лицо Ганнибалу в приступе гнева командующим его конницей: "Боги дали тебе талант одерживать победы, но не научили пользоваться их плодами" с полным основаниям можно отнести и к Яну Казимиру.
   Сразу после разгрома казацкого лагеря, король собрал военный совет, сообщив собравшимся, что он с кварцяным войском уходит из Берестечка на отдых во Львов.
   -Как это возможно, ваше величество?- удивился князь Вишневецкий.- Прекращение нашего наступления в самый решающий момент всей кампании позволит Хмельницкому вновь собрать войско и выступить против нас.
   Остальные члены военного совета тоже с нескрываемым недоумением на лицах переглянулись между собой Как сообщает Освенцим, произошла даже ссора короля с Вишневецким.
   -У наших наемников кончается срок контракта,-ответил князю Ян Казимир.- Они все равно без жалованья воевать не будут. А деньги реально можно получить только во Львове, да и то хватит ли их, чтобы заплатить всем, еще вопрос.
   -Это похоже на бегство,- не удержался воевода русский.
   -Князь обвиняет своего короля в трусости,- вспыхнул Ян Казимир,- а кто еще два дня назад отказался перейти Пляшевую и захлопнуть ловушку, в которую попали эти изменники? Это по вине князя они из нее выскользнули.
   Вишневецкий побагровел, бледный лоб его покрылся испариной, а рука непроизвольно потянулась к эфесу сабли, но он быстро опомнился и, бросив взгляд в сторону Лянцкоронского, который виновато опустил глаза, взял себя в руки. На колкость Яна Казимира он ничего не ответил, лишь желваки заиграли на его утомленном лице.
   Поняв, что незаслуженно оскорбил знаменитого воина, король смягчился:
   -Конечно же, наступление будет продолжено, от дальнейшей борьбы с изменниками мы не отказываемся. Пан коронный гетман,- повернулся он к Николаю Потоцкому,- со своим войском немедленно выступит к Белой Церкви. Его хоругви будут усилены немецкой пехотой, срок контракта с немцами у нас истекает не скоро. Все желающие могут присоединиться к нему. Великий князь Литовский уже на подступах к Киеву и, когда он возьмет город, оба наши войска соединятся. Таким образом, мы очистим всю Украйну от мятежников.
   На следующий день польское войско разделилось. Король с кварцяными хоругвями выступил в направлении Львова.. К нему присоединились Богуслав Радзивилл, Конецпольский, Корецкий и большая часть войска. Потоцкий, Калиновский, Вишневецкий, и примкнувшие к ним со своими надворными хоругвями магнаты двинулись в сторону Константинова. Раздел войска и уход короля с большей его половиной, в дальнейшем сыграл роковую роль, так как в распоряжении коронного гетмана осталось не более 30 тысяч солдат, чего в последующем оказалось явно недостаточно для ведения полномасштабных боевых действий, тем более на нескольких направлениях.
   Выше приведены подробности осады казацкого лагеря под Берестечком в основном по версии Станислава Освенцима, который добавляет, что после Гладкого наказным гетманом был избран Хмелецкий ( брат ротмистра Хмелецкого, который служил у Потоцкого), позднее вместе с Гладким казненный Хмельницким. Однако южнорусские источники не называют в числе гетманов ни Хмелецкого, ни Богуна, зато в народном фольклоре под Берестечком присутствует Нечай, который ссорится с Хмельницким и тот из-за этого оставляет войско. .Ходили также слухи, что хан вступил в переговоры с королем и был им подкуплен, другие утверждали, что предводитель ногайских татар Карачи-мурза был захвачен поляками в плен и за то, что они его отпустили, обещал увести татар с поля боя. Что тут скажешь- богатое воображение у малороссиян! Одна из характерных особенностей даже современных украинцев- верить слухам гораздо больше, чем официальным сообщениям и фактам.
  
   Глава третья. Возвращение гетмана.
   Если отбросить массу различных небылиц, слухов и домыслов о пребывании Хмельницкого в заложниках у хана, а оставаться на почве известных историкам фактах ( правда, фактов этих кот наплакал),то, по-видимому, он пробыл у Ислам-Гирея, ставка которого в то время располагалась где-то между Вишневцом и Ямполем ( не путать с Ямполем на Днестре) не больше недели. Затем его в окружении нескольких десятков казаков видят в Любаре, где он сделал кратковременную остановку. То есть это могло быть 5-6 июля, когда под Берестечком еще продолжалось сражение, как считал и Мясковский, побывавший в Любаре месяц спустя. Из Любара гетман отправился в Паволочь, откуда сейчас через Сквиру расстояние составляет 70 километров, но по прямой едва ли не вдвое короче.
   По-видимому, вскоре сюда стали прибывать и полковники. Со слов паволочского писаря какой-то польский офицер записал в дневнике, что первым здесь появился Хмелецкий, сообщивший, что казаки оставили табор под Берестечком. За ним явился Дженджелей, потом и другие, но при них было не более полутораста казаков, лишь у Пушкаря оказалось примерно 600 человек.
   Здесь же в Паволоче Хмельницкий получил известие о начавшемся наступлении Радзивилла на Киев, а также о том, что уманский полковник Глух у Синих Вод нанес поражение татарам за измену под Берестечком, чем хан был очень недоволен, судя из письма отправленного им Хмельницкому.
   Ротмистр Стрижевский ( видимо, тот самый,что захватил в свое время Бар), который был послан на разведку к Паволоче сообщал, что, собрав здесь полковников, Хмельницкий издал универсал к казакам, назначив для тех, кто готов к походу местом сбора Маслов Став ( на Роси),а остальных отправлял по домам, чтобы они вооружались и тоже сходились туда. Сам же гетман со своим штабом от Паволочи направились к Белой Церкви. Отсюда им был издан универсал к полковникам брацлавского, уманского, белоцерковского, винницкого и паволчского полков о сборе под Белой Церковью, а местом сбора остальных подтверждался Маслов Став.
   О том, что со стороны Литвы к Чернигову движется отлично обученная и отмобилизованная армия литовского гетмана Януша Радзивилла, запорожский гетман получил сведения еще в то время, когда он находился в Гончарихе. С целью отражения этих войск Хмельницкий заблаговременно приказал киевскому, нежинскому, переяславскому и черниговскому полковникам организовать оборону своих северных рубежей. Антон Жданович сосредоточил киевский полк в районе Чернобыля, где к нему присоединились несколько подразделений казаков других полков. Черниговский полковник Мартын Небаба разбил свой лагерь на реке Сож. Контролируя переправу на Припяти, Жданович со своими казаками в течении мая-июня сдерживал Радзивилла, не давая ему развить наступление. Все же в конце июня Радзивилл, подтянув свои силы, и, смяв казацкие заслоны, вышел к Чернигову, предприняв штурм города. Оборонявший его полковник Небаба допустил ошибку, преждевременно перейдя в контратаку, в ходе которой погиб. Его казаки, оставшись без своего полковника, дрогнули и обратились в бегство. Древний Чернигов оказался в руках Радзивилла. Одновременно польный литовский гетман Гонсевский нанес удар по казацким формированиям в направлении Овруча. С учетом изменившейся обстановки Ждановичу пришлось отступить к Киеву, где он попытался организовать оборону. Между тем, Гонсевский, развивая успех, разбил отдельные казацкие подразделения, сосредоточенные в направлении Овруча, разгромил на Ирпене полковника Гаркушу, вынудив его отступить, и в начале августа встретился в пятнадцати верстах от Киева с Ждановичем. Вот как описывал этот бой 7 августа 1651 года русский посол Г. Богданов: "Киевский полковник Онтон с казаками, не допуская польских людей до Киева, встретил за 15 верст, и польские люди с казаками учинили бой и бились во весь день. И казаки польских людей побили и до Киева их не допустили...". Однако, несмотря на проявленный героизм, сил для продолжительной обороны Киева у Ждановича не хватало. Да и город, в котором отсутствовал укрепленный замок, был для обороны мало пригоден. Тот же Богданов отмечал: "В Киеве города и крепостей никаких нет и в осаде сидеть от воинских людей негде". Киевский митрополит Сильвестр Косов понимал это, поэтому во избежание напрасного кровопролития и бессмысленного разрушения Киева советовал Ждановичу оставить город без боя. Такого же мнения был и печерский архимандрит Иосиф Тризна. Однако у Антона Никитича был прямой приказ гетмана оборонять столицу Древней Руси и поэтому он оказался перед нелегким выбором, как поступить. Зная крутой нрав гетмана, к тому же совсем недавно разгромленного под Берестечком, нужно было быть очень мужественным человеком, чтобы поступить наперекор его приказу. Но и для обороны Киева у полковника не было достаточных сил. В конце концов, по договоренности с корсунским полковником Мозырой, Жданович, рассчитывая в случае чего и на поддержку митрополита, решил оставить город с тем, чтобы затем попытаться отбить его, напав на радзивилловское войско прямо в Киеве. Взяв с собой все, что возможно и захватив многих мещан, не желавших оставаться в городе, казаки спустились на байдарах вниз по Днепру. 25 июля 1651 года войска Радзивилла вступили в древнерусскую столицу. Захватчики расположились в районе Софиевского собора, а сам князь занял резиденцию митрополита. Уберечь город от разграбления не удалось, так как литовские солдаты тащили все, что плохо лежало, не останавливаясь перед прямым разбоем. В городе начались пожары, сгорело несколько сотен каменных зданий и пять деревянных церквей. Богдан Хмельницкий, узнав о том, что Жданович сдал Киев, впал в ярость, грозил ему военным судом. Когда Жданович, оправдывая сдачу города, сослался на Косова, гетман написал гневное письмо митрополиту, упрекая его в том, что он вмешался не в свое дело: "ему, митрополиту, смерти боятися не годитца, хотя за православную християнскую веру и постражет, и он от господа бога венец воспримет".
   Но, в конечном итоге, гнев гетмана угас и он поддержал план Ждановича по освобождению Киева, выделив в его распоряжение дополнительные силы- белоцерковский и уманский полк, а также подразделение татар-волонтеров. План Ждановича строился на точном расчете времени и согласованности действий всех формирований, привлекавшихся для освобождения Киева. Предусматривалось, что мещане подожгут несколько городских домов для создания паники и отвлечения литовцев на тушение пожаров. В это время казаки корсунского полка должны были подплыть по Днепру и уничтожить литовскую флотилию, подав факелами сигнал Ждановичу. Полковник Гаркуша должен был нанести удар с юго-западного направления, а шеститысячный корпус Ждановича, скрытно поднявшись на челнах по р.Лыбедь, атаковать основные силы радзивилловцев. В принципе, для осуществления этого плана было достаточно сил и средств, однако он провалился в основном по вине Мозыры, который, не уничтожив литовские суда, преждевременно подал факелами сигнал Ждановичу. Бдительная литовская стража заметила это и эффект неожиданности был утрачен. Бой с Гаркушей и Мозырой завязался, когда казаки еще только подходили к городу, но им все же удалось отбросить литовцев к Золотым воротам. Здесь в битву должны были включиться татары, но они не форсировали Лыбедь и не пришли на помощь казакам, а флотилия Ждановича была атакована литовскими байдарами еще на Днепре и он вынужден был отступить, ругая Лукьяна Мозыру на чем свет стоит.
   Но все это произошло гораздо позже в августе и в начале сентября , а пока что Хмельницкий лихорадочно работал над доукомплектованием потрепанных под Берестечком казацких полков.
   В 20-х числах июля гетман перенес ставку под Корсунь, где и вступил в третий брак с Ганной, как принято считать, сестрой Василия Золотаренко, хотя по другим сведениям она была дочь полковника Филипца ( Филиппенко).о котором вообще ничего не известно. Литовские источники считают ее женой казацкого полковника, который изменил под Берестечком и перешел на сторону короля ( Крысы?), другие называют просто вдовой, богатой казачкой. В любом случае Богдан, видимо, знал ее давно иначе вряд ли бы женился, хотя скорее всего, это был шаг чисто психологического характера. Интересно, что царские посланники, бывшие в то время в Корсуне, ничего об этой свадьбе не сообщают.
  
   Раздел пятый. Белоцерковский мир.
  
   Глава первая. Поход Потоцкого на Украину.
   Поражение повстанческой армии под Берестечком означало крах воскреснувших было надежд гетмана и его окружения на создание в южных провинциях Речи Посполитой на более или менее легитимной основе отдельного русского национально-религиозного государственного образования с большей или меньшей степенью автономности, в котором казаки стали бы своей национальной шляхтой. Теперь надо было думать о том, как удержаться, хотя бы на пунктах Декларации королевской милости, но и это было весьма проблематично, ведь противостоять королевской армии, если бы она вторглась на Украину, было нечем и некому. Кроме четырех казацких полков, которые воевали на севере с князем Радзивиллом, других войск у Хмельницкого не имелось.
   Однако, дав возможность казакам вырваться из западни под Берестечком, большая часть поляков утратила интерес к продолжению войны. Предводители посполитого рушения, то есть старосты, каштеляны и сами шляхтичи, входившие в его состав, открыто заявляли, что их собирали на две недели и сверх этого срока они в действующей армии служить не обязаны. А ведь посполитое рушение составляло большую часть королевского войска, общая численность коронных хоругвей и наемников вряд ли превышала 30-40 тысяч. Но в это же время у наемников ( по-видимому, не только из коронного, но и кварцяного войска, в том числе немецкой пехоты и австрийских рейтар) закончился срок контракта, к тому же им за службу не было уплачено жалованье и продолжать поход на Украину они не соглашались. Попытка короля убедить шляхту из посполитого рушения присоединиться к Потоцкому, успехом не увенчалась. Впервые случилось так, что ополчение и король разошлись в разных направлениях, не попрощавшись друг с другом и позже это привело к фатальным последствиям: недовольство шляхты, в том числе крупных магнатов, Яном Казимиром привело к тому, что, когда на польские земли хлынул шведский "потоп", практически вся фрондирующая шляхта изменила ему, перейдя в стан шведов.
   Но это было много позже, а тогда под Берестечком, глядя вслед уходящему казацкому войску, король не решился даже организовать его преследование. Поляки грабили казацкий табор, убивали женщин и детей, а казаки беспрепятственно уходили все дальше и дальше, хотя было достаточно десятка гусарских хоругвей, чтобы их полностью уничтожить. На предложения об этом своих командиров король отвечал отказом, опасаясь засады.
   Трое суток польское войско напрасно простояло под Берестечком на прежних позициях, затем 14 июля король все же решил вместе со своими измученными и недовольными наемниками отправиться на Украину. Однако дошел он только до Иквы ( то есть отошел от лагеря на 4-5 верст) и ввиду непрекращающихся дождей, размытых дорог и разлившихся речек, утратил энтузиазм к походу и решил повернуть на Львов. Именно тогда в ответ на призыв Вишневецкого продолжить поход, он напомнил князю, что тот побоялся перейти Пляшевую менее, чем с 15 тысячным войском, а теперь предлагает ему идти на Украину, имея в распоряжении вполовину меньше сил. Словом, эта ссора закончилась тем, что король с наемниками 17 июля ушел к Львову, а Потоцкий с горсткой оставшихся у него наемных коронных войск, некоторой частью волонтеров и корпусом Вишневецкого направились "усмирять" Украину. Энтузиазм Вишневецкого вполне понятен и объясняется не только служением Отчизне или данной им клятвой при выходе из Лубен не вкладывать саблю в ножны, пока не усмирит Украину, а и соображениями более материального характера, ведь его необозримые владения в Левобережье перестали приносить ему прежние колоссальные доходы и с их утратой он не имел желания смириться.
   Эта армия измученных и недовольных солдат под проливными дождями, которые шли беспрерывно в течение пяти-шести суток подряд, медленно продвигалась на восток по выжженной и вытоптанной многочисленными походами поляков, казаков и татар равнине, пересекавшейся массой мелких, разлившихся от дождей речушек. На всем пути следования польского войска местное население, забрав свой нехитрый скарб, убегало и пряталось, куда только могло. " Ни сел, ни местечек, только поле и пепел; ни людей ни живых зверей-разве что только птицы в небе",- записал в своем дневнике один из участников похода 1 августа. " Страшная пустыня повсюду",- отмечает он позднее, добавив что от пешей части войска осталась едва ли половина, а люди настолько голодные ,что едят конскую падаль сырой, даже не поджарив.
   Польское войско от Иквы, где оно рассталось с королем, до Любара, двигалось 18 дней, пройдя за это время не более полусотни километров, вконец опустошив и без того пустынный и обезлюдевший край. Если к началу похода общая численность армии Потоцкого ( боевой ее части) составляла примерно 12 тысяч, то, скорее всего, в Любар дошло не более десяти тысяч, хотя никаких боевых столкновений с казаками или татарами по пути следования не было. Сам Потоцкий докладывал королю, что потерял полторы тысячи солдат из немецкой пехоты и просил подкреплений. Войско совершало марш тремя колоннами на некотором расстоянии друг от друга, но и это мало помогало, провианта и фуража все равно не было, а что и имелось в оставленных жителями селах, доставалось передовому полку, состоявшему в основном из волонтеров. Они, не получая жалованья, все это считали своими боевыми трофеями.
   4 августа, когда Радзивилл вступил в Киев, оставленный Ждановичем, о чем подробно описано в предыдущей главе, Потоцкий подошел к Любару, то есть к границе Киевского воеводства. Здесь начался неудержимый повальный грабеж. От обилия еды и спиртного, войско впало в настоящее буйство, просто уничтожая все, что попадалось под руку. Был разорен не только Любар,но и Паволочь и Ружин. Потоцкий ничего не мог поделать, так как дисциплина в войске отсутствовала. Находясь в Паволоче, случилось то, чего никто не ждал. 20 августа, покушав перед этим огурцов и запив медом, от внезапной дизентерии скончался 39-летний князь Иеремия Вишневецкий, чья неукротимая энергия была основным двигателем всего похода. В это же время было получено известие от брацлавской шляхты, что в Побужье вспыхнуло восстание, инспирированное Иваном Богуном. Казацкие вожаки Алексанларенко и Чугай захватили Бар, повстанцы разграбили поместья Калиновского и других панов. Брацлавская шляхта просила помощи, но у Потоцкого не было сил, чтобы ее оказать, хотя небольшие подкрепления от короля к нему и поступали.
   Тогда же в районе Таборовки произошло первое столкновение коронных войск с казаками. Семь польских хоругвей, сопровождавших обоз, натолкнулись на казацкий разъезд и 500 татар. В ходе последовавшего боестолкновения, поляки убежали, а казаки захватили больше тысячи возов.
   Оставаться дальше в нерешительности в Паволче было нельзя. Но и пытаться взять штурмом Белую Церковь было опасно, там укрепился Иван Богун с примерно десятью тысячами своих бужан, опередивший поляков.. 23 августа Потоцкий двинулся в направлении Фастова, стремясь, обойдя Белую Церковь, соединиться с Ралзивиллом у Киева, но на пути у него встал гарнизон местечка Трилиси с 600 казаков белоцерковского полка во главе с сотником Богданом. Это местечко принадлежало киевскому воеводе Киселю, который тоже находился при войске, но на его универсал сдаться и сложить оружие, казаки и горожане не согласились. В ходе последовавшего затем ожесточенного штурма, казаки вынуждены были укрыться за стенами замка. Казаки и мещане отчаянно сражались, какая-то женщина даже зарубила косой кого-то из польских ( или немецких) офицеров, но полякам было необходимо взять Трилиси, чтобы открыть себе дорогу на Фастов, находившийся в миле от этого местечка. Все защитники местечка погибли, сотник Богдан попал в плен и на следующий день нашел свою смерть на колу. Поляки не щадили ни женщин, ни детей. Коховский пишет, что один молоденький барабанщик зарубил топором тридцать женщин, отомстив за гибель офицера от косы. Сам Потоцкий доносил королю, что рад был бы не уничтожать королевских подданных, но у него не было другого выхода, так как "хлопское неповиновение можно было искоренить только саблей и огнем, а не угрозами и поблажками". При взятии этого местечка погибло примерно 2000 казаков и местных жителей, замок был уничтожен, а Трилиси преданы огню. Поляки потеряли при штурме не менее сотни своих солдат.
   Взятие Трилиси открыло королевской армии прямой путь на Фастов куда Потоцкий и вступил 25 августа, не встретив и малейшего сопротивления. Город оказался свободным и совершенно опустевшим. Казаки при приближении коронного войска оставили его, вырезав только всю шляхту. Опасаясь мести за это, ушло из Фастова и местное население. Путь к Киеву, до которого оставалось примерно 60 километров был открыт, а стратегическая цель похода-соединение с литовским войском, достигнута. Предваряя вполне обоснованный вопрос вдумчивого читателя о том, почему Радзивилл оставался все это время в Киеве, не сделав даже попытки к соединению с Потоцким, отмечу: во-первых, князь опасался оставить на Днепре свои байдары без надежной охраны, во -вторых, он и сам оказался в кольце казацких полков. Ждановича, Гаркуши и Мозыры, опасаясь, в случае выхода навстречу Потоцкому, быть отрезанным не только от Киева, но и от Чернигова.
   Хмельницкий, узнав о соединении польских и литовских войск понял, что оказался в сложном положении. Случилось то, чего он опасался с самого начала этой кампании, ведь хорошо обученные литовские войска, соединившись с польскими ветеранами, могли выдвинуться к Белой Церкви и захватив ее, контролировать всю Украину. Польские источники сообщают, что за полтора месяца после поражения под Берестечком Хмельницкому удалось довести численность своих полков до 50 тысяч, однако часть новоиспеченных казаков оружие в руках держала в первый раз и надежды на них было мало. Ветеранов же, прошедших Желтые Воды, Корсунь, Пидявцы, Зборов и Берестечко было не так уж и много, видимо, собственно те, кто входил в состав официального реестра. Причем нет сомнения, что поражением под Берестечком они все были деморализованы. Поэтому вступить с Радзивиллом и Потоцким в открытое сражение с теми силами, какими он располагал, гетман не решался. Но и вступать в переговоры с ними не было смысла. так как уж кто-кто, а воевода русский никогда бы не согласился на заключение мира, кроме как на условиях полной капитуляции.
   К счастью, в это время очень вовремя подошло сообщение о внезапной смерти Вишневецкого, воспринятое казаками с огромным ликованием. Теперь, когда самого заклятого казацкого врага не стало, Хмельницкий счел возможным обратиться к Потоцкому с двумя письмами с предложением обсудить вопросы заключения мира. Вначале коронный гетман был намерен продолжать военные действия до полной победы, однако полученное от его информатора Лупула через секретаря молдавского господаря, письмо, в котором сообщалось, что на помощь запорожскому гетману из Крыма выдвигается татарский корпус, заставило его изменить первоначальное мнение. Перспектива остаться на зиму здесь, на Украине, где ожесточение народных масс дошло до крайних пределов, чему пример был показан в Трилиси, совершенно не вдохновляла коронного гетмана. Он мог бы разгромить вместе с Радзивиллом казацкие полки, но что дальше? Оставаться зимовать в этом уничтоженном войнами краю было равносильно самоубийству. Отступать в Галицию через все эти безлюдные и безжизненные места означало потерять войско от голода и болезней. Решений было только два-либо полная победа, либо мир. Как не прикидывал Потоцкий другие возможные варианты, но весть о приближении татар диктовала лишь один выход-садиться за стол переговоров, тем более, что сам он этим походом был измучен, физически разбит и к тому же болен. Но лично он с Хмельницким вести переговоры не стал, решив поручить их ведение Адаму Киселю, который опять преобразился в друзья запорожского гетмана. Но и подготовка к переговорам пошла не так как предполагалось.
   Вначале, 2 сентября к коронному гетману прибыли послы Хмельницкого Роман Каторжный и Самара, который с одним из них отправил к запорожскому гетману своего посланника Нагорецкого.
   4-5 сентября о предложении Хмельницкого начать переговоры узнал и Радзивилл, также пожелавший принять в них участие. Он уже выступил из Киева к Василькову, где находилась ставка Потоцкого, но в это время ночью 5 сентября казацкие полковники Жданович, Гаркуша и Мозыра повели наступление на Киев, о чем уже было сказано выше. План был разработан еще в середине августа, но Хмельницкий, видимо, просто не успел ( а скорее всего ,не захотел) его отменить. Как бы то ни было, но Радзивилл возвратился в Киев, а уже согласованный им с Потоцким и Калиновским план совместного наступления на Росаву, где концентрировались казацкие полки, был отменен. Опять возобновилась речь о переговорах, вести которые было поручено полковнику Маховскому. 9 сентября тот выехал к запорожскому гетману и через трое суток возвратился с конкретными условиями казацкой стороны.
   Между тем, Потоцкий чувствовал себя с каждым днем все более неуютно. Из-под Василькова, где он встретился с Радзивиллом, ему пришлось отойти к Германовке, где лучше дела обстояли с продовольствием и фуражом. Казаки же в это время заняли Фастов. Паволочь -операционная база коронного войска, была также захвачена казаками, а гарнизон Марка Собесского вынужден был оттуда уйти. Потоцкий видел, что вокруг него сжимается кольцо окружения, а известия о подходе татар еще более осложняли ситуацию. К тому же похожая ситуация складывалась вокруг Киева, в котором Радзивил тоже чувствовал себя словно в западне. Поэтому, когда вечером 13 сентября Маховский возвратился от Хмельницкого с предложением возобновить работу комиссии, прерванную весенним наступлением Калиновского, коронный гетман согласился и направил 16 сентября в Белую Церковь Киселя ,Глебовича и Гонсевского ( стольника из Литвы) Для них было выработано 24 условия для будущего трактата. С казацкой стороны в Белую Церковь прибыл Выговский и несколько полковников, а немного позже подошел со всем войском ( и 10 тысячами татар) и Хмельницкий, став табором у Белой Церкви вдоль Роси.
   О том, что происходило дальше различные источники сообщают по-разному, но суть их сводится к тому, что в Белой Церкви комиссаров встретили Выговский и Хмельницкий, как подобает, но едва чернь узнала ,что ведется речь о сокращении реестра до 20 тысяч, вспыхнуло восстание. Казаки кричали, что гетман их предал в угоду "ляхам". Гетману, Выговскому, Богуну, Громыко пришлось их защищать с оружием в руках (что особо подчеркивали комиссары) и было решено, чтобы для их же безопасности они возвращались назад в свой лагерь, но едва комиссары выехали из Белой Церкви, как на них налетели татары и стали грабить. Полковникам с трудом удалось защитить комиссаров и укрыть в замке. Хмельницкий вместе с предводителями татарского войска с трудом навели порядок, казнив для устрашения зачинщиков, а комиссаров доставили в их лагерь ( обоз, как его именуют мемуаристы и историки), который Потоцкий немного позже передвинул к самой Белой Церкви.
   Об этом известно из "Дневника" Станислава Освенцима, сообщений Рудавского и из переписки самих комиссаров, в т.ч. и с князем Радзивиллом. Одни сообщают больше подробностей, другие меньше, но в целом все сходятся в том, что мятеж вспыхнул на второй или третий день работы комиссии, когда пункты мирного договора уже были согласованы ( за исключением трех, которые комиссары сами не вправе были принимать).
   21 сентября в стан Потоцкого прибыли полковники Гладкий и Москаленко для окончательного согласования условий мира. Отправив их к Хмельницкому назад, коронный гетман сказал, что сам подойдет к Белой Церкви и примет от казаков присягу.
   22 сентября Потоцкий подступил к Белой Церкви, не дойдя до нее примерно одной мили, но в это время от Хмельницкого прибыли измененные условия договора, основывавшиеся на Декларации короля, данной у Зборова.
  
  
  
   Глава вторая. Сражение у Белой Церкви.
   Хотя Потоцкий предупредил через казацких посланников, что подойдет к Белой Церкви принимать присягу у казаков, Хмельницкий, увидев его под стенами города, послал письмо с вопросом, что это значит. Потоцкий вновь объяснил, что прибыл принимать присягу в соответствии с согласованными условиями мирного договора. Хмельницкий не стал возражать. Местом встречи был обозначен Острый Камень, куда должно было прибыть не более 300 представителей казацкой старшины и столько же поляков.
   Однако, вдруг Хмельницкий запросил 12 заложников, которые ему были высланы, а взамен их к Потоцкому прибыло столько же простых казаков и судья черкасского полка Одинец. Они стали настаивать на заключении мира на условиях Зборовской Декларации. Обескураженные поляки пытались было напомнить им, что условия нового мира уже согласованы с Хмельницким, но казаки ответили, что о чем гетман с ними договаривался, им не ведомо, а вот у Войска другие требования. Естественно, их отправили назад, а польские и литовские военачальники ( Радзивилл привел сюда свои войска тоже) стали думать как быть дальше. Похоже, Потоцкий склонялся к продолжению переговоров, но Радзивилл и Калиновский, поддерживаемые большинством командного состава настояли на битве, план которой был разработан Пшиемским ( Пржиемским), командующим польской артиллерией.
   Прежде чем перейти к описанию сражения, начавшегося на следующий день, думаю правильным будет заострить внимание читателя на некоторых обстоятельствах, которые привели к нему.
   Во-первых, возникает вопрос, зачем Хмельницкому понадобилось перемещать табор из Маслова Става к Белой Церкви именно к началу переговоров? Прежняя позиция была более выгодной во всех отношениях, а на штурм Белой Церкви Потоцкий никогда бы не решился, имея на фланге казацкое войско. Во-вторых, неужели запорожский гетман ( а тем более татарские мурзы) не имели возможности обезопасить комиссаров на их пути следования в свой лагерь? Наконец, зачем понадобилась эта игра с посылкой от Войска судьи Одинца " со товарищи", а Хмельницкий как бы оказался в стороне ,не ведая об этом.
   Ответ напрашивается один- Хмельницкий умышленно провоцировал Потоцкого начать сражение с единственной целью, чтобы тот крепко побил казаков и вынудил их тем самым принять условия нового Белоцерковского мира. То есть он в данном случае поступил как и под стенами Замостья, когда обозный Чарнота настаивал на штурме крепости.
   Сразу отметим, что со стратегической точки зрения это было неверное решение, затягиванием переговоров можно было выторговать гораздо более выгодные условия, так как у него был надежный союзник -время, которого не было у Потоцкого и Радзивилла. Литовский князь не хотел зимовать в разоренном и полусожженном Киеве в кольце казацких полков, второго также не прельщала зимовка в чистом поле под Белой Церковью.
   Однако, возможно раскол в казацком лагере принял такой размах, что тянуть дальше Хмельницкий возможности не имел, иначе рисковал потерять булаву и быть убитым.
   В аналогичном положении оказался и коронный гетман. Вступать в военную конфронтацию он не хотел, памятуя, что из Крыма к Хмельницкому движется помощь. Ставить все на карту, вступая в битву с казаками, которая непонятно еще чем закончится ,он не хотел, но вынужден был пойти на поводу у "ястребов"- Радзивилла и Калиновского, которых поддерживала большая часть шляхты. Допускаю, что при этом он надеялся, что те, получив отпор от казаков, станут сговорчивее и быстрее согласятся условиями мира. То есть и Потоцкий и Хмельницкий на время как бы оказались в одной лодке. Оба понимали, что надежного мира достичь не удастся, а сейчас важно было заключить хоть какой-нибудь. Поэтому смысл предстоящего сражения заключался в том, чтобы остудить "горячие головы" с обеих сторон.
   Утро 23 сентября выдалось туманным, поэтому начинать сражение не торопилась ни одна, ни другая сторона. Правым флангом польского-литовского войска руководил Радзивилл, левым-Калиновский, а центром командовал Потоцкий. Если исходить из донесения королю о ходе сражения, то картина выглядит следующим образом.
   О переговорах с Хмельницким накануне, коронный гетман ничего не сообщает, отметив лишь, что, когда, якобы он был еще на марше, чтобы подойти ближе к Белой Церкви, в миле от нее навстречу ему выдвинулась казацкая и татарская конница. Ударом передового полка и правого крыла под командованием Радзивилла казаки и татары были отброшены к своему табору, потеряв много людей. Очистив поле сражения, коронный гетман стал здесь лагерем.
   Это донесение явно искажает факты. относящиеся к кануну битвы, но сам ход сражения описан правдиво. Хмельницкий потом вообще отрицал, что посылал в бой свою конницу, мол, это было проявлением самовольства казаков и татар
   24 сентября в воскресенье, продолжает далее Потоцкий в своем донесении, ничего серьезного не произошло, кроме герцев по всему полю, а также две гусарские хоругви отогнали группу казаков, пытавшихся насыпать греблю, чтобы отрезать польский лагерь от воды.
   Собственно, первое настоящее сражение произошло в понедельник,25 сентября, перед заходом солнца, так как весь день шел дождь. Судя по донесению Потоцкого, казаки и татары снова стали вызывать поляков на герц, тогда он приказал хорунжему сандомирскому Стефану Чарнецкому, своему сыну Петру и Калиновскому отбросить их к табору, что и было сделано. Заодно они потрепали и пешее казацкое войско, выстроенное у табора.
   Далее Потоцкий сообщает, что 26 сентября во вторник лил дождь весь день, у поляков возникли проблемы с кормом для коней, так как выпасать их было негде. Казацкий табор стоял между ярами, имея в тылу Рось, был отлично укреплен, обвалован и обнесен рвом. Недостатка в артиллерии у казаков также не было. Потоцкий оценивает общую численность казацкого войска примерно в сто тысяч (это явное преувеличение, если речь идет только о боевой части казацкого войска), а татар в тридцать тысяч, что тоже вызывает сомнения ( на самом деле их было 10-15 тысяч). При таком положении дел, поясняет гетман, поняв, что казацкий табор приступом взять невозможно, он собрал военный совет, на котором решался главный вопрос как быть дальше. Как обычно, мнения разделились, одни считали, что надо двигаться вглубь Украины, наводя там порядок саблей и огнем, другие возражали, опасаясь оставить в тылу сильное казацкое войско. В это время поступило предложение от Хмельницкого о мире и ,он ,коронный гетман, вынужден был согласиться на ведение переговоров в силу следующих причин: вспомогательные хоругви ( непонятно речь идет о кварцяном войске или об остатках народного ополчения), ссылаясь на то, что их срок службы истек, заявили о выходе из обоза; в войске на почве голода начались болезни, так как централизованного снабжения не было, а за деньги купить что-либо было невозможно, солдаты стали умирать и их численность уменьшилась, за одну только ночь смерть унесла 300 человек из немецкой пехоты; князь Радзивилл не мог больше оказывать помощь, так как ему необходимо было возвращаться в Любеч к своему основному лагерю, оставшемуся практически без защиты; захваченные в плен "языки" сообщали о приближении татарской орды; наконец, начался голод в войске и среди коней, так как не было ни фуража, ни провианта.
   Понятно, что, приводя все эти доводы, Потоцкий имел цель оправдаться перед королем, почему он согласился на заключение мирного договора, поручив опять Адаму Киселю возобновить переговоры. Однако, если рассуждать объективно, то в оценке истинного положения дел он был совершенно прав, нужен был мир, пусть нестойкий, пусть не совсем выгодный, но мир, иначе можно было потерять все войско. Ведь сил у него было не так уж много. Если коронный гетман у Паволочи 4 августа имел примерно 10-тысячное войско, то затем к нему присоединилось около двух тысяч солдат ,вышедших из окружения у Брацлава (их по-видимому привел с собой Петр Потоцкий) и еще от силы три-пять тысяч, поступивших в виде пополнения от короля. То есть в его распоряжении не могло быть больше 15-16 тысяч солдат. Оставшись без помощи Радзивилла, он мог рассчитывать лишь на собственные силы, которые с каждым днем таяли. Начать наступление на Чигирин он тоже не мог, имея в тылу армию Хмельницкого, к которому стекались подкрепления. Отступать в Галицию также было нельзя, поскольку казаки начали бы его преследовать и уничтожили бы войско по частям.
   Но вот почему с заключением мира торопился запорожский гетман не совсем понятно. Некоторые историки объясняют это тем, что и у него в таборе начались болезни, но вероятнее всего, он боялся мятежа. Заключив же с Потоцким договор, он приобретал защиту коронных войск и вместе с ними мог выступить против бунтовщиков. Последующие мятежи Хмелецкого, Гладкого, Мозыры и др. в целом подтверждают эту версию.
   Опуская несущественные подробности того, как Хмельницкий приехал к Потоцкому, последующего банкета и пр, отметим, что 28 сентября в обозе коронного гетмана условия мирного договора, получившего позднее название Белоцерковского, были подписаны Хмельницким и Потоцким, причем оба понимали, что долго он не продержится.
   Глава третья. Белоцерковский мирный договор.
   Само название заключенного трактата " Пункты упорядочения и успокоения его королевской милости войска Запорожского, принятые на комиссии, состоявшейся под Белой Церковью нами нижеперечисленными и подписанные комиссарами года 1651,месяца сентября 28 числа" уже свидетельствует об уровне этого документа, реанимировавшего старый обычай подписывать договоры с казаками не королем и правительством, а одним лишь коронным гетманом, как это бывало при Конецпольском.
   Пунктом первым этого документа численность реестра устанавливалась в 20 тысяч. Войско с гетманом и старшиной должно было регистрироваться и дислоцироваться исключительно в королевских землях в пределах Киевского воеводства, не занимая территории Брацлавского и Черниговского воеводств. Дислокация казацких подразделений и их нахождение в панских поместьях запрещалась. В то же время включенные в состав реестра казаки, проживающие на территории Черниговского и Брацлавского воеводств, могли продать свои дома и имущество и переселиться в Киевское воеводство.
   Понятно, что именно данный пункт договора вызывал у казацкой черни наибольшее возмущение, так как наиболее многочисленные Брацлавский и Винницкий полки в Подолии подлежали расформированию вместе со всеми левобережными полками. Ограничение же мест дислокации казацких полков и гарнизонов только королевскими землями создавало массу неудобств. По сути весь уклад казацкой жизни, выработанный за последние четыре года рушился, возвращаясь где-то к 1633 году, когда казацкие полки дислоцировались только в Черкассах, Корсуне, Чигирине, Умани, Каневе и Переяславле.
   Пункт второй предусматривал начало составления точного реестра через две недели с момента подписания данного документа ( то есть с 12 октября) и окончание его составления к Рождеству. Реестр должен был быть представлен королю, а в копии для занесения в киевскую городскую книгу. На всех, кто будет включен в реестр с указанием их точных имен, фамилий распространяются казацкие привилегии и вольности, на остальных-нет.
   Пункт третий предусматривал, что коронные войска не будут размещаться в местах дислокации казацких полков, но до составления реестра не должны также входить в Брацлавское воеводство ( дальше Животова).
   Пункт четвертый подтверждал право владельцев имений возвращаться в свои поместья, только в отношении взыскания налогов они должны будут воздержаться до окончательного составления реестра.
   Пункт пятый оставлял за запорожским гетманом Чигирин, поскольку это было решением короля, а также предоставлял ему право назначения полковников.
   Пункт шестой предусматривал, что греческая религия, которую исповедует Войско Запорожское остается при прежних вольностях ( имеется в виду дарованных Владиславом и подтвержденным Яном Казимиром).
   Пункт седьмой предусматривал амнистию для всех участников ( в том числе и шляхтичей бывших на стороне Хмельницкого) событий весны-осени этого года.
   Пункт восьмой касался жидов, которым разрешалось проживать и арендовать земли ( недвижимость) в королевских и шляхетских владениях.
   Пункты девятый и десятый касались соответственно отправки орды в Крым и запрещения иметь с татарами какие-либо сношения впредь, а также запрещения размещать казацкие гарнизоны на территории Литовского княжества.
   Пунктом одиннадцатым специально подчеркивалось, что в Киеве казаков должно находиться как можно меньше.
   Подписан сей документ с польской стороны Потоцким, Калиновским, Киселем, Лянцкоронским, Горайским (киевский каштелян), Косаковским ( брацлавский судья). С литовской стороны он подписан Янушем Радзивиллом,Гонсевским и Глебовичем.
   От Войска Запорожского свои подписи поставили Хмельницкий, ,Выговский, миргородский полковник Матвей Гладкий, паволочский полковник Иван Куцевич Минковский, полковник чигиринрский Яков Пархоменко, полковник Белоцерковский Михаил Громыко, судья черкасского полка Яков Одинец, черкасский полковник Баран Худой ( или Барановский)
   Этот договор был воспринят неоднозначно как польской стороной, так и казацкой. Потоцкий еще несколько раз оправдывался перед королем, что вынужден был пойти на заключение мира под давлением тех обстоятельств, о которых выше уже говорилось (хотя до сих пор не ясно была ли реально та орда из Крыма или нет). Те магнаты, у кого были поместья в Подолии и Заднепровье договор поддерживали, другие высказывали недовольство тем, что у Хмельницкого осталась гетманская булава. Но, если в общем понятны побудительные причины Потоцкого к этому договору, то что касается Хмельницкого многое остается непонятным из-за отсутствия сведений из гетманской ставки. Все же наиболее вероятно, что он опасался мятежа, а с другой стороны не мог не понимать, что эти бесконечные войны народ далее выносить не может и начинается та Руина ( по выражению Костомарова),которая при Самойловиче полностью опустошила правый берег Днепра. Люди повсюду снимались с насиженных мест и стремились уйти на территорию Московского государства, чему царь не препятствовал.
  
  
   Раздел шестой . Крах Белоцерковского мира.
  
   Глава первая. Потоцкий и Хмельницкий.
   В исторической литературе противостоянию казаков с Потоцким под Белой Церковью и событиям, последовавшим за Белоцерковским миром вплоть до битвы при Батоге, уделяется очень мало внимания. Польские мемуаристы и историки-современники тех событий не придавали этому небольшому эпизоду войны поляков с казаками и русским населением южных провинций Речи Посполитой, значения поскольку их внимание было отвлечено на более важные для судеб государства проблемы. Именно в это время до пределов обострился конфликт Яна Казимира с подканцлером коронным Иеронимом Радзеевским, начавшийся вскоре после Берестечко и грозивший перерасти в настоящий рокош. Поэтому одни историки вовсе не останавливались на этом девятимесячном отрезке времени (Грондский, Ерлич) или же, отмечая какие-то несущественные детали ( Рудавский, Коховский), выражали общее мнение, что это не более как антракт, который закончится с наступлением весны. "Самовидец" об этих событиях также упоминает вскользь, ну а Величко, писавший о них полвека спустя считает, что Хмельницкий искренне желал выполнить условия Белоцерковского соглашения, но поляки сами спровоцировали новый военный конфликт.
   С.М. Соловьев уделяет событиям под Белой Церковью несколько слов, вовсе не упоминая о переговорах и сражении казаков с поляками 23-26 сентября, да и Н.И. Костомаров не придает этому эпизоду особого внимания.
   Действительно, объективный анализ самих пунктов Белоцерковского договора приводит к выводу, что на их основе построить более или менее продолжительный мир было весьма проблематично. В мае 1648 года, когда локальное казацкое восстание не переросло еще в Освободительную войну, запорожцы и реестровики не могли о таких условиях даже и мечтать, но с развитием национально-освободительного движения их, а особенно основную массу русского народа, ставшего движущей силой Освободительной войны, не могла уже удовлетворить даже зборовская Декларация королевской милости. Но тогда о ее содержании в широких слоях населения и казацкой черни было мало что известно, поэтому можно было до поры утаить ее подлинный смысл и значение, оттянуть и притупить вспышку народного гнева. Что же говорить о договоре с Потоцким, пункты которого стали достоянием казацкой черни еще до их подписания и уже тогда вызвали мятеж в казацком лагере? Этот договор одним махом перечеркнул все завоевания русского населения края, добытые кровью и жизнями десятков тысяч тех, кто поднялся на борьбу с поляками. В том, что значительная часть казаков, не говоря уже о коренном населении Малой Руси, не согласятся с таким миром было понятно, но не было полной ясности во что это несогласие выльется- либо в новую вспышку энергии для продолжения борьбы с панами, либо же пассивный протест народных масс повлечет их отток в царские земли, что уже получило широкое распространение, или просто перейдет в глухое недовольство посполитого люда, оставшегося в подданстве у своих панов. И по логике последовавших после Белой Церкви событий, наиболее вероятен был именно второй вариант, который, в принципе, вполне устраивал запорожского гетмана, казацкую старшину и казаков, вошедших в состав реестра, а с другой стороны совпадал с интересами тех магнатов, которые имели поместья на Украине, в том числе Потоцкого, Киселя и др..
   Укрепившиеся после Белой Церкви контакты с Потоцким, позволяли запорожскому гетману надеяться использовать коронные войска в борьбе с оппозицией, расправившись с которой, они вместе перекрыли бы и пути бегства крестьян в московское порубежье. Попытки крестьянских бунтов без участия в них казаков заранее были обречены на провал и были бы подавлены объединенными действиями коронных войск и казацких полков. То есть в октябре-ноябре 1651 года возникала реальная возможность в течение полугода ( до наступления весны) навести порядок на Украине, а затем совместно выступить против Турции, как того добивался король, подстрекаемый западными союзниками. И, кажется, Хмельницкий тоже предпочитал развитие событий именно по такому сценарию, который был его стратегической целью при выходе из Запорожья весной 1648 года.
   Но три события, независимые от воли и желания запорожского гетмана, сделали невозможным достижение прочного мира с Речью Посполитой: внезапная смерть в ноябре совсем не старого еще коронного гетмана, сверстника Хмельницкого; переход фактического командования коронными войсками в руки польного гетмана коронного Калиновского, сторонника полного уничтожения казачества и весьма неудачное решение сейма отказать в ратификации пунктов Белоцерковского соглашения, о чем будет сказано ниже.
   Сразу после подписания белоцерковских пунктов литовское войско ушло в свое Княжество, хотя часть его вместе с Радзивиллом отошла к Чернигову, где осталась на зиму. Потоцкий провел ревизию боевого состава своих войск, численность которых в это время ( вместе с наемниками) составила 18 тысяч и намеревался отвести их в Волынь и Полесье на зимние квартиры. Сам коронный гетман, уже разбитый ревматизмом до такой степени, что даже не мог сидеть, намеревался отправиться в Варшаву, а затем на лечение, оставив коронное войско под командованием Калиновского. Но, поскольку часть войск, он намеревался оставить в северной Подолии, то отправил к Хмельницкому полковника Маховского, чтобы договориться о местах, где могли бы быть расквартированы польские хоругви ( ведь заключенный ими договор предусматривал, что до Рождества коронные войска не имели права пребывать на Брацлавщине) .
   Свое впечатление о поездке в Корсунь, куда прибыл Хмельницкий с семьей, полковник доложил Потоцкому, отметив, что сам запорожский гетман и его окружение внешне рады достигнутому миру, как и, те казаки, которые уже знают, что они точно войдут в состав реестра. Остальные обеспокоены и озабочены неопределенностью судеб, но все, с кем ему приходилось разговаривать насчет мира, склоняются к мысли, что большинство населения им недовольно и он долго не продержится. В это же время к Потоцкому поступило письмо от Лупула, в котором тот предупреждал, что из Крыма в помощь Хмельницкому выдвигается татарский корпус во главе с нуреддин-султаном. Молдавский господарь утверждал, что татары вместе с казаками планируют новый поход в Молдавию и просил защиты. Кроме того, стали поступать сообщения о том, что в разных местах Южной Руси опять начинают действовать гайдамацкие отряды. В такой ситуации оставлять Украину без надзора было опасно и коронный гетман в начале ноября обратился с письмом к канцлеру Лещинскому, предлагая наградить Адама Киселя за заслуги перед Отечеством богуславским староством, оставив в прежней должности киевского воеводы, только переместив его в Богуслав. Таким образом, Хмельницкий оказался бы под постоянным присмотром со стороны Киселя. Дабы отвратить взор запорожского гетмана от Молдавии, Потоцкий тогда же 9 ноября обратился с письмом к Хмельницкому, изложив вкратце план совместного похода против турок.
   Назначение Киселя богуславским старостой запорожский гетман приветствовал и даже сразу отправил к нему своих представителей для участия в пресечении всякой бунтарской деятельности в старостве, вплоть до казни зачинщиков бунтов. Что касается предложения о морском походе, то он также эту идею поддержал, только обратил внимание Потоцкого, что пока волнения в крае не успокоятся, это было бы преждевременно. Не отрицал он и того, что к нему приезжал турецкий чауш, но ни о каких совместных действиях против Речи Посполитой, они речи не вели. В то же время запорожский гетман не согласился на расквартирование коронных войск на Брацлавщине, настаивая на точном соблюдении пунктов договора, что польскими командирами было воспринято как оскорбление гоноровой чести
   Переписка Потоцкого с Хмельницким в очень дружелюбных тонах продолжалась весь октябрь и до начала ноября. В письмах к королю коронный гетман характеризовал его положительно, как человека, нацеленного на добросовестное выполнение Белоцерковских пунктов. Кто знает, возможно, Потоцкий специально смягчал ситуацию, чтобы избежать упреков в заключении мира на невыгодных условиях, возможно, был искренним, а скорее всего, уже чувствовал приближении встречи со Всевышним и к мирским делам и проблемам относился уже с изрядной долей безразличия.
   Но несмотря на заверения Хмельницкого в своей преданности, в штабе Потоцкого к ним отнеслись с недоверием, прежде всего по той причине, что орда во главе с Субангази-агой уже стояла под Чигирином в готовности выступить в Молдавию и о прибытии к нему нуреддин-султана Хмельницкий в личной беседе с Маховским не стал даже умалчивать.
   Поэтому было принято решение коронное войско не распускать, пока не прояснится до конца причина присутствия татар у Хмельницкого, а расквартировать его в западной Подолии, то есть у Каменца. Конечно, поляки со своим гонором были возмущены отказом запорожского гетмана в их просьбе, но делать было нечего, достигнутые под Белой Церковью соглашения следовало выполнять.
   В этой связи хотелось бы уточнить, что с юридической точки зрения название Белоцерковский мир звучит некорректно. Пункты Белоцерковского трактата расценивать как мирный договор нет никаких оснований, правильнее было бы вести речь о перемирии, заключенном Хмельницким с Потоцким и до ратификации его сеймом, условия этого перемирия были обязательны лишь для тех, кто поставил под пунктами соглашения свои подписи. Кроме того, комиссары вышли далеко за пределы своих полномочий: в инструкции, данной им для ведения переговоров, было предоставлено право соглашаться на реестр численностью 6,8 или, в крайнем случае, 12 тысяч, но никак не двадцать. Не было также в соглашении и полной ясности в отношении запорожского гетмана, в том смысле, кому он теперь подчинен-королю, как прежде, или же великому коронному гетману.
   Однако, следует отметить, что в первые месяцы действия перемирия Хмельницкий выполнял его условия достаточно добросовестно. Так, когда левобережные казаки совершили убийство одного из доверенных лиц Киселя, в черниговский полковник Пободайло (сменивший погибшего Небабу) приехал ходатайствовать за виновных, которых нежинский полковник Шумейко приказал арестовать, то Хмельницкий велел заключить Пободайло под стражу ( скорее всего, в показательных целях и ненадолго) , а бунтовщиков велел разыскать и казнить.
   Примерно в то же время к Хмельницкому прибыл и Богун с жалобой от брацлавских казаков, не вошедших в реестр. О чем они с гетманом договорились доподлинно не известно, однако, волнения на Брацлавщине постепенно улеглись. Кисель сообщал об этих событиях Потоцкому с большим воодушевлением, а тот также с большим оптимизмом писал об этом Лещинскому, считая уже Украину практически успокоенной. Все же коронный гетман предлагал усилить коронное войско, поскольку при всей лояльности Хмельницкого бунты населения неизбежны, да и казацкие настроения изменчивы, что уже доказали события после Зборовского мира. 16 ноября в своей инструкции сейму Ян Казимир также писал об этом, настаивая, чтобы коронное войско реально было доведено до 36 тысяч ,а литовское -до 18 тысяч, как и было решено на январском сейме.
   Сразу после наступившего перемирия активизировались усилия западных союзников Речи Посполитой в плане возрождения идеи войны с Турцией. Особенно усердствовала Венеция, встречая понимание при королевском дворе. Однако требовались деньги, которых, как обычно в казне, не было, а венецианские купцы проявили свою обычную прижимистость.
   В то же время изменилась ситуация и в самой Порте. В результате дворцового переворота прежний великий визирь был смещен с должности, а новый, казалось, больше склонялся к установлению добрососедских отношений с Речью Посполитой, чем к интригам с Хмельницким. Поэтому запорожскому гетману пришлось срочно отменить планировавшийся поход в Молдавию, чтобы с одной стороны не дразнить поляков, а с другой и турецкое правительство. Запорожскому гетману в то время еще не было известно, что внешняя лояльность Турции к Речи Посполитой лишь тонко задуманная политическая и дипломатическая игра нового великого визиря, который на самом деле ненавидел поляков и стремился к еще более тесным отношениям с Войском Запорожским, чем его предшественник.
   В свою очередь Хмельницкий демонстрировал приверженность к условиям перемирия, следя за тем, чтобы возвращающиеся на Левый берег поляки не понесли ущерба. По приказу полковника Пободайло ( все же тюрьма-хороший учитель),который был им назначен наказным гетманом в Заднепровье, сотники сдавали шляхте в управление местечки и села, оставаясь при новых хозяевах в качестве охраны.
   На Правом берегу наоборот приходилось укрощать не в меру разошедшуюся шляхту, в связи с чем Потоцкий в своем письме в Варшаву от 2 ноября настаивал на выделении в распоряжение Киселя 200 солдат для пресечения фактов насилия над крестьянами со стороны шляхты. О фактах насилия со стороны шляхты писал позже и Калиновский, обещая принять самые строгие меры к своевольникам.
   Однако, после смерти Потоцкого явно обозначилась тенденция к тому, что борьба со своеволием шляхты оставалась лишь на бумаге, хотя Хмельницкий расправлялся с бунтующими крестьянами оперативно и жестоко, чем вызывал озлобление и недовольство не только южнорусского населения, но и казацкой черни. Однако в борьбе с оппозицией ему приходилось рассчитывать только на свои силы, Калиновский в его "разборки" предпочитал не вмешиваться.
   Между тем озлобление народных масс против поляков нарастало, о чем откровенно писал Твардовский с негодованием отмечая, что факты насилия со стороны шляхтичей приобрели повсеместный характер. Однако, в народных массах нарастало и непонимание рвения запорожского гетмана в выполнении условий Белоцерковских пунктов. Ведь к тому времени условия Зборовской Декларации стали широко известны, в ней ведь тоже содержались аналогичные требования о возвращении панов в свои поместья, но тогда Хмельницкий не торопился их выполнять. Естественно, мысль о том, что Хмельницкий "продался ляхам" стала преобладающей, что в принципе не противоречило истине. Естественно, авторитет гетмана снижался и участились выступления не столько против поляков, сколько против него самого.
   О первом таком выступлении сообщает Голинский,если верить которому, то уже в октябре часть казаков соединилась с татарами и решили продолжать борьбу с поляками. Хмельницкий сообщил об этом коронным гетманам и те уничтожили своевольников. Немного позднее, в конце ноября на Левобережье был избран новым гетманом некий Бугай, провозгласивший войну с Хмельницким, Тогда же в начале декабря в Нежине поднял восстание Лукьян Мозыра, лишенный должности корсунского полковника, о чем сообщают Коховский и Освенцим. Тогда же был убит взбунтовавшимися казаками белоцерковский полковник Михаил Громыко, пытавшийся их успокоить, а также поднял восстание полковник Хмелецкий. Все эти бунты Хмельницким были жестоко подавлены, однако они возникали вновь и вновь в разных местах вплоть до начала лета 1652 года
  
   Глава вторая. Смерть Потоцкого и ее последствия для судьбы мирного договора.
   Смерть великого коронного гетмана Николая Потоцкого из Потока по прозвищу Медвежья Лапа, наступившая 20 ноября 1651 года в его поместье в Хмельнике имела далеко идущие последствия для отношений между коронным войском, командование которым перешло к польному гетману Калиновскому и Войском Запорожским с его гетманом Хмельницким.
   Хотя король, желая оставить верховное командование в своих руках, не стал назначать великого коронного гетмана, фактическое командование коронным войском в Подолии и Украине перешло к польному гетману Марциану ( Мартыну) Калиновскому, воеводе черниговскому. Это решение короля имевшего сильную оппозицию у шляхты после Берестечка, вряд ли можно признать правильным с учетом того, что Калиновский, не блиставший полководческим талантом, не пользовался особым уважением как у казаков, так и у собственных солдат.
   Потоцкий, творец Белоцерковских пунктов, был искренним сторонником основанного на них мира, поэтому стремился по возможности действовать согласованно с Хмельницким и не дразнить без необходимости казачество. Хотя он и считался непримиримым противником казаков, но все же после Берестечко он предпочитал не воевать с ними, а совместно действовать против Турции, пророчески заглядывая в не такое уж далекое будущее. Интуитивно коронный гетман понимал, что после Берестечка Хмельницкий уже не прежний предводитель запорожского бунтарства, а человек, который предпочел бы наслаждаться прелестями мирной жизни даже ценой утраты завоеванной южнорусским народом свободы. Да и сам Потоцкий обладал достаточным влиянием и властью, чтобы, если не положить конец своеволию шляхты на Украине, в Подолии и в Заднепровье, то по крайней мере, максимально его ограничить. Кроме того, как великий коронный гетман, командующий всеми вооруженными силами Речи Посполитой, он имел право принимать самостоятельные решения по применению вверенных ему войск, лишь ставя об этом в известность правительство и короля.
   Сейчас же король, приняв верховное командование ( как полагал Рудавский, в связи с рокошем Радзеевского) решил все коронное войско разделить на три части, оставив одну ее часть в тылу, вторую, как можно ближе к Хмельницкому, третью направить в Заднепровье. Возможно, это решение было достаточно здравым, исходя из того, чтобы не дать коронному войску принять участие в рокоше, но вызвало на Украине тревогу и недоумение, как у населения, так и в казацких кругах.
   Устойчивость Белоцерковских пунктов при Потоцком обеспечивала 18 -тысячная группировка коронных войск в тесном контакте с Хмельницким. Сейчас же она уменьшалась в три раза и в случае любого мало-мальски значительного восстания подавление его ложилось на плечи одного только запорожского гетмана. Более того, если первоначальные королевские инструкции сеймикам исходили из оптимистической оценки положения дел на Украине, то новая инструкции короля от 4 декабря прямо предупреждали о возможности разрыва Белоцерковских пунктов. При этом указанная инструкция ( суплемент короля) исходила из оценки положения дел, представленной в докладе Калиновского королю. Сам доклад польного гетмана не сохранился ,однако в суплементе приводятся факты, которые вызвали у королевского правительства тревогу. В частности, отмечалось, что Хмельницкий продолжает обмениваться послами не только в ханом, что запрещено Белоцерковскими пунктами, но также с турецким правительством, мултянским господарем Матвеем Бессарабом и трансильваским князем Юрием Ракочи.
   Кроме того, король уведомил сеймики, что в универсале Хмельницкого к населению Брацлавского воеводства запорожский гетман просит панских подданных проявлять терпение, намекая, что к весне все изменится.
   Надо отметить, что обо всех этих фактах Потоцкий знал, но Хмельницкий относительно послов объяснял ему, что ,общаясь с ними, он хотел обратить эти контакты в пользу Речи Посполитой, а к панским подданным на Брацлавщине обратился с намеком на то, что все изменится, лишь для того, чтобы успокоить накалявшиеся страсти.
   Однако, Калиновский все эти факты истолковал иначе, хотя ,возможно, Хмельницкому просто удавалось притупить бдительность коронного гетмана. Можно сказать с уверенностью лишь одно- в оценке той ситуации ан Украине, которая сложилась после подписания Белоцерковских пунктов нельзя быть ни в чем уверенным. И не только из-за нежелания или наоборот желания Хмельницкого выполнять достигнутое соглашение, а просто потому, что ситуация менялась каждый день, заставляя и ту и другую сторону постоянно корректировать свои планы и цели. В частности, король вслед за суплементом сделал выговор Хмельницкому в письме ( поступившем к гетману в канун 25 лекабря- католического Рождества) за недостаточное соблюдение Белоцерковских пунктов, что крайне возмутило гетмана. Ведь он добросовестно искоренял собственную оппозицию, подавлял бунты практически без поддержки коронных войск, рассорился с казаками и своими бывшими соратниками, вызвал глубокое возмущение народных масс и что же получил взамен- выговор от короля. Помимо того, что это было несправедливо, Хмельницкому, который знал уже о королевском суплементе сеймикам, стало понятно, что начинается новый виток подготовки к войне. В своем письме король также обязывал его обеспечить беспрепятственную переправу коронных войск в Заднепровье. Своей обидой гетман поделился с Киселем, прозрачно намекнув, что, если король хочет войны, то для новой войны у него все готово и он ждет только лишь решения сейма.
   Кисель также был взволнован необдуманным письмом Яна Казимира и в своем письме к нему выразил в достаточно резкой форме свое несогласие с его оценкой ситуации, добавив, что все бунты казаков и холопов подавляет один Хмельницкий, а коронные войска придерживаются нейтралитета.
   Письмо Киселя не возымело никакого эффекта, но Хмельницкий не стал обострять обстановку. Он помог польному писарю Калиновскому ( брату польного гетмана) переправить коронное войско в Заднепровье. Подготовил реестр и 27 января представил его в Варшаву со своей депутацией на сейм ,а копию вручил Киселю, чем тот был очень доволен и отписал в Варшаву о том, что не без его помощи в южные провинции Речи Посполитой, наконец, снизошел кроткий мир и все проблемы устранены, только остается отозвать коронное войско из Заднепровья и дислоцировать его где-то в районе западной Подолии, а в северские земли направить литовские войска. То есть, Кисель был уверен, что мир, заключенный Потоцким под Белой Церковью с его помощью, жизнестоек и уже приносит свои плоды, а далее просто в отношениях с казаками необходимо выработать правильную линию и ее придерживаться. Но поляки не были бы поляками, если бы прислушались к голосу разума, поскольку для большинства из них признать право русского народа на равенство с ними, было просто невозможно.
  
   Глава третья. Отказ в ратификации Белоцерковских пунктов и его последствия.
   После выговора, полученного от короля, к Хмельницкому весь январь 1652 года поступали сообщения от его информаторов о том, что королевское правительство готовится развязать новый виток военных действий уже к весне и внешняя лояльность коронных войск лишь повод усыпить бдительность Хмельницкого. Видимо, в это же время и сам гетман перестал предпринимать активные действия по наведению порядка на Украине и подыгрывать полякам, а опять обратил свой взор к Москве. В феврале им тайно от Войска и даже от многих старшин был направлен к царю наказной полтавский полковник Иван Искра, который вновь поставил вопрос о переходе под царскую руку. Видимо, Хмельницкий чувствовал шаткость своего положения и был готов на любые условия вплоть до перехода Войска Запорожского в приграничные московские земли. Однако, даже на такие условия бояре не согласились, не желая быть втянутыми в войну с Речью Посполитой.
   По всей видимости гетман другого и не ожидал, так как сам готовился к обороне. Основной костяк коронного войска находился в Богуславе, поэтому Хмельницкий привел в боевую готовность три казацких полка и внимательно следил за действиями Калиновского. Теперь уже гетман не проявлял особого желания уничтожать свою оппозицию, давая возможность коронным войскам самим подавлять бунты, рассчитывая их руками расправиться со своей оппозицией и вновь вызвать вспышку народного гнева против польских поработителей. Надо полагать такая позиция была им выработана на малой раде с полковниками в январе 1652 года.
   В силу ряда причин объективного характера казацкая делегация, направленная Хмельницким на сейм, прибыла в Варшаву в начале марта в последние дни его работы. Сам состав делегации, включавшей в себя бывшего звягельского полковника Яцкевича и двух или трех сотников, ясно давал понять, что на положительное решение сейма по ратификации договора запорожский гетман не особенно и рассчитывает. Так оно и получилось, поскольку депутаты ухватились за совершенно смехотворный повод- нарушение комиссарами данных им инструкций о численности реестра, согласившись на 20 тысяч, хотя верхняя граница дозволенного не должна была превышать двенадцать. Это выглядело явной глупостью ибо инструкции комиссарам давали Потоцкий, Калиновский и Радзивилл, которые сами затем согласились на ту численность реестра, которая была указана в подписанных ими же Белоцерковских пунктах.
   Но все это было предсказуемо, поскольку на сейме шла острая борьба между сторонниками бывшего подканцлера коронного Радзеевского и сторонниками Яна Казимира, а мир с казаками как раз и ставился в вину королю. Хотя напрямую к теме Освободительной войны это не относится, думаю, будет правильно остановиться на рокоше Радзеевского хотя бы в общих чертах, поскольку в исторической литературе эта тема обычно опускается.
   Иероним Радзеевский, из не очень знатной семьи мазовецкого шляхтича, едва перешагнув за тридцатилетний рубеж, оказался в числе приближенных короля Владислава. Хорошо воспитанный, образованный и привлекательной наружности молодой человек пользовался полным доверием короля и даже обвинение в изнасиловании в середине 30-х годов не поколебало этого доверия. Когда же незадолго до смерти, Владислав женился на Марии Луизе Гонзага, герцогинре де Невер, из-за которой в свое время скатилась с плеч голова графа Сен-Мара, Радзеевский стал ее личным секретарем и подканцлером коронным. После смерти Владислава Мария Луиза стала женой его брата Яна Казимира и царственные супруги близко сошлись с четой Радзеевских. Идиллия продолжалась до самой битвы при Берестечко, когда во-видимому, под влиянием слухов о чрезмерной близости Радзеевского с королевой, король приказал провести у него обыск. Было обнаружено письмо подканцлера к королеве, в котором он негативно отзывался о воинском искусстве короля и жаловался, что тот сделал любовницей его жену, которая находилась при войске. Естественно, король немедленно отстранил подканцлера от дел, а тот в отместку взбунтовал народное ополчение, которое отказалось идти с Потоцким на Украину, о чем уже упоминалось выше. Причем Радзеевский открыто обвинял короля в том, что тот дал возможность казакам беспрепятственно уйти из осажденного лагеря.
   По возвращении в Варшаву узел противоречий между ними затягивался все туже. Этот рокош ( мятеж) слегка напоминал знаменитую Фронду и депутаты на вальный сейм в январе 1652 года в своем большинстве поддерживали Радзеевского. Наконец, Яну Казимиру все это надоело и 26 января 1652 года он своим универсалом объявил бывшего подканцлера банитой, лишенным всех прав гражданского состояния за оскорбление королевской особы. Это было весьма серьезно, так как любой шляхтич теперь имел право убить баниту, не неся за это никакой ответственности. Радзеевский не сомневался, что по его следам уже пущены "киллеры" и немедленно эмигрировал в Вену, чем, конечно, подорвал позиции своих сторонников на сейме. Король же к этому времени кое-кого из них перетянул на свою сторону, а другим раздал поместья бывшего подканцлера.
   Короче говоря, на дебаты, которые депутаты вели на сейме, король смотрел сквозь пальцы, зная, что ни к каким важным решениям сейм не придет. Так и случилось. Выдвигалось предложение сократить армию до 20 тысяч, но оно не прошло, следовательно, в силе оставалось решение предыдущего сейма о доведении ее численности до 36 тысяч. Относительно казаков, король своим универсалом подтвердил все основные пункты Белоцерковского договора и даже возвратил казакам Терехтемиров в качестве военного госпиталя, а также подтвердил ,что Хмельницкий подчиняется лично ему и никому больше. Он милостиво принял у себя казацких депутатов, они побывали у многих сенаторов. В королевских кругах им намекнули, что те, кто не вошел в реестр пусть живут, где жили, никто их притеснять не будет, а им наоборот теперь можно свободно заниматься рыболовством, охотой и всякими обычными казацкими промыслами, так что неизвестно, кто оказался в лучшем положении -они или реестровики. Также король в универсале приказал Войску Запорожскому быть готовым к морскому походу, не указав, правда, против кого он готовится. В Чигирин делегаты вернулись 10 апреля вполне довольные своей поездкой в Варшаву
   Видимо, депутаты сейма, принимая 18 февраля резолюцию о признании пунктов принятых под Белой Церковью ничтожными с момента их подписания, не задумались о том, что тем самым денонсировали и перемирие, объявленное 28 сентября 1651 года. Де-юре стороны, то есть Речь Посполитая и Войско Запорожское тем самым возвратилось в состояние войны. Универсал короля о подтверждении Белоцерковского мира в такой ситуации мало чего стоил. Следовательно, с юридической точки зрения следовало либо признать фактическое состояние войны, либо же руководствоваться Зборовской Декларацией королевской милости. И в том и в другом случае пункт о сокращении реестра утрачивал силу, как и запрет на размещение казацких полков в Черниговском и Брацлавском воеводствах. Отказ ратификации договора порождал и массу других юридических последствий, в которых под силу разобраться было только опытным юристам. Что же касается простого народа, то это вызвало бурю возмущения и негодования как в адрес Хмельницкого , так и поляков, а главное, продолжился массовый отток население в московские земли. Этому способствовало и то,что в районе Стародуба разместились литовские войска, а у Нежина дислоцировалась часть коронных войск под командованием брата Калиновского.
   Здесь в районе сел Липовское и Рябуха в начале марта возникла серьезная стычка между местным населением и жолнерами полковника Себастьяна Маховского. Виновны в ней были обе стороны, но польские солдаты устроили после этого резню, которая надо полагать была прекращена вмешательством Матвея Гладкого, миргородского полковника, бывшего наказного гетмана под Берестечком. Для разбирательства этих событий была создана совместная комиссия, в которой со стороны казаков принял участие Жданович. Как было на самом деле толком неизвестно, "Самовидец" писал, что Гладкий поднял мятеж и за это Хмельницкий его казнил, но известные факты говорят о том, что гетман просто свел с ним старые счеты, как с одним из оппозиционеров. Как бы то ни было, но 12 мая Гладкий был казнен и теперь из серьезных лидеров оппозиции не осталось никого.
   Естественно, Хмельницкий свои полки ни в Подолии, ни в Заднепровье не распускал и они оставались в местах своей постоянной дислокации. Сейчас, когда сопротивление оппозиции было сломлено, он опять вернул себе полное управление всем Войском Запорожским.
   В это же время в Чигирине гетман собрал расширенную раду, на которой был тайно обсужден план разрыва с Речью Посполитой и вторжения в Молдавию, целью которого было принудить Лупула выдать, наконец, дочь замуж за Тимофея. Для введения же поляков в заблуждение три левобережных полка передвигались ближе к московской границе, чтобы создать видимость подготовки совместного с татарами похода на Москву. На самом же деле Хмельницкий готовил западню польному гетману коронному, видно, уже в то время рассчитывая одним махом уничтожить все его войско.
  
   Раздел седьмой. На пути к свободе
  
   Глава первая. Битва при Батоге.
   Расширенная рада с участием представителей старшины всех полков, состоявшаяся сразу после Пасхи, проводилась в засекреченном режиме и широкой казацкой общественности, не говоря уже о посполитом люде, ее подлинные решения известны не были. Наоборот, у многих, в том числе и у некоторой части поляков, сложилось мнение, что казаки стремятся к более тесным контактам с правительством Речи Посполитой и совместно с татарами готовят поход в московские земли. Лишь те, кто присутствовал на раде знали, что на самом деле гетман и старшина готовы к полному разрыву с Польшей и намерены вступить с поляками в новое военное противостояние. Рада проходила с 4 по 14 мая и констатировала, что отказ сейма в ратификации Белоцерковских пунктов освободил гетмана и Войско Запорожское от присяги польскому правительству, принесенной под Белой Церковью. Далее с учетом насилий и издевательств панов над населением Южной Руси, отмечавшихся с началом возвращения в свои поместья их владельцев, рада пришла к выводу что мирное существование с польской шляхтой невозможно. Поскольку речь шла о новой войне, то рада приняла решение обратиться за помощью к татарам и московскому царю. Похоже, что, хотя официально царское правительство отказало миссии Ивана Искры, но в частных беседах бояре ободряли казацких посланников и готовы были к более тесному сближению с Войском Запорожским.
   Здесь же на раде, по-видимому, было получено и согласие Войска на принуждение Лупула к браку дочери с Тимофеем Хмельницким, поскольку, хотя это выглядело как личное дело одного гетмана, но политика молдавского господаря уже давно раздражала казаков и его из преданного друга Речи Посполитой необходимо было превратить в союзника. Что же касается Хмельницкого, то он, скорее всего, возвратился к своему плану породниться с Лупулом в интересах Тимофея, которого видел своим преемником на гетманском посту, и, возможно, в будущем главой независимого княжества. Эта мысль не оставляла гетмана до самой смерти, и даже после гибели Тимофея в 1657 году он помог Ракочи и шведам во взятии Кракова и Варшавы именно в расчете на то, что с их помощью станет правителем Украины, пусть для этого понадобится выйти из подданства царю. Спустя два года новому малороссийскому гетману Ивану Выговскому удалось на короткие три месяца стать князем ВКР, созданного на основе Гадячских статей, а полвека спустя Иван Мазепа изменил русскому царю и перешел на сторону шведов, поскольку Лещинский пообещал ему княжество Полоцкое и Витебское на правах герцогства Курляндского. И это далеко не случайно, так как все трое были шляхтичами, получили польское воспитание и в Польше видели воплощение своих идеалов, но их желания и взгляды были непонятны малороссийскому народу, люто ненавидевшему поляков. Богдан это понимал, поэтому свои сокровенные мысли предпочитал хранить в тайне, Выговский и Мазепа действовали открыто, за что и поплатились.
   Кроме того, Молдавия традиционно привлекала к себе внимание казацких вождей, которые с времен Дмитрия Вишневецкого стремились к трону молдавского господаря. Некоторым, как Ивану Подкове, это даже удавалось сделать, заплатив за него своей головой, другие подобно Самуилу Зборовскому также сложили свои головы из-за тщеславного желания захватить власть в Молдавии, но в самом начале 17 века ситуация здесь несколько изменилась и теперь с молдавскими государями стремились уже породниться польско-литовские магнаты, такие как Потоцкий, Вишневецкий и Радзивилл, а один из представителей рода Могил даже стал киевским митрополитом.
   Время для вторжения в Молдавию было выбрано довольно удачно. Разделение коронного войска, и без того большей частью деморализованного, на три части резко снизило его боеготовность, а, главное, разделявшие их большие расстояния лишали польного гетмана коронного оперативного маневра всеми имеющимися у него войсками. Да и сам он не пользовался авторитетом у солдат и офицеров, поэтому для ведения наступательных действий коронное войско в то время было мало пригодно.
   У турецкого правительства тогда были свои заботы и оно не стало бы вмешиваться в конфликт Хмельницкого с Лупулом, в то время как татары, наоборот, были полны желания загладить свое бесчестие в сражении у Берестечко, а также отомстить Лупулу, который совместно с поляками вступил с ними не так давно в столкновение. Матвей Бессараб, давний враг молдавского господаря также не склонен был ему помогать, как и семиградский Ракочи. Фактически обстановка сложилась так, что Лупул остался один на один с Хмельницким и татарами.
   После февральско-мартовского сейма польское правительство относительно положения дел на Украине имело противоречивую информацию, поступавшую из двух источников, которым по логике вещей, оно должно было всецело доверять. Однако, первый из них-Адам Кисель, воевода киевский, староста носовский и богуславский, подавал свои реляции в крайне оптимистических тонах, утверждая, что Хмельницкий - преданный слуга Речи Посполитой, в то время как второй-польный гетман коронный Марциан Калиновский, воевода черниговский, представлял в Варшаву прямо противоположную информацию. Канцлер Лешинский писал об этом папскому нунцию в конце мая: "Довели меня до того, что я уже совсем ничего не понимаю. Потому что одно мне пишет гетман, другое воевода киевский и одно просто противоположно другому"
   Конечно, объективно разобраться в обстановке, сложившейся в Южной Руси было действительно трудно. Королевское правительство, желавшее вытянуть побольше денег из венецианских торгашей, было проникнуто идеей морского похода на Турцию, поэтому, получив сведения, что в Черное море вышло несколько чаек, считало это уже его началом. В то же время Калиновский доносил, что о планировавшемся морском походе Хмельницкий заблаговременно известил хана, заверив его, что казаки участия в нем не примут. Лупул в своих письмах сообщал, что татары готовят вторжение в Молдавию и просил помощи, но Кисель доносил, что казаки и татары готовятся к походу на Москву, а на правом берегу все спокойно. Действительно, как это видно из письма прилукского полковника Я.Воронченко, мобилизацию казацких полков на правом берегу Днепра гетман начал только за две недели до Батогской битвы.
   Хотя король не особенно доверял докладам Калиновского, но все же разрешил ему стянуть коронные войска в одно место, чего польный гетман добивался еще с января. Списочная численность его армии составляла 25 тысяч, однако, из-за невыплаты жалованья часть солдат разошлась по домам и реально у польного гетмана их осталось не более 15 тысяч, из которых тысяч пять находились еще за Днепром. Получив приказ двигаться на соединение с Брацлавской группировкой, они не особенно торопились из-за невыплаченного жалованья, думая больше не о военных действиях, а о том, как заставить правительство расплатиться с ними. Как утверждает Ерлич, заднепровские хоругви стали переправляться через Днепр у Киева только в середине или в конце мая, поэтому на переход к Брацлаву им требовалось не меньше месяца. Заменить их в северских землях должны были литовские войска, но чтобы этого не случилось четыре левобережных казацких полка под общим командованием наказного гетмана Пободайло сосредоточились под Переяславлем, а татарская группировка, стоявшая у Полтавы, якобы в готовности к московскому походу, разделилась. .Одна ее половина отошла к Пободайло в район Борзны, а другая перешла Днепр и соединилась с Хмельницким у Чигирина. Тем самым подготовка к вторжению в Молдавию была завершена.
   Выдвижение Хмельницкого из Чигирина в общем направлении на Умань после встречи с мурзами Ногайской и Крымской орды произошло 17 мая. В то время, кроме примерно 30 тысяч татар ( ногайцами вероятно командовал Карачи -мурза, а крымцами братья Тугай-бея) в распоряжении гетмана были каневский, черкасский и корсунский полки. Позднее к ним, по-видимому присоединились еще и Глух с Богуном.
   Калиновский к тому времени выбрал местом для сбора своих войск урочище Батог, что под горой одноименного названия ( вблизи с.Четвертиновка Тростянецкого района Винницкой области) в пяти верстах от Буга на плоской равнине. В стратегическом отношении эта позиция была удачной, так как перекрывала путь в Молдавию и к Могилеву, позволяя контролировать и левый берег Буга. Однако для того, чтобы организовать здесь эффективную оборону нужно было не менее, чем 50-тысячное войско. На предложение своих командиров стать лагерем у Брацлава или в другом месте, где есть укрепления, польный гетман отвечал, что ждет подхода своего заднепрянского войска, а также подкрепления от местных магнатов, поэтому ему нужно много места. Именно поэтому лагерь растянулся на целую милю и в случае нападения превосходящих сил противника, эффективно защищать его тем малочисленным войском, которым Калиновский располагал в мае, было невозможно. Хмельницкий обо всем этом знал и решил устроить гетману польному коронному здесь ловушку, для чего ему и понадобилось распустить слух о подготовке совместного с татарами похода на Москву.
   Позднее в художественной литературе да и в исторической науке традиционно отмечалось рыцарское поведение Хмельницкого, предупредившего своим письмом Калиновского о том, что его сын Тимофей следует в Молдавию для обручения с дочерью Лупула, не имея по отношению к полякам и будущему тестю никаких враждебных намерений. Подлинника этого письма никто не видел, хотя оно известно в десятках вариантов и, якобы было обнаружено впоследствии на трупе польного гетмана. Именно поэтому создается впечатление будто запорожский гетман известил об этом Калиновского чуть ли не за месяц и тот специально, выйдя из Каменца, разбил свой лагерь у Батого, чтобы перехватить Тимофея. На самом деле Хмельницкий был не настолько глуп, чтобы предупреждать своего врага о готовящемся походе в Молдавию, дав ему время собраться с силами. Письмо от Хмельницкого польному гетману действительно было, но как рассказывали те немногие, кто уцелел после сражения при Батоге, передано оно было Калиновскому 31 мая, то есть когда все силы татар и казаков уже стояли над Бугом, а конные татарские и казацкие разъезды заняли весь его правый берег. Именно поэтому, Калиновский не мог получить от своей разведки сведений о количестве сил Хмельницкого.
   В последующем бытовали слухи о том, что к началу Батогского сражения у Калиновского было 20 тысяч солдат, у Хмельницкого несколько сотен тысяч казаков и татар. Но это не более чем легенды. Как уже отмечалось выше, татар в общей сложности на Украине ( в т.ч. и в северских землях) находилось не более 30 тысяч, но фактически под Батогом их было задействовано не более 20 тысяч. В распоряжении Хмельницкого имелось 4-5 казацких полков, то есть не более 15 тысяч, хотя сейчас принято считать, что под Батогом у Хмельницкого было 25-тысячное войско.. Численность войск польного гетмана не могла превышать 10, максимум 12 тысяч солдат и то с большой натяжкой.
   На рассвете 1 июня небольшой татарский отряд, вынырнув, словно из-под земли в клубах густого тумана, с криками "Алла!" обрушился на польский лагерь, выпуская тысячи стрел. Калиновский, видимо, счел его одним из отрядов татар-волонтеров, которых было немало в войсках запорожского гетмана и выслал против них несколько конных хоругвей под командованием полковника Чарнецкого, освободившегося к тому времени из плена и даже участвовавшего в битве при Берестечко. Татары бросились врассыпную, поляки стали гоняться за ними по полю и в это время вдруг из тумана, словно огромная черная туча саранчи вынырнуло все двадцатитысячное татарское войско. Появление такого колоссального количества татарской конницы, о которой он не имел никаких сведений, заставило польного гетмана немедленно заняться организацией обороной лагеря.
   Панцирные и казацкие хоругви польного гетмана в мгновение ока из охотников превратились в жертв и, пустив коней в карьер, устремились к спасительному лагерю. Но уйти от конного татарина не так просто, поэтому часть убегающих поляков погибла от метко выпущенных стрел, а других просто захлестнули волосяные татарские арканы. Несмотря на значительные потери в их рядах, польским кавалеристам все же удалось доскакать к валам, и уже под зашитой изрыгающих шквал огня и картечи орудий укрыться в своем лагере. Татары отошли на безопасное расстояние от валов, однако окружили польский лагерь со всех сторон плотным кольцом конницы. Вот тогда то Калиновскому пришлось пожалеть о том, что у него такой растянутый лагерь, так как эффективную его оборону на всех направлениях организовать было невозможно, а сузить не хватало времени. В частности, он из-за этого не заметил, что под покровом тумана в тылу его лагеря появились новые татарские и казацкие полки, обошедшие лагерь с фланга. Пшиемский предложил Калиновскому, оставив в лагере пехоту и артиллерию, прорваться с конными полками к Каменцу и привести оттуда подкрепление, но этот план Калиновский не принял, надеясь на скорый подход к Батогу брацлавского воеводы , который должен был доставить ему пополнение.
   Ситуация стала критической, когда на следующий день, 2 июня, сюда подтянулось и все казацкое войско. Сам гетман остался на той стороне Буга, не участвуя в сражении. но зато его полковники, окружив польский лагерь со всех сторон, пошли на штурм. Спустя несколько минут казаки уже оказались на валах и ворвались в лагерь. Немецкие наемники, выстроившись в каре и окружив себя наспех насыпанным валом, героически сопротивлялись, отражая атаки копьями, ружейным и артиллерийским огнем, но в это время обозная челядь из числа русского населения, подожгла сено и солому, заготовленные для коней. В лагере поднялась паника, чем воспользовались казаки, усилив натиск на немецкую пехоту.
   Видя, что сломить сопротивление наемников не удается, казаки установили на валах артиллерию. Шквал ядер и картечи обрушился на немцев, выкашивая их ряды, как траву на лугу. Когда те под натиском превосходящего их числом противника и орудийного огня стали отходить, на помощь казакам устремились татары, которые, ворвавшись в лагерь, создали еще большую панику среди поляков. Началась резня.
   Часть жолнеров стала кричать о необходимости выдать Калиновского и сберечь тем самым свои жизни. В лагере едва не возник бунт, но в это время собственные кавалерийские хоругви польного гетмана во главе с Самуилом Калиновским попытались прорваться через плотную массу окруживших их татар и казаков и вырваться в поле, однако этот маневр им не удался. Встреченные артиллерийским огнем и натиском пехотинцев, а также казацкой конницей, которая находилась в резерве, они почти все были уничтожены.
   Дольше всех сопротивлялся сам Калиновский, собрав вокруг себя пехотные хоругви, но вскоре под натиском казаков и татар был выбит с занимаемой им позиции и погиб. Голову его нацепили на копье и так носили по лагерю ( во всяком случае, так сообщали уцелевшие поляки). Узнав о гибели своего предводителя, оставшиеся в живых солдаты побросали оружие, но казаки и татары никого из них не оставили в живых. Принято считать, что от всего польского войска чудом уцелели лишь горстка поляков, в том числе и Стефан Чарнецкий, который, получив ранение, сумел спрятаться в копне сена и дождаться ухода своих заклятых врагов.
   Некоторые утверждают, что все же сдавшихся поляков захватили татары в плен, но Хмельницкий примерно две тысячи из них выкупил лишь для того, чтобы тут же на месте казаки и татары могли отрубить им головы.
   Казацкие полки после Батогской битвы попытались было взять Каменец, но, видя, что защитники крепости сдаваться не намерены, возвратились в места дислокации, а отряд Тимофея с татарами продолжил путь в Молдавию. По просьбе напуганного Лупула, Тимофей оставил свое и часть выделенного ему татарского войска на границе, а сам прибыл в Яссы, где и обручился с будущей женой. Немного позднее, сыграли и свадьбу.
   Глава вторая. Безнадежные переговоры.
   Разгром под Батогом главного коронного войска повторил ситуацию, сложившуюся после Корсуня и Пилявцев. Польша охвачена паникой, Януш Радзивилл сохраняет полунейтралитет, довольный тем, что удачно выпутался из прошлогодней кампании без существенных потерь. Экс-подканцлер Радзеевский, располагающий всеми секретами польской дипломатии, плетет интриги при австрийском и шведском дворах. Ян Казимир, рассорившийся с польской шляхтой, не решается даже созвать сейм...
   С другой стороны, запорожский гетман и старшина возвращают себе доверие казацкой черни и народных масс. В оправдание предыдущего заигрывания с поляками изобретается красивая легенда о том, что Хмельницкий после Белоцерковского мира лишь создавал видимость дружбы с поляками и преданности королевскому правительству, а на самом деле никогда не собирался заключать с поляками длительный мир и использовал время для подготовки к возобновлению военных действий.
   Лянцкоронский, торопившийся к Батогу, узнав о случившейся трагедии, отступил к Глинянам, а заднепрянские хоругви, находившиеся в это время еще у Киева, житомирский староста Тышкевич отвел к Гончарихе. Но ввиду того, что за службу им не заплатили. большая часть солдат разбрелись кто куда.
   О потерях польского войска под Батогом имеется противоречивая информация. Некоторые очевидцы сообщали, что уцелело не более полутора тысяч солдат, другие, что не наберется и сотни. Иные утверждали, что погибла только пехота, а части конницы удалось вырваться из окружения. Но как бы то ни было, к Лянцкоронскому добралось очень немного тех, кто уцелел при разгроме коронного войска у Батога. Что касается расхожих рассказов о том, что казаки выкупали пленных поляков, чтобы тут же их казнить, то по этому поводу есть несколько версий, однако останавливаться на их анализе не вижу смысла в целях экономии времени.
   Вину в произошедшем столкновении с коронным войском, Хмельницкий в письме к канцлеру и в своих универсалах, разосланных в различные города, возлагал на Калиновского. Обращался ли он лично с письмами к королю достоверно не известно, но старые польские историки утверждают, что он вел интенсивную переписку с Варшавой и казацкие депутаты даже были приглашены на вальный сейм, который должен был состояться 20 июля.
   Хотя с утратой коронного войска сложилась не особенно приятная ситуация, но для такой огромной страны с ее мощным потенциалом, как Речь Посполитая, трагедией это не явилось. Зато вспышка моровой язвы, распространившаяся по всей Короне действительно вызвала панику. Многие знатные поляки уже паковали чемоданы, готовясь к бегству в Гданьск и далее заграницу, поэтому король даже не имел возможности созвать посполитое рушение, перенеся дату его созыва на середину августа. Назначенный королем новый польный гетман 72-летний Станислав (Ревера) Потоцкий, родственник покойного Николая Потоцкого, усмирявший вместе с ним Павлюка, Скидана и Острянина был опытным военачальником, принимавшим участие еще в походах на Москву в Смутное время, участвовавшим в битвах при Цецоре и Хотине. Он пытался создать из остатков коронных войск более или менее боеспособное формирование, но солдатам не платили жалования и они разбегались. Король переслал войску 60 тысяч злотых, однако этого было очень мало, а других денег в казне не было.
   Попытки польской дипломатии получить помощь у австрийского императора и в Венгрии успехом не увенчались. Никто не хотел ввязываться в противостояние поляков с татарами, опасаясь набегов Орды. Направление послов в Москву, которые сообщали о выполнении требований по поводу умаления царского титула и утверждали, что Хмельницкий устанавливает тесные контакты с Портой, не только не рассорило царское правительство с запорожским гетманом, а наоборот, подтолкнуло царя и бояр к плану скорейшего принятии Войска Запорожского под царскую руку, особенно когда Выговский ( уже несколько лет тайно информировавший Москву о планах гетмана) прямо заявил царскому посланнику, что в случае ,если казаки потерпят поражение от поляков, а царь их не примет, то иного выхода как перейти в подданство Турции у них не будет.
   В такой обстановке 23 июля 1652 года в Варшаве начал свою работу сейм, основной задачей которого было выделение денег для выплаты жалованья старому войску и для набора нового войска. Работа сейма, обычно шестинедельная, была сокращена наполовину, но фактически продлилась четыре недели из-за болезни короля. Сейм утвердил ассигнования на набор 50-тысячного войска, выделил средства для обороны Каменца, а также принял некоторые меры для укрепления львовского направления на случай наступления казаков в Галиции.
   Однако основное внимание депутатов было уделено раздаче освободившихся вакансий после битвы при Батоге. Вместо умершего Вишневецкого воеводой русским стал Станислав Лянцкоронский, а брацлавское воеводство получил Петр Потоцкий, сын бывшего великого коронного гетмана. Канцлер Лещинский стал примасом, а его место занял подканцлер Корыцинский.
   Были и другие назначения, но к концу работы сейма основное внимание было уделено письмам Радзеевского к Хмельницкому и Выговскому, перехваченных польным гетманом Потоцким. Бывший подканцлер предлагал казакам заключить союз со Швецией и нанести удар по Речи Посполитой с двух сторон: одна часть шведского войска могла через Белоруссию соединиться у Могилева с Войском Запорожским, а другая через Пруссию вторгнуться в Польшу с севера. С учетом этих писем, получивших после сейма широкую огласку, в отношении Радзеевского были приняты дополнительные меры. Его объявили изменником, лишили чести и т.п. Но о содержании писем Радзеевского, естественно, стало известно и адресатам
   На этом 17 августа сейм закончил работу, не дождавшись казацких депутатов, которые прибыли несколько дней спустя с письмом от гетмана и Войска. Для беседы с ними было выбрано по 6 депутатов сейма от Короны и Княжества. 24 августа казацкую делегацию принял сам король ,они поцеловали пол перед креслом, где он сидел, потом его сапоги и в виде большой милости руку. В привезенном ими письме от запорожского гетмана вина за случившееся под Батогом перекладывалась на Калиновского, предлагалось вернуться к зборовской Декларации в обмен на отказ Войска Запорожского от помощи Крыма. Мало кто поверил в искренность этих заверений, но созыв посполитого рушения был отменен, а к Хмельницкому было решено отправить в качестве посланников бывшего казацкого комиссара Николая Зацвиллиховского и белоцерковского подстаросту Сигизмунда Черного, которых запорожский гетман хорошо знал. Одновременно во время свадьбы Розанды и Тимофея в Яссах при посредстве Лупула начались переговоры Ивана Выговского с посланником польского правительства Щитницким. Как докладывал Щитницкий в Варшаву, Хмельницкий не желает иметь над собой никакого монарха, а желает властвовать на территории от Днестра до Днепра вплоть до московских границ. Если же король и сейм не удовлетворят его требований, то он уйдет под руку московского царя со всеми этими землями. В конце донесения Щитницкий еще более прямо отметил, что, если король не приструнит Хмельницкого, то тот будет поступать как и прежде: когда ему выгодно вымаливать мир, а при малейшей возможности- уничтожать коронные войска с помощью татар. Сейчас же в целях заключения мира Хмельницким было предложено четыре пункта: возврат православных церквей, отобранных униатами в Короне и Княжестве; подтверждение прав и вольностей казацких в точном соответствии с Декларацией милости, выданной королем при Зборове; амнистия за Батог и, наконец, территория Запорожского Войска должна оставаться в границах зборовского соглашения.
   То есть то, о чем писал Щитницкий в Варшаву, это его выводы из разговоров и слухов, которые получили распространение при дворе Лупула, но официальные предложения казацкой стороны заключались в подтверждении пунктов зборовской Декларации и не более того.
   Позднее, в октябре в Чигирин прибыла другая делегация, которую встречал Выговский. На третий день королевских послов Зацвиллиховского и Черного принял сам Хмельницкий. После обмена приветствиями послы стали настаивать на проведении новой комиссии и изложили пункты своих требований.
   С проведением комиссии Хмельницкий не хотел соглашаться, требуя подтверждения пунктов зборовской Декларации и считая этого вполне достаточным. Он заявил послам, что о возобновлении Белоцерковского договора не может быть и речи, так как он не удовлетворял короля и сейм его тоже не утвердил. Что касается реестра, то меньше, чем на сорок тысяч он согласиться не может, иначе казаки его просто убьют. На требование о разрыве отношений с Крымом и отправки орды, запорожский гетман заявил, что это невозможно до полного урегулирования отношений с Речью Посполитой. Относительно пункта о недопущении контактов с дипломатами сопредельных государств, Хмельницкий ответил, что это право у запорожских гетманов существует давно и не он его придумал. Ну, а относительно пункта о выдаче сына Тимофея ( или Юрия) в заложники на время урегулирования отношений, он просто посмеялся. Все же гетман согласился на проведение комиссии, но не раньше января.
   Зацвиллиховский и Черный ,возвратясь в Варшаву, доложили о своей миссии, не скрывая своего мнения о том, что Хмельницкий готовится к новой войне и подыскивает себе союзников. Отказ от королевских предложений естественно в Варшаве был расценен, как открытый разрыв с Речью Посполитой. Радзивилл, ставший теперь шурином Тимофея в своих письмах также предлагал запорожскому гетману согласиться на условия Белоцерковского мира, но и для самого Хмельницкого, как и для всего Войска Запорожского это было неприемлемо, ведь именно сейчас после Батогской битвы впервые сложилась ситуация, когда вся территория, занимаемая казаками от Днестра до Днепра и далее до московской границы стала полностью очищенной от поляков. Сохранилось письмо одного из казацких сотников путивльскому воеводе, в котором тот пишет, что теперь здесь нет воевод, вместо них полковники, нет старост, вместо них сотники, а вместо судей куренные атаманы. Пусть с юридической точки зрения Брацлавщина, Киевщина и все Заднепровье оставались провинциями Речи Посполитой, но фактически здесь осенью 1653 года начало формироваться казацкое самоуправление, которое через год после вхождения Войска Запорожского в состав московского государства было преобразовано уже официально в гетманское самоуправление.
   Глава третья. Посольство Самуила Зарудного ( Богдановича) в Москву.
   Однако свобода эта пришла в истерзанный войной, неурожаем и моровой язвой край слишком поздно, когда уже значительная часть населения предпочла лучше жить спокойно в подданстве московского царя, чем каждый день ожидать то появления карательной экспедиции поляков, то очередного набега татар, то мобилизации в казацкое войско, чтобы отдать свои жизни за благополучие казацких вождей. Все больше и больше женатых мужчин, забрав свои семьи, уходили в Слободскую Украину, а холостые отправлялись на Сечь, где их скапливалось все больше и больше, так что Хмельницкому стало некем пополнять свои полки. На этой почве у него даже возникли трения с кошевым атаманом.
   В рядах казацкой черни все более укреплялось мнение, что Войску Запорожскому необходимо перейти в московское подданство под царскую руку и Хмельницкий не мог не считаться с этими настроениями. Видимо, он в очередной раз понял тщетность своих надежд на то, чтобы стать русским князем, так как даже разгром польского войска под Батогом не вынудил королевское правительство отступить от условий Белоцерковского мира. Свадьба сына Тимофея, состоявшаяся 1 сентября, не принесла ожидаемой помощи от Лупула, который в частных беседах с поляками объяснял дачу согласия на женитьбу тем, что у него не было другого выхода и обещал при удобном случае свой альянс с Хмельницким расторгнуть. Очередное свое предложение Хмельницкий прислал ему во время осады Каменца, прозрачно намекнув, что больше никаких проволочек не потерпит и только поэтому он согласился на этот вынужденный брак.
   Хотя Радзивилл, породнившийся через Лупулла с Хмельницким, не был сторонником войны с казаками, однако он прямо писал гетману, чтобы тот соглашался на условия Белоцерковского мира, иначе и литовские войска выступят против него. Адам Кисель, доживавший свои последние дни, писал в Варшаву, что надо еще посмотреть, кто кого перетянет на свою сторону -Хмельницкий Лупула или молдавский господарь его.
   Порта была готова принять казаков под свой протекторат, но Хмельницкий понимал, что, если он только согласится на такой альянс, то потеряет поддержку не только у русского населения края , но и у казацкой черни. Оставался московский царь, но переход под царскую руку ставил крест на всех замыслах о независимом казацком государстве, в том числе, о передачи гетманской булавы сыну. Царь- не король, там жесткая вертикаль власти и с династическими амбициями гетмана никто считаться не будет. Да и сеймов, где каждый имеет право наложить "вето" на любое решение там нет.
   Поэтому, пока сохранялась малейшая надежда на то, чтобы остаться относительно независимым, Хмельницкий не желал расторгать отношения с Речью Посполитой, но надо было заручиться и поддержкой Москвы на случай военной неудачи. В том, что война с Польшей неизбежна, у гетмана сомнения не было.
   С этой целью в декабре в Москву было направлено посольство во главе с генеральным судьей Самуилом Богдановичем Зарудным. Посол Хмельницкого передал просьбу гетмана о приеме войска Запорожского под царскую руку, однако, по-видимому, его ответы на некоторые вопросы не удовлетворили бояр. Скорее всего он и сам не был уполномочен вести конкретные переговоры, что не могло удовлетворить бояр. После беседы 17 декабря ему был дан уклончивый ответ в том смысле, что царское правительство постарается воздействовать на короля с целью подтверждения зборовской Декларации, а вот если это не возымеет результатов, тогда будет рассмотрен вопрос о взятии Войска под царскую руку.
   Однако, бояре пришли к выводу, что в любом случае далее откладывать этот вопрос нельзя. Женитьба Тимофея на дочери молдавского господаря была тревожным сигналом, поскольку альянс Крыма. Турции и ее сателлитов с Хмельницким мог создать серьезные проблемы для Москвы. А,судя по настрою Хмельницкого ( о чем говорил не только Зарудный, но и ранее Выговский), он уже был доведен до отчаяния и готов уйти под протекторат Османской империи. Выход был только один- принять Войско Запорожское под свою руку, хотя бы для того, чтобы обезопасить свои южные границы. Конечно, это означало неминуемую войну с Речью Посполитой, но иного разумного варианта не существовало.
   Вот на такой ноте и закончился 1652 год, в целом удачный для казаков, но все же не принесший тех результатов, на которые рассчитывал Хмельницкий, а год следующий уже грозил новой войной и окончательным крахом всех надежд и планов запорожского гетмана.
  
   Раздел восьмой. Последний год Освободительной войны.
  
   Глава первая. Карательный поход Чарнецкого.
   1653 год, последний год Освободительной войны, оказался, пожалуй, самым драматичным во всей ее истории. Материальные и людские ресурсы некогда многолюдного, густонаселенного, процветающего края были истощены настолько, что не было даже возможности пополнять полки новобранцами. Их лишь записывали в полковой реестр, неделю или две обучали элементарным навыкам обращения с оружием и отпускали по домам. И не только новобранцев, но и часть казаков из регулярных полков, поскольку не было средств содержать их за казенный счет. Да и людей для мобилизации не хватало, так как отток населения с правого берега Днепра все более ускорялся. Но больше всех бед принесла чума, вспыхнувшая в Малороссии осенью прошлого угода и значительно сократившая здесь численность населения. Одно время ходили слухи, что от чумы умер и сам Хмельницкий.
   Между тем, Ян Казимир, обозленный провалом миссии Зацвиллиховского и Черного, развил активную деятельность по подготовке к новой войне. В ноябре 1652 года он даже созвал под Сокалем народное ополчение, которое все же был вынужден распустить. В декабре король объявил съезд сенаторов, но состоялся он лишь в конце января, так как сенаторы съезжались очень неохотно. Речь на нем шла о новой войне, но Литва не поддержала планы короля, считая, что худой мир лучше доброй ссоры. Тем не менее, король с Потоцким продолжали подготовку к военным действиям, зная, что численность казацкого войска сильно сократилась и Хмельницкий сейчас не наберет и 100 тысяч казаков вместе с обозной обслугой. В то же время королевское войско насчитывало примерно 30 тысяч солдат, не считая 15 тысяч литовцев. Возможно, король решился бы и сам двинуться на Украину уже в январе, но зима оказалось теплой, крепких морозов не было, дороги развезло и от похода пришлось на время отказаться.
   Тем временем, на Крещение у Хмельницкого состоялась полная рада войсковой старшины, на которой были подведены итоги поездки казацкой делегации в Москву и решался вопрос об обращении в царю с просьбой взять Войско Запорожское под свою руку. После окончания рады Хмельницкий обратился к королю с письмом, как обычно заверяя его в своей личной преданности. В этом письме он объяснил отправление посольства в Москву надеждой на содействие царя в защите святой веры и подтверждении зборовских пунктов. При этом гетман указывал, что посредничество Лупула в переговорах с поляками неэффективно, тот не проявляет особого энтузиазма. Видимо, запорожский гетман рассчитывал, что это смягчит гнев короля, но вышло наоборот. Попытка прибегнуть к посреднической роли московского царя вызвала подозрение в возможной интервенции царских войск и ее необходимо было предотвратить быстрым и скорым разгромом казаков. Кроме того, поступало все больше информации о том, что Хмельницкий готов перейти под протекторат Турции. Естественно, и слухи о том, что казацкие ряды сильно поредели из-за чумы, а часть полковников недовольны тем, что гетман забрал себе абсолютную власть, также сыграли свою роль. Поэтому, не получив от сенаторов конкретного решения о начале военных действий, король созвал на начало апреля сейм, а тем временем передал Потоцкому приказ отправить на Украину экспедиционный корпус с тем, чтобы начать принуждение казаков выполнять условия Белоцерковского договора.
   Эту карательную экспедицию возглавили Стефан Чарнецкий и полковник королевской панцирной хоругви Себастьян Маховский.
   После гибели в сражении под Батогом Самуила Калиновского, король назначил великим коронным обозным чудом уцелевшего тогда Стефана Чарнецкого. Этот видный в дальнейшем военный деятель Речи Посполитой, имя которого упоминалось даже в государственном гимне, ставший под конец жизни польным гетманом коронным, всю свою жизнь посвятил военному ремеслу. Новоиспеченный коронный обозный не отличался знатностью рода и богатством. Его родовое поместье Чарнец находилось на юге Великой Польши и не приносило его владельцам таких баснословных доходов, как имения Вишневецких или Конецпольских в Южной Руси.. Едва выйдя из подросткового возраста, Чарнецкий был зачислен в кавалерийский корпус и в 18 лет стал офицером. Спустя три года, считаясь уже опытным воином, он принимал участие в Хотинской битве 1621 года. Несколько лет спустя он поступил в войско польного гетмана Конецпольского и на протяжении последующих десяти лет приобретал боевой опыт в походах против татар, в войне со шведами и, наконец, в обороне Смоленска в войске вновь избранного короля Владислава IV. Позднее он был в числе тех военачальников, что в 1637 году одержали победу над Павлюком в Кумейковском сражении, а затем в 1644 году под знаменами коронного гетмана Конецпольского разгромили татар Тугай-бея под Ахматовым.
   За годы военной службы Чарнецкий приобрел огромный боевой опыт, превосходно освоил все татарские и казацкие хитрости, привык к победам, но испытал и горечь поражения, оказавшись в мае 1648 года в плену у Хмельницкого после битвы под Желтыми Водами. Пробыв два года в Крыму у татар, которым его отдал запорожский гетман, Чарнецкий был выкуплен за большую сумму денег и возвратился на Родину. В битве под Берестечком он являлся поручиком собственной панцирной хоругви Потоцкого, а после его смерти перешел к Калиновскому. Несмотря на то, что ему исполнилось пятьдесят три года, больших чинов он не достиг и должность коронного обозного стала первой, по-настоящему значимой в его послужном списке. Едва избежав смерти в битве при Батоге, спрятавшись в стоге сена, Чарнецкий, наблюдая расправу над несколькими тысячами поляков, отданных казаками крымским татарам, дал себе клятву впредь не оставлять в живых ни одного русина.
   Наступление, как об этом пишет Ерлич, началось 13 марта на киевско-волынском направлении со стычки передового польского разъезда численностью 300 человек с примерно таким же числом казаков у Коростышева, где те зимовали. Вырубив коростышевский гарнизон, поляки, усиленные несколькими кварцяными казацкими хоругвями двинулись в сторону Паволочи. Видимо, наступлением здесь командовал Маховский, располагая 5-6 тысячами солдат.
   Чарнецкий же с основными силами ( по утверждению Выговского, численностью 8 тысяч человек) в это время перешел Буг и памятуя о неудачной осаде Винницы Калиновским, тем более, что в ней и сейчас находился Богун, обогнул город с севера и захватил Погребище, находившееся южнее Паволочи. Предав это местечко, где не было замка, огню, корпус коронного обозного, по всей видимости, соединился здесь с Маховским ( или частью его хоругвей) и повернул на юг. Продвигаясь в направлении Монастырища, Чарнецкий последовательно стер с лица земли Липовец, Прилуки, Ильинцы, отрезая Винницу от основных казацких сил и создав одновременно угрозу прорыва к Чигирину, где располагалась ставка запорожского гетмана
   Однако, как ни скоро передвигались хоругви Чарнецкого, винницкий полковник Богун оказался быстрее. Едва узнав о захвате Погребища, знаменитый уже к тому времени своими военными подвигами молодой полковник, разгадал замысел коронного обозного и, совершив скорый марш к Кальнику, встал у него на пути. Вскоре он, правда, отошел к Монастырищу с четырьмя тысячами конницы, так как вступать в бой в открытом поле с двукратно превосходящим его по численности противником не видел смысла.. Правда, польские историки полагали, что у Богуна в общей сложности было 6 тысяч казаков, в т.ч. часть из них из уманского полка, но, скорее всего, это вымысел..
   Местечко Монастырище было основано на бывшей территории несколькими монастырей, один из которых был каменным, а остальные деревянными. После пожара деревянные постройки сгорели, но развалины каменного монастыря сохранились. Поселившиеся здесь люди назвали местечко Монастырище, от слов "монастырь" и "пожарище". Со временем его укрепили валами и рвами, превратив в укрепленный город. На месте развалин каменного монастыря был построен замок.
   Богун с присущей ему энергией и энтузиазмом приступил к организации обороны города, углубив рвы, насыпав валы, оборудовав палисады для орудий.
   20 марта утром войско Чарнецкого подошло к Монастырищу, с ходу начав штурм города. Однако его четырехтысячный гарнизон упорно сопротивлялся. Ерлич позже утверждал, что, кроме казаков, с войском Чарнецкого сражались 70 тысяч горожан, но это явная выдумка, там не могло быть такого количества жителей. Городов, а тем более местечек, с такой численностью населения на Украине тогда не было вообще. Если вспомнить поход Калиновского, то в то время в Виннице, куда более крупном городе, Богун смог поставить под ружье только 3 тысячи горожан.
   Трижды в этот день поляки шли на штурм и, потеряв примерно 600 человек, вынуждены были с наступлением темноты, отступить. Опасаясь, что следующего штурма город не выдержит и, не желая напрасно терять своих людей, Богун с небольшой группой казаков укрылся в замке, а остальным, в том числе коннице, приказал уйти из города и ожидать его в условленном месте неподалеку от Монастырища. 21 марта поляки захватили и подожгли город, но замок, где оборонялся винницкий полковник. взять не смогли. Раненый в плечо Богун под покровом ночи, дыма и пожара сумел уйти из замка и соединился со своим полком. Чарнецкий, полагая, что гарнизон Монастырища уничтожен, особых мер предосторожности не принял, тем более, получив тяжелую рану. Пуля пробила ему обе щеки и вырвала небо, поэтому позже ему была вставлена вместо него серебряная пластинка.. На рассвете утратившие бдительность поляки были атакованы четырехтысячным конным полком Богуна и обратились в бегство, оставив в сожженном городе всю захваченную добычу.
   Хотя корпус Чарнецкого и понес серьезные потери, но разгромить его полностью Богуну все же не удалось. Тем не менее, наступательный порыв поляков был утрачен, непосредственная угроза захвата Брацлава и Винницы ликвидирована, а коронный обозный с остатками своего корпуса вынужден был отойти к Каменцу.
   В польских газетах информация об этом походе подавалась в победном ключе. Утверждалось, что в Монастырище потери Богуна составили 8 тысяч , а потери поляков 600 человек. Но это явная выдумка, так как такого количества казаков у Богуна никогда не было, да и кто бы стал тогда считать убитых казаков. Да и факты говорят сами за себя-Чарнецкий и Маховский вынуждены были повернуть от Монастырища назад, не выполнив поставленной им задачи.
   Ерлич мельком упоминает, что в это же время несколько польских хоругвей были отправлены брацлавским воеводой Петром Потоцким вниз по левому берегу Днестра для борьбы с местными опрышками, но операция эта тоже не принесла особых результатов из-за неслаженности действий коронных войск.
   Позднее тема похода Чарнецкого была подана Твардоским чуть ли не в виде поэмы, да и Коховский явно преувеличивает численность польского войск, доводя их до 30 тысяч. Кроме того, он сообщает, что часть всадников Богуна была переодета в татарскую одежду и издавала татарские кличи, поэтому поляки испугались и вынуждены были отступить.
   Некоторые современные украинские авторы вообще вполне серьезно утверждают, что Богун, как один из признанных характерников, "отвел глаза" польскому войску и провел свой четырехтысячный конный полк через весь лагерь Чарнецкого так, что его никто и не заметил. Что поделаешь, современные украинцы, как и их малороссийские предки, воспетые Н.В. Гоголем, в части мистики и фантазий каждому дадут сто очков форы.
   Альбрехт Радзивилл, литовский канцлер и старший брат Януша Радзивилла весьма негативно отозвался об этом походе Чарнецкого, считая его совершенно ненужным и бессмысленным. По его мнению коронный обозный никаких результатов не достиг, помимо того, что поляки уничтожили несколько местечек, поубивали массу крестьян и привели в негодность собственных лошадей.
   Конечно, этот поход Чарнецкого выглядел типичной авантюрой и даже при взятии Монастырища вряд ли мог принести полякам какие-либо выгоды тактического , а тем более стратегического характера. Планируя это вторжение, Потоцкий и Чарнецкий не учли, что в зимних условиях на Украине не было где взять фураж для коней, тем более, что они все местечки на своем пути просто предавали огню. Кроме того, если даже один только Богун с четырьмя тысячами казаков сумел причинить им столько неприятностей, то что было бы, двинь запорожский гетман против Чарнецкого все свои полки? Рассчитывать на помощь Потоцкого не приходилось, так как польный гетман должен был прикрывать Каменец и Галицию с юга от того же Ракочи или турок. Словом , поход Чарнецкого был скорее похож на то как лиса забралась в курятник, подняла там переполох среди кур, но при появлении хозяина тут же скрылась. Во всей этой кампании для поляков положительным было только то, что они потеряли не слишком много людей.
   Глава вторая. Оборона Сучавы
   В конце 1652 и в первой половине года 1653 ,Хмельницкий продолжал устанавливать тесные контакты с ханом и Стамбулом. Создается впечатление, что татары и не покидали украинскую территорию, а постоянно кочевали у Полтавы и Чигирина, причем одни чамбулы сменяли другие. В связи с нехваткой фуража между ними и казаками происходили даже стычки, в которых приходилось разбираться гетману.
   В начале года у Хмельницкого побывало посольство Ракочи, но о чем на переговорах шла речь неизвестно. Можно лишь предположить, что это касалось Молдавии, где позднее разыгрались трагические события.
   Однако, главное внимание Хмельникого было уделено переговорам с Московй. В середине марта в Чигирин прибыли посланники царя Яков Лихарев и Иван Фомин с сообщением, что в Варшаву направлено посольство, чтобы воздействовать на короля и его правительство в вопросе возврата к условиям зборовских пунктов. В свою очередь Хмельницкий отправил в Москву Кондрата Бурляя и Силуяна Мужиловского с письмом к царю, в котором сообщал о в походе Чарнецкого. Но главная цель этой поездки заключалась в том, чтобы довести в очередной раз просьбу Войска Запорожского о принятии его под царскую руку. Отдельные письма были адресованы всем ближним царским боярам с просьбой посодействовать в успехе казацкой дипломатической миссии.
   В конце марта состоялся сейм, который в этот раз проходил в Литве. На нем обсуждался и вопрос войны с Хмельницким, но мнения разделились. Литовская часть сейма, в т.ч. и Януш Радзивилл, придерживались миролюбивой позиции, не теряя надежды убедить Хмельницкого выполнять условия Белоцерковского мира. В конце работы сейма случилось событие, которое и для поляков и для Хмельницкого явилось неожиданным.
   Это событие мало повлияло на ход Освободительной войны (в т.ч. и на результат открывшихся осенью военных действий поляков против казаков), но повлекло трагические последствия лично для Хмельницкого и в какой-то мере явилось причиной частой смены гетманов в первые годы после его смерти.
   Василий Лупул, ровесник Хмельницкого, по происхождению был болгарином. Заняв в 1634 году трон молдавского господаря, он старался быть верным слугой Порты, выполнял все распоряжения султана, но, будучи двуличным по натуре и склонным к интригам человеком, старался укрепить свое положение, выказывая явное расположение к Польше. Не отличаясь особыми полководческими талантами, он дважды ( в 1637 и 1639 годах) неудачно воевал с румынским господарем Матвеем Бессарабом, да и с трансильванскими князьями у него были отношения довольно сложные.
   О том, как Лупул потерял свое молдавское господарство подробно сообщают трансильванский хронист Георг Кравс, а также один из приближенных Лупула Мартин Костин. Об этих событиях сообщают и польские историки Ерлич, Коховский Голинский, касается их частично и Павел Аллепский.
   Все началось с того (если верить Кравсу), что Лупул, найдя себе союзников в Венгрии, решил начать войну с Юрием Ракочи за то, что его брат Сигизмунд в свое время отказался жеииться на Розанде. Союзники, якобы договорились, что Трансильвания отойдет к ним, а Лупулу достанется Валлахия, где правит союзник Ракочи Матвей Бессараб.
   Есть и другая версия начала этих событий, согласно которой самый влиятельный молдавский боярин воевода ( логофет) Георгий ( Георгицу) Стефан давно находился в оппозиции к Лупулу,. Сам молдавский господарь на это внимания не обращал, поскольку серьезной угрозы его власти Стефан не представлял. Однако, после того, как Лупул породнился с Хмельницким, ситуация изменилась. Многие бояре, державшиеся пропольской ориентации, оказались этим недовольными и примкнули к оппозиции. Заговорщики- бояре направили в Стамбул послов с просьбой, чтобы "...султан не давал престола Василию Лупу, а утвердил Стефана, за которого стоит страна", одновременно обратившись за поддержкой к трансильванскому князю Юрию Ракочи и давнему врагу Лупула валашскому господарю Матвею Бассарабу. Их войска вторглись в Молдавию, а Лупулу пришлось бежать из Ясс за помощью к свату.
   Хмельницкий, готовясь к продолжению войны с Польшей, сам в эту кампанию втягиваться не стал, но отправил ему на помощь Тимофея с конным казацким корпусом.
   Не вижу смысла останавливаться на подробностях этих событий, поэтому отмечу лишь вкратце, что, делая каждые сутки почти по 60 верст, двенадцатитысячный конный корпус под командованием Тимофея меньше, чем за десять дней преодолел расстояние от Чигирина до Ясс, внезапным ударом прямо на марше разгромил объединенную валашско-семиградскую армию и 2 мая вошел в столицу Молдавиии. Но окончательная угроза со стороны воеводы Стефана, отошедшего в Валахию, не была ликвидирована. Собрав верные ему войска, Лупул вместе с казаками вторгнулся в пределы Валахии и захватил Бухарест ( Торговище) , но 27 июня ст.ст. в битве у села Финты вблизи валашской столицы, потерпели поражения от объединенных войск Стефана Георгия и Матвея Бессараба.
   Отступив назад в Молдавию, куда вслед за ним вторглись и его враги, Лупул дал деньги Тимофею на набор нового казацкого войска, а сам, отправив семью в Сучаву, организовал сопротивление захватчикам.
   Тимофей возвратился к отцу. Обеспокоенный Богдан помог сыну быстро собрать корпус охочекомонных казаков, включив в его состав конный полк Богуна. С 20- тысячным отрядом казацкой конницы, Тимофей вновь прошел всю Молдавию, нанес поражение семиградским и валашским войскам, осаждавшим Сучаву, освободив находившийся там молдавский гарнизон и свою тещу. Однако, вовремя уйти из Сучавы ему не удалось, так как противники Лупула вновь осадили крепость. Казаки мужественно оборонялись, подводили подкопы под окопы осаждавших и сами контратаковали. Вполне возможно, что осажденные дождались бы помощи от запорожского гетмана, но в начале сентября при обстреле города пушечное ядро попало в дерево, вблизи которого находился Тимофей. Крупная щепка, отколовшись от его ствола, впилась гетманычу в бедро. Это тяжелое ранение в условиях отсутствия надлежащей врачебной помощи вызвало вскоре гангрену. 15 сентября Тимофей Богданович Зиновьевич Хмельницкий скончался.
   Общее командования обороной перешло к Богуну, который еще три недели оказывал мужественное сопротивление объединенным силам своих противников. В конечном итоге, ему пришлось вступить в переговоры с Бассарабом. В результате их казаки получили право беспрепятственного выхода из Сучавы с артиллерией и знаменами, без какого-либо выкупа. Забрав тело Тимофея, Богун возвратился на Украину, где по дороге к Чигирину 9 октября встретился с Хмельницким, выступившим в это время против короля к Жванцу. Охваченный глубоким горем, гетман попрощался с телом сына и дал указание Богуну продолжить его скорбный путь к Чигирину.
   Глава третья. Стояние у Жванца.
  
   Угрозы Хмельницкого отдаться под власть султана, его сближение с крымским ханом в условиях неизбежности новой войны с Речью Посполитой постепенно сформировало у московского правительства мнение о необходимости принятия Войска Запорожского под государеву руку. Поэтому в обстановке строгой секретности такую рекомендацию Алексею Михайловичу высказала Боярская Дума 22 февраля 1653 года, после чего Москва взяла курс на расторжение Поляновского мирного договора. Со своей стороны, еще не зная об этом решении, Хмельницкий, хорошо осознавая, что сколь-нибудь надежный мир с Польшей невозможен, а продолжать борьбу в одиночку у него не хватает сил, направил в апреле 1653 года посольство в Москву, впервые уже официально настаивая на том, чтобы царь принял Войско Запорожское под свою руку. Как выше уже отмечалось, послы гетмана Кондрат Бурляй и Силуян Мужиловский привезли грамоты от Хмельницкого также патриарху Никону, боярам Морозову, Пушкину и Милославскому. В послании к царю гетман сообщал, что поляки идут на него новой войной, на поругания веры и святых церквей. Он также писал, что турецкий султан предлагает ему перейти в его подданство и прибавил: "Если ваше царское величество не сжалишься над православными христианами и не примешь нас под свою высокую руку, то иноверцы подобьют нас и мы будем чинить их волю. А с польским королем у нас мира не будет ни за что".
   Несмотря на то, что решение о войне с Речью Посполитой было уже фактически принято, казацкие послы и в этот раз получили уклончивый ответ в том смысле, что царское правительство примет меры к примирению короля с гетманом на условиях Зборовского мира. Иного ответа московские дипломаты в то время и не могли дать, так как им необходим был, хотя бы формальный повод для односторонней денонсации Поляновского мирного договора. С этой целью 24 апреля для новых переговоров в Варшаву отбыли боярин князь Борис Александрович Репнин-Оболенский, боярин князь Богдан Хитрово и дьяк Алмаз Иванович. Послы встретились с Яном Казимиром во Львове, начали переговоры, как обычно, с требования об ответственности виновных в умалении царского титула, затем перешли к казацкой проблеме. Послы требовали строгого соблюдения условий Зборовского и Белоцерковских договоров, уничтожения унии и прекращения притеснения православной веры. Паны в ответ заявили, что Хмельницкий обманывает царя, что он принял магометанскую веру и именно поэтому король идет на него войной. О возобновлении Зборовского договоре паны и слышать не хотели, а об уничтожении унии, заявили, что это равносильно тому, как бы они потребовали от царя уничтожить греческую веру в Московском государстве. Ян Казимир велел передать послам, что, идя навстречу пожеланиям царского величества, он готов восстановить казацкий реестр в количестве 6000 человек, но при условии, что Хмельницкий отдаст ему булаву, а казаки дадут присягу в верности. Послы предлагали провести трехсторонние переговоры с участием Хмельницкого, но это предложение было отвергнуто- с изменником король вести переговоры не будет.
   Пока царские послы вели эти переговоры в Варшаве, Хмельницкий продолжал оказывать давление на Москву. Прибывшему к нему Сергею Яцыну, посланцу путивльского воеводы князя Хилкова, он прямо заявил: "Вижу, что государской милости не дождаться, не отойти мне бусурманских неверных рук, и, если государской милости не будет, то я слуга и холоп турскому". Получив это сообщение князя Хилкова с информацией о том, что турецкий посол действительно находится в гетманской ставке, царское правительство перешло к решительным действиям. 22 июня к Хмельницкому был направлен стольник Лодыженский с царской грамотой, в которой указывалось: "Мы изволили вас принять под нашу высокую руку, да не будете врагом креста Христова в притчу и в поношение, а ратные наши люди сбираются".
   О происходящем в гетманской ставке и о событиях на Украине в целом царское правительство было хорошо информировано не только из посланий Хмельницкого, которые порой были далеки от объективности, но, главным образом, из донесений генерального писаря Выговского. В тайне от гетмана тот уже давно направлял в Москву свою информацию, пересылая порой даже подлинники посланий хана и султана. Именно поэтому прежде царское правительство и не торопилось с решением по Малороссии, зная о том, что угрозы Хмельницкого перейти под руку Оттоманской Порты, не более, чем дипломатическая уловка. Однако к лету 1653 года ситуация на Украине приобрела для гетмана угрожающий характер и в порыве отчаяния он, действительно, мог прибегнуть к покровительству султана.
   Осложнение общей военно-политической ситуации было связано с тем, что к лету Ян-Казимир назначил сборный пункт для своего войска под Глинянами, намереваясь отсюда двинуться прямо на Киев. Он громогласно заявлял, что будет там зимовать и уйдет с Украйны. только, когда полностью усмирит казацкий бунт. Однако, рейд Тимофея Хмельницкого с двадцатитысячным войском под Сучаву заставил короля изменить свои планы. Вначале он направился к Каменцу, намереваясь перехватить Тимофея, но сильное сопротивление местного населения и казаков замедлило движение польского войска, и конный казацкий корпус уже успел войти в Молдавию. Тогда Ян Казимир занял оборону под Каменцем, разместив войско в окопах, и стал ждать подхода своих союзников валахов и трансильванцев, осаждавших Сучаву. Он рассчитывал, что Сучава продержится недолго и с полученными подкреплениями поляки продолжат движение к Киеву. Но Сучава и не думала капитулировать, а с основными силами Хмельницкого, еще стоявшего под Чигирином, соединился Ислам- Гирей, обозленный на поляков за то, что после битвы под Берестечком они перестали выплачивать ему оговоренную Зборовским договором дань.
   Король узнал об этом, когда, не дождавшись помощи от Матвея Бассараба, двинулся к Бару. Военный совет, с учетом изменившейся ситуации рекомендовал отступить к Жванцу, стать там лагерем и дождаться обещанных подкреплений. Ян Казимир счел такое решение разумным и поляки отошли к этой сильной крепости на берегу Днестра, расположенной немного западнее Каменца. Здесь, в междуречье Днестра и его притока Жванчика был оборудован лагерь полного профиля с рвами, валами, артиллерийскими палисадами. Наведенные через Днестр мосты позволяли получать подкрепления, продовольствие и фураж из Буковины. Здесь за неприступными валами и было решено ожидать подкреплений от Матвея Бассараба. Однако именно неприступность польского лагеря сослужила королю в дальнейшем плохую службу. В первых числах октября казаки Богуна ушли из Сучавы, но так изрядно потрепали осаждавших, что в помощь Яну Казимиру от Бессараба пришло лишь трехтысячное войско. Одновременно сюда же подступили и казацко-татарские войска. Силы противников оказались примерно равными и не превышали с обеих сторон 50 тысяч. Однако в этот раз Хмельницкий привел с собой только регулярные казацкие полки, закаленные в многочисленных сражениях.
   Ознакомившись на месте с диспозицией, запорожский гетман и хан сразу определили, что, если отрезать поляков от Буковины, то необходимости штурмовать их лагерь не будет, они и сами запросят мира. Татары, переправившись через Днестр, блокировали мосты и дорогу к Коломые, а казаки стали табором перед фронтом польского лагеря. Блокировав таким образом противника, гетман отправил часть своих войск в Галицию и на Волынь, захватив окрестные подольские городки.
   Отрезанные от своих коммуникаций, поляки оказались в сложном положении. Нехватка продовольствия и фуража вызвала голод и болезни, началось дезертирство.
   Осада продолжалась более двух месяцев и. казалось, поляки найдут здесь свой конец, как в сражении при Батоге. В отчаянии солдаты выходили на берег Днестра и видели на противоположной стороне колышущиеся толпы татарской конницы. Шли на берег Жванчика- там повсюду виднелись конные разъезды казаков. Выходили на валы- впереди грозно темнел четырехугольник скованных цепями возов неприступного казацкого табора.
   Королю ждать помощи было не от кого, и оставался единственный, но испытанный выход- вступить в сепаратные переговоры с Ислам- Гиреем. Крымский хан, являвшийся на протяжении пяти лет регулятором отношений между поляками и казаками, сейчас тем более стремился не допустить усиления ни одной, ни другой стороны. Ислам- Гирею было выгодно ослабление Речи Посполитой, но он не хотел допустить, чтобы она полностью утратила интерес к возврату своих южных провинций. К этому времени хан уже имел сведения о сближении Хмельницкого с Москвой и о том, что 1 октября Земский Собор принял решение о вхождении Малороссии в состав Московского государства. С учетом этих обстоятельств усиление Войска Запорожского не входило в его планы. Наоборот, Речь Посполитая и Крым почувствовали необходимость примирения перед лицом реально вырисовывавшейся теперь московской угрозы. Долгая череда двусторонних переговоров в конце ноября - начале декабря закончилась подписанием договора, по которому польский король обязывался выплатить крымскому хану контрибуцию в 100 тысяч золотых и на основе секретного договора позволил на протяжении 40 дней грабить и угонять в качестве ясыря русское население Волыни. Казакам же для вида, поляки должны были пообещать возврат к условиям Зборовского договора. Узнав об этих сепаратных переговорах, Хмельницкий умолял хана не покидать его, но Ислам Гирей был непреклонен. 16 декабря король с войском ушел из-под Жванца, вслед за этим татары страшно опустошили Южную Русь вплоть до Люблина. Несмотря на договоренность о том, что ясырь должен состоять лишь из русских людей, татары уводили в полон всех без разбора, в том числе угнали в Крым немало шляхтичей и шляхтянок.
   Стояние при Жванце и явилось, собственно говоря, последним аккордом Освободительной войны русского населения южных провинций ( Малой Руси) Речи Посполитой против поляков, как таковой. Продолжаясь пять с половиной лет она так и не решила своей главной задачи-обретения населения Южной Руси независимости, к которой так стремилась казацкая верхушка. Однако, с владычеством польских панов и унией в трех южных воеводствах Речи Посполитой было покончено, правда, очень дорогой ценой- жизнями десятков и сотен тысяч русских людей и начавшимся уничтожением всего правого берега Днепра, который с этого времени стал постепенно напоминать безлюдную пустыню.
  
   Раздел девятый. Краткий экскурс в экономику Польши и ее южных провинций.
  
   Состояние экономики охваченных восстанием южных провинций Речи Посполитой нельзя рассматривать отдельно от ее общего состояния в масштабах всего польского государства, находившегося в 16 и начале 17 веков на пике своего развития.
   Основой польской экономики являлось сельское хозяйство, а в городах и местечках-ремесло и торговля. Подъем польской экономики наметился еще в конце 15 века и продолжался все следующее столетие. Росли города, развивалась торговля. Особое значение приобрел Гданьск, портовый город, превратившийся в крупнейший торговый центр с населением в 40 тысяч жителей, когда в Варшаве их насчитывалось вполовину меньше. Гданьск обладал полной самостоятельностью, управляясь по законам Магдебургского права, и лишь формально подчиняясь польскому королю. Доходы города не уступали доходам королевской казны.
   Основной формой организации ремесленного производства являлись цехи, но в некоторых отраслях промышленности, например, горнорудной, уже заметны были зачатки капиталистических отношений в виде создаваемых торговым капиталом первых мануфактур.
   Развивалась внутренняя и внешняя торговля, складывался внутренний рынок. В Люблине ежегодно проводились ярмарки, была проведена унификация меры и веса (середина 60-х годов). Торговля с западными странами осуществлялась по Висле через Гданьск. Предметом экспорта являлась в основном продукция сельского хозяйства, а из передовых западных стран в Польшу импортировались промышленные изделия: сукна, полотно, металлы, предметы роскоши и т.п. Часть из них шла на внутренний рынок, часть использовалась для торговли с Московским государством, откуда в Польшу поступали меха, кожи, воск.
   В целом Польша являлась аграрной страной, где сельское хозяйство было основано в основном на экстенсивном земледелии, то есть на расширении посевных площадей, однако улучшались и методы обработки земельных угодий, что позволяло в среднем получать урожаи 1 к 5.
   Земля в Польше находилась в феодальном владении, мещане не могли владеть землей. На собственно польских территориях, где население состояло из поляков, преобладало шляхетское землевладение, однако после Люблинской унии удельный вес его заметно уменьшился, поскольку в Южной Руси стало развиваться крупное магнатское землевладение. Магнаты выкупали пустующие коронные земли или получали их в дар от короля, а иногда и самовольно присоединяли к своим угодьям пустующие территории, особенно в Заднепровье. Крупнейшие из магнатов владели целыми областями. В частности, в начале 17 века во владениях князя Острожского находилось больше 100 городов, местечек и замков, 1300 сел, а его ежегодный доход превышал миллион злотых. Не отставали от него и князья Вишневецкие, которые в Смутное время присоединили к своим владениям часть московской территории (воспользовавшись тем, что находились через Елену Глинскую в родстве с Иваном Грозным, а, следовательно, и с Лжедмитрием). При Иеремии Вишневецком на землях одного только Лубенского княжества насчитывалось свыше 400 городов, местечек и сел, а ведь он еще владел обширными территориями на Волыни ( Вишневец, Немиров и др.) Одно лишь небольшое местечко Млиев приносило его владельцу Конецпольскому годовой доход в 200 тысяч злотых, а помимо этого он являлся владельцем Конецполья на Буге, Бродов у Львова и обширных поместий в Заднепровье.
   К началу 17 века население Речи Посполитой составляло примерно 7,5 млн. человек, из которых ко времени Освободительной войны в Южной Руси проживало не менее 1,2-1,5 миллиона, что в целом не противоречит сведениям о численности армии Хмельницкого во время тотальной мобилизации,например, в Пилявецком сражении. Силуян Мужиловский в Москве говорил о 200 -тысячной армии запорожского гетмана, что в принципе возможно, хотя утверждения других участников битвы при Пилявцах о примерно 120 -тысячном войске Хмельницкого выглядят убедительнее, если исходить из того, что согласно военной науке страна, государство, отдельная область или край могут мобилизовать примерно 10% своего населения без полного краха экономики.
   Развитие капиталистических отношений в странах Европы, увеличение их потребности в продукции сельского хозяйства, рост городов и увеличение численности городского населения внутри страны, закономерно привели к тому, что со второй половины 15 века начался переход к фольварочно-барщинной системе, когда центр сельскохозяйственного производства сосредотачивался на фольварке (в имении) владельца земли. Крестьянин же из основного производителя сельскохозяйственной продукции превращался в крепостного, который большую часть времени должен был работать на пана, не имея возможности обрабатывать собственную землю, которую он зачастую арендовал у того же пана. Конечно, сосредоточение сельскохозяйственного производства в крупных хозяйствах, позволяло улучшить обработку земли и улучшать урожайность, в связи с чем в экспорте на Запад в передовые страны Европы стали преобладать зерно, меха, скот. Однако, теперь, шляхта ( а большей частью магнаты) в погоне за сверхприбылями стала самочинно захватывать общинные земли, сгоняя крестьян с их наделов и все более развивая барщинное земледелие. В результате панские фольварки укрупнялись, но зато крестьянские хозяйства становились малоземельными. Возрастало число крестьян, имевших крошечные приусадебные участки, едва обеспечивающие их собственные нужды, росло число безземельных крестьян: загородников, коморников, халупников. Впрочем, это относилось в большей степени к территориям с коренным польским населением.
   С развитием фольварочно-барщинной системы основной формой ренты стала отработочная (барщина),за счет которой усиливалась эксплуатация крестьянского труда. Крестьянин же, большую часть времени работая на пана, не успевал обрабатывать свой надел, едва сводил концы с концами, вынужден был вести натуральное хозяйство и почти полностью был отстранен от национального рынка, на котором реализовывалась продукция сельского хозяйства. Таким образом, развитие товарного сельского производства укрепляло феодально-барщинную систему, поскольку крупных городов с большим числом населения в Польше было не так уж много, а, следовательно, не было и условий для организации промышленного производства в отличие, скажем, от Голландии или Англии, где уже вовсю развивались капиталистические отношения. Зато шляхта и магнаты чувствовали себя превосходно, поскольку именно им принадлежала вся полнота политической власти в стране. Еще в 1543 году был запрещен переход крестьян, которые теперь полностью были поставлены под контроль своих владельцев.
   Однако, укрепление и развитие фольварочно-барщинного землевладения привело, в конечном итоге, к ряду негативных последствий для экономики страны, которые обозначились уже в начале 17 века. Прежде всего, крестьянин, превращенный в крепостного, был фактически исключен их субъектов товарно-денежных отношений, то есть оторван от национального рынка. Следовательно, круг конкурентов для торговли суживался, рынок захватывали монополисты-магнаты, основные производители сельскохозяйственной продукции. Недолгим оказался и подъем ремесел, ибо мещанин не имел права владеть землей, а рост городского населения замедлился. Феодалы действительно, получали хорошую прибыль от внешней торговли, но значительная часть ее оседала в карманах гданьских купцов-посредников, а то, что оставалось, феодал не вкладывал в развитие промышленного производства, предпочитая тратить деньги на заморские товары ( в основном предметы роскоши). Таким образом, все, что наживалось, тут же фактически проедалось, а для получения новых прибылей изобретались новые налоги.
   Южных провинций Речи Посполитой это касалось в меньшей степени, но все равно рост эксплуатации русского населения здесь был весьма заметен. В этом регионе помимо шляхетских и магнатских владений, имелись еще и коронные земли, но там тоже царил произвол, подстаросты и управители изыскивали все новые и новые налоги, не забывая о себе.
   В Польше того времени существовала система налогообложения, которой заведовали старосты и подстаросты через специальных чиновников-писарей, который заносили в книги сведения о поступающих налогах от тех крестьян, кто арендовал коронные земли, от мещан и т.п. Шляхта и магнаты также платили налоги со своих доходов, за счет чего и формировался годовой бюджет государства. Хотя точных данных нет, но, судя по известным доходам магнатов, налоги с южных провинций к 40-м годам 17 века составляли существенную часть государственного бюджета.
   Однако, общий упадок земледелия постепенно становился все более заметным. Кое-где сокращались посевные площади, местами наблюдался переход от трехпольной системы земледелия к двухпольной. Поля недостаточно удобрялись, снижалась урожайность пшеницы, технических культур и даже ржи. В частности, во второй половине 17 века урожайность ржи и ячменя составляла 1 к 3, а овса 1 к 2.
   Крестьяне облагались все большими повинностями. В частности, им вменялась в обязанность охрана панских усадеб, ремонт дорог, выполнение экстренных работ во время летней страды, работа на панском огороде и т.п., за что они никакой платы не получали. Сохранялись денежный и натуральный оброки, а также, помимо этого, крестьяне несли основную тяжесть по уплате общегосударственных налогов. Крестьяне должны были молоть хлеб только на панских мельницах, только пану принадлежало монопольное право пропинации ( изготовления и продажи спиртных напитков), приносившее шляхте через посредников-евреев немалые доходы.
   В результате, уже к середине 17 века отмечается сокращение крестьянских наделов на 20%, уменьшилось количество скота в крестьянских хозяйствах, зато увеличилась численность безземельных крестьян, превратившихся в батраков и согласных работать на панов за хлеб и кров. Шляхта обладала абсолютной судебной властью по отношению к своим подданным, имела право "меча" над ними, то есть правом жизни и смерти по отношению к своим "хлопам". Феодалы имели право их продать, подарить, распорядиться их наследством. Рабский труд на пана не способствовал развитию экономики государства, а восстание русского населения южных провинций, казацкие войны, наводнения, болезни, позже вторжение шведов, вообще снизили ее эффективность, приведя страну в упадок.
   Как и в других странах Европы, в Польше 16-17 веков в основу финансово-денежных отношений были положены монеты, ценность которых определялась содержанием в них драгоценных металлов. Даже после Люблинской унии в Короне сохранилась свои монетные системы. Основой денежной системы Короны являлся польский грош или осмак. Восемь грошей составляли денарий, а тридцать грошей равнялись одному злотому. В Княжестве основой денежной системы являлся литовский грош, причем восемь литовских грошей равнялись десяти польским грошам. Один литовский грош делился на 10 пенянзей, а 60 грошей составляли копу. До начала 40-х годов 17 века злотый чеканился из серебра, но потом король Владислав IV решил чеканить его из золота. Наряду со злотым и копой ходили также вярдунок, рубль и гривна.
   В Польше чеканилась также крупная серебряная монета-талер и крупная золотая монета-дукат, а также дробные им единицы- 1/2 ,1/4,1/6 талера,1/2 дуката, двойные дукаты. Курс их постоянно менялся. Так, в разное время 1 талер был равен от 30 до 240 польским грошам, а курс дуката в разное время составлял от 1,5 до 2,5 талеров. К середине 17 века пенянзы и денарии вышли из употребления, их заменили солиды или шеляги ( боратинки), курс которых колебался в пределах 1/5-1/3 гроша. Мелкие же монеты как-то: 1\2,1/4 гроша и т.п. стали включать в себя значительное содержание меди.
   На территории Речи Посполитой были в ходу и серебряные, и золотые монеты других государств Европы, как это имело место и в других странах.
   О состоянии экономики южных провинций после начала восстания их русского населения, точных сведений не имеется. Польские историки-современники тех событий экономики южных регионов касались лишь в плане того, что утрата поступавших из них налогов и сборов негативно отразилась на финансово-денежных отношениях Речи Посполитой, но это мало о чем говорит, так как известно, что и в лучшие годы в королевской казне никогда не было достаточно денег. Н.И.Костомаров, М.С. Грушевский также обходили молчанием вопрос о том, за счет чего Хмельницкому на протяжении пяти с половиной лет удавалось вести войны с привлечением в свое войско до 200 тысяч человек и за счет чего оно содержалось. А ведь казаки воевали не просто косами и вилами, а имели весьма солидную амуницию, в том числе одежду и снаряжение, и вооружение в виде саблей и ружей, именуемых обычно самопалами, хотя это были обычные мушкеты, только без подставок. Казаки называли их фузеями. Нужен был и провиант, и фураж. Вооружение обычного наемника-пехотинца в странах Европы стоило 5-6 талеров, а конного рейтара- в пределах 20 талеров. Вооружение казака стоило не меньше, если не больше, поскольку средняя цена мушкета в то время составляла примерно 3 талера.
   При ближайшем рассмотрении на эти вопросы ответы довольно простые.
   Благодаря литературным произведениям Генрика Сенкевича, Михаила Старицкого и др., фильмах на тему войн Богдана Хмельницкого может создаться впечатление, что запорожские и реестровые казаки одевались едва ли не лучше польских панов. Мол, запорожцы за счет морских походов добывали себе "зипуны", а реестровых казаков содержала королевская казна. На самом деле это большое заблуждение. Рядовой казак, что запорожец, что реестровик в первой половине 17 века по одежде мало чем отличался от обычного крестьянина, который единственно, что не носил саблю, хотя мушкеты имелись у многих. Сергей Шаменков в своей очень интересной работе "Костюм запорожского казака начала-середины XVII века", имеющейся в Интернете, на основании сохранившихся картин, рисунков, исторических источников того времени восстановил не только казацкую одежду, но и боевое снаряжение запорожских и реестровых казаков. Кому интересно, может обратиться к этой работе, я же здесь вскользь отмечу лишь основные моменты.
   Прежде всего, поставок реестровым казакам сукна из королевской казны ( обещанных 5 локтей) фактически не производилось, а ,если такое и было, то со времен Стефана Батория до Богдана Хмельницкого не более двух раз. Поэтому одежда реестровых казаков не была унифицирована, хотя есть воспоминания очевидцев, что в сражении под Корсунем они были одеты в белые свитки, как в 1651 году и целый казацкий полк. В целом же каждый одевался по достатку, но простые казаки носили полотняные чулки, шаровары, рубахи, жупаны и серьмяги. Запорожцы после морских походов одевались покрасочнее в награбленные у татар и турок одеяния, но как правило быстро их спускали в шинках.
   Во всяком случае,по воспоминаниям современников под Смоленском и реестровики, и запорожцы были одеты в одинаковую серую одежду, лишь сотники и полковники носили синие и красные цвета. Одевались казаки также в кереи ( суконные или войлочные накидки) и овчинные шапки, у некоторых были бурки ( то же, что и керея, только из шерсти). Панцирей, кирас не было ни у кого. Также было одето и войско Богдана Хмельницкого при выходе из Запорожья в апреле 1648 года, но после первых же сражений при Желтых Водах и под Корсунем, а затем и под Пилявцами часть казаков, особенно старшина, стали одеваться побогаче. Хотя в любом случае на всем протяжении Освободительной войны все одевались как могли, никакой регламентации в этом плане не было и затраты на одежду были личным делом каждого, а не заботой гетмана и старшины ( за исключением, может быть тех, кто входил в гетманскую охрану) .
   Как уже отмечалось, основным оружием казаков являлась сабля и самопал, у старшины имелись пистолеты ( пистоли).Сабля на шнуре крепилась к поясу ( иногда через плечо), на котором также размещались лядунки, пороховницы, кошельки, ложка, ножи. У каждого казака при себе должно было иметься шило и лопата или кирка. Все эти предметы снаряжения каждый казак должен был приобретать сам, хотя, по-видимому, некоторое количество сабель и мушкетов выдавалось в пользование новобранцам из захваченных у поляков трофеев.
   Основной пищей казаков в войске Хмельницкого во время походов являлась мука, из которой готовили саламату (то есть, размешивали муку с водой и полученное тесто употребляли в пищу),сухари. По всей видимости эту провизию, то есть муку, хлеб, сухари, возможно, еще сушеную рыбу, приобретали централизовано и перевозили на возах вместе с фуражом, хотя у каждого казака должен был иметься и свой запас муки и сухарей, вроде НЗ. Павел Алеппский отмечал неприхотливость казаков и их выносливость, упоминая, в частности, что казак в день мог съесть один ржаной сухарь, запить его водой и этого было достаточно. Впрочем, и в странах Европы, в т. ч. и в Польше, наемники должны были питаться за счет своего жалованья. В некоторых странах их кормили централизовано, но только один раз в день.
   В армии Хмельницкого казаки не получали жалованья, за исключением того, что им доставалось в качестве трофеев, но в мирный период могли заниматься сельским хозяйством, отхожими промыслами и прочими личными делами, однако, в случае объявления мобилизации обязаны были немедленно прибывать в свои сотни. Фактически все население Южной Руси, начиная с лета 1648 года было освобождено от уплаты налогов, поскольку даже по Белоцерковскому миру реально их уплата в польскую казну не производилась. В 1653 году Хмельницкий. правда, ввел несколько налогов, в основном на торговые сделки, в т.ч. продажу спиртного на границах казацкой территории, но по его же утверждению, их хватало лишь на прием послов, да содержание войска.
   В целом же создается впечатление, что в местах постоянных походов и боев, то есть от Паволочи и далее к Староконстантинову и Бару общее положение сельского и городского населения было значительно хуже, чем в южных районах. затронутых войной в меньшей степени. В частности, выше уже отмечалось, что в июле -августе 1651 года во время похода Н.Потоцкого на Киев, его войску приходилось постоянно голодать. Один из участников этого похода писал, что уже за Паволочью гарнец ( 3,7 л) вина- стоил 8 злотых, кварта водки ( четверть гарнца) стоила 3 злотых, а гарнец пива 1 злотый. Но, когда полковник Маховский спустя два месяца (в октябре) побывал у Хмельницкого в Корсуне, то один из сопровождавших его поляков писал в дневнике, что здесь все очень дешево. Гарнец пива стоил 3 гроша, гарнец меда 6 грошей, корец (10,4 часть ведра) овса 10 грошей, корец крупы 2 злотых,7 яиц продавали за 1 грош, а кварту горилки за 6 грошей. Курица стоила от 1,5 до 3 грошей, а пара куропаток 4 гроша.
   Павел Алеппский, побывав проездом на юге Украины на своем пути в Москву, уже после того, как Войско Запорожское перешло под царскую руку, отмечал, что места здесь очень густонаселенные, за час пути он проезжал 4-5 сел и местечек. Удивляла его и высокая рождаемость, в каждой семье было до десятка детей, причем женщины за раз рожали их по 3- 4, что в наше время чрезвычайная редкость и было такой же редкостью в Сирии той эпохи.
   Завершая краткий обзор состояния польской экономики начала 17 века, необходимо отметить, что подъем ремесленного производства в городах и местечках к 40-м годам заметно снизился. Существовавшая цеховая система была выгодна мастерам и городской верхушке ( большая часть городов управлялась по законам Магдебургского права),но была не выгодна магнатам и некоторой части ремесленников, которые в условиях цеха могли рассчитывать лишь на вечную карьеру подмастерьев. Поэтому магнаты в своих имениях создавали ремесленные предприятия, на которых работали так называемые "партачи".Они создавали ту же продукцию, что и цеховики, но порой лучшего качества, в результате чего возникала конкуренция. Цеховые мастера теряли прибыль, но зато ее получали магнаты.
   В результате Освободительной войны ухудшалась и внешняя торговля с Востоком, которая в 70-х годах и вовсе захирела. Но торговые пути из Молдавии в Московское государство, проходившие через Украину, сохранились и население южных провинций Речи Посполитой имело возможность продавать купцам излишки сельскохозяйственной продукции.
  
   Раздел десятый. Переяславская рада.
   В то время, когда новая казацкая война в Малороссии достигла своей кульминации, в Москву съехались участники созванного на 1 октября Земского собора всех чинов Московского государства. Уже сам факт созыва этого высшего представительного органа свидетельствовал о важности вопроса, вынесенного на его решение. Причем, если прежде нередко подобные соборы лишь по названию считались земскими, а участниками их фактически являлись одни лишь московские люди разных чинов и званий, то в этот раз прибыли представители всех крупных городов от Великого Новгорода до Рязани.
   В Грановитой палате, где проходил собор, было объявлено " о неправдах польского короля и о присылках гетмана Богдана Хмельницкого с челобитьем о подданстве". До сведения собравшихся было доведено о результатах миссии князя Репнина-Оболенского и предыдущих посольств в Варшаву, об отказе поляков в наказании виновных в умалении титулов царского величества ( самого Алексея Михайловича и его отца Михаила Федоровича). Думный дьяк сообщил также, что государь готов был простить виновных в оскорблении царской чести взамен на уничтожение унии на Украине и отказ от преследования православных, но поляки и на это не согласились. Наконец, извещалось, что гетман Хмельницкий с Запорожским Войском уже несколько лет просит принять его под царскую руку и далее тянуть с решением этого вопроса нельзя, так как турецкий султан прислал к гетману послов и зовет казаков под свою власть.
   После этого собору предлагалось ответить на вопрос: принимать или не принимать гетмана запорожского со всем войском под царскую руку?
   Собор ( собственно, его боярская часть) принял следующее решение: "за честь царей Михаила и Алексея стоять и против польского короля войну вести, а терпеть того больше нельзя. Гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами их и землями чтоб государь изволил принять под свою высокую руку для православной христианской веры и святых божьих церквей, да и потому доведется их принять: в присяге Яна Казимира короля написано, что ему никакими мерами за веру самому не теснить и никому этого не позволять; а если он этой присяги не сдержит, то он подданных своих от всякой веры и послушания делает свободными. Но Ян Казимир своей присяги не сдержал, и, чтоб казаков не отпустить в подданство турскому султану или крымскому хану, потому что они стали теперь присягою королевскою вольные люди, надобно их принять".
   Гости и торговые люди вызвались предоставить средства для ведения будущей войны, служилые люди обещали биться против польского короля, не щадя голов своих.
   Патриарх и духовенство благословили государя и всю державу на предстоящую войну с Польшей за веру.
   24 декабря, после известных событий под Жванцем, Хмельницкий возвратился в Чигирин. Здесь его ожидали царские посланники стольник Стрешнев и дьяк Бредихин, которые уже торжественно и официально объявили ему, что царь принимает казаков со всеми городами и землями под свою руку.
   Еще раньше,1 ноября в Путиль прибыла чрезвычайная дипломатическая миссия в составе Бутурлина, Лопухина и Алферьева для выполнения "великого земского дела"-реализации постановления собора о принятии под протекторат царя "Запорожского войска с городами и землями" и оформления их перехода под московский протекторат. Однако, в это время гетмана в Чигирине еще не было, что явилось одной из причин задержки дипломатов в Путивле. Другой причиной их пребывания там было ожидание дополнительных инструкций из Москвы, а также клейнодов для Хмельницкого: знамени, булавы, кафтана и шапки. Наконец, знамя прибыло, но оказалось подпорченным водой. Поэтому пришлось ждать другого. Потом ожидалось поступление образцов речей царских посланников. Видно, в Москве хотя и долго колебались в вопросе приема Войска Запорожского под царскую руку, но решив этот вопрос положительно, пришли к выводу, что необходимо представить все дело таким образом, как начало присоединения к Московскому государству всех территорий, которые в свое время находились под рукой Владимира Святого, считавшегося родоначальником московских царей.
   3( 13) декабря в Путивль к Бутурлину прибыл полковник Иван Богун, или как он указан в посольском донесении "кальницкий полковник Иван Федоренко", которого гетман отправил для сопровождения царских послов к Переяславлю. Но в это время к Бутурлину еще не поступили клейноды и он , "приняв его с честью", отправил назад. Богун, прибывший с сыном Тимофеем ( непонятно только с родным или приемным) едва вышедшим из подросткового возраста возвратился в Ромны, где ждал сообщений от Бутурлина. Наконец, клейноды и инструкции были получены и Бутурлин уведомил Богуна, что 30 декабря намерен быть в Переяславле. Однако, отъехать он успел всего на десяток верст, когда получил сообщение из Умани от Стрешнева и Бредихина,о мире под Жванцем, заключенном на основе Зборовской Декларации. Передавший это донесение казак устно сообшил, что якобы у гетмана в январе намечена встреча в Киеве с поляками, где будут окончательно согласованы условия возращения на казацкие территории польской администрации. Бутурлин уже не знал, что и думать, но в это время из Чигирина к нему прибыли гонцы с письмами от Хмельницкого и Выговского. Оба сообщали, что мир с королем заключал крымский хан, а гетман будет к Рождеству в Переяславле, куда просил прибыть и царских послов. 23 декабря к Бутурлину прибыл и Богун, сообщивший о том же и Бутурлин пересек границу. В Малороссии уже знали, зачем едут царские послы и по всему пути следования их встречали хлебом и солью. По приказу Хмельницкого переяславский полковник Павел Тетеря с 600 казаков встретил их за пять верст от города и, сойдя с лошади, произнес приличествующую данному случаю речь. Он объяснил также, что гетман хотел быть в Переяславле раньше послов, но нельзя переехать Днепр, поэтому они со Стрешневым пока находятся в Чигирине.
   6 января в Переяславль прибыл гетман. На другой день приехал генеральный писарь Выговский, полковники и сотники. Поздней ночью 7 января (или ранним утром 8 января) у гетмана со старшиной состоялась тайная рада, на которой было решено перейти под царскую руку.
   Однако не все полковники согласились с этим решением. Иван Богун еще в начале 1653 года резко выступал против перехода в московское подданство, указывая, что тем самым казаки попадут еще в более тяжелое положение, чем сейчас. Богун напоминал, что в Москве даже бояре официально именуют себя царскими рабами, а уж что говорить о простом народе? Его слова произвели большое впечатление не только на молодых казаков, но даже и на представителей "значного" казачества. В этот же раз, 8 января 1654 года, винницкий полковник также высказался против перехода в подданство русскому царю и в дальнейшем вместе со своими бужанами отказался принести присягу. Отказался присягнуть московскому царю и полковник Иван Серко, прибывший в Переяславль, как представитель Сечи. -
   Но большинство генеральной старшины, успевшей за годы военного лихолетья почувствовать себя новой украинской шляхтой, опасались потерять приобретенные богатства, понимая, что в случае возвращения польских панов им не удастся сохранить вновь приобретенный статус, поэтому не возражали перейти под царскую руку. Средний слой старшины- сотники и есаулы вообще в большинстве своем считали, что речь идет о равноправном союзе с Москвой, а не о переходе в московское подданство.
   После тайной рады в тот же день назначена была явная рада. С раннего утра довбыши в течение часа били в барабан, чтобы народ сходился на центральную площадь. Наконец, в окружении старшины появился гетман, обратившийся к собравшимся с речью. Хмельницкий. одетый в шубу подаренную ему царем Алексеем Михайловичем, в шапке с двумя страусиными перьями, скрепленными крупным бриллиантом, с булавой, усыпанной драгоценными камнями за поясом, напомнил, что уже на протяжении шести лет длится война за веру, казаки не имеют своего царя и дальше так жить нельзя. Поэтому и собрана рада, чтобы выбрать себе государя из четырех кандидатур: турецкого султана, крымского хана, короля польского или православного Великой России государя царя и великого князя Алексея Михайловича. Понятно, что это был уже заранее отрежессированный спектакль, с распределением ролей и заранее подготовленной публикой.
   В ответ на обращение гетмана собравшиеся на площади казаки и мещане завопили: "Волим под царя восточного православного!". Полковник Тетеря, обойдя площадь по кругу, еще раз уточнил единодушное ли это мнение. "Все единодушно"- раздался ответ.
   Тогда гетман произнес: " Будь так, да Господь Бог наш укрепит нас под его царскою крепкою рукою". На эти слова народ ответил: " Боже, утверди! Боже укрепи! Чтоб мы вовеки все едино были".
   Затем послами были оглашены полученные ими инструкции. Смысл их сводился к тому, что вся "казацкая территория" в границах Зборовского мира, то есть, приблизительно, включая нынешние Полтавскую, Киевскую и Черниговскую области, а также часть Волыни и Подолии, присоединялась под именем Малой России к Московскому государству, то есть вошла в его состав, как отдельный административный округ. Позднее, весной 1654 года, этому административно-территориальному образованию, уже теперь Московского государства, была предоставлена некоторая автономия с довольно широкими полномочиями гетманской власти. В последующем эти территории и сама эпоха правления гетманов получили у малороссийских историков название Гетманщины, хотя это чисто образное определение, типа Смутного времени. Сохранялось местное управление, особый суд, выбор гетмана вольными людьми. Гетман имел право принимать послов и сноситься с иностранными державами. Сохранялись права шляхетского, духовного и мещанского сословий. Официально вводился реестр в количестве 60 000 казаков, но предел охочих казаков не ограничивался. Малороссия должна была платить государю ежегодную дань, но без вмешательства царских сборщиков. Забегая вперед, следует отметить, что до конца своих дней Хмельницкий не выплатил Москве ни рубля в виде дани, а все деньги, поступающие от налогов и сборов, использовал на собственные нужды, в частности, на комплектование войск, которых у него было гораздо больше, чем предусматривал реестр. Главное, чего добился Хмельницкий, заключалось в сохранении прежней системы административно-территориального деления и управления территориями казацкими полковниками. По решению царя при необходимости в Малороссию могли прибывать царские воеводы, но только в качестве командующих подчиненными им войсками.
   На официальной церемонии принесения присяги не обошлось без казуса. Принеся присягу на верность царю, гетман и старшина в свою очередь настаивали на том, чтобы и послы принесли присягу за царя ( как это было принято у поляков). Московские послы отказались это сделать, а Бутурлин разъяснил, что " польские короли неверные, не самодержавные, не хранят своей присяги, а слово государево не бывает переменно". Этот инцидент явно продемонстрировал гетману и его окружению, что ни о каком равноправии в отношении с Москвой у них не может быть и речи, с этого момента казаки и народ Малороссии становятся подданными царского величества.
   Из Переяславля послы поехали по городам для приведения к присяге лиц духовного звания и мещан. Несмотря на то, что сам митрополит Сильвестр Косов встречал их, не доезжая Киева, за полторы версты до Золотых ворот, особого желания присягать на верность Москве он не имел. Другие представители духовенства не только не присягнули сами, но не пускали для принятия присяги подвластных им шляхтичей, монастырских слуг и вообще людей из всех монастырских владений. Такое прохладное отношение духовенства к результатам Переяславской рады объясняется просто. Сильвестр Косов, сам по происхождению шляхтич, был избран митрополитом киевским в то время, когда Хмельницкий освободил Украину от поляков, и притеснений православной вере в Киеве уже не было. Поляки не пустили его участвовать в работе сейма, но зато у себя в Киеве он никому не подчинялся- константинопольский патриарх был далеко. При подданстве же Малороссии московскому государю избежать власти патриарха московского было невозможно, и с прежней самостоятельностью приходилось распрощаться. Местное духовенство по тем же причинам также не испытывало притеснений в отправлении службы, а к великорусским священникам относилось свысока, считая вообще весь московский народ грубым и невежественным.
   Полковая казацкая старшина и приставшие к казакам русские шляхтичи в большинстве своем были солидарны с Иваном Богуном, опасаясь, что они будут лишены своих новообретенных прав и привилегий. Их идеалом было независимое казацкое государство и приносили присягу многие из них, скрепя сердце, только по крайней нужде.
   Что касается большинства населения, то народ присягал на верность царю без принуждения, хотя и не без недоверия. Многие боялись, что московиты начнут вводить на Украине свои порядки, запретят носить сапоги и черевики, а переобуют всех в лапти.
   В конечном итоге, большинство населения Малороссии, хоть и не без колебаний, приняло присягу на верность московскому царю. В начале марта 1654 года в Москву прибыли посланники гетмана Хмельницкого, уже известный читателю, генеральный судья Самойло Богданович Зарудный и переяславский полковник Павел Тетеря с просьбой утвердить т.н. "статьи Богдана Хмельницкого" о льготах и привилегиях для Войска, существо которых было приведено выше. Многие историки,особенно современные украинские, путая понятия, называют их "переяславским договором",хотя ни о каком договоре с царем речь никогда не шла. Они были утверждены без проволочек, а гетману в наследственное владение был подарен город Гадяч.
  
   Принимая Войско Запорожское с его городами и землями в свое подданство, Москва, безусловно, руководствовалась интересами укрепления безопасности своих южных рубежей, но все же в большей степени стремлением использовать складывающуюся благоприятную ситуацию для возвращения отошедших к Польше по Деулинскому и Поляновскому мирным договорам исконно русских территорий, в том числе Смоленска.
   В царском окружении понимали, что дальнейшая проволочка в удовлетворении просьб Хмельницкого о принятии его с войском в московское подданство, толкнет гетмана на союз с Османской империей, посол которой прибыл в Чигирин еще весной 1653 года, и в таком случае казаки вместе с турками и крымской ордой станут непосредственной угрозой южным границам государства. Учитывая традиционно напряженные отношения с Речью Посполитой и Швецией, геополитическая ситуация для Москвы при этом сложилась бы крайне неблагоприятно. Медлить же дальше было нельзя, так как турецкая дипломатия в последнее время активизировали свою деятельность. Утверждения поляков о том, что Хмельницкий принял, или готов принять ислам ( во всяком случае, перейти в турецкое подданство), имели под собой почву. Даже посольство Бутурлина в Переяславле в январе 1654 года гетман встречал в турецкой одежде, подаренной ему султаном, лишь накинув поверх нее шубу- подарок русского царя. Этот факт был сам по себе глубоко символичен ибо наглядно показывал, как потомок польского шляхтича, став украинским казаком вынужден метаться между православием и исламом. И не в силу двоедушия или лукавства,а исключительно в связи с тем, что так для него сложились обстоятельства.
   В случае же положительного решения вопроса с Малороссией Россия получала надежного союзника в лице Богдана Хмельницкого, войско которого при необходимости могло насчитывать и несколько сотен тысяч человек. Таким образом, о безопасности юго-западных границ Московской державы можно было не беспокоиться, а царские войска получали возможность сосредоточить свои усилия на смоленско-вильненском направлении.
   О подготовке войны с Речью Посполитой в Москве не скрывали. Царь Алексей Михайлович, делая смотр своим войскам на Девичьем поле 28 июня 1653 года, выступил перед ними с речью ( через думного дьяка), в которой указывалось на неизбежность скорой войны. 28 октября в Успенском соборе царь объявил: " Мы, великий государь, положа упование на бога и на пресвятую богородицу и на московских чудотворцев, посоветовавшись с отцом своим, с великим государем, святейшим Никоном патриархом, со всем освященным собором и с вами, боярами, окольничими и думными людьми, приговорили и изволили идти на недруга своего, польского короля...".
   Одновременно с этим активизировалась и дипломатическая активность Москвы. Царские послы побывали в Лондоне, Париже, Стокгольме и Вене с разъяснением политики Московского государства в отношении Речи Посполитой.
   В начале 1654 года война Польше была официально объявлена и началось выдвижение войск. 27 февраля выступил в Вязьму боярин Далматов-Карпов, 17 марта в Брянск отправился князь Алексей Никитич Трубецкой, в мае в поход в направлении Смоленска выступили главные силы во главе с самим царем Алексеем Михайловичем .
   Однако, пока царь только собирался выступить в поход, поляки во главе с Чарнецким ранней весной уже вторглись в Подолию и на Брацлавщину. По пути их продвижения все местечки, села и слободы превращались в руины. В захваченном Немирове несколько сотен людей укрылось в каком-то подвале и задохнулись от дыма при пожаре. В местечке Ягубцы население выступило на защиту города и примерно 4000 человек полегло на его валах. Поляки осадили Брацлав, но он упорно оборонялся, и осада успеха не имела. Войска Чарнецкого намеревались штурмом взять Умань, однако полковник Иван Богун, возглавивший оборону города, успел выстроить сильные фортификационные сооружения, сквозь которые поляки пробиться не смогли. В свою очередь казацкая пехота, скрываясь за шанцами, вела губительный огонь по тяжелой польской кавалерии и драгунам. Столь упорная оборона Умани вынудила Чарнецкого 4 июня снять осаду города, прекратить дальнейшее наступление, а затем, как и в прошлую военную кампанию, вовсе покинуть Малороссию, не достигнув поставленных целей.
   Но все это было несколько позже, в то время, когда Войско Запорожское "с городами и землями", которые получили название Малой Руси, перешли под царскую руку и таким образом часть русского народа, находившаяся под польским владычеством, соединилась с большей его частью, то есть Московским государством. Поэтому все мифы о воссоединении Украины с Россией не более, чем вымысел, получивший распространение ( вопреки исторической правде и здравому смыслу!) в советский период и поддерживающийся сегодня националистами всех мастей на Украине и в России. К таким же мифам и легендам относятся сказки о некоем "переяславском договоре" или " соглашении".
   На самом деле 8 января 1654 года Бутурлин объявил собравшимся в Переяславле представителям Войска Запорожского монаршую волю о том, что по просьбе гетмана московский государь принимает его с Войском Запорожским под свою руку. При чем сразу было четко оговорено, что теперь население Малой Руси должно принести присягу на верность царю, но тоже в одностороннем порядке. С момента принятия этой присяги, Малая Русь ( но никакая не Украина, как государство, которого и в помине в то время не было) стала входить в состав Московского государства. Никаких специальных актов, договоров или иных условий в Переяславле в январе принято не было. Имелось решение царя Алексея Михайловича, односторонний акт монаршей воли, основанный на решении земского собора, который был реализован. Уже позднее в феврале -марте царь также в одностороннем порядке объявил т.н. "статьи Богдана Хмельницкого" относительно привилегий и льгот малороссийским казакам. На их основании в первые годы Малая Русь получила относительную автономию под гетманским управлением, которая уже в начале 60-х годов ( при Юрии Хмельницком) была значительно ( если не полностью) ограничена.
  
   январь-март 2016 года. г.Новосибирск.
  
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"