Евтушенко Валерий Федорович : другие произведения.

Очерк истории малороссийского казачества

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

  Оглавление
  
   Вступление
  
   Часть первая. Казаки и Запорожская Сечь.
   Условия формирования казачества на окраинах Литвы и Московского государства. Возникновение первых казацких сообществ на окраинах Великого Литовского княжества. Евстафий Дашкович. Первые попытки польско-литовских властей придать казачеству официальный статус.
   Байда Вишневецкий и Запорожская Сечь. Создание первого казацкого реестра. Усиление роли и значения Запорожской Сечи. Казацкие восстания 90-х годов ХУ1 века. Ликвидация реестра. Запорожская Сечь, как пример общественного устройства по типу "военной демократии". Первый официально признанный Речью Посполитой запорожский гетман Сагайдачный.
   Часть вторая. Создание реестрового казацкого войска и новые казацкие войны.
  Куруковская война. Создание казацкого реестра. Морские походы запорожцев. Казацкие войны 30-х годов ХУ11.
   Часть третья. Войны гетмана Хмельницкого.
  Чигиринский сотник Зиновий Богдан Михайлович Хмельницкий. Запорожский гетман Богдан Хмельницкий. Желтые воды. Корсунь. Ни войны,ни мира. Пилявецкое сражение. Первое перемирие. Збараж и Зборов.
  Зборовский мир. Мирный год.Берестечко. Белоцерковский мир. Молдавские походы и битва при Батоге. Четвертый год войны. Переяславсская рада "Чтоб мы едины навеки были".
   Часть четвертая. Запорожское войско под царской рукой.
  Москва объявляет войну Речи Посполитой. Совместные действия царских воевод и казаков. Военные успехи царских войск и казаков. Вступление в войну Швеции, Царская дипломатия. Рейд Ждановича. Смерть Великого гетмана запорожского.
   Часть пятая. Преемники Великого запорожского гетмана.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Вступление.
  
  
   В истории народов, проживавших на территории Российской империи и СССР существует немало "темных пятен" и загадок, исследование которых привлекало внимание многих выдающиеся историков ХУ111-Х1Х веков, когда историческая наука во весь голос заявила о себе трудами В.Н.Татищева, А.М. Карамзина, Г.Ф.Миллера, С.М. Соловьева, Н.И. Костомарова и ряда других столь же знаменитых их современников. В своих работах они пытались объяснить и осмыслить проблемы древнерусского государства и общества, начиная от возникновения первых союзов славянских племен на территории Российской империи и создания могучего Древнерусского государства до его упадка и образования на его обломках Великой, Малой и Белой Руси. Особое внимание исследователей всегда привлекала эпоха преобразования Московского государства, территориально вышедшего из Владимиро-Суздальской (позднее Залесской) Руси, в могучую Российскую империю, что в первую очередь связано с присоединением к нему бывших территорий Киевской Руси, в силу различных причин оказавшихся в составе Литвы и Польши. Труды этих великих историков стали основой для современного понимания многих исторических процессов прошлого, однако, все же истоки целого ряда исторических событий, уходящих своими корнями в глубь веков, так и остались до конца не изученными. Столь же безуспешными оставались и попытки историков советского периода проникнуть в тайны исторического прошлого нашей страны, что во многом объясняется вполне в то время оправданными идеологическими соображениями (например, стремлением не касаться особенностей взаимоотношений России и Польши, Литвы ,советскойУкраины и т.п).
  
   Пробудившийся интерес к познанию тайн исторического бытия в 90-е годы ХХ века выплеснул на прилавки книжных магазинов и интернетовские сайты огромное количество псевдоисторической литературы, порой занимательной по своему содержанию и оригинальности трактовок тех или иных событий и общественно-политических явлений прошлого страны, но весьма мало считающейся с твердо установленными историческими фактами.
  
   Одним из таких социально значимых явлений, оставивших глубокий след в исторической жизни двух основных ветвей русского народа - малороссов и великороссов, гносеологические корни которого, тем не менее, остаются практически невыясненными до настоящего времени, является казачество, исторической колыбелью которого явилась Запорожская Сечь..
  
   Этимология самого слова казак ( козак ) вызывала различные толкования как у дореволюционных историков, так и у исследователей советского периода. В последнее время вновь появились публикации на эту тему, не вносящие в проблему ничего нового, но еще более запутывающие существо вопроса. Так, если в прошлом, авторы исторических трудов делали попытки отождествить казаков с хазарами, касогами и представителями других племен, населявших южные рубежи древнерусских земель, известными как черные клобуки, то некоторые современные исследователи готовы рассматривать их даже как остатки варяжских дружин, переместившихся с севера на юг, высказывая тем самым мнение, диаметрально противоположное взглядам ранних русских историков.
  
   Иметь свою личную точку зрения на те или иные исторические проблемы - право каждого исследователя, независимо от того является ли он профессиональным историком или нет. Однако представляется, что в основу этих выводов должны быть положены сообщения конкретных исторических источников, максимально приближенных к исследуемым событиям либо же критически переработанных последующими профессиональными историками с учетом дополнительных материалов, которыми не располагали их предшественники. Применительно к проблеме происхождения малороссийского казачества, его функционирования и социально-политической роли в историческом прошлом Литвы и Речи Посполитой в период ХУ-ХУ11 веков такие источники можно условно разделить на несколько групп.
  
   К важнейшим из них следует отнести литовские и польские летописи, такие, как Львовская и Черниговская, а также официальные документы этих государств. Однако, в виду краткости описания изложенных в них событий, создать на их основе более или менее точное представление об условиях формирования казачества на окраинах Литвы и Польши, затруднительно.
  
   Следующую группу источников образуют записки, воспоминания и мемуары современников, описываемых ими событий, которые, подобно Г.Л. Боплану, Андреасу Целларию, Пьеру Шевалье или Станиславу Освенциму дают представление о политическом устройстве современной им Речи Посполитой, описание прилегающих к ее границам территорий, приводят краткие сведения о малороссийских казаках, их быте и образе жизни. К сожалению, таких источников не очень много и тема казачества в них, если и затрагивается,то, как правило, мимоходом. Именно поэтому пальму первенства среди таких источников следует отдать "Летописи" Самовидеца, составленной непосредственным участником событий ( или, по крайней мере ,очевидцем и современником) казацких войн 30-х годов, а также восстания казаков под руководством Богдана Хмельницкого. Однако, и Самовидецу многое из описанного известно лишь с чужих слов, сам он очевидцем большинства этих событий не являлся. Тем, не менее, среди этой группы первоисточников "Летопись" Самовидеца по праву лидирует.
   Самую значительную часть сведений о событиях на территории Южной Руси начала и середины семнадцатого века можно найти в трудах польских, еврейских. Турецких и литолвских историков,часть из которых сами являлись их мовременниками.
  
   Основу всех сведений о малороссийском казачестве, его важнейших деятелях, событиях ХУ-ХУ11 веков с участием казаков составляет третья группа источников, к которой в первую очередь относятся два капитальных труда южнорусских летописцев: "Лiтопис" Самуила Величко, датированный началом ХУ111 и "Летопись гадячского полковника Григория Грабянки", оконченная в 1710 году. Можно смело утверждать, что все последующие исследования по этой тематике ( в том числе и труд А.И. Ригельмана "Летописное повествование о Малой России и ее народе и Казаках вообще...", на который часто ссылаются авторы "Энциклопедии казачества", изданной в США) в той или иной мере имеют своей основой именно эти летописные произведения. Ценность их прежде всего заключается в том, что авторами, помимо изустных преданий, использовались, по-видимому, имевшиеся в их распоряжении первоисточники, не дошедшие до позднейших времен. В то же время, в работах Величко и Грабянки содержится множество анахронизмов, фактических неточностей и противоречий, особенно касающихся описания личностей казацких вождей и событий, имевших место ранее середины ХУ11 века.
  
   Отдельно среди этих источников можно выделить "Исторiю русiв", неизвестного автора, впервые обнаруженную в 1828 году и неоднократно издававшуюся в последующем на протяжении Х1Х века. По всей видимости, она была написана не ранее середины 90-х годов ХVIII века и ее автор ( или авторы), сообщая о событиях ХУ-ХУ11 веков, опирались на упоминавшиеся выше труды Самовидеца, Величко и Грабянки, используя их летописи без какого-либо критического анализа и переосмысления. Данная работа явилась манифестом нарождавшегося украинского сепаратизма и под ее влиянием в той или иной мере находились все националистически настроенные историки Малороссии, которые стремились подчеркнуть самобытность и величие украинского народа, пытаясь обосновать, что Древнерусское государство и являлось собственно Украиной еще с времен Владимира Красное Солнышко.
  
   Наконец, пятую группу образуют труды выдающихся историков ХУ111-Х1Х веков, включая В.Н. Татищева, Г.Ф.Миллера, А.М. Карамзина, С.М.Соловьева и особенно Н.И. Костомарова, которые, освещая проблемы, связанные с малороссийским казачеством, привлекали также и другие первоисточники, помимо южнорусских летописей. К этой группе можно отнести и работу коллектива украинских авторов И. Крипякевича, Б. Гнатовича, З. Стефанова, О. Думина, С. Шрамченко "Iсторiя украiнського вiйська", вышедшую в издательстве И.Тиктора во Львове в 1936 году. Отдельно следует выделить трехтомную работу академика Яворницкого Д.И. "История запорожских казаков", увидевшую свет в 1892-1897 годах и переизданную в 1990 году в Киеве в издательстве "Наукова думка". К сожалению, автор настоящего очерка ознакомитьяс с этим капитальным трудом возможности не имел.
  
   По вполне понятным причинам в советский период проблемам казачества вообще и малороссийского, в частности, историки уделяли мало внимания. Те же работы, что были изданы и в годы советской власти, и в последние десять-пятнадцать лет касаются отдельных аспектов событий ХУ-ХУ11 веков, но единого систематизированного произведения, с освещением в популярной форме проблем малороссийского казачества в этот период, создано не было. Это тем более удивительно, что история казачества, как запорожского, так и реестрового, и малороссийского, до самой Полтавской битвы является одновременно историей Малороссии (а, следовательно, и Украины), как составной части Российской империи, и неотделима от нее. Если называть вещи своими именами, не боясь обвинений в великорусском шовинизме, то об истории Украины, как независимого государства, можно вести речь, начиная лишь с 1991 года, ну, и в какой-то мере она являлась отдельным государством в 1918 году при Скоропадском и Петлюре. Это та аксиома, которая не нуждается в доказательствах, как бы кто-то и не старался представить положение дел таким образом будто Древнерусское государство -это и есть Украина. Историческая правда заключается в том, что впервые в официальных польских документах понятие " Украйна" или "окраина" ( в смысле территории, но ни в коем случае не государственного образования или административно-территориальной единицы Литвы или Речи Посполитой) встречается в официальных польско-литовских документах только после Люблинской унии. Согласно же Г.Боплану, это название относилось первоначально исключительно к территория Запорожской Сечи, то есть региона между нынешними Днепропетровском и Запорожьем . Что же касается владений князей Вишневецких по левому берегу Днепра, то эти территории именовалась общим понятием Русь и местом пребывания воеводы Русского ( до Иеремии Вишневецкого) являлся Львов. В последующем, под "Украйной" подразумевались земли Малой Руси. то есть, Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств (с включением сюда и Подолии), ставшие после 1654 года официально именоваться Малороссией, как составной частью России. В дальнейшем об Украине или Малороссии говорится также только, как о территории, части Речи Посполитой или России. А вот, как о самостоятельном и независимом государстве Украина речь стала вестись только с ХХ века. Миф о каком-то якобы независимом "казацком государстве" во времена Богдана Хмельницкого был и остается только мифом, в который могут верить лишь люди, которым в это хочется верить и те, кто крайне далек от исторических реалий.
   Ладно, если бы в этот миф верили просто сторонники теории существования независимой Украины еще во времена св. князя Владимира, а то ведь подобные утверждения встречаются и в работах некоторых российских историков. В частности, авторы альманаха "Отечество" (М.1992 г. стр.103-111) сообщают: "после Андруссовского раздела Украины надвое в 1667 году украинское войско на Левобережье должно было насчитывать около 30 тысяч человек. Как и Донское, это было союзное России войско...Украинские вооруженные силы подчинялись главе украинского государства- гетману, учитывались в Москве всегда отдельно и проводили свою политику, вплоть до выступления против русских частей на Украине ( например, Конотопский разгром 28 июня 1659 г...)".
  
   Удивляет, что аргумент в пользу данного утверждения приводится лишь один- то, что эти тридцать тысяч запорожских и компанейских казаков в Москве учитывались отдельно от остальных вооруженных сил. В связи с этим позволительно задать вопрос: а разве Малороссия вошла в состав России ( точнее в то время еще Московского государства) на правах независимого государства? Об этом ли было принято решение на Переяславской раде в январе 1654 года? Если это так, то почему все население Малороссии ( об Украине в документах того времениречь вообще не идет) присягало царю? А вот царские послы в свою очередь присягу гетману и Войску не приносили ( хотя польский король делал это). Если Малороссию Москва признала союзным государством, то почему же Малороссия стала составной частью России, а не наоборот? Наконец, против чего возражали в таком случае Иван Богун, Иван Серко и другие запорожские полковники? Почему же они отказались принести присягу на верность "белому" царю? Почему митрополит Сильвестр Косов и высшие киевские иерархи отказались сами принять присягу Алексею Михайловичу и запретили это делать подвластным им крестьянам?
  
   Ответ очевиден - ни о каком самостоятельном, независимом государстве с его главой гетманом в ходе Переяславской рады речи не было и быть не могло. Не случайно поэтому, гетманским посланникам царские бояре указали на дверь, когда они попытались участвовать в Варшаве в работе комиссии по заключению мира в 1657 году. Войско Запорожское с территорией трех воеводств, на котором оно дислоцировалось просто было принято или точнее, включено в состав России. Малороссия была присоединена к Московскому государство в качестве территории, административно-территориальной единицы и не более того, но на первых порах с гетманским управлением вместо воеводского. Не случайно позже этот период в трудах дореволюционных и (современных украинских) историков получил название Гетманщины. Это чисто условноеая дефиниция, как и понятие Киевская Русь,для обозначения начального периода формирования Малороссии. Казацкий реестр в 60 тысяч человек был установлен царем Алексеем Михайловичем, а не Богданом Хмельницким, который должен был, к тому же, сам собирать в Малороссии налог в пользу Москвы. То, что налоги собирались, но в Москву не перечислялись- дело другое.
  
   При этом сама Запорожская Сечь до 1709 года сохранила прежний статус, формально оставаясь независимой и от русского царя, и от польского короля , и от малороссийского гетмана.
  
   Именно из-за множества спекулятивных публикаций подобного рода, автор в предлагаемом очерке с позиции историка-любителя ставит перед собой задачу по возможности, полно и всесторонне обобщить в единой связи вопросы возникновения малороссийского казачества, цели и способы его формирования, а также его поистине судьбоносным влиянием на исторические процессы общественно-политической жизни целого ряда европейских государств и Оттоманской империи, руководствуясь, однако, методом объективного научного подхода к данной проблеме.. При этом, по возможности, будут рассматриваться и работы отдельных современных исследователей, однако лично автор относится к большинству из них с глубоким недоверием и непониманием того, зачем, например, Б.Хмельницкого превращать в " Б.Челябинского", менять исконно сложившиеся названия территорий Украины, именовать Речь Посполитую, то есть Республику, состоящую из Литвы и Короны, Вещью Посполитой, и.т.д. (Степанков В. С. "РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ НАЦИОНАЛЬНО-ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ ВОЙНЫ НА ТЕРРИТОРИИ ПОДОЛЬЯ ЛЕТОМ в 1648 ГОДУ" ).
  
  
   Часть первая. Казаки и Запорожская Сечь.
  
  
   Условия формирования казачества на окраинах Литвы и Московского государства.
  
   Большая Советская энциклопедия определяет слово казак (козак) как производное от тюркского - удалец, вольный человек, то есть, человек, порвавший со своей социальной средой. Толковый словарь живого великого русского языка В.Даля дает близкое определение, выводя его от тюркского слова казмак ( скитаться, бродить). Энциклопедический Словарь Брокгауза и Эфрона со ссылкой на целый ряд монографий и исторических документов отмечает, что само слово козак татарское по своему происхождению и означает принадлежность к низшему разряду войска, наиболее легко вооруженному. В ранних былинах украинского народа или думах, таких как "Дума о казаке Голоте", "Дума о Байде" народный фольклор в образе казака описывает человека-бродягу, у которого, кроме коня и сабли, ничего нет, шапка-бирка и та с дыркой сверху. В этой связи Н.И. Костомаров метко заметил, что понятие казак и война не отделимы друг от друга, иначе казак - это просто бродяга. В подтверждение этого вывода он ссылается на наличие казаков и в северных районах Московской Руси, где не было войн. Там, у поморов слово казак употреблялось в значении бездомный скиталец. Согласно южнорусским думам, козак не имеет никакой собственности, это вольный человек, лихой удалец, кочевник, не имеющий не только постоянного жилища, но даже и временной крыши над головой. Все необходимое для жизни он добывает с помощью сабли, то есть, называя вещи своими именами, промышляет войной или разбоем. У казака нет особых привязанностей, семьи и близких, все награбленное или добытое в честном бою он спускает в шинках, живет одним днем, а поэтому не ценит ни свою, ни чужую жизни. Он чем-то сродни кавказскому абреку, такой же изгой, добровольно или силой обстоятельств, вынужденный жить вне социума и в той или иной мере враждебный ему. Однако в отличие от абрека, разбойника-одиночки, казак - это член пусть и не большого, но все же коллектива себе подобных людей-изгоев. Надо иметь в виду, что привычный нам образ казака-запорожца, как благородного и великодушного рыцаря, преданного своему Отечеству, защитника православия и прав угнетенных, борца за народное дело сформировался в основном в Х1Х веке под влиянием воспоминаний о казацких войнахXVII века и во многом благодаря произведениям А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Генрика Сенкевича, Михаила Старицкого и др.
  
   Большинство серьезных историков, как дореволюционной России, так и советского периода относят формирование казачества на южных окраинах будущей Российской империи ( как массового социального явления) к концу 15 века, когда более или менее четко обозначились границы Московского государства, Литвы, Польши, Крымского ханства и Оттоманской империи. Видимо, будет правильным отметить, что казачество (в том числе и малороссийское) трансформируется из обыкновенных разбойников в нечто наподобие пограничной стражи, как противовес татарским казакам (аккерманским, азовским, перекопским), известным в истории еще в начале 15 века, значительно раньше казаков-великороссов. Процесс формирования казачества проходил стихийно, без какого-либо влияния на него государственной власти. Более того, в начальной стадии этого процесса государственная власть к казачеству относилась весьма неодобрительно, как к сообществу беглых крестьян и разбойников. Для такого отношения со стороны государства имелись все основания, поскольку казачество формировалось исключительно за счет людей, противопоставивших себя ему. Человек порывал с обществом и уходил в казаки по разным причинам, но, несмотря на распространенное мнение, тяжелое положение народных масс не являлось главной среди них, во всяком случае, в начальной стадии формирования казачества. Прежде всего, казаком становился сильный, энергичный человек, не желающий находиться в государственной зависимости, не обремененный семьей любитель вольной жизни, человек-воин, пассионарий, хорошо владеющий саблей и конем. Это тип свободолюбивого человека, не желавшего нести тягловую или воинскую повинность, и не принимавшего условия современного ему общественного бытия. Л.Н. Гумилев именовал таких людей людьми длинной воли.
  
   Вот что по этому поводу писал Н.И. Костомаров (История государства Российского. Хрестоматия Книга первая. Москва. Издательство "Книжная палата",2000 стр.80-81) : "На юге Руси, как Литовской, так и Московской, прежде появления русских казаков существовали казаки татарские Слово казак чисто татарское и означало сперва вольного бездомного бродягу, а потом и низший слой воинов, набранных из таких бродяг, в том же значении вольных бродячих удальцов. В глазах народа слово казак соединилось вообще со стремлением уйти от тягла, от подчинения власти, от государственного и общественного гнета, вообще от того строя жизни, который господствовал в тогдашнем быту. Издавна в характере русского народа образовалось такое качество, что когда русский человек был недоволен средою, в которой жил, то не собирал своих сил для противодействия, а бежал, искал себе нового отечества. Служилые люди таким же образом убегали от службы. Всегда, как только собирали в поход детей боярских стрельцов, непременно следовало распоряжение ловить нетчиков, т.е., не являвшихся на службу. Более смелые и удалые стремились вырваться совсем из прежней общественной среды и убежать или туда, где приходилось пользоваться большими льготами, как например в казаки украинных ( южных московских городов) или туда, где, где уже не было для них никаких государственных повинностей: таким притоном были степи. Там образовалось вольное казачество. От этого собирались разбойничьи шайки и называли себя казаками, а предводителей своих называли атаманами, да и само правительство называло их казаками, только воровскими. В глазах народа не было строгой черты между теми и другими. В Московской Руси казачество не иначе должно было появиться, как в форме военной, наезднической и даже разбойничьей. В казаки шли люди бездомовные, бедные, меньшие, как говорилось тогда., и вносили с собою неприязнь к людям богатым, знатным и большим...Убежавшие с прежних мест жительства на новые, казаки могли быть довольны, если в этом новом месте им не мешали и оставляли с приобретенными льготами. До остальной Руси им уже было мало дела.."
  
   На всем протяжении истории Московского государства до самого Смутного времени, в числе донских либо других казаков не встречается представителей знатных боярских или дворянских родов, даже в качестве казацких вождей. В этом их важное отличие от казаков литовской украйны, где едва ли не с момента возникновения казачества, в его рядах побывало немало знатных шляхтичей, а вожди и вообще сплошь состояли из представителей высшей литовской аристократии ( Е.Дашкович, П.Лянцкоронский, Д.Вишневецкий, Б.Ружинский, С.Зборовский, Б.Микошинский и др.)
  
   Конечно, убежавшие в степь, не скитались там в одиночку, а собирались в отряды, пусть и не особенно большие, но способные совершить налет на владения того или иного феодала или на торговый караван. Исторические сведения позволяют придти к выводу, что в конце 15 - начале 16 веков казаки выступали с одной стороны в качестве своеобразной пограничной стражи и противостояли татарским набегам, а с другой - сами являлись основным источником опасности для поселений, не имеющих надежной охраны. Кроме того, нередко постоянно враждующие между собой феодалы, привлекали казачьи отряды для нападений на владения своих недругов. Так было и в Московском государстве и в русских областях подчиненных Литве, где процесс формирования вольного казачества происходил практически одновременно.
  
   Вспомним, что, собственно говоря, представляли собой в то время (конец 15 века) Литва и Московское государство?
  
   В историческом плане именно в этот период (1480 год) Московское государство сбрасывает остатки монгольского владычества и Великий князь Московский утверждается, как полноправный властелин, от Рязани до Великого Новгорода. Происходит стремительный процесс централизации русских земель и вот уже Иван 111 становится не просто Великим князем Московским, но получает и царский титул. Окончательно канула в лету относительная самостоятельность Новгорода и Твери, никто из вассальных феодалов не смеет возвысить голос против Москвы. Экономика Московского государства укрепляется, но одновременно усиливается и процесс закрепощения крестьян. На тягловые классы возлагается громадное податное бремя, политические права большей части населения, и без того урезанные, становятся и вовсе символическими. На обломках Золотой Орды возникают Казанское и Астраханское ханства, от которых, а также из Крыма, исходит постоянная угроза разрушительных татарских набегов. Татарской угрозе подвержены в первую очередь рязанские земли, клином вдающиеся в открытую степь. Для предотвращения нападений на границах русской земли создаются засеки, остроги, но, как защитные сооружения, они малоэффективны, так как их было легко обойти стремительной татарской коннице.
  
   Несколько лучше обстояли дела в русских землях, отошедших к Литве после нашествия на Русь батыевых полчищ. Даниил Романович Галицкий, не только храбрый и смелый воин, но и мудрый государственный деятель - властитель Галицко-Волынского княжества (Червонной Руси),преобразованного им в королевство, сумел сохранить свои земли в относительной неприкосновенности, не входя с ордынскими хищниками в прямую конфронтацию. Собственно говоря, он вынужден был срыть укрепления лишь нескольких крепостей, хотя затем ( после ухода татар из Европы) не только отстроил их заново, но и превратил в неприступные крепости. Могучему князю без особых усилий удалось установить свою власть и над разоренными Батыем киевскими землями, тем более, что в памяти киевлян были свежи воспоминания не только о взятии Киева татарами, но и войсками князя Мстислава, сына Андрея Боголюбского, не оставившими в "матери городам русским" камня на камне. Именно с похода Мстислава на Киев еще за полвека до татарского нашествия и началось отчуждение между ним и Владимиро-Суздальским княжеством, превратившееся к середине 16 века в открытую вражду между Московским государством и Литовской Украйной, составной частью Речи Посполитой.
  
   В начало ХIII века одновременно с распадом Древнерусского государства на политической карте Европы возникает новое государственное образование - Литва. Отдельные разрозненные литовские племена под влиянием угрозы агрессии со стороны крестоносцев объединяются и под руководством князя Миндовга не только отражают чужеземный натиск, но даже захватывают часть земель примыкающего к Литве Полоцкого княжества. Дальнейшие попытки литовцев подвинуть свою экспансию в восточном направлении были пресечены в 1245 году русскими войсками под общим командованием Александра Невского.
  
   К середине Х1V века Литва под руководством выдающихся вождей Гедимина и его сына Ольгерда превращается из небольшого княжества в огромную державу, раскинувшуюся на территории от Балтийского до Черного морей. Без больших усилий Литовское государство овладевает землями бывших Полоцкого, Киевского, Черниговского княжеств. Князья и население этих территорий весьма охотно приняли новую власть, сохраняющую практически в неприкосновенности местные порядки и освобождающую их от татарского владычества.
  
   Позднее, в 1363 году Великий Литовский князь Ольгерд освободил от татар Подолию. В 1397-1398 годах после победоносных походов Великого Литовского князя Витовта в Крым, власть татар во всем Северном Причерноморье от устья Днепра до Хаджибея ( ныне Одесса ) была ликвидирована. Крым стал управляться ханами, лояльными Литве, при поддержке которой в середине 15 века вовсе освободился от зависимости от Золотой Орды.
  
   С учетом этих факторов, южные русские княжества и в экономическом и в политическом плане развивались значительно эффективнее своих северных соседей, не испытывая тех лишений, которым подвергалось население Залесской Руси. Южнорусские города росли и укреплялись, многие из них позднее даже управлялись по законам магдебургского права и рассматривались как составная часть Европы, в отличие от татарской Великороссии.
  
   Во времена правления Великого Литовского князя ( впоследствии польского короля Владислава 1) Ягайло и его брата Витовта Александра, к Литве отошли Смоленск (1404 год), а также и некоторые другие земли, ранее входившие в состав Древнерусского государства. В результате всех этих завоеваний граница Литвы стала проходить всего в 200 километрах от Москвы. В конечном итоге, к концу 15 века Великое Литовское княжество, помимо, собственно литовских земель включало в себя Смоленск, большую часть современной Белоруссии ( Витебск, Полоцк, Минск, Оршу) или Белую Русь, Полесье с центром в Пинске, Волынь (Владимир-Волынский, Луцк) -часть Червонной Руси, Подолию ( Бар, Брацлав, Винница), а также Киев и прилегающие к нему города и местечки вплоть до Чигирина и Черкасс на юге ( впоследствии известные, как собственно Украйна). Земли по левому берегу Днепра ( Чернигов, Лубны) до самого Дикого поля, именуемые просто Русь ( отсюда и титул князей Даниловичей и Вишневецких-воевода русский), также позднее стали принадлежать Литве, а позднее Речи Посполитой.
  
   Львов - крепость, воздвигнутая Львом - старшим сыном князя Даниила примерно в 1256 году, превратившаяся затем в крупный торгово-ремесленный центр, с 1387 года окончательно перешла во владение Польши. Объединенное польско-литовское государство к середине ХУ века становится одним из самых могущественных держав Европы.
  
   К концу XIV столетия все население южнорусских земель, входивших в состав Литвы ( включая Волынь, Подолию и территорию до Чигирина) и части Червонной Руси, присоединенной к Польше во времена Казимира Великого, считалось русским или русинами, как они сами себя называли, и как их официально именовали литовцы и поляки. В Московском государстве с начала Смутного времени и вплоть до царствования Алексея Михайловича казаки, в т.ч. запорожские, именовались черкасами. В принципе, московиты именовали так всех, кто населял территорию Киевского и Брацлавского воеводств по названию ее главного города Черкасс ( Киев, разоренный татаро-монголами, утратил к тому времени свой первоначальный статус). Сама же территория южнорусских земель в обиходе именовалась как окраина ( по польски - украйна) и в официальных документах Речи Посполитой получила наименование Украйны не ранее второй половины 16 века, то есть уже после Люблинской унии (1569 г.). Примерно с этого же времени и люди, населяющие эту территорию, включая частично Волынь и Подолию, стали постепенно осознавать себя как отдельную народность, то есть украинцами или малороссиянами, хотя до самых войн Богдана Хмельницкого, большинство населения продолжало считать себя русскими. Тогда же стал формироваться и украинский язык, на базе старослвянского и польского. Жители же прилегающих ко Львову территорий (Ровно, Броды и др., то есть современное Прикарпатье и Галиция ), вошедших в состав Польши в самом конце 14 века и Северной Буковины, присоединенной к Венгрии несколько ранее, постепенно ассоциировало себя именно с этими народами и украинцами стали считать себя значительно позже, уже после того, как герцогство варшавское вошло в состав Российской Империи.
  
   Трудно согласиться с великим польским писателем Генриком Сенкевичем, который в одном из своих знаменитых романов отмечал, что поляки, литвины и русины исконно жили в мире и дружбе. Отчасти это верно до того момента, пока Великий Литовский князь Ягайло не вступил на польский престол под именем короля Владислава 1 и Литва с Польшей не образовали конфедерацию. До этого времени, действительно, князья-потомки Гедимина, многие из которых были женаты на русских княжнах, приняли православие и, хотя считались литовскими князьями, но по существу сама Литва была наполовину ( если не больше) русской по составу населения. В политическом отношении русины и литвины были абсолютно равноправны, в вопросах религии царила полная веротерпимость. Правда, в связи с упадком Киева, как центра экономической и духовной жизни бывшего Древнерусского государства, митрополит киевский обосновал свою резиденцию во Владимире-Волынском, однако православная церковь имела на территории Литвы те же права, что и католическая. В городах и населенных пунктах мирно уживались расположенные по соседству католический костел и церковь греческой веры. Порой, уезжая куда-нибудь, православный священник передавал на время для богослужения свою паству католическому патеру и наоборот. Однако, при литовском князе Казимире IV к концу ХУ века между православными и католиками наметился раскол, который на протяжении последующих полутора столетий постоянно усиливался, став, в конечном итоге, одной из причин отделения южнорусских территорий от Речи Посполитой. После того же как в 1386 году Ягайло ( по-польски Ягелло) женился на польской королеве Ядвиге и принял католичество, положение русского народа в Литве изменилось кардинальным образом. Великим Литовским князем стал брат нового польского короля Александр Витовт, который выдвигал идею самостоятельности своего русско-литовского государства, однако сам принял католичество, что шло вразрез с интересами большей части населения. Ягайло, со своей стороны, даровал и русским, и литовским землевладельцам одинаковые права, те же, которыми пользовались и сами поляки, но распространил их только на тех, кто принял римскую веру. Русское население этим было недовольно и стало высказывать недоверие Витовту. Когда же после смерти Витовта великокняжеский престол занял его брат Свидригайло, он повел решительную борьбу за отделение Литвы от Польши и даже пытался отнять у нее те русские владения, которые отошли к Польше при Казимире Великом. Русские поддерживали своего князя, и эта длительная борьба продолжалась до самой его старости. Правда, под конец жизни он и сам устал от этой борьбы и потерял поддержку народа из-за своей непомерной жестокости и подозрительности. Сын Ягайла Владислав Ягелло отменил все, что было достигнуто при Свидригайле, и нанес решительный удар и по русскому народу, и по православной вере. В Литве стали усиленно строиться новые костелы, началась раздача земель и должностей католикам. Король основывал новые города, население которых состояло сплошь из католиков. Им предоставлялись особые привилегии, в том числе управление по законам магдебурского права, что означало фактически самоуправление и независимость от великокняжеской власти. Землевладельцам из числа русского населения (земянам) предоставлялись права шляхтичей при условии, что они принимали католичество. Фактически в это время население Литвы расслоилось на тех, кто был приравнен в своих правах к полякам и людей второго сорта, состоявших из православных жителей русских земель. Новый король Владислав 11, понимая, что озлобленность русских против поляков, а православных против католиков, чревата социальным взрывом, в 1443 году распространил привилегии и льготы на всех русских земян, независимо от веры, а также предоставил православной церкви те же права, что и католической. Такая политика привела к тому, что русские землевладельцы, составлявшие силу края и православное духовенство, перестали видеть в Польше одно лишь враждебное начало, но почувствовали и выгоды от соединения с ней. Великий князь Литовский Казимир, сменивший в 1444 году своего брата Сигизмунда, продолжал ту же политику, что и Владислав 11, но в целом сочувствовал католичеству и завел в Литве польские порядки. Потомки Гедимина: князья Острожские, Заславские, Чарторыйские, Вишневецкие, Збаражские, Сангушко, Четвертинские и др. стали по польскому образцу воеводами, каштелянами и т.п., сосредоточив в своих руках не только земельную собственность, но и реальную политическую власть. В течение непродолжительного времени сформировалась своя русско-литовская аристократия. С ростом ее влияния стало происходить быстрое закабаление простых русичей, которые стали называться кметями или холопами. Постепенно они изымаются из юрисдикции королевской власти и попадают в полное подчинение своих панов. Права шляхетства дошли до самых крайних пределов. По Литовскому Статуту ( сборник литовских законов), шляхтич, убивший чужого холопа или даже вольного человека, но не шляхтича, наказывался лишь денежным штрафом. Усилению панского гнета способствовало и отсутствие какой-либо духовности на русских территориях Литвы и Польши. Если в самой Польше появились известные в то время писатели и поэты, действовала Краковская академия и много училищ, получила распространение латинская литература и устанавливались тесные связи с западными просветителями, то Южная Русь была погружена во мрак безграмотности, невежества и бездуховности. Православная церковь мало способствовала развитию образования, так как сами православные священники, в большинстве своем, не понимали тексты читаемых ими проповедей, что вызывало обоснованные насмешки со стороны их польских критиков. Русское население, оказавшись в тесном соседстве с более развитым государством, инстинктивно перенимало у него и язык, и обычаи, и господствующие в нем порядки. Одновременно усиление панского гнета, превращение вольных людей в холопов вызвало протест эксплуатируемого населения, стремление уйти от панской зависимости, скрыться в тех краях, куда не дотянуться руке шляхтича. Таким краем для Южной Руси было Дикое поле, огромная степь, раскинувшаяся между Днепром и Днестром.
  
   Этот краткий экскурс в историческое прошлое был необходим для лучшего понимания того факта, что, исходя из геополитического положения Литвы, казачество могло возникнуть и получить свое развитие именно на ее окраинах, соприкасающихся на всем своем протяжении от Чигирина до Брацлава и Бара с огромной степной зоной, являющейся лишь частью той Великой Степи, которая, по мнению Л. Гумилева, стала колыбелью всех пассионарных народов.
  
   Не горы или леса, а одна только бескрайняя степь могла породить такое социальное явление как казачество и, не случайно, ни в одном из европейских государств ничего подобного никогда не возникало. Только в степи, простирающейся на сотни километров, где нет никаких населенных пунктов, но зато полно всякой дичи, а в пересекающих ее в разных направлениях многочисленных реках и речушках - рыбы, может найти и укрытие, и пропитание как один удалец-наездник, так и сотня ему подобных. Человека, порвавшего со своей средой и ставшего казаком, отыскать в степи, где летом травы выше всадника с конем, невозможно, да и кто его там осмелится искать.
  
   Подобно тому, как для Польши и Литвы южные рубежи их владений получили название украйны, юго-восточные рубежи Московского государства, граничившие с великой степью именовались аналогичным образом и эта украйна московских земель вдоль Оки, Дона и Волги также явилась колыбелью русского казачества, получившего впоследствии название донского.
  
   Согласно С.М. СОЛОВЬЕВУ, впервые именно в конце первой половины 15 века ( то есть примерно за 30-40 лет до официальной даты падения татаро-монгольского владычкства) в летописи встречается упоминание о казаках рязанских , которые пришли на помощь к рязанцам и москвичам против татарского царевича Мустафы. Летописец отмечает, что они были вооружены сулицами, рогатинами и саблями, то есть по тем временам, довольно неплохо. Надо полагать, и численность этого отряда составляла, как минимум, несколько сотен человек, иначе автор летописи вряд ли стал бы упоминать об этом факте. Историки полагают, что именно рязанские казаки, откочевавшие позднее на берега Дона и Донца, положили начало казацкой общине - войску Донскому. Часть из них, видимо, перешла на службу к Ивану 111, так как позднее в числе его ратников упоминаются казаки.
  
   Несмотря на предпринимавшиеся еще С.М.Соловьевым попытки разобраться в генетических корнях казачества, единой точки зрения в этом вопросе исторической наукой не выработано. Сам знаменитый историк, как и его современники и предшественники, придерживался того мнения, что первоначально казачество формировалось за счет остатков племен торков, касогов, черкессов и др., известных под общим названием черные клобуки, и лишь с течением времени в нем стал преобладать национальный элемент. Последующие историки предреволюционного периода, как и советские ученые, признавали казачество не чужеродным наростом на народном теле, а самостоятельным явлением русской жизни. Некоторые современные исследователи, например Демин В.Н., высказывали довольно любопытное (хотя и не основанное на известных исторических источниках) предположение о том, что казаки являлись прямыми потомками варягов.
  
   Представляется, что для правильного понимания изначального процесса формирования казачества, прежде всего, необходимо учитывать, что в Московском государстве и в Литве эти процессы происходили далеко не идентично. Начнем с того, что условия социально-экономической жизни этих двух государств со времен нашествия Батыя были различными. Северо-восточные русские земли после трагических событий 1237-1241 годов большей частью были превращены в выжженную пустыню, в то время как Западная и Южная Русь, за исключением Киева, и собственно Литва, практически не пострадали. Власть Золотой Орды для Владимиро-Суздальского княжества, а позднее и для всей Залесской Руси являлась постоянным источником феодальных усобиц и ни в коей мере не способствовала процессам наметившейся при Андрее Боголюбском и Всеволоде Большое Гнездо централизации Северо-Восточной Руси ( по крайней мере до Ивана Калиты). Напротив, могущество Литовского государства росло и крепло с присоединением к нему значительной части земель бывшей Киевской Руси. Правда, у Литвы время от времени возникали конфликты с Тевтонским рыцарским орденом (позднее ставшим светским государством, известным как Пруссия) однако серьезного влияния на ее внутригосударственное развитие они не оказывали. Имея постоянного и надежного союзника в лице Польского королевства, Литва уже в этот период была признана составной частью цивилизованной Европы, и в то время, когда вся Северо-Восточная Русь входила в состав Улуса Джучи и в восприятии европейцев ассоциировалась с Золотой Ордой, то есть с "дикими" азатскими народами. Те редкие представители европейских стран, которые, подобно Марко Поло, отваживались путешествовать к Волге и далее, вообще имели смутное представление о действительной жизни и быте русских людей.
  
   Конечно, ко времени Дмитрия Донского Московское княжество сумело укрепиться и возвыситься, став тем центром притяжения, который объединил в единое целое значительную часть русских земель,собственно Залесскую Русь, и к 1380 году стало той силой, с которой Литва уже не могла не считаться. Однако такое положение дел сохранялось недолго. Куликовская битва, унесшая жизни десятков тысяч лучших представителей русского народа, генофонд нации, по существу ни к каким кардинальным изменениям в общем геополитическом положении Москвы не привела. Более того, если быть до конца честным, то для Московского княжества она имела катастрофические последствия, сравнимые разве что с нашествием Батыя. В самом деле, по самым скромным подсчетам последующих исследователей, на Куликовом поле погибло не менее 30 тысяч русских воинов, которые по существу сражались за интересы хана Тохтамыша против взбунтовавшегося против него темника Мамая. Литовский князь Ягайло, отступая от Дона, подошел к Москве и дотла разорил прилегающие к ней беззащитные города и села, едва не захватив и саму столицу. То, что не удалось ему, спустя несколько лет довершил хан Тохтамыш, спаливший Москву дотла, отплатив тем самым за оказанную ему услугу. Несмотря на то, что русским удалось разгромить полчища Мамая, татарская угроза отнюдь не была ликвидирована еще на протяжении ста лет и даже на развалинах Золотой Орды возникли не менее опасные для объединенного Московского государства Крымское, Казанское и Астраханское ханства. Фактически от полной гибели непосредственно после Куликовской битвы Московское княжество спас Тамерлан, уничтоживший Золотую Орду, как единое государственное образование. Тем не менее, по подсчетам историков, с конца Х1V до середины ХV1 веков, то есть за 150 лет из Московского государства в результате набегов крымских, астраханских и казанских татар было угнано в плен от 3 до 5 млн. человек. Это при том, что все его население за этот период времени не превышало 8 млн.
  
   Литва же, наоборот, на протяжении этих лет только укрепилась. Могущество Литовского государства достигло таких высот, что в 1410 году оно сумело в ходе Грюнвальдской битвы сокрушить мощь грозного Тевтонского ордена.
  
   Принято считать, что победа Москвы в Куликовской битве подорвала могущество Золотой Орды настолько, что в дальнейшем она уже не могла восстановить свою былую мощь. На самом деле это верно лишь отчасти, поскольку, как отмечалось выше, сокрушил могущество ордынцев Тамерлан, благодаря которому московские земли на протяжении нескольких десятилетий перестали подвергаться татарским набегам. Именно это дало возможность московским князьям сосредоточиться на решении задачи централизации северо-восточных русских земель. Однако централизация неизбежно влекла за собой и усиление эксплуатации народных масс, как в связи с увеличением налогового бремени, так и с их постепенным закабалением, то есть ограничением права покидать земли того или другого князя. Это право существовало на Руси с древнейших времен и лично свободные крестьяне могли переходить от одного князя к другому в любое время. В свое время этим воспользовался Юрий Долгорукий, организовавший широкую кампанию по привлечению населения юго-западных русских земель на территорию Владимиро-Суздальского княжества. Переселявшиеся крестьяне не только получали в пользование земельные наделы, но и деньги на первоначальное обустройство: постройку жилища, приобретение сельскохозяйственного инвентаря, лошади и т.п. Если крестьянин в дальнейшем хотел сменить своего хозяина, это не воспрещалось, однако он обязан был выплатить полученные "подъемные" деньги. Учитывая, что практически вся Северо-Восточная Русь представляет собой зону рискованного земледелия ( в чем и состоит ее важное отличие от южнорусских территорий), продуктов сельского хозяйства переселившегося с Юга крестьянину едва хватало для того, чтобы прокормить себя и уплатить налоги, а в ряде случаев приходилось даже занимать ссуду у того же князя, все глубже залезая в долги. При таком положении дел право свободного перехода постепенно превращалось в фикцию. Если же крестьянин покидал своего феодала, полностью не расплатившись с ним, то другие землевладельцы не имели права принимать его к себе, а обязаны были выдать кредитору. Тем не менее, с течением времени крестьяне все чаще стали самовольно уходить от своих господ, в связи с чем Иван Калита вынужден был законодательно установить право перехода только один раз в году - до Юрьева дня, а в отношении беглых крестьян ужесточить карательные санкции. В последующем , при Борисе Годунове вообще было запрещено крестьянам переходить к крупным землевладельцам, а сроки розыска беглых увеличены до 15 лет. Наконец, уже при Алексее Михайловиче крестьянин "прикрепился" к земле окончательно.
  
   С учетом этих обстоятельств, становится понятно, что политика централизации, проводимая московскими князьями на всем протяжении ХУ века способствовала одновременно и закабалению сельского населения, так как выплатить долги крестьянин в большинстве случаев не имел возможности, а самовольно покинуть господина и перейти к другому он не мог, поскольку беглых хлопов никто не имел права принимать на службу. В таких условиях оставался лишь один выход - бежать за московские пределы в степь, где не было ни князей, ни государственной власти вообще.
  
   Таким образом, одним из основных источников формирования казацких общин на украинных рубежах Московского государства являлись беглые крестьяне и представители низших слоев населения ( в т.ч. военные холопы), не желавшие подчиняться государственной власти. Однако постоянная угроза нашествий татар и других кочевых племен, заставляла их объединяться в воинские формирования и вольно или невольно становиться своеобразной порубежной стражей на границах государства, которое они покинули. Со временем к этим первым казацким общинам присоединялись и другие свободолюбивые люди, не обязательно из числа беглых крестьян, которые желали осваивать новые необозримые степные пространства. Центральная московская власть к такому колонизаторскому движению постепенно стала относиться положительно и даже поощряла таких людей. В более поздние времена подобная колонизация проводилась даже по царским указам. В частности, когда "воровские казаки" стали реальной угрозой для движения караванов по Волге, Иван Грозный своим указом повелел верным ему донским казакам селиться по этой реке и пресекать бесчинства разбойников. Однако, до самого Смутного времени среди донских казаков мы не встретим представителей боярских родов, людей дворянского сословия, даже в качестве казацких предводителей.
  
   Итак, основными источниками формирования казачества на границах Московского государства и просторах московской украйны ( в т.ч. и получившей позднее название Слободской Украины) являлись с одной стороны беглые крестьяне, а с другой - колонизация и освоение новых земель. Иными словами, рязанское, а позднее и донское казачество, как впрочем, и менее известное смоленское ( на границах с Литвой), представляло собой самостоятельное явление русской жизни, плоть от плоти народа русского, его низших обездоленных слоев.
  
   По мнению Н.М. Карамзина и азовские казаки, которые в течение 15 века ".. ужасали всех путешественников в пустынях харьковских, воронежских, в окрестностях Дона; грабили московских купцов на дороге в Азов, в Кафу.." также имели руссское происхождение. Конечно, в казацкой среде были распространены смешанные браки, среди них могли быть и представители других народностей (те же касоги, черкесы, торки), но они не оказывали и не могли оказать существенного влияния на происхождение этого социального явления и собственного их представления о себе как о русских людях. Именно поэтому значительная часть оседлых донских казаков всегда считали себя, прежде всего, охранителями земли русской и их верность Москве никогда не подвергалась сомнению, хотя порой они и создавали проблемы в ее взаимоотношениях с соседними державами. Однако эти неприятности с лихвой окупались той службой (порой совершенно бескорыстной), которую они несли на своих плечах, являясь грозной силой, с которой не могли не считаться ногайские и крымские татары. К середине 16 века Иван Грозный не опасался каких-либо осложнений в отношениях с европейскими державами, но безопасность юго-восточных рубежей не упускал из виду. Вновь построенные крепости Шацк и Михайлов на реках Проне и Цне надежно прикрывали рязанское и мещерское направление, став серьезным препятствием для татар. Однако, по выражению Н.М. Карамзина, "..важнейшим страшилищем для варваров и защитою для России между Азовским и Каспийским морем сделалась новая воинственная республика, составленная из людей, говорящих нашим языком, исповедующих нашу веру, а в лице своем представляющих смесь европейских с азиатскими чертами, людей, неутомимых в ратном деле, природных конников и наездников, иногда упрямых, своевольных, хищных, но подвигами усердия и доблести изгладивших вины свои- говорим о славных донских козаках, выступивших тогда на феатр истории". Наряду с этим оседлым казачеством, расселявшимся по станицам в местах сближения Волги и Дона и выполнявшим функцию пограничной стражи, в целом лояльным к московским государям и искавшим их покровительства, оставалось довольно большое количество вольных ( или, точнее сказать, "воровских" ) казаков, основным занятием которых являлся обыкновенный разбой.Зачастую они нападали на иностранных купцов в низовьях Волги и Дона, но нередко грабили и царские торговые караваны. Добыча "зипунов" являлась основным занятием этой части казаков и порой они довольно сильно досаждали царскому правительству. Основная масса этих "воровских" казаков, среди которых преобладали деклассированные элементы, осознанно противопоставившие себя государственной власти, как правило, и примыкала в последующем к Болотникову, Разину, Булавину, Пугачеву во время народных восстаний и бунтов, в то время как оседлые казаки Донского, Яицкого, Черноморского и других казачьих войск оставались верными царскому правительству.
  
   Возникновение первых казацких сообществ на окраинах Литовского государства.
  
   Процессы формирования казачества в Литовском государстве и Московской Руси в целом были схожи, но все же полностью однотипными их признать нельзя. По всей видимости, В.Н. Татищев и другие историки были правы, утверждая, что к границам литовского государства в середине Х111 века перекочевало немало племен со стороны Северного Кавказа, известных, как черные клобуки. Вполне возможно, что в Х111-Х1V веках остатки этих племен действительно исполняли роль пограничной стражи на южных рубежах Литвы. Не исключено, что эти люди, чьи предки издревле населяли степную зону от Дона до Днестра, вытесненные татарами из мест своего постоянного обитания, не могли исчезнуть бесследно и, по-видимому, еще длительное время находили пристанище в Северном Причерноморье, вступая время от времени в вооруженные конфликты с аккерманскими , очаковскими, перекопскими, то есть татарскими казаками, которые также считали степь своей вотчиной. По преданиям, еще в Х111 веке горские племена черкесов ( адыгов ?) пришли в Курское княжество, откуда переселились на правый берег Днепра и основали город Черкассы. Поэтому некоторые исследователи отстаивают точку зрения, что эти черкесы и были родоначальниками казачества. Однако это мнение вряд ли отвечает действительности. Во-первых, исторической науке время возникновения Черкасс не известно. Вблизи города археологи обнаружили поселения еще времен неолита. Первое же официальное упоминание о нем относится к 1394 году. Известно, что с этого же времени Черкассы являются гетманской ставкой, вначале литовской, а после Люблинской унии и польской. С конца ХV1 века и до 1648 года в этом городе размещалась ставка коронного гетмана. Черкасами же представителей южнорусского края стали называть в Московском государстве ( и именовать в документах) со времени походов запорожских казаков на Москву в 1612-1614 годах.
  
   Конечно, это не противоречит версии о том, что на окраинах литовского государства в разное время могли селиться те же черкесы или представители других племен ( в частности, "бродники" и "берладники", о которых упоминают летописи) однако из этого факта делать вывод о том, что именно они являлись родоначальниками казачества, как социального явления, нет достаточных оснований. В южнорусских летописях приводятся данные об этих черных клобуках,"бродниках" и "берладниках" относящиеся к Х11-Х111 векам, однако первые сведения о казаках, в частности, о восстании, поднятом одним из их атаманов по прозвищу Муха, датируются только концом ХV века (1480-1490 годы). После этого информация о казаках в летописях и других исторических памятниках появляются постоянно, вплоть до указания на то, что в 1512 году Предислав Лянцкоронский стал первым их гетманом, под руководством которого они выступили против татар. О черных клобуках после 1270 года летописи не упоминают вовсе.
  
   Первые сообщения о белгородских и перекопских казаках, то есть татарских легкоконных формированиях, совершавших набеги на южнорусские украйны относятся также к 15 веку, (точнее к его началу). Вполне естественно, что с этого же времени в противовес им могли появляться подобные же вооруженные формирования из коренных степных жителей, населявших южные поветы Каневского и Черкасского воеводств, возможно, даже отдаленных потомков черных клобуков. Сомнительно, чтобы в состав этих формирований входили люди, пришедшие с северных территорий и расселившиеся по границам юго-западной Руси, так как колонизаторских устремлений к освоению степной зоны за пределами условной линии Чигирин - Черкассы - Брацлав - Бар до конца ХУ1 века не наблюдалось. Боплан писал, что даже в середине ХV11 века к югу от Чигирина и Крылева населенных пунктов не было. За пределами этих городов и Кременчуга простиралось Дикое поле вплоть до самого Черного моря. Особых причин покидать обжитые места и уходить в степь для населения Литвы также не имелось, поскольку на территории Литовского государства особых притеснений русского населения до середины ХV столетия не отмечалось, а православная церковь в этот период в правах была полностью уравнена с католической. Что касается эксплуатации крестьянского труда, то здесь она была выше, чем в южных районах, но на протяжении столетий к ней привыкли. Поэтому надо полагать, что в казаки уходили мещане и крестьяне в основном из Киевской, Каневской и Черкасской земель, то есть то коренное русское население, которое затем в начале ХV11 века и получило в московском государстве общее название черкасы, когда речь заходила о жителях южнорусских территорий. Поэтому между выходцами из Черкесии или Осетии, черными клобуками, потомками других степных племен и тем казачеством, которое возникло на окраинах Литовского государства в конце ХV века, а в последующем получило название запорожского и малороссийского, усматривать прямую связь оснований не имеется. "Пятигорские черкесы", если они и в самом деле в какой-то момент поселились на окраинах Литвы, граничащих с Диким полем, с течением времени просто растворились в общей массе русского народа, как это произошло и с татарскими родами, поселившимися в конце Х1У века на территории Литвы и Московского княжества. Они ввиду своей малочисленности утратили прежние обычаи, веру, язык, став представителями коренного населения. К примеру, сформировавшийся к Х1Х веку украинский язык ( во многом искусственного происхождения) содержит не менее половины слов, однотипных с русскими, примерно 15 -17 процентов английских и немецких слов, значительное количество молдавских, татарских, мадьярских и польских, но в его структуре абсолютно ничего нет от черкесского или осетинского языков.
   Конечно, во все времена не было недостатка в предприимчивых людях с душой авантюристов, которые готовы были заняться разбоем и грабить своих ближних. Однако, в большинстве случаев даже такие люди предпочитали мирному крестьянскому труду "романтику большой дороги", уходили в степь и примыкали к первым казацким отрядам не по своей собственной воле или в результате личных дурных наклонностей, а из-за усиливавшегося панского гнета, который они не желали молчаливо сносить. Все же в отличие от московитов, они в начальный период из-за своей малочисленности вряд ли могли оказать серьезное влияние на процессы формирования казачества на юго-западных границах Литвы и Польши. О том, что в то время в казаки стремился, в первую очередь, именно разбойный люд, нет сомнений, так как до середины пятнадцатого столетия вопросы вооруженной защиты юго-западных границ Литвы и Польши остро не вставали. Крымское ханство было укрощено Витовтом, а Турция, хотя и пыталась продвинуть свое влияние на Запад, однако, большей частью, вела войны в Болгарии, Венгрии и Трансильвании.
  
   Положение дел круто изменилось при крымском хане Менгли Гирее, который в 1479 году принял протекторат Османской империи. Это событие повлекло важные историко-политические последствия для всех сопредельных с Крымским ханством территорий, так как татары, обеспечив себе поддержку могучей и грозной Оттоманской Порты, вновь стали совершать набеги на своих соседей. Первый большой поход крымцев произошел уже в 1482 году, когда Менгли-Гирей, подстрекаемый Московским великим князем, со всей ордой ударил на Киев. Город был разрушен, население вместе с воеводой Иваном Ходкевичем и его семьей угнано в плен. Это вторжение крымцев в пределы Литвы вызвало глубокий общественный резонанс во всем княжестве. Великий князь Казимир Ягайлович послал в Киев 40-тысячное войско, городской замок стали укреплять, все понимали, что этот татарский набег - только цветочки, ягодки еще впереди.
  
   Действительно, в 1485 -1487 годах татары трижды нападали на Подолию. В 1489 году орда на 100 000 лошадях вновь совершила набег на Киев. Год спустя татары вторглись на Волынь, прошли Галицию и дошли до самого Люблина. Правда, поход этот закончился для них неудачно: на обратном пути литовское войско разгромило орду, заставив татар разбежаться. Несмотря на это поражение, в 1494-1497 годах вновь состоялось пять больших набегов на Волынь, а в 1498 году крымцы трижды вторгались в Галицию, уничтожили Перемышль и даже подожгли предместья Львова. В 1500 году они дошли до Вислы и привели в Крым 50 тысяч пленников.
  
   С учетом новой геополитической ситуации меняются структура и роль казачества. В его ряды вливаются не только отпетые головорезы и разбойники или беглые холопы, но, в первую очередь, смелые и отважные люди, посвятившие себя защите рубежей своей страны от татарских набегов. Именно в таком смысле слово "казак" начинает употребляться на украйне в письменных литовских документах, относящихся к 1492 году. Понятно, что и новая генерация казаков далеко не "рыцари без страха и упрека", они не стыдятся промышлять и обыкновенным разбоем, если в степи им не встречаются татары. Эти казацкие формирования уже представляют собой реальную силу, с которой вынуждены считаться их противники. Одновременно возрастает их роль, говоря современным языком, и в "разборках" панов между собой. В то время и в Польше, и в Литве наезды одного пана на земли другого, захват замков и имущества, считалось обычным делом и, в виду несовершенства судебной системы, прав обычно был тот, кто сильнее. По этой причине враждующие стороны нередко прибегали и к помощи казацких отрядов. Некоторые феодалы из таких казаков формировали свои надворные воинские подразделения, а позднее у каждого польского магната были свои казацкие ( татарские ) хоругви, под которыми подразумевались легкоконные отряды в отличие от панцирных и драгунских хоругвей.
   Согласно историческим сведениям, южнорусские казаки уже в то время обитали в основном в низовьях Днепра, за порогами, поэтому их впоследствии и стали называть запорожцами. Однако каких-либо постоянных населенных пунктов или укреплений они еще не строили, учреждая лишь временный лагерь или кош, как они его называли по-татарски. Зимовали они, видимо, все же в городах и селах, а с наступлением весны вновь уходили за днепровские пороги. Какой-либо единой организации они не имели. Обычно это были мещане, выходцы из приграничных замков и местечек. Оружие у них было простое: луки, копья топоры, сабли, иногда и ружья. Они собирались в одну ватагу ( позднее это формирование получило название "батава") или кош, то есть стан. Во главе каждого немногочисленного коша стоял выборный атаман, но единого управления кошами не было. Численность коша была различной- от нескольких десятков до 2-3 сотен человек. Понятно, что для такого количества людей необходимо было какое-то временное пристанище, поэтому в летнее время ( а порой и зимой) жили они обычно в паланках, что в переводе с турецкого языка означает "укрепление, засыпанное землей". Это тот же острог, с частоколом и валом вокруг него. Можно предположить, что на территории паланки оборудовались шалаши или курени, служившие жильем для этих первых казацких сообществ. В последующем паланками стали именоваться слободы у городов и местечек. Во времена Запорожской Сечи ее курени делились на паланки, как основную административно-территориальную единицу, к которой были приписаны запорожцы. Некоторое количество паланок составляло курень.
   Однако, на рубеже ХV-ХV1 веков первые казачьи сообщества представляли собой еще разрозненные полуразбойничьи шайки, подобно "воровским" казакам на окраинах Московского государства. Атаманом обычно избирался человек, знакомый с военным делом, то есть служивший в замке или в эскорте ("почоте") у какого-нибудь пана. Но порой старшими становились и те, кто хорошо был знаком с тактикой татар и их обычаями. Эти казацкие ватаги не имели единого командования, поэтому эффективных действий против крупных сил татар предпринять не могли. Обычно они устраивали засады на татарских торговых путях, грабили татарских купцов, путешественников и других, кто попадал под руку. Такая борьба казаков с татарами, хотя и не была очень эффективной, но зато постоянной и упорной. Постепенно она стала приносить свои плоды, так как небольшим татарским отрядам стало все тяжелее пробираться через засады на путях, а большие чамбулы вынуждены были соблюдать повышенную осторожность.
   Утрачивался и эффект неожиданности, поскольку казаки успевали заблаговременно передавать сообщения о начале татарских походов. В результате этого нападения крымцев становились все реже. Литовское правительство одобрительно относилось к деятельности казачества, видя в казаках ту силу, которая способна стать преградой на пути татарской агрессии. Однако разобщенность и неуправляемость казацких ватаг не позволяла использовать их эффективно и реализовать весь военный потенциал казачества.
  
   Первые попытки польско-литовских властей придать
   казачеству официальный статус.
  
   К 20-м годам 16 века казаки уже стали представлять собой серьезную проблему, назревала необходимость выработки каких-то решительных мер, способных поставить неуправляемые казачьи общины хотя бы под относительный контроль государственной власти. С этой целью в 1524 году Великий князь Литовский и король польский Сигизмунд I дал указание двум пограничным чиновникам С.Полозовичу и К.Кмитицу, хорошо знакомым с казацкими обычаями, организовать в Киеве набор большого казацкого отряда. Предполагалось, что члены отряда будут получать жалованье деньгами и сукном. Однако деньги так и не поступили и собравшиеся казаки разошлись.
   Решению той же проблемы много сил и энергии отдал позднее Евстафий Дашкович, которого некоторые дореволюционные историки Малороссии даже считали первым казацким гетманом или первым запорожским атаманом. О Дашковиче известно не много, но даже те скупые сведения, которыми располагают историки, позволяют судить о нем, как о выдающейся для своего времени личности. По некоторым известиям, выходец из небогатой семьи, родился он в гор. Овруче, но довольно скоро сделал успешную карьеру на службе Великого князя Литовского. Благодаря своим военным талантам, он в начале 1500-х годов стал воеводой и наместником кричевским, что выдвинуло его в ряды знатнейших сановников Литовского государства. Известно, что в 1501 году он вместе с князем Михаилом Ижеславским возглавлял литовскую армию, посланную на выручку осажденному русскими войсками Мстиславлю в Белоруссии. Однако, по какой-то причине он вскоре вынужден был в числе многих литовских дворян бежать в Москву и поступить там на службу к Великому князю Василию Ивановичу. Известно, что король Сигизмунд 1 требовал выдачи Дашковича, на что получил отказ. Во время восстания в Литве Михаила Глинского ему на помощь были отправлены московские войска под командованием Дашковича, который после поражения восстания, передался польскому королю. Видимо, в награду за измену он назначается старостой (наместником короля) каневским и черкасским, то есть, по сути, правителем всей правобережной украйны, отвечающим за безопасность южных границ государства. Дашкович один из первых понял неоценимую роль казачества в этом вопросе и, вступив в контакты с запорожцами ( то есть, низовиками), сумел сосредоточить в своих руках значительную военную силу, которой успешно пользовался в борьбе с крымцами. Он также впервые стал привлекать казаков для несения городовой службы, что позднее во времена Стефана Батория послужило основой для формирования реестрового казачества.
   На Городенском сейме в 1522 году ( а потом и в 1533 г. ) Дашкович выступал с предложением выстроить на островах в низовьях Днепра укрепленный замок, содержать там постоянную стражу примерно из 2000 тысяч казаков для охраны на лодках днепровских переправ, но предложение его не было осуществлено. Тем не менее, до самой своей смерти (1536 год) он с присущей ему энергией трудился над укреплением южных границ государства, укрепил гор. Чигирин, ставший важным форпостом для борьбы с набегами крымских татар, и прилагал все усилия для превращения казачества из разрозненных воровских шаек в организованное военное сословие.
  Современник Дашковича князь Предислав (Пржеслав) Лянцкоронский также опирался в своих походах на Очаков и Белгород (1516 и 1528 годы) на казачество в борьбе с татарами турками, и некоторые историки даже считали его первым казацким гетманом.
   В 1541 году литовское правительство вновь приняло план, согласно которому, всех, кто ходит в степь (то есть казаков) необходимо было переписать в специальный реестр, но опять дальше намерений дело не пошло. Все понимали, что казачеству следует придать стройную военную организацию, но не хватало энергии, чтобы претворить эти планы в жизнь.
   Предложение Дашковича о создании укрепленного рубежа в низовьях Днепра, хотя при его жизни и не было реализовано, но исходило из реальной оценки сложившегося к тому времени положения дел на юге страны. Степь между Днепром и Днестром (Дикое поле), как уже отмечалось, являлась колыбелью казачества, здесь казаки устраивали свои временные жилища, охотились, выпасали коней. Казаки постоянно перемещались вверх и вниз по Днепру, уходили за пороги, где по обоим берегам Днепра были великолепные пастбища и огромное количество дичи. Реки и речушки в бассейне Днепра от Посулья до самих порогов и за ними изобиловали рыбой. Степь привлекала и просто свободных людей, которые в теплое время года селились по днепровским берегам, занимаясь рыбной ловлей, бортничеством, добычей дегтя и т.п. промыслом. Конечно, ближе к Черному морю степь была совсем другой, абсолютно не похожей на ту, которую живописал Н.В. Гоголь в повести "Тарас Бульба". Здесь на территории современных Херсонской, Николаевской и Одесской областей, степь только с начала весны и до конца июня могла порадовать глаз буйством красок, а к началу лета под палящими лучами солнца зеленая трава выгорала практически до корней. Одни лишь ковыль, полынь, перекати - поле (курай), горький молочай и редкие кустики бессмертника занимали все 300- километровое пространство между Днепром и Днестром. Отсутствие не только крупных рек ( за исключением Южного Буга), но даже мелких речушек делали эти места абсолютно непригодными для жизни. Местность хотя и пересекали крупные балки- высохшие русла некогда полноводных рек, однако на их склонах не росло ни кустика и балки зачастую персекались на всем протяжении Северного Причерноморья огромными извилистыми оврагами, которых с каждым годом становилось все больше.. Даже привычные ко всему татары не селились в этих местах, а турки основали свои крепости Очаков, Хаджибей, Аккерман только по самому побережью Черного моря.Поэтому и казаки придерживались берегов Днепра в области порогов, не углубляясь далеко в эти безводные и безжизненные места. К середине 16 века Низ Днепра, как уже выше отмечалось, был достаточно обжит казаками и требовался лишь человек, который смог бы объединить всю эту разобщенную, разрозненную и неуправляемую массу вооруженных и отважных людей в единое целое, превратив ее в грозный инструмент для борьбы с усиливающейся турецко-татарской агрессии.
  
   Байда Вишневецкий.
  
  
   Вскоре такой человек нашелся. Им стал один из князей старинного русско-литовского рода Вишневецких - Дмитрий Иванович, знаменитый воин, любимый вождь казаков, воспетый в южнорусских думах под именем казака Байды. Родоначальником князей Вишневецких был сын Великого князя Литовского Ольгерда Гедиминовича Корибут-Дмитрий. Родовой вотчиной Корибутов- Вишневецких являлся замок Вишневец (Волынская область), основанный по преданиям, Солтаном, правнуком Корибута - Дмитрия, но, помимо него, они владели обширными территориями на Волыни, в Литве, под Киевом и на левой стороне Днепра. Известны две ветви этого славного в истории Польши рода. Одна из них, к которой принадлежал знаменитый полководец Иеремия Вишневецкий, оборвалась в 1673 года со смертью его сына Михаила, польского короля, а вторая - в 1744 года со смертью гетмана литовского Михаила Сервация. Вот к этой второй родословной ветви и относился князь Дмитрий Вишневецкий, который, являясь по существу, начальником всей литовской украйны, лучше многих в правительстве Литвы и Польши понимал значение казачества, как могучего средства защиты от татарской агрессии. Развивая нереализованные планы Е.Дашковича, князь Дмитрий не только принимал казаков к себе на службу, но и частично сумел превратить эту неуправляемую и разрозненную вооруженную толпу в могучую военную силу, которая позволила ему не только успешно оборонять территорию от Канева до Черкасс от татарских набегов, но даже самому наносить им упреждающие удары и вмешиваться, подобно суверенному владыке, в дела сопредельной Молдавии.
   Подобное самовольство не могло понравиться королю Сигизмунду -Августу, который запретил князю впредь своевольничать и не беспокоить татар, у которых в то время с польским государством был формальный мир. Вишневецкий вынужден был подчиниться приказу, однако не скрывал своего несогласия с такой политикой польско-литовского правительства. Недовольство высказывали и вставшие под его руку казаки, которые в татарах видели своих врагов, и борьба с ними для многих являлась смыслом существования, а война - образом жизни.Случилось так, что именно в это время, весной 1556 года, Иван Грозный, готовясь к походу на Крым, отправил в низовья Днепра экспедицию из Путивля под руководством дьяка Матвея Ржевского, задачей которой являлась разведка сил крымских татар и их готовности к военным действиям. С ним был сильный отряд путивльских казаков. В цели экспедиции, видимо, входило также отвлечение сил Крымского ханства от оказания помощи Астрахани, куда в это время стягивались царские войска. Ржевский по Пселу спустился к Днепру, где построил суда и в начале мая двинулся исполнять царский наказ. Когда Ржевский дошел до низовьев Днепра, к нему примкнуло "литовские люди": около 300 "казаков черкасов конных" во главе с атаманами Млынским и Михаилом Есковичем. Усиленный таким образом отряд Ржевского совершил нападение на днепровскую крепость Ислам- Кермень, затем на Очаков, произвел там некоторые разрушения и повернул обратно, отразив турок, которые попытались его преследовать. У Ислам - Керменя отряд был перехвачен татарами под командованием старшего сына крымского хана Девлет- Гирея, однако в течение шести суток Ржевский не только отразил все атаки противника, но даже захватил и табуны крымцев. С большой добычей московиты возвратились в русские пределы, а Девлет - Гирей вынужден был отказаться от наступательных планов и повернуть свои войска на защиту Крыма. На помощь же астраханскому хану Дервиш- Али, который к тому времени уже оставил Астрахань, он смог послать лишь 700 человек.
   Слух об этом отважном и успешном предприятии Ржевского распространился по "низу" Днепра, знал о походе Ржевского и князь Дмитрия, под влиянием чего он, непримиримый враг татар, и решил перейти на службу к Ивану Грозному, тем более, что сам состоял с русским царем в дальнем родстве, являясь его троюродным братом ( Скрынников Р.Г. Россия в начале ХУ11 в: "Смута" М."Мысль",1988 стр.92-102 по-видимому, через Елену Глинскую- примечание автора)
   Через упоминавшегося выше казачьего атамана Михаила Есковича, князь подал царю челобитную с просьбой перейти под его руку и получил на это согласие. Но прежде князь решил осуществить свою давнюю мечту и в 1556 году основал на острове Хортице против Конских Вод за днепровскими порогами укрепленное поселение, иначе говоря засеку, сечь, откуда впоследствии и получила свое название Запорожская Сечь. Крымский хан по достоинству оценил стратегическое значение нового казачьего форпоста, поэтому уже на следующий год попытался его уничтожить, но князь Дмитрий с казаками в течение 24 дней оборонял Хортицу и отразил нападение крымцев. Правда, к началу 1558 года он вынужден был этот форпост оставить, так как понимал, что с теми малыми силами, которыми он располагал и без достаточного снабжения, удержаться на острове будет тяжело. Вишневецкий предлагал царю взять под свою руку Канев, но Иван Грозный, не желавший конфронтации с Польшей, отказал ему в этом. На службе у московского государя Дмитрий Вишневецкий получил в поместье город Белев и командование отрядом. В 1559 году он по приказу Ивана Грозного совершил вместе с окольничим Даниилом Адашевым поход против крымских татар. При этом Вишневецкий с 5000-м войском, в которое входили и южнорусские казаки, разгромил близ Азова крымскую конную группировку, готовившуюся к походу на Казань. Адашев со своим отрядом ( 8000 человек) спустился на ладьях по Днепру, захватил два турецких корабля, охранявших побережье и высадился в Крыму. Население Крыма, полагая, что на них напал сам русский царь, в панике бежало в горы. В течение двух недель Адашев беспрепятственно передвигался по западной части полуострова, освободил много пленников, а затем невредимым вернулся домой. Успехи Адашева и Вишневецкого создавали реальную возможность для продолжения военных действий против Крымского ханства, однако в это время Иван Грозный втянулся в Ливонскую войну, и воевать на два фронта у русского государства не хватало сил.
   Возможно поэтому, уже в 1563 году Вишневецкий бежал из Москвы и с немногочисленной казацкой дружиной двинулся на помощь молдавским боярам в их борьбе с господарем Стефаном 1Х. По пути он был перехвачен турками и предан мучительной казни в Константинополе. По преданиям, его подвесили за ребро на якоре в бухте Золотой Рог.
  
   Первые попытки создания казацкого реестра.
  
   Как отмечалось выше, казаки своими набегами на турок и татар создавали проблемы польско-литовскому правительству, поэтому в 1568 году Великий князь Литовский и король польский Сигизмунд Август предпринял очередную попытку поставить их под контроль государства. С этой целью он издал универсал с обращением ко всем казакам, которые "... из замков и городов украинных съехавши, на Низу проживают..." возвратиться обратно и поступить на военную службу за денежное жалованье. Организация этого воинства поручалась коронному гетману Юрию Язловецкому, под рукой которого был сформирован "почот" из 300 казаков. Их стали называть правительственными низовыми казаками. Их жалованье составляло 10 злотых в год и, кроме того, они получали сукно. В 1572 году они были изъяты из юрисдикции обычных судов, и Язловецкий назначил над ними " старшого и судью" шляхтича Ивана Бадовского. Это казацкое формирование просуществовало до 1576 года.
   Хотя князю Дмитрию Вишневецкому и не удалось в полной мере реализовать свой замысел по созданию мощной цитадели за днепровскими порогами , однако деятельность его показала, что такие планы вполне реальны и осуществимы. Уже в 60-х годах все чаще казаки стали вторгаться в турецкие и татарские владения то сухим путем, то по Днепру на лодках (чайках), используя в качестве отправной базы для своих походов запорожские острова. По мере роста казачества, на островах в 70-х годах 16 века стала функционировать постоянная стража, хотя основная масса казаков появлялась в низовьях Днепра только летом, а на зиму расходилась по украинным городам и паланкам. Запорожская сечь, как социально-политическая общность казачьего воинства, в то время еще, по-видимому, не существовала, хотя какие-то казачьи укрепления на островах уже были. Само слово сечь обозначает лесную вырубку и свидетельствует о том, что первые поселения казаков появились на островах покрытых лесом и фортификационные сооружения там создавались из дерева.
   На арену социально-политической жизни страны Запорожская Сечь вышла несколько позже - в 90-х годах 16 века, во многом благодаря негативным последствиям двух уний- Люблинской 1569 года, соединившей Великое княжество Литовское и Польшу в единое государство, и Брест-Литовской унии 1596 года, которая ввела на территории всей вновь образованной Речи Посполитой ( Республики) единую католическую религию. Те, кто продолжал исповедовать греческую веру, признавались схизматами, то есть раскольниками, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Люблинская уния явилась следствием многолетней политики сближения двух формально независимых государств - Польского королевства и Великого княжества Литовского, которое особенно усилилось после восхождения на польский трон князя Ягайло, положившего начало династии польских королей Ягеллонов. Фактически с этого времени Литва и Польша становятся единой конфедерацией.
   Вопрос об унии впервые обсуждался еще на варшавском сейме 1563-64 гг, на котором король Сигизмунд -Август отрекся от своих наследственных прав на Литовское государство в пользу польской короны. Однако большинство литовских магнатов к идее полного объединения относились довольно прохладно, так как с одной стороны не желали утратить своих наследственных прав на заседание в королевском совете, а с другой - допустить распространения на подвластных им бояр и землевладельцев из числа русин, прав польской шляхты. Кроме того, литовские аристократы обоснованно опасались наплыва поляков на свои исконные земли в Полесье и на Волыни. Непримиримым противником унии являлся князь Николай Черный Радзивилл, однако в 1565 году он умер, и литовская оппозиция ослабела. Между тем, польско- католическая партия, опасаясь, что с прекращением в лице Сигизмунда-Августа литовско-польской династии Ягеллонов, Литва вовсе может отделиться от Польши ( как это на короткое время произошло при короле Яне Альбрехте и брате его Великом князе Литовском Александре), активизировала свою деятельность по провозглашению унии. С этой целью после проведения ряда разных мелких сеймов по польским поветам в 1568 году был созван большой ( "вальный") сейм в Люблине. Литвины съезжались на него неохотно и медленно, поэтому состоялся он лишь 10 января 1569 года. Ни одно из предложений представителей Литвы: общий сейм для выбора короля на границе Литвы и Польши, коронование короля в Вильне литовской короной, созыв сеймов попеременно в Варшаве и Вильне, назначение на должности в Литве исключительно ее уроженцев, принято не было. Поляки предложили свой проект унии: избрание и коронование короля только в Польше, один вальный сейм, один сенат, единая монета. Считая эти условия неприемлемыми, литвины в феврале 1569 года покинули сейм, однако это не отразилось на его работе, а наоборот, развязало руки польским депутатам. Они тут же провели решение об отделении от Литвы Волыни и Полесья и "воссоединении" их с Польшей. Литвины в спешном порядке возвратились на сейм, но теперь уже послы вновь созданного Полесского воеводства явились самыми активными сторонниками унии. В мае присягнули королю представители Волыни. Литовская оппозиция потерпела сокрушительное поражение и, в конце концов, 27 июня ее представители согласились со всеми пунктами польских предложений. 12 августа 1569 года сейм закончил свою работу официальным созданием нового европейского государства Речи Посполитой , что в переводе означает Республика. С этого же времени сейм распался на две палаты - сенаторскую и посольскую или депутатскую; посольская изба ( шляхетская демократия) с этого времени выступает с явными претензиями на преобладающее значение в государстве. Важным признаком шляхетской демократии являлось право вето, согласно которому любой депутат сейма мог заблокировать принятие решения в случае несогласия с ним, что неминуемо приводило к анархии в государстве и ослаблению королевской власти, если тому или иному королю не доставало силы воли укротить своеволие сейма.
   Люблинская уния открыла выходцам из центральной Польши широкую дорогу на украинные земли, где многие польские паны стали получать в управление территории, которые до этого заселялись лично свободными крестьянами из южнорусского населения.. Главы крупных территорий ( старосты), назначавшиеся королем и утверждавшиеся сеймом, для управления староством привлекали помощников- подстарост, которые в свою очередь, подвластные им земли сдавали в аренду мелким землепользователям. Собственно, такой порядок существовал и ранее, однако в середине второй половины 16 века правом истребования аренды с арендодателей стали наделяться евреи, которые все чаще стали селиться на украинных территориях. Такая практика с течением времени приобрела фактически всеобщий характер и немало способствовала обнищанию широких слоев народных масс, так как арендная плата бесконтрольно увеличивалась не на проценты, а в разы. Вот поэтому крестьяне, чувствовавшие себя до этого в целом свободными, не желая терпеть усиливающийся гнет, все чаще стали уходить в степь, к Днепру, становились вольными казаками. Сложилась ли уже к этому времени, то есть к 70-м годам ХУ1 века на Низу та общность казаков, которая позднее стала известной как Запорожская Сечь, или только шел процесс ее формирования, сказать трудно, но центром притяжения всех вольных людей Низ Днепра являлся издавна и тех, кого называли запорожцами насчитывалось уже не одно поколение. К этому времени, по всей вероятности, у скопившихся за порогами казаков существовала уже и какая-то единая организация.
   Как и предполагалось, после смерти короля Сигизмунда-Августа, литовская королевская ветвь на польском престоле прервалась. С окончанием династии Ягеллонов встал вопрос о новом правителе Речи Посполитой, которым стал брат французского короля Карла 1Х, Генрих Анжуйский (Валуа). Однако престол он занимал недолго и, получив известие о смерти брата, умчался в Париж, где взошел на французский престол под именем короля Генриха 111. Перед польским же государством встал вопрос о новом короле. После долгих переговоров, в том числе какое-то время и с московским государем Иваном Грозным, окончательный выбор пал на Стефана Батория, бывшего в период 1571-1576 годах семиградским (трансильванским) князем .
   Выходец из рода Баториев Шомлио, он был сыном трансильванского воеводы и Екатерины Телегди. В очень раннем возрасте на 16 году жизни в 1548 году он вступил на службу к королю чешскому и венгерскому Фердинанду и вместе с ним отправился в Италию, где посещал Падуанский университет.Позднее Баторий перешел на службу к князю трансильванскому Иоанну Сигизмунду Запольскому и вскоре попал в плен к немцам, у которых находился в течение трех лет. Здесь он посвятил себя наукам, особенно интересовался римской историей. После смерти князя Иоанна он, как уже отмечалось, был избран князем трансильванским, но после бегства из Варшавы Генриха Валуа в 1974 году, включился в борьбу за польскую корону.
   Вступив в сношения с влиятельным и могущественным в то время родом магнатов Зборовских, Баторий выдвинул свою кандидатуру и на элекционном сейме 12 января 1575 года был избран польским королем с условием, что он женится на 50 - летней Анне Ягеллонке, сестре умершего Сигизмунда Августа. В апреле того же года в Кракове, он короновался на польский престол.Обладая решительным и целеустремленным характером, вновь избранный король не склонен был становиться послушным орудием в руках польских магнатов, особенно усилившихся при Сигизмунде Старом и Сигизмунде Августе, но стал проводить свою собственную политику, опираясь на среднее дворянство. Несмотря на услуги Зборовских, он, по восшествии на престол, оставил их в стороне, а приблизил к себе талантливого и образованного Яна Замойского, назначив его в скором времени канцлером и коронным гетманом. Столкнувшись с попыткой города Гданська отдать предпочтение другому претенденту на престол- австрийцу Максимилиану, он в 1576 году занял его своими войсками и усмирил непокорных. В борьбе с польской высшей аристократией он не остановился перед казнью Самуила Зборовского и обвинением Христофора Зборовского в государственной измене, что вынужден был признать сейм, то есть сами же магнаты. Такими жесткими и решительными мерами Баторию удалось на время заставить их забыть о Генрицианских артикулах, навязанных в 1572 году Генриху Валуа, которые значительно ограничивали королевскую власть. По закону и обычаю подобные договора подписывались и его предшественниками, но по своему содержанию эти артикулы от них значительно отличались. Прежде всего, они предусматривали отказ от принципа наследственности королевской власти, которая к тому же ограничивается рядом условий. В частности, король обязан был всегда иметь при себе 16 сенаторов в качестве постоянных советников, отдавать четвертую часть своих доходов ( "кварту") на содержание кварцяного войска и т.д.
   Опираясь на выходцев из средней шляхты, Стефану Баторию удалось в значительной мере развязать себе руки, чему способствовали и его успехи в войне с Иваном Грозным, захватившим Лифляндию.Обладая хорошим полководческим талантом, Баторий в 1577 году отвоевал у русских Динабург и Венден, затем взял Полоцк и Великие Луки, а также осадил Псков. Военные действия, в конечном итоге, закончились в 1572 г Запольским миром, по которому за Польшей осталась и Лифляндия и Полоцк.
   В 1578 году Баторий принял вновь на службу отряд казаков численностью 530 человек. Начальником над ними был назначен черкасский и каневский староста ротмистр Михаил Вишневецкий, а его заместителем - шляхтич Иван Оришевский, который иногда называл себя гетманом. Еще в состав руководства входил писарь, который вел реестр казаков и кассу, а также выполнял обязанности интенданта. Этот отряд или полк делился на десятки во главе которых стояли атаманы. У полка было большое шелковое знамя с польским орлом. Скорее всего, полк был создан по типу венгерского пехотного полка и даже писарем в нем был мадьяр Янча Бергер. У казаков, входивших в состав полка, были свои определенные "вольности": неподсудность обычным судам, освобождение от всех налогов и сборов, а также наследование имущества умершего тому, кому он его подарит (завещает). Полк был расквартирован в городе Терехтемирове, где были госпиталь и арсенал, а также ставка казацкого старшого.
   Существовавшее позднее мнение в исторической литературе, что Стефан Баторий являлся первым организатором реестрового казачьего войска, не вполне соответствует действительности. Начинания короля имели не больший успех, чем и у его предшественников. Полк Оришевского действительно участвовал с Баторием в московском походе (то есть с момента их организации в войсковое формирование реестровые казаки являлись естественными врагами Москвы), потом перекочевал на Низ и устраивал нападения на татар. Однако, в скором времени из-за финансовых трудностей с оплатой их службы казаки полка разбрелись кто куда и сам полк прекратил существование. В 1583 году на королевскую службу вновь было принято 600 казаков, а после смерти Батория (1586 г) к 1588 году их насчитывалось уже 988 человек. Однако 6000 казаков в реестре при Батории, как это иногда утверждается, никогда не было и такого их количества ( даже с учетом запорожцев, не вписанных в реестр), по-видимому, в то время вообще не имелось в Южной Руси,тем более, что у польского правительства вечно не хватало денег для выплаты жалованья в полной мере не только казакам, но и солдатам коронных войск..
   Тем не менее, все же часть казаков (пусть и не очень большая) была вписана в реестр и стала составлять реестровое, то есть регулярное войско со своими подразделениями, что отличало его от остальных казацких ватаг. Входившие в реестр казаки обладали значительной социальной защищенностью, получали жалованье, могли не беспокоиться о жилье и пропитании, а полностью отдавать себя службе. Во главе реестровых казаков стояли выдающиеся полководцы, казаки имели одинаковую форму, однотипное оружие. Королевская служба формировала в них чувство солидарности и общности интересов, войскового братства. Со временем все большая часть других казаков стремилась быть записанной в реестр и приобрести тем самым социальный статус и устойчивый заработок..
  
   Усиление роли Запорожской Сечи.
  
   Стремление польского правительства придать казакам официальный статус в значительной мере объясняется и тем, что роль казачества в борьбе с татарами и турками перестала заключаться в одном лишь отражении их набегов на пограничные польские земли. С укреплением позиций Запорожской Сечи казаки все чаще сами стали тревожить владения крымского хана и турецкого султана, вызывая тем самым дипломатические трения в их отношениях с Польшей. С другой стороны, казаки стали вмешиваться в дела сопредельных государств, достаточно вспомнить хотя бы поход Дмитрия Вишневецкого в Молдавию. В 1577 году подобный же случай вновь имел место в той же Молдавии и связан он с именем Ивана Подковы, которого некоторые историки считают одним из первых запорожских гетманов, хотя в действительности он даже не был и казаком. Известно, что, проживая среди казаков, Иван Подкова выдавал себя за брата молдавского господаря Ивони, убитого турками. Когда слухи об этом дошли до молдаван, недовольных своим воеводою, ставленником турков, Петром Хромым, к Подкове было снаряжено посольство с просьбой занять трон его убитого "брата". Казаки под предводительством какого-то атамана Шаха последовали за Подковой и, без согласия польского правительства, вторглись в Молдавию. Подкова в двух сражениях нанес поражение Петру Хромому и стал правителем Молдавии. Тогда Стефан Баторий написал своему брату трансильванскому воеводе Христофору, чтобы тот оказал помощь Петру Хромому, что и было сделано. Подкова первоначально хотел было бежать на Сечь, но брацлавский воевода уговорил его отправиться в Варшаву, чтобы получить прощения у короля. Подкова так и сделал, однако Баторий в угоду турецкому султану заключил его под стражу и приказал казнить во Львове в июне 1576 года.
   Незадолго до этого в 1574 году в поход на Молдавию ходил Иван Сверчовский ( или Свирговский), которого также некоторые историки причислили к казацким гетманам. Другие же исследователи полагают, что он вообще никакого отношения к казакам не имел, а был обыкновенным авантюристом подобно И.Подкове. О нем известно, что вопреки воле короля Генриха и польского правительства, он с отрядом в 1300-1400 казаков явился на помощь упоминавшемуся выше молдавскому господарю Ивону, храбро сражался вместе с ним, они в нескольких сражениях разгромили турков и союзных им валахов. Вступив в Валахию, они взяли приступом Браилов, жестоко расправляясь с неприятелями. Затем в результате предательства казаки и молдаване были разбиты. 9 июня 1574 года Ивону пришлось под честное слово турецкого паши добровольно явиться к нему в лагерь, где он был обезглавлен. После этого, несмотря на данное слово, турки бросились на лагерь молдаван и казаков, которые в течение 4-х суток стойко оборонялись. Большая часть их погибла, остальные попали в плен. О дальнейшей судьбе Сверчовского достоверно не известно. Южнорусские летописи утверждают, что на родину он не возвращался, хотя есть мнение, что за большую сумму денег он был выкуплен из плена.
   В 1575-1576 князь Богдан Ружинский, собрав около 3000 казаков, пошел в поход на татарский замок Аслан-городок в низовьях Днепра, взял его, но погиб при взрыве мины.
   В 1581 году гетманом запорожским провозгласил себя упоминавшийся уже князь Самуил Зборовский, обвиненный Баторием в измене. В 1585 году князь Михаил Евстафьевич Ружинский также именовал себя гетманом запорожских казаков, хотя в письме царя Федора Иоанновича к крымскому хану он и его брат Кирик названы только запорожскими атаманами. В 1586 году гетманом запорожским именовал себя Богдан Микошинский, который позднее в 1594 году на 60 чайках с 1300 запорожцев совершил набег на турецкие владения. Незадолго до этого в 1587 году запорожских казаков водил в морской поход на Крым Кулага.
  Подобная активность вольных казаков на политической сцене того времени и вмешательство их в дела иностранных государств, естественно, не могла не вызывать озабоченность польского правительства. Казаки стали представлять собой реальную военно-политическую силу, которая лишь формально сохраняла нейтралитет по отношению к коронным властям, а фактически создавала все больше проблем на границах государства. Среди запорожских казаков было много хороших воинов, которые не могли найти себе место в королевских войсках, были и просто авантюристы, жаждавшие славы и добычи. После введения реестра многие из них хотели и для себя тех же вольностей, что имели реестровые казаки, но в реестр записывали далеко не всех, и это стало вызывать недовольство тех, кто в реестр не попал.
   Какова была в то время общая численность не вошедших в реестр казаков не известно, так как официальная польская статистика данных об этом не содержит. Однако, исходя из того, что у Ивана Подковы было до 600 казаков, у Самуила Зборовского примерно 2500, а у Богдана Ружинского 3000 человек (что подтверждает и Эрих Ляссота, побывавший в то время на Сечи), общая их численность на Украйне в 70-90-х годах ХУ1 века, видимо, составляла не менее 3-4 тысяч человек, но и вряд ли могла превышать 5000.Ляссота, правда, сообщает, что по мнению некоторых польских должностных лиц численность казаков доходит до 20 тысяч,но сам гетман говорил, что их не более десяти тысяч.Вероятно эта цифра наиболее реальна, так как даже в походе на Москву со Лжедмитрием запорожцев было не более 8000 человек. Наличие столь большой (и фактически не управляемой) массы вооруженных людей на южных границах Речи Посполитой становилось опасным и для самого государства.
   Видимо, к этому же времени оформилась и Запорожская Сечь, как казачье сообщество, со своими органами управления и правилами поведения. По мнению К.Маркса, она обладала всеми признаками государства "военной демократии", руководящие органы которого избирались прямым открытым голосованием.
  
   Первые казацкие восстания и их последствия.
  
   Усиление польского гнета и своеволия панов на Украине, начавшихся после Люблинской унии, к началу 90-х годов ХУ1 века стало вызывать недовольство широких слоев населения, как крестьян, так и мещан, с правами которых стали считаться все меньше и меньше, но зато облагали все новыми и новыми налогами. Недовольство было всеобщим. Недовольны были и запорожские казаки, стремившиеся попасть в реестр и получить "вольности" и " привилегии", в которых им отказывали, недовольны были и реестровые казаки, которым правительство постоянно задерживало выплату жалованья. Кроме того, решением сейма 1590 года казаки, входившие в состав реестра, были поставлены под власть коронного гетмана, который должен был назначать им сотников и другую старшину из шляхты. Всеобщее недовольство разрасталось и ширилось, достаточно было лишь искры, чтобы вспыхнуло пламя народной войны. Собственно, нужен был вождь, способный объединить и увлечь за собой недовольных, которые бы ему доверяли и шли за ним. Таким предводителем и суждено было стать гетману ( или старшему) низового запорожского войска Яну (Криштофу) Косинскому. Выходец из мелкопоместной шляхты, поляк по происхождению, он служил на Запорожье и в награду за лояльность к Короне был пожалован королем Сигизмундом 111 поместьем. Однако белоцерковский староста Василий Острожский не допустил его к управлению пожалованными землями. В ответ на это Косинский в конце 1992 года собрал войско примерно из 5000 человек, большую часть которого составляли запорожцы, сжег имения В.Острожского, захватил несколько замков и местечек, в том числе и город Острополь (Триполье) над Днепром. Хотя ядром войска Косинского являлись запорожские и реестровые казаки, к нему со всех сторон стекалась панская челядь и другой люд. Не испытывая недостатка в вооружении и амуниции, Косинский двинулся на Волынь, но в сражении против регулярных польских войск под Пяткою в феврале 1593 года был разбит. Видимо, с учетом причин побудивших Косинского к бунту, поступили с ним довольно мягко. Его обязали распустить своих людей, отдать пушки и огнестрельное оружие, а также отречься от гетманства. С этими условиями Косинский согласился, однако вскоре их нарушил, собрал новое войско и попытался взять Черкассы, но в сражении с князем Александром Вишневецким погиб.
   Пример Косинского оказался заразительным и повлек за собой новое казацкое восстание, также явившееся ответом на усиление панского произвола.
   Северин (Семерий) Наливайко родился в городе Остроге, где проживала его семья и, где старший брат его, Дамиан, был придворным священником у известного в то время просветителя и активного поборника православия князя Константина Острожского. Возмужав, Наливайко поступил к князю на военную службу и даже принимал участие на стороне польских войск в сражении под Пяткой, где был разбит Косинский. Однако, в это время пан Калиновский отнял у его отца хутор вблизи местечка Гусятин, а самого так избил, что тот вскоре умер. Это злодеяние оттолкнуло Наливайко от шляхты. Собрав отряд охотников, он стал называть себя казаком и в 1594 году подался на Запорожье, где в то время был гетманом Григорий Лобода. Оба эти предводителя разительно отличались друг от друга и, казалось, между ними не могло быть ничего общего. Лобода был "истинным" запорожцем в нескольких поколениях. Он не склонен был к авантюрам, неохотно допускал на Сечь беглых холопов, стремился к тому, чтобы вся казацкая старшина состояла из рассудительных и уважаемых людей. В отряде же Наливайко было полно всякого сброда, в том числе и уголовных преступников, однако все его люди отличались отвагой и мужеством, бесстрашием и презрением к смерти. Имея определенный военный опыт, Наливайко ценил артиллерию и сам был превосходным канониром, поэтому всегда имел достаточное количество орудий. Кроме того, все его войско состояло из конных частей, что позволяло быстро передвигаться и наносить врагу внезапные удары. Хотя большая часть запорожцев к Наливайко относилась свысока, Лобода сумел оценить его воинскую доблесть и в том же году по приглашению Австрии они совершили совместный поход в придунайские земли на Тягинь (Бендеры) и Килию. В следующем году Наливайко совершил удачный набег на Венгрию.
   Возвратясь на Украину, Наливайко поселился в Остроге. Пользуясь покровительством князя Острожского, который исповедовал православие, он вначале тайком совершал набеги на имения панов и духовных лиц, враждебных греческой вере, а затем поднял открытое восстание. Довольно быстро к нему присоединилось большое количество русских холопов, бежавших от притеснения панов, и зимой 1596 года Наливайко двинулся на Волынь к городу Луцку, где было особенно много сторонников и слуг епископа Кирилла Терлецкого, наиболее видного деятеля унии. Из Волыни Наливайко повел свои войска в Белоруссию, где напал на Могилев. Наливайковцы отличались особой жестокостью, не давали никакой пощады шляхтичам, ксендзам и отщепенцам от православия. Восстание стало принимать опасный для Польши характер, в связи с чем Сигизмунд III вынужден был отозвать войска из Молдавии для его подавления. Наливайко тем временем ушел на Киевщину, где также поднялось восстание запорожцев во главе с гетманом Лободою. В мае 1596 года они под Белой Церковью соединились и общее командование перешло к Лободе. Хотя численность объединенного войска теперь возросла до 7 тысяч человек, но отборного запорожского войска было не более 3000 при 20-30 пушках. Кроме того, казакам очень сильно мешал обоз, в котором находилось большое количество женщин и детей. Понимая, что выстоять против регулярных польских частей они вряд ли смогут, казаки решили перейти на левый берег Днепра, однако недалеко от Триполья коронный гетман Жолкевский преградил им путь. Несмотря на то, что в кровопролитном бою они потерпели поражение, восставшие все же переправились на Левобережье и попытались укрепиться вначале в Переяславле, а затем в урочище Солоница возле Лубен. В ходе начавшейся осады Лобода вступил в переговоры с Жолкевским, однако тот лишь затягивал их. Наливайковцы заподозрили Лободу в измене и убили его. Новым гетманом был выбран Кремпский. В конце - концов, в июне 1596 года казаки вынуждены были сдаться. По условиям договора они выдали Наливайко и всю старшину, пушки, огнестрельное оружие и амуницию, хоругви и серебряные трубы. Несмотря на выполнение казаками всех условий договора, поляки напали на безоружных и началась резня. Из 10 000 человек ( включая женщин и детей) удалось убежать не более чем 1500. Наливайко был приговорен к смерти и казнен, а решением сейма казаки были провозглашены банитами, то есть изгоями и лишены всех казачьих поместий, в том числе Терехтемирова. Был ликвидирован также и сам казацкий реестр, а казаки потеряли свой социальный статус и были низведены до положения холопов. По существу весь народ Украйны был объявлен бунтовщиком. В украинные города были направлены польские гарнизоны, а во все правительственные учреждения стали назначаться исключительно поляки. Брестская уния 1596 года еще более усугубила положение дел, так как кое где православные церкви стали силой отниматься у духовенства и передаваться в аренду евреям, которым приходилось платить за разрешение покрестить ребенка, венчание и отправление других религиозных обрядов.
   Часть русской шляхты перешла в католическую веру и стала менять свои фамилии на польский манер, пытаясь доказать, что они потомственные поляки. Этих людей польское правительство оставляло в прежних должностях и предоставляло им права польской шляхты, а кто противился нововведениям и исповедовал православную веру, объявлялись схизматами ( раскольниками).
   Поражение народных восстаний под руководством Косинского и Наливайко существенно ослабило казачество и в какой-то мере запугало остальное население южнорусских украинных территорий, поэтому в течение нескольких последующих десятилетий народные выступления на них не отмечаются. После поражения восстания под предводительством Наливайко часть казаков сложила оружие и возвратилась по домам, другие ушли на Запорожье, недоступное для коронных войск. Основное внимание запорожцев переключилось на борьбу с татарами и организацию засад на днепровских переправах. Избранные гетманами Гнат Василевич (1596-1597 г) и Тихон Байбуза ( 1598 г) придерживались умеренной политики, стремясь удержать казаков от конфликтов как с Турцией, так и с Польшей. Гетманы уделяли внимание большей частью укреплению запорожского войска и повышению его организации.
   Однако такое положение дел продлилось недолго. Мирные для Речи Посполитой дни закончились, с юга ей стали угрожать турки, с севера Ливония. Поляки снова вспомнили о казаках и запорожское войско вновь устремилось в военные походы. В 1600 году 4000 запорожцев во главе с Самойлом Кошкой ходили в поход на Молдавию и под Плоештами нанесли серьезное поражение туркам. В последующие два года Кошка с 2000 казаков в составе польских войск воевал в Ливонии, где в бою под Фелинном в 1602 году принял смерть от вражеской пули. Оставшись без своего вождя, казаки на обратном пути занялись грабежами и насилиями, опустошая территорию, по которой проходили. Об их бесчинствах у населения сохранились самые жуткие воспоминания. В 1604 году 12000 казаков отправились вместе с Лжедмитрием в поход на Москву, что составило более половины его войска, а позднее, при гетмане Олевченко по призыву короля Сигизмунда 111 к полякам присоединилось еще до 40 000 казаков, большая часть которых, однако, состояла из охотников ( охочекомонных). Собственно запорожцы, общая численность которых вряд ли превышала 5000-8000 тысяч, действуя на стороне Лжедмитрия, сыграли решающую роль в сражении у Новгород-Северского, участвовали при взятии Смоленска, в составе войск коронного гетмана Жолкевского осаждали Москву.
   В дальнейшем при первом официально признанном Речью Посполитой, запорожском гетмане Петре Конашевиче-Сагайдачном роль казачества поднимается на новый качественный уровень. Казаки стали представлять собой не только военную, но и социально-политическую силу, с которой польское правительство вынуждено было считаться, идя навстречу требованиям казаков.
   В связи с эти хочется отметить, что в последнее время среди пишущих на эту тему исследователей, не говоря уже об авторах художественных произведений, стало модным твердить о том, что на протяжении всего ХV1 столетия вся Украйна от Волыни до Запорожья являлась одним казацким краем. Вышеприведенные в настоящем очерке факты убедительно свидетельствуют о том, что подобные рассуждения не имеют под собой почвы. Даже в конце столетия запорожцев не было в общей сложности более пяти тысяч и практически все они сражались в Ливонии. Поэтому нет никаких оснований называть это столетие "казацкой эпохой". Вот для середины следующего ХУ11 века это определение подходит более точно.
  
   Запорожская Сечь, как центр казацкого сообщества.
  
   Усиление роли казачества в военной и общественно-политической жизни Речи Посполитой в начале ХV11 века неразрывно связано с возрастанием значения Запорожской Сечи, как защитницы православия с одной стороны, и прибежища для всех, кто не мог смириться с панским своеволием и чинимым поляками насилием в отношении южнорусского населения, с другой. Кроме того, Запорожская Сечь постепенно стала центром казацкой общины, которая не надеясь на помощь властных структур Речи Посполитой, пытается своими собственными силами, опираясь на свое внутреннее устройство и организацию, вести борьбу с турками и татарами. За время существования Запорожской Сечи ее географический центр неоднократно менялся, хотя всегда располагался на одном из островов в нижнем течении Днепра. В наше время эта река преграждена плотинами Каневской, Кременчугской ГЭС, Днепрогэсом, превратившими ее фактически в сплошную цепь водохранилищ. В описываемые же времена Днепр-Славутич или Дед, как его ласково и уважительно именовали запорожцы, представлял собой широкую и полноводную реку, судоходную на всем ее протяжении. С началом судоходства, вверх и вниз по Днепру плыли сотни судов и суденышек, шли купеческие караваны, передвигались войска. Берега его и притоков этой могучей реки ниже Киева утопали в зелени лесов, целых садов дикорастущих деревьев вишни, сливы, миндаля, яблонь. Мириады пчел собирали свою дань с цветов и откладывали мед свой в дуплах деревьев. Из-за изобилия пчел бортничество было весьма распространенным и прибыльным занятием. Тут и там можно было видеть дымки смолокурен, где варили смолу и добывали деготь. В реках и речушках, впадающих в Днепр от Посулья до Самары, водилось огромное количество рыбы., которую здесь же на месте солили, сушили и коптили, а затем везли в Киев и другие украинные города на продажу. По воспоминаниям одного из поляков, побывавших в 1648 году на Украйне, во время нереста в Припяти было столько лосося, что воткнутое между рыбой копье стояло вертикально. Однако этот цветущий край ниже Чигирина крупных населенных пунктов не имел, хотя берега Днепра вплоть до самых порогов никогда полностью безлюдными не были. Пороги начинались примерно в 400 км от Киева и на протяжении 70 верст в среднем течении Днепр был не судоходен. Всего порогов насчитывалось до тринадцати и самый опасный из них, Ненасытец, считался непроходимым. Остальные пороги можно было обойти справа на суднах с малой осадкой. У Ненасытца же все суда вытаскивались на берег и 600 метров волоклись по земле. За порогами воды Днепра врывались в горное ущелье "Волчье горло" ( Кичкас), а затем он широко разливался и вновь становился судоходен до самого устья. В местах разлива имелось много островов, отмелей, плавней, заливаемых в половодье, но покрытых лесом, кустарниками и камышом. Первый из островов за Кичкасом и был возвышенным и длинным островом Хортица. Неподалеку располагались и другие острова различной высоты и длины. Цепь этих островов являлась приютом и убежищем для всех удальцов, уходивших на Низ и постепенно сделавших центром своего сообщества Запорожскую Сечь.
   Первым ее географическим центром, как отмечалось выше, были укрепления, созданные еще князем Вишневецким на острове Малая Хортица. Собственно говоря, современники называли их просто замком. Следы этого замка оставались еще до начала ХХ века. Судя по всему, он имел форму подковы, был опоясан рвами и валами 4-5 метровой высоты с редутами по углам. Некоторые современные историки полагают, что собственно Сечью это фортификационное сооружение считать нет достаточных оснований, с чем, видимо, можно согласиться.
   В 1581 году казаки обосновались на острове Томаковка. В отличие от Малой Хортицы это обширный остров, сейчас пустынный, но в то время на нем был большой лес и хорошие луга для выпаса коней. В южной части острова также сохранились следы фортификационных укреплений по периметру более 500 м.
   В 1594 году запорожцы основали уже настоящую Сечь на острове Базавлук, посреди Чертомлыка (Чертомлыцкое Днеприще), одного из рукавов Днепра. Сам этот остров не сохранился, поэтому о нем мало, что известно, но напротив него раскинулось урочище Великий Луг, очень удобное место для выпаса коней. О том, что Сечь была здесь и в 1629 году видно из писем запорожского гетмана Левка Ивановича. После этого Сечь располагалась на Микитинском Рогу в районе современного города Никополя, на правом берегу Днепра. Основал ее по некоторым известиям, казак Федор Линчай ( некоторые отождествляют его с Лутаем и относят образование Сечи к 1639 году после Ординации 1638 года). Отсюда в 1637 году своими универсалами призывал к восстанию гетман Павлюк, а позднее, зимой 1647/48 годов отсюда начинал свою деятельность Богдан Хмельницкий. Эта Сечь также не сохранилась, поскольку в 1846 году во время разлива Днепра вся эта местность была затоплена.
   В 1652 году кошевой Лутай основал новую Сечь при впадении реки Чертомлык в Днепр. Она получила название Чертомлыцкой или "Старой Сечи". От этой Сечи также ничего не сохранилось, однако есть ее описание, датированное 1672 годом. По словам современника, Сечь одной стороной выходила в степь, а с остальных была окружена реками Чертомлык, Гнилая, Подпильная и их притоками. По периметру (1500 м) она была окружена валом. Со стороны степи на валу стоял частокол с башнями для стрельбы, а впереди него обзорная башня 30 -метровой высоты. К воде в валах имелось 8 узких проходов. В свое время здесь были кошевыми атаманами Брюховецкий, Серко, наконец, Гордиенко. В 1709 году по приказу царя Петра Старая Сечь была разрушена.
   Запорожцы, которые не подчинились указу Петра 1 о роспуске Сечи ушли на турецкую территорию, где и основали в 1711 году свои поселения при впадении реки Каменки в Днепр. Эта Сечь получила наименование Каменской и просуществовала до 1734 года.
   Затем казаки получили разрешение русского правительства возвратиться на прежние места и основали так называемую Новую Сечь между левым берегом Базавлука и правым берегом реки Подпильной. Эта Сечь, называемая также Подпильненской, уже отвечала в полной мере современным требованиям той эпохи и представляла собой, по сути, настоящий город. Располагаясь в неприступном месте, в лабиринте рек, озер и плавней, этот город делился на три части: внешний кош, внутренний кош и ретраншемент. Внутренний кош представлял собой фактически крепость в виде правильного круга с длиной окружности 360 метров. Вокруг крепости был насыпан вал с каменными башнями. В центре крепости находился плац , на ко тором собиралась казачья рада, в углу площади стояла церковь, рядом с ней колокольня. К плацу примыкали цейхгауз ( артиллерийский арсенал), здание войсковой казны, ставка кошевого атамана. Вокруг площади располагались также 38 куреней для войска и другие строения. Внешний кош или базар, представлял собой прямоугольник длиной 350 и шириной 120 метров, на котором располагалось до 500 казацких домов, преимущественно ремесленников, торговцев и промысловиков. Вокруг внешнего коша шел вал с частоколом и ров. По берегам реки Подпильной имелась пристань для казацкого флота. Эта последняя Сечь была уничтожена в 1775 году царскими войсками по велению Екатерины Великой.
   Вся общность казаков, входивших в состав Запорожской Сечи со времени ее образования называлась кошем ( станом), который управлялся выборным кошевым атаманом. Помимо кошевого атамана в состав запорожского правительства входили: генеральный (или войсковой) писарь, выполнявший обязанности, так сказать, кадровика, начальника канцелярии и министра иностранных дел одновременно; генеральный (войсковой) судья; генеральный обозный, он же начальник артиллерии; генеральный есаул, он же заместитель кошевого атамана; генеральный подскарбий, ведавший финансами, генеральный бунчужный, а также и другая старшина. Все запорожское войско делилось на курени, во главе которых стояли выборные куренные атаманы. Первоначально курени, видимо, создавались по принципу землячества и в каждом их них состояли казаки из одной местности ( например Винницы, Нежина и т.п.), по названию которой именовался и курень. Курени разбивались на паланки. О численности запорожского куреня можно судить лишь приблизительно, тем более, что она постоянно менялась. Известно, что в реестровом войске сотня делилась вначале на десятки, а впоследствии на курени, но на самом Запорожье, где не было деления на сотни, курень являлся основной войсковой единицей, как бы современной ротой со своим имуществом и войсковым хозяйством. Сам курень представлял собой просторный, сплетенный из хвороста шалаш, покрытый сверху лошадиными шкурами, в котором и проживали все казаки этого же куреня, как войсковой единицы. Куренной атаман отвечал за ведение всего войскового хозяйства, за организацию военной подготовки, быт казаков, занятие ими промыслом и т.п. Постоянное пребывание запорожцев на Сечи не было обязательным. В мирное время они летом, как правило, расходились по паланкам и могли заниматься чем угодно, то есть ловить и заготавливать рыбу, охотиться, бортничать и т.п. Однако каждый казак был приписан к какому-либо куреню и в случае военной угрозы или готовящегося похода, должен был являться на Сечь. По этой причине курень, который в мирное время насчитывал 50 или 100 человек, при переходе на военное положение мог включать в себя в несколько раз больше казаков.
   В каждом курене ( имеется в виду строение) могло поместиться до двухсот человек, велось свое хозяйство и готовилась на общие средства пища для всех членов куреня. Столы в этих помещениях стояли вдоль стен, вокруг них размещались лавки, на которые садились казаки. Место атамана находилось во главе стола под образами. Еда подавалась на столы в больших деревянных мисках, напитки в ведрах, к которым были привешены деревянные же черпаки ( "михайлики"). Обычной едой в то время была соломаха (ржаное квашеное тесто), тетеря ( похлебка из ржаной муки), рубцы, галушки, щерба ( рыбная похлебка), лапша, свиная голова с хреном и т.п. Каш запорожцы не признавали и к тем, кто их употреблял, относились с насмешкой. По окончанию трапезы все кланялись атаману и благодарили повара. Атаман поднимался из-за стола и бросал в специальную шкатулку деньги. В эту же шкатулку бросали деньги и все казаки. Повар извлекал их оттуда и покупал на них продукты на базаре на следующий день. Печей на Запорожье не было, еда готовилась в основном на костре или в сложенной из глины печке без духовки ( "кабыце") в медных или железных казанах.
   Все должностные лица коша избирались открытым голосованием на общей раде (совете) с участием всех казаков и из их числа сроком на один год. Однако при неудовлетворительном исполнении своих обязанностей они могли быть смещены и ранее. Кроме того, существовала еще и черная рада, которая собиралась без участия старшины и при необходимости могла выдвинуть обвинение против любого должностного лица. Обычно на Сечи рада собиралась на Новый год, Пасху и Покров, но в куренях и сотнях собирались и свои рады по мере необходимости. Общую раду созывал кошевой, первый сигнал к ее началу давал выстрел из пушки. Затем довбыш бил в литавры, а войсковой есаул выносил из церкви хоругвь и ставил ее на площади ( майдане). После этого довбыш бил в войсковой барабан и на площади выстраивалось все войско по куреням. Позднее, когда на Запорожье стали избирать гетманов, вначале проводилась тайная рада из одних только старшин, а затем явная или черная рада с участием всей казацкой черни, то есть простых казаков.
   Запорожская Сечь и запорожское войско - это неразрывные понятия, поэтому в конце ХV1- начале ХV11 веков казак ассоциировался именно с запорожцем. Уже первые казацкие гетманы или старшие ( Федор Полоус, Григорий Лобода, Игнат Василевич) в официальных документах употребляют понятие " войско запорожское". Позднее, оно стало именоваться также низовым или кошовым, в отличие от реестрового ( до 1648 года) или малороссийского ( с 1654 года).
   Несмотря на распространенное мнение о том, что на Запорожье принимали любого, кто хотел, в действительности, это не совсем так. Прежде всего, существовали определенные ограничения по возрасту- детей в войско не записывали, хотя на саму Сечь могли принять даже десятилетнего ребенка. Однако в войско зачислялись только те, кому исполнилось 20 лет. Пополнение войска происходило по решению рады ( совета) и обычно начиналось ранней весной. Занимался этим вопросом лично кошевой, который и давал указание войсковому писарю записать принятого в реестр. Кто не попадал в списки, отправлялся назад. Вновь зачисленных в списки распределяли среди десятников. В течение первых трех лет новички не принимали участия в раде и выборах старшин, лишь по прошествию этого времени они становились полноправными казаками (товарищами). В походах и сражениях новички участвовали наравне с ветеранами и, если кто-либо проявлял трусость или дезертировал, то его могли даже казнить.
  Поначалу все казаки, прослужившие в Сечи свыше трех лет считались равными друг другу ( товарищами), а их общность называлась товарищество, однако с течением времени уже к концу ХV1 века товарищество стало делиться на рядовых казаков ( чернь) и старых, то есть прослуживших длительное время на Запорожье или выходцев из казацких родов. В начале следующего столетия из товарищества выделяется прослойка значных казаков, то есть имевших большие заслуги перед Запорожской Сечью. Обычно это были бывшие представители старшины. Позднее появился титул войскового товарища, то есть казака, который относился к войсковой старшине. При гетманстве Богдана Хмельницкого от казаков отличались так называемые дейнеки или палочники, то есть народное войско, которое выступало в поход вооружившись палками ( дейнеками).
   Непременным условием для зачисления в запорожцы в первое время являлось также безбрачие. В отличие от реестровиков, запорожское войско состояло исключительно из холостых, вдовых или бросивших своих жен казаков. В начале ХV11 века и далее запорожцы уже имели право жениться , иметь свою землю и т.п, однако на саму Сечь женщины, по-прежнему, не допускались. В первую очередь семьями обзаводилась старшина и богатые запорожцы, они селились обычно на хуторах и либо выкупали у панов земельные участки, либо пользовались той землей, которая еще не принадлежала никому. В 20-х годах семнадцатого века именно из таких казаков и формировалось в основном реестровое войско.
   Для приема на Сечь национальность значения не имела. В первое время в запорожцы принимали также и людей независимо от их религиозных убеждений. На Сечи можно было встретить и армян, и татар, и поляков, каждый из которых исповедовал свою религию. Не было на Запорожье и церквей до самой эпохи Богдана Хмельницкого. Однако с того времени, как гетман Сагайдачный записал запорожцев в "братчики" принадлежность к православной вере стала обязательной, хотя существовали и исключения из этого правила. Так, например, известный полковник Станислав Мрозовицкий ( Морозенко) , любимец казацкой черни, погибший при осаде Збаража в 1649 году по некоторым данным, сохранил католическую веру.
   Непременным условием для принятия в казацкую общину являлось подчинение общим правилам войска. У запорожцев не было писаного права, однако соблюдение обычаев требовалось неукоснительно. Так, поскольку основой запорожского уклада являлось безбрачие, то введение женщины на Сечь грозило смертной казнью. Блудодеяние каралось смертью, особенно в походе.
   В мирное время пьянство на Сечи не возбранялось, однако при объявлении военного положения и в походе за употребление спиртного полагалась смертная казнь. Со временем в этих вопросах также стали допускаться послабления.
   Смертной казнью каралось воровство в своей собственной среде, убийство товарища, разбой и насилие в мирных христианских селениях. Ссоры между товарищами запрещались.
   Власть кошевого атамана в мирное время на Запорожье не была всеобъемлющей, так как без совета с радой он ничего предпринимать не мог. Эрих Ляссота в своем "Дневнике" особо отмечает первостепенную роль "черной" рады, решение которой нередко не совпадало с мнение старшины. В походе же кошевой атаман пользовался практически неограниченной властью над жизнью своих подчиненных. Любая попытка неподчинения, неисполнения приказа , оскорбления кошевого, каралась смертью. В очень редких случаях, в чрезвычайных ситуациях сместить его могла только черная рада. Тогда обычно это заканчивалось смертью кошевого.
   Если в поход отправлялась часть войска, то кошевой атаман, как правило, оставался на Сечи, а уходящих возглавлял выбранный на раде специальный полковник или наказной гетман, который на время похода наделялся правами кошевого.
   Единой формы одежды у запорожцев, по крайней мере, до 1648 года не было. Рядовые казаки в этом отношении мало чем отличались от крестьян. Рубашка, штаны, свитка и шапка - вот , пожалуй, и вся казацкая одежда. Кое-кто, побогаче, носил еще кобеняки и кереи. Конечно, возвращаясь из походов с богатой добычей, каждый казак старался одеться поприличнее, но в скором времени вся добыча пропивалась и порой у запорожца не оставалось даже рубашки.
  
   Запорожское войско обычно состояло из пехоты, конницы и артиллерии. Как уже отмечалось, еще в конце 1590-х годов на Сечи находилось до 30 пушек, позже их количество возросло до 100. Среди запорожцев были отменные канониры и артиллерия в их руках представляла собой достаточно грозную силу. Что касается конницы, то по свидетельствам современников, один польский кавалерист мог без труда справиться с 10 казаками, а 200 польских всадников обращали в бегство 2000 конных запорожцев. В этом нет преувеличения, известно, что казаки предпочитали сражаться в болотистых местах, у воды, там, где можно копаться и использовать природный ландшафт. Казацкая пехота, действуя на равнине, в степи превосходно использовала рельеф местности, создавая укрепления против конницы. Каждый запорожец обязан был иметь при себе лопатку или мотыгу, с помощью которых вырывались окопы, служившие защитой от обстрела. Запорожская пехота бывала очень стойкой в бою, вела густой огонь по противнику из окопов, а, если противник останавливался в поле, то и сама переходила в наступление. Собственно говоря, каждый конный казак при необходимости превращался в пехотинца и наоборот.
   Основой тактики казаков являлся укрепленный лагерь ( табор), создававшийся из скованных между собой цепями возов. Возы устанавливались в несколько ( обычно от 2-х до 6) рядов своеобразным каре, внутри которого размещалась пехота и конница, а также артиллерия. Излюбленным приемом запорожцев являлось ведение подкопов под фортификационные сооружения противника, ночные вылазки, устройство засад. Успешно изучив тактику татар, обычно разделявшихся на многочисленные отряды, разлетавшиеся в разные стороны от основного места сбора, казаки зачастую ухитрялись вычислить его местонахождение и наносили по нему удары. В боях против панцирной кавалерии первые ряды пехоты принимали удар противника на пики, упирая их в землю, в то время, когда задние ряды вели по кавалеристам непрерывный огонь из ружей. При этом одни шеренги стреляли, а другие перезаряжали оружие. Тактика запорожцев в последующем была усовершенствована и повсеместно применялась в войнах Богдана Хмельницкого и впоследствии, развиваясь и совершенствуясь.
   Желающим более подробно узнать об организации, нравах и быте Запорожской Сечи, автор рекомендует обратиться к капитальным трудам Д.Яворницкого и В.Голобуцкого по этому вопросу, а также ознакомиться с "Дневником" Эриха Ляссоты, побывавшего на Сечи летом 1594 года, в бытность гетманом Богдана Ружинского.
  
   Первый официально признанный Речью Посполитой запорожский гетман Сагайдачный.
  
   Политика польского правительства, направленная на ликвидацию казачества, как социального явления и отказ после восстания Лободы и Наливайко от создания казачьих формирований под эгидой Речи Посполитой, объективно привели к усилению роли Запорожской Сечи, с которой широкие народные массы Южной Руси стали связывать свои надежды на свержение панского гнета. Вскоре и сами поляки вынуждены были прибегнуть к помощи запорожцев в обрушившихся на республику со всех сторон многочисленных войнах. Участие запорожских казаков в походах против Швеции и Москвы, безусловно, изменило отношение к ним со стороны Польши в лучшую сторону, однако казацкий реестр восстановлен не был и фактически Запорожье представляло собой отдельное военное сообщество, не подчиняющееся Короне. Кроме того, после московского похода, в котором по некоторым данным участвовало до 40000 человек, именующих себя казаками, вся эта масса людей осталась, по сути, без применения и управления. Если учесть, что настоящие запорожцы среди них составляли едва ли 1/8 часть, то становится понятным, что по окончании похода вся эта разношерстная масса, в которую в том числе, входили и белорусы, и валахи, и русские, не могла не распасться на отдельные разбойничьи шайки, которые оказались предоставленными сами себе. Волна грабежей и насилий охватила и саму Южную Русь , и Литву, и Белоруссию. Все эти разбойники, именовавшие себя казаками, нападали на города, уничтожали села, вели себя, как на вражеской территории. Население хотя и пыталось давать им отпор, но силы были слишком неравными. Несмотря на то, что Запорожская Сечь открещивалась как могла от этих своевольников, славы запорожцам у народа это не прибавило, а со стороны польского правительства к Запорожью стало ощущаться недоверие, так как не всегда было ясно, кто же именно совершал те или иные бесчинства - запорожцы или самозванные казаки.
   В том, что в это трудное для Речи Посполитой время запорожское войско не стало на путь разбоя и насилий и запорожцы не уронили своего рыцарского имиджа у населения литовско - польской Украйны, велика заслуга гетмана Петра Конашевича ( Кононовича) Сагайдачного, одного из самых ярких и талантливых казацких военачальников.
   О детских и юношеских годах будущего запорожского гетмана историкам известно не много. Нынешним исследователям, ссылающимся на "Историю руссов" автор не склонен доверять, поэтому приводит сведения о Сагайдачном, как они изложены в трудах дореволюционных историков и "Iсторii ураiнського вIйська". Итак, родился он в с.Кульчицы, ныне Самборского р-на Львовской области, видимо, не позднее 1575 года ( хотя Википедия называет годом его рождения 1570). Выходец из мелкой православной шляхты, закончил Острожскую школу ( или академию) на Волыни, которая по тем временам считалась одной из лучших на Украине. По воспоминаниям современников, воинскому делу он обучался с малолетства, был хорошим наездником, легко переносил всякие тяготы и лишения, был смелым и отважным, а опасность встречал стойко и мужественно. Ему приписывается создание труда "Пояснение к унии", не дошедшее до наших дней.
   На Запорожье Сагайдачный появился, скорее всего, не позднее 1597-98 годов, так как уже в 1600 году участвовал в походе на Молдавию ( Д.И.Яворницкий полагал, что он оказался на Сечи около 1601 года в связи с какими-то семейными неприятностями), а год спустя -уже участвовал в походе против Ливонии, то есть военную выучку проходил под руководством Самойла Кошки. По некоторым данным, Сагайдачный в 1605 году избирается кошевым атаманом и тогда же предпринимает поход на турецкую крепость Варну, окончившийся ее захватом (упоминание в "Истории руссов" о том, что уже в 1598 году он становится обозным запорожского войска и едва ли не гетманом, выглядит слишком уж неправдоподобным). На следующий год запорожцы под его предводительством совершают морской поход на Кафу ( Феодосию), известную как центр торговли невольниками. В этом походе ярко проявился полководческий талант казацкого предводителя. При подходе к Кафе половина войска высадилась на берег и в пешем порядке обошла город со стороны гор. Вторая половина казаков, оставшаяся на "чайках", в морском бою сожгла преградивший им путь турецкий флот. Затем, атаковав и с моря и суши Кафу, запорожцы практически стерли ее с лица земли, освободили массу христианских невольников и с триумфом возвратились домой.
   В походах поляков на Москву ( 1608-1612 годов ) Сагайдачный участия не принимал, (по крайней мере, никаких данных об этом не имеется) и о его деятельности в этот период можно лишь догадываться. Имеются смутные сведения о том, что в это время поляки интриговали против Сагайдачного, пытаясь навязать Сечи угодных им лидеров ( Кушку, Бородавку ) и посеять смуту в самом запорожском войске. Но поход Кушки на Аккерман окончился для него плачевно, он попал в плен к туркам и был ими казнен, а Бородавку Сагайдачный ,позднее, накануне битвы при Хотине обвинил в самозванстве и привлек к войсковому суду, по приговору которого тот, как бунтовщик, был расстрелян. Таким образом, несмотря на происки врагов и недоброжелателей, авторитет Сагайдачного в казацкой среде только укреплялся. В 1614-1616 годах он предпринимает морские походы на Крым и Турцию, после которых в официальных документах впервые упоминается как запорожский гетман, хотя, по всей вероятности, гетманом он был избран еще в 1612 году. С этого же времени Запорожская Сечь стала официально именоваться войском запорожским.
   Само слово "гетман" казаками было взято из старонемецкого языка и означает "главный, старший", то есть то же, что и современный "гауптман". В таком понимании оно известно в Чехии и Польше, а после создании первого реестрового полка, подчиненного непосредственно коронному гетману Юрию Язловецкому, стало употребляться для обозначения казацких военных вождей, руководивших походами запорожцами вне Сечи.
   Гетман Сагайдачный, в отличие от большинства своих предшественников, самое пристальное внимание уделял повышению авторитета запорожского войска, укреплению дисциплины, обучению запорожцев воинскому искусству, превращению казачьих полков в организованные боеспособные воинские формирования. Именно Сагайдачный создал ту самую запорожскую пехоту, которая могла соперничать с янычарами и не уступала знаменитой шведской пехоте. Если его предшественники обычно возглавляли в походах несколько тысяч запорожцев, то Сагайдачный в 1618 году в походе королевича Владислава на Москву командовал 20 тысячами казаков, а под Хотин привел 40 тысяч всадников, вооруженных огнестрельным оружием. Правда, привел их туда Бородавка, так как сам Сагайдачный в тот момент находился в Варшаве, но заслуга в создании такого многочисленного войска, безусловно, его.
   Вопросы обучение войска, укрепления дисциплины постоянно находились в центре внимания гетмана. Любое проявление неподчинения, своевольства наказывалось им чрезвычайно строго, вплоть до смертной казни. Сам он не был склонен к пьянству и пьянство не поощрял, хотя в то время среди казаков пьяниц было много. Строгие требования предъявлялись и к зачислению в запорожский реестр. В соглашении Сагайдачного, заключенном с поляками в 1617 году, указано, что все мещане, в том числе, ремесленники, торговцы, трактирщики, могильники ( те, кто насыпал сторожевые курганы или "могилы") и т.п., которые в течение последних двух лет присоединились к запорожскому войску, исключаются из него, не имеют права именоваться казаками, и впредь в запорожцы приниматься не будут. Освобождался гетман и от нарушителей воинской дисциплины, всяких случайных людей, волею судьбы оказавшихся на Запорожье. В конечном итоге, в результате предпринятой им реорганизации к 1619 году в реестре запорожского войска числилось всего 10 600 казаков. Однако, как полагают, именно Сагайдачный первым из гетманов ввел на Сечи муштру и периодические смотры войска. Он также позаботился о том, чтобы каждый казак имел собственного коня и ружье (самопал) вместо прежних луков.
   В результате произведенных преобразований примерно 40 000 человек, ранее именовавших себя казаками, в реестр запорожского войска не попали и вынуждены были возвратиться к своим прежним занятиям. Однако, Сагайдачный не выпускал их из поля зрения и в случае необходимости " призывал из запаса". Первый такой " призыв" он произвел в 1618 году, когда королевич Владислав, претендовавший на московский трон еще с 1612 года, двинулся в новый поход на Москву.
   Как лично Сагайдачный относился к этому походу, сказать трудно. Однако можно предполагать, что без особого энтузиазма, так как в это время он вел переговоры с французским послом Марконетом о создании союза христианских государств против турков, которые угрожали, в первую очередь, границам Речи Посполитой. Видимо вхождение в этот союз и России было наиважнейшим условием, следовательно, к противостоянию с Москвой у гетмана никаких оснований не было. Тем не менее, с учетом его отношений с польским правительством, Сагайдачный, являясь подданным Польши, отказать королю принять участие в походе на Москву не мог, и уже к началу лета, как только высохли степные дороги, двинулся во главе 20 000 казаков от Путивля в направлении Ливен и Ельца. Поляки во главе с Владиславом и коронным гетманом Ходкевичем должны были наступать севернее через Вязьму. Соединение обоих войск предполагалось под Москвой в районе Тушино.
   При штурме Ливен местный воевода попал в плен и город удалось взять без особого труда. Елец - более укрепленная крепость сопротивлялся дольше, однако казаки вначале осадили его, а затем в ходе штурма, продолжавшегося несколько часов, захватили город, уничтожив практически всех его защитников. Тут же было захвачено и татарское посольство, возвращавшееся от царя в Крым с богатыми подарками для хана. Следующий укрепленный город Михайлов с ходу взять не удалось, и Сагайдачный вынужден был перейти к его правильной осаде. Расположив свои войска в прилегающих слободах, и произведя необходимые фортификационные работы, казаки с трех сторон начали штурм укреплений, однако защитники оказали достойное сопротивление. Местами даже завязывалась рукопашная борьба с применением копий и ножей. О накале боя свидетельствуют потери казаков - примерно тысяча человек, однако овладеть городом им так и не удалось. Не сумев захватить Михайлов, Сагайдачный не стал терять времени зря и двинулся на Зарайск, однако и здесь попытка взять город приступом не удалась. Видимо, это не особенно беспокоило гетмана и, понимая, что казаки не городоимцы, он применил тактику татар, более подходящую для конного войска. Не доходя Каширы, казацкое войско разделилось на множество небольших отрядов, которые стали опустошать окрестности Оки, наводя ужас на местных жителей. Получив в середине сентября сведения о том, что поляки уже близко, Сагайдачный двинулся на Коломну, в районе которой форсировал Оку и вскоре соединился с армией Владислава ( около 10 000 человек) вблизи знаменитого Тушино. Московский летописец сообщает, что москвичи пытались не допустить соединения казаков с королевичем, но на них напал такой страх, что они пропустили войско гетмана к Тушино без боя. По правде говоря, и винить их за это трудно, так как в памяти многих русских людей были свежи воспоминания о предыдущем участии украинских казаков в походах Лжедмитрия и восстании Болотникова. Кроме того, ужас горожан увеличила и комета, которая в эти дни стояла над Москвой.
   Прибытие сильного запорожского войска воодушевило поляков. Королевич Владислав с большим почетом встретил казацких послов во главе с Михаилом Дорошенко, которые передали ему захваченные трофеи, а сам в свою очередь вручил послам новую хоругвь и гетманскую булаву для Сагайдачного, подтвердив тем самым официально его гетманское достоинство. В конце сентября казаки попытались с ходу ворваться в Москву, но встретились с царской гвардией во главе с воеводой Бутурлиным. При этом сам Сагайдачный схватился с воеводой в рукопашную и даже ударом булавы свалил его с коня, но казаки, понеся потери, вынуждены были отступить.
   Генеральный штурм столицы был назначен на 1 октября, однако запорожцы не принимали в нем участия, находясь в резерве. В случае взрыва Арбатских ворот петардами в их задачу входило ворваться на улицы Москвы и захватить город. Этому плану не суждено было осуществиться, так как стрельцы во главе со стольником Никитой Годуновым (487 человек) отразили натиск польских частей под командованием шляхтича Новодворского, которые потеряли в этой схватке 130 человек. Попытка штурма Тверских ворот также не увенчалась успехом и, убедившись, что Москву им захватить не удастся ввиду стойкости духа ее защитников, а также в преддверии надвигающейся зимы, Владислав предпочел вступить в переговоры. В результате этих переговоров было заключено Деулинское перемирие сроком на четырнадцать с половиной лет, по условиям которого к Польше отходили захваченные ею Смоленск, Новгород- Северский и черниговские земли. Другими словами, московский поход Владислава вряд ли можно назвать удачным, поскольку он не достиг поставленных целей и реальных территориальных приобретений поляки не получили. Героизм же защитников Москвы наглядно показал польским панам, что попытки захватить столицу русского государства обречены на провал, поэтому в дальнейшем они больше и не предпринимались. Что касается Сагайдачного, то по дороге назад он захватил Калугу и его отряды бесчинствовали по всей окрестности, что подтолкнуло царское правительство на скорейшее заключение перемирия с поляками.
   Несмотря на неудачу московского похода и его негативные последствия для Польши, осложнившиеся ведущейся войной с Турцией и назревающим столкновением со Швецией, авторитет лично Сагайдачного и всего запорожского войска возрос необычайно. Если до похода он в глазах польского правительства являлся просто кошевым атаманом, то вручение ему гетманской булавы поставило его в один ряд с коронным и польным гетманом королевства - высшими военными должностными лицами Речи Посполитой. С этого времени он был официально признан гетманом Войска Запорожского, входящего в состав вооруженных сил польско-литовского государства. Королевич Владислав ( будущий король Владислав 1V) в этом походе мог по достоинству оценить воинское искусство как самого гетмана, так и всего запорожского войска. Его отец польский король Сигизмунд 111, вынужден был ликвидировать последствия баниций, которым казаки были подвергнуты после восстания Наливайко, возвратить им Терехтемиров, свой суд и разрешение селиться в городах. Казакам, внесенным в запорожский реестр, даже стало выплачиваться небольшое денежное содержание. Важнейшим результатом деятельности Сагайдачного стало возобновление церковной православной иерархии, уничтоженной было унией. В результате иерусалимский патриарх Феофан в 1620 году посвятил в киевские митрополиты Иова Борецкого, а нескольких священников возвел в сан епископов. Несмотря на присущий ему религиозный фанатизм, Сигизмунд 111 согласился с этими уступками православной церкви, да и влияние самой унии в южнорусских землях в это время стало ощущаться заметно слабее. После возобновления церковной православной иерархии Сагайдачный активно включился в восстановление заброшенных церквей и монастырей и занялся строительством новых. По его почину в Киеве был сооружен Братский монастырь, главным ктитором которого стал он сам, а все запорожское войско вошло в число "братчиков". Тем самым запорожцы на всю Речь Посполитую провозгласили, что они являются вооруженными защитниками православия. Польским панам с таким положением дел волей-неволей приходилось считаться, не только из-за авторитета Сагайдачного, но и из-за нависшей над республикой смертельной угрозы со стороны Турции - в 1621 году турки нанесли ей страшное поражение под Цецорой. В таких условиях ссориться с казаками и их гетманом, который в случае необходимости мог призвать под свои знамена 40-50 тысяч воинов, резона не было.
  С другой стороны сам Сагайдачный понимал, что открытая конфронтация с польским правительством, попытка поднять восстание, как это предлагали некоторые "горячие головы" в его окружении, и отделиться от Польши, ни к чему хорошему привести не могли. У казаков для этого не было достаточных сил, а угнетение народных масс не достигло еще той степени, чтобы толкнуть их на народную войну. В случае поражения восстания последствия были бы намного серьезнее, чем в 90-годах ХУ1 века. Проводя же свою последовательную политику лояльности к Республике и военного сотрудничества с ней, можно было достигнуть значительно лучших результатов. Эта политика не была предательством интересов казаков и русского населения, наоборот, за свои услуги Польше Сагайдачный добивался той или иной пользы для войска и Украйны, как об этом отмечалось выше. Конечно, как трезвый политик и умелый военачальник, гетман осознавал, что война является основным условием существования запорожского войска, без которого оно не может себя содержать, и с этой целью принимал все меры для того, чтобы направить казацкие массы на борьбу с турками и татарами. Без флота эта борьба не могла быть успешной, поэтому он увеличил число казацких "чаек" до 300. Морские походы казаков приносили им и добычу и славу, и, кроме того, сдерживали устремления выступить против Польши. Напротив, казаки охотно приходили на помощь полякам при необходимости, как это было и в московском походе.
   В 1620 году Речь Посполитая после небольшой передышки вновь вступила в войну с Турцией. Коронный гетман Жолкевский выступил против турок в Молдавию, где в битве под Цецорой его войска были разгромлены, а сам он погиб. Сигизмунд 111 , опасаясь нового поражения в продолжающейся войне, обратился к к запорожцам с просьбой оказать ему военную помощь. Гетманом в 1619 году был избран Яков Бородавка,который надеясь в случае успеха увеличить казачий реестр и добиться от короля новых привилегий, охотно откликнулся на эту просьбу и привел под Хотин над Днестром 41 520 всадников. Все казаки были на конях, вооружены самопалами, артиллерия состояла из 22 пушек.
   Сам Сагайдачный в то время находился в Варшаве, а возвратясь в результате интриги добился смещения Бородавки с должности и казни. Есть также мнение ( Мирон Костин), что казаков было под Хотином всего 20 000.
   Начавшаяся вскоре битва отличалась упорством и яростью с обеих сторон. Поляки во главе с гетманом Ходекичем ( всего около 30 тысяч человек) показывали чудеса храбрости, сражаясь в открытом поле, а запорожцы, укрывшись в укрепленном лагере, выдерживали огонь турецкой артиллерии и натиск янычар, одновременно подводя подкопы под самые турецкие шатры и делая вылазки. При этом им удавалось не только захватить трофеи, но и пленных. Современники отмечают, что казаки сражались отважно, демонстрируя полное презрение к смерти. Хотинская кампания надолго осталась в памяти поляков, заставив их уважать воинское искусство и стойкость запорожцев в бою. Со своей стороны и казаки имели возможность убедиться в отваге польских воинов, которые не уступали им мужеством и стойкостью.
   Сражение под Хотином продолжалось 39 суток, "ни наш, ни враг не одолел" и стороны сели за стол переговоров. Турки обязались удерживать татар от набегов на польские владения, но и поляки со своей стороны обещали, что запорожцы прекратят походы на Черное море.
   Такая позиция Польши по существу являлась предательством интересов своих союзников, тем более, что тяжело раненый гетман Сагайдачный в переговорах не участвовал.
   Как часто бывало и прежде, польское правительство забыло также свои обещания о вознаграждении казаков за оказанную ими помощь. Когда, оправившись от ранения, Сагайдачный обратился королю с просьбой увеличить денежное содержание казакам до 100 000 злотых ежегодно, что позволило бы содержать реестр в 20 000 человек, ему в этом было отказано. Более того, даже сам запорожский реестр был сокращен до 3 тысяч. Чтобы решить проблему с теми, кто не попал в реестр (не менее 30 000 человек) гетман предлагал разрешить казакам служить за границей в качестве волонтеров. В то время шла 30-летняя война и от всех противоборствующих сторон было достаточно приглашений к казакам принять участие в этих военных действиях. Король отказал и в этом, хотя часть казаков все же стала наниматься на службу к иноземным государям. Не было принято и предложение Сагайдачного о размещении запорожского войска в специально отведенных для этого городах, а также и ряд других. Долго шли переговоры и об оплате за участие в битве при Хотине, поляки с большим трудом согласились выплатить содержание лишь части казаков, участвовавших в битве при Хотине. Тяжело болевший после ранения гетман не скрывал разочарования в своей политике по отношению к Республике и недовольства вероломством и двуличностью польского правительства. Незадолго до своей кончины он даже обратился к русскому царю с просьбой принять запорожское войско под свою руку, но последовавшая вскоре смерть гетмана не позволила развить эту тему. Однако известно, что еще в 1620 году им был послан в Москву атаман Петр Одинец с товарищами, и это посольство передало желание казаков, чтобы "государь пожаловал нас как своих холопей". Умер Сагайдачный в 1622 г в Киеве и похоронен в церкви возведенного им Братского монастыря.
  
  
  
  
  
   Часть вторая. Создание реестрового казацкого войска и казацкие войны.
  
  
   Куруковская война.
  
   Последствия недальновидной политики польского правительства, осложнившиеся смертью гетмана - единственного человека, способного даже в той непростой обстановке найти правильное решение, которое устроило бы и поляков и казаков, не замедлили сказаться.
   Прежде всего, казаки и не подумали отказаться от походов против татар и турок, заявляя, что они на этот счет ни с кем никаких договоров не заключали. С другой стороны те, кто не попал в реестр, также не собирались возвращаться к мирной жизни и отказаться от принадлежности к казачеству. Обещанных денег, даже для реестра выплачено не было, а частая смена запорожских гетманов ( Олифер Голуб 1622-23 годы, Михаил Дорошенко- 1623 год, Каленик Андриевич- 1624 год, вновь Дорошенко, за ним Пирский и, наконец, Марко Жмайло- 1625 год) только добавляла неразберихи и дезорганизации, тем более, что гетманы представляли то интересы запорожцев, то своевольных казаков, в зависимости от того, чья партия побеждала. Войско нуждалось в пропитании и единственным выходом для казаков стало совершение новых походов против Крыма и турок, что последними, естественно, расцениваться как нарушение соглашений, достигнутых после сражения под Хотином. Эмиссары польского правительства , посланные на Сечь, пытались убедить запорожцев прекратить нарушать соглашение с турками и татарами, но те отвечали, что его заключили король с султаном, а не они.
   Нарастание напряженности в отношениях Польши и Турции грозило новой войной, которую поляки стремились избежать любой ценой. Не сумев достичь решения проблемы с казаками мирным путем, польское правительство прибегло к применению силы, решив положить конец своеволию запорожцев вооруженной рукой. Ситуация усугублялась и внезапным обострением религиозной напряженности, вызванной тем, что в конце 1624 года в Киеве войт Федор Ходыка и мещанин Сазон решили запечатать православные церкви. Митрополит Иов Борецкий сообщил об этом на Запорожье и гетман Каленик поручил полковникам Якиму Чигринцу и Антону Лазаренко придти на помощь православным монахам. Полковники выполнили приказ и уже в январе 1625 года схватили Ходыку с его помощниками, а церкви распечатали. Борецкий, как дальновидный политик, понимал, что все это поляки ему не простят, поэтому на всякий случай направил в Москву своего представителя с просьбой взять Южную Русь вместе с запорожским войском под свою руку.
   Таким образом, и без того напряженные отношения казаков с властями достигли своего апогея. В 1625 году польный гетман коронный Станислав Конецпольский двинулся со своими войсками ( 33 000 человек) в Приднепровье. К такому повороту событий казаки готовы не были. Всего запорожское войско к тому времени насчитывало около 30 000 человек, но часть запорожцев ушла на море, другие разместились по городам, в частности, только в Каневе и Черкассах их насчитывалось в общей сложности до 5000 тысяч. С целью быстрейшего соединения с казаками, разместившимися по городам, гетман Марко Жмайло принял решение пойти навстречу полякам, которые стали лагерем в десяти верстах ниже Крылева. По ту же сторону Днепра у реки Цыбульник расположился и казацкий лагерь, к которому со всех сторон стекались как простые крестьяне и мещане, так и запорожские казаки. Силы противоборствующих сторон, по- видимому, были примерно равны.
   Однако, когда 26 октября польские войска открыли по казацким позициям огонь из пушек, и сумели отбить атаку запорожской пехоты и конницы, Жмайло вынужден был отойти южнее. Используя темное время суток, казаки отступили к урочищу Медвежьи Лозы возле Курукового озера ( вблизи современного Кременчуга). Здесь они укрепили старое городище, насыпали три ряда шанцев по пути движения поляков и приготовились к битве. Новая позиция оказалась значительно выгоднее прежней. В результате ожесточенного штурма Конецпольский завладел этими шанцами, однако, когда 12 ноября поляки попытались захватить казацкий лагерь, им это не удалось. Запорожцы встретили их настолько интенсивным и густым огнем, что, потеряв значительную часть конницы, Конецпольский приказал прекратить атаку. После следующей неудачной попытки штурма, коронный гетман решился на переговоры с казаками. Собственно говоря, другого выхода у него и не оставалось, так как его войска понесли серьезные потери и у поляков кончался провиант, а в степи продовольствия взять было неоткуда, тем более, что уже надвигалась зима. Запорожцы также потеряли примерно 8 000 человек, свергли Жмайла, избрали вместо него Михаила Дорошенко и вынуждены были согласиться на заключение мира. По условиям достигнутого соглашения казацкий реестр составлял 6000 человек и старшего над казаками должен был утверждать коронный гетман. Казаки обязаны были также прекратить самовольные набеги на татар и турок, то есть выполнять достигнутое ранее соглашение между Турцией и Польшей.
  
   Создание казацкого реестра.
  
   Куруковская война самым существенным образом изменила организацию казацкого войска: казаки согласились на 6- тысячный реестр, что фактически означало включение их в состав вооруженных сил Польши и низведение к роли обыкновенной милиции. Именно этого польское правительство и добивалось все предыдущие годы, но политика Сагайдачного сберегала войско от включения в правительственный реестр. Несмотря на то, что казаки, числившиеся в запорожском реестре, и ранее получали денежное содержание от поляков, они все же сохраняли свою независимость. После Куруковской войны все изменилось. Реестровым казакам для несения службы были определены города Чигирин, Черкассы, Канев, Корсунь, Белая Церковь, Переяславль и они по существу превратились в городовых казаков. На самом Запорожье должно было находиться не более 1000 человек, командированных ото всех полков. Никто другой, помимо тех, кто был вписан в реестр, не имел права называться казаком. Тем самым, поляки с одной стороны предприняли попытку ликвидировать Запорожскую Сечь, как источник вольнодумства и мятежей, а с другой превратили часть вчерашних вольных запорожцев в своих слуг и охранников.
   После Курукова гетманом был утвержден упоминавшийся уже Михаил Дорошенко, пользовавшийся большим авторитетом казак из школы Сагайдачного, ранее уже дважды занимавший этот пост. Главная задача, стоявшая перед вновь избранным гетманом, заключалась в составлении реестра, так как из 30-40 тысяч необходимо было выбрать только 6000 человек. Можно только догадываться, сколько всякого рода интриг возникло вокруг этого мероприятия, какое количество доносов поступило к гетману и сколько лучших друзей превратилось в злейших врагов. Да, непросто было Дорошенко в этой ситуации, но он поступил также, как в свое время Сагайдачный: в реестр включались только степенные, заслуженные казаки, имевшие свои земли, ведущие оседлый образ жизни и не склонные к проявлению своеволия. Эти казаки лучше других понимали, что военное противостояние с Короной только вредит земледелию и хлебопашеству, то есть причиняет убытки, прежде всего, им самим, поэтому предпочитали не ссориться с польским правительством, а мирным путем отстаивать свои права перед властями. Они и стали опорой гетманской власти на южных рубежах Речи Посполитой.. Таким образом, было сформировано шесть казацких полков во главе со своими полковниками и старшиной. Дорошенко на протяжении своего гетманства стремился усовершенствовать организацию казацкого войска. Его переписка с правительством касается увеличения денежного содержания, улучшения бытовых условий для полков, увеличения поставок сукна и других вопросов снабжения войска. Уделял он внимание также и заботе о семьях погибших казаков, настаивая на ограничении их притеснений со стороны правительственных чиновников. Одновременно, Дорошенко стремился восстановить дисциплину и порядок в войске, решительно выступал протии проявлений неподчинения и своеволия.
   В тех конкретных социально-политических условиях политика гетмана Дорошенко была единственно возможной и отвечала как интересам властей, так и реестровых казаков. Путь конфронтации, вооруженной борьбы за свои права мог привести только к полному уничтожению казачества, как социального явления. Однако проблема заключалась в том, как быть тем, кто оказался выписанным из реестра, а точнее, не вошедшим в него. Таких казаков насчитывалось не менее двадцати тысяч и далеко не все из них были бунтарями, проходимцами и авантюристами. В их числе оказалось немало степенных, порядочных людей, продолжительное время служивших в войске, имевших свои заслуги перед товариществом. Они ничем не уступали реестровым казакам, однако волею судьбы оказались предоставленными самим себе. Те, кто не вошел в реестр, не имели права именоваться казаками, им не разрешалось создавать свои вооруженные формирования, выбирать старшину. В принципе им даже не разрешалось проживать в городах, где были расквартированы казацкие полки. Кому повезло, могли быть зачислены в надворные казацкие хоругви крупных польских магнатов, но таких удачливых было не много. Для большинства же оставалось два пути- либо сложить оружие и возвратиться к своим панам, от которых они сбежали, либо уйти на Запорожье и искать себе добычу и пропитание в степи. Часть из них действительно разошлись по домам, но большинство выбрало второй путь и ушло на Низ заниматься вольным промыслом. Естественно, тот небольшой гарнизон реестровых казаков, который нес постоянную службу на Сечи, не имел возможности препятствовать им в этом, да, по-видимому, у реестровиков и не было особого желания ссориться со своими бывшими соратниками. Таким образом, в течение короткого времени во второй половине 20-х годов ХV11 века Запорожская Сечь опять восстановила свое значение, как центр казачьего сообщества. У вновь прибывших не было недостатка ни в талантливых руководителях, ни в людском материале, из которого создавались новые вооруженные формирования. В короткое время Запорожье стало и центром формирования национального мировоззрения, так как запорожцам, в отличие от реестровиков, незачем было скрывать свое подлинное отношение к польским властям. Основным желанием запорожских казаков являлась ликвидация реестра и предоставление всем казакам равных прав и привилегий. Кроме того, по их мнению, центр организации всего казачества должен был находиться в Запорожье.
   О том, что происходит на Низу, гетман Дорошенко был прекрасно осведомлен и поэтому, чтобы не допустить новых конфликтов запорожцев с Польшей, сосредоточил свои усилия на отвлечение их на борьбу с татарами. Этим устремлениям гетмана способствовала и изменившаяся военно-политическая обстановка на границах Речи Посполитой: татары сами первыми нарушили и без того нестойкий мир. В начале 1626 года многотысячная татарская орда вышла из Перекопа и хлынула на Приднепровье. Для отражения этого набега понадобилось взаимодействие всех вооруженных сил республики, находившихся в то время наюжных рубежах Республики. Дорошенко по приказу польского правительства также двинулся на татар, но в Прилуках к нему прибыли послы от хана, напомнив, что между ними и казаками сейчас мир, скрепленный присягой. Дорошенко вынужден был возвратиться назад, но когда татары подошли к Белой Церкви и стали непосредственно угрожать Киеву, все же соединился с поляками. В середине октября польские войска вместе со всеми реестровыми казаками во главе с гетманом Дорошенко в битве при Белой Церкви наголову разгромили орду. Татары потеряли убитыми примерно 10 000 человек и вынуждены были ни с чем возвратиться в Крым. В этом сражении казаки проявили себя с самой лучшей стороны. Дорошенко лично участвовал в бою и копьем убил нескольких татар. Однако уже в следующем году, когда король приказал гетману выступить против шведов, казаки собрались на раду и отказались выполнить это требование пока реестр не будет увеличен до 10 000 человек. Подобная изменчивость поведения реестровых казаков, не говоря уже о запорожцах, раздражала польское правительство, а у многих польских магнатов вызывало желание вообще покончить с казачеством. Но более трезвые умы понимали, что это и бесполезно и невозможно. Известный польский публицист того времени Пальчовский даже издал книгу о казаках "Уничтожить их или нет?", в которой высказал мысль о том, что для полного уничтожения казачества понадобится не менее 200 лет и, кроме того, это ни к чему хорошему не приведет, так как вместо казаков непосредственными соседями поляков станут татары и турки.
   Непрекращающиеся татарские набеги развязали руки, как Дорошенко, так и запорожским казакам, и позволили уже с согласия ( или при молчаливом попустительстве) властей предпринимать адекватные меры. Узнав в 1627 году, что турки сооружают в нижнем течении Днепра укрепленные замки, Дорошенко весной следующего года вместе с реестровиками прибыл на Запорожье и, пополнив там свои войска, двинулся оттуда к Аслан-городку. Осадив и взяв приступом замок, казаки уничтожили возводившиеся укрепления и с богатой добычей возвратились назад. Этот успех окрылил гетмана Дорошенко, и он стал готовиться к вторжению на территорию самого Крыма. Замысел гетмана был дерзким, так как прежде запорожцы только дважды штурмовали Перекоп: в 1606 году, когда хитростью им удалось захватить и уничтожить перекопские укрепления, а также в 1619 году во главе с Сагайдачным, когда Перекоп был захвачен вновь и освобождено большое количество невольников. Замысел же Дорошенко заключался не только в совершении обыкновенного набега на татарские улусы, но и в намерении пройтись "огнем и мечом" по всему крымскому краю. На первый взгляд эта затея казалась неосуществимым, однако гетман исходил из реальной политической ситуации, сложившейся в то время в татарском государстве. Там шла настоящая война между двумя враждующими группировками, и лидер одной из них хан Шагин- Гирей сам пригласил запорожцев себе на помощь. В том же 1628 году Дорошенко с казаками беспрепятственно перешел Перекоп и направился вглубь полуострова, где встретился с войсками враждебного им хана Девлет- Гирея, противника Шагин - Гирея.. В результате непрекращающихся боев под охраной передвижного табора казаки за шесть дней дошли до Бахчисарая, тогдашней столицы Крымского ханства. В последнем решительном сражении у стен города казаки уничтожили войска противника, но славный гетман Дорошенко, лично водивший их в бой, пал смертью храбрых от вражеской пули. Самому хану удалось убежать в Кафу, куда запорожцы последовали за ним, но покончить с ним не смогли и с богатой добычей и славой возвратились на Сечь.
   Вновь избранный гетман Григорий Савич Черный ( 1628-1630 годы) был ставленником реестровых казаков и продолжил политику своего предшественника. Сохраняя хорошие отношения с польскими властями, он сосредоточился на борьбе с татарами и осенью вновь попытался вторгнуться в Крым. Однако сил у него было недостаточно, а победивший в междоусобной борьбе новый крымский хан Девлет Гирей встретил казаков у Перекопа, где и нанес им серьезное поражение. Весной 1629 года в поход на Перекоп двинулось уже все войско численность в 23 тысячи человек. Возглавили поход наказные гетманы Тарас Федорович (Трясило) и Чернята (Чарнота). Однако Перекоп к тому времени был укреплен и оснащен мощной артиллерией, поэтому штурм его не удался. При отступлении казаки потеряли порядка 5000 человек убитыми, но многие умерли от полученных ран, болезней и отсутствия воды. После окончания этого неудачного похода запорожцы больше попыток штурмом взять Перекоп не предпринимали.
  
   Морские походы запорожцев.
  
   Уместно отметить, что свою военную славу запорожцы завоевывали большей частью не в пеших, а в морских походах. Выше уже упоминалось о том, что казацкие чайки- длинные ,узкие просмоленные лодки, появлялись на Черном море уже в конце ХV1 века, однако самые известные из морских походов состоялись в первые три десятилетия семнадцатого века. В 1606 году казацкая флотилия, выйдя из устья Днепра, подошла к Белгороду ( Аккерману) при впадении Днестра в Черное море. Казаки захватили и разграбили город, затем дошли до Килии на Дунае и болгарского города Варна. Этот поход запорожцев привлек к себе всеобщее внимание, и они обрели широкую известность далеко за пределами Речи Посполитой. Спустя три года ( в 1609 г) казаки на челнах отправились в турецкие владения к Дунаю и совершили нападения на Килию и Измаил. В 1613 году было предпринято сразу два морских похода, в ходе которых они разгромили турецкий флот у Очакова и захватили несколько кораблей противника. Следующий поход состоялся в 1614 году, однако сильная буря разнесла чайки по морю и много людей нашли свою смерть в морской пучине. Оставшиеся в живых запорожцы ( 2000 человек на 40 челнах) дошли до Трапезунда, где их никто не ожидал, а затем штурмом взяли Синоп, предав огню и сам город, и находившийся у пристани турецкий флот. Захватив богатую добычу и пленных, они возвратились домой. Эти удачные казацкие боевые операции приносили известность и славу запорожскому войску, а богатая добыча побуждала и других запорожцев к новым походам.
   Уже весной 1615 года 4000 казаков на 80 чайках предприняли удачный поход на Константинополь. Внезапное нападение на пригороды турецкой столицы оказалось успешным, но когда казаки возвращались домой, в устье Дуная им дорогу преградил сильный турецкий флот. Последовавшее сражение оказалось для турков неудачным, в плен попал даже один из их адмиралов, и они потеряли несколько галер. После этого казаки подошли к Очакову, и хотя попытка взять замок приступом не увенчалась успехом, зато они захватили многочисленные турецкие стада, выпасавшиеся возле города.
   Турецкие власти, хотя и требовали от Польши воздействовать на казаков и обязать их прекратить набеги на свои границы, однако достаточно трезво оценивали ситуацию, понимая, что поляки при всем желании не могут этого сделать. Поэтому турки сами стали предпринимать меры к недопущению появления запорожского флота в Черном море. С этой целью в 1616 году они перекрыли устье Днепра своим многочисленным флотом, чтобы воспрепятствовать выходу в него казаков. Однако это не остановило запорожцев. В завязавшемся сражении несколько турецких кораблей было потоплено, часть галер захвачена и сожжена, а запорожцы, прорвавшись в море, совершили нападение на Кафу, сожгли город и освободили большое количество невольников. Осенью того же года около 2000 запорожцев вышли в море, захватили Трапезунд, жители которого более ста лет не видели врагов у стен своего города, дошли до Босфора, а затем через Азовское море возвратились на Украину.
   В последующие годы морские походы запорожцев происходили ежегодно, а то и по несколько раз за год. Выше уже отмечалось, что это являлось частью политики гетманов Сагайдачного и Дорошенко, которые стремились нацелить казаков не к восстаниям против польских властей, а на то, чтобы постоянно беспокоить границы Турции и Крыма, предотвращая набеги турок и татар на Украину и Польшу.
   В 1617 году запорожский флот нанес поражение туркам в морском сражении, а на следующий год запорожцы вышли в море уже вместе с донскими казаками. В 1619 году казацкие челны дошли до Бендер на Днестре, а в следующем году на 150 чайках казаки ходили к Константинополю и Варне. В 1621 году небольшой отряд запорожцев на 16 челнах прорвался к турецкой столице, где посеял панику среди местного населения, а в следующем году они приплыли туда же на 30 чайках В 1624 году состоялось сразу три похода - первый на 70-80 , второй примерно на 100, а третий на 150 челнах. Второй поход турецкий флот пытался остановить у Очакова, но был разгромлен в морском бою и казаки провались к Константинополю. Еще один поход на 300 -380 чайках состоялся в 1625 году, когда казаки трижды выходили в море, дошли до Константинополя и у Очакова разгромили турецкий флот.
   После Куруковской войны гетман Дорошенко получил распоряжение польского правительства уничтожить запорожскую флотилию, но выполнил его лишь формально. Для вида было сожжено несколько десятков стоявших у берега чаек, но основную массу челнов казаки спрятали. Тем не менее, морские походы, хотя и продолжались, но уже без прежнего размаха. В 1626 году казаки на 60 челнах дошли до устья Риони ( современная Грузия, недалеко от Поти), но турки половину из них захватили в плен. В течение последующих трех лет состоялись небольшие выходы в море, не имевшие широкой известности. Последний крупный поход запорожцев на 300 чайках состоялся в 1630 году. Казаки прошли вдоль всего болгарского побережья и дошли до самого предместья турецкой столицы.
   Конечно, в глазах турецких, да порой и польских властей, да и современных либеральных историков, эти морские походы запорожских казаков выглядели как обыкновенные разбойничьи акции. Запорожцы никого не щадили на своем пути, убивали и детей и стариков, грабили и бесчинствовали не хуже современных им пиратов. Они не только освобождали невольников, но и сами уводили в плен сотни и тысячи пленных, которых потом превращали в своих слуг и рабов. Да, собственно говоря, и само Запорожье мало чем отличалось, например, от знаменитой Тортуги, прибежища корсаров всех мастей. По большому счету, запорожские казаки были корсарами степей, пресноводными пиратами. Однако с точки зрения исторической справедливости следует признать, что походы запорожцев являлись лишь ответными акциями на ежегодные татарские набеги, которые приносили еще больше горя и страданий народу Южной Руси. Поэтому, совершая походы на турецкие владения, освобождая тысячи пленных соотечественников, запорожские казаки в глазах общественного мнения выглядели мстителями за притеснения своего народа и приобрели славу доблестных рыцарей- защитников Украйны и православной веры. Бандуристы слагали об их подвигах песни, юноши - подростки стремились на Запорожье, правители иностранных держав хотели бы использовать казаков в ходе войн со своими противниками. Для самих запорожцев постоянные морские походы имели большое военное значение, так как им было чему учиться и у турецких моряков, имевших большой опыт мореплавания, и в боях с турецкой пехотой ( янычарами), известными своей выучкой и стойкостью. В этих постоянных сражениях, ведущихся из года в год, оттачивалось военное искусство запорожских казаков и приобретался бесценный военный опыт.
  
   Казацкие войны 30-х годов ХУ11.
  
   После смерти гетмана Сагайдачного и гибели гетмана Дорошенко внутриполитическая ситуации на украинных территориях резко обострилась. К началу 20-х годов подавляющее большинство русской шляхты изменило вере своих отцов, приняло католичество и примкнуло к унии. Православие стало открыто именоваться "холопьей" верой и православных верующих иначе как "схизматами" поляки не называли. Польские паны, несколько присмиревшие при Сагайдачном, вновь стали повсеместно притеснять коренное русское население, пытаясь под любым предлогом отнять у крестьян их наделы и превратить их в своих рабов. Увеличился приток шляхты в Малороссию из великопольских территорий, а вместе с тем усилился помещичий гнет в отношении крестьян.
   Значительные изменения произошли и в казацкой среде. Введение реестра и превращение части запорожцев в городовых казаков расслоило казацкую массу. Став не более чем простым орудием в руках польских властей, реестровые казаки утратили свободу действий и превратились в обыкновенных панских охранников, наймитов. Они потеряли не только возможность действовать самостоятельно, но и утратили связь с основным казацким обществом, сконцентрированным на Сечи. Авторитет реестровиков, как защитников отчизны, в глазах народных масс неуклонно снижался, в то время как походы запорожцев на Крым и в Турцию увеличивали славу запорожского войска и создавали рыцарский ореол вокруг тех казаков, которые прежде были выписаны из реестра или не попали в него. Морские походы приносили, что немаловажно, большую добычу, которая также оседала на Запорожье. Не случайно к концу 20-х годов Запорожская Сечь вновь, как и в начале века, стала тем притягательным центром, к которому стремились все казаки, в том числе и часть реестровиков. Возрастание роли Запорожья объективно не устраивало и гетманское окружение, и польское правительство, опасавшееся укрепления роли низовиков. С целью усиления военного присутствия на Украине польское правительство в 1630 году приняло решение разместить в Киевском округе дополнительные войска. В связи с этим в народе прошел слух, инспирированный, якобы архимандритом киево-печерским Петром Могилой, что эти войска идут для истребления веры православной и самих казаков. Возникли волнения и казацкой среде, запорожцы обвинили гетмана реестровиков Григория Черного в предательстве и убили его, что положило начало серии новых казацких войн. Тому, что к этой провокации был причастен Петр Могила вполне можно верить, поскольку даже став митрополитом, он не скрывал своего негативного отношения к казакам, называя их не иначе , как реблезиантами или бунтовщиками. Не следует забывать также, что он состоял в родстве с матерью Иеремии Вишневецкого ( из рода валашских Могил), известного своей ненавистью к схизматам.
  .
   Следует ли удивляться, что убийство гетмана Черного было расценено польским правительством, как начало мятежа запорожских казаков и на его подавление в очередной раз выступил польный гетман коронный Станислав Конецпольский. Часть казаков укрепилась в Переяславле, который вскоре был осажден польскими войсками. На помощь осажденным вновь избранный запорожский гетман Тарас Федорович ( Трясило) привел по одним сведениям 20 000, по другим - 30 000 казаков. После короткого сражения под Корсунем запорожцы двинулись к Переяславлю. Укрепившись в стане между реками Трубежом и Альтой, запорожские казаки не только успешно оборонялись от поляков, но и сами совершали вылазки в польский лагерь. В ходе одной из таких ночных вылазок в середине мая, в то время, когда поляки отмечали свой праздник панське-цяло (праздник тела господня, известный в православном календаре, как день всех святых), не приняв мер предосторожности, запорожцы скрытно подобрались к их лагерю и на рассвете с двух сторон ворвались в него, учинив там кровавую резню. Этой ночью, вошедшей в историю как Тарасова ночь, погибло свыше только 300 знатных шляхтичей, множество простых жолнеров утонуло в реке, были захвачены вся артиллерия и обоз Конецпольского. Положение поляков осложнялось еще и тем, что в окрестностях Переяславля начались выступления крестьян и мещан, на помощь которым Тарас направил несколько запорожских полков. Гнев восставших обрушился в основном на евреев, которых уничтожали тысячами без всякой пощады. Пожар народной войны грозил охватить все южнорусские территории.
   Все это вынудило Конецпольского спустя три недели после начала военных действий сесть за стол переговоров. По их результатам было достигнуто так называемое переяславское соглашение, предусматривавшее увеличение казацкого реестра до 8000 человек, причем этим должна заниматься специальная комиссия из числа как реестровиков, так и запорожцев. Поляки потребовали также выдачи Тараса Трясило, но он, не согласившись с условиями мира, ушел со своими сторонниками на Запорожье. Несмотря на фактическую победу в этой войне запорожцев, результатами ее воспользовались реестровики, значительная часть которых воевала в войске Конецпольского на стороне поляков. Не исключено, что, благодаря именно этой части реестровиков, возглавляемвых Караимовичем, Барабашом, Пештой, Зацвиллиховским и др. простым казакам так и не удалось воспользоваться плодами одержанной победы.
   Как бы то ни было, но результатами этого восстания запорожцев и народных масс воспользовалась верхушка казацкого реестра, влияние и авторитет которой значительно усилился, как у поляков, так и в казацкой среде.
   Избранный после Тараса гетман Иван Кулага - Петражицкий 1631-32 гг), ставленник реестровиков, всю свою деятельность направил на восстановление хороших отношений с Польшей и приобретением для войска тех или иных материальных благ от правительства. Давний друг и соратник Михаила Дорошенко, Кулага не только проводил его политику в отношениях с Речью Посполитой, но внес в польский сейм предложение, чтобы казаки также наравне со шляхтой имели голос при выборе короля. Если бы это предложение было принято, то роль войска, безусловно, усилилась бы, однако оно было отвергнуто. В этой политической неудаче казаки обвинили гетмана, он был свергнут и убит. Смерть Кулаги не привела к ухудшению отношений с поляками, наоборот, новый гетман Иван (Тимофей) Орендаренко ( 1633 г) оказал полякам очень важную военную услугу.
   Дело в том, что в 1632 году умер король Сигизмунд 111 и сейм должен был выбирать его преемника, что у поляков обычно занимало достаточно длительное время. Воспользовавшись бескоролевьем, московский царь Михаил Федорович направил воевод Михаила Шеина и Артемия Измайлова для захвата Смоленска, который по Деулинским соглашениям оставался за Польшей. 5 декабря 1632 года 32- тысячное русское войско подошло к стенам города и, разгромив 8 -тысячный отряд смоленского воеводы Гонсевского, осадило Смоленск. Хотя польский гарнизон во главе с комендантом Воеводским насчитывал не более 3000 человек, зимняя осада города оказалась неудачной.
   В мае и июне Шеин предпринимал штурм города, но безрезультатно. К этому времени численность его войск несколько уменьшилась, так как часть служилых людей ушла в южные районы государства для отражения набега крымского хана, а также пятитысячного казацкого корпуса во главе с Яковом Острянином и хоругвей Иеремии Вишневецкого на окраины московского государства.
   Тем не менее, даже и с оставшимися силами Шеин мог бы овладеть городом, но к этому времени польским королем был избран старший сын Сигизмунда 111 , упоминавшийся уже выше Владислав. В августе 1633 года его армия, насчитывавшая 23 тысячи человек, быстрым маршем подошла к Смоленску. Одновременно с королем гетман Орендаренко направил к городу 20 тысяч казаков ( по некоторым сведениям во главе с наказным гетманом Дорофеем Дорошенко), которые и сыграли решающую роль в последовавших затем событиях. 28 августа поляки предприняли атаки на ключевую позицию осаждавших на Покровской горе и, в конечном итоге, к середине сентября вытеснили их оттуда. Часть иностранных наемников из московского войска перешла к противнику, и Шеину ничего не оставалось, как перейти к обороне, уступив инициативу Владиславу. Король умело воспользовался пассивностью Шеина, захватил Дорогобуж, где находились запасы провианта московской армии, а затем его конница ( главным образом казацкая) обошла лагерь воеводы и отрезала ему пути отступления к Москве. Превратившись из осаждавших в осажденных, оставшись без провианта и подкреплений, царские войска 15 февраля 1634 года вынуждены были согласиться на почетную капитуляцию, что, впрочем, не помогло Шеину и Измайлову избежать казни по возвращению в Москву.
   После столь удачного завершения дела под Смоленском Владислав 1У повел свои войска на Москву, но героическое сопротивление небольшой крепости Белой спутало его планы захвата столицы Московского государства. По заключенному вскоре Поляновскому миру он вынужден был официально отказаться от своих притязаний на московский трон, возвратить все документы, связанные с его избранием в 1610 году ( в частности, крестоцеловальную запись бояр) на московский престол, возвратить на родину останки царя Василия Шуйского, умершего в польском плену, признать законным царем Михаила Романова. Границы восстанавливались по положению до Смутного времени, но с оставлением за Польшей захваченных ею территорий.
   Оказанием королю помощи под Смоленском казаки укрепили свои отношения с Короной, тем более, что Владислав, не забыл аналогичную помощь, оказанную ему Сагайдачным в первом походе на Москву. Однако польское правительство, доверяя реестровым казакам, не упускало из поля зрения и Запорожье, к которому у властей отношение было иное. Учитывая опыт предыдущих казацких восстаний, коронный гетман Станислав Конецпольский решил построить на Днепре, перед порогами крепость, которая бы являлась форпостом, как против набегов татар, так и выступлений казаков. Под руководством французского инженера Гийома Боплана, с учетом новейших достижений фортификации такая крепость, была возведена на острове Кодак у самой излучине Днепра, ниже устья Самары и Княжьего острова, поставив под контроль практически все судоходство на реке. Из ее высоких башен окружающая степь просматривалась на расстояние до 8 миль. Мощная крепостная артиллерия Кодака способна была обстреливать обе стороны Днепра ( в этом месте он был очень узким) на значительном протяжении и стала дляказаков как кость в горле. Захватить такую крепость было достаточно тяжело, однако вскоре после ее постройки, по одним свидетельствам запорожцы, а по другим реестровики под предводительством Ивана Сулимы, возвращавшиеся из очередного морского похода в 1635 году, осадили Кодак, взяли его приступом и снесли до основания. Подобная дерзость дорого обошлась славному атаману, реестровики обманом захватили его в плен, и по приговору польского суда он был казнен.
   Несмотря на то, что новый король Владислав 1У, в отличие от своего отца, отличался веротерпимостью и в целом неплохо относился к казачеству, именно в его правление своевольство шляхты достигло небывалого размаха. Отдавая должное его личным качествам, нельзя не признать, что, как политик и государственный деятель, он не оказался на высоте своего положения.
   Его претензии на московский престол еще в то время, когда он был королевичем, ввергли Польшу в тяжелую войну с Россией. Его притязания и на шведский престол привели к тому, что на протяжение десятилетий между двумя государствами не было заключено мирного договора. Поддерживая по этой же причине невыгодный для Польши мир с Австрией, он вынужден был жениться на дочери австрийского императора. Правда, Владислав приложил много усилий для того, чтобы сгладить противоречия между униатской и православной церквями. Во многом ему это удалось, во всяком случае, некоторые отнятые у православной церкви храмы были ей возвращены, однако в целом отношение поляков к православию, как к "хлопской" вере сохранилось. Своеволие панов при Владиславе приобрело невиданный размах. Случаи наезда одного магната на владения другого стали обычным явлением, а приговоры судов и сеймов повсеместно не выполнялись. Известный своими бесчинствами коронный стражник Самуил Лащ, пользовавшийся покровительством коронного гетмана Конецпольского, имел более 300 приговоров судом, которыми приказал подбить себе шубу. Князья Вишневецкие, владея огромными землями на Левобережье, чувствовали себя равными, а то и выше, чем король. Не отставали от них князья Любомирские, Замойские, Четвертинские и другие. Чувствуя слабость королевской власти, польские паны на южнорусских территориях сгоняли крестьян с их земель, превращали в своих рабов, облагали налогами и поборами. Множество крестьян от нестерпимого гнета убегало на Низ, где вступали в ряды казаков и призывали к выступлению против панского своеволия.
   В конечном итоге, все это привело к новому казацкому восстанию. В августе 1636 года казаки переяславского полка, не выдержав притеснений со стороны князя Вишневецкого, приняли решение уйти на Запорожье. Остановить их от этого шага удалось лишь подкоморию черниговскому Адаму Киселю, который обратился к королю и гетману Конецпольскому с письмами, в которых подтверждал факт притеснений. Весной 1637 года на раде, когда эмиссары польского правительства приехали к казакам, чтобы выплатить жалованье и взять новую присягу, реестровики объявили, что не желают служить полякам и уйдут на Запорожье. В конце концов, их удалось уговорить, был избран новый гетман Томиленко, однако затишье оказалось временным.
   В конце 1637 года запорожские казаки, провозгласив гетманом Павла Михновича Бута (Павлюка), тайно выступили из Запорожья и в Черкассах силой захватили артиллерию. Реестровики обвинили Томиленко в слабоволии, избрали вместо него Савву Кононовича, от которого потребовали вести их против Павлюка. Однако новый гетман вступил с запорожцами в переговоры, те дали согласие провести в Переяславле совместную раду, на которой воспользовались своим большинством и убили Кононовича. Убийство Кононовича запорожцы пытались оправдать слабостью его, как начальника. Павлюк в письме к Конецпольскому, характеризовал покойного как неспособного руководителя, однако получил ответ, что нужно повиноваться тому, кого назначило правительство а, не самозванцам. Естественно, такой ответ не устроил запорожцев и они стали готовиться к войне. Войско Павлюка численностью около 23 000 человек было поделено на полки и сотни, при 10 орудиях. Однако с вооружением дело обстояло неважно, самопалы были далеко не у всех, а у большинства лишь косы, топоры и рогатины, так как настоящих казаков среди восставших было немного. В основном его войско состояло из вчерашних крестьян, сбежавших от своих панов. Тем не менее, настроение у восставших было в целом боевое, тем более, что к Павлюку присоединился и Томиленко с частью реестровиков. Вблизи села Кумейки над рекой Росью казаки разбили укрепленный лагерь и 8 декабря вступили в бой с подошедшими польскими войсками, возглавляемыми Николаем Потоцким, в то время брацлавским воеводой. Первый натиск казаков был успешным, однако, когда в атаку пошли польские драгуны, они были отброшены назад. Павлюк допустил ошибку, неосторожно распахнув левую сторону лагеря, и туда ворвалась польская кавалерия, а за ней пехота. Линия казацких возов была разорвана, к тому же взорвался порох, хранившийся на некоторых из них.
   Началась обычная в таких случаях паника и, хотя атаку поляков удалось отбить, погибло много людей. Оставив вместо себя Дмитрия ( по другим сведениям Андрея) Гуню, Павлюк с артиллерией отступил на более выгодную позицию, однако казаки вступили в прямые переговоры с поляками, выдали и его и старшину. Павлюк и Томиленко позже были казнены, но части старшины с небольшим отрядом верных им казаков вместе с ближайшими соратниками Павлюка Скиданом и Гуней удалось уйти на Левобережье. Тем, реестровикам, кто сложил оружие, Потоцкий назначил в качестве старшего Ильяша Караимовича, а также сменил всю старшину, после чего двинулся на Лубны, где разгромил еще один казацкий отряд полковника Кизименко.
   Ушедшие на Левобережье казаки избрали гетманом Острянина, у которого поляки замучили отца. Острянин укрепился в Голтве и в битве 5-6 мая 1638 году разгромил польские войска, пытавшиеся взять казацкий лагерь приступом. Однако уже в следующем сражении под Жолниным (недалеко от Лубен) 13 июня казаки были разбиты. За эту неудачу Острянина сняли с гетманского поста и он, обидевшись, с частью соратников ушел в московские земли, где и поселился на Слободской Украине под Белгородом.
   Новый гетман Дмитрий Гуня отошел ближе к Запорожью и в урочище реки Старицы при впадении Сулы в Днепр занял оборону. Место для лагеря было выбрано удачно - на высотке между двух рек, а с третьей стороны к нему примыкали болото и луга. И воды, и травы для коней было довольно. Гуня укрепил старое городище, насыпал шанцы и это позволило ему в течение полутора месяцев ( июль- август) успешно обороняться от превосходящих его численностью польских войск. Казаки ожидали помощи из Запорожья, но шедший к ним полковник Филоненко попал в польскую засаду, потерял обоз и прорвался к Гуне лишь с малым числом людей. В таких условиях дальнейшее сопротивление стало бесполезным. Казаки вступили с поляками в переговоры. Самому Гуне с частью войска удалось уйти на Дон и, по некоторым сведениям, позднее он вместе с донскими казаками принимал участие в обороне Азова.
   Поражение восстаний Павлюка, Острянина и Гуни имели для казаков самые печальные, точнее сказать катастрофические, последствия. Как и по результатам восстания Трясило, в этот раз также за грехи запорожцев расплатились реестровые казаки, большая часть которых участия в этих восстаниях не принимала вовсе. Поздней осенью 1638 года им было приказано прибыть на Маслов Став ( Брод), где у реестровиков ежегодно собиралась рада, в том числе для выборов гетмана и старшины. Там им было объявлено о том, что все "привилегии и свободы", дарованные казакам польским правительством ликвидируются ( так называемая Ординация 1638 года). Казаки передали польским комиссарам все клейноды: хоругви и бунчуки, гетманскую булаву и перначи полковников, а также артиллерию. Реестр сократился до 6000 человек, во главе войска стал назначенный польским правительством комиссар Петр Комаровский. Казакам запретили также выбирать полковников и другую старшину, руководить ими с этого времени стали польские офицеры. Особо было оговорено, что в реестр могут быть включены только те, кто не принимали участие в восстаниях. Рядом с самой Сечью, на острове Малая Хортица, где когда-то возвел свои первые фортификационные сооружения Байда Вишневецкий, был расквартирован сильный польский гарнизон. Затем все казацкое оружие вместе с войсковыми клейнодами было сложено к ногам польских комиссаров, а казаков заставили вновь присягнуть на верность Речи Посполитой. Слушая приговор сейма многие заслуженные, поседевшие в боях ветераны-казаки не могли сдержать скупую мужскую слезу. Всем было понятно, что победивший враг торжествует окончательную победу и казачеству оглашается смертный приговор. Угрюмо опустив голову, этот приговор слушал в глубоком молчании и бывший войсковой писарь, пониженный в должности до чигиринского сотника, Зиновий Богдан Хмельницкий.
  
   Часть третья. Войны гетмана Хмельницкого.
  
   Чигиринский сотник Зиновий Богдан Михайлович Хмельницкий.
  
   Есть люди, чья жизнь и деятельность оказывают прямое воздействие на ход истории, изменяя закономерное течение естественных процессов, происходящих в современном им обществе. Эти люди по сути своей являются творцами исторических событий, которые без их участия никогда бы не произошли. Их поступки формируют новую историческую реальность, изменяя судьбы не только сотен тысяч и миллионов людей, но и целых государств. Они как бы создают новую колею на пути поступательного движения истории, по которой ход исторического развития следует по инерции даже спустя столетия после их ухода из жизни. Биографии некоторых их этих людей нам хорошо известны от их рождения и до смерти, о других мы знаем меньше, но есть немало и таких, о жизненном пути которых сохранились известия уже в зрелые годы, а вот об их детстве, отрочестве, юности исторические хроники умалчивают. Порой не известно даже, где и когда эти люди родились, кем были их родители, как проходили их детские годы. Где нет точных знаний о каких-либо событиях, там всегда находится место для всевозможных мифов, легенд, передающихся из поколения в поколение, поэтому серьезные историки либо предпочитают о них умалчивать, либо же излагают свое повествование скупо и осторожно.
   Без упоминания о Великом запорожском гетмане Зиновии -Богдане Михайловиче Хмельницком не может обойтись ни один учебник истории для средней школы, однако глубоких исторических исследований, посвященных этому знаменитому государственному деятелю и полководцу, до обидного мало. В литературе образ Хмельницкого первым попытался раскрыть Генрик Сенкевич, однако его роман "Огнем и мечом" был встречен неоднозначно русской литературной общественностью. Л.Н. Толстой отозвался о романе резко и нелицеприятно, а М.Старицкий в противовес Сенкевичу создал свою трилогию о Богдане Хмельницком, в которой изобразил не только его самого, но и современное ему казачество, рыцарями без страха и упрека, защитниками угнетенных народных масс и православной веры, надежными и преданными союзниками Московского государства. Уже в советский период на Украине вышла трилогия Ивана Ле "Богдан Хмельницкий" и роман Павла Загребельного "Я Богдан", однако эти произведения все же более художественные, чем исторические. Роман Натана Рыбака "Переяславская Рада" посвящен событиям, имевшим место в последние годы жизни гетмана и автор не ставил своей задачей глубокое раскрытие его образа.
   Имеющиеся исторические исследования, посвященные казацким восстаниям на Украине в первой половине ХУ11 века и войне запорожских казаков и русского народа Украины под руководством Хмельницкого против Речи Посполитой, о детстве, юности и молодых годах будущего казацкого гетмана сообщают очень скупо.
   Время его рождения точно не известно, хотя все исследователи едины во мнении, что он родился в середине 90-х годов шестнадцатого столетия. Правда, "БСЭ" ( том 28 стр.320,1978 год) прямо датирует это событие 1695 годом, однако на чем основано такое утверждение не совсем понятно. "История украинского войска" издания Ивана Тиктора ( г.Львов,1938 г) также сообщает, что в 1620 году ему было 25 лет. Место рождения Хмельницкого неизвестно. Существует мнение, что он родился в Субботове, но это маловероятно. Скорее всего, как об этом сообщает БСЭ, местом его рождения был Чигирин. Отец его, Михаил Хмельницкий, был мелким шляхтичем, якобы герба "Абданк", ведущим свой род из шляхты люблинского воеводства, однако в реестре этого герба он не числится. С этим в целом, согласно большинство исследователей, однако род его занятий на момент рождения Богдана не известен. Все сходятся во мнении, что Михаил погиб в битве под Цецорой, но, где и у кого он служил в 1695 году, чем занимался в это время, сведений не имеется. Сомнительно, однако, чтобы он в это время имел отношение к казачеству, так как именно тогда, после восстания Наливайко казацкий реестр был распущен, а казаки объявлены банитами. В Большой русской биографической энциклопедии (электронная версия) в статье о Богдане Хмельницком сообщается, что отец его был сотником реестрового казацкого войска. Но в таком случае это могло быть только до 1596 года. В дальнейшем, по мнению автора этой статьи, Михаил Хмельницкий служил писарем у гетмана Жолкевского. Такое мнение представляется обоснованным, так как позволяет понять, почему отец и сын Хмельницкие оказались участниками битвы при Цецоре.Шемберг- участник этого сражения,упоминал о некоем Хмельницком, командовавшим отрядом волонтеров. Можно предположить, что отец Хмельницкого, если даже и был из русских шляхтичей, то, вероятно, принял католичество, о чем свидетельствует и второе имя Зиновия- Богдан. У католиков второе имя дается при конфирмации, по достижению 14 лет. Надо полагать, что по достижению именно этого возраста он и получал образование в школе иезуитов во Львове, куда православный вряд ли мог быть принят в самое время всесилия униатов.
   Н.И. Костомаров сообщает, что отец Богдана получил в качестве имения хутор Субботов за верную службу у чигиринского старосты пана Даниловича и это подтверждает мысль о том, что Михаил Хмельницкий был добропорядочным католиком и мог до 1596 года служить сотником в реестровом казацком полку или позднее в надворной казацкой хоругви старосты. Второе имя самого Зиновия Хмельницкого прямо указывает на его католическое происхождение, хотя бы потому, что ни один из его трех сыновей, православной веры, второго имени не имел.
   Зиновий Богдан Хмельницкий получил превосходное по тем временам образование в коллегии иезуитов ( согласно БСЭ- во Львове, по данным Энциклопедического Словаря Брокгауза и Эфрона, а также Н.И. Костомарова - в Ярославле Галицком), прекрасно владел латинским и греческим языками, знал латинскую и греческую литературу. Согласно Энциклопедическому Словарю Брокгауза и Эфрона, до поступления в коллегию иезуитов он первоначальное образование получил в Киево- Братской школе, но достоверность этих сведений вызывает сомнение, если учесть, что Братский монастырь был сооружен Сагайдачным только в начале 1620-х годов. Возможно, конечно, речь идет о киевской школе при братстве Богоявленской церкви, которая была основана еще в 1594 году и сгорела во время пожара в 1614 году. Если Богдан действительно обучался в этой школе, то должен был хорошо знать латинский язык, диалектику и риторику, но эти же науки, по-видимому, преподавались и у иезуитов. Чем занимался Зиновий до польско-турецкой войны 1620-1621 г.г. не известно. Время вступления его в казацкое войско также датируется по-разному. Согласно одной версии (Энциклопедический Словарь Брокгауза и Эфрона) это произошло еще до Цецорской битвы, по другой ( БСЭ) он вступил в реестровое казачье войско после освобождения из плена, то есть, не ранее 1623 года. "История руссов", изданная в 1846 году в университетской типографии в г.Москве, а также "Энциклопедия казачества" излагают свою версию родословной гетмана, с которой совершенно не согласуются сведения других историков.
   Причины таких противоречий, встречающихся у вышеперечисленных авторов становятся легко объяснимы, если учесть, что в той или иной мере все они базируются на трех первоисточниках: летописи "Самовидец", неизвестный автор которой являлся свидетелем событий 1648-1670 годов, "Лiтописi" Самуила Величко, датированном 1700 годом и записками Грабянки, составленными в 20-х годах ХV111 века. Эти источники сообщают о событиях, случившихся с Богданом Хмельницким до 1648 года диаметрально противоположные сведения, почерпнутые из устных преданий или сочинений польских историков того времени, а последующие исследователи просто вынуждены придерживаться той версии, которая кому больше нравилась.
   Суммируя те скудные и противоречивые факты, которые сообщают историки о юности Богдана и, сопоставляя их с реальными историческими событиями и реалиями того времени можно сделать несколько выводов, которые трудно оспривать.
   Во-первых, Хмельницкий действительно родился в 1595 году ( или близко этой даты), вероятнее всего, в Чигирине, возможно в семье мелкого польского шляхтича выходца из Люблинского воеводства ( точнее из местечка Хмельник). Достойно удивления утверждение некоторых современных украинских исследователейй, которые называют даже точную дату его рождения - 1 ( или 27?) декабря, чего не могли установить все предыдущие историки за 300 лет. Крещен был Зиновий по католическому обряду, и к православию обратился, по-видимому, не ранее 1623 года. Если его мать была действительно дочерью гетмана Богдана, то речь может идти лишь о Богдане Микошинском, который именовал себя гетманом запорожским в 1586 г. Менее вероятно, чтобы это был князь Богдан Ружинский, или Богданко, запорожский гетман в 1575-76 годах (а согласно Э.Ляссоте и в 1594 г), хотя некоторые авторы допускают и такую вероятность, полагая, что род Хмельницких происходит от молдавских бояр. Известен также запорожский гетман Федор Богданов, осадивший в 1575 году Кафу и освободивший много пленных, но вряд ли речь может идти о нем. Сообщение "Истории руссов" о том, что матерью Хмельницкого была дочь некоего Венжика Хмельницкого - запорожского гетмана времен Лободы и Наливайко, не более чем вымысел, так как о существовании такого гетмана именно в это время ничего не известно. Справедливости ради нужно отметить, что о Венжике Хмельницком упоминается в малороссийских летописях, но относится это к 1530-м годам, когда, как таковых, гетманов у казаков еще не было. Возможно, речь идет о предводителе какой-то казацкой ватаги, но по возрасту он никак не мог быть тестем Михаила Хмельницкого. Нельзя не упомянуть также, что и Юрий Хмельницкий в бытность свою гетманом в 80-х годах ХУ11 века официально подписывался "Гедеон- Георгий -Венжик Хмельницкий".
   Во-вторых, не вызывает сомнения, что Хмельницкий получил образование, именно у иезуитов, блестящее по тем временам. На вопрос о том , в какое время это произошло, достоверного ответа нет, хотя , скорее всего между 1610 и 1615 годами.
   Чем занимался Богдан в возрасте от 20 до 25 лет? Об этом можно лишь догадываться, но понятно, что молодой, энергичный, прекрасно образованный юноша, не мог находиться в стороне от основных событий того времени. Хмельницкий вошел в историю, не только как талантливый военачальник, но и отважный воин, следовательно, его военное образование не уступало тому, которое он получил в коллегии иезуитов. Где же он мог учиться военному делу, если в то время еще и в казаках не значился?
   Об участии его в московском походе сведений не имеется, однако Богдану в это время исполнилось, по меньшей мере, 23 года, возраст, когда все шляхтичи уже давно постигали воинское искусство. Хмельницкий, судя по всему, также рано встал на военную стезю и поэтому вполне мог примкнуть к походу королевича Владислава.
   Как он оказался в войске великого коронного гетмана Жолкевского, который осенью 1620 года двинулся в Румынию на помощь молдавскому господарю Грациану против турок также не вполне ясно. Известно, что казаки гетмана Сагайдачного в этом походе не участвовали, а сам Жолкевский, рассчитывая на содействие Грациана, двинулся против турок всего с 8400 солдат, имевшихся в его распоряжении. В их числе были отец и сын Хмельницкие. Если Михаил Хмельницкий не был писарем у Жолкевского, а являлся казацким сотником, то, следовательно, он служил в казацкой хоругви самого гетмана, либо Стефана Хмелецкого, или другого польского магната, находившегося при гетмане. Возможно, конечно, что в этом походе он возглавлял несколько сотен "охотников" ( то есть волонтеров) из числа казаков, которые действовали отдельным воинским подразделением, как об этом упоминает " История украинского войска", хотя, если верить ранним малороссийским летописям, на самом деле Михаил Хмельницкий в то время служил писарем по сбору податей в Чигирине.
   Известно, что Грациан привел на помощь Жолкевскому всего 600 всадников вместо обещанных 6000, в то время как Искандер-паша располагал армией из 10 000 турецких солдат и 25 000 татарской конницы. Тем не менее, 20 сентября Жолкевский у деревни Цецора вблизи города Яссы, что на Пруте, вступил в сражение с превосходящими силами противника. Потерпев неудачу в этой битве, польские военачальники на военном совете приняли решение отступать ввиду численного превосходства неприятеля. Часть войска во главе с Хмелецким бежала, и у гетмана осталось всего 4300 человек. С этими ничтожными силами он начал геройское отступление, форсируя речки, преодолевая горы и стремясь добраться до польской границы. Оставалось всего несколько верст до Могилева (на Днестре), где проходила граница Польши с Турцией, когда 6 октября в польском лагере по какому-то поводу произошло волнение, как бы сейчас сказали, "начались внутренние разборки". Этим воспользовались турки, ударили на поляков, многих убили, а еще больше захватили в плен. В этом сражении пал геройской смертью и коронный гетман Жолкевский. Когда именно погиб отец Хмельницкого, а сам Богдан был взят в плен - 20 сентября или 6 октября, точно не известно.
   История освобождения Богдана из плена темна и туманна. По одной версии его выкупили запорожцы, по другой, он был освобожден после заключения мира между Турцией и Польшей. Версия "Истории руссов" о том, что его выкупил лично король Сигизмунд 111, выглядит слишком фантастической, чтобы рассматривать ее всерьез. Однако, нельзя не признать, что и первые две версии вряд ли соответствуют действительности. Запорожские казаки действительно нередко выкупали пленных, для чего у них, существовал, выражаясь современным термином, своеобразный "общак". Но на эти деньги выкупались не все пленные, а прежде всего казаки, оказавшиеся в плену в результате неудачных морских походов, нападений на татарские ( турецкие ) улусы или при отражении татарских набегов на украинные поселения. Такие казаки были заслуженными товарищами, хорошо известными на Сечи, они пользовались авторитетом у старшины, прославили свои имена в боях и в походах. Трудно поверить, что Богдан Хмельницкий мог относиться в то время к числу таких заслуженных запорожцев, если в Цецорской битве был обыкновенным волонтером, то есть официально не числился ни в какой хоругви, а воевал за свой счет, не получая даже жалованья. Возможно, конечно, что кто-то из влиятельных запорожских начальников являлся другом его отца и содействовал в освобождении Богдана в числе других казаков, но каких-либо сведений об этом не имеется. Кроме того, если верить историкам, в плену он пробыл два года, то есть возвратился на Украину в конце 1622 года, когда, действительно, после битвы при Хотине между Польшей и Турцией было заключено перемирие. Но как уже отмечалось выше, запорожцы не признавали условия заключенного без их участия мирного договора и фактически находились в состоянии войны с Турцией, поэтому сомнительно, чтобы в это время они занимались выкупом пленных.
   Неправдоподобной выглядит и версия, согласно которой, его просто отпустили из плена в связи с заключением мира между Польшей и Турцией. Известно, что ни татары, ни турки без выкупа никого из пленных не возвращали, тем более, что даже при выплате выкупа процесс освобождения пленников был довольно длительным. Представляется, что Хмельницкий был выкуплен из плена, но не королем или запорожцами, а за счет своих собственных средств. Если действительно ко времени Цецорской битвы Михаил Хмельницкий уже владел местечком ( или хутором) Субботовым, то он был по меркам того времени, достаточно зажиточным человеком. Известно, что у Богдана не было родных сестер и братьев (Яненко-Хмельницкий, по-видимому, был его двоюродным племянником), поэтому, унаследовав имение отца, он имел полную возможность освободиться из плена за счет своих собственных средств.
   Чем занимался Богдан в плену? Достоверно известно лишь, что он за время плена выучил татарский и турецкий языки, но ничего более о роде его занятий за эти два года источники не сообщают. Существуют намеки на то, что он мог принять магометанскую веру, но достоверных данных об этом не имеется. Анализируя последующую деятельность и поступки будущего малороссийского гетмана, который в совершенстве освоил науку иезуитов и всегда руководствовался принципом Игнатия Лойолы: "Цель оправдывает средства", вполне можно допустить, что это имело место в действительности. Турки и татары, при их достаточной веротерпимости, к принявшим ислам относились совершенно по иному, чем к представителям других вероисповеданий. Переход в магометанство открывал для предприимчивого человека большие возможности и, прежде всего, предоставлял максимум свободы, тем более, что вопреки распространенному мнению, это не требовало обязательного и немедленного обрезания. Известно, что в те суровые времена некоторые христиане принимали ислам, а затем по возвращению на родину, вновь становились добрыми католиками или православными. Так же поступали и татары, принимая в плену христианство, и даже вступая в ряды запорожцев.
   По возвращению из плена Богдан, видимо, занялся приведением в порядок своего хуторского хозяйства, обустройством усадьбы и другими делами личного характера. Надо полагать, что в восстании Жмайла он участия не принимал и в казацкий реестр был вписан не ранее 1625 года при Михаиле Дорошенко, который носил официальный титул " старшего войска его королевской милости запорожского".
   Возникает вопрос: почему в самом расцвете лет, имея блестящее образование и являясь шляхтичем, Хмельницкий пошел на службу не в королевские войска, а записался в казацкий реестр? Представляется, что для этого у него было несколько причин. Прежде всего, после смерти отца он остался единственным обладателем подаренных Михаилу Хмельницкому земель и вольно или невольно вынужден был значительную часть времени уделять управлению своим хозяйством. Хутор его находился на расстоянии восьми верст от Чигирина на реке Тясмин в непосредственной близости от Дикого поля, откуда можно было постоянно ждать появления ордынцев или какой- нибудь разбойной ватаги. Вопросы обеспечения безопасности своего имущества требовали присутствия хозяина в своем имении, а на королевской службе в хоругвях коронного или польного гетманов это было проблематично. Служба же в казацком реестре, где он числился обыкновенным городовым казаком чигиринской сотни, позволяла ему располагать своим временем, как ему было угодно. Выше уже отмечалось, что Дорошенко, опасаясь возрастания роли Запорожской Сечи в это время сам возглавлял походы запорожцев против турок и татар, привлекая для этой цели и реестровиков. Хмельницкий участвовал в этих походах и приобрел такой авторитет среди, как реестровиков, так и запорожских казаков, что есть сведения, будто в 1629 году он в качестве наказного гетмана сам возглавил один из морских походов на Константинополь и стал своим человеком в Запорожской Сечи.
   Основной же причиной того, что Богдан Хмельницкий связал свою судьбу с казаками, являлась, по-видимому, трезвая оценка реальной социально - политической ситуации, сложившейся в то время в Малороссии. На службе у поляков при всей его образованности и коммуникабельности он, являясь православным, выдвинуться не мог. В глазах любого польского вельможи он выглядел "схизматом" со всеми вытекающими отсюда последствиями. Среди казаков же с его острым умом, прирожденной хитростью и великолепным образованием ему нетрудно было приобрести и авторитет, и уважение.
  Женился Богдан довольно поздно, в возрасте примерно 34-35 лет, вскоре после возвращения из похода на Константинополь. Женой его стала дочь одного из заслуженных казаков, Семена Сомка - Ганна. В восстании Тараса Трясило Хмельницкий участия не принимал и примерно в это же время (1630-1631 годы) возглавил чигиринскую казачью сотню. В 1632 году у него родился старший сын Тимофей, но почему-то не в Чигирине или Субботове, а в Каменце ( Подольском), возможно, в это время жена его находилась у родителей. Летом 1633 года Хмельницкий со своей сотней участвует в сражениях под Смоленском, где за проявленные отвагу и мужество награждается королем Владиславом 1V золотой саблей.Впрочем, никакого официального подтверждения этим сведениям нет. По-видимому, тогда же ( или по некоторым источникам в 1637 году) у него рождается второй сын-Андрей. Усердие чигиринского сотника в смоленском походе польским правительством оценено по достоинству и вот он уже становится войсковым писарем реестрового войска. Должность эта по рангу очень высокая, так как через писаря осуществлялись все контакты с королем и правительством, а также и, при необходимости, с другими государствами. Несмотря на то, что в восстаниях 1634-1638 годов имя Хмельницкого, как и подавляющего большинства реестровиков, не встречается, Ординация 1638 года коснулась и его - он понижен в должности и вновь становится чигиринским сотником.
   В последующее десятилетие гонения на казаков усилилось. Хотя реестр сокращен не был, однако вся старшина стала назначаться только из людей шляхетского звания. Старшим реестрового войска был назначен комиссар Петр Комаровский. С целью пресечения побегов за пороги вновь был восстановлен Кодак. Н.Н. Костомаров сообщает, что после его восстановления Конецпольский созвал казацкую старшину и поехал осматривать эту неприступную крепость. Во время осмотра он обратился к казакам с вопросом : " Как вам кажется Кодак?", на что получил ответ Хмельницкого на латинском языке: "Что человеческими руками создается, то человеческими руками и разрушается".
   Мятежи и восстания 1630-х годов привели поляков к убеждению, что по отношению к казакам и русскому населению Южной Руси в целом нужно применять самые строгие меры. Уже Потоцкий после подавления восстания Павлюка всю дорогу от Днепра до Нежина уставил сотнями посаженных на кол мятежников, как некогда поступил Марк Лициней Красс с рабами, после поражения восстания Спартака, распяв их на крестах. В дальнейшем подобным образом поляки расправлялись с хлопами за одну лишь попытку неповиновения. Малороссийкий летописец сообщает: "С этого времени всякую свободу у казаков отняли, церкви и обряды церковные жидам запродали. Ляхи детей в котлах варили, женщинам выдавливали груди деревом и творили иные неисповедимые мучительства". Тем не менее, русские люди не склонили головы перед угнетателями и, например, на угрозы Потоцкого отвечали, что если он хочет казнить виновных, то должен посадить на кол всю правую и левую половину Днепра. Крайне ухудшилось и положение реестровых казаков. Они практически превратились в холопов и должны были отрабатывать панщину на своих начальников шляхетского звания. В таких условиях любая попытка поднять восстание против поляков была равносильна самоубийству.
   Присмирело даже Запорожье. "История руссов", исходя из южнорусских летописей, упоминает, что в 1639 году запорожцы и реестровики собравшись вместе, тайно от поляков выбрали в гетманы Полторакожуха, а позднее Кулака, но если это и правда, то серьезных последствий данное обстоятельство не имело. С.М. Соловьев приводит свидетельство польского летописца о том, что в 1640 году в феврале месяце ".. татары крымские всю страну около Переяславля, Корсуня и обширные имения князей Вишневецких вдоль и поперек опустошили, людей и скот забравши. И возвратились домой, потому что казацкой стражи более не было. Такую выгоду получила республика от уничтожения казаков, а все от того, что старосты и паны в Украйне хотели увеличить свои доходы, жидов всюду ввели, все в аренду отдали, даже церкви, ключи от которых у жидов были...".
   В начале 40-х годов ХУ11 века известна лишь одна попытка запорожцев во главе с кошевым Линчаем выступить против панов, но о подробностях этих событий достоверных источников не имеется. Выступление это было быстро подавлено с участием реестровых казаков. Есть смутные сведения, что к этому был причастен и Хмельницкий, в связи с чем, низовики в последующем относились к нему с недоверием.
   Объективности ради, стоит отметить, что непосредственно король и правительство канцлера Оссолинского не являлись инициаторами гонений на казаков и православную веру. Еще в феврале 1633 года при избрании Владислава на польский престол реестровые казаки подали за него свой голос, а сам он предпринимал попытки примирить православие с католичеством, но это ни к чему не привело. Даже в 1638 году польское правительство предписывало Потоцкому возвратить казакам лично принадлежавшие им земельные наделы, но коронный гетман этого распоряжения не выполнил. Празднуя свою победу над восставшими, польские паны на Украине своевольничали, кто как мог, не ставя ни во что даже и центральную власть. Несмотря на то, что еще в 1633 году правительство создало специальную комиссию во главе с подкоморием черниговским Адамом Киселем для разбирательства казацких жалоб, фактически все обращения казаков оставались без реагирования. Сам король Владислав 1У ясно осознавал свое бессилие каким-либо образом воздействовать на магнатов, которые чувствовали себя в своих владениях независимыми повелителями, распоряжающимися по своему усмотрению жизнью и смертью подданных.
   Чигиринский сотник Зиновий Богдан Хмельницкий в эти смутные времена целиком был поглощен военными заботами и вместе со своей сотней фактически выполнял функции пограничной стражи. В 1641 году у него рождается третий сын - печально знаменитый Юрий, но спустя непродолжительное время умирает жена. Конечно, за детьми и по хозяйству у него было кому ухаживать, так как он являлся далеко не бедным человеком. С.М. Соловьев сообщает, что к Субботову примыкало несколько слобод, а на гумне было до 400 копен хлеба. Как сотник, он имел слуг ( джур) из числа подростков, готовившихся для поступления в казаки, охрану, служанок. Однако, являясь казаком, он в глазах польской шляхты выглядел человеком второго сорта, хотя пользовался уважением и авторитетом у коронного и польного гетманов.
   Помышлял ли Хмельницкий в начале 1640-х годов о восстании против панов? Известные нам факты его жизненного пути не позволяют сделать такой вывод. Конечно, исповедуя православие и проживая в тесной близости с простыми людьми, он не мог не испытывать чувства внутреннего протеста против творимых поляками бесчинств, однако, лично его усиление польского гнета едва ли могло коснуться. По отношению к Речи Посполитой он сохранял полную лояльность, не раз проливал кровь за Республику, имел заслуги перед Короной. Понижение его в должности до чигиринского сотника, не было связано с какими-то его личными провинностями перед польским правительством, а явилось следствием общего изменения структуры казацкого реестра, в котором с 1638 года должность войскового писаря, если и сохранилась, то потеряла свое былое значение. С другой стороны, должность сотника реестровых казаков, да еще на самой границе польского государства свидетельствовала о доверии к Хмельницкому со стороны правительства, тем более, что понятие "сотня" являлось довольно условным и при необходимости он мог командовать гораздо большим количеством казаков. По меркам того времени он относился к числу достаточно богатых людей ( как бы сейчас сказали - к среднему классу), а образованностью и умом мог соперничать с самыми талантливыми государственными деятелями современной ему Польши. Другими словами, Хмельницкого его социальное положение вполне устраивало, и личных причин для конфронтации с Короной у него не было. У него была большая семья: помимо трех сыновей еще и дочери Стефанида (Елена) и Екатерина, которых надо было еще воспитывать без жены.
   Не следует забывать также, что он обладал большим военным опытом и не мог не понимать, что у казаков нет прежней мощи и любое их выступление против Польши будет жестоко подавлено. Наконец, он сам был представителем той же шляхты, только более мелкой, чем Конецпольский, Вишневецкий или Потоцкий и существующее положение дел его в целом устраивало, хотя в душе своей он не мог не понимать, что по своим качествам заслуживает большего. Представляется, что именно это тщательно скрываемое честолюбие и явилось одной из причин, почему он стал одним из главных действующих лиц интриги варшавского королевского двора, следствием которой, в конечном итоге, явилось восстание запорожских казаков против поляков в 1648 году.
   Выше уже отмечалось, что Владислав 1У по своим личным качествам был неплохим человеком, но весьма посредственным королем. Польские вельможи при его правлении практически перестали признавать приоритет королевской власти, сейм контролировал все действия и поступки короля, пресекая любую его попытку упрочить свое положение. Понятно, что Владислава 1У такое положение дел не устраивало, но и на открытую конфронтацию с вельможами он не отваживался. Лишь в последние годы своей жизни, после вступления во второй брак с Марией Гонзаго, отличавшейся амбициозностью и склонностью к интригам, король попытался упрочить королевскую власть и несколько ограничить своеволие магнатов. В этом он нашел понимание коронного канцлера Юрия Оссолинского и некоторых разделявших его взгляды сановников из ближайшего окружения, как, например, коронного подканцлера Радзеевского. Понимая, что в условиях существовавшего в то время мира с сопредельными государствами ( Россией, Швецией и Турцией) польские вельможи ни на какое ограничение их прав не согласятся, Владислав со своим окружением разработал план вовлечения Польши в войну с Турцией. Основная роль в его осуществлении отводилась казакам ( как реестровым, так и запорожцам), которые, по замыслу, должны были выйти на чайках в море и нанести удар по турецким владениям. Ответным шагом Турции закономерно должно было явиться объявление войны Польше и король, таким образом, становился верховным главнокомандующим, слово которого в военное время являлось законом для всех, в том числе, и для высшей шляхты. По существу этот замысел содержал состав государственной измены и в него, в качестве основного исполнителя, был втянут и Богдан Хмельницкий.
   По одной из версий,известной исключительно со слоы Хмельницкого, в конце 1644 года или в самом начале 1645 года в обстановке строгой секретности он был вызван в Варшаву, откуда убыл во Францию, где вел переговоры с французским посланником графом де Брежи о посылке во Францию корпуса казаков в качестве волонтеров на помощь принцу Конде. Переговоры прошли успешно и в 1646 году 2400 казаков -волонтеров участвовали при взятии Дюнкерка у испанцев. Не исключено, что сопроводил их к месту назначения также Хмельницкий. Как обычно и бывает, чем дольше мы отстоим от тех или иных событий, тем более фантастическими подробностями обрастают сведения о них. Так, хотя летописи очень глухо упоминают об этом событии, сегодня можно встретить утверждения о том, что во главе казацкого корпуса стояли полковнии Иван Серко и Иван Золотаренко, что казаки получали жалованье 12 талеров и внесли решающий вклад в дело взятия Дюнкерка. Это выдумка от начала до конца,так как Пьер Шевалье пишет в мемуарах, что этих волонтеров подбирал он сам из числа польских солдат и отправлял их во Францию.
   Но как бы то ни было,но королем была предпринята попытка к восстановлению казацких вольностей, в частности, реестровикам были назначены некоторые руководители не из польской шляхты, а из их собственной среды. Старшим войска опять стал Ильяш Караимович, одним из полковников или есаулов был назначен Иван Барабаш ( скорее всего Черкасского полка, так как Корсунским и Чигиринским командовали с 1643 года соответственно Михаил Кречовский и Станислав Кричевский), по некоторым данным и Хмельницкий был восстановлен в должности войскового писаря. Одновременно с этим в 1645 году король соглашается с предложением прибывшего в Варшаву венецианского посланника Тьеполо вступить с Венецией в союз против турок. Тьеполо также в качестве основного условия настаивал на участии казаков в морских походах против Османской империи. В начале 1646 года договор с Венецией был подписан и Тьеполо передал королю 20 000 талеров на постройку казацких челнов. К идее войны с Турцией благосклонно отнесся и Ватикан, в чем, по-видимому, содействовал брат короля католический кардинал Ян Казимир. Вероятно, какие-то консультации подобного рода велись с господарями молдавским и валашским, семиградскими князьями и Москвой. Можно предположить, что Владислав, подобно Сагайдачному, стал разрабатывать план создания Священного союза против Оттоманской Порты.
   По слова Хмельницкого в рамках осуществления этого плана в начале 1646 года в Варшаву были вызваны руководители реестровых казаков: Караимович и Барабаш, Хмельницкий и сотник Максим Нестеренко. Король принял их лично, но в ночное время, в обстановке строгой секретности. Разговор прошел в теплой обстановке, Владислав был милостив и ласков, обещал увеличить казацкий реестр до 20 000 человек, помимо уже входящих в него, восстановить все привилегии, дал 6000 талеров на постройку чаек и обещал в течение 2-х лет выплатить еще столько же. Предполагалось, что вся подготовка к морскому походу должна быть закончена к началу 1648 года.
   Несмотря на принимаемые меры по сохранению тайны, замыслы короля, пусть и не в полной мере, но стали известны шляхте. Подготовку к такой широкомасштабной акции, как война с Турцией, долго держать в секрете было невозможно, тем более, что король выдал приповедные листы для вербовки войска за границей, и в Польшу стали прибывать немецкие ландскнехты, содержание которых оплачивалось за счет продажи королевой своих драгоценностей.. Шляхта забеспокоилась, встревожился сенат, и король вынужден был уже официально вынести вопрос о подготовке к войне с турками на обсуждение сейма. Как и следовало ожидать, и на предварительных сеймиках по воеводствам, и на вальном сейме в Варшаве в ноябре 1646 года шляхта единодушно высказалась против войны. Нехитрый замысел короля укрепить таким путем королевскую власть был разгадан, канцлера Оссолинского прямо называли предателем, но о переговорах короля с казацкой старшиной, по-видимому, в полной мере, известно не было.
   Барабаш, у которого хранились королевские бумаги на увеличение казацкого реестра и на постройку чаек, вероятно, с ведома Караимовича, Хмельницкого и Нестеренко, спрятал их подальше и объявлять о них ни войску, ни на Запорожье не стал.С большой долей вероятности можно предположить, что таких бкмаг вообще не было, а Хмельницкий выдумал эту историю по прибытию на Запорожье в конце 1647 или в самом начале 1648 годов О дальнейшем развитии событий источники сообщают по-разному, приведем все существующие точки зрения и пусть читатель сам выбирает ту, которая ему больше нравится .
   Согласно Н.И. Костомарову, "...Хмельницкий хитростью достал эти привилегии в свои руки. Рассказывают, что он пригласил в свой хутор Субботов казацкого старшого ( неизвестно, Караимовича или Барабаша) и, напоив его допьяна, взял у него шапку и платок и отправил слугу своего к жене старшого за привилегией. Признав вещи своего мужа, жена выдала важные бумаги. Вслед за тем с Хмельницким произошло событие, вероятно, имевшее связь с похищением привилегий. Его хутор Субботов ( в восьми верстах от Чигирина) был подарен его отцу прежним чигиринским старостой Даниловичем. В Чигирине был уже другой староста Александр Конецпольский ( сын коронного гетмана Станислава Конецпольского, умершего в середине 1640-х годов-прим. автора ), а у него подстаростою ( управителем) шляхтич Чаплинский. Последний выпросил себе у Конецпольского Субботово, так как у Хмельницкого не было документов на владение. Получивши согласие старосты Конецпольского, Чаплинский по польскому обычаю, сделал наезд на Субботово в то время, когда Хмельницкий был в отсутствии; и когда десятилетний мальчик, сын Хмельницкого, сказал ему что-то грубое, то он приказал его высечь. Слуги так немилосердно исполнили это приказание, что дитя умерло на другой день. По некоторым известиям, кроме того, Чаплинский обвенчался по уставу римско-католической церкви со второю женою Хмельницкого, которую Хмельницкий взял после смерти первой своей супруги Анны Сомко. Впрочем, это известие о жене может быть подвергнуто сомнению. Хмельницкий искал судом на Чаплинского, но не мог ничего сделать, потому что не имел письменных документов. В польском суде того времени трудно было тягаться казаку со шляхтичем, покровительствуемым важным паном.
  Тогда Хмельницкий собрал сходку из тридцати человек казаков и стал советоваться с ними, как бы воспользоваться привилегией, данной королем, восстановить силу казачества, возвратить свободу православной вере и оградить русский народ от своеволия польских панов. Один сотник, бывший на этой сходке ( Роман Пешта- прим. автора) , донес на Хмельницкого. Коронный гетман Потоцкий приказал арестовать Хмельницкого. Но переяславский полковник Кречовский ( здесь знаменитый истории явно ошибается, так как в то время ни один из двух Кречовских не был переяславским полковником- прим.автора), которому был отдан Хмельницкий под надзор, освободил арестованного. Хмельницкий верхом убежал степью в Запорожскую Сечь, которая была тогда на "Микитином Рогу". Этой же версии придерживается со ссылкой на Н.И. Костомарова, Энциклопедический Словарь Брокгауза и Эфрона.
   Авторы " Истории украинского войска" лаконично сообщают: "Богдан Хмельницкий прошел через то же, что и остальные казаки. Чигиринский подстароста Чаплинский взъелся на него, стал облагать его незаконными налогами, потом напал на его хутор, забрал урожай и скотину, и так избил его маленького сына, что мальчик умер. Хмельницкий, доведенный до отчаяния, стал сговариваться с другими казаками. За это его арестовали и только на поруки чигиринского полковника Кречовского выпустили из тюрьмы. Тогда Хмельницкий решился на восстание и в конце 1647 года вместе с сыном Тимошем и доверенными товарищами подался на Запорожье".
   Несколько иначе об этих событиях излагает С.М. Соловьев. По его версии при нападении на Субботов Хмельницкий присутствовал лично и Чаплинский заковал его вместе с остальными домашними в цепи. Далее, по словам знаменитого историка, он : "..самого Богдана держал четыре дня в тесном заключении и освободил только по просьбе жены своей. Богдан подал жалобу в суд; в отмщение за это Чаплинский приказал своей дворне схватить десятилетнего сына Хмельницкого и высечь плетьми среди базара; приказ был исполнен так хорошо, что мальчика чуть живого принесли домой и скоро после этого он умер. Зять Чаплинского клялся не раз пред казаками, что Хмельницкому не быть в живых. Поедет ли Богдан куда по делам службы, воротится домой, а на конюшне нет серого коня: взяли за поволовщину. Отправится он в поход против татар, сзади подъедут к нему и стукнут по голове так, что не быть бы живому, если б не защитил железный шлем, да и скажут, в оправдание, что приняли его за татарина ( сведения приведены по летописи Величко, изданной в Киеве в 1848 году- прим.автора ). Но частной вражды с Чаплинским было еще мало: свой казак донес польскому начальству на Хмельницкого, будто он замышляет старые казацкие проказы, хочет отправить на море вооруженные суда. Действительно, шел слух., что король Владислав, замышляя войну против турок, на которую не согласился однако сейм, прислал казакам позволение готовить суда для выхода в море и прислал даже деньги на постройку судов. В Варшаве рассказывали московскому гонцу Кунакову, что зимою 1646 года Хмельницкий с десятью товарищами приезжал в Варшаву в челобитчиках от всего Войска Запорожского, бил челом королю Владиславу на обидчиков своих и жидов в их налогах. Владислав король гнев держал на сенаторов и на всю Речь Посполитую за то, что не дали ему воли вести войну с турками и собранное для этой войны немецкое войско приговорили на сейме распустить, а немцам он давал деньги из приданого жены своей. Так, призвавши Богдана Хмельницкого и черкас - челобитчиков, Владислав говорил им, что сенаторы его вдались в свою волю, панства его опустошают, а его мало слушают; написав саблю король дал Богдану Хмельницкому и сказал:" Вот тебе королевский знак: есть у вас при боках сабли , так обидчикам и разорителям не поддавайтесь и кривды свои мстите саблями; как время придет, будьте на поганцев и на моих непослушников во всей моей воле". И пожаловал Владислав Богдана Хмельницкого атаманством и отпустил его и всех челобитчиков, одаривши их сукнами и адамашками. Осенью 1647 года замыслил король Владислав войну вести с турецким султаном, пожаловал Богдана Хмельницкого гетманством запорожским, послал ему свое жалованье и вперед обещал прислать на жалованье черкасам и на челновое дело 170 000 злотых польских к лету 1648 года. Богдан обещал королю за эти деньги изготовить за полгода Запорожского войска и с вольными 12 000 да к морскому ходу сто челнов. Узнавши об этом ( после доноса -прим. мое) , Конецпольский замыслил Богдана убить и послал звать его к себе на банкет, но Хмельницкий , зная умысел, на банкет не поехал. Тогда Конецпольский послал 20 человек людей своих взять Богдана силою, но Хмельницкий вступил в битву с этими посланными у себя на дворе, убил 5 человек, а 15 убежало, тогда как с Хмельницким на дворе было только четыре человека. После этого Хмельницкий тотчас же побежал на Запорожье".
   "История руссов" предлагает свою версию этих же событий, которая в части похищения королевских бумаг у Барабаша совпадает с версией Н.И. Костомарова, но относительно предшествующих событий содержит явный вымысел, ввиду чего здесь и не приводится.
   Сопоставление всех приведенных выше источников позволяет придти к выводу о том, что гонения на Богдана Хмельницкого начались именно из-за того, что он оказался втянутым в королевскую интригу с развязыванием войны с Турцией. После разоблачения короля об активной роли Хмельницкого в осуществлении его планов стало постепенно известно довольно широкому кругу людей, в том числе и коронному хорунжему Александру Конецпольскому, который именно поэтому не стал препятствовать Чаплинскому в его попытке отобрать у Богдана его имение. Надо полагать, убийство сына, разорение хутора переполнило у Богдана чашу терпения и он вплотную занялся подготовкой к одновременному восстанию всех шести реестровых полков. Похищение королевских привилегий, данных королем Владиславом запорожскому войску, создавало возможность представить дело таким образом, что казаки, выступая против панов, лишь выполняют королевскую волю, а с другой стороны позволяло дискредитировать в глазах казацкой черни Барабаша и других руководителей реестровиков, утаивших такой важный документ.
  
   Запорожский гетман Богдан Хмельницкий.
  
  
   Поздней декабрьской ночью середины 1647 года случайный путник, окажись он на пути из Запорожья в Чигирин, мог бы встретить группу всадников, судя по одежде, реестровых казаков, уносящихся стремительным аллюром в глубь Дикого Поля. Опасаясь погони, всадники останавливались лишь для того, чтобы накормить усталых лошадей и дать им краткий отдых, затем снова седлали коней и продолжали скачку. Только удалившись от Чигирина на несколько десятков верст, казаки позволили себе первую продолжительную остановку, чтобы дать более длительный отдых и себе, и измученным животным. Кем были эти люди, куда они стремились и от кого убегали? Их было немного, не более двух десятков, в том числе юноша, а точнее подросток, лет шестнадцати от роду. Лицо его, которое и так нельзя было назвать красивым, еще более портило постоянное хмурое выражение и мрачный взгляд из-под насупленных бровей. Среди остальных казаков выделялся человек лет пятидесяти на вид, крупного телосложения, с властным выражением на довольно красивом и волевом, но уже несколько обрюзгшем, лице. Черты его дышали отвагой и неукротимой энергией, а в глубине глубоких черных глаз пряталась постоянная хитринка. Одет он был по казацкой моде, но несколько богаче остальных, его спутники обращались к нему не иначе как "батько". Любой житель Чигирина опознал бы в нем казацкого сотника Зиновия Богдана Хмельницкого.
  Из остальных спутников Богдана выделялся широкоплечий казак Иван Ганжа, черноволосый и широкоскулый с несколько выдающимися лопатообразными зубами, судя по всему, выходец из молдаван. Ганжа был старинный приятель Хмельницкого, деливший с ним тяготы военной службы и веселые застолья, одновременно и самый близкий друг, и преданный слуга, и "дядька" его старшего сына Тимоша. В боях и походах они не раз выручали друг друга и спасали от верной смерти.
   Остальные казаки, спутники Хмельницкого, его сына Тимоша и Ганжи, были самые надежные и верные люди из чигиринской сотни, которым Богдан мог довериться и которые готовы были отдать жизнь за своего "батька", которому были беззаветно преданы.
  Выше уже подробно описывалось, как и по какой причине Хмельницкий из верноподданного слуги Речи Посполитой превратился в объявленного вне закона банита, изгнанника, за голову которого ставший после смерти Станислава Конецпольского коронным гетманом Николай Потоцкий назначил крупную награду. Сейчас, сидя в степи у догорающего костра, когда спутники его спали крепким сном смертельно уставших людей, Богдан уснуть не мог, вновь и вновь возвращаясь в своей памяти к событиям последних дней. О разрыве с прежней жизнью он не жалел, милости от поляков не ждал, но его острый и изворотливый ум тревожил только один, ставший впоследствии с легкой руки Н.Г. Чернышевского извечным, вопрос: " Что делать?".
   Действительно, предательство Романа Пешты, старого боевого товарища, с которым они не раз вместе участвовали в походах против татар, спутало все планы Хмельницкого по организации задуманного им восстания реестровых казаков против польских панов. По его замыслу, именно реестровикам отводилась основная роль в осуществлении этого плана. Восстать должны были бы одновременно все шесть казацких полков в шести важнейших административно-политических центрах правобережной и левобережной Украйны, уничтожить разрозненные польские части, расквартированные в этих городах, а затем, соединившись, двинуться на Черкассы, где находилась ставка коронного гетмана. Одновременно должны были вспыхнуть народные восстания на Левобережье, а также на Подолии, где уже действовал со своей ватагой Максим Кривонос. Тогда же должно было подняться и Запорожье. Запылавшая одновременно по всей Украине народная война не оставляла полякам на победу ни одного шанса, так как королевских войск ( без реестровых казаков) на Украине было не более 10 000 человек, разбросанных по всем городам. Одержав победу над гетманами, можно было бы начать переговоры с польским правительством и при поддержке короля и канцлера Оссолинского, достигнуть соглашения об увеличении казацкого реестра до 20 тысяч человек, изгнать панов с украинских территорий, добиться автономии и самоуправления, не порывая окончательно с Речью Посполитой. Некоторые шаги в осуществлении задуманного Богдан уже предпринял еще в начале года. Деньги, полученные от короля на постройку челнов, оставались в его распоряжении и хранились в надежном месте. Часть из них была уже истрачена на заказ обмундирования - нескольких тысяч свиток ( серьмяг) одинакового белого цвета, обычную одежду реестровиков, в которые предполагалось одеть восставших.Часть денег ушла на изготовление самопалов и сабель. Сотни бандуристов по всей Украине собирали вокруг себя людей и призывали недовольных панским своеволием уходить на Запорожье, туманно намекая, что "Хмель уже высыпался из мешка". В курсе планов Хмельницкого был и кошевой атаман, с которым у него существовала постоянная связь. Уже и запорожцы, селившиеся по городам и местечкам ( на волости) начали страшно пить в окрестных шинках, что всегда было предвестником надвигающихся грозных событий. Для завершения всей подготовки нужно было всего несколько месяцев и вот случилось это предательство.
   Хотя ( по общепринятой в литературе версии) Хмельницкому удалось выкрасть нужные ему документы у Ивана Барабаша 7 декабря 1647 года, но сразу на Запорожье ему попасть не удалось. Правда или нет, что он был арестован и затем выпущен на свободу Кречовским, но на Сечь Богдан с небольшой группой преданных ему людей прибыл либо в самом конце декабря, либо уже в январе 1648 года. Собственно, на самой Сечи запорожцев не было, их вытеснил оттуда расквартированный там польский гарнизон, захвативший все продовольствие и казацкий арсенал..Запорожцы в количестве примерно пятисот человек переместились на остров Бучки, мало пригодный дляобороны ввиду отсутствия фортификационных сооружений. Вот сюда и явился Хмельницкий. Разобравшись в обстановке и объявив королевские "привилегии", он был избран запорожцами наказным гетманом. В качестве первого шага им было решено очистить Сечь от поляков, для чего под покровом темноты на рассвете тайно подобраться к польскому лагерю, и, прежде всего, захватить стоявшие у пристани челны, а также по возможности оружие и пушки. Хмельницкий особо подчеркнул, чтобы в затяжной бой никто не вступал, а, учинив побольше шума, и, захватив, что можно из продовольствия и амуниции, все быстро возвращались назад.
   В полной темноте казаки подобрались к польскому лагерю. В то время как часть их, действуя с берега, отвлекала на себя основные силы бестолково суетящегося противника, остальные, подплыв на лодках, захватили все челны и вывезли запасы продовольствия. Реестровых казаков, которые тоже несли службу в составе польского гарнизона, старались не убивать, а наоборот, взяв нескольких в плен и поговорив с ними, отпустили назад с миром. С наступившим рассветом запорожцы отправились к себе, подсчитывать трофеи. Вылазка прошла успешно, потерь практически не было. Оставшись без продовольствия и челнов, солдаты гарнизона упали духом, а в рядах реестровиков началось брожение. Воспользовавшись этим, запорожцы, спустя несколько дней, глубокой ночью совершили новое нападение. Польские драгуны во главе с офицерами обратились в бегство, а реестровые казаки перешли на сторону запорожцев.
   Захват Сечи поднял боевой дух казаков и укрепил их веру в своего предводителя. Богдан, опасаясь нападения поляков, в первую очередь занялся фортификационными работами, стремясь превратить.Сечь в неприступную крепость. Укреплялся и расположенный рядом остров Бучки, имеющий более выгодное расположение.
   После этой пусть и небольшой, но первой победы над поляками, гетман и старшина сосредоточили свои усилия над решением других, более важных задач. Прежде всего, кошевой атаман непрерывно отправлял во все паланки, города и местечки Малороссии гонцов, созывая находившихся там запорожцев на Сечь. Гетман рассылал свои универсалы ко всему населению края, призывая становиться под знамена восставших. Одновременно он обратился к коронному гетману с письмом, объясняя причины своего бегства на Сечь притеснением со стороны Чаплинского и, заверяя Потоцкого в том, что намерений поднять восстание у него нет. Он сообщал также, что запорожцы посылают депутацию к королю и сенаторам в Варшаву просить о привилегиях. В это же время на Сечь стало, по-видимому, поступать заказанное ранее обмундирование и оружие. Народ валил толпами со всей Украйны, и куренные атаманы, а также вновь назначенные полковники, сбились с ног, формируя казацкие полки и, обучая азам военной науки своих подчиненных, большинство из которых к военному делу были непривычны.
   Несмотря на это, сил для выступления было явно недостаточно. К началу февраля на Сечи собралось не более 3000 человек, из которых истинные запорожцы (товарищи) составляли менее половины. Но это было еще полбеды, времени для формирования пехотных полков было достаточно, а вот взять лошадей не было откуда. Обычно запорожцы свои табуны выпасали на Хортице или в Великом Луге, но последние годы поголовье коней очень сильно сократилось. Выступать же в поход против поляков, которые славились своей конницей, не имея конных формирований, было безрассудно. Тогда на очередном военном совете кошевой и куренные атаманы предложили привлечь на помощь в качестве союзников татар, используя в этих целях приказ короля казакам организовать поход против турок.. Хмельницкий вначале колебался, прекрасно осознавая все последствия такого альянса казаков со своими извечными врагами, но, в конечном итоге, согласился с этим предложением. Надеяться на успех переговоров с татарами запорожцы рассчитывали еще и по той причине, что на протяжении нескольких последних лет, Польша не выплачивала Крыму ежегодную дань и задолженность составляла более 200 000 золотых.
  
   Вначале в Крым была послана казацкая депутация,изложившая хану суть проблемы. Ислам Гирей против помощи запорожцам не возражал,но потребовал доставить в Крым в залог сына Богдана - Тимофея, который в случае предательства ответит за него головой. С этими условиями Хмельницкий вынужден был согласиться. В помощь же Хмельницкому хан на первых порах отрядил пока лишь перекопского мурзу Тугай-бея., с которым гетман договорился о том, что они соединят свои войска неподалеку от устья Тясмина, когда на полях появится трава для коней. Тугай-бей обещал привести с собой около 4000 татар. Пока же он выделил Хмельницкому лишь около 300 всадников.
   Тем временем и поляки не сидели, сложа руки. Потоцкий, ушедший со своим войском на зиму в Малую Польшу, в мирные намерения Хмельницкого не поверил и в свою очередь отправлял ему письма, обещая прощение, с целью выманить того с Сечи. Сам же он в спешном порядке, не дожидаясь наступления весны, выступил на Украйну, куда прибыл уже 18 февраля 1648 года. Его ставка разместилась в Черкассах, а польного гетмана - в Корсуне. Вероятно, Хмельницкий по своим каналам сносился напрямую и с королем, так как за поспешность своих действий Потоцкому пришлось оправдываться перед Владиславом 1V. Правда, Адам Кисель в своем письме архиепископу гнезненскому от 31 мая утверждал, что это он обратился к королю, после того, как коронный гетман не внял его советам:: "... государь одобрил мое мнение и послал приказ, чтобы отправка войск - одного за Днепр, а другого в степь, была приостановлена." Возможно, Кисель действительно обращался к королю, но в послании Потоцкого освещается более широкий круг вопросов, чем об этом докладывал королю Кисель.
   Как бы то ни было, но из письма Потоцкого видно, что коронный гетман прекрасно владел обстановкой и понимал всю опасность сложившейся ситуации: "Не без важных причин, не необдуманно двинулся я в Украйну с войском вашей королевской милости. Склонила меня к тому просьба любезных братьев , из которых одни , спасая жизни и имение, бежали из Украйны на поле битвы, другие, оставаясь в домах своих, не полагаясь на свои силы , горячими просьбами умолили, чтобы я своим присутствием и помощью спасал Украйну и спешил потушить гибельное пламя , которое до того уже разгорелось, что не было ни одной деревни, ни одного города, в котором бы не раздавались призывы к своеволию и где бы не умышляли на жизнь и имение панов своих и державцев, своевольно напоминая о своих заслугах и о частых жалобах на обиды и притеснения. Это было только предлогом к мятежам , потому что не столько их терзали обиды и притеснения, сколько распоряжения республики, постановление над ними старших от вашей королевской милости; они хотят не только уничтожить эти распоряжения, но и самовластно господствовать в Украйне, заключать договоры с посторонними государями и делать все, что им угодно. Казалось бы, что значит 500 человек бунтовщиков; но если рассудить с какою смелостью и в какой надежде поднят бунт, то каждый должен признать , что не ничтожная причина заставила меня двинуться против 500 человек, ибо эти 500 человек возмутились в заговоре со всеми козацкими полками, со всею Украйною. Если б я этому движению не противопоставил своей скорости, то в Украйне поднялось бы пламя, которое надобно было бы гасить или большими усилиями, или долгое время. Один пан , князь воевода русский ( Иеремия Вишневецкий) отобрал у своих крестьян несколько тысяч самопалов, то же сделали и другие; все это оружие вместе с людьми перешло бы к Хмельницкому. Хотя я и двинулся в Украйну, но не для пролития крови христианской и в свое время необходимой для республики, двинулся я для того, чтобы одним страхом прекратить войну. Хотя я и знаю, что этот безрассудный человек Хмельницкий не преклоняется кротостью, однако не раз уже я посылал к нему с предложением выйти из Запорожья, с обещаниями помилования и прощения всех проступков. Но это на него нисколько не действует; он даже удержал моих посланцев. Наконец, посылал я к нему ротмистра Хмелецкого, человека ловкого и хорошо знающего характер козацкий, с убеждением отстать от мятежа и с уверением, что и волос с головы его не спадет. Хмельницкий отпустил ко мне моих послов с такими требованиями: во -первых, чтоб я с войском выступил из Украйны: во -вторых, чтоб удалил полковников и всех офицеров ( из реестровых полков- прим.автора); в -третьих, чтоб уничтожил установленное республикой козацкое устройство и чтобы козаки оставались при таких вольностях, при которых они могли бы не только ссорить нас с посторонними ( имеются в виду Крым и Турция- прим.автора), но и поднимать свою безбожную руку на ваше величество. Ясно видно, что к этой цели стремится его честолюбие. В настоящее время он послал в Понизовье за помощью к татарам, которые стоят наготове у Днепра, и осмелился несколько сот из них перевезти на эту сторону ( правый берег -прим.автора), чтоб они разогнали нашу стражу, мешать соединению мятежников с Хмельницким. Что он давно обдумал как начать бунт и как действовать- в этом ваша королевская милость убедиться изволите, обратив внимание на число его сообщников, простирающееся теперь до 3000. Сохрани бог, если он войдет с ними в Украйну! Тогда эти три тысячи быстро возрастут до 100 000 , и нам будет трудная работа с бунтовщиками. Для предохранения отечества от этого зловредного человека есть средство, предлагаемое вашею королевской милостью, а именно : позволить своевольные побеги на море сколько хотят. Но не на море выйти хочет Хмельницкий, хочет он в стародавнем жить своеволии и сломать шею тем постановлениям, за которыми так много трудились, за которые пролилось так много шляхетской крови. Признал бы я полезным для общего блага позволить козакам идти на море и для того, чтобы это войско не занимало полей и для того, чтобы не отвыкало от давнего способа вести войну; но в настоящее смутное время этому нельзя статься: частию потому, что челны еще не готовы, другие и готовы, но не вооружены. Если суда и будут готовы, то главное в том, чтоб успокоенные козаки, как скоро наступит необходимость для республики и вашей королевской милости, отправлены были в надлежащем порядке. Но сохрани боже, если они выйдут в море прежде укрощения бунта: возвратясь , они произведут неугасимое возмущение, в котором легко может исчезнуть установленное козацкое устройство, а турки, раздраженные козаками, вышлют против нас татар" .
   Это письмо коронного гетмана примечательно во многих отношениях. Прежде всего, оно свидетельствует о том, что Хмельницкий пытался убедить короля в отсутствии у него намерения поднять восстание, объясняя свои действия реализацией королевских планов о походе против туроr. По-видимому, король этому обману поверил, так как не считал оправданным выдвижение всего коронного войска против 500 запорожцев, готовивших, как он полагал,чайки к морскому походу. В то же время, это ответное, надо полагать, послание от коронного гетмана королю на его упреки, дает превосходный анализ действительного положения дел на Украйне и является свидетельством подлинных намерений Хмельницкого, которые тот пытался скрыть от польского правительства. Из письма явствует, что между Запорожьем и польским правительством был налажен постоянный обмен посланиями, на Сечь прибывали посланники от коронного гетмана и, возможно, от других поляков, также как и казацкие гонцы свободно передвигались по "волости", контролируемой поляками. Поэтому живописное описание в романе Г.Сенкевича "Огнем и мечем" нападения казаков на посольство князя Иеремии Вишневецкого является не более чем художественным вымыслом. Казаки послов уважали и обид им не чинили.
   Польские гетманы готовились к войне, рассылая приглашение панам явиться к ним на помощь со своими надворными командами. Те, однако, не особенно торопились становиться под руку гетманов, не считая Хмельницкого слишком уж опасным, да и не особенно веря, что он поднимет восстание. Положение усугублялось еще и тем, что Потоцкий и польный гетман Калиновский не ладили друг с другом и старались делать все наперекор один другому.
  
   Желтые Воды.
  
  
   Между тем, признаков надвигающегося народного восстания, о чем совершенно справедливо докладывал Потоцкий королю, не заметить было трудно. Агенты Запорожской Сечи, переодетые бандуристами, нищими, богомольцами появлялись повсюду, призывая народ насыпать песок в польские пушки, открывать ворота войскам Хмельницкого, уходить в степь и на Низ, и становиться в ряды запорожцев. Эта агитация везде имела успех, несмотря на принимаемые поляками меры. Потоцкий объявил своим универсалом, что каждый, убежавший на Сечь, отвечает жизнью жены и детей за это, запрещалось собираться толпами, у жителей изымалось оружие. Эти меры еще больше озлобляли и без того ненавидящий поляков русский народ. С левого берега Днепра, откуда бежать на Сечь было удобнее, люди уходили от своих панов целыми толпами. Те, кто по какой-то причине не ушел на Запорожье, готовились восстать при первом же приближении запорожского войска.
   18 апреля у Хмельницкого на Сечи собралось уже порядка восьми-десяти тысяч человек, но настоящих запорожцев среди них было не более трех тысяч. Учитывая положительный результат переговоров с татарами, необходимость в дальнейшем сокрытии истинных намерений Хмельницкого и старшины отпала. Тогда же была созвана рада, на которой войску было объявлено, что начинается война против поляков и, благодаря усилиям Хмельницкого, хан выступит на стороне казаков. Тут же все войско провозгласило Хмельницкого запорожским гетманом, и отказываться от оказанной чести он не стал. Посовещавшись, гетман и атаманы постановили, что на Сечи останется не более 8000 человек, а остальных отправили по домам быть в готовности к присоединению к войску по первому гетманскому повелению.
   Часть своего войска Хмельницкий оставил для охраны Сечи, а сам 22 апреля двинулся в степь имея в своем распоряжении четыре- пять тысяч казаков, из которых настоящих запорожцев было не более 3000. В состав войска входило несколько сотен татар, о которых Потоцкий ранее писал в письме королю.
   Кто из известных впоследствии соратников Хмельницкого выступил вместе с ним в этот грозный час из Запорожья?
   В летописях не содержится об этом практически никаких сведений, однако анализ полковых реестров позволяет предположить, кто были эти люди.
   Нет сомнений, что соратником Хмельницкого в этот период являлся Иван Ганжа, которого отдельные современные исследователи считают бывшим реестровым полковником, перешедшим на сторону восставших. Известно также, что в сентябре того же года он погиб на герце под Пилявцами, где и установлен ему памятник. Однако, в последнее время некоторыми исследователями высказано непонятно на чем основанное мнение, что он там не погиб, а перешел на сторону поляков.
   По всей видимости, и переяславский полковник Яцко Романенко (1648 год) также был в числе тех., кто с первых дней восстания являлся соратником Хмельницкого и принял позднее геройскую смерть в одно время с полковником Кривоносенко при попытке отразить войска Фирлея и Вишневецкого в 1649 году в районе Шульжинец.
   Учитывая, что первым полковником Белоцерковского полка был Иван Гиря (1648 год), которого в дальнейшем сменил Михаил Громыко, есть основания полагать, что оба они участвовали в сражениях при Желтых Водах и при Корсуне. Корсунским полковником в реестре значится Михаил Кречовский ( 1643-1648 г.г.), присоединившийся к восставшим у "Каменного Затона" вместе с Филоном Дженджелеем ( Джалалаем). Его не следует отождествлять с полковником Чигиринского полка Станиславом Кричевским (1643-1648 г.г) как это, без какого либо обоснования, делают авторы размещенной в Интернете Истории государства Российского ( гл.13 Персоналиии).
   В числе тех, кто вышел с Хмельницким из Запорожья, источники называют Колодку и Остапа ( Усваницкого), который стал первым полковником Кальницкого полка и погиб в 1949 году. Тогда же на этой должности его сменил Иван Федоренко, вывозивший позднее тело Тимофея Хмельницкого из Сучавы в Чигирин. При взятии Умани в июне 1649 года к восставшим присоединился ротмистр панцирной хоругви Остап Гоголь, ставший в 1954 году кальницким полковником, а впоследствии и гетманом правобережной Украины при Яне Собесском. По некоторым данным, он являлся предком Н.В.Гоголя и послужил великому писателю прототипом для Тараса Бульбы (вместе с Трясило). Нет сомнений, что с первых дней восстания в нем приняли участие запорожские полковники Иван Донец и Таборенко, впоследствии мужественно оборонявшие Шульжинцы от войск А.Фирлея и И.Вишневецкого. Есть все основания полагать, что вместе с гетманом из Запорожья вышли Данила Нечай- будущий брацлавский полковник (1648-1651 г.г.) а также и сменивший его после гибели под Красным, Тимофей Носач. Уже в 1648 году одним из сотников этого полка значится Василий Дрозд ( Дрозденко), также впоследствии брацлавский полковник. Более чем, вероятно, что вместе с Хмельницким в поход против поляков вышли из Сечи Петр Дорошенко, Иван Серко, возможно, Иван Золотаренко, если учесть, что по некоторым данным оба последних возглавляли те 2500 казаков, которых Хмельницкий отправлял во Францию в 1645 году. О своем участии в восстании с первых его дней неоднократно заявлял и Павел Тетеря, хотя на этот счет документальных подтверждений нет. Чем он занимался до назначения его переяславским полковником не известно. Конечно, с первых дней восстания в нем принимал участие и герой морских походов запорожцев на Константинополь полковник Бурляй, сложивший по версии Сенкевича голову под стенами Збаража, а на самом деле оставшийся там живым и здоровым..
   Нет, видимо, причин, сомневаться и в том, что с первых дней восстания, а, возможно еще и в ходе подготовки его, деятельное участие в нем принимал Федор Вешняк. Известно, что он с 1638 года числился сотником чигиринского полка, полковником которого стал в 1648 году. Следовательно, они с Хмельницким, по меньшей мере, десять лет хорошо знали друг друга и ,по всей видимости, были добрыми приятелями, иначе гетман вряд ли доверил бы ему полк, который , по сути своей, охранял гетманскую резиденцию.
   Надо полагать, что не позднее конца июня к Б.Хмельницкому присоединился и Мартын Пушкарь. О нем известно, что уже весной 1649 года он вместе с полковником Носом и Дорошенко участвовал в походе Т.Хмельницкого в Молдавию, а в следующем году становится полтавским полковником. Кто такой Нос доподлинно не известно, но речь, скорее всего, идет об упоминавшемся выше будущем брацлавском полковнике Тимофее Носаче.
   Шумейко и Нестеренко, бравшие Кодак, так же, скорее всего участвовали в восстании Хмельницкого с самого его начала, как Глух и Громыко.
   Наконец, источники упоминают о Федоре Богуне, предположительно, отце знаменитого Ивана Богуна, который якобы также на ранней стадии восстания был в числе главных соратников Хмельницкого. Однако дальнейшая судьба его неизвестна и вообще личность эта выглядит полулегендарной. Можно предположить, что "История руссов" и Энциклопедический Словарь Брокгауза и Эфрона, сообщая о нем , имеют в виду самого Ивана Богуна. По свидетельству историка В.Голобуцкого (В.Голобуцкий. Запорозьке казачество. - К., 539 с. (1994) , Иван Богун принимал активное участие в подготовке казацкого восстания. "В конце 1647 г. (возможно в октябре)-, пишет В. Голобуцкий, -состоялся так называемый совет в дубраве (это собрание на пасеках) вблизи Чигирина ... где Богдан Хмельницкий и его четыре ближайших соратника - Максим Кривонос, Мартын Пушкарь, Иван Богун и Матвей Борохович, - обещали вернуть казацкие права всем тем, кто был лишен их". По его мнению, с началом восстания Богдана Хмельницкого, Богун стал одним из его руководителей. В конце 1649 г. он был назначен винницким полковником. И вот тут начинается самое интересное, а как же быть с Иваном Федоренко, который как раз и значится этим самым винницким полковником в это время. Пораскинув мозгами, некоторые исследователи сообщают, а вот он и есть Богун! То есть на самом деле-то он Федоренко, но Богун его прозвище ( богуны -это шесты на которых сушатся рыбацкие сети). Другие же, подхватывают это предположение и выдают его за твердо установленный исторический факт. Таким образом, на сайте Истории государства Российского ( гл.13 Персоналии) Богун и Федоренко идентифицируются, как одно и тоже лицо. Затем сведения об этом появляются в рефератах и студенты принимают за чистую монету, что Тимофей Хмельницкий умер на руках Богуна и именно Богун доставлял его в Чигирин. Дальше больше, оказывается и в битве при Батоге Богун является главным действующим лицом, хотя ни один дореволюционный историк об этом даже не слышал,. отдавая дань уважения татарам Карачи-мурзы, опрокинувшим в лихом бою тяжелую польскую гусарию.
   Но, действительно, возникает вопрос: где же был Иван Богун в 1649-1650 годах, когда о нем практически ничего не известно. Ответ может быть прост , в бою под Збаражем, где погиб Морозенко, Иван Богун получил тяжелую рану, и появляется на исторической арене уже в должности кальницкого полковника, а не винницкого и не под именем Ивана Федоренко., а под своим собственным. И потом до самой его гибели все свои подвиги он совершает, как Богун.
   В этой связи хочется подчеркнуть, что Интернет с точки зрения доступа к различной справочной литературе предоставляет поистине уникальные возможности. Однако, он резко снижает ответственность авторов за достоверность сообщаемых ими сведений и в результате вместо исторической правды появляется историческая неразбериха.
   Об участии в Освободительной войне Бороховича больше ничего не известно. Возможно, что В. Голобуцкий сделал свой вывод о его участии в том совещании наряду с Богуном, Пушкарем и Кривоносом на основании народного эпоса "Хмельницкий и Барабаш", созданного гораздо позднее событий Освободительной войны:
  
  "Оттогди-то пришлось ему с правой руки
  Четыре полковника:
  Первый Полковничье - Максим Ольшанский,
  А второй полковника че - Мартын Полтавский,
  Третий Полковничье - Иван Богун,
  А четвертый - Матвей Борохович.
  Оттогди-то они на славную Украину прибывали,
  Королевские письма читали,
  Казакам казацкие порядки давали".
   Конечно, оснований ссылаться на этот эпос, как на историческое свидетельство, имеется еще меньше, чем на "Историю руссов", но В.Голобуцкий, по всей видимости, исходил в своих рассуждениях именно из него. С легкой руки В Голобуцкого об участии Кривоноса, Богуна и Бороховича в том самом совещании сообщается и в статье Л.Коваленко "Иван "Богун- полковник Войска Запорожского", опубликованной в журнале "Военная история" N5-6 за 2002 год. Справедливости ради стоит отметить, что об этом впервые сообщил М.Старицкий в своей трилогии о Хмельницком, но ведь он создал художественное, а не историческое произведение, поэтому серьезному историку ссылаться на него вряд ли пристало.
   Чтобы завершить эту тему, хочется задать вполне закономерный вопрос, а на чем собственно основано утверждение, будто в этой тайной сходке принимал участие Кривонос? Ведь в эпосе прямо указан Максим Ольшанский, а не Максим Кривонос. Ответ довольно прост: некоторые исследователи, опираясь на этот эпос сделали вывод, что Максим Кривонос родился в с.Ольшанка Городищенского р-на Черкасской области, потому и назван Ольшанским. Насколько серьезно можно относиться к подобным вольным истолкованиям фольклора, пусть судит читатель. Однако становится весьма заметно, что многие современные украинские ( и не только украинские) историки искусственно подгоняют исторические факты под эпос, фольклор, произведения, подобные "Истории руссов". Идет ли это на пользу исторической науке? Вряд ли.
   Более того, есть все основания полагать, что Максим Кривонос не участвовал в желтоводском сражении, а находился в это время на Подолии, возбуждая народ к восстанию. К основным силам Хмельницкого он, скорее всего, присоединился под Корсунем, приведя с собой на помощь запорожцам большую крестьянскую армию в несколько тысяч человек. Для такого предположения есть все основания, поскольку ни в одной из южнорусских летописей об его участии в битве под Желтыми Водами, не упоминается. Учитывая., что летописи составлялись много позднее этих событий, когда слава Кривоноса разнеслась по всему южнорусскому краю, мало вероятно, чтобы летописцы обошли молчанием роль народного вождя в сражении у Желтых Вод.
  
   Полки двигались не спеша, при развернутых знаменах, под звуки литавр и бубна. Гетман не торопился, зная, что Тугай - бей еще только на подходе. Казацкое войско двигалось прямо, перешло через Базавлук и вышло на Черный шлях, по которому обычно татары совершали свои набеги на южнорусские земли. Казаки шли полками в сомкнутом строю, все были обуты в сапоги, одеты в белые свитки и шаровары, высокие казацкие шапки. Вооружены они были пиками (примерно 3-х метров длиной), самопалами и удобными в бою саблями, длиной примерно 1 м 30 см. На поясе у каждого имелась пороховница, кое-кто был вооружен кончаром. В общей толпе выделялись запорожцы, одетые в красные шаровары и в жупанах на голое тело, без шапок, но с длинными чубами ( оселедцами) на гладко выбритых головах. За пешими полками под охраной конницы двигался обоз, состоявший из более, чем тысячи возов, запряженных волами. Начальствовал над обозом и казацкой артиллерией генеральный обозный Чарнота (Чернята). Этот бывалый запорожец, лет пятидесяти от роду, как указывалось выше, возглавлял один из морских походов казаков в конце 20-х годов. Несмотря на заметную полноту, он сохранял юношескую живость и энергичность, а в умении обращаться с пушками равных ему среди казаков не было. В молодости Чарнота был красавцем-блондином, за что и получил от товарищей-насмешников свое прозвище, но сейчас от былого чуба у него осталась только приличных размеров лысина. Немногочисленная казацкая конница под командованием полковника Ганжи охраняла не только обоз, но и осуществляла функции боевого охранения вообще. Конные дозоры казаков маячили далеко впереди и по сторонам движущегося войска. Гетман в окружении личной охраны ехал в центре своего войска на белом коне, с бунчуками, как признаком гетманской власти, которые высоко вздымали бунчужные товарищи. Тут же развевалось и знамя первого казацкого полка, сформированного еще Баторием, а также знамя, дарованное королевичем Владиславом запорожскому войску в Тушино. Несмотря на то, что казаки шли весело, ожидая с воодушевлением предстоящего сражения, сам Хмельницкий был молчалив и задумчив. Он понимал, что на карту поставлено слишком много: в случае поражения, сами же казаки и выдадут его полякам, как это бывало не раз в прошлом. Но главное не это- с планами освобождения южнорусского края от панского владычества будет навсегда покончено. Не столько опасения за свою жизнь, как переживание за судьбы поверивших в него казаков и всего народа, тревожили его душу.
   Тревога запорожского гетмана имела под собой реальные основания. Потоцкий, как это видно и из его письма королю, был хорошо информирован о положении дел на Сечи, тем более, что по обе стороны Днепра поляки держали стражу для предотвращения бегства крестьян на Низ. Он поддерживал постоянную связь с Вишневецким и другими магнатами, был хорошо осведомлен о настроениях народных масс в Приднепровье и Заднепровье. Не дожидаясь выступления Хмельницкого из Запорожья, в гетманской ставке в Корсуне было принято решение двинуть против восставших войска, чтобы подавить восстание в его зародыше прямо на Сечи. Калиновский настаивал на том, чтобы выступить против запорожцев со всеми имеющимися в их распоряжении силами, но Потоцкий не согласился.
   -Стыдно, - говорил он,- посылать большое войско против какой-то шайки подлых холопов. Это быдло мы разгоним батогами.
   Его мнение поддерживали и другие, присоединившиеся к гетманам, паны, не считавшие запорожцев слишком уж опасными, поэтому было решено сначала двинуть протии Хмельницкого лишь часть имевшихся у гетманов сил (хоругвь тяжелой кавалерии полковника Стефана Чарнецкого и драгунский полк ) всего не более 2-3 тысяч человек, а также около 6 тысяч реестровых казаков. Общее командование возлагалось на сына коронного гетмана, каштеляна дережинского, 21-летнего Стефана Потоцкого. Согласно выработанной диспозиции, польские части вместе с 2500 реестровыми казаками под предводительством их старшего - казацкого комиссара Шемберга, то есть всего около 5 тысяч человек, должны были следовать пешим порядком по правому берегу Днепра. Остальные реестровики, численностью 2,5-3,5 тысячи, возглавляемые Караимовичем, Барабашом и Михаилом Кречовским, а также польскими полковниками Гурским и Вадовским, усиленные полком наемной немецкой пехоты, плыли на байдарах по Днепру. Не доходя Кодака, обе части войска должны были соединиться и дальше действовать вместе.
   Впоследствии современники укоряли коронного гетмана как за то, что он не выступил против запорожцев всеми своими силами, так и за разделение отправленного в поход войска. Однако критику эту вряд ли можно признать справедливой. Может быть, Потоцкий и бахвалился, по привычке польской шляхты, что восставших нужно разогнать батогами, но с организацией похода против Хмельницкого он поступил как толковый и опытный военачальник, каким фактически и являлся. Прежде всего, коронный гетман обеспечил превосходство в живой силе над противником более чем в 2 раза. Пусть он не учел татар Тугай-бея, но даже с ними сил у запорожцев было значительно меньше. Кроме того, все войско Стефана Потоцкого было великолепно вооружено и обучено, помимо драгунских частей, сформированных из местных жителей, при нем имелась польская хоругвь тяжелой конницы или "крылатых" гусар. Против казаков двигалась великая сила. На могучих лошадях, каждая весом едва ли не в тонну, сидели, как влитые, всадники в блестящих панцирях и наброшенных поверх них тигровых и леопардовых шкурах. Солнце отражалось от их доспехов так, что слепило глаза. За спинами великанов-гусар покачивались крылья из перьев страуса, издавая при движении грозный и слитный шум. Каждый из них был вооружен полупудовым палашом, длинным кончаром и копьем, установленном в башмаке, вертикально вверх. Гусарская хоругвь насчитывала 1065 закаленных и испытанных воинов. В битве со шведами при Киргхольме 3000 таких же литовских гусар под общим командованием гетмана Ходкевича наголову разбили 18-тысячное шведское войско, славившееся стойкостью своей пехоты. В данном же случае этим заслуженным ветеранам предстояло сразиться с наспех обученными повстанцами, многие из которых, вчерашние "гречкосеи", вообще не имели никакого военного опыта. За "крылатыми" гусарами ехали неспешным шагом драгуны- всего 900 человек, а за ними в пешем строю выступали литвины Казимира Яна Павла Сапеги. Их было немного, всего три сотни, но они славились своей стойкостью в пешем бою. Замыкали колонну реестровики Шемберга с пиками и самопалами на плечах.
  Если говорить о выступившем в поход реестровом войске, то 6000 казаков, даже без коронных войск, представляли собой грозную силу, так как они были не новички в военном деле и им приходилось постоянно совершенствовать свои навыки в боях против татар. Возглавляли их заслуженные полковники, известные своим боевым опытом и отвагой. Собственно, как показали дальнейшие события, более подготовленного войска и не было в распоряжении коронного и польного гетманов, они отправили в поход цвет своего воинства. Не их вина, что все сложилось в дальнейшем не так, как было задумано, вмешалась рука судьбы, спутав гетманам карты и отобрав у них заготовленные козыри. Тем более следует учитывать, что оба гетмана не могли вовсе оставить без войск Украйну, охваченную всенародным волнением, готовым в любое время перерасти в открытый бунт. Разделение высланного к Сечи войска на две части также было оправдано и позволяло плывшим вниз по течению реестровикам не тратить силы на пеший переход. В случае же военной опасности обе части польского войска могли быстро соединиться. Кроме того, южнорусские летописи прямо указывают на тот факт, что оба польских гетмана с основными силами двигались вслед за своим авангардом и ко времени желтоводской битвы находились у Маслова Брода (Става). Вероятнее всего, как полагают некоторые историки, Николай Потоцкий хотел предоставить честь разгрома казацкого восстания сыну, поэтому и держался в некотором отдалении, однако при необходимости готов был придти ему на помощь.
   Нет сомнения, что Хмельницкий, еще находясь на Сечи, имел четкий стратегический план действий, заключавшийся в том, чтобы нанести поражение коронному и польному гетманам, выйти в район Белой Церкви и оттуда, опираясь на поддержку народных масс, вступить в переговоры с польским правительством, добиваясь восстановления казацких прав и привилегий, а также уничтожение унии.
  Однако был ли у Хмельницкого, при его выступлении из Запорожья определенный оперативно-тактический план на обозримую перспективу?
   В статье М.П. Резника "Военная стратегия Богдана Хмельницкого", опубликованной в журнале "Военная история" N2 за 2002 год автор рассматривая оба сражения (при Желтых Водах и Корсуне) во взаимосвязи отмечает:
   "Главными, решающими факторами победы Б.Хмельницкого были: 1) ликвидация польской оперативно тактической преимущества в кавалерии путем включения к казацкой армии татарской конницы; 2) создание оперативно тактической преимущества украинской армии над польской в пехоте за счет перехода на бок повстанцев реестровых казацких полков; 3) удачное оперативное маневрирование казацкой армии путем проведения форсированного марша от Желтых Вод к Корсуня и окружению польского войска в районе Корсунь-Стеблев-ситники
   Для осуществления оперативного маневрирования главные силы украинской армии продвигались в полосе шириной до 13 км, что обеспечило одновременность их выхода в район битвы. При этом Б.Хмельницкий использовал высокую подвижную татарской конницы для создания самостоятельного передового отряда, который догнал и задержал польское войско, а также прикрыл выход в район битвы главных сил украинской армии".
   Иными словами, гетман, не имел заранее подготовленного четкого оперативно-тактического плана и действовал в зависимости от конкретно складывающейся обстановки. Безусловно, в такой ситуации важнейшую роль приобретала разведка, то есть своевременное получение информации о передвижении войск противника, его дислокации., вооружении, моральном состоянии т.д. С другой стороны при этом возрастает роль военачальника, так как только от него зависит оценка ситуации и принятие в условиях ограниченного времени правильного и единственно возможного решения. Нельзя не признать, что запорожский гетман с этими задачами блестяще справился.
   Так, получив разведданые о том, что противник разделил свои силы, Хмельницкий решил воспользоваться выпавшим на его долю шансом склонить на свою сторону плывущих по Днепру отдельно от остального войска реестровиков. С Барабашем и Караимовичем он вступать в переговоры не собирался, зная, что те всецело на стороне поляков, но со своим старым другом и приятелем, а к тому же и кумом, Михаилом Кречовским, решил встретиться. Судьба улыбнулась Богдану еще раз, так как в то время, когда он подошел к Желтым Водам, с ним соединился Тугай - бей, увеличив тем самым численность его войска почти в два раза.
   Казаки и полк немецкой пехоты, плывшие по Днепру, достигли 2 мая урочища "Каменный затон" недалеко от Кодака, где остановились и частично вышли на берег, ожидая подхода Стефана Потоцкого.
   С учетом реально складывавшейся обстановки, важнейшей задачей для запорожского гетмана являлось не допустить соединения основных сил поляков с реестровыми казаками, ожидавшими их подхода в месте высадки. Этого можно было добиться только одним способом - навязав бой коронному войску, следовавшему сухопутьем вплотную к Днепру. Каким образом Хмельницкому удалось решить эту задачу, трудно сказать, но факт остается фактом: от Крылева Стефан Потоцкий повел свое войско к верховьям Саксагани, все более отдаляясь от Днепра. Можно предположить, что для этого Хмельницкий использовал свою конницу и имевшихся у него несколько сотен татар, которые совершили налет на поляков, а затем ударились в притворное бегство.
   Скорее всего, именно поэтому молодому каштеляну дережинскому, организовавшему их преследование, и пришлось еще 29 апреля за Крылевым свернуть от реки вправо навстречу главным силам Хмельницкого, подходившим уже к Саксагани. В верховьях этой речки между враждующими сторонами произошло первое столкновение, в результате которого передовой переяславский реестровый полк, шедший в авангарде королевского войска, был опрокинут и частично уничтожен авангардом запорожцев. Узнав о том, что главные силы Хмельницкого уже на подходе, поляки не имели другого выхода, как только остановиться примерно в полутора километрах от Желтых Вод ( в районе нынешнего Кременчуга) и приступить к возведению лагеря, чего собственно и добивался Хмельницкий. На другой стороне этой пересыхающей летом речушки ( в настоящее время в этом месте ее не сохранилось ) казаки оборудовали свой табор. Связаться с реестровыми казаками, остановившимися у Днепра, поляки не имели возможности, так как татары и казацкая конница обложили польский лагерь со всех сторон.
   Таким образом, задача по разделению и изоляции одной части войск противника от другой была блестяще выполнена, в чем несомненная заслуга Хмельницкого, как военачальника, сумевшего на основании данных хорошо налаженной разведки быстро разобраться в ситуации, применить отвлекающий маневр и заставить противника следовать выработанному им плану.
   Теперь оставалось реализовать основную задачу- склонить на свою сторону реестровиков , прибывших к "Каменному затону". Поэтому казаки в течение двух-трех последующих суток особенно осажденным полякам не досаждали, ведя позиционную войну, а также устраивая подкопы и вылазки. С прибытием Тугай-бея вокруг польского лагеря было замкнуто плотное кольцо окружения, что исключало возможность сноситься, как с реестровиками, плывшими по Днепру, так и со ставкой коронного гетмана.
   Глубокой ночью 4 мая у передовых постов расположившегося на берегу Днепра реестрового войска раздалось приглушенное уханье филина: "Пугу, пугу". Сторожевой казак, услышав знакомый всей Украине пароль, спросил " "Кто идет?". Из темноты выступила высокая фигура в черной керее и приглушенный голос ответил : " Казак с Луга". Это был Ганжа, который просил передать, что прибыл к полковнику Кречовскому с посланием от гетмана запорожского Хмельницкого. Вскоре подошел и Кречовский которого на берегу встретил лично сам Хмельницкий. После кратких приветствий они ускакали в степь. Вернулся Кречовский с рассветом, он был молчалив и задумчив, переправился к себе на байдару, никому не сказав ни слова. Между тем, несколько запорожцев,прибывших с Ганжой и Хмельницким , времени даром не теряли. Сидя у костров и покуривая люльки, они вовсю агитировали реестровиков переходить на сторону Хмельницкого. Их слова находили горячий отклик в сердцах многих реестровых казаков, не желавших воевать против своих же братьев. По сведениям летописцев, Богдан Хмельницкий в ту же ночь после встречи с Кречовским обратился к вышедшим на берег реестровикам с пылкой речью, призывая их присоединиться к братьям-запорожцам, а не защищать панов.
   Как бы то ни было, но с рассветом среди казаков послышался призыв собираться на "черную раду", что фактически послужило сигналом к бунту. Старшина схватилась за оружие и тут же, в основном была перебита, полковник Кречовский с частью взбунтовавшихся казаков ударил на отказавшуюся перейти на сторону бунтовщиков немецкую пехоту ( она состояла из наемников-малороссиян), которая была уничтожена. Были также убиты Барабаш, которого реестровики особенно ненавидели, Ильяш Караимович, а также полковник-шляхтич Вадовский и др. Судьба Гурского точно не известна, однако эта фамилия позднее в официальных документах запорожской канцелярии упоминается в связи с отправкой казацкой делегации в Варшаву. Восставшие выбрали своим предводителем Филона Дженджелея ( Кречовскому, как шляхтичу, они, по-видимому, все же до конца не доверяли). В тот же день они на запасных татарских конях, взятых гетманом на время у Тугай-бея, соединились с основными силами Хмельницкого.
   Реализовав главную задачу по привлечению реестровиков на свою сторону, запорожский гетман больше не сомневался в успехе предстоящего сражения и приступил непосредственно к стадии боя, для чего той же ночью с 3 на 4 мая передвинул свой лагерь за Желтые Воды, став напротив польского стана. С наступлением утра началось сражение. Первыми вступили в бой реестровики Шемберга, однако они не выдержали удара татарской конницы Тугай-бея и отступили за валы своих укреплений. Ожидая подхода второй части своего войска, поляки стали насыпать дополнительные валы и шанцы. Когда же долгожданные реестровые казаки под предводительством Дженджелея и Кречовского демонстративно проскакали мимо их позиций и вошли в распахнувшийся запорожский лагерь, предводители поляков перестали думать о победе и попытались вступить в переговоры, условием которых было их свободное отступление к Крылеву при выдаче казакам пушек и пороха. Оставаться в лагере, ожидая помощи от коронного гетмана было бесполезно, так как гонцов перехватывали татары.
   Хмельницкий, в принципе, был согласен на почетную капитуляцию. Полное уничтожение поляков и бессмысленное кровопролитие не входило в его планы с учетом дальнейших намерений вступить в переговоры с польским правительством. Однако, Тугай-бей, рассчитывавший захватить польский обоз, воспротивился этому. Перемирие заключено не было. Переговоры не дали результата и тогда Шемберг, являвшийся в этот момент фактическим предводителем польского войска (по всей видимости Стефан Потоцкий и Стефан Чарнецкий в то время уже были ранеными) решился на прорыв.
   В начавшемся 5 мая сражении драгуны и реестровики Шемберга перешли на сторону запорожцев, часть поляков была уничтожена, части из них удалось все же прорваться и отступать под прикрытием вагенбурга из передвижных возов и выстроенной в каре гусарской конницы по направлению к Княжьим Байракам, однако казаки и татары преследовали отступавших по пятам и не дали им далеко уйти. Кто в серии непрерывных сражений не попал в плен, тот был уничтожен. В этих условиях использовать весь потенциал тяжелой польской конницы было невозможно, каре гусар лишь отступало, обороняясь, но развернуться для атаки у них возможности не было. Наконец, когда коронное войско оказалось в какой-то балке их встретил плотный огонь казаков, засевших там в вырытых загодя окопах. Воспользовавшись этим, главные силы Хмельницкого и татары перешли в решительное наступление. В бою получил тяжелое ранение ( по-видимому, второе) и вскоре умер Стефан Потоцкий. Шемберг был убит ненавидевшими его казаками. В плен к татарам попал знаменитый впоследствии полководец и фанатичный враг казаков Стефан Чарнецкий, а также Сапега и ряд других знатных шляхтичей. Там же запорожцами был захвачен и печально известный в последующем, будущий гетман малороссийский, русский шляхтич Иван Выговский. Он являлся далеким родственником запорожского гетмана и практически сразу так сумел войти в доверие к Хмельницкому, что немедленно после пленения был назначен писарем гетманской канцелярии. В распоряжении победителей оказался весь польский обоз, пушки и порох, огнестрельное и холодное оружие. В результате этого судьбоносного для Украины сражения, вошедшего в историю как битва под Желтыми Водами, начавшегося, собственно говоря, еще 29 апреля с разгрома передового реестрового полка на Саксагани и окончившегося 8 мая при Княжьих Байраках, высланное для подавления восстания польское войско прекратило свое существование. Достоверно известно, что спастись бегством удалось лишь немногим полякам, которые и принесли печальную весть о разгроме польского отряда и гибели Стефана Потоцкого его отцу, коронному гетману, в гетманскую ставку.
   Не скрою, при воссоздании картины желтоводского сражения, автору пришлось прибегнуть к реконструкции указанных событий, руководствуясь логикой и здравым смыслом, ввиду скудости, противоречивости или даже отсутствия серьезных исторических свидетельств и наличия богатой фантазии у других исследователей
   Чтобы не быть голословным, сошлюсь на имеющуюся по данной проблеме литературу.
   Самуил Величко сообщает ( цитируется на украинском языке в интересах точной передачи содержания): "Обидва вiйська, польське й козацьке, рушили з Черкас у свiй похiд водою й землею на третьому тижнi по Великоднi, в п'ятницю 13 квiтня , коли вже й кiнська паша почала з'являтись. Але до цього хнього починання недарма добре прикладається приказка: людське дiло мислити, а боже -- дiяти. Бо тi вiйська, рушивши вiд Черкас водою й суходолом, одразу забули вiдданий м гетьманський наказ тримати помiж себе щоденну узгоду й вiдправляли той похiд, як кому заманеться. Гетьманський син з комiсаром iшов iз вiйськом черепашою ступою, помалу й без поспiху, наче бажав подовжити в цьому свiтi своє iснування, вiдтягуючи свiй скiн, що мав настати, i загибель. Вони йшли на Крилов (до якого вiд Черкас стiльки-то миль числиться [...]) i на Жовту Воду (до яко вiд Крилова стiльки-то укранських миль має бути [...] i часто зупинялися, прогаюючись на попасах i тiшачись тодiшньою приємною для людського серця прохолодою та весняними розкошами. Барабаша ж iз Кречовським днiпровi бистрини прудко й якнайшвидше несли донизу.
   Отак через вину й непутящiсть комiсара й гетьманенка водне вiйсько, над сподiванки комiсара й каштеляна, згаданими днiпровськими бистринами було знесено донизу i отже не могло спiлкуватися й погоджуватися, як м наказували короннi гетьмани, iз тим вiйськом, що йшло суходолом. Через це реєстровi козаки (захотiв так Бог) дiйшли згоди i дружби iз супротивним собi вiйськом Хмельницького, чого, мабуть, i самi хотiли...
   .. Хмельницький перед свiтом рушив з усiм вiйськом назустрiч полякам i, коли дiстав од своє сторожi звiстку, що поляки вiдступили за Жовту Воду i там окопалися, наблизився й сам до то Жовто Води, ставши обозом проти польського обозу. Вiн наказав належно влаштувати оборону, оточивши шанцями табiр довкруж, i лишив там водну пiхоту. Пiсля того почалася звичайна, вiд обозу до обозу, гарматна перестрiлка. Сам Хмельницький з Тугай-беєм i з усiм кiнним вiйськом перетнув в iншому мiсцi рiчку Жовту Воду й мiцно вдарив на полякiв, якi вихали проти нього зi свох окопiв. Поляки не встояли проти нього й години i, лiгши на кiлька тисяч трупiв, з великим трiском i жахом ледве вскочили за сво окопи в обоз. Це сталося 5 травня в суботу , на п'ятому тижнi пiсля Великодня. Цi першi нещастя й ця поразка полякiв уселили в серця всiх хнiх начальникiв дуже великий страх, вони навiть почали вiдчаюватися, що не вийдуть звiдсiля живими. Одначе ще до вечора того ж таки суботнього дня вони спробували знову вступити в бiй iз Хмельницьким та Тугай-беєм. Цього разу вони втратили свого товариства пiвтори тисячi i були ввiгнанi шаблями назад до свого окопу,-- багато з них дiстали тодi бiду собi й рани. Недiля 6 травня минула без вiйськових сутичок. У понедiлок 7 травня поляки спробували втретє вийти за вали, i багато з них, у тому числi й каштелян, гетьманський син та iншi пани й вiйськовi начальники, знайшли собi тут смерть. 8 травня у вiвторок на шостiм тижнi пiсля Великодня, перед обiдом, Хмельницький остаточно розгромив полякiв. Одним iз них доля наказала не жити, а гнити на Жовтiй Водi, а iншим показала пряму стежку до Криму. Вiд цього погрому не врятувалося навiть десятка полякiв".
   Летопись Грабянки излагает свою версию событий:
  "З цими вiстями козаки вiд татар повернулися, прочули про них по всiй Укранi i возрадувалися, як iзбавлєнiю господньому люду всьому вiд неволi лядсько. I щодень вонство козацьке множилося i росло. Дiзнався про те коронний гетьман Павло Потоцький i наказав усiм польським вонам та козакам реєстровим i полководцям Хмельницького зловити, але господь не помiг йому. Тодi вiн через деякий час прийшов з силою великою до мiста укранського Черкас, та змушений був зазимувати в ньому. Коли ж зима минула i пiд сонячним теплом Днiпро та iншi рiки скресли, вiн, щоб скорiше Хмельницького зловити, прийнявши присягу, наказав реєстровим козакам пiд проводом Барабаша рушати вниз по Днiпру човнами, а в човни ж до них посадив ще й нiмецьку пiхоту i сина свого Степана, з комiсаром козацьким, а разом з ними шiсть тисяч коронного вiйська, опрiч козакiв, полем вирядив, наказавши м просто на Запорiжжя до Сiчi прямувати i, перепинивши Хмельницького, нищити його з загонами дощенту, або як зайцiв по полю розiгнати i ту перемогу та славу хотiв сину своєму приписати. А самi ж гетьмани з коронними вiйськами, iз вiйськовим обозом i пiхотою повагом путiвцями простували, на лихо-бiду не сподiваючись. Проте Хмельницький, не чекаючи, коли вiйсько коронне до Запорiжжя дiйде i, вирiшивши поновити давню славу козацьку, коли тi свою силу в лугах-заплавах черпали, як вон хоробрий вирушив в поле пiд Жовтi Води, чигаючи на добрий улов для себе i не на силу, а на господню ласку уповаючи. Хоробро i ляхи своєю дорогою прямували, вони хотiли Хмельницького одним ударом розбити та всю силу козацьку посрамити на довгi лiта i не знали, що й вiн готовий до бою, а господь його до допомоги. Та перш нiж обидва походи зiйшлися, послав Хмельницький до реєстрових козакiв Ганжу, особливого посланця, i наказав розповiсти м про свою силу, про татар i звернутися до них з такими словами: "Чию кров йдете проливати? Чи не братiв свох? Чи ж у нас не одна мати -- Украна? За кого вам випадає стояти? За костьоли? Чи за храми господнi, що породили i ростили нас вiд дня хрещення? Чи ви коронi польськiй допомогти хочете, яка неволею за вашу мужнiсть вiдплатила, чи матерi свой Укранi, яка волею вас обдарувати волiє?" Прослухали все це козаки i всi шiсть тисяч, як одне серце i дума єдина, повстали. I щонайперше Фiлон Джечелий свого гетьмана Барабаша сонного списом пронизав, бо вiн ляхам допомагав. А потiм всю старшину та полководцiв-ляхiв з корогвами у Днiпрi потопили, а самi з драгунами нiмецькими, що разом з ними човнами пливли, рушули Хмельницькому на пiдмогу. Забачивши це, тi козаки з комiсаром, що при вiйську коронному залишилися, а також драгуни польськi, що були в нiмецькiй одежi та строях, великим загоном вiддiлилися вiд ляхiв i, зрадивши х, перейшли до Хмельницького. Спостерiгаючи все це, Хмельницький зрадiв невимовно i так звернувся: "Браття, славнi молодцi вiйська запорiзького! Пробила година, вiзьмiть зброю i щит вiри вашо, закличте на допомогу господа i не лякайтеся пихато сили ляхiв, не бiйтеся хижостi та страховиськ з шкiр леопардових та з пiр'я страусового; згадайте давнiх вонiв укранських, котрi хоч i невiрнi були, та все ж своєю вiдвагою на всiх страх наганяли. З того ж тiста й ви злiпленi. Синове вонiв хоробрих, явiть мужнiсть свою. I вам во вiки вiкiв славу (з повелiння господнього) запишуть, хай надiя на бога не посрамить вас!" Коли отак Хмельницький вiйсько козацьке пiдготував хоробро стати до бою з ляхами, генерал Степан, син Потоцького, опинившись немов у пастцi мiж козаками й татарами, послав служку Яська з листом до батька i провiстив недалеку бiду. Та посланця татари зловили, привели до лав козацьких й передали i посла i листа того, i звiстку ту, що в нiм сповiщалася, i розпочалася битва, розгулялась сiча великая. Тiльки ляхи забачили, що сила х знемагає, як кинулися навтьоки; правда Потоцький почав умовляти, що краще в бою, як подобає вону, загинути, анiж, кинувшись тiкати, уподобитися переполоханим вiвцям i стати здобиччю звiревi-супротивнику. Вiдгукнулися ляхи на тi слова i почали, як снопи, валиться пiд ударами мечiв, а тут ще линула злива i замочила вогнепальну зброю так, що вкрай знесиленi, вони змушенi були прийняти обороннi порядки i рушити на Княжий байрак, до мiст направляючись; та Хмельницький, виславши наперед козацьку пiхоту, наказав у Княжому байрацi покопати рови. I ось дiйшов табiр польський до ровiв, втратив лад, а татари й козаки на обоз напали i розгромили, навiть сам Потоцький, двiчi кулею влучений, загинув, а все вiйсько польське в полон потрапило. Взяли там татари Сапєгу i Шемберка, Чернецький та Гродзинський Хмельницькому дiсталися Бранцями стали Хома Вiленський, Iван Хребтовим -- воєвода Новгородський, Христофор Холмський, Гаврило Баллацький, Малицький та Семигородський, знатнi пани; розгромлене було й вiйсько польське -- частина пiд мечем загинула, а частина в полон до татар потрапила. I з усього вiйська, в тiй битвi уцiлiв один лише Марко Гдешинський, втiк, правда i вiн був поранений. Сталося все те року 1648 у травнi мiсяцi числа 2."
   "Самовидец", автором которого, будто бы является Самуил Зорка, бывший в то время писарем самого Хмельницького, сообщает:
   " На початку того ж року , взявши вiдомость от коммисара козацкого, панове гетманове так короннiй Миколай Потоцкiй, яко теж и полнiй Калиновскiй, же юже купа немалая войска зобралася на Запорожю, до Хмелницкого приставши, зараз со всiми войсками коронними притягли на Украну до города Черкас *, и там отправуючи свята великоднiе Воскресенiя Христова , усе войско козацкое с полковниками х скупили и казали оним присягати , же не мают здрадити полковников свох и до Хмелницкого приставати. И так зараз по Воскресенi Христовом гетманове короннi висилают войска немалiе водою Днiпром у чолнах, посадивши посполу з козаками и пiхоту немецкую. А землею, полем посилает гетман Потоцкiй сина своего Стефана з коммисаром козацким, з которими войска коронного тисячей шесть, а козацкого з тими, що у чолнах поишли, еще при коммисару тисячей шесть, приказавши оним, жеби ишли просто на Запороже до Сiчи зносити Хмелницкого албо осадити его з войском. И сами гетманство з войсками коронними за ними втропи помалу ишли с тяжарами войсковими и пiхотами . Хмелницкiй, узявши вiдомость о наступленню войск коронних, не ожидаючи на Запороже приходу х, але переправившися з войсками татарскими немалими, напротив пойшол войск коронних. И испоткавъшися в полях, у урочища Жолтой Води , там осадил каштелянича Стефана Потоцкого и коммисара козацкого з войсками х. А войска, которiе ишли Днiпром водою чолнами, минувши городи, не доходячи порогов, старшину зостаючую при них, и пiхоту нiмецкую, в чолнах \50\ будучую, викололи и покидали в Днiпр *.
   И послали свох посланцов до Хмелницкого, по которих прислал Хмелницкiй з ордою, и орда, на сво конi оных побравши, привезла на Жовтiе Води, где посполу того войска коронного доставали. Войска зась козацкiе, зостаючiе при тих войсках коронних, видячи, же юж и тое войско, которое водою ишло, зостает при Хмелницком и ордi, -- и тiе усi з войска коронного пристали до Хмелницкого и до орди, и на тое ж войско почали быти , где през килка днiй без перестанку тая война тривала. И войско, осаженное будучи в степах, не могучи витривати, рушило табором оттоля ку Княжим Байраком оборонною рукою, уступаючи назад ку городом, але в том отходi не пощастилося м, бо, не допустивши оных до тих Княжих Байраков, почала орда с козаками табор х розривати. А в тiе Княжiе Байраки запровадивши войско козацкое пiхоту, покопали рови, до которих пришовши табур войска полского, змiшалися, и там усе тое войско розбито, в неволю побрано татарскую, и каштелянича Стефана Потоцкого посполу с коммисаром взято, которий в молодих лiтех на Запорожю живот свой скончил, бо Хмелницкiй оного, не даючи ордi, на Запороже до Сiчи отослал и там от ран помер *. А иншiе панята в неволю пошли татарскую, гетманове зась короннiе великiй и полнiй с потугами своми на Чигирин ишли втропи за тим войском, хотячи оных посилковати. Але по розгромленiю войска полского у Княжих Байраков, нiкоторое с того погрому поутiкавши, дали знати, же юж нiкого посилковати, бо войско до остатку знесено, -- отвернули гетманове Николай Потоцкiй, каштелян краковскiй короннiй, и Калiновскiй, гетман полнiй, з войсками назад ку городам, не идучи на Чигирин, але просто шляхом на проворотя ку Корсуновi мiсту ишли".
   Так о сражении при Желтых Водах свидетельствуют летописи. Соглашаются с ними, в целом, и авторы "Истории украинского войска":
   По их мнению, желтоводское сражение происходило в несколько этапов. Согласно их данным, почерпнутым из анализа приведенных выше летописных трудов, а также и других источников, Стефан Потоцкий располагал примерно 1500 польского войска, а под началом Шемберга находилось 2500 реестровиков, то есть в общей сложности примерно 4000 человек. Вторая половина, примерно такой же численности, состоявшая из реестровых казаков, плыла Днепром. Замысел польского командования заключался в том, чтобы подавить выступление запорожских казаков в зародыше- захватить Сечь и уничтожить ее.
   "..Хмельницкий решил не ожидать на Запорожье,- далее указывают авторы,- а выступить навстречу противникам в степь. Войско его насчитывало до 3000 казаков и пару сотен татар. Но на помощь должен был еще подойти Тогай -бей. Казацкое войско шло вдоль речки Базавлука и вышло на Черный шлях, дорогу, проторенную татарскими походами. В верховьях реки Саксагани, 29 мая 1648 года ( здесь явно допущена опечатка прим.автора) повстанцы встретили переяславский реестровый полк, который шел в передовом охранении королевского войска. В ходе столкновения татары разбили этот малый "кошик" ( малый табор). Немного дальше у Желтых Вод произошло столкновение с войском Шемберга. Шемберг с реестровыми полками двинулся навстречу, однако татары так сильно ударили по нему, что он вынужден был возвратиться в лагерь. Поляки поспешно начали обносить лагерь валами и шанцами. На другой день боя не было...Но в ночь на 1 мая готовился штурм. Казаки подошли под самые польские шанцы, подкопались, подтащили пушки, гаковницы, порох и пошли на приступ. Однако поляки имели более сильную артиллерию и отбили их. Тогда началась позиционная борьба. Восставшие замкнули со всех сторон польский лагерь и стали обстреливать его со всех сторон да иногда шли на приступ: "день и ночь борьба с ними была, и по несколько раз на день".Так продолжалось две недели. Хмельницкий тем временем перетянул на свою сторону те реестровые полки, которые плыли на челнах по Днепру. Дня 4 мая 1648 года в том войске произошел мятеж: какой-то казак схватил хоругвь и стал созывать "черную раду".Старшина взялась за оружие, однако казаки выступили против нее, похватали старшину и потом приговорили к смерти. Восставшие выбрали себе за старшего Филона Джалалея и под его началом перешли к Хмельницкому. 12 мая они уже были под Желтыми Водами демонстративно прошли сквозь польский лагерь, выстрелили из ружей и примкнули к Хмельницкому. На следующий день их примеру последовали и реестровики Шемберга, -все перешли к повстанцам.
  Шембергу уже и думать нечего было о победе, он начал переговоры с Хмельницким, согласился отдать казакам все пушки и порох, если ему разрешат отойти с польским войском к Крылеву. Но на эти условия не согласился Тогай-бей- ему хотелось ограбить польский обоз. Тогда Шемберг решился на прорыв. Под прикрытием табора он начал отход. Татары бросились за поляками. Но взять табор не смогли, бой длился целый день. На другой день, 15 мая поляки миновали урочище Княжьи Байраки, но казаки догнали их в какой-то балке. Тут наступил решительный момент "сошлись в наступательным бою, так , что с обеих сторон немало трупов падало". Казаки разорвали польский табор, разбили войско и забрали в плен всю старшину. Ненавидимого Шемберга они на месте убили, других отдали татарам, в татарскую неволю попал и сын Потоцкого, Степан".( перевод данного отрывка мой -прим.автора)
   А вот свидетельство Н.И.Костомарова: "Казаки, плывшие на байдарках по Днепру, достигли 2-го мая урочища, называемого "Каменным Затоном"...Ночью с 3 на 4 мая явился к ним посланец Хмельницкого, казак Ганжа, и смелою речью воодушевил их, уже и без того расположенных к восстанию Полковник Кречовский, находившийся в высланном реестровом войске, со своей стороны возбуждал за Хмельницкого казаков. Реестровики утопили своих шляхетских начальников, угодников панской власти: в числе их погибли Караимович и Барабаш. Утром все присоединились к Хмельницкому. Усиливши реестровыми казаками свое войско, Хмельницкий разбил 5-го мая польский отряд у протока, называемого "Желтые Воды".
   У С.М. Соловьева несколько иная точка зрения: "13 апреля двинулся передовой отряд польских войск Днепром и сухим путем, двинулись и реестровые казаки с Барабашем, полковником черкасским; большая часть регулярного войска состояла из русских: предводителями были козацкий комиссар Шемберг и сын коронного гетмана Степан Потоцкий. 22 апреля выступил и Хмельницкий из-за Запорожья с 8-тысячным отрядом; Тугай -бей шел за ним с татарами; держали путь к устью Тясмина, к потоку Желтые Воды. Реестровые казаки, шедшие на лодках с Барабашем и опередившие сухопутную рать, вошли в сношения с Хмельницким и передались ему, убивши Барабаша и всех тех, кто верен был польскому правительству. 5 мая у Желтых Вод встретился Хмельницкий с сухопутным польским войском, и после трехдневной битвы (6,7 и 8 мая) поляки потерпели страшное поражение."
   Согласно БСЭ том 9 стр.159. : " Около Желтых Вод 5-6 мая 1648 года произошло сражение между восставшими украинскими казаками под руководством Б.Хмельницкого и авангардом польских войск под командованием С. Потоцкого и Я. Шемберга. После перехода 5 тысяч реестровых казаков, плывших по Днепру на сторону восставших, Хмельницкий 5 мая окружил польский лагерь у Желтых Вод. Польские войска пытались вырваться из окружения, но 6 мая были разгромлены в районе урочища Княжьи Байраки".
   Энциклопедический Словарь Брокгауза и Эфрона сообщает. "Желтые Воды -река в Екатеринославской губернии. Приток Днепра; на берегах ее Богдан Хмельницкий одержал первую победу над поляками, 5 апреля 1648 года. По провозглашении запорожцами Богдана Хмельницкого своим гетманом малороссияне стали оказывать полякам явное непослушание. Николай Потоцкий, коронный гетман, выслал для усмирения казаков 10000 польского войска и несколько малороссийских полков под начальством Барабаша.Это войско было разделено на две части, чтобы напасть на Хмельницкого водой и с суши. Хмельницкий в союзе с перекопскими татарами, оставил часть войска на островах, а с другой устремился на сухопутные силы поляков и нанес им полное поражение. Вернувшись на острова, Хмельницкий приказал прекратить артиллерийский огонь и выставил белое знамя с изображением креста. Казаки Барабаша устремились к берегу; Хмельницкий склонил их соединиться с ним для освобождения своей родины. Барабаш пал от рук своих же воинов."
   Для разнообразия приведу рассказ неизвестного автора "Истории руссов", которая еще в Х1Х веке стала идейным манифестом украинского сепаратизма:"К началу 1648 года имел Хмельницкий готового при себе войска, хорошо вооруженного, сорок три тысячи семьсот двадцать человек, и, в том числе, реестровых казаков 35 тысяч, охочекомонных или волонтеров 4 900 и запорожских казаков 3820. С первого апреля того года, узнал он, что коронный гетман Павел Потоцкий с многочисленной польской армией, собравшись под Каменцом - Подольским, выступил вниз рекой Днестр к Уманщине, двинулся навстречу ему с двадцатью пятью тысячами войска, оставив остальных в качестве резервного корпуса в крепком стане над рекой Буг. Двигаясь вниз рекой Ягорлыком , он выслал против армии Потоцкого несколько партий легких войск и, приказав им нападать на авангард польский, тут же поспешно отходить от него, делая вид, что все войска казацкие в страхе убегают к границам татарским. А тем временем вернулся Хмельницкий со всем войском в степь к Желтым Водам, где укрепил на возвышении обоз свой окопами и тяжелой артиллерией и оставив в нем немного пехоты и вьючных коней спрятался ночью в стороне от обоза в камышах и балках." Далее сообщается, что коронный гетман попал в подготовленную ловушку и в сражении 8 апреля потерпел поражение. В ходе сражения : "казаки перекололи пиками свыше 12 тысяч, а среди них убиты Шембек ( Шемберг- прим автора), и Сапега (на самом деле взят в плен-прим.автора),.. живых же польских пленников , в том числе, гетмана их Потоцкого, выслал, как новый дар Хану Крымскому.."
  Представляется, что комментарии к этому произведению излишние. Автор, безусловно, что-то слыхал об этом сражении, но, по-видимому, не имел доступа к летописным свидетельствам и даже не представлял, что расстояние между Каменцем и Желтыми Водами составляет порядка 400 километров.
   Однако не меньшее удивление вызывают и некоторые работы современных исследователей. В частности, цитировавшийся выше М.П.Резник приводит данные, которым нельзя не удивляться.: "Первая битва Богдана Хмельницкого состоялась на Желтых Водах (правый берег Днепра, юго-западнее современного Кременчуга) 29 апреля - 16 мая в 1648 г. 6-тысячный передовой отряд поляков встретился с объединенными казацко-татарскими 9-тысячными силами.
  Казаки подошли под сами польские шанцы, подкопались, попидвозили пушки, порох, и начали приступ. Но поляки имели более сильную артиллерию и отбили нападение запорожцев.Тогда началась позиционная борьба. Повстанцы замкнули отовсюду польский лагерь, начали его обстреливать и периодически шли на него приступом: "день и ночь борьба с ними была, и по несколько раз на день".
  30 апреля в 1648 г. штурм польского лагеря начался наступлением украинской пехоты при поддержке татарской конницы. Удельный вес татарской конницы в штурме польского лагеря был минимальным, но пребывание вокруг лагеря ее полков, готовых к бою, сдерживало проведение контратак польской кавалерии против наступающей казацкой пехоты. Но пока еще казацкий штурм не имел успеха. У поляков на башнях было 10 пушек. Хмельницкий имел на то время всего 3 пушки - фальконети малого калибра. Боевые действия 30 апреля - 1 мая в 1648 г. показали, что такой силой польский лагерь не получить.
  8-9 мая татарская конница оставила Желтые Воды и пошла в район сосредоточения на Ингуле, где хан собирал все силы для помощи Богдану Хмельницкому.
  Польский лагерь оставался в осаде казаков. Б. Хмельницкий знал, что Днепром против него идут не сами поляки, а реестровые казаки, посланные ими, то есть такие же православно-руски люди, как и все украинцы, лишь обязанные службой польскому королю. И запорозький вождь отважился повлиять на их чувства, чтобы оторвать их от поляков. Оставив лагерь, Б. Хмельницкий поспешил к правому берегу Днепра, к урочищу Каменная Заводь, куда вечером 3 мая подошли и пристали к берегу реестровые казаки. С помощью тайных агентов Б. Хмельницкий сумел пробудить у реестровых казаков такую ненависть к полякам, что они, едва придя к Каменной Заводи, восстали против поработителей Российского народа, перебили своих начальников Барабаша, Вадовского, Илляша и других, побросав их тела в Днепр, и 4 мая объединились с казаками что стояли в лагере. К Желтым Водам их доставили по просьбе Бы. Хмельницкого, конями Тугай-бея 5.
  Ночью 15 мая польское войско выстроилось для осуществления марша к урочищу Княжеские Буераки в условиях казацкого окружения не "табором" с тележной подвижной обороной, а в другой производно боевой порядок - так называемого "старого польского шикування". Это построение имело вид большого, пустого внутри конного четырехугольника, готового с каждой стороны к немедленной кавалерийской атаке. С. Потоцкий продвинулся на 8-12 км вдоль урочища Княжеские Буераки.
  Здесь на рассвете была введена в бой Богданом Хмельницким казацкая пехота, которая применила против подвижного польского лагеря полевую артиллерию, маневрируя пушками с помощью верховых коней. Потери польского войска от этих атак были настолько большими, что это вызывало обеспокоенность у татар-союзников, которая была заинтересована захватить наибольшее количество пленных.
  Около заблаговременно сделанного перекопу пути польское войско было остановлено казацкой пехотой. Жовтоводску битву в результате окружения и уничтожения противника пехотой и артиллерией Богдана Хмельницкого и конницей Тугай-бея было закончено в первой половине дня 16 мая в 1648 г. в районе, ограниченном селами (названия современны) Попельнасте, Громивка, Холодиивка, Григоривка Днепропетровской области. Командный пункт Богдана Хмельницкого на конечном этапе битвы находился в Княжеских Буераках
  Уже не говоря о совершенно фантастической длительности желтоводского сражения, растянувшегося у автора на целый месяц, неминуемо возникает вопрос: " А куда же подевалась та самая артиллерия, которая хранилась в запорожском арсенале?". Согласно источникам, к 1648 году там должно было находиться не 2-3 фальконета, а, по меньшей мере, около тридцати. Допустим, какая-то часть пушек была действительно не исправна, но не до такой же степени. Кроме того, из цитируемой выше летописи Самуила Величко следует, что осаждавшие и осажденные вели между собой артиллерийскую дуэль, что возможно лишь при относительном равенстве пушек. О наличии у Хмельницкого пушек прямо указывают и авторы "Исторii украiнского вiйська", хотя и отмечают, что у поляков была более сильная артиллерия. И это верно, так как фальконеты с кулевринами трудно сравнивать.
   К какому же выводу приводит анализ цитировавшихся выше источников?
   Первое. Несомненно, каштелян Краковский действовал весьма неосмотрительно и недооценил полководческое искусство Хмельницкого с одной стороны, а качественный состав восставшего запорожского воинства с другой. Коронный гетман исходил из того, что на Сечи собрались беглые холопы, не имеющие военного опыта, в то время как на самом деле Хмельницкий вел за собой полки отборной запорожской пехоты. Главная же ошибка Николая Потоцкого заключалась в том, что располагая сведениями об участии татарского чамбула на стороне запорожцев, он фактически не принял это обстоятельство во внимание при выработке стратегии действий коронного войска. Если бы гетман правильно оценил ситуацию, то его стратегия должна была заключаться в том, чтобы всеми своими объединенными силами перекрыть Хмельницкому северное операционное направление. Став южнее Чигирина укрепленным лагерем, поляки отрезали бы восставшим путь на Украйну, имея в то же время возможность получать подкрепления и провиант из оставшихся у них в тылу городов и населенных пунктов, одновременно сохраняя возможность маневра как в сторону Крылева к Днепру, так и в направлении Корсуня.
   Однако ввиду недооценки сил противника и общей ситуации, выработанный польскими гетманами стратегический замысел фактически заключался в полной ликвидации казацкого восстания в зародыше, то есть непосредственно на Сечи с последующим ее уничтожением. В решении этой задачи Стефану Потоцкому отводилась лишь роль авангарда польських войск, основные силы обоих гетманов должны были следовать за ним,усилившись за счет войск князя Вишневецкого. По большому счету, молодому гетманычу вменялось в задачу лишь не допустить прорыва Хмельницького в Украйну.
   Стратегия же Хмельницкого состояла в решении триединной задачи: ликвидация высланного ему навстречу авангарда противника; нанесение в дальнейшем поражения основным силам коронного и польного гетманов; выход к Белой Церкви. Отсюда запорожский гетман предполагал,опираясь на поддержку народных масс вступить в диалог с правительством, добиваясь увеличения реестра, восстановления казацких прав и привилегий, а также уничтожения, или, по крайнiй мере, существенного ограничения, унии. Дальнейшее ведение боевых действий в его первоначальный план не входило.
   Второе. Четкого оперативно -тактического плана действий у сторон не было. Они и не могли его иметь, так как в начале похода не располагали точными сведениями о противнике. Однако, по ходу движения Хмельницкий в полной мере использовал данные разведки о местонахождении противника, разделении его сил, численности вышедших навстречу ему войск. Тактика действий запорожскго гетмана диктовалась конкретной ситуацией. Правильно оценив обстановку, он в короткие сроки сумел решить две важнейшие задачи: отвлечь силы Стефана Потоцького от Днепра далеко в степь, вынудив его там перейти к круговой обороне, и привлечь на свою сторону оставшихся на Днепре реестровых казаков, воспользовавшись их отрывом от своих главных сил. Если называть вещи своими именами, то у реестровиков и не было другого выхода, так как в случае отказа присоединиться к нему, против них были бы брошены татары Тугай-бея, которых в равной степени страшились и поляки и казаки. Не случайно летописец подчеркивает, что присутствие татар на стороне запорожского войска, являлося для реестровиков одним из важных аргументов в пользу перехода на сторону Хмельницького.
   Со своей стороны Стефан Потоцкий не сумел выполнить инструкции, .полученные от отца, проявил легкомыслие и безответственность, позволив завлечь себя в степь далеко от Днепра, по которому плыли реестровики. Он недооценил роль разведки, беспечно отнесся к поддержанию постоянной связи с гетманской ставкой и реестровыми казаками. Отдавая должное уважение его личной отваге и мужеству, следует придти к выводу, что полководческим даром он не обладал.
   Третье. Присутствие на стороне Хмельницького татарського чамбула явилось решающим фактором победы казаков при Желтых Водах. Однозначно можно утверждать, что без татар Тугай-бея эта победа была бы невозможна. Успех этой битвы был решен задолго до ее начала еще в Бахчисарае.Поляки могли рассчитывать на победу лишь при условии выдвижения всех сил коронного и польного гетманов против Сечи, сконцентрировав их вблизи Кодака, либо же став укрепленным лагерем на подступах к Чигирину, имея в своем тылу населенные пункты,откуда можно было получить провиант и подкрепления живой силой. Но в таком случае и Хмельницкий, по-видимому, избрал бы другую тактику и, скорее всего, не выступил бы из Запорожья, а продолжал накапливать там силы в ожидании более удобного времени для осуществления своих планов..
   Четвертое. Какими силами располагали противоборствующие стороны? Если отбросить полуфантастическое сообщение "Истории русов" о количестве войск Хмельницького и о потерух поляков, то источники приводят данные о численностi запорожского войска ( без татар) в пределах от 3 до 8 тысяч. Силы же Стефана Потоцького при выходе из Черкасс оцениваются от 8 до 12 тысяч. Однако, простой арифметический подсчет показывает, что численность всего реєстрового войска в то время не могла превышать 6000 человек, даже,если придти к выводу, что в поход выступили все казаки всех шести полков. Фактически же с учетом, того, что казаки Корсунского полка, охранявшие Сечь, перешли к восставшим, реестровиков не могло выступить в поход более, чем 5 тысяч. Известно также, что на байдарах плыл полк немецкой пехоты в количестве около девятисот человек. Число гусар, драгун и пехотинцев-литвин, шедших сухопутьем, не превышало 2300 человек. Итого, в распоряжении Стефана Потоцького было всего не болем 9000 человек, из которых к началу выдвижения поляков к Княжьим Байракам при нем остались лишь гусары Чарнецкого ( 1065 человек) и литвины Сапеги ( 300 человек). Большая часть драгун и реестровиков Шемберга к этому времени уже перешли на сторону восставших.
   Представляется., что численность войск Хмельницького при его выдвижении из Сечи не превышала 3-4-х тысяч человек. Не случаймо летописец подчеркивает, что гетман рассчитываал не на количество войск, а на Божью помощь. Последующие исследователи, видимо, полагали эту цифру заниженной, потому повысили ее в два раза. Безусловно, с таким малым числом казаков Хмельницький, как здравомыслящий человек, не мог рассчитывать на победу, но он хорошо знал грозную силу татар и возможности их конницы. В пешем бою казаки поляков не страшились, важно было лишь не дать развернуться для атаки панцырной кавалери и драгунам. При налички 4000 конного татарского войска эта задача легко решалась.
   Итак, если к началу желтоводской битвы у Хмельницького было не болем 4000 человек ( без татар), то к моменту начала марша поляков на Княжньи Байраки , его силы возросли, как минимум, до 10000 человек. Кроме того, надо полагать, что после захвата польського лагеря у Желтых Вод казацкая артиллерия пополнилась 10 кулевринами на конной тяге.
  
   Разгромив высланный против него авангард польских войск, Хмельницкий, два или три дня находился у Княжьих Байраков, а затем форсированным маршем двинулся в направлении Чигирина, куда, как он полагал, к этому времени должны были подойти основные силы обоих гетманов. Весть об одержанной казаками победе уже разнеслась по Украйне и на соединение с запорожским войском устремились тысячные толпы повстанцев. Несколько тысяч людей привел из Подолии Максим Кривонос, который, скорее всего именно в это время, соединился с основными силами запорожского гетмана и существенно увеличил его армию. Возможно, ожидая его, Хмельницкий и задержался на месте последней битвы. Конечно, не все повстанцы были хорошо вооружены, многие имели только пики, переделанные из кос, у другие и вовсе, кроме ножей, ничего не было, но все они были полны решимости сражаться с поляками до последней капли крови.
   Пополняя по ходу движения свои полки, Хмельницкийполучил сведения, что войска Потоцкого и Калиновского вначале выдвигавшиеся в направлении Чигирина вслед за своим авангардом и дошедшие уже до Маслова Брода (Става), начали отход к Корсуню, чтобы получить подкрепления из окрестных замков, а также, при необходимости, иметь возможность отступить на запад к границам Малой Польши. Располагая к этому времени уже значительными силами, запорожский гетман принял решение навязать противнику генеральное сражение прямо на марше, чтобы не дать полякам возможности стать лагерем в каком-нибудь удобном месте, укрепиться в нем и ожидать там помощи от центрального правительства и местных магнатов. Однако, атаки казаков гетманами были успешно отбиты, хотя им и пришлось оставить Корсунь из-за необходимости выбора более удачной позиции для обороны. С этой целью Потоцкий и Калиновский, перейдя речку Рось, остановились примерно в миле от Корсуня, у Стеблева, где и приступили к оборудованию лагеря. Выбранная позиция была достаточно сильной, так как здесь уже были какие-то древние укрепления. В этом месте они приготовились встретить запорожское войско, рассчитывая на свое подавляющее превосходство в артиллерии.
   Победа над поляками в сражении под Желтыми Водами, не вскружила Хмельницкому голову, и он не утратил свою обычную осторожность. Получив известие о том, что неприятель укрепляется у Стеблева, Богдан, зная о превосходстве гетманов в артиллерии, решил выманить поляков из их лагеря, чтобы навязать им сражение на своих условиях, когда применение пушек было бы затруднено. Став 14 мая у Корсуня, он окружил позиции поляков, приостановил активные боевые действия и созвал полковников на совет. Согласно выработанному плану, предполагалось вынудить обоих гетманов выйти из их лагеря в направлении Богуслава, после чего заманить польское войско в Гороховую Дубраву - поросшую лесом болотистую долину между двумя крутыми обрывами. Местные жители прозвали ее Крутой Балкой. Для осуществления этого плана часть казацкого войска устроила в этом месте засаду, обрезав участок дороги, ведущей в долину, превратив ее в обрыв. Вдоль дороги казаки насыпали шанцы, за которыми укрылись в ожидании противника, а, кроме того, отвели воду из Роси, чтобы она еще больше затопила балку. Основная роль в организации засады отводилась Максиму Кривоносу, в распоряжение которого было выделено примерно 6000 человек. Но это было только полдела, нужно было найти способ заставить поляков пойти именно этим путем. Не видя другого выхода, гетман приказал найти добровольцев из казаков, которые бы решились попасть в плен к полякам и дезинформировать их о количестве имеющихся в распоряжении казацкого войска сил. Добровольцы нашлись и гетман каждому из них объяснил, что именно от них требуется, предупредив, что они идут на смерть, и им предстоит не только умереть, но и принять перед смертью жестокие мучения. Никто из вызвавшихся добровольцев, не отказался от возложенной на них задачи. В тот же вечер в разных местах они, как бы случайно, попали к полякам в плен и под пытками дали показания о том, что у Хмельницкого 100 000 собственного войска, а, кроме того, к нему на помощь подходит крымский хан с 200 000 ордой. Одного из добровольцев пожилого, невзрачного на вид, мещанина Самуила Зарудного Хмельницкий инструктировал дольше, чем остальных. Ему поручалась задача не только дезинформировать поляков, но и согласиться стать их проводником для отступления по самой короткой дороге, то есть через Гороховую Дубраву. Под видом обычного русского холопа или мещанина Зарудный каким- то образом сумел пробраться в ставку польских гетманов. Те, зная уже о том, что Хмельницкий подошел к Корсуню, стали решать, как поступить- вступить с ним в сражение или продолжить отступление к польской границе. Мнения, как обычно разделились, Калиновский высказался за то, чтобы принять бой, Потоцкий решил отступать. Во многом на решение коронного гетмана повлияли сведения, полученные под пытками от плененных казаков, о приближении татарской орды. Каким образом казацкому лазутчику Зарудному удалось войти в доверие к Потоцкому, сказать трудно, но его взяли в качестве проводника. Таким образом, поляки попали в расставленную им запорожским гетманом ловушку. Эта версия бытует с незапамятных времен.Меняются только герои- в одном случае Зарудный ,в другом Галаган. И ни у кого не возникает вопрос зачем коронным гетманам вообще нужен был проводник, ведь эти места им и так были хорошо известны за годы службы в Юной Руси.
   16 мая, отступая по дороге, ведущей на Богуслав и отбиваясь от наседавших на них татар и казаков, польское войско вышло к Гороховой Дубраве, где оказалось в западне. Окруженные со всех сторон казаками и татарами Тугай - бея, поляки не успели ни развернуть лагерь, ни выстроить конницу в каре, ни применить армату, тем более, что их пушки застряли в болоте. С противоположной стороны Гороховой Дубравы засевшие там в окопах казаки Кривоноса открыли по ним губительный ружейно-артиллерийский огонь. В завязавшемся затем рукопашном бою часть поляков была уничтожена, другие попали в плен. Уйти почти никому не удалось. Оказались в плену и были отданы татарам раненый в бою коронный гетман Николай Потоцкий и польный гетман Марциан ( Мартын) Калиновский. Поляки потеряли убитыми и пленными 127 офицеров,8520 рядовых. Победителям досталась 41 пушка.
  В принципе, битву при Желтых Водах и под Корсунем есть смысл рассматривать, как единое сражение, начавшееся 29 апреля в верховьях Саксагани и закончившееся 16 мая в Гороховой Дубраве. Действительно, оно произошло в рамках единого стратегического плана Б.Хмельницкого, в ходе осуществления которого, он нанес поражение вначале авангарду войск противника, а затем и его основным силам. При этом запорожский гетман продемонстрировал тактические приемы, которые ранее в ходе казацких войн от Косинского до Линчая не применялось. Это, прежде всего, высокий уровень организации разведки и боевого охранения, отвлечение сил противника ложной атакой, разделение и привлечение на свою сторону части его сил, окружение неприятельских войск, организация их преследования и создание на пути отступающих непреодолимых препятствий. Подобная тактика характерна для запорожского гетмана , как при Желтых Водах, так и у Корсуня.
   М.П.Резник в цитировавшейся выше работе обоснованно подчеркивает стремительность запорожских полков, которые не двигались скопом, а выполняли марш в границах отведенных им полос движения ( М.П.Резник полагает, что полки передвигались в полосе 13 км, но к сожалению,не аргументирует своем мнение) что позволило одновременно всей повстанческой армии сосредоточиться у Стеблова. Напрасно мы будем искать подобные тактические приемы у руководителей казацких восстаний до Хмельницкого, ничего подобного в те времена продемонстрировано не было.
   Безусловной заслугой запорожского гетмана являлся и отказ от привлечения в свое войско на первоначальном этапе необученных новобранцев. Пусть он вывел из Сечи только 3 или 4 тысячи казаков, но это были опытные в боях воины, костяк запорожской пехоты. Взаимодействуя с маневренным и стремительным конным корпусом Тугай-бея, наводившим ужас на поляков, пехотинцы успешно решали стоящие перед ними задачи.
   Если победу казаков в сражении под Желтыми Водами можно было объяснить случайностью, изменой реестровых казаков и т.п. аргументами, то Корсунская битва воочию продемонстрировала боевую выучку запорожцев, их способность на равных сражаться с польскими войсками, полководческий талант их вождя - Зиновия Богдана Хмельницкого, а главное - показала всему угнетенному южнорусскому народу, что поляков можно побеждать и не так уж страшен черт, как его малюют. Рабы, сбросив свое ярмо, стали осознавать себя свободными людьми, ничем не отличающимися от своих угнетателей, обладающими чувством личного достоинства, гордостью и стремлением к свободе. Не успела еще весть о победе под Корсунем распространиться по Украине, а пламя всенародной войны уже охватило не только области Малороссии, но перекинулось и в Белоруссию, где народ был более привычен к крепостническим порядкам.
   Ранее других, восстала Подолия, за ней последовала Киевщина и Заднепровье, где волнения не прекращались еще с ранней весны, о чем отмечал в своем письме королю Н.Потоцкий. Восстание объединило все слои украинского общества, за оружие взялись крестьяне, мещане, мелкая шляхта и даже представители духовенства. Едва известие о победе при Корсуне достигло Левобережья, где особенно свирепствовал князь Вишневецкий, взрыв народного возмущения всколыхнул все его население. Без сопротивления восставшим сдались Нежин, Пирятин, Перяславль, Остер. Князь Иеремия со своим 6000 войском вынужден был в спешном порядке оставить столицу своего княжества Лубны и, форсировав Днепр, уйти на Полесье, уничтожая на своем пути всех примкнувших к восстанию. Сразу же после его ухода Лубны были захвачены повстанцами. Повсюду на Левобережье формировались полки по типу казацких, во главе которых становились вожди восстания - Мартын Небаба, Максим Гладкий, Петр Головацкий и другие, которые спешили соединиться с основными силами запорожцев.
   Между тем, после победы при Корсуне на территории правобережной Украйны регулярных польских войск не осталось, и Хмельницкий внезапно осознал, что он, вчерашний государственный преступник, лишенный всех прав состояния банита, по существу, стал единовластным хозяином всего южнорусского края. Опираясь на запорожское войско и весь южнорусский народ, он получил в свои руки всю полноту власти и фактически стал равным по своему статусу крымскому хану, молдавскому господарю или семиградским князьям.
  
   Ни войны, ни мира.
  
   Несмотря на несомненный талант военачальника, опыта государственного деятеля, достаточного для управления такой огромной территорией, как Украйна,в состав которой к этому времени фактически вошли все Киевское, Брацлавское и Черниговское воеводства, у Хмельницкого в то время еще не было. Собственно говоря, он никогда прежде и не ставил перед собой такой задачи, имея намерение после первого же сражения с поляками, вступить в переговоры с королем и польским правительством. Однако, призвав к всенародному восстанию, он вольно или невольно выпустил джина из бутылки и теперь уже сам оказался заложником обстоятельств им же созданных. После полного разгрома коронных войск нечего было и думать, о том, чтобы вернуть всех восставших к своим обычным занятиям, заставить их заниматься привычными мирными ремеслами. Народ вдохнул воздух свободы и требовал продолжения войны с королевской Польшей, изгнания всех панов с южнорусских земель. Казацкая старшина, вдохновленная победами при Желтых Водах и Корсуне, требовала похода на Варшаву, крымский хан, пользуясь возникшей возможностью безнаказанно поживиться за счет Речи Посполитой, поздравляя запорожского гетмана с первыми успехами, обещал самолично выступить в скором времени со всей ордой к нему на помощь.
   Возможно, Хмельницкий, силы которого после выхода из Запорожья возросли более чем десятикратно, и двинулся бы на Варшаву, но он лучше других знал силу и мощь Речи Посполитой, понимая, что, если существование республики окажется под угрозой, польское правительство прибегнет к созыву всенародного ополчения ( посполитого рушения) и тогда все шляхтичи, способные носить оружие, выступят на защиту Отечества. Противостоять такой силе казаки, даже при поддержке татар, не могли. С другой стороны пока еще восстание народных масс можно еще объяснить панским произволом, угнетением южнорусского народа и издевательствами над ним. Можно было объяснить выступление казаков из Сечи направлением против них польского войска. Пусть эти аргументы и были не очень весомыми, но в сопредельных государствах они могли найти понимание. Можно еще было вступить в переговоры с королем и сеймом, вынудив правительство пойти на определенные уступки. Оставался еще шанс, что сенаторы под давлением обстоятельств свалят всю вину в происшедшем на Потоцкого и Вишневецкого, тем более, что последнего многие магнаты недолюбливали.. Однако, двинув войска против Варшавы, запорожский гетман автоматически превращался в мятежника не только в глазах польского правительства, но и правительств сопредельных государств, в первую очередь Москвы, Турции и Швеции.
   Несколько дней после сражения у Корсуня Хмельницкий провел в нерешительности, не зная как поступить в дальнейшем. Полковники настаивали на продолжении войны и с их мнением он вынужден был считаться, так как, помимо него самого, у реестровых казаков огромным авторитетом пользовался Кречовский, а у народных масс, составлявших подавляющее большинство войска - Максим Кривонос, особенно ярый сторонник борьбы против панов. Фактически всем войском руководил не один гетман, но вместе с этими двумя полковниками. Осторожный Выговский, новоиспеченный писарь при гетманской канцелярии, разделял сомнения Хмельницкого, но голос его пока еще мало значил. Конец колебаниям гетмана положило письмо Адама Киселя, который заклинал его прекратить разрушительную войну и вступить в переговоры с правительством. Кисель предлагал отправить делегацию казаков в Варшаву к королю и сейму с изложением причин, побудивших их к мятежу, обещая всем прощение. Доводы Киселя гетман признал убедительными, тем более, что рассчитывал на поддержку короля и Оссолинского.
   Сразу же после поражения польских войск под Корсунем, Хмельницкий в третьей декаде мая направил Кривоноса в Брацлавщину с целью оказания помощи восставшим бужанам, а Ивана Ганжу в Умань. Сам же он от Стеблова выступил в направлении Белой Церкви, а затем отошел к Чигирину, где намеревался обосновать свою ставку. Казацкое войско на всем пути движения приветствовали толпы ликующего народа, казаки шли с гордым видом победителей, полковники и старшина не скрывали своего восторга от открывающихся перед ними перспектив, каждый считал себя уже шляхтичем. Гетман ехал в первых рядах своего войска, внешне он был весел и раскланивался на все стороны. Сердце же его терзала душевная боль и угрызения совести: он знал, что именно в это время татары уводят в Крым, помимо богатой добычи, захваченной у поляков, около десяти тысяч русских людей, которые будут проданы на невольничьих рынках. Такой дорогой ценой расплачивался запорожский гетман за помощь, оказанную Тугай-беем в сражениях при Желтых Водах и у Корсуня.
   В начале июня гетману стало известно о внезапной смерти не старого еще короля Владислава 1V, наступившей в Мерриче. Обстоятельства его смерти были довольно загадочны, что дало повод к толкам о том, что его отравили. Каковы ни были причины безвременного ухода из жизни польского монарха, смерть его фактически перечеркнула планы Хмельницкого на положительный результат переговоров с польским правительством. Тем не менее, он решил последовать совету Киселя и, как бы еще не зная о смерти короля, отправил в Варшаву делегацию, состоявшую из четырех старшин во главе с полковником Дженджелеем. Казацкая депутация должна была вручить письмо Хмельницкого королю, а, кроме того, передать правительству жалобу от запорожского войска, состоявшую из 13 пунктов. В этих пунктах помимо перечисления обид на панский произвол, ставился вопрос об увеличении реестра до 12 000 человек, а также о выплате жалованья за последние пять лет. Заключительный пункт содержал просьбу о том, чтобы греческая религия и ее служители оставались в неприкосновенности от посягательств униатов.
   На первый взгляд можно лишь удивляться скромности всех этих казацких требований после двух сокрушительных поражений нанесенных коронным войскам, но с другой стороны, Речь Посполитая с ее огромным военным и экономическим потенциалом отнюдь не чувствовала себя в то время побежденной. И раньше случалось, что в ходе восстаний казаки выигрывали несколько первых сражений, но затем поляки все равно побеждали их. Поэтому пункты жалобы, хотя и выглядели достаточно скромными, но уверенности в том, что даже эти требования будут польской стороной приняты, у запорожского гетмана не было. В отдельном письме к королю Хмельницкий объяснял выступление казаков из Сечи и призыв на помощь крымского хана тем, что "..кастелян краковский ( Потоцкий ) напал на нас в самом Запорожье..".
   Вступая в переговорный процесс с польским правительством, Хмельницкий уже с первых шагов своей деятельности на дипломатическом поприще пытался наладить добрые отношения и с московским государством, опасаясь с одной стороны быть втянутым в войну с царем из-за участия на его стороне татар, а с другой - в надежде, при необходимости, быть принятым под царскую руку. 6 июня, когда гетманская ставка находилась в местечке Мошни примерно в ста верстах от Киева, возле самого Киева крымские татары и запорожцы задержали жителя Стародуба Григория Климова, который вез грамоты от царского воеводы из Севска Адаму Киселю в Гощу, где он в то время находился. Воеводу интересовало, что происходит на Украине и, что замышляют татары, пришедшие с казаками. Задержанного доставили к Хмельницкому.
   Ознакомившись с изъятыми грамотами, гетман сказал:
   - Не по что тебе к Адаму ехать, а я тебе дам от себя к его царскому величеству грамоту.
   Климов, опасаясь опалы со стороны своих начальников, возразил:
   - Воля твоя, но что я скажу воеводе, он хочет знать, не выступит ли орда против Москвы?
   -О том пусть не беспокоится. Ко мне прислали грамоты князь Ярема Вишневецкий и Адам Кисель, просят, чтобы не пускал татар на их земли. Я, по их прошению, велел крымскому царевичу уйти в степь, за Желтые Воды.
  Испытующе посмотрев на Климова, как бы оценивая можно ли ему доверять, гетман продолжал:
   -Скажи в Севске воеводам, а воеводы пусть отпишут царскому величеству, чтоб царское величество Войско Запорожское пожаловал денежным жалованьем. Теперь бы ему, государю, на Польшу и Литву наступить пора, - хитро прищурился гетман, - его бы государево войско шло к Смоленску, а я стану служить государю с другой стороны.
   Климов в ответ на эти слова промолвил:
   -Но у нас с ляхами мир, а запорожцы взбунтовались против короля, вряд ли его царское величество будет поддерживать бунтовщиков.
   Гетман ударил рукой по столу:
   -То, неправда, никакие мы не бунтовщики. Если тебя будут расспрашивать государевы приказные люди, то ты им тайно скажи, что королю смерть приключилась от ляхов: сведали ляхи, что у короля с казаками договор, послал король от себя грамоту в Запорожье к прежнему гетману, чтобы чтоб казаки за веру православную греческого закона стояли, а он король будет им на ляхов помощник.
  Хмельницкий выдержал паузу и продолжал :
   -Эта грамота спрятана была и казакам прежний гетман ее не показывал. Я ту грамоту выкрал, доставил ее на Запорожье, собрал войско и против ляхов стою.
   8 июня, получив от Хмельницкого грамоту к царю, Климов был отпущен. Позднее содержание своей беседе с гетманом он пересказал воеводе в Севске, а затем в Москве в Посольском приказе.
   Пусть в беседе с Климовым, переданной для грядущих поколений С.М.Соловьевым, Хмельницкий и был недостаточно откровенен о мотивах, побудивших его выступить против панов, однако он совершенно искренне заявлял о своем намерении установить с Москвой тесный союз. В разговоре с Климовым и в своем послании к московскому государю он вел речь не о переходе под царскую руку, а о помощи Москве в случае ее войны с Польшей. Замысел его очевиден: втянуть царя в войну с Речью Посполитой, которой тогда будет не до казаков, а самому, воспользовавшись ситуацией, добиться автономии для Украины. Именно таков и был стратегический, преследующий далеко идущие цели, план Хмельницкого в это время. Но беседа с Климовым и послание к царю имело и другую цель - не допустить выступления русских войск против татар, что автоматически означало вовлечение в войну с Москвой и запорожского войска. Дело в том, что никто иной, как Кисель, всегда занимавший двуличную позицию в отношениях с казаками, еще 1 мая дал знать путивльскому воеводе Плещееву, что татары окружили в степи польский отряд, "высланный против изменников-черкас". По существовавшему в то время договору Польши с московским государством в таких случаях обе стороны должны были помогать друг другу. Выполняя обязательства договора, царь повелел своим ратным людям выступить против татар, и к началу июня в Путивле сосредоточилось почти 40 - тысячное русское войско. Однако последовавшие затем события: известия о разгроме поляков под Желтыми Водами и при Корсуне, о народном восстании, начавшемся по всей Украйне и Подолии, и о том, что под рукой у гетмана Хмельницкого сосредоточено огромное войско, заставили царских воевод занять выжидательную позицию. Тем не менее, план выступления против татар полностью отставлен не был и Плещеев сносился по этому поводу с Вишневецким, но гонцы его были перехвачен казаками. Хотя и царь, и Плещеев отказывались от своих сношений с Вишневецким, объясняя, что это не более чем вздорные слухи, но Хмельницкий писал царскому воеводе уже с легкой угрозой:" Уже третьего посла вашего перехватываем, вы все сноситесь с ляхами на нас. Если вы хотите на нас, на свою веру православную христианскую меч поднять, то будем богу молиться, чтоб вам не посчастливилось; легче нам, побившись между собою, помириться, а, помирившись, на вас оборотиться. Мы вам желали всего доброго, царю вашему желали королевства польского, а потом, как себе хотите, так и начинайте, хотите с ляхами, хотите с нами".
   Поверило ли царское правительство в искренность Хмельницкого или нет, но, во всяком случае, царские воеводы соблюдали нейтралитет и каких - либо действий против Хмельницкого не предпринимали. Кисель, продолжавший интриговать против казаков, в своих намерениях втянуть Москву в войну с ними и с татарами все же не преуспел.
   Между тем, запорожский гетман, хотя и послушал совета брацлавского воеводы, и направил депутацию казаков в Варшаву, но не ограничился одним только ожиданием милости от поляков, тем более, что после смерти короля Владислава 1У он особенно на нее и не рассчитывал.
   Немедленно по прибытию в Чигирин или даже еще из-под Белой Церкви часть казацкого войска под командованием полковников Кречовского и Небабы была направлена на Левобережье, где на протяжении июня - августа были захвачены такие укрепленные города как Чернигов, Новгород-Северский, Стародуб, то есть вся территория Левобережной Украйны до границ Московского государства и Литвы. Иван Ганжа к тому времени уже занял Умань и, соединившись с отрядом "гайдамак" Трифона, поспешил на помощь Кривоносу, как об этом сообщает В.С.Степанков (цит.работа), в войско которого влился со своим полком 8 июня.. По одной из версий при осаде Тульчина к ним примкнул польский шляхтич ротмистр Станислав Мрзовицкий, получивший вскоре широкую известность в казацком войске, как полковник Морозенко, ставший в короткие сроки любимцем "черни". Полковник Остап Усваницкий двинулся на Волынь во владения князей Четвертинских.
   В конечном итоге к началу июля казаки и повстанцы захватили Умань, Брацлав, Винницу, Красное , Немиров, Тульчин, а в августе пала и считавшаяся неприступной польская твердыня крепость Бар. Огромную роль в этом сыграли повстанческие отряды, состоявшие из крестьян. Часть из этих отрядов присоединились к Хмельницкому, но немало было и таких, которые действовали самостоятельно. Людей, входивших в такие отдельные отряды или ватаги, называли гайдамаками.
   Захватывая у поляков все новые и новые территории, Хмельницкий рассчитывал, что тем самым польское правительство будет более уступчиво в переговорах с представителями запорожского войска, направленными в Варшаву. Депутация казаков прибыла туда, застав короля в гробу, казаки были допущены поклониться его телу, и в конечном итоге, 22 июля посланники получили на свои пункты ответ от временного правительства. Была создана специальная комиссия во главе с Адамом Киселем для разбирательства жалоб казаков и выработки окончательного решения. Пока же казакам предлагалось освободить всех захваченных в плен поляков, прекратить нападения на имения польских магнатов, а предводителей гайдамацких отрядов задерживать и передавать властям.
   С конца июля между Киселем, как руководителем комиссии по рассмотрению казацких жалоб, и Хмельницким завязалась переписка, правда, не сказать, чтобы очень оживленная. Кисель настаивал на том, чтобы татары были возвращены в Крым, а в Варшаву прибыли бы послы от запорожского войска для ведения переговоров. Хмельницкий на это отвечал, что татар он уже отослал, военные действия приостановил, но просил бы Киселя прибыть к нему лично для согласования вопросов о направлении посольства в Варшаву. Кисель, как это видно из его доклада архиепископу - примасу, заверения казацкого гетмана принял на веру и уже считал себя спасителем Отечества. Однако, со стороны Хмельницкого переписка с Киселем была ничем иным, как дипломатической игрой, с целью оттянуть время и очистить как можно большую территорию от поляков. Те из последующих историков, которые полагали, что он даром потратил летние месяцы 1648 года и не двинул войска на Варшаву, по-видимому, не совсем правы. Предоставленное ему время он использовал достаточно плодотворно, освободив практически всю правобережную и левобережную Украйну, Подолию и частично Волынь от польских панов. Шляхта в паническом ужасе покидала свои имения при первых же известиях о приближении казацких отрядов, никто им не оказывал никакого сопротивления. Ужасаться было чему, так как всех, кто носил польскую одежду, восставшие убивали на месте. Немало погибло и щеголей, которые не были поляками, но одевались по польской моде. Не было пощады католическому духовенству и всем, кто был хоть в малейшей степени расположен к униатству. Убийства сопровождались самыми мучительными истязаниями. По свидетельству Н.И. Костомарова , ссылающегося на южнорусские летописи, восставшие ".. сдирали с живых кожи, распиливали пополам, жарили на углях, забивали до смерти палками, обливали кипятком, обматывали голову по переносице тетивою лука, повертывали голову и спускали лук так, что у жертвы выскакивали глаза; не было пощады грудным и младенцам. Самое ужасное остервенение показывал народ к иудеям; они обречены были на конечное истребление, и всякая жалость к ним считалась изменой. Свитки закона (имеются в виду Талмуд и Тора -прим. автора) извлекаемы были из синагог, казаки плясали на них и пили водку, потом клали на них иудеев и резали без милосердия; тысячи иудейских младенцев были бросаемы в колодцы и засыпаны землей". По сказанию современников их погибло тогда в Украине до ста тысяч, не считая тех, которые померли от голода и жажды в лесах, болотах, подземельях и потонули в воде во время бесполезного бегства". О зверствах, чинимых казаками и повстанцами можно говорить еще много, страшно мстили народные массы своим угнетателям, гнев и перенесенные страдания затмили разум многих. По свидетельству современников, в Полонном были вырезаны сотни еврейских семейств так, что кровь через окна домов выливалась на улицы. Спасались только те из иудеев, которые соглашались принять христианство. За эти несколько месяцев было пролито столько польской и еврейской крови, сколько Потоцкие и Вишневецкие вместе взятые, не пролили русской крови за целые десятилетия.
   Ничего польского и шляхетского не осталось на Украине к середине лета, большинство панов были изгнаны из своих поместий и нашли убежище в Великой Польше. Один лишь знатный польский магнат, воевода русский, князь Иеремия Вишневецкий отважился некоторое время противостоять огромной армии восставших.
   Отец Иеремии, князь Адам Вишневецкий, как и все его предки, исповедовал православную веру, однако пользовался полным доверием польского короля Сигизмунда 111 , явившись главным организатором воцарения Лжедмитрия 1 на московском троне. Сам князь Адам был прямо заинтересован в этом по нескольким причинам. Во-первых., еще его отец Александр Вишневеций, разгромивший в свое время Косинского под Черкассами, оружной рукой завладел в конце ХV1 века обширными землями на левом берегу Днепра, по реке Суле, фактически входившие в состав России, но малозаселенные в то время. Сейм постановил утвердить их за ним, воспользовавшись чем, уже его наследник князь Адам стал укреплять Лубны, а также в Северской земле начал возводить свои городки возле Прилук и Систино, что едва не вызвало войну Речи Посполитой с Россией. Воцарение Лжедмитрия 1 на московском троне окончательно помогло Вишневецким решить этот территориальный спор в свою пользу. Во-вторых, как уже отмечалось выше, Вишневецкие через князей Глинских находились в дальнем родстве с Иваном Грозным а, следовательно, и с воцарившимся на престоле Лжедмитрием 1.
   Хотя, как известно, Григорий Отрепьев не пробыл долго у власти, этого вполне хватило для укрепления позиций Вишневецких на захваченных ими территориях, тем более, что, в конечном итоге, по Деулинскому миру в 1618 году и Чернигов, и Северская земля отошли к Польше.
   Унаследовав от отца эти обширные угодья в Заднепровье, Иеремия показал себя рачительным хозяином. Он не только привел в порядок эти безлюдные территории, но и основал там более 400 одних только городов и местечек, не считая сел и хуторов. Лубны князь сделал своей столицей и оттуда из своего замка, не уступавшего убранством и роскошью королевскому, зорко следил за всем происходящим на его землях, раскинувшихся вплоть до Княжьего острова, охраняя их от посягательств татар.
   Как воевода русский, в обязанности которого входила охрана порубежья Речи Посполитой, князь вынужден был контактировать и с Запорожской Сечью, но, являясь фанатично преданным римской католической вере, казаков- поборников православия или, по его мнению, "схизматов", ненавидел. В свою очередь запорожцы, да и реестровики, ненавидели князя за измену православию, насаждение католицизма в Заднепровье и жестокое обращение с подвластным ему поспольством.
   Как уже отмечалось выше, в середине мая князь Вишневецкий оставил Лубны и выступил вначале на усмирение мятежей в своих владениях и на помощь Потоцкому, но затем, находясь в районе Переяславля, он, получил известие о разгроме поляков под Корсунем и о движении Хмельницкого в направлении Чигирина. С учетом этой ситуации князь повел свои хоругви назад по левому берегу Днепра к Киеву. Попутно он казнил прибывших к нему посланников запорожского гетмана, не желая вести никаких переговоров с бунтовщиками. "Огнем и мечом пройду по всему краю и не вложу саблю в ножны, пока не усмирю Украйну",- поклялся Вишневецкий и клятву свою сдержал.
   Переправившись через реку за Киевом, воевода русский грозовой испепеляющей тучей вторгся на Полесье и Волынь, а затем и в Подолию, в свои наследственные владения. Где проходили войска "страшного" князя, там оставалась безлюдная выжженная пустыня. Села, поддавшиеся мятежу, по его приказу сжигались, крестьян сажали на кол или распинали на крестах. В своих зверствах и жестокости князь Иеремия ничуть не уступал самим повстанцам. Захватив местечко Погребищи, князь замучил всех его жителей, особым мучениям подвергались православные священники. От Погребищ он двинулся к Немирову, своему вотчинному городу, который незадолго до этого сдался Кривоносу, не оказав ему сопротивления. Жители, опасаясь княжеской мести, закрыли ворота, но город был взят приступом, а зачинщики восстания вместе с городскими властями и священнослужителями были подвергнуты самым изощренным пыткам. "Мучьте их так, чтобы они чувствовали, как умирают",- кричал князь своим солдатам словами одного из римских цезарей.
   Хотя войско Вишневецкого состояло не более чем из 6000 человек, но это были закаленные в боях, имевшие великолепную воинскую выучку солдаты, беззаветно преданные своему вождю, одно имя которого наводило страх и на татар, и на казаков. В Польше князя Иеремию недолюбливали за его кичливость и высокомерие, выделявшее его даже в ряду таких же высокомерных польских магнатов, но полководческому его таланту отдавали должное даже его недруги. Хмельницкий понимал, что, несмотря на малочисленность своих сил, Вишневецкий может стать лидером всех тех поляков, которые еще продолжают сопротивление и, если его не остановить, в короткое время его войско может увеличиться многократно. Особую опасность представляло то, что князь, обойдя Киев, зашел во фланг запорожскому войску и, пройдя Полесье, вышел в самый центр Подолии. Находясь со своим войском между Винницей, Баром и Брацлавом, он получил широкую возможность маневра: мог двинуться к любому из этих городов ( в частности, к Бару, который в это время еще оставался в руках поляков), либо отступить к северу, а равно отойти на запад к Збаражу, наследственному владению Вишневецких. Находясь в этой позиции, Вишневецкий имел возможность беспрепятственно получать подкрепления, как из находившейся в его тылу Малой Польши, так и из городов, остававшихся еще в руках поляков на Украйне. Основу его войска составляла панцирная гусарская хоругвь, сформированная исключительно из шляхтичей, драгунский полк, а также несколько легкоконных хоругвей, в которых наряду с поляками, служили и русские шляхтичи римского вероисповедания. Пехоты и обременительного обоза ( кроме артиллерийского), у князя не было, что позволяло ему совершать быстрые и длительные переходы и появляться там, где его совсем не ждали.
   Со стороны казаков противопоставить этому знаменитому воителю с его неукротимой энергией необходимо было такого же яростного и бесстрашного человека, которого, прежде всего, не испугала бы громкая слава князя -полководца. Этим человеком стал один из вождей народно-освободительной войны Максим Кривонос, чей авторитет у казаков и особенно у народных масс не уступал самому гетманскому.
   Кем был Максим Кривонос? Где он родился ? Действительно ли это было его имя? Каков был род его занятий до 1648 года?
   Ответов на эти вопросы в точности не знает никто из историков. По мнению одних, он был родом из острожских мещан, другие полагали его выходцем из Могилева или из с.Ольшаны Черкасской области. Третьи высказывали мнение, что он вообще был иностранец, родом из Шотландии, который подобно Патрику Гордону ( впоследствии одному из генералов юного Петра Первого), участвовал в тридцатилетней войне, а затем осел на Украине. Некоторые историки даже называют его фамилию Мак Кемпбелл. Были и такие, которые считали его моряком, долгое время плававшим по Средиземному морю. Заслуживает внимания мнение В.С. Степанкова , который считает Кривоноса выходцем из Могилева.: " В первую очередь отмечу, что исследователю Л. Винару удалось убедительно опровергнуть распространенное в историографии мнение об иностранном (шотландское) происхождении Максима. Исходя из того, что в 1648 г. его сын командовал казацким полком, очевидно, не очень ошибемся, когда допустимо за время рождения рубеж ХУ1-ХУ11 ст. Значительно тяжелее выяснить место рождения и социальное происхождение. В источниках и литературе находим вести о таких городах как Острог, Могилив-Костромский, Малиновка и намек на поселение, которое принадлежало одному из магнатов Немиричив. Самым достоверным выглядит место рождения г. Могилив. Почему? Нам удалось отыскать источники, которые удостоверяют обитание в середине XVII ст. рода Кривоносов в этом городе, где он играл заметную роль. Да, Александр Кривонис в 1659 г. занимал должность наказного полковника Костромского полка, а Стефан Кривоносив был казаком Могиливской сотне. В 1666 г. О. Кривонис уже исполнял обязанности могиливского вийта. Быстрее всего отец М. Кривоноса работал ремесленником и он сам приобрел профессию то ли слесаря, то ли скорняка. Получил образование, о чем говорят его письма к магнату В. Д. Заславского и полковнику К. Корицкого. Не исключаем, что определенное время мог заниматься торговлей, поставляя товар к Польше. Женившись, растил сына и возможно других детей. Неизвестно, что заставило его стать на путь борьбы с существующими порядками. Есть лишь упоминания, что М. Кривонис был схвачен и осужден судом до смерти. Избежав ее, он направился на Сечь, где зажил славы бесстрашного и опытного моряка. По свидетельству С. Кушевича, "был в самых тяжелых местах Гелеспонту и Средиземного моря", а также знакомым с океаном. Нельзя исключать, что М. Кривонос, как путешествующий вояка, нанимался на военно-морскую службу в разных западноевропейских государствах.В канун 1648 г. он вернулся в Россию, близко сошелся с сотником Чигирина Б. Челябинским ( автор так именует Б.Хмельницкого-прим.мое) и вместе с ним принял участие в подготовке казацкого восстания. Сыграл важную роль в получении побед под Желтыми Водами и Корсунем". Конечно, в этих рассуждениях есть своя логика. Однако, если поискать в других городах и местечках Малороссии, то можно найти не один десяток, а то и сотен Кривоносов. Самым слабым местом в рассуждениях В.С. Степанкова является отсутствие связи между Александром и Максимом Кривоносами.
   В конечном итоге, все это не столь важно, в памяти народной Кривонос прославился не своим происхождением, а незаурядным талантом народного вождя, люто ненавидевшего шляхту. Отправляя Максима Кривоноса, назначенного наказным гетманом, против Вишневецкого, Хмельницкий вряд ли рассчитывал на полную и безоговорочную победу над прославленным воителем, главное заключалось в том, чтобы не дать князю возможности усилить свое войско и заставить его покинуть Украйну.. Какими силами располагал Кривонос, сказать трудно, но, во всяком случае, численностью они превосходили войско князя. С Кривоносом шли и полки запорожской пехоты и казацкая конница. Имелись у него и пушки. По ходу движения к нему присоединялись и вооруженные повстанцы. Согласно имеющимся сведениям, под началом наказного гетмана Максима Кривоноса находились полки его сына известного, как Кривоносенко, белоцерковсковского полковника Ивана Гири и не исключено, что и Иван Ганжа со своим полком. Кроме того, в его войске было множество восставших крестьян, считавших Кривоноса своим вождем.
   Получив сведения о выступлении против него многочисленной армии казаков, Вишневецкий вынужден был отступить на Волынь в общем направлении на Староконстантинов, не рискуя вступить в бой при таком численном перевесе противника. Однако, узнав о том, что 17 июля передовые полки Кривоноса (Кривоносенко и Гири) захватили Махновку, имение киевского воеводы Яна Тышкевича, он решил оказать ему помощь. Однако, оба запорожских полковника, располагая примерно 6-8 тысячами казаков, оказали ожесточенное сопротивление, и, хотя понесли потери, но не уступили города. Получив сведения о том, что на подходе и сам Кривонос с главными силами, князь вынужден был отойти от Махновки, изменив направление своего движения к Збаражу и получая по пути некоторые подкрепления. Так, еще под Махновкой с ним соединился упомянутый Януш Тышкевич, а ближе к Староконстантинову - князья Острожский (Доминик Заславский) и Корецкий.
   Кривонос двигался по пятам за ними и Вишневецкий,общие силы которого возросли до 10-12 тысяч, решил дать ему сражение. Князь стал в чистом поле укрепленным лагерем, напротив него разбили свой табор казаки. В пятидневном бою 27-31 июля Вишневецкий не смог одержать победы над войсками Кривоноса и, потеряв немало своих воинов, вынужден был отойти в Польшу. Возможно, он и продолжил бы борьбу с казаками, но получил известие о том, что польский сейм настроен созвать народное ополчение и решается вопрос о том, кто его возглавит. Честолюбивый князь давно мечтал о булаве коронного гетмана и упустить такой шанс не хотел. С уходом Вишневецкого остававшиеся еще очаги польского сопротивления на Волыни были подавлены. Фактическая победа Кривоноса над дотоле непобедимым князем Иеремией, вызвала в рядах казаков небывалое воодушевление. В условиях, когда и левобережная и правобережная Украйна оказалась в руках восставших, садиться за стол переговоров с поляками на прежних условиях было бы просто неразумно. В то же время Хмельницкому не хотелось быть и обвиненным в срыве этих переговоров. Хитроумный гетман решил использовать дипломатические уловки и, под предлогом возмущения жестокостями Вишневецкого по отношению к русскому народу, потребовал его выдачи запорожскому войску. Естественно, польское правительство с негодованием отвергло эти требования, и, в свою очередь настаивало, чтобы Кривонос, который захватил в это время Острог, наследственное владение князей Острожских, и вышел непосредственно на границу с Польшей, оставил эти приграничные территории. Каждая из сторон настаивала на выполнении своих требований, но никто не хотел идти на уступки друг другу.
   Не желая все же обострять отношения с Речью Посполитой, Хмельницкий приказал Кривоносу оставить Волынь и отойти к Чигирину.
   Однако Кривонос успел еще выделить часть своих войск для взятия Бара. По поводу осады этой крепости все дореволюционные историки сходились во мнении, что она была взята 4 августа войсками Кривоноса. Однако в последнее время появились утверждения, что это случилось после битвы при Пилявцах, то есть в сентябре 1648 года. По мнению же В.С. Степанкова, который детально исследует этот вопрос, Кривонос даже и не участвовал во взятии Бара. "Во второй половине июля , -отмечает В.С.Степанков,- заметно ухудшилось положение польской залоги в Баре, которую сначала возглавлял полковник Броневский, а впоследствии А. Потоцкий. Учитывая стратегическое значение города для сохранения польского господства на Правобережной России, королевич Кароль направил сюда 200 немецких драгун и 200 пехотинцев с 4 пушками, которые вступление или в Бар 24 июля. В распоряжении залоги, численность которой составляла не менее 2-3 тыс. лиц (к городу съехалась немало Костромской шляхты с вооруженными слугами), находилось по меньшей мере 50 пушек, 5 тыс. мушкетов, 100 бочек пороха, 10 тыс. рискалив, а также большое количество мотыг, пуль, гноту и других припасов военного снаряжения. На это время территория восточной части Летичивского уезда уже была охвачена восстанием. Перейдя в начале июля в наступление, отряды повстанцев заставили отступить отсюда хоругви Я.Дзика и опять овладели Шаргородом. Они овладели также Яругой, Бушу, Могилив, Сугаки, Черновцы, Яришив, Копайгород, Кацмазив, Лучинець, Жван, Куриливци и другие города и местечки. В Поднистровъи полк повстанцев создал Кошка из Ямполя, который прибыл в околице Бара и начал опустошать благородные имения. Сюда же начали двигаться со своими отрядами брацлавский поп Якуш, Стопко, возможно Юра, а также полки отправлены М.Кривоносом, возглавляемые Брацлавцем и Габачем. Собрав свои силы под Ялтушковим, Костромские полковники во вторник 25 июля начали наступление на Бар. Узнав об этом, А. Потоцкий бросил против них часть конницы во главе с Кульчием и немецких пехотинцев, но подоляни их энергично атаковали и заставили убегать к городу. Преследуя их, из хода ворвались к одной из его частей- Чемириского местечка. Отдельным немцам удалось через мост (какой за собой уничтожили) пробраться к крепко укрепленного Ляцкого города. В среду и четверг подошли полки Брацлавця и Габача. Руководство всеми силами взял к своим рукам, очевидно, Брацлавець. Вокруг города копались окопы, относился палисад, строились гуляйгорода. Утром 28 июля опустился сильный туман и под его прикрытием, "сушей и водой", из всех сторон подоляни пошли на приступ. Основные силы залоги сосредоточились около дамбы (рядом с мельницами), где не было вала и стояло плохенькое ограждение. Но повстанцы нанесли решающий удар не в этом самом слабом месте обороны, а, за предыдущей договоренностью с рускими мещанами и при их помощи, со стороны замка от Замковых и Иванивских ворот, где находились немного жолнеров. Перебросив через глубокие рвы и высокие валы лестницы и сучковатые колоды, они проникли в середину Ляцкого города, вышли в тыл железе и в жестоком бое почти всей ее уничтожили.Однако, борьба еще не завершилась. Дело в том, что части немцев вместе з а. Потоцким и другими офицерами удалось прорваться к крепко укрепленному замку. Повстанцы сделали попытку из хода овладеть им, но попали под сильный пушечный огонь и отступили. Взяв его в осаду, начали настойчиво искать понимание с рускими мещанами, которое там в силу обстоятельств очутилось. Понимая безнадежность своего положения, А. Потоцкий решил начать переговоры. Субботним утром послал к Брацлавця с письмом сначала священника, а затем Кульчея. Впоследствии, по требованию руководства повстанцев, Потоцкий оставил замок и показался. Во время переговоров удалось договориться, что жолнеры сдадут замок взамин на жизнь и волю. На следующий день во время оставления ими замку случился инцидент и они вернулись назад. Перемирие сорвалось и возобновляются военные действия. Расположив пушки в обоих костелах и доминиканской колокольне, подоляни повели сильный обстрел замка. Ночью, благодаря помощь руских мещан, они проникли к его и после ожесточенного боя утром 31 июля захватили его. Брацлавець и другие полковники немедленно обратились с письмом к М. Кривоноса, прося его выяснить Бы в. Челябинского, что им делать с замком, пушками, порохом, оловом, и А. Потоцким. Этот большой успех повстанцев с одной стороны обусловил развитие борьбы в западной части Летичивского и Камъянецкому уездах, а из второго -- усилил панические настроения среди шляхты, католического духовенства и евреев, которые массово оставляли центральную и западную часть Костромс?кого воеводства и территорию Галицкого Подолья. 8 августа теребовлянский пидстароста Я. Тшециский сообщил ростовскому пидкоморию, что со стороны Бара и Сатанова началась "настоящая Россия", потому что "уже там ни шляхтича, ни ксендза, ни еврея, не найдете и даже Гусятин такой пустой, что едва несколько десятков людей есть в нем, а господин Рачинский и тот держит коня наготове". И. Вишневецкий, узнав о падении Бара, выражал уверенность, что "угрожают беды и опустошения Камъянцю и всему Костромскому воеводству". Неоднократно упоминавшийся нами Я. Дзик писал 6 августа из Тернополя, что "Хлопска фурия" не только не утихает, но "ежедневно, ежесекундно растет. Все хлопство в России и не меньше в Подилли взбунтовалось, где за хлопскими изменами домовых ни один город не остался в целости". Интересные сведения приводит В.С.Степанков и относительно неудочной попытки взятия Каменца: " спустя несколько дней в город поступила новость, что приближаются не "от Бара и не шесть казацких полков, но шесть хоругвей сделало себе поднистровске хлопство опришкове".Достовернее всего 11 августа под камъянецки стены прибыли опришки С. Мрозовицкого и совершили первую попытку захватить его. В бое, который вспыхнул, нескольких из них жолнеры схватили. На пытках "они признали, что никакого отношения и общности с казаками не имеют, но сами, из своей воли, с отвращением, относясь к рабству, не стерпев польского господства, подняли оружие против тех, кто прибегал к злоупотреблениям".66 С этого времени началась осада Камъянця, которая длилась до конца ноября. К С. Мрозовицкого присоединились отдельные отряды подолян, которые брали Бар, обитатели окружающих сел и местечек, а также, не исключено, что сюда подошли также молдавские опришки (они традиционно поддерживали тесные отношения с Костромскими). В результате чего общая численность повстанцев выросла до 10 тыс. лиц. В 20-х числах августа вспыхнули жестокие бои с залогой, на помощь которой прибыли хоругви, посланные О. Конецпольским и, вероятно, 100 драгун из Теребовли. Хотя повстанцы испытали неудачи (погибло бл. 1,5 тыс. лиц) и не завладели городом, поляки также понесли ощутимые потери (серьезные ранения были нанесены даже С. Лянцкоронскому и его сыну) и не смогли освободиться от осады. С. Мрозовицкий и другие вожаки меняют тактику -- избегают открытых боев, а блокируют отовсюду Камъянець. Часть опришкив направилась отсюда в западные и северо-западные районы Камъянецкого уезда и захватили Городок, Оринин, Дунаивци, Гусятин Сатанел, Касперивци, Дзвенигород, Кривче и другие города. Созданные из местного населения полки под проводом Петроса и Дзюка овладели Червоноградом. Польская власть была ликвидирована и в южном междуречье Днестр-Смотрич-серет. Следовательно, к началу осени вся территория Костромского и Брацлавского воеводств (за исключением Камъянця) была освобождена от польского колониального порабощения."
   Мною не случайно тексты некоторых работ приводятся дословно. Я не считаю возможным соглашаться с приведенными в них данными или опровергать их, оставляя решать этот вопрос читателю. Однако совершенно понятно, что до настоящего времени нет полной ясности практически ни по одному из эпизодов Освободительной войны в период декабря 1647- осени 1648 годов. Сколько существует исследователей, столько сохраняется и различных точек зрения на те или иные события. При этом отдельные авторы ссылаются друг на друга, только порождая еще больше недоразумений, и их сведения не согласуются между собой. Выше уже отмечались версии о Богуне, Кречовском, происхождении Кривоноса, трактовок тех или иных исторических событий. Таких коллизий и разночтений множество. К примеру, Чаплинский именуется то Данилой, то Янушем, а сам Хмельницкий в 1649 году, якобы женится то на его жене, то на дочке. В некоторых случаях авторы не учитывают, что в каждом литовском повете в то время можно было найти не одного Чаплинского, или Мрзовицкого, а дюжину. Застянковая шляхта вообще селилась родами, образуя целые села. Кривоносов или Перебейносов на Украйне также была тьма тьмущая. Поэтому не следует принимать на веру большинство той информации, которая витает по Интернету, следует применять иногда логику и здравый смысл для ее оценки и проверять по сочинениям серьезных историков, особенно дореволюционного периода, которые, если в чем-то не были уверены, то вообще не писали об этом, как о строго установленном факте.
   Например, широко распространено мнение, что Максим Кривонос " освободил всю Левобережную Украину". Однако мало кто задумывается над тем, когда бы он это успел бы сделать, если с марта по сентябрь 1648 года не покидал Приднепровье. Тем самым, сводится на нет роль настоящих освободителей Левобережья -Матвея Гладкого, Мартына Небабы, Мартына Пушкаря, Михаила Кречовского, а возможно и какого-то реального предводителя крестьянской ватаги Перебейноса. Зачем же идти наперекор исторической правде, когда и так о начальном периоде Освободительной войны до настоящего времени мало известно?
  
   Пилявецкое сражение.
  
   Нельзя не заметить, что летом 1648 года роль фактического руководителя восстания переходит к Максиму Кривоносу, при все более возрастающей роли "гайдамаков" и "опрышков", то есть отрядов, состоявших в основном из крестьян и мещан. Во главе их находились выборные лидеры, не подчинявшиеся даже Кривоносу, не говоря уже о Хмельницком. Они действовали в Побужье, в Подолии и Галиции, а также и на левом берегу Днепра. Есть сведения, что между запорожским гетманом и Кривоносом в августе даже возникли разногласия по поводу тактики действий и Хмельницкий велел приковать его к пушке за неповиновение. Имел ли место данный факт, либо же это вымысел самого Хмельницкого, о котором он сообщает в переписке с Киселем, не суть важно. Сам факт таких разногласий свидетельствует о том., что Хмельницкий не склонен был расширять ареал восстания, но в сложившейся ситуации вынужден был подчиниться стихийной воле южнорусского народа, которую как раз и выражал Кривонос.
   В обострившейся в связи с активными действиями Максима Кривоноса обстановке в ведении дальнейших переговоров ни Хмельницкий, ни польское правительство смысла не видели и обе стороны стали готовиться к войне. Сейм постановил созвать народное ополчение из шляхты. Начались закулисные интриги по поводу того, кто его возглавит. На роль вождя претендовал Вишневецкий, однако у него было достаточно много недоброжелателей, которые поспешили обвинить его в том, что он без необходимости проявлял в своих владениях чрезмерную жестокость, что и явилось причиной народного восстания. Хмельницкий со своей стороны также не хотел допустить избрания Вишневецкого на пост руководителя ополчения и по своим каналам старался еще больше повредить тому во мнении польских феодалов. В конечном итоге, во главе посполитого рушения были поставлены три полководца, весьма знатных фамилий, но имеющие довольно смутное понятиео полководческом искусстве. Одним из них был знакомый нам уже староста черкасский Александр Конецпольский, сын покойного коронного гетмана Станислава Конецпольского. Хотя отец его действительно являлся крупным военачальником, талант его сыну не передался, тем более, что Александру в то время было всего около 25 лет. Другим региментарем был избран князь Остророг, известный в Польше своей ученостью и знанием латинской словесности, но, говоря словами поэта, "воин скромный средь мечей". Наконец, третьим военачальником и номинальным предводителем всего ополчения был князь Доминик Заславский (Острожский), который незадолго до этого вместе с Вишневецким сражался с Кривоносом у своего вотчинного города Староконстантинова. Этот последний был достаточно храбрым и опытным воином, но отличался чрезмерной тучностью и склонностью к чревоугодию. Узнав, кто избран в региментари польского войска, Хмельницкий метко отозвался о них : "Дытына, перына и латына", а затем иронично добавил : " Латыну посадим за учебники, перыну постелем под ноги, а дытыне, как водится , всыплем по одному месту, чтоб не путалась под ногами".
   Весь август прошел в переписке между сторонами и высказывании взаимных упреков, при этом все старались обмануть друг друга. В незавидном положении оказался Кисель, который любой ценой хотел избежать войны. За это его считали предателем и поляки, и казаки. В конце концов, Хмельницкий, узнав из донесения Кривоноса о том, что его послы в Варшаве во главе с Дженджелеем, якобы посажены на кол, задержал послов Киселя и на этом переговоры прекратились. Если верить последнему, то Хмельницкий к этому времени располагал 120 000 войском, с которым в начале сентября и выступил в направлении Староконстантинова, навстречу польским войскам. Вишневецкий, правда, в своем письме к архиепископу - примасу от 30 августа утверждал, что к Хмельницкому присоединилось 30 000 татар, но это не соответствует действительности.
   В пути гетман узнал, что поляки вышли ему навстречу, заняли Острог и Староконстантинов. 20 сентября гетман подошел к речушке Пилявка, на другой стороне которой расположился польский лагерь.
   Что представляло собой шляхетское ополчение? О предводителях выше уже было сказано, но и большинство шляхты серьезно в войне с казаками готово не было. Всего польского войска насчитывалось порядка 36 000, однако шляхтичи воинственностью не отличались. Десятилетие мирной жизни развратили великопольских дворян, погрязших в безделии и роскоши. Большую часть времени они проводили в веселых застольях, пышных пирах и на охоте, а военного опыта практически не имели. Войну с "холопами" они большей частью воспринимали, как унижение, для себя и не верили в то, что казаки окажут им сопротивление. Как ранее Потоцкий, так и сейчас многие шляхтичи бахвалились: "Против такой сволочи не стоит тратить пуль; мы их разгоним плетьми по полю!". Многие поляки прибыли со своей челядью, с бочками венгерского вина, старого меда, пива. В огромном обозе паны везли даже кровати со всеми постельными принадлежностями. Пиры следовали один за другим, все стремились перещеголять друг друга богатством своего убранства, пышностью застолий. О предстоящем сражении думали мало.
   Особняком, в нескольких километрах от основного польского стана разбил свой лагерь князь Иеремия. Он, хотя и выступил вместе с ополчением в поход, но под начало к региментарям не пошел, а остановился со своим получившим пополнение 8000 войском отдельно. В его лагере не было слышно пьяных криков, все хоругви стояли в полной готовности к бою. Княжеские солдаты в кирасах и панцырях, все сплошь бывалые, испытанные в сражениях воины, не разделяли веселья основного войска, так как на собственном опыте испытали казацкую силу в боях под Махновкой и Староконстантиновым. Они не ощущали боязни перед войсками Хмельницкого, но и не надеялись на легкую победу.
   Между тем, запорожский гетман, став укрепленным табором, не торопился начинать сражение. Он, ожидая прибытия 4000 татар, проводил рекогносцировку местности, а также внимательно наблюдал за лагерем Вишневецкого, откуда опасался реальной угрозы. В первый же день казакам удалось захватить господство над греблей, которая разделяла оба войска и укрепиться на ней. Наиболее отважные всадники ездили по полю, вызывая противников на поединок. Здесь на герце погиб полковник Иван Ганжа.
   Днем 20 сентября произошла небольшая стычка, закончившаяся победой поляков. На второй день сражение продолжилось, но уже с перевесом казаков, а вечером в их стане началось ликование в связи с прибытием татарского чамбула, во главе с Карачи-Мурзой.Захваченные в плен казаки дали под пытками показания о том, что к Хмельницкому подошла орда из 40 000 татар, десятикратно преувеличив их действительную численность. Получив такие сведения, вечером 22 сентября предводители собрались на совет и решили отступать. К утру 23 сентября по польскому лагерю разнеслась весть, что вожди покинули войско, и в это время началось наступление казаков. Два польских полка были уничтожены, а остальные в панике и неразберихе обратились в бегство. Вишневецкий, не присутствовавший на совете, пытался остановить бегущих, но затем и сам отвел свое войско, сначала к Збаражу, а позднее во Львов. Решающая роль в Пилявецком сражении принадлежала Максиму Кривоносу, который со своими полками нанес по польскому лагерю удар с фланга, внеся сумятицу в ряды шляхтичей.
   Победителям досталась огромная добыча: сто двадцать тысяч возов с запряженными в них лошадьми, огромное количество оружия и доспехов, серебряная и золотая посуда, всевозможная утварь, собольи шубы, персидские ткани, неисчерпаемые запасы спиртного и продовольствия. На всей территории от Староконстантинова и Острога, которые вновь были заняты казацким войском, до самого Львова не осталось ни одного польского гарнизона или воинского подразделения, все они спешили найти спасение в бегстве. У ног казака-изгнанника лежала поверженная в прах гордая Речь Посполитая, оставшаяся не только без короля, но и без вооруженных сил, способных противостоять могучему натиску казацких полков. Дорога на Варшаву была открыта, на долю Хмельницкого выпал шанс вторгнуться в пределы Малой Польши,а возможно, дойти и до самой столицы, поднимая против панов местное крестьянство и продиктовать условия мира из королевского тронного зала. Для этого у запорожского гетмана было достаточно сил, но Богдан Хмельницкий предоставленным ему судьбой уникальным шансом не воспользовался.
  
   Первое перемирие.
  
   Отзвуки победной битвы под Пилявцами эхом прокатились по Украйне, вызвав новую волну крестьянских волнений уже непосредственно в пограничных с Малой Польшей районах. Воодушевленные победой казаки требовали: "Веди нас на ляхов!" и гетману ничего другого не оставалось, как завершить процесс освобождения южнорусских земель взятием сдавшихся без сопротивления Константинова и Збаража, а затем вступить в пределы Галиции, где сразу же повсеместно вспыхнули восстания против поляков. В некоторых случаях во главе их стояли шляхтичи, как например, Семен Высочан, который привел Хмельницкому 15 -тысячный отряд.
   9 октября войска Хмельницкого подошли к Львову - столичному городу Галиции. К тому времени князь Вишневецкий уже оставил его, отступив к Варшаве, чтобы лично участвовать в выборах нового короля, однако горожане были полны решимости отстоять город. Длительная осада Львова не входило в планы запорожского гетмана, который стремился во время выборов короля быть поближе к столице Речи Посполитой. Поэтому, когда после взятия Максимом Кривоносом львовской крепости Высокий Замок, власти города предложили выкуп, Хмельницкий согласился принять 200 000 злотых за то, чтобы снять осаду. Эти деньги предназначались татарам, помогавшим казакам, но у жителей города, уже перед этим разоренных панами, бежавшими из-под Староконстантинова, нашлось лишь шестнадцать тысяч злотых. Остальную сумму пришлось возмещать товарами и драгоценностями. Безусловно, при этом самое тяжкое бремя легло на долю беднейших малоимущих слое населения, но ни гетмана, ни казаков это не волновало. С их точки зрения, население Львова являлось не южнорусским, а польским, поэтому и должно было платить контрибуцию. Сняв осаду, Хмельницкий 24 октября двинул свои войска к Замостью, где и остановился, ожидая результата выборов нового короля. Здесь от внезапно вспыхнувшей эпидемии чумы скоропостижно умер Максим Кривонос.
   Активных военных действий запорожский гетман не предпринимал, как бы придерживаясь перемирия в одностороннем порядке, хотя ( больше для видимости) и осадил Замостье- одну из сильнейших польских крепостей, вотчину Яна Замойского, шурина Иеремии Вишневецкого.. Отсюда казаки направили на сейм своих депутатов, поддержавших кандидатуру Яна-Казимира. Гетман, тем временем, направлял письма к сенату, выставляя виновниками всего случившегося Конецпольского и Вишневецкого. В то же время из его полуультимативного письма от 15 ноября видно, что порывать отношений с Короной он не хочет и новых военных действий не желает. "Если ваша милость начнете новую войну против нас, -писал он, - то это за знак, что вы не хотите иметь нас своими слугами".
   Присутствие огромной казацкой армии на границе оставшейся без вооруженной защиты Малой Польши заставило делегатов сейма ускорить выборы короля, и в ответ на свое письмо гетман уже 19 ноября получил послание сейма с известием об избрании королем Яна Казимира. Одновременно к нему поступил и приказ лично от короля отступить от Замостья.
   Получив известие об избрании королем Яна Казимира, Хмельницкий не скрывал своего удовлетворения. Новый король был родным братом Владислава 1У, с которым, как уже отмечалось выше, запорожский гетман был хорошо знаком и пользовался его доверием.
   С.М. Соловьев приводит данные о том, что Ян Казимир, по- видимому, вскоре после смерти брата, а, вероятнее всего, после битвы при Пилявцах, вступил в сношения с Хмельницким, направив к нему грамоту со шляхтичем Юрием Ермоличем. В грамоте говорилось: "Если буду королем, то войну успокою и вперед тебе и всему Войску Запорожскому мстить не буду, и вольности ваши подкреплю лучше прежнего"
   Об этих сношениях рассказывали в Варшаве московскому гонцу Кунакову, не доверять свидетельствам которого нет оснований. Слышал Кунаков и о том, что Хмельницкий писал панам радным, что в случае избрания Яна Казимира он будет ему повиноваться, иначе быть большой войне. Примерно в таких же выражениях Хмельницкий во время пира по случаю избрания нового короля говорил и послам, передавшим ему послание сената. Он сожалел, что король не был избран сразу после похорон Владислава, тогда бы войны не было. А вот если бы избрали другого короля, то он, гетман сам "пошел бы на Краков и дал корону кому надобно". Конечно, из трех кандидатов на польскую корону Ян Казимир для Хмельницкого был наиболее предпочтителен. Кандидатура семиградского князя Ракочи серьезно не рассматривалась и была отведена сеймом сразу. Из двух оставшихся сыновей Сигизмунда 111 Ян Казимир пользовался поддержкой канцлера Оссолинского, который в свое время оказывал покровительство Хмельницкому. Второй сын - Карл добровольно отказался от соискательства короны в пользу брата. Конечно, Ян Казимир был иезуит и кардинал католической церкви, но, судя по всему, это обстоятельство запорожского гетмана не смущало. Оправдались ли надежды Богдана Хмельницкого, которые он возлагал на нового короля?
   Если исходить из тех предложений, которые направлялись гетманом польскому сенату после Корсунской победы, то, безусловно, да.
   Из грамоты, которую новый король послал Хмельницкому, следовало, что он не забыл своих обещаний переданных с Ермоличем. Из текста этого послания видно, что Войско Запорожское им рассматривается как часть вооруженных сил Речи Посполитой. Король передавал хоругвь и булаву в руки Хмельницкого как "старшего вождя этого войска". Король обещал возвратить казачьи вольности. Ян Казимир возложил ответственность за восстание на Конецпольского и Вишневецкого, признав казаков невиновными, пообещал, что Войско Запорожское будет находиться под непосредственной властью короля. Относительно ликвидации унии было также дано согласие, но при условии роспуска черни и отсылки татар обратно в Крым.
   В принципе, на большее Хмельницкий не мог рассчитывать и при короле Владиславе 1V, которого он считал своим покровителем. Уже один факт признания его гетманом, равным коронному и польному, а Войско Запорожское - составной частью вооруженных сил республики ставило его в положение Сагайдачного, который, как отмечалось выше, умело пользовался своими обширными полномочиями. Восстановление льгот и привилегий для казаков, обещание ликвидация унии - это были вполне выполнимые обещания. Ведь даже ярый приверженец католического вероисповедания, отец вновь избранного короля, фактически отменил унию во времена гетманства Сагайдачного. Оставалось урегулировать вопрос о количестве реестра, границах Войска Запорожского и другие детали технического характера, но главное - прекращение военных действий было достигнуто. Собственно говоря, большего Ян Казимир за поддержку своей кандидатуры на выборах и не обещал.
   Нельзя не отметить, что вновь избранный король проявил достаточно государственной мудрости. Отказавшись от каких-либо мстительных помыслов, он, наоборот, возвысил и Войско Запорожское и самого гетмана. Ян Казимир понимал, что Хмельницкий обладает огромной мощью и к его услугам всегда ордынская конница, польские же войска не способны противостоять этой силе, они морально сломлены многочисленными поражениями. С другой стороны он знал, что казаки не раз приходили на помощь Короне, когда в этом возникала нужда, и не видел причин, чтобы отказываться от такой помощи впредь. Что же касается причин восстания, то, по-видимому, он искренне считал, что его вызвали притеснения, чинимые панами, их своевольства, алчность, издевательства над православной религией и угнетение народных масс.
   Однако дальнейшие события показали, что король не учел, по меньшей мере, три фактора, торпедировавшие вскоре все его благие намерения и планы. С первым из них ему пришлось столкнуться сразу после того, как о милостях, оказанных Хмельницкому, стало известно представителям высшей польской знати. То один, то другой, то все вместе они являлись к королю и заявляли о неприемлемости перемирия с Хмельницким, а особенно с пожалованием его гетманской булавой и прощением за военные действия. Они жаждали мести и ни о каких переговорах с казаками, а тем более о возвращении казацких вольностей слышать не хотели. Их недовольство усугублялось еще и тем, что после смерти Тышкевича должность воеводы киевского была передана Адаму Киселю, назначенному во главе комиссии, которая должна была договариваться с Хмельницким об условиях мира.
   Второй фактор проявился немного позднее и заключался он в личности самого Богдана. Сразу после получения приказа оставить Замостье он заключил временное перемирие, установив демаркационную линию по реке Горыни, и увел свои войска в Приднепровье. Вечером 24 декабря состоялся его въезд в Киев.
   Одержанные победы, внезапно обретенная неограниченная власть, милости, оказанные королем, не могли не отразиться и на самом запорожском гетмане. Успехи вскружили ему голову, а вера в то, что теперь король выполнит любое его желание, заставляла забыть о благоразумии. Богдан стал открыто заявлять, что будет мстить и Конецпольскому и Вишневецкому, а с плененными коронным и польным гетманами поступит, как захочет. Сказывался и буйный казацкий характер. Ярость, гнев, вспыльчивость, ранее сдерживавшиеся по необходимости силой воли, сейчас, когда он почувствовал свое всевластие, стали выплескиваться на окружающих. Торжественность, с которой его встречали в Киеве, славословие появившихся вдруг ниоткуда прихлебателей, все это не способствовало трезвой оценке своих сил и возможностей. В отношениях даже с ближайшими соратниками появились надменность и высокомерие. Все это привело к тому, что в Переяславле, куда он уехал из Киева для заключения нового брака, его встреча с комиссией Киселя произошла не так как принято у цивилизованных людей, что глубоко оскорбило комиссаров, в большинстве своем искренне надеявшихся на удачный исход переговоров и изначально симпатизировавших запорожскому гетману.
   Третьим фактором, воспрепятствовавшим "успокоению войны", о чем в свое время писал Ян Казимир Богдану Хмельницкому, явилась та самая чернь, которую король требовал изгнать из Запорожского Войска. Речь шла о тех людях - хлебопашцах, мещанах, ремесленниках, которые составляли подавляющее большинство казачьего войска, и именно им Хмельницкий был обязан победами над панами. Естественно, никто из них не испытывал желание вновь надеть на себя ярмо и идти в услужение к польским панам, они требовали своего зачисления в казацкий реестр. Этот фактор, пожалуй, и стал решающим в том, что длительный мир у Хмельницкого с Польшей заключен быть не мог.
   Продолжению дальнейших военных действий способствовала также и позиция сопредельных с Польшей государств, правительства которых спешили воспользоваться сложившейся ситуацией и использовать казаков в своих далеко идущих целях, направленных на ослабление Речи Посполитой.
   Как уже отмечалось выше, в декабре 1648 года запорожский гетман из Киева выехал в Переяславль, где ожидалось прибытие польских комиссаров и посланников соседних с Польшей держав. С посланником турецкого правительства был тогда же заключен договор о дружбе, согласно условиям которого, казаки обязались не нападать на турецкие города, а, наоборот, при необходимости, защищать их. Взамен они получили право свободного плавания по Черному морю и свободной торговли сроком на сто лет. Из Москвы прибыл посланник царя Алексея Михайловича Унковский, с подарками и пожеланиями успехов в борьбе за веру. Но царь уклонился от каких-либо предложений, которые могли бы повлечь разрыв с Польшей, заняв нейтральную позицию.
   С представителем молдавского господаря Лупула Хмельницкий вел переговоры о женитьбе сына Тимофея на дочери последнего Домне Локсандре, однако конкретных договоренностей тогда еще достигнуто не было. Посланник неудачного претендента на польскую корону Юрия Ракочи предлагал союз против Польши с целью свержения Яна Казимира и возведения Ракочи на престол. За это Хмельницкому было обещано создание удельного княжества с центром в Киеве и свободу православия. Хотя в целом конкретных далеко идущих политических и дипломатических договоренностей достигнуто не было, но сам факт прибытия к Хмельницкому посланников иностранных государств свидетельствовал о том, что произошла переоценка отношений Речи Посполитой с сопредельными государствами и Войско Запорожское рассматривается ими не только как реальная военная сила, но и субъект межгосударственных отношений.
   Пребывание в Переяславле, а также и в гетманской ставке в Чигирине в период декабря 1648 - апреля 1649 годов Хмельницкий посвятил административному устройству своего вновь создаваемого территориального образования. За основу было принято разделение всей территории Украйны на 24 административно-территориальные единицы по числу сформированных казацких полков: 12 на одной стороне Днепра,12 на другой. На правой стороне были сформированы чигиринский, черкасский, корсунский, лысянский, паловецкий, уманский, калицкий, каневский, брацлавский (или животовский), полесенский и могилевский полки. Это территория нынешней Киевской, и Волынской областей до реки Горынь, Винницкой и Черкасской областей до крепости Каменец, находившейся в руках поляков, а также часть Белоруссии. На левом берегу были сформированы переяславский, нежинский , черниговский, прилуцкий, ичнянский, лубенский, ирклеевский, миргородский, полтавский, галицкий и зенковский полки, центрами которых стали одноименные города. Их дислокация охватывал нынешние Полтавскую и Черниговскую области, а также часть Белоруссии до Гомеля.
   Вновь сформированные полки делились на сотни, которые дислоцировались в тех или иных населенных пунктах и имели соответствующее название. Сотни в свою очередь делились на курени. Определенного количественного состава полки и сотни не имели, иная сотня включала в себя тысячу и более человек. Высший орган управления - войсковая канцелярия находилась в гетманской ставке. Помимо самого гетмана в составе войсковой канцелярии заседала генеральная старшина: генеральный есаул, генеральный обозный, генеральный писарь, генеральный судья, генеральный хорунжий. Аналогичные канцелярии были в полках и сотнях. Во главе куреней стояли куренные атаманы. Все должностные лица избирались на соответствующих радах и утверждались гетманом. Этот порядок, как выше уже отмечалось, был характерным для военной организации Запорожской Сечи, но теперь его распространили на весь народ и слово "казак" было автоматически перенесено на всю массу восставшего и присоединившегося к Хмельницкому южнорусского населения. Проще говоря, казаком считался всякий, кто числился в одном из вышеперечисленных полков.
  
   Наконец, в феврале 1949 года прибыла в Переяславль и польская комиссия во главе с Адамом Киселем. В нее входили его племянник хорунжий новгород-северский Кисель, князь Захарий Четвертинский, Андрей Мястковский, ксендз Лентовский. Последний привез уже официальную грамоту на гетманство от короля, булаву, осыпанную сапфирами, красное знамя с изображением белого орла. Хмельницкий организовал послам торжественную встречу еще при подъезде к городу, затем был произведен залп из двадцати пушек, в их честь был дан обед. Уже во время обеда комиссары отметили, что и сам Богдан и его полковники не прекращают вынашивать мысли о мести Вишневецкому, Конецпольскому и другим панам и процесс мирного урегулирования их волнует меньше всего.
   На следующий день на площади при стечении казаков состоялась торжественная передача гетманской булавы и знамени. Однако, речь Киселя о дарованной королевской милости была прерваны одним из пьяных полковников и Хмельницкому даже пришлось его унимать. Из толпы раздавались крики о том, что привезенные "цацки" казакам ни к чему, а вновь под панское ярмо они не пойдут. Поляки пусть живут в своей Польше, а Украйна будет независимой. Не заметно было также, чтобы и гетман очень уж обрадовался знакам королевского внимания.
   На последовавшем затем банкете Кисель вновь говорил о том, что король прощает Хмельницкого, дает свободу православию, увеличивает реестр казаков до 12 000 или даже до 15 000, дает ему гетманство. Взамен требуется лишь быть благодарным, прекратить смуту, не принимать крестьян под свое покровительство, а внушать им повиновение законным владельцам. Слушая Киселя, Хмельницкий все более мрачнел и хмурил брови. Внешне он старался сохранять такт, но душевные переживания у него были созвучны тому, о чем ранее кричали в толпе казаки.
   Когда уже все были в легком подпитии, гетман произнес, обращаясь к Киселю: "За великие милости королевские покорно благодарю, что же касается до комиссии, то она в настоящее время начаться и производить дел не может: войска не собраны в одно место, полковники и старшины далеко, а без них я ничего решать не смею, иначе могу поплатиться жизнью. Да, притом, не получил я удовлетворение за обиды, нанесенные Чаплинским и Вишневецким. Первый должен был непременно мне выдан, а второй наказан, потому что они подали повод ко всем смутам и кровопролитиям. Виноват и пан кастелян краковский ( Потоцкий- прим.автора), который нападал на меня и преследовал меня, когда я вынужден был спасать свою жизнь в пещерах днепровских, но он уже довольно награжден за дела свои, нашел, чего искал. Виноват и хорунжий ( Конецпольский), потому что лишил меня отчизны, отдал Украйну лисовщикам, которые казаков, оказавших услугу республике, обращали в холопов, драли с них кожу, вырывали бороды, запрягали в плуги, но все они не так виноваты как Чаплинский и Вишневецкий".
   Далее Хмельницкий напомнил, что даже сейчас война фактически не прекращается, великий литовский гетман воевода виленский князь Януш Радзивилл вырезал Мозырь и Туров, несмотря на формальное перемирие у казаков с Короной. Когда Лентовский осторожно заметил, что слухи из Литвы могут и не соответствовать действительности, один из полковников, потрясая перначом, закричал: "Молчи поп! Не твое дело уличать меня во лжи, выходи, поп, во двор, научу тебя полковников запорожских почитать".
   При последующих встречах Адам Кисель намекнул, что реестр может быть увеличен и до 20 000 тысяч, а казакам будет разрешено воевать с Турцией, на что гетман, как бы подводя итог сказанному, откровенно заявил: "Напрасные речи! Было бы прежде со мною об этом говорить: теперь я уже сделал то, о чем не думал. Сделаю то, что замыслил. Выбью из ляцкой неволи весь русский народ! Прежде я воевал за свою собственную обиду; теперь буду воевать за православную веру. Весь черный народ поможет мне по Люблин и по Краков, а я от него не отступлю. У меня будет двести тысяч, триста тысяч войска. Орда уже стоит наготове. Не пойду войной за границу, не подыму сабли на турок и татар; будет с меня Украйны, Подолии, Волыни, довольно, достаточно нашего русского княжества по Хельм, Львов, Галич. Стану над Вислою и скажу тамошним ляхам: "Сидите ляхи! Молчите ляхи! Всех тузов, ваших князей, туда загоню, а станут за Вислою кричать - я их и там найду. Не останется ни одного князя, ни шляхтишки на Украйне; а кто из вас с нами хочет хлеб есть, то пусть войску запорожскому будет послушен и не брыкает на короля" .
   Эта программная речь запорожского гетмана прозвучала как манифест предстоящих грозных событий, заставив комиссаров побледнеть от страха, потому что все они понимали - эти слова не пустая угроза, Хмельницкий действительно может их воплотить в жизнь.
   Слушавшие своего вождя казацкие полковники, одобрительно шумели, полностью разделяя его мнение, и говорили : " Уже прошли те времена, когда ляхи были нам страшны; мы под Пилявцами испытали, что это уже не те ляхи, что прежде бывали. Это уже не Жолкевские, не Ходкевичи, это какие-то Тхоржевские, да Заенчковские - от зайца дети, нарядившиеся в железо! Померли от страха, как только нас увидели".
   В ходе этих встреч еще много было высказано угроз в адрес поляков, Хмельницкий ссылался на патриарха иерусалимского, который благословил его на войну за веру православную, вскакивал с места, топал ногами, кричал на комиссаров.
   Стали они думать уже не столько о заключении мира, как о том, чтобы беспрепятственно уехать и выручить пленных. Но пленных Хмельницкий не отдал, заявив, что передаст их на следующей комиссии, если будут приняты его условия, а именно: полная ликвидация унии на всей территории Украйны; назначение воевод и кастелян на Руси только из православных русских; войско запорожское остается расквартированным на территории Украйны со всеми казацкими вольностями; гетман подчиняется королю; иудеи изгоняются из Украйны; Иеремия Вишневецкий никогда не должен быть коронным гетманом. Что же касается вопроса о главном для поляков - количестве реестра, то Хмельницкий на него прямо ответил Киселю: " Зачем писать это в договор? Найдется нас и сто тысяч, будет столько, сколько я скажу". Предложенные комиссарами условия гетман зачеркнул, не вдаваясь в их обсуждение. Таким образом, было решено продлить временное перемирие только до Троицына дня, демаркационную линию провести по рекам Припяти и Горыни, а на Подолии- по Каменцу. Собственно, это было решение гетмана, о согласии комиссаров он не спрашивал.
   Следует только удивляться, что условия Хмельницкого, в целом весьма умеренные по сравнению с высказанными им ранее угрозами, показались комиссарам неприемлемыми и они, отказавшись их подписать, уехали. Прощаясь, Хмельницкий в немногих словах откровенно объяснил, почему он не может согласиться на другие, более умеренные условия договора. "Не знаю,- сказал он,- как состоится вторая комиссия, если мои молодцы не согласятся на 20 или 30 тысяч реестрового войска и не удовольствуются удельным панством своим: Не сам по себе откладываю я комиссию, а потому что не смею поступать против воли рады, хотя и желал бы исполнить волю королевскую".
   Искренность Хмельницкого не вызывает сомнения - бесспорно сам он был бы готов согласиться даже с менее выгодным договором, чем предлагали польские комиссары, но став во главе всенародного освободительного движения, он, несмотря на свое гетманство, оказался заложником у народных масс. Казацкая верхушка, хотя и допускала нелицеприятные высказывания в адрес польских комиссаров, все же готова была к компромиссу с Короной, но камнем преткновения явилась чернь. Бывшие рабы, вкусив воздух свободы, взяв в руки оружие и сбросив со своей шеи панское ярмо, ни под каким предлогом не желали возвращаться к прежнему подневольному состоянию. Сейчас они представляли собой организованную вооруженную силу и при малейшей попытке превратить их снова в рабов, гетман и старшина были бы уничтожены физически. Кроме того, и среди казацкой старшины у Хмельницкого были недоброжелатели, которые не преминули бы воспользоваться ситуацией.
   О том, что положение дел обстоит именно таким образом и Хмельницкий не вполне контролирует ситуацию в освобожденных областях Украйны, комиссары могли убедиться на обратном пути следования. Многочисленная челядь, которую они брали с собой, переходила к казакам. В Киеве оставшиеся шляхтичи и шляхтянки просили посольство разрешения присоединиться к ним, чтобы под их покровительством покинуть город, но казаки, тем не менее, гнались за ними, били и топили. Упоминавшийся выше Мястковский, член комиссии, писал в своих записках: " чернь вооружается, увлекаясь свободою от работ, податей и желая навеки избавиться от панов. Во всех городах и деревнях Хмельницкий набирает козаков, а нежелающих хватают насильно, бьют, топят, грабят; гораздо большая половина желает покоя и молит бога об отмщении Хмельницкому за своеволие. Хмельницкий не надеется долго жить, и действительно, он имеет между
  своими приближенными заклятых врагов"
   Аналогично обстояли дела и в других регионах Украйны. Очевидцы свидетельствовали, что все поднимались в казаки. У запорожского гетмана " было бесчисленное войско, потому что в ином полку было козачества больше двадцати тысяч человек, что село то сотник, а в иной сотне человек с тысячу народа. Все, что было живо, поднялось в козачество ; едва можно было найти семью, из которой кто-нибудь не пошел бы на войну: если отец не мог идти, то посылал сына или паробка, а в иных семьях все взрослые мужчины пошли, оставивши только одного дома; все это делалось потому что прошлого года очень обогатились грабежом имений шляхетских и жидовских. Даже в городах, где было право магдебургское, бурмистры и радцы присяжные покинули свои уряды, побрили бороды и пошли к войску". Действительно, после пилявецкого сражения добра у поляков было добыто так много, что серебряные тарелки продавались по талеру, а то еще дешевле. Поэтому всех охватила жажда наживы, никто не хотел обрабатывать землю.
  
   Збараж и Зборов.
  
   В том, что миссия Адама Киселя окажется безуспешной, мало у кого вызывало сомнение. Вкусив сладость свободы и, сбросив с себя панское ярмо, каждый житель Южной Руси считал себя казаком, равным запорожцам или реестровикам, и не имел желания вновь возвращаться под власть польских магнатов. Таких ватаг, численностью две-три и более тысяч человек становилось все больше, они действовали не только на казацкой территории, но и за Горынью, нападая на панские поместья и даже войсковые подразделения.
   Разделяя мнение большинства магнатов о том, что переговоры Киселя с Хмельницким ни к чему не приведут, и, располагая сведениями, что запорожский гетман ждет весной хана с восьмьюдесятью тысячами конницы, чтобы вместе вторгнуться в пределы Речи Посполитой, Ян Казимир решил нанести превентивный удар. Находившимся в его непосредственном подчинении кварцяным войскам он приказал с наступлением весны стягиваться на Волынь, а командование над остальными вооруженными силами в пределах Малой Польши возложил на бельского каштеляна Андрея Фирлея ( одним из предков которого в свое время был великий коронный гетман), брацлавского воеводу Лянцкоронского и коронного подчашего Остророга.
   Комиссия Адама Киселя не успела еще возвратиться в Варшаву, как в конце февраля Лянцкоронский перешел Горынь с целью не допустить соединения большого количества сконцентрировавшихся в районе Бара ватаг с Хмельницким. Впрочем, боевые действия начались здесь еще раньше, когда отряд поляков, возглавляемый шляхтичем Стрижевским, внезапным ударом захватил Бар, правда, ненадолго и вскоре был выбит оттуда. Спустя буквально две недели Ляннцкоронский с подошедшим ему на помощь Остророгом подступил к Бару, гарнизон которого вынужден был опять оставить город и отойти к Шаргороду. В течение марта-апреля Лянцкоронский и Остророг очистили от ватаг и немногочисленных казацких гарнизонов прилежащую к Горыни местность до самого Заславля, после чего в начале мая отошли на отдых к Бару.
   Своим универсалом Ян Казимир объявил об измене Богдана Хмельницкого, низложив его с гетманского поста, а старшим Войска Запорожского назначил шляхтича Забусского. Всем реестровым и запорожским казакам, которые покинут бунтовщиков и перейдут под командование нового гетмана, было обещано прощение, а также сохранение льгот и привилегий.
   Хотя Речь Посполитая и готовилась к войне, однако денег для найма кварцяного войска, как обычно, у короля не было, а магнаты не торопились распечатывать свои сундуки с талерами и злотыми, рассчитывая, что и так все обойдется, поэтому даже для выплаты жалованья коронному войску средств не хватало. Медленно съезжалась и шляхта из состава посполитого рушения- многие ожидали пока высохнут дороги да наступит тепло.
   В ожидании наступления лета и новой войны в гетманской ставке в Чигирине кипела напряженная работа. Гетман и генеральная старшина с головой окунулись в подготовку к широкомасштабным боевым действиям, стремясь использовать оставшееся короткое время с максимальной пользой. Во все концы казацкого края из Чигирина летели гонцы с гетманскими универсалами, призывающими народ присоединяться к Запорожскому Войску. Но и без этих призывов сотни, а то и больше, крестьян каждый день пополняли ряды восставших.
   Клокотала Украйна, бурлила Подолия, волновались Волынь и Полесье. Девятый вал всенародной войны захлестнул весь южнорусский край. Не было ни одного города, местечка или селения, оставшихся бы в стороне от общенародной борьбы с польскими панами. Все устремились в казаки. Кто-то шел по зову сердца защищать свободу и святую веру, иные искали рыцарской славы и удачи, немало было и тех, кто вступил в казацкие ряды ради наживы, так как всем были памятны трофеи, доставшиеся победителям под Корсунем и Пилявцами.
   Для создания антипольской коалиции гетман использовал и дипломатические ходы.
   Прежде всего он заручился поддержкой своего, пока что единственного реального союзника хана Ислам-Гирея, который в этот раз пообещал лично прибыть со всей ордой, а также привести с собой 6000 турецких янычар.
   Специальная депутация от Запорожского Войска была отправлена на Дон с просьбой об оказании помощи в совместных действиях против поляков.
   В первый раз за весь год, прошедший со времени выступления из Сечи, гетман направил в Москву посольство во главе с Федором Вешняком для передачи царю грамоты, в которой официально просил принять Войско Запорожское под царскую руку и вместе ударить на поляков. Казацкая делегация была встречена с большим почетом, но в ответном послании царь Алексей Михайлович отвечал, что мира с Речью Посполитой он нарушить не может, однако, если польский король отпустит Запорожское Войско, то он его примет под свою руку. Впрочем, Хмельницкий на положительный ответ и не надеялся. Это скорее был дипломатический ход- прощупывание позиции Москвы, и в определенной степени средство давления на Польшу.
   Не получил Хмельницкий помощи и от донцов, затаив за это на них обиду.
   Со всех концов обширного края к его западным границам стали стягиваться казацкие полки. Для усиления немногочисленных казацких гарнизонов между Горынью и Случем, откуда наиболее вероятно было вторжение поляков, гетман направил полки Таборенко, Ивана Донца, Яцкевича, Романенко. Из Брацлава к выступлению для соединения с ним готовился Данила Нечай, заканчивая последние приготовления.
   К Чигирину с левого берега Днепра подтягивались полки Матвея Гладкого, Мартына Небабы, Мартына Пушкаря, Антона Гаркуши. Прибыли в ставку со своими реестровиками Филон Дженджелей и Михаил Кречовский. На марше после выступления из Чигирина к Войску должны были присоединиться Богун, Морозенко, Хмелецкий, Глух и другие полковники.
   В начале мая 1649 года , когда трава пышным ковром укрыла землю и дороги стали более или менее проходимыми, огромная армия восставшего народа выступила в поход. На многие мили растянулось казацкое войско. Далеко впереди и по сторонам его виднелись конные разъезды, внимательно озирающие местность вокруг, хотя тут, в самом центре казацкого края, опасаться внезапного нападения оснований не было. Войско двигалось не торопясь, несколькими колоннами с разных операционных направлений. Сам Хмельницкий спешить не видел особого смысла, ожидал прибытия крымского хана,еще только подходившего с юга по Черному Шляху. Ислам- Гирей вел с собой опытных в военном ремесле крымских горцев, буджацких татар, черкесов с обритыми наголо головами. С далеких заволжских степей прибыли в Крым даже ногайцы Никто из волонтеров не требовал платы, они рассчитывали поживиться за счет поляков.Хан обещал привести с собой восьмидесятитысячную орду, но и без татар, сил у Хмельницкого было достаточно. Численность своей армии гетман и сам толком не знал, так как она росла не по дням, а по часам, но при выходе из Чигирина она превышала 120 тысяч человек. В его распоряжении были полки славной запорожской пехоты, уже не раз доказавшей свою стойкость и мужество в боях. Вместе с реестровыми казаками они составляли костяк всего войска. Больше половины всей армии составляла конница - лошадей у казаков теперь было в избытке. Обоз растянулся больше, чем на десяток миль. Упрямые быки и круторогие волы неторопливо тащили высокие, сбитые из толстых широких досок, возы с запасами пороха, фуража и провианта. На возах же перевозили и фальконеты. Кулеврины на колесах двигалась на конной тяге.
   По ходу движения гетман объезжал казацкие полки, вглядываясь в мужественные, загорелые лица своих воинов.
   -Никогда прежде не выставляла Запорожская Сечь такого воинства,- с гордостью думал он. -Этим воинам не страшны ляхи. Они их уже били и еще не раз побьют.
  
   Тем временем, Ян Казимир, сохраняя еще остатки надежды на мирные переговоры с запорожским гетманом, выслушав доклад Киселя, направил в Чигирин своего посланника шляхтича Смярковского, который застал Запорожское Войско уже накануне выступления в поход. В отсутствие гетмана казацкие полковники заподозрили Смярковского в шпионаже и он был казнен. Получив эти сведения, король не стал больше терять времени и 11 мая отдал приказ регулярным войскам к выступлению. Сразу же после этого Фирлей, к которому примкнул великий коронный хорунжий Александр Конецпольский и некоторые другие польские магнаты со своими хоругвями, перешел Горынь, направившись в сторону Заславля. Вскоре Фирлей получил сведения, что туда же движется регулярный казацкий полк Ивана Донца направленный сюда гетманом для усиления гарнизонов, расположенных у Горыни. Отправив навстречу Донцу полковников Коссаковского, Суходольского и Рожажовского с приказом сковать продвижение казаков к Заславлю, Фирлей двигался вслед за ним. Вблизи села Шульжинцы произошло сражение, в результате которого казаки потерпели поражение, Донец погиб, его сестру Горпыну, считавшуюся начинающей волшебницей, зарубили в рукопашном бою, а старуху Солоху, выдававшую себя за колдунью, обнаруженную в казацком таборе, сожгли на костре. Полковники Кривоносенко ( сын Максима Кривоноса), Романенко,Таборенко и Яцкевич поспешили на помощь Донцу., но также были разбиты в жестоких сражениях. Кривоносенко погиб, о судьбе Яцкевича автору не известно, а фамилия Романенко упоминается в последующем, но, скорее всего, речь идет об однофамильце славного полковника. Оставшиеся в живых казаки разгромленных полков вынуждены были отступить от Острополя
   Таким образом к концу мая обширная территория Подолии от Бара до Звягеля ( ныне Новоград-Волынский) оказалась очищенной от казацких гарнизонов и различных ватаг местных опрышков. Окрыленные успехом, вожди польского войска соединились между собой, при этом Лянцкоронский и Остророг, оставив Бар, подтянулись к Фирлею. Объединенными силами они предполагали двигаться к Староконстантинову, но полученные известия о подходе к Межибожу, где Лянцкоронский оставил гарнизон из немецкой хоругви Корфа и полка Синявского, крупных казацких сил, заставили их скорректировать свои планы. Лянцкоронский, взяв четыре отборных хоругви Остророга, поспешил на выручку своих подчиненных, Фирлей же с основными силами продолжал движение к Староконстантинову.
   Между тем, подошедший к Межибожу брацлавский полковник Данила Нечай, полк которого превышал двадцать тысяч казаков, стал табором под городом, осадив его. Когда же посланные Лянцкоронским четыре хоругви Остророга попытались прорвать кольцо осады, Нечай, опытный воин, сам охватил их своим полком. Сложилась почти катастрофическая для поляков ситуация, но подошедший сюда Лянцкоронский решительным ударом с фланга сумел прорвать кольцо окружения и продержаться до тех пор, пока Корф с Синявским оставили Межибож. Одновременно и хоругвям Остророга удалось вырваться из ловушки, в которой они оказались. При такой счастливой развязке Лянцкоронский поспешил отступить к Староконстантинову, получив известия, что на помощь Нечаю спешит уманский полковник Иосиф Глух. Позднее выяснилось, что сюда же подходят и основные силы Хмельницкого, которым по показаниям взятых в плен "языков", нет числа.
   Князь Иеремия Вишневецкий, хранивший обиду на короля и сейм, за то, что ему не была вручена булава великого коронного гетмана, которую он заслуживал больше других польских военачальников, находился за Горынью и к региментарям не присоединился. Однако узнав о том, что против Фирлея, Остророга и Лянцкоронского выступил сам Хмельницкий, он после долгих размышлений смирил гордыню и в конце мая перешел Горынь, хотя от тех хоругвей, с которыми он стоял под Пилявцами, осталась едва ли половина, даже с учетом присоединившегося к нему названного сына Дмитрия Ежи Вишневецкого.
   Тем временем Фирлей, Лянцкоронский, Остророг, Конецпольский и другие польские командиры, соединившись вместе, стали решать, как поступать дальше. Известие о приближении запорожского гетмана и крымского хана, даже в сердцах самых отважных вызывало трепет, тем более, что по слухам, распространившимся по лагерю, казацкое войско насчитывало триста тысяч, а крымский хан вел с собой стотысячную орду. Сами эти цифры гипнотизировали, заставляли трепетать сердца, леденеть кровь в жилах и замирать от ужаса. Уже немало челяди и даже шляхтичей спешили покинуть региментарей и отойти в Малую Польшу. Фирлей все отчетливее понимал, что нужно немедленно отступать, пока он не растерял все войско, однако в каком направлении следует отходить, было неясно. Король, которому он отправил донесение о сложившейся ситуации, приказал перейти Горынь и двигаться к Сокалю, где сосредотачивалось кварцяное войско и часть посполитого рушения из трех воеводств. Еще две недели назад такой приказ был легко выполним, но сейчас это было вряд ли возможно. Узнав о подходе Хмельницкого, поднялся весь край и продвигаться к Сокалю пришлось бы с постоянными боями.
   Наконец, после долгих дебатов было решено отойти к Збаражу, наследственному владению князей Вишневецких и здесь, укрепившись, ожидать подхода основных королевских сил. Переход не занял много времени и, расположившись в предполье перед обоими збаражскими замками, войско Фирлея приступило к оборудованию лагеря, а также к заготовке в спешном порядке провизии и фуража из окрестных населенных пунктов. Но и здесь тревога, охватившая поляков под Староконстантиновом, не покидала их. Панику возбуждали и рассказы все большего числа беглецов, вынужденных бежать с насиженных мест перед приближением Хмельницкого. Региментари, постоянно спорящие друг с другом по пустячным вопросам, не могли обеспечить надлежащего порядка в лагере, а ко всему прочему внезапно стало невозможно захватить в плен хоть какого-нибудь "языка", чтобы получить более или менее достоверную информацию о противнике. Командиры некоторых хоругвей Гулевич, Душинский, Сераковский, Пилговский оказались неспособными командовать своими людьми, а тут, впридачу ко всем неудачам, молния, ударившая из небольшой тучки, разнесла вдребезги знамя ( хоругвь) Фирлея. Если жолнеры и шляхтичи еще пытались сохранить подобие дисциплины, то челядь готова была открыто взбунтоваться, бросить все и бежать из лагеря или даже присоединиться к Хмельницкому.
   В это время Вишневецкий со своими людьми также подошел к Збаражу, хотя многие советовали ему не делать этого, обоснованно указывая на серьезную опасность со стороны запорожских войск. Князь Иеремия понимал, что вряд ли кто осудил бы его, останься он в стороне, ведь те же Фирлей и Конецпольский как раз наиболее активно выступали против вручения ему гетманской булавы, однако, долг перед Отчизной оказался сильнее обиженного самолюбия и гордости. Все же, подойдя к Збаражу, князь не стал присоединяться к основным силам Фирлея, а остановился отдельным лагерем в стороне, готовый в случае необходимости к скорому отходу..
   Приход Вишневецкого взбудоражил весь польский лагерь. Шляхтичи и чернь в один голос требовали просить князя присоединиться к их войску и возглавить его. После долгих уговоров Лянцкоронского, князь Иеремия все же согласился соединиться с основными силами региментарей. С его приходом тревога и волнения в лагере, словно по мановению волшебной палочки, улеглись, а воинов охватили отвага и энтузиазм. Успокоилась и чернь, не помышляя больше о бунте, такое магическое воздействие произвело на всех одно лишь имя грозного князя. А спустя несколько дней, 18 июня в субботу на исходе дня к Збаражу подступили татарское войско во главе с самим ханом и казацкое- под началом гетмана, показавшиеся полякам темной грозовой тучей и бесчисленными полчищами саранчи.
   Поляки выстроились перед своим лагерем, готовясь к отражению атаки. Центр возглавил Александр Конецпольский с тяжелой конницей. Левым флангом командовали Фирлей с Лянцкоронским, здесь же во втором эшелоне стояли хоругви Собесского и Синявского. На правом крыле поляков находились Вишневецкий с Остророгом. Почти сразу, развернувшись плотной лавой, татарская конница ударила в центр польского построения. Небо потемнело от сотен тысяч выпущенных стрел, в лучах закатного светила блеснули десятки тысяч кривых татарских сабель. Гусарские копья приняли горизонтальное положение, разящими серебряными молниями сверкнули тяжелые палаши. Черная волна татарской конницы налетела на стену ощетинившихся копьями "крылатых" гусар и разбилась об нее, обагрив изумрудную зелень луга потоками крови. Не сумев поколебать польский центр, татары, понеся первые потери, откатились назад, но попыток вновь прейти в атаку больше не предпринимали. До самой темноты лишь отдельные всадники соревновались в искусстве сабельного боя, вызывая друг друга на герцы, а затем противники разошлись на отдых. Однако, польские командиры поняли, что допустили ошибку, чрезмерно растянув лагерь и всю ночь насыпали новые валы, и оборудовали шанцы, сужая его. Хмельницкий, в свою очередь, придвинул свой табор из скованных цепями возов ближе к польскому, намереваясь с утра начать новую атаку. Встретившись поздним вечером с Ислам- Гиреем, он обсудил с ним предстоящие совместные действия и клятвенно пообещал, что следующей ночью они будут ночевать в польском лагере.
   Князь Иеремия встретил рассвет на валах, пытаясь хотя бы примерно определить численность вражеского войска. Подсчитывая ночью костры, пылавшие в казацком таборе и татарском коше, он пришел к выводу, что сведения о количестве казаков и татар явно преувеличены. По его прикидке силы Хмельницкого включали примерно сто тысяч человек, а хана - около шестидесяти тысяч. Впрочем, даже при всем этом их соотношение составляло примерно один к 15, так как численность польского войска не превышала 10 тысяч человек, не считая челяди, которой было раза в три больше.
   Не давая полякам ни на минуту сомкнуть глаз, с первыми солнечными лучами артиллерия Хмельницкого открыла огонь по польскому стану. Теперь, после его сужения, в центре нового построении оказались хоругви Фирлея и скрытые за ними орудия. Именно сюда гетман и хан направили основной удар своих войск. Завязалась жестокая битва, но жолнеры выдержали первый натиск, а канониры, посылая смертоносные ядра и картечь почти в упор, огнем своих орудий отбрасывали нападавших назад. Тем не менее, те все в крови и черном пороховом дыму снова и снова накатывались на польские укрепления, стремясь прорваться к канонирам и искрошить их своими кривулями. Час спустя накал боя достиг своего апогея. Сам, немолодой уже годами, Фирлей с окровавленной саблей в руках метался в первых рядах, ободряя солдат и личным примером возбуждая в них отвагу. Сохрани атакующие наступательный порыв еще на какое-то время, неизвестно, чем бы все это закончилось, однако повинуясь сигналу хана, татары стали покидать поле боя, а за ними отошли и казаки. Атаки прекратились, однако артиллерийский и ружейный огонь продолжался вестись до конца дня, загасив свечу жизни не у одного поляка.
   Хмельницкий, внимательно наблюдавший за сражением, убедился, что поляки обороняются умело и сходу их позиции взять трудно. Однако опытным глазом бывалого воина он разглядел, что часть валов у широкого пруда, находящегося между обоими замками ( в тылу польского лагеря) не завершена до конца. Посоветовавшись с ханом, он приказал подвести свой табор еще ближе к польскому, а татары плотно окружили и замки, и пруд с юга, замкнув тем самым кольцо осады. В свою очередь Фирлей и Вишневецкий пришли к выводу о необходимости еще больше сузить лагерь, насыпав новые валы, чего и добивался запорожский гетман, полагая, что в результате они не станут досыпать старые валы у пруда и не успеют соорудить там новые.
   Двадцать три полковника привели свои полки к Збаражу и почти половину из них бросил Хмельницкий на штурм валов польского лагеря в месте их соединения с прудом. Как он и предполагал, поляки не стали дооборудовать здесь старые валы и не успели возвести новые. Обороной в этом месте командовал полковник Рожажовский, который немедленно бросил против атакующих конницу, оставив в резерве пехотную хоругвь.
   Так как валы с ходу взять не удалось, гетман, поддержанный татарами, начал наступление по всему фронту. В воздух взвились тучи стрел, выпущенных из коротких, но обладающих огромной убойной силой, татарских луков, и казаки ринулись на штурм польских позиций. Особенно тяжело опять пришлось Фирлею, который со своими хоругвями являлся как бы краеугольным камнем всей польской обороны. Натиск казаков на участок валов, где он оборонялся, был столь ужасен, что своими трупами они заполнили ров почти до самого верха. Несмотря на то, что поляки мужественно оборонялись, казаки и татары продолжали упорно лезть на валы, устилая их своими бездыханными телами. Не лучше прищлось и Лянцкоронскому с Остророгом, которые с трудом сдерживали атакующих на своих участках обороны. Накал боя передался в глубину лагеря, где уже стали раздаваться крики о необходимости отступления к замкам. Услышав их, Вишневецкий подскакал к паникерам, крикнув в гневе: "Лучше принять смерть здесь, чем ждать пока Хмельницкий будет тащить нас за ноги из замков, потому что ничего другого не выйдет, если отступим в замки. Даже, если мы сами какое-то время могли бы укрываться за их стенами, куда денем обоз и всю челядь?!" Видя, что паникеры устыдились и крики об отступлении прератились, он обратился к тем, кто находился в лагере с коротким призывом: "Кому любо умереть со мной, ко мне!". Воодушевленные словами князя, к нему присоединились не только те, кто еще несколько минут ратовал за отступление, но и большинство челядинов. Во главе с Вишневецким они ринулись на казаков и татар, напиравших на хоругви Собесского, отбросили их от валов и загнали в пруд, густо окрасив воду кровью атакующих. Остальные осажденные, воодушевленные их примером, также перешли в контратаку и отбросили казаком с татарами далеко за пределы лагеря. Хотя все воздавали должное отваге и мужеству Рожажовского и Вишневецкого, но, тем не менее, потери поляков были тяжелые. Хоругви полковников Мисельского, и Клодзинского, а также ротмистров Панского и Понятовского. были уничтожены, а остальные сильно поредели.
   Со стороны казаков в этом яростном сражении сложил свою седую голову легендарный Бурляй, водивший запорожцев в морские походы еще во времена Сагайдачного, был захвачен в плен и казнен раненый корсунский полковник Морозенко. Едва не погиб и отважный Иван Богун, получивший тяжелое ранение. Потери казаков были огромными, они своими телами почти полностью заполнили рвы перед валами польского лагеря.
   Хан, хотя и продолжал сердиться на запорожского гетмана, но вынужден был признать, что казаки сделали все возможное, чтобы взять польский лагерь штурмом. Но ему стало понятно и то, что поляки готовы погибнуть все до единого, но лагерь сдавать не собираются. Тогда Ислам- Гирей и Хмельницкий решили использовать путь дипломатии и начать переговоры в надежде убедить осажденных принять почетную капитуляцию. Региментари и Вишневецкий в ответ на предложение выслать своего представителя для переговоров, согласились, надеясь, во-первых, что, может быть, удастся убедить хана оставить Хмельницкого, а главное- с целью получить время для возведения фортификационных сооружений в местах, где они не были достроены.
   Ханский везирь Шафир Кази-ага и коронный хорунжий Конецпольский съехались посреди поля и, обменявшись приветственными речами, попытались склонить друг друга к миру на условиях, неприемлемых ни той, ни другой стороне. Все же Конецпольский никакого ответа на предложение везиря не дал, испросив время для обсуждения предложений татарской стороны. Таким образом, они тянули время еще в течение пяти дней, не имея намерения соглашаться на условия противной стороны. Особой пользы эта дипломатия никому не принесла, кроме того, что хан распустил отряды татар по всему краю и они привели из Малой Польши огромное количество ясыря из числа польского населения и на глазах поляков издевались над ним. Правда, и поляки со своей стороны, воспользовавшись кратким перемирием, успели дооборудовать лагерь. Гетман же все это время осматривал укрепления,возведенные противником, порой подъезжая к ним вплотную, в надежде выявить слабые места в обороне польского лагеря. В результате наблюдений, Хмельницкий слегка передвинув свой лагерь, закрыл им видимость своего тыла, где у самого пруда приказал вывести хорошо укрепленный шанец. Разместив в него артиллерию и пехоту, он рассчитывал огнем орудий отрезать поляков от воды. Гетман также выбрал еще два- три слабых места в укреплениях поляков, куда предполагал нанести удар сразу после прекращения перемирия. Но и польские командиры эти приготовления казаков заметили и укрепили места, намеченные Хмельницким для штурма.
   Наконец, Вишневецкому надоели татарские хитрости и на следующую встречу с везирем вместе с Конецпольским выехал он сам. Выслушав очередной поток лести в свой адрес, он с прямотой римлянина ответил везирю, что прекрасно понимает, как тот морочит им голову своими напрасными предложениями мира. " Мы могли бы поверить в истинность ваших предложений о мире, - резко заявил он везирю, - если бы в это время Хмельницкий не наводил на нас свои орудия, готовясь к штурму. Однако мы не против приязни между нами, которая больше подходит вам с нами,обоюдными рыцарями, чем с бродягами-казаками. Если хотите стать нашими побратимами, докажите свое стремление к согласию между нами на деле. Если же думаете иначе, то по-крайней мере, воюйте с нами открыто, не прибегая к скрытой измене!" Не слушая дальше велеречивого везиря, который вновь попытался напустить словесного тумана, оба польских вождя возвратились в свой лагерь.
   Как и следовало ожидать, разрыв переговоров ознаменовал новый штурм, только в этот раз ночной. Однако поляки заранее усилили оборону на валах и, хотя казаки с татарами всю ночь пытались их захватить, несмотря на огромные потери, ночной штурм был отбит, как и все предыдущие. Когда хану доложили о том, сколько его воинов погибло, Ислам- Гирей впал в бешенство и вызвал к себе гетмана. "Ты вчера обещал привести мне всех ляхов связанными за шею,- кричал он ему в приступе ярости,- а вместо этого подвергаешь меня позору такими огромными потерями. Знай же, если в течение трех дней не одолеешь ляхов,то сам пойдешь на веревке в Крым вместе со своими людьми!"
   Возвратясь в свой табор, Хмельницкий собрал казаков и передал им слова хана. Они произвели ожидаемое впечатление, так как мало кто сомневался, что Ислам- Гирей способен выполнить свое обещание. По совету генерального обозного Чарноты срочно начали сооружать гуляй-городки- большие передвижные сооружения из бревен на деревянных катках, внутри которых были оборудованы пушечные порты. Когда все было готово, казаки подвели гуляй -городки под самые шанцы осажденных,открыв из них пушечный огонь, в то время как с боков на поляков обрушилась казацкая конница и татарская орда. К счастью для поляков, пошел густой дождь и наступила темнота, но и после этого битва не прекратилась, а наоборот, штурмующие уже взобрались на самые валы. Вновь поляков охватила паника, послышались крики о необходимости отступить и спрятаться за каменными стенами замков, но положение спас все тот же князь Иеремия, вставший на пути дрогнувших солдат с оголенной саблей в руках. Обращаясь к тем, кто намеревался прятаться в замках, он кричал: " Кто тронется с места тот или погибнет, или убьет меня! На раны Иезуса, не дадим врагу победить, лучше умрем тут!" Остановив едва не ударившихся в бегство шляхтичей, он с Дмитрием Вишневецким организовал контратаку, сумев отбросить казаков от валов, а набежавшие челядины с факелами в руках, несмотря на дождь и слякоть, подожгли гуляй-городки.
   Этот день, 6 июля стал переломным в осаде. Хан, узнав о новых потерях, опять разразился угрозами в адрес Хмельницкого, тот снова в течение нескольких ближайших дней продолжал штурмовать лагерь поляков, однако безуспешно. Видя, что от штурма толку нет, гетман приказал насыпать валы выше, чем польские и вести оттуда пушечный и ружейный огонь по позициям поляков. Стоило поляку подойти к пруду зачерпнуть воды, как с противоположного берега летела пуля или ядро и он падал бездыханный на землю. В польском лагере не было надежного места, где можно было укрыться от этого огня. Стало сложно даже зачерпнуть воды из пруда, не расставшись с жизнью. Колодцы же были завалены трупами. И в это же время осажденные почувствовали, как их начинает сжимать костлявая рука голода. Хлеб заканчивался. Солдаты давно уже ели конину, но и ее не хватало. В пищу шли даже крысы. Вслед за голодом и жаждой по лагерю поползли различные болезни. Многие мертвые тела долго не удавалось похоронить и они разлагались, заражая воздух. Однако, даже в этих неимоверно трудных условиях Вишневецкому, Конецпольскому, Лянцкоронскому и Остророгу удалось организовать удачные вылазки уничтожить несколько татарских подразделений и захватить в качестве трофеев несколько бунчуков.
   Со своей стороны и Хмельницкий с ханом применяли хитрости, чтобы снизить моральный дух осажденных, например, переодели подразделение татар в одежду янычар, которые ночью попытались проникнуть на валы.
   Так продолжалось до конца июля. Поляки привыкли к постоянным штурмам и научились их отражать, однако голод становился все ощутимее. Наконец, каким-то доброжелателем в лагерь была переброшена стрела с запиской о том, что король с войском идет на выручку и находится уже недалеко. Однако, это само по себе еще ничего не значило, необходимо было предупредить короля о том, что гарнизон Збаража еще держится.Эту миссию взял на себя один из офицеров, Скшетуский,который преодолев ночью пруд и впадающую в него речушку, сумел выйти за пределы осадного кольца и добраться к Яну Казимиру.
  
   Сам же король, получив известия о том, что Фирлей, Лянцкоронский, Остророг, Вишневецкий после неудачного весеннего наступления на казацкие территории оказались разгромленными и вынуждены были укрыться в Збараже, где их настигла огромная армия Хмельницкого и крымского хана, объявил о созыве всеобщего ополчения в трех воеводствах Малой Польши. Зная привычку панов не особенно торопиться на подобные мероприятия, он с одним только 25-тысячным кварцяным войском, в начале июля выдвинулся к Сокалю, который назначил местом сбора надворных панских команд. Отсюда Ян Казимир намеревался выступить в направлении Збаража на помощь осажденным, однако несколько обстоятельств препятствовали осуществить это намерение. Прежде всего, посполитое рушение собиралось крайне неторопливо, так что к концу июля к Сокалю подошла лишь небольшая его часть. Дальнейшее ожидание становилось бессмысленным и король с теми силами, что имелись в его распоряжении, начал выдвижение на помощь 9-тысячному гарнизону Збаража. Однако, получить сколько-нибудь достоверные сведения о том, что происходит в осажденном городе, полякам не удавалось. Не было даже уверенности в том, что Збараж еще не взят штурмом и ни от кого из местных жителей нельзя было добиться сведений о местонахождении Хмельницкого и татар. Наконец, передвижение королевского войска чрезвычайно замедляли разливы рек и речушек, которых в этих местах было великое множество.
   В Топорове король решил сделать остановку, давая отдых своему войску и желая точнее выяснить ситуацию со Збаражем. Здесь-то его и отыскал посланец Иеремии Вишневецкого, передавший письмо князя о бедственном положении осажденных. Спустя несколько дней, несмотря на предложения некоторых участников военного совета дождаться подхода посполитого рушения, король принял решение выступить к Збаражу. Королевское войско двигалось медленно, так как всю последнюю неделю лил непрекращающийся дождь, постоянно приходилось переправляться то через разлившиеся речки, то через болота. Лесные дороги, по которым передвигались королевские хоругви, все развезло, глубокие выбоины и рытвины оказались заполненные водой. Яна Казимира тревожило отсутствие сведений о Хмельницком, так как он понимал, что казацкому гетману о его продвижении на помощь осажденному Збаражу уже известно. Местные жители, от которых поляки не могли добиться никаких сведений о противнике, с радостью сообщали казакам о малейшем перемещении королевского войска.
   Наконец, дождь прекратился, выглянуло солнце, дороги стали просыхать. 5 августа к обеду войско подошло к Зборову. Отсюда до Збаража оставался лишь один дневной переход. Ничто, казалось, не предвещало беды и король, торопившийся на помощь осажденным, отдал распоряжение начинать переправу через Гнезну. В Зборове задерживаться не стали, оставив там лишь гарнизон из 400 драгун. На марше по узкой лесной дороге войско растянулось. Когда передовые хоругви, шедшие с королем в авангарде, начали переправу по трем мостам через узкую, но болотистую речушку, арьергард, в котором находился войсковой обоз из тяжелых возов, еще только приближался к Зборову. Те, кто уже успел переправиться, приступили к возведению временного лагеря, некоторые подразделения даже стали располагаться и на обед, то там, то тут запылали костры. Король рассчитывал здесь укрепиться, дать короткий отдых войскам и на следующий день продолжить движение к Збаражу. Однако, судьба распорядилась иначе.
   Внезапно с той стороны Гнезны послышалась густая ружейная стрельба, дикий вой "Алла", звон сабель, ржание тысяч лошадей, предсмертные крики умирающих солдат.Ни у кого не осталось сомнения в том, что хан и гетман устроили здесь засаду и попытаюся разгромить королевское войско, не дав ему прорваться на помощь осажденному Збаражу.
   Нельзя не отметить, что место и время для внезапного нападения было выбрано очень удачно.Разъезды, высланные накануне, не могли обнаружить казаков и татар, так как они выдвинулись из Збаража уже ночью и скрытно, используя ночное время и густую лесную темень, на рассвете подобрались к королевскому войску почти вплотную. Поняв, что поляки намереваются переправляться через Гнезну, гетман и хан дождались, пока половина войска окажется на той стороне, а затем внезапно обрушились на обоз, двигавшийся в арьергарде. Первыми приняли на себя удар панцирная хоругвь и драгуны князя Острожского, а также шляхта из Перемышля и Сандомира под командой старост Урядовского и Стобницкого. Закипела жаркая сеча, но гусары Доминика Заславского, прижатые к обозу, вынуждены были лишь отбиваться от наседавших на них казаков и татар, не имея возможности использовать ударную мощь тяжелой конницы и пустить в ход копья. Хотя им и удалось выдержать первый натиск нападавших, они все же стали нести большие потери, так как на одного гусара нападало сразу два-три противника. От легких, но быстрых казацких сабель не спасали ни панцири, ни шлемы, а стрелы, выпущенные из тугих татарских луков, разили наповал. Все больше польских всадников падало на землю, под ноги своих коней,с треском ломая страусиные крылья, а нападавшие все усиливали натиск. Возможно, из хоругвей князя Острожского никто бы и не уцелел, но в это время им на помощь подоспели подканцлер литовский Сапега со своими литвинами и Станислав Витовский с конной хоругвью. На какой-то момент им удалось оттеснить казаков и татар от обоза, но уже спустя полчаса те вновь перешли в атаку, охватив со всех сторон литовскую пехоту. Король, прискакавший к месту сражения, понял, что, если срочно не прислать подкрепления, то литвины неминуемо погибнут. Повернув коня, он, возвратившись к мосту, завернул им на помощь несколько хоругвей сандомирского каштеляна Бодуена Оссолинского, уже переправлявшихся на ту сторону Гнезны. Помощь пришла вовремя, ободренные литвины вновь попытались перейти в наступление, дав возможность перегруппироваться и гусарам князя Острожского. Бой закипел с новой силой и, хотя поляки несли все возрастающие потери, но и противники не могли сломить их сопротивление.
   Надеясь, что такие опытные военачальники, как Заславский, Сапега и Оссолинский сумеют отразить нападение на обоз, король возвратился на ту сторону Гнезны и застал войска в готовности к бою. Правый фланг, где находились собственные королевские хоругви, конница сокальского старосты Денгофа и подольского воеводы, а также несколько пехотных полков, был заметно сильнее, здесь сконцентрировались профессиональные жолнеры. Левый фланг, которым командовали краковский каштелян Юрий Любомирский и князь Корецкий выглядел немного слабее, там, в основном, сосредоточилось посполитое рушение. Пехота генерал-майора Губальда, старого испытанного наемника, принимавшего участие еще в Тридцатилетней войне, стояла в центре недвижимо, ощетинившись копьями. Здесь занял свое место и король.
   Едва войско изготовилось к бою, как из лесу темной тучей надвинулась татарская конница. У многих поляков, особенно из посполитого рушения, невольно дрогнули сердца- всадников было не менее тридцати тысяч. Вначале татары растянулись широкой линией по всему фронту, затем лавиной обрушились на правый фланг. Ливень стрел посыпался на польские хоругви, в солнечных лучах стоявшего в зените дневного светила сверкнули тысячи изогнутых татарских сабель. Но испытанные в сражениях воины стояли непоколебимо, лишь теснее смыкая ряды. Затем пехота канцлера Оссолинского раздалась в стороны и передовая линия татар была выкошена почти в упор убийственным огнем картечи укрывавшихся за ней пушек. Густой черный пороховой дым на какое-то время окутал орудийные батареи. За первым пушечным залпом последовал второй, потом третий. Потеряв несколько сотен всадников убитыми, нападавшие откатились назад и, на ходу перестроившись, попытались атаковать центр. Передние ряды пехоты Губальда, не сдвинувшись ни на шаг с места, приняли их на копья, в то время, как задние ряды открыли беглый ружейный огонь. Пока одна шеренга стреляла, другие отработанными движениями перезаряжали фузеи и мушкеты, передавая их в первые шеренги. Не сумев поколебать центр королевского войска, татары вновь отхлынули назад, направив свой следующий удар на левый фланг, пытаясь отсечь его от мостов через Гнезну. Здесь татарской коннице удалось добиться определенного успеха. Левое крыло королевских войск поддалось и едва не обратилось в повальное бегство после того, как под князем Корецким был убит конь и он свалился на землю. Грузный князь, которому в то время было под пятьдесят, на короткое время потерял сознание и не смог сразу подняться. Те, кто видел его падение, подумали, что он убит. Среди солдат поднялась паника, многие из них с криками о том, что Корецкий погиб, стали покидать поле боя. Татары усилили напор, их передние ряды ударами сабель и натиском коней все сильнее прогибали линию поляков, а задние выпускали тучи стрел, от которых негде было укрыться. Еще немного и все бы обратились в повальное бегство, но положение спас отважный поручик Ружицкий, которому стрела пробила обе щеки навылет. Он, даже не попытавшись ее вытащить, в таком виде поспешил предупредить Яна Казимира об опасности, угрожавшей левому флангу. Король немедленно помчался туда, сопровождаемый лишь конвоем, ободряя и возвращая в битву тех, кто дрогнул и стал отступать. Личный пример короля вдохновил солдат, отступление постепенно прекратилось, к солдатам стали возвращаться отвага и стойкость. Несмотря на численное преимущество противника, левый фланг сумел все же удержать свои позиции и оттеснить татар. Оправившийся после падения с коня Корецкий вновь принял командование, а Яна Казимира подоспевшие сановники убедили перейти в более безопасное место. В это время на помощь татарам подоспела и казацкая конница. Яростное сражение по всему фронту продолжалось почти шесть часов, до самого наступления темноты, но поляки, хотя и понесли тяжелые потери, сумели избежать, казалось, неизбежного при таком численном преимуществе противника, разгрома. Удалось даже переправить на эту сторону Гнезны большую часть обоза,при обороне которого погибло больше 4000 человек из перемышльской, львовской и сандомирской шляхты, в том числе старосты Урядовский и Стобницкий, а также Бодуен Оссолинский, племянник коронного канцлера. Основные потери пришлись на долю хоругвей князя Острожского и литвинов Сапеги, но все же к концу дня им также удалось переправиться через Гнезну и присоединиться к основным силам королевского войска.
   Поздним вечером польские военачальники собрались на совет.Всем было понятно, что положение сложилось фактически безнадежное и гибель всего войска,зажатого между Гнезной и Стрипой, лишь вопрос времени.Прорваться с боем к Збаражу сквозь полчища казаков и татар было нереально,переправиться через разлившуюся Стрипу всему войску-проблематично. Были предложения органи зовать переправу короля с небольшим отрядом на противоположный берег, но их Ян Казимир отверг. Наконец, по совету канцлера Оссолинского решили обратиться к хану, напомнив ему, что в свое время король Владислав IV, к которому он попал в плен, обошелся с ним милостиво и даровал свободу.
   По окончанию совета король стал диктовать письмо к хану:
   "Ян Казимир, Король Польский Хану Крымскому здоровья желает!
   Удивляюсь я тому, что, будучи многим обязанным моему брату Владиславу, который щедро, по-королевски, одарил тебя, как пленника, который был в его земле, а затем свободно отпустил в свое ханство, которым ты и сейчас владеешь, забываешь то наше благодеяние сейчас, когда я выступил против своего изменника и возбуждаешь против меня свою злобу вместе с ним. Его я при своей правде и при надежде, что не буду здесь посрамленным, не боюсь. Однако, если хочешь, чтобы между нами была приязнь, то я обещаю ее тебе по-братски, надеясь на такую же братскую приязнь и с твоей стороны..."
   Далее в послании предлагалось обменяться уполномоченными и выработать условия мирного соглашения с учетом готовности выплатить задолженность по дани. Еще спустя полчаса один из пленных татар с королевским письмом к хану отправился к своим передовым позициям.
   Получив королевское письмо, Ислам-Гирей ничего на него не ответил, по-видимому, затрудняясь прийти к окончательному решению. Можно предположить, что они с Хмельницким решили еще раз попытаться взять польский лагерь штурмом, а , если это не удастся, то тогда принять предложение короля о мире.
   С первыми лучами солнца казаки и татары с трех сторон начали атаку на польские позиции. Хмельницкий, сидя на буланом коне в окружении старшины, наблюдал за ходом битвы с той стороны Гнезны. Хан со своими мурзами находился в задней линии татарского войска.
   Пока татарская и казацкая конница пыталась разорвать центр и правый фланг поляков, десятитысячный отряд казаков, в пешем строю стремительно атаковал польский обоз, находившийся на левом фланге. Жестокая битва завязалась по всему фронту. Казаки и татары в яростном броске сошлись грудь грудью с первой линией польских жолнеров. Завязалась рукопашная схватка, страшная и свирепая, когда противники сражаются одним холодным оружием, а порой и голыми руками, так как перезаряжать ружья нет времени.
   Вначале военная удача сопутствовала казакам и им удалось ворваться в обоз. Но неожиданно, обозные слуги (челядь) оказали столь упорное сопротивление, что развить успех казакам не удалось. Когда же князь Корецкий двинул против них несколько своих резервных хоругвей,казакам пришлось отступить. Так же безуспешно закончилась атака, предпринятая против центра и правого фланга. Как только казаки и татары откатились от польского лагеря, перестраиваясь и готовясь к новой атаке, от группы мурз, стоявших рядом с ханом, отделился трубач с белым флагом в руках. Наблюдая за этой картиной, запорожский гетман в свою очередь вздыбил своего буланого жеребца и, взмахнув булавой, крикнул: "Згода!" Сотенные и куренные атаманы немедленно продублировали его приказ о прекращении сражения. Казаки во главе с полковниками стали постепенно покидать поле боя и потянулись к мостам через Гнезну. В польском лагере прекратились ружейные выстрелы и смолкли орудия. К Яну Казимиру подъехал один из его офицеров, который спешившись, с поклоном вручил ему ханское послание. Король торопливо вскрыл фирман и пробежал письмо глазами. Хан в корректной форме, но с плохо скрытой иронией, писал о том, что, если бы при избрании на трон Ян Казимир, пригласил его отпраздновать это событие, как водится между добрыми соседями, а не проигнорировал, будто какого-нибудь простолюдина, то ему не пришлось бы самому являться к нему в гости незваным вместе с казаками. Тем не менее, если король возобновит прежний союз с ним, то он готов прекратить военные действия и принудить к тому же казаков. Для выработки условий мирного договора Ислам Гирей предложил встретиться польскому канцлеру с его везирем.
   Переговоры проходили на широком лугу, где на равном удалении от польского лагеря и татарского коша были установлены несколько столов. Там сошлись ханский везир и коронный канцлер. Оба давно знали друг друга, поэтому без промедления приступили к выработке условий мирного договора. У Ислам- Гирея, кроме требования о выплате дани за последние годы и возмещения убытков, связанных с военными действиями, других условий не было и в этой части быстро пришли к соглашению. Поскольку реальных денег у поляков не хватало, хан согласился подождать с их выплатой, но за эту отсрочку получил право увести пятнадцатитысячный полон в Крым. Сложнее оказалось выработать условия мирного договора с казаками, на котором настаивал Ислам- Гирей. Переговоры даже несколько раз прерывались и едва не доходило до новых столкновений. Наконец, к концу дня везир и канцлер в присутствии двух уполномоченных сошлись снова. С польской стороны к Оссолинскому присоединился киевский воевода Тышкевич и литовский подканцлер Сапега, а к везирю- мурзы Сефер-кази и Сулейман-ага. Со своей стороны в выработке условий мира принял участие и Хмельницкий. В конечном итоге, договаривающимися сторонами мир был заключен в основном на условиях, предложенных татарской стороной. Согласно договору, между татарами и поляками устанавливался вечный мир и заключался оборонительный союз с возобновлением выплаты ежегодной дани. Поляки обязались уплатить хану триста тысяч флоринов ( фактически на месте они смогли выплатить лишь сто тысяч), а он, в свою очередь, должен был отвести своих татар за Перекоп.
   Относительно казацкой стороны, король соглашался даровать амнистию всем, принимавшим участие в военных действиях казакам и другим слоям населения, но Хмельницкий должен был на коленях молить его о прощении. Казацкий реестр увеличивался до сорока тысяч и запорожским гетманом, по-прежнему, оставался Хмельницкий, причем с подчинением лишь одному королю, но как польский шляхтич, он должен был принести присягу на верность Речи Посполитой.
   Важным условием договора была ликвидация унии и разрешение православного вероисповедания на всей территории Польши. Киевский воевода впредь должен был назначаться из числа магнатов греческой веры, а киевский митрополит получил право заседать в сенате среди католических епископов на девятом месте.
   Казаки получали право гнать водку для личных нужд ( но не на продажу), а также ежегодное содержание в сумме 10 флоринов и сукно.
   Хотя территорией Войска Запорожского признавались Киевское, Черниговское и Брацлавское воеводства, польские паны, имеющие там земельные угодья, получали право возвращения на них. Однако преследовать зависимых от них крестьян, принимавших участие в восстании, они не имели права. Взаимно и казакам было запрещено предъявлять какие-либо претензии к воевавшим против них шляхтичам.
   Естественно, поляки, осажденные в Збараже, получали право беспрепятственного выхода из него с оружием и знаменами.
   9 августа во исполнение условий договора Хмельницкий обратился к королю с письмом, в котором изъявлял свои верноподданнические чувства, а на следующий день лично явился к нему, предварительно получив в заложники князя Любомирского.
   Стоя на коленях у ног Яна Казимира, гетман произнес краткую покаянную речь, начав с того, что предпочел бы получить королевскую аудиенцию по случаю какого-нибудь подвига со своей стороны. Он со слезой в голосе скорбел, что волею обстоятельств предстал перед его величеством, как мятежник, обагренный кровью. Но уж раз так распорядилась судьба, то гетман умолял короля простить его вину и обещал верной службой доказать свою преданность Речи Посполитой. Ян Казимир даровал ему прощение и в виде особой милости разрешил приложиться губами к своей руке. Затем от имени короля подканцлер литовский Сапега прочитал Хмельницкому назидательную проповедь, как в дальнейшем следует себя вести.
   На следующий день татары, получив сто тысяч флоринов -треть выкупа, который они называли данью, а поляки предпочли именовать подарком, ушли к Збаражу. За ними потянулась и казацкая конница.
   Король, не скрывая радости и огромного облегчения, поспешил отступить к Глинянам, а оттуда - во Львов, где его войску уже ничего не угрожало.
   Между тем, Хмельницкий и хан, возвратясь к Збаражу, не спешили сообщить осажденным о заключенном перемирии. Не переходя к активным военным действиям, они заняли выжидательную позицию, надеясь, по крайней мере, получить контрибуцию в возмещение военных издержек. До казаков доходили сведения о том, что гражданское население Збаража, доведенное до отчаяния, готово лучше поджечь Збараж, чем умирать от голода, поэтому еще оставалась вероятность того, что Фирлей и Вишневецкий с учетом этих обстоятельств согласятся уплатить выкуп за снятие осады. Однако, те решили иначе, разрешив женам и детям недовольных мещан покинуть город. Участь тех, кто воспользовался этим разрешением, была печальна, так как на передовых польских позициях многие женщины были изнасилованы жолнерами, а затем все они попали в плен к татарам.
   11 августа Хмельницкий отправил в Збараж письмо, сообщая о достигнутом перемирии с Яном Казимиром и обещая, что осада будет снята, если осажденные выплатят татарам определенную сумму.
   Прочитав это письмо, князь Иеремия, устало усмехнувшись, сказал Фирлею и Лянцкоронскому:
   -Хитрит бестия Хмельницкий, хочет обвести нас вокруг пальца. Но у него ничего не выйдет. Судя по поведению татар и казаков, у них с королем действительно заключено перемирие. Нам нужно просто подождать прибытия королевского посланца, от которого узнаем истинные условия мира.
   Действительно, дальнейшим казацко-татарским хитростям был положен конец прибытием в Збараж королевского офицера полковника Минора. Он передал вождям осажденных послание Яна Казимира, в котором тот высоко оценивал доблесть героических защитников города. Согласно королевскому указу Фирлей стал сандомирским воеводой, Вишневецкий- перемышльским старостой ( что было очень кстати, с учетом того, что его владения на Левобережье находились в руках восставших), Лянцкоронский был назначен старостой стебницким и брацлавским воеводой. Минор сообщил также, что согласно заключенному перемирию осада со Збаража должна быть снята безо всяких условий.
   Польское войско, покинув Збараж, выступило в направлении Львова, кроме хоругви сокальского старосты Денгофа, которому было поручено сопровождать татар за пределы Украйны. Вслед за татарским кошем в постоянные места своей дислокации отправились и казацкие полки. В запорожском войске царило приподнятое настроение, условия Зборовского мира, подавляющее большинство не только казаков, но и всего населения Украйны расценивало, как окончательную победу восставшего русского народа над польскими панами. Всеобщее ликование было омрачено лишь сообщениями о разгроме казаких войск в Белоруссии и гибели полковника Михаила Кречовского...
   ...Пламя народной войны, охватившее Украйну, Подолию, Волынь, Заднепровье, вскоре после Желтых Вод и Корсуня перекинулось и на Литву. В этом не было ничего удивительного так, как земли древнерусских княжеств, присоединившихся к Литве на территории современной Белоруссии и Полесья населяли те же русские люди православного вероисповедания, что и в бывших южных литовских землях. Хмельницкий, опасавшийся удара Великого Литовского князя и воеводы Виленского Януша Радзивилла с севера, вскоре после победы под Корсунем направил в его владения несколько казацких полков во главе с полковником Гладким, поручив им поднимать местное население на борьбу со своим угнетателями.
   На первом этапе восставшим сопутствовало военное счастье. Основные бои между правительственными войсками и повстанцами разгорелись по течению Днепра в междуречье Сожа и Березины от Лоева до Орши. При поддержке казаков удалось захватить старые русские города Стародуб, Пинск, Гомель и Пропойск, продвинуться к Орше и Быхову, а позднее, в октябре 1648 года, воспользовавшись отсутствием князя Радзивилла, который убыл на элекционный сейм в Варшаву, захватить Кобрин и осадить Слуцк, вотчину его сводного брата Богуслава Радзивилла, великого конюшего Литвы. Однако литовские полковники Пац и Волович, оршанская шляхта, население осажденного Быхова, вступили с восставшими в ожесточенную борьбу. Горш, правитель Орши, сумел отразить нападение, уничтожив полторы тысячи казаков под Чечерском и отбросив остальных к Быхову. Возглавивший оборону Слуцка полковник Сосновский нанес осаждавшим серьезное поражение, а генерал-майор Мирский внезапным ударом отбил у казаков Пропойск,
   Когда же в Литву после избрания короля возвратился Януш Радзивилл, возглавивший свои войска, Туров и Городок, не дожидаясь его прихода, сдались правительственным войскам, а Мозырь взял штурмом Гонсевский , будущий литовский польный гетман. Радзивилл здесь стал лагерем, а затем двинулся к Березине и сходу атаковал Бобруйск, обещая горожанам амнистию, если они выдадут зачинщиков бунта. Предводителя восставших Подубича горожане выдали Радзивиллу и тот был казнен, часть его сподвижников закрылись в деревянной башне и подожгли ее, предпочитая мученическую смерть в огне, плену.
   Перемирие с поляками и зима на некоторое время прервали боевые действия. Казалось, восстание было подавлено, зачинщики погибли, поэтому литовские войска возвратились на зимние квартиры. Но уже вскоре после провала миссии Адама Киселя запорожский гетман в преддверии весенней военной кампании ( в начале мая) отправил в район Припяти наказного полковника Илью Голоту с десятью тысячами казаков, рассчитывая с его помощью поднять население края на новое восстание. То ли Голота оказался неважным полководцем, то ли ему просто не повезло, но Радзивилл, быстро собрал несколько своих хоругвей, отразил нападение, а самого Голоту и его войско загнал в припятские болота, где они почти все и погибли.
   Вместо нашедшего свою смерть в припятских болотах Голоты, Хмельницкий отправил туда наказного черниговского полковника Степана Подобайла с задачей укрепиться между Днепром и Сожем, не давая возможности Радзивиллу вторгнуться в черниговские и киевские земли и зайти в тыл Войску Запорожскому. Однако, дела у Подобайла пошли неважно. Ни запорожцев, ни даже реестровиков в его войске не было, оно состояло из крестьян и мещан северских территорий, не имевших боевого опыта. Опасаясь, чтобы литовские войска не захватили Лоев, превратив его в свою обсервационную базу, он поджег город, но Гонсевский с несколькими хоругвями выбил его оттуда, перекрыв дальнейшее движение вглубь Белоруссии.
   В конце мая 1649 года запорожский гетман, уже отправляясь под Збараж, поручил полковникам: корсунскому Михаилу Кречовскому и черниговскому Мартыну Небабе, с тридцатитысячным войском выступить в Белоруссию для усиления Подобайла и примкнувших к нему повстанцев. Конечно, главная задача оставалась прежней: не дать возможности Радзивиллу зайти в тыл и фланг Запорожскому Войску.
   Наказной гетман Кречовский с пятнадцатью тысячами казаков перешел Припять и, разведав местоположение лагеря Радзивилла в районе Лоева, узнал, что князь отправил часть своих хоругвей в разные места для подавления бунтов. Соблазнившись легкой, как ему казалось, возможностью нанести поражение Виленскому воеводе, Кречовский 21 июля ( по ст.ст.) скрытно подобрался к литовскому лагерю и внезапно его атаковал. Но под знаменами Радзивилла служили опытные, закаленные в битвах воины. Командовавший княжеской конницей Ходоркович при первых же звуках боя, развернул ее и атаковал казаков, отбросив их от лагеря, дав тем самым время остальным хоругвям приготовиться к бою. Последовавшая затем атака "крылатых" гусар Гонсевского и Неверовича отбросила казаков Кречовского к лесу, откуда они, впрочем, открыли из-за деревьев губительный ружейный огонь. Сам Гонсевский, едва остался в живых, конь под ним был убит. Несколько отрядов литовской конницы, углубившиеся в лес, даже неосторожно дали окружить себя и, вероятно, погибли бы, однако их выручила возвращавшаяся из разведки хоругвь полковника Коморовского. Внезапное появление конницы Комаровского, заставило казаков отойти еще дальше в лес.
   Тем временем Подобайло, получив известие о подходе Кречовского, но, не зная о тяжелой ситуации, в которой тот оказался, стал переправляться с двенадцатью тысячами человек через Днепр в районе Лоева для соединения с ним. Этим не замедлил воспользоваться Радзивилл. Разделив свои силы по обоим берегам Днепра, он внезапно атаковал половину переправившихся на его сторону казаков, опрокинул их в реку, так что из пяти тысяч в живых осталось едва триста или четыреста человек. Литовские полковники Тизенгауз, Нольд и Фехтман в это время атаковали основной табор Подобайла на другой стороне Днепра. Кречовский, узнав о том, что Подобайло попал в засаду, вышел из леса ему на выручку, но к несчастью нарвался на сильную гусарскую хоругвь. Первый натиск гусар Кречовскому удалось отбить и он лихорадочно стал готовить укрепления из подручных материалов, сваленных деревьев, даже трупов. Однако, получив сведения от своих разведчиков, что с наступлением утра Радзивилл планирует новый штурм, наказной гетман, уже получивший несколько ранений, в том числе, и в голову, приказал бросить обоз и отступать налегке вглубь леса. В суматохе отступления, преследуемые конницей Коморовского и Ларского казаки потеряли своего гетмана и его раненого, обессилевшего, захватили литовцы. 31 июля ( по ст.ст.), когда они везли его в свой лагерь, славный казацкий полковник Михаил Кречовский разбил себе голову о телегу, чтобы только не попасть в плен живым.
   Неудача этого похода во многом объясняется несогласованностью действий Кречовского, Подобайла и Небабы, а также полководческим искусством Януша Радзивилла. Небаба, оставшись один, также после нескольких поражений вынужден был вернуться в Чернигов. Но главная задача, поставленная запорожским гетманом, тем не менее, была выполнена. Уже 21 июля после сражения под Лоевом Радзивилл доносил королю, что у него не осталось сил для дальнейшего наступления на Украйну.
   Хмельницкий, внимательно следивший за развитием ситуации в Белоруссии, еще не зная о гибели Кречовского, направил ему на помощь шестьдесят тысяч казаков. С этой силой Януш Радзивил при всем его воинском искусстве вряд ли справился бы, однако после заключения Зборовского мира, военные действия прекратились и казакцкий корпус был отозван назад.
   Зборовский мир.
   Объективно оценивая значение Зборовского мирного договора, нельзя не отметить, что в тех конкретных условиях он отвечал устремлениям, как казацкой старшины, так и основной массы казаков, рассчитывавших на зачисление в реестр. Договор впервые за всю историю казацкого движения со времен князя Дмитрия Вишневецкого и Стефана Батория создавал правовую базу для легитимной жизнедеятельности Войска Запорожского, которое становилось не только воинским формированием, но и особым военно-административным субъектом Речи Посполитой, своеобразной казацкой территорией, с собственным управлением. Линия разграничения проходила по реке Случ, откуда позднее и пошло выражение : " Мовчи ляше, по Случ наше!". Безусловно, эти территории нельзя считать отдельным независимым государством. В лучшем случае можно вести речь о том, что вошедшие в реестр казаки и, в какой-то мере часть остального населения этих трех воеводств получили относительную автономию, аналогичную той, какой обладали в Литве и Речи Посполитой города, управлявшиеся на принципах магдебургского права. Однако, основное и главное - право собственности на эти территории и населяющих их холопов или поспольства, за некоторым исключением, оставались у польских магнатов. Именно это важнейшее обстоятельство, сводит на нет все спекуляции на тему о, якобы существовавшее во времена Хмельницкого, самостоятельном казацком государстве.
   Установление реестра в количестве 40 000 человек позволяло зачислить в казаки всех запорожцев-товарищей, бывших реестровиков, участвовавших в битве при Желтых Водах, а также значительную массу мещан и крестьян, присоединившихся к восстанию в первые месяцы после его начала. Восстановление казацких вольностей и привилегий по существу создавало новый сословный уклад: не только гетман и старшина, но и простые казаки становились в привилегированное положение по отношению к остальному населению южнорусских земель. Таким образом, Зборовский мирный договор создавал правовое поле для формирования казацкого сословия, своей собственной малороссийской шляхты, в дальнейшем довольно значительного нового социального слоя русского населения Украйны. Подчинение казаков исключительно юрисдикции гетмана, наличие своей судебной системы, исповедание греческой религии, обучение детей в русских школах, изгнание иудеев из мест дислокации казацких гарнизонов - все это и являлось тем главным, за что, собственно, казаки и боролись и в чем их поддерживали широкие народные массы. Но после заключения мира с каждым днем становилось все более очевидным, что стремления казаков и этих самых народных масс договор решил диаметрально противоположным образом. Для тех, кто не попадал в реестр, все возвращалось на круги своя: зачисление в "поспольство", возврат на панские земли к своим владельцам и снова каторжный труд на пана. Все эти люди, которые, взяв в руки оружие и присоединившись к восстанию, стали осознавать себя свободными, должны были вновь надеть на себя панское ярмо. Положение сложилось еще хуже, чем после Куруковского мира. Тогда, хотя бы можно было найти пристанище на Запорожье, сейчас же это было исключено. Между тем, возвращение населения, не вошедшего в казацкий реестр, к местам своего постоянного проживания, то есть к владельцам земельных угодий, являлось важнейшей составляющей частью договора. Поляки могли примириться с дарованными казакам вольностями и привилегиями, даже с нововведениями в административно-территориальном устройстве трех воеводств, но отказаться от своих владений в богатейших украинских землях никто не желал. По смыслу же договора казаки были обязаны не только не препятствовать возвращению панов в их владения, но и оказывать им всяческое содействие в возврате на эти земли бывших холопов.
   Безусловно, еще при подписании условий договора лично Хмельницкий и его ближайшее окружение ( в частности, от Войска Запорожского статьи Зборовского мирного договора были подписаны генеральным есаулом Иваном Демьяновичем Многогрешным, будущим малороссийским гетманом) последствия наступившего мира, пусть и не в полной мере, но осознавали. Однако народные массы сразу после битвы под Зборовом приняли его с необыкновенным энтузиазмом. Вступление Хмельницкого в Киев было триумфальным, местные жители и духовенство организовали ему грандиозную встречу. Возвратясь в Чигирин, гетман занялся составлением реестра и выполнением других условий Зборовского договора. По-видимому, первое время он действительно чувствовал себя независимым и сильным властителем, так как отважился даже на угрозы войной в адрес Москвы. В то время Московское правительство, не желая обострять отношения с Речью Посполитой, дало указание своим воеводам в Брянске и Путивле разрешать селиться на территории Слободской Украины беглым крестьянам с семьями. Одиноких же холопов, сбежавших от панского гнета, было рекомендовано отсылать на Дон, к казакам. После известия о Зборовском договоре царь Алексей Михайлович поручил путивльскому воеводе князю Прозоровскому проверить этот слух и выяснить, как обстоят дела с этим договором в действительности. Однако воевода вместо этого направил двух посланников к Богдану Хмельницкому с мелкими жалобами по поводу нарушения режима границы местным населением и непочтительным обращением к нему некоторых казацких атаманов. Гетман принял их довольно холодно, заявив, что не успел он вернуться из похода, как ему уже досаждают пустячными жалобами. Увлекшись, он стал угрожать походом на Москву, обещал по дороге наведаться и к воеводе в Путивль. Однако, в письменном виде на послание воеводы он ответил по существу и довольно корректно. В то же время, слова гетмана о войне с Московским государством, по-видимому, имели под собой почву, так как посланцы путивльского воеводы по возвращению докладывали о том, что такие настроения витают в городах, через которые они проезжали.
   Угрожая посланникам князя Прозоровского войной, Хмельницкий немного позднее в ответ на аналогичные жалобы брянского воеводы князя Мещерского уже несколько изменил тон. Он высказал обиду на то, что царь не взял его под свою руку и, хотя казаки добились мира с поляками, но он, гетман, не о том мечтал, не на то рассчитывал. " Я великому государю готов служить, где ни прикажет, - говорил он посланникам Мещерского,- не того мне хотелось и не так было тому быть, да не хотел государь, не пожаловал помощи нам, христианам, не дал на врагов, а они, ляхи поганые, разные у них веры и стоят заодно на нас, христиан".
   Получив донесения от обоих воевод, царь запретил им впредь сноситься напрямую с гетманом и в октябре 1649 года отправил к нему своего посланника Григория Неронова.
   За обедом, данным в честь приезда московского гостя, Неронов передал благодарность царя, за то, что Хмельницкий отговорил крымского хана от похода на украинские города Московского государства.
   -Царское величество тебя за эту твою службу и радение,- степенно говорил Неронов,- жалует, милостиво похваляет; ты б впредь за православную веру стоял, царскому величеству служил, служба ваша в забвеньи никогда не будет.
  На эти слова гетман отвечал, что так оно и было: хан предлагал ему весной пойти вместе на Москву, но он отговорил его от этого намерения.
   Выпив несколько чарок венгерского вина, Хмельницкий стал жаловаться на донских казаков. Он обвинял их в том, что не получил с Дона помощи в походе против поляков, вместо этого они морским путем напали на союзный ему Крым.
   -Если его царское величество будет стоять за донцов,- горячился подвыпивший гетман,- то я вместе с крымским царем буду наступать на московские украйны.
  Неронова эти речи не смутили, и он спокойно ответил гетману:
   -Донцы ссорятся и мирятся, не спрашивая государя, а между ними много запорожских казаков, о том тебе ведомо. Тебе же гетман,- с укоризной продолжал царский посланник,- таких речей не только говорить, но и мыслить о том, непригоже. Вспомни, царское величество с их панами радными по их присылке не соединился на казаков.
   Неронов значительно посмотрел на притихшего Хмельницкого, затем опять напомнил зарвавшемуся гетману :
   -Вспомни, когда в смутное ваше время, в черкаских городах хлеб не родился, саранча поела, и соли за войною привоза не было, государь хлеб и соль в своих городах вам покупать позволил и все Войско Запорожское пожаловал, с торговых людей ваших, которые приезжают в наши порубежные города с товарами, пошлин брать не велел: это великого государя к тебе и войску Запорожскому большая милость и без ратных людей!
   Понимая правоту московского гостя, гетман опустил голову.
   -Перед восточным государем и светилом русским, - наконец глухо произнес он,- виноват я, холоп и слуга его, такое слово выговорил с сердца, потому что досадили мне донские казаки
   -Государева же милость, - Хмельницкий посмотрел в глаза Неронову, - ко мне и всему Запорожскому Войску большая- в хлебный недород нас с голоду не морил, велел нас в такое время прокормить, и многие православные души его царским жалованьем от смерти освободились.Далее гетман добавил, что донским казакам мстить не будет и с крымским ханом их помирит.
   Прощаясь с Нероновым гетман сказал, что у него с Ислам- Гиреем союз, но лишь на то время, пока не будет установлен прочный мир с Польшей. После этого он, по договоренности с ханом, может пойти под руку к тому государю, к кому захочет. Более того, хан обещал, что если московский царь примет Войско Запорожское к себе, то и он со всей крымской ордой перейдет под руку Москвы.
  Царский посланник выразил сомнение в возможности такого шага со стороны Ислам Гирея, так как тот является подданным турецкого султана. Хмельницкий возразил, что в прошлом так оно и было, однако теперь Османская империя уже не та, что была прежде и султан сам побаивается крымского хана. Помолчав, гетман задумчиво произнес:
   -Если ляхи по правде своей не устоят, то я им этого не попущу, а если господь бог нас не помилует, выдаст в поруганье проклятым ляхам и стоять мне против ляхов будет не в силу, то я с Войском Запорожским на царскую милость надежен, отступлю от проклятых ляхов в царского величества сторону, а в иные государства переходить мысли у меня нет.
   Он выразительно взглянул на Неронова и продолжил:
   -А, если бог нас помилует от проклятых ляхов освободить, то я, гетман, и войско иного государя, кроме великого государя, светила русского, иметь не будем.
  Хмельницкий умолк, затем, тяжело вздохнув, заключил:
   - А я думаю, что ляхам на правде своей не устоять, и на сейме договорных статей не закреплять, и войну против Войска Запорожского начинать.
   В ответ на слова гетмана царский посланник осторожно заметил:
   - В вечном докончании о перебежчиках не написано и после вечного докончания на обе стороны переходить вольно.
   О том Хмельницкому было известно, но срок Поляновского мирного договора истекал не скоро, поэтому он, заканчивая разговор, сказал:
   -Если ляхи со мною договорные статьи на сейме совершат, то великому государю было бы ведомо, что, сложась с крымским царем, с волохами, сербами и молдаванами хочу промышлять над турским царем, в Турской земле мне и Войску Запорожскому зипун есть, где добыть.
   Этот разговор запорожского гетмана с Нероновым, подробности которого сообщает С.М. Соловьев, примечателен в нескольких аспектах. С одной стороны становится понятно, что уже в октябре 1649 года Хмельницкий сомневался в том, что Зборовский договор будет ратифицирован сеймом, а, следовательно, грядет новая война. При этом гетман осознавал, что исход ее может быть для него неудачным, и стремился заручиться поддержкой Москвы на случай поражения. Именно в таком смысле и следует понимать его угрозы о возможном походе вместе с татарами в московские украйны, это не более, чем средство привлечь внимание царя Алексея Михайловича к украинской проблеме. Гетман не оставлял надежды втянуть Москву в войну с Польшей, но, если этого не случится, то он хотел узнать позицию царского правительства о возможном переходе Войска Запорожского под руку московского царя. Конечно, всему, что говорил Хмельницкий московскому посланнику доверять нельзя, однако, он, по-видимому, искренне стремился к установлению более тесных отношений с Москвой.
   Позднее, по приезду в Москву, Неронов докладывал, что по дороге беседовал со многими людьми различных чинов и званий, но все они войной недовольны, так как она несет разорение и убытки. Многие пошли еще весной в казацкое войско, и, рассчитывая на добычу, не стали засевать свои наделы. Кто засеял, не смог убрать урожай, так как военные действия прекратились только к концу августа. Из-за этого по всей малороссийской территории свирепствует голод. Все с кем он беседовал, выражают желание перейти в московское государство, где нет войны, притеснения христианской веры. В долговечность Зборовского мира люди повсеместно не верят, так как понимают, что теперь, когда панам разрешено вернуться в свои владения, они начнут жестоко мстить за участие в восстании. Таким образом, видно, что настроение и самого гетмана, и народных масс изменилось буквально в течение месяца. Плещеевские посланцы докладывали о наличии у населения черкаских территорий антимосковских настроений, Неронов, проезжая через те же места, уже слышал совершенно другие разговоры.
   Действительно, все, о чем докладывал Неронов в Москве, было правдой, но положение простого народа на Украйне продолжало осложняться с каждым днем. Когда свирепствовал голод, та добыча, которая была захвачена в сражениях с поляками, оказалась никому не нужной. Московские и турецкие купцы скупали эти трофеи за бесценок, так что вырученных денег даже не хватало на покупку хлеба. Особенно тяжело становилось бедным, у кого не было никаких сбережений или запасов, они были обречены на голодную смерть.
   Многие надеялись, что после составления казацкого реестра, положение улучшится, так как будет выплачиваться жалованье и начнется снабжение продовольствием. Но, хотя Хмельницкий и превысил реестр на несколько тысяч человек, основная масса крестьян, принимавших участие в Освободительной войне, в него не вошла. Люди, не попавшие в казацкий реестр, иначе говоря "поспольство", должны были возвратиться под власть панов, несмотря на то, что они на равных с остальными участвовали в борьбе за общую свободу. Точное количество, оказавшихся вне реестровых списков не известно, но, по всей видимости, не менее 80-100 тысяч человек. Всем им гетманским универсалом было предписано явиться в места постоянного проживания и повиноваться своим панам под страхом смертной казни. Одновременно и король своим универсалом, обращенным ко всем жителям Украины, предупредил, что в случае возникновения бунтов, они будут беспощадно подавляться коронным войском вместе с запорожским.
   Народные массы, наконец, стали понимать, что гетман не выполнил своих обещаний, а от мирного договора выиграли только те, кто оказался зачисленным в реестр. По всему краю прокатились стихийные бунты, некоторые из панов, возвратившиеся в свои владения, поплатились жизнью. Иные вынуждены были вновь уехать, а более богатые и знатные, наоборот, приводили собственные надворные военные команды и начинали розыск тех, кто участвовал в восстании. Волей-неволей и Хмельницкий вынужден был подавлять народные бунты, вешал и казнил непослушных, что снижало его авторитет так и у поспольства , так и в других слоях населения.
   В связи с этим недовольство возникло и среди казаков, включенных в реестр. Брацлавский полковник Данила Нечай, пользовавшийся большой популярностью в казацкой среде, прямо говорил в лицо гетману:" Разве ты ослеп? Не видишь, что ляхи обманывают тебя и хотят поссорить с верным народом?". Когда в марте 1650 года в Переяславле собралась генеральная рада, то она с большим трудом приняла решение об утверждении реестра, даже реестровые казаки были недовольны своей исключительностью. Огромный авторитет самого гетмана и тот оказался под угрозой. Когда он вскоре после этой рады поехал к киевскому воеводе Киселю в его замок по приглашению последнего, то огромная толпа вооруженного "поспольства" подошла к замку с намерением расправиться с его владельцем, обвиняя того в измене. Гетману пришлось выйти к народу и лично убедить собравшихся разойтись. В этот раз его послушали, но было ясно, что авторитет Хмельницкого в народе пошатнулся. Сам он после этого с досадой говорил Адаму Киселю, что паны обманули его: " Судите сами : сорок тысяч казаков, а с остальным народом что я буду делать? Они меня убьют, а на поляков все-таки подымутся ".
   Из создавшейся ситуации гетман все-таки нашел выход, разрешив записываться в казаки всем желающим, но они в реестр не включались, а числились в "охотниках" или волонтерах. Это решение, пусть и половинчатое, в какой - то степени на время разрядило ситуацию. Одновременно Хмельницкий направил послание королю, напоминая о необходимости поскорее решать проблему с унией, а, кроме того, просил запретить панам, возвращающимся на Украину, брать с собой военные команды.
   Однако вопрос с унией как раз оказался тем камнем преткновения, который польское правительство перешагнуть не смогло. Как выше отмечалось, по условиям Зборовского договора митрополит киевский получил от короля право заседать в сенате. Но когда Сильвестр Косов явился в Варшаву, представители католического духовенства твердо заявили, что если он будет допущен в сенат, то они сами покинут его. Пришлось митрополиту возвратиться в Киев ни с чем. 12 января король, как и обещал, издал грамоту, утверждающую права православной церкви и неприкосновенность церковных и монастырских имений. Киевскому митрополиту возвращались луцкая, холмская и витебская епархии, дозволено было возобновлять православные церкви. Однако до тех пор, пока уния не была отменена, эта грамота практического значения не имела, в вопросах религии все оставалось по-прежнему.
  О невозможности длительного мира писал королю и Адам Кисель. В целом он давал положительную оценку деятельности Хмельницкого по выполнению условий договора, но прямо указывал: " чернь, исключенная из реестров, прибегает к разным способам, чтоб избавиться от подчиненности своим панам", и тем самым фактического возвращения холопов к своим владельцам не отмечается". В такой ситуации, по его мнению, "лучше начать войну, чем иметь подданных и не владеть ими".
  
  
  
   Мирный год.
  
   Несмотря на то, что недовольство условиями мирного договора нарастало у обеих сторон, зимой и весной 1650 года никаких враждебных действий ни со стороны польского правительства, ни со стороны казаков не предпринималось. Еще с осени Хмельницкий сосредоточился над составлением реестра казацкого войска. Фактически к казацкому сословию было отнесено довольно большое количество людей, так как казак вписывался в реестр вместе со своей семьей. Каждый вписанный в реестр казак получал в собственность земельный надел, на котором он прежде работал у пана. Гетман преимущественно принимал в реестр крестьян из имений Вишневецкого и Конецпольского, с тем, чтобы не дать возможности представителям этих родов вновь распространиться по Малороссии. Кроме того, у некоторых панов отбирались целые волости, под предлогом того, что они ими были захвачены самовольно из казенных земель. Из этих конфискованных угодий формировался особый фонд ранговых поместий, которые гетманом передавались генеральной и полковой старшине, не забывая и о себе. Помимо отданного ему королем на "булаву" Чигирина, Хмельницкий присоединил к своим владениям и богатое местечко Млиев, которое приносило его бывшему владельцу Конецпольскому до 200 000 талеров дохода. Крупными землевладельцами становились также многие "значные" казаки, не говоря уже о полковниках и казацкой старшине. По существу тем самым создавался класс пожалованного украинского дворянства. Получая в свою собственность земельный надел, казак освобождался от уплаты каких-либо налогов и сборов, он лишь обязан был за него нести военную службу. Так как обработать этот надел самостоятельно он возможности не имел, в виду постоянного пребывания на службе, то нанимал людей из "поспольства", которые, конечно, предпочитали работать на своих земляков-казаков, чем на пана, о чем справедливо отмечал в своем письме королю Адам Кисель. Если исходить из того, что семья казака в среднем состояла даже из четырех человек, да еще в хозяйстве имелось хотя бы 2-3 слуги, то получится, что, по меньшей мере, 300 000 человек, не считая проживавших в городах мещан, в трех украинных воеводствах были свободны от панской зависимости.
   Количество казацких полков было сокращено до 16, хотя их численность, возможно, уменьшилась не намного. Полки и сотни, из которых они состояли, по-прежнему, именовались по местам своей дислокации. Н.И. Костомаров приводит данные о численности казацких полков и территории их дислокации, из которых видно, что по количественному составу они существенно разнились друг от друга. Так, самый большой Брацлавский полк под командованием Данилы Нечая состоял из 21 сотни и занимал обширную территорию в пределах Брацлава и Винницы, а также частично Ямполя и Могилева ( на Днестре). На территории прилегающей к Гайсину, Липовцу и Звенигородке с центром в Умани был сосредоточен Уманский полк полковника Иосифа Глуха, в который входило тринадцать сотен. Севернее, частично на территории обоих этих полков, а также Махновки, располагался Кальницкий полк, которым командовал Иван Федоренко ( его некоторые исследователи проблемных вопросов Освободительной войны отождествляют с Иваном Богуном. Выше уже об этом отмечалось более подробно). В него входило восемнадцать сотен. Чигиринский полк под командованием Федора Якубовича-Вешняка состоял также из восемнадцати сотен и занимал территорию от Чигирина до нынешнего Кременчуга по течению Днепра, а также частично современного Звенигородского района. Корсунский полк располагался в одноименном центре, состоял из девятнадцати сотен, расквартированных в пределах нынешних Таращанского и Каневского районов. Возглавлял его полковник Лукьян Мозыра. В Черкассах и частично в современном Золотоношском районе дислоцировался Черкасский полк Яся Воронченко, в который входило 19 сотен. На правом берегу с центром в Каневе был расквартирован одноименный полк Семена Савича, состоявший из 15 сотен. Киевский полковник Антон Жданович командовал семнадцатью сотнями казаков, а его полк занимал территорию от Василькова до Овруча и Остра. Полковник Михаил Громыко командовал Белоцерковским полком, территория которого примыкала к местам дислокации Киевского полка. Полк Филона Дженджелея, включавший одиннадцать сотен, располагался между Лубнами и Пирятином в местечке Кропивна, от которого и получив свое название. На левом берегу был расквартирован Переяславльский полк Федора Лободы в количестве восемнадцати сотен. В Прилуках, занимая некоторую часть и современного Нежинского района, размещался одноименный полк полковника Тимофея Посадича. В него входило девятнадцать сотен казаков. Полковник Матвей Гладкий командовал Миргородским полком, включавшим в себя шестнадцать сотен. Этот полк занимал территорию нынешних Миргородского, Лохвицкого, Роменского и Хорольского районов. Полтавский полк под начальством известного впоследствии Мартына Пушкаренко включал в себя восемнадцать сотен и помимо Полтавы дислоцировался в современных Гадячском и Кобыляцком районах. Нежинским полком, включавшим пять сотен, командовал Прокоп Шумейко, а Черниговским - полковник Мартын Небаба. В этом полку числилось всего шесть сотен. Территория нынешней Черниговской области с центрами в Новогород- Северском, Городне и Глухове в то время еще в казачество обращена не была.
   Таким образом, все Войско Запорожское включало в себя не менее 220 сотен, однако численность каждой из них не известна. Принято считать, что после Зборовского договора численность полков колебалась от 2000 до 3000 и лишь Нежинский полк насчитывал 1000 человек. В принципе, с момента образования Запорожской Сечи полк включал в себя 500 человек, так, по крайней мере, сообщал в 1594 году упоминавшийся выше австрийский посланник Эрих Ляссота, побывавший в то время на Запорожье. Подразделение казаков, созданное при Стефане Батории насчитывало 530 человек. В 1601 году при кошевом Кошке двухтысячное казацкое войско управлялось четырьмя полковниками. Реестровые полки в 1625 -1635 годах состояли из тысячи казаков. Однако полки Сагайдачного, которые он привел под Хотин, состояли из 3000-4000 тысяч казаков. Правда, настоящих запорожцев (товарищей) в его войске было до 15000, а остальные числились в запорожском реестре менее трех лет. С момента первых побед Хмельницкого численность полков резко возросла. Под Збаражем в его войске было 23 полковника, а полки включали в себя от 5000 до 20000 человек. Да и после утверждения в начале 1650 года реестра из шестнадцати полков, вскоре к ним добавился еще и семнадцатый.
   Помимо чисто казацких формирований в войсках Хмельницкого было значительное количество валашской ( молдавской и сербской ) конницы, а также отборное подразделение татар, составлявшее личную охрану гетмана.
   Для мещан в городах Брацлаве, Виннице, Черкассах, Василькове, Овруче, Киеве, Переяславле, Остре, Нежине, Мглине, Чернигове, Почепе, Козельце, Стародубе, Новогород-Северском было сохранено магдебургское право, предусматривавшее свой суд и общинное самоуправление. Для ремесленников сохранилось право объединяться в цеха, которые имели свои гербы и печати.
   К исходу весны 1650 года обострились отношения между Москвой и Речью Посполитой. По мнению С.М. Соловьева, понимая, что новая война между поляками и казаками неизбежна, Москва решила воспользоваться ситуацией и расторгнуть вечное докончание (Поляновский мирный договор), чтобы принять Войско Запорожское под свою руку. Н.И. Костомаров полагал, что на этот шаг царское правительство пошло вынуждено, под давлением Б.Хмельницкого, который грозил в противном случае Москве войной в союзе с крымским ханом. Из каких бы побуждений не действовал царь Алексей Михайлович, но факт остается фактом: в январе 1650 года в Варшаву было направлено посольство в составе боярина Григория Пушкина, окольничьего Степана Пушкина и дьяка Гаврилы Леонтьева требовать наказания тем, кто в польских официальных документах неправильно писал титул московского государя, а также сожжения книг, в которых с неуважением отзывались о царе и московском народе. Послы ссылались на конкретные факты искажения исторических сведений в изданных уже при Яне Казимире трудах историков и напоминали, что Москва строго выполняла все условия Поляновского мирного договора. В качестве сатисфакции за нанесенное московскому государю и всем московским людям бесчестие, послы требовали возврата исконно русских городов, отошедших к Польше по вечному докончанию, казни Иеремии Вишневецкого, писавшего неправильно титул московского царя, а также выплаты 500 000 злотых в качестве компенсации за моральный вред. В случае невыполнения этих требований послы грозили расторжением Поляновского мирного договора и оказанием помощи Запорожскому Войску, если оно будет воевать с Короной.
   Сенаторы пытались увещевать московских послов, призывать к их здравому смыслу, но все было напрасно. Послы стояли на своем. Поляки убедились, что Москва лишь ищет предлог для начала войны, о чем прямо и заявили Григорию Пушкину и другим членам посольства. Переговоры, таким образом, закончились ничем, поставив Москву и Варшаву на грань войны, однако никто из сторон эту грань не перешагнул. Царское правительство, всегда занимавшее осторожную, выжидательную позицию в отношениях с Польшей и казаками, ограничилось демонстрацией намерения разорвать вечное докончание. Поляки со своей стороны в войне с Россией заинтересованы не были и, наоборот, стремились поссорить царя с гетманом Хмельницким.
   Надо отметить, что казаки давали достаточно веские поводы для этого. Хмельницкий все больше сходился с ханом, что не могло не беспокоить Москву. В прежние времена донцы и запорожцы жили мирно друг с другом. В иные годы до тысячи запорожцев зимовали на Дону, несколько сотен донцов годами жили на Запорожье. Но при Хмельницком все изменилось. Летом 1650 года 5-6 тысяч запорожцев во главе с Тимофеем Хмельницким около двух недель простояли на реке Миус в дневном переходе от Черкасского городка. Донским казакам они заявляли, что по приказу крымского хана готовятся к походу против горцев, но если хан прикажет, то выступят и против донских казаков, и даже против самого московского царя, потому что у них с ханом договор - помогать друг другу. Правда, вскоре хан прислал приказ, отменявший задуманный поход, и запорожцы вернулись к себе в Приднепровье, но их заявления были доведены до сведения царского правительства, вызвав у бояр обоснованную обеспокоенность. В гетманскую ставку в Чигирин вскоре прибыл московский посланник Унковский. Официальной причиной его визита было дело Анкундинова, однако основной задачей Унковского являлось выяснить не ведет ли Хмельницкий двойную игру. Гетман сумел убедить царского посланника, что он остается верным царю Алексею Михайловичу, но вынужден быть в союзе и с Ислам-Гиреем, которому обязан своими победами над поляками. Понимая, что Хмельницкий в сложившейся ситуации вынужден хитрить и идти на всякого рода компромиссы и с турками и, особенно, с татарами, Москва, в то же время, не была готова к решительному шагу - присоединению Войска Запорожского к своему государству. Поэтому царское правительство продолжало придерживаться выжидательной политики и с пониманием относилось к сложному положению, в котором оказался запорожский гетман.
   Углубляющийся альянс Хмельницкого с Ислам-Гиреем вызывал обеспокоенность и в Польше. Молдавский господарь Василий Лупул, обещавший прежде выдать свою младшую дочь Домну Локсандру (Розанду) за старшего сына запорожского гетмана, изменил свое намерение. В отместку Хмельницкий по договоренности с крымским ханом направил в Молдавию казаков совместно с татарами.
   Молдавия была важна Хмельницкому как союзник, поскольку через нее проходили торговые пути на Украину со стороны Турции и балканских государств. Отказ Лупула выдать дочь замуж за Тимофея чрезвычайно встревожил гетмана. В конце августа 1650 года он выступил из Умани с 40 000 казаков и 20 000 татар, якобы в Подолию, но возле Ямполя перешел Днестр и занял город Сороки. Отсюда он направил татар на Молдавию, а сам перешел Прут и двинулся к Яссам. Напуганный Лупул вынужден был скрываться в Сучаве и оттуда вступил в переговоры с Хмельницким, обещая отдать дочь за Тимофея. Заручившись таким обязательством молдавского господаря, гетман возвратился на Украину
   Так как Польша находилась в союзе с Молдавией, коронный гетман Николай Потоцкий, недавно освобожденный из крымского плена, выступил на помощь Лупулу, но, узнав, что дорогу ему преградил двадцатитысячный татарский корпус, остановился в Подолии, где вторгся в казацкие земли и стал расправляться с отрядами местных крестьян, так называемых "левенцов", восставших против своих панов. Захватив в плен их предводителя Мудренко и еще двадцать атаманов, Потоцкий приказал отрезать им носы и уши и в таком виде, отпустил для устрашения других. Узнав об этом, Хмельницкий отправил к Потоцкому полковника Кравченко, у которого с коронным гетманом состоялся нелицеприятный разговор. После этого коронный гетман донес королю, что Хмельницкий обманывает поляков, поддерживает холопов, которые не повинуются своим господам и те не получают никаких доходов со своих земель. В заключение донесения он предлагал напасть на Хмельницкого и уничтожить казачество.
   Запорожский гетман не сомневался, что новая война с Короной неизбежна, поэтому хотел обеспечить себе поддержку на международной арене. Помимо переговоров с Москвой, о чем уже отмечалось выше, он стал сноситься с турецким султаном и князем Ракочи, убеждая их выступить совместно против Польши, направил также своих послов в Швецию, с которой у Речи Посполитой всегда были напряженные отношения.
   Все это становилось известно в Варшаве и не могло укрепить и без того пошатнувшееся доверие к Хмельницкому. В конце 1650 года король издал универсал для предварительных сеймиков, в котором прямо указывалось, что к весне ожидается война с казаками, так как Хмельницкий сносится с иностранными государствами, подталкивая их к выступлению протии Республики, а чернь на Украине отказывается повиноваться своим господам.
   В декабре собрался сейм, на котором присутствовали и казацкие делегаты Маркевич, Гурский и Петр Дорошенко. Они привезли послание от запорожского гетмана, в котором содержалось требование выполнить условия Зборовского договора относительно уничтожения унии, а, кроме того, были указаны еще два условия, как дополнение к вышеуказанному договору, заведомо неприемлемых для сейма. Казаки настаивали на том, чтобы на территории Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств паны не имели власти над крестьянами, хотя проживать им там не возбранялось, а также требовали, чтобы для обеспечения выполнения условий Зборовского мира на Украину были выданы в качестве заложников четыре крупнейших польских магната, а именно: князья Иеремия Вишневецкий, Любомирский и Конецпольский, а также сын польного гетмана Калиновского. Они должны будут проживать в своих имениях, являясь гарантами мира с Речью Посполитой.
   Эти казацкие требования переполнили чашу терпения шляхты. Сенат и посольская изба 24 декабря единодушно отказались от ратификации статей Зборовского договора, а также дополнительных условий, выдвинутых казаками. Адам Кисель, правда, пытался убедить делегатов сейма согласиться с необходимостью упразднения унии, указывая, что в таком случае и православные станут поддерживать королевскую власть. Однако эти речи вызвали еще большее возмущение сейма. Шляхта в один голос заявила, что если казакам не нравится уния, то им лично также ненавистна "схизма". Сейм постановил не идти ни на какие уступки казацким требованиям, но послы Хмельницкого были пожалованы шляхетским достоинством и с миром возвратились в Чигирин.
   Отказ от ратификации статей Зборовского договора означал неизбежность новой войны, оставалось ждать, какая из сторон первой "перейдет Рубикон".
  
   Берестечко.
   Три года непрерывных побед, плоды которых многократно превосходили самые смелые надежды Хмельницкого и тех его соратников, с которыми он выступил из Сечи той, давно уже ставшей исторической, весной 1648 года, не могли не выработать пренебрежительное отношение казацкой массы к полякам, как воинам. Не только простые казаки, но и многие представители старшины, уверовав в свое военное превосходство, перестали бояться коронных войск, полагая, что, пока на их стороне крымский хан, они и в дальнейшем будут одерживать блистательные победы над польскими военачальниками. Даже сам Хмельницкий, человек по своему характеру дальновидный и осторожный, во многом разделял это мнение, что, в конечном итоге, повлекло за собой серию фатальных ошибок, на которые так богат был наступивший 1651 год.
   Одной из них являлась недооценка усилий польских дипломатов, активизировавшихся в Бахчисарае. Поляки активно склоняли Ислам- Гирея к отказу от союза с запорожским гетманом. Во многом из-за этого в декабре 1650 года Хмельницкий направил киевского полковника Антона Никитича Ждановича в Стамбул с задачей добиться прямого указания крымскому хану от султана выступить на стороне казаков в весенней военной кампании. Такой приказ Ислам- Гирею был отдан, однако в это время отношения Крыма с Османской империей приобрели весьма натянутый характер и крымский хан под предлогом того, что молдавский поход не принес ожидаемых результатов, а причинил одни убытки, фактически пытался уклониться от выполнения этого требования султана. В конечном итоге, ему пришлось подчиниться, но с большой неохотой. Русские послы в Крыму информировали Москву о том, что татары не намерены класть свои головы за казаков и, если военная удача окажется на стороне поляков, то они "вместе с ляхами ударят на Хмельницкого". Запорожский гетман, хотя и знал об этих настроениях своих союзников, но продолжал верить хану, соблазняя его обещанием большого ясыря. По большому счету у него и не оставалось иного выхода, так как война с поляками без поддержки татар заранее была обречена на неудачу.
   С другой стороны, Хмельницкий и его полковники явно недооценили военно-экономический потенциал Речи Посполитой, а также не учли способность польского короля извлекать правильные выводы из собственных ошибок. В самом деле, предыдущие победы казаков, хотя и имели судьбоносное значение для всего края, однако были одержаны исключительно ввиду явного численного преимущеста восставших и не над самыми талантливыми польскими полководцами. Сражения при Желтых Водах, Корсуне и Пилявцах были выиграны при поддержке татар и введением противника в заблуждение. Но уже при Махновке и Староконстантинове, где казакам пришлось столкнуться с князем Вишневецким, многократное численное преимущество не помогло: князь, хотя и не одержал победы, но и не был побежден. Осада Збаража ясно показала, что при талантливых полководцах поляки умеют сражаться и стоят насмерть до последнего человека, а в битве при Зборове даже при более чем двукратном численном превосходстве, казакам не удалось одержать убедительной победы над регулярным королевским войском. Фактически за все три предыдущих года Хмельницому ни разу не противостоял равный по численности противник и, тем не менее, победы давались с огромным трудом. Что же будет, когда Войско Запорожское столкнется со всей военной мощью Речи Посполитой? Этот вопрос гетман все чаще задавал себе, но вера в непобедимую мощь своего страшного для врагов союзника - татар, укрепляла его в мысли, что и в новых битвах военная удача будет на стороне казаков.
   В то же время среди польской шляхты зрело твердое убеждение в необходимости уничтожения казачества, как социального явления, представляющего реальную опасность для основ государственного строя Речи Посполитой. К концу 1650 года польское правительство ясно осознавало, что не имеет возможности настоящим образом влиять на поступки запорожского гетмана, который при поддержке крымского хана стремится к созданию на казацких территориях удельного княжества. Этого нельзя было допустить ни в коем случае, так как такое княжество в союзе с Турцией и Крымом, а также Московским государством и Ракочи создавало реальную угрозу безопасности Республики. Общий страх объединяет даже злейших врагов, поэтому такое же мнение господствовало и среди польских магнатов, которые, отбросив мелкие распри, готовы были объединиться для уничтожения казачества. В ставке запорожского гетмана об этих настроениях шляхты знали, однако легкомысленно рассчитывали, что посполитое рушение королю не удастся созвать, как это случалось и в прошлые годы, когда на призыв Яна Казимира откликались лишь немногие вельможи со своими надворными командами.
   Третьей серьезной ошибкой Хмельницкого явилось неверное определение сроков начала военной кампании. В гетманской ставке бытовало мнение, что поляки будут готовы к военным действиям не раньше апреля, поэтому мобилизация казацких полков намечалась на начало мая, когда к Чигирину должен был подойти и крымский хан со своим войском. Раньше этого времени татары выступить в поход не могли из-за отсутствия подножного корма для коней- степь покрывалась молодой травой не раньше конца апреля. Запорожский гетман рассчитывал, что к этому времени к реестровому войску присоединятся и те, кто не вошел в реестр, как это бывало в прошлые годы, особенно при осаде Збаража. Но Хмельницкий не учел, что его авторитет среди южнорусского населения после Зборовского мира значительно снизился. Многие из тех. кто остался вне реестра, не видели смысла отдавать свои жизни за благополучие реестровых казаков , тем более, что обычно гетман, оберегая свои элитные части, первыми бросал в бой и ставил на самые опасные участки именно тех, кто по его призыву присоединялся к запорожцам и реестровикам и фактически представлял собой пушечное мясо.
   В противоположность Хмельницкому, польское правительство в этот раз к военным действиям готовилось основательно. В дополнение к имевшемуся в распоряжении короля кварцяному войску был произведен наем пятидесяти тысяч наемных солдат. Готовился и созыв посполитого рушения, но этот вопрос решили отложить до весны. Еще в октябре Ян Казимир сообщил папскому представителю Д. Торресу о планах зимнего наступления на казацкие территории. Как ни странно, но польский король до сих пор не понимал всей серьезности ситуации, сложившейся на территории Украйны, и надеялся после ожидаемого подавления "мятежников" начать войну с Турцией за венецианские деньги уже в союзе с казаками. Многие его советники предлагали начать военные действия прямо зимой, чтобы не дать возможности Хмельницкому использовать весенний разлив рек в целях обороны.
   Однако, к этому времени закончить набор наемников не было возможности и Ян Казимир ограничился тем, что в начале февраля отдал приказ польному гетману коронному Марциану ( Мартыну) Калиновскому выступить с имевшимися в его распоряжением войсками в Каменец для прикрытия линии разграничения с целью предотвращения внезапного наступления Хмельницкого.
   Но незадолго до этого, еще в январе, король решил воздействовать на запорожского гетмана через митрополита Косова, рассчитывая, что может быть тот сумеет убедить Хмельницкого придерживаться условий Зборовского мира, а спорные вопросы отложить для урегулирования в последующем. С этой целью в Киев к митрополиту был направлен полковник Маховский, вручивший ему королевское послание. Сам Косов не был сторонником военных действий, сложившееся положение дел его вполне устраивало. Пусть он не был допущен для заседания в сенате, но зато на территории трех воеводств не было никаких препятствий для распространения греческой веры и исповедания православия. Уния формально ликвидирована не была, но фактически католические священники на казацкие территории не допускались. Православным священникам никто не препятствовал в отправлении религиозных обрядов. Что касается вопросов землевладения и возврата крестьян к своим господам, то церковь не видела в этом ничего предосудительного, при условии, что холопы не будут лично зависимы от панов. Поэтому митрополит переправил послание короля к гетману, не сопроводив его своим комментарием.
   Но послание Яна Казимира большей частью было посвящено именно проблеме возвращения землевладельцев в свои владения. Король настаивал на выполнении в этой части статей Зборовского трактата, требуя от гетмана, чтобы помещикам не чинилось препятствий в пользовании земельными угодьями, а их бывшие холопы возвращались им, если понадобится, то и с применением силы. Заканчивая послание, Ян Казимир подчеркнул, что в случае невыполнения условий мирного договора, он вынужден будет пройтись по Украйне "огнем и мечом" и стереть ее с лица земли.
   Прочитав его несколько раз в полном одиночестве, Хмельницкий скомкал письмо короля и долго сидел в глубоком молчании, подперев кулаком подбородок. У него не оставалось сомнения, что Ян Казимир намерен реально осуществить свои угрозы и настроен весьма решительно. Чисто по-человечески гетман понимал, что король не может поступить иначе, также, как и он сам не имеет возможности выполнить королевское требование.
   -Пусть Бог будет нам судьей,- наконец сказал он, поднимаясь из-за стола и осеняя себя крестом,- вверяю судьбу Украйны и Войска Запорожского в руки Всевышнего, а там пусть свершится, что должно !
   Линия разграничения между казацкой территорией и остальной Речью Посполитой формально проходила по Случу, однако фактически земли между Збручем, Случем и Днестром от Бара до Брацлава и Ямполя поляки считали своими. В свою очередь, казаки тоже считали эту территорию своей, размещая здесь в крупных населенных пунктах гарнизоны, которые поляки пытались прогнать. Между казацкими и польскими дипломатами не утихали споры за эти населенные пункты. Предложенную Варшавой "Зборовскую линию" Брацлав-Ямполь не признал ни Хмельницкий, ни казацкая старшина, которая и дальше расценивала эти города как свои. Зато линия у крепости Бар признавалась границей со стороны казаков. Именно на основе этих противоречий и происходили пограничные конфликты на протяжении всего 1650 года. В ноябре солдаты брацлавского воеводы Станислава Лянцкоронского пытались занять Мурафу и Красное, которые казаки считали своими. Конфликт продолжения не имел, но напряженность в приграничной зоне сохранялась и достаточно было нового, пусть и небольшого, вооруженного столкновения, чтобы стороны перешли к активным военным действиям...
   Сразу же по прочтению королевского послания, Хмельницкий направил приказ своим полковникам: брацлавскому Даниле Нечаю, кальницкому ( винницкому) Ивану Богуну и уманскому Иосифу Глуху усилить казацкие гарнизоны в приграничных районах и быть в готовности дать отпор полякам, если они попытаются перейти линию разграничения. Конечно, гетман был уверен, что зимой поляки полномасштабных военных действий не начнут, поэтому приказа о полной мобилизации казацких полков в приграничной зоне не отдал, полагаясь на военный опыт и полководческое искусство всех трех полковников.
   Нечай, находившийся в ту пору в самом расцвете лет, действительно не был новичком в военном деле. Выходец из старинного шляхетского рода герба "Побог", к которому принадлежал и род Конецпольских, он в совсем еще юном возрасте ушел на Сечь, принимал участие в казацких восстаниях, затем оказался на Дону, где постигал военное искусство. В начале сороковых годов он возвратился в Малороссию, поступил в Киево-Могилянскую академию, которую закончил в 1647 году. Вскоре Нечай вместе с Хмельницким отправился в Запорожье, став с первых дней восстания одним из верных соратников гетмана. У казаков и поспольства 39-летний полковник пользовался огромной популярностью, считаясь не без основания, вторым после Хмельницкого вождем восставшего народа.
   Исполняя приказ гетмана, и получив сведения о том, что Калиновский стягивает к Каменцу находившиеся на зимних квартирах войска, Нечай перегруппировал свои силы, оставив часть их в Ямполе и Шаргороде, а сам с трехтысячным отрядом казаков укрепился в Красном. С тактической точки зрения это было верное решение, так как, куда бы Калиновский не направил удар своего войска: на Ямполю, к Шаргороду или прямо на Красное, отовсюду ему грозил фланговый обхват.
   Все же искушенный в военном ремесле полковник решил перестраховаться и отправил в село Ворошиловка,что верстах в пяти от Красного сотника Шпаченко, поручив ему роль боевого охранения.
   Ходили слухи, что в сотники Шпаченко попал по рекомендации Хмельницкого при утверждении казацкого реестра, сам Нечай его до этого не знал. Данила догадывался, что протеже гетмана попал в его полк не случайно, для него не было секретом, что у Хмельницкого повсюду есть свои "глаза и уши". Но Нечаю нечего было опасаться гетманских соглядатаев, он и так все, о чем думал, говорил откровенно в лицо Богдану. Кроме того, его младший брат Иван был сговорен с дочкой Хмельницкого и в скором времени они должны были породниться. Полковник знал, что гетман недолюбливал тех, кто мог составить ему в будущем конкуренцию в борьбе за гетманскую булаву, но полагал, что к нему это не относится, потому что лично был предан Богдану и делу, которому оба они служили.
   Когда Шпаченко, взяв с собой пятьсот казаков, ушел к Ворошиловке, в Красном началось празднование масленицы. Русский народ издревле привык широко отмечать праздники, а казаки в этом отношении могли дать сто очков форы любому. Многие пили не до опьянения, а до беспамятства, валясь с ног прямо там, где их одолел "Ивашка Хмельницкий". Часовые, зная , что в Ворошиловке стоит боевое охранение во главе со Шпаченко, тоже несли службу не очень бдительно. Так продолжалось несколько дней, чем и воспользовался польный гетман.
   Выступив рано утром 19 февраля из Бара, Калиновский остановился у Станиславчика. Здесь, получив сведения о том, что казаки в Красном беззаботно празднуют масленицу, а в Ворошиловке стоит с малыми силами сотник Шпаченко, польный гетман, видимо, решил, что более удобного случая для того, чтобы нанести поражение Нечаю не представится. Поручив ротмистру Крыштофу Корицкому с конной хоругвью блокировать в Ворошиловке Шпаченко, сам он во главе остального войска глубокой ночью скрытно подошел к Красному.
   Корицкий окружив Ворошиловку, внезапным ударом обрушился на казаков Шпаченко. Сотник вместо того, чтобы организовать оборону и отправить гонцов к Нечаю, бросил своих людей на произвол судьбы, а сам убежал в Мурафу. Частично вырезав, а частично пленив оставшихся в Ворошиловке казаков, Корицкий поспешил соединиться с Калиновским.
   Нечай, также отмечавший масленицу со своим ближайшим окружением, спал крепким сном, когда в Красном поднялась стрельба и донеслись звуки боя. Сон слетел с Нечая вместе с опьянением, он быстро сообразил, что, произошло то, чего и опасался Хмельницкий - польские войска перешли линию разграничения и напали на Красное.
   Вскочив на коня, отважный полковник пытался организовать сопротивление, созывая к себе тех казаков, которые в суматохе выскакивали из хат, едва ли в исподнем белье, но с саблями в руках. Однако поляки, которых часовые вначале в темноте приняли за возвращавшихся в Красное казаков Шпаченко, в полной мере воспользовались внезапностью своего нападения. Окружив малочисленную группу казаков, во главе с великаном-полковником, гусары Калиновского изрубили их большую часть, пока не подоспел есаул Кривенко с подкреплением. Сам Нечай, отчаянно сражавшийся с окружившими его гусарами, получил несколько смертельных ранений и Кривенко вынужден был укрыться вместе с ним в замке, где попытался организовать оборону. Однако, когда к утру не приходивший в сознание полковник умер, есаул еще двое суток держал оборону в замке, а затем с уцелевшими казаками прорвался сквозь боевые порядки противника и ускакал в Мурафу. Заняв замок, поляки нашли там бездыханное тело брацлавского полковника и несколько православных священников, отпевавших его, которые тут же были зарублены.
   Между тем, Калиновский, расправившись с захваченными в Красном казаками, не теряя времени, 24 февраля двинулся дальше в направлении Ямполя, заняв без сопротивления Мурафу, а 27 февраля- и Шаргород, оставленные казацкими гарнизонами. Выполнив задачу по вытеснении казаков за линию разграничения, польный гетман, сообщил Хмельницкому о гибели Нечая, выразив приличествующее случаю соболезнование, однако вину за происшедшее возложил на брацлавского полковника.
   Остановившись в Шаргороде, где он расквартировал войска, на краткий отдых, Калиновский направил великому коронному гетману Николаю Потоцкому донесение, в котором сообщил о своих планах сразиться с Уманским и Кальницким полками казацкого войска. Спустя трое суток его войско подошло к местечку Муры, взяв город в осаду. Однако сотники Александренко и Калюс уже знали о событиях в Красном, поэтому успели организовать оборону и отразили все штурмы поляков. Но в ходе начавшихся переговоров мещане согласились выплатить полякам четыре тысячи злотых и принести формальную присягу на верность королю. Тогда казаки, чтобы не подвергать город опасностям дальнейшей осады, оставили Муры и отошли к Виннице.
   Калиновский, потерявший при осаде много своих солдат, таким ее исходом был удовлетворен и возвратился назад к Шаргороду, откуда направил брацлавского воеводу Станислава Лянцкоронского к Ямполю. 6 марта город был взят штурмом и сожжен дотла, а население его большей частью вырезано. Таким образом, за две недели боев Калиновский вышел на линию разграничения "Брацлав-Ямполь", на которой полтора года безуспешно настаивали польские дипломаты в переговорах с казаками. Теперь следовало решать, как действовать дальше. Собственно, выбор был небольшой- то ли возвратиться к Бару, то ли укрепиться в Шаргороде и здесь ожидать прибытия подкреплений от коронного гетмана. Первый вариант означал отказ от февральских завоеваний, так как было понятно, что казаки немедленно займут оставленные населенные пункты. Оставаться в Шаргороде, где не было укрепленного замка, также не стоило, поскольку можно было легко попасть в окружение армии Хмельницкого. Поэтому на военном совете было решено двигаться к Виннице, захватить город и здесь, где имелись мощные фортификационные сооружения, ожидать подхода коронных войск для противостояния с "гнусной гидрой с ордами". Выступив из Шаргорода, войско польного гетмана уже 10 марта остановилось в с. Сутиски в 15 верстах от Винницы.
   Иван Федорович Богун, без упоминания о котором не обходится ни одна южнорусская, да и многие польские летописи, один из немногих, кто на протяжении пятнадцати лет подряд сохранил полковничий пернач, верный соратник Хмельницкого, любимец казацкой черни и всего украинского народа, перешедший под конец жизни на службу к Яну -Казимиру, остается на протяжении более трех с половиной веков одним из самых загадочных героев Освободительной войны. Достоверно не известно его происхождение и место рождения, а также род занятий до того момента как он вместе с Дмитром Гуней участвовал в обороне Азова от турок, командуя в возрасте 18 лет отрядом запорожцев. Отсюда возникли предположения о том, что он, как и Гуня, принимал участие в восстании Якова Острянина. Ходили слухи, что его отец Федор Богун был выходец из польской шляхты. Другие считают, что Богун- это прозвище ( богуны- шесты на которых рыбаки сушат сети), а на самом деле его фамилия Федоренко, как это и указано в реестре кальницкого полка. Существует точка зрения, высказанная дореволюционными историками, о том, что в Освободительной войне принимали участие три разных Богуна, объединенные народной молвой в одну личность, наподобие знаменитого д*Артаньяна.
   Вероятно, Иван Богун относился к числу тех соратников Хмельницкого, кто весной 1647 года вышел вместе с ним из Сечи. Известно, что в 1648 году он был могилевским полковником, в июле 1649 года принимал участие в осаде Збаража, получил там тяжелое ранение и по выздоровлению в ноябре того же года был назначен на должность кальницкого полковника. При составлении казацкого реестра Богун был утвержден в этой должности и оставался в ней до самой смерти Хмельницкого.
   Планы Калиновского по захвату Винницы не были секретом для 32-летнего полковника. Узнав о смерти Нечая, Богун, темнея лицом, поклялся справить по погибшему побратиму "пышные поминки" полякам и приступил к организации обороны города. Высланные им разъезды своевременно информировали полковника о передвижении войск Калиновского. Богун знал о захвате Шаргорода и судьбе, постигшей Ямполь, поэтому был уверен, что окрыленный одержанными победами Калиновский неминуемо постарается захватить и Винницу, имевшую стратегическое значение для дальнейшего наступления на Украйну. Получив известие о том, что польный гетман уже в пятнадцати верстах от Винницы, Иван Федорович приказал вырубить во льду Буга большое количество полыней, прикрыв их соломой, а на берегу реки насыпать земляные валы обильно полив их водой. Начало марта в том году было отмечено сильными морозами и серьезными снегопадами, поэтому военная хитрость кальницкого полковника увенчалась полным успехом. Учитывая тактику действий Калиновского по захвату Красного и Ямполя, он не сомневался, что польный гетман вновь будет действовать под покровом ночи, постарается скрытно перейти Буг и внезапным ударом овладеть Винницей.
   Заняв трехтысячным отрядом казаков территорию бывшего иезуитского монастыря, так называемые Муры, за мощными стенами которого можно было выдержать длительную осаду, Богун умышленно оставил пустым на острове Кемпа деревянный замок, не имевший особого военного значения. Как он и предполагал, Калиновский в ночь с 10 на 11 марта направил ударный отряд Лянцкоронского, усиленный панцирными хоругвями ротмистров Киселя и Мелешко для внезапного захвата Винницы. Из-за глубокого снежного покрова передвижение конницы было замедлено, поэтому Лянцкоронский подошел к городу лишь утром 11 марта, заняв островной замок и прилегающее к нему предместье на берегу Буга. С первыми лучами мартовского солнца из Муров выступила казацкая конница во главе со своим полковником. Спустившись к берегу, казаки при появлении польских конных хоругвей на льду Буга, обратились в притворное бегство по направлению к городу. Польская конница во главе с брацлавским воеводой, ободренная отступлением казаков, бросилась в атаку. Наращивая темп, гусары Киселя и Мелешко выхватили палаши из ножен, сверкнувшие в их руках серебряными змеями, и вылетели на лед Буга. Уже спустя несколько секунд несущиеся в карьер кони попали в полыньи, покрытые тонким льдом, и началось то, что позднее получило название "Винницкого ледового побоища". В то время, как первые ряды атакующих уже оказались в полыньях, задние ряды продолжали мчаться вперед, попадая в новые проруби, которыми густо усеян был весь Буг. Ржание тонущих коней, крики оказавшихся в ледяной воде людей, треск ломающихся копий слились в один протяжный гул, стоящий над рекой. В мгновение ока притворно отступавшие казаки повернули назад и, спешившись на берегу, в пешем строю устремились на поляков. В то время, как одни вели непрерывный перекатный огонь из ружей по еще уцелевшим гусарам, другие копьями, прикладами самопалов и саблями топили тех, кто попал в полыньи. В этой кровавой резне погибли ротмистры Кисель, брат киевского воеводы Адама Киселя, и Мелешко, а Лянцкоронский, тоже искупавшийся в холодной воде Буга, лишь чудом остался жив, но получил ранения от ударов копьями и ружейными прикладами. Только к вечеру ему удалось выбраться из полыни и добраться до своих. Те поляки, которые не попали в проруби, отступили в панике к островному замку, оставив на льду убитых товарищей, боевые знамена обеих хоругвей и личную хоругвь брацлавского воеводы.
   Первая победа над польным гетманом, не потерпевшим дотоле в этой кампании ни одного поражения, существенно повлияла на состояние морального духа не только казаков, но и горожан. Помимо того, что Калиновскому не удалось внезапное нападение, так в первом же бою он потерял цвет своего войска. К тому же Богун приказал всю имевшуюся артиллерию установить на стенах Муров и оттуда казаки до захода солнца вели огонь по островному замку.
   Но к вечеру подошли основные силы поляков и с утра 12 марта открыли сильный артиллерийский огонь по Мурам. В то же время польская пехота перешла Буг и начался штурм города. Богун, мобилизовавший три тысячи мещан, руководил обороной вместе с Семеном Высочаном, знаменитым вождем галицких повстанцев. Поляки лезли на обледенелые валы, но их оттуда сталкивали вниз. Казаки и мещане показывали чудеса героизма, защищаясь не только огнестрельным оружием, но всем, что попадало под руку: косами, дубьем, засапожными ножами и просто камнями. Штурм Винницы продолжался до самой полночи. Сопротивление казаков было настолько по-звериному ожесточенным, что наемная немецкая пехота даже отказалась идти в бой. Тем не менее, в понедельник 13 марта Калиновский снова бросил на штурм Винницы все свои хоругви и опять все повторилось, как и накануне. Хотя и этот натиск поляков был отражен, Богун и Высочан поняли, что следующего штурма они могут и не выдержать. Сказывалось подавляющее превосходство в силах противника, к тому же половина обороняющихся не была профессиональными военными, а наспех мобилизованными мещанами. Посовещавшись с казацкой старшиной, Богун решил вступить в переговоры. С польской стороны в них принимал участие ротмистр Гулевич, потребовавший от казаков выдать Богуна, пушки и знамена. Эти условия естественно были признаны неприемлемыми и в свою очередь казаки предложили выкуп- 4 тысячи волов и 50 бочек меда. Переговоры продолжались вторую половину 13 и весь день 14 марта. Но тут от крестьян из окрестных сел в Винницу стали доходить слухи о том, что запорожский гетман с большим войском уже на подходе.
   Переговоры были прерваны и боевые действия возобновились. Противники шли на взаимные хитрости, не приносившие, впрочем, особого успеха ни одной из сторон. Однако, если казакам каждый день шел на пользу, то в польском лагере моральный дух солдат заметно снизился. Между Калиновским и Лянцкоронским давно сложились напряженные отношения, достигшие из-за неудачной осады Винницы, своего апогея. Лянцкоронский, старше польного гетмана лет на пятнадцать, превосходил его знатностью рода и в сенате занимал более высокое место. На этой почве между обоими командующими происходили стычки, о чем знали и их подчиненные. Войска же, не расседлывавшие коней почти месяц, непомерно устали и солдаты требовали отдых. Неизвестно, как бы дела шли дальше, но 20 марта из глубокой разведки возвратился сын Калиновского Самуэль, коронный обозный. Из доклада, представленного им отцу, следовало, что его отряд в районе Липовцов был разбит уманским полковником Иосифом Глухом, спешащим с 10 -тысячным войском на помощь Богуну, а от Чигирина к Виннице торопится полтавский полковник Мартын Пушкарь, который тоже уже на подходе.
   Созвав 21 марта военный совет, Калиновский сообщил о результатах разведки. Поляки решили отступать, но для видимости произвести последний штурм, чтобы дать время обозу уйти как можно дальше от Винницы.
   Этот блестящий ход Калиновского спас его изрядно поредевшее войско от полного разгрома. В то время, как пехота штурмовала винницкие валы, обоз снялся с места и сопровождаемый конными хоругвями направился к Бару. К вечеру польская пехота отошла к островному замку и под покровом темноты стала догонять основные силы Калиновского. Первые лучи восходящего светила утром следующего дня озарили опустевший островной замок, в котором не осталось ни одного поляка. Когда весеннее солнце поднялось к зениту, в Новый город ворвались первые казацкие разъезды Иосифа Глуха, но преследовать было уже некого, тем более, что на Буге начался ледоход.
   24 марта Калиновский возвратился к Бару, потеряв за время боев на Брацлавщине восемь тысяч солдат и почти всю артиллерию. Но так как здесь не оказалось достаточных запасов продовольствия и фуража, польному гетману пришлось отойти к Каменцу, где и расположиться на отдых. Таким образом, стратегическое наступление поляков на Украйну, начатое 19 февраля завершилось неудачей, а войска Хмельницкого, выйдя на линию разграничения, были готовы к вторжению в пределы Малой Польши.
   Хмельницкий, получив донесение о захвате Калиновским Красного и гибели Нечая, некоторое время не предпринимал особых мер, полагая, что это мог быть лишь малозначительный конфликт в приграничной зоне, после которого польный гетман, оставив в Красном свой гарнизон, возвратится к Бару. Однако уже через несколько дней он понял, что Калиновский намерен утвердиться на Брацлавщине, превратив ее в плацдарм для развития дальнейшего наступления в предстоящей военной кампании. Этого гетман не мог допустить, поэтому поручил генеральному есаулу Демьяну Многогрешному общее командование над полками в приграничной зоне с задачей выбить поляков за линию разграничения. Сам же он, дождавшись подхода подкреплений с Левого берега, в середине марта выступил вслед за генеральным есаулом.
   Все же непредвиденное зимнее наступление Калиновского внесло существенные коррективы в планы Хмельницкого. Прежде всего, далеко не все полковники были готовы к весенней военной кампании, так как сборы начались, по меньшей мере, на месяц раньше, чем намечалось. Казаки разошлись на зиму по домам и собрать их было не так просто. Во-вторых, если раньше, едва узнав, о начале подготовки к походу против поляков, население валом валило записываться в казаки, то в этот раз мобилизация проходила медленно и с неохотой. Пополняя по ходу движения казацкие полки, Хмельницкий неторопливо двигался к урочищу Гончариха, как называлась обширная открытая местность в бассейне Случа и Южного Буга между Межибожем и Староконстантиновым. Он не особенно торопился, так как прибытие - Ислам Гирея ожидалось не раньше начала июня.
   Надо отметить, что с самого начала эта кампания складывалась для запорожского гетмана неудачно. Прежде всего, в этот раз в его распоряжении было значительно меньше войск, чем под Пилявцами и Збаражем. Народные массы утратили прежнее безоговорочное доверие к Хмельницкому за потакание панам, казни мятежников, отказ в записи в реестр. К тому времени уже вся Украйна знала, что за союз с татарами гетман расплачивается свободой тысяч своих соотечественников, отдавая их в неволю крымским мурзам. Некоторые реестровики предпочли бы выступить против турок и татар, чем воевать с Короной. Находились и казаки, которые прямо перешли на службу к полякам. Кроме того, для отражения угрозы с севера, откуда князь Радзивилл мог нанести удар по Киеву, Хмельницкий отправил к Лоеву двадцатитысячное войско во главе с черниговским полковником Мартыном Небабой.
   Ошибся гетман и с определением места сбора королевских войск. По его расчетам Яна Казимира следовало ожидать у Збаража, почему казацкое войско и стало сосредотачиваться в урочище Гончариха, в то время, как на самом деле, король назначил местом сбора своих военных формирований Сокаль.
   Но даже позднее, получив сведения о том, что король стоит у Сокаля, куда со всей Польши к нему стягиваются войска, Хмельницкий не решился выступить туда без хана, который обещал привести с собой 80 тысяч татар. Хотя позднее польские мемуаристы сообщали, что у казаков было стопятидесятитысячное войско, как и собравшееся под знаменами Яна Казимира, на самом деле оно вряд ли превышало более 70-80 тысяч человек.
   Как бы то ни было, но к началу мая основные силы запорожского гетмана сосредоточились в урочище Гончариха, где был оборудован хорошо укрепленный табор. Зная, что Калиновский еще стоит в Каменце, Хмельницкий отправил туда несколько конных полков, но польный гетман, получив приказ короля немедленно двигаться к Сокалю, уже был на марше. Казаки бросились его догонять, однако задержать Калиновского не смогли и тот, совершив десятисуточный марш, 17 мая соединился под Сокалем с королевскими войском.
   Если в прошлые годы война с Речью Посполитой носила чисто освободительный характер, то в этот раз военное противостояние поляков и казаков приобрело ярко выраженную религиозную окраску. Константинопольский патриарх прислал Хмельницкому грамоту, в которой одобрял его выступление на защиту православия. Из Греции в Киев для участия в предстоящем походе прибыл коринфский митрополит Иосаф, перепоясавший гетмана мечом, освященным на самом гробе Господнем.
   Со своей стороны, папский легат привез Яну Казимиру благословение от папы, мантию и меч, а королеве - золотую розу. Однако денег, которые поляки рассчитывали получить от папы, не поступило. Королю ничего другого не оставалось, как обнародовать, что римский папа благословляет отправляющихся на войну и им отпускаются все грехи. Это вызвало воодушевление в стане поляков, многие из тех панов, кто ранее не особенно торопился войти в состав посполитого рушения, спешили к Сокалю, куда в мае прибыл и сам Ян Казимир. Сообщается, что численность его войска составила около 160 тысяч, но эта цифра, по-видимому, также завышена, как и силы казаков, хотя в любом случае в этот раз у короля было значительно больше войск, чем под Зборовом. Действительно, великая и грозная сила поднималась в этот раз на битву с казацко-татарской ордой, из самых дальних уголков Речи Посполитой спешили к Сокалю паны со своими надворными командами, инстинктивно понимая, что само существование Республики зависит от того, кто одержит победу в предстоящем сражении.
   Даже простое перечисление тех магнатов, чьи войска собрались к концу мая в Сокале, дает ясное представление о том, что в этой кампании Хмельницкому противостоял весь цвет польского рыцарства. Вот как об этом писал в своем дневнике один из участников тех событий :
   "27 мая король производил общий смотр всего состоящего на жалованье войска как старой, так и новой вербовки. Чтобы избежать беспорядка от смешения конницы и пехоты, а также потому, что трудно осмотреть все войско в один день, его разделили на три части: польскую конницу, конницу и пехоту иностранную и польскую пехоту. По установлении этого деления, в первый день произведен был смотр польской конницы. Но опасаясь, чтобы неприятель не произвел нападения во время смотра, приняли следующие меры: на валах, которыми весьма тщательно и сильно укреплен был лагерь со всех сторон, расположена была вся пехота как польская, так и иностранная; в поле, со стороны врагов, поставлена была иностранная конница, числом 2000, также отряд пана Сапеги, подканцлера литовского, и надворная королевская гусарская хоругвь, в состав которой входило до 400 человек панов и разных урядников. - Обезопасив таким образом лагерь от неприятельского нападения, всю польскую конницу вывели из лагеря чрез мост на другую сторону Буга: она построилась в поле и король долго ее осматривал, объезжая все полки и хоругви. Затем он стал у моста в сопровождении военачальников и множества других лиц, а полки и хоругви, каждая порознь, возвращаясь в лагерь по мосту, дефилировали перед ним. При этом писарь польный коронный, Сигизмунд Пржыемский, записывал каждую хоругвь и получал от ее ротмистра или поручика регистр входивших в ее состав солдат. Все мы пересчитывали при этом количество людей и лошадей в каждой хоругви, по мере того, как она проходила по мосту. Полки и хоругви следовали друг за другом в следующем порядке:
   Полк кастеляна краковского (великого гетмана Николая Потоцкого), - 4 хоругви гусарские: самого гетмана, маркграфа Владислава Мышковского, воеводы сандомирского, Марка Собесского, старосты красноставского, и Юрия Любомирского, маршала великого коронного; 17 хоругвей козацких: Владислава Лещинского, подкомория познанского, Адама Киселя, воеводы киевского, Казановского, старосты галицкого, Юрия Оссолинского, старосты любельского, князя Чарторыйского, старосты кременецкого, Марка Собесского, старосты красноставского, Яна Собесского (будущего короля), старосты яворовского, Андрея Потоцкого, Яна Даниловича, старосты ольштинского, стражника войскового Яскульского, Фомы Улинского, Станиславского, хоружного галицкого, Чурила, Стефана Немцевича, Стрыйковского и 2 гетманские надворные, под начальством ротмистров: Чаплинского и Горневского; 3 хоругви аркебузьеров: Груздинского, кастеляна забельского, Колодзинского и Станислава Метельского.
   Полк воеводы черниговского (польного гетмана Мартина Калиновского) - 4 хоругвы гусарские: самого Калиновского, Александра Любомирского, конюшия коронного, Самуила Калиновского, обозного коронного и Сигизмунда Денгофа, старосты быдгосского; 13 хоругвей козацких: две гетмана Калиновского, одна Самуила Калиновского, Цетнера, хорунжия подольского, Улинского, две Аксака, Загорского, Криштофа Корицкого, Горского, Бенедикта Уйейского, Самуила Линевского и Пясечинского.
   Полк Симона Щавинского, воеводы брестского, одна его-же хоругвь гусарская и 9 хоругвей козацких: 2 самого Щавинского, Закржевского, Петроконского, Черниевского, Могильницкого, Рокитницкого, Сливинского и Феодора Белзецкого.
   Полк князя Еремии Вишневецкого, воеводы русского: 3 хоругви гусарские: князя Еремии, князя Димитрия Вишневецкого и Яна Барановского, стольника брацлавского: 6 хоругвей козацких: князя Еремии, 2 князя Димитрия, князя Константина Вишневецкого, Косаковского, подсудка брацлавского и Яна Сокола.
   Полк Станислава Потоцкого, воеводы подольского: 2 хоругви гусарские: самого воеводы и Одржывольского, кастеляна черниговского; 11 хоругвей козацких: 3 воеводы подольского, Потоцкого, старосты галицкого, Крыштофа Тышкевича, старосты житомирского, Павла Потоцкого, Карла Потоцкого, Андрея Речицкого, Жабецкого, Вельогорского и Хлебовского.
   Полк Станислава Лянцкоронского, воеводы брацлавского: 2 хоругви гусарские: Лянцкоронского и Тобии Минора; 7 хоругвей козацких: Лянцкоронского, Северина Пясечинского, подкомория новогродского, Владислава Немцевича, старосты овруцкого, Сигизмунда Лянцкоронского, Яна Минора, Семенского и Бутлера; одна хоругвь рейтарская Тобии Минора.
   Полк князя Корецкого: одна хоругвь гусарская кн. Корецкого, 2 хоругви аркебузьеров Пигловского: 8 хоругвей козацких: Казимира Мазовецкого, старосты теребовелского, Казимира Пясечинского, старосты новогродского. Ермолая Гордона, Стефана Дембинского, Александра Бржуханского, Андрея Гноинского и Яна Бельского.
   Полк Павла Сапеги, воеводы витебского: гусарская хоругвь самого воеводы и 4 козацких: Яна Сапеги, Крыштофа Сапеги, Фомы Сапеги, обозного литовского, и Сапеги, старосты криницкого.
   Полк Александра Конецпольского, хорунжия коронного: его-же гусарская хоругвь и 11 хоругвей козацких: Николая Зацвилиховского, Северина Калинского, Проскуры, Стрыжовского, Стрыбеля, Чоповского, Фомы Стржалковского, Чаплицкого, Грушецкого, Войвы и Дзедушицкого.
   28 мая вошла в лагерь сотня хороших рейтар подскарбия великого коронного, Богуслава Лещинского..."
   Читая эти строки, надо иметь в виду, что речь идет лишь об одной польской коннице, не считая пехоты, а также наемников, которых, как выше отмечалось, только к началу года было не менее 50 тысяч. Можно смело утверждать, что ни в одной из войн с казаками, как в прошлом, так и в будущем, не выставляла Речь Посполитая такого огромного и могучего войска.
   В то время, как королевское войско пополнялось за счет прибывавших надворных команд панов со всей Польши, в казацком таборе в условиях весенней распутицы стали распространяться болезни и войско постепенно таяло, как лед под лучами вешнего солнца. Больных и умерших пришлось вывозить на двустах шестидесяти возах.
   Король, простояв под Сокалем несколько недель, решил занять более выгодную позицию и переместился южнее за реку Стырь на обширное поле у местечка Берестечко. Хмельницкий, зная об этом, продолжал оставаться в Гончарихе, не решаясь без хана двигаться дальше, хотя, как опытный военачальник, понимал, что любая неоправданная задержка перед боем отрицательно сказывается на состоянии морального духа войск. Воспользовавшись нерешительностью казацкого гетмана, поляки получили возможность хорошо укрепить свой лагерь, имея в своем тылу за рекой Берестечко.
   Наконец подошел хан с татарами. Вел с собой он не только своих подданных, но также силистрийских, урумельских, добружских татар, а также пять тысяч турок. В его войске были волохи и горцы - полчища, созванные от моря Каспийского Однако доверять этим союзникам было трудно, так как еще в Крыму они открыто заявляли, что, если польско-литовское войско окажется сильнее их и казаков, то воевать они не станут, а захватив на Украине полон, вернутся домой. Сам Ислам- Гирей в этот раз шел на помощь Хмельницкому без энтузиазма, только по приказу султана. Он был недоволен тем, что Хмельницкий не выступил с ним на Москву, с которой, к его неудовольствию, дружил. Запорожский гетман о настроениях, царивших среди татар, знал, но другого выхода, как довериться Ислам Гирею, у него не было. Соединившись вместе, казаки и татары 18 июня появились в виду польского лагеря под Берестечком.
   Конечно, было бы ошибкой представлять, будто Хмельницкий весь май и июнь простоял в Гончарихе со всем войском без движения, не выходя за пределы табора. На самом деле казацкие отряды постоянно передвигались по всему краю, в первую очередь, с целью заготовки фуража и провианта, но также и для того, чтобы инициировать восстания крестьян в тылу и на флангах королевской армии. У казаков была хорошо организована разведка, поэтому Хмельницкий знал о всех передвижениях Яна Казимира. Для него не составляло тайны, что основной проблемой польской армии являлся обоз, состоявший из нескольких сотен тысяч возов, который создавал огромные проблемы в походе и, особенно, при переправе войск через реки и речушки. Королевская армия, сведенная в десять дивизий, очень медленно двигалась к Берестечку тремя различными дорогами, а когда, наконец, переправилась через Стырь, то солдаты настолько устали, что даже, вопреки всем правилам, улеглись отдыхать прямо на землю, не оборудовав лагерь.
   Почему же Хмельницкий, столько раз громивший поляков именно по частям и на переправах, в этот раз оставался бесстрастным созерцателем того, как беспорядочно передвигавшееся королевское войско благополучно переправилось через Стырь и без всяких помех оборудовало укрепленный лагерь? Обычно эту странную медлительность гетмана принято объяснять стремлением подождать хана, который явно запаздывал, но, по всей видимости, дело былоне только в этом. Создается впечатление, что он не столько боялся поляков, сколько опасался собственных воинов, как казацкой черни, так и присоединившихся к ним крестьян. После смерти Кривоноса, гибели Кречовского и Нечая рядом с ним не осталось ни одного полковника, который бы пользовался непререкаемым авторитетом в казацко-крестьянском войске. Дженджелей отличался непомерной жестокостью, Мартын Небаба, признанный крестьянский вождь, был отправлен гетманом против Януша Радзивилла, Мартына Пушкаря, преданного сторонника Хмельницкого, еще мало кто знал на Правобережье, Антон Жданович оставался в Киеве. Воронченко, Носач, Шумейко, Глух, Громыко не отличались особыми качествами военачальников. Иван Богун - герой обороны Винницы в силу молодости тоже был еще мало кому известен. Гетман, памятуя уроки предыдущих казацких восстаний, хорошо помнил судьбы Наливайко, Сулимы и других казацких вождей, поэтому понимал, что в случае поражения казацкая чернь и холопы без колебаний выдадут его полякам, от которых ему ничего хорошего ждать не приходилось. Поэтому он и не предпринимал никаких попыток атаковать короля до прихода хана, видя в Ислам- Гирее единственную защиту от своих же людей в случае военной неудачи.
   Когда, наконец, казацко-татарское войско подступило к Берестечку, произошли первые столкновения польских и казацких разъездов. Узнав об этом, король приказал выстроить войска в предполье перед лагерем и быть готовыми к бою.
   Место для лагеря, растянувшегося на добрые полмили, было выбрано удачно. С тыла его прикрывала Стырь, а с левого фланга- ее приток болотистая речка Пляшевая, вокруг которой в нескольких милях от лагеря начиналось сплошное болото. Правый фланг польского построения был защищен еще одним мелководным притоком Стыри речушкой Сытенькой, а по фронту, сколько было видно глазу, раскинулся огромный луг с небольшими возвышенностями. С юга эта местность ограничивалась еще одним притоком Стыри- рекой Иквой. На противоположном конце этого обширного поля милях в трех-четырех от поляков сосредотачивались первые казацкие и татарские отряды. Небольшие их разъезды рассыпались по всей округе, поджигая близлежащие хутора и строения, и даже захватили несколько сотен польских лошадей, выпасавшихся на пастбище вместе с челядью. Некоторые, наиболее отважные казаки и татары подъезжали к польским позициям, вызывая охотников на бой, но поляки по приказу короля не двигались с места. Так продолжалось до самого вечера, солдаты устали стоять в строю без движения и, наконец, Конецпольский предложил коронному гетману атаковать противника.
   -Я не возражаю, - хмуро улыбнулся тот, - пусть пан коронный хорунжий сам начинает атаку.
   Александр Конецпольский не был наделен полководческим талантом, но зато отвагой и храбростью обладал с избытком. Получив разрешение, он со своими хоругвями отделился от войска и направился к противнику, однако коронный гетман остановил его и отдал распоряжение коронному маршалу Юрию Любомирскому присоединиться к полку коронного хорунжего. Спустя минут двадцать оба полка врезались в передовые части татар и закипела кровавая битва. Сражение проходило на таком удалении от польского лагеря, что сражавшиеся даже не были видны, но Потоцкий все же направил им на подмогу шесть казацких хоругвей князя Иеремии Вишневецкого и роту гусар собственного поручика Стефана Чарнецкого, как и он сам недавно освободившегося из татарского плена. В конечном итоге, татары обратились в бегство, а гордые одержанной первой, пусть и небольшой, победой поляки, не стали преследовать их ввиду наступления ночи и возвратились в лагерь.
   В составе этого передового 12-тысячного татарского корпуса находились Ислам -Гирей и Хмельницкий, наблюдавшие за ходом сражения.
   -А ляхи не выглядят такими слабыми, как ты утверждал,- с сомнением в голосе произнес Ислам Гирей,- и сражаются храбро.
   -Да это лишь первое впечатление,- вымучено улыбнулся гетман,- обещаю, что завтра мы разобьем их в пух и прах, а их предводителей твои воины поведут на цепях в Крым.
   Хан внимательно посмотрел в лицо гетману, но ничего не ответил.
   В течение всей ночи татарские отряды постепенно заполнили противоположный от польского лагеря конец поля, а казацкие полки, подошедшие со стороны Пляшевой, стали наводить мосты через речку и гати через болото..
   Опасаясь внезапного штурма лагеря, Потоцкий утром следующего дня вывел часть войск за валы, выстроив их в предполье, но противник не переходил к активным действиям, ограничиваясь джигитовкой и вызовами на герц. Польские командиры, помня о том, что осмотрительность полководцев укрепляет мужество солдат, внимательно следили за действиями татар, не позволяя вовлечь себя в заготовленные заранее засады. Однако, когда татары, утратив осторожность, кинулись на правый фланг поляков, полки воевод: брацлавского Станислава Лянцкоронского и подольского Станислава Потоцкого отразили их натиск и сами контратаковали основные силы татар, заставив их отступить.
   К полудню хан бросил в бой всю орду. Татары заполнили все поле, готовые к битве, а казаки в это время по наведенным через Пляшевую и болото мостам и гатям переправляли свои возы, артиллерию и основную часть войск, выбрав место для обустройства табора напротив польского лагеря. Справа казацкий табор прикрывала Пляшевая, в тылу находилось обширное болото, тянущееся ло истоков Иквы, а левый фланг был защищен татарским кошем.
   Между тем, по всему полю завязалось ожесточенное сражение. Коронный гетман бросил в бой свой собственный полк, полки Юрия Любомирского и подскарбия литовского, которые в первом наступательном порыве оттеснили татар в центр поля далеко от своих войск. Хан, заметив, что поляки не получают подкреплений, усилил натиск. Спустя несколько минут все смешалось в водовороте битвы, татарские бунчуки развевались рядом с польскими знаменами, сразу было даже трудно разобрать, где свой, а где враг. Поляки, более искушенные в фехтовании, оказались в лучшем положении, но все равно несли большие потери. Сраженный кривой татарской саблей, свалился под копыта своего коня каштелян галицкий Казановский, погиб в схватке с татарским мурзой староста люблинский Юрий Оссолинский, пал на поле боя вместе со всей своей хоругвью ротмистр Иордан. В ходе двухчасового боя чудом уцелел староста яворский Ян Собесский, потерял всю свою охрану коронный маршал Любомирский. Многие поляки получили тяжелые ранения, было даже утрачено знамя коронного гетмана.
   На другом фланге мужественно отбивался от наседавших татар воевода брацлавский Станислав Лянцкоронский, в жестокой схватке погиб его брат Сигизмунд Лянцкоронский, сложил голову полковник Ян-Адам Стадницкий и многие другие.
   Нет сомнения, что, если бы казацкая пехота поддержала татар, то сражение под Берестечком закончилось бы в тот же день, но казаки были заняты переправой через Пляшевую, а также оборудованием табора, и существенной поддержки татарам оказать не смогли.
   Исход этого непродолжительного боя решил Станислав Потоцкий, отбросивший быстрым и стремительным движением своего полка противника к центру поля, а затем, заставив его отступить по всему фронту.
   Татары, сражавшиеся в этот день храбро и мужественно, потеряли по меньшей мере 1000 своих воинов, в том числе, много знатных мурз, среди них и верного друга Хмельницкого перекопского властителя Тугай-бея.
   Около четырех часов дня татары возвратились в свое расположение, а поляки, потерявшие около 700 человек, отправились в лагерь. Военные действия прекратилось и обе стороны стали заниматься уборкой мертвых тел с поля сражения.
   В польском лагере царило уныние. Тяжелые потери, понесенные от одной лишь татарской конницы, в то время, когда казацкая пехота и артиллерия даже еще не вступали в бой, посеяли уныние среди солдат. Король даже настаивал на том. чтобы ночью всеми силами ударить на казацкий табор, пока он не сформирован, но, в конечном итоге, военный совет убедил его не делать этого.
   Крымский хан был разъярен и обвинял Хмельницкого в том, что тот обманул его, преуменьшив силу польско-литовского войска.
   -Это по твоей вине, гетман,- говорил он в гневе,- погибло столько правоверных. Кто меня убеждал, что ляхи не смогут долго выдерживать натиск моих воинов? А ведь в сражение еще не участвовали ни Ярема, ни Потоцкий, ни Калиновский. Мы сражались сегодня с третьеразрядными военачальниками, а сколько потерь понесли! Что же будет завтра, когда в бой вступит Ярема?
   -Повелителю правоверных известно, что Фортуна изменчива, - уклончиво отвечал Богдан.- Но ведь и ляхи сегодня потеряли много своих воинов. Они не могут похвастаться, что одержали победу, завтра битву начну я сам и брошу к твоим ногам скованного цепью Ярему.
   Хан понемногу успокоился, но твердо заявил, что ожидает от гетмана победы, в противном случае татары не будут класть свои головы за казаков.
   На следующий день в пятницу, густой туман окутал все поле. В 9-м часу утра он стал постепенно рассеиваться и король приказал войску выступать в поле, где оно в правильном строю расположилось на месте, удобном для битвы. Казаки в течении всей ночи были заняты переправой войска и табора через болото. С утра они показались на возвышенностях в огромном количестве и после того, как туман рассеялся, им открылся вид на польское войско, выстроившееся в боевом порядке. По воспоминаниям очевидцев, оно расположено было следующим образом: в середине стояла пехота, рейтары, артиллерия и гусарский королевский полк; на правом фланге: впереди каштелян краковский (гетман великий Николай Потоцкий) со своим полком, и маршал коронный (Юрий Любомирский); за ними в резерве полки: воеводы брацлавского (Станислава Лянцкоронского), хорунжия коронного (Александра Конецпольского) и подканцлера литовского (Льва Сапеги), а также поголовное дворянское ополчение - воеводств Великой Польши и Мазовии. На левом фланге сосредоточились полки: воеводы подольского (Станислава Потоцкого), воеводы черниговского (польного гетмана Мартина Калиновского), который и начальствовал этим флангом, воеводы брестского (Симона Щавинского), воеводы русского (князя Иеремии Вишневецкого), каштеляна черниговского (Яна Оджывольского) и старосты калусского (Замойского); в резерве за ними стояло дворянское ополчение воеводств: краковского, сандомирского, ленчицкого, серадзкого и других. Лагерь защищали наемная пехота и челядь.
   Казацкое войско выстроилось, растянувшись на целую милю впереди своего табора, который казаки не успели до конца оборудовать, а левый фланг Хмельницкого прикрывала татарская конница.
   Никто из противников не рисковал первым начать сражение. Казаки, передвинув табор на одну из возвышенностей, открыли оттуда артиллерийский огонь по позициям поляков, те в свою очередь, обстреливали из орудий темнеющие на расстоянии полумили от них казацкие ряды. Так продолжалось до трех часов пополудни.
   Нерешительность и короля, и запорожского гетмана была вызвана не страхом, а трезвым расчетом. Оба полководца знали силу друг друга и отдавали должное противнику, памятуя о том, что войну редко ведут по заранее разработанному плану, чаще война сама выбирает пути и средства. Сейчас же при фактическом равенстве сил, невозможно было заранее предсказать исход битвы. Хан с татарами стоял в глубине поля, прикрывая левый фланг Хмельницкого, и, тем более, не имел желания первым открывать сражение.
   Убедившись, что казаки не хотят начинать битву, король созвал на совет командиров, чьи хоругви находились поблизости, и стал выяснять их мнение по поводу того, что предпринять- начинать сражение или перенести его на следующий день ввиду скорого приближения сумерек. Победила точка зрения Иеремии Вишневецкого о том, чтобы атаковать противника немедленно. Король согласился и дал приказ к началу битвы. Хоругви Иеремии Вишневецкого и восемнадцать хоругвей кварцяного войска под звуки труб и грохот барабанов начали атаку. Едва заслышав сигнал к началу битвы с польской стороны, в наступление ринулась казацкая конница и пехота, оставив далеко позади левый фланг, где находились татары. В поддержку князя Вишневецкого король послал ополчение краковского, сандомирского и других воеводств. В первые же минуты боя противники смешались друг с другом и поле боя стало затягивать пушечным и ружейным дымом. Стрельба велась с обеих сторон и порой даже непонятно было, по кому ведет огонь артиллерия.
   Но так продолжалось недолго. Железные хоругви Иеремии Вишневецкого при поддержке кварцяного войска и ополчения стремительным броском рассекли казацкую конницу и, смяв пехоту Глуха, Носача и Пушкаря ударили прямо по табору, который казаки передвинули на одну из возвышенностей, но не успели сковать возы одного из его углов цепями. Сражение закипело прямо внутри табора, где казацкие канониры били в упор по прорвавшейся внутрь коннице, а пехота вступила смертельную схватку с "крылатыми" гусарами. Поляки стали нести чувствительные потери и вынуждены были отступить. Ислам-Гирей, рядом с которым находился Хмельницкий, оставивший командовать в таборе Дженлжелея, приказал своим татарам придти на помощь казакам и те тоже ринулись в битву, мощным ударом отбросив хоругви Вишневецкого к позициям, с которых они начали атаку, дав возможность казакам восстановить табор.
   Казалось, еще немного и ряды поляков будут окончательно смяты, но в это время в бой вступила королевская гвардия и литовская кавалерия князя Богуслава Радзивилла. В первых рядах этого корпуса выдвинулась артиллерия генерала Пржыемского, открывшая губительный огонь по татарской коннице. Картечь, бившая в упор, производила опустошение в рядах татар, которые, не выдержав огня артиллерии, откатилась назад, а затем и вовсе обратилась в бегство. Возникшая внезапно паника перекинулась и на тех татар, которые не участвовали в сражении. Первыми дрогнули хан и окружавшие его мурзы, ударившись в беспорядочное бегство, за ними устремились и все татары за исключением нескольких тысяч всадников, прикрывавших это паническое бегство. Ворвавшись на территорию коша, поляки застали там брошенные кибитки с татарскими женами и детьми, быков, оставленное имущество.
   Казаки, видя, что остались без союзников, обратившихся в позорное бегство, укрылись в таборе, оставив поле сражение в распоряжение противника. Но напрасно казацкие полковники искали своего гетмана- его в таборе не было.
   Позорное бегство хана со всей ордой в мгновение ока изменило расстановку сил на поле брани. Окруженные со всех сторон польскими хоругвями казацкие полки вынуждены были отступать с большими потерями, а порой и просто бежать с поля боя, чтобы укрыться в таборе за рядами возов. Поляки преследовали и рубили их яростно, без жалости и снисхождения, даже коринфский митрополит Иосааф, благословлявший казаков на битву, не успел добежать до табора, путаясь в полах своей рясы, и, невзирая на его чин священнослужителя, был зарублен кем-то из гусар.
   Все же казацкие конные полки сумели сдержать хоть ненадолго рвущихся к табору поляков, дав возможность большей части пехоты укрыться за спасительными возами. Едва сумев с трудом замкнуть табор, казаки стали передвигать его ближе в Пляшевой, чтобы не оказаться в полном окружении и, в конечном итоге, уперлись одной из сторон в речку, которая таким образом прикрыла их правый фланг. С тыла вплотную к казацким возам примыкало огромное болото.
   С наступлением темноты поляки возвратились на свои позиции, забрав с поля сражения своих погибших и раненых товарищей. До поздней ночи они славили Господа за одержанную победу, воздавали должное героям сегодняшней битвы Иеремии Вишневецкому, Николаю Потоцкому и другим военачальникам, отличившимся в ходе сражения. Окончательный разгром оставшихся в лагере казаков представлялся делом нескольких дней. Орда ушла далеко и хан, по всей видимости, возвращаться назад был не намерен.
   В казацком таборе настроение было совсем иным. Под покровом ночи казаки вынесли с поля своих павших товарищей, чтобы с наступлением дня предать их земле по христианскому обряду. Затем Филон Дженджелей, собрав на совет полковников, стал выяснять, что кому известно о гетмане. Тут выяснилось, что отсутствует и генеральный писарь Выговский. Возникла версия, что гетмана захватил с собой хан при своем неожиданном бегстве.
   Совет не пришел к общему мнению по поводу оценки ситуации, полковники решили прежде всего возвести валы вокруг табора, а затем действовать в зависимости от обстоятельств. Что касается отсутствия Хмельницкого, то было решено объявить войску, что гетман с Выговским последовали за татарами, чтобы уговорить хана возвратиться назад.
   Всю ночь осажденные напряженно трудились, не сомкнув глаз, но зато утром перед изумленными поляками возникла настоящая крепость с земляными валами, частоколом, широким рвом и оборудованными на валах позициями для пушек.
   21 июня ( 1 июля по н.с.) обе армии в основном отдыхали, серьезных столкновений между ними не произошло. Поляки обстреливали казацкий табор из пушек, казаки отвечали им огнем своей артиллерии. К обеду король отправил в Броды за крепостными орудиями, установленные там еще Станиславом Конецпольским, а осажденные, пользуясь передышкой, наращивали и укрепляли валы, а также углубляли ров. День прошел во взаимной перестрелке, не наносившей серьезного урона ни одной, ни другой стороне. Однако с наступлением ночи поляки подвели шанцы под самый казацкий табор, перетащив туда часть орудий. С утра вновь завязалась артиллерийская дуэль, но теперь пушечные ядра из шанцев перелетали через валы и причиняли разрушения внутри табора.
   Богун, поднявшись на валы, заметил, что в шанцах кроме канониров, солдат почти нет. Посоветовавшись с Дженджелеем, он возглавил несколько сотен казаков и под огнем противника ворвался в шанцы. Казаки перебили канониров и обслугу, а пушки заклепали.
   На следующий день поляки установили орудия на одной из возвышенностей, где раньше стоял татарский кош, но две тысячи казаков во главе с Богуном согнали их оттуда и вывели на холмы пастись своих коней. Однако Конецпольский внезапным ударом конных хоругвей отбросил казаков к их табору, захватив пятьсот казацких лошадей. В течение дня поляки стали сжимать кольцо окружения, возведя мосты через Пляшевую выше и через болото ниже казацкого табора. Но и в распоряжении казаков осталось несколько мостов, по которым они переправлялись через речку и болото еще до начала сражения, поэтому они имели возможность пополнять запасы продовольствия и фуража в ближних селах на правом берегу Пляшевой.
   В ночь на 25 июня Дженджелей, посовещавшись с полковниками и старшиной, принял решение предпринять всеми имеющимися силами атаку польского лагеря. Такое предприятие вполне могло закончиться успехом потому, что потери казацкого войска не были столь уж значительными и казаки сохранили всю свою артиллерию. Однако, в их планы внесла коррективы природа. Внезапно началась сильная гроза, продолжавшаяся почти всю ночь, и атаку пришлось отменить.
   На следующий день было решено вступить в переговоры. Король согласился принять казацких представителей: полковника Матвея Гладкого, наказного чигиринского полковника Крысу и войскового писаря, дав им аудиенцию на одной из возвышенностей, оставленных татарами. Условия капитуляции были достаточно суровыми. Казаки должны были выдать Хмельницкого, а до его розыска передать польской стороне в качестве заложников 17 представителей старшины. Король соглашался установить казацкий реестр в количестве 12 тысяч на условиях, определенных еще коронным гетманом Конецпольским в 1628 году. Польской стороне должны быть выданы все орудия, знамена и войсковые клейноды, в том числе гетманская булава, а также огнестрельное оружие.
   27 июня посланники казаков, за исключением Крысы, возвратились в табор с королевским письмом. Условия, предложенные польской стороной, обсуждались на черной раде. Против выдачи Хмельницкого возражений не было, но в остальной части казаки их отвергли, заявив, что согласны заключить мир лишь на основе статей Зборовского трактата. Заподозрив, что Дженджелей склоняется к капитуляции на условиях предложенных королем, заодно решили отстранить его от власти и старшим войска выбрали Матвея Гладкого.
   Между тем ситуация стала все больше складываться не в пользу казаков. На военном совете король предложил Иеремии Вишневецкому перейти на правый берег Пляшевой и блокировать мосты, по которым казаки переправлялись на ту сторону. Князь согласился, однако потребовал для себя пятнадцатитысячное войско. Оба гетмана стали возражать против этого требования , опасаясь, что останутся без самых отборных хоругвей.
   -Воспользовавшись разделением наших сил,- поддержал их Конецпольский,- хлопы могут сделать вылазку и нанести нам серьезное поражение.
   -С меньшими силами переходить на ту сторону бесполезно,-резко возразил искушенный в военном деле князь,- их там за валами не меньше пятидесяти-шестидесяти тысяч. Меньшими силами их просто не удержать.
   Тогда король поручил Станиславу Лянцкоронскому скрытно переправиться с двумя тысячами солдат на правый берег Пляшевой и перекрыть возможные пути отступления казаков за речку. Брацлавский воевода, разделявший мнение воеводы русского о том, что для такого дела нужно гораздо большее число солдат, все же спорить с королем не стал и в ту же ночь форсировал реку.
   Узнав об этом, в казацком лагере поднялось волнение. Появление поляков на правом берегу Пляшевой грозило полной блокадой табора. 29 июня была предпринята новая попытка вступить в переговоры с поляками, но Николай Потоцкий просто разорвал на глазах короля письмо с казацкими условиями мира, не став даже их оглашать. К этому времени из Бродов подтянулась крепостная артиллерия и поляки стали готовиться к штурму казацких укреплений. Гладкий- миргородский полковник, не пользовался большой популярностью у казацкой черни и, поскольку за три дня гетманства никаких мер, чтобы переломить создавшуюся ситуацию не принял, собравшаяся черная рада сместила вслед за Дженджелеем и его. Гетманом провозгласили Ивана Богуна, который за последние десять дней приобрел у казаков огромную популярность.
   Приняв с благодарностью булаву-знак гетманского достоинства, молодой полковник все же твердо заявил, что согласен быть только наказным гетманом до того времени, пока не выяснится судьба отсутствующего Хмельницкого. На состоявшейся затем малой раде с полковниками и частью старшины, новый наказной гетман изложил свой план действий.
   -Завтра, с наступлением ночи начнем в строгой секретности наводить новые гати через болото и укреплять и расширять те, которые уже есть,- твердо сказал он.- Для этого используем все подручные материалы от свиток до возов. Но в этой работе участвуют только реестровики, сирома не должна знать ничего до того, как все войско с арматой переправим на тот берег.
   -А как быть с Лянцкоронским?- поинтересовался кто-то.
   -У него там пока небольшое войско. Когда гати будут готовы, я с запорожцами перейду Пляшевую по мосту и постараюсь нейтрализовать его. Если надо будет, вступим в бой и дадим возможность нашим переправиться на тот берег. После того, как войско и армата перейдут на ту сторону, начнем переправлять и всех остальных.
   План, предложенный наказным гетманом, пришелся всем по нраву. Обеспокоенность вызывало лишь то, как начавшуюся переправу сохранить в тайне от примкнувших к войску посполитых, многие из которых привели с собой и семьи. Сейчас их в таборе находилось едва ли не больше, чем казаков.
   Днем 30 июня поляки продолжили обстрел казацкого табора,к счастью пока еще не из крепостных орудий. Казаки на стрельбу отвечали вяло, начав уже перемещать часть пушек ближе к берегу. Когда землю окутал ночной мрак, реестровые казаки стали наводить мосты и гати. В ход шло все, что попадалось под руку, вплоть до кунтушей, серьмяг и нательных рубах. Наконец, когда почти все было готово, Богун, , перешел с двумя тысячами конных запорожцев через мосты на правый берег Пляшевой. Казаки на поводах вели с собой коней, копыта которых обернули своими рубахами, чтобы не было слышно конского топота. По наведенным гатям стала переходить болото и остальная часть войска. Когда несколько тысяч казаков появилось на том берегу Пляшевой и их количество с каждой минутой увеличивалось, Лянцкоронский еще раз наглядно убедился, что князь воевода русский был совершенно прав, требуя в свое распоряжение пятнадцатитысячное войско. Брацлавский воевода был отважный воитель, но не самоубийца, поэтому не сделал даже попытки задержать казаков. В свою очередь и Богун не стал атаковать его позиции, выстраивая переходящие полки на том берегу в походный порядок.
   В течение короткой июльской ночи под покровом темноты большая часть реестровых казаков сумела переправиться на правый берег Пляшевой, осталось перетащить сюда же артиллерию. После этого оставшиеся в таборе реестровики должны были организовать переход по гатям и всех остальных, кто примкнул к казакам в качестве не только солдат, но и лагерной обслуги. Однако, когда часть пушек оказалась на том берегу, а остальная артиллерия только начала переправу, кто-то из оставшихся в лагере и не посвященных в замысел наказного гетмана, поднял крик, что старшина и реестровики, бросив остальных на произвол судьбы, уходят из табора. Поднялась неизбежная в таких случаях паника. Люди устремились к гатям и мостам, под напором толпы эти хрупкие сооружения не выдержали. Многие из тех, кто переправлялся по ним, оказались в воде и болоте, артиллерия, которую не успели переправить, погрузилась в воду и пошли ко дну. Богун, наблюдая эту картину с противоположного берега, в ярости кусал ус, но помочь гибнущим в болоте людям ничем не мог.
   Поляки слышали шум, крики, женские вопли, поднявшиеся на рассвете в казацком таборе, и долгое время не могли понять, что там происходит. Наконец, решительный коронный хорунжий со своими хоругвями подступил к табору и, не встречая сопротивления, ворвался в него. Поняв, что казаки вырвались из уготованной им западни, а в таборе остались в основном безоружные крестьяне, поляки пришли в ярость и началась резня. Вскоре к Конецпольскому присоединились и остальные военачальники, на берег Пляшевой подъехал и сам Ян Казимир.
   Наблюдавшие эту картину с противоположного берега казаки, отдавая честь своим погибшим товарищам, обнажили головы, а затем в скорбном молчании полк за полком двинулись в направлении Староконстантинова.
   Когда поле берестецкого сражения осталось далеко позади, Богун , собрав полковников и старшину, заявил, что слагает с себя гетманские полномочия.
   -Сейчас,- предложил он,- всем лучше разделиться на небольшие группы под командой куренных атаманов и разойтись в общем направлении к Любару. Так проще будет находить и продовольствие и фураж. Что касается полковников и старшины, то нам надо прежде всего выяснить, где сейчас Хмель. Он нужен войску, как воздух. Кроме него, никто организовать отпор ляхам, если они пойдут на Киев, не сможет. Отыщется гетман, войско собрать будет не трудно.
   Возражений никто не высказал, все понимали, что винницкий полковник прав. Хотя большинство из них были уверены, что Хмельницкий бросил их под Берестечком на произвол судьбы и присоединился к хану, опасаясь за свою жизнь, винить его в этом никто не осмелился. Ведь, в конечном итоге, единственное условие короля о капитуляции, на которое осажденные согласились , это как раз и была выдача ляхам запорожского гетмана.
   Сейчас, когда завоевания казаков за три года кровопролитных сражений, оказались утраченными, все распри и взаимные претензии должны были быть отброшены в сторону. Ничто так не объединяет, как общий страх, а опасаться было чего- под угрозой оказалось само существования Запорожского Войска.
   Как это ни парадоксально звучит, но качества истинного полководца проявляются не столько в самой битве, сколько при победе в сражении. Слова как-то брошенные в лицо Ганнибалу в приступе гнева командующим его конницей: "Боги дали тебе талант одерживать победы, но не научили пользоваться их плодами" с полным основаниям можно отнести и к Яну Казимиру.
   Сразу после разгрома казацкого лагеря, король собрал военный совет, сообщив собравшимся, что он с кварцяным войском уходит из Берестечка на отдых во Львов.
   -Как это возможно, ваше величество?- удивился князь Вишневецкий.- Прекращение нашего наступления в самый решающий момент всей кампании позволит Хмельницкому вновь собрать войско и выступить против нас.
   Остальные члены военного совета тоже с нескрываемым недоумением на лицах переглянулись между собой.
   -У наших наемников кончается срок контракта,- замялся Ян Казимир.- Они все равно без жалованья воевать не будут. А деньги реально можно получить только во Львове, да и то хватит ли их, чтобы заплатить всем, еще вопрос.
   -Это похоже на бегство,- не удержался воевода русский.
   -Князь обвиняет своего короля в трусости,- вспыхнул Ян Казимир,- а кто еще два дня назад отказался перейти Пляшевую и захлопнуть ловушку, в которую попали эти изменники? Это по вине князя они из нее выскользнули.
   Вишневецкий побагровел, бледный лоб его покрылся испариной, а рука непроизвольно потянулась к эфесу сабли, но он быстро опомнился и, бросив взгляд в сторону Лянцкоронского, который виновато опустил глаза, взял себя в руки. На колкость Яна Казимира он ничего не ответил, лишь желваки заиграли на его утомленном лице.
   Поняв, что незаслуженно оскорбил знаменитого воина, король смягчился:
   -Конечно же, наступлениебудет продолжено , от дальнейшей борьбы с изменниками мы не отказываемся. Пан коронный гетман,- повернулся он к Николаю Потоцкому,- со своим войском немедленно выступит к Белой Церкви. Его хоругви будут усилены немецкой пехотой, срок контракта с немцами у нас истекает не скоро. Все желающие могут присоединиться к нему. Великий князь Литовский уже на подступах к Киеву и, когда он возьмет город, оба наши войска соединятся. Таким образом, мы очистим всю Украйну от мятежников.
   На следующий день польское войско разделилось. Король с кварцяными хоругвями выступил в направлении Львова. К нему присоединились Богуслав Радзивилл, Конецпольский, Корецкий и большая часть войска. Потоцкий, Калиновский, Вишневецкий, и примкнувшие к ним со своими надворными хоругвями магнаты двинулись в сторону Староконстантинова. Раздел войска и уход короля с большей его половиной, в дальнейшем сыграл роковую роль, так как в распоряжении коронного гетмана осталось не более 30 тысяч солдат, чего в последующем оказалось явно недостаточно для ведения полномасштабных боевых действий, тем более на нескольких направлениях.
  
   Ислам- Гирей, покинув поле битвы, остановился лишь в милях четырех от Берестечко. Здесь его и нашел Хмельницкий, получив новую порцию оскорблений и упреков.
   -Ты, подлый пес,- исступленно кричал хан, потрясая кулаками,- нагло обманул меня. Ты говорил, что ляхов будет не более тридцати тысяч, а их оказалось в пять раз больше. Ты утверждал, что ляхи слабые, а они сражались как настоящие воины. Ты обещал на цепи Ярему к Ору доставить, а теперь я тебя самого на веревке туда потащу.
   Все же постепенно он успокоился и не возражал, чтобы гетман с Выговским оставались при нем. Спустя несколько дней хан отошел к Вишневцу, откуда разослал татар по всей округе для захвата полона. Гетман тем временем пытался узнать о судьбе казаков, оставшихся под Берестечком. Вначале доходившие до него слухи были малоутешительными. Богдан совсем было упал духом, но после 10 июля молва вдруг стала все настойчивее уверять, что казакам удалось вырваться из западни под Берестечком. Все чаще упоминался новый запорожский гетман Иван Богун. Спустя еще несколько дней распространились слухи, что много казаков отошло в направлении Паволочи и Любара. Воспользовавшись уходом хана с полоном на юг к Черному Шляху, Хмельницкий и его генеральный писарь отправились в сторону Любара, где и встретили первые казацкие подразделения.
   По правде говоря, все это время гетман находился в дурном расположении духа, так как опасался мести со стороны полковников и старшины за то, что оставил их под Берестечком. Кроме того, в его отсутствие Тимофей, остававшийся в Чигирине, уличил свою мачеху в супружеской измене и приказал повесить ее и любовника на воротах гетманской резиденции. Хмельницкий, которому сын прислал об этом донесение, впал в полную апатию, много пил, пытаясь забыться и найти утешение в спиртном. Выговский пытался его взбодрить, но все его попытки оказались тщетными. Гетман искал забвения в вине и никого не хотел слушать, повторяя лишь иногда: " Сын поднял руку на отца!"
   Он не хотел верить в измену Барбары, подозревая, что Тимофей, ненавидевший мачеху, просто нашел удобный повод свести с ней счеты. Но в минуты просветления, когда ясность рассудка ненадолго возвращалась к нему, он понимал, что без веских оснований, сын так бы не поступил. Погруженный в свое личное горе, Богдан на какое-то время вообще перестал вникать в ситуацию, сложившуюся в Войске. Когда обеспокоенный Выговский тряс его за плечи и почти кричал, что среди казацкой черни крепнет убеждение в том, чтобы отобрать у него булаву и, что на Масловом Ставе уже назначена черная рада, Богдан лишь пьяно улыбался и повторял: " То все пустое, Иван, vanitas vanitatum et omтia vanitas, хотят отнять у меня булаву, так я за нее и не держусь, пусть забирают!"
   -Да, пойми же ты, дурень,- разозлившись, генеральный писарь отбросил субординацию,- вместе с булавой и голова может слететь с плеч за твое бегство из-под Берестечка!
   -За наше, Иван, за наше бегство,- по-прежнему, пьяно хихикал гетман.- Кто меня подбил на него, как не ты? Или забыл уже?
   Но тут на него нашло кратковременное просветление, он взглянул в лицо Выговскому и тихо произнес: " Ничего не поделаешь sic transit gloria mundi." С этими словами гетман осушил до дна полный михайлик оковитой , уронил голову на стол и заснул. Выговский с нескрываемым презрением посмотрел на него, смачно плюнул и вышел за дверь. Он еще раз убедился, что правильно поступил, когда несколько дней назад направил гонцов к полковникам, требуя их от имени гетмана явиться к нему.
   Когда на следующее утро, полковники, созванные Выговским, явились к гетману, изумленный генеральный писарь не узнал Хмельницкого. К ним вышел прежний, хорошо знакомый всем Богдан, подтянутый, деловитый и энергичный, правда со слегка осунувшимся лицом и заметными мешками под глазами. Горячо поблагодарив Богуна за то, что тот спас войско и даже часть артиллерии, гетман подчеркнул, что хотя общие потери казаков в сражении под Берестечком и составили около 7000 человек, ничего еще не потеряно. Найдя ласковое слово для каждого полковника, гетман отдал им четкие указания о формированию новых полков и об организации сопротивления войскам коронного гетмана. В тот же день во все концы обширного края устремились гонцы с гетманскими универсалами о всеобщей мобилизации и сборе войска в районе Белой Церкви. Вскоре туда стали стягиваться казацкие подразделения и отдельные казаки, уже было разошедшиеся по домам. Приходили и вчерашние посполитые, требуя записать их в казаки. Отказа никому не было. Уже к началу августа в распоряжении гетмана оказалось около 50 тысяч казаков и он был готов к отражению наступления Николая Потоцкого, неуклонно приближавшегося к Белой Церкви. Не уклонился Хмельницкий и от явки на черную раду на Маслов Став. Давно подмечено, что люди, оправдывая себя, бывают удивительно красноречивы, Хмельницкий же в искусстве витийства не знал себе равных. Благодаря своему красноречию и изворотливости, а также поддержке старшины, рада снова вручила ему гетманскую булаву, еще более укрепив его пошатнувшееся было положение.
   Тем временем войско коронного гетмана продвигалось в направлении Паволочи не так быстро, как он рассчитывал. Слухи о разгроме казацкой армии под Берестечком разошлись по всему краю. Народ понимал, что поражение казаков означает возврат поляков в свои маетности и не хотел этого допустить. Повсеместно на пути поляков вспыхивали крестьянские восстания, отдельные крестьянские отряды нападали на фуражиров и отставших солдат, войско не могло добыть провиант и фураж, начались голод и болезни. В создавшейся обстановке коронный гетман вынужден был разделить свою армию на несколько отрядов, разошедшихся в направлении Паволочи, Таборовки и Белой Церкви.
   Ввиду приближения поляков к Паволочи, казаки отошли к Белой Церкви. Сюда же поспешил со своими бужанами и неутомимый Иван Богун. Он в считанные дни успел собрать десятитысячное войско, подойдя к Белой Церкви, укрепил ее и без того мощные фортификационные сооружения, и отразил попытки разрозненных польских отрядов взять город штурмом. Основные силы коронного гетмана, которые к этому времени встретили ожесточенное сопротивление под Таборовкой и местечком Трилисы, продвинуться дальше не смогли.
   В Паволоче случилось событие, значительно подорвавшее моральный дух поляков. В начале августа от внезапно вспыхнувшей эпидемии черной оспы скоропостижно скончался князь Иеремия Вишневецкий, герой Збаража, участник многих битв и сражений, непримиримый враг казаков. Спустя несколько дней, 13 августа Потоцкий взял штурмом Трилисы, оборону которого возглавил отважный казацкий сотник Александренко, год назад оборонявшийся на Подолии от Калиновского. Все защитники этого городка сопротивлялись до последнего, и даже одна женщина убила косой немецкого полковника Штрауса. Разъяренные оказанным сопротивлением немцы и поляки в отместку уничтожили все живое в окрестных хуторах. Справедливости ради следует отметить, что и местные жители подвергали страшным пыткам и истязаниям захваченных в плен поляков и немцев. Но все же потери в войске Потоцкого оказались столь серьезными ( большей частью из-за болезней), что для продолжения наступления у него не хватило сил.
   Хотя коронный гетман с основными польскими силами не продвинулся дальше Таборовки, к наступавшему с севера Радзивиллу военная фортуна была более благосклонна.
   О том, что со стороны Литвы к Чернигову движется отлично обученная и отмобилизованная армия литовского гетмана Януша Радзивилла,запорожский гетман получил сведения еще в то время, когда он находился в Гончарихе. С целью отражения этих войск Хмельницкий заблаговременно приказал киевскому, нежинскому, переяславскому и черниговскому полковникам организовать оборону своих северных рубежей. Антон Жданович сосредоточил киевский полк в районе Чернобыля, где к нему присоединились несколько подразделений казаков других полков. Черниговский полковник Мартын Небаба разбил свой лагерь на реке Сож. Контролируя переправу на Припяти, Жданович со своими казаками в течении мая-июня сдерживал Радзивилла, не давая ему развить наступление. Все же в конце июня Радзивилл, подтянув свои силы, и, смяв казацкие заслоны, вышел к Чернигову, предприняв штурм города. Оборонявший его полковник Небаба допустил ошибку, преждевременно перейдя в контратаку, в ходе которой погиб. Его казаки, оставшись без своего полковника, дрогнули и обратились в бегство. Древний Чернигов оказался в руках Радзивилла. Одновременно польный литовский гетман Гонсевский нанес удар по казацким формированиям в направлении Овруча. С учетом изменившейся обстановки Ждановичу пришлось отступить к Киеву, где он попытался организовать оборону. Между тем, Гонсевский, развивая успех, разбил отдельные казацкие подразделения, сосредоточенные в направлении Овруча, разгромил на Ирпене полковника Гаркушу, вынудив его отступить, и в начале августа встретился в пятнадцати верстах от Киева с Ждановичем. Вот как описывал этот бой 7 августа 1651 года русский посол Г. Богданов: "Киевский полковник Онтон с казаками, не допуская польских людей до Киева, встретил за 15 верст, и польские люди с казаками учинили бой и бились во весь день. И казаки польских людей побили и до Киева их не допустили...". Однако, несмотря на проявленный героизм, сил для продолжительной обороны Киева у Ждановича не хватало. Да и город, в котором отсутствовал укрепленный замок, был для обороны мало пригоден. Тот же Богданов отмечал: "В Киеве города и крепостей никаких нет и в осаде сидеть от воинских людей негде". Киевский митрополит Сильвестр Косов понимал это, поэтому во избежание напрасного кровопролития и бессмысленного разрушения Киева советовал Ждановичу оставить город без боя. Такого же мнения был и печерский архимандрит Иосиф Тризна. Однако у Антона Никитича был прямой приказ гетмана оборонять столицу Древней Руси и поэтому он оказался перед нелегким выбором, как поступить. Зная крутой нрав гетмана, к тому же совсем недавно разгромленного под Берестечком, нужно было быть очень мужественным человеком, чтобы поступить наперекор его приказу. Но и для обороны Киева у полковника не было достаточных сил. В конце концов, по договоренности с корсунским полковником Мозырой, Жданович, рассчитывая в случае чего и на поддержку митрополита, решил оставить город с тем, чтобы затем попытаться отбить его, напав на радзивилловское войско прямо в Киеве. Взяв с собой все, что возможно и захватив многих мещан, не желавших оставаться в городе, казаки спустились на байдарах вниз по Днепру. 25 июля 1651 года войска Радзивилла вступили в древнерусскую столицу. Захватчики расположились в районе Софиевского собора, а сам князь занял резиденцию митрополита. Уберечь город от разграбления не удалось, так как литовские солдаты тащили все, что плохо лежало, не останавливаясь перед прямым разбоем. В городе начались пожары, сгорело несколько сотен каменных зданий и пять деревянных церквей. Богдан Хмельницкий, узнав о том, что Жданович сдал Киев, впал в ярость, грозил ему военным судом. Когда Жданович, оправдывая сдачу города, сослался на Косова, гетман написал гневное письмо митрополиту, упрекая его в том, что он вмешался не в свое дело: "ему, митрополиту, смерти боятися не годитца, хотя за православную християнскую веру и постражет, и он от господа бога венец воспримет".
   Но, в конечном итоге, гнев гетмана угас и он поддержал план Ждановича по освобождению Киева, выделив в его распоряжение дополнительные силы- белоцерковский и уманский полк, а также подразделение татар-волонтеров. План Ждановича строился на точном расчете времени и согласованности действий всех формирований, привлекавшихся для освобождения Киева. Предусматривалось, что мещане подожгут несколько городских домов для создания паники и отвлечения литовцев на тушение пожаров. В это время казаки корсунского полка должны были подплыть по Днепру и уничтожить литовскую флотилию, подав факелами сигнал Ждановичу. Полковник Гаркуша должен был нанести удар с юго-западного направления, а шеститысячный корпус Ждановича, скрытно поднявшись на челнах по р.Лыбедь, атаковать основные силы радзивилловцев. В принципе, для осуществления этого плана было достаточно сил и средств, однако он провалился в основном по вине Мозыры, который, не уничтожив литовские суда, преждевременно подал факелами сигнал Ждановичу. Бдительная литовская стража заметила это и эффект неожиданности был утрачен. Бой с Гаркушей и Мозырой завязался, когда казаки еще только подходили к городу, но им все же удалось отбросить литовцев к Золотым воротам. Здесь в битву должны были включиться татары, но они не форсировали Лыбедь и не пришли на помощь казакам, а флотилия Ждановича была атакована литовскими байдарами еще на Днепре и он вынужден был отступить, ругая Лукьяна Мозыру на чем свет стоит.
   Тем не менее, оставаться дальше в наполовину сгоревшем Киеве, где не было условий для ведения нормальной обороны, Радзивилл в преддверии осени не решился, а вылазки литовского войска из города пресекались обложившими его со всех сторон казаками. Узнав о приближении основных сил польского войска к Василькову (местечко в 30 км от Киева), литовский гетман 3 сентября оставил Киев и соединился с поляками.
   Тем самым основные казацкие силы подвергались угрозе с двух направлений.
   Положение сложилось критическое и Хмельницкий, вынужден был предложить заключить мир. Потоцкий, люто ненавидевший казаков, со своей стороны понимал, что ему противостоит не только Войско Запорожское, но и весь южнорусский народ, который способен вести борьбу не на жизнь, а на смерть. Он мог бы дать сражение Хмельницкому и даже вдвоем с Радзивиллом одержать победу. Но какой ценой? Останутся ли у него после этой победы войска, способные контролировать весь южнорусский край, если уже сейчас у поляков остро ощущается нехватка продовольствия, фуража, а болезни выкосили несколько тысяч солдат?
   С другой стороны и Радзивилл, выполнив свою задачу, не имел особого желания зимовать на разоренной Украйне, до которой литовцам, в общем, дела было мало.
   С учетом всех этих соображений, поляки вступили в переговоры с Хмельницким, для чего в Белую Церковь, где разместилась ставка запорожского гетмана, была направлена комиссия во главе с Адамом Киселем.
  
  
   Белоцерковский мир.
   Богдан также оказался в незавидном положении. Узнав о том, что речь идет о сокращении казацкого реестра и сужении территории Войска Запорожского, в народе началось возмущение. Когда комиссия Киселя прибыла к белоцерковскому замку, толпа окружила комиссаров и едва не расправилась с ними. Хмельницкий лично увещевал собравшихся и даже нескольких, особо буйных, убил ударами булавы.
   В конечном итоге, страсти понемногу улеглись, переговоры начались. Протекали они довольно вяло, в основном из-за того, что Хмельницкий выдвигал то одно, то другое условие. Сам он в то же время тайно организовывал нападения на польские войска, оправдываясь тем, что это происходит без его ведома. Одновременно гетман поддерживал постоянную связь с Москвой, настаивая на немедленной помощи. Переговоры продолжались с конца августа и их близкое завершение не предвиделось, но в начале сентября, как в польском, так и в казацком войске, разразилось моровое поветрие. Стороны вынуждены были ускорить заключение мира, который был подписан 16 сентября 1651 года и получил название Белоцерковского. Согласно его условий, казацкий реестр сокращался до 20 000, а из трех воеводств у Хмельницкого оставалось только одно - Киевское. Владельцы поместий возвращались к ним повсеместно, а иудеи могли жить, где хотели. Понизился статус самого Хмельницкого- теперь он ставился в подчинение не самому королю, а коронному гетману. Правда, Чигирин, по-прежнему, оставался в ранге гетманской ставки. По условиям договора Хмельницкий был обязан отказаться в дальнейшем от помощи татар и впредь ему было запрещено вступать в любые переговоры с иностранными государствами.
   После заключения мира литовское войско отошло в Черниговское воеводство. Потоцкий также направил часть своих сил на левый берег Днепра, чтобы прекратить повальное бегство народных масс в Московское государство. Со своей стороны и Хмельницкий вынужден был издать универсал с запретом крестьянам оставлять панские поместья и требовавший от всех, не вошедших в новый реестр, подчиняться своим господам.
   Белоцерковский мир стал огромным шагом назад, фактически перечеркнув все достигнутое восставшими за четыре года и восстановив положение дел в Южной Руси по состоянию до 1648 года. Даже та относительная автономия, которая была предоставлена части территорий Малой Руси, теперь у них отнималась. Естественно, он не мог устраивать самого Хмельницкого, привыкшего к статусу независимого государя, а также и казацкую старшину, уже ощущавшую себя новой малороссийской шляхтой. Недовольны были и простые реестровики превращением их фактически в городовых казаков. Сокращение реестра вызвало возмущение тех, кто в него не попадал и не желал мириться с таким положением дел. Но, конечно, наиболее сильное недовольство условия Белоцерковского мира вызывали у широких народных масс, вновь оказавшихся в положении рабов. Народ, за четыре года вкусивший пьянящий воздух свободы, не желал мириться с возвращением в услужение к панам.
   Хмельницкий, понимая, что народные массы не примут без сопротивления своих прежних господ, поэтому 22 октября писал Потоцкому, чтобы тот запретил коронным войскам зимовать в Брацлавском воеводстве " пока мы не успокоим чернь...и, чтобы не слишком надоедать простому народу.."
   Однако, напрасно запорожский гетман возлагал надежды на благоразумие панов. Уже в декабре того же года польный гетман Калиновский вынужден был разослать универсал с обращением к шляхте, возвращающейся в киевское воеводство, в котором излагались начавшиеся, в нарушение условий мирного договора, факты притеснения казаков.
   С наступлением весны 1652 года всеобщее недовольство, зревшее по всему казацкому краю, вылилось в открытые выступления против поляков, а заодно и против Хмельницкого. Когда в Корсунь по приказанию гетмана прибыл полковник Громыко, чтобы привести численность Корсунского полка в соответствие с новым реестром, казаки взбунтовались и убили его за то, что Хмельницкий и старшина заключили Белоцерковский мир на невыгодных условиях. За этот бунт Хмельницкий приказал казнить избранного ими корсунским полковником Лукьяна Мозыру, но тот вышел из его подчинения и стал формировать на Левобережье свое ополчение. Русский шляхтич Хмелецкий, старинный приятель Хмельницкого, перешедший на его сторону еще под Желтыми Водами, последовал примеру Мозыры на правом берегу и призывал выступить как против поляков, так и против Хмельницкого. По Бугу и Днестру местные жители формировали повстанческие отряды и нападали на поляков. Наказной черниговский полковник Матвей Гладкий ( на миргородском полку его заменил Григорий Лесницкий), узнав о готовящемся в Миргороде восстании горожан, поддержал его, и на праздник Пасхи все поляки, расквартированные в городе, были перебиты. Гладкий, бывший одно время наказным гетманом под Берестечком, вновь провозгласил себя им и стал рассылать универсалы от своего имени, поднимая народ на борьбу с поляками. Так же, как в Миргороде местные жители поступили с литовцами, остановившимися на зимние квартиры около Мглина и Стародуба. В Лубнах народ собрался на сходку, отказался подчиняться Хмельницкому и избрал себе гетмана Бугая. Разброд в Запорожском Войске вызывал новые народные волнения. Двадцать тысяч казаков, исключенных из реестра, не хотели с этим мириться и готовы были отстаивать свои права с оружием в руках.
   Положение самого Хмельницкого с каждым днем становилось все более шатким. В безопасности он не чувствовал себя даже в Чигирине, своей резиденции. Иначе, как изменником, в народе его не называли, в его адрес высказывались прямые угрозы. В этой ситуации он вынужден был опять, как и после Зборова, превысить реестр, включая в него всех желающих. Оправдываясь за это перед Калиновским, Хмельницкий писал, что поступил так в интересах самих поляков, иначе начнется бунт. В ответ на упреки польного гетмана, что повсеместно нарушаются пункты Белоцерковского мира он ответил словами Тита Ливия: " мир надежен там, где его условия приняты добровольно, а там , где предпочитают иметь рабов, там трудно рассчитывать на верность".
   Все же свои меры Хмельницкий не замедлил принять, так как малейшее посягательство на свою власть не прощал никому Верные ему казацкие полки подавили мятеж Мозыры, Хмелецкого и Гладкого. Все три предводителя были схвачены. По требованию короля Хмельницкий подписал им смертный приговор и они были обезглавлены. Помимо руководителей были казнены и другие активные участники мятежей, что не прибавило авторитета гетману у широких слоев населения.
   Не известно как сложились бы дальнейшие отношения гетмана с народными массами, но изменившаяся летом 1652 года военно-политическая обстановка вновь их сблизила, восстановив утраченное было Хмельницким народное доверие.
   Переговоры с молдавским господарем Василием Лупулом о женитьбе Тимофея Хмельницкого на его дочери велись еще с 1649 года. На следующий год после совместного молдавского похода казаков и татар Лупул вынужден был подтвердить свое обещание, но, ссылаясь на юный возраст невесты, попросил отложить свадьбу. В начале 1652 года гетман, который как никогда нуждался в союзниках, напомнил Лупулу его обещание. Скрепя сердце, молдавский господар подтвердил свое согласие на этот брак, но выдавать дочку замуж за Тимофея по-прежнему желания не имел. Гетман, который вообще мало кому доверял, к Лупулу относился с большой настороженностью и решил на всякий случай принять свои меры на случай какой-нибудь неожиданности.
   Несмотря на то, что после битвы под Берестечком отношения между Ислам- Гиреем и Хмельницким разладились, все же окончательно они не рассорились. Конфликтовать с могущественным крымским ханом после Белоцерковского мира было не в интересах гетмана, а Ислам- Гирей со своей стороны не оставлял надежду создать на своих границах казацкое государство, которое стало бы союзником Крыма против Речи Посполитой и Москвы. Поэтому обоим было не сложно договориться о новых совместных действиях, тем более, что гетман обещал хану большой ясырь.
   Переговоры гетмана с ханом велись в строгой тайне, о них знали не многие, даже в их ближайшем окружении. Наконец, когда степь покрылась молодой травой, Хмельницкий стал готовиться к походу в Молдавию. Из Чигирина понеслись гонцы, одни в Яссы, предупредить Лупула, что в конце мая Тимофей выступит к нему в Яссы с шеститысячным отрядом казаков, а другие - к польному гетману Калиновскому, стоявшему в то время на Брацлавщине. Хмельницкий в письме к Калиновскому, сообщал, что сын движется в Молдавию только с единственной целью жениться, и просил не оказывать ему препятствий во избежание возможного вооруженного конфликта. Шеститысячный казацкий отряд находится при Тимофее лишь в качестве почетной охраны.
   Едва получив письмо Хмельницкого о том, что Тимофей выступает к Яссам, Лупул немедленно сообщил об этом польному гетману, уведомив того, что, таким образом, вынужден отказать ему выдать дочь за гетманского сына Самуила, коронного обозного.
   Калиновский, имевший свои виды на родство с молдавским господарем, в бешенстве разорвал оба письма и долго бегал по кабинету, выражаясь отборной бранью в адрес Хмельницкого, всех казаков и самого Лупула. Наконец, он взял себя в руки, достал портулан с картой Приднепровья и стал ее внимательно изучать. Спустя некоторое время польный гетман удовлетворенно хмыкнул и, ткнув пальцем в месте на карте, где была обозначена гора Батог на правом берегу Буга, несколько ниже Ладыжина, произнес вслух со зловещей улыбкой на лице :
   -Мимо они никак не пройдут. Тут мы и встретим этих сватов.
   Битва при Батоге.
  
   Молодой гетманыч строго следовал указаниям отца. Казаки ехали не торопясь, большую часть времени шагом, лишь иногда переходя на рысь. В Приднепровье конец мая обычно бывает жарким, поэтому старались передвигаться в вечернее и ночное время, когда жара спадала, а днем останавливались на отдых где-нибудь в густой зеленой дубраве. Особых мер предосторожности не принимали, ограничиваясь отправлением вперед по ходу движения и в стороны конных разъездов.
   Тимофей с удивлением, смешанным с горечью, разглядывал места, через которые он два года назад возвращался из Крыма к Пилявцам, и не узнавал их. Некогда обильные села словно вымерли, а от многих хуторов в изобилии разбросанных прежде по степи, остались лишь пожарища, которые даже воронье облетало стороной. До начала казацких войн здесь повсюду колосились хлеба, зеленели нивы, на которых трудились хлеборобы, сейчас же до самого горизонта простиралось безлюдное пространство, покрытое густой молодой травой, да и то изрядно вытоптанное сотнями тысяч конских копыт там, где по нему в прошлые годы, сменяя друг друга, проходили казаки, поляки и татары. Население края бежало из этих мест от войн и татарских набегов, люди бросали нажитые места и уходили на левый берег Днепра, где, как грибы, вырастали на новой Слободской Украине целые города: Ахтырка, Сумы, Харьков. Царское правительство предоставляло возможность беглым крестьянам с Правобережья селиться в этих необжитых территориях на льготных условиях. Правда, после Белоцерковского мира поляки стали принимать меры по недопущению бегства крестьян в Слободскую Украину, принуждая Хмельницкого помогать им в этом, но меры эти особого успеха не имели.
   Через неделю похода Умань осталась позади справа и, не дойдя до Буга с десяток верст, молодой гетманыч приказал остановиться на отдых. Возов и артиллерии у казаков не было, поэтому они не могли оборудовать табор и ограничились тем, что, разметив местность, выкопали ров и насыпали валы. Для патрулирования левого берега Буга, где имелся брод, по которому обычно путники переправлялись через реку, Тимофей выслал усиленные разъезды. Время шло, но ничего подозрительного замечено там не было.
   Спустя два дня, когда казаки уже отдохнули и были готовы к продолжению похода, в их тылу появилось облако пыли, выглядевшее в ослепительных солнечных лучах темной грозовой тучей. Облако разрасталось, постепенно занимая весь гарнизон, ширилось по степи, клубилось. поднимаясь к небосводу и грозило закрыть собой солнце. Спустя некоторое время можно было уже различить движущуюся плотную массу всадников, и услышать пронзительный звук дудок и глухой рокот цимбал. К казацкому лагерю приближался с юга татарский чамбул, впереди которого ехали на буланом аргамаке запорожский гетман, а рядом с ним на гнедом бахмате Карачи-мурза. Почти одновременно со стороны Умани сюда же подошли казацкие полки Богуна,Дорошенко,Новсача,Глуха и других полковников.
   Запорожский гетман действительно оказался прав в своей предусмотрительности. Узнав через своих людей в Чигирине о выступлении в Молдавию шеститысячного отряда казаков во главе с Тимофеем Хмельницким, польный гетман коронный заблаговременно вышел со своим двадцатитысячным войском ему навстречу. Помимо собственных панцирных и казацких хоругвей польного гетмана, оно было усилено десятитысячным отрядом немецкой пехоты, ветеранами многих битв. В пяти верстах от Буга в районе урочища Батог под горой с одноименным названием Калиновский разбил свой лагерь, преградив дорогу казацкому отряду. Он был абсолютно уверен в своем более, чем трехкратном превосходстве над молодым Хмельниченко, поэтому допустил несколько ошибок, непростительных для столь опытного военачальника.
   Прежде всего, польский лагерь был разбит на открытом ровном пространстве ( в районе современного с.Четвертиновка Тростянецкого района Винницкой области) без использовании рельефа местности в целях обороны, хотя целесообразнее было бы иметь гору Батог в своем тылу. Мало того, польский лагерь оказался растянутым по фронту более чем на целую милю. Конечно, польный гетман исходил из недооценки численности отряда Тимофея, полагая, что даже при самом неудачном исходе сражения уж от шести тысяч казаков он сможет защитить свой лагерь в любом случае. Полагаясь на свое численное преимущество, Калиновский даже не стал проводить глубокую разведку местности и не знал, что на самом деле Буг перешло сорокапятитысячное казацко-татарское войско, а не один лишь малочисленный отряд Тимофея.
   Поэтому, когда на рассвете 1 июня небольшой татарский отряд, вынырнув, словно из-под земли в клубах густого тумана, с криками "Алла!" обрушился на польский лагерь, выпуская тысячи стрел, для польного гетмана его появление оказалось неприятной неожиданностью. Все же он посчитал, что это лишь один из отрядов татар-волонтеров, которых было немало в войсках запорожского гетманаи свыслал против них несколько конных хоругвей под командованием полковника Чарнецкого, освободившегося к тому времени из плена. татары бросились врассыпную, поляки стали гоняться за ними по полю и в это время вдруг из тумана, словно огромная черная туча саранчи, вынырнуло все двадцатитысячное войско Карачи-мурзы. Появление такого колоссального количества татарской конницы, о которой он не имел никаких сведений, заставило польного гетмана немедленно заняться организацией обороной лагеря.
   Панцирные и казацкие хоругви польного гетмана в мгновение ока из охотников превратились в жертв и, пустив коней в карьер, устремились к спасительному лагерю. Но уйти от конного татарина не так просто, поэтому часть убегающих поляков погибла от метко выпущенных стрел, а других просто захлестнули волосяные татарские арканы. Несмотря на значительные потери в их рядах, польским кавалеристам все же удалось доскакать к валам, и уже под зашитой изрыгающих шквал огня и картечи орудий укрыться в своем лагере. Искусный в военном деле Карачи-мурза немедленно отвел своих татар на безопасное расстояние от валов, однако окружил польский лагерь со всех сторон плотным кольцом конницы. Вот когда Калиновскому пришлось пожалеть о том, что у него такой растянутый лагерь, так как эффективную его оборону на всех направлениях организовать было невозможно, а сузить не хватало времени.
   Ситуация стала критической, когда на следующий день, 2 июня, сюда подтянулось и все казацкое войско. Сам гетман осталяс на той стороне Буга,не участвуя в сражении. но зато Богун, Дорошенко, Носач, Глух и другие полковники, окружив польский лагерь со всех сторон, пошли на штурм. Двадцатипятитысячный казацкий корпус состоял из опытных, закаленных в сражениях воинов, прошедших Желтые Воды, Корсунь, Збараж и Берестечко. Это были ратные мастера, профессионалы боя, та самая запорожская пехота, которая, создавалась в огне сражений и теперь с успехом могла противостоять даже коронным панцирным хоругвям. Спустя несколько минут казаки уже оказались на валах и ворвались в лагерь. Немецкие наемники, выстроенные в каре, героически сопротивлялись, отражая атаки копьями и ружейным огнем, но в это время обозная челядь из числа русского населения, подожгла сено и солому, заготовленные для коней. В лагере поднялась паника, чем воспользовались казаки, усилив натиск на немецкую пехоту.
   Видя, что сломить сопротивление наемников не удается, Богун приказал установить на валах артиллерию. Шквал ядер и картечи обрушился на немцев, выкашивая их ряды, как траву на лугу. Когда те под натиском превосходящего их числом противника и орудийного огня стали отходить, Карачи -мурза на помощь казакам бросил татар, которые, ворвавшись в лагерь, создали еще большую панику среди поляков. Началась резня.
   Часть жолнеров стала кричать о необходимости выдать Калиновского и сберечь тем самым свои жизни. В лагере едва не возник бунт, но в это время собственные кавалерийские хоругви польного гетмана во главе с Самуилом Калиновским попытались прорваться через плотную массу окруживших их татар и казаков и вырваться в поле, однако этот маневр им не удался. Встреченные артиллерийским огнем и натиском пехотинцеа, а также казацкой конницей, которую Богун держал в резерве, а сейчас бросил в бой, они почти все были уничтожены.
   Дольше всех сопротивлялся сам Калиновский, собрав вокруг себя пехотные хоругви, но вскоре под натиском казаков и татар был выбит с занимаемой им позиции и погиб. Узнав о гибели своего предводителя, оставшиеся в живых поляки побросали оружие, но казаки и татары никого из них не оставили в живых. От всего польского войска чудом уцелели лишь горстка поляков, в том числе и Стефан Чарнецкий, который получив ранение, сумел спрятаться в копне сена и дождаться ухода своих заклятых врагов.
   Так в двухдневном бою двадцатитысячное войско польного гетмана коронного воеводы черниговского Марциана Калиновского было практически полностью уничтожено. С его гибелью на территории Брацлавщины вооруженных сил Речи Посполитой не осталось. Расценив действия польного гетмана, как объявление войны, Хмельницкий направил королю письмо с извещением о том, что Белоцерковский мирный договор с этого момента прекратил свое действие. Запорожский гетман, высказывая в письме королю свое, якобы неодобрительное отношение к сражению при Батоге, в то же время всю вину в происшедшем возлагал на Калиновского и просил простить казаков за то, что " они, люди веселые, далеко простерли свою дерзость". Эта фраза была воспринята в Варшаве, как насмешка, но польское правительство принять каких-либо действенных мер против казаков в это время не могло из-за отсутствия в своем распоряжении вооруженных сил. Между тем, поражение коронных войск под Батогом послужило сигналом к изгнанию остававшихся в населенных пунктах Киевщины и Подолии немногочисленных польских отрядов. В результате, к лету 1652 года после занятия казаками Каменца, де-факто восстановилась казацкая территория в границах Зборовского мирного договора.
   Казацкие полки после Батогской битвы возвратились в места дислокации, а отряд Тимофея с татарами продолжил путь в Молдавию. По просьбе напуганного Лупула, Тимофей оставил свое и татарское войско на границе, а сам прибыл в Яссы, где и обручился с будущей женой. Немного позднее, в августе сыграли и свадьбу.
   Из-за отсутствия у поляков войск, до конца года военные действия не возобновлялись, однако король собрал сейм, который постановил объявить созыв посполитого рушения в количестве 50 000 человек. Возглавивший на сейме казацкую делегацию Петр Дорошенко твердо заявил, что лично запорожский гетман вооруженный конфликт с польным гетманом не планировал и о засаде, устроенной Калиновским, ничего не знал.
   -Жениться никому не запрещается, - с легкой иронией говорил он депутатам,- Лупул является союзником Речи Посполитой, поэтому сватовство Тимофея Хмельницкого к его дочери ничем не могло угрожать интересам Короны. Мало того, запорожский гетман своим письмом заблаговременно предупредил его милость польного гетмана о цели предстоящего похода сына в Молдавию..
   Конечно, аргументы Дорошенко, как и письмо самого Хмельницкого королю, никого из депутатов сейма не убедили. Большинство из них были искушенными воинами и для них не составляло тайны, что Хмельницкий просто переиграл Калиновского, готовившего его сыну западню.
   Победа под Батогом не только положила конец унизительному Белоцерковскому миру, но и стала убедительным свидетельством возросшего профессионализма казацкого войска. Конечно, и в этот раз казаки добились победы при поддержке татар, но в отличие от сражений под Желтыми Водами, Корсунем или Пилявцами участие татар не являлось определяющим фактором. В предыдущих сражениях именно татарам отводилась основная ударная роль, именно их грозной силы страшились поляки. В битве при Батоге, татарская орда,хотя и сыграла ключевую роль,но все же главными действующими лицами в ней оказались казаки, в первую очередь запорожская пехота
   Второй вывод, который логично вытекал из первого, заключался в том, что впредь участие народных масс в ведении военных действий, к чему ранее постоянно прибегал запорожский гетман, утратило необходимость. В самом деле, именно необученная военному делу, плохо вооруженная, трудно управляемая и недисциплинированная крестьянская масса, безуспешно штурмовала Збараж и стала основной причиной разгрома казаков под Берестечком. Победа под Батогом показала, что в дальнейшем целесообразнее формировать регулярные казацкие полки и заниматься их обучением, чем привлекать для военных походов вчерашних гречкосеев.
   Батогское сражение также стало ярким свидетельством возросшего полководческого искусства казацких полковников, доказавших свою способность побеждать равные им по силе польские войска, что раньше удавалось лишь очень немногим из них.
   Возросшая сила и мощь Войска Запорожского, профессионализм и военное искусство казацких командиров не могло укрыться и от польских военачальников. Королю и его окружению стало ясно. что стратегическая инициатива, по крайней мере, на ближайший период перешла к Хмельницкому.
   Тем не менее, гибель двадцатитысячного войска во главе с польным гетманом не могла остаться без реагирования. Не имея сил начинать новую войну, нужно было, хотя бы, сохранить хорошую мину при плохой игре.
   Под давлением своего окружения король направил в Чигирин комиссию во главе с Адамом Киселем с требованием, чтобы гетман до окончания разбирательства причин батогского дела выдал Тимофея в заложники и разорвал союз с крымским ханом. Оскорбленный этим требованием Хмельницкий, пригрозил комиссарам, что если бы не знал их давно и не приятельствовал со многими из них, то лично расправился бы с ними. Немного успокоившись, он сказал, что с татарами сейчас расторгнуть союз не может, что касается выдачи в заложники Тимофея, то тот только женился и не гоже его отвлекать от молодой жены, а Юрий еще мал летами. Затем гетман заявил, что сейчас не время для комиссий, а, прежде всего, необходимо, чтобы король подтвердил условия Зборовского мира.
   Провожая комиссаров, гетман, прощаясь, добавил:
   -Разве вы не видите моего расположения к Польше? Ведь сейчас, поразивши вас при Батоге, я ничего не делаю, но, пославши многие полки казацкие и татарские, мог бы вас за самый Рим загнать!
   На эти слова было трудно что-либо возразить, и комиссары отбыли, как обычно, без видимых результатов.
   Произнося свои угрозы о том, что он мог бы, при желании, сокрушить Польшу, Хмельницкий ничуть не преувеличивал. Действительно, не имея войск, а главное денег для ведения боевых действий, разоренная войной, пожарами, моровой язвой, голодом и наводнениями Республика в то время не могла бы долго противостоять объединенной силе татар и казаков. Остается лишь удивляться, почему запорожский гетман не воспользовался сложившейся ситуацией и не двинулся победным маршем прямо на Варшаву.
   Резкое изменение военно-политической ситуации после битвы при Батоге воскресило угасшие было надежды и планы Хмельницкого по созданию на освободившихся казацких территориях удельного княжества в рамках Зборовского трактата. В их осуществлении он мог рассчитывать на твердую поддержку Ислам- Гирея, который сам давно вынашивал идею создания на своих границах союзного казацкого государства, но этого было явно недостаточно. Султану вряд ли понравилось бы такое тесное сближение казаков с татарами, а у Москвы, вероятно, возникли бы обоснованные опасения за безопасность своих южных границ. Тем более, такое резкое изменение позиции гетмана, который на протяжении последних трех лет настаивал на том, чтобы царь взял его под свою руку, не могло не насторожить Боярскую Думу.Поэтому Хмельницкий направил посольство в Москву во главе с генеральным судьей Зарудным с уверениями в том, что желает перейти под царскую руку, но реальных условий такого вхождения не оговорил.В результате переговоры пришлось отлдожить, но время было выиграно для того, чтобы не принимать на себя каких-то окончательных обязательств. Собственно, дипломатия Хмельницкого в отношениях с Москвой в том и заключалась, чтобы пользоваться поддержкой царского правительства, не давая со своей стороны каких-либо обязательств. Царь Алексей Михайлович понимал, что гетман хитрит и отвечал тем же.
   Четвертый год войны.
   Дипломатия- дипломатией, но подготовку к новой военной кампании запорожский гетман начал вскоре после битвы при Батоге. Реорганизовывались и пополнялись уже существующие полки, формировались новые, в реестр записывали всех, кто хотел вступить в казацкое войско. Только вот желающих становилось все меньше, так как население Украйны катастрофически сокращалось. В прежние годы костяком казацкой армии являлись крестьяне, к которым присоединялись и жители городов. Но после сокращения реестра многие из тех, кто в него не вошли, удалились на Запорожье или в Слободскую Украйну. Из-за оттока людей у Хмельницкого возникли даже трения с Сечью, так как пополнять казацкие полки становилось все сложнее. Мещане, проживавшие в крупных городах, где действовало магдебургское право, также не имели особого желания оказачиваться и попадать под власть полковников.
   Но с людскими ресурсами еще куда ни шло, хуже обстояло с финансами. Из разоренных войной территорий не откуда было брать денег, налоги и акцизы не покрывали военных расходов. На Левобережье, меньше затронутом войной, положение было несколько лучшее, но в Приднепровье обезлюдели не только целые села, но и местечки.
   Чтобы хоть как-то улучшить положение дел, было решено после зачисления в реестр, отпускать казаков по домам, чтобы они хоть как-то занимались хозяйством. Некоторые, как в довоенное время, возвратились к бортничеству, рыболовству и другим отхожим промыслам. С теми, кто не имел опыта обращения с оружием, проводилась кратковременная подготовка и они тоже отпускались домой.
   К концу года в гетманской ставке из надежных источников стало известно, что король усиленно готовится к войне, но Хмельницкий и его кружение полагали, что военная кампания начнется не ранее лета 1653 года. Поэтому на зимний период времени в полках и казацких гарнизонах в приграничной зоне оставалось минимальное количество людей, а остальных распустили по домам. С одной стороны, такое решение вызывалось необходимостью экономить финансы, с другой объяснялось недооценкой военно-экономического потенциала Речи Посполитой.
   После гибели в сражении под Батогом Самуила Калиновского, король назначил великим коронным обозным чудом уцелевшего тогда Стефана Чарнецкого. Этот видный в дальнейшем военный деятель Речи Посполитой, имя которого упоминалось даже в государственном гимне, ставший под конец жизни польным гетманом коронным, всю свою жизнь посвятил военному ремеслу. Новоиспеченный коронный обозный не отличался знатностью рода и богатством. Его родовое поместье Чарнец находилось на юге Польши и не приносило его владельцам таких баснословных доходов, как имения Вишневецких или Конецпольских на Украйне. Едва выйдя из подросткового возраста, Чарнецкий был зачислен в кавалерийский корпус и в 18 лет стал офицером. Спустя три года, считаясь уже опытным воином, он принимал участие в Хотинской битве 1621 года. Несколько лет спустя он поступил в войско коронного гетмана Конецпольского и на протяжении последующих десяти лет приобретал боевой опыт в походах против татар, в войне со шведами и, наконец, в обороне Смоленска в войске вновь избранного короля Владислава IV. Позднее он был в числе тех военачальников, что в 1637 году одержали победу над Павлюком в Кумейковском сражении, а затем в 1644 году под знаменами Конецпольского разгромили татар Тугай-бея под Ахматовом.
   За годы военной службы Чарнецкий приобрел огромный боевой опыт, превосходно освоил все татарские и казацкие хитрости, привык к победам, но испытал и горечь поражения, оказавшись в мае 1647 года в плену у Хмельницкого после битвы под Желтыми Водами. Пробыв два года в Крыму у татар, которым его отдал запорожский гетман, Чарнецкий был выкуплен за большую сумму денег и возвратился на Родину. В битве под Берестечком он являлся поручиком собственной панцирной хоругви Потоцкого, а после его смерти перешел к Калиновскому. Несмотря на то, что ему исполнилось пятьдесят три года, больших чинов он не достиг и должность коронного обозного стала первой по-настоящему значимой в его послужном списке. Едва избежав смерти в битве при Батоге, спрятавшись в стоге сена, Чарнецкий, наблюдая расправу над несколькими тысячами поляков, отданных казаками крымским татарам, дал себе клятву впредь не оставлять в живых ни одного русина.
   Именно новому коронному обозному и полковнику собственной панцирной хоругви Себастьяну Маховскому король и поручил командовать пятнадцатитысячным корпусом, который в первых числах марта внезапно перешел Буг и вторгся в Брацлавщину. Учитывая опыт Калиновского, потерявшего свои хоругви при неудачной осаде Винницы, тем более, что там и сейчас находился Богун со своим полком, Чарнецкий форсированным маршем обошел город с севера и внезапным ударом захватил Погребище.
   Предав это местечко, где не было замка, огню, корпус коронного обозного повернул на юг и, продвигаясь в направлении Монастырища, последовательно стер с лица земли Липовец, Прилуки, Ильинцы.
   Однако, как ни скоро передвигались хоругви Чарнецкого, винницкий полковник Богун оказался быстрее. Едва узнав о захвате Погребища, знаменитый уже к тому времени своими военными подвигами полковник, разгадал замысел коронного обозного и, совершив скорый марш, спешно занял Монастырище с четырьмя тысячами конницы.
   Это местечко возникло на бывшей территории несколькими монастырей, один из которых был каменным, а остальные деревянными. После пожара деревянные постройки сгорели, но развалины каменного монастыря сохранились. Поселившиеся здесь люди назвали местечко Монастырище, от слов "монастырь" и "пожарище". Со временем его укрепили валами и рвами, превратив в укрепленный город. На месте развалин каменного монастыря был создан замок.
   Богун с присущей ему энергией и энтузиазмом приступил к организации обороны города, углубив рвы, насыпав валы, оборудовав палисады.
   20 марта утром войско Чарнецкого подошло к Монастырищу, с ходу начав штурм города. Однако его четырехтысячный гарнизон упорно сопротивлялся. Трижды в этот день поляки шли на штурм и, потеряв примерно 600 человек, вынуждены были с наступлением темноты, отступить. Опасаясь, что следующего штурма город не выдержит и, не желая напрасно терять своих людей, Богун с небольшой группой казаков укрылся в замке, а остальным приказал уйти из города и ожидать его в условленном месте неподалеку от Монастырища. 21 марта поляки захватили и подожгли город, но замок, где оборонялся винницкий полковник. взять не смогли. Раненый в плечо Богун под покровом ночи сумел уйти из замка и соединился со своим полком. Чарнецкий, полагая, что гарнизон Монастырища уничтожен, особых мер предосторожности не принял, за что и поплатился. На рассвете утратившие бдительность поляки были атакованы четырехтысячным конным полком Богуна и обратились в бегство, оставив в сожженном городе всю захваченную добычу. Хотя корпус Чарнецкого и понес серьезные потери, но разгромить его полностью Богуну все же не удалось. Тем не менее, наступательный порыв поляков был утрачен, непосредственная угроза захвата Брацлава и Винницы ликвидирована, а коронный обозный с остатками своего корпуса вынужден был отойти в Малую Польшу.
   Как ни велико было значение победы Богуна над Чарнецким, все же это был лишь частный случай рано начавшейся военной кампании того года. Основные события предполагались в будущем, когда сойдут снега, прекратятся холода и на полях зазеленеет первая молодая трава. Ппо опыту прежних лет Хмельницкий знал, что раньше июня королю вряд ли удастся собрать посполитое рушение и лишь после этого начнется решающая битва. Поэтому он и сам не торопился выступать в поход, полагая, что в его распоряжении остается еще несколько месяцев мирной жизни. Но волею обстоятельств в планы гетмана были внесены неожиданные коррективы, с которыми он не мог не считаться.Именно в это время поступило известие о том, что в Молдавии господаря Василия Лупула пытаются отстранить от власти.
   О том, что валашский господарь Матвей Бассараб давно враждует с его сватом, гетману было хорошо известно. Но в военные конфликты они не вступали с 1639 года после неудачного похода Лупула в Валахию и, вроде бы, ничто не предвещало новой войны. Почему на стороне Бассараба выступил Ракочи, было тем более непонятно, что у самого Богдана с семиградским князем складывались превосходные отношения.
   Ситуация прояснилась после прибытия в Чигирин самого Лупула.
   -Этот проклятый ублюдок,- стал рассказывать господарь о своих злоключениях,- давно плел интриги против меня. Но до поры сторонников у него почти не было...
   То, о чем рассказывал Лупул частично было Богдану знакомо. О том, что самый влиятельный молдавский боярин воевода Георгий Стефан находится в оппозиции к Лупулу, ему было известно давно. Сам молдавский господарь на это внимания не обращал, поскольку серьезной угрозы его власти Стефан не представлял. Однако после того, как Лупул породнился с Хмельницким, ситуация изменилась. Многие бояре, державшиеся пропольской ориентации, оказались этим недовольными и примкнули к оппозиции. Заговорщики- бояре направили в Стамбул послов с просьбой, чтобы "...султан не давал престола Василию Лупу, а утвердил Стефана, за которого стоит страна", одновременно обратившись за поддержкой к трансильванскому князю Юрию Ракочи и давнему врагу Лупула валашскому господарю Матвею Бассарабу. Их войска вторглись в Молдавию, а Лупулу пришлось бежать из Ясс за помощью к свату.
   -Конечно,- закончил Лупул свой рассказ,- не все меня предали. Часть войск, действительно, перешла на сторону изменников, но немало есть и тех, кто сохранил мне верность. Им достаточно оказать небольшую помощь, и мы выгоним из Молдавии всех захватчиков вместе с узурпатором.
   Сомнений, как ему поступить в этой ситуации, у Хмельницкого не было. Отказать свату в помощи он не мог не только из морально-этических соображений, но, в первую очередь, из опасения потерять союзную Молдавию. Накануне войны с Речью Посполитой такая перспектива представлялась крайне нежелательной. Но и самому отправляться в далекий поход с большой вероятностью быть втянутым затем в длительный военный конфликт, он не мог. Поэтому гетман принял решение отправить в Молдавию Тимофея, рассчитывая, что тот вместе с Лупулом сумеет освободить Яссы.
   Времени на долгие сборы не оставалось, дорог был каждый день. Делая каждые сутки почти по 60 верст, двенадцатитысячный конный корпус под командованием Тимофея меньше, чем за десять дней преодолел расстояние от Чигирина до Ясс, внезапным ударом прямо на марше разгромил объединенную валашско-семиградскую армию и 2 мая вошел в столицу Молдавии.
   Но окончательная угроза со стороны воеводы Стефана, отошедшего в Валахию, не была ликвидирована. Собрав верные ему войска, Лупул вместе с казаками вторгнулся в пределы Валахии и захватил Бухарест, но 27 июня в битве у села Финты вблизи валашской столицы, потерпел поражения от объединенных войск Стефана Георгия и Матвея Бассараба.
   Отступив назад в Молдавию, куда вслед за ним вторглись и его враги, Лупул дал деньги Тимофею на набор нового казацкого войска, а сам, отправив семью в Сучаву, организовал сопротивление захватчикам.
   Тимофей возвратился к отцу. Обеспокоенный Богдан помог сыну быстро собрать корпус охочекомонных казаков, включив в его состав конный полк Богуна. С 20- тысячным отрядом казацкой конницы, Тимофей вновь прошел всю Молдавию, нанес поражение семиградским и валашским войскам, осаждавшим Сучаву, освободив находившийся там молдавский гарнизон и свою тещу. Однако,вовремя уйти из Сучавы ему не удалось, так как противники Лупула вновь осадили крепость. Казаки мужественно оборонялись, подводили подкопы под окопы осаждавших и сами контратаковали. Вполне возможно, осажденные дождались бы помощи от запорожского гетмана, но в начале сентября при обстреле города пушечное ядро попало в дерево, вблизи которого стоял Тимофей. Крупная щепка, отколовшись от его ствола, впилась гетманычу в бедро. Это тяжелое ранение в условиях отсутствия надлежащей врачебной помощи вызвало вскоре гангрену. 15 сентября Тимофей Богданович Хмельницкий скончался.
   Общее командования обороной перешло к Богуну Федоренко?), который еще три недели оказывал мужественное сопротивление объединенным силам своих противников. В конечном итоге, ему пришлось вступить в переговоры с Бассарабом. В результате их казаки получили право беспрепятственного выхода из Сучавы с артиллерией и знаменами, без какого-либо выкупа. Забрав тело Тимофея, Богун (Федоренко?) возвратился на Украину, где по дороге к Чигирину 9 октября встретился с Хмельницким. Охваченный глубоким горем, гетман попрощался с телом сына и дал указание Богуну продолжить его скорбный путь к Чигирину.
   Божьи жернова мелят медленно, но верно. Угрозы Хмельницкого отдаться под власть султана, его сближение с крымским ханом в условиях неизбежности новой войны с Речью Посполитой постепенно сформировало у московского правительства мнение о необходимости принятия Войска Запорожского под государеву руку. Впервые в обстановке строгой секретности такую рекомендацию Алексею Михайловичу высказала Боярская Дума 22 февраля 1653 года, после чего Москва взяла курс на расторжение Поляновского мирного договора. Со своей стороны, еще не зная об этом решении, Хмельницкий, хорошо осознавая, что сколь-нибудь надежный мир с Польшей невозможен, а продолжать борьбу в одиночку у него не хватает сил, направил в апреле 1653 года посольство в Москву,впервые уже официально настаивая на том, чтобы царь принял Войско Запорожское под свою руку. Послы гетмана Кондрат Бырляй и Силуян Мужиловский привезли грамоты от Хмельницкого также патриарху Никону, боярам Морозову, Пушкину и Милославскому. В послании к царю гетман сообщал, что поляки идут на него новой войной, на поругания веры и святых церквей. Он также писал, что турецкий султан предлагает ему перейти в его подданство и прибавил: "Если ваше царское величество не сжалишься над православными христианами и не примешь нас под свою высокую руку, то иноверцы подобьют нас и мы будем чинить их волю. А с польским королем у нас мира не будет ни за что".
   Несмотря на то, что решение о войне с Речью Посполитой было уже фактически принято, казацкие послы и в этот раз получили уклончивый ответ в том смысле, что царское правительство примет меры к примирению короля с гетманом на условиях Зборовского мира. Иного ответа московские дипломаты и не могли дать, так как им необходим был, хотя бы формальный повод для односторонней денонсации Поляновского мирного договора. С этой целью 24 апреля для новых переговоров в Варшаву отбыли боярин князь Борис Александрович Репнин-Оболенский, боярин князь Богдан Хитрово и дьяк Алмаз Иванович. Послы встретились с Яном Казимиром во Львове, начали переговоры, как обычно, с требования об ответственности виновных в умалении царского титула, затем перешли к казацкой проблеме. Послы требовали строгого соблюдения условий Зборовского и Белоцерковских договоров, уничтожения унии и прекращения притеснения православной веры. Паны в ответ заявили, что Хмельницкий обманывает царя, что он принял магометанскую веру и именно поэтому король идет на него войной. О возобновлении Зборовского договоре паны и слышать не хотели, а об уничтожении унии, заявили, что это равносильно тому, как бы они потребовали от царя уничтожить греческую веру в Московском государстве. Ян Казимир велел передать послам, что, идя навстречу пожеланиям царского величества, он готов восстановить казацкий реестр в количестве 6000 человек, но при условии, что Хмельницкий отдаст ему булаву, а казаки дадут присягу в верности. Послы предлагали провести трехсторонние переговоры с участием Хмельницкого, но это предложение было отвергнуто- с изменником король вести переговоры не будет.
   Пока царские послы вели эти переговоры в Варшаве, Хмельницкий продолжал оказывать давление на Москву. Прибывшему к нему Сергею Яцыну, посланцу путивльского воеводы князя Хилкова, он прямо заявил: " Вижу, что государской милости не дождаться, не отойти мне бусурманских неверных рук, и, если государской милости не будет, то я слуга и холоп турскому". Получив это сообщение князя Хилкова с информацией о том, что турецкий посол действительно находится в гетманской ставке, царское правительство перешло к решительным действиям. 22 июня к Хмельницкому был направлен стольник Лодыженский с царской грамотой, в которой указывалось: "Мы изволили вас принять под нашу высокую руку, да не будете врагом креста Христова в притчу и в поношение, а ратные наши люди сбираются".
   О происходящем в гетманской ставке и о событиях на Украине в целом царское правительство было хорошо информировано не только из посланий Хмельницкого, которые порой были далеки от объективности, но, главным образом, из донесений генерального писаря Выговского. В тайне от гетмана тот уже давно направлял в Москву свою информацию, пересылая порой даже подлинники посланий хана и султана. Именно поэтому прежде царское правительство и не торопилось с решением по Малороссии, зная о том, что угрозы Хмельницкого перейти под руку Оттоманской Порты, не более, чем дипломатическая уловка. Однако к лету 1653 года ситуация на Украине приобрела для гетмана угрожающий характер и в порыве отчаяния он, действительно, мог прибегнуть к покровительству султана.
  
   Осложнение общей военно-политической ситуации было связано с тем, что к лету Ян-Казимир назначил сборный пункт для своего войска под Глинянами, намереваясь отсюда двинуться прямо на Киев. Он громогласно заявлял, что будет там зимовать и уйдет с Украйны. только,когда полностью усмирит казацкий бунт. Однако, рейд Тимофея Хмельницкого с двадцатитысячным войском под Сучаву заставил короля изменить свои планы. Вначале он направился к Каменцу, намереваясь перехватить Тимофея, но сильное сопротивление местного населения и казаков замедлило движение польского войска, и конный казацкий корпус уже успел войти в Молдавию. Тогда Ян Казимир занял оборону под Каменцем, разместив войско в окопах, и стал ждать подхода своих союзников валахов и трансильванцев , осаждавших Сучаву. Он рассчитывал, что Сучава продержится недолго и с полученными подкреплениями поляки продолжат движение к Киеву. Но Сучава и не думала капитулировать, а с основными силами Хмельницкого, еще стоявшего под Чигирином, соединился Ислам- Гирей, обозленный на поляков за то, что после битвы под Берестечком они перестали выплачивать ему оговоренную Зборовским договором дань.
   Король узнал об этом, когда, не дождавшись помощи от Матвея Бассараба, двинулся к Бару. Военный совет, с учетом изменившейся ситуации рекомендовал отступить к Жванцу, стать там лагерем и дождаться обещанных подкреплений. Ян Казимир счел такое решение разумным и поляки отошли к этой сильной крепости на берегу Днестра, расположенной немного западнее Каменца. Здесь в междуречье Днестра и его притока Жванчика был оборудован лагерь полного профиля с рвами, валами, артиллерийскими палисадами. Наведенные через Днестр мосты позволяли получать подкрепления, продовольствие и фураж из Буковины. Здесь за неприступными валами и было решено ожидать подкреплений от Матвея Бассараба. Однако именно неприступность польского лагеря сослужила королю в дальнейшем плохую службу. В первых числах октября казаки Богуна ( Федоренко?) ушли из Сучавы, но так изрядно потрепали осаждавших, что в помощь Яну Казимиру пришло лишь трехтысячное войско. Одновременно сюда же подступили и казацко-татарские войска. Силы противников оказались примерно равными и не превышали с обеих сторон 50 тысяч. Однако в этот раз Хмельницкий привел с собой только регулярные казацкие полки, закаленные в многочисленных сражениях.
   Опытным взглядом полководцев запорожский гетман и хан сразу определили, что, если отрезать поляков от Буковины, то необходимости штурмовать их лагерь не будет, они и сами запросят мира. Татары, переправившись через Днестр, блокировали мосты и дорогу к Коломые, а казаки стали табором перед фронтом польского лагеря. Блокировав таким образом противника, гетман отправил часть своих войск в Галицию и на Волынь, захватив окрестные подольские городки.
   Отрезанные от своих коммуникаций, поляки оказались в сложном положении. Нехватка продовольствия и фуража вызвала голод и болезни, началось дезертирство.
   Осада продолжалась более двух месяцев и. казалось, поляки найдут здесь свой конец, как в сражении при Батоге. В отчаянии солдаты выходили на берег Днестра и видели на противоположной стороне колышущиеся толпы татарской конницы. Шли на берег Жванчика- там повсюду виднелись конные разъезды казаков. Выходили на валы- впереди грозно темнел четырехуголник скованных цепями возов неприступного казацкого табора.
   Королю ждать помощи было не от кого, и оставался единственный, но испытанный выход- вступить в сепаратные переговоры с Ислам- Гиреем. Крымский хан, являвшийся на протяжении пяти лет регулятором отношений между поляками и казаками, стремился не допустить усиления ни одной, ни другой стороны. Ислам- Гирей стремился к ослаблению Речи Посполитой, но не хотел допустить ее полного разгрома. К этому времени он уже имел сведения о сближении Хмельницкого с Москвой, о том, что 1 октября Земский Собор принял решение о вхождении Малороссии в состав Московского государства, и усиление Войска Запорожского не входило в его планы. При таких обстоятельствах Речь Посполитая и Крым почувствовали необходимость примирения перед лицом русской угрозы. Долгая череда двусторонних переговоров в конце ноября - начале декабря закончилась подписанием договора, по которому польский король обязывался выплатить крымскому хану контрибуцию в 100 тысяч золотых и на основе секретного договора позволил на протяжении 40 дней грабить и угонять в качестве ясыря русское население Волыни. Казакам же для вида, поляки должны были пообещать возврат к условиям Зборовского договора. Узнав об этих сепаратных переговорах, Хмельницкий умолял хана не покидать его, но Ислам Гирей был непреклонен. 16 декабря король с войском ушел из-под Жванца, вслед за этим татары страшно опустошили Южную Русь вплоть до Люблина. Несмотря на договоренность о том, что ясырь должен состоять лишь из русских людей, татары уводили в полон всех без разбора, в том числе угнали в Крым немало шляхтичей и шляхтянок.
  
  . Переяславская рада. "Чтоб мы едино все навеки были".
  
  
   В то время, когда новая казацкая война в Малороссии достигла своей кульминации, в Москву съехались участники созванного на 1 октября Земского собора всех чинов Московского государства. Уже сам факт созыва этого высшего представительного органа свидетельствовал о важности вопроса, вынесенного на его решение. Причем, если прежде нередко подобные соборы лишь по названию считались земскими, а участниками их фактически являлись одни лишь московские люди, то в этот раз прибыли представители всех крупных городов от Великого Новгорода до Рязани.
   В Грановитой палате, где проходил собор, было объявлено " о неправдах польского короля и о присылках гетмана Богдана Хмельницкого с челобитьем о подданстве". До сведения собравшихся было доведено о результатах миссии князя Репнина-Оболенского и предыдущих посольств в Варшаву, об отказе поляков в наказании виновных в умалении титулов царского величества ( самого Алексея Михайловича и его отца Михаила Федоровича). Думный дьяк сообщил также, что государь готов был простить виновных в оскорблении царской чести взамен на уничтожение унии на Украине и отказ от преследования православных, но поляки и на это не согласились. Наконец, извещалось, что гетман Хмельницкий с Запорожским Войском уже много лет просит принять его под царскую руку и далее тянуть с решением этого вопроса нельзя, так как турецкий султан прислал к гетману послов и зовет казаков под свою власть.
   После этого собору предлагалось ответить на вопрос: принимать или не принимать гетмана запорожского со всем войском под царскую руку?
   Собор ( собственно его боярская часть) принял следующее решение: "за честь царей Михаила и Алексея стоять и против польского короля войну вести, а терпеть того больше нельзя. Гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами их и землями чтоб государь изволил принять под свою высокую руку для православной христианской веры и святых божьих церквей, да и потому доведется их принять: в присяге Яна Казимира короля написано, что ему никакими мерами за веру самому не теснить и никому этого не позволять; а если он этой присяги не сдержит, то он подданных своих от всякой веры и послушания делает свободными. Но Ян Казимир своей присяги не сдержал, и, чтоб казаков не отпустить в подданство турскому султану или крымскому хану, потому что они стали теперь присягою королевскою вольные люди, надобно их принять".
   Гости и торговые люди вызвались предоставить средства для ведения будущей войны, служилые люди обещали биться против польского короля, не щадя голов своих.
   Патриарх и духовенство благословили государя и всю державу на предстоящую войну с Польшей за веру.
   Конечно, в том, что вопрос о вхождении казацких территорий в состав Московского государства не решался долгих шесть лет и за это время большая часть завоеваний Хмельницкого была утрачена, а некогда цветущая Украйна оказалась истерзанной и опустошенной войной, виновны были обе стороны. Изначально, замысел Хмельницкого не выходил за рамки обычных требований казаков о возвращении привилегий и вольностей, а также установления реестра, как при гетмане Дорошенко. И это было пределом мечтаний не только беглого казацкого сотника, но и подавляющего большинства его соратников. О выходе из состава Речи Посполитой никто из них и помышлять не мог. Однако, три победы над Короной кряду за полгода вскружили голову новоиспеченному гетману, уже видевшего себя удельным князем Чигиринским или герцогом Малороссийским во главе независимого казацкого государства. Поэтому он, фактически являясь вассалом крымского хана, рассматривал Московское государство лишь с точки зрения возможного союзника, который будет воевать за него с Речью Посполитой. Москва же малороссийскую проблему рассматривала с иных позиций. Царскому правительству было выгодно прибрать к рукам Войско Запорожское, хотя бы даже без казацких территорий, но в качестве своих собственных военных формирований, типа стрельцов. Москва согласна была в принципе присоединять и казацкие территории, но только при условии, чтобы там управляли царские воеводы, что не совпадало с интересами гетмана и старшины. Устремления обеих сторон были им понятны, поэтому они не доверяли друг другу и взаимно хитрили до тех пор, пока Малороссия не опустошилась союзниками-татарами и карательными набегами поляков. Только после этого, когда страна уже никуда не годилась, царь принял ее под свою высокую руку, чтобы, в конечном итоге, превратить казацкую верхушку из польских бунтарей в озлобленных московских подданных. Приди Москва к такому решению четыре-пять лет назад, она получила бы всю военную мощь Запорожского Войска и сильный экономический потенциал огромного края. Сейчас же царское правительство получило войну на три фронта- с Польшей, Литвой и Крымом, а также длительную головную боль во взаимоотношениях с казаками до конца столетия. Богдан Хмельницкий рассматривал Освободительную войну исключительно, как борьбу казаков со шляхетством, но в результате положил начало новой социальной розни- между казацкой старшиной и "чернью". Именно эта рознь, превратившаяся после него в открытую вражду, и стала определяющей для Малороссии, по меньшей мере, на последующие сорок лет, вызвав бесконечные измены гетманов, смуты, восстания "черни" и привела, в конечном итоге, к отторжению и опустошению Правобережной Украины. И такой печальный результат явился во многом следствием "тонкой и осторожной" московской дипломатии, а также хитростей запорожского гетмана..
   24 декабря, после известных событий под Жванцем, Хмельницкий возвратился в Чигирин. Здесь его ожидали царские посланники стольник Стрешнев и дьяк Бредихин, которые уже торжественно и официально объявили ему, что царь принимает казаков со всеми городами и землями под свою руку.
   Русские люди долго запрягают, но быстро ездят: Хмельницкий 28 декабря только отправил в Москву благодарственную грамоту, а 31 декабря в Переяславль прибыли уже новые царские послы боярин Бутурлин, окольничий Алферьев и думный дьяк Лопухин с основной целью принять присягу от гетмана и всего казацкого войска. В Малороссии уже знали, зачем едут царские послы и по всему пути следования их встречали хлебом и солью. По приказу Хмельницкого переяславльский полковник Павел Тетеря с 600 казаков встретил их за пять верст от города и, сойдя с лошади, произнес приличествующую данному случаю речь. Он объяснил также, что гетман хотел быть в Переяславле раньше послов, но нельзя переехать Днепр, поэтому они со Стрешневым пока находятся в Чигирине.
   6 января в Переяславль прибыл гетман. На другой день приехал генеральный писарь Выговский, полковники и сотники. Поздней ночью 7 января (или ранним утром 8 января) у гетмана со старшиной состоялась тайная рада, на которой было решено перейти под царскую руку.
   Однако не все полковники согласились с этим решением. Иван Богун еще в начале 1653 года резко выступал против перехода в московское подданство, указывая, что тем самым казаки попадут еще в более тяжелое положение, чем сейчас. Богун напоминал, что в Москве даже бояре официально именуют себя царскими рабами, а уж что говорить о простом народе? Его слова произвели большое впечатление не только на молодых казаков, но даже и на представителей "значного" казачества. В этот же раз, 8 января 1654 года, винницкий полковник также высказался против перехода в подданство русскому царю и в дальнейшем вместе со своими бужанами отказался принести присягу. Отказался присягнуть московскому царю и полковник Иван Серко, прибывший в Переяславль, как представитель Сечи. -
   Но большинство генеральной старшины, успевшей за годы военного лихолетья почувствовать себя новой украинской шляхтой, опасались потерять приобретенные богатства, понимая, что в случае возвращения польских панов им не удастся сохранить вновь приобретенный статус, поэтому не возражали перейти под царскую руку. Средний слой старшины- сотники и есаулы вообще в большинстве своем считали, что речь идет о равноправном союзе с Москвой, а не о переходе в московское подданство.
   После тайной рады в тот же день назначена была явная рада. С раннего утра довбыши в течение часа били в барабан, чтобы народ сходился на центральную площадь. Наконец, в окружении старшины появился гетман, обратившийся к собравшимся с речью. Хмельницкий. одетый в шубу подаренную ему царем Алексеем Михайловичем, в шапке с двумя страусиными перьями, скрепленными крупным бриллиантом, с булавой, усыпанной драгоценными камнями за поясом, напомнил, что уже на протяжении шести лет длится война за веру, казаки не имеют своего царя и дальше так жить нельзя. Поэтому и собрана рада, чтобы выбрать себе государя из четырех кандидатур: турецкого султана, крымского хана, короля польского или православного Великой России государя царя и великого князя Алексея Михайловича. Понятно, что это был уже заранее отрежессированный спектакль, с распределением ролей и заранее подготовленной публикой.
   В ответ на обращение гетмана собравшиеся на площади казаки и мещане завопили: "Волим под царя восточного православного!". Полковник Тетеря, обойдя площадь по кругу, еще раз уточнил единодушное ли это мнение. "Все единодушно"- раздался ответ.
   Тогда гетман произнес: " Будь так, да Господь Бог наш укрепит нас под его царскою крепкою рукою". На эти слова народ ответил: " Боже, утверди! Боже укрепи! Чтоб мы вовеки все едино были".
   Затем послами были оглашены статьи царского указа. Смысл его сводился к тому, что вся Украина в границах Зборовского договора, то есть, приблизительно, включая нынешние Полтавскую, Киевскую и Черниговскую области, а также часть Волыни и Подолии, присоединялась под именем Малой России к Московскому государству, то есть вошла в его состав, как отдельный административный округ. Иному толкованию его статьи не подлежали. Предусматривалось предоставление этому административно-территориальному образованию уже теперь Московского государства некоторой автономии с довольно широкими полномочиями гетманской власти. В последующем эти территории и сама эпоха правления гетманов получили у малороссийских историков название Гетманщины. Не в смысле какого-то административно-территориального образования, а для обозначения конкретного исторического периода,когда Малороссией управляли не царские воеводы, а малороссийкие гетманы. Сохранялось местное управление, особый суд, выбор гетмана вольными людьми. Гетман имел право принимать послов и сноситься с иностранными державами. Сохранялись права шляхетского, духовного и мещанского сословий. Официально вводился реестр в количестве 60 000 казаков, но предел охочих казаков не ограничивался. Малороссия должна была платить государю ежегодную дань, но без вмешательства царских сборщиков. Забегая вперед, следует отметить, что до конца своих дней Хмельницкий не выплатил Москве ни рубля в виде дани, а все деньги, поступающие от налогов и сборов, использовал на собственные нужды, в частности, на комплектование войск, которых у него было гораздо больше, чем предусматривал реестр. Главное, чего добился Хмельницкий, заключалось в сохранении прежней системы административно-территориального деления и управления территориями казацкими полковниками. Согласно условиям Переяславльского договора при необходимости в Малороссию могли прибывать царские воеводы, но только в качестве командующих подчиненными им войсками.
   На официальной церемонии принесения присяги не обошлось без казуса. Принеся присягу на верность царю, гетман и старшина в свою очередь настаивали на том, чтобы и послы принесли присягу за царя ( как это было принято у поляков). Московские послы отказались это сделать, а Бутурлин разъяснил, что " польские короли неверные, не самодержавные, не хранят своей присяги, а слово государево не бывает переменно". Этот инцидент явно продемонстрировал гетману и его окружению, что ни о каком равноправии в отношении с Москвой у них не может быть и речи, с этого момента казаки и народ Малороссии становятся подданными царского величества.
   Из Переяславля послы поехали по городам для приведения к присяге лиц духовного звания и мещан. Несмотря на то, что сам митрополит Сильвестр Косов встречал их, не доезжая Киева, за полторы версты до Золотых ворот, особого желания присягать на верность Москве он не имел. Другие представители духовенства не только не присягнули сами, но не пускали для принятия присяги подвластных им шляхтичей, монастырских слуг и вообще людей из всех монастырских владений. Такое прохладное отношение духовенства к результатам Переяславской рады объясняется просто. Сильвестр Косов, сам по происхождению шляхтич, был избран митрополитом киевским в то время, когда Хмельницкий освободил Украину от поляков, и притеснений православной вере в Киеве уже не было. Поляки не пустили его участвовать в работе сейма, но зато у себя в Киеве он никому не подчинялся- константинопольский патриарх был далеко. При подданстве же Малороссии московскому государю избежать власти патриарха московского было невозможно, и с прежней самостоятельностью приходилось распрощаться. Местное духовенство по тем же причинам также не испытывало притеснений в отправлении службы, а к великорусским священникам относилось свысока, считая вообще весь московский народ грубым и невежественным.
   Полковая казацкая старшина и приставшие к казакам русские шляхтичи в большинстве своем были солидарны с Иваном Богуном, опасаясь, что они будут лишены своих новообретенных прав и привилегий. Их идеалом было независимое казацкое государство и приносили присягу многие из них, скрепя сердце, только по крайней нужде.
   Что касается большинства населения, то народ присягал на верность царю без принуждения, хотя и не без недоверия. Многие боялись, что московиты начнут вводить на Украине свои порядки, запретят носить сапоги и черевики, а переобуют всех в лапти.
   В конечном итоге, большинство населения Малороссии, хоть и не без колебаний, приняло присягу на верность московскому царю. В начале марта 1654 года в Москву прибыли посланники гетмана Хмельницкого, уже известный читателю, генеральный судья Самойло Богданович Зарудный и переяславский полковник Павел Тетеря с просьбой утвердить предложенные Хмельницким пункты по организации управления на территории Малороссии. Они были утверждены без проволочек, а гетману в наследственное владение был подарен город Гадяч.
  
   Принимая Войско Запорожское с его городами и землями в свое подданство, Москва, безусловно, руководствовалась интересами укрепления безопасности своих южных рубежей, но все же в большей степени стремлением использовать складывающуюся благоприятную ситуацию для возвращения отошедших к Польше по Деулинскому и Поляновскому мирным договорам исконно русских территорий, в том числе Смоленска.
   В царском окружении понимали, что дальнейшая проволочка в удовлетворении просьб Хмельницкого о принятии его с войском в московское подданство, толкнет гетмана на союз с Османской империей, посол которой прибыл в Чигирин еще весной 1653 года, и в таком случае казаки вместе с турками и крымской ордой станут непосредственной угрозой южным границам государства. Учитывая традиционно напряженные отношения с Речью Посполитой и Швецией, геополитическая ситуация для Москвы при этом сложилась бы крайне неблагоприятно. Медлить же дальше было нельзя, так как турецкая дипломатия в последнее время активизировали свою деятельность. Утверждения поляков о том, что Хмельницкий принял, или готов принять ислам ( во всяком случае, перейти в турецкое подданство), имели под собой почву. Даже посольство Бутурлина в Переяславле в январе 1654 года гетман встречал в турецкой одежде, подаренной ему султаном, лишь накинув поверх нее шубу- подарок русского царя. Этот факт был сам по себе глубоко символичен ибо наглядно показывал, как потомок польского шляхтича, став украинским казаком вынужден метаться между православием и исламом. И не в силу двоедушия или лукавства,а исключительно в связи с тем, что так для него сложились обстоятельства.
   В случае же положительного решения вопроса с Малороссией Россия получала надежного союзника в лице Богдана Хмельницкого, войско которого при необходимости могло насчитывать и несколько сотен тысяч человек. Таким образом, о безопасности юго-западных границ Московской державы можно было не беспокоиться, а царские войска получали возможность сосредоточить свои усилия на смоленско-вильненском направлении.
   О подготовке войны с Речью Посполитой в Москве не скрывали. Царь Алексей Михайлович, делая смотр своим войскам на Девичьем поле 28 июня 1653 года, выступил перед ними с речью ( через думного дьяка), в которой указывалось на неизбежность скорой войны. 28 октября в Успенском соборе царь объявил: " Мы, великий государь, положа упование на бога и на пресвятую богородицу и на московских чудотворцев, посоветовавшись с отцом своим, с великим государем, святейшим Никоном патриархом, со всем освященным собором и с вами, боярами, окольничими и думными людьми, приговорили и изволили идти на недруга своего, польского короля...".
   Одновременно с этим активизировалась и дипломатическая активность Москвы. Царские послы побывали в Лондоне, Париже, Стокгольме и Вене с разъяснением политики Московского государства в отношении Речи Посполитой.
   В начале 1654 года война Польше была официально объявлена и началось выдвижение войск. 27 февраля выступил в Вязьму боярин Далматов-Карпов, 17 марта в Брянск отправился князь Алексей Никитич Трубецкой, в мае в поход в направлении Смоленска выступили главные силы во главе с самим царем Алексеем Михайловичем .
   Однако, пока царь только собирался выступить в поход, поляки во главе с Чарнецким ранней весной уже вторглись в Подолию и на Брацлавщину. По пути их продвижения все местечки, села и слободы превращались в руины. В захваченном Немирове несколько сотен людей укрылось в каком-то подвале и задохнулись от дыма при пожаре. В местечке Ягубцы население выступило на защиту города и примерно 4000 человек полегло на его валах. Поляки осадили Брацлав, но он упорно оборонялся, и осада успеха не имела. Войска Чарнецкого намеревались штурмом взять Умань, однако полковник Иван Богун, возглавивший оборону города, успел выстроить сильные фортификационные сооружения, сквозь которые поляки пробиться не смогли. В свою очередь казацкая пехота, скрываясь за шанцами, вела губительный огонь по тяжелой польской кавалерии и драгунам. Столь упорная оборона Умани вынудила Чарнецкого 4 июня снять осаду города, прекратить дальнейшее наступление, а затем, как в прошлую военную кампанию, и вовсе покинуть Малороссию, не достигнув поставленных задач.
   В то же время, вопреки ожиданиям, существенной военной помощи Хмельницкий для отражения польской агрессии от царского правительства не получил. Царь, готовясь к решению своих первоочередных задач на северном направлении, полагался на то, что казаки сами справятся со своими проблемами на юге.
   Справедливости ради стоит отметить, что в марте 1654 года в Киев прибыл трехтысячный отряд царских войск во главе с князем Куракиным, однако в боевых действиях князь участия не принимал, занявшись спором с киевским митрополитом по поводу постройки крепости на Владимирской горке.
   Выступив 18 мая в поход против Литвы, царь Алексей Михайлович отправил князя Алексея Трубецкого из Брянска на соединение с Хмельницким для совместных действий на польской территории, а боярин Василий Борисович Шереметьев должен был выдвинуться из Путивля в район Белгорода на прикрытие южных рубежей от возможного вторжения крымских татар. В свою очередь Хмельницкий, вместо того, чтобы усилить свои войска в приграничной зоне на западе,вынужден был отрядить в помощь царю 20 000 казаков во главе с наказным гетманом Иваном Никифоровичем Золотаренко.
   При вступлении на территорию Литвы Алексей Михайлович издал универсал к местным жителям православной веры, призывая их отделиться от поляков. Однако и без царского обращения настрой местного населения по отношению к русским был лояльным. Могилев, Полоцк, Витебск добровольно открыли ворота царским войскам. Гомель, Чечерск, Новый Быхов и Пропойск сдались казакам Ивана Золотаренко. Смоленск некоторое время оборонялся, но когда князь Трубецкой 12 августа уничтожил войско Януша Радзивилла, спешившего на выручку осажденного гарнизона, начальник обороны воевода Филипп Обухович вынужден был сдать город.
   Тем временем ситуация на территории Малороссии к осени 1654 года сложилась крайне неблагоприятная. Крымский хан Ислам Гирей, хотя дважды и предал Хмельницкого, однако в целом к запорожскому гетману относился благосклонно и немало ему помог. За все шесть лет войны татары не вступали в открытый конфликт с казаками и не обнажали против них оружия. Однако, к несчастью, вскоре после возвращения из- под Жванца, Ислам III Гирей умер. Ходили слухи, будто его отравила одна наложница-малороссиянка, взятая им в гарем.
   Новый хан Магмет-Гирей, ненавидевший Москву и не желавший усиления Хмельницкого, вступил в союз с поляками. Рассчитывая на подход татарской орды, поздней осенью 1654 года войска коронного обозного Чарнецкого и польного гетмана Станислава Лянцкоронского вновь вторглись на Брацлавщину. Осадив местечко Буша, насчитывавшее примерно 12 000 человек, они предложили осажденным сдаться, однако получили отказ. Оборона Буши вошла в историю, как пример самоотверженности и мужества русского народа в борьбе против иноземных захватчиков. Поляки штурмовали город, но жители отчаянно сопротивлялись. В бою погиб возглавлявший оборону сотник Завистый, тогда его жена, не желая попасть в плен, подорвала себя на бочке с порохом. Когда поляки отвели воду из пруда и все же сумели прорваться в город, жители его, не желая оказаться в плену, стали убивать друг друга. Женщины кидали в колодцы своих грудных детей и сами бросались вслед за ними. Семьдесят женщин укрылись в какой-то пещере и отказались оттуда выйти, отвечая выстрелами на предложения сдаться. По приказу польского полковника Целария пещера была затоплена, все находившиеся в ней погибли, но никто не сдался на милость врага.
   Захватив Бушу поляки двинулись дальше, разоряя все на своем пути. В местечке Демовке было уничтожено 14000 русского населения обоего пола. Коронный гетман Станислав (Ревера) Потоцкий докладывал королю: " горько будет вашему величеству слышать о разорении вашего государства; но иными средствами не может усмириться хлопская злоба, которая до сих пор только возрастает".
   В это время на соединение с польскими войсками подошли татары. Совместно они двинулись к Умани, однако Иван Богун и в этот раз отразил их натиск. Не сумев захватить город, поляки и татары продолжили движение в направлении Белой Церкви. Надо отметить, что в течение всего 1654 года Хмельницкий и приданные ему для усиления царские воеводы особой активности не проявляли, занимая скорее выжидательную позицию. Впоследствии историки справедливо упрекали гетмана, что он не оказал должной помощи героическим жителям Подолии. Однако в этот раз Хмельницкий и воевода Шереметьев, хотя и располагали меньшими силами, чем неприятель, выступили навстречу противнику. Возле города Ахматова ( точнее у села Бавы) на открытом поле в течение пяти суток ( с 29 января по 2 февраля 1655 года) произошло сражение. Из-за сильного мороза впоследствии это поле получило название Дрожиполе. Вначале полякам удалось разорвать московский табор, но казаки сильным натиском вынудили их отойти. В дальнейшем ввиду превосходства противника в живой силе, русским войскам пришлось отступить к Белой Церкви. Поляки и татары вступать с ними в бой не решились, так как под Белой Церковью стоял со своими войсками царский воевода Бутурлин. В течение некоторого времени поляки оставались еще вблизи Белой Церкви, разоряя окрестные села, затем отступили на запад в Польшу. Татары, захватив ясырь из местных жителей, также откочевали в Крым.
   В конце 1654 года на северном фронте дела шли в целом неплохо, но военная кампания закончилась по существу 22 ноября вступлением в Витебск войск Василия Петровича Шереметьева. У наказного гетмана Ивана Золотаренко, в войсках которого находился и полк Ивана Нечая, зятя гетмана, женатого на его дочери Елене (Стефаниде?) обострились отношения с царским полковником шляхтичем Поклонским, который занял Могилев, обойдя Золотаренко. Жители Белоруссии, в отношении которых казаки Золотаренко допускали много бесчинств, начали роптать.
   Начало 1655 года ознаменовалось изменой упоминавшегося выше полковника-шляхтича Поклонского, который 5 февраля сдал Могилев войскам литовских гетманов Радзивилла и Гонсевского. Затем 12 -тысячное литовское войско осадило Быхов, который оборонял Золотаренко с 6000 казаков. В одном из боев Иван Золотаренко был ранен, отчего в том же году умер и вместо него Хмельницкий назначил его брата Василия Никифоровича Золотаренко, своего шурина. Осложнившаяся обстановка в Белоруссии заставила царя 10 февраля лично выступить в Смоленск, в частности, и затем, чтобы положить конец бесчинствам, творимым в отношении местного населения. Присутствие государя позволило навести порядок в занятых белорусских территориях, а также активизировать военные действия. Золотаренко был отправлен за Березину, черниговский полковник Попович взял Свислочь, предав и замок и город огню и мечу. Были захвачены Кейданы ( вотчина князей Радзивиллов), а в начале августа князь Черкасский, объединившись с казаками Золотаренко, взял приступом столицу Литвы город Вильно. 9 августа пало Ковно, вслед за ним и Гродно.
   В июле 1655 года по требованию царя Хмельницкий с Бутурлиным выступили в Червонную Русь ( Галицию), где не встретили серьезного сопротивления. Вышедший было им навстречу коронный гетман Станислав Потоцкий 28 сентября 1655 года потерпел поражение под Гродеком от миргородского полковника Григория Лесницкого и вынужден был отступить на запад. Хмельницкий и Бутурлин осадили Львов, но город не хотел сдаваться, храня верность Яну Казимиру.
   К середине 1655 года положение Речи Посполитой оказалось критическим. На протяжении ряда последних лет Хмельницкий предпринимал попытки втянуть в войну с Польшей Швецию, однако, пока страной правила миролюбивая королева Христина на это нельзя было рассчитывать. Но в конце 1654 года она отреклась от короны в пользу своего племянника Карла Густава, который занял шведский престол под именем Карла Х. Воинственный король прислушался к советам бывшего коронного подканцлера Радзеевского, который сбежал в Швецию, и еще с 1652 года подстрекал ее правительство к войне с Польшей. В качестве предлога было использовано присвоение Яном Казимиром титула шведского короля и летом 1655 года шведы, как потоп, хлынули на территорию Речи Посполитой. Познань и Варшава сдались без боя. Краков, обороной которого командовал Чарнецкий, продержался до 7 сентября и тоже сдался. Король Ян Казимир с немногими оставшимися ему верными вельможами покинул Польшу и бежал в Силезию. Великий гетман Литовский воевода Виленский Януш Радзивилл и его сводный брат великий литовский конюший Богуслав перешли на сторону шведов, как и многие польские магнаты.
   Притча об уже.
   В это самое время, 29 октября, к осаждавшему Львов Хмельницкому прибыл посланец короля Яна Казимира Станислав Лобовицкий.
   Гетман принял его в своем шатре, а поскольку они были давними друзьями, то обнял и расцеловал Лобовицкого.
   Последний сообщил, что прибыл с письмом от короля и тут же вручил его Хмельницкому. Сломав печать, тот внимательно прочитал письмо, сохраняя бесстрастное выражение лица, хотя в послании содержалось немало лестных и даже униженных комплиментов в его адрес. За последние годы бывший чигиринский сотник прошел хорошую дипломатическую школу и прекрасно знал цену и комплиментам и лести. Он ничуть не удивился бы тому, что у Лобовицкого есть при себе письмо крымскому хану, совершенно противоположного содержания и абсолютно враждебное ему ( на самом деле так оно и было).
   Ознакомившись с содержанием королевского послания, гетман почтительно сложил его и положил на стол.
   Затем, разгладив рукой усы, он обратился к Лобовицкому:
   -Любезный кум, вспомните, что вы нам обещали, а что мы от вас получили? Все обещания ваши давались по науке иезуитов, которые говорят: не следует держать слова, данного схизматикам.
   Заметив, что шляхтич хочет возразить, гетман предостерегающе поднял руку и продолжал:
   -Вы называли нас хлопами, били нагайками, отнимали наше достояние, и когда мы, не терпя ваших насилий, убегали и покидали жен наших и детей, вы насиловали жен наших и сжигали бедные наши хаты, иногда вместе с детьми.
   Гнев исказил лицо гетмана, а воспоминание о давних обидах, вызвало прилив краски на лице:
   -Вы сажали нас на колья, в мешках бросали в воду, показывали ненависть к русским и презрение к их бессилию, но что всего оскорбительнее, вы ругались над верой нашей, мучили священников наших.
   Не в силах справиться с охватившим его волнением, он сделал несколько шагов, мягко ступая ногами в сафьяновых сапогах по коврам, устилавшим пол шатра. Лобовицкий, чувствуя суровую правду гетманских речей, опустил голову.
   -Столько претерпевши от вас,- заключил Хмельницкий,- столько раз бывши вами обмануты, мы принуждены были искать для облегчения нашей участи такого средства, какого никаким образом нельзя оставить. Поздно искать помощи нашей, поздно думать о примирении казаков с поляками!
   Он опять прошелся по шатру, понемногу успокаиваясь
   Лобовицкий, искушенный в различных дипломатических хитростях, выдержал паузу, а затем произнес приглушенным голосом:
   -Трудно возразить на слова ясновельможного гетмана, тем более памятуя, какие обиды и насилия ему самому пришлось терпеть от Конецпольского и Чаплинского. Все так и было, это святая правда. Но теперь настали другие времена.
   Он прервал свою речь и сокрушенно покачал головой:
   -Те же паны, которые угнетали и притесняли вас, сегодня предали короля, оставили его одного в трудную для отчизны годину. Смертельная опасность нависла над Речью Посполитой и под угрозой жизнь самого короля.
   Королевский посланец говорил все с большей страстью, протягивая руки к гетману:
   -Забудьте все прошедшее, помогите помазаннику божьему. Теперь король будет признавать не тех, которые ведут длинный ряд генеалогии от дедов, а тех, кто окажет помощь отечеству. Вы будете не казаками, а друзьями короля. Вам будут даны достоинства, коронные имения, король уже не позволит нарушать спокойствие этим собакам, которые теперь разбежались и покинули своего господина.
   Выслушав взволнованную речь Лобовицкого, гетман ничего не ответил, лишь грустно улыбнулся и отпустил королевского посланника.
   Тем не менее, содержание письма короля он довел до казацкой старшины, после чего вновь встретился с Лобовицким.
   -Господин посол, - начал гетман, - позвольте рассказать вам одну побасенку. В старину жил у нас один поселянин, такой зажиточный, что все завидовали ему. У него был домашний уж, который никого не кусал. Хозяева ставили ему молоко, а он часто ползал между семьею. Однажды хозяйскому сыну дали молоко, а уж подполз и стал пить из тарелки. Мальчик ударил его ложкой по голове, а уж укусил мальчика. Мальчик разболелся от укуса и умер. Хозяин хотел убить ужа, но тот успел спрятаться в нору и хозяин только отрубил ему хвост.
   Лобовицкий слушал внимательно, смутно догадываясь, к чему клонит гетман.
   -Так вот,- тем временем продолжал Хмельницкий,- уж не вылезал из норы, а дела хозяина стали идти все хуже и хуже. Наконец, он обратился к знахарям и те сказали, что в предыдущие годы уж принимал на себя все несчастья и невзгоды, грозящие ему, и они обходили хозяина стороной. Теперь же все беды обрушились на него. Хозяин попробовал было примириться с ужом, но уж сказал ему: напрасно хлопочешь, чтобы между нами была такая дружба, как прежде. Как только я посмотрю на свой хвост, во мне просыпается досада. Как только ты вспомнишь о сыне, у тебя возникает желание размозжить мне голову.
   Гетман помолчал, прошелся по шатру, затем продолжил с неподдельной грустью в голосе:
   -То же, господин посол, произошло между поляками и русскими. Было время, когда мы вместе наслаждались счастьем, радовались общим успехам. Казаки отклоняли от королевства, грозящие ему опасности, и сами принимали на себя удары варваров. Тогда никто не брал добычи из польского королевства. Польские войска совокупно с казацкими везде торжествовали. Но поляки, называвшие себя детьми королевства польского, начали нарушать свободу русских, а русские, когда им сделалось больно, стали кусаться.
   Он умолк, как бы собираясь с мыслями, затем твердо посмотрел в глаза Лобовицкому:
   -Мудрейший из смертных не сможет восстановить между нами твердого и прочного мира, как только вот как: пусть королевство польское откажется от всего, что принадлежало княжествам земли русской, пусть уступит казакам всю Русь до Владимира, Львов, Ярославль, Перемышль, а мы, сидя себе в своей Руси, будем отклонять врагов от королевства польского. Но я знаю: если бы во всей Польше осталось только сто панов и тогда бы они не согласились на это. А казаки, пока их руки будут способны держать оружие, также не отступят от этих условий. Поэтому - прощайте!
   Тем не менее, Хмельницкий не позволил штурмовать Львов, в связи с чем у него с Бутурлиным даже возник конфликт. Взяв с города небольшой выкуп в сумме 60 000 злотых, казаки и люди Бутурлина двинулись на Люблин. Есть версия, что в это время к Хмельницкому прибыло тайное шведское посольство с посланием от короля Карла Х, который обещал возвратить ему русские земли, когда сам король утвердится на польском троне.
   Люблин, вотчина князей Любомирских, сдался в середине октября объединенным силам Петра Потемкина и Данилы Выговского ( брата войскового писаря запорожского и зятя Богдана Хмельницкого, женатого на его дочери Екатерине ), присягнув на верность Алексею Михайловичу. Правда, вскоре люблинцы присягнули шведскому королю, а затем опять Яну Казимиру.
   Сам же гетман с Бутурлиным поспешили в Приднепровье, получив сведения о том, что татары разоряют Украину. Однако, недалеко от Староконстантинова под Озерной татары устроили им засаду, крепко погромили войско Бутурлина, а с Хмельницкого взяли выкуп. Тем и закончились военные действия того года в Малороссии.
   Между тем, после вступления в войну с Речью Посполитой шведов, обстановка на северном театре военных действий изменилась. Януш Радзивилл осенью 1655 года перешел на сторону Карла Х, заключив под стражу литовского польного гетмана Гонсевского, а также тех литовских военачальников, кто выступал против союза со Швецией. Воспользовавшись этим, шведы заняли литовские города, установив в них свои гарнизоны. Мало того, они захватили также города Друю и Дриссу, занятые ранее русскими войсками, и подступили к Ковно. Несмотря на то, что Вильно оставалась в руках Москвы, Януш Радзивилл продолжал официально именовать себя Великим гетманом Литовским и воеводой Виленским.
   Не желая открытой конфронтации со Швецией, царь Алексей Михайлович вступил в переговоры с генералом Делагарди и вновь назначенным королем Яном Казимиром Великим гетманом Литовским Павлом Сапегой относительно статуса занятых царскими войсками бывших литовских территорий, но к каким-либо результатам эти переговоры не привели. Усилившемуся раздражению против Швеции способствовали и сведения о закулисных переговорах Хмельницкого с Карлом Х.
   Польша не преминула воспользоваться изменившимся отношением царского правительства к Швеции. В октябре в Москву прибыли посланники австрийского цесаря Аллегретти и Лорбах, явление до сего времени небывалое. Аллегретти, сам по национальности славянин, ловкими речами сумел расположить к себе патриарха Никона, а также и многих бояр. Он убеждал московских дипломатов в том, что длительный мир со шведами невозможен, ввиду их коварства, напоминал о давних обидах, вызванных захватом исконно русских территорий, призывал к союзу с Польшей. Активность цесарских послов легко объяснима- Австрия опасалась потерять своего давнего союзника католическую Польшу и поэтому готова была идти на любые заигрывания с Москвой, чтобы втянуть ее в противостояние со Швецией. В переговорах был использован решающий аргумент- обещание, что после смерти Яна Казимира на польский престол будет избран московский царь. Алексей Михайлович, не случайно получивший прозвище Тишайший, не был приверженцем решения территориальных вопросов военной силой. Шанс стать польским королем мирным путем показался ему заманчивым.
   Одновременно к Хмельницкому для переговоров прибыл польский польный гетман Станислав Лянцкоронский с новой просьбой короля о помощи против шведов. Запорожский гетман на это предложение ответил отказом, приведя те же аргументы, что и в беседе с Лобовицким. О предложении поляков он тут же сообщил в Москву, призывая не поддаваться на их уговоры. Однако направление московской политики в отношении союза с Польшей уже изменить было не возможно. Активные переговоры велись и с Сапегой и непосредственно с Яном Казимиром через его посла Петра Галинского. В конечном итоге, в октябре 1656 года в Вильне собрались уполномоченные с обеих сторон для заключения мирного договора.
   Гетман, считая себя вправе высказать свое отношение к предполагаемому союзу Москвы и Варшавы, направил для участия в переговорах своих представителей. Однако, послов Хмельницкого на них не допустили, заявив, что Хмельницкий и казаки- подданные государя, который и будет решать их судьбу. Узнав об этом унижении своих послов и о заключенном мире с поляками, Хмельницкий в первые часы после получения такого известия рассвирепел и заявил, о том, что выйдет из московского подданства и перейдет под руку турецкого султана, но, немного успокоившись, обратился с письмом к царю, предупреждая его, что "ляхам верить нельзя", они все равно обманут.
   Запорожский гетман понимал, что с заключением мирного договора в третий раз упускается уникальный шанс окончательно поставить на колени Речь Посполитую и отобрать у нее все ранее отошедшие к Литве и Короне исконно русские территории. Однако к его мнению в Москве не прислушивались, а германский император с угрозой требовал от него мира с Польшей. Турецкий султан и крымский хан находились в союзе с Речью Посполитой и заключенный королем мир с Москвой их нисколько не беспокоил, так как они твердо знали, что со стороны поляков это не более, чем обман.
   Хмельницкий был уверен, что как только Польша окрепнет и освободится от шведского нашествия, ее политика в отношении Московского государства круто изменится и новое порабощение Малороссии поляками неизбежно. Чтобы попытаться не допустить этого, он решился на отчаянный поступок, который мог быть в Москве расценен как государственная измена. В начале 1657 года им был заключен тайный договор со шведским королем Карлом Х и семиградским князем Юрием III Ракочи о совместных действиях против Речи Посполитой. По существу это был договор о разделе Польши. Королю шведскому должна была отойти ее северная часть, включая Великую Польшу, Ливонию, Гданьск и приморские области. Ракочи по этому договору получал Великое княжество Литовское и Малую Польшу, княжество Мазовецкое и часть Червонной Руси. Вся Украйна, большая часть Червонной Руси, Волынь и Подолия навсегда получали независимость от Польши. О том, каковы были бы дальнейшие действия Хмельницкого в случае осуществления этих планов, остается только догадываться.
   Рейд Ждановича.
   Поначалу Хмельницкий был намерен отправить для совместных действий с князем Ракочи казацкий корпус под командованием своего шестнадцатилетнего сына Юрия, что вызвало возмущением в казацкой среде. Помимо того, что Юрий был мал годами, он никакого интереса к военному делу не проявлял. Хотя он был и гетманским сыном, но в этот раз даже авторитет Хмельницкого не помог, никто не хотел вверять свои жизни мальчишке. Под давлением казаков гетману пришлось в качестве командующего походом остановиться на кандидатуре бывшего киевского полковника Антона Ждановича.
   Как помнит читатель, Ждановичу не удалось освободить Киев от войск Януша Радзивилла, но, тем не менее, он продолжал оставаться в ранге киевского полковника и после Белоцерковского мира.
   Когда в начале 1653 года Турция официально предложила Хмельницкому перейти с Войском Запорожским в подданство султана, а о решении Москвы гетману еще известно не было, сложилась крайне неустойчивая политическая ситуация. Не желая форсировать разрыв с Польшей и входить в состав Турции, Хмельницкий предпочел оттянуть время, вступив с поляками в переговоры. С этой целью в первых числах июня в Варшаву было направлено казацкое посольство во главе с Ждановичем. Поручение, выпавшее на его долю, оказалось в этот раз довольно щекотливым, так как он должен был представить все таким образом, будто бы ведет основную часть переговоров от имени большинства генеральной старшины, недовольной Хмельницким и втайне от гетмана. При этом Жданович должен был убедить польское правительство, что при выполнении условий Зборовского мира, казаки останутся с Польшей, а иначе перейдут в подданство русского царя или турецкого султана. Однако, посольство королем Яном Казимиром принято не было, а направлено к коронному гетману Станиславу Потоцкому, в подчинении которого официально по условиям Белоцерковского мира находился Хмельницкий. Ознакомившись с посланием запорожского гетмана, Потоцкий остался крайне недовольным, так как оно звучало довольно ультимативно: "Просим покорно, чтобы на будущее время его величество король благоволил сохранить Зборовский договор, данный Запорожскому Войску; чтобы наши русские церкви и монастыри, согласно с правами их оставались неприкосновенными со своими имениями, а уния была бы уничтожена, как в Польском Королевстве, так и Великом княжестве Литовском. Если же король и Речь Посполитая не будут к нам милостивы, то мы, не желая более кровопролития, иными способами будем промышлять о своей безопасности". Реакция коронного гетмана на послание Хмельницкого была заранее предвиденной и дала возможность Ждановичу перейти к тайной части своего поручения. Он в беседе с коронным гетманом заверил его, что большая часть казаков недовольна политикой Хмельницкого. Полковник пытался убедить Потоцкого, что Войско Запорожское желает остаться в подданстве Речи Посполитой при условии соблюдения статей Зборовского договора, особенно, в части ликвидации унии. Однако Потоцкий, собрав военный совет и обсудив это предложение, выдвинул несколько неприемлемых условий. В частности, он заявил, что взял бы на себя миссию ходатайствовать перед королем о возвращении льгот Войску Запорожского при условии выдачи Хмельницкого и задержании в гетманской ставке в Чигирине турецкого чауша, прибывшего принять присягу от запорожского гетмана. Кроме того, Жданович должен был бы остаться в его лагере, а ответ Войску пусть передаст кто-то из членов его посольства. Несмотря на отказ Ждановича остаться в польском лагере, он был там задержан с остальными членами посольства. Лишь четыре казака с резким письмом коронного гетмана Хмельницкому были отправлены в Чигирин. Тем самым польская сторона не дала хитроумному гетману обмануть себя и продемонстрировала готовность решать существующие противоречия не дипломатическим путем, а с помощью военной силы.
   В дальнейшем Хмельницкий неоднократно принимал меры к освобождению Ждановича, прибегая даже к помощи турок и татар, однако после поражения короля в декабре 1653 года тот был переведен в Варшаву, а затем передан Радзивилллу. Литовский гетман безуспешно пытался использовать Ждановича для дипломатической игры с Хмельницким и , наконец, осенью 1654 года после поражения Януша Радзивилла от царских войск, тот был освобожден. Судя по письмам Виленского воеводы запорожскому гетману, содержание Ждановича у литовцев было вполне удовлетворительным и чувствовал он себя там довольно неплохо. Это видно, хотя бы потому, что в Чигирин из плена он возвратился 23 сентября, а уже спустя пять дней вместе с Яковом Сомко убыл с посольством в Москву. Одной из причин этого решения гетмана было желание информировать царское правительство посредством Ждановича, полтора года прожившего у поляков, о положении дел в Польше и Литве, планах правительства Речи Посполитой на обозримый период, о существующей угрозе вторжения турок и татар в московские пределы. В целом миссия Ждановича оказалась успешной и Алексей Михайлович удовлетворил почти все предложения запорожского гетмана. В ранге киевского полковника А.Жданович оставался до 1656 года, хотя во время его отсутствия полк возглавлял Павел Яненко-Хмельницкий. За почти шесть лет управления Киевом и его окрестностями Жданович зарекомендовал себя хорошим администратором, пресекавшим всякого рода своеволия на территории полка и успешно охранявшего пределы киевских земель от вражеских набегов.
   В новом для него ранге генерального судьи Ждановичу удалось поработать недолго. В самом начале 1657 года он получил приказ гетмана выступить на помощь Юрию Ракочи и действовать совместно с его войсками, имея конечной задачей возведение Ракочи на польский трон. Вспомогательный корпус Ждановича насчитывал 12 000 человек, однако состоял он в основном из охотников. Надо полагать, Хмельницкий не рискнул отправить на помощь Ракочи регулярные казачьи полки, оставляя в случае чего для себя возможность оправдаться перед царем самовольными действиями Ждановича. Не случайно, в числе заместителей последнего находились полковники Иван Богун и Ференц Рац, одни из высших представителей казацкой старшины, не принесшие присягу на верность царю. В феврале 1657 года Жданович перешел Днестр и встретился с князем Ракочи под Стрыем. Соединившись с венграми, они форсировали реку Сан ( приток Вислы) и вторглись в Малую Польшу.
   Не встречая на своем пути серьезного сопротивления, союзники заняли Тарнов, Божню, Ланцут и вышли к древней польской столице Кракову. Краков, который за два последних года не менее трех раз переходил из рук в руки, серьезного сопротивления не оказал.
   Перейдя на левый берег Вислы, Ракочи встретил уже более организованное сопротивление. В ходе боев и венгры, и казаки стали нести потери. Под Сандомиром Ракочи и Жданович встретились с Карлом Густавом. От Сандомира Ракочи возвратился вновь на правый берег Вислы и через Замостье и Люблин вышел к Бресту. Свое непродолжительное пребывание на Полесье Жданович использовал для того, чтобы присоединить эти территории к казацкому государству. Под его влиянием пинский округ принял протекторат Хмельницкого.
   От Бреста союзники вновь повернули на запад. Выйдя к Бугу и Нарве, они под Закрочимом перешли Вислу и осадили Варшаву. 19 июня 1657 года столица Речи Посполитой сдалась объединенной венгро-шведско-казацкой армии. Казаки и шведы крепко пограбили город, однако на этом успехи союзников и закончились.
   Король Ян Казимир сообщил Алексею Михайловичу о действиях казаков против Польши в союзе с Ракочи и шведами. Царь немедленно отреагировал, направив в Чигирин окольничего Федора Бутурлина и дьяка Василия Михайловича со строгим выговором гетману.
   Послы прибыли в гетманскую ставку в начале июля и застали Богдана Хмельницкого тяжело больным. Тем не менее, он по их требованию отправил приказ Ждановичу оставить Ракочи и возвратиться в Киев.
   Но и без этого дела у семиградского князя шли не важно. Он не только не получил польский трон, но под натиском коронных войск вынужден был оставить Варшаву и отойти к Сандомиру. Оттуда ему пришлось отходить к Замостью, затем к Раве Русской, где в бою с поляками погиб казацкий полковник ,венгр,Ференц Рац. Пройдя Львов, Зборов и Тернополь, войска Ракочи на краю казацкой территории были окружены войсками коронного гетмана Реверы Потоцкого и маршала Любомирского. Князь вынужден был заплатить большой выкуп, чтобы ему разрешили вернуться домой. Так закончился славный поход казаков под предводительством Ждановича на Польшу, не, достигнув, однако, своего главного результата.
   Великий гетман запорожский.
   Идеальный правитель тот, кто не стремится к власти, а приобретя власть силою обстоятельств, не пытается удержать ее и, выполнив свое предназначение, с достоинством и честью возвращается к своим обычным занятиям. Но в мировой истории такие случаи крайне редки и запорожский гетман в этом смысле не являлся идеальным правителям.
   В великих людях нередко сочетаются и великие пороки и великие добродетели, Хмельницкий в этом плане также не являлся исключением. Получив в свои руки гетманскую булаву, он, чем дальше, тем больше стал с подозрительностью относиться к своим потенциальным соперникам, даже, если они сами и не пытались оспаривать у него власть.
   Можно лишь удивляться, как волею судьбы, уходили из жизни соратники гетмана, способные пусть теоретически составить ему конкуренцию во влиянии на казацкую массу. Самый первый грозный соперник его, Кривонос, ушел из жизни после трех первых побед восставшего народа, причем в двух из них ( под Корсунем и Пилявцами) он сыграл решающую роль. Именно Кривоноса бросал гетман на самые опасные участки: отправил против Вишневецкого, послал штурмовал Высокий замок во Львове. Сама смерть знаменитого народного вождя во многом до сей поры остается загадочной. Достоверно известно лишь, что это произошло во время осады Замостья. По одним данным он стал жертвой какой-то эпидемии ( чумы или черной оспы) по другой - умер от полученной раны.
   Следующим ушел из жизни другой соратник гетмана, пользовавшийся огромной популярностью у реестровых казаков, Михаил Кречовский, посланный Хмельницким против Януша Радзивилла. Вызывает удивление, что в распоряжении наказного гетмана оказалось всего пятнадцать тысяч казаков, чего было явно недостаточно для успешного противостояния отлично вооруженной и превосходно вымуштрованной армии литовского гетмана. Такое легкомыслие со стороны Хмельницкого не может не показаться странным, если учесть, что сразу после гибели Кречовского он направил против Радзивилла 60- тысячное войско.
   Стоит ли удивляться после этого, почему у народных масс возникло устойчивое мнение, что и Данила Нечай, последний из признанных народных вождей "наткнувся на хмелину".
   Еще один потенциальный соперник Хмельницкого, избранный в свое время наказным гетманом, черниговский полковник Матвей Гладкий был по его приговору казнен за мятеж.
   Оставалось еще три возможных конкурента в борьбе за власть в будущем: Серко, Жданович и Богун. Однако, самый мудрый из них, Серко, своевременно нашел пристанище на Запорожье, куда гетманская власть не распространялась; Жданович был отправлен с посольством к королю, а затем в рейд по Польше; предусмотрительный Богун отказался принять присягу на верность царю, чем навсегда отрезал себе путь к гетманской булаве.
   Как бы то ни было, но в последний год его жизни после гибели Ивана Золотаренко, рядом с Хмельницким не оказалось ни одной личности, способной с достоинством принять булаву из его слабеющих рук. Генеральный писарь Иван Выговский был в почете у старшины, но у широких казацких масс авторитетом не пользовался. Полтавский полковник Мартын Пушкарь имел большое влияние у казацкой " черни" и народных масс, но до уровня государственного деятеля явно не дотягивал. Остальные в гетманском окружении либо были слишком молоды, как Дорошенко или Носач, либо с достаточно темным прошлым, как Павел Тетеря, непонятно каким образом ставший переяславльским полковником.
   Конечно, оставайся в живых Тимофей, никаких проблем с преемственностью не возникло бы. Покойный гетманыч был достатачно известен в казацкой среде и пользовался авторитетом у старшины. Вряд ли кто-то из влиятельных полковников, возвысил бы голос против вручения ему гетманской булавы даже при жизни Богдана, на что тот и рассчитывал. Однако, смерть Тимофея спутала все планы гетмана и после некоторого колебания, он решил оставить своим преемником Юрия. Хмельницкий не хотел отдавать гетманскую булаву кому-либо другому в значительной мере потому, что за десять лет накопил огромные богатства и не хотел, чтобы они достались кому-то, помимо членов его семьи.
   Однако о великих людях нельзя судить по их слабостям, мелким неудачам или даже ошибкам, а лишь по тем грандиозным делам, которые они совершили, достижениям,. оставленным людям после своего ухода в иной мир и великим идеям, которыеих вдохновляли. Богдан любил свою Отчизну, верно служил ей до последнего вздоха и мечтал увидеть ее независимой, свободной и равноправной в семье европейских держав. Не его вина, что надежды и стремления его до конца не осуществились...
   В 1657 году году Богдану Хмельницкому исполнилось не более 62 лет и он был еще далеко не старым человеком, но к лету его здоровье внезапно ухудшилось. В молодости и в зрелые годы могучий организм казака легко выдерживал все тяготы и лишения военной жизни, особенно в ту эпоху, когда человек привык постоянно переносить огромные физические нагрузки. Правда, был период, когда гетман сильно злоупотреблял спиртным, однако после женитьбы на Ганне Золотаренко, он резко остепенился. Все же смерть двух сыновей, постоянные военные заботы, проблемы государственного управления не могли не отразиться на здоровье даже этого железного организма. Тем не менее, многие думали, что болезнь гетмана, ставшая причиной преждевременного ухода его из жизни, связана не столько с физическим состоянием его телесной сущности, сколько с тем, что он оказался сломлен морально и духовно крушением своих надежд на победу над Польшей. В самом деле, еще год назад ничто, казалось бы, не предвещало болезни Богдана Хмельницкого. Однако, получив известие о заключении царем мира с поляками, гетман на глазах стал сдавать. Он впал в тоску и уныние, недуг постепенно подкрадывался к нему, а сопротивляться болезни у Богдана Хмельницкого не было ни сил, ни желания. Усилия последних десяти лет его ратных трудов шли прахом, Украйне грозило новое порабощение или, во всяком случае, новая разрушительная война. Выговор от царя и неудача похода Ждановича оказались последней каплей. Больше не было смысла сопротивляться углубляющейся болезни, не было смысла бороться за жизнь.
   Предвидя, что дни его сочтены, Хмельницкий в июне собрал раду и предложил казакам избрать себе преемника. Из любви и преданности к гетману в его преемники был избран шестнадцатилетний Юрий Хмельницкий, против чего Богдан вначале на словах возражал, но фактически он, по-видимому, именно на такое решение рады и рассчитывал. Более того, когда миргородский полковник Григорий Лесницкий, друг Выговского, опрометчиво высказался, что гетманскую булаву следовало бы вручить нынешнему генеральному писарю, Хмельницкий рассвирепел. Не в меру болтливого полковника он приказал заковать в кандалы, а Выговский до самого вечера валялся у него в ногах, вымаливая прощение.
   Все же, согласвишись с избранием своим преемником Юрия,гетман поручил Выговскому и Пушкарю быть его наставниками на первое время.
   Конечно, выбирая в новые гетманы Юрия Хмельницкого, рада исходила из предположения о том, что сам Богдан проживет еще, хотя бы несколько лет, и за это время Юрий возмужает, окрепнет, изучит военное дело. Однако, судьбе бло угодно распорядиться иначе.
   Царские послы, прибывшие в Чигирин, застали его уже тяжело больным. Выслушав формальный выговор царя без особого волнения, гетман произнес пророческие слова: " Хоть они и выбрали нашего государя на польское королевство, но это только на словах, а на деле того никогда не будет".
   Он доподлинно знал об этом, так как перехватил письмо поляков к австрийскому императору, в котором сообщалось о мотивах, толкнувших Речь Посполитую на обещание русскому царю польской короны.
   Уже перед самой его кончиной к Хмельницкому прибыл посол Беневский от польского короля. Ян Казимир еще раз попытался склонить гетмана к выходу из московского подданства.
   Хмельницкий твердо ответил королевскому посланнику:
   -Я уже одной ногой стою в могиле, и на закате дней не прогневаю Бога нарушением обета царю московскому. Раз я поклялся ему в верности, сохраню ее до последней минуты.
   22 июля состояние гетмана ухудшилось. Его хватил апоплексический удар ( инсульт) и в течение последующих пяти дней он уже не приходил в сознание. У постели Богдана в его спальне с затемненными шторами постоянно сидели заплаканные дочери, невестка-вдова Тимофея с двумя внучками и жена. Безутешная Ганна держала мужа за исхудалую руку, прижимаясь к ней губами, и чувствовала, как жизненная энергия постепенно покидает его.
   27 июля сердце Великого казацкого гетмана, равного которому не знала Малороссия ни до него, ни после перестало биться. 23 августа тело Хмельницкого, согласно завещанию, было погребено в Субботово в церкви, которую он сам построил. Однако, в 1664 году неприми- римый враг казачества Чарнецкий, захватив Субботово, приказал отрыть могилу гетмана и выбросить на поругание кости человека, которого он, как и вся польская шляхта, ненавидели лютой ненавистью, этого некогда простого казака, который, возвысившись волею судьбы, потряс до основания всю Речь Посполитую и от столь страшного потрясения она уже в дальнейшем долго не могла оправиться. Все многовековое могущество польской Короны было в одночасье развеяно саблей бывшего простого казацкого сотника.
   Но и сам Стефан Чарнецкий не долго прожил после этого, уйдя из жизни спустя год. По- разному сложились и судьбы основных соратников Богдана Хмельницкого. В результате интриги генерального писаря Ивана Выговского следующим гетманом стал не Юрий Хмельницкий, а он сам, положив начало смуте, охватившей Украину на долгие годы. Перешел на службу королю А.Н. Жданович,стал служить полякам и знаменитый И.Ф. Богун, который во время похода Яна Казимира против Московского государства, был расстрелян по подозрении в измене.Спустя годы гетманом Правобережной Украины стал Петр Дорофеевич Дорошенко, перейдя в подданство к турецкому султану, с которым вел непримиримую борьбу славный кошевой Запорожской Сечи давний приятель гетмана Иван Серко...Но все это уже совсем другая история, которую, возможно, автор в будущем вынесет на суд читателей.
  
   Часть пятая. Преемники Великого запорожского гетмана.
  
   Гетман Иван Выговский.
  
   Ранним летним утром 1657 года, когда солнце стояло еще низко над горизонтом, а дневной зной только собирался вперемешку с пылью повиснуть над Москвой, горожане, уже толпившиеся у торговых рядов, подступающих к самой Красной площади, могли наблюдать редкое для того времени зрелище- живописную группу малороссийских казаков, направлявшихся в Кремль. Их собратья-донцы на Москве бывали издавна и не вызывали у москвичей особого любопытства, тем более, что по внешнему виду мало чем отличались от них самих: та же одежда, те же бороды, тот же русский говор. Даже немцы для стольного града уже перестали быть в диковинку. С тех пор как царь Алексей Михайлович учредил полки иноземного строя, немцев, голландцев, шотландцев, французов появилось здесь столько, что на Кукуе образовалась целая новая слобода. Для русского человека любой европеец считался немцем, почему и слобода получила название Немецкая.
   А вот из Малороссии гости в Москве появлялись нечасто, да и то сказать, присоединилась Южная Русь к Московскому государству всего года три назад, а до той поры большинство великороссов существенной разницы между поляками, татарами и черкасами не усматривало. Старые люди хорошо помнили еще запорожцев гетмана Сагайдачного, что дошли до самой Москвы с королевичем Владиславом, свежи были в памяти многих и бои под Смоленском, где черкасы вместе с поляками разгромили стрелецкое войско воеводы Шеина. В результате тогда же был заключен Поляновский мирный договор, который три года назад после присоединения Малороссии обернулся новой войной с Речью Посполитой. В народе все это не вызывало восторга, так как война означала новые налоги, а также ухудшение и без того нелегкого положения тягловых и посадских людей. Поэтому на проезжавших по Красной площади малороссийских казаков многие смотрели с плохо скрываемой неприязнью, хотя кавалькада выглядела довольно экзотично. Казаки были одеты, кто во что горазд, хотя их одежды выглядели ярко и богато. Сытые, хорошо вымуштрованные казацкие кони, до холки которых мог дотянуться не всякий мужчина, грызли на ходу мундштуки трензелей, всхрапывая и косясь на прохожих.
   Впереди на гнедом аргамаке ехал моложавый всадник, судя по заткнутому за атласный, изукрашенный затейливой вышивкой пояс, перначу, казацкий полковник. Он подкручивал черный ус, беззастенчиво высматривая в толпе красивых молодиц в кокошниках, которые под его нахальным взглядом прыскали и закрывали лица руками. На полковнике были красные изящные сапоги со слегка загнутыми носками, синие шаровары, оранжевый с позументами жупан, на голове шапка по польскому образцу. Из-за пояса торчала рукоятка пистолета с серебряной насечкой, на боку висела кривая сабля в затейливо украшенных ножнах. Это был переяславский полковник Павел Тетеря, которому Хмельницкий поручил добиться утверждения в Москве своего сына Юрия себе в преемники.
   Павел Иванович Моржковский, получивший прозвище Тетеря по названию одноименной реки, относился к числу тех участников Освободительной войны, о прошлом которых мало что известно и то, в основном, со слов их самих. Предположительно, он родился около 1620 года, но где конкретно, достоверно не знает никто. О себе впоследствии он рассказывал, что мать его звали Анастасия, из бывших монахинь, а крестным отцом являлся сам Богдан Хмельницкий. Но это, скорее всего, было вымыслом, так как детство и юность его прошли в Мазовии, а униатскую школу он заканчивал в Минске. В тех краях Хмельницкому в возрасте двадцати пяти лет не довелось побывать. Говорили, будто у него есть два брата и две сестры. Принадлежность его к шляхетству более чем сомнительна, хотя он использовал герб Слеповрон, по преданию учрежденный еще венгерским королем Матвеем Корвиным. К этому гербу принадлежал и род польного гетмана литовского Гонсевского. Собственно, доподлинно известно лишь, что в начале 40-х годов он был подписарем в Луцком суде под началом Станислава Казимира Беневского, известного позднее польского дипломата и шпиона, непосредственно перед началом Освободительной войны занимал должность регента канцелярии городского суда во Владимире-Волынском, а затем состоял на службе у брацлавского каштеляна Стемпковского. Вероятно, после первых побед казаков над поляками, он перешел на их сторону, так как уже в 1648 году в реестре Переяславского полка значится писарь Моржковский Павел Иванович.
   В казацкой среде писари особой популярностью не пользовались, что видно, хотя бы, по присвоенному ему ироничному прозвищу Тетеря, то есть ржаная похлебка, обыкновенно употреблявшаяся в пищу на Запорожье ( но, возможно, это прозвище он получил и по городу, где, якобы, родился). Тем не менее, в 1649 году после Зборовского мира, когда Юрий II Ракочи направил своих послов к Хмельницкому, ответное казацкое посольство в Трансильванию уже возглавил Тетеря. Из военных успехов Павла Ивановича известно лишь, что в мае 1651 года он вместе с есаулом переяславского полка Демьяном был направлен Хмельницким к Каменцу, но осадить там польного гетмана коронного Калиновского им не удалось, так как тот уже оставил город и отошел на соединение с королем. Канцелярист до мозга костей, Тетеря, обладавший весьма скромными познаниями в военном деле, тем не менее, уже в 1653 году становится полковником Переяславского полка. Решения кадровых органов во все времена порой трудно поддавались логическому объяснению, но, скорее всего, в этом назначении не обошлось без Выговского, хотя поговаривали, что и сам гетман очень благосклонно относился к Тетере, даже намереваясь выдать за него одну из своих дочерей. Но сватовство по какой-то причине не состоялось и Тетеря женился на сестре генерального писаря Выговского. Хотя молодой полковник не был сторонником вхождения территории Войска Запорожского в состав Московского государства, но именно ему поручил Хмельницкий встречу царских послов в январе 1654 года, а затем он опрашивал собравшийся на площади в Переяславле народ о желании присоединиться к России. Ему же тогда было поручено отвезти в Москву статьи Переяславского договора для утверждения их царем.
   В этот раз, два с половиной года спустя, Тетеря ехал в Москву по знакомой уже дороге от Путивля на Белев, а дальше на Калугу и Серпухов. Опасаться в этих местах, кроме расплодившихся в последнее время разбойных людей, было некого, но какие разбойники в здравом уме попытались бы напасть на три десятка вооруженных казаков. Большего эскорта Тетеря с собой брать не стал, спеша доставить послание гетмана в Посольский приказ, ведавший в то время и малороссийскими делами.
   Вначале миссии его сопуствовал успех и сомнений в удачном исходе гетманского поручения у Тетери уже не оставалось, но неожиданно ситуация резко изменилась. Прискакавший от Ивана Выговского гонец, загнавший по дороге несколько лошадей, доставил известие о скоропостижной смерти Богдана Хмельницкого, наступившей 27 июля. Прочитав письмо генерального писаря, полковник задумался. К Богдану Хмельницкому он относился с искренним уважением, тем более, что разделял его взгляды о независимом удельном княжестве на казацкой территории. Поручения гетмана он привык исполнять со всем возможным рвением, не из страха, а из чувства личной преданности. Назначением своим на должность переяславского полковника он тоже был всецело обязан Хмельницкому. Тетеря обладал честолюбием человеком со здоровыми карьеристскими наклонностями, поэтому и к порученной ему гетманом миссии относился с большим рвением. Однако внезапная смерть Хмельницкого выполнение данного им поручения ставила под вопрос. "Нужно ли теперь добиваться утверждения решения рады об избрании Юрия гетманом?- задавал он себе вопрос. - Или, может быть, пусть этот вопрос решит новая рада?"
   Гонец Выговского на словах передал ему устное пожелание генерального писаря, чтобы вопрос с утверждением Юрия Хмельницкого был отложен. Тетеря, обладавший острым умом и сообразительностью, догадался, что Выговский затевает свою собственную игру. Действительно, хотя казацкая старшина и поддержала кандидатуру Юрия, как преемника Богдана Хмельницкого, однако были и такие, кто предпочел бы новым гетманом видеть Выговского. Миргородский полковник Григорий Лесницкий, приятель генерального писаря, прямо заявил об этом, за что Богдан едва не казнил его, а самого Выговского, закованного в цепи и умолявшего гетмана о пощаде, целый день продержал у своих ног, валяющимся в пыли.
   В любом случае смерть запорожского гетмана Тетеря в тайне от царского правительства хранить не мог, поэтому вынужден был сообщить об этом печальном известии в Посольский приказ. У Боярской Думы и государя Алексея Михайловича вызвало удивление, почему Выговский лично не доложил об этом в Москву и даже возникли сомнения в подлинности поступившей новости, но в это время прибыли гонцы от киевского воеводы Бутурлина и путивльского Зюзина, подтвердившие сообщение Тетери. Тем не менее, отсутствие официального доклада о смерти Хмельницкого от Выговского насторожило царя и Боярскую Думу.
   Тетеря на возникшие вопросы ничего ответить не мог, но не стал скрывать своего мнения о том, что в связи с изменившейся ситуацией, утверждать решение рады от 4 июля не следует.
   -Никто не думал, что Хмельницкий так скоропостижно преставится, -объяснял он думным дьякам,- поэтому полковники и старшина, да и многие казаки рассчитывали, что Юрий успеет возмужать и набраться у отца опыта в государственных делах. Сейчас же, утверждение его гетманом вряд ли будет оправдано и может вызвать смуту.
   Хотя царь и бояре не знали всех подробностей малороссийской действительности, в частности и связанных с проведением рады 4 июля, но вопрос об утверждении гетманом шестнадцатилетнего Юрия Хмельницкого решили отложить, направив в Чигирин специального посланника, стольника Кикина, который бы на месте разобрался в сложившейся обстановке...
   Великий плач поднялся по всей Малороссии, когда разнеслась весть о кончине гетмана Богдана Хмельницкого. Смятение и растерянность поселились в душах простых людей, инстинктивно чувствовавших, что с уходом из жизни этого государственного деятеля и прославленного военачальника великие потрясения вновь ожидают многострадальный народ Украйны. Смерть запорожского гетмана воспринималась, как личная трагедия, каждой малороссийской семьи, так как всем было понятно, что достойной замены этой, поистине титанического размаха, личности, не найти. Это понимали и в ближайшем гетманском окружении, и среди казацкой старшины, и, особенно, в массе простых казаков. Конечно, было немало заслуженных полковников, пользовавшихся большой популярностью не только в казацкой среде, но и у всего народа, о чьих подвигах седые бандуристы слагали думы и чьи имена давно были окутаны ореолом мифов и легенд. Но среди них не было никого, кто имел бы столь же высокий авторитет у народных масс, как покойный гетман, не было равной ему харизматической личности, обладающей способностью объединить все слои населения Малороссии и увлечь их на достижение общей цели.
   Более того, изгнав с территории Южной Руси польских панов, сам Хмельницкий вольно или невольно способствовал возникновению противоречий в дотоле монолитной казацкой среде. Противоречия эти с течением времени не только не устранялись, а ,наоборот, углублялись и ко времени смерти гетмана достигли своего апогея. Некогда единое казачество разделилось на "значных" казаков, включающих в себя старшину и войсковых товарищей, занимавших привилегированное положение, обладающих крупными земельными наделами и считающих себя новой украинской шляхтой, и на казацкую "чернь", мало чем отличающуюся от посполитых людей, то есть крестьян. Противоречия экономического характера совпадали и с различными подходами казацкой верхушки и рядовых казаков, а также всего населения края к вопросу о государственном устройстве Малороссии.
   Сам Хмельницкий, вероятно, уже после Пилявецкого сражения идеалом государственного устройства освобожденных от панского произвола территорий считал бы удельное княжество по примеру прусского курфюрства. Курфюрст номинально считался вассалом польского короля, но фактически Пруссия становилась все более независимой от Речи Посполитой. Позднее, после Переяславской рады, на Хмельницкого большое влиянии оказали взгляды Юрия Немирича, увлеченного идеей создания федеративного славянского государства, включавшего бы в себя Речь Посполитую, Великороссию и Малороссию. В то время как большая часть южнорусского народа стояла за полный разрыв с Польшей, сам гетман склонялся к установлению с Речью Посполитой федеративных отношений. Развитию этих идей способствовало то обстоятельство, что формально войдя в состав Московского государства, Малороссия все же пока еще не стала де-факто в полной мере ее составной частью, сохранив некое подобие автономии.
   После смерти Хмельницкого количество сторонников федерации с Польшей не только не уменьшилось, а наоборот возросло, так как возникли обоснованные опасения, что, если Алексей Михайлович станет обладателем польской короны, то присоединит к Польше и Малороссию, ликвидировав казачество. В таком случае предпочтительнее было бы самим войти в состав Речи Посполитой на правах федерации, оговорив условия, выгодные для Малороссии и, особенно, для казацкой верхушки..
   При жизни Хмельницкого более всех поддерживал в нем эту мысль генеральный писарь Выговский, - и теперь он оказался во главе федеративной партии. Его двоюродные братья, Выговские: Данила, женатый на дочери Хмельницкого, Константин и Федор, дядя- овручский полковник Василий и племянник Илья оказались в числе его ближайших сторонников. Генеральный судья Зарудный, генеральный есаул Ковалевский и миргородский полковник, исправлявший должность второго генерального судьи - Григорий Лесницкий разделяли их взгляды. Иван Груша, после избрания Выговского в гетманы, назначенный генеральным писарем; генеральный обозный Тимофей Носач, человек без образования, каким отличались его товарищи, но с природным умом; переяславский полковник Павел Тетеря, человек без дарований, но с образованием; прилуцкий полковник Петро Дорошенко, лубенский - Швец, черниговский - Иоанникий Силич, подольский полковник Остап(Евстафий) Гоголь, поднестрянский - Михаил Зеленский, уманский - Михаил Ханенко, бывший киевский полковник Жданович, смененный по воле царя за поход против Польши- все эти заслуженные деятели Освободительной войны предпочли бы остаться в подданстве у Речи Посполитой. Даже легендарный Богун, столько сил отдавший борьбе с поляками, склонялся к мысли перейти на сторону короля. К этой партии принадлежали некоторые знатные украинские казацкие и шляхетские фамилии, как-то: Сулимы, Лободы, Северины, Нечаи, Гуляницкие (из них один, Григорий, бежал из Малороссии после Белоцерковского мира, а потом возвратился и был сделан нежинским полковником), Головацкие, Хмелецкие (родственники казненного в Паволоче, в 1652, за недовольство белоцерковским трактатом полковника).
   Идейным вдохновителем партии федералистов оставался Юрий Немирич. Потомок, древней новгородской фамилии, бежавшей в XV веке в литовские владения, Немирич был наследником богатых имений в Южной Руси, и от своего отца с детства проникся тем религиозным вольнодумством, которое в том веке носило общее название арианства. Молодой Юрий провел молодость за границей, преимущественно в Бельгии и Голландии, получил отличное образование и написал несколько ученых сочинений по предметам философии и рационального богословия. В 1648 г. он пристал к Хмельницкому, спасаясь от преследования краковской инквизиции. Неизвестно, где был он после Зборовского мира, но с 1655 года Немирич целенаправленно интригует в казацкой среде. Он принял православную веру, действовал в пользу казаков у шведского короля, у Ракочи, а по смерти Хмельницкого, составлял планы образовать союза Малой Руси с Польшею на новых началах их общегосударственного устройства .
   В среду федералистов успешно внедрился и личный секретарь короля, он же и посол по совместительству, Станислав (Ян) Беневский. Незадолго до смерти Хмельницкого он прибыл к гетману, но после его кончины остался в Чигирине. Быстро сориентировавшись в настроениях казацкой верхушки, он стал искусно направлять поступки Выговского и его сторонников, ориентируя их к возвращению в лоно Речи Посполитой. Ловкий дипломат Беневский, уверял полковников, что казаки своими подвигами научили поляков и всех соседей уважать в них доблестных рыцарей, поэтому Польша признает их свободными. А, если казаки захотят присоединиться к Польше для взаимного охранения своих прав и вольностей, то не иначе, как равные к равным и вольные к вольным.
   Малороссийское духовенство в основной своей массе присоединение казацких территорий к Московскому государству приняло без энтузиазма. Митрополит Сильвестр Косов и высшие иерархи церкви чувствовали себя вполне комфортно и независимо, так как константинопольский патриарх был далеко и киевская митрополия подчинялась ему номинально. Православным священникам никто не чинил препятствий в отправлении богослужения, об унии уже постепенно стали забывать. Но после Переяславской рады вопрос о подчинении киевской митрополии московскому патриарху стал лишь вопросом времени. Иерархи киевской церкви понимали, что с независимостью придется распрощаться, поэтому и в их кругах сторонников партии федералистов было достаточно. Все же среди высшего духовенства было достаточно много представителей шляхты, которым и по образованию, и по воспитанию, и по менталитету католическая Польша была ближе, чем православная Москва. Опасения духовенства о том, что со многими прежними вольностями придется расстаться, оправдались уже сразу после смерти митрополита Косова. По обычаю, нового митрополита должны были избирать епископы не только с епархий, вошедших в состав Московского государства, но и из тех, которые оставались в Польше: львовской, луцкой. перемышльской и других. Король не препятствовал выезду этих епископов в Киев для избрания митрополита, но воевода Бутурлин потребовал от местоблюстителя Лазаря Барановича и печерского архимандрита Гизелы, чтобы духовенство малороссийское "поискало милости государя и показало совершенно правду свою к великому государю: захотело бы идти в послушание к святейшему патриарху московскому". Такое требование было неприемлемым для православных епископов польской стороны. Бутурлин об этом писал и Выговскому, но тот заявил, что пошлет для участия в выборах казацких представителей по старому обычаю. В конечном итоге, 6 ноября 1657 года новым киевским митрополитом был избран Дионисий Балабан, сам выходец из знатного шляхетского рода, тяготевший к Польше и разделявший настроения зажиточной части казаков и старшины.
   Богатые мещане в крупных городах, пусть и не без опаски, но все же готовы были вновь возвратиться под власть поляков, хотя бы для сохранения магдебургского права. С одной стороны были серьезные опасения, что Москва постепенно ликвидирует его, а с другой, в случае, если царь станет королем и Украина перейдет к Польше безо всяких условий, то и поляки могли упразднить в этих городах магдебургское право.
   Но хотя федералистские взгляды получили распространение во всех слоях малороссийского общества того времени, основная масса народа предпочитала держаться царя московского. Малороссияне не особенно любили "москалей", но поляков просто ненавидели и в подданство к ним возвращаться не хотели. От соединения Малороссии с Польшей простой народ мог ожидать только того, что значные казаки сделаются тем, чем были в Польше шляхтичи, а простые казаки и все поспольство будут отданы в безусловное порабощение новому панству. Напротив, при соединении с Москвой самодержавная воля царя представлялась защитою слабых от своеволия сильных. Выразителем интересов народных масс стал полтавский полковник Мартын Пушкарь ( Пушкаренко), участник Освободительной войны еще с 1648 года, пользовавшийся любовью простых казаков и уважением в народе. С Пушкарем были солидарны и запорожские атаманы, ненавидевшие шляхту и значных казаков. Число сторонников сохранения московского подданства было так велико, что Выговскому и его сподвижникам нельзя было действовать открыто, для достижения поставленных целей необходимо было разыграть многоходовую комбинацию. И в качестве первого хода следовало устранить от власти Юрия Хмельницкого, избранного гетманом еще при жизни отца его 4 июля 1657 года. И сделать это нужно было очень осторожно, желательно так, чтобы отказ Юрия от гетманской булавы выглядел добровольным. Кроме того, могло случиться и так, что государь уже утвердил его в должности гетмана и легитимно устранить его от власти становилось невозможным. Поэтому Выговский поначалу, не зная еще результатов миссии Тетери в Москве, внешне интереса к этой теме не проявлял. Сообщая путивльскому воеводе Зюзину о смерти Хмельницкого, он писал, что еще при жизни покойного гетмана вся старшина избрала его сына "пана Юрия, который и теперь гетманом пребывает, а вперед как будет, не знаю; тотчас после похорон соберется рада изо всей старшины и некоторой черни; что усоветуют на этой раде, не знаю. А я после таких трудов великих рад бы отдохнуть и никакого урядничества и начальства не желаю".
   Конечно, Иван Евстафьевич лукавил- ни о каком отдыхе он и не помышлял. Генеральный писарь внимательно отслеживал настроения в казацкой среде, а верные ему люди, как бы невзначай, заводили разговоры о том, что Юрий Хмельницкий еще мал летами для того, чтобы стать гетманом. Григорий Лесницкий, уже не опасаясь никого, открыто заявлял, что решение рады следует пересмотреть и выбрать в гетманы Выговского.
   Недавно назначенный при поддержке Выговского брацлавский полковник Иван Сербин тоже считал, что лучше генерального писаря кандидата в гетманы нет. Корсунский полковник Иван Дубина также склонялся к поддержке Выговского. Да и почти вся старшина придерживалась подобного мнения.
   О том, что совсем еще недавно, и месяца не прошло, как в преемники Хмельницкому рада уже избрала его сына Юрия Хмельницкого, в кругах генеральной старшины как-то все забыли. Да и многие простые казаки понимали, что избрание Юрия являлось не более чем данью признания и уважения отцу за те великие деяния, которые он совершил во благо всего Войска Запорожского.
   Поэтому, когда в Чигирин на похороны своего вождя стали съезжаться представители всех казацких полков у многих возникло сомнение в правильности сделанного ранее выбора.
   Василий Золотаренко, Павел Яненко-Хмельницкий, Яков Сомко считали, что волю покойного гетмана нарушать нельзя, хотя и понимали, что на роль казацкого вождя Юрий мало подходит.
   Таким образом, в течение месяца настроения в казацкой массе стало колебаться в пользу Выговского. Почва к отречению Юрия Хмельницкого в целом была готова, оставалось только, чтобы сам он добровольно сложил с себя гетманские полномочия.
   21 августа в Чигирин прибыл посланец путивльского воеводы под предлогом участия в похоронах Хмельницкого, а на самом деле, чтобы поточнее разузнать о реальном положении дел с выборами гетмана. Выговский в беседе с ним сказал: "Как гетмана Богдана похороним, то у нас будет рада о новом гетмане, а мне Богдан Хмельницкий, умирая, приказывал быть опекуном над сыном его и я, помня приказ, сына его не покину. Полковники, сотники и все Войско Запорожское говорят, чтоб мне быть гетманом, пока Юрий Хмельницкий в возрасте и в совершенном уме будет".
   Замысел генерального писаря был достаточно прост- воспользовавшись присутствием на похоронах Хмельницкого полковников, старшины и части казацкой черни, сразу после них созвать раду по выборам нового гетмана. В том, что гетманская булава окажется в его руках, можно было не сомневаться, поскольку у казацкой верхушки Выговский действительно пользовался авторитетом и популярностью. Его близость к покойному гетману была хорошо известна, а ум, хитрость и изворотливость выделяли его среди остальной старшины. Один из братьев генерального писаря Данила был женат на одной из дочерей Богдана Хмельницкого, а братья и родственники Василий, Илья и Юрий также были полковниками, снискавшими известность и популярность в казацкой среде. В числе его преданных друзей были и другие командиров полков, которые подобно Григорию Лесницкому, ратовали за избрание Выговского в преемники Хмельницкому еще при жизни старого гетмана. Реально Выговский мог опасаться противодействия лишь со стороны полтавского полковника Мартына Пушкаря, но тот в это время находился на Запорожье и о выборах нового гетмана не знал. О том, что сразу после похорон Хмельницкого в Чигирине состоится рада для избрания нового гетмана, не был извещен и кошевой Запорожской Сечи. Торопился Выговский собрать раду, еще и потому, что понимал: Москва обязательно направит своих эмиссаров, чтобы процесс выборов гетмана взять под свой контроль и постарается придать им, как можно более массовый характер. Участие в раде широких масс казацкой черни и запорожцев Выговскому было не выгодно, так как среди простых казаков он популярностью не пользовался, большинство из них могло отдать голоса за Пушкаря.
   Сам генеральный писарь также не оставался безучастным наблюдателем в затеянной им игре. Наоборот, пользуясь близостью к Богдану Хмельницкому, он доверительно беседовал с Юрием, акцентируя внимание на возникших после смерти старого гетмана проблемах.
   Юрий, полноватый для своего возраста подросток, в отличие от своих братьев, храбростью и отвагой не отличался. Воспитанный в обществе старших сестер тетками и мачехами, он рос избалованным ребенком, далеким от занятий государственными делами и военным ремеслом. Решение отца оставить его в качестве своего преемника на гетманском посту, Юрий воспринял так, как и любой другой мальчишка его возраста: он готов был наслаждаться гетманской властью и сопутствующими ей славой и почетом, но при этом не нести никакой ответственности. Поэтому слова генерального писаря, которому он привык доверять, Юрий воспринял именно так, как и рассчитывал Выговский.
   Тем временем для участия в похоронах Богдана Хмельницкого продолжали прибывать полковники, представители полковой старшины, значные казаки со всей Украйны. Выговский всех встречал ласково, созвал казацкую чернь из тех, что прибыли представителями от полков, организовал угощения, приказал выкатить несколько бочек горилки, пил наравне с ними, а сам тем временем, внимательно высматривал среди казаков тех, кто готов был избрать его гетманом.
   23 августа в субботу при большом стечении народа, прибывшего со всех концов Малороссии, состоялись похороны Богдана Хмельницкого. Верные Выговскому люди шныряли в толпе, тихонько сообщая значным казакам и некоторым, кому доверяли, из черни о том, что рада состоится на следующий день на подворье гетманской резиденции.
   Ранним утром в воскресенье довбыши ударили в бубны, созывая народ на раду. Вскоре на подворье Хмелшьницкого стали собираться полковая старшина и казаки, в основном, из числа задобренных бесплатными угощениями и выпивкой. Когда двор оказался заполненным, ворота заперли наглухо, и за ними осталась огромная толпа тех, кому, таким образом, отказали в участии в раде.
   Почти сразу на крыльце появился Юрий с гетманской булавой в руке, бунчужные торжественно несли за ним бунчук. Толпа встретила его появление приветственными криками, а когда наступила тишина молодой гетман обратился к собравшимся:
   -Панове рада! Благодарю нижайше за гетманский уряд, который вы мне дали, памятуя родителя моего. Но по молодости лет и по своей неопытности я не могу нести столь важного достоинства. Вот булава и бунчук. Выбирайте в гетманы другого, старше меня и заслуженнее.
   В толпе раздался недоуменный ропот: далеко не все собравшиеся были посвящены в планы Выговского и не понимали, почему гетман, которого избрали два месяца назад, сложил свои полномочия.
   Юрий, тем временем, поклонился раде и, положив знаки гетманского достоинства на стол, удалился в дом.
   Выговский, Носач, Ковалевский, Зарудный также сложили на стол свои клейноды и, поблагодарив товарищество за доверие при их избрании, отреклись от должностей и удалились в дом.
   В толпе наступило молчание. В ворота стали ломиться те, кто не попал на раду. Надо было скорее решать вопрос гетманской булаве, сиротливо лежавшей на столе.
   Есаулы стали протискиваться в толпе, громко спрашивая, кого рада желает избрать гетманом. Некоторые хотели выкрикнуть Выговского, но побаивались.
   В это время раздались сначала неуверенные, но все более усиливающиеся голоса:
   -Хмельницкого! Нехай Хмельниченко будет гетманом!
   На пороге вновь появился Юрий, обратившись к толпе со словами благодарности.
   -Панове рада! - после этого твердо продолжил он.-Я младолетен и неопытен, не в силах управлять народом, а к тому еще, от недавней смерти родителя, я в большой тоске и печали.
   Однако, рада не была намерена принять его самоотвод.
   -Пусть будет Хмельниченко гетманом,- взял слово один из казаков,- хотя он и молод, да слава наша пусть будет такова, что у нас гетманом Хмельницкий. Пока он молод, - будут научать его добрые люди, а возмужает - сам будет управлять. Пусть и Выговский, и Носач, и все будут на своих урядах. Как при покойном батьку Хмельницком было, так и теперь пусть будет.
   Юрий продолжал отрекаться от гетманской булавы, кланяясь на все стороны. Испуг его давно прошел, он чувствовал, что еще совсем немного и казаки заставят его принять гетманские клейноды, чему в душе он был рад. Слыша громкие крики: "Не позволим, не уволим Хмельниченка от уряда гетманского!", он все же напомнил, что ему надо по завещанию отца учиться в Киеве:
   -А гетману надлежит быть при войске и предводительствовать казаками.
   Этот аргумент многим показался убедительным, действительно, негоже Войску оставаться без гетмана. Толпа притихла, казаки обсуждали между собой как лучше поступить. Многие чесали затылки, но ничего толкового предложить не могли.
   В это время перекрывая гул голосов кто-то выкрикнул выкрикнул:
   -Панове рада! Пусть булава и бунчук остаются при Хмельницком. Нашим гетманом будет Хмельницкий, а пока он возмужает - Войском командовать будет Выговский, и булаву и бунчук будет принимать, когда нужно, из рук у Хмельницкого, а воротившись, опять будет отдавать ему в руки.
   Толпа выразила поддержку этому предложению. Выговский стал отказываться от предложенной чести, казаки настаивали.
   "Дайте время одуматься, панове рада! - сказал, наконец, генеральный писарь. - Не могу теперь решиться принять на себя такое важное звание. Отложите до другого времени.
   Рада согласилась отложить решение этого вопроса на трое суток.
   Результатами первого дня Выговский был доволен. Конечно, он рассчитывал, что рада провозгласит гетманом его, но даже и передача ему фактической гетманской власти при номинальном гетмане Хмельницком его вполне устраивала. Со своей стороны и Юрий Хмельницкий видел, что его тактика увенчалась успехом. В силу возраста номинальное звание гетмана его устраивало вполне, а кто фактически будет управлять войском и народом его волновало мало. Сторонники Выговского тоже были вполне довольны, так как вся власть фактически сосредотачивалась в его руках, чего они и добивались.
   В среду, 27 августа, все повторилось по предыдущему сценарию, однако в этот раз ворота вовремя закрыть не удалось и внутрь подворья проникло множество простых казаков, чьего присутствия и опасался генеральный писарь. Гетманом вновь крикнули Хмельницкого, а до его совершеннолетия, чтобы фактически управлял Выговский. Оба отказались и в этот раз.
   Выговский с потупленным взором, смиренно со слезами в глазах, благодарил раду за честь, просил выбрать людей более его способных. Но чем более кланялся и отказывался Выговский, тем упорнее казаки избирали его предводителем. По казацкому обычаю, толпа начала сопровождать бранью и угрозами физической расправы свой выбор, тогда Выговский, как бы нехотя и единственно, уступая голосу народа, согласился. Толпа пришла в настоящий восторг!
   Однако успех следовало закрепить, поэтому он обратился к собравшимся за советом:
   -Панове рада, я спрошу вот о чем, молодому гетману надобно учиться. По воле блаженной памяти родителя, ему надобно дать воспитание, ему надобно быть в училище. Этот завет гетмана хмельницкого мы нарушить не можем. Но учась в Киеве, ему трудно будет подписываться на листах и универсалах. Когда клейноды будут у меня, то и подписываться придется мне. Как же рада прикажет мне подписываться?
   Толпа притихла. Вопрос был не праздный. Действительно, сноситься с Москвой, Запорожьем, иностранными государями, издавать универсалы для Войска придется Выговскому. А какова же его должность?
   Тогда наперед выступил Иван Груша, которого Выговский прочил вместо себя в генеральные писари.
   -Пусть пан Выговский, - важно сказал он, отдуваясь и поглаживая обвислые усы - подписывается так: "Иван Выговский, гетман на тот час Войска Запорожского", потому что в то время, когда у него будут клейноды, настоящим гетманом будет он".
   Это был хитрый ход, поскольку в дальнейшем слова "на тот час" в официальной переписке просто опускались. Но простые казаки посчитали это предложение правильным и согласились с Грушей.
   Выговский, взял со стола булаву и со слезой в голосе ответил:
   -Сия булава доброму на ласку, а злому на карность, а манить я в Войску никому не буду, коли вы меня гетманом избрали, а Войско Запорожское без страха быть не может!
   После этого была зачитана царская жалованная грамота, на которую рада ответила: "На милости государской бьем челом и служить всем Войском Запорожским рады вечно, и он, великий государь, пусть нас не выдаст своим неприятелям".
   Конечно, вновь избранный гетман понимал, что его победа еще не окончательная. Царь Алексей Михайлович мог не согласиться с таким, мягко говоря, мало легитимным избранием нового малороссийского гетмана. Запорожские атаманы также вряд ли с одобрением воспримут известие о раде, на которую их даже не пригласили. Оставался и Пушкарь, которого Выговский опасался больше всех. Пришлось изворотливому бывшему генеральному писарю пускаться на разного рода хитрости.
   Прежде всего, он послал к запорожцам письмо, в котором льстиво уверял, что он не почитает себя настоящим гетманом, пока сечевое товарищество не признает его. Одновременно, с согласия рады он направил посольство в Крым, сообщив хану о своем избрании. С уверениями приязни к королю он отправил польского посла Беневского, которого казаки, из старой ненависти к панам, чуть было не убили. В то же время Выговский, в письме своем в Москву доносил, что Беневский прислан для того, чтоб учинить ссору и бранил поляков. Также он сообщал, что польский король соединяется с австрийским императором и вовсе не думает мириться с Москвою и хранить данные в трудные времена условия. Заверяя государя в своей преданности и готовности пролить за него кровь, он одновременно чернил даже своих сообщников, доносил на брацлавского полковника Зеленского, что тот хотел перейти на сторону Польши, но он, гетман, его удержал и убедил оставаться верным его царскому величеству.
  
  
  
   Когда весть об избрании нового гетмана распространилась по всему южнорусскому краю и дошла до рядовых казаков, не принимавших участия в раде, а также до Запорожья, в казацкой массе поднялся ропот. Выговский был неприемлем для черни по многим причинам. Прежде всего, он не имел отношения к Сечи, запорожцем не являлся, а принадлежал к польскому шляхетскому роду православного вероисповедания герба Абданк ( к нему причислял себя и Хмельницкий, который в отличие от Выговского в ордере герба не значился). О роде его занятий до Освободительной войны ходили различные слухи. Одни говорили, что в молодые годы Выговский служил в Киеве канцеляристом и за утрату каких-то важных книг был приговорен к смерти, но с помощью влиятельных связей избегнул наказания и поступил в реестровое казацкое войско. По другим данным, он был всего лишь писарем при польском казацком комиссаре Шемберге, вместе с канцелярией которого выступил в поход против запорожцев. Достоверно было известно, что в битве при Желтых Водах, когда казаки подняли Шемберга на пики, Выговский попал в плен к татарам, но его выкупил Богдан Хмельницкий, встречавшийся с ним ранее. Примерно в то же время к восставшим присоединились и другие Выговские: брат Данила, родственники Василий, Илья и Юрий. Вначале Иван Евстафьевич был писарем при гетманской канцелярии, завоевал почти безграничное доверие гетмана и спустя два года стал генеральным писарем Войска Запорожского. Должность эта, весьма высокая в иерархии казацкой старшины, у рядовых казаков популярностью не пользовалась. Кроме того, всем было известно, что еще при жизни старого гетмана его преемником был избран Юрий Хмельницкий, против чего не возражали Запорожье и чернь. Простые казаки не понимали, зачем это решение необходимо было отменить и избирать другого гетмана. Пусть Юрий был летами молод, но он носил славную фамилию, известную далеко за пределами Малороссии, являлся прямым наследником старого гетмана, которого казаки любили и уважали. С другой стороны среди казацкой старшины было немало более известных и увенчанных славой полковников, чем Выговский, который, ко всему прочему, еще и был женат на польской шляхтянке, что само по себе уже вызывало к нему недоверие простых казаков. Многие из них высказывались за созыв настоящей черной рады на Масловом Броде, где обычно избирали гетманов реестрового войска. Все громче звучал ропот об узурпации Выговским гетманской власти.
  
   ...О брожении в казацкой среде верные люди докладывали вновь избранному гетману, и он в раздражении кусал ус, постепенно убеждаясь, что положение его становится все более шатким.
   -Черную раду на Масловом ставе,- говорил он двум своим ближайшим советникам Гуляницкому и Ковалевскому, - допустить никак нельзя. Там всем будут заправлять Пушкарь да запорожцы и чернь поступит так, как они скажут.
   Действительно идею созыва черной рады поддержал и возвратившийся из Запорожья Пушкарь, который с негодованием заявлял, что Выговский лукавит, говоря о том, что покойный Богдан оставил его советником при Юрии. На самом деле вторым советником гетман оставил именно Пушкаря. Полтавский полковник обвинял нового гетмана в том, что тот не сообщил ему и запорожским атаманам о созыве 27 августа рады и ее решения, таким образом, нелегитимны.
   В такой ситуации возникали серьезные основания сомневаться, что кандидатура Выговского будет поддержана Москвой, о чем ему прямо заявил стольник Кикин, прибывший в Чигирин вместе с Тетерей.
   -Тут надо действовать тоньше, хитрее,- советовал стольник,- в Москве у тебя сторонников много, но требуется соблюсти букву закона, чтобы не допустить рокоша.
   Выговский и сам знал, что политика царского правительства относительно Малороссии еще при жизни Богдана Хмельницкого характеризовалась осторожностью в отношениях с казаками. Царь многое прощал Хмельницкому ввиду его прежних заслуг и старался без нужды не вмешиваться в состояние малороссийских дел, в целом доверяя казацкому вождю. Однако рассчитывать на то, что такая же политика будет выдерживаться и в отношении нового гетмана, избрание которого вряд ли можно признать полностью легитимным, было трудно.
   В то же время, в пользу Выговского сыграло то обстоятельство, что одновременно с Хмельницким умер и киевский митрополит Сильвестр Косов. Церковь была занята его похоронами и избранием нового предстоятеля, а поэтому не вмешивалась в дела Войска Запорожского. Со своей стороны Выговский также не оказывал никакого влияния на процесс выборов церковного владыки.
   Иван Евстафьевич, получив гетманскую булаву, вольно или невольно должен был определиться и в стратегических планах относительно будущего Малороссии. Собственно выбор был не велик: либо следовать политике Хмельницкого и скрепя сердце, сохранять верность Москве, либо же вновь войти в состав Речи Посполитой. Сам гетман, являясь польским шляхтичем, безусловно, предпочел бы союз с Речью Посполитой, да и сторонников у него в этом вопросе среди казацкой старшины было немало. Однако, трезво оценивая геополитическую ситуацию, он понимал, что в то время это было бы вряд ли возможно. Растерзанная бесконечными войнами с казаками, Швецией, Россией, рокошем маршала Любомирского польская держава только начала подниматься из руин и рассчитывать на нее, как на надежного союзника в ближайшие год- два не приходилось.
   Существовал и третий вариант: привлечь на свою сторону крымского хана, как в свое время поступил Хмельницкий, и, опираясь на поддержку татар, выйти из московского подданства, создав собственное независимое государство. Однако действовать следовало очень осторожно, поэтому Выговский в качестве первого шага, сразу после своего избрания, вошел с крымским ханом в тайные сношения, целью которых являлось привлечение татар к себе на помощь в борьбе со своими противниками. В то же время, его сторонник полковник Григорий Лесницкий распространял среди казаков своего миргородского полка слухи, будто царь назначает в города своих воевод, а реестр будет сокращен до 10 000 человек. При этом Лесницкий призывал своих казаков перейти в подданство к крымскому хану. Однако, сотники и атаманы не поддержали его. Лесницкому пришлось пойти на попятную, объяснив, что его не так поняли.
   Для Выговского стало понятно, что идея союза с татарами не находит поддержки в казацкой среде и поэтому до поры планы выхода из московского подданства следует отложить. Прежде следовало попытаться укрепить свое положение у старшины и казаков, а также подтвердить легитимность своего избрания на гетманский пост.
   Хотя Выговский и достиг желанной цели, заполучив гетманскую булаву, однако триумф его был и не полным, и не окончательным. Вернувшийся из Запорожья Пушкарь повел открытую агитацию за пересмотр решения последней рады. " В Чигирине рада была неполной и надобно собрать другую",- требовал полтавский полковник. Внезапно против избрания Выговского выступил и Лесницкий, настаивая на созыве новой рады. Вероятно, в создавшейся ситуации он рассчитывал, что могут гетманом избрать и его, учитывая былые заслуги. Казацкая чернь требовала созыва рады на Масловом Броде с участием всего Войска Запорожского.
   Главное же заключалось в том, что Выговский, хотя и взял булаву, но лишь в качестве гетмана "на той час" -только на время отсутствия Юрия Хмельницкого. Конечно, это был серьезный успех, однако статус его оставался двусмысленным.
   Новоиспеченный гетман не знал, что ему предпринять в создавшейся после выборов ситуации, но в это время в Чигирин прибыл Юрий Немирич в качестве неофициального посланника шведского короля Карла-Густава.
   -Король предлагает тебе, гетман,- говорил Немирич с глазу на глаз Выговскому,- возобновить союз, заключенный им с Хмельницким на прежних условиях. Карл-Густав гарантирует создание независимого Русского удельного княжества, всемерную военную и политическую поддержку. Его величеству памятен рейд Ждановича, в ходе которого казаки проявили дерзость, отвагу и незаурядное воинское мастерство, покрыв себя неувядаемой славой при штурме Кракова и Варшавы.
   -Союз со Швецией заманчивая перспектива,- не сразу ответил гетман,- но это неминуемо вызовет серьезные осложнения, если не разрыв с Москвой. Старшина, конечно, может на него согласиться, но казацкая чернь...
   Он умолк, погрузившись в размышления. Немирич, откинувшись в кресле, наблюдал за борьбой чувств, явственно отражающихся на лице собеседника.
   -Каролюс,- наконец прервал он молчание,- не торопит нас с ответом. Король с пониманием относится к сложившейся ситуации. Его предложение о союзе- это скорее программа на ближайшее будущее.
   -Тебе, как старому приятелю, - ответил Выговский,- могу сказать прямо, что у меня у самого положение довольно шаткое. Для того, чтобы помышлять о союзе со шведами сначала надо стать полновластным гетманом...
   Он подробно рассказал Немиричу о событиях, последовавших после смерти Богдана Хмельницкого, связанных с избранием нового гетмана.
   -Как видишь,- заключил он свой рассказ, - в войске начался разброд. Пушкарь и чернь хотят лишить меня булавы, Запорожье на их стороне. Заговори я сейчас о союзе со шведами, меня вообще обвинят в измене. Контакты с Карлом-Густавом продолжать, безусловно, надо, но кому я тут могу довериться?
   -Что же,- подумав, сказал Немирич,- дипломатическую сторону в отношениях со Швецией я могу взять на себя, а ты тем временем решай вопрос о власти.
   Отпустив Немирича, Выговский погрузился в размышления. Вести политическую игру сразу на четыре стороны было сложно даже для него. Шведы предлагают союз, но на те же условия готов согласиться и Ян Казимир, их противник. Следовательно, заигрывая с Карлом-Густавом, он рисковал испортить отношения с Польшей. Крымский хан был готов к союзу с Войском Запорожским, но большинство казаков и старшины даже слышать об этом не хотели. И, наконец, оставался московский государь, которому все Войско принесло присягу. В глазах Москвы все тайные контакты Выговского со Швецией, Речью Посполитой и Крымом могут быть расценены, как измена.
   -Ладно,- решил гетман,- Немирич прав, сейчас самым важным является вопрос о власти. Пожалуй, надо назначать новую раду. Только проведем ее не на Масловом Броде, как требует чернь, а там, где нам удобно.
   Позвав к себе нового генерального писаря Ивана Грушу, он отдал распоряжение отправить в полки универсалы о созыве 25 сентября рады в Корсуне. Предлагалось обеспечить явку всей старшины и по два человека из черни от сотни, то есть по обычным нормам представительства, издавна существовавших у казаков.
   Центральным событием сентября того года явился приезд в Чигирин царского посланника Артамона Матвеева. Тридцатидвухлетний Артамон Сергеевич Матвеев, звезда которого взошла десять лет спустя, был еще мало кому известен, но уже в то время входил в ближний круг государевых людей. В царской грамоте, которую он вручил Выговскому, тот именовался по прежней должности писаря, хотя Алексею Михайловичу через киевского воеводу Бутурлина уже было известно об избрании его гетманом.
   -Его царское величество,- внушительно говорил молодой посланник царя,- гневаться изволит на тебя за то, что не прислал послов с известием о кончине прежнего гетмана. Да и об избрании тебя гетманом стало известно только от киевского воеводы. Почто ты не уважил государя? Негоже так поступать впредь.
   -Ни о какой обиде его царскому величеству я и не помышлял, -оправдывался Выговский.- Сразу после кончины гетмана Богдана хотел отправить к государю трех урядников, но многие из генеральной старшины стали обвинять меня в том, что я посылаю к государю от себя лично, а не от Войска. Тогда, чтобы не вызывать недовольство, я написал к воеводе киевскому Андрею Васильевичу Бутурлину и к князю Ромодановскому в Белгород, чтобы они известили государя.
   -И как сейчас старшина отнеслась к избранию тебя гетманом?- насторожился Матвеев.- Не ждать ли рокоша?
   Выговский объяснил как проходила рада и подчеркнул. что гетманом выбран Хмельниченко, а он при нем только "на той час".
   -Нет, так не годится,- покачал головой посол.- Его царскому величеству учинилось ведомо, что гетмана Богдана Хмельницкого не стало и великий государь, жалуя вас, указал ехать в Войско Запорожское со своим государевым милостивым словом и для своих государственных великих дел боярину и наместнику казанскому, Алексею Никитичу Трубецкому, да окольничему и ржевскому наместнику Богдану Матвеевичу Хитрово, да думному дьяку Лариону Лопухину. Тебе же следует послать к полковникам и велеть им съехаться в Киев, и сверх того, чтоб из всех полков по пяти человек было прислано. Выборы нового гетмана надо провести с соблюдением всех обычаев.
   -Я и сам уже думал назначить новую раду,- не стал возражать Выговский,- у Войска должен быть один гетман.
   -Ну и ладно,- согласился посол. - Да, вот что еще. Павел Тетеря, когда был в Москве посланцем у государя, то просил оберегать вас против неприятелей ваших. Государь внял просьбе и теперь приказано князю Ромодановскому идти наскоро с конными и пешими людьми, да велено также боярину Василию Борисовичу Шереметьеву выслать конных и пеших. А ты, гетман, вели приготовить им запасы и подводы.
   Выговский знал, что Богдан Хмельницкий просил у царя Алексея Михайловича прислать подкрепления на случай возможного обострения ситуации в Малороссии, но сейчас прибытие войск Шереметьева и Ромодановского совершенно не вписывалось в далекоидущие планы нового гетмана. Однако, он ничем не высказал своего недовольства, заверив Матвеева, что все будет исполнено по слову государя.
   Перед отъездом царский посланник сказал Выговскому:
   -Ходят слухи, что шведский король хочет привлечь на свою сторону Войско Запорожское. Так вот, следует отправить к шведам посланцев, чтобы те посоветовали Карлу-Густаву помириться с государем, оставить притязания на пограничные земли и не рассчитывать на помощь Войска Запорожского. Наоборот, если он продолжит враждовать с царским величеством, то Войско Запорожское пойдет на него войной.
   Произнеся эти слова, Матвеев испытующе взглянул в лицо гетмана и тот понял, что в Москве уже известно о миссии Немирича.
   Не успел Артамон Матвеев оставить Чигирин, как в Переяславль прибыл князь Ромодановский, где расквартировал свое войско. Одновременно с ним в Пирятин явился сильный отряд Ляпунова. Концентрация царских войск на Левобережье проводилась в соответствии с просьбой еще Хмельницкого, но ожидавшееся прибытие князя Трубецкого, о чем сообщил Матвеев, вызвало беспокойство в гетманском окружении. До этого времени отношения Москвы с Малороссией больше напоминали военный союз, а все вопросы гражданского управления были отданы на полное усмотрение гетманского правительства. Конечно, формально гетман должен был собирать налоги с подвластных городов и отправлять их в Москву, но фактически за три года после Переяславской рады Богдан Хмельницкий не отправил туда ни шеляга. Так как сбором налогов занимались полковники на своей территории самостоятельно, то большая часть поступлений оставалась в их распоряжении и даже гетману передавалась лишь малая часть. Такое положение вполне устраивало старшину, которая привыкла распоряжаться доходными статьями ( орандом) по своему усмотрению. Поэтому приказ снабжать фуражом, продовольствием и транспортными средствами царские войска был полковниками и старшиной воспринят, как посягательство на их доходы, что вызвало вполне понятное недовольство.
   Зная об этом недовольстве старшины, Выговский решил использовать сложившуюся ситуацию в своих целях с одной стороны для укрепления собственного положения, а с другой, чтобы углубить недовольство казаков Москвой.
   Ранним утром 25 сентября на обширном поле под Корсунем собрались представители от всех казацких полков, прибывшие на раду. Вскоре подъехали Выговский в окружении генеральной старшины, а также державшиеся несколько в стороне Немирич и Беневский. В толпе присутствовали несколько посланников киевского и путивльского воевод, которые потом представили подробные доклады своему начальству.
   Открыв раду, гетман в немногих словах объявил, что царский посланник Артамон Матвеев передал ему такие требования государя, которые фактически ликвидируют казацкие вольности.
   -Я в неволе быть не хочу, а поэтому слагаю с себя гетманские полномочия,- с этими словами Выговский положил на стол булаву и бунчук, - а рада вольна выбрать себе другого гетмана.
   Поклонившись собранию, Выговский вскочил в седло и не спеша уехал прочь. Однако, не успел он отъехать и сотню шагов, как полковники и генеральная старшина догнали и вернули его назад. Судья Самойло Богданович Зарудный под крики собравшихся вручил ему назад булаву, сказав:
   -Сейчас всем нам надо стоять за свои вольности, чтоб, как прежде были и теперь оставались свободными.
   Выговский, словно уступая раде согласился принять булаву и на этом первый день собрания закончился.
   На следующий день перешли к обсуждению текущих дел.
   -При покойном гетмане Богдане Хмельницком,- начал свою речь Выговский,- у нас не бывало рады и совета, но теперь вы меня избрали гетманом, и я без вашего воинского совета не стану делать никаких дел. Ныне я объявляю вам: прислал к нам шведский король, зовет нас к себе в союз, а царское величество прислал к нам грамоту с выговором, зачем мы без его, государева, ведома сложились с Ракочи. Государь требует, чтобы Антона Ждановича наказать: "вы уже, говорит, прежде изменили шведскому королю, изменили и крымскому хану, и Ракочию венгерскому, и господарю волошскому, а теперь и нам хотите изменить. Долго ли вам быть в таких шатостях?"
   Гетман сделал паузу, обводя взглядом собравшихся, чтобы увидеть их реакцию на своих слова. У многих на лицах отобразилось недоумение, некоторые прямо выражали свое негодование, в толпе ширился ропот. Именно на такую реакцию гетман и рассчитывал, но, в то же время, опасаясь царского гнева, если слова его дойдут до Москвы, продолжил:
   -А только нам отложиться от царского величества никак нельзя! Никто более не поверит в непостоянство наше и мы дойдем до конечного разорения. Мы все приносили присягу на верность царскому величеству и. если нарушим ее, то станем клятвопреступниками. А теперь без всякой шатости дайте мне совет , как поступить?
   Первым взял слово Григорий Гуляницкий, нежинскийй полковник, заявив, что нельзя отступать от присяги, данной царскому величеству. Его поддержали полковники: полтавский Пушкарь, прилукский Дорошенко, ирклеевский Дженджелей, заявив: "Мы не отступим от его царского величества, как присягали, так в той мысли и стоим!"
   Со стороны других левобережных полковников и полковой старшины никаких возражений не последовало.
   Тогда Выговский, видя настроение большей части рады сказал не то, о чем думал :
   -Я вам свою мысль объявляю, что нам быть надежно при милости царского величества, по присяге своей, неотступно, а к иным ни к кому не приложиться.
   Рада приветствовала заявление гетмана громкими возгласами, но в это время слово взял Иван Богун:
   -Нам, пане гетмане и все паны- рада, не ладно быть у царского величества: он, государь, к нам милостив, да начальные его люди к нам не добры, наговаривают государю, чтоб навести нас в большую неволю и достояние наше отнять!
   Слова знаменитого воина произвели впечатление на собравшихся. А полковник тем временем приводил примеры недоброжелательного отношения русских начальных людей к казакам и местному населению, подчеркивая, что царь далеко, а царским воеводам казацкие вольности , как кость в горле.
   Богуна поддержал Зеленский и еще несколько правобережных полковников, но все же их было значительное меньшинство.
   Выговский, хотя в душе и был солидарен с ними, но приняв грозный вид, произнес:
   -Вы, панове, не дело говорите, и в Войске смуту чините, а нам от царского величества отступать за его государеву милость не следует и помышлять!
   По приговору корсунской рады, отправили в Москву посланцами: корсунского полка есаула Юрия Миневского и сотника Ефима Коробку - просить царского подтверждения Выговского на гетманское достоинство и казацких прав, сообразно прежней царской грамоте, данной в январе 1654 года.
   Сам же Выговский после этого перестал в официальных документах употреблять приставку "на той час", став полноправным гетманом.
   Корсунская рада подтвердила курс Войска Запорожского на сближение с Москвой. Даже Богун, Зеленский и их единомышленники выступали не против самой идеи присоединения к Московскому государству, а против своеволия царских воевод на украинской территории. Не считаться с мнением подавляющего большинства казацкой массы Выговский не мог, поэтому не стал торопить события. Беневского он отпустил в Варшаву, заверив его в дружелюбном отношении к Речи Посполитой, Юрий Немирич отправился к шведскому королю с такими же уверениями, но со стороны Выговского все это была лишь дипломатическая игра. Он хорошо знал цену польской дружбе и словам Беневского, сулившего казакам свободу, права и дружбу. В то время, когда посланник короля уверял в этом гетмана и старшину, на руках у Выговского имелось перехваченное им письмо королевского офицера полковника Маховского к одному из крымских мурз. В этом письме предлагалось организовать одновременное нападение на украинские территории татар и подручных (душманов) Маховского. Гетман отправил письмо в Москву, добавив, что вместо Беневского король прислал в Чигирин своего нового посланника Воронича, который склоняет казаков к подданству Польши. Заверяя царя Алексея Михайловича в преданности и верности его царскому величеству, гетман в то же время направил в Крым одного из сотников - Бута для ведения переговоров с Магомет Гиреем о заключении военного союза. Хан, знавший о напряженных отношениях Выговского с Москвой, принял его посольство с честью.
   После избрания его гетманом, Выговский уехал в Киев, получить формальное благословение местоблюстителя черниговского епископа дионисия Балабана и попал заодно на похороны сестры- жены Тетери, умершей там в это время.
   17 октября в Братском монастыре, в присутствии царских воевод, принесли в церковь жалованную от царя Алексея Михайловича гетману Хмельницкому булаву, саблю и бунчук. По совершении обедни, епископ черниговский Лазарь Баранович окропил святою водою эти знаки достоинства и отдал их гетману. "Принимая гетманство, - говорил ему архипастырь, - ты должен служить верою и правдою великому государю, как служил до сих пор: управляй и укрепляй Войско Запорожское, чтоб оно было неотступно под высокою рукою его царского величества". Сказав это, епископ осенил крестом новоизбранного вождя.
   После этого состоялся торжественный обед, на который был приглашен и Бутурлин. Воевода, человек по характеру дружелюбный и открытый, постарался уверить Выговского в том, что государь не положил на него опалы, а выговор от него тот получил по собственной вине, не уведомив о смерти гетмана Богдана, и об избрании его в преемники Хмельницкому.
   -Ты обижаешься, что в грамоте его царского величества назван писарем,- добродушно говорил Бутурлин, подливая в кубок Выговского вино,- но ведь ты не сообщил в Москву об избрании тебя вместо покойного Богдана.
   Слова воеводы успокоили гетмана, но вскоре возникли новые трения, уже по поводу избрания владыки. Бутурлин отказался приехать в Софиевский собор на выборы нового митрополита без царского повеления. Выборы пришлось отложить, но всем стало ясно, что Москва хочет подчинить киевскую метрополию патриарху Никону. Собственно, этого не скрывал и сам Бутурлин.
   Настало время нанести визит прибывшему еще два месяца назад с царскими войсками в Переяславль князю Ромодановскому. Разговор поначалу вышел острый, так как обещанных припасов царские ратные люди так и не получили.
   -Меня государь прислал сюда оборонять край от неприятеля по просьбе прежнего гетмана, который заверял его царское величество, что припасами, фуражом и транспортом нас обеспечат на месте,- говорил с обидой князь.- А на деле нас никто не снабжает продовольствием и телег не прислали. Если мы здесь не нужны, так недолго и уйти.
   -После смерти Богдана Хмельницкого,- оправдывался Выговский,- не было гетмана, которого бы все слушались и которому бы все подчинялись. Да и сейчас еще в черкасских городах учинился мятеж и шатости, и бунт. А как скоро ты, окольничий его царского величества и воевода князь Григорий Григорьевич, пришел в черкасские города с ратными людьми, то, милостию Божиею и государевым счастием, все утишилось. Но теперь в Запорожье большой мятеж: хотят побить своих старшин и поддаться крымскому хану! Я, помня свое крестное целование, за такие заводы, бунты и измену царскому величеству, поеду их усмирять с войском, а ты, окольничий и воевода, с ратными людьми перейди за Днепр. С тобой будут полковники: белоцерковский, уманский, брацлавский и другие. А я управлюсь с бунтовщиками и предателями. Они наговаривают на нас, бунтовщики, будто бы мы царскому величеству неверны, а мы живым Богом обещаемся и клянемся небом и землею: чтоб нам Бог своей милости не показал, если мы мыслим или вперед будем мыслить какое-нибудь дурно и неправду! Как за Бога, так и за него, великого государя, держимся.
   Гетман не хотел допустить ухода войск Ромодановского с Украйны, но его, как и старшину, тревожил приход Трубецкого, миссия которого гетманскому правительству была неясна. Поэтому он и надеялся разъединить Ромодановского с Трубецким, попытавшись отправить первого на правый берег Днепра. Однако князь твердо ответил. что без царского указа из Переяславля не уйдет.
   Так и пришлось Выговскому возвратиться в Чигирин. Здесь он прежде всего отправил Юрия Хмельницкого на учебу в Киев, а сам занялся укреплением своего положения среди казацкой массы. В одну из темных осенних ночей в конце октября гетман в сопровождении лишь двух особо доверенных телохранителей уехал из своей резиденции. Вернулся он назад только через сутки такой же темной ночью. На спинах двух вьючных лошадей были укреплены четыре бочонка. Позднее ходили слухи, что гетман выкопал спрятанные им вместе с Богданом Хмельницким сокровища- более миллиона флоринов. Так оно было или нет, но в течение почти всего ноября месяца Чигирин превратился в один большой шинок. На улицы выкатывались бочонки с горилкой, гетман угощал старшину, полковников, значных и простых казаков. Хотя он и не был склонен к пьянству, но разыгрывал из себя рубаху-парня, пил наравне со всеми, был чрезвычайно обходителен и казаки в восторге кричали, что он настоящий казак.
   Гетман тратил деньги и время на угощения казацкой черни, пытаясь таким образом повысить свой авторитет, не от хорошей жизни, в виду надвигающихся грозных событий, которые он предвидел своим острым умом.
   В сентябре на Запорожье был избран новый кошевой Яков Барабаш, как поговаривали, племянник Ивана Барабаша, убитого реестровиками в Каменном Затоне десять лет назад. К тому времени на Сечи сосредоточились беглецы с левого берега Днепра: те, кто не был зачислен в реестр; посполитые, бежавшие от усиливавшегося гнета значных казаков; просто гультяи и бродяги. Все они ненавидели богатых и зажиточных реестровиков, а Выговского считали узурпатором. Новый кошевой сразу стал в непримиримую оппозицию к гетману, утверждая, что решения всех рад по его избранию нелегитимны, так как проходили не на Сечи и без участия запорожцев. О том же не уставал твердить и возвратившийся в Полтаву полковник Пушкарь. Неутешительные вести приходили и из Литвы, где разгорался конфликт между наказным гетманом Иваном Нечаем и царскими воеводами из-за приема в казаки местных крестьян. Такая практика повелась еще со времен первых походов в Литву, когда казацкие наказные гетманы и полковники записывали в казаки всех желающих из местного населения. Поляки этому противились, но Богдан Хмельницкий не обращал на их протесты внимания. Сейчас же и царские воеводы выступили против записи в казаки пашенных крестьян. "Доходит до того,- писал в донесении наказной гетман,- что московские воеводы сами исключают их из реестра, бьют их батогами, а заодно и сотников, и есаулов, чтобы они не вписывали новых казаков в полковые реестры. Война наступает, казаки нужны будут. Нельзя выгонять и бить людей заслуженных, которые и раны терпели, и в осадах сидели". Еще в конце августа Нечай направил царю жалобу на действия минского, оршанского, борисовского воевод, обвиняя их в притеснениях казаков. "Воеводы, - писал он, - отнимают у нас деревни, с которых мы могли бы иметь хлеб себе; подданных вашего царского величества, казаков моих, выгоняют насильно из домов, - требуют с них, как с мужиков, податей, режут им чуприны, бьют кнутами и грабят; и если б подробно все противное нам описывать, то много времени было бы потребно". Наказной гетман приписывал такие поступки наущению шляхтичей, которые желают всячески вывести казачество из Литвы. Он писал: "Как волк, выкормленный, все в лес смотрит, так и шляхта в Польшу. Шляхтичи передают секреты польскому королю, и оттого польский король все знает и готовится воевать на ваше царское величество, заключает договор с цесарем и крымским ханом; и вот, по наговору этих хитрых лисиц, изменники воеводы теперь меня и товарищество мое преследуют, как неприятелей". В особенности жаловался он на боярина Василия Шереметьева: " казаков берет и сажает в тюрьму, а других девает невесть где",- говорил о нем Нечай.
   Между тем, и на левом берегу Днепра волновались казаки, ожидая прихода крупных царских формирований во главе с князем Трубецким. Больше всех будоражил народ миргородский полковник Григорий Лесницкий, рассылая по сотням своего полка письма, вносившие смятение в сердца казаков. "Мы присягали его царскому величеству,- сообщалось в них,- чтоб нам, по обычаю, быть на своих вольных правах в Запорожском Войске, и были мы верны в подданстве его царского величества по смерть гетмана Богдана Хмельницкого. А теперь идет на нас боярин царский князь Трубецкой с войском, да князь Ромодановский с ратными людьми и вам приказано давать им живность беззаборонно. Хотят учинить на Украине по городам воевод: в Киеве, Чернигове, Переяславе, Умани и по всем другим, чтоб везде им давали живность, и будут брать на государя все те подати, что народ платил когда-то польским панам. А казацкого войска только и останется, что в Запорожье десять тысяч, и они будут получать из наших доходов жалованье, от оранд и мельниц, а больше уже и не будет Войска, а станут все - мещане и хлопы. А кто не захочет быть мещанином или хлопом, тот будет в драгунах и солдатах. Крымский же хан присылает к нам и просит, чтоб мы по-прежнему были с ним в дружбе. И от нас не требует никаких поборов...". Правда, уже спустя несколько дней Лесницкий направлял новые письма, в которых писал. что на самом деле все не так плохо и то, о чем он сообщал ранее, лишь слухи. Легко понять, как вся эта противоречивая информация приводила в смятение простой народ, не знавший, кому и чему верить.
   Не один Лесницкий, но и другие полковники за Днепром также волновали народ такими вестями. На правом берегу готовились защищать свои права от произвола царских воевод, и заднепровские полковники рассылали на левую сторону универсалы, в которых писали: "Мы, заднепровские казаки, не привыкли к неволе, и не хотим ее. А если вы поддадитесь царскому соизволению, так мы с татарами на вас войною пойдем. Великий государь не устоял в прежнем договоре; пан гетман Выговский и мы, старшины, царскому величеству воли своей не уступим, не хотим воевод царских и отступим от царя. Крымский царь за нас пойдет, - мы будем слыть его подданными; а податей никаких не будем платить".
   Противники московского владычества толковали народу: " Вот, как возьмут вас царь и Москва в руки, тогда и кабаки введут, горилки курить и меду варить нельзя будет делать всякому и в сапогах черных прикажут ходить, и суконных кафтанов носить не вольно будет; попов своих нашлют, митрополита в Киеве своего поставят, а нашего в Московщину возьмут, да и весь народ туда же погонят, а останется тысяч десять казаков, да и те на Запорожье, а те, что в городах будут, те службу станут держать под капитанами".
   Брожение умов в Малороссии продолжалось, но сторонников присоединения к крымскому хану было очень мало. Если старшина страшилась прибытия царских воевод, то в народе склонялись к тому, чтобы начальствовали в малороссийских городах царские люди, а не свои сотники и полковники, все чаще творящие произвол. Черниговский протопоп Филимонов переписывался секретно с боярином Ртищевым и сообщал ему о состоянии умов в Украине.
   "Как только прослышали мы, - писал он, - что придет сюда князь Алексей Трубецкой с товарищами на государя праведного сей край отбирать и постановить государевы власти, то все меньшие стали очень радоваться этому и вся чернь, обрадовалась, желая, чтоб уже мы имели единого государя, до кого мы бы могли прибегать. Правда, отчасти опасаются, чтоб воеводы не нарушили здешних обычаев и правил, как в церковном, так и в гражданском строении, и чтоб отсюда насильством в Московщину людей не гнали; но мы их обнадеживаем, что государь - царь и великий князь ничего этого не хочет. И я, доброхот государев, желаю от сердца, чтоб уж мы знали государя праведного себе за совершенного государя и его полную власть над собою; и многие из духовных и светских того хотят, а не хотят этого гетман, да полковники, да старшины; и это делают они для своего лакомства: они бы рады были одни пановать и тешиться своим самовластием, они уже разлакомились в господстве своем, и не хочется им его потерять. Сказывают о войсковой казне, а Войско ее и не знает; только и знают о ней, что один или два человека старшин, а Войску из нея заплаты нет. Того ради изволь твоя милость вступиться перед его царским величеством, чтобы непременно государь прислал воевод и взял на себя все наши города; никто здесь не станет противиться. Это будет добро, а мы будем всячески к тому людей приводить".
   То же писал к царскому воеводе Татищеву из Чернигова другой духовный, архимандрит черниговского монастыря Иван Мещеринов. "Мы слышали,- сообщал он в письме,- что имеет быть к нам князь Трубецкой. Как бы скорее конец был с панами, нашими начальными! Все мы его ждем, а я желаю, чтоб, единого небесного Христа-царя имеючи, и единого царя православного имели. Дай же нам, Христе-царю, того дождати!"
   Вскоре после своего избрания кошевым депутацию запорожских казаков в Москву отправил и Яков Барабаш.
   Это была депутация простого народа, показывавшая московскому правительству, что простонародье хочет не того, что старшины. Она жаловалась на старшин, что им не дают ловить рыбу, держать вино, берут поборы и наживаются сами, а простым не дают жалованья. Доносили на Выговского, что он сносится с поляками, с ханом, со шведским королем. Запорожцы настаивали, что гетман избран неправильно - без участия запорожцев, что " он сам не запорожец, а поляк, и жена у него шляхтянка; что хоть Хмельницкий и сделал его писарем, но ни он, ни жена его не хотят добра Запорожью; что раде следует быть на Запорожье, или, по крайней мере, в Лубнах" В заключение они просили, чтобы на Украину были введены воеводы и московское управление. "Вся наша чернь и мещане этого желают, - говорили они, - да казацкая старшина не допускает ради своей корысти.
   Тем временем на самом Запорожье нарастали антигетмановские настроения. Все чаще раздавались призывы к выступлению против знатных и богатых реестровых казаков и старшины. Об этом вскоре стало известно и гетману.
   -Этой голоте пора показать ее место,- говорил Выговский, собрав генеральную старшину,- запорожским гультяям только дай волю! Первым делом надо выслать заставы и перехватить всех посланцев с Сечи в Москву. Всем торговцам запретить торговать с Низом, возить туда продовольствие, свинец, порох. А сам я поведу полки на Запорожье и разгоню эту голытьбу.
   Но на всякий случай гетман отправил послание к боярину Морозову с просьбой ходатайствовать перед царем, чтобы тот не верил проискам его врагов и просил задержать посланцев Сечи. "Пусть бы государь, - писал он, - покарал их по своему премудрому разуму; они, своевольники, только о суетной своей воле помышляют, а не радеют о вере и о прислуге его царскому величеству; нет у них ни жен, ни детей, ни пожитков, ни добычи, - только на чужое добро дерзают, чтоб есть им, да пить, да в карты играть, да всякие бесчинства Богу и людям чинить; а мы за веру православную и за достоинство государя, при женах, детях и маетностях наших, всегда умирать готовы".
   Со своей стороны и Барабаш, опасаясь возмездия, послал Выговскому письмо, уверяя, что сам он предан гетману, а сечевиков смущают пришельцы с Левобережья: "Те, которые поднимали бунт, - писал он, - пришли из миргородского повета. Часть их уже повязана, да у половины у них ни самопала, ни корма, ни одежишки не спрашивай, а мы сверстные казаки-зимовчаки их не послушали; и в мысли у нас не было, чтоб идти на города грабить!"
   Так все хитрили друг перед другом, но каждый держал за пазухой камень.
  Прибывшего в Москву Миневского бояре и думные дьяки расспрашивали очень тщательно о положении дел в Малороссии и выборах гетмана, так как туда уже раньше прибыли запорожские посланники. Но Миневский был тертый калач, поэтому на все вопросы отвечал уверенно и спокойно. Волнения на Левобережье он не отрицал, ссылаясь на то, что миргородский полковник Лесницкий, сам , видимо, надеясь заполучить гетманскую булаву, смущает народ всякими выдумками.
   -Лесницкий,- твердо говорил посланник гетмана боярам,- возбуждает чернь против царской власти. Он распустил слух, будто царь прислал князя Трубецкого с тем, чтобы везде по городам поставить войско и уничтожить казацкие вольности. Мы не чаем бунта, потому что Ивана Выговского выбрали целым Войском. Но лучше бы учинить так, чтобы великий государь изволил послать, кого укажет, в Войско, чтоб собрать полковников и сотников, и всю городовую чернь вновь на большую раду. Кого на этой раде выберут, тот и будет прочен, а гетман сам желает этого и если кого иного выберут, Иван Выговский о том не оскорбляется.
   На много каверзных вопросов бояр и думных дьяков пришлось ответить посланцам гетмана, но в целом сказанное ими не противоречило тому, о чем сообщила депутация Запорожской Сечи. В конечном итоге, было принято решение уважить и просьбу кошевого, и самого Выговского о проведении новых выборов гетмана. Миневскому была выдана жалованная грамота, составленная буквально по образцу данной Богдану Хмельницкому, и с письменным милостивым словом царским ко всему Войску, где сказано, что так как казаки обещаются служить верою и правдою его царскому величеству, то и великий государь верных подданных, православных христиан, будет держать в вольностях без всякого умаления, а на подтверждение новоизбранного гетмана и для принятия от него присяги на верность направлен в Чигирин боярин Хитрово.
   Но царское правительство не состояло из доверчивых и наивных людей. Принимая посланников Выговского и Барабаша, бояре одновременно направляли в Малороссию и своих агентов, которые на месте исследовали общественное мнение и доносили в Москву о реальной ситуации, складывающейся в южнорусских землях. Так в Чигирин прибыл стряпчий Рагозин под предлогом известить гетмана о рождении царевны Софьи. Но у него было и другое задание- выяснить, как простой народ относится к гетману. Позднее Рагозин докладывал, что на всем протяжении от московской границы до Чигирина все простые люди: проводники, подводчики, жители местных сел в один голос утверждали, что народ Выговского недолюбливает, его, мол, выбрала одна старшина, а казацкая чернь его не желает. "Вот, сказывают, - говорили поселяне Рагозину, - будто бояре и воеводы с ратными московскими людьми придут к нам, а мы этому и рады".
   О тайных контактах гетмана с крымским ханом и поляками доносили в Москву и запорожцы. По их мнению, Выговский вынашивает планы совместного похода с ханом в московские пределы.
   Таким образом, царскому правительству становилось все яснее, что гетман и значные- тайные недоброжелатели Москвы, но простой народ стоит за царя, поэтому они и вынуждены скрывать свои истинные мысли притворной преданностью государю. Но и гетман с генеральной старшиной понимали со своей стороны, что московское правительство в дальнейшем будет наращивать военное присутствие в Малороссии, чтобы лишить казацких предводителей стратегической инициативы. Все же удачный исход посольства Миневского позволил гетману сжать железным кольцом своих полков Запорожье, вынудив Якова Барабаша уйти в Полтаву к Пушкарю. К кошевому присоединилось примерно шесть сотен запорожцев. Впрочем, поговаривали, что это не было бегством. а запорожцы во главе со своим атаманом ушли в Полтаву по просьбе Пушкаря.
   Как бы то ни было, но к концу 1657 года противостояние между гетманом и полтавским полковником достигло своего апогея. Пушкарь не ограничился протестом против избрания Выговского гетманом, а собрал собственную раду, объявив гетмана изменником. Решившись на вооруженное противостояние с Выговским, Пушкарь всех желающих казаковать посполитых объявил казаками и свел в один полк. Из-за отсутствия нормального вооружения им были выдана дейнеки ( палки) и они стали именоваться де не якi, то есть кое-какие. Недостатка в желающих вступить в дейнеки не было, так как за годы непрерывных войн появилось много бездомных и безземельных людей, забывших о ремесле пахаря и вообще отвыкших от мирного труда. Как прежде их ненависть обращалась к полякам, так сейчас они были готовы грабить своих более состоятельных земляков. Большинство из них прежде добывали кусок хлеба, выпасая чужой скот, многие работали винокурами и пивоварами ( винокурни и пивоварни были тогда едва не в каждом зажиточном доме), наймитами и т.п. Все они собирались по призыву Пушкаря в надежде пограбить значных казаков, отомстить бывшим хозяевам за свою безрадостную жизнь, чтобы пропить и промотать все награбленное в несколько дней. Таким образом, чисто формальное противостояние между Пушкарем и Выговским стало приобретать форму социального протеста. К концу года к дейнекам присоединилось примерно 20 тысяч человек, все яркие представители голоты. С каждым днем их становилось все больше Начавшись с Полтавы, народные волнения к концу года перекинулись на окрестные города Гадяч, Зеньков, Ромны, Миргород. В Лохвице Иван Донец собрал толпу дейнек и стал вместе с ними грабить зажиточных казаков. В охваченных восстанием городах начались убийства "значных" и их сторонников, грабежи и насилия, то есть личная усобица между Выговским и Пушкарем переросла в социальную войну, приобретя определенно классовый характер. Узнав о событиях на Полтавщине, Выговский лично прибыл в Гадяч, где стал восстанавливать порядок, приказав казнить несколько активных участников погромов. С Пушкарем же он попытался договориться, направив в Полтаву своего наместника ( управляющего гетманскими поместьями в Гадячском полку) Тимоша в качестве посланника, с предложением оставить вражду. Не произведи он перед этим казни сторонников полтавского полковника, возможно, это предложение и имело бы успех, однако после случившегося Пушкарь не поверил в искренность гетмана. Он приказал заковать Тимоша и отправить его в Каменное к царскому воеводе, с которым у него были хорошие отношения. Этого поступка Выговский ему простить не мог, поэтому выслал против него Нежинский и Черниговский полки. Однако казаки из этих полков отказались выступить против своих братьев по оружию и попросту разошлись.
   Таким образом, к началу 1658 года в Малороссии произошло разделение Войска Запорожского на две враждебные группировки : "значных" казаков, чьи интересы совпадали с честолюбивыми устремлениями гетмана Выговского и черни во главе с Пушкарем и Барабашем. Первые стремились упрочить свое независимое положение от Москвы, позволявшее им чувствовать себя новой шляхтой и лишь формально считаться царскими подданными. "Значных" поддерживали также высшие иерархи церкви, в том числе ставший в ноябре митрополитом Дионисий Балабан, не желавшие подчиняться московскому патриарху. В идеале их устроило бы федеративное государство с включением Малороссии в состав Речи Посполитой. Наоборот, их противники, связанные с Москвой единством веры и общностью славянского происхождения, стремились вступить с ней в еще более тесные отношения, желая иметь лучше одного царя и пусть жесткий, но порядок, чем множество новых панов и терпеть своевольство казацкой старшины. С Польшей же им было не по пути, так как это неминуемо означало бы возвращение панского гнета. На их стороне выступали мещане и беднейшие слои городского и сельского населения, не зачисленные в реестр, своеобразные люмпен-казаки, другими словами, голота. Борьба этих двух враждующих сторон, не умеющих и не желающих идти на компромисс, грозила в ближайшем будущем потерей даже той относительной независимости, которой Малороссия пользовалась по условиям переяславского договора.
   Эта относительная независимость вызывала недовольство в Москве еще при жизни старого гетмана, но с ней мирились, зная, что ситуация в Малороссии находится под его полным контролем. Сейчас же, в условиях начинающейся смуты, возникала настоятельная необходимость в усилении российского военно-политического присутствия на ее территории. Прежде всего, была сделана попытка примирить враждующие стороны, в связи с чем запорожцы и Пушкарь, а также Выговский были уведомлены о том, что, идя навстречу их пожеланиям, царь повелел провести новую раду с участием всего запорожского войска и выбрать на ней гетмана, за которого проголосует большинство. Однако, рада была назначена не на Запорожье, а в Переяславле, куда проще было добраться со всех концов Малороссии. По-видимому, это решение объяснялось и присутствием в городе войска князя Григория Григорьевича Ромодановского.
   17 января в Переяславль прибыл окольничий Хитрово, которому было поручено проведение рады по выборам гетмана. Боярин привез и весьма расстроившее Выговского уведомление о том, что в Чернигове, Переяславле, Нежине и ряде других городов будут назначены царские воеводы, то есть вводится прямое московское правление. Хитрово передал гетману и выговор от царя за то, что тот в грамоте к Алексею Михайловичу назвал себя "вольным подданным", а не "верным слугой и подданным", как прежде подписывался Богдан Хмельницкий.
   В этот раз в Переяславле на раду, помимо старшины съехалось и много черни, однако не явились запорожцы и Пушкарь. Их некоторое время подождали, но, опасаясь, что в случае дальнейшего промедления разъедутся и остальные, Хитрово объявил раду открытой и предложил Войску избрать гетманом того, кого хочет. Все крикнули Выговского, но он сложил гетманскую булаву и заявил, что не желает быть гетманом, так как многие из черни утверждают, будто он сам себя назначил на эту должность. Старшина и чернь стали его упрашивать принять булаву, что он в, конечном итоге, и сделал, а затем принес присягу царю Алексею Михайловичу.
   Теперь уже сомнений в легитимности избрания гетманом Выговского не оставалось. Правда, к окончанию рады прибыл гонец от Пушкаря, сообщавший, что тот на раду в Переяславль не приедет, а требует, чтобы она была проведена в Лубнах. Хитрово направил своего гонца к нему, предложив Пушкарю прибыть в Переяславль, но тот туда не явился. Тем не менее, позиция Пушкаря уже не могла оказать влияние на итог рады- гетманом был провозглашен Выговский.
   Подтвердив свои гетманские полномочия, теперь, после Переяславской рады, как бы полученные непосредственно от великого государя, Выговский, решил использовать сложившуюся в его пользу ситуацию, чтобы нанести Пушкарю окончательное поражение. Но предыдущий опыт показывал, что городовые казацкие полки, состоящие из малороссиян, мало пригодны для такого дела и казаки не пойдут воевать против своих братьев по оружию. Однако в Запорожском Войске помимо городовых полков, казаки которых входили в реестр, имелись и наемные формирования, создававшиеся еще Богданом Хмельницким. В этих, так называемых кампанейских полках, служили и поляки, и немцы, и венгры, и волохи. Крупное конное формирование, состоявшее из сербов, привел запорожскому гетману в 1653 году Иван Юрьевич Сербин, как он о себе рассказывал, выходец из сербского города Нови-Пазар, шляхтич по происхождению и родственник сербского митрополита Гавриила. Сербин отличался личной храбростью, участвовал во многих сражениях и за несколько месяцев до своей смерти Богдан Хмельницкий назначил его брацлавским полковником. Ему и решил Выговский поручить внезапным ударом овладеть Полтавой и положить конец восстанию дейнек. В помощь сербам гетман послал и полк Ивана Богуна.
   Сербин стремительным броском своей конницы дошел до самой Полтавы, однако из-за незнания местности, сбился с пути и в условиях зимней непогоды потерял целые сутки. Богун воспринял приказ гетмана без энтузиазма, так как плечом к плечу с Пушкарем воевал почти во всех крупных сражениях Освободительной войны, а под Берестечком они вместе спасли казацкое войско от гибели. Не выполнить приказ Выговского он не мог, но двигался к Полтаве не торопясь. Знаменитый полковник понял, что Сербин торопится туда в надежде отличиться перед гетманом и мешать ему приобрести лавры победителя не стал. В результате, проплутав целый день под Полтавой, Сербин остановился на отдых при урочище Жуков Байрак. Однако, о передвижении сербов Пушкарь уже узнал и 27 января Барабаш со своими запорожцами скрытно подобрался к месту, где сербы, не ожидая нападения, расположились на обед. Стремительная атака запорожцев увенчалась блестящим успехом: триста сербов полегли на месте, не успев обнажить оружие, других пленили и позже Пушкарь отправил их воеводе в Каменное, иные спаслись бегством. Богун, получив известие о разгроме полка Сербина, повернул назад. Миргородский полковник Лесницкий, наоборот, попытался призвать своих казаков выступить против Пушкаря, но те вместо этого стали переходить на сторону восставших.
   Опасаясь, что Пушкарь взбунтует весь левый берег Днепра, Выговский прибегнул к помощи вновь избранного митрополита Дионисия Балабана, своего сторонника. Тот написал Пушкарю увещевательное послание, пригрозив церковным проклятием за непослушание гетману. Но полтавский полковник зашел уже слишком далеко, поэтому ответил довольно дерзко, что гетманом Выговского не признает.
   "Хотя ваша святительская милость, -писал он в ответном письме, - и возложили свое благословение на Ивана Выговского, но Войско Запорожское не признает его гетманом, Когда будет полная рада, на которой вся чернь украинская единомысленно с чернью Войска Запорожского изберут его гетманом, тогда и я признаю его. А ваше архипастырское неблагословение извольте возлагать на кого-нибудь такого, кто не желает добра его царскому величеству и ищет неверных царей; мы же почитаем царем одного царя православного..."
   После этого Пушкарь выступил из Полтавы, а дейнеки, распространившись по всему Левобережью, грабили значных казаков и старшину. К Пушкарю примыкали все новые люди, но с другой стороны, и значные, отбросив старые распри, стали сплачиваться вокруг Выговского, не потому что вдруг прониклись к нему любовью, а затем, чтобы вместе защищать самих себя. Лесницкий, забыв старую вражду, снова стал преданным другом гетмана.
   Пушкарь расширял свое влияние по берегам Псела, помимо полтавчан нему присоединилась значительная часть казаков Миргородского, Чигиринского и других полков. Ситуация складывалась благоприятно для полтавского полковника и он мог бы попытаться захватить Переяславль, но там до 18 февраля находился царский посланник Богдан Хитрово и такие действия могли быть расценены, как бунт против царя. К тому же и его казаки не особенно стремились уходить далеко от Полтавы, опасаясь, что Выговский в их отсутствие захватит город. Поэтому, укрепившись в Гадяче, Пушкарь посылал доносы на Выговского к Хитрово в Переяславль, к путивльскому воеводе и к царю в Москву, утверждая, что гетман вступил в тайный союз с Крымом и готовит нападение на царских ратных людей.
   Возвращаясь в Москву, Хитрово в конце февраля встретился по дороге с Пушкарем и имел с ним длительную беседу. Боярин ссылался на то, что выборы гетмана прошли с его личным участием, он убедился, что не только старшина, но и казацкая чернь стоит за Выговского.
   -Тебе надобно оставить вражду,- увещевал он полковника,- и повиноваться гетману. А его царское величество, помня твои прошлые заслуги, расположен к тебе и оказывает тебе милость.
   Царский посланник одарил Пушкаря, как и ранее Выговского и других полковников, подарками и деньгами, высказывая к нему свое полное расположение. Тот в свою очередь пытался очернить гетмана, обвиняя его в измене. Окольничий внимательно слушал его, но все же приказал прекратить вражду и подчиниться Выговскому.
   С одной стороны, Пушкарь вроде и подчинился, не став переходить к эскалации вооруженного конфликта, но с другой мириться с Выговским не собирался и продолжал посылать на него доносы в Москву. Царское правительство, получая их, хвалило его за преданность и службу государю, но поскольку они были большей частью бездоказательны, всерьез их не принимало. По большому счету Москве было выгодно держать Пушкаря в качестве противовеса против амбициозных устремлений Выговского и его сторонников, но развязывание гражданской войны в Малороссии никому не было интересно. Предпочтительнее было помирить Пушкаря с Выговским, чтобы они ревниво приглядывали друг за другом и объективно информировали Москву о ситуации в Малой Руси. Поэтому вскоре после возвращения Хитрово в столицу, к Пушкарю были направлены стольник Иван Олфимов и дворянин Никифор Волков передать полковнику царское повеление не нападать на гетмана. "Не я нападаю на Выговского, - ответил тот на это распоряжение,- а Выговский нападает на меня. Он хочет принудить меня не мешать его замыслам, но я, верноподданный его царского величества, не хочу нарушать своей присяги. Я замечаю из поступков Выговского недоброжелательство, а потому отделился от его властолюбия и прошу, как себе, так и всем верноподданным царского заступления и покровительства".
   Все же вода камень точит, и доносы Пушкаря сыграли свою роль: гетман был вызван в Москву. Собственно говоря, самого вызова он не опасался, так как никаких предосудительных действий против государя не совершал, а в контактах со шведами, поляками и татарами легко мог оправдаться. Но Выговский, обладая гибким умом, понимал, что в Москве он просто вынужден будет согласиться на все условия ограничения гетманской власти, которые ему предложат. Заигрыванием московского правительства с Пушкарем он и так уже был поставлен в двусмысленное положение: с одной стороны его признавали главой всего малороссийского края, но с другой отчетливо давали понять, что Пушкарь и запорожцы, стоявшие за централизацию власти Москвы, царскому правительству ближе, чем Выговский и его сторонники, отстаивающие местное самоуправление. Кроме этого, гетману прозрачно намекали, что при необходимости его есть кем заменить по принципу "свято место пусто не бывает".
   У Выговского окончательно сложился план отделения от Московского государства и присоединения к Польше летом 1658 года, но то, что мысли об этом стали приобретать материальное воплощение еще той же весной, сомнений нет. Он выжидал лишь, чем закончится противостояние Швеции и Речи Посполитой, а поэтому всячески оттягивал поездку в Москву, ссылаясь на то, что сейчас во время смуты на Левобережье ему нельзя оставлять Малороссию. "Хотя, - писал он 18 марта к отцу в Киев, заведомо зная, что это письмо тот покажет воеводе Бутурлину, - окольничий его царского величества часто ко мне пишет, но поездка моя замедляется, и я остаюсь в раздумье более от того, что меня со всех сторон извещают: польский король со шведским помирился, и оба государя хотят вместе идти на великого государя. С другой стороны, великая литовская рать подвигается, а тут у нас дома от татар добра не надеяться, - стоят уж на Кисилях с ханскою великою ратью. Заднепровские полковники брацлавский, уманский, корсунский и другие, собрались в Чигирин и представили, что гетману не следует ехать. Ума не приберу, как мне и быть, куда мне повернуться, не знаю".
   Действительно, окольничий Хитрово постоянно писал к нему, настаивая на выезде в столицу, однако Выговский сам туда не поехал, а послал вместо себя Лесницкого, который был смещен Пушкарем с должности миргородского полковника. Избранный вместо него Степан Довгаль уже 7 апреля предупреждал путивльского воеводу, что гетман в Москву не поедет, а разослал послов в Польшу и Крым, вынашивая планы соединиться с поляками и татарами.
   То, о чем писал царскому воеводе Довгаль, было чистой правдой. Еще раньше Выговский посылал гонцов в Крым, но в первый раз запорожцы перехватили его посланца и утопили, зато второму гонцу удалось добраться до Перекопа, а затем в Бахчисарай. Магомет IV Гирей, зная о напряженных отношениях гетмана с Москвой, согласился оказать ему помощь. В начале апреля перекопский бей известил Выговского о том, что сорокатысячный татарский корпус вошел в пределы Украины. Прибыв с ближним окружением к месту встречи, гетман узнал, что татарами командует старинный приятель казаков участник сражений при Пилявцах и Львове, победитель поляков при Батоге - Карачи-мурза ( Карабей).
   Встретившись, гетман и Карачи-мурза вдвоем уехали далеко в степь, а когда спустя два часа возвратились, то отправились в казацкий лагерь, где в присутствии старшины был утвержден дружественный союз между казаками и Крымом. Казаки целовали крест, потом состоялся банкет. Вечером аналогичная присяга ( шерть) была дана и татарами. Карачи -мурза поставил в известность гетмана, что шестидесятитысячный татарский корпус под командованием султана- нуретдина Адиль Гирея также готов к выдвижению на Левобережье.
   Выговский для встречи с татарами отобрал лишь представителей старшины из лично преданных ему людей. Но пока гетман с Карачи-мурзой уезжали в степь для конфиденциального разговора, туда прибыл Филон Дженджелей, бывший ирклеевский полковник, смещенный с этого поста после последней переяславской рады. Легендарный военачальник, взбунтовавший в свое время вместе с Кречовским реестровиков у Каменного Затона и прибывший вместе с ними на помощь к Богдану Хмельницкому у Желтых Вод, давно пристально наблюдал за налаживанием контактов гетмана с поляками и Крымом. Сам природный татарин, он превосходно знал татарский и турецкий язык, поэтому в ходе банкета, данного Выговским при заключении союза с Карачи-мурзой, понял из их разговора, что гетман намерен отложиться от Москвы и лишь выжидает удобного момента, чтобы перейти на сторону Речи Посполитой. Поздним вечером, когда Карачи-мурза уехал, Выговский также удалился на отдых в свой шатер. Дженджелей, дождавшись глубокой ночи, проник в шатер гетмана, бросил в него копье и, полагая, что тот убит, выскочил, крича: "Лежить собака, що казацькую кров ляхам да татарам продав! У чорта тепер грошi лiчитимеш!"
   Но на беду отважного полковника, он промахнулся и Выговский остался жив. Правда, поняв, что стал жертвой покушения, гетман тут же укрылся в татарском лагере. Воспользовавшись возникшим замешательством, Дженджелей вскочил на своего коня и, оторвавшись от погони, укрылся в Полтаве. Позднее след этого верного сподвижника Богдана Хмельницкого затерялся где-то на Дону...
   Не одного Дженджелея возмутил союз Выговского с татарами. Паволоцкий полковник Суличич писал воеводе Бутурлину, что гетман соединился с крымским ханом и призвал татар на Украину. Киевский полковник Павел Яненко-Хмельницкий, хотя и принадлежал к числу единомышленников Выговского, но тоже доносил о связях гетмана с татарами. В народе, и без того настроенном против Выговского, приход татар вселил панику. Приезжавшие с разных сторон в Киев малороссияне кричали: "уже татары пришли к гетману, скоро и ляхи придут, начнут враги церкви Божий разорять, людей наших в полон погонят". Некоторые письменно изъявили Бутурлину желание, чтобы государь прислал свое войско на помощь Пушкарю и оборонил бы Украйну, - иначе ляхи с татарами бросятся и на порубежные московские области.
   Но и на Пушкаря поступали жалобы. Люди писали Бутурлину, что его казаки и дейнеки грабят и убивают ни в чем не повинный народ, а царская власть их поддерживает и управы на них нет. И у сторонников Выговского и у его противников во всех бедах виновата была Москва: одни кричали, что царское правительство поддерживает бунтовщиков, другие, что москали стоят на стороне старшины и значных, а до народа им дела нет.
   Об обострении обстановки в Малороссии Бутурлин срочно уведомил Москву. Обеспокоенный воевода просил прислать дополнительные войска, извещая, что весь край в опасности: на западных рубежах появились поляки, с юга подходят татары, внутри края учинилась смута.
   В Москве, получив донесение Бутурлина не знали, как его расценивать. Дело в том, что всего месяц назад, в марте, в столицу по поручению Выговского приезжал протопоп Максим Филимонов. Он просил, от имени гетмана и всего Войска Запорожского, устроить без проволочек межевание и провести определенный рубеж между малороссийскими городами и польскими владениями. Вместе с тем протопоп изъявлял желание, чтобы в крупных малороссийских городах были царские воеводы с московскими ратными людьми. В последних числах апреля приехал в столицу Лесницкий посланником от гетмана и всего Войска Запорожского, за ним вслед прибыли и другие гонцы - Бережецкий и Богун с дополнительною просьбою об усмирении мятежников. Гетманские посланники объясняли, что татары в Малороссию призваны по крайней необходимости, и если бы они не пришли, то мятежники убили бы гетмана и разорили бы весь край. Предложения, которые тогда делал Лесницкий, сообразовались с тем, чего только могло желать московское правительство. Видно, что, желая настроить Москву против Пушкаря, Выговский и его сторонники решились выступить с теми же предложениями, какие делал Пушкарь. Лесницкий, от имени гетмана и всего Запорожского Войска, просил комиссаров для приведения в строгий порядок реестра, чтоб казаков было не более определенного числа - шестидесяти тысяч. Это со стороны Выговского был хитрый ход - отбить таким образом у посполитых охоту самовольно делаться казаками и винить в этом запрете Москву. Сам же он вроде бы оказывался в стороне. Вместе с тем, он предлагал послать в города по обеим сторонам Днепра царских воевод и указывал на шесть городов, где им удобно пребывать: Белую Церковь, Корсунь, Нежин, Чернигов, Полтаву и Миргород. "Об этом, - говорил Лесницкий, - и гетман, и Запорожское Войско бьют челом пренизко, только тем и может усмириться бунт. Но хотя бы великий государь пожелал и в другие города поместить воевод, тем лучше будет для Войска: смирнее станет. Вот и теперь Богдан Матвеевич Хитрово, уезжая, оставил немного ратных людей, а бунту стало меньше". Бывший миргородский полковник также удачно сослался на жалобу Юрия Хмельницкого, который писал великому государю, что сподвижники Пушкаря разорили его имение, ограбили его людей, некоторых варварски замучили и убили, иных взяли в неволю.
   В целом, к посольству Лесницкого в Москве отнеслись благосклонно. Вместо Бутурлина в Киев воеводою был назначен Василий Борисович Шереметев и ему вменялось в обязанность произвести перепись по городовым полкам, расположенным у границ с Польшей, исключив из них всех не вписанных в реестр. Посланников гетмана отпустили с честью, но гонца от Пушкаря сотника Искру задержали в Москве до проверки жалоб на полтавского полковника.
   Однако, царское правительство располагало сведениями, которые заставляли настороженно относиться и к посланцам Выговского и к самому гетману. На Лесницкого еще в октябре доносил путивльскому воеводе боярину Зюзину миргородский мещанин Михаил Каленик, что миргородский полковник распускал вести, будто царь хочет прислать своего ближнего боярина Трубецкого и воевод с ратными людьми затем, чтоб в Малороссийской земле уничтожить волю, завести разные подати, уменьшить число казаков до десяти тысяч, а остальных повернуть в мещане. Тех же, которые не захотят быть в мещанах, обратить в драгуны и солдаты, и по зтой причине гетман и старшина хотят отступить от царя. Такой донос подтверждался и докладом боярам протопопа Максима Филимонова, и известиями из Киева. Бутурлин описывал, что делалось на корсунской раде, извещал, что там произносились непристойные речи, и все призывали стоять за гетмана и за свои прежние вольности, и для этой цели заключили договор со шведским королем, чтоб заодно стоять против кого бы то ни было, если казацким вольностям будут угрожать. В Москве знали и были недовольны, что у гетмана живет Юрий Немирич. О нем доносили, что он подговаривает Выговского на отделение от Москвы и создание федеративного государства с Польшей.
   Чтобы изведать из первых рук, что делается в Малороссии, послан был в апреле к гетману очередной разведчик- стольник Иван Опухтин. Он ехал под благовидным предлогом - вез ответ на просьбу, переданную протопопом Филимоновым о размежевании границ с Польшею. Гетману поручалось выбрать достойных людей и послать на съезд, который предполагался собраться в Вильно с участием русских и польских комиссаров. Для участия в работе этого съезда царь повелел привлечь и представителей от Малороссии. Но на самом деле Опухтин был послан для проверки тех сведений и доносов, которые ранее поступали в Москву. Для этого стольник взял с собою пять человек путивльцев для посылок и дознания, сам же он должен был оставаться при Выговском, проверить, справедливы ли слухи о смутах в Малороссии и о нетвердости гетмана.
   1 мая состоялась встреча Опухтина с Выговским. Стольник огласил царскую грамоту, гетман выслушал и ответил:
   -У нас в войске междоусобие: полтавский полковник собрал самовольцев, призвал к себе кошевого атамана Барабаша с запорожцами - людей бьют, города и села жгут. Я просил у царского величества милости, много раз писал, чтоб государь велел сократить самовольцев, но государь меня не пожаловал, а ему, полтавскому полковнику, даны грамоты, а он к ним всякую ложь прилагает. Он послал в Переяславль и в разные города письма, чтоб все казаки шли к нему на службу, по указу царского величества, идти войною на гетмана Выговского и начальных людей, убивать их или хватать и отсылать к царю, а его царское величество велит их ссылать в Сибирь. Мартын называет меня ляхом и изменником, пишет, что государь дал ему в помощь разных людей своих сорок тысяч, пушки и знамена. Я посылал к нему посланцев, а он их побил. Я все ждал от государя указа, а указа нет, теперь ждать нельзя более, потому призвал татар, орду Карабея, сорок тысяч, и с ними пойду укрощать мятежников.
   Стольник видел, что Выговский обижен на двуличное отношение царского правительства к его конфликту с Пушкарем и действительно готов бросить татар против своего недруга, поэтому попытался отговорить его от этого поступка:
   -Не вели, гетман, ходить татарам за Днепр, и сам не ходи, а ожидай указа от великого государя. Поверь, государь прикажет укротить самовольцев. Государь, по вашему прошению, указал быть в черкасских городах воеводам, а Пушкарю не посылал ни войска, ни знамен, ни пушек, это Мартын сам выдумал. Государь хочет, чтоб не было междоусобия и в своих грамотах пишет, чтоб все жили в любви и совете, а у тебя, гетмана, в послушании. А татары - какие доброхоты христианам? Где ни бывают, то разоряют.
   Однако слова Опухтина не возымели воздействия. На следующий день к нему явился чигиринский полковник Карп Трушенко.
   -Ты говорил гетману,- хмуро сказал он,- что Пушкарю не присылали в полк ни знамен, ни пушек, ни ратных людей. А вот Мартын и Барабаш пишут в разные города и села, чтоб шли, по указу царского величества, на гетмана Выговского и начальных людей, а кто не пойдет, тем угрожают пленом, огнем и мечом. Пишут, что из Белгорода прислано ратных людей сорок тысяч. Гетман этим письмам верит. Ты гетману правды не сказал. Завтра гетман выступает на Пушкаря и Барабаша, а тебе не велит посылать никого к Пушкарю и самому тебе здесь оставаться в Чигирине.
   Как ни пытался царский стольник убедить гетманское окружение в том, что письма Пушкаря и Барабаша - фальшивка, его никто не слушал. Выговский выступил против мятежников, а Опухтина не выпустили из Чигирина. Возле дома, где он остановился, был выставлен караул.
   Царский стольник рвал и метал, требовал выпустить его, грозил государевой карой, но все было безрезультатно. Казаки выполняли приказ гетмана и не выпускали его из дома, хотя ни в чем остальном не отказывали. Через два дня прискакал гонец от Выговского, вручил послание гетмана. "Не думай, друг мой,- писал тот,- чтобы я царскому величеству и его людям желал чего-нибудь противного. Своевольцы покушаются на мою жизнь, учат людей, убивают детей и женщин, грабят имущество и прикрываются царскими грамотами и ратью, которая стоит в Белогороде: будто бы его царское величество послал ему ратных людей проливать христианскую кровь. Мы этому не верим: это одна неслава на его царское величество, я же всегда остаюсь верным слугою и подданным царским. Не кручинься, друг мой, я бы рад был тебя отпустить, да трудно, пока не укрощу своеволия, а как даст Бог укрощу, тотчас же тебя, друга моего, отправлю."
   Вскоре Опухтина навестили Павел Тетеря и Данила Выговский , оставленный на правом берегу наказным гетманом. Оба убеждали царского стольника, что гетман предан государю и никаких обид царским людям не чинит. Сам Выговский снова прислал ему письмо, полное любезностей, но повторил, что пока не усмирит бунт, царских людей к Пушкарю не допустит.
   Однако, бояре, поднаторевшие за последний год в отношениях с Малороссией, не намеревались ограничиться один своим посланников. Когда Опухтин находился еще в пути следования в Чигирин, к гетману был направлен стольник Петр Скуратов.
   Новый царский посланник встретился с войском Выговского, когда тот, двигаясь на Полтаву, остановился в Голтве. Узнав о прибытии стольника, гетман не стал с ним встречаться, передав, чтобы тот оставался в Голтве и ожидал его возвращения после подавления пушкаревского мятежа. Однако Скуратов не подчинился этому требованию и поехал прямо в казацкий табор , где находился гетман. Здесь он велел передать Выговскому, что прибыл гонец из Москвы с милостивыми царскими грамотами.
   -Вот настырный какой,- с досадой сказал гетман генеральному писарю,- но ничего не поделаешь, прикажи проводить.
   Около гетманского шатра царского посланника встретили полковники, на пороге появился и Выговский. Стольник обратился к нему с речью, затем подал царские грамоты. После выполнения обычных протокольных формальностей, гетман прочитал одну грамоту про себя. В ней сообщалось о скором прибытии в малороссийские города воевод с ратными людьми. Другую грамоту огласил вслух по его приказанию генеральный писарь Иван Груша. Эта грамота гласила, что к Пушкарю направлены царские посланники с целью убедить его прекратить бунт и подчиниться гетману. Взяв ее у Груши, Выговский сам пробежал ее глазами и с досадой махнул рукой:
   -Этой грамотой не унять Пушкаря, взять бы его самого, да голову ему отрубить, или прислать в Войско Запорожское живого.
   Скуратов пожал плечами:
   -О том мне неведомо. Такая грамота, была к полтавскому полковнику со стольником Алфимьевым. И в Запорожье тоже послано, и уже два раза. А со мною прислана тебе, гетману, копия для ведома. Мне же велено при гетмане побыть.
   Выговский сердито ответил:
   - Вот то и беда, что вы, царские посланники, только и знаете, что ездить к Пушкарю с грамотами. Давно бы следовало вора поймать и прислать в Войско, как я и писал уже много раз его царскому величеству. Нужно было укротить Пушкаря еще до Пасхи, а если не изволят его смирить, то я сам с ним управлюсь. Если бы вовремя его усмирили, целы были бы православные христиане, которые от него безвинно побиты. А я все терпел, все ждал указа его царского величества. Иначе еще зимою я смирил бы Пушкаря огнем и мечом. Я не домогался булавы, - хотел жить в покое, но Богдан Матвеевич Хитрово обещал мне взять Пушкаря и привести ко мне; да не только не привел, но пуще ободрил его, надарил ему соболей и отпустил, и к Барабашу написал. Барабаш теперь с Пушкарем. Мы присягали его царскому величеству на том, чтоб никаких прав наших не нарушать и в пунктах написано, что государь вольность нам обещает паче того, как было при польских королях. А по нашим правилам следует так: ни к полковнику, ни к кому иному не должно посылать грамот мимо гетмана. Один гетман чинит во всем расправу, а вы всех в гетманы произвели: понадавали Пушкарю и Барабашу грамоты, а от таких грамот и бунты начались. А как мы присягали царю, в ту пору Пушкаря и не было, - все это сделал покойник Богдан Хмельницкий, да и других статей, кроме наших, никто не видал. Не следовало было того начинать. Теперь Пушкарь пишет, будто ему позволено взять на четыре года на всякого казака по десяти талеров на год, а на сотников побольше, будто бы мы завладели шестьюдесятью тысячами талеров, а этого и не бывало!
   Помолчав, гетман в сердцах добавил:
   -Не впервые к нему такие грамоты посылаются, да Пушкарь их не слушает вовсе.
   Скуратов понимал, что по-своему Выговский прав. Действительно, московское правительство заигралось с Пушкарем: не было прежде такого, чтобы бояре, а тем более, государь, посылали кому-либо из казацких полковников грамоты, минуя гетманское правительство.
   Поэтому стольник примирительно ответил:
   -Это уже в последний раз! Подожди, пан гетман, что сделает Пушкарь. Если он теперь не учинит по государевой грамоте, тогда своевольство ему от его царского величества даром не пройдет, а я останусь и буду ждать.
   Но Выговский, раздосадованный еще и тем, что Скуратов даже не скрывает своей задачи следить за ним, резко сказал:
   -Ты, стольник, приехал проведывать, а проведывать тут нечего, все и так ясно: вестей про неприятеля нет. Я иду на Пушкаря и смирю его огнем и мечом. Куда бы он ни убежал, я его там найду и стану доставать, хоть бы он даже ушел и в царские города, так я и туда пойду, и кто за него станет, тому самому от меня достанется, а государева указа долго ждать. Я перед Пушкарем не виноват- не я начал - он собрался с самовольниками и пришел под Чигирин . Я с ним хочу биться не за гетманство, а за свою жизнь. Дожидаюсь рады, я булаву покину, а сам пойду к волохам, или сербам, или к мультянам, - везде мне рады будут. Великий государь нас прежде жаловал, а теперь верит ворам, которые государю не служивали, - на степи царских людей убивали, казну царскую грабили: тех государь жалует, принимает их посланцев, деньги и соболей им отпускает, а этих бунтовщиков надобно было бы прислать на правеж в Войско Запорожское.
   Продолжение этого нелицеприятного разговора состоялось 17 мая. Выговский пригласил стольника в свой шатер на обед. Гетман уважительно поднял чашу за здоровье государя, но потом заговорил еще резче, чем прежде:
   -Обычай, видно, у вас таков, чтоб все делать по своей воле. Отчего бунты начались? Все от ваших посланцев, вот также и при королях польских было: как начали ломать наши вольности, так и бунты стали. Вот и теперь царским воеводой задержаны наши казаки и сербы, и терпят муку такую, что и невольникам подобной не бывает! Что же, разве не ведает этого его царское величество? Я готов поклясться, что ему хорошо это известно.
   -Не делом клянешься, пан гетман, - сказал Скуратов; - великому государю не было известно, что твои казаки и сербы задержаны. Это сделалось без государева указа, и как только твои посланцы пожаловались- тотчас же велено было задержанных выпустить и воеводу переменить.
   Но возражения стольника не убеждали Выговского, гетман оставался на своем.
   -Тебе нельзя идти со мною,- сказал он в конце обеда, - оставайся в Голтве, пока я покончу с Пушкарем. Ждать нельзя, к нему много черни пристает и кое-кто из полковой старшины против меня. Оставайся в Голтве, а я пойду и буду тебя извещать о происходящих событиях.
   Тем не менее, Скуратову удалось добиться согласия Выговского следовать с ним.
   Между тем, непосредственно в Полтаву прибыл царский стольник Алфимов, под влиянием которого, а, также опасаясь татарской орды, Пушкарь и Барабаш обратились 14 мая 1658 года к гетману с посланием, запросив мира и обещая полное ему повиновение, если он отзовет орду и не позволит ей брать в плен население Малороссии. Однако Выговский слишком далеко уже зашел для того, чтобы остановиться в последний решающий момент. Он вырезал под Глуховым несколько сотен сторонников Пушкаря и продолжал движение к Полтаве.
   Все же Выговскому, пусть и не долго, но пришлось изменить свои планы, так как в это время из Москвы возвратились Лесницкий, Богун и Бережецкий.
   -Принимали нас хорошо,- хвастал миргородский полковник,- осыпали всякими милостями, а вот посланца Пушкаря велели задержать.
   Вместе с ним к гетману прибыл и новый посланник государя стольник Василий Петрович Кикин.
   -Великий государь указал примириться вам с Пушкарем,-объяснил он цель своей миссии,- тебе гетман надобно дать присягу, что не станешь мстить никому из тех, кто с Пушкарем выступил против тебя.
   Выговский раздумывал недолго. Москва настоятельно требовала прекращения конфликта и, если бы он продолжал настаивать на его военном решении, то это могло быть расценено, как противодействие царской воле. С другой стороны, он не верил в то, что Пушкарь согласится на примирение, поэтому вполне искренне заявил Кикину, что согласен принести требуемую присягу. Чтобы еще больше убедить царского посланника в своих миролюбивых намерениях, он отложил поход на Полтаву, хотя уже стоял в десяти верстах от города, направив туда гонца с посланием ко всем казакам. В первых строках своего письма он желал доброго здоровья старшине, казакам полтавского полка и всем запорожцам, которые находятся при Пушкаре, а далее предлагал урегулировать конфликт мирным путем. "Мы не знаем до сих пор, - писал гетман, - с какого повода запорожцы вышли из Запорожья, пришли до Кременчуга и других городов, обещаются грабить пожитки наши и убивать нас. Только и слышно о беспрестанных убийствах, мы долго терпели, но теперь должны защищать жизнь свою и идем на вас вовсе не для пролития крови, как заверяют вас старшины ваши, а для усмирения своевольства. Ваши старшины достали себе какие-то грамоты, возмущают и обманывают вас, простых людей. У нас теперь есть список с грамоты, что прислал государь к Пушкарю с дворянином Никифором Хрисанфовичем Волковым, пришлите двух своих товарищей прочитать ее, - уверитесь, что царское величество не соизволяет никакому своевольству, а повелевает вам, так как и нам, жить между собою в любви и соединении. Из того правду нашу можете понять, что царское величество милостиво и ласково принял и отпустил посланцев наших: Прокопия Бережецкого, Ивана Богуна и миргородского полковника Григория Лесницкого, с почестью отпустил, а Искру с товарищами за неправду велел задержать в столице. Что не хотим пролить крови, можете видеть из того, что мы задержали своевольных и непослушных людей, и не убивали никого, а храним их. Сам Барабаш свидетель нашей кротости и рассудительности. Хотя он и много дурного наделал, однако, мы не лишили его маетностей, как он лжет на нас, а напротив, хлебом и деньгами дали ему вспоможение, так и никому из вас не хотим мстить. Оставьте только ваши затеи и не слушайте старших своих, которые ложно вам пишут, будто бы от царя прислана за четыре года заплата у Войска, а мы будто удержали ее себе, и вам не даем. Старшины ваши полковые у себя в руках имели за те годы винные и табачные аренды и все доходы Полтавского полка, а мы ничем не корыстовались, и теперь вам ничего возвращать не можем: когда не хотите терпеть никакого зла, так присылайте скорее товарищей. А если этого не сделаете, то уже после вам времени не будет, потому что война начинается".
   Письмо гетмана оглашалось при стечении всей казацкой черни и запорожцев. В это же время Кикин встретился с Пушкарем и передал ему царский наказ. Некоторые, наиболее трезво мыслящие казаки предлагали примириться с гетманом, к чему склонялся и сам Пушкарь. Но Барабаш с запорожцами выступили против, их поддержал Степан Довгаль, бывший у казацкой черни в авторитете. Мало того, часть людей Пушкаря в это время напали на отряд одного из гетманских полков, правда, неудачно для себя.
   Тогда Выговский, уже больше не слушая никого, в том числе и Кикина, оставшегося при войске, приказал всем своим полкам выступать против Пушкаря.
   В последних числах мая Выговский, оставив у себя в тылу корпус Карачи-мурзы, сам с казаками и кампанейскими полками подошел к Полтаве, разбив табор на виду у противника между селениями Жуки и Рябцы. Наемников он разместил на фланге в тылу вне табора, а своих казаков - непосредственно в обозе. Для постороннего наблюдателя создавалось впечатление, что в огромном казацком обозе довольно мало людей.
   Осторожный Пушкарь с его огромным опытом ведения боевых действий, счел за лучшее укрыться за городскими стенами и в поле не выходить. Однако, дейнеки взбунтовались и стали требовать, чтобы он вел их на неприятеля. Они кричали, что у Выговского мало сил, обвиняли Пушкаря в трусости, грозили избрать себе другого полковника. Их поведение объяснялось просто: голота соблазнилась возами в гетманском обозе, рассчитывая на богатую добычу. Выговский, именно на это и надеявшийся, терпеливо ожидал, что предпримет Пушкарь. Но полтавский полковник, хотя и чувствовал, что гетман готовит западню, поступить иначе под давлением своих людей уже не мог.
   1-го июня на рассвете Пушкарь со всеми своими войсками выступил из Полтавы и атаковал табор гетмана. При этом едва не погиб стольник Кикин, которому чудом удалось спастись. Казаки, находившиеся внутри своего обоза, бросились врассыпную, не оказывая сопротивления. Дейнеки и голота занялись грабежом, обнаружив к тому же на возах крупные запасы горилки.
   Выговский, видя, что все идет в соответствии с разработанным им планом, поскакал к наемникам, приказав им ударить на противника, хозяйничающего в таборе, а сам отправился к татарам. Но наемникам не повезло: дейнеки отогнали их дубинами и палками от табора, однако преследовать не стали, продолжая грабеж и пьянство. Барабаш со своими запорожцами, видя, что творится в захваченном гетманском обозе, предпочел за лучшее отступить к Полтаве. Пушкарь же пытался привести свое войско в чувство, но бесполезно, столько воды негде было найти, чтобы всех их протрезвить. В этот момент и налетели на табор черной тучей татары во главе с Выговским и Карачи-мурзой. Началась настоящая резня, так как перепившееся воинство не могло оказать сопротивления. Пушкарь держался до последней минуты, но кто-то из его же казаков, желая отличиться перед гетманом, убил его и, отрубив мертвому голову, принес ее Выговскому. Вместе со своим полковником в сражении под Полтавой погибло восемь тысяч его сподвижников.
  
   Гетман торжествовал победу нал своим заклятым врагом, но, когда к нему доставили полупьяного пушкаревского казака, который достал из мешка окровавленную голову полтавского полковника, он лишь несколько секунд молча смотрел на "подарок", а затем резко сказал:
   -Найти тело и похоронить по христианскому обычаю.
   На "дарителя" он даже не взглянул, брезгливо махнув в его сторону рукой:
   -Уберите от меня эту падаль.
   Выговский был дитя своего времени, плоть от плоти современного ему общества, с его моралью и нравами. Шляхетское воспитание, полученное в ранней молодости, не мешало ему проникнуться дикими нравами Запорожья и стать своим в казацкой среде. Он, если и отличался чем-то от других полковников и старшины, то только большей изворотливостью и хитростью, имея к тому же светлую голову, которую так ценил в нем Богдан Хмельницкий. Выговский писал историю своей судьбы пером и саблей, и был вознесен на вершину власти, хотя и не без помощи интриг, но вполне заслуженно. Пушкарь был его врагом, доставившим ему немало хлопот, но все же это был заслуженный полковник и его подлое убийство от рук своего же казака, не входило в планы гетмана и не могло быть им одобрено.
   Возможно, под влиянием этой тягостной сцены, когда он смотрел в мертвые глаза Пушкаря, Выговский согласился на условие Барабаша, предлагавшего сдать Полтаву, при условии пощады всех сторонников бывшего полтавского полковника. Однако, сдержать данное слово ему не удалось: в город, опережая гетманских людей, хлынули полчища татар. Половина Полтавы была сразу же разорена и сожжена. Этот цветущий город, которого полвека судьба хранила от военных невзгод, долго еще не мог оправиться после посещения его Выговским. Татары "черного" бея рассыпались по всей Полтавщине, убивая, грабя и уводя в полон малороссиян, насилуя женщин и предавая огню селения. На четвертые сутки под давлением Войска Запорожского, требовавшего унять созников, а также стольника Кикина, напомнившего ему о клятвенном обещании пощадить город, Выговский приказал кампанейским полкам отобрать у татар полон и награбленное добро. Выполнить это было несложно, так как ордынцы разбились на небольшие группы и кампанейцам не составляло труда справиться с ними. Перед Карачи-мурзой гетман оправдался тем, что сослался на своеволие казаков и тот в мрачном расположении духа вынужден был возвратиться в Крым фактически с пустыми руками.
   Выговский оставался в Полтаве еще несколько дней, воссоздавая Полтавский полк, назначив полковником над ним Филона Гаркушу. Многим руководителям восстания удалось избегнуть плена. В частности, Барабаш убежал в Прилуки, где сдался князю Ромодановскому, Довгалю тоже удалось скрыться и он добрался в Миргород, где стал готовиться к продолжению сопротивления Выговскому.
   Пока гетман осаждал Полтаву, Григорий Гуляницкий, действуя как наказной гетман, усмирял Лубны. Лубенский полковник Швец был сторонником Выговского, но казацкая чернь его полка присоединились к Пушкарю. С Лубнами Гуляницкий разобрался быстро, взяв город приступом, а когда направился к Миргороду, то казаки, опасаясь разделить участь Лубен, сместили укрывавшегося там Степана Довгаля и избрали себе нового полковника- Козла, объявив, что они стоят за гетмана. Гадяч также признал власть Выговского и на этом очаг восстания на Левобережье был потушен. Правда, тысячи полторы-две дейнек во главе с сотниками Зеленским и Дзюком пытались было взять Глухов, но горожане разбили их и обратили в бегство. Зеленский погиб, а Дзюку удалось бежать, но позднее он был задержан в Путивле.
  
   По широкой украинской степи неторопливо двигались полки Выговского, возвращаясь на правый берег Днепра. Лучи пылающего июньского солнца играли веселыми "зайчиками", отражались от наконечников пик шедших плотными колоннами пехотных полков, за которыми длинной лентой, растянувшейся на несколько верст, медленно катились казацкие возы. Конница шла в стороне на рысях, растянувшись по всему необозримому пространству заднепровских равнин, пересекавшихся то там, то тут широкими лесными массивами.
   Гетман ехал впереди на гнедом коне, под развернутым знаменем и бунчуком в окружении полковников. Он пребывал в мрачной задумчивости, внешне не вяжущейся с триумфом победителя, тень глубоких размышлений отражалась на его все еще белоснежном челе. Он временами покусывал тонкий черный ус, окидывая взглядом окружающую местность, но по всему было видно, что думы его витают далеко отсюда. Тонкие черты его красивого лица оставались непроницаемыми, но те, кто хорошо знал Выговского, догадывались, что в голове у гетмана происходит напряженная работа мысли.
   И, действительно, сейчас, когда среди старшины Войска Запорожского не осталось больше оппозиции гетману, а восстание на Левобережье было подавлено, Выговский не очень нуждался в поддержке Москвы. Но в ходе борьбы за гетманскую булаву, а затем и с Пушкарем, он зашел слишком далеко в своих уступках царскому правительству.Причем, что самое обидное, почти все инициативы таких уступок исходили от него самого. В самом деле, он сам призвал в малороссийские города царских воевод, передав им право сбора налогов; сам обязался содержать ратных государевых людей; он же явился инициатором переписи казаков, входивших в состав реестра. Но теперь все это ни в коей мере не устраивало гетмана и избавиться от навязчивой опеки Москвы можно было, только выйдя из подданства великого государя. А вот как это сделать, Выговский пока не знал, поэтому в душе его накапливалось раздражение, которое усугубилось еще и от того, что стольник Скуратов отказался возвращаться в Москву, напомнив гетману, что он прислан по царскому повелению находиться неотлучно при нем.
   Размышление гетмана прервал один из есаулов, доложивший, что прибыл гонец от белоцерковского полковника с посланием к нему. Прочитав письмо, Выговский стал еще более мрачным: полковник извещал его, что в Белую Церковь прибыл воевода и ожидается приезд других воевод по городам, указанным в царской грамоте, ранее направленной гетману. Винить в этом было некого, сам Выговский и дал согласие на присылку воевод боярину Хитрово. Но тогда на кону стояла гетманская булава и ради того, чтобы завладеть ею, он был готов дать любые обещания. Но теперь это было совершенно не кстати. Все же, не в силах больше сдерживать накопившееся раздражение, он язвительно и резко сказал Скуратову:
   -Видишь ли, твоя милость: приехали воеводы - приехали опять заводить бунты. Белоцерковский полковник пишет, что Бутурлин из Киева известил его: воевода в Белую Церковь назначен
   -Не за дело, пан гетман, сердишься, -удивился Скуратов, - не сам ли ты писал к великому государю, чтоб в государевых черкасских городах были воеводы!
   - Нет, - нимало не смутившись, ответил гетман, - я этого никогда не просил. Я писал к великому государю, чтоб мне прислали тысячу человек драгунов, да тысячу человек солдат - усмирить бунтовщиков, да на Москве смеются над моими письмами. Павел Тетеря все мне рассказал. Посланцев моих задерживают в Москве, а Ковалевский говорил, что ему сказывал Артамон Матвеев, будто великий государь не хочет, чтоб я был гетманом. Вам, видно, надобно гетмана по вашей воле, - такого гетмана, чтоб взять его за хохол, да и водить, как угодно!
   --Если, - возразил Скуратов, - тебе нужны были ратные царские люди, отчего же ты не взял их у окольничего и воеводы князя Григория Григорьевича Ромодановского? Да и с окольничим Богданом Матвеевичем Хитрово были ратные люди: ты мог взять у него. Неправду говорят тебе твои посланцы, будто их задерживают: сами они мешкают по своим делам, да отговариваются, - хотят себя чем-нибудь оправдать. Поезжай, пан гетман, в Москву: сам увидишь к себе царскую милость. Ковалевский лгал тебе, что ему Артамон говорил, - Ковалевский хотел тебе прислужиться. Артамон не станет таких речей говорить. Если б великий государь не хотел тебя иметь гетманом, так не послал бы к тебе и грамот на подтверждение гетманства. Великому государю известно, что ты вернее многих в Запорожском Войске.
   Выговский смешался на несколько минут, возразить Скуратову было нечем. Он стегнул плеткой коня и вырвался вперед. Однако. немного позднее он опять завел разговор со стольником о воеводах, заявив, что он у государя их присылки не просил и ничего об этом не знает.
   -Как же, пан гетман, - вновь удивился Скуратов, - ты не ведаешь, когда со мною же доставлена тебе великого государя грамота и в этой грамоте извещали тебя, что скоро отпущены будут воеводы и ратные люди? Сказано было, чтоб ты написал во все государевы города и велел принимать воевод и ратных людей честно, и давать им дворы и всякое споможенье. Ты взял эту грамоту, прочел ее и ни слова мне тогда не говорил про воевод. Воеводы и ратные люди едут сюда для вашего же обереганья и защиты!
   -Я никогда, -раздраженно ответил Выговский, - не просил, чтоб в Белую Церковь присылали воеводу. Я не писал об этом к государю. Воевода как приехал, так пусть и едет. Я не велю ему ничего давать. Если уж пришлось приезжать сюда воеводам государевым, так они ко мне, к гетману, должны были приехать, а потом уже разъехаться по малороссийским городам, куда я сам их назначу. А как же они, минуя меня, гетмана, по городам едут? Это все для одной смуты. Не надобны нам воеводы и царские ратные люди! Вон, в Киеве не первый год государевы люди с нашими людьми киями бьются, а как пришлось управляться с самовольниками, так я и без государевых воевод и ратных людей управился. А государевы люди, где были? С Пушкарем! Как был бой с мятежниками, так наши немцы взяли у них московский барабан!
   -Да я же сам, - побагровел от возмущения стольник , - был с тобою вместе на бою против Пушкаря под Полтавою и не видал государевых людей, а только казаков там видал. Хоть бы одного убитого москаля из наших украинных городов ты мне тогда показал! А что сказываешь, пан гетман, про барабан, так это вовсе и не барабан, а бубен, такие и у вас бывают. А хоть бы и в самом деле настоящий барабан был, так что ж тут такое? Малороссияне ездят в царствующий град Москву и в разные города, приезжают и покупают, что им надобно. Людей же царских не было с Пушкарем ни одного человека.
   -А зачем же украинные воеводы, - не унимался Выговский, - моих изменников и своевольников у себя укрывают? И теперь их довольно в Змиеве и в Колонтаеве: воеводы их держат и не выдают мне. Наши бездельники наделают здесь дурного, да и бегут в московские города, а там их укрывают! А от нас требуют, чтоб мы государевых злодеев отдавали! Теперь я объявляю вам: не стану отдавать ваших злодеев, что к нам прибегают из московских городов; воевод к себе не пущу в города. Как государевы воеводы с нами поступают, так и мы с ними будем поступать. Государь только тешит меня, а его воеводы бунты против меня поджигают. В Москве ничего не допросишься. Теперь я вижу, что под польским королем нам хорошо было: к нему доступ прямой, и говорить можно все, о чем нужно, и решение сейчас скажут.
   -Ты, гетман, говоришь,- резко ответил Скуратов,- при королях польских вам было хорошо. Только вспоминаючи об этом, следовало бы вам плакать. Тогда все благочестивые христиане были у ляхов в порабощении и терпели всякие насилия и принуждения к латинской вере, и между вами униатство множилось. А как вы стали в подданстве у великого государя, так теперь и благочестивая вера множится на хвалу милостивому Богу и вам на бессмертную славу, и милостию царскою вы от неприятелей оборонены. Надобно вам милость царскую к себе знать, и не говорить таких высоких речей. Негоже говорить, что тебе воеводы не надобны, и не станешь выдавать царских изменников, это ты чинишься царскому указу непослушен.
   Выговский смешался: он не хотел, чтобы у Скуратова сложилось мнение о том, что он замышляет измену.
   -Я, - стал оправдываться он, - рад служить верно царскому величеству, а воеводы и ратные люди мне не надобны, от них только бунты начнутся.
   -Не надобно, не надобно воевод! - вмешался молча слушавший до этого разговор гетмана со стольником Богун.- А с неприятелем и сами справимся.
   Скуратов попробовал было напомнить гетману, что он обещался ехать в Москву, и теперь, кажется, пришла пора, когда бунты усмирены. Гетман отвечал: "Нельзя мне ехать к великому государю ударить ему челом, бунтов в Войске новых опасаюсь".
   17 июня гетман возвратился в Чигирин. Здесь его уже ждал посол крымского хана, предлагавший совместный поход в Трансильванию против Ракочи. Выговский направил посольство в Крым обговорить условия совместных действий против венгров. Вслед за татарским посланником прибыл из Варшавы польский гонец Стрелковский, известив гетмана, что вскоре к нему прибудет посол короля Беневский. Скуратов четыре раза просил встречи с гетманом, но тот не допустил его к себе и приказал ему передать, чтобы он возвращался в столицу.
   Но с Опухтиным Выговский вел себя вежливее и встретившись с ним 26 июня сказал:
   -Полтавский полковник Мартын Пушкарь да запорожский атаман Барабаш учинили было в Войске Запорожском междоусобие, бунт и убийства. Но Бог не потерпел этого и смирил их такою же казнью, какую они чинили другим: одни убиты, а другие с Барабашем ушли; их много; мне известно, что они убежали в украинные города его царского величества; пусть великий государь меня пожалует: кажет самовольцев, какие объявятся, прислать в Войско, да также прислать сюда и пушкаревых посланцев - Искру с товарищами. Пусть также великий государь покажет мне милость: из малороссийских городов казаки и мещане убегают в украинные города его царского величества, а иные селятся вновь на государевой земле, да оттуда приходят в малороссийские города и производят здесь бунты и междоусобия; с Мартыном Пушкарем было много таких; наделавши здесь зла, они убегают в украинные города и слободы, а наши города и села становятся пусты. Пусть государь велит об этом учинить свой указ, чтоб кого-нибудь на границу прислать, и я для того же приеду на границу, где указано будет. В том пусть великий государь на меня не прогневается, что ты с Никифором Волковым задержаны так долго в Чигирине; нельзя было скоро сделать выбора на комиссии, и потому нельзя было тебя отпустить, а Никифора Волкова нельзя было отпустить гонцом к государю оттого, что кошевой атаман Барабаш со своевольниками убили бы его на дороге вместе с моими провожатыми. Теперь же мы выбрали на комиссию Павла Тетерю и бывшего киевского полковника Антона Жданевича.
   Опухтин заметил, что ходят слухи, будто поляки хотят выбрать в короли Леопольда венгерского и чешского, и это поведет к войне с царем, поэтому великий государь велит гетману быть наготове с войском и сообразить, на какие польские города удобнее будет наступать войною. На это гетман уверял, что в Польше выбора короля не будет, что это ему вполне известно, а что касается до войны, то он об этом рассуждал со старшиною и все приговорили, что, в случае войны, следует идти прямо на Варшаву.
   -По указу великого государя, - напомнил Опухтин, - велено тебе татар отпустить, а я слышал здесь, в Чигирине, что крымский хан вышел из Крыма и ты хочешь с ним идти войною на венгерского короля. Для этого, говорят, прислан к тебе Мустафа-ага.
   -Турский султан, - ответил Выговский, - велел крымскому хану послать ко мне послов, чтобы я дал людей своих на венгерского короля Ракочи, а если не дам, то, управившись с Ракочи, пойдут войною на малороссийские города. Так я, подумавши, дал им вольных людей. Кто захочет идти, тот пусть идет, а сам я без указу его царского величества не пойду и войска не пошлю неволею, только стану на границе, чтоб татары не учинили какого-нибудь дурна черкасским городам.
   -Великий государь, - возразил Опухтин, - велит Войску Запорожскому быть готовым на польского короля, на службу его величества и ожидать указа, а на венгерского короля идти людям не давать воли. Угроз же турского султана и крымского хана бояться нечего. За помощью Божиею Войско Запорожское под державою великого государя, и он, великий государь, его царское величество, вас от тех неприятелей оборонит.
   Гетман ничего не ответил, но видно было по всему, что замечание стольника ему не понравилось. Помолчав, он сказал, что отпускает Опухтина в Москву.
   Примерно в это же время в столицу был отозван и воевода Бутурлин, которого многие успели в Малороссии полюбить. Он умел ладить с народом и с казаками, вместе с Хмельницким ходил в поход против поляков, его здесь считали своим. Конечно, между его ратными людьми и местными жителями не раз происходили стычки, но Бутурлин разбирался в их причинах, объективно и строго взыскивал с виновных.
   Сменивший его боярин Василий Борисович Шереметев был человеком иного склада характера. Крутого нрава, подозрительный и высокомерный, он относился к малороссиянам с нескрываемым чувством превосходства. С ним в Киев прибыли 1159 драгун и 413 стрельцов, поэтому он строил взаимоотношения с местными жителями с позиции силы. Буквально за несколько недель боярин сумел настроить против себя все слои населения.
   -Василий Борисович, - говорил Выговский одному игумену, который передавал его слова боярину Ртищеву, - не только сажает мещан всяких в тюрьму, но обижает казаков и духовных: похваляется отбирать церковные имущества, и, вдобавок, меня знать не хочет, ни во что почитает и сам гетманом именуется.
   Не сложились у Выговского и отношения с Ромодановским. Князь расквартировал своих ратных людей в Прилуках. При нем находились Барабаш и Довгаль, якобы в качестве арестованных, но на самом деле они пользовались свободой передвижения. В этом гетман усматривал для себя оскорбление. С Выговским князь не сносился и докладывал в Москву, что гетман к нему не является. Доброжелатели доносили Выговскому, что Ромодановский похваляется схватить его и силой притащить к себе.
   Обращаясь к царю Алексею Михайловичу с посланием, гетман жаловался, что к нему от царя не присылают ответа.
   "Победив Пушкаря, -доносил он , - я сейчас же написал с дьяком Василием Петровичем Кикиным, а мне ничего не сказали. Или жалобы мои не доходят, или что-то другое тут делается - не знаю и не приберу ума. По указу ли царскому делают мне обиды Шереметев и Ромодановский или нет".
   По просьбе Выговского о выводе войск, Ромодановскому велено было уйти из Прилук. Но, все же князь оставил часть войска в городах и у ратных людей с жителями начались ссоры и драки. Гетман потворствовал народному нерасположению к царским ратным людям, как только случалось этому чувству прорываться против москалей. Когда миргородский полковник Козел известил его, что в Гадяче стали великорусские ратные люди, Выговский позволил ему выгонять их силою и биться с ними, как с неприятелями. По обычаю, пограничные воеводы отправляли своих людей в малороссийские села и местечки на разведку, прежде они ездили безопасно, а теперь их стали ловить и сажать в тюрьмы. Малороссийские шайки Северской Земли стали набегать на пограничные великорусские села Севского уезда, грабить их и жечь.
   События в Малороссии, хотя и находились в поле зрения московского правительства, то есть государя Алексея Михайловича, который в этот период времени фактически сам его и возглавлял, однако основное внимание Москвы было приковано к процессам, происходившим в Варшаве. Еще при жизни Богдана Хмельницкого польские дипломаты, ведя переговоры с Московским государством о мире, который в то время Речи Посполитой был необходим, как воздух, не скупились на обещания отдать польский трон после смерти Яна Казимира русскому царю. Богдан знал, что это лишь дипломатическая уловка, поэтому писал в Москву, умоляя царя не соглашаться на мир с поляками. Но сам Алексей Михайлович был увлечен этой идеей и на предостережения Хмельницкого внимания не обращал. Вскоре мир был заключен, но вопрос о престолонаследовании пока повис в воздухе. Московские послы находились в Варшаве, обговаривая условия, при которых царь мог бы стать и польским королем, но дело подвигалось с трудом. Между тем, возможное присоединение Польши к Московскому государству как раз и будоражило Малороссию, так как казаки опасались, что украинские территории будут отданы назад полякам, а им придется распрощаться со своими вольностями. Выговский и его единомышленники полагали, что, если бы вначале Малороссия присоединилась к Речи Посполитой на правах удельного княжества, то даже при соединении в последующем двух государств, это княжество сохранило бы автономию.
   Внешне со стороны Польши поддерживалась идея объединения, в связи с чем в Вильно собралась комиссия по уточнению границ между Московским государством и Речью Посполитой, но на самом деле сторонников такого единства в Варшаве было немного.
   На 10 июля был назначен созыв сейма, которому, как предполагалось, и предстояло решить вопрос престолонаследования по существу. В универсале о его созыве король писал: "В настоящее время, для нас нет ничего желаннее примирения с московским государем и соединения польской державы с московскою. Виленская комиссия может достаточно служить доказательством нашего расположения к этому. Мы созываем генеральный сейм всех чинов Королевства Польского, преимущественно с целью утверждения дружественной связи с народом московским и соединения обеих держав, дабы вечный мир, связь и союз непоколебимого единства образовался между поляками и москвитянами - двумя соседними народами, происходящими от одного источника славянской крови и мало различными между собою по вере, языку и нравам. Поручаю чинам королевства размышлять о средствах такого соединения, дабы народ московский, соединенный с польским, получил право старинной польской вольности и свободного избрания государей ".
   За подготовкой к сейму пристально наблюдали московские послы в Варшаве, рассчитывая, что после его решения уже не останется преград для заключения соответствующего договора. Со своей стороны и Выговский решил использовать созыв сейма для того, чтобы заранее обговорить с польским правительством условия, обеспечивавшие бы автономию Малороссии и позволявшие бы ей примкнуть в предполагаемой федерации двух держав на равноправной основе. С этой целью, как в прежние годы, до Переяславской рады в Варшаву для участия в работе сейма была направлена депутация казаков во главе с генеральным обозным Тимофеем Носачем.
   По прибытию казацкой депутации в Варшаву поляки не препятствовали ей участвовать в заседаниях сейма, но этому категорически воспротивились московские послы, заявив, что ни в каких переговорах участвовать не станут, пока казацкие послы не будут удалены из сейма. Конечно, участие казацких представителей в работе сейма Речи Посполитой являлось серьезным нарушением условий Переяславского договора. Признавая данный факт, поляки вынуждены были удалить депутацию войска Запорожского из сейма и, чтобы она не мозолила глаза царским послам, ее разместили в предместье.
   Об этом инциденте послы донесли в Москву. Почти одновременно им стало известно, что сейм не намерен решать вопрос об избрании царя на польский трон. Докладывая об этом царю, послы от себя присовокупили, что усматривают в этом влияние казацкой депутации.
   Между тем, будучи допущен к королю, Тимофей Носач от имени Войска Запорожского смело и даже дерзко требовал, чтобы Польша, согласно данному обещанию, даровала корону Алексею Михайловичу, а права отдельного русского княжества, включающего в себя казацкие территории, обеспечила бы на будущее особым трактатом. Ему был дан благосклонный ответ, что для заключения такого договора к гетману будут присланы комиссары с соответствующими полномочиями. Депутаты сейма, быстро сориентировавшись в изменившейся ситуации, обнадеженные возможностью бескровного присоединения Малороссии к Польше, прервали свою работу под предлогом возникшей эпидемии. Московским же послам было объявлено о том, что в будущем должна быть созвана комиссии для того, чтобы обговорить на каких началах обе державы могут приступить к объединению. Царским послам, наконец, стало ясно, что поляки просто тянут время, а решать вопрос с избранием Алексея Михайловича польским королем, в обозримом будущем не намерены.
   Следует отметить, что контакты между польским правительством и Выговским не прекращались на протяжении всего того времени, что он возглавлял гетманскую власть в Малороссии. Вначале, правда, гетман на все предложения о переходе в подданство короля отвечал отказом, хотя постоянно и сносился с Беневским через его агента грека Феодосия Томкевича, львовского мещанина, находившегося в Чигирине. Король даже прислал Выговскому поздравления по случаю избрания гетманом, на на них тот ответил сдержанно. Позднее в ответе на письмо гнезинского епископа Выговский подчеркнул: "по Божиему устроению, ни один из наших союзников не оказал такого благородства, как царь московский, не лишающий нас милости".
   Однако постепенно характер отношения гетмана к предложению польских эмиссаров менялся. Надо сказать, что и они времени даром не тратили, рассылая по всей Малороссии воззвания к казакам и пугая старшину разными опасностями, грозящими из Москвы. Постепенно, чем напряженнее становились отношения гетмана с Москвой, тем прочнее крепли его связи с поляками. Видимо, уже к середине июня у Выговского созрело твердое намерение выйти из московского подданства. Отправляя депутацию Носача для участия в работе сейма, гетман одновременно послал Павла Тетерю, самого ревностного приверженца поляков в Корец к Беневскому. В своем письме к нему он писал, что отрекается от союза с Москвой и, в случае необходимости, готов с татарами и поляками выступить против царя. Гетман в своих намерениях был искренен и, по-видимому, убежден, что поступает правильно. Однако Беневский, внешне очень расположенный к казакам и играющий роль благодетеля Малороссии, в своем письме к коронному гетману цинично объяснял, что вести с Выговским переговоры его заставляет только необходимость, а на самом деле лучше было бы покорить казаков силой оружия, без всяких переговоров и договоров.
   После контакта Тетери с Беневским гетман взял решительный курс на разрыв с Москвой, хотя поначалу еще скрывал свои истинные намерения, так как опасался, что, если в Москве узнают об этом, то царские войска сразу двинутся в Малороссию. Между тем, для реализации его намерений о присоединении Войска Запорожского к Польше необходимо было проведение генеральной ( полной) рады. В начале августа Выговский направил в полки универсалы о том, чтобы все были в сборе, готовились к походу и находились в полном вооружении.
   В Москве знали о происках поляков в Малороссии, но к гетману по-прежнему относились с доверием, полагая что он продолжает хранить верность царю.. В конце июля из столицы был направлен новый посланник подьячий Яков Портомоин, который с подарками и милостивым царским словом прибыл в Чигирин 9 августа. В царской грамоте, поднесенной Выговскому, объявлялась ему похвала за верность, предостерегали гетмана и казаков не верить прелестным письмам, которые рассылают поляки по Украине и в них клевещут на московских бояр и воевод, желая рассорить с ними казаков.
   Гетман сдержанно поблагодарил подьячего, сказал, что рад служить государю, но затем стал высказывать свои претензии:
   -Из разных мест пишут мне полковники и сотники, и есаулы, что воевода Василий Борисович Шереметев и князь Ромодановский присылаются к нам в Малороссию для того, чтоб меня известь. В разных местах по Украине ратные люди полку князя Ромодановского убивали наших людей, чинили грабежи и разорения. Сам князь Ромодановский принял к себе в полк Барабаша и Лукаша, и иных врагов моих. Когда я просил помощи против Пушкаря, государь не послал мне, а как я управился с Пушкарем сам, так тогда и войска пришли, для того, чтоб укреплять своевольников, да новые бунты заводить! Я не хочу ждать, пока ратные люди придут на нас войною. Иду сам за Днепр со всем казацким войском и с татарами! Буду отыскивать и казнить мятежников, а если государевы ратные люди вздумают заступаться за них или сделают какой-нибудь задор в нашем малороссийском крае, то я молчать не стану и буду биться с государевыми войсками, если они станут укрывать мятежников. И в Киев пошлю брата своего Данила с войском и с татарами, велю выгнать оттуда боярина Шереметева и разорить город, который был состроен по указу его царского величества.
   Говоря о том, что Ромодановский принимает к себе на службу бывших участников восстания Пушкаря, гетман лукавил, но действительно те на Левобережье в последнее время подняли голову и стали опять объединяться в повстанческие отряды. Князь смотрел на это сквозь пальцы и мер к пресечению подобных фактов не принимал.
   Но Портомоин об этом не знал, поэтому с негодованием ответил Выговскому:
   -Об этом тебе, гетману, и мыслить нельзя, не токмо что говорить! Боярин Шереметев и окольничий князь Ромодановский посланы были по твоему челобитью. Нечего тебе верить письмам твоих полковников и сотников, и есаулов. По государеву указу ратным людям учинен наказ, чтоб они никого не обижали, и, если бы что такое сделалось, так тебе бы, гетману, об этом писать к великому государю, и его царское величество велел бы про то учинить свой указ по сыску. А, когда ты собрал войско, да призвал татар, так это значит, что ты преступаешь священную заповедь и нарушаешь крестное целование.
   -Много я писал, - сердито отвечал Выговский, - и послов своих не раз посылал, а теперь только и осталось мне, что идти с войском да с татарами.
   Во время этого разговора к гетману, как нарочно, прибыл гонец из Киева от боярина Шереметева, который приглашал его на свидание.
   Прочитав письмо воеводы, гетман мрачно пошутил:
   -Уж не один раз ко мне пишет боярин, - сказал Выговский, - о том, чтоб нам сойтись, да времени нет. Вот как полки соберутся, тогда и разговор у нас будет.
   На следующий день в Чигирин прибыл еще один царский посланник, Федор Тюлюбеев. В Москве узнали о том, что Войско Запорожское собирается в поход, но не понимали против кого.
   Говоря царскому посланнику о своем намерении послать брата Данилу против Шереметева, гетман ничуть не кривил душой. Ему уже было известно о скором приезде в королевского посланника Беневского для заключения договора о союзе с Речью Посполитой, что автоматически означало разрыв с Москвой. В сложившейся ситуации важно было превентивно лишить царских военачальников укрепленного плацдарма на правом берегу Днепра, каким являлся Киев.
   Но Выговский понимал, что как бы негативно не относились казаки и мещане к личности воеводы Шереметева, для того, чтобы развязать военные действия против царских ратных людей, нужна была веская и убедительная причина. Ведь не говоря уже о казацкой черни, но даже далеко не вся старшина знала о готовящемся переходе Войска Запорожского в подданство Речи Посполитой и, тем более, не все эту идею поддерживали.
   С другой стороны, захват бывшей столицы Древнерусского государства значительно повысил бы рейтинг Выговского в глазах польского правительства. Обладая Киевом, можно было выторговать более благоприятные условия для союза с Польшей, оговорив ряд дополнительных вольностей для будущего казацкого государства.
   Не случайно еще Богдан Хмельницкий, сам обладавший живым умом, изворотливостью и природным артистизмом, ценил Выговского, отмечая его хитрость и смекалку. В самом начале августа гетман закрылся в своем кабинете с генеральным писарем Грушей, не велев себя беспокоить. Чем они там занимались, никто не знал, но на следующий день генеральный писарь лично отправился в Киев к полковнику Яненко - Хмельницкому, с которым имел долгую конфиденциальную беседу.
   Вскоре после его возвращения в Чигирин, к Выговскому прискакал гонец от Яненко-Хмельницкого с донесением о том, что его казаки задержали плывшего по Днепру царского посланника к киевскому воеводе. Он, по словам Яненко, оказал сопротивление и был убит, но при нем обнаружена грамота, в которой воеводу извещали о том, что Выговский изменник. Ему было приказано тайно схватить гетмана и под стражей доставить в Москву.
   Эту грамоту гетман огласил на спешно собранной раде в Чигирине с участием черни, добавив от себя, что это еще не все: "перебежчики из московского войска сказывали, что царь хочет послать на нас свои силы и истребить все казачество, оставить всего на все только десять тысяч".
   Эти слова вызвали в толпе ропот. "Чого ще маемо ждати? - раздались гневные голоса.- Ходимо до громади i до оборони самих себе и старшини, присягаймо один другому лягти, рятуючи панiв полковникiв и старшину".
   Энтузиазм казацкой черни пришелся гетману по душе. Он приказал выкатить собравшимся несколько бочек горилки, а на следующий день, 11 августа, дал команду собравшимся полкам выступать из Чигирина. В тот же день царские посланники Портомоин и Тюлюбаев, а также все прибывшие с ними люди, были взяты под стражу, закованы в кандалы и помещены на гетманском подворье в темницу.
   Выговский же, сбросив маску преданного слуги московского царя, двигался с войсками на Левобережье. Одновременно во все концы Малороссии устремились гонцы с гетманскими универсалами, возбуждая народ против Москвы. Эти гетманские послания явились сигналом к выступлению против великороссов. Во все времена встречалось немало всякого рода человеческого отребья, готового грабить и убивать ближних, а тут они для этих действий получили высочайшее разрешение. Не было ни прохода, ни проезда: "и твоих государевых проезжих всяких чинов людей по дорогам черкасы побивают, а иных задерживают и отсылают к гетману Ивану Выговскому", - доносили в Москву пограничные воеводы.
   Конечно, немало здравомыслящих людей с сомнением отнеслись к оглашенной на раде грамоте, обнаруженной при убитом царском гонце.Но большинство все этио восприняли за чистую монету.
   Подготовив общественное мнение к разрыву отношений с Москвой, Выговский решил осуществить свой план захвата Киева. Овладев этим важным плацдармом царских войск на правом берегу Днепра, гетман получил бы возможность перенести военные действия на Левобережье, не опасаясь за свой тыл. С тактической точки зрения эта задача была вполне решаема. В распоряжении Шереметева находилось не так уж много войск, а Выговский для захвата Киева выделил Белоцерковский, Паволоцкий, Брацлавский и Поднестрянский полки, а также отряды татар. Кроме того, в самом Киеве находился полк Яненко -Хмельницкого. Общее руководство выделенными для захвата Киева войсками гетман возложил на наказного гетмана брата Данилу.
   Однако, шедшим в авангарде полковникам : белоцерковскому Ивану Кравченко, брацлавскому Ивану Сербину и поднестрянскому Остапу Гоголю не повезло и на подступах к городу им не удалось сохранить секретность, так как передовые казацкие отряды 16 августа наткнулись на разведчиков Шереметева. В ходе быстротечного боя часть солдат и драгун погибли, но остальным удалось добраться в Киев и сообщить воеводам о приближении к городу крупных казацких сил. Встретившись с Яненко-Хмельницким, боярин Шереметев под присягой получил от него заверения, что киевский полк сохранит верность царю. Не особенно надеясь на это Шереметев, предпочел рассчитывать на свои силы и имел время подготовиться к приходу гетманских войск.
   Через несколько дней Белоцерковский, Брацлавский и Поднестрянский полки подошли к городу и стали в двух верстах от речки Лыбеди. Вскоре с ними соединился Иван Богун с Паволоцким полком, а 23 августа и Данила Выговский с основными силами казаков и татар. Всего под его командованием находилось около 20 тысяч человек.
   Опасаясь удара из Киева со стороны пока что сохраняющего нейтралитет Яненко-Хмельницкого, Шереметев оставил свои основные силы у Лыбеди, а сам с частью войск укрылся в киевской крепости. Предусмотрительность воеводы сослужила ему хорошую службу. Когда Яненко-Хмельницкий, перешедший на сторону гетмана, попытался захватить крепость, стрелецкий голова Иван Зубов отразил его атаку и заставил отступить, а основные силы Шереметева отбили Выговского от Золотых ворот. В ночь на 24 августа Данила Выговский перегруппировал свое войско, сосредоточив его у Печерского монастыря. Однако, он не успел окопаться и возвести шанцы, чем воспользовался Шереметев. На рассвете московская пехота во главе с полковником фон Стаденом сильным натиском нанесла Выговскому решительное поражение. Казаки обратились в бегство, многие утонули в Днепре. Весь обоз, знамена, пушки, бунчук достались победителю, а раненый брат гетмана едва сумел скрыться на лодке. Во время этого же боя был разбит и Яненко-Хмельницкий, наступавший со своим полком от Щековицы. Много его казаков утонуло в Почайне, обоз достался пехоте Сафонова и рейтарам князя Юрия Борятинсклого. В конечном итоге, к Шереметеву попало в общей сложности 12 орудий, много пороха и провианта. Захваченные в плен казаки показали, что они пришли к Киеву не по своей воле, а лишь опасаясь мести старшины в случае отказа. Многие жаловались, что за отказ выступить против Шереметева их даже избивали.
   Как бы то ни было на самом деле, но сражение за Киев наглядно продемонстрировало преимущество московских полков по сравнению с казацкой вольницей. Возможно, чернь и не очень охотно воевала против царских ратных людей, однако неоспоримо, что боевая выучка и моральный дух московского войска был достаточно высоким. Киев остался в руках Шереметева, а к царю Алексею Михайловичу понеслось донесение об измене гетмана Выговского с изложением подробных обстоятельств происшедшего. Отец гетмана успел скрыться из Киева и уехал в Чигирин, а и без того подозрительный Шереметев, стал еще более жестко относиться к местным жителям, опасаясь новых измен.
   Не сумев овладеть столицей южнорусского края, Выговский со всеми имевшимися в его распоряжении силами перешел на левый берег Днепра под предлогом преследования оставшихся сторонников Пушкаря. С ним двигались татарские и польские отряды, а также королевские послы Беневский и Евлашевский, готовившие условия будущего гадячского договора. Юрий Немирич, его идейный вдохновитель, ехал вместе с ними.
   Тем временем в Москве уже были получены сведения о мобилизации казацких полков и выступлении их из Чигирина, поэтому к гетману был отправлен дьяк Василий Михайлович Кикин, бывавший ранее посланником и у Хмельницкого и у Выговского. 31 августа в местечке Камышин его встретили со всеми надлежащими почестями. Первыми дьяка приветствовали двести казаков чигиринского полка во главе с полковником, затем его встретил с подобающей речью генеральный есаул Ковалевский, но, когда посол подъехал к гетманскому шатру, навстречу ему вышел Немирич. Выяснилось, что сам гетман находится поблизости в Липовой Долине, где он немного спустя и принял посла торжественно, в шатре, окруженный полковниками, сидевшими около своего предводителя кругом. Дьяк подал увещательную грамоту, и Выговский пригласил его сесть возле себя. Несмотря на неудовольствие, которое и было поводом посольства, дьяк от имени государя спросил гетмана о здоровье.
   После обмена полагающимися приветствиями перешли к делу. Посол от имени царя спросил против кого выступил гетман со всеми своими силами и татарами. Выговский ответил, что после разгрома Пушкаря его приверженцы нашли покровительство у князя Ромодановского.
   Гетман, уже чувствовавший себя свободным от московского подданства, говорил дерзко, не скрывая своего намерения открыть военные действия против царских ратных людей: "Барабаш, именует себя гетманом, при живом гетмане, окольничий Ромодановский величает себя великим князем, а боярин Шереметев погубил безвинно много православных душ и пожег христианские церкви. Боярин Василий Борисович меня зазывал к себе, чтоб погубить. Я это знал и не поехал к нему, а послал на разговор брата своего Данилу и в предостережение дал ему несколько полков, именно для того, чтоб боярин не учинил какого-нибудь зла. Так и сталось. Боярин нежданно напал ратью и Данила, и многих казаков, и мещан побили. Глуп мой Данило, не умел отделать их! Зато я пошлю на боярина войско, и со всеми его людьми прахом выкину из Киева!
   -Как же так, - ужаснулся дьяк- ты, гетман, это говоришь, не боясь страшного владыки херувимского? Своими устами читал ты присягу на Евангелии и целовал крест быть до смерти верным царскому величеству и никакого лиха не замышлять. А теперь поджидаешь татар, идешь на помазанника и своего благодетеля, который вас денежною казною наделял так щедро, что не можно и вместить, и воинству своему повелевал кровь свою проливать за вас! Блюдитесь же, чтоб вам не навести на себя за преступления праведного Божия наказания! Вот то, что мне прилучалось слышать о Киеве, это - пример, что Бог свыше зрит на неправду и мстит за нее!
   Выговский, давно перешагнувший Рубикон, все же понимал, что беседует с царским посланником, который в точности передаст в Москве его слова. Не будучи до конца уверен, как осуществится затеянное им предприятие с переходом в подданство Польши, он решил не сжигать за собой все мосты и примирительно ответил Кикину: "Мы от руки его царского величества не отступили, а вот воеводы его, Ромодановский да Шереметев, много нам зла наделали: и права наши поломали, и церкви Божий пожгли, иноков и инокинь, и христианския души невинно погубили! Мы за то будем им мстить и управляться с ними, пока нас самих станет. Как и при королях польских мы за свои права стояли, так и теперь будем стоять!"
   Несколько успокоенный дьяк в ответ на эти слова назидательно заметил:
   -Это не дело подданных - управляться между собою самим, воздвигать междоусобную брань и проливать кровь. Василий Борисович Шереметев и князь Григорий Григорьевич Ромодановский - люди честные и великородные. Не годится их так бесчестить, а если б что от них и было, то можно послать бить челом государю нашему и ожидать его указа. А того и помыслить страшно, чтоб, собравшись с врагами креста Христова, нападать на людей его царского величества и воздавать злом за добро, на радость латинщикам и бусурманам! А лучше вам, вспомня свое обещание пред Евангелием, отстать от злых дел и неправд, распустить войска свои и отпустить татар, вперед с ними не ссылаться и не чинить соединения.
   Но Выговский продолжал упорствовать:
   -Этого и в мысли нашей нет, - сказал гетман, - чтоб, не управясь с неприятелем, да разойтись по домам и татар отпустить. Не токмо татар и турок, и ляхов сюда притянем!
   -Так если вы задор учините, - строго сказал дьяк, - то его царское величество пошлет на вас многия свои пешие и конные силы, и будет разоренье самим от себя!
   -Мы писали уже к его царскому величеству, а государь не показал нам своей милости,- хмуро ответил гетман, - не изволил прислать нам бунтовщиков, и окольничему Ромодановскому за его неправды никакого указа не дал. Вот мы, посоветовавшись с старшиною, идем на бунтовщиков и на тех, кто стоит за них!
   -Князь Ромодановский отправил Барабаша в Киев, чтоб отдать его на войсковой суд,- напомнил дьяк.
   -Барабаш уже в моих руках! - гордо усмехнулся Выговский.
   -Зрадлива Москва, -вмешался черкасский полковник Джулай, дала наказную память, чтоб Барабаша везли с великим береженьем: это значит, чтоб мы его не отбили, да не взяли!
   -Не годилось бы вам делать такие грубости и Барабаша отбивать: и без боя отдали бы его тебе,- пожал плечами Кикин,- а написано в наказе: везти с береженьем - не от вас, а от таких своевольников, как сам Барабаш.
   Гетман повторил то же, что прежде говорил:
   -Не враги мы царскому величеству, а боярам, которые нас от царской милости отлучают, будем мстить! Довольно. В другой день потолкуем, а мы пока со старшиной посоветуемся".
   На другой день, 3 сентября, пришел к дьяку Немирич и сказал:
   -Гетмана известили, что Шереметев послал своих москалей жечь и разорять города и местечки: в Борисполе всех людей побили; прямо на Переяслав отправил воевода полковника Корсака, мучат православных христиан разными муками. Пошли к нему, чтоб он перестал так поступать.
   -Я не смею, - сказал дьяк, - писать к нему: он боярин и воевода и наместник белозерский, человек честный; за это мне быть у его царского величества в опале.
   Спустя несколько дней Кикина навестил Ковалевский.
   -Хотел бы, - говорил он, - гетман и все старшины отправить послов своих к царю, да не смеет никто ехать - боятся гнева царского, задержания и ссылки.
   -Великий государь наш щедр и милостив,- заверил его дьяк,- поезжай, Иван, ты без сомнения, а старшину разговори, чтоб войной не ходили на царские украинные города.
   Ковалевский, сам сторонник Выговского, в то же время опасался царского гнева, поэтому доверительно шепнул Кикину:
   -Правду скажу: и я, и многие из нас не чинили бы этого, да гетман страшит нас смертью и муками. Да и все казаки в Запорожском Войске видят, что гетман великое разоренье делает: видят, да терпят, - боятся татарской сабли.
   4 сентября царского посла пригласили в шатер к Немиричу. Там сидел гетман и несколько полковников. За день перед тем привезли в обозе скованного Барабаша. По известиям, сообщенным перед тем тайно послу от одного казака, Барабаш под пыткою сказал, что он гетманом назывался по своей охоте, а вовсе не по наущению Ромодановского, и ему никаких грамот не присылалось от царя. Но теперь гетман послу сказал так:
   -Открылось нам вот что: как мы с войском и с крымскими татарами пошли на бунтовщиков и злочинцев наших, то царское величество, услыша об этом, приказал бунтовщика Барабаша послать в Киев - будто бы отдавать его в Войско Запорожское на войсковые права, а на самом деле для того, чтоб гетман приехал в Киев, и тут бы Шереметев гетмана схватил. Барабаш так говорит: можешь его спросить. Да еще видно немилосердие к нам царского величества: перебежчики из московского войска говорили нам, что сами слушали царскую грамоту, присланную к Ромодановскому, - велено чинить промысел над гетманом и старшиною: всех переловить и побить.
   -Как это вы Бога не боитесь! -возмутился Кикин.- Выдумываете такую неправду на его царское величество, когда великий государь прислал меня к вам с своею милостью? Яшка Барабаш говорит воровски, затевает с досады, чем бы гетмана от милости государевой отлучить; и простой человек рассудит: какое уж добро говорить вору и изменнику, на смерть осужденному! Незачем мне видеть Барабаша, с таким вором мне и говорить не годится.
   Видно было по всему, что дьяк разгадал игру Выговского и теперь сам першел в наступление:
   -Говоришь ты, гетман, - сказал он, - что царского величества воевода Ромодановский и ратные люди, будучи в Запорожском Войске, казакам и крестьянам учинили обиды и насильства, и разорение. А вот мне случилось видеть твой лист к Богдану Матвеевичу Хитрово: ты просил его бить челом государю, чтоб его царское величество приказал Ромодановскому с ратными людьми выступить из черкасских городов только потому, что своевольство у вас укрепилось и утруждать войска нечего. Там ты не писал о насильствах и разореньях, а теперь говоришь мимо истинной правды, будто тебе делаются от них насильства и обиды! Ввозводить напраслину и затевать неправду от Бога грех и от людей стыдно!
   Но Выговскому лукавства было не занимать, поэтому он просто пожал плечами на эту тираду:
   -Когда я писал письмо к Богдану Матвеевичу Хитрово, мне не было подлинно известно о тех невыносимых несправедливостях, какие делали войска; а как мне стало ведомо про все насилия и грабежи, и разорения, и убийства, тогда я, посоветовавшись с старшиною, призвал татар и пошел на отмщение своих обид, и буду биться, пока нас всех станет!
   Дьяк, поняв, что внимать к чувству совести гетмана бесполезно, просил, по крайней мере, удержаться от неприятельских действий, пока придет царский указ.
   Гетман отвечал:
   -Неудобно нам с большим войском стоять на месте. У нас не заготовлено припасов, - войско будет делать тягости мещанам и пашенным крестьянам.
   Дьяк снова начал убеждать и стращал казаков гневом Божиим. После долгого упорства гетман, наконец, сказал:
   -Хорошо, я напишу с тобою к его царскому величеству и буду ожидать царского указу от сего числа три недели и четыре дня.
   -Так скоро? Я к этому сроку не поспею! - заволновался дьяк.
   -Более четырех недель мы ждать не будем, - сказал гетман, - и после четырех недель начнем биться с князем Ромодановским и с изменниками своими, которые поселились в новых городах.
   По приходе Кикина в свой шатер, явился к нему войсковой товарищ Федор Лобода ( бывший полковник) с сотником Коробкою. Он был ему знаком издавна по прежним его поездкам в Малороссию.
   -Гетман, - сказал Лобода, - готов тебя отпустить, а полковники, корсунский Краховецкий, да черкасский Джулай, да Павел Тетеря приговаривают тебя отдать татарам, а татары докучают об этом беспрестанно, но гетман отговаривается, сказывает, что отправит тебя в Чигирин на работу - делать город. Всей измене у нас заводчик Павел Тетеря: он все нынешнее лето проживал в Корце с ляхами и с ними сговаривался, как бы освободиться из-под власти царского величества.
   На следующий день гетман отдал Кикину свое письмо к государю и изъявил желание, чтоб, государь умилосердился и оказал справедливость. "О справедливости, -ответил дьяк, - бей челом государю через своих посланцев, а войско распусти по домам и татар отпусти".
   -Войска я не распущу и татар не отпущу, а буду ожидать указа царского величества от настоящего дня четыре недели,- твердо сказал Выговский и на этом они расстались.
  
   Наконец, свершилось то, к чему стремился Выговский весь этот год своего гетманства, ради чего он боролся за полноту власти, уничтожил Пушкаря и вступил в схватку с царскими воеводами,- 6 (18 по н.с.) сентября в Гадяче собралась генеральная рада, на которой был оформлен договор Войска Запорожского с Речью Посполитой об образовании Великого Княжества Русского.
   С раннего утра под Гадячем стали собираться казаки. В центре очищенного места ( майдана) расположилась старшина, все в праздничных одеждах, каждый со своими регалиями. Выговский с булавой в руках представил собравшимся двух польских комиссаров- Беневского и Евлашевского. Обратившись к ним, гетман сказал:
   -Войско Запорожское изъявляет желание вечного мира и соединения с Речью Посполитой, если только услышит от господ комиссаров милостивое слово его королевского величества.
   Комиссары поклонились. Беневский начал заранее заготовленную речь, напомнив казакам о том, что их Отечеством является Речь Посполитая и людям присуще, где бы кто ни скитался, возвращаться домой. "Вот, я думаю,- взволнованно говорил посол,- теперь так сделалось с Запорожским Войском, когда оно именем своим и своего гетмана обратилось к его величеству королю Иоанну-Казимиру с желанием верного подданства, и просит его покровительства себе и всему русскому народу. Это хорошо вы делаете, паны-молодцы: дай Бог, чтоб из этого вышло счастье для общего нашего отечества."
   Затем Беневский напомнил, что уже на протяжении десяти лет Московское государство и Польша бьются за Украину и каждый считает ее своей собственностью.
   "Вы теперь попробовали и польского и московского правления,- страстно говорил он, обращаясь к собравшимся,- отведали и свободы и неволи. Говорили: не хороши поляки, а теперь, наверное, скажете: москаль еще хуже! Что переманило народ русский под ярмо московское? Вера? Неправда: у вас вера греческая, а у москаля - вера московская! Вы своих духовных уважаете, а москаль распоряжается, как хочет, духовным управлением: митрополитов отрешает, как с Никоном недавно поступил, достояние алтарей и храмов забирает на свои нужды. Это так поступают в духовных делах, а в мирских что делается? Того под польским владычеством вы и не слыхали. Все доходы с Украины царь берет на себя, установили новые пошлины, учредили кабаки, бедному казаку нельзя уж водки, меда или пива выпить, а про вино уж и не вспоминают! Но до чего, паны-молодцы, дошла московская жадность? Велят вам носить московские зипуны и, обуваться в московские лапти! Вот неслыханное тиранство! Чего после этого ждать? Прежде вы сами старшин себе выбирали, а теперь москаль вам дает, кого хочет; а кто вам угоден, а ему не нравится, того прикажет извести. И теперь уже вы живете у них в презрении; они вас чуть за людей считают, готовы у вас языки отрезать, чтоб вы не говорили, и глаза вам выколоть, чтоб не смотрели, да и держат вас здесь только до тех пор, пока нас, поляков, вашею же кровью завоюют, а после переселят вас за Белоозеро, а Украйну заселят своими московскими холопами! Так вот, пока есть время, нечего медлить: спасайте себя, - соединяйтесь с нами: будем спасать общую отчизну! И возвратится к нам и зацветет у нас свобода; и будут красоваться храмы святынею, города богатыми рынками; и народ украинский заживет в довольстве, спокойно, весело; будет земледелец ухаживать за своею нивою, пасечник за своими бортями; ремесленник за своим ремеслом; убийства, грабежи, несправедливости будут наказываться без пощады. Никого не станут принуждать к рабству: строгий закон не допустит панам своевольствовать над подданными. У нас теперь общее дело - мы вас, а вы нас от беды избавим; и Бог будет с нами, а черт шею сломит! Чего еще медлить? Отчизна взывает к вам: я вас родила, а не москаль, я вас вскормила, взлелеяла - опомнитесь, будьте истинными детьми моими, а не выродками!"
   -А що! - вскричал Выговский: - чи сподобалась вам, панове молодцi, рiч його милостi пана комiссара?
   -Гаразд говорить! - закричали казаки.
   Выговский поклонился комиссарам и в ответной витиеватой речи изъявил от имени всего Запорожского Войска благодарность за внимание короля. Затем от всех казацких полков были избраны представители для заключения трактата с польскими комиссарами. В принципе это была лишь формальность, так как статьи договора, известные как гадячские были уже давно подготовлены Беневским, Немиричем и Выговским, но форму требовалось соблюсти. Согласно этим статьям, земли, включавшие тогдашние воеводства: черниговское, киевское и брацлавское ( т. е нынешние Полтавская, Черниговская, Киевская, часть Волынской и Винницкой областей) или, собственно Украину, объявлялись свободной и независимой страной, входящей в состав Польши под именем Великого Княжества Русского на правах Великого Княжества Литовского. То есть, Речь Посполитая образовывала союз трех равноправных республик: Польской, Литовской и Русской под верховным управлением короля. Все три государства должны были помогать друг другу в войнах, в том числе и с Москвой, если царь откажется возвратить принадлежащие Речи Посполитой земли. В случае же избрания московского царя польским королем, Московское государство присоединялось бы к трем остальным в качестве четвертого члена федерации.
   Внешние функции, в частности, сношение с иностранными державами, у ВКР изымались, но внутренне устройство сохранялось, как и прежде.
   Верховная законодательная власть должна принадлежать национальному собранию депутатов, избранных жителями трех воеводств, вошедших в Великое Княжество Русское. Исполнительная - по-прежнему должна находиться в руках гетмана, избранного пожизненно вольными голосами сословий и утвержденного королем. Гетман одновременно являлся верховным сенатором трех воеводств и гражданским правителем Великого Княжества Русского. Княжество должно иметь свой верховный трибунал, куда будут поступать для решения дела из низших судебных инстанций и производиться на русском языке; свое государственное казначейство, куда единственно могли поступать все доходы и сборы с украинского народа и обращаться единственно на потребности ВКР. Княжество имело своих государственных сановников или министров, канцлеров, маршалов, подскарбиев (министров финансов) и других, какие окажутся нужными. Княжество могло чеканить монету и иметь свои вооруженные силы, состоящие из тридцати тысяч и более (по усмотрению) казаков и десяти тысяч регулярного войска. Как то, так и другое должно состоять под командою русского гетмана, и никакое другое войско не могло быть введено в княжество без согласия русского правительства, а в случае если на это будет крайняя необходимость, то оно должно состоять под командою гетмана.
   Относительно прав владельцев из тех, которые будут жить на территории Княжества, кроме того, что воспрещалось владельцам держать подле себя надворные команды, в статьях трактата ничего не говорилось.
   В числе статей, касающихся внутреннего порядка создаваемого Великого Княжества, примечательно то, что гетман во всякое время мог представлять королю казаков для возведения их в шляхетское достоинство, с условием, чтобы из каждого полка число кандидатов не превышало ста человек. Из этого видно, что у составителей договора было намерение казацкое сословие уравнять с шляхетским, но постепенно. Это возведение в шляхетское достоинство , при тогдашнем положении дел, могло коснуться со временем и посполъства, ибо казаки пополнялись из посполитых. По мере того, как казаки будут получать дворянское достоинство, на их места будут поступать в казаки из посполитых.
   Относительно веры положено было унию, как веру, произведшую раздор, совершенно уничтожить не только в крае, который входил в новое государство, но и в остальных соединенных республиках, так что в Речи Посполитой должны быть две господствующие веры: греко-католическая и римско-католическая.
   Духовенство восточной веры оставалось с правами своей юрисдикции, имения его были неприкосновенны. Все церкви, отобранные католиками и униатами, возвращались православным; повсюду дозволялось строить новые храмы, монастыри, духовные школы и богадельни. Прекращалось всякое стеснение вероисповедания, и в знак почета митрополит и пять православных епископов: луцкий, львовский, перемышльский, холмский и мстиславский, должны были занять места в сенате наравне с римскими епископами.
   Трактат предусматривал основание в Великом Княжестве Русском двух академий с университетскими правами. Первая была Киевская коллегия, долженствовавшая сделаться университетом; вторую следовало основать в другом месте, какое признается удобным. Профессора и студенты должны будут отрекаться от всякой ереси и не принадлежать к протестантским сектам - арианской, лютеранской и кальвинской. Кроме этих двух академий, должны быть учреждены училища в разных населенных пунктах ВКР, без ограничения их числом. Позволялось каждому, кому угодно, везде заводить типографии, разрешалось свободное книгопечатание, даже и относительно веры можно было писать всякие возражения и мнения беспрепятственно.
   Конечно, при составлении договора не все обстояло гладко. В частности, в тайной инструкции, данной послам, поручалось им сколько возможно отстаивать унию. Послы должны были убеждать казаков, что вопрос о ее отмене может быть рассмотрен только на всеобщем съезде духовенства и что этот съезд непременно состоится по воле короля и за ручательством Речи Посполитой. Так как вместе с вопросом об унии связывалась отдача церковных имений, то комиссарам в тайной инструкции предписывалось всеми силами стараться не отдавать имений, перешедших в униатские руки, Очевидно, здесь скрывалась цель - никогда не отдавать требуемых имений: стороне, владеющей таким имением, стоило только подать просьбу в суд, дело затянется, и православная сторона со своим правом на возврат своего имения никогда бы его не получила.
   Послы должны были действовать как можно хитрее с казаками, но уния была так ненавистна, что едва комиссары заговорили об этом предмете, тотчас увидали, что нет никакой возможности согласиться с русскими, как пожертвовать униею. И они взяли на свою ответственность это важное дело.
   Окончательно выработанный договор был зачитан на раде, на которую предусмотрительный Выговский допустил только некоторую часть черни. Тем не менее, при обсуждении статей трактата поступила масса возражений и замечаний, так как простые казаки мало что поняли в нем.
   Только одно требование было ясно и упорно высказываемо: русские хотели расширить объем своего княжества и присоединить к нему воеводства: волынское, подольское, русское, бельзское и Червоную Русь, -территории, где народ говорил южнорусским языком и где правили прежде русские князья. Комиссары спорили упорно, едва не поднялась смута, но Выговский и его приверженцы кое-как успокоили волнение.
   Особенно усердствовал Тетеря. Пробыв с Беневским в Корце много времени, он проникся духом договора, который его, как и всю старшину вполне устраивал. Умный от природы, он понимал.. что на казацкую массу лучшее впечатление производят обыкновенные простонародные шутки.
   -Эй! - кричал он весело: - згодимося, Панове молодцi з Ляхами - бiльш будемо мати : покiрливе телятко двi матерi сосе.
   Старшины начали вторить этому замечанию, и толпа, указывая пальцами на Тетерю, закричала:
   Оттой всю правду сказав! Згода! Згода! Згода!
   В конечном итоге все устроилось. Рада утвердила статьи договора. Состоялся банкет, после которого провожаемые пушечными салютами комиссары уехали к королю с радостной вестью об успехе. Радовались и казаки: Выговский уверял, что по этому договору они все будут произведены в шляхетство.
   На первый взгляд статьи гадячского трактата создавали прочную базу новой русской государственности. В самом деле, если принятие великорусского подданства в 1654 году дало южнорусскому народу лишь относительную автономию в составе Московского государства, касающуюся в основном гетманского самоуправления, суда и, в какой-то степени, свободы сношений с иностранными державами, то гадячский трактат прямо предусматривал создание независимого государства, входившего бы в состав Речи Посполитой на равных с Польшей и Литвой условиях, как член федерации. Безусловно, старшину и значных казаков в договоре устраивало практически все, так как они оставалась привилегированным классом. Однако намеревалась ли Речь Посполитая предоставить Малороссии реальную независимость и самостоятельность? Готово ли было польское правительство уничтожить унию? И самый главный вопрос заключался в том, как будут строиться взаимоотношения между владельцами земельных угодий и их бывшими крепостными? То есть, не возвратятся ли посполитые под власть панов? Дальнейшие события и показали, что эти, неурегулированные гадячскими статьями вопросы, сделали невозможным претворение в жизнь и самого трактата с его идеей создания независимого ВКР.
   Но пока что окрыленный успехом Выговский двинулся к границам, вошел в московские пределы и став под городом Каменным, сделал вид, что ожидает возвращение Кикина с царским указом.
   Чего на самом деле добивался гетман, стоя под Каменным? На этот вопрос вряд ли мог бы ответить и он сам. Некоторые, наиболее решительные представители старшины, предлагали немедленно занять Белгород, а затем двинуться к Путивлю, мол, воевать, так воевать. Большинство, однако, выступило против, особенно, после первых неудачных попыток захватить Каменное и Олешню, а также Глухов. Везде казаки были отбиты царскими ратными людьми, понеся потери. В это время осложнилась и общая ситуация в Войске: татары воспользовавшись отсутствием казаков, вторглись в малороссийские селения, грабили их, а людей угоняли в Крым. В Войске нарастало возмущение. "Что же мы здесь стоим! - кричали казаки в таборе, - дома у нас татары жен уводят!". Казаки целыми толпами стали возвращаться назад.
   Гетман созвал мурз и стал их гневно стыдить:
   -Мы призвали вас усмирить бунтовщиков, а не для того, чтобы невинных убивать и загонять в плен. Если вы будете так поступать с нашими, то вам не отойти от нас в добром здравии.
   Чтобы не вызвать восстания в Войске он разрешил казакам давать татарам отпор, если те станут своевольничать. При этом Выговский вынужден был отойти к Веприку и возвратился в пределы Малороссии.
   Но и это не решило проблемы с татарами. Те отошли за Псел, продолжая бесчинствовать. Казаки вынуждены были преследовать их и постепенно табор совершенно опустел.
   Идея воевать с великороссами в казацкой массе поддержки не нашла, а, между тем, нападения некоторых отрядов на Каменное и Олешню вызвали то, что тамошние жители, собравшись шайками, вторглись в свою очередь в Малороссию, стали жечь села и грабить местный народ.
   Вдобавок сербы, бывшие также в войске Выговского, дозволяли себе всякого рода своеволия и насилия по отношению к малороссиянам. Казаки, слыша, что и татары, и москали, и сербы распоряжаются у них дома, когда они в чужой земле, бежали из табора без удержу. Полковники стали роптать на гетмана и друг на друга. Даже те, которые были сильными недругами московского владычества, и те поднялись против гетмана. Гуляницкий упрекал его, зачем он вошел прежде времени в царскую землю и раздражает москалей.
   -Да не ты ли первый пуще других меня на эту войну подбивал? - возмущался в свою очередь гетман.
   Наконец, старшина поняла, что войну Москве они объявили преждевременно. Кикин не возвращался, ответа от царского правительства не было.
   Выговский надеялся, что испугает Москву своими решительными действиями, ожидал, что вернется Кикин с милостивым царским словом и даже готовил достойную встречу царскому посланнику.
   Но уже наступал октябрь, приближались осенние дожди, надо было возвращаться на зимние квартиры. К тому же по всему краю распространились слухи, что в Севске собирается большое царское войско. В казацкой массе нарастал ропот, не только чернь, но и полковники, требовали возвращаться на правый берег. Дальше тянуть было нельзя, но надо было как-то оправдаться в глазах царских воевод, поэтому 8 октября гетман написал письмо путивльскому воеводе князю Григорию Долгорукому. " Всегда я служил его царскому величеству верно,- заверял он князя,-, и теперь ничего злого не замышляю, и хоть мы с войском своим двинулись, а вовсе не думаем наступать на города его царского величества. Я только хотел усмирить домашнее своевольство, и теперь, усмирив его, мы возвращаемся домой, надеясь на милость его царского величества, уповая, что он, православный государь, не допустит проливаться христианской крови. Только то нас удивляет, что боярин Шереметев поступает по-неприятельски с Малою Россиею, - посылает на казаков своих ратных людей, а те, обнадеживаемые царскою милостью, убивают и в неволю берут людей по нашим городам и деревням".
   Но воевода уже знал о попытке захвата Киева и о последующих неблаговидных действиях Выговского, поэтому резко выговаривал ему за то, что тот задержал царских посланников Портомоина и Тюлюбаева, посадив их в темницу.
   Выговский данный факт не признал, ответив: "Все это несправедливый извет на меня сложили, - я их не задерживал, а они сами по своей воле остались, так как боятся проезду от своевольников. В тюрьму никто их не сажал, они ходили и ходят себе на воле, а как я в Чигирин приеду, тотчас и отпущу их с честью к его царскому величеству".
   После этого он дал приказ своим войскам перейти на правый берег Днепра.
  
  
   Хотя Выговский и пытался в своем письме к путивльскому воеводе заверить его в своей преданности государю, веры гетману уже не было. Его поход на Полтаву и ослушание царского наказа можно было объяснить необходимостью укрощения мятежа сторонников Пушкаря; можно было свалить ответственность за события в Киеве на воеводу Шереметева и представить его зачинщиком конфликта с Данилой Выговским; можно было объяснить нападения на царские города самовольством разбойничьих шаек, но известие о гадячской сделке уже стало широко известно по всей Малороссии и дошло до Москвы. Естественно, подписание Выговским гадячского трактата царское правительство расценить иначе как, измену не могло. В то же время, самих статей трактата в Москве никто не читал, поэтому там и не торопились предпринимать военные шаги, тем более, что надвигалась зима.
   Все же в третьей декаде октября - начале ноября князь Ромодановский, ушедший было со своими ратными людьми из Прилук, вновь вступил в Малороссию с войском и распространил в народе пространный универсал. В нем перечислялись преступления Выговского, опровергалась клевета, будто царь хочет уничтожить казачество, затрагивались интересы и народа: указывалось, что, по статьям Переяславского договора 1654 года из доходов, собираемых в Малороссии, следовало давать жалованье казакам, но Выговский не давал его и присваивал доходы, платил из них иноземному войску, которое держал таким образом на счет малороссийского народа. Не только казаки, но и все малороссияне приглашались содействовать царским войскам, в том числе в снабжении продовольствием и фуражом. По смыслу универсала, противостояние, возникшее между московским правительством и гетманом, отдавалось как бы на суд всего народа.
   С приходом Ромодановского ситуация на левом берегу Днепра стала складываться не в пользу Выговского. Казацкие полки в этой стороне, за исключением большей части старшины, и ранее стояли за Москву, отказываясь подчиняться гетману. Многие из них переходили на сторону царских воевод князей Ромодановского и Куракина. Дейнеки, ушедшие было в тень после гибели Пушкаря, теперь вновь поднялись против гетмана и толпами становились под знамена князя Ромодановского, тем более, что в изменившейся обстановке само царское правительство призывало их к этому. Центром противодействия Выговскому на Левобережье, как и прежде, стала Полтава. Полтавские казаки свергли гетманского ставленника Гаркушу и выбрали своим полковником Кирика ( Кирилла) Пушкаренко- сына Пушкаря. Из Москвы возвратился ранее задержанный там Искра. Вместе с Иваном Донцом и Степаном Довгалем он стал формировать полки дейнек из голоты в помощь Ромодановскому.
   Со своей стороны и Выговский в своем универсале к казакам Полтавского полка убеждал их оставаться ему покорными и стоять против неприятеля, то есть царских войск : "а в противном случае, -угрожал он, - нам ничего иного не приведется учинить, как, освидетельствовавшись милостивым Богом, со всем Войском Запорожским объявить вашу злобу всему свету".
   Решительный Выговский не ограничился одними угрозами: при поддержке татар он попытался было вновь взять Полтаву штурмом, однако Ромодановский своевременно выслал на помощь осажденным отряд под командованием тогда еще молодого, но уже богатого военными талантами Григория Косагова, который при поддержке отрядов Ивана Донца и Степана Довгаля разгромил татар под Голтвой. Потом Довгаль разбил казаков миргородского полка под Сорочинцами. 23 октября дейнеки ворвались в Миргород и ограбили его так, что жители, остались совершенно голыми. На другой день Ромодановский с войском вступил в город, вновь произведя Степана Довгаля в миргородского полковника. Оттуда ополчение двинулось к Лубнам. Лубенский полковник Швец не в состоянии был защищаться, поэтому собрал казаков и оставил город без боя. Напрасно Ромодановский, желая спасти город, посылал ратных московских людей прекратить начавшиеся бесчинства. Дейнеки были ужасно злы против лубенцев. "Они, -объясняли свою ненависть к лубенцам дейнеки, - лубенские казаки, пуще всех нас разоряли, дома наши пожгли, жен и детей наших татарам отдали; в прошлом году запорожских казаков три тысячи перебили". Из Лубен ополчение двинулось далее, разорило Чорнухи, Горошин, Пирятин. Под Варвой, обороной которой руководил Григорий Гуляницкий, ополчение постигла неудача. С ходу взять город не удалось, поэтому пришлось перейти к его осаде.
   Своей ставкой князь Ромодановский сделал Лохвицу, куда стали стекаться, как присланные царем новые подкрепления с князьями Куракиным, Львовым и Семеном Пожарским, так и казаки из гетманских полков. Чем шире распространялась по Левобережью весть о договоре гетмана с Польшей, тем больше казацкой черни и посполитых, не желавших возвращаться под власть польских панов, присоединялись к царским войскам.
   Не только простые казаки, но даже часть генеральной старшины были не согласны с гадячским трактатом. Одним из первых в лагерь Ромодановского прибыл бывший генеральный судья Войска Запорожского Иван Беспалый. Иван Федорович, выходец из мелкопоместной зеньковской шляхты герба "Заглоба", в возрасте около тридцати лет присоединился к восстанию Хмельницкого и уже в 1649 году числился в его реестре среди старшины уманского полка. В нем он прослужил почти десять лет, сменив в начале 1658 года в должности его прежнего командира Семена Угриненко. Но там он пробыл недолго, вскоре став генеральным судьей. Беспалый никогда не принадлежал к числу сторонников гетмана, поэтому, когда к лету 1658 года Выговский начал репрессии против старшины, он в одно время с паволоцким полковником Михаилом Суличичем и генеральным есаулом Иваном Ковалевским, бежал из Умани на Сечь. Основания для этого имелись, так как в июне 1658 года по приказу Выговского был убит переяславский полковник Иван Сулима, через несколько месяцев лишился головы сменивший его Тимофей Аникеенко, казнены были еще 12 сотников из разных полков.
   На Сечи Беспалый был избран кошевым атаманом, ездил с посольством к царю, а возвратясь, принял участие в формировании отрядов из дейнек. Иван Федорович был противником политики гетмана по разделению сечевых и городовых казаков. "Между нами, войском кошевым и городовым,-писал он-, такой междоусобной брани не бывало, только брат за брата, а товарищ за товарища верно и любовно все вместе жили".
   Князю Ромодановскому нужен был человек, который смог бы возглавить всю ту неорганизованную массу казаков разных левобережных полков, которая присоединилась к царским войскам. Возможно, кандидатуру Беспалого ему рекомендовали из Москвы, но скорее всего, он сам приглянулся князю больше других. Между 7 и 12 ноября 1658 года во время осады Варвы, князь созвал раду из числа казаков, оказавшийся под рукой и "черкасы, которые Великому Государю служат", провозгласили Беспалого "его царского величества гетманом Войска его царского величества Запорожского".
   Ставкой нового гетмана стали Ромны. Генеральным есаулом при нем был назначен Воронок, сменились и полковники: лубенский- Терещенко, полтавский- Кирик Пушкаренко и др.Таким образом, в Малоросии образовалось два гетмана с двумя гетманскими управлениями. Но у Беспалого был соперник- возвратившийся из Москвы бунчуковый товарищ Полтавского полка Искра, сторонник Мартына Пушкаря. Он писал в Москву, ссылаясь, что там ему обещали гетманскую должность, уверял царское правительство, что большая часть казаков стоит за него. Там решили, что Ромодановскому на месте виднее, кому быть гетманом и поручили утвердить в этой должности или Беспалого или Искру по своему усмотрению. Искра же, заняв со своими сторонниками Гадяч, грозился свергнуть и Беспалого и Выговского. Ромодановский направил к нему гонца, предлагая явиться к нему в Лохвицу и здесь мирным путем решить, кто более достоин гетманской булавы. 1 декабря Искра выступил из Гадяча и, видимо, был настолько уверен в своем будущем гетманстве, что взял с собой для охраны лишь небольшой отряд казаков, хотя знал, что по всему Левобережью отряды Выговского сражаются с дейнеками. За свою беспечность Искре пришлось дорого заплатить: в семи верстах от Лохвицы он наткнулся на отряд чигиринского полковника Скоробогатенко. В Лохвице в это время Ромодановский отсутствовал, а остававшийся за него князь Федор Куракин, получив просьбу Искры о помощи, прислал ему отряд царских ратных людей тогда, когда на месте боя остались лишь одни трупы. "Угасла искра, готовая блеснуть!",-говорили в народе, но зато и Ромодановский избавился от необходимости выбора между двумя претендентами на гетманский пост. Не видя дальше смысла осаждать Варву, князь предложил Гуляницкому почетную капитуляцию и тот со своими людьми ушел к Выговскому. На том военные действия того года и закончились, тем более, что Выговский в очередной раз попытался ввести Москву в заблуждение относительно своих настоящих планов на будущее.
   Возвратясь в начале октября в Чигирин, Выговский оказался в довольно сложном положении. Выступить против Ромодановского он не решался, так как, отовсюду получал сведения о ненадежности казацкой черни, недовольной гадячскими статьями. Не доверяя своим казакам, Выговский рассчитывал на помощь Крыма и Польши, но король прислал ему только три тысячи пехоты под начальством Анджея Потоцкого и Яблоновского, а также два драгунских полка Лончинского. Для ведения боевых действий против Ромодановского этих сил было явно недостаточно. Хан также прислал ему в помощь татар, однако разбитые Косаговым под Голтвой, они возвратились в Крым. Надежда оставалась только на наемные дружины сербов, венгров и немцев, но эти формирования годились больше для собственной охраны.
   Главное, что смущало гетмана- отсутствие твердой уверенности в том, что сейм утвердит статьи гадячского трактата. Выговский был опытным дипломатом, поэтому прекрасно понимал, что польские комиссары в Гадяче могли соглашаться на многие условия из тех, которые сейм может счесть неприемлемыми. Да и сейм должен был состояться лишь в мае следующего года, а за это время московские войска имели полную возможность занять все Левобережье и перейти на правый берег Днепра. Таким образом, надеясь на польского короля, заискивая перед крымским ханом, гетман решил продемонстрировать, что продолжает оставаться верным царю и в конце ноября отправил к царю посольство во главе с белоцерковским полковником Иваном Кравченко, как бы с повинной.
   Одновременно он обратился с посланием и к Ромодановскому, заверяя его, что на московские города идти не намерен, а военные действия объяснял происками своих противников, своевольных казаков, выступивших против него. Цель этого обмана заключалась в стремлении задержать отправку в Малороссию дополнительных войск, а также снизить активность царских воевод уже находящихся на ее территории. В какой-то мере он достиг желаемого результата. 13 декабря Беспалый доносил государю, что гетманские войска обложили его со всех сторон, а царские воеводы колеблются в оказании им, "верным малороссиянам", помощи.
   В Москве прибытие посольства малороссийского гетмана сочли благоприятным знаком. Кравченко был принят очень хорошо. Бояре хотели разобраться в том, что происходит в гетманском окружении, интересовались подробностями сражения у Киева с ратными людьми Шереметева, похода Выговского на Левобережье, гадячскими статьями, поэтому тщательно сопоставляли рассказы и заверения посла с поступающей от воевод информацией .
   Исходя из этого, на послание левобережного гетмана царь Алексей Михайлович отвечал, что ввиду приезда Кравченко он назначил раду по выборам нового единого гетмана на 1 февраля 1659 года, а Беспалому приказал соединиться с Ромодановским. Однако Беспалый выполнить это распоряжение не успел, так как 16 декабря его в Ромнах атаковал наказной гетман Выговского полковник Скоробогатенко. Его атаку удалось отразить, но Беспалый умолял царя не верить Выговскому, утверждая, что тот "Кравченко на обман послал и ему бы ни в чем не верить".
   Тем временем Скоробогатенко, отойдя от Ромнов, соединился с верными Выговскому Каневским, Черкасским, Чигиринским и Корсунским полками. Совместно они дали бой князю Ромодановскому у Лохвицы, но были отбиты.
   Тогда же Шереметев доносил царю, что Выговский хотел приехать к нему в Киев для переговоров, но он без царского указу не пустил его туда. В ответном письме Алексей Михайлович повелел использовать любые возможности для того, чтобы прекратить междоусобицы, в том числе и лично вступить в переговоры с Выговским или его людьми.
   В конце декабря пришла весть, что Скоробогатенко 1 декабря уничтожил отряд Искры, а переяславский полковник Тимофей Цецура нападал на великорусских ратных людей. Это сочтено было вероломством, так как Выговский прежде объявил воеводам, что посылает к царю посольство, и на этом основании, считая войну приостановленною, воеводы выпустили из осады в Варве Гуляницкого.
   Нерешительная политика царского правительства была не понятна простым людям. Всем давно стало ясно, что Выговский изменил Москве, но никто не понимал, почему царские воеводы лишь отражают его атаки, не переходя в наступление. Многие казаки в верных гетману полках выступали против Москвы лишь под воздействием старшины, опасаясь за свои семьи. Некоторые думали, что Выговский обманывает Москву, а царь ему верит. Другие склонны были винить в нерешительности царских воевод.
   На самом деле кажущаяся нерешительность Москвы объяснялась совсем иными причинами. Дело в том, что Алексей Михайлович не оставлял надежды мирным путем получить польский престол. Поляки, подбросив ему эту идею еще в 1657 году, принимали все возможные меры для того, чтобы поддерживать его надежды как можно дольше. Выше уже отмечалось, что в июле 1658 года король Ян Казимир направил универсалы о созыве сейма для обсуждения вопроса об объединении с Москвой. Начавшуюся 10 июля работу сейм приостановил под предлогом эпидемии и возобновление ее под различными поводами затягивалось. Более того, военная конфронтация с Польшей к осени усилилась, закончившись сражением у Варки на северном театре военных действий. Царские войска одержали там победу, однако угроза возобновления военных действий оставалась. В такой ситуации для решительных действий против Выговского у царского правительства не хватало сил. Кроме того, в царском окружении хотели дождаться и решения сейма по вопросу объединения двух государств. Царь понимал, что Выговский пытается обмануть его, уверяя в желании повиниться, но делал вид, будто верит в его раскаяние. По-видимому, Алексей Михайлович все же надеялся, что Выговский одумается и откажется от своих планов соединиться с Польшей, тем более, что статьи гадячского договора королем и сеймом не были еще утверждены.
   Положение Кравченко в Москве стало затруднительным, его начали было считать шпионом, однако полковник упросил, чтоб ему дозволили послать гонцов с письмами к гетману и полковникам. Вместе с двумя малороссиянами, сотником и атаманом Белоцерковского полка, отправлены были в Малороссию от царя майор Григорий Васильевич Булгаков с подьячим Фирсом Байбаковым. Им поручалось узнать подлинное состояние дел в Малороссии, желают ли казаки, чтоб у них оставался гетманом Выговский или хотят его переменить. Главное- требовалось выяснить, искренне ли хочет гетман принести повинную или он желает соединиться с поляками, крымцами и другими иноземцами, как велики его силы и каковы планы на ближайшую перспективу. Булгаков должен был вручить ему грамоту не иначе, как при старшинах, и ни в каком случае не отдавать ее наедине.
   В грамоте, которую Булгаков должен был вручить гетману, царь, делал Выговскому выговор за нарушение перемирия и назначал в течение зимы в Переяславле раду под руководством князя Алексея Никитича Трубецкого. Вместе с ним на этой раде должны будут присутствовать Ромодановский и Шереметев. Рада должна будет установить и наказать виновников смут и установить порядок. Само собой понятно, что ни гетману, ни его сообщникам не могла быть по вкусу эта рада. При том же, у Выговского и старшин было много врагов: они бы заговорили тогда громко обо всех его поступках и истинных намерениях. Понятно, что Булгакова ожидал не слишком любезный прием.
   Как бы то ни было, но 18 января 1659 года Булгаков вручил ее гетману в присутствии старшины.
   Когда она была оглашена, Выговский сказал: "В царской грамоте писано, чтоб раде быть в Переяславле при ближнем боярине князе Алексее Никитиче Трубецком, при Василии Борисовиче Шереметеве, да при окольничьем Григории Григорьевиче Ромодановском и товарищи. Нет, мне трудно съезжаться с боярами. Знаю, какой у них умысел: хотят поймать гетмана и голову ему отсечь или язык вырезать, как сделали киевским старцам. Лучше быть не то что в подданстве, а даже в полону у турка, чем в подданстве у москалей. На Цибульнике или на Солонице, пожалуй, съедемся. А посланников моих за что бранили и расстрелять хотели в Москве? Чем посланники виноваты. Вот я над вами то же сделаю... прикажу вас расстрелять. Вот еще в грамоте пишется - тех карать, кто всему злу причиною: да и без рады можно знать, что всему причиною Шереметев да Ромодановский. Зачем Василий Борисович из Киева с ратными людьми прочь не выступает, а Григорий Григорьевич зачем из черкасских городов за рубеж не уходит? Сверх того еще недавно приходил князь Федор Федорович Куракин и много мест разорил, и пришел в Лохвицу на помочь, а с ним сложились своевольники, которых бы всех казнить следовало. Меня называют клятвопреступником: нет, я не клятвопреступник; я ничего такого не сделал: я присягал государю на том чтоб мне быть в подданстве, а не на том, чтобы быть в городах наших московским воеводам и чтоб москалям над нами пановать. Никогда этого не будет. Я теперь иду на войну, но не против государевых ратных людей, а против Своевольников, а кто за них будет стоять, я и с теми буду биться. Эти письма, что писал Кравченко, писаны поневоле; боясь смерти, писал он так, как велено было писать; и вы то же будете делать, когда я вас заставлю. Я служил государю верно, еще когда был писарем - уговаривал гетмана Хмельницкого и всю Малую Россию подвел под высокую руку его царского величества; а меня теперь называют изменником и клятвопреступником и беспрестанно дают своевольникам печатные и писанные грамоты, и велят им вчинать бунты. Вот что пишет боярин Василий Васильевич Шереметев. Принесите и прочтите тот лист, который он написал ко всей черни и ко всему Войску Запорожскому".
   Прочитали грамоту Шереметева. В ней говорилось, что Выговский забыл страх Божий, отдает Малую Россию полякам, что поляки хотят малороссиян убивать, разорять, поработить в неволю, по-прежнему, владеть Малороссией, искоренить православную веру. Грамота оканчивалась словами: " и вам бы, памятуя свои присяги, к полякам не приставать и в черкасских городах жить им не давать и учинить вам над поляки тож, как и наперед сего вы полякам учинили, сослався с нами, а мы по вашей ссылке помогать вам и за вас стоять готовы."
   Булгаков на все это ответил в том смысле, что государь указал быть раде для усмирения междоусобий и кровопролития, а не для того, чтоб гетмана поймать. Относительно Кравченко он вполне искренне заверил собравшихся, что его никто и не думал расстреливать, и ему в Москве нет никакого оскорбления. Что же касается боярина Шереметева, то тот прибыл в Киев не по своей воле, а по царскому указу, по челобитью казацких посланцев, и если это им досадно, то они должны были просить государя сменить его, а не ходить на него войною, и, что если Куракин прибыл под Лохвицу, то это потому, что на Левобережье началась смута.
   Но всякие речи и доводы были напрасны Присутствовавшая при гетмане старшина говорила в том же духе, как и он, и было ясно, что Выговский повиноваться царскому повелению не намерен. Все же никакого вреда царским посланникам не причинили и 16 января, вручив ответную грамоту Выговского, их отпустили в Москву.
   Грамота, присланная к царю от гетмана, была выдержана в резком тоне. Выговский упрекал царя в том, что он, гетман, много раз слезно просил об усмирении своевольников, но, не получая желаемого. Поэтому он вынужден был сам их усмирять, а когда уже все утихло, вступил в Украину Ромодановский и призвал своевольников снова разорять и мучить людей. Он,гетман, много раз, желая избежать кровопролития, писал к царю, но не получал милостивого царского слова, а между тем на казаков стали наступать поляки, приглашать турок и отговаривать татар от союза с казаками. "Видя такие опалы, - гласила в конце эта грамота - мы решились возвратиться к прежнему нашему государю польскому королю, оградив свободу православной веры и восточных церквей, но с тем уговором, чтоб с вашим величеством последовало примирение. Не изволь, ваше царское величество, класть на нас гнев за это, но, как христианский царь, предотврати пролитие христианской крови; а если, ваше царское величество, будешь насылать на нас свои рати, то прольется кровь и неприятель христианской веры восприимет радость. Об этом пространнее скажет Григорий Булгаков, а мы желаем многолетнего царствования вашему царскому величеству".
   Иными словами, грамота явилась своеобразным манифестом о выходе гетмана из подданства Москвы, но по возможности Выговский стремился избежать военной конфронтации с царскими войсками. Однако, открыть военные действия ему все же пришлось, так как в это время взбунтовалось Запорожье. Запорожская Сечь давно ненавидела гетмана, так как из-за его союза с татарами им запорожцам нельзя было совершать морские походы на Крым и в Черное море.
   В начале января запорожцы послали на помощь царскому войску большой отряд под начальством одного из атаманов Силки. Силка явился в Зеньков и начал возбуждать восточную Украину против гетмана. Стараясь не допустить соединения сечевиков с Ромодановским, гетман выступил против него, но опасаясь удара в свой тыл со стороны князя, выслал Немирича блокировать того в Лохвице. 29 января 1659 года после небольшой стычки с московским ратными людьми, Немирич обложил ставку Ромодановского своим войском, а Выговский 4 февраля занял Миргород, убедив даже Степана Довгаля перейти на его сторону. Помогло гетману то обстоятельство, что местные жители слишком уж были раздражены бесчинствами московских ратников. Тем не менее, те были отпущены свободно из города и Выговский не стал никому мстить. Его кроткая и дружелюбная политика привела к тому, что местечки и села, одно за другим, сдавались ему и переходили на его сторону. Царские воеводы боялись за самого Беспалого, чтобы и он не отказался от своего гетманства и не перешел на сторону Выговского. Куракин из Лохвицы поспешил послать в Ромны отряд ратных пеших людей для защиты этого пункта нового казацкого управления.
   Действительно, опасения эти имели под собой почву: став под Зеньковым, Выговский посылал к Беспалому предложение отстать от Москвы и соединиться с ним, но на это предложение от левобережного гетмана последовал категорический отказ. Да и те малороссияне, которые перешли на сторону Выговского уже вскоре говорили московским ратным людям: "Пусть только придет сильное царское войско, мы будем помогать вам против Выговского". Зеньков, где укрепились запорожцы с атаманом Силкою, на протяжении четырех недель отражал попытки Выговского захватить город.
   Между тем, в Москве решили действовать теми же методами, что и гетман. Хотя грамота Выговского не оставляла сомнения в его окончательном разрыве с Московским государством, все же царское правительство не теряло надежды примириться с гетманом. При этом предполагалось добиться созыва генеральной рады, которая бы избрала либо вновь Выговского, либо нового гетмана. Лишь бы избежать войны царь был готов идти на серьезные уступки Выговскому, вплоть до заключения договора на условиях гадячского трактата. Правда, в Москве его никто не видел, поэтому предполагалось, чтобы Выговский сам предъявил его, а уж царские послы решат на месте, с какими статьями соглашаться, а с каким нет.
   Но одновременно, в Севске сосредотачивались царские войска под общей командой князя Алексея Никитича Трубецкого, которому и поручалось договориться с Выговским о мире. В Севск князь прибыл 30 января, а 13 февраля ему было доставлено восемнадцать экземпляров царской грамоты, возбуждающей малороссиян против изменника и клятвопреступника Выговского, и по царскому приказанию 18-го февраля он послал Беспалому боеприпасы и ратных людей на помощь. В тайном наказе Трубецкому, от 13-го февраля, предписывалось сойтись с Выговским и назначить раду в Переяславле, с тем, чтоб на этой раде были все полковники и чернь, и эта рада должна была урегулировать конфликт в Войске Запорожском. До собрания рады боярин уполномочивался сделать Выговскому широкие уступки, - если окажется надобность. Трубецкой должен был снестись с Выговским, и, прежде всего, по обоюдному согласию с ним, ему следовало отвести назад своих ратных людей, а Выговскому отпустить от себя татар. Встретившись с Выговским, князь именем царя должен объявить ему забвение всего прошлого, а гетман должен будет предъявить ему статьи гадячского трактата.
   После их изучения, Трубецкому надлежало даровать гетману и всему казацкому войску такие же права и привилегии, какие сулили казакам поляки. Московское правительство знало хорошо, какие выгоды требовал от поляков, по гадячскому договору Выговский лично себе и старшине, поэтому соглашалось на все эти условия . Гетману обещали дать прибавку на булаву; соглашались сделать его киевским воеводою; его родственникам, приятелям и вообще полковникам и всей старшине решали дать каштелянства и староства; обещали удалить Шереметева и не вводить ратных людей в Малороссию. Взамен от гетмана требовалось лишь одно: оставаться в московском подданстве и расторгнуть союз с татарами. Все такие обещания, конечно, могли иметь силу тогда только, когда на раде, которую Трубецкой созовет в Переяславле, народ признает гетманом Выговского. Но, если произойдет иначе, то Трубецкой должен был вручить булаву тому лицу, кого выберут. Чигиринское староство, как принадлежность гетманского уряда, следовало отдать и новому гетману.
   В конце февраля договоренность о переговорах была достигнута и 1 марта Трубецкой прибыл в Путивль, откуда в течение трех недель обменивался посланниками с гетманом. Подробности их так и остались неизвестными, но, по-видимому, осторожный Выговский не поверил ласковым речам боярина. И действительно, Трубецкой писал ему дружелюбные послания, одновременно рассылая народу воззвания с призывом " стоять крепко против изменника Ивашки и не склоняться на его прелестные письма".
   24 марта переговоры были прерваны, князю так и не удалось встретиться с гетманом. 26 марта, Трубецкой, отслужив молебен грозному и страшному Спасу, выступил со всем своим войском в Малороссию, призвав к себе из Лохвиц князя Куракина, а из Ромнов Беспалого. 30 марта, встретившись с левобережным гетманом и его старшиной, князь объявил им, что прибыл в Малороссию не войны ради, а для усмирения междоусобиц. Трубецкой поручил левобережному гетману писать письма во все города и местечки, перешедшие на сторону Выговского, чтобы их жители одумались и возвращались под царскую руку. "Учини, гетман, крепкий закон, под смертною казнью, своим полковникам и есаулам и всем казакам, - говорил Беспалому Трубецкой, - чтоб они не делали ничего дурного в государевых черкасских городах: не били людей, не брали их в полон, не грабили и ничем не обижали, и не делали бы им никаких насилий и разорений, а государевым ратным людям от меня заказано то же под смертною казнию". Беспалый обещал выполнить этот наказ, и был отпущен в Ромны.
   Во многом остается загадкой, почему переговоры между Трубецким и Выговским окончились безрезультатно. Ведь сам гетман не испытывал фанатичной любви к полякам, как и особой ненависти к великороссам. Условия мира, предложенные царским правительством, во всяком случае, в части привилегий старшине и полковникам, в принципе не отличались от гадячских статей. Но, если переход в польское подданство отторгался большей частью простых казаков и населения, то сохранение единства с Московским государством позволило бы, как минимум, сохранить казацкую автономию и избежать смуты внутри Малороссии. Почему же Выговский выбрал тернистый путь конфронтации с Москвой, заведомо понимая, что тем самым произойдет раскол в Войске Запорожском и в самой Малороссии? Возможных ответов на этот непростой вопрос есть несколько. Первый, и самый вероятный заключается в том, что князь Трубецкой даже не ознакомил с этими условиями Выговского. В пользу такого предположения свидетельствует тот факт, что встреча князя с гетманом так и не состоялась, а ведь согласно тайным царским инструкциям обсуждение условий нового договора между Москвой и Войском Запорожским должно было состояться при их личной встрече.
   Но не исключено, что Выговский просто не поверил московским предложениям и, в первую очередь, требованию собрать раду. Гетман опасался, что на эту раду соберется много недоброжелателей и они выберут другого гетмана. Воспользовавшись этим, Трубецкой, под эгидой которого пройдет рада, нарушит все данные ему обещания. При этом Выговскому было понятно, что московское правительство ему не доверяет, и, предлагая мировую, действовало против него.
   Наступила Пасха. По тогдашнему обычаю, на праздник Пасхи полковники и другие чиновники съезжались к гетману с поздравлением. Выговский, пользуясь этим случаем, созвал их на раду, состоявшуюся в Чигирине.
   Он представил полковникам грозящую всем им беду. По его словам, москали их обманывают, веры царю нет, его, гетмана, хотят извести, а Войско Запорожское свести к минимуму. По общему решению рады по Малороссии был разослан универсал, в котором гетман извещал малороссиян о причинах, которые побуждают его призывать народ к оружию против московских войск. Он доказывал, что царские комиссары на виленской комиссии 1656 года постановили отдать казацкие территории под польское владычество, как только царь получит польскую корону, поэтому гетман и старшины рассудили, что гораздо лучше соединиться с Польшею на правах вольной нации, чем быть отданными в неволю. "Другая причина, - писал Выговский, - побуждающая нас отложиться от державы российской, есть та, что мы осведомились несомненно, что его царское величество прислал князю Григорью Григорьевичу Ромодановскому свою высокую грамоту, повелевающую истребить гетмана со всею старшиною, уничтожить вес права и вольности наши, оставить казаков только десять тысяч, а весь остальной народ украинский сделать вечными крестьянами и невольниками". Разойдясь по Правобережью этот универсал первое время вызвал волнения среди казаков и населения. На левом берегу его восприняли, как обман со стороны гетмана, там ему продолжали хранить верность только Прилукский, Переяславский, Нежинский и Черниговский полки.
   В начале апреля, когда сошел снег дороги более или менее просохли, князь Трубецкой двинулся со своим войском к Киеву с целью соединиться с Шереметьевым. В этом и заключался замысел царя: усилить группировку своих войск в районе столицы Южной Руси, создав тем самым угрозу, как для Выговского, так и для поляков с татарами, вздумай они придти на помощь опальному гетману. Выйдя 10 апреля из Путивля, князь призвал к себе Беспалого, остававшегося в Ромнах, а также из Лохвицы князей Куракина, Пожарского и Львова со всеми их войсками. 13 апреля с князем соединились казаки Беспалого и 16 апреля 1659 года они подошли к Конотопу.
   Царские войска, вышедшие из Лохвицы, вынужденно задержались в дороге, но не по своей вине. Счастливо избегавший до сей поры стычек с царскими войсками прилукский полковник Петр Дорофеевич Дорошенко, вынужден был, подчиняясь воле Выговского преградить им дорогу, не давая соединиться с Трубецким. Задача эта была трудная, так как его, едва насчитывающему две тысячи казаков, полку противостоял противник в несколько раз превосходивший его живой силой. Правда, всех войск Федора Куракина для достижения победы и не понадобилось: князь Семен Романович Пожарский со своей конницей окружил его полк под местечком Срибное и нанес такое сокрушительное поражение, что самому Дорошенко пришлось скрываться бегством. 21 апреля Куракин, Пожарский и Львов соединились с Трубецким, уже приступившим к осаде Конотопа.
   Еще в январе нежинский полковник Григорий Гуляницкий начал вести фортификационные работы в городе, пытаясь превратить его замок в неприступную крепость. Учитывая стратегическое положение Конотопа, своеобразного ключа к Малороссии с севера, Выговский в помощь ему отрядил черниговский полк Аникея Силыча. Сейчас оба полковника вместе с примерно четырьмя тысячами казаков готовились лучше умереть, но город не сдавать. 19 апреля Трубецкой обратился к Гуляницкому с письмом, в котором предлагал сдать Конотоп , обещая отпустить всех, кто хотел, к Выговскому. Князь указывал, что не для войны вступил в Малороссию, а только для прекращения междоусобных распрей.
   Вместо ответа из города раздались выстрелы из пушек и ружей.
   "Мы сели насмерть! - кричали казаки со стен замка.- Не сдадим города!"
   Тогда Трубецкой приказал открыть пушечный огонь и перешел к осаде Конотопа.
   Осада крепостей, а в те времена любой более или менее крупный город представлял собой крепость, всегда являлась не простой задачей. Зачастую превосходство сил осаждающих не играло решающей роли. Героизм защитников, мощные бастионы и другие крепостные сооружения или удобный рельеф местности нередко позволяли выстоять против многократно превосходящих сил противника. История военного искусства знает немало таких примеров, достаточно вспомнить, как всего 900 мальтийских рыцарей во главе с командором ордена Ла Валеттом в течение нескольких лет успешно обороняли Мальту от многотысячной турецкой армии, а героические защитники Смоленска три года выдерживали осаду польских войск. Конотоп же не случайно носил такое название - по преданию в здешних болотах нашло свой последний приют многотысячное татарское войско, кое-кому из людей спастись удалось, но кони погибли все. Даже в наши дни остатки этих болот сохранились в самом центре города, а в те времена они подступали к нему со всех сторон. Болотистые берега множества мелких речушек вокруг Конотопа не позволяли использовать преимущество Трубецкого в живой силе, поэтому Гуляницкий успешно отражал все атаки царских войск.
   С 21-го апреля до 29-го июня длилась эта осада; многочисленное великорусское войско под командою Трубецкого осаждало четыре тысячи нежинцев и черниговцев - и не смогло их одолеть. Замок был окружен глубоким рвом и высоким валом. Несколько дней без умолку гремели пушки, летали гранаты в город, ратные царские люди рыли подкопы. 28-го апреля, перед рассветом, отпевши молебен, все войско полезло на приступ. Все было напрасно: не зажигался замок от гранат, перерваны были подкопы. Московские люди успели было взобраться на стены, но, отбитые с уроном, возвратились с приступа. Осажденные с высоких валов отвечали осаждающим ядрами и картечью так метко, что нанесли им гораздо более вреда, чем сами претерпели. Московские стрельцы и пушкари только даром тратили "государево зелье", как называли в те времена они порох. Трубецкой задумал применить хитрость: он приказал засыпать землей ров, окружавший замок, но казаки частыми выстрелами прерывали эти работы, делали смелые вылазки, спускались в ров и уносили землю, накиданную туда царскими людьми , на свой вал. Таким образом, ров оставался так же глубок, как и прежде, а вал делался выше, и казацкие ядра поражали осаждающих еще удачнее.
   В то время. когда Трубецкой терял зря время, осаждая Конотоп, хотя ему проще и правильнее было здесь оставить лишь часть своих войск, а самому с основными силами двигаться на соединение с Шереметевым, в Варшаве начал работу сейм, на котором решался вопрос об утверждении статей гадячского трактата.
   Собранные чины Речи Посполитой рассуждали о своих делах и с нетерпением ожидали казаков. Явились, наконец, и послы от новосозданного Великого Княжества Русского. Из генеральных старшин прибыли обозный Носач и писарь Груша, миргородский полковник Лесницкий. От полков на сейм были делегированы по два сотника, сверх того явилась целая толпа значных казаков, - всего человек до двухсот. Юрий Немирич, посол от Киева, и Прокопий Верещака - от Чернигова, возглавляли посольство.
   В день, назначенный для торжественного их приема в сенатской зале, среди сенаторов присутствовал сам Ян Казимир. Глава русской делегации Немирич, гордый сознанием того, что воплощается в жизнь идея, которую он вынашивал долгие годы, произнес торжественную речь. В ней он подчеркнул историческое значение предстоящего слияния Малой Руси с Речью Посполитой, отметил, что в целом мире трудно найти такой свободы, как в Польше и именно эта свобода привлекает малороссиян. Речь Немирича была встречена доброжелательно, прерывалась аплодисментами. Закончил он ее словами: "Вот блудный сын возвращается к своему отцу... Да примет его отец поцелуем мира и благословения! Да возложит золотой перстень на палец его, да облечет его в нарядные одежды, да заколет упитанного тельца и да возвеселится с ним на зависть другим! Обретается потерянная драхма, возвращается овца к пастырю, обретшему ее: да возложит он ее на рамена свои и понесет, и возрадуется великою радостью! Не тысячи, миллионы душ стремятся к подданству его величеству и всей Речи Посполитой! Примите эту богатую землю, этот плодоносный Египет, текущий млеком и медом, обильный пшеницею и всеми земными плодами, эту отчизну воинственного и древлеславного на море и на суше народа Русского! Радостно восклицаем от полноты души: vivat feliciter serenissimus rex Johannes Casimirus! vivat respublica Polona!"
   В ответном слове маршал посольской Избы Ян Гненский подчеркнул:
   "Наияснейшему королю и всей Речи Посполитой невыразимо приятно видеть вас, некогда свирепых мятежников, ныне верных подданных отечества. Благо вам, что вы изменили старую ненависть к Польше и желание погубить нас на искреннее расположение к матери вашей отчизне, и желаете снова вступить с нами в соединение, от которого оторвали вас старшины".
   Однако по мере обсуждения статей гадячского трактата, всеобщий восторг уступил место разногласиям между депутатами сейма и послами. В статьях, представленных казацкой стороной, возобновлялись требования, которые комиссарами в Гадяче были оставлены не совсем решенными.
   Как и следовало ожидать, разногласия возникли по поводу требования об уничтожении унии во всей Речи Посполитой, на всем пространстве, где только существует русский язык.
   Казацкие послы настаивали также, чтобы все церкви, монастыри и все заведения, состоявшие под церковным ведомством, как школы, госпитали, и все имения, если когда-либо они принадлежали к православной Церкви и были захвачены униатами, или иезуитами, подлежали возвращению.
   Казацкие представители настойчиво заявляли, что казачество твердо решилось не уступать никому всего, что считает церковным достоянием на Руси и в Литве. Униатам не следовало позволять быть ни архиепископами, ни епископами, ни игуменами, ни архимандритами, ни священниками; иезуитам не дозволять пребывать в Великом Княжестве Русском.
   Казаки просили также расширения Великого Княжества Русского и присоединения к нему воеводств Волынского, Подольского и Русского ( Львова и окрестностей). Все староства в русской земле должны быть присоединены к воеводствам и каштелянствам русским, а так как воеводами и каштелянами могли быть только лица греческого исповедания, то тем самым у католиков отнималось право на коронные имения внутри Русского Княжества. Чтоб вознаградить потери панов католического вероисповедания, имевших имения в Руси, русские просили давать этим панам первые вакантные места в польском королевстве, а их прежние имения должны быть отданы малороссиянам. Гетман и старшины хлопотали и о своих интересах: гетман просил себе судебной власти над всем рыцарством в Украине, с правом не являться лично ни в какой суд ни по какой жалобе, а старшины домогались отдельных наград, ссылаясь на свои заслуги. Частные лица прислали на сейм свои просьбы, и депутаты должны были ходатайствовать и за них.
   Паны слыша эти требования, хватались за головы.
   -Договор этот, - отмечал князь Сангушко ,-нарушает коренные уставы государства в духовном и мирском отношении. В духовном, потому, что мы должны против совести признать равенство восточной веры с римскою, сами должны хулить унию - соединение с нашею собственною религиею. В политическом отношении гадячский договор разрывает старинный договор короля Казимира с Русскою Землею, уничтожает старое устройство, вводит новое: Русь, давняя провинция Речи Посполитой, договаривается с нею как будто чужая страна. Мы должны допустить изгнание из Руси старинного дворянства для того, чтоб водворить новое; должны терпеть холопов в самом сенате. Очевидно, что русское княжество, которого они домогаются, будет совершенно независимое государство, только по имени соединенное с Речью Посполитого. Можем ли мы надеяться, чтоб гетман русский мог быть верным слугою короля и Речи Посполитой, когда он будет облечен почти царской властью и иметь в распоряжении несколько десятков тысяч войска? Конечно, он будет повиноваться до тех пор, пока захочет; а не захочет, - будет сопротивляться.
   Более либерально настроенные депутаты сейма возражали:
   -Нам необходим мир. У нас трое неприятелей. Дела их перепутались. Казаки хотят мириться с нами потихоньку от Москвы. Москва рассорилась со шведом. Теперь сам Господь Бог дает нам шанс: казаки без принуждения нашего сами к нам возвращаются. Они поняли, что их свобода без нашей, как наша без их свободы, несостоятельна. Если же мы соединимся, то не только возвратим отечеству его блеск, но и силу. Будем с ними договариваться искренно. Не надобно соблазняться тем, что они желают самобытности, хотят своего правительства. Конечно, нам не желательно разлагаться на народы, но такой союз с казаками не разорвет Речи Посполитой. Этот союз будет точно такой, какой уже существует с Литвою. Пусть народ над народом не имеет преимущества: через то и сохранится наше государство, напротив, предпочтение ведет к смутам. Часто под видом свободы угнетают других, и оттого возникают междоусобия. Равенство без всякого предпочтения одних другим есть душа свободы. Не нужно нам никаких чужеземных гарантий нашего союза с казаками. Мы будем охранять свободу Руси и ее народа, а казаки - нас. Свобода казаков не может быть безопасна без связи с нами. Опыт уже научил их. А когда мы будем соединены без всяких внешних посредств, тогда наша сила будет несокрушима. Мир с казаками не должен нас ссорить с Москвою. Напротив, соединимся с казаками с тем намерением, чтобы после того помириться и с Москвою. Ведь и казаки намерены быть в соединении с Москвою, чтоб потом взаимными силами обратиться к какому-нибудь великому предприятию. Надобно представить московскому правительству, что примирение с казаками ему не во вред; надобно с кротостью доказывать ему, что христианским государствам не следует приобретать оружием то, что можно приобресть путем согласия. Согласие наше с казаками покажет москалю нашу силу и побудит согласиться на условия. Ведь шведский король делает нам теперь гордые предложения - признать его наследником; но если с кем-нибудь мириться на условиях наследства, так уж лучше с Москвою. Предложение московскому государю остановит войну и позволит нам разделаться со шведами; шведы должны будут помириться, ибо увидят иначе свою гибель. Но если б Москва стала посягать на нашу свободу, то, соединившись с казаками, мы всегда можем взаимными силами охранить ее и воздать за оскорбление.
   Некоторых сенаторов и депутатов сейма оскорбляло возведение казаков в шляхетское достоинство. "Умножение новых дворян унизит достоинство старого дворянства", - говорили они. Другие были противного мнения. "Достоинство дворянское, -возражали эти депутаты , - более имеет цены, когда приобретается доблестями, чем, когда получается через наследство; когда оно дар признательности за службу отечеству, а не награда за лежание в колыбели. Кто своими предками тщеславится, тот хвалится чужим, а не своим: пусть же он своими делами покажет, что достоин звания, которое носит!"
   Отдельные выступавшие даже признавали свои ошибки, говоря:
   -Не казаки нарушили союз, а мы. Гордость наша виновата. Мы с ними обращались бесчеловечно. Мы не только унижали их перед собою, но пред человечеством. Мы не только лишали их прав, которые были их достоянием, но отнимали у них естественные права. Вот Господь Бог и показал нам, что и они люди, как и другие, и достойно покарал наше высокомерие. Они более заслуживают нашего уважения, чем те, которые раболепно отдаются королю и чужому государству, не думая расширить свою свободу. Казаки упорно предпочитают лучше погибнуть и исчезнуть, чем торжествовать без свободы. Мы ниже их: они сражались с нами за свободу, а мы за бессильное господство!
   Однако требование уничтожения унии в том виде, как хотели казаки, не нашло поборников даже между самыми отъявленными защитниками веротерпимости и полной свободы совести. Одобряя прежнее обращение поляков с протестантским учением, когда предоставлялась полная гражданская свобода всем, независимо от верования, либеральные депутаты говорили:
   "Все это относится до еретиков, - не относится до Руси. Греческие обряды, различные от римских, не противны религии, коль скоро догматы веры правильны и неизменны. Но уничтожение унии будет уже насилие нашей собственной совести. Уния есть та же католическая вера, только с своими обрядами: как же нам осуждать религию, которую сами исповедуем? Это было бы крайнее неблагоразумие, зло и настоящая ересь, это значит признавать приговор беззакония над собою. Уничтожить унию есть дело несовместное с совестью, и нет никакого способа поставить его так, чтобы наша совесть осталась спокойна. Конечно, никак не следует присоединять греческого обряда к римскому; пусть патриарх, как и прежде, правит русской Церковью, лишь бы догматы веры были неизменны; а зависимость приговоров от единого главы не выдумана римскою гордостью, как некоторые говорят: это благоразумие, установленное от самого Бога. Нельзя назвать Вселенскою Церковью ту, которая зависит от произвола светских властей. Следует существовать соборам, а решение и зависимость исходят от одного лица: иначе церковь распадается на различные учения. Впрочем, этот вопрос следует предоставить богословам на их конференции.
   Многие депутаты сейма были склонны в неудачных статьях гадячского трактата винить Казимира Беневского, его автора. Тому пришлось оправдываться. "Казаков, - говорил он, - такое множество и так они сильны, что надобно радоваться, если они, на каких бы то ни было условиях, присоединяются к Речи Посполитой. Раздражать их в настоящее время, как делали мы прежде, будет величайшим безумием. Вы сами знаете, в каком теперь состоянии Речь Посполитая: с одной стороны нам угрожают шведы, с другой - москали. В нашем положении противиться требованиям казаков значило бы самим отвергать помощь, когда она нам добровольно предлагается. Надобно сначала ласкать казаков, а со временем, когда они обживутся с нами, чины Речи Посполитой могут изменить все на старый лад. Что ж такое уничтожение унии? Неужели вы думаете, что казаки большие богословы и апостолы? Мы теперь должны согласиться для вида на уничтожение унии, чтоб их приманить этим, а потом... объявится свобода греческого вероисповедания, отдадутся благочестивым церкви и имения, отобранные униатами, - это их успокоит, потом мы создадим закон, что каждый может верить, как ему угодно, - вот и уния останется в целости. Отделение Руси в виде особого княжества будет тоже недолго: казаки, которые теперь думают об этом, - перемрут, а наследники их не так горячо будут дорожить этим, мало-помалу все примет прежний вид".
   Эта циничная речь изощренного дипломата произвела свое впечатление на сейм. Депутаты согласились с Беневским, что для достижения цели все средства хороши. Сейчас было важно отторгнуть казаков от Москвы, а как поступить в будущем, будет видно.
   Особых возражений против трактата после этого не стало. Были произведены некоторые смягчения по вопросу об уничтожении унии, отвергли присоединение остальных воеводств к Великому Княжеству Русскому. Статья об уничтожении унии осталась в договоре, который был отправлен в таком виде Выговскому для согласования. Король сам писал очень любезное письмо к гетману. Тот послал свое согласие 8 мая, отправив к королю гонца и приказав ему ехать скоро, днем и ночью. Гетман просил как можно скорее утвердить договор и прислать обратно казацких послов для спокойствия края.
   И сейм и сенат утверждали договор в полной уверенности, что это делается лишь для обмана русского народа: представители Речи Посполитой утешали себя тем, что будут иметь возможность нарушить его.
   После утверждения договора на сейме, 22-го мая в сенаторской Избе при стечении всех собранных духовных и светских членов сената и всех депутатов приготовлен был великолепный трон. Собрались члены заседания; в одиннадцатом часу утра явился король и сел на трон. Тогда позвали послов Великого Княжества Русского. Они взошли в парадной процессии и стали в ряд. Коронный канцлер от имени короля и Речи Посполитой произнес речь: объявил казакам и русскому народу совершенное прощение и примирение, и извещал, что его величество король соизволил утвердить гадячский договор, заключенный Беневским 16 сентября 1658 года. По окончании этой речи примас королевства, гнезненский архиепископ, встал с своего места и подал королю написанную присягу. Положа два пальца на Евангелие, Ян-Казимир проговорил ее следующим образом:
   "Я, Иоанн-Казимир, милостию Божиею король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, киевский, жмудский, волынский, лифляндский, смоленский, черниговский, шведский, готский и вандальский наследственный король, присягаю Господу Богу всемогущему, в Троице святой сущему, единому, перед святым его Евангелием в том, что я принимаю и утверждаю договор, заключенный от имени нашего и от имени всей Речи Посполитой с Войском Запорожским, и обещаю сохранять и исполнять, и оберегать этот договор, ни в чем его не уменьшая, но всячески предохраняя от какого бы то ни было изменения. Никакие привилегии, древние и новые, никакие сеймовые конституции, как прошлые, так и будущие, никакие уловки и толкования никогда во веки не будут вредить этому договору и всем пунктам его, заключающим права и преимущества греческой религии Великого Княжества Русского и народной свободы. Я и наследники мои обязываемся королевскою присягою хранить этот договор ненарушимо и неприкосновенно на вечные веки и оказывать справедливость жителям Великого Княжества Русского без всякой проволочки и лицеприятия по их правам и обычаям; и если б я, сохрани Боже, нарушил эту мою присягу, то народ русский не должен мне оказывать никакой покорности: таким поступком я увольняю его от, должного повиновения и верности, причем обещаюсь не требовать и ни от кого не принимать разрешения этой моей присяги. Да поможет мне Господь Бог и святое его Евангелие. Аминь".
   За королем присягали от лица всего римско-католического духовенства архиепископ гнезненский - примас духовенства в Королевстве Польском, и епископ виленский - главное духовное лицо в Великом Княжестве Литовском. Архиепископу гнезненскому читал присягу канцлер. "Клянусь, - гласила присяга, - что ни я, ни преемники мои не станем нарушать ни в чем Гадячской Комиссии и не будем допускать к нарушению оной ни его королевское величество, ни кого бы то ни было в Королевстве Польском и Великом Княжестве Литовском, ни явными, ни тайными средствами, ни клятвами, ни порицаниями".
   Присягнули гетманы коронный и литовский за все Войско. Обещаемся, говорили они, - не нарушать Гадячской Комиссии и не допускать к нарушению ни советом нашим, ни войском, и если бы кто хотел ее нарушить, того мы обязываемся укротить войском нашим".
   Присягнули канцлеры и подканцлеры Польши и Великого Княжества Литовского. "Обязываемся, - говорили они, - никаких грамот, указов, привилегий, завещаний против Гадячской Комиссии, заключенной с Войском Запорожским и со всем народом русским, не выпускать и не дозволять выпускать из наших канцелярий".
   Присягнул Ян Гненский, маршал посольской Избы, от лица всех представителей Речи Посполитой. "Мы и наследники наши, - говорил он,- обязываемся и присягаем хранить Гадячскую Комиссию, заключенную именем короля и всей Речи Посполитой с Войском Запорожским и со всем народом русским, ни в чем ее не нарушать и всегда препятствовать нарушать оную; равным образом не требовать ни от кого и не принимать разрешения нашей присяги.
   По окончании присяги всех чинов Речи Посполитой следовала присяга со стороны представителей Великого Княжества Русского. Киевский митрополит принес евангелие, окованное золотом, и распятие, и положил на столе. Начальные люди из казацких послов произносили присягу сначала по одиночке, подняв вверх пальцы, и по окончании речи целовали Евангелие, потом, по два человека разом, присягали - атаманы, есаулы и сотники; а наконец, когда эта церемония показалась слишком длинною, все остальные стали на колени и подняли вверх два пальца. Генеральный писарь Груша читал за всех присягу и по окончании все поцеловали Евангелие и крест.
   Присяга русских послов была такова:
   "Мы, послы русской нации, от имени ее присягаем Богу всемогущему, во святой Троице сущему, в том, что от сих пор мы пребудем верны его величеству государю своему Иоанну Казимиру, королю польскому и шведскому и великому князю литовскому, и его законным наследникам и польской Речи Посполитой, обещаем во всякое время охранять их своим телом, кровью, жизнью и имуществом против всякого врага, при всяком случае; отрекаемся от всяких союзов, прежде нами заключенных с иными, и от сношения с чужими государствами, особливо с царем московским; обещаем не принимать и не посылать посланников и ни с кем не переписываться без ведома его величества или наследников его и всей Речи Посполитой: в случае бескоролевья, участвовать в избрании королей купно со всею Речью Посполитой; не начинать бунтов, но укрощать всякое малейшее покушение к оным, коль скоро оно сделается нам известным; во всем сообразоваться с волею его величества и Речи Посполитой, и споспешествовать всему, что к пользе его величества и целой короны польской служить может. Если же, сохрани Бог, кто-нибудь из нас дерзко станет действовать вопреки сему, то мы свидетельствуем перед Богом, что нас никто от этого греха разрешить не может, ни патриарх, ни митрополит, ни другое какое-либо лицо".
   В другом экземпляре, подробнейшем и, вероятно, написанном уже после обряда, конец этой присяги таков: "Если же мы, с гетманом и со всем Войском Запорожским, кроме бунтовщиков, которых обещаемся истреблять, окажемся противным Гадячской Комиссии, то теряем все права и вольности, нам данные".
   Так совершилось это громкое и бесплодное дело. Король и чины Речи Посполитой произносили свою страшную присягу в полной уверенности, что изменят ей. Казаки, несмотря на свои уверения, мало, в сущности, подавали надежды на то, что станут соблюдать свою клятву. Если они за пять лет перед тем присягали королю, то и последняя присяга их могла подвергнуться участи первой. Некоторые из прибывшие казаков произведены были в шляхтичи, но тогда же поляки с неудовольствием заметили, как один какой-то весельчак из получивших шляхетское достоинство, спросил своего товарища:
   "А что, брат, не сделалась ли тень моя больше, когда я стал дворянином?"
   Обласканные королем и вельможами, они возвратились в свое Великое Княжество Русское, которому так и суждено было остаться на бумаге.
   Но, наконец, польский сейм поставил точку и в другом важном вопросе: объединение России и Польши не могло состояться. Польские вельможи и иерархи римской церкви отказались обсуждать вопрос о коронации Алексея Михайловича или его сына на польский престол, пока они будут оставаться православными. Когда-то, оказавшись в подобной ситуации, вождь гугенотов произнес знаменитую фразу: "Париж стоит мессы!" и стал французским королем Генрихом IV, но Варшава -не Париж и мессы для православного русского царя она явно не стоила.
   Все то время, пока в Варшаве обсуждался вопрос о создании Великого Княжества Русского, Трубецкой безрезультатно осаждал Конотоп, одновременно рассылая часть своих войск для занятия близлежащих местечек. 12 мая Ромодановский и Скуратов взяли Борзну, выбив оттуда гарнизон Василия Никифоровича Золотаренко, шурина Богдана Хмельницкого. 21 мая Ромодановский, Куракин и Беспалый двинулись к Нежину и в ходе состоявшегося сражения к ним в плен попал наказной гетман Скоробогатенко.
   Между тем, начинался июнь, а о Выговском у князя Трубецкого не было никаких известий...
  
   Отсутствие сведений о Выговском все больше беспокоило Трубецкого. Опытный военачальник, он знал тактику действий стремительного и энергичного гетмана, поэтому не понимал причин того, почему тот три месяца не подает о себе знать и не приходит на помощь осажденному Гуляницкому. Возможно, князь продолжал бы движение дальше к Киеву на соединение с Шереметевым, поручив лишь части своих сил осаждать Конотоп, однако, не располагая сведениями о Выговском, он не рискнул оставить у себя в тылу четыре тысячи казаков конотопского гарнизона.
   К несчастью, князь не знал, что в городе уже возникли проблемы с продовольствием и мещане требуют от Гуляницкого сдаться царским войскам. Начались и дезертирства. Сохранилось письмо полковника к Выговскому, в котором он, сообщая о своем отчаянном положении, требует помощи: "уж и силы нашей не стало: такие тяжкие и добро крепкие до нас всякого дня и ночи приступы и добыванья чинят; уже и в ров вкопались, и воду от нас отняли, и место розными промыслы палят огненными ядрами, а мы пороху и пуль не имеем, чем боронитись; также живности у казаков ничего нет, и конми все опали. Смилуйся, смилуйся, добродей, скоро поспеши, и помочь нам давайте... Мы, тут будучи так в тяжкой беде, можем неделю как мочно боронитися, а дале не можем содержатися, будем здатися"
   В то же время, просто стоять под городом тоже не имело смысла, поэтому Трубецкой отправил отряд донских казаков на поиски Выговского. Они должны были передать ему письмо, в котором князь в очередной раз предлагал мятежному гетману мир и просил выслать к нему своих послов для переговоров. Но время шло, а о Выговском не было ни слуха, ни духа.
   Между тем, внешне непонятное поведение Выговского объяснялось просто: для ведения каких-либо серьезных военных действий у него не хватало сил. В общей сложности он мог рассчитывать едва ли на треть всего Войска Запорожского, только что-то около 16 тысяч казаков продолжали хранить ему верность. С такими силами выступать против князя Трубецкого было явно неразумно, и гетман затаился до поры, ожидая подхода татарской орды во главе с ханом Магомет Гиреем. Первая их встреча состоялась на Крупич-поле ( ныне Ичнянский район Украины) примерно в ста верстах к югу от Конотопа. Хан привел с собой около тридцати пяти тысяч ордынцев и теперь, когда объединенное войско союзников насчитывало пятьдесят тысяч человек, можно было бросить вызов царскому полководцу. Серьезность намерений была подтверждена торжественной клятвой с обеих сторон, которую принесли гетман, старшина, полковники и сотники, а также хан, прибывшие с ним султаны и мурзы.
   Трубецкой, хотя и не ожидал внезапного нападения со стороны Выговского, но все же разослал во все стороны от своего лагеря довольно крупные отряды, в основном для поисков "языков". Один из таких отрядов, где были запорожцы Силки и наткнулся на казацко-татарское войско под Шаповаловкой. Отряд был разгромлен, сам Силка попал в плен, а Выговский и хан получили исчерпывающую информацию о положении дел в лагере Трубецкого.
   Эта стычка произошла примерно в пятнадцати верстах от Конотопа, где дорогу войску союзников преградила болотистая речка Сосновка ( Куколка). Переправиться через нее особого труда не составляло, тем более, что переправа там между селами Сосновка и Шаповаловка имелась, но, проведя рекогносцировку местности, гетман и хан пришли к выводу, что широкое поле, раскинувшееся у реки на десяток верст, очень удобно для сражения крупными силами конницы, которой было, где развернуться. Следовало только заранее подготовиться к предстоящей битве и, главное, суметь заманить сюда достаточно крупные силы противника.
   Гетманское войско, командовать которым Выговский поручил Степану Гуляницкому, брату командующего обороной Конотопа, скрытно расположилось в вырытых шанцах напротив переправы на некотором удалении от нее, а ордынцы с ханом Магомет Гиреем укрылась в урочише верстах в десяти южнее переправы. Сам Выговский вместе с нуретдин-султаном Адиль Гиреем ( сыном хана) во главе небольшого отряда конницы на рассвете 27 июня, переправившись на противоположный берег Куколки, атаковал лагерь Трубецкого.
   В виду того, что произошедшее затем сражение в разных источниках трактуется по-разному, особенно в части потерь царского войска, полагаю небезынтересным привести имеющиеся данные о расстановке сил, осаждавших Конотоп и численности войск с обеих сторон.
   Царские войска, осаждавшие город, располагались в трех лагерях. С северо-запада разбил свой лагерь князь Федор Куракин, к юго-востоку расположился князь Ромодановский, а основной лагерь Трубецкого разместился к западу. Здесь же находились и казаки гетмана Беспалого, которые большую часть времени на всякий случай патрулировали местность к востоку от города и вокруг всех трех лагерей.
   Списочный состав армии Куракина по данным на 1 января 1659 года включал в себя около десятка формирований, общей численностью 6472 человека. В него входил полк князя Семена Пожарского, насчитывающий примерно 1400 всадников и татарский полк князя Семена Львова, числом 329 человек. Армия Ромодановского, согласно списочного состава на 5 июня 1659 года, насчитывала 7333 человека и, наконец, главные силы самого Трубецкого составляли по данным на 11 апреля 1659 года 12 302 человека.
   Непосредственно к 27 июня в связи с потерями и отправкой в гарнизон Ромен отряда В. Философова в полку князя Куракина насчитывалось 5000 человек. В июне 1659 к полку князя Трубецкого присоединились: солдатский (усиленного инженерного назначения) полк Николая Баумана, в количестве 1500 человек, рейтарский полк Уильяма Джонстона - 1000 человек, московские и городовые дворяне, и дети боярские - 1500 человек.
   Таким образом, общая численность царских войск на момент битвы составляла около 28 600 человек. Отряд гетмана Ивана Беспалого состоял из 6660 казаков. То есть всего под началом Трубецкого находилось примерно 35 тысяч человек.
   Коалиция союзников включала в себя:
  
  Силы Состав Численность
  Войско хана Мехмеда Гирея
   • Капыкулу
  • Сеймены
  • Уланы
  • Отряд Ор-бея (правителя крепости Ор)
  • Отряды крымских родов Седжеут, Барын и Аргын
  • Отряд ногайского рода Мансур
  • Ногайцы племени Урмамбета, Урака, Шейдяка
  • Ногайцы Буджакской орды
  • Ногайцы Азовской орды
  • Турецкие янычары
  • Темрюкские черкесы
  • около 3000
  • около 4000
  • около 500
  • около 3000
  • около 2000
  • около 2000
  • около 7000
  • от 5000 до 10 000
  • около 3000
  • 240
  • 200
   Всего: около 30-35 тыс.
  Казацкие полки гетмана Выговского
  Правобережные • Уманский полк Михайло Ханенко
  • Черкасский полк Фёдора Джулая
  • Каневский полк Ивана Лизогуба
  • Кальницкий полк Ивана Вертелецкого
  • Паволоцкий полк Ивана Богуна
  • Белоцерковский полк Ивана Кравченко
  • Поднепрянский полк Остафия Гоголя
  
  Левобережные • Черниговский полк Ионникия (Аникея) Силича
  • Переяславский полк Тимофея Цецюры
  • Прилуцкий полк Петра Дорошенко
  
   Всего 16 тыс.
  
  
  
  
   Польско-литовские, а также наемные немецкие, сербские и валашские хоругви общей численностью 3000 человек.
  
   Из состава польского отряда Анджея Потоцкого, прибывшего на помощь Выговскому в декабре 1658 года, под Конотоп отправился только драгунский полк полковника Йожефа Лончинского (около 600 человек в 11 хоругвях). Кроме того, большая часть Черниговского полка находилась в осажденном Конотопе.
   27 июня во вторник на рассвете татары Адиль Гирея и казаки Выговского внезапно атаковали лагерь войск Трубецкого, смяв немногочисленные сторожевые конные отряды. Судя по всему, долгая осада Конотопа негативно сказалась на состоянии дисциплины в царском войске: лошади у многих в боевом охранении оказались расседланными и выпасались на лугу, поэтому попали в руки нападавших. Поднялся неизбежный в таких случаях переполох, но все же атаку удалось отразить и даже захватить кое-кого из казаков в плен, видимо, тех, кто и сам намеревался перейти к Трубецкому.
   Когда выяснилось, что нападавших не много, было решено организовать их преследование. Трубецкой не склонен был разъединять свои силы, узнав, что против него действуют Выговский и хан, но князь Семен Пожарский настоял на преследовании. Казаки, попавшие в плен, говорили ему о Выговском : " Не гонись, князь, за ним: он нарочно заманивает вас в засаду. С ним много казаков, и сам хан с Ордою, а с ханом славные воины: султаны Нуреддин и Калга, мурзы Дзяман-Сайдак и Шури-бей"
   "Давай ханишку! - смеялся в ответ Пожарский: - давай Нуреддина, давай Калгу, давай Дзяман-Сайдака! Всех их ....и вырубим и выпленим!"
   Видимо, Трубецкой то ли не до конца поверил пленным казакам о численности войск Выговского и хана, то ли рассчитывал, что в случае столкновения с превосходящими силами противника, Пожарский повернет назад и успеет укрыться в лагере, но, в конечном итоге, он поручил князю вместе с Семеном Львовым перейти на рассвете 28 июня переправу у Сосновки и атаковать неприятеля. Всего под их начало было выделено примерно 4000 конницы ( в том числе, два рейтарских полка) и 2000 казаков гетмана Беспалого с полковниками Григорием Ивановым и Михаилом Козловским.
   Но, к сожалению, острота ума отважного князя Пожарского уступала остроте его сабли.
   Конница Адиль Гирея и немецкие драгуны Выговского находились на противоположном берегу Куколки. Переправившись туда через гать и болото, Пожарский с ходу их атаковал, обратив в бегство. Отступая, татары и драгуны удалялись все дальше к юго-востоку вдоль реки. Увлеченный погоней Пожарский преследовал их на протяжении почти десяти верст. Проскочив урочище Пустая Торговица, он не заметил, как из лесу в долине тремя огромными массами выступила тридцатитысячная крымская орда, атаковавшая его с тыла. Удар татар был столь стремителен, что Пожарский даже не сумел повернуть свою конницу, чтобы встретить противника с фронта. Из приданных Пожарскому рейтар только один полк (полковника Фанстробеля) сумел повернуть фронт и дать залп из карабинов прямо в упор по атакующей татарской коннице. Однако, это не смогло остановить ордынцев, и после короткого боя полк был истреблён. Татары Адиль Гирей также прекратили бегство, развернувшись фронтом к своим преследователям, и вступили в сражение. Обладая пятикратным численным преимуществом, татарам, плотным кольцом охватившим московское войско, было не сложно завершить его разгром. Погибли и казаки гетмана Беспалого, который позже докладывал Алексею Михайловичу: "...на том, Государь, бою при князь Семёне Петровиче Львове и князе Семёне Романовиче Пожарском всех смертно побито, насилу, Государь, через войска Выговского и татарские несколько десятков человек пробилися в войско до табору". Сам князь Семён Пожарский, до последней возможности сражаясь с врагами, "многих... посекаша и храбрство свое велие простираше", попал в плен".
   С.М. Соловьев, а также авторы сборника "Самые знаменательные войны и битвы России" приводят данные о потерях великороссов в этом сражении в количестве 30 тысяч человек, некоторые современные украинские исследователи увеличивают их чуть ли не вдвое. Однако "Самовидец" полагал, что потери русских составили от 20 до 30 тысяч человек. Но и эти данные многократно завышены. Во-первых, у Трубецкого вообще не было и не могло быть такого количества конницы. Во-вторых, есть сведения, основанные на документах, о том, что Трубецкой за весь поход потерял не более 6-7 тысяч человек, да и армия его была не столь огромной, как об этом сообщает С.М. Соловьев. Южнорусским летописям вообще в этом плане доверять трудно, так как они приводят поистине фантастические подробности сражения. Например, сообщается, что укрывавшиеся в шанцах казаки после перехода Пожарского через переправу, выкосили луг и побросали в воду траву. Она образовала нечто вроде плотины и вода залила все поле, превратив его в болото, что и не позволило коннице Пожарского переправиться обратно. На самом деле казаки Выговского в уничтожении отряда князя вовсе и не участвовали. Их задачей было отрезать путь к переправе, если бы Пожарскому удалось разгадать замысел противника. Само сражение князя с татарами произошло в десяти верстах к юго- востоку от казацких шанцев. Никакой травы не хватило бы для того, чтобы залить все это пространство водой с помощью импровизированной гребли.
   Согласно малороссийским летописям ( "Лiтопис" Самуила Величко и "Самовидец), а также свидетельству очевидцев, Пожарский и, будучи пленен, не изменил своему буйному нраву. Представ перед ханом, он обругал его матерной бранью и плюнул ему в лицо, за что и был тут же обезглавлен. Правда, московский толмач Фролов, присутствовавший при казни Пожарского, сообщил другую причину ханского гнева на князя - за его поход на Азов несколько лет назад. Об этом же позднее рассказал князю Трубецкому и сотник Нежинского полка Забела, присутствовавший при казни Пожарского,: "хан росспрашивал окольничего князя Семена Романовича про татарский побой, а какой побой, того неведомо, и околничей де князь Семен Романович хану говорил противно и изменнику Ивашку Выговскому измену иво выговаривал при хане ж. И за то де хан околничего князя Семена Романовича велел перед собою стять." Князю Львову была сохранена жизнь, но, спустя несколько недель, он умер от болезни. Вместе с князем Пожарским хан в ярости приказал изрубить и других знатных пленников. В числе их, якобы, был сын знаменитого Прокопия Ляпунова, Лев, Е.А.Бутурлин и несколько полковников, а всего 249 человек.
  
   На этой трагической ноте закончился первый этап Конотопской битвы. Вырвавшимся из кольца окружения немногим московским воинам удалось возвратиться в свой лагерь и сообщить князю Трубецкому о случившемся. Главнокомандующий приказал воеводе Григорию Ромодановскому идти на помощь Пожарскому. Но когда его трехтысячный отряд подошел к переправе, дальнейший путь ему преградила вышедшая из своих шанцев пехота Выговского. Узнав о том, что отряд Пожарского уже уничтожен, Ромодановский перешел к обороне переправы на реке Куколка. Трубецкой одобрил его решение и прислал в помощь резервный рейтарский полк полковника Венедикта Змеева в количестве 1200 человек и 500 дворян и детей боярских из воеводского полка Андрея Бутурлина.
   Ромодановский, укрепился на правом берегу речки, спешив свою конницу и имея в тылу село Шаповаловку. Несмотря на трехкратное преимущество в живой силе, казакам Выговского не удалось выбить его из этой позиции. Однако, как отмечали, современники, они не особенно и рвались в бой, так как многие были рекрутированы насильно, под угрозой быть отданными с семьями в рабство татарам. Ввиду их низкого боевого духа гетману пришлось больше рассчитывать на польские хоругви. Бой продолжался до самого вечера, но к исходу дня драгунам коронного полковника Йожефа Лончинского и пехотинцам литовского капитана Яна Косаковского удалось все же захватить переправу. Ромодановскому пришлось отступить к лагерю Трубецкого, но не из-за утраты переправы, а потому что хан перешел через болото и речку Куколку, грозя фланговым охватом его отряда. "Татаровя де в то время, зашед с обе стороны, на государевых ратных людей ударили и государевых ратных людей полки и сотни смешали", вспоминали участвовавшие в бою донские казаки Е. Попов и Е. Панов
   В резко изменившейся ситуации главнокомандующему князю Трубецкому пришлось срочно объединять все три лагеря в один, стянув войска Куракина и Ромодановского в свое расположение у села Подлипное. Таким образом, уже 29 июня осада Конотопа была фактически снята, но сейчас важнее было устоять перед натиском татар и казаков Выговского. Весь день продолжалась артиллерийская дуэль, в ночь на 30 июня Выговский решился на штурм лагеря, но его атака была отбита. Сам Выговский был ранен, а его войска и татары в результате контратаки великороссов отброшены за Куколку, оказавшись на позициях, занимаемых ими три дня назад.
   Но, несмотря на этот частный успех Трубецкого, общая стратегическая ситуация в корне изменилась. Продолжать дальше осаду Конотопа, имея в своем тылу крупные силы противника, было неразумно, двигаться на соединение с Шереметьевым, фактически оставшись без конницы и подвергаясь постоянным атакам татар, также не имело смысла. Оставался единственный вариант: отступить назад к Путивлю, где находился сильный гарнизон князя Григория Долгорукого.
   2 июля Трубецкой начал отступление по направлению к реке Сейму под прикрытием вагенбурга ( движущегося обоза, как это делали и запорожцы). Недалеко от Конотопа Выговский и татары вновь предприняли атаку на войско Трубецкого, которая закончилась их новой неудачей. Об этом сражении гетман Беспалый докладывал царю: "к табору, Государь, нашему жестокие приступы неприятели чинили, и, за милостью Божиею... мы отпор давали тем наприятелем и помехи никакие не отнесли, и многих тех неприятелей на отходе и в походе побивали, и пришли, Государь, к реке Сейм дал Бог здоров".
   4 июля Трубецкому стало известно, что воевода Долгорукий выступил ему на помощь из Путивля. Однако, князь возвратил его назад, уведомив, что сил для обороны у него вполне хватает. Сам же он начал переправу через Сейм, которая продолжалась до 10 июля. С 4 по 6 июля Выговский и Магомет Гирей пытались артиллерийским огнем помешать переправе, но им это не удалось. . По словам упоминавшегося выше толмача Фролова, входившего в состав русского посольства, задержанного гетманом и находившегося в это время в лагере Выговского, в результате атак войска хана и гетмана "обозу ничего не учинили", а потеряли "черкас с 3000 и татар с 500 человек убитыми". По некоторым данным сам Выговский был снова ранен осколком гранаты. Значительную роль в арьергардных боях с выговцами сыграл полковник Николай Бауман, которому за проявленную доблесть, впервые в русской истории по указу царя было присвоено звание генерал-поручика.
   Благополучно завершив переправу, 10 июля 1659 года Трубецкой возвратился в Путивль.
   Сведения о потерях царского войска в этом, закончившемся неудачей, походе в Малороссию сохранились в московских архивах. "Всего на конотопском на большом бою и на отводе: полку боярина и воеводы князя Алексея Никитича Трубецкого с товарищи московского чину, городовых дворян и детей боярских, и новокрещенов, мурз и татар, и казаков, и рейтарского строю начальных людей и рейтар, драгунов, солдатов и стрельцов побито и в полон поймано 4769 человек",-отмечатся в донесении о потерях.
   Основные потери пришлись на отряд князя Пожарского. Пал командующий рейтарским полком шотландец Уильям Джонстон. Почти полностью погиб рейтарский полк Анца Георга фон Стробеля (Фанстробеля), потери которого составили 1070 человек, включая полковника, подполковника, майора, 8 ротмистров, 1 капитана, 12 поручиков и прапорщиков. Войско Запорожское, согласно докладу гетмана И. Беспалого, потеряло около 2000 казаков. На долю кавалерии приходятся главные потери армии, пехота за все время боёв потеряла всего 89 человек убитыми и пленными. Общие потери армии князя Трубецкого за время отступления к Путивлю составили около 100 человек. В шанцах под городом пришлось оставить три осадных мортиры, из которых одна была тяжёлая, четыре осадные пушки "что на земле лежали", 600 ядер и 100 гранат. То есть всего потери Пожарского, включая казаков Беспалого, в сражении с татарами за Куколкой составили примерно 6 500 всадников.
   По самым приблизительным подсчетам потери Выговского за все время боев составили около 4 тысяч человек, крымские татары потеряли от 3 до 6 тысяч человек.
   Выйдя на рубежи Московского государства, Выговский не стал переходить границу, хотя на этом настаивали командиры его польских наемных хоругвей и хан Магомет Гирей. Свою позицию он объяснял тем, что не намерен развязывать войну с царем Алексеем Михайловичем и удовлетворен изгнанием царских воевод с малороссийской земли. Возможно, Иван Евстафьевич был вполне искренен, хотя многие считали, что он опасается восстания казаков у себя в тылу, если вторгнется в московские пределы. Но все же представляется, что Выговский, уже, как глава Великого Русского Княжества, входящего в состав Речи Посполитой, понимал, что царским правительством вторжение казаков на московские земли может быть расценено, как объявление Польшей войны Московскому государству. Поэтому гетман отошел к Гадячу, но в течение трех недель не мог его взять.
   Князь Трубецкой предпринял новую попытку договориться с Выговским о мире, но тот не прерывая с ним переговоров, окончательного ответа не давал и возвратился в Чигирин. Отсюда он продолжал сноситься с Трубецким, вынашивая в то же время планы выступить против Шереметева и изгнать его из Киева. Одновременно он поддерживал контакты с Крымом, рассчитывая в будущем на поддержку хана.
   После разгрома князей Пожарского и Львова под Конотопом и вынужденного отступления Трубецкого в Путивль, в Малороссии не осталось больше царских войск, за исключением ратников Шереметева в Киеве. Однако Шереметев каких-либо кардинальных действий против Выговского предпринять был не в силах и ограничился лишь тем, что выжег несколько сел и местечек вблизи Киева, не щадя ни старого, ни малого. К середине лета Выговский оказался полновластным хозяином Малороссии, не встретив нигде серьезного сопротивления за исключением одного Гадяча, который он так и не смог взять.
   Внешнеполитическая ситуация также весьма благоприятствовала Выговскому: Москвы он мог не опасаться, пока его поддерживала мощь татарской орды, поляки окончательно стали его союзниками, а серьезных внутренних врагов у него практически не осталось. Однако гетман не учел того обстоятельства, что для малороссийского народа возвращение под власть польских панов было категорически не приемлемо. Не только весь посполитый народ и простые казаки, но и часть старшины не верили в долговечность гадячских статей, резонно полагая, что как только паны укрепятся на Украйне, они о них забудут. Эти опасения были вполне обоснованы, достаточно вспомнить речь Беневского на заседании сейма. Опора Выговского на генеральную старшину и значных казаков сослужила ему плохую службу. Народ в своей массе не разделял его идей и убеждений, предпочитая идти в русле московской политики, и считал гетмана изменником, предавшимся ляхам. Напрасно было искать в этих настроениях "руку Москвы" или объяснять их происками царских воевод- сам народ Малороссии отказал ему в доверии.
   Не учел Выговский и того, что Запорожская Сечь за прошедший год пополнилась значительным количеством недовольных его деятельностью казаков. В 1658 году на Сечь ушел и Юрий Хмельницкий, которому все более не по душе становилась политика Выговского, направленная на конфронтацию с Москвой и тяготением к Речи Посполитой. Тогда же туда сбежали генеральный есаул Иван Ковалевский, генеральный судья Иван Беспалый и ряд старшин. В самом Запорожье в это время находился Иван Дмитриевич Серко, бывший полковник Богдана Хмельницкого, который в 1654 году отказался принести присягу московскому государю и удалился на Сечь, где стал одним из влиятельных атаманов. За последние годы его взгляды несколько изменились, и он все более тяготел к Москве. По предложению Серко и Юрия Хмельницкого, несмотря на молодость, также произвели в запорожские атаманы.
   Воспользовавшись тем, что крымский хан Магомет Гирей с ордой ушел в Малороссию на помощь Выговскому, запорожцы во главе с Юрием Хмельницким весной 1659 года вторглись в его владения, захватив много пленных и разгромив четыре ногайских улуса. Когда находившийся в это время под Гадячем хан получил об этом известие, он впал в ярость и вместе с Выговским послал к Хмельницкому послов с требованием освободить пленных. Однако запорожцы и молодой Хмельницкий ответили, что пусть хан сам вначале отдаст свой прежний полон, а если вздумает двинуться в московские пределы, то они вновь нападут на крымские поселения.
   От запорожцев не отставали и донские казаки. Во время отсутствия хана в Крыму они вышли в море и высадились под Кафой, Балаклавой, Керчью углубившись внутрь полуострова на полсотни верст. Там же они взяли в плен около 2000 татар, освободили 150 ранее захваченных татарами донцов, а затем переплыли на турецкую сторону, погромили Синоп и дошли почти до самого Константинополя.
   Магомет Гирей не стал испытывать судьбу и, обвинив в происшедшем Выговского, увел орду в Крым, оставив все же гетману около 15 тысяч татар. Этих сил Выговскому явно было недостаточно, тем более, что король смог прислать ему в помощь только 1500 человек.
   Не имея возможности продолжать военные действия на Левобережье, Выговский вынужден был возвратиться в Чигирин, откуда в последний раз попытался повести наступление на Киев. Однако, высланное им под командованием брата Данилы войско из татар и казаков было 22 августа наголову разбито выступившим ему навстречу Шереметевым.
   Это послужило сигналом для всеобщего восстания против гетманской власти. С этого момента так ярко вспыхнувшая было звезда Выговского, стала стремительно гаснуть.
   Командовавший в то время приданным Выговскому контингентом польских войск коронный обозный Анджей Потоцкий доносил королю Яну Казимиру: "Не изволь ваша королевская милость ожидать для себя ничего доброго от здешнего края! Все здешние жители ( западной стороны, то есть Приднепровья-прим автора) скоро будут московскими, ибо перетянет их к себе Заднепровье, а они того и хотят и только ищут случая, чтоб благовиднее достичь желаемого. Они послали к Шереметеву копию привилегий вашей королевской милости, спрашивая: согласится ли царь заключить с ними такие же условия? Одно местечко воюет против другого, сын грабит отца, отец - сына. Благоразумнейшие из старшин козацких молят бога, чтоб кто-нибудь: ваша королевская милость или царь взял их в крепкие руки и не допускал грубую чернь до такого своеволия".
   Но как раз эта "грубая чернь" и не желала, возвращаться под польское владычество и следовать за Выговским. Такого же мнения придерживалась и часть старшины. Одним из первых поднял восстание в Нежине пожалованный королем в дворяне "Рыцарь войска Запорожского" Василий Никифорович Золотаренко, он же " шляхтич Золотаревский" и брат Ганны, вдовы Богдана Хмельницкого. Вскоре после возвращения Выговского в Чигирин, в Переяславле Тимофей Цецура заявил, что он со своим полком выходит из подчинения Выговскому и переходит в московское подданство. Он перебил немногих гетманских сторонников и направил своих посланников в Путивль к Трубецкому. Его поддержал и шурин Богдана Хмельницкого по первой жене Яков Сомко, дядя Юрия Хмельницкого, возвратившийся с Дона. К ним примкнули казаки Черниговского, Киевского и Лубенского полков. Поднялась и Сечь, запорожцы выбрали кошевым атаманом Юрия Хмельницкого, который выступил из Запорожья в Заднепровье. В распоряжении гетмана оставались еще наемники из поляков, сербов, немцев, а также часть верных ему казаков. Командование над ними принял Юрий Немирич, однако при попытке выступить против восставших, собственные же подчиненные и убили его. Так бесславно закончил счеты с жизнь человек, посвятивший себя всего идее объединения славянских народов в единую федерацию.
   Совсем неуютно почувствовал себя Иван Евстафьевич, когда восстание вспыхнуло и в самом Чигирине. Гетману пришлось укрыться в обозе Анджея Потоцкого под Белой Церковью с малым числом своих сторонников. Тем временем Тимофей Цецура выступил в поход на правый берег Днепра и казаки из западных полков стали переходить на сторону восставших. В конечном итоге, с Выговским не осталось почти никого, даже его брат Данила, он же шурин Юрия Хмельницкого, присоединился к своему свояку.
   По требованию казацкой старшины Выговский вынужден был прибыть на раду, назначенную им по требованию восставших на 11 сентября 1659 года под местечком Германовкой.
   Открыв раду, он приказал двум своим сторонникам читать статьи гадячского договора, но собравшиеся не стали их слушать. Они подняли шум и крик, выхватили сабли и порубили чтецов. Те из старшины, кто еще стоял за гетмана, немедленно его покинули, а самому Выговскому чудом удалось убежать и схорониться в обозе Потоцкого.
   Гетманом рада единогласно выбрала Юрия Богдановича Зиновьевича Хмельницкого, а, спустя несколько дней и Выговский, под давлением Потоцкого, вынужден был передать гетманскую булаву прибывшим к нему брату своему Даниле, а также Лесницкому и каневскому полковнику Лизогубу для вручения ее Юрию Хмельницкому.
   Так в апогее своего расцвета закончилась гетманская карьера Ивана Евстафьевича Выговского, человека незаурядного ума, хитрости и смелости, обладавшего и хорошим полководческим талантом, однако в отличие от своего предшественника, не сумевшего лучшие качества своего характера использовать во благо, и ввергнувшего народ Малороссии в братоубийственную войну. Вместе с гетманством Выговского кануло в Лету и Великое Русское Княжество, просуществовав чуть более трех месяца на бумаге.
   В дальнейшем за преданность интересам Польши король пожаловал Выговского званием сенатора польской Короны и воеводы киевского, и приблизил к себе. Однако позднее, после отречения Юрия Хмельницкого от гетманства, когда были избраны одновременно два гетмана - на правом берегу Тетеря, а на Левобережье Брюховецкий, на Выговского пало подозрение, что он возбуждает казаков выбрать гетманом его. По требованию самозваного гетмана правобережной Украины, бывшего его шурина Павла Тетери, с которым король не хотел портить отношения, Выговский был предан военно-полевому суду и по его приговору расстрелян 16 марта 1664 года под Ольховцем.
  
   Гетман Юрий Хмельницкий.
   В годы военного лихолетья или других социальных потрясений, когда судьба страны и народа зависит от способностей и таланта вождя, ход исторического развития нередко выдвигает на вершину власти харизматическую личность, заставляющую обстоятельства повиноваться своей воле и меняющую колею движения истории. Таким был Богдан Хмельницкий, Великий гетман Войска Запорожского, имя которого навеки покрыто неувядаемой славой, а авторитет оставался непререкаемым в казацкой среде даже после его смерти. Отблеск славы великих нередко падает и на их потомков, не всегда, к сожалению, достойных этой чести.
   Юрий, младший сын Богдана Хмельницкого, родился в 1641 году в наследственном имении своего отца Субботове, бывшем в то время хутором, в восьми верстах от Чигирина. Его мать Ганна Сомко, дочь известного на Сечи казака Семена Сомка, от брака с которой у Богдана было пятеро детей, вскоре умерла. Юрий, в силу младенчества, вряд ли ее мог помнить. По свидетельству летописных источников, до 1647 года его воспитывала сожительница отца, ставшая затем женой Чаплинского. Два года спустя, уже, будучи запорожским гетманом, Богдан женился на ней церковным браком в Переяславле, но после битвы под Берестечком она была казнена то ли им самим, то ли его сыном Тимофеем за супружескую неверность. В отличие от старшего брата, Юрий был к мачехе привязан и любил ее как родную мать. Позднее отец женился третьим браком на Ганне Золотаренко, которая, судя по всему, с пасынком также вполне ладила.
   Когда его отец стал гетманом, Юрию едва исполнилось шесть лет, поэтому воспитывался он, конечно, в более тепличных условиях, чем старший брат, что, по-видимому, отрицательно сказалось на его характере. Занятый решением государственных дел, войнами и походами, отец не мог уделять его воспитанию должного внимания. Мальчик с детства страдал какими-то припадками ( эпилепсией?), поэтому рос в окружении мачех, мамок и нянек, которые стремились во всем угодить ему. Вседозволенность породила у подростка капризность и жестокость, которая свойственна была и Тимофею, однако, если старший брат отличался еще мужественным, жестким и волевым характером, по натуре своей был воином, то Юрий силой духа не обладал совершенно и к военному делу склонности не имел. Войдя в возраст, он был отправлен в Киевскую братскую школу, основанную еще Сагайдачным и ставшую позднее академией, но в начале 1657 года, готовя казацкие полки на помощь князю Ракочи, отец истребовал его в Чигирин и собирался сделать для этого похода наказным гетманом. Такое решение вызвало сильное возмущение казаков, тем более что большинство из них были не из регулярных полков, а охотниками. Хмельницкому пришлось тогда отменить свое решение, назначив им наказным гетманом Антона Ждановича, а его заместителями- полковников Ивана Богуна и Ференца Раца.
   Сам Богдан при жизни сына Тимофея вряд ли думал о том, что Юрию когда-то доведется стать гетманом Войска Запорожского. Старший сын рано возмужал, обладал хорошей военной подготовкой, в казацкой среде пользовался большим авторитетом. Тимофей рано проявил и качества военачальника, участвовал в битве под Батогом, совершил с пятнадцатитысячным конным корпусом стремительный рейд от Чигирина до Ясс и освободил Сучаву. Конечно, рядом с ним все это время находился легендарный Иван Богун ( Иван Федоренко?), но все же никто не сомневался, что старший сын Хмельницкого по праву станет достойным преемником своего великого отца. Не сомневался в этом, прежде всего и сам Богдан, но внезапная смерть Тимофея заставила его искать замену себе в младшем сыне.
   В начале 1657 года Богдан внезапно заболел. К лету болезнь гетмана усилилась и Юрий 4 июля был избран в преемники своему отцу, о чем говорилось выше в первой части настоящего повествования. Фактически это решение оставалось для большинства простых казаков в силе и после того, как гетманом стал Выговский. В их понимании Выговский избирался вместо него лишь на короткое время ("на час"). После похорон отца Юрий возвратился в Киев, где и продолжал обучение.
   Тот факт, что после Переяславской рады с участием боярина Хитрово Выговский стал именоваться гетманом Войска Запорожского без приставки "на той час", не отразился на наследственном гетманском статусе Юрия и его положении среди казаков, так как подавляющая масса "черни" продолжала видеть в нем будущего гетмана, законного преемника своего отца. К тому же, среди полковников у него было много родственников. Яков ( Иоаким) Сомко, шурин отца - родной дядя по матери, Василий Никифорович Золотаренко - шурин Богдана по его третьей жене, Данила Выговский и Иван Нечай были шуринами самого Юрия, а киевский полковник Яненко-Хмельницкий - двоюродным или троюродным братом, на дочери которого был женат прилукский полковник Петр Дорошенко. Кроме того, по завещанию Богдана и сам Выговский с полковником Пушкарем являлись его опекунами (советниками).
   Удаление Юрия из гетманской ставки, под предлогом продолжения учебы, по-видимому, было выгодно Выговскому, особенно, когда его прямо обвиняли в узурпации гетманской власти. Однако, отдалив от себя сына Хмельницкого, он допустил серьезную ошибку, постепенно утратив на него влияние. В том переходном возрасте, в котором находился юноша, обычно происходит переосмысление прежних взглядов и крушение авторитетов. Молодой человек начинает ощущать в себе стремление к самопознанию, полагая, что он уже сам способен выбирать свою дорогу в жизни и судить о том, что хорошо, а что плохо. Юрий, будучи по натуре своей слабохарактерным и легко внушаемым человеком, довольно скоро пересмотрел свое отношение к Выговскому и проводимой им политике. Хотя историки об этом и умалчивают, но, скорее всего, в начале в этом сыграл свою роль Яков Сомко, позднее Пушкарь, с которым он поддерживал контакты, находясь в Киеве. Затем, когда он оказался на Запорожье, большое влияние на него стали оказывать Иван Серко, противник пропольской политики гетмана и сбежавший от Выговского бывший генеральный есаул Иван Ковалевский.
   Яков Семенович Сомко не принял гетманства Выговского и вынужден был уйти на Дон, где даже одно время, чтобы заработать на жизнь, торговал спиртным. По-видимому, летом 1659 года он возвратился в Переяславль, где в то время был наказным полковником Цецура. Тимофей Ермолович Цецюра ("Цюцюра), шляхтич по происхождению, по-видимому, участвовал в Освободительной войне с самого ее начала, так как в 1656 году уже значился сотником Бориспольского полка. После того, как сменившего Павла Тетерю на посту переяславского полковника, Ивана Колюбаку казнили в августе 1658 года по приказу Выговского, полком меньше года руководил Стефан Чючар, но в Конотопском сражении им уже командовал наказной полковник Тимофей Цецура. Он же с Выговским неудачно осаждал Гадяч, где обороной руководил опытнейший Павел Охрименко( Апостол), служивший до самой смерти князя Иеремии Вишневецкого сотником в его войске. То ли потому, что Выговский так и не утвердил его в полковничьей должности, то ли попав под влияние Сомка, который уже знал, что его племянник избран кошевым атаманом Сечи и движется к Чигирину, то ли по какой другой причине, но они 19 (29) августа 1659 года взбунтовали Переяславский полк и подняли мятеж против гетмана Выговского. В Переяславе был перебит гарнизон гетманских наёмников числом в 150 драгун и арестован их командир майор Ян Зумер, а также находившийся в городе генеральный судья Войска Запорожского Федор Лобода.
   Как известно, после поражения царских войск под Конотопом, князь Трубецкой отступил к Путивлю и вместе с ним Малороссию вынужден был покинуть и находившийся в его войсках гетман Иван Беспалый. То ли под влиянием неудачной осады Конотопа, то ли потому, что его авторитет у казаков пошатнулся, а может, просто считая свой долг исполненным, Беспалый отказался от гетманского поста, и в августе часть казаков Заднепровья, верных царю и тех, кто взбунтовался против Выговского, избрали Сомко наказным гетманом. Это решение не вызвало энтузиазма у Цецюры, который сам втайне мечтал о гетманской булаве, как и у Юрия Хмельницкого, который с частью запорожцев прибыл к месту проведения рады, где находился и Выговский, вынужденный по требованию восставших назначить раду по выборам гетмана обеих сторон Днепра на 11 сентября 1649 года в 50 верстах от Киева в селе Германовка ( ныне Обуховского района). Судя по всему, между Выговским и Хмельницким не было вражды, так как они мирно уживались в одном таборе, ожидая рады. К Германовке спешил со своим 10000-м войском и Сомко. Цецура, опасаясь избрания Юрия, стал интриговать против него. "Юрий - писал он воеводе Шереметьеву- того же надхненя лихого лядского, туты ж хилиться", и сообщал, что он писал к Юрию письмо с предложением присоединиться к восставшим против гетмана, но, вместо ответа от него, получил ответ от Выговского, в котором последний сообщал, что Хмельницкий сын знаменитого отца, хотя и молод, но имеет ум лучше, чем иной старый, и не захочет проливать христианской крови, а потому и остается с Выговским в нго таборе. Шереметев мог вполне поверить донесениям Цецуры, после того, как с своей стороны отправил к Юрию послание, но не получил ответа. Правда, воевода написал ему позднее еще одно письмо, в котором напоминал о заслугах отца и предлагал отступить от изменников. На это послание Юрий отвечал, что все Войско Запорожское будет служить московскому государю, как и при его отце. Но сам Хмельницкий тоже, в свою очередь, опасался, что дядя Яким (Яков) Сомко, поддерживаемый своими сторонниками, может склонить раду избрать гетманом себя. Зная, что Запорожье стоит за него, Юрий тайно отправил на Сечь Ивана Брюховецкого и к началу рады с Сечи подошел отряд запорожцев во главе с Иваном Дмитриевичем Серко, категорически заявившим, что Запорожье отдает свой голос за гетмана Юрия Хмельницкого. Таким образом, в лагере противников Выговского единства не было: дядя интриговал против племянника, племянник против дяди, а Цецура против обоих.
   Со своей стороны, и действующий гетман не намерен был никому уступать булаву. Когда в самом Чигирине взбунтовались казаки, гетман действительно по его собственным воспоминаниям, верхом,в одной сукманке бросился бежать в лагерь Анджея Потоцкого, где и укрылся. Вскоре под давлением собственного окружения, он вынужден был назначить раду и вместе с Потоцким двинулся к Германовке, где с ним соединился и Хмельницкий. Простояв несколько дней в ожидании сбора полков, они вдвоем 11 сентября явились на раду.
   Гетман применил тактический прием: рассчитывая привлечь на свою сторону собравшихся, он приказал своим сторонникам Прокопию Верещаке, который был одним из руководителей делегации Войска Запорожского на сейме в Варшаве, и Ивану Сулиме читать статьи гадячского трактатата, попутно разъясняя, какие выгоды получит от него Малороссия и казаки. Но Выговский не учел, что на раду прибыли не все полки, а в основном те, кто поддерживал Цецуру, Сомко и запорожцы с Иваном Серко. С первых минут чтения трактата докладчиков стали прерывать выкриками с мест. Гетмана обвиняли за разорение местечек и сел на Левобережье, за жестокие казни своих противников и даже полковников и старшин. Иные кричали, что он продает Украину крымскому хану, что возводит клевету на московского царя. Многих пугала все возрастающая власть Выговского, который из выборного предводителя, подчиненного товариществу, желал стать несменяемым воеводой киевским и русским князем. Если раньше его поддерживала большая часть старшины, для которой он был лишь первым среди равных, то теперь многие из зависти, другие по причине личного высокомерия и нетерпимости гетмана , перешли на сторону его противников. Обиделся на гетмана Тимофей Носач, который, хотя и возглавлял депутацию от Войска на сейме, не получил шляхетского достоинства. Ярым противником Выговского стал Иван Ковалевский, вынужденный в свое время , опасаясь за свою жизнь, бежать на Сечь. Те казаки, кто не получил дворянства, завидовали получившим шляхетское достоинство и тоже выступали против гадячского трактата. Многие из них раньше ошибочно считали , что все казаки станут щляхтичами, а на деле оказалось, что лишь немногие, выбранные по произволу гетмана, и они-то станут вместе с ним властвовать над остальными. По мере чтения статей рада превратилась в неистовую междоусобную драку. Верещака и Сулима были изрублены в куски; сам Выговский избежал смерти , укрывшись в лагере Анджея Потоцкого. "И бежал он, - говорил летописец, - как бежит обожженный из пожара".
   Некоторые из убежавших вместе с ним советовали Выговскому отправиться в Крым к хану. Турецкий посол перед тем только приезжал к нему, и от имени Порты, обещал защищать гетмана. По мнению турецкого правительства, Турция давно уже имела право на Малороссию, потому что одиннадцать лет охраняла ее своим оружием от разных неприятелей. Выговский отверг предложение посла признать над собой власть Османской империи, несмотря на то, что жена его находилась в Чигирине, и вместе с Анджеем Потоцким отправился в Белую Церковь.
   Но и казаки последовали за ним. Недалеко от Белой Церкви собралась снова рада. На этой раде Выговский был отрешен от гетманства и гетманом провозглашен Юрий Хмельницкий.
   К Выговскому явились посланцы и требовали, чтоб он приехал на раду и торжественно сложил булаву. Выговский не поехал. Рада прислала к нему нему каневского полковника Лизогуба и миргородского Лесницкого. Они заявили, что если Выговский, сам не хочет ехать, то прислал бы бунчук и булаву. Гетман не согласился и на это предложение. Наконец, после вмешательства Потоцкого он рассудил здраво, что воле всего казачества противиться бесполезно и сказал: "Я отдаю бунчук, но с тем условием, что Войско Запорожское останется в непоколебимой верности королю".
   Полковники обещали, что так и будет. Выговский вручил булаву и бунчук брату своему, Данилу, и вместе с послами отправил его на раду.
   Потоцкий послал с ними польского полковника Корчевского, с тремя требованиями: во-первых, чтоб казаки дали присягу в верности королю; во-виторых, чтобы разрешили панам возвратиться в свои имения; и,наконец, выпустили жену Выговского и других польских людей, находящихся в Чигирине, для чего дали бы заложников.
   По дороге эти послы встретили казацкое войско. Казаки грозили силою схватить Выговского, показывали длинное обвинение, написанное на раде, и требовали, чтоб поляки его оставили. "Каждый из нас, - отвечал Корчевский, - лучше рад - и не раз, а несколько раз - готов умереть, нежели постыдно оставить усердного слугу короля".
   Но казаки успокоились, когда узнали, что Выговский добровольно отказывается от гетманства. Бунчук и булава были сложены на раде, а казаки радостными окликами провозгласили Юрия Хмельницкого гетманом.
   Подняв над головой булаву, Юрий спросил: "кого желаете признать государем, - польского короля или московского царя?"
   Старшины и простые казаки закричали, что они желают короля. Но на этой раде собралось немного представителей от полков, через несколько дней оказалось, что большинство было вовсе не на стороне короля.
   "Благодарю вас за верность", - сказал Корчевский, и перешел к двум другим пунктам.
   С женой Выговского проблем не возникло. Что же касается требования разрешить возвращения панов в свои имения, "... то они, - писал Потоцкий позднее в своем донесении королю-, отложили рассуждение об этом на дальнейшее время, а исполнение будет разве в день судный".
   По окончании рады обозный Носач, полковники Гуляницкий и Дорошенко прибыли в Белую Церковь и передали Выговскому письменные заверения гетмана и всех старшин в том, что они доставят ему жену и поляков из Чигирина.
   Так завершилось гетманство Выговского, с ним прекратило свое кратковременное существование и Великое Княжество Русское. Главную причину неудачи с попыткой создания собственной государственности следует искать в особенностях самосознания малороссийского народа, который в то время не сложился еще в единую украинскую нацию. Большинство населения продолжали считать себя русскими людьми и тяготели к Московскому государству, другая же часть связывала свое будущее с Речью Посполитой, которую они считали своей Отчизной. Идея же национального самосознания и самоопределения витала в то время в умах немногих наиболее образованных или же вознесенных волею судьбы на высшие государственные должности людей. Для большинства же достаточно было добиться себе вольностей и свобод, за что собственно и боролись казаки. Ведь даже сам Богдан Хмельницкий, признанный лидер всего южнорусского народа, к идее создания независимого государства пришел лишь под конец своей жизни и то под влиянием Юрия Немирича. В целом же концепция создания независимой Украины сложилась только в ХIХ веке в очень узком круге малороссийских историков и писателей, а впервые реализовалась и то на непродолжительное время в 1918 году. Тогда же под влиянием манифеста украинских сепаратистов "Истории руссов" был создан и пропагандировался миф о некоем полугосударственном образовании "Гетманщина", о которой современники ничего не знали. В частности, Величко в своей летописи казацкие территории, присоединенные в 1654 году к Московскому государству называет Малой Русью, также, как они именовались и в официальных московских документах. Современные украинские историки и некоторые российские их последователи пошли еще дальше, создав новый миф о якобы существовавшем во времена Б.Хмельницкого самостоятельном "казацком государстве".
   Междоусобные смуты периода гетманства Выговского вконец расстроили Украину нравственно и физически. "Сила казаков ослабела в бурях междоусобных, - писал позднее сам он к королю,- громаднейшие полки, - Полтавский, где было сорок тысяч населения, Миргородский, где было тридцать тысяч, Прилуцкий и Ирклеевский погибли вконец; города и села зарастают крапивою".
   За 12 лет непрерывных военных действий некогда цветущий и благодатный край превратился в пустыню. Там, где еще 10-15 лет назад зеленели сады и колосились хлеба, не росла даже трава, вытоптанная сотнями тысяч конских копыт. Некогда зажиточные селения оказались стертыми с лица земли, а на месте многолюдных местечек и городов остались одни развалины. Десятки, а может и сотни тысяч жителей этого края погибли в междоусобных войнах, столько же было угнано татарами в Крым и продано в рабство. Моровое поветрие, неурожай и голод стали постоянными спутниками оставшихся в живых. Все, кто имел тяготение к мирному труду, бросали насиженные места и перебирались в Слободскую Украйну под защиту московского царя, другие же брали в руки косы, вооружались, кто чем мог, и шли в казаки. Землю никто не обрабатывал и плодородная почва постепенно вырождалась в солончаки.
   Но главная беда малороссиян состояла не в этом, а в отсутствии единства, согласия и стремления к достижению общей цели. Буквально все - от последнего посполитого до казацкого полковника только и знали, что рассуждали о вольности и независимости, и никто, подобно польским шляхтичам, не хотел признавать над собой никакой власти. Оно и понятно, тесное общение с поляками на протяжении сотни лет (со времен Люблинской унии), не могло не сказаться на характере южнорусских людей, вольно или невольно перенявших у польской шляхты впитанную с молоком матери склонность к анархии.
   Только одному Богдану Хмельницкому на какое-то непродолжительное время силой своего авторитета и вооруженной рукой удалось навести в Малороссии хотя бы относительный порядок, однако после него больше это не удавалось сделать никому из гетманов 17 века, включая и Мазепу-Колединского.
   Н.И. Костомаров был совершенно прав, отмечая, что "дело Выговского оказалось непрочным не от московских войск, а от народного несочувствия", но "сочувствия" не наступило и после избрания гетманом Юрия Хмельницкого.
   Окончательное утверждение Юрия гетманом приднепровскими казаками произошло в Расаве близ Ртищева. Там же были выработаны 14 статей нового договора с Москвой, на которых, по мнению генеральной старшины, Войско Запорожское вновь бы переходило под царскую руку. Эти статьи были доставлены прилукским полковником Петром Дорошенко князю Трубецкому, но тот утвердить их отказался, потребовав, чтобы была созвана новая рада в Переяславле с участием всех казаков, в том числе левобережных, и самого гетмана. По-видимому, и Хмельницкий и его полковники опасались туда явиться, поэтому Трубецкой выслал в Чигирин в качестве заложника окольничего Андрея Васильевича Бутурлина. Только после этого, 9 октября Юрий переправился на левую сторону Днепра. С ним в Переяславль прибыли генеральный обозный Тимофей Носач, войсковой судья Иван Кравченко, генеральный есаул Иван Ковалевский; полковники: черкасский Андрей Одинец, каневский Иван Лизогуб, корсунский Яков Петренко, прилуцкий Петр Дорошенко, кальницкий Иван Серко ( он к тому времени снова был произведен в полковники ), а также сотники и казаки от каждого полка.
   В Переяславле гетмана и всю приднепровскую делегацию торжественно встретили не только казаки, но и ратные люди Трубецкого. 10 октября 1659 года состоялась встреча Хмельницкого с князем. Трубецкой в приветственной речи похвалил гетмана от царского имени за то, что тот не примкнул к изменнику и выразил надежду, что он будет и впредь верно служить государю. Остальной приднепровской старшине было объявлено, что их вины царь также прощает. Затем князь сказал, что, когда соберутся остальные, то в Переяславле будет проведена рада по окончательным выборам гетмана и утверждению статей договора о новом статусе Войска.
   15 октября все оказались в сборе. Помимо старшины и черни Левобережья, в Переяславль прибыл из Киева боярин Василий Борисович Шереметев. В работе рады приняли участие окольничий князь Григорий Григорьевич Ромодановский, а также и Беспалый ( который формально в понимании князя Трубецкого продолжал оставаться наказным гетманом, но через два дня был избран генеральным судьей Войска). При предварительном согласовании статей договора возникли разногласия. В частности, предлагалось в Новгород - Северском, Чернигове, Стародубе и Почепе ввести воеводское правление, против чего гетман и старшина категорически возражали.
   Наконец, 17 октября состоялась сама рада. Как и ожидалось, Юрия избрали ( скорее утвердили) гетманом обеих сторон Днепра и одновременно были утверждены статьи нового договора. В целом они повторяли условия прежнего, заключенного еще при Богдане Хмельницком в январе 1654 года , однако содержали и некоторые дополнительные ограничения гетманской власти и казацкого самоуправления с учетом накопленного негативного опыта в этих вопросах.
   Прежде всего, подчеркивалось, что гетман и Войско Запорожское являются составной частью вооруженных сил Московского государства, находятся на государевой службе и любые изменнические настроения в Войске должны караться вплоть до смертной казни. О всяких "ссорных делах" предписывалось доносить непосредственно царю.
   Без царского приказа Войско Запорожское не имело право вступать в войну с кем-либо или же оказывать кому-либо помощь, а если такое случится, то виновные в этом подлежат смертной казни.
   В городах Переяславле, Нежине, Чернигове, Брацлаве и Умани предусматривалось размещение царских воевод со своими войсками для обороны от неприятеля, но без права вмешиваться в дела казацкого самоуправления. Прибывшие с ними ратные люди должны были размещаться на постой у городских и деревенских жителей, реестровые казаки от этой повинности освобождались.
   Гетману запрещалось сноситься с иностранными державами и принимать их послов, а также самостоятельно назначать полковников и другую старшину. Их избрание должно было проводиться на раде с учетом мнения всей черни и только из казаков своих полков. Этот пункт вызывал яростный протест казацкой старшины, но представители Москвы в этом вопросе ни на какие уступки не шли.
   С другой стороны, и казаки без царского повеления не имели права заменить гетмана, если даже, по мнению Войска, он совершил преступление. Об этом следовало донести царю, затем провести разбирательство и, если вина гетмана будет доказана, то на раде, назначенной государем, провести новые выборы.
   На полковничьи и другие командные должности надлежало избирать исключительно православных христиан. Новокрещенных и иноверцев избирать запрещалось, так как " от них большая смута в Войске и междоусобицы и козакам делаются налоги и тесноты".
   Казакам разрешалось заниматься виноделием ( производить вино, пиво и мед), но в отношении объемов продажи спиртного вводились незначительные ограничения.
   Договор был также дополнен запретом размещать казацкие гарнизоны на территории Белоруссии, чтобы не вступать в конфликт с московскими ратными людьми. Этот пункт касался в основном Старого Быхова, где еще с времен Хмельницкого оставался казацкий полк Ивана Нечая, женатого на сестре нового гетмана.
   Недовольство Юрия Хмельницкого и старшины вызвала статья договора, наделявшая любого малороссиянина правом сноситься напрямую с Москвой и лично явиться туда с жалобой или доносом. Однако для московского правительства эта статья договора имела важное значение, так как позволяла быть в курсе всех событий, происходящих в Малороссии. Всех, кто прибывал в Москву с ходатайством, жалобой, доносом или с каким-либо предложением, подробно расспрашивали о состоянии дел в крае, эти показания записывались в отдельные книги. Многие из приезжих за ценную информацию получали подарки или другие пожалования, поэтому со временем доносительство стало выгодным занятием.
   Однако дополнения к переяславскому договору 1654 года не внесли каких-либо изменений в положение простого народа, на что рассчитывали мещане и посполитые, выступая против попыток Выговского присоединить Украину к Польше. Более того, в отдельных вопросах их положение еще ухудшилось, так как они стали нести обязанности по обеспечению постоя московских ратных людей, обязаны были снабжать подводами и лошадьми царских гонцов, им было запрещено заниматься виноделием. Крестьяне, примкнувшие к казакам, но не вписанные в реестр, подлежали выдаче своим владельцам.
   Анализ статей нового договора позволяет констатировать, что Москва извлекла уроки из истории четырех лет взаимоотношений с Малороссией, поэтому не намеревалась далее мириться с казацкой вольницей, чтобы вновь не стать заложников честолюбивых амбиций нового гетмана или его окружения. Но с другой стороны, возникает сомнение, что эти дополнения разрабатывались в Москве. Для этого просто не хватило бы времени, так как с момента избрания Юрия Хмельницкого гетманом до Переяславской рады прошло меньше месяца, а на дорогу из Переяславля в столицу и обратно даже гонцу требовалось не менее четырех недель. Похоже, что эти дополнения к прежнему договору были разработаны в стане Трубецкого и лишь после их утверждения представлены в Москву.
   Что касается гетмана - изменника и его ближайших сторонников, то, согласно дополнениям к договору, Иван Выговский с семьей и детьми, а также его братья и родственники Данила, Василий, Юрий и Илья подлежали выдаче царским властям для последующего наказания. Никто из Выговских впредь в Войске Запорожском служить не имел права. Ближайшие сподвижники прежнего гетмана - Григорий Лесницкий, Григорий Гуляницкий, Антон Жданович и ряд других лишались своих должностей и впредь к войсковому управлению не должны были допускаться. Некоторые из бывших полковников остались простыми казаками, а другие, как, например, Жданович перешли на королевскую службу. Видимо, все же польской Короне Жданович послужил недолго, так как в начале 1660 года он в составе войск Станислава Потоцкого принимал участие в осаде Могилева ( на Днестре) и был захвачен в плен оборонявшими город сторонниками Юоия Хмельницкого. О дальнейшей судьбе славного казака ничего не известно.
   Переданный Трубецкому Данила Выговский по дороге в Москву умер, Василий, Юрий и Илья были сосланы в Сибирь, но позднее помилованы. 4 декабря царские воеводы взяли приступом Старый Быхов и пленили Ивана Нечая, а также укрывавшихся там других сторонников Выговского.
   Каждая статья договора на раде голосовалась отдельно, в конечном итоге, новый договор был принят в московской редакции, а 14 статей, предложенных в Расаве, были отвергнуты.
   Власть гетмана распространялась на обе стороны Днепра и на каждой из них были выбраны свой судья, свой есаул и свой писарь. Без царского на то повеления гетману запрещалось казнить кого - бы то ни было, даже при наличии решения войскового суда.
   Утвержденные на раде статьи были записаны в специальную книгу, подписаны гетманом и переизбранной старшиной. Генеральный обозный Носач, судья Беспалый, есаулы Ковалевский и Чеботков, полковники - черкасский Одинец, каневский Лизогуб, корсунский Петренко, переяславский Цецура, кальницкий Серко, миргородский Павел Охрименко ( Апостол), лубенский Засядько, прилуцкий Терещенко и нежинский Василий Золотаренко оказались неграмотными ( или прикинулись такими?). За полковников, которые не были на раде, потому что несли службу на границе против татар и поляков: чигиринского Кирилла Андреева, белоцерковского Ивана Кравченко, киевского Василия Бутрыма, уманского Михаила Ханенко, брацлавского Михаила Зеленского, паволоцкого - знаменитого Ивана Богуна, подольского Остапа Гоголя подписался лично гетман.
   Конечно, новая редакция договора с Московским государством не шла ни в какое сравнение с положениями статей гадячского договора, заключенного поляками с Выговским. Однако, для черни эта разница принципиального значения не имела, поскольку основные казацкие вольности и привилегии для Войска в целом оставались прежними и аналогичными тем, что были оговорены в Гадяче Выговским с Беневским. Для старшины же новый договор не мог быть привлекательным, поскольку не только не наделял полковников и сотников новыми привилегиями, но и существенно ограничивал возможность злоупотреблений ими своей властью. Кроме того, гетман фактически ставился под контроль царских воевод, размещавшихся в стратегически важных городах Малороссии, в то время, как согласно прежнего договора, подчинялся лично государю.
   Но делать было нечего. Трубецкой отказался даже обсуждать те 14 статей, которые были представлены ему Хмельницким и Дорошенко на основании решения рады в Расаве. Собственно, иначе князь поступить и не мог, так как они предусматривали, например, право гетмана принимать иностранных послов, участвовать в выработке мирных договоров с татарами, поляками и шведами. Согласно этим предложениям, царь не имел права отказать в утверждении гетмана избранного на раде, состоявшей исключительно из войсковых людей. Предлагалось запретить сношения кого-либо, помимо гетмана, с Москвой, а киевский митрополит должен был оставаться в подчинении константинопольского патриарха. Царские воеводы не должны были размещаться в малороссийских городах, кроме Киева.
   Естественно, Трубецкой не мог пойти на такие условия, поскольку было ясно, что в Малороссии необходимо навести и поддерживать твердый порядок, а казацкие вольности и свободы ( особенно, что касалось гетмана и старшины) свести к минимуму. Слишком дорогой ценой обходилась Московскому государству казацкая вольница, и чересчур много крови было пролито из-за амбициозных устремлений казацкой старшины. Однако, вряд ли кто в царском окружении мог предположить, что Малороссию ожидают еще более страшные испытания, благодаря этой самой вольнице и непостоянству малороссийских казаков, все возрастающие амбиции которых в вопросах независимости и самоопределения, не соответствовали уровню их экономического и военно-политического потенциала, а также и самосознания основной массы населения.
   Хотя Юрия Хмельницкого и выбрали единогласно на полной раде, но немало сторонников имелось и у его дяди Сомка, а также и у Беспалого, который своей борьбой с Выговским доказал верность Москве. Честолюбивые замыслы продолжал вынашивать и энергичный Тимофей Цецура, рассчитывавший на благодарность Москвы за то, что возвратил Левобережье под царскую руку. Отказ Трубецкого рассмотреть на раде 14 статей, выработанных в Расаве и согласие вновь избранного гетмана с новой редакцией Переяславского договора 1654 года, также не добавили ему популярности, особенно у старшины. В принципе, это недовольство было обоснованным: прояви Юрий Хмельницкий больше характера и настойчивости, расавские статьи могли быть ( полностью или частично) приняты. Для этого просто не следовало идти на уступки Трубецкому, а отправить посольство непосредственно в Москву. Под угрозой новой смуты, Алексей Михайлович вполне мог пойти на уступки Хмельницкому, так же, как полгода назад готов был заключить договор с Выговским на условиях гадячского трактата. Но восемнадцатилетний юноша не сумел проявить характер и,по-видимому, Трубецкой просто воспользовался его неопытностью в государственных делах, а также и тем, что наиболее ярые ревнители казацких прав и вольностей : Богун, Гоголь, Ханенко, Зеленский не участвовали в Переяславской раде.
   Эти просчеты с которых началось его гетманство не могли не отразиться на положении Юрия в казацкой среде, если учесть, что к тому же он начисто был лишен полководческого дара и государственного ума своего отца.
   Но если ситуация в Малороссии даже после избрания нового гетмана обеих сторон Днепра, была достаточно сложной, то не лучшим образом обстояли дела и в Московском государстве. И для самого царя и для его окружения стало, наконец, понятным то, о чем два года назад предупреждал еще покойный Хмельницкий: они оказались обманутыми поляками. В то время, когда Польшу можно было стереть с лица земли и забыть о ее существовании, Москва, наоборот, подала ей руку помощи, объявив войну Швеции. Война эта не вызывалась какой-либо объективной необходимостью, а велась лишь из-за того, что Алексею Михайловичу был обещан польский трон. Более того, царь помешал и Ракочи укрепиться на польском престоле и крепко обидел Войско Запорожское, отказав послам Богдана Хмельницкого участвовать в выработке условий мирного договора с Польшей. Несмотря на всю проявленную осторожность, Москва не вняла предупреждению Пушкаря и запорожцев о тяготении Выговского к полякам и Крыму, сделав ставку на гетмана-изменника, что и привело впоследствии к драматическим событиям в Малороссии.
   После гадячского трактата просчеты царского правительства становились особенно заметными на фоне деятельности его воевод Трубецкого, Ромодановского и других, из-за ошибок или нерешительности которых, Малороссия едва вообще не вышла из московского подданства. Из всех военачальников, отправленных царем в Малороссию, один Шереметев пока что действовал активно и успешно. Он не только отразил все попытки Выговского овладеть Киевом, но в конце года выступил против Анджея Потоцкого и нанес ему серьезное поражение, захватив обоз.
   По мнению царского окружения, новые условия переяславского договора должны были в какой-то мере изменить ситуацию в Малороссии и дать возможность сосредоточиться на решении задач по заключению мирного договора со шведами. В этом вопросе Карл Х, уже вступивший в переговоры о мире с Польшей, легко пошел навстречу Москве, так как воевал еще и с Данией, а к Московскому государству у него никаких претензий не было.
   Однако, хотя переговоры со Швецией проходили в целом успешно, они явно запоздали. Постепенно поднимающаяся из руин после трех перенесенных ею войн, Речь Посполитая набирала новые силы и отнюдь не собиралась мириться с тем, что Малороссия возвратилась в московское подданство.
   Если на дипломатическом поприще полякам в последние годы и удалось достичь серьезных успехов, заставив царя поверить в реальность его избрания королем Речи Посполитой, то все же на театре военных действий преимущество сохранялось на стороне Москвы. За четыре года войны московские воеводы фактически заняли всю Литву и большую часть Белоруссии. Несмотря на измену Выговского, удалось удержать за собой и Малороссию. В начале 1660 года воевода князь Иван Хованский взял крепость Брест, а стольник Семен Змеев нанес поражение полякам под Слуцком. Однако, с этого времени военное счастье изменило Москве и инициатива постепенно стала переходить к польско-литовской стороне.
   Весной 1660 года Польша заключила со Швецией Оливский мир, вопрос о котором был решен еще в конце предыдущего года, и приобрела возможность усилить восточную группировку своих войск. Уже в начале марта коронный обозный Анджей Потоцкий вместе с Выговским стали вести наступательные действия в районе Могилева ( на Днестре), но, правда, без особых успехов. Однако, в скором времени на соединение с ними должен был подойти коронный гетман. Получив сообщение о предполагаемом наступлении поляков на Украину, Шереметев решил выступить им навстречу. Помимо собственных войск к нему присоединились 11 казацких полков во главе с наказным гетманом Тимофеем Цецурой. Имея под своим началом 60-тысячное войско, Шереметев летом 1660 года стал выдвигаться на Волынь. На этом операционном направлении ему противостоял коронный гетман Станислав Потоцкий с 10-тысячной армией. Одновременно Юрий Хмельницкий отправил на Запорожье Черкасский и Каневский полк, а также Ивана Серко с 5000 охотников для нападения на Крым, чтобы не дать возможность хану с ордой оказать помощь Польше. Аналогичное повеление царя Алексея Михайловича поступило и донским казакам. По царскому же указу для охраны малороссийских городов выступил окольничий князь Осип Щербатый и один из воевод Ромодановского Петр Скуратов. В их задачу входила оборона Киева и прилежащих местечек на время отсутствия Шереметева.
   Казалось бы, удача сопутствует московской стороне и можно было рассчитывать одновременными ударами с северо-востока и юго-запада нанести полякам серьезное поражение. Однако 18 июня объединенное польско-литовское войско во главе с Сапегой, Чарнецким, Полубинским и Кмитицем само нанесло в районе Борисова сильное поражение войскам князя Хованского, заставив его отступить к Полоцку.
   Тем временем Шереметев начал выдвижение по направлению ко Львову, а Юрий Хмельницкий с 25-тысячным казацким корпусом по договоренности с ним двигался в том же направлении параллельным курсом. Разведка в московском войске, по-видимому, отсутствовала и по этой причине Шереметев не имел сведений о том, что к коронному гетману Станиславу Потоцкому, стоявшему у местечка Любар, присоединился маршал Любомирский и 60-тысячная орда буджакских татар, подошедшая со стороны Силистрии. Ввиду превосходства противника в живой силе, московский воевода вынужден был перейти к обороне и в течение 5 и 6 сентября, став укрепленным лагерем, отбивал атаки поляков и татар. В этих боях он потерял 1500 своих ратников и 200 казаков, но ситуацию осложнило отсутствие в его войске провианта. Чтобы избежать голода, он вынужден был отправить трехтысячный отряд на поиски продовольствия, однако отряд был перехвачен татарами, частично пленен, а частично уничтожен.
   Вместо того, чтобы сразу отступить к Чуднову и укрепиться в нем, Шереметев, рассчитывая, по-видимому, на помощь от Хмельницкого, продолжал еще в течение десяти дней оставаться на месте, предпринимая бессмысленные вылазки против поляков. Наконец, когда казаки, едва не взбунтовавшись, уже намеревались в ночь на 16 сентября уйти самостоятельно, он уговорил их остаться до утра, так как из принятых в те времена понятий воинской чести, не хотел скрыться от неприятеля тайком. На рассвете в виду неприятеля воевода начал отступление в направлении Чуднова. Его войска под прикрытием вагенбурга отходили в полном порядке, отражая атаки противника, тем не менее, по ходу отступления боярин потерял 400 телег и девять пушек. Конечно, быстро двигаться он не мог, поэтому поляки обошли его и заняли удобную позицию у Чуднова, захватив замок и высоты над городом. Все же Шереметеву удалось в его окрестностях разжиться провиантом и он разместил свой лагерь в не очень удачном месте на равнине неподалеку от городских стен. Поляки попытались взять его лагерь штурмом, но были отброшены, а Шереметев, продолжал укреплять свой стан, ожидая помощи от Юрия Хмельницкого.
   О том, что гетман Хмельницкий на подходе для поляков не было тайной. Потоцкий остался охранять обложенного со всех сторон Шереметева, в тылу которого находилась речка Тетеря, а Любомирский скрытно выступил навстречу запорожскому гетману и встретил его под Слободищем в нескольких верстах от Чуднова. Хотя появление Любомирского и оказалось для казаков неожиданностью, они в завязавшемся бою отнюдь не потерпели поражения. Правильно будет сказать, что противники оказались равными по силе и после первого столкновения остановились друг против друга, не считая себя побежденными. Безусловно, казаков тревожил в первую очередь вопрос: где Шереметев?
   Ответ на него был получен практически сразу. Хмельницкому поступила грамота от Выговского, находившегося при Любомирском, в которой он сообщал, что Шереметев разбит, уничтожить остатки его войска не составит труда, а Хмельницкого, если он сложит оружие и встанет на сторону Речи Посполитой, король простит.
   Хотя в грамоте Выговского относительно поражения Шереметева в целом сообщалась правда, положение боярина, как и самого Хмельницкого было отнюдь не безнадежным. Если бы оба войска, стоявшие друг от друга на расстоянии нескольких верст, соединились, они могли бы рассчитывать, по меньшей мере, на беспрепятственное отступление к какой-нибудь сильной малороссийской крепости. Вполне возможно, что в этом случае они могли бы приступить и к активным боевым действиям, ведь их объединенное войско насчитывало бы порядка 70 тысяч, даже с учетом потерь, понесенных Шереметевым.
   В отсутствие Любомирского, московский воевода предпринял попытку напасть на Потоцкого и пробиться на соединение с Хмельницким, однако коронный гетман сумел отбить его атаки, а вечером к нему опять присоединился и Любомирский. Если бы Хмельницкий последовал за ним и пришел на помощь Шереметеву, они, без сомнения, одержали бы победу, но гетман остался на месте и вступил с поляками в переговоры.
   4 октября 1660 года Шереметев сделал еще одну отчаянную попытку вырваться из окружения, но, потеряв убитыми 3000 человек, вынужден был вернуться в лагерь. Хмельницкий же, оставаясь безучастным свидетелем происходящего, на следующий день прислал в польский стан предложения о мире.
   8 октября он явился к полякам лично, а 9 октября направил письмо Цецуре, призывая его перейти на сторону короля. Юрий Хмельницкий знал, что перяславский полковник обижен на царское правительство за то, что не был вознагражден за мятеж против Выговского и надеялся, что честолюбивый Цецура оставит Шереметева со своими казаками.
   Действительно, его расчет оказался верным.11 октября гетман получил ответ, в котором полковник писал, что отделится от Шереметева, если удостоверится о том, что гетман свободен и находится в польском стане. Хмельницкий выехал на возвышенное место, став под бунчуком. Увидев его, Цецура с 2000 казаков вырвался из табора и направился к Хмельницкому. Татары не поняли в чем дело и вступили с ним в бой. Пока поляки сумели вмешаться и объяснить, что происходит, казаки потеряли около 200 человек.
   Хотя большая часть казаков оставалась с Шереметевым, измена Цецуры произвела на боярина тягостное впечатление. Больше помощи ждать было не от кого и надеяться не на что. Воевода оборонялся еще две недели, а затем 23 октября 1660 года вступил в переговоры с поляками.
   В конечном итоге, чудновское дело закончилось тем, что Шереметев вынужден был сдаться. Поляки передали его татарам и затем в Крыму он провел долгие 22 года.
   Известия о разгроме непобедимого прежде Шереметева, потери крупнейшего контингента московских войск в Малороссии и измене запорожского гетмана в Москве были восприняты очень болезненно. К тому же, почти одновременно 24-26 сентября у села Губарево в Белоруссии от Сапеги с Чарнецким потерпел поражение князь Юрий Долгорукий с 25-тысячным войском, а в начале октября эти же польские военачальники разгромили 12-тысячный отряд князя Хованского, высланный на помощь Долгорукому.
   Для московского государства наступили трудные времена. Вновь, как и после поражения под Конотопом, в Москве стали реально опасаться нападения татар и казаков на приграничные воеводства, тем более, что крымцы вторглись на территорию Войска Донского и напали на Черкасск. Оставшиеся в Малороссии воеводы ссорились между собой и посылали царю доносы друг на друга.
   Между тем, польское правительство принимало все меры для того, чтобы не упустить выпавший во второй раз шанс укрепитьсяв Малой Руси.Это было тем более необходимо, что в малороссийских городах, в том числе и в Киеве, продолжали оставаться московские воеводы, а среди казаков правого берега не было единства и далеко не все они желали воссоединения с Польшей.
   В этой связи, по-видимому, есть смысл тщательнее вникнуть в причины, побудившие Юрия Хмельницкого изменить московскому государю и понять, насколько объективный характер эти причины носили. Можно, конечно, сослаться на молодость гетмана и отсутствие у него должного военного опыта, однако истории известны примеры, когда его сверстники становились настоящими мастерами военного дела. Трудно было объяснить измену Юрия Хмельницкого и одной лишь слабостью его характера или трусостью. Позднее кошевой запорожского войска Иван Брюховецкий, ссылался на то, что молодой гетман попал под влияние своего ближайшего окружения - Носача. Гуляницкого, Лесницкого и других, которые были обласканы королем, но это лишь часть правды. В действительности все обстояло сложнее.
   С момента его избрания Юрий настороженно и даже с опаской относился к Москве Уже выше отмечалось, что в Переяславль он поехал только после того, как в Чигирине остался в заложниках Бутурлин. Отказ Трубецкого принять во внимание статьи договора, предложенные в Расаве, и ограничение гетманской власти новым договором с Москвой, безусловно, нанесли ощутимый удар по самолюбию 18-летнего юноши. В дальнейшем в декабре 1659 года он вновь попытался путем обращения непосредственно к царю изменить условия этого договора, но опять получил отказ.
   Нельзя забывать, что от московских властей пострадали обе его сестры. Одна осталась вдовой после смерти Данилы Выговского, а муж второй, Иван Нечай, был арестован и содержался в остроге в Москве. Юрий неоднократно обращался к царю с просьбой освободить его, но безуспешно. В собственной гетманской ставке Хмельницкий не ощущал себя полновластным хозяином, так как многие вопросы за него решали генеральный есаул Ковалевский, генеральный писарь Семен Голуховский и другие, пользовавшиеся доверием московского правительства.
   Поляки внимательно отслеживали информацию о положении дел в Малороссии и в январе 1660 года все тот же вездесущий Беневский, обратившись к гетману с письмом личного характера, напомнил и о судьбе его шуринов, и о страданиях сестер, сослался на отца, который вряд ли простил бы такие обиды. Беневский упомянул, что король действительно прощает по- настоящему, вот, дескать, Антон Жданович прошел с огнем и мечом всю Польшу, взял штурмом обе столицы Речи Посполитой, а теперь прощен и обласкан вельможами. Он напомнил также, что после заключения мира со Швецией войска Полубинского и Чарнецкого направляются уже в Литву, где вскоре московскому владычеству придет конец.
   Юрий не ответил тогда на это письмо, однако то, о чем писал давний знакомый его отца, конечно же, оставило свой след в его душе. Кроме того, он не мог не понимать, что мало пригоден для роли гетмана, не имея ни дара государственного деятеля, ни отцовских военных талантов.
   Недовольство Хмельницкого Москвой усугубилось еще и тем, что после встречи с ним Шереметев оскорбительно отозвался о юном гетмане. Хмельницкий пожаловался на него царю, но тот не стал наказывать своего воеводу.
   По правде говоря, и ратные московские люди довольно свысока относились к казакам. За обычай запорожцев брить головы и носить длинный чуб ( хохол) их стали называть "хохлами", казаки в ответ обзывали великороссов москалями и кацапами (за обычай носить бороды, как "цап", то есть как козел). Многие казаки курили трубки, но московским ратникам курить табак запрещалось, это считалось богопротивным занятием. Противоречия возникали по многим бытовым поводам, порой доходило и до прямых конфликтов.
   Однако, если у гетмана имелись личные поводы быть недовольным московскими властями, что, по-видимому, и подтолкнуло его к переходу на сторону поляков, то большинство простых казаков тяготело к Москве и совершено не стремилось опять оказаться под гнетом польских панов.
   Юрий это понимал, поэтому созвал 10 ноября в Корсуне раду, на которой намеревался сложить с себя гетманские полномочия и удалиться в монастырь. К этому его, в частности, склоняли и сторонники Выговского, вынашивавшего мысли вернуть себе гетманскую булаву. Однако такое намерение никак не совпадало с интересами польского правительства, которое слабохарактерный Юрий устраивал, как нельзя лучше. Вторичное избрание гетманом Выговского, к чему тот всей душой стремился, не устраивало королевское окружение, так как многие понимали, что он станет проводить независимую политику и им будет намного труднее управлять.
   До начала рады в Корсунь прибыл Беневский ( в то время уже один из польских воевод ) и, побеседовав с Юрием, убедил его принять булаву, объяснив, что если он откажется от гетманства, то будет избран Выговский, который непременно станет мстить ему за прошлое. Эти аргументы Юрий счел весомыми, поэтому не стал отказываться от булавы, которую Беневский и вручил ему 10 ноября 1660 года на раде старшины, а на следующий день и на черной раде с участием около 20 тысяч черни. По совету Беневского войсковым писарем был избран Павел Тетеря, а обозным Тимофей Носач. Когда казакам были зачитаны статьи гадячского договора, на основании которых правобережная Украина вновь стала входить в состав Польши, поднялся большой шум. Казаки кричали, что если бы в свое время Выговский эти статьи им объявил, то они не поддались бы Москве. Конечно, ВКР в полном объеме восстановлена не была, но все же какая-то попытка создать на правом берегу Днепра государственность была вновь предпринята.
   В то время, как в Корсуне приднепровские казаки избирали себе гетмана, в Переяславле проходила рада казаков Заднепровья. Инициатором ее проведения стал Яков Сомко, который клялся в своей верности Москве и был избран наказным гетманом. Одновременно в Москву прибыл кошевой Запорожской Сечи Иван Брюховецкий, уверяя бояр в своей преданности царю. Иван Серко, отделившийся от Запорожья и промышлявший со своими охотниками против татар, также встал на сторону царя. Таким образом, некогда единое Войско Запорожское раскололось на две половины, одна из которых сохранила верность Москве, а другая признала над собой верховную власть Речи Посполитой.
  
   Из-за последних событий для царского правительства Малороссия стала напоминать чемодан без ручки - и бросить нельзя и нести невозможно. За все шесть лет вхождения казацкой территории в состав Московского государства в царскую казну не поступило ни рубля, все налоги и сборы с населения оставались у гетманов или полковников. В то же время содержание в малороссийских городах царских войск требовало больших затрат, осуществлявшихся за счет московского правительства. По самым скромным подсчетам потери Москвы в живой силе убитыми и пленными за это время составили не менее 70-80 тысяч человек.
   Ко всему прочему, измена уже второго гетмана позволило полякам в начале 1661 года перехватить инициативу и перенести военные действия на Левобережье, где ими было предпринято наступление в направлении Нежина.
   Сложившаяся ситуация не позволяла царскому окружению безоглядно доверяться и левобережным казакам, убеждавшим Москву в своей верности. Ни для кого не было секретом, что и Сомко, и Золотаренко находятся в родственной связи с Юрием Хмельницким, а Брюховецкий в свое время был слугой старого гетмана и одним из доверенных лиц Юрия, оказавшим ему немалую помощь при избрании на гетманский пост. Кроме того, было известно, что Полтавский, Миргородский и Прилуцкий полки не хотят подчиняться Москве и тяготеют к Хмельницкому.
   Поэтому, по выражению С.М. Соловьева " чтоб разузнать, в каком действительно состоянии находятся дела в Малороссии, кто верен, а кто нет, кто кому дядя и кто кому зять, и как это родство мешает верности", 29 декабря 1660 года в Нежин прибыл стрелецкий голова Иван Полтев. Он встретился здесь с воеводой князем Семеном Шаховским и нежинским полковником Василием Золотаренко. После ознакомления с обстановкой у Полтева сложилось в целом правильное представление о реальном положении дел в крае и он намеревался собрать раду с участием Сомко, Золотаренко и примкнувших к ним казаков. Но рада не состоялась, так как в это время поляки во главе с Чарнецким и Хмельницким при помощи татар попытались захватить Нежин. В ходе ожесточенных боев, продолжавшихся весь январь и февраль, Золотаренко, Сомко и царским воеводам, удалось очистить Заднепровье от противника. К концу марта на сторону Москвы перешли Полтавский, Прилуцкий и Миргородский полки, лишь Остер продолжал оказывать сопротивление. В Приднепровье также поляков практически не осталось, все ушли в коронные города. В Москве, где реально опасались, что после победы над Шереметевым польские полководцы вторгнутся в московские пределы, вначале не могли понять, что заставило их уйти из Малороссии. Некоторые даже думали, что шведы вновь вступили с Польшей в войну. Однако все объяснялось проще - у Речи Посполитой не оказалось денег для выплаты жалованья солдатам, которые в связи с этим отказались продолжать воевать.
   Однако, если польская казна оказалась пустой, то и в Московском государстве состояние финансов выглядело не лучшим образом. Денег на нужды войска катастрофически не хватало, тем более, что, если на юге Москва получила временную передышку, то на границах с Литвой война была в полном разгаре. Тем временем, началась смута и в Заднепровье. В апреле под Нежином все-таки состоялась рада, на которой часть казаков хотели избрать гетманом Сомко, а другая половина выступала за Золотаренко. Запорожцы и Серко, также находившийся за днепровскими порогами, сохраняли нейтралитет, полагаясь на решение царя.
   Между тем, в Москве колебались с окончательным решением кому отдать предпочтение, так как возникла реальная возможность снова без кровопролития подчинить себе и западную сторону Днепра. Дело в том, что у Юрия Хмельницкого практически не осталось войска - не было чем платить жалованья казакам. Сам он находился в Чигирине только с генеральным писарем Тетерей и судьей Григорием Лесницким. Король, которому самому нечем было платить войску, помощи ему не оказал. Татары также оставили его и ушли в Крым.
   В это время произошли изменения и в киевской митрополии. Дионисий Балабан примкнул к Выговскому и должность киевского митрополита оставалась вакантной. Избрать же нового не позволяла политическая ситуация в Малороссии. Временным местоблюстителем митрополии Киевской являлся Лазарь Баранович, но он не пользовался доверием Москвы. В конце концов, летом 1661 года на его место решили поставить упоминавшегося выше протопопа Максима Филимонова, который в срочном порядке был произведен в епископы мстиславские и оршанские под именем Мефодия.
   Покинутый своими союзниками Юрий Хмельницкий обратился к царю с посланием, в котором оправдывался в своей измене, тем, что вынужден был поступить так по принуждению полковников, а лично сам он готов и впредь верно служить великому государю. В Москву и ранее доходили сведения, будто он посылал к константинопольскому патриарху монаха Шафранского с просьбой освободить его от присяги королю. Было известно, что Юрий также договаривался с Брюховецким и Сомко, чтобы они напали на него и тогда, он, как будто поневоле, сдался бы им. Эти слухи были широко распространены в Польше, где также поговаривали, что Хмельницкий хочет остаться гетманом, но под покровительством Турции.
   Как бы то ни было, но не воспользоваться шансом снова объединить Малороссию, в царском окружении не могли. В конце июня в Переяславль был направлен посланник Протасьев, через которого царь Алексей Михайлович предложил наказному гетману Сомко обратиться к племяннику и убедить его возвратиться в московское подданство, обещая, что ему будет пожалован город Гадяч, как прежде его отцу, а все вины его будут прощены.
   Сомко согласился с этим, однако реально ничего предпринять не успел, так как в октябре к Хмельницкому прибыл хан с татарами и гетман вынужден был идти вместе с ним за Днепр, где они осадили Переяславль.
   Тем не менее, до конца 1661 года обстановка в Малороссии оставалась стабильной. Золотаренко и Сомко, хотя и враждовали между собой, однако их преданность Москве сомнения не вызывала. Запорожье, ставшее после подавления восстания Пушкаря приютом для бедных казаков и поспольства, усиливало свое влияние среди простого народа Малороссии. Кошевой гетман Брюховецкий рассылал по всему краю своих агентов, которые распространяли слухи, что он стоит за простой народ и, если его изберут гетманом Войска Запорожского, то все станут казаками.
   Хмельницкий больше не предпринимал попыток вторгнуться в Заднепровье, но и Москва утратила к нему интерес, понимая, что он слишком ничтожен и ничего не решает, а делами в Приднепровье заправляют Носач, Лесницкий да Гуляницкий. Обнищавшая Польша также не представляла непосредственной опасности для Малороссии, однако татарская угроза сохранялась. В январе 1662 года крымская орда ворвалась в московские земли на севском направлении, где татары захватили в плен больше 20 000 человек, однако, воеводе Григорию Федоровичу Бутурлину удалось нанести им серьезное поражение и освободить пленных. Одновременно и сам хан, двигавшийся с другой стороны на Путивль, был отражен князем Иваном Ивановичем Лобановым-Ростовским и вынужден был возвратиться в Крым.
   Весной в Козельце была проведена новая рада без царского указа, на которой в гетманы был выбран Сомко, однако Золотаренко это решение не признал, в виду того, что чернь на ней отсутствовала. Епископ Мефодий, ранее друживший с Золотаренко, поддержал вначале Сомко, а позднее стал склоняться в пользу Брюховецкого.
   Между тем, король подкрепил Хмельницкого своими войсками, а хан- татарами, что позволило гетману западной стороны перейти Днепр и совершить нападение на Сомко, стоявшего лагерем вблизи Переяславля. Сомко мужественно оборонялся, имея в своем распоряжении только несколько сотен казаков. Взять город с ходу Хмельницкому не удалось и он приступил к его осаде. Узнав об этом, князь Григорий Ромодановский со своими ратными людьми и Нежинским полком Василия Золотаренко поспешил на помощь наказному гетману. Хмельницкому пришлось снять осаду и отступить к Днепру, где, не доходя Канева, он разбил свой лагерь. Ромодановский, Сомко и Золотаренко настигли его там и приступили к штурму. Вначале Хмельницкий оборонялся мужественно, но, когда татары обратились в бегство, войско Ромодановского ворвалось в табор. Немецкая пехота, засевшая в окопах, оказала отчаянное сопротивление и была вся уничтожена: тела их, как сообщает летописец, лежали друг на друге. Хмельницкому с небольшим отрядом удалось скрыться.
   Тем временем, кременчугские казаки, ранее перешедшие на сторону Хмельницкого, осадили стоявший в городе московский гарнизон, который сдаться отказался и укрылся в замке. Князь Ромодановский направил часть своих войск на помощь осажденным в Кременчуге и вскоре город был освобожден. Сам же он вместе с Золотаренко соединился в Переяславле с Сомко и они 16 июля в сражении с Хмельницким захватили у него обоз, а затем, перейдя Днепр, заняли Канев и Черкассы. Однако военное счастье изменчиво, и в следующих двух сражениях под Крылевым и Бужиным царские воеводы потерпели поражение, потеряв соответственно 3 и 10 тысяч человек, а также 7 пушек. Князь Ромодановский начал отступление за Днепр к Лубнам, но Магомет Гирей, обошел его возле реки Сулы и наголову разбил, захватив весь обоз и 18 пушек.
   Но разгром правобережного гетмана не привел к единству среди казаков на левом берегу Днепра. Если раньше только Сомко и Золотаренко писали друг на друга доносы, то после осады Переяславля на Сомко направил жалобу царю и воевода Чаадаев, писавший, что во время обороны Переяславля Сомко пьянствовал, активности не проявлял и даже сговаривался с Хмельницким соединиться с ханом.
   В это же время к борьбе за гетманскую булаву присоединился и третий соперник Сомко и Золотаренко - кошевой гетман Сечи Иван Брюховецкий. Эта должность была введена запорожцами, у которых он пользовался небывалой популярностью, специально для него. Брюховецкий с большим отрядом запорожцев был отправлен Сечью на раду, но узнав о походе Хмелньницкого, прибыл в помощь Ромодановскому. К тому времени, правда, тот уже бежал за Днепр, а Брюховецкий остался при Ромоданоском, которому пришелся по душе. Здесь запорожский гетман близко сошелся и с протопопом Филимоновым ( епископом Мефодием), с которым в переписке состоял еще с весны. Хитрый и предприимчивый бывший "старший слуга" Богдана Хмельницкого быстро разобрался в ситуации и включился в борьбу за гетманскую булаву, с помощью, как тогда было модно, тривиальных доносов. В сентябре Брюховецкий направил донос Григорию Косагову, прямо обвиняя Сомко в измене. Одновременно упоминавшийся выше протопоп Филимонов ( епископ Мефодий) доносил в Москву, что Сомко и Золотаренко соперничают друг с другом и в должности гетмана нельзя утверждать никого из них, иначе произойдет смута.
   У бояр в Москве голова шла кругом - кому верить? Как разобраться, какой из доносов правдив, а какой- навет? Воеводам в малороссийских городах тоже нельзя было доверять в их оценке того или иного казацкого лидера, потому что они были люди пришлые и тонкостей взаимоотношений в казацкой среде до конца не понимали.
   Юрий Хмельницкий, потерявший в этой кампании 1662 года около двадцати тысяч немцев, поляков и казаков находился в Чигирине, умоляя короля прислать подкрепление, так как он почти остался без войск. Не получив от короля помощи, гетман в конце года самостоятельно сложил с себя полномочия и постригся в монахи под именем инока Гедеона. Вместо него на раде был выбран гетманом правой стороны Днепра Павел Тетеря, однако, насколько легитимным было это избрание, сказать трудно.
  
   Гетманы Павел Тетеря и Иван Брюховецкий.
  
   Решение сложить с себя гетманские полномочия было принято Юрием Хмельницким не только под влиянием военных неудач и утраты им веры в целесообразность продолжения дальнейшей борьбы за объединение Малороссии в рамках Речи Посполитой, но и под воздействием Павла Тетери. Генеральному писарю не составило большого труда склонить юношу оставить гетманский пост, соблазняя его прелестями спокойной и размеренной жизни в монастыре, где он мог бы предаться размышлениям и изучению наук. Юрий, хотя и достиг уже возраста двадцати одного года, оставался тем же нерешительным подростком, как и пять лет назад. Обладая переменчивым меланхолическим характером, он склонен был впадать в уныние при малейшей неудаче. Впечатлительный по натуре, Юрий на царской службе находился под полным контролем генерального писаря и генерального есаула, перейдя в подданство короля, он ожидаемой самостоятельности также не обрел. Фактически им руководили ставленник Беневского генеральный писарь Тетеря, генеральный обозный Тимофей Носач, Лесницкий да Гуляницкий, без которых гетман не принимал никаких серьезных решений. Понимая свою несостоятельность, Юрий поэтому довольно легко расстался с гетманской должностью. Собрав в октябре 1662 года в Чигирине генеральную старшину, нескольких полковников и сотников, он без лишних разговоров передал им гетманские клейноды, а сам уехал в Киев, где и постригся в монахи приняв иноческое имя Гедеон.
   Тетеря, приложивший немало усилий для того, чтобы гетманская булава оказалась вакантной, сразу же взял бразды правления в свои руки. Не жалея денег, он через верных людей, стал агитировать простых казаков высказаться за него на раде по выборам нового гетмана. Золото и серебро во все времена легко прокладывают путь к власти, тем более, что Тетерю многие помнили, как любимца Богдана Хмельницкого. Едва Юрий уехал, Тетеря в середине октября созвал раду в Чигирине, на которую помимо генеральной старшины, съехались полковники, сотники и часть казацкой черни приднепровских полков. Как и следовало ожидать, на раде мнения разделились не только ( да, и не столько) по кандидатуре Тетери, сколько по вопросу о том, оставаться ли в подданстве короля или возвратиться на царскую службу. В конце концов, Павел Тетеря был избран гетманом, при условии, что он сохраняет верность королю Яну Казимиру и остается в подданстве Речи Посполитой.
   Возможно, у короля не было особых оснований верить в легитимность избрания его гетманом, но Тетерю поддерживало большинство казаков и старшины, поэтому он был утвержден в должности. Новый гетман, однако, ставку делал больше не на своих казаков, в лояльности которых уверен не был, а на польские войска, требуя у короля подкреплений, и предостерегая, что в противном случае Войско может взбунтоваться и перейти на сторону татар. Это не было пустой угрозой: хорошо зная о слабости Польши, турецкий султан и татарский хан действительно вынашивали замысел присоединить правобережную Украйну к своим владениям.
   Без поддержки короля положение Тетери грозило осложниться еще и потому, что в следующем году часть казаков отказалась ему подчиниться. Паволоцкий полк взбунтовался казаки перебили там всех поляков и на какое-то время фактически отделились от Тетери.
   Все же, как бы то ни было, но правый берег Днепра определился с выборами гетмана и в целом сохранил верность Яну Казимиру. Напротив, на Левобережье продолжалась склока, усилившаяся из-за включения в борьбу за гетманскую булаву Ивана Брюховецкого.
   Иван Мартынович Брюховецкий, сыгравший в дальнейшем видную роль в истории Малороссии, родился примерно в 1623 году, но происхождение его остается неясным. Яким Сомко говорил царскому посланнику Федору Ладыженскому:"...и Брюховецкий по баламутству его называетца гетманом; а у них же в Запорогах от веку гетмана не бывало, а были атаманы, также как и на Дону..., а особного де кошевого гетмана в Запорогах николи не бывало, то же учинено вновь... А Брюховецкому де верить нельзя, что он полулях, был Ляхом да крестился; а в войске он не служил и казаком не бывал"
   Но и сообщению Сомко до конца доверять трудно, так как ему выгодно было опорочить своего соперника в глазах царского посла. Все же ходили разговоры, что казацких предков Брюховецкий не имел, а образование получил в униатской школе. Первые достоверные сведения о нем относятся к 1648 году, как о старшем джуре гетмана Богдана Хмельницкого, числящемся в реестре 1649 года среди казаков Чигиринской сотни. Сослуживцам он был больше известен , как Мартынец. Видимо, распознав в нем хозяйственного и предприимчивого человека, гетман сделал Брюховецкого распорядителем своего все разрастающегося имения. Ведь помимо наследственного поместья Субботово, доставшегося ему от отца, Чигирина, отданного королем ему "на булаву", гетман прибрал под свою руку еще и местечко Млиев, приносившее его бывшему владельцу Александру Конецпольскому ежегодный доход в 200 000 злотых. Всем этим хозяйством нужно было распоряжаться, присматривать за прислугой, ведением работ. сохранностью имущества. Поэтому в отсутствие гетмана всем этим руководил молодой, но расторопный и энергичный "старший слуга". Известно, что и строительством гетманской резиденции в Чигирине руководил также Брюховецкий. Богдан Хмельницкий верил ему и это доверие тот вполне оправдывал.
   Когда Юрий Хмельницкий был отправлен отцом в Киев на учебу, Брюховецкий уехал вместе с ним и жил с гетманычем в одном доме, в качестве дворецкого и наставника. В 1657 году они вместе возвратились в Чигирин, затем вновь уехали в Киев, а оттуда летом 1658 года сбежали на Сечь. Когда год спустя Юрий был избран гетманом Войска Запорожского, то Брюховецкий, помог ему в этом содействием Запорожья, Ходили слухи, что он отвез на Сечь и солидную сумму денег, позволившую привлечь на сторону Хмельницкого низовое войско, что также вполне возможно, потому что для такого дела деньги были крайне необходимы. Участие запорожцев в раде требовало немалых затрат.
   По-видимому, ко времени избрания Хмельницкого гетманом, Брюховецкому исполнилось около тридцати семи лет, возраст самый подходящий для удовлетворения честолюбивых замыслов. Отправив отряд запорожцев на выборы гетмана, сам Иван Мартынович предпочел некоторое время остаться на Сечи. Надо полагать, находиться в услужении, пусть даже и у гетмана, ему надоело, а его прежняя близость к Богдану Хмельницкому и богатый опыт хозяйственного управления, позволяли надеяться на быстрое выдвижение в запорожские атаманы. Так оно и произошло. Довольно скоро Брюховецкий приобрел у запорожцев такой авторитет, что они выбрали его кошевым атаманом. Конечно, этому во многом способствовало то обстоятельство, что на рубеже 60-х годов качественный состав низового войска в корне изменился. В первые месяцы своего правления Выговский, опасаясь возрастающего влияния кошевого Якова Барабаша, повел войну против Запорожской Сечи. В результате, часть низовиков вместе с кошевым атаманом ушла к Пушкарю, другие перебрались на Дон. Таким образом, настоящих потомственных запорожцев на Сечи практически не осталось. Однако, свято место пусто не бывает и вскоре Запорожье пополнилось голотой, которая не была включена в казацкий реестр или, наоборот, оказалась из него выписанной. Эти люди, в большинстве своем не имевшие ни семьи, ни крова, ни средств к существованию ( своеобразные люмпен- казаки ) находили себе пристанище на Сечи, где постепенно и стали преобладать. Их ряды значительно пополнились после разгрома восстания дейнек, когда многие сторонники Пушкаря также укрылись за днепровскими порогами. Эти пришлые люди не были природными запорожцами и даже казаками вообще, люто ненавидели "значных" и готовы были выступить на смертный бой с казацкой старшиной, в которой видели своих поработителей и врагов. Брюховецкому вряд ли удалось бы приобрести влияние среди прежних потомственных запорожцев, но с новыми он быстро нашел общий язык, используя их ненависть к "значным" казакам.
   Все же после избрания его кошевым атаманом Брюховецкий вскоре вернулся к гетману Юрию и некоторое время находился при нем. После перехода Хмельницкого на сторону поляков, Брюховецкий сбежал из Чигирина в Лохвицу. Здесь, узнав о борьбе за гетманскую булаву Сомко и Золотаренко, он тоже решил включиться в нее.
   Однако стать кошевым атаманом или даже гетманом на Сечи еще не означало, получить гетманскую булаву в Войске Запорожском. Помимо поддержки низовиков надо было решить, как минимум, две задачи: приобрести влияние хотя бы у части реестрового войска, а главное - заручиться поддержкой Москвы. Осуществление второй задачи имело первостепенное значение, поэтому воспользовавшись каким-то поручением одного из царских воевод, Брюховецкий лично отправился к царю. В Москве к нему отнеслись благосклонно, но он вскоре понял, что поддержку следует искать на месте у царских представителей в Малороссии и, в первую очередь, необходимо склонить на свою сторону местоблюстителя Киевской митрополии епископа Мефодия, чей авторитет в царском окружении был высок. Однако в это время Мефодий в борьбе за гетманскую булаву поддерживал Василия Золотаренко, который пользовался авторитетом и у царских воевод Шаховского, Чаадаева и других. За Сомко стояла большая часть Войска, однако, в Москве его недолюбливали из-за постоянных жалоб на царских ратных людей и требование помощи, в то время, когда у царского правительства и без того не хватало войск и денег.
   Установить контакт с Мефодием оказалось не таким уж сложным делом (позднее они даже стали сватами). Новоиспеченный епископ был честолюбив не менее Брюховецкого и мечтал о скипетре митрополита, должность которого оставалась вакантной уже на протяжении шести лет, поскольку провести выборы нового главы Киевской митрополии не позволяла неустойчивая политическая обстановка в Малороссии. Для осуществления своих планов Мефодию был необходим сильный гетман, способный стабилизировать ситуацию, хотя бы в Заднепровье. Вначале епископ делал ставку на Золотаренко, но их распри с Сомко неминуемо привели бы к новому расколу в случае избрания гетманом любого из них. Поэтому к началу 1663 года Мефодий стал отдавать предпочтение кандидатуре Брюховецкого.
   Сам кошевой гетман также не сидел сложа руки. В январе того года Сечь избрала Брюховецкого своим гетманом. Такой должности прежде на Запорожье никогда не было и ввели ее специально для Брюховецкого в противовес Сомко. Его агенты по всей Малороссии агитировали казаков отдать свои голоса и на выборах левобережного гетмана, а посполитым людям и голытьбе обещали, что в случае избрания его гетманом, всем будет разрешено записываться в казацкий реестр. Среди населения Брюховецкий представлялся борцом за права простого народа, врагом "значных" и старшины. Вся эта агитация, конечно, находила отклик у широких народных масс.
   Занятые междоусобной борьбой за гетманскую булаву Яким Сомко и Василий Золотаренко, вначале не принимали в расчет Брюховецкого, а когда тот, заручившись поддержкой Ромодановского и епископа Мефодия, выдвинулся в лидеры, помешать ему уже не смогли. Примирившись, оба бывших соперника попытались действовать совместно, но получилось только хуже. Дело в том, что запоздало выполняя царский наказ, Сомко в сентябре 1662 года послал в Чигирин миргородского полковника Лизогуба с предложением к Хмельницкому перейти на сторону Москвы. Но то ли сам Хмельницкий, то ли Тетеря приказали Лизогуба расстрелять. Этот факт использовал Брюховецкий в апреле 1663 года, обвинив Сомко перед князем Ромодановским в том, что тот вошел в сношения с Тетерей и татарами. Хотя Сомко и оправдывался царским поручением, но в Москве, наконец, поняли, что настала пора положить конец этим распрямь и сделать окончательный выбор в чью-либо пользу. С этой миссией в Нежин был направлен князь Великогагин с царским повелением провести генеральную или "черную" раду для избрания на ней гетмана.
   Однако, царское правительство, к сожалению, не разобралось в реальной ситуации сложившейся на Левобережье. В Москве полагали, что между Сомко, Золотаренко и Брюховецким происходит борьба за обладание гетманской булавой, в то время, как на самом деле, эта борьба происходила не просто между тремя претендентами на гетманский пост, а отражала усиливающееся противостояние Запорожья, казацкой черни и голытьбы против значных казаков и старшины. Причины этого противостояния заключались в самом изменившемся характере социальной общности людей, охваченных общим понятием Запорожская Сечь. Трансформация Сечи происходила постепенно и Запорожье конца 16 века, уже было совершенно не похожим на Сечь начала 60-х годов 17 века.
   Та, прежняя Запорожская Сечь, являлась приютом вольных людей, в основном объединенных совместной борьбой с татарами, и их нередко возглавляли даже представители княжеских родов. На Сечь под их начало, наряду с русскими людьми, стекалась шляхта со всей Польши. Морские походы запорожцев, их сражения с турками и татарами, придавали запорожцам в глазах южнорусского народа рыцарственный облик. Здесь были крепки традиции, которые развивали и укрепляли новые поколения запорожцев. Совместные походы с поляками против Москвы и турок укрепляли общее боевое братство поляков и казаков, многие шляхтичи даже в 30-х годах 17 века считали за честь быть принятыми в запорожцы. И что наиболее важно, между сечевиками и реестровиками не было противоречий, тем более, что и реестровики в большинстве своем были выходцы из того же Запорожья.
   Ситуация стала меняться в конце 50-х годов, когда среди городового казачества стало происходить расслоение, выделилась прослойка значных казаков, к которым относилась не только действующая старшина, но и войсковые товарищи, то есть те, кто занимал ранее старшинские должности. В руках этой прослойки, может и не очень значительной, сосредоточились крупные земельные наделы. Значные владели собственными винокурнями, броварнями, мельницами, на которых за мизерную плату работала голытьба и даже люмпен-казаки из черни. Некоторые полковники и сотники вообще стали заставлять работать на себя бесплатно подчиненных городовых казаков. Спасаясь от начавшихся притеснений, крестьянская голытьба и даже часть казацкой черни убегали на Запорожье. К тому времени настоящих потомственных запорожцев там практически не осталось. Скопление на Сечи огромной массы недовольных значными казаками грозило перерасти в открытый бунт. Брюховецкий, используя эти настроения, рассылал ( как уже отмечалось) по всей Малой Руси универсалы, обещая, что, если станет гетманом, то будет принимать в казаки и голытьбу. Таким образом, его авторитет рос не только в Запорожье, но и по всей Малороссии. Поэтому к приезду князя Великогагина на Левобережье уже все было готово для выступления против значных. Брюховецкий встретил Великогагина и его товарища Хлопова еще в Батурине и сумел к себе их расположить. Вместе они прибыли на раду в Нежин, где она должна была состояться, с толпой решительно настроенных запорожцев, сопровождавших своего гетмана. Другие же запорожцы разъехались по всему Левобережью, агитируя за Брюховецкого и призывая казаков съезжаться в Нежин на раду.
   18 июня рада была открыта, однако Великогагин еще не успел дочитать царский указ об гетманском избрании, как в толпе произошла свалка. Одни кричали за Сомко, другие за Брюховецкого. Запорожцы взялись за сабли, несколько человек было убито, Сомко скрылся в шатре царского воеводы, а самого Великогагина столкнули с того места, где он стоял. Хотя большинство проголосовало за Брюховецкого, Великогагин по настоянию Сомко, не утвердил его избрание, назначив новую раду. Но тут уже, как водится в подобных случаях, даже приверженцы наказного гетмана перешли на сторону Брюховецкого и сомнений в его победе ни у кого не осталось. Великогагин передал ему булаву, и почти сразу началась вакханалия. Победившая сторона в течение трех дней расправлялась по всему Левобережью со всеми "значными" и неугодной Брюховецкому старшиной. Наконец, новый гетман прекратил беспорядки и, поддержанный епископом Мефодием, обвинил перед Москвой Сомко и Золотаренко в измене. Основным обвинением являлось утверждение о том, что у Сомко имеются статьи гадячского трактата и, в случае избрания его гетманом, он планировал перейти на сторону Польши. Похожее обвинение было выдвинуто и в отношении Золотаренко. Оба они были переданы на войсковой суд и приговорены к смертной казни, которая состоялась в Борзне 18 сентября 1663 года. На ней присутствовали обозный Иван Цесарский, киевский полковник Василий Дворецкий и прилуцкий Данила Песоцкий. Там же были казнены Афанасий Щуровский, черниговский полковник Аникий Силыч, Степан Шамрицкий, Павел Киндей, Ананка Семенов, Кирилл Ширяй Десять человек в оковах были увезены в Москву, а затем сосланы в Сибирь. Это были первые малороссияне, в отношении которых применялось такое наказание. Поддержавшие Брюховецкого запорожские атаманы стали казацкими полковниками и получили другие должности (как упоминавшийся выше Дворецкий и произведенный в нежинские полковники запорожский атаман Матвей Гвинтивка). Таким образом, в масштабах Левобережья произошла своеобразная революция, в результате которой на командных постах в Войске Запорожском оказались представители голоты и казацкой черни, люди не имеющие каких-либо заслуг перед казачеством, не отличающиеся ни государственным умом, ни доблестью, какими были отмечены те же Сомко и Золотаренко. То есть, по сути, восторжествовало дело Мартына Пушкаря, только в гораздо худшем варианте.
   Наиболее здравомыслящие царские воеводы к происходящему отнеслись с явным неодобрением. Переяславский воевода князь Василий Волконский, узнав об избрании Брюховецкого, заявил прибывшим к нему с этим известием посланцам нового гетмана: "...худые де вы люди, свиньи учинились в начальстве и обрали в гетманы такую же свинью, худого человека, а лутших людей, Самка с таварищи, от начальства отлучили"
   Избрание Брюховецкого гетманом Войска Запорожского произошло не потому, что на его стороне оказалось больше сторонников, а скорее, наоборот, если бы состоялись честные выборы, мог бы победить и Сомко. Однако Брюховецкий использовал в качестве ударной силы "новых" запорожцев и морально был готов к насильственному захвату власти, на что ни Сомко, ни Золотаренко не отважились.
   Казнь Сомко и "Рыцаря Войска Запорожского" Золотаренко, бывших шуринами самого Богдана Хмельницкого, заслуженных полковников, потомственных запорожских казаков, вызвала возмущение в казацкой среде, так как было понятно, что ни в какой измене их вины нет. Оба они верно служили государю Алексею Михайлович и ни для кого не являлось секретом, что новый гетман просто неприкрыто и цинично расправился со своими политическими противниками. Однако, недовольство казаков было вскоре подавлено верными Брюховецкому полковниками, назначенными им исключительно из запорожских атаманов. В то же время, остальная масса запорожцев, пришедших с ним из Сечи, больше гетману не была нужна, оставлять ее отдельным воинским формированием было опасно, поэтому он принял решение разделить запорожцев по полкам. Рассредоточенные небольшими группами в казацких полках, они уже не могли представлять опасности для его гетманской власти. Поскольку у них не было своего места жительства, запорожцы были поставлены на постой в городах к мещанам, что вызвало недовольство последних. С этого времени у народных масс к запорожцам стало резко меняться отношение в худшую сторону. Если раньше в них видели борцов за народное дело, своеобразных украинских рыцарей, то, столкнувшись с чинимыми ими бесчинствами, простой народ отшатнулся от Запорожья. Именно на такую реакцию и рассчитывал Брюховецкий, так как понимал, что запорожцы возвели его в гетманы и они же легко могут сместить его с этого поста. Поэтому для него было важно сделать все для того, чтобы Запорожье утратило свой прежний имидж у народных масс. Этому способствовало и то обстоятельство, что новый кошевой атаман Запорожской Сечи Иван Серко не имел большого желания вмешиваться в дела Войска Запорожского, проводя свою политику, направленную исключительно на борьбу с татарами и турками. Он действовал в союзе с московскими ратными людьми против крымцев, но в отношении приднепровских казаков в целом сохранял нейтралитет. Так, когда их наказной гетман Петр Дорошенко захватил Кременчуг, Серко попыток выбить его оттуда не предпринимал. Тетеря посылал своих людей на Сечь и они призывали запорожцев перейти на сторону короля, что у многих нашло отклик, так что даже Серко стал опасаться за себя.
   Тем не менее, вторая половина 1663 года прошла достаточно спокойно. Царский подъячий Косагов, один из командиров в войске Ромодановского, вместе с Иваном Серко ходил на Перекоп, но неудачно. Гетман Брюховецкий и воевода Хлопов изгнали из Кременчуга Дорошенко, на левой стороне Днепра военных действий не было.
   Однако уже в ноябре король Ян Казимир подошел к Белой Церкви, создав угрозу для Киева, отстоявшего от нее на полсотни верст. Гетман Брюховецкий тут же использовал этот факт, чтобы "отблагодарить" епископа Мефодия, кстати, к тому времени уже своего свата, за оказанную ему поддержку при избрании гетманом. "Надобно думать,- говорил он царскому воеводе Хлопову -, что у епископа есть прозябь большая и неверность в раденье великому государю: об этом заключаю из того, что киевские монахи взяли себе на поруки нежинского атамана Шлютовича, который ушел, отпустили его монахи нарочно и велели ему, собрав козаков и татар, приходить на государевы черкаские города. Я за этими монахами посылал прилуцкого полковника Песоцкого, но епископ их ко мне не прислал, а взял с них золотые червонные. Боюсь, чтоб епископ злым своим умыслом не сдал Киева королю..." Этот разговор Хлопов дословно передал в своем донесении царю Алексею Михайловичу.
   Но дела у Мефодия и без гетманских доносов шли не важно. Незадолго до этого в Чигирине, где была ставка гетмана правой стороны Днепра, умер Дионисий Балабан. На его место с благословения константинопольского патриарха был избран Иосиф Нелюбович-Тукальский, епископ могилевский. Царское правительство не признало его и хлопотало перед патриархом константинопольским о назначении киевским митрополитом Мефодия, но безуспешно. Таким образом, вместе с разделением Войска, разделилась и церковь.
   В ноябре 1663 года по настоянию царских властей вновь были изменены условия Переяславского договора 1654 года, а именно его вторая и шестая статьи относительно сбора денег в царскую казну и раздачи жалованья казакам и старшине. Эти изменения были направлены на ограничение гетманской власти, что вызвало недовольство старшины. Но царские представители в этом вопросе занимали твердую позицию и 19 ноября новые статьи договора, существенно ограничивающие и без того уже куцее гетманское самоуправление, были подписаны.
   Положение самого Брюховецкого оставалось довольно сложным. Он жаловался воеводе Хлопову, что казаки ему не подчиняются и при нем почти не осталось войска. В случае перехода короля через Днепр, многие малороссийские города могут сдаться полякам. Об этом же он говорил и царскому дьяку Дементию Башмакову, настаивая на необходимости подкрепления его сил государевыми ратными людьми.
   Опасения гетмана имели под собой реальную почву. Действительно, в начале января 1664 года король перешел на восточную сторону Днепра. С целью привлечь на свою сторону местных жителей его людям было запрещено брать силой что-либо у малороссиян, он даже выкупил часть русских пленников у татар и отпустил их домой. По его приказу были казнены три шляхтича, допустившие бесчинство по отношению к мирному населению. Этими мерами Ян Казимир хотел произвести благоприятное впечатление на жителей Заднепровья, чтобы склонить их на свою сторону. Такая политика объяснялась просто - у короля не было достаточно сил, чтобы завоевать такую обширную территорию, как Левобережье Малороссии, если ему будет оказано сопротивление. Под его рукой находилось только три конных казацких полка, состоявших из 25 хоругвей, в каждую из которых входило 50-60 человек ( то есть, как минимум, в пять-десять раз меньше, чем обычно) - всего не более 2000 всадников. Пехоты при нем было не более 300 человек. Гетман Потоцкий располагал тремя казацкими конными полками, 4000 пехотинцев и двумя ротами гусар. С воеводой русским коронным обозным Стефаном Чарнецким шло три хоругви гусар, три казацких полка, насчитывавших до 2500 всадников, да 400 драгун. К королевским войскам примкнуло около 5000 татар, а еще 14 тысяч литовского войска во главе с Полубинским и Сапегой оставались у Яна Казимира в тылу в резерве.
   Король, который был в курсе сложной политической обстановки, сложившейся в Заднепровье с избранием гетмана Брюховецкого, не рассчитывал на имевшуюся у него военную силу, но возлагал надежды на то, что ему не будет оказано серьезного сопротивления.
   Поначалу надежды эти оправдались: малороссийские города и местечки сдавались без боя. Но при подходе к Салтыковой Девице поляки столкнулись с ожесточенным сопротивлением. Местечко оборонялось отчаянно и почти все его жители погибли или были истреблены при вступлении в него поляков. Лохвицу также удалось взять лишь штурмом, при котором погибло много осаждавших. Гадяч, обороной которого командовал лично Брюховецкий, попытался взять Тетеря, но, узнав, что на помощь осажденным спешит князь Григорий Ромодановский, вынужден был снять осаду и отступить. Крупные города типа Нежина, поляки обходили, не решаясь приступать к их осаде. Сам король уже в течение четырех недель осаждал Глухов, оборонявшийся казаками Стародубского, Нежинского и Черниговского полков, но город не сдавался. По-видимому, часть казаков, бывших при короле, вышла из его повиновения, так как тогда же в польском лагере по подозрению в измене был расстрелян храбрейший из храбрых сподвижников Богдана Хмельницкого знаменитый полковник Иван Богун.
   Иван Федорович (?) Богун, часто упоминающийся в южнорусских и польских летописях, один из немногих, кто на протяжении пятнадцати лет подряд (?) сохранил полковничий пернач, верный соратник Хмельницкого, любимец казацкой черни и всего украинского народа, перешедший под конец жизни на службу к Яну-Казимиру, остается на протяжении более трех с половиной веков одним из самых загадочных и таинственных героев Освободительной войны. Образ этого человека складывается будто из нескольких личностей, порой совершенно не похожих друг на друга. Иногда создается впечатление, что это собирательный образ казака-рыцаря, человека беззаветно преданного своему Отечеству, посвятившего всего себя без остатка служению своему народу.
   Достоверно не известно его происхождение и место рождения, а также род занятий до того момента, когда, якобы он вместе с Дмитром Гуней участвовал в обороне Азова от турок, командуя в возрасте 20 лет отрядом запорожцев. Отсюда возникли предположения о том, что он, как и Гуня, принимал участие в восстании Якова Острянина. Но о том ли Богуне идет речь? Ведь согласно южнорусской летописи с Хмельницким из Сечи в 1648 году выступил Федор Богун, генеральный есаул при гетмане. Ходили слухи, что этот Федор Богун, которого многие современные историки считают отцом Ивана Богуна, был выходец из польской шляхты. Другие полагают, что Богун- это прозвище ( богуны- шесты на которых рыбаки сушат сети), а на самом деле Иванова фамилия- Федоренко ( по отцу Федору Богуну), как это указано в реестре кальницкого полка. Но есть и старинная нормандская дворянская фамилия де Богун, к которой принадлежал даже английский король Генрих V. Существует точка зрения, высказанная дореволюционными историками, о том, что в Освободительной войне принимали участие по меньшей мере три разных Богуна, объединенные народной молвой в одну личность, наподобие знаменитого д*Артаньяна.
   Известный украинский историк В. Голобуцкий, являлся сторонником версии, будто это об Иване Богуне идет речь в старинной украинской думе о " совещании в дубраве",. проведенном якобы Богданом Хмельницким накануне восстания:
  "Оттогдi-то припало йому (Хмельницькому) з правої руки
  Чотири полковники:
   Первий полковниче - Максиме Ольшанський,
   А другий полковниче - Мартине Полтавський,
   Третiй полковниче - Iван Богуне,
   А четвертий - Матвiй Бороховичу.
   Оттогдi-то вони на славну Україну прибували,
   Королевськi листи читали,
   Козакам козацькi порядки давали" .
  
   Вероятно, все же, что Иван Богун относился к числу тех соратников Хмельницкого, кто весной 1647 года вышел вместе с ним из Сечи. В то время ему исполнилось 29 лет и он вполне мог быстро выдвинуться среди казацкой старшины. Широко распространено мнение, что он в 1648-49 годах являлся могилевским ( подольским, приднестровским, поднестрянским) полковником и в этом качестве участвовал в осаде Збаража, где и получил тяжелое ранение. Однако, в дальнейшем по Зборовскому трактату территория этого полка отошла к Польше и восстановлен полк был лишь в 1657 году. Среди современных украинских историков распространено мнение, что после того, как остатки Могилевского полка были присоединены к Брацлавскому полку, Иван Богун стал кальницким ( винницким) полковником и в этой должности оставался до смерти Богдана Хмельницкого. Однако, согласно полковому реестру, в 1648-49 годах этим полком командовал Остап Усманицкий, погибший от рук польской магнатки. Сменил его на непродолжительное время ( несколько месяцев) Остап Гоголь и в том же 1649 году Кальницким полком стал командовать Иван Федоренко. Но прокомандовал он не долго, меньше года и был сменен Иваном Богуном, который в 1652 году уступил полковничью должность Петру Стягайло, а в 1654 году полк опять возглавил Федоренко. Но тем не менее, есть мнение, что с 1653 по 1657 год Кальницким полком вновь командовал Иван Богун. Затем его уже окончательно сменил Иван Серко (1658, 1659). Сам же Богун становится паволоцким полковником ( ныне с. Паволоч, Попельнянского района Житомирской области). Но в то же время, известно, что в 1657 году Богун вместе с Антоном Ждановичем участвует в знаменитом рейде по Польше.
   Опять таки, бытует мнение, что в должности паволоцкого полковника он оставался с 1658 по 1661 год, возглавив затем Чигиринский полк. Однако, по другим данным в 1661 году Иван Богун значится полковником семи хоругвей Княжества Литовского и в Малороссию возвращается лишь в 1662 году. Здесь он участвует в боях с царскими войсками на Левобережье, затем его арестовывают поляки и лишь по просьбе гетмана Тетери, король отдает приказ о его освобождении. В 1663 году Богун становится генеральным есаулом у Тетери, а в следующем году- наказным гетманом и выступает в поход на Левобережье с королевским войском. В справочной литературе можно найти упоминание о том, что, якобы Иван Богун вместе с Иваном Серко поднял восстание против Выговского, но этот факт не подтвержден источниками. Выше уже сообщалось, что лидером восставших в августе 1659 года являлись Цецура, Сомко и Василий Золотаренко.
   Какие же факты из биографии Ивана Богуна не вызывают сомнений? Прежде всего, участие в осаде Збаража и получение им там ранения. Безусловно, кальницкому полковнику Ивану Богуну принадлежит слава защитника Винницы от войск польного гетмана Калиновского в марте 1651 года. Не подвергается сомнению участие его в сражении под Берестечком и роль, которую он сыграл в этой битве, как наказной гетман Войска Запорожского. Невозможно переоценить заслуги Богуна в обороне Монастырища и Белой Церкви от войска коронного обозного Чарнецкого. Бесспорно и участие славного полковника в рейде Антона Ждановича, в качестве его заместителя.
   Поскольку Иван Федоренко и Иван Богун- скорее всего, два разных человека, что явно следует из реестра кальницкого полка, то участие Богуна в битве при Батоге и в обороне Сучавы весьма проблематично, хотя почти все современные украинские историки уверены в обратном. Однако, летописи отводят эту роль Ивану Федоренко.
   Совершенно не воспринимается Богун в роли паволоцкого полковника. Создается впечатление, что это не знаменитый военачальник, боевой соратник Богдана Хмельницкого, а лишь слабая и неясная тень кальницкого полковника. В самом деле, Выговский посылает его и Сербина против Пушкаря,- он с полдороги возвращается назад. Известно, что Богун участвует в походе против Шереметева под командованием Данилы Выговского, но попытка взять Киев заканчивается крупным поражением казаков, и Богун в этом сражении ничем себя не проявил. Ничего не известно и о службе Богуна у гетмана Юрия Хмельницкого, кроме того, что почему-то он переходит от него к литовцам. Но и о том, в каких боях он там участвовал также сведений нет.
   Создается впечатление, что у него не было семьи и он не оставил наследников, так как об этом нет никаких сведений.
   Обстоятельства гибели знаменитого казацкого военачальника также довольно неясны и известны в основном из польских источников. Да и то, доподлинно об этом знала лишь верхушка польского руководства. Несомненно, что присутствие наказного гетмана со вспомогательным казацким отрядом при особе короля играло на руку Яну Казимиру. На слово Богуна о том, что не будет репрессий, на Левом берегу полякам сдавались без выстрела села и даже города. Однако, судя по всему, наказной гетман вел свою игру, целью которой, скорее всего, являлся захват в плен самого короля. Занимая населенные пункты, поляки из-за нехватки людей не оставляли в них своих гарнизонов. Богун, как участник королевского военного совета, знал планы поляков и, похоже, сообщал их князю Ромодановскому. Пройдя все Левобережье, Ян Казимир остановился под Глуховом, который сдаться отказался. Поляки там застряли на четыре недели, и в это время у них в тылу по все левому берегу Днепра вспыхнуло восстание. На помощь осажденным в Глухове спешили Ромодановский с Брюховецким и , видимо, у них была договоренность с Богуном, что тот повернет своих казаков против поляков. Но в тайне эти планы сохранить не удалось и, как писал сам король жене, о них ему сообщила казацкая старшина. 27 февраля 1664 года по приговору военно-полевого суда в Новгород-Северском Иван Богун с несколькими его сторонниками был расстрелян.
   Но общей безнадежной для королевского войска ситуации уже ничто изменить не могло. Во главе обороны Глухова стоял генеральный судья Войска Запорожского Животовский и сдавать город он намерен не был. Богун своевременно снабжал осажденных информацией о намерениях поляков и те активно оборонялись, делая вылазки и ведя подкопы. После пяти недель безрезультатной осады Глухова, король вынужден был отступить к Днепру, так как татары, вторгнувшиеся в московские земли, сообщили, что князь Черкасский с сильным войском уже стоит в Брянске, готовый к выступлению в Малороссию. Готов был к походу и князь Куракин, стоявший в Путивле, а из Батурина к Глухову начал выдвижение Григорий Ромодановский, с которым, захватив Кролевец, соединился и гетман Брюховецкий. Эти известия посеяли панику не только в королевском войске, но и среди татар, которые срочно оставили северские земли и возвратились в Крым. Когда король вынужден был отступить от Глухова, казаки Животовского стали его преследовать, нападая на обоз. Как ни торопились поляки добраться до Днепра, но Ромодановский и Брюховецкий настигли короля у Пироговки, где завязался жаркий бой. Одержи они своевременную поддержку от Куракина и Черкасского, и не разлейся Десна, не вырваться бы королю из окружения. А так Яну Казимиру повезло и он с небольшим отрядом сумел уйти в литовские земли. Таким образом, и закончился этот неудачный для польской армии поход, не принесшей полякам славы и добычи, а лишь одно разорение малороссийским городам и селам, так как, если их пощадили король и Богун, то не стал щадить Брюховецкий за измену.
   Неудача королевских войск на Левобережье роковым образом повлияла и на осложнение ситуации на правом берегу Днепра. О готовящемся походе короля царскому правительству было известно еще в конце 1663 года, поэтому было время предпринять некоторые превентивные меры. Пока в Брянске собирались войска под командованием князя Черкасского, Григорий Ромодановский отрядил одного из своих командиров, будущего генерал -поручика Григория Ивановича Косагова, на Сечь, чтобы договориться с запорожцами о совместных действиях.
   Еще в начале декабря Серко и Григорий Косагов выступили из Сечи на Перекоп, чтобы помешать крымскому хану оказать помощь королю. При этом, располагая мизерными силами ( 90 запорожцев, 30 донских казаков и 60 калмыков), они разграбили татарские улусы вблизи Перекопа и разгромили татарское войско, состоявшее более чем из тысячи человек. Возвратившись на Сечь, Серко собрал запорожцев и в январе выступил в поход на Тягинь ( Бендеры). Возвращаясь оттуда с богатой добычей, он вторгся в Брацлавщину, где стал уничтожать поляков и евреев. Брацлавский и Кальницкий полки перешли на его сторону, Могилев ( на Днестре), Рашков, Умань отказались признавать власть Речи Посполитой. Восстание охватило почти весь правый берег Днепра. Помимо Ивана Сербина и Остапа Гоголя ( полковники брацлавский и кальницкий), к Серко присоединился предводитель галицких опрышков Семен Высочан, который в свое время привел к Богдану Хмельницкому 15 тысяч галицких повстанцев еще в 1648 году и вместе с Богуном оборонял Винницу. Отказались повиноваться гетману Тетере Василий Дрозд (Дроз или Дрозденко) и ряд других полковников и старшин. Как ни странно, но есть данные, что идейными вдохновителями этого восстания стали экс - гетман Иван Выговский и митрополит Иосиф Тукальский (а также и Юрий Хмельницкий, в иночестве Гедеон). Едва Серко одержал первые победы в Брацлавщине, как в Белой Церкви сложился план отделиться от Польши. Якобы Выговский склонил на свою сторону белоцерковского полковника Сулиму, который должен был поднять восстание, но польский полковник Маховский успел предупредить замысел экс-гетмана и схватил его. Как уже отмечалось выше, после военно-полевого суда Выговский был расстрелян 18 марта в Ольховце. Сообщая об этом в своем универсале, Брюховецкий подчеркнул, что бывший гетман погиб за христианскую веру. Тукальский, полковник Гуляницкий и монах Гедеон ( Юрий Хмельницкий) были арестованы и сосланы в крепость Мариенбург, хотя южнорусский летописец высказывает мнение, что это было сделано по навету Тетери и на самом деле они ни в чем не были виновны.
   Однако, на развитие дальнейших событий это повлияло мало. Серко прошел всю Подолию и под Крылевым соединился с Косаговым и наказным кошевым Запорожской Сечи Сацком Туровцом. Ходили разговоры, что это Выговский предлагал ему взять штурмом Чигирин. Часть приднепровских полков присоединились к ним, но Чигирин призвал на помощь воеводу русского коронного обозного Чарнецкого. Под Бужиным Чарнецкий с 2000 конницы вступил в бой с Иваном Серко, который укрылся в городе. С 7 по 13 апреля поляки безуспешно осаждали Бужин, потеряли много людей, но Серко удалось вырваться из города и уйти в степь. Разъяренный неудачей Чарнецкий сжег Бужин, а затем и Субботов, вскрыв могилы Богдана Хмельницкого и его сына Тимофея, и развеяв их прах по ветру. Серко и Косагов понесли малые потери и подошли к Смеле, но здесь снова были атакованы преследовавшим их Чарнецким и подошедшим к нему на помошь Тетерей. Однако, и осада Смелы также не принесла удачи полякам, им пришлось отступить, а Серко переправился на восточную сторону Днепра и соединился с московской ратью.
   Тем временем, воспользовавшись восстанием на правом берегу, Брюховецкий с основными своими силами также перешел Днепр и вел бои у Канева, который сдался ему без особого сопротивления. Попытка Чарнецкого освободить город не увенчалась успехом и постепенно, с боями, знаменитый польский полководец стал отступать к Белой Церкви. Брюховецкий и воевода Скуратов, преследуя его, вошли в Корсунь и Черкассы, а в сражении под Ставищами Чарнецкий потерял около 3000 человек и сам получил тяжелую рану в лицо. Однако, и Брюховецкий, не имея достаточных сил для развития наступления, в дальнейшем вынужден был оставить Черкассы и Корсунь, и отойти к Каневу.
   Эти бои местного значения, то утихали, то опять возобновлялись, города и местечки переходили из рук в руки, однако перевеса не было ни на чьей стороне. Брюховецкий настаивал на подкреплениях, но у московского правительства свободных войск не было. Чарнецкий и Тетеря также подкреплений от короля не получали и вообще высказывались о необходимости заключения мира с Москвой, опасаясь, что в противном случае Приднепровье отделится от Польши. Действительно, Иван Сербин, доказывая свою преданность Москве, укрепился в Умани и стал отбивать у поляков близлежащие местечки. В Брацлаве полковником провозгласил себя Василий Дрозд (Дрозденко), а жители тех городов, которые еще оставались на польской стороне ( Черкассы, Корсунь, Белая Церковь) повально оставляли их, уходя на левый берег Днепра.
   В то же время и Брюховецкий опасался, что если царь не пришлет ему подкреплений, то поляки вытеснят его с Приднепровья, тем более, что мещане стали относиться к нему с большой неприязнью из-за того, что он требовал уничтожения городских привилегий ( малороссийские города продолжали жить по магдебургскому праву). На их сторону в стычках с казаками вставали и царские воеводы, как, например, Чаадаев, который не допустил на постой в Киев Прилуцкий полк полковника Горленко.
   Начало 1665 года ознаменовалось новыми успехами царских войск. Лубенский полковник Григорий Гамалея освободил Корсунь. Знаменитый враг казаков Чарнецкий, раненый под Ставищами, умер, а его преемник Яблоновский 21 мая потерпел поражение от московских воевод. Русские опасались нападения орды, но слух оказался ложным. Тетеря попытался взять Брацлав, однако, 4 апреля Дрозденко разбил его и гетман вынужден был отступить в Польшу. Но на его беду по дороге он наткнулся на запорожцев Серко, который почти постоянно рыскал по правому берегу Днепра и Подолии, нападая на поляков и татар. В завязавшемся сражении гетман был разбит и Серко отобрал у него и захваченную им войсковую казну. В Польше у Тетери отобрали и остатки денег. В последующем Тетеря удалился в Турцию, где и умер в бедности
   После бегства Тетери на Правобережье из влиятельных казацких деятелей остались лишь полковники Опара и Дорошенко. При поддержке татар первый летом 1665 года был избран гетманом вместо Тетери, однако спустя недолгое время в том же году он был опять-таки при поддержке татар смещен со своего поста. Гетманом правобережной Украйны казаки выбрали генерального есаула Петра Дорошенко, остававшегося в этой должности до 1677 года.
   В один из сентябрьских дней 1665 года жители Москвы стали очевидцами доселе небывалого события - в столицу прибыло малороссийское посольство во главе с самим гетманом Войска Запорожского Иваном Брюховецким. Москвичи и раньше нередко встречали на улицах города малороссийских казаков и запорожцев в непривычных для великороссов одеяних, но такое огромное их количество в Москве последний раз видели только в 1618 году. Гетман прибыл в окружении более полутысячи конных казаков и челяди, двигавшихся под гром бубнов и литавр.
   У Земляного города гетмана встречали ясельничий Желябужский и дьяк Богданов, ему подвели царскую лошадь в богатой сбруе, на которой он и въехал в Серпуховские ворота. Вместе с Брюховецким в столицу прибыли нежинский полковник Матвей Гвинтивка, лубенский Григорий Гамалея, киевский Василий Дворецкий, два генеральных есаула - Василий Федяненко и Павел Константинов, генеральный обозный Иван Цесарский, генеральный судья Павел Забела, два генеральных писаря- Степан Гречаный и Захар Шикеев.
   В преданности московскому правительству гетман превзошел самого себя- он предложил внести изменения в перяславские договорные статьи, на которых ранее не настаивали и в самой Москве. Согласно предложенных им статей все доходы от продажи спиртного в малороссийских городах должны были поступать в царскую казну, как и налоги от мещан и поселян. В Прилуки, Лубны, Гадяч, Миргород, Полтаву, Батурин, Глухов, Новгород- Северский и Стародуб предлагалось ввести царских воевод со своими ратными людьми. Вновь избранный гетман Войска Запорожского должен был лично прибывать в Москву и от царя получать булаву и знамя. Брюховецкий предложил также уничтожить привилегии малороссийских городов, а также провести в Малороссии всеобщую перепись, чтобы знать точно с кого и какие следует взыскивать налогов.
   Такое усердие требовало награды и она не заставила себя ждать. Иван Мартынович был пожалован боярством, а остальная прибывшая с ним старшина возведена в дворянское достоинство. Там же в Москве гетман женился на боярыне, получил от царя вотчину близ Стародуба и Шептаковскую сотню в Стародубском полку, в которую входило много сел и деревень. Все полковники также получили в наследственное владение по селу.
   В Москве могло возникнуть мнение, что, идя на ограничение прав малороссийского народа и казаков, Брюховецкий действительно радеет исключительно о делах Московского государства, но в действительности все объяснялось совершенно другими причинами. Уже вскоре после своего избрания гетманом Войска Запорожского Богдан Хмельницкий столкнулся с ситуацией, когда интересы казаков и простого народа стали постепенно расходиться. В дальнейшем наметились противоречия между старшиной и чернью, по причине чего даже Хмельницкий избегал лишний раз собирать раду, опасаясь ограничения своего гетманского произвола. Эти противоречия еще более остро обозначились при Выговском. Он особенно явно осознавал неустойчивость своего положения, поэтому просил у царя вотчину поближе к Литве, а не в Малороссии, но царь тогда не пошел ему навстречу. Возможно, это и способствовало в последующем переходу его на польскую сторону. Выговский не доверял казакам, окружив себя иноземцами, по гадячскому договору он именовался гетманом русским, а не запорожским. Юрий Хмельницкий также не приобрел авторитета в казацкой среде и противоречия между интересами его ближайшего окружения и простыми казаками, в конечном итоге, привело к отречению от гетманского сана.
   С момента своего избрания Брюховецкий также не был принят всей чернью и держался у власти во многом лишь благодаря поддержке царских воевод, да еще потому, что отражение польской агрессии требовало объединения всех сил, что понимала и чернь, поэтому в то время было не до распрей. Но сейчас, после бегства Тетери и отступления поляков в коронные земли, по крайней мере, для Заднепровья внешняя угроза миновала, создавалась реальная опасность, что казаки станут настаивать на избрании другого гетмана. Став боярином и получив вотчину вблизи московских территорий, Брюховецкий тем самым серьезно укрепил свое положение. Гарантией его безопасности должны были стать царские воеводы, для чего он и предлагал их разместить во всех значительных городах Малороссии. В довершение ко всему он настаивал на том, чтобы в Киев был назначен митрополит из Москвы, так как рассчитывал, что тот станет поддерживать его, а не казацкую вольницу, но царь с этим не согласился, обещая решить этот вопрос с константинопольским патриархом.
   Брюховецкий загостился в Москве до конца года, а между тем, избранный в августе 1665 года вместо Опары, гетман западной стороны Петр Дорошенко перешел к активным наступательным действиям. Поддерживаемый татарами, он осадил Брацлав, но полковник Дрозденко в течение шести недель отражал все его атаки, однако не получая поддержки, вынужден был к исходу декабря сдать город. Тогда же осенью овруцкий полковник Демьян Децик разбил войска Дорошенко между Мотовиловкой и Паволочью, однако вскоре после этого вынужден был отступить к Киеву. Не получая помощи из-за Днепра, Децик, в конечном итоге, вынужден был уйти в Заднепровье и прибыл в Переяславль к наказному гетману Ермоленко. Все эти неудачи привели к тому, что верность Москве на западном берегу Днепра продолжал хранить лишь один Канев. Всю остальную территорию контролировал гетман Дорошенко.
   Наконец, в начале 1666 года возвратился в Заднепровье боярин и гетман Иван Мартынович Брюховецкий, но нерадостно встретила его Малороссия. Поводов к недовольству у всех слоев населения было более чем достаточно. К тому времени в ряд малороссийских городов были введены воеводы со своими ратными людьми, приехали переписчики и стали переписывать всех людей по городам и селам, облагая их данью. Переписи подлежало не просто население, но и все принадлежащее каждой семье имущество, вплоть до хранившегося в сундуках, в погребах и т.п. Дань брали с плуга и с коня. На всех дорогах, ведущих к базарам, выставлялись приставы, которые взимали дань со всего, что вывозилось на продажу. Возможно, в других странах эти нововведения были привычными и являлись обыденной практикой, но для Малороссии оказались полной неожиданностью. Попытка укрыть имущество от переписи или товары от уплаты таможенных сборов, строго наказывались штрафом, а то и побоями. В народе возникло возмущение, недовольство гетманом крепло и ширилось по всему краю. Прибывшие с воеводами ратные люди свысока относились к малороссиянам, вели себя по отношению к ним нагло, как завоеватели, обижали женщин и девиц. Если учесть, что сам Брюховецкий и некоторые его полковники были алчными и корыстолюбивыми людьми, взыскивали с населения и прежде непомерные сборы, якобы на содержание войска, то становится понятным, что обстановка в Малороссии все более накалялась. Началось брожение и в казацкой массе. Большинство казаков не понимали, почему вдруг гетман стал боярином, а полковники дворянами, прежде никогда такого не было. Некоторые полковники и сами не хотели становиться дворянами, предпочитая оставаться казаками. Происки гетмана в отношении епископа Мефодия, вызвали недовольство не только у него, но и среди малороссийского духовенства, которое не желало, чтобы им был назначен митрополит из Москвы.
   В самом начале года в Переяславле едва не вспыхнул бунт, но наказной гетман Ермоленко своевременно узнал об этом и арестовал заговорщиков. Однако, часть казаков переяславского полка дезертировала и организовалась в отдельные ватаги, во главе которых стали влиятельные Иван Донец и Демьян Децик. Начались волнения и в Нежине, где во главе недовольных оказался сам полковник Матвей Гвинтивка, ранее верный сподвижник Брюховецкого и новоиспеченный дворянин.
   Епископ Мефодий в неурядицах в Малороссии обвинял гетмана, тот в свою очередь писал на него доносы в Москву. Сваты грызлись между собой, поэтому для выяснения действительной ситуации в крае царь направил к Брюховецкому своего посланника дьяка Фролова, который встречался со многими начальными людьми, побывал у Мефодия и у самого гетмана. По возвращению в Москву Фролов докладывал, что неурядицы происходят в основном от гетмана, который, по мнению многих, чрезмерно жаден и корыстолюбив.
   Петр Дорошенко, внимательно следивший за развитием ситуации в Заднепровье, где у него было немало сторонников, подослал своих агентов в Переяславль и в июле 1666 года им удалось организовать там беспорядки. Казаки Переяславского полка убили своего полковника Ермоленко и много царских ратных людей. Воеводе Вердеревскому едва удалось скрыться. Одновременно начались волнения и в Каневском полку на правой стороне Днепра.
   Брюховецкому и вновь назначенному киевскому воеводе Петру Васильевичу Шереметеву пришлось принимать срочные меры. Восстание в Переяславле было подавлено, а зачинщики волнений в Каневе схвачены. Дорошенко, пользуясь смутой, захватил на восточном берегу несколько местечек, но большого успеха добиться ему в то время не удалось. Брюховецкий видел выход только в одном - прислать в Малороссию как можно больше царских людей, а казаков записать в мещане, тогда не будет никаких бунтов,- говорил он царскому посланнику Ионе Леонтьеву. Со своей стороны и Шереметев поддерживал эту идею, та как для мещан платить фиксированные сборы в царскую казну было выгоднее, чем страдать от постоянных поборов казацкой старшины. Некоторые казаки даже сами стали просить записать их в мещане.
   Однако, запорожцы с таким положением дел мириться не хотели и к царским воеводам относились недоброжелательно. Особенно они противились размещению царского гарнизона в Кодаке. Серко со своими охотниками фактически отделился от Запорожья. Вынужден был покинуть Сечь и прежде почти постоянно находившийся там Косагов, опасаясь измены после того как кошевым был выбран Рог.
   Действительно, Рог установил тесные контакты с Дорошенко, а сами запорожцы вдруг вспомнили, что в давние времена их деды служили не Москве, а королю.
   Пока события таким образом развивались в Заднепровье и Приднепровье, в Москве и Варшаве хлопотали о мире. Обе державы устали от более чем десятилетних войн, дальнейшее противостояние было не выгодно ни Московскому государству, ни Речи Посполитой. Афанасий Ордин-Нащокин, выполнявший в то время при Алексее Михайловиче обязанности главы правительства, даже предлагал для заключения вечного мира отказаться от притязаний на Малороссию, но царь с этим предложением не согласился. Переговоры шли давно, но к лету 1666 года стали подходить к концу. В своем желании устроить "вечный" мир Ордин-Нащокин даже готов был уступить полякам Киев и практически убедил в такой необходимости и Алексея Михайловича, однако неожиданно польские комиссары согласились оставить Киев на 2 года за Москвой.
   Как ни странно, но помог в этом царскому посольству Дорошенко. Еще в феврале, собрав раду, он предложил всех поляков с правобережной Украйны выслать в Польшу, а самим перейти в подданство крымского хана. Часть старшины выступила против этого. Дорошенко даже пришлось перейти к угрозам отказаться от гетманства, но, в конце концов, большинство рады его поддержало. Вновь утвержденный в должности гетмана, он направил послов к султану и хану с уведомлением о том, что правобережная Украйна находится во власти султана. Тогда же поступил приказ из Константинополя крымскому хану Адиль Гирею ( герою Конотопской битвы), сменившему весной того же года Магомет Гирея, оказать помощь Дорошенко. Выступивший из Крыма царевич Давлет Гирей остановился возле Крылева и отсюда обрушился на Левобережье, захватив около 5000 пленных. С захваченной добычей он отошел к Умани, где частично уничтожил, а частично пленил польское войско во главе с Маховским и Красовским, отправив обоих полковников в Крым. Затем он соединился с Дорошенко и они совместно вторглись в пределы Речи Посполитой. Малороссийские летописи сообщают, что в этом походе под Люблином, Львовом и Каменцем казаками и татарами было захвачено в плен около 100000 поляков и евреев, польские летописцы называют более скромную цифру- 40 000.
   Естественно после такого дела, Дорошенко уже не мог примириться с Польшей, поэтому, опасаясь возмездия, он стал убеждать Адиль Гирея примириться с государем московским и в дальнейшем продолжать военные действия против Польши в союзе с Москвой. Этого поляки допустить не могли, поэтому в целях скорейшего заключения мирного договора пошли на уступки московской стороне в вопросе с Киевом. Наконец, 13 января 1667 года подписаны были договорные статьи мирного договора ( получившего позднее название Андрусовского) сроком на 13 лет- до 1680 года. Собственно это было только перемирие, а над заключением окончательного мира стороны договорились продолжить работу и проводить совместные заседания. Этот договор, по существу зафиксировал реальное положение дел на тот момент - Польше возвращались территории в Литве, Белоруссии и на правобережной Украйне, кроме Киева, которые де-факто и так находились под ее властью, будучи отвоеваны у Москвы. За московской стороной оставался Смоленск и Заднепровье со всей Украйной по левому берегу Днепра.
   Этот мирный договор вызвал сильные волнения на Левобережье. Казаки были недовольны его условиями, в их среде распространялись слухи, что царь заключил мир с королем для того, чтобы уничтожить казачество. Запорожцы даже перехватили царского посланника Лодыженского направлявшегося в Крым и убили его.
   Между тем, доносы Брюховецкого и Мефодия друг на друга стали приносить свои плоды - в Москве начали с подозрением относиться к обоим. Побывав в столице на соборе, осудившем Никона, епископ по возвращению в Малороссию, понял это и стал искать примирения с гетманом. Он нуждался в гетманской поддержке, так как узнал, что на его место должен быть назначен Лазарь Баранович, ставший к тому времени черниговским епископом. Непонятно какую цель при этом преследовал Мефодий, но он стал склонять гетмана к измене Москве. Возможно, он надеялся, что это позволит ему удержаться в Киеве местоблюстителем.
   Семена измены, брошенные на подготовленную почву, не замедлили дать всходы. Брюховецкий, наконец, понял, что с демонстрацией своей показной преданности Москве, он явно перегнул палку. Казаки не просто были им недовольны - они его ненавидели и от их мести Ивана Мартыновича не спасли бы ни боярский титул, ни царские воеводы. Единственный выход он видел в скорейшей измене царю, тогда еще можно было рассчитывать сохранить, хотя бы остатки своего влияния на казацкие массы.
   В качестве своих первых шагов по пути предательства Брюховецкий завязал переписку со Степаном Разиным и донскими казаками, а также вошел в тайные сношения с Дорошенко и находившимся при нем митрополитом Тукальским, освобожденным из заточения. Дорошенко, идеалом которого, как и Богдана Хмельницкого, являлось создание независимого украинского государства, предложил ему остаться гетманом восточной стороны Днепра, если Брюховецкий соединится с ним и выступит против Москвы, перейдя в подданство турецкого султана. Эти условия лично Брюховецкого устраивали. Более того, он рассчитывал, что, в конечном итоге, Дорошенко сам откажется от гетманства, и тогда он станет владыкой обеих сторон Днепра.
   Однако Брюховецкий понимал, что для реализации задуманного необходимо было заручиться поддержкой старшины. Собрав 8 февраля 1668 года в Гадяче полковников на тайную раду, он передал им условия Дорошенко. Дискуссия не понадобилась, все они готовы были перейти в турецкое подданство и изменить царю. Воистину правдивы слова Евангелия - не мечите бисер пред свиньями, ибо они оценить этого жеста не смогут, а набросятся и растерзают вас!
   В этом предательском сговоре приняли участие полковники: нежинский Артем Мартынов, возведенный в эту должность после мятежа Матвея Гвинтивки, черниговский - Иван Самойлович, полтавский- Костя Кублицкий, переяславский- Дмитрий Райча, миргородский - Грицко Апостоленко, прилуцкий -Лазарь Горленко, киевский -Василий Дворецкий.
   Задача изменников облегчалась тем, что волнения в Малороссии начались еще в конце 1667 года. Стихийные выступления казаков, мещан и других слоев населения против царских воевод прошли в ряде городов и местечек. Волновалось и Запорожье, фактически присоединившееся к Дорошенко.
   Сразу же после тайной рады вспыхнуло восстание и в Гадяче. Брюховецкий предложил воеводе Огареву, у которого было всего 200 человек войска, покинуть город, но толпа не дала ему уйти. Часть людей Огарева была перебита, остальные вместе с самим воеводой захвачены в плен. Мятеж поднялся по всей Малороссии. Только в Киеве, Переяславле, Нежине и Остре воеводам удалось укрыться в замках, а в остальных городах они погибли вместе со своими служилыми людьми. Фактически уже к середине февраля вся левобережная Малороссия оказалась свободной от царских войск, везде восставшие торжествовали победу.
   В Москве весть об измене Брюховецкого была воспринята не только с вполне понятной тревогой, но и с недоумением. Такого низкого коварства от боярина и гетмана в царском окружении никто не ожидал.
   Весной князь Ромодановский начал наступление в направлении Котельвы, а с западной стороны Днепра в Малороссию вошел Дорошенко, который далее не видел смысла продолжать политические игры с Брюховецким. Зная о том, что левобережный гетман непопулярен у казаков ( да и у старшины) Дорошенко через своих послов потребовал, чтобы он отдал ему булаву, а взамен ему в пожизненное владение достанется Гадяч с пригородами. Поняв, наконец, что его честолюбивым планам не суждено осуществиться, Брюховецкий отправил посольство в Константинополь к султану Магомету с изъявлением покорности и просьбой о приеме в турецкое подданство. Султан не видел причин для отказа и уже вскоре прислал на помощь гетману сильный татарский отряд. Усиленный таким образом Брюховецкий выступил против Ромодановского и остановился под Диканькой, где его настигла весть о подходе туда войск Дорошенко. Правобережный гетман вновь направил к Брюховецкому десять сотников с требованием отдать булаву, но тот приказал их заковать и отправить в Гадяч. Однако уже на следующий день к Диканьке подошли полки правобережных казаков. По приказу Дорошенко Брюховецкий был схвачен и прикован к пушке. Так как на вопросы Дорошенко он не отвечал, тот махнул рукой. Данный сигнал был воспринят как приказ расправиться с гетманом. Толпа набросилась на Брюховецкого и растерзала его. Запорожец Иван Чугуй с несколькими товарищами пытался защитить его, но безуспешно. Дорошенко позже оправдывался перед Чугуем, что приказа убивать Брюховецкого не давал. Возможно, это было правдой, так как к вечеру казаки обеих сторон, хлебнув горилки, решили, что надо расправиться заодно и с Дорошенко. Тому пришлось выкатить им несколько бочек горилки, а самому укрыться в таборе.
   Иван Мартынович Брюховецкий, бывший слуга двух гетманов, сам ставший боярином и гетманом, погибший такой бесславной смертью, был похоронен в Гадяче в июне 1668 года.
  
   Гетманы Петр Дорошенко и Демьян Многогрешный.
  
   Петр Дорофеевич Дорошенко - внук первого гетмана реестровых казаков Михаила Дорошенко, родился, по-видимому, в Чигирине в конце 20-х годов ХУ11 века. Можно предположить, что Богдан Хмельницкий хорошо знал не только его деда, под началом которого начал свою службу в казацком реестре, но и отца самого Петра и его брата Григория. Это тем более вероятно, что Петр Дорофеевич состоял с ним в дальнем родстве, женившись позднее на дочери его племянника Павла Яненко - Хмельницкого.
   Когда именно молодой Дорошенко примкнул к восстанию казаков против Речи Посполитой точно не известно, однако есть сведения, что он начинал свою карьеру в Чигирине в должности писаря при Богдане Хмельницком. Затем Дорошенко вместе с Тимофеем Хмельницким участвовал в походе в Молдавию против Лупула, а позднее на сейме в Варшаве давал пояснения в связи с разгромом казаками и татарами польного гетмана Калиновского под Батогом. Тогда же ему было пожаловано шляхетское достоинство, как главе казацкой депутации. В последние годы жизни старого гетмана он уже был черкасским, а затем прилуцким полковником. В гетманство Ивана Выговского Дорошенко сохранил свой статус и был в числе тех, кто вначале вместе с ним перешел на сторону Речи Посполитой. В бою под Срибным его полк пытался преградить путь царским войскам, движущимся к Конотопу, но потерпел поражение от князя Семена Пожарского. После восстания Цецуры и Сомко, он примкнул к ним и стал поддерживать Юрия Хмельницкого.
   Вместе с молодым Хмельницким прилуцкий полковник Дорошенко подавал князю Трубецкому статьи, предложенные на раде в Расаве и отвергнутые затем переяславской радой. После окончательного утверждения Юрия в гетманском сане, Петр Дорошенко лишился своей должности, на которую вместо него был назначен Терещенко, однако продолжал оставаться в окружении гетмана, но не на первых ролях.
   На протяжении всего времени пребывания Юрия Хмельницкого на гетманском посту Петр Дорошенко находился в тени, оттесненный в сторону вначале пользовавшимися доверием Москвы Ковалевским и Голуховским, а позднее - Носачем, Гуляницким, Лесницким и другими полковниками, которые, собственно, и склонили молодого гетмана к измене русскому царю.
   Однако с избранием гетманом правобережной Украины Павла Тетери положение Дорошенко резко изменилось. Он становится генеральным есаулом ( то есть фактически заместителем гетмана), затем, сделав ставку на Крым, с помощью татар ему удается сместить с гетманства Опару и, наконец, расправиться с еще одним претендентом на гетманскую булаву- Дрозденко ( Дрозом или Дроздом).
   Устранив своих конкурентов, вновь избранный гетман порывает с Польшей, переходит в турецкое подданство и, устранив Брюховецкого, становится де-факто гетманом обеих сторон Днепра.
   Чего добивался гетман Дорошенко и какие цели он преследовал? Насколько полно удалось ему реализовать свои планы и стоили ли достигнутые результаты тех усилий и жертв, которые понесла Украйна от плодов его деятельности? Насколько бескорыстно он служил своему Отечеству и радел за его интересы?
   Ответы на все эти вопросы достаточно легко получить, проанализировав деятельность Дорошенко, как гетмана правобережной Украйны за его более, чем десятилетнее пребывание на этом посту.
   Прежде всего, он являлся выразителем интересов той части старшины и казаков, которые не желали мириться ни с властью польского короля, ни московского царя. В принципе, среди казаков вообще было мало людей искренне стремившихся войти в состав Московского государства, а еще меньше тех, кто хотел снова оказаться под польским владычеством. Однако многие из них не видели иного выхода, предпочитая снова отдаться во власть Короне, либо же сохранить подданство Москве, лишь бы положить конец тем бедствиям и войнам, которые не прекращались на территории Малороссии уже почти два десятилетия. Дорошенко же возглавил ту часть народных масс, которая видела своим идеалом государства вольную (незалежную) Украину, простирающуюся по обеим сторонам Днепра от Перемышля на западе до Путивля на востоке, независимую, как от Речи Посполитой, так и от московского государя. В немалой степени распространенности таких настроений способствовал и Андрусовский мир, разорвавший Украину на две части, а также явно обозначившаяся централизация царской власти в Заднепровье, с чем большинство казаков не было согласно.
   Нельзя сказать, однако, что Дорошенко был утопистом и не оценивал реально возможности самостоятельного создания независимого государства на обеих сторонах Днепра. Нет, он прекрасно осознавал, что сил для этого у него явно недостаточно и ни с Польшей, ни с Москвой ему справиться не удастся.
   Именно поэтому он и решил заручиться поддержкой могущественной Порты, в дар которой был согласен преподнести свое будущее независимое государство. В том, что Дорошенко обратился за поддержкой именно к Турции, был глубокий смысл. Главный вопрос- сохранение православной религии и независимой церкви Оттоманской Портой всегда решался однозначно. Ислам в то время отличался веротерпимостью, и вопросы религиозной принадлежности мало волновали турок. Митрополит Иосиф Тукальский, поддерживавший Дорошенко в его начинаниях, мог быть совершенно спокоен за свое будущее. С другой стороны Турция никогда не претендовала на территорию Малой Руси, поэтому не было оснований опасаться, что малороссияне попадут под власть турецкой знати. Наконец, Оттоманская империя при поддержке крымской орды являлась грозным противником как Речи Посполитой, так и Московского государства, поэтому лучшего союзника для Дорошенко в то время просто не существовало. Конечно, формально его государство находилось бы под протекторатом Турции, как и Крымское ханство, но фактически являлось бы независимым, по крайней мере, в вопросах внутренней политики.
   Казалось, после гибели Брюховецкого уже ничто не мешало осуществлению планов правобережного гетмана. По обе стороны Днепра, за исключением Киева, не осталось царских воевод. Князь Ромодановский, осаждавший Котельву, вынужден был снять осаду и возвратиться в московские пределы. Дорошенко, выступивший было ему навстречу, не стал вступать с ним в противоборство, а занялся грабежом в Заднепровье. Имение Брюховецкого было разграблено, в том числе захвачено 110 пушек. Дома всех, на кого чернь указывала, как на богатых людей, подвергались ограблению.
   В результате измены Брюховецкого и всех этих грабежей и погромов Московское государство понесло огромные убытки. 48 городов и местечек были заняты Дорошенко, захвачено 144 000 рублей денег,183 пушки,32000 ядер, 254 пищали. Убытков воеводам и ратным людям было причинено на общую сумму 74000 рублей.
   Вероятно, гетман планировал и далее оставаться на Левобережье, но неожиданное известие о пьянстве и изменах жены, вынудило его в спешном порядке возвратиться в Чигирин. На Левобережье он оставил вместо себя наказного гетмана Демьяна Игнатовича Многогрешного, черниговского полковника, бывшего одно время генеральным есаулом при Богдане Хмельницком. Воспользовавшись уходом основных сил Дорошенко на правый берег, князь Ромодановский вновь выступил из Путивля и перешел в наступление. Многогрешный оказался в сложном положении: на его просьбы о помощи Дорошенко ответил отказом, а своих сил для оказания Ромодановскому сопротивления у наказного гетмана было явно недостаточно. Кроме того, большая часть населения левого берега, по-прежнему, тяготела к Москве и не желала признавать власть Дорошенко. Началось брожение и среди простых казаков, которые не доверяли гетману из-за того, что он собирается перейти в подданство Турции. В результате, после того как Ромодановский взял приступом Чернигов, наказной гетман вступил с ним в переговоры, а в дальнейшем перешел на сторону Москвы.
   Новые неприятности ожидали Дорошенко и в Приднепровье. Запорожье, поддержкой которого он до этого пользовался, раскололось на два противоположных лагеря. Одна его часть при содействии татар избрала запорожским гетманом войскового писаря Петра Суховеенко (Суховея) и отказалась в дальнейшем признавать Дорошенко своим гетманом. В то же время другая часть запорожцев, поддерживающая Ивана Серко, прислала к нему своих послов с уверениями в преданности. Потеря Запорожья, где в то время находилось около 6000 человек, явилось серьезным ударом для Петра Дорофеевича, однако так просто сдаваться он был не намерен. Прежде всего, Дорошенко попытался вступить в переговоры с ханом, однако за смещение Суховеенко тот запросил выдачи Серко, давнего приятеля гетмана, что было неосуществимо. Получив отказ, хан укрепил Суховеенко своей ордой и они выступили на Левобережье.
   Тогда Дорошенко затеял переписку с Шереметевым и Ромодановским, уверяя их, что он сам лично всей душой предан Москве, однако полковники возражают против принятия московского подданства, опасаясь, что их казнят за измену. Целью этой дипломатической игры являлось, оставаясь на прежних независимых позициях, получить помощь от царских воевод.
   Между тем, Суховеенко с татарской ордой уже приближался к Путивлю. Казаки Полтавского, Миргородского и Лубенского полков присоединились к нему, но прилуцкий полковник сохранял верность Дорошенко. Новый наказной гетман Григорий Дорошенко ( брат Петра), назначенный вместо Многогрешного стоял со своими полками в Козельце и тоже писал Шереметеву, что хочет служить великому государю, но требовал выведения царских воевод и ратных людей из Малороссии. О том же хлопотал и северский наказной гетман Демьян Многогрешный, фактически принявший сторону Москвы, и сам Петр Дорошенко в своей переписке с Шереметевым.
   Однако в Москве понимали, что и Многогрешный и Дорошенко отстаивают интересы одной лишь старшины, значных казаков и высших представителей украинского духовенства, не совпадающие с интересами большей части населения, а самое главное - с интересами Московского государства. С одной стороны сами мещане, население городов и местечек, большая часть поспольства предпочитали, чтобы ими управляли царские воеводы. С другой- учитывая изменчивость казацкой натуры и особенно старшины, оставлять города Малороссии без царских воевод и ратных людей в столь неустойчивой политической ситуации было бы большой глупостью. Кроме того, хотя и заманчиво было признать гетманом обеих сторон Днепра Дорошенко и пойти навстречу его притязаниям, но такой шаг являлся бы прямым нарушением Андрусовского мира. С точки зрения как Речи Посполитой, так и Москвы Дорошенко являлся самозваным гетманом, ставленником крымского хана и права на Малороссию не имел.
   С учетом всех этих соображений предпочтение было отдано Многогрешному и в марте 1669 года на раде в Глухове он был избран малороссийским гетманом, то есть восточной стороны Днепра. Однако и здесь его власть не была всеобъемлющей. Гадячский, Лубенский и Прилуцкий полки сохраняли верность Дорошенко, Переяславский полк с полковником Дмитрием Райчем вначале отказался ему повиноваться, но затем присоединился к Многогрешному. Естественно, предложения нового гетмана в отношении вывода царских воевод из малороссийских городов никто всерьез не стал даже и рассматривать.
   Конечно, утверждать, что избрание гетманом Многогрешного было сделано с учетом каких-то особых качеств его ума или характера, означало бы грешить против истины. Бесспорно, он не шел ни в какое сравнение не только с Богданом Хмельницким, но даже и с его сыном Юрием или с тем же Брюховецким. Многогрешный, как и его брат Василий, черниговский полковник, не были обучены грамоте, отличались грубым и вспыльчивым характером. Кроме того, Демьян Игнатович не чурался "зеленого змия" и, впадая в пьянство, творил всякие бесчинства.
   Дорошенко пользовался этим, рассылая свои универсалы по всему Заднепровью, призывая население признать его верховную власть. Одновременно он продолжал писать Шереметеву и Ромодановскому письма, предлагая совместное выступление против Польши, обещая, что на его стороне выступят и турки. Несмотря на свое стремление к созданию независимого государства, нельзя не отметить, что Дорошенко все же больше склонялся к Москве, но в силу обстоятельств вынужден был числиться в ее злейших врагах, так как реальную поддержку получал исключительно от одной лишь Турции. Так, когда Суховеенко возвратился на правый берег Днепра, Уманский, Белоцерковский, Корсунский, Паволоцкий, Брацлавский и Могилевский полки признали его власть. Дорошенко, понимая, что гетманская булава ускользает из его рук, обратился за помощью к Турции с решительным предложением перейти в подданство султана. Условия вхождения в состав Оттоманской Порты, утвержденные на раде в марте 1669 года, были довольно выгодными: полная автономия, свобода от всякого рода податей и взносов в султанскую казну, сохранение православной религии. Для себя он выговорил наследственное право на гетманский сан. Султан согласился на эти условия. В то время, когда Суховеенко осадил гетмана в Каневе, туда прибыл турецкий чауш с приказом султана отступить от города.
   Суховеенко вынужден был подчиниться, так как основную часть его войска составляли буджацкие татары, которым султан приказал перейти на сторону Дорошенко.
   Оставшись с малыми силами запорожцев, Суховеенко отошел к Умани, где сложил с себя гетманские полномочия. Уманские казаки выбрали гетманом своего полковника Михаила Степановича Ханенко. Впоследствии этот казацкий дворянский род был хорошо известен в Малороссии, но в то время Ханенко большой популярностью в казацкой среде не пользовался. Сведений о времени и месте его рождения история не сохранила, однако, предположительно, он родился не позднее середины 20-х годов ХУ11 века в семье запорожского казака Степана Ханенко. Когда Юрий Хмельницкий изменил московскому царю и присоединился к Польше, то одним из тех, кто подписал гадячские статьи был и Михаил Ханенко, пребывавший уже в то время в должности уманского полковника.
   Дорошенко осадил Ханенко в Умани, но вскоре они заключили перемирие, договорившись встретиться в Чигирине на раде, которая и должна решить, кто будет гетманом. Однако Ханенко вместо прибытия в Чигирин обратился к крымскому хану и тот выделил ему в помощь татар. В свою очередь Дорошенко потребовал помощи у силистрийского паши, подчинявшегося непосредственно султану, и тот прислал ему чамбул белгородских татар. Юрий Хмельницкий, освобожденный в то время вместе с Гуляницким из заточения в Мариебурге, сбросив заодно и монашескую рясу инока Гедеона, присоединился к Ханенко, к которому ранее пристал и Суховеенко со своими запорожцами.
   Многогрешный получил приказ из Москвы не вмешиваться в завязавшуюся междоусобную борьбу на правом берегу Днепра, сохраняя статус стороннего наблюдателя.
   Царское правительство не имело желания ввязываться в распри Дорошенко с новым самозванцем по целому ряду причин и, в первую очередь, потому что не было уверенности в том, что в дальнейшем он сумеет укрепиться в Приднепровье и победит образовавшуюся коалицию.
   Действительно, первоначально удача отвернулась от гетмана. Он был осажден в местечке Стеблеве превосходящими силами Ханенко и Суховеенко, однако все же сумел разгромить обоих и даже захватить в плен Юрия Хмельницкого. "История руссов" сообщает, что помог ему в этом кошевой атаман Иван Серко, недовольный тем, что на Запорожье уже завелись свои гетманы, чем наносился ущерб власти и авторитету кошевого. Так оно было или нет, в точности не известно, но Хмельницкого после пленения отправили к султану в Константинополь, где и поместили в Семибашенный замок. Суховеенко убежал на Сечь, а вскоре к нему присоединился и Ханенко.
   Если на правом берегу Дорошенко, опираясь на поддержку турецкого султана, несколько укрепил свои позиции, то положение Многогрешного на восточном берегу Днепра все более ухудшалось. После измен трех гетманов подряд полного доверия со стороны царского правительства к нему не было. Он также не пользовался авторитетом и среди казаков, многие из которых пренебрежительно отзывались о нем как о "мужичьем сыне". Не прибавило гетману популярности и создание им своеобразной службы безопасности, состоявшей примерно из 1000 казаков, в обязанность которых входило выявлять изменнические настроения и привлекать виновных к ответственности. Не было у него поддержки и от духовенства, хотя, в принципе, Лазарь Баранович, укрепившийся в Киеве после предательства епископа Мефодия, отзывался о нем положительно.
   Дорошенко не мог простить Многогрешному измены, в результате которой им было утрачено влияние на восточную Украину, поэтому при поддержке митрополита Тукальского нанес малороссийскому гетману удар с той стороны, откуда тот меньше всего его ожидал. Через турецкого султана Дорошенко выхлопотал, чтобы константинопольский патриарх предал Многогрешного проклятию. Несколько позже, благодаря заступничеству московского патриарха Иосаафа, оно было снято, однако интриги против гетмана продолжались. В 1672 году генеральный обозный Петр Забела, судьи Долмонтович и Самойлович, а также переяславский полковник Дмитрий Райча, которого Многогрешный в пьяном виде незадолго до этого изрубил саблей, составили заговор против гетмана. На основании ложного обвинения в связях с Дорошенко 13 марта сам Демьян Многогрешный с сыном, его братья Василий и Шумка (стародубский полковник) были схвачены и отправлены в Москву. Впрочем, насколько это обвинение было ложным, сказать трудно, так как даже царскому посланнику Танееву Многогрешный открыто заявлял, что вместе с Дорошенко будет "воевать Польшу". В дальнейшем экс - гетмана сослали Сибирь в район Иркутска, где он вплоть до 1692 года то помещался в тюрьмы, то освобождался из них. Год его смерти не известен.
   Тем временем, бежавший на Запорожье Ханенко вступил с польским правительством в переговоры, результатом которых стало признание его Речью Посполитой правобережным гетманом на условиях гадячского договора. При поддержке коронного гетмана Яна Собесского Ханенко собрал в Умани раду из казаков трех западных полков, которая официально провозгласила его гетманом. С помощью Собесского он укрепился в Ладыжине, а поляки тем временем заняли Немиров, Брацлав, Могилев (на Днестре), Рашков, Бар, передав их под власть нового гетмана. Таким образом, на территории Малороссии образовалось три гетманских правления: два на правом и одно на левом берегах Днепра. Несмотря на то, что поляки сразу же активно включились в процесс наведения порядка на отошедших к Ханенко территориях, власть его там была весьма шаткой. Большая часть правобережной Украйны оставалась в руках Дорошенко, который убедил султана предпринять поход на Подолию. Весной 1672 года огромная ( более 30 тысяч) турецкая армия во главе с султаном Мухаммедом 1У и крымским ханом осадила Каменец. Дорошенко со своими войсками поспешил на соединение с турками, но Ханенко с приданными ему польскими хоругвями во главе с Лужецким, не желая допустить этого, встретил его на берегу Буга у села Четвертиновка недалеко от знаменитого урочища Батог. В завязавшемся 18 июля 1672 года жестоком сражении Дорошенко одержал решительную победу, а Ханенко едва удалось избежать плена, но продолжать активные военные действия он уже был лишен возможности. Турки заняли Каменец, вместе с Дорошенко двинулись на Львов и вынудили Польшу заключить очень невыгодный, если не сказать, позорный, для нее мир. По Бучацкому мирному договору к Турции отходила вся правобережная Украйна и Подолия, а, кроме того, Речь Посполитая обязана была выплачивать султану ежегодную дань (22000 злотых). Поражению поляков во многом способствовало то обстоятельство, что к этому времени Ян Казимир умер, а новый польский король - Михаил ( сын Иеремии Вишневецкого) не унаследовал полководческих качеств своего знаменитого родителя.
   Дорошенко, став единоличным властителем правобережной Украины, по дороге в Чигирин остановился вблизи Умани и заставил уманцев признать себя гетманом. В назидание другим он казнил нескольких приверженцев Ханенко (чем, в принципе, никогда не злоупотреблял) и оставил в Умани два наемных полка. Их солдаты вели себя так нагло и дерзко, что на праздник Пасхи в 1673 году уманцы восстали, призвали к себе Ханенко и вновь объявили его гетманом. Ханенко, который находился в это время в Польше, воспользовался случаем и опять появился на Украине, двигаясь к Чигирину - ставке Дорошенко. Тот обратился за помощью к крымскому хану и в сражении при Стеблеве на реке Рось Ханенко вновь потерпел поражение. Не желая больше искушать судьбу, незадачливый соискатель гетманского титула в 1674 году перешел на восточный берег Днепра, явился к малороссийскому гетману Ивану Самойловичу, сдал ему гетманские клейноды и принял московское подданство. Взамен имений на правом берегу ему были пожалованы значительные поместья в Козельце и Лохвице.
  Последствиями Бучацкого договора не замедлило воспользоваться Московское государство, являвшееся до этого бесстрастным наблюдателем происходивших на правом берегу Днепра событий. Согласно условиям этого мирного договора Польша отказалась от своих прав на правобережную Украйну, уступив ее казакам Дорошенко и Турции. Таким образом, условия Андрусовского мира в этой части перестали действовать и у Москвы оказались развязанными руки в отношении того, как в дальнейшем вести себя в отношении территорий Приднепровья.
   Глава четвертая.
  
   Положение Дорошенко становилось все хуже. Польша, вынужденная пойти на заключение позорного для нее Бучацкого мира, не намерена была долго выполнять его условия и лишь ожидала удобного повода, чтобы вступить в войну с Турцией. На стороне поляков выступала и Москва, вознамерившаяся возвратить себе правобережную часть Малороссии. Турки, удовлетворившись заключенным миром, не собирались помогать Дорошенко восстанавливать единство Украины, оставив его одного против Москвы и Варшавы. Между тем, для такого противостояния сил у него было явно недостаточно. Население правой стороны Днепра толпами уходило на левый берег, расселяясь на свободных территориях Воронежской, Курской губерний и в донских степях. В казацкой массе также то и дело вспыхивало недовольство. Когда в начале 1674 года князь Ромодановский и левобережный гетман Иван Самойлович перешли через Днепр, гетман Ханенко, а с ним каневский, корсунский, белоцерковский, уманский, тарговицкий, паволоцкий и брацлавский полковники на раде в Переяславле 17 марта сложили свои полномочия. С этого времени Дорошенко уже всерьез стал подумывать о переходе на сторону Москвы при условии, что он сохранит за собой гетманскую булаву. В царском окружении к такому варианту относились благосклонно, но интриги Самойловича, опасавшегося потерять гетманский титул, привели к тому, что Дорошенко на раду в Переяславль не прибыл, а заперся в Чигирине и во второй раз призвал на помощь турок. Ромодановский и Самойлович вынуждены были отступить за Днепр, а передавшиеся им населенные пункты вновь возвратились под власть правобережного гетмана и были разграблены и разорены турками с одной стороны, а Ромодановским и Самойловичем - с другой. Естественно в этих зверствах народ обвинял Дорошенко, который все больше становился ненавистным большинству населения. Турки разорили и Сечь, воспользовавшись тем, что и там в это время не было единства. Иван Серко вскоре после ареста Многогрешного сам стал добиваться гетманства и попал в опалу. Царь Алексей Михайлович сослал его в Тобольск, однако вскоре возвратил оттуда и Серко был восстановлен в прежней должности кошевого атамана. В 1673 году он во главе своих запорожцев взял Арслан, Очаков и несколько других турецких городов, но в 1674 году недовольный тем, что некоторые его требования в Москве были отклонены, вступил в сношения с Польшей. Вскоре он, однако, одумался и вновь стал служить Москве и в 1675 году жестоко отомстил султану за разграбление Сечи, заставив его уплатить богатый выкуп и написав ему знаменитое письмо.
   В довершение ко всему, польский король назначил на место Ханенко правобережным гетманом Остапа Гоголя ( который, правда, с трудом держался в Полесье), и вступил в переговоры с Москвой, целью которых являлось совместное выступление против Дорошенко. Но Самойлович опасался, что казаки не поладят с поляками, поэтому убедил московское правительство отклонить это предложение.
   Тем не менее, Дорошенко понимал, что его окончательное поражение- это лишь вопрос времени. Он решил перейти в московское подданство, но таким образом, чтобы это произошло без участия Самойловича. С этой целью он созвал раду, пригласив на нее запорожцев во главе с Серко и донских казаков с их атаманом Фролом Минаевым. Затем он поклялся на Евангелии, что переходит в подданство Москвы, и просил запорожцев и донцов ходатайствовать, чтобы царь оставил его в своей милости. Серко сообщил об этом в Москву, но Самойлович при поддержке Ромодановского сумел добиться, чтобы Алексей Михайлович сделал выговор Серко за то, что тот занялся не своим делом - мол, подобные вопросы должен решать гетман, а не кошевой Запорожской Сечи. Тем не менее, незадолго до смерти царя Алексея Михайловича в Москву прибыл тесть Дорошенко- Павел Яненко-Хмельницкий. Он привез в знак покорности правобережного гетмана бунчук и два знамени, полученные им от султана, подтвердив тем самым его отречение от турецкого подданства. Посол Дорошенко был принят милостиво, но царь потребовал, чтобы правобережный гетман принес присягу перед Самойловичем, чего Дорошенко всячески пытался избежать.
   Вскоре Алексей Михайлович умер и в Москве стало не до Дорошенко. Он продолжал оставаться в Чигирине. Самойлович не оставлял попыток очернить в глазах правительства его и Серко, так как чувствовал, что в Москве его недолюбливают и в любой момент могут заменить на Дорошенко. Опасался Самойлович и своих полковников, у которых он также, как "сын священника" авторитетом не пользовался.
   Желая поскорее покончить со своим врагом, Самойлович в начале 1677 года направил в Москву ложный донос о том, что по призыву Дорошенко турки идут на Киев. В ответ он получил приказ выступить против правобережного гетмана. Когда Самойлович и Ромодановский подошли к Чигирину, Петр Дорофеевич вышел им навстречу с духовенством, старшиной и народом, сложил булаву и принес присягу на верность царю. Вначале он был помещен в Соснице, но в это время вскрылся заговор стародубского полковника Рославца и протопопа Адамовича против гетмана Самойловича. Подозревая причастность к нему Дорошенко, царь Федор истребовал его в Москву, однако в ходе разбирательства было установлено, что он никакого отношения к заговору не имеет. Вскоре, в 1679 году Дорошенко был назначен воеводой во Вятку, получил вотчину в селе Ярополче недалеко от Волоколамска, где и умер в 1698 году. Жена его, женщина разгульная и развратная, склонная к пьянству, осталась в Малороссии, чему он, по-видимому, был весьма доволен
   Гетман Иван Самойлович.
  
   Иван Самойлович Самойлович оказался самым удачливым из своих предшественников, продержавшись в гетманском сане почти 22 года. Родился он в селе Ходорково Попильнянского района нынешней Житомирской области в семье священника, по всей видимости, не ранее 1630 года. Судя по всему, в молодые годы он готовился к карьере священника, так как получил превосходное по тому времени образование. Родители его были из числа тех, кто в разное время перебрался с правого берега Днепра на левый. Здесь семья Самойловичей стала проживать в местечке Старый Колядин. Каким образом Самойлович попал в казаки, сведений не имеется, однако известно, что начинал он с должности сотенного писаря. Некоторое время спустя ему удалось втереться в доверие к генеральному писарю Гречаному и по его рекомендации Самойлович стал сотником в Веприке, а затем черниговским наказным полковником.
   Он не скрывал своего негативного отношения к Москве и являлся активным участником переворота, затеянного Брюховецким против московской власти. После смерти Брюховецкого Самойлович занял выжидательную позицию, а затем примкнул к Многогрешному, при котором стал генеральным судьей. Надо полагать, умный и дальновидный, "поповский сын", как его называли казаки, быстро сориентировался в изменившейся политической ситуации и ранее других пришел к выводу, что путь, которым следует Дорошенко- это путь в никуда.
   Самойлович не скрывал и в дальнейшем своего полупрезрительного отношения к "москалям", отзываясь в узком кругу о московских властях с насмешкой, но, тем не менее, присягнув на верность московскому царю, свою клятву не нарушал.
   Являясь представителем казацкой верхушки, честолюбивый Самойлович не мог не мечтать о гетманской булаве, тем более, что, как уже отмечалось выше, Многогрешный не пользовался авторитетом ни в Москве, ни у казаков. Примкнув к заговору Павла Забеллы, Самойлович оказался в числе тех, кто арестовал Многогрешного и оправлял его в Москву. По- видимому, он уже в то время пользовался влиянием у князя Ромодановского, так как 17 июня 1672 года на раде в Казачьей Дубраве близ Конотопа, фактически по распоряжению князя, Самойлович был избран гетманом. Несмотря на свой ум и образованность, Самойлович отличался корыстолюбием, юлил пред сильными и был надменным в отношении подчиненных. Эти качества, которые первое время он скрывал под личиной добродушия и показной любезности, особенно ярко проявились после того, как положение его укрепилось. "Чернь" не любила гетмана, но у старшины он пользовался авторитетом, особенно после того, как ввел в Войске институт бунчужных товарищей. По существу это было отдельное подразделение, в котором проходили службу сыновья полковников, старшины, а также войсковых товарищей, которые затем выдвигались на командные должности. Таким образом, создавалась ситуация, когда из простых казаков уже мало кто мог претендовать выбиться в начальство. Самойлович не особенно прислушивался к мнению рады и нередко поступал по-своему. Так, он продолжил формировать наемные компанейские части, полки из охотников, так называемых сердюков, вводил новые налоги на содержание Войска, прикрываясь государственными интересами, принимал выгодные для себя решения. Однако покровительство Ромодановского, а также успешное ведение военных действий против Дорошенко, искупало в глазах Москвы эти "мелкие шалости" гетмана, особенно после того, как под его рукой оказались обе стороны Днепра. Устранив Дорошенко, Самойлович объединил под своей властью всю Малороссию, как это было при Богдане Хмельницком и в начале гетманства Выговского. Казалось, теперь московское правительство могло поставить в своей 22-летней борьбе за Малороссию окончательную жирную точку, но Турция не намерена была отказаться от продолжения борьбы за украинские территории.
   Султан освободил из заточения Юрия Хмельницкого, который был провозглашен гетманом и князем малороссийским, и направил вместе с ним в Приднепровье 120-тысячную армию под командованием Ибрагим-паши. В августе 1677 года турецкие войска осадили Чигирин, гарнизоном которого командовал генерал Трауернихт. Турецкий военачальник планировал после занятия Чигирина вновь превратить его в гетманскую резиденцию, где мог бы обосноваться Юрий Хмельницкий и в последующем с этого плацдарма перенести военные действия на территорию Заднепровья.
   Планам этим в том году не было суждено осуществится из-за мужества и стойкости защитников Чигирина, а также, благодаря решительным действиям князя Ромодановского и гетмана Самойловича, которые, располагая вдвое меньшими силами, чем Ибрагим - паша, переправились через Днепр и 28 августа в районе Бужинской пристани разгромили 40-тысячный авангард противника. Развивая достигнутый успех, Ромодановский и Самойлович двинулись на помощь осажденному Чигирину. Ибрагим-паша вынужден был снять осаду города и, потеряв около 8 тысяч янычар, отступить в пределы Турции. Впоследствии в неудаче этого похода он обвинил крымского хана.
   Тем не менее, султан не отказался от своих планов в отношении Украйны и уже на следующий год новая 125-тысячная крымско-турецкая армия во главе с великим визирем Кара-Мустафой подступила к Чигирину. К тому времени его гарнизон возглавил новый воевода окольничий Иван Ржевский - энергичный и деятельный военачальник. Ромодановский и Самойлович, располагая 85-тысячным войском внимательно следили за передвижением турецкой армии, поэтому уже 11 июля, спустя двое суток после начала осады Чигирина, переправились на правый берег Днепра, где в районе Бужинской пристани были атакованы крупными силами неприятеля, преградившими им дальнейший путь. Тяжелые бои продолжались в течение трех недель. 4 августа Ромодановскому и Самойловичу все уже удалось пробиться к осажденному Чигирину, но после этого князь неожиданно проявил несвойственную ему нерешительность и, став лагерем против города на другом берегу Тясмина, попыток вступить в бой с Кара- Мустафой не предпринимал. Между тем, гарнизон Чигирина остался без начальника, так как еще 3 августа Ржевский погиб во время обстрела города. Воспользовавшись бездействием Ромодановского, Кара-Мустафа 11 августа предпринял решительный штурм. Турки подвели мины под городские стены и взорвали их, а также подожгли мост через Тясмин, чтобы не дать осажденным возможности перейти по нему в лагерь Ромодановского. Мост рухнул, многие погибли. Уцелевшие защитники Чигирина укрылись в верхнем замке, построенном Ржевским. Им удалось отбить два приступа, но в ночь на 12 августа они получили приказ Ромодановского сжечь замок и прорываться в его лагерь.
   Причины нерешительности, проявленной Ромодановским и повлекшей поражение русских войск под Чигирином, историки объясняют по-разному. Н.И. Костомаров передает бытовавшее в Малороссии мнение, будто сын Ромодановского оказался в турецком плену и турки обещали снять с него кожу живьем, если князь окажет помощь городу. Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона приводит другую версию - будто, у Ромодановского был секретный царский указ разрушить Чигирин и вступить в сношение с турками втайне от малороссов. "История руссов" вообще не усматривает ничего необычного в действиях Ромодановского, отмечая численное превосходство турецких сил. С.М. Соловьев также не считает, что Ромодановским была допущена какая-либо оплошность, хотя приводит сведения о том, что царские посланники интересовались мнением Ромодановского, Самойловича и Серко о том, не лучше ли разрушить Чигирин - этот оплот гетманов-изменников. Первые два высказались против этого, а Серко, наоборот, считал такое решение единственно правильным. В то же время в 1682 году, когда в ходе стрелецкого бунта в Москве князь Ромодановский был убит рассвирепевшей толпой, ему припоминали это бездействие под Чигирином, повлекшее сдачу города туркам.
   Как бы то ни было, но оставшиеся в живых защитники Чигирина сожгли верхний замок и переправились через Тясмин, после чего князь начал отход к Днепру. Кара-Мустафа пытался преследовать его, но в сражении 19 августа потерпел поражение и вынужден был возвратиться в сожженный Чигирин. К тому времени турецкая армии сократилась почти на треть. По этой причине Кара-Мустафа вскоре счел благоразумным возвратиться домой. В Чигирине остался Юрий Хмельницкий с крымскими татарами. Так как на правом берегу Днепра русских войск не было (за исключением Киева), Хмельницкому сравнительно легко удалось подчинить своей власти обезлюдевшие к тому времени Жаботин, Черкассы, Канев, Корсунь и другие населенные пункты Приднепровья. Действия его отличались изощренной жестокостью, если не сказать, изуверством. Так, Канев был не только захвачен, но и превращен в пепелище. Жители укрылись в Каневском монастыре, но он был обложен дровами и соломой и подожжен. В огне погибло много людей, в том числе архимандрит Макарий Токаревский, причисленный позднее к лику святых. Вместе с Хмельницким свирепствовал и его родственник, тесть Дорошенко, Павел Яненко-Хмельницкий.
   Судьбу Канева разделили и другие правобережные города и местечки. Опираясь на крымский татар, Хмельницкий в начале 1679 года предпринял попытку вторгнуться на Левобережье, но ему помешали глубокие снега. Весной он повторил нападение, но те местечки, что ему удалось занять, вскоре у него отобрал Самойлович.
   Свою ставку Хмельницкий из Чигирина перенес в Немиров и принял титул князя сарматского. Все гетманские универсалы он подписывал сложным именем Гедеон- Георгий - Венжик Хмельницкий, величая себя князем сарматским и гетманом запорожским. Что касается имени "Венжик", то оно объясняется, по-видимому, тем, что в это время бытовало мнение ( возможно инспирированное самим Юрием), будто его дед был женат на дочери запорожского гетмана Венжика Хмельницкого. Однако, исторической науке такой гетман не известен, а упоминание о его деятельности в "Истории руссов" полностью противоречит общепризнанным историческим фактам.
   В обезлюдевшем Приднепровье Хмельницкий никаким авторитетом не пользовался, фактически всеми делами "княжества" управлял турецкий паша, находившийся при гетмане. В то же время приступы умопомешательства, необузданной жестокости и алчности, характерные для Юрия, вынудили султана в 1681 году устранить его от гетманства. Вместо него был назначен молдавский господарь Иоанн Дука, но после пленения его поляками в 1683 году, Юрию Хмельницкому была вновь ( уже в четвертый раз) возвращена гетманская булава. Из "Лiтописа" Величко, составленного им на рубеже ХУ111 века ( вероятно, по слухам и изустным рассказам ) известно, что в 1685 году Юрий приказал содрать кожу живьем с какой-то еврейки, муж которой обратился с жалобой к турецкому паше. Тот по приказу султана схватил Хмельницкого. В июне того же года злополучный гетман, недостойный сын Великого отца, был доставлен в Каменец, приговорен к смертной казни и задушен, а труп его сбросили в реку.
   Между тем, вскоре после потери Чигирина в Москве был выработан план, поддержанный и казацкой старшиной, согласно которому предполагалось для обеспечения безопасности Заднепровья, уничтожить города и местечки на правом берегу Днепра, а их население переместить в свободные земли Слободской Украйны. Осуществление этого плана, сохранившегося в народной памяти малороссов под названием "сгона" (изгнания) было поручено сыну Самойловича Семену. Начиная с 1679 года, за непродолжительное время свыше 20 000 семей было переселено на территорию нынешних Сумской, Харьковской и Белгородской областей. В эти же земли ушла и часть населения Левобережья, поскольку переселенцам предоставлялись определенные льготы. Гетман Самойлович активно поддерживал идею переселения в расчете на то, что вновь сформированные слободские полки перейдут под его начало, однако в Москве решили иначе. Вновь создаваемые полки сердюков ( то есть казацкой пехоты по типу полка, сформированного при Стефане Батории), как и те слободские полки, которые существовали еще с середины 50-х годов, остались в прямом подчинении царских воевод. Общее управление этими казачьими формированиями, как и в целом делами на территории Слободской Украйны осуществлялось Белогородским приказом.
   В результате "сгона" огромная территория правобережной Украйны стала представлять собой пустынную и безлюдную местность, где лишь изредка можно было встретить человеческое жилье. В Москве были озабочены лишь обеспечением безопасности Заднепровья, а правый берег Днепра к началу 80-х годов фактически оставался бесхозным. Правда, заключенный в 1672 году Бучацкий мир оказался недолгим. Военные действия между Польшей и Турцией начались уже два года спустя, когда в результате решительных мер, предпринятых коронным гетманом Яном Собесским у турков были отняты Немиров, Могилев, Брацлав, то есть почти вся Подолия. 24 августа 1675 года в сражении у Львова Собесский разгромил крупные силы татар и турок, а затем, после избрания королем в феврале 1675 года, стал принимать серьезные меры по укреплению своих войск. Опасаясь возросшего могущества Речи Посполитой, султан вынужден был пойти на заключение в 1676 году нового мира ( в Журавне), по условиям которого две трети Украйны возвращались Польше, а остальная территория передавалась казакам под опекой Турции. Этот мирный договор не удовлетворял ни польского короля, который неоднократно поднимал вопрос на сейме о том, не лучше ли вновь вступить в войну с Турцией, чем отдать богатейшие земли непонятно кому, ни султана, который недоволен был наметившимся альянсом Речи Посполитой с Австрией, где в это время вспыхнуло восстание венгров, поддержанное турецким правительством.
   К новой войне стали готовиться обе стороны. Король, желая привлечь на свою сторону казаков, назначил им на отошедших к Речи Посполитой территориях своих гетманов. Вначале это был Остап Гоголь, власть которого ограничивалась лишь Полесьем, позднее его сменил Степан Куницкий (1683-1684 годы), галицкий шляхтич, который выступил в поход против турок на Дунай, но потерял много войска и был казнен своими же казаками. На его место был назначен новый гетман Могила ( 1684-1686 годы), человек неграмотный и весьма заурядный. Однако среди его полковников имелось несколько ярких личностей: Захар Искра в Корсуне, Абазин- в Брацлаве, Семен Гурко, более известный как Палей - в Фастове. О подвигах последнего позже слагались легенды. Одновременно, уже в 1679 году Польша попыталась привлечь на свою сторону Москву, вынашивая идею создания единого Священного союза против Оттоманской Порты, однако в том году между Московским государством и Турцией был заключен Бахчисарайский мир. Согласно его условиям турки признавали вхождение Левобережной Украйны в состав Московского государства, но правый берег оставался за Османской империей. При таких обстоятельствах идея польского правительства не нашла поддержки в Москве, но усилия Собесского не пропали зря. Мысль покорить Крым не оставляла еще Ивана Грозного, но отвлеченный на войну с Ливонией, он в то время не сумел реализовать свои планы. Позднее, после взятия донскими казаками Азова, об этом же подумывал и Михаил Федорович, но у государства не было тогда средств для этих целей. Теперь же в Москве серьезно задумались о предложении поляков и лишь выжидали удобного момента для разрыва мирного договора с Турцией. Впрочем, немало было и противников этой идеи. Самойлович - последовательный враг Речи Посполитой, ненавидевший поляков, предостерегал царское правительство от попыток ввязаться в войну с Турцией и Крымом. Он напоминал об извечном коварстве поляков и о том, что, турки не преследуют православную веру на занятой ими части Малой Руси, а поэтому лучше жить с ними в мире и дружбе.
   Не получив поддержки со стороны Московского государства, Ян Собесский 31 марта 1683 года вступил в союз с Австрией. Узнав об этом Турция двинула на Вену громадное ( почти 200-тысячное) войско во главе с великим визирем Кара-Мустафой. Приготовления Собесского к военным действиям еще не закончились: ему удалось собрать лишь 27 тысяч солдат, однако он поспешил на помощь Вене, осажденной турками. По прибытию он принял командование над всей союзной армией и 12 сентября 1683 года наголову разбил Кара - Мустафу, превосходящего союзную армию численностью более чем в три раза. Эта знаменитая победа вошла во все учебники польской истории и выдвинула Яна Собесского в число величайших полководцев его времени. Однако, выиграть одно сражение еще не означает победить в войне. Военные действия против Турции на этом не закончилась, король нуждался в новых союзниках. В 1684 году Австрия, Речь Посполитая и Венеция образовали, наконец, "Священную лигу", о чем так давно вынашивал планы Ян Собесский. Москва не отказывалась против присоединения к этому союзу, но при условии урегулирования всех аспектов Андрусовского мира, срок которого истекал. Король, испытывавший трудности в борьбе с турками, после двухлетних переговоров в 1686 году подписал с Россией "Вечный мир", прямо скажем, не весьма выгодный в тех условиях для Московского государства. Правительство царевны Софьи пошло на его заключение, лишь поддавшись ходатайству папы и Австрии, поскольку и сама правительница и ее фаворит князь Василий Васильевич Голицын весьма смутно представляли себе, в какую авантюру их втягивают поляки. В какой-то мере в этом была повинна и Турция, постоянно угрожавшая Левобережью. По условиям этого мира Московское государство не получило никаких территориальных приобретений, за исключением того, что за Москвой оставался Киев с окружающими его местечками. За эту, якобы территориальную уступку, Речь Посполитая получала 146 000 рублей, одновременно гарантируя православному населению правобережной Украйны полную свободу совести. Иными словами, Москва не получила от этого мира никакой выгоды, кроме убытков, так как Киев де-факто перестал быть польским еще с 1648 года, а православных в городах и селах правобережной Украйны к тому времени можно было пересчитать по пальцам. Кроме того, как уже выше отмечалось, турки и не преследовали православных. В то же время, правительство царевны Софьи обязалось выступить совместно с Польшей против Турции и Крыма. Правый берег Днепра оставался за Речью Посполитой, а Запорожье - за Москвой. Окончательно вопрос об этих территориях урегулирован не был.
   Понятно, что как здравомыслящий человек, Самойлович не мог принять такой договор. "Купила Москва себе лиха за свои же гроши, ляхам данные. Жалели малой дачи татарам давать, будут большую казну давать, какую татары похотят" - не скрывал он своего раздражения договором в узком кругу приближенных. Вопреки существующему порядку гетман даже обратился напрямую к королю с личным письмом, в котором писал, что казаки выступят против татар, если король возвратит правобережную Украйну. За этот демарш Самойлович получил выговор из Москвы и приказ соединиться с войсками Голицына, когда он выступит против Крыма.
   Для покорения Крыма было подготовлено 100-тысячное войско, которое возглавил сам князь Голицын. В мае 1687 года он двинулся к Конским водам и вскоре подошел к Самаре, где его уже ожидал Самойлович с 50 тысячами казаков. Форсировав Конские воды, объединенная армия в середине июля вышла к урочищу Великий Луг и продолжила движение в сторону Перекопа. Татар поблизости замечено не было, но начались степные пожары, препятствующие дальнейшему продвижению вперед. На военном совете все же было принято решение продолжать поход, однако за двое суток удалось пройти всего 12 верст. Люди и лошади устали от страшной копоти, которая клубилась в воздухе, коням не было корма и воды. К счастью, прошли ливневые дожди, которые наполнили пересохшие реки и прибили копоть, но травы не было. В таких условиях продолжать движение дальше было равносильно самоубийству. Голицын принял решение отправить в низовья Днепра 30- тысячное войско из своих ратных людей и казаков, а сам с основными силами возвратился к Конским водам.
   Донося в Москву о неудаче похода, князь писал правительнице Софье, что татары не вышли для сражения, испугавшись московского войска, но зато подожгли степь. Однако в его лагере причиной пожара называли умысел со стороны казаков. Распространился слух, будто казаки по приказанию или с ведома гетмана Самойловича подожгли степь, чтобы не дать возможности Голицину продолжить свой поход в Крым. На первый взгляд такие слухи казались вздорными, но, они имели под собой почву. Известно было, что Самойлович являлся противником войны с Крымом, да и казаки не были заинтересованы в том, чтобы московские войска вошли в Крым. Ведь само существование малороссийского казачества было оправдано, поскольку существовала угроза вторжения татар в московские земли. С разгромом Крыма отпадала нужда и в сохранении казачьего войска.
   Слухи о том, что к возникновению степных пожаров приложили руки малороссияне, дошли и до Москвы. Царевна Софья, опасаясь за своего фаворита князя Голицына, который мог быть обвинен недоброжелателями в неудаче крымского похода, направила к нему дьяка Шакловитого для выяснения, кто же повинен в пожарах. Но, еще до его приезда высшие представители казацкой старшины уже поспешили с доносом к Голицыну, обвинив гетмана в измене. Князь переслал донос в Москву и получил указание арестовать Самойловича и всех его домочадцев.
   Конечно, князь Голицын понимал, что Самойлович, если в чем и виновен, то лишь в невоздержанности на язык, но заступиться за него было некому. Голицын- давний враг Григория Ромодановского не мог простить гетману, что тот пользовался покровительством покойного князя. Казаки ненавидели Самойловича за корыстолюбие, заносчивость и гордыню, а генеральная старшина сама же подала на него донос. Но обвинить в неудаче похода Самойловича означало снять ответственность с себя, поэтому Голицын приказал арестовать гетмана. 23 июля он был взят под стражу и позднее вместе с сыном Яковом сослан в Сибирь. Второй его сын Григорий был казнен в Севске. Имущество Самойловича было конфисковано, половина его отошла государевой казне, а другая половина была отдана на нужды Войска.
   25 июля 1687 года состоялась рада, на которой был избран гетманом протеже Голицына генеральный есаул Иван Степанович Мазепа -Колединский.
  
   Гетман Иван Мазепа.
   Есть немало государственных и политических деятелей, чьи биографии воспринимаются как настоящий авантюрный роман, достойный пера Александра Дюма, Рафаэля Саббатини или Вальтера Скотта. К таким личностям по праву можно отнести и знаменитого малороссийского гетмана Ивана Степановича Мазепу - Колединского. Со дня его смерти прошло без малого триста лет, но споры о значении этой исторической фигуры для судеб современной Украины не утихают по сей день. Для одних - он, воспетый великим Пушкиным "гетман - злодей", коварный изменник и предатель, другие же бережно хранят о нем память, как о государственном деятеля, стремившемся к созданию вольной и незалежной Украины.
   Кем же был этот человек на самом деле и кто прав в этом споре, длящемся уже почти три века? Представляется, что каждый читатель может ответить на этом вопрос самостоятельно. Автор же, постарается оперировать исключительно одними фактами и пусть дела этой, безусловно, незаурядной личности, сами говорят за себя.
   Относительно времени рождения будущего малороссийского гетмана у историков нет единства. Согласно одним данным, он родился в 1629 году, по другим сведениям это произошло в 1644 году. Большая Советская Энциклопедия, вслед за Н.И. Костомаровым придерживается последней даты, Словарь Брокгауза и Эфрона приводит обе, Большая русская биографическая энциклопедия склоняется к 1629 году. "Энциклопедия казачества" и вовсе утверждает, что он родился в 1640 году. Согласно Большой русской биографической энциклопедии, отец его, Степан Мазепа, был казаком белоцерковского полка. В связи с этим утверждением возникает вполне резонный вопрос, почему в таком случае его сын носил двойную фамилию Мазепа - Колединский, подчеркивая свою принадлежность к старинному литовскому роду?
   Попытаемся ответить на этот вопрос, прежде всего, определившись с тем, какую же дату его рождения считать истинной. Представляется, что скорее всего, будущий гетман родился в 1644 году, так как известно, что он в юности служил при дворе короля Яна -Казимира комнатным дворянином ( пажем). Если правда, что его отец был казаком в белоцерковском полку, то это могло произойти не ранее осени 1659 года, после гадячских статей. Фактически же его служба при короле началась, по-видимому, позднее, то есть примерно в 1662-1663 годах в возрасте 17-18 лет. Н.И. Костомаров полагал, что в это время и король, и его сановники вынуждены были уважать малорусскую народность и православную веру, соглашаясь на то, чтобы некоторая часть детей правобережной казацкой старшины, выходцев из русской шляхты православного вероисповедания, служила при дворе короля. Если это так, то Степан Мазепа был не простым казаком, а как минимум, принадлежал к казацкой старшине и был выходцем из какого-то шляхетского рода, возможно, тех же Колединских. Это тем более вероятно, что согласно Н.И.Костомарову, у матери Ивана Степановича на Волыни было свое имение и, таким образом, она сама могла принадлежать к роду Колединских. Но есть и другое объяснение того, почему Мазепа носил двойную фамилию. Известно, что позднее во время службы у Дорошенко он женился на богатой шляхтянке и, вполне возможно, присоединил ее фамилию к своей.
   Служба при королевском дворе для казацкого сына, пусть даже выходца из мелкопоместной шляхты, исповедующего греческую религию, при тогдашнем господстве католического фанатизма вряд ли могла оказаться легкой и беззаботной. В окружении сыновей знатных шляхтичей, также являвшихся королевскими пажами, молодой Мазепа выглядел белой вороной. Постоянные издевательства и насмешки с их стороны привели к тому, что однажды молодой и горячий юноша, не сдержался, обнажив против одного из насмешников шпагу. Подобный поступок в королевском дворце мог закончиться для Мазепы даже смертью, но Ян-Казимир, которому доложили о происшедшем, не счел необходимым применить к молодому человеку смертную казнь. Он был удален из дворца в имение матери, где и проживал некоторое время.
   Иван был красивым юношей, получившим хорошее образование в каком -то из польских училищ. Он хорошо владел польским, русским и немецким языками, знал латынь. Служба при дворе короля придала его манерам внешний лоск, он научился придворной ловкости и обходительности с дамами, поэтому, стоит ли удивляться, что между ним и молодой женой соседа его матери пана Фальбовского возник бурный роман. Закончился он тем, что ревнивый муж однажды велел своим слугам раздеть героя-любовника донага, привязать к лошади и в таком виде Мазепа явился домой. Правда, современные историки подвергают данный факт сомнению, но как бы ни было в действительности, именно в этот период он присоединился к казакам.
   По всей видимости, это произошло не ранее середины 1663 года, так как начал свою службу будущий гетман при Павле Тетере. При его образованности и знании придворных манер, Мазепе не составило большого труда быстро продвинуться вверх по служебной лестнице. К 30 годам при гетмане Дорошенко он стал генеральным писарем и в 1674 году был направлен правобережным гетманом в Переяславль на раду, где перед Иваном Самойловичем от его имени предлагал заключить мировое соглашение и перейти в московское подданство. К этому времени Мазепа уже был женат на какой-то богатой шляхтянке и, благодаря своей должности, стал известен в казацкой среде.
   В том же 1674 году Дорошенко направлял Мазепу в Константинополь к султану с просьбой о помощи, но в пути тот был перехвачен Иваном Серко. Запорожский кошевой атаман отобрал у него гетманские грамоты, а самого Мазепу отправил в Москву.
   Хитрый и умный бывший королевский придворный, сумел расположить к себе даже самого Артамона Сергеевича Матвеева, который допрашивал его о целях поездки в Константинополь. Мазепа убедил боярина, что лично он расположен к Москве и сам Дорошенко также готов перейти в московское подданство. Закончилось все дело тем, что он был представлен Алексею Михайловичу, а затем с царскими грамотами отпущен к Дорошенко.
   Однако прозорливый генеральный писарь к этому времени уже ясно осознавал, что дело Дорошенко проиграно, а утрата им гетманской булавы лишь дело времени. Поэтому, прибыв к Самойловичу, он на западный берег Днепра не поехал, получив разрешение поселиться вместе с женой на Левобережье. Спустя некоторое время супруга его умерла и, едва перешагнув тридцатилетний рубеж, Мазепа остался вдовцом.
   Первое время он находился непосредственно при гетмане, занимаясь воспитанием его детей, а затем Самойлович пожаловал его званием генерального есаула, которое у казаков приравнивалось к заместителю гетмана. В этой должности Иван Степанович несколько раз отправлялся в Москву, где после смерти царя Федора и ссылки Артамона Матвеева в Белоозеро, а затем и стрелецкого бунта 1682 года, сумел расположить к себе фаворита царевны Софьи князя Голицына. Большого труда Мазепе с его умом и образованностью, это не составило, тем более, что князь, как и сам Иван Степанович, тяготел к Польше.
   Ходили слухи, что к смещению Самойловича с гетманского поста приложил руку и сам Мазепа, но достоверных исторических данных на этот счет у историков не имеется. Тем не менее, после обвинения Самойловича в неудаче первого похода на Крым, по протекции Голицына новым гетманом был избран Мазепа.
   Конец ХУ11 века в Малороссии с приходом его к власти ознаменовался завершением продолжавшейся на протяжении нескольких десятилетий острой борьбы между казацкой чернью и значными казаками. Начиная с гетманства Выговского, чернь, которую поддерживало и поспольство, постепенно и неуклонно проигрывала в этом противостоянии. С пожалованием старшине имений, дворянских титулов, наделением значных имениями, их доходы возрастали, а власть укреплялась. Введения института бунчужных товарищей фактически закрыло для выходцев из черни возможность продвижения на старшинские должности. Все большее значение даже среди самой казацкой верхушки приобретали те, кто считал себя выходцами из польской и новой малорусской шляхты. Еще Выговский стал окружать себя сердюками и польскими наемниками, после него эту традицию продолжали и Брюховецкий и Самойлович. Не отставал от них и Мазепа. Уже к 1696 году он создал из полков сердюков личную гвардию, запретил принимать в казаки представителей поспольства, впервые ввел в Малороссии панщину, то есть разрешил старшине официально обращать казаков в свое подданство и отнимать у них земли. В этом он находил полную поддержку у московского правительства, которое стремилось не допустить, чтобы тягловые крестьяне убегали на Дон или на Запорожье. Для охраны гетмана был даже выделен специальный стрелецкий полк.
   Подобно предыдущим гетманам, Мазепа не забывал и свою родню, приблизив к себе сыновей своих сестер Войнаровского и Обидовского. Мать его под именем инокини Магдалины сделалась настоятельницей киевского Фроловского монастыря.
   Легко вообразить как относились казаки, полвека не знавшие панщины ( барщины), к нововведениям гетмана. Однако, несмотря на возбуждаемое им в простом народе недовольство, Мазепа имел прочную поддержку в Москве. Даже в момент падения царевны Софьи, а вместе с ней и своего покровителя князя Голицына, он в 1689 году волею судьбы оказался в столице и тут же поспешил войти в доверие к юному Петру. Он стал просить о направлении в Малороссию большего числа царских ратных людей, назначить перепись казацкого реестра, укрепить власть воевод на местах против выступлений народных масс. Эти предложения гетмана отвечали интересам московского правительства, поэтому вызывали у царского окружения полное одобрение.
   Несмотря на свое тяготение к польским, а точнее, к западным порядкам, Мазепа верно служил Москве. Еще в начале своей гетманской карьеры, он приложил много усилий для того, чтобы второй крымский поход оказался более удачным, чем первым. По его предложению 112 - тысячная русская армия во главе с Голицыным, выступила в степь в конце февраля 1689 года, когда угрозы степных пожаров не было. В мае передовые части князя вступили в бои с крымцами, оттеснив их к Перекопу. Казаки Мазепы вели не только деятельную разведку, но и являлись боевым охранением русской армии.
   Хотя Голицын и не решился в условиях наступившего знойного лета переходить за Перекоп, вины Мазепы в этом не было. Он сделал для успеха похода все, что мог. Именно так это и было оценено в Москве, тем более, что правительница Софья встречала князя в столице, как настоящего триумфатора.
  В обоих азовских походах 1695-1696 годов юного царя Петра, малороссийские казаки и сам Мазепа проявили мужество и отвагу, что царь Петр никогда не забывал. Молодой царь вообще относился очень хорошо к тем, кто сражался вместе с ним под Азовом, даже прощая им довольно серьезные прегрешения.
  Несмотря на попытки польского правительства войти в контакты с малороссийским гетманом, Мазепа, не дал повода заподозрить его в сношении с Речью Посполитой, задерживая посланцев короля и отправляя их в Москву. Также он решительно пресекал попытки своих недоброжелателей интриговать против него. Руками Москвы он расправился с бывшим гадячским полковником Самойловичем, с зятем своего предшественника князем Юрием Четвертинским, с переяславским полковником Леонтием Полуботком. По его настоянию был сослан в Сибирь и Дмитрий Райча, интриговавший почти против всех предыдущих гетманов. Был приговорен к смерти, но помилован затем самим гетманом упоминавшийся выше Данило Забелла, попытавшийся при поддержке Бориса Петровича Шереметева интриговать против него. Мазепе удалось практически бескровно одержать верх в трехлетнем противостоянии с Петриком, бывшим канцеляристом, который убежал на Сечь и оттуда рассылал универсалы, в которых гетман представлялся как угнетатель народных масс. Петрик требовал отмены аренды, которая была введена еще Брюховецким на содержание войска. Однако Мазепа добился, чтобы в 1694 году на полной раде с участием не только черни, но и мещан, было решено ее сохранить.
   Более серьезным соперником гетмана принято считать фастовского полковника Семена Гурко ( Палея), но об этом , а также о событиях на Правобережье, будет сказано ниже.
   Выше уже отмечалось, что царь Петр питал слабость к Мазепе и полностью доверял ему. Во время взятия Азова Мазепа охранял тылы русских войск, а 15 -тысячный казачий корпус полковника Лизогуба доблестно сражался при осаде крепости. За свои заслуги в 1700 году Мазепа стал кавалером учрежденного ордена Андрея Первозванного, которым сам царь был награжден много позже. Спустя три года он был пожалован Крупицкой волостью в Севском уезде.
   В 1707 году генеральный судья Василий Леонтьевич Кочубей направил Петру Первому ряд доносов на Мазепу, в которых тот обвинялся в измене. Однако доказательств в доносах не приводилось и Петр им не поверил. Кочубей и его свояк, бывший полтавский полковник Искра, 14 июля 1708 года были казнены в Киеве, а положение Мазепы еще более укрепилось.
   В Северной войне казаки принимали деятельное участие, но сам Мазепа оставался в своей резиденции в местечке Батурине, что вблизи Конотопа. Правда, в 1705 и 1706 годах он возглавил походы в Польшу против Лещинского, но каких-либо крупных успехов там не добился. Мазепа неоднократно предлагал царю отобрать у поляков западный берег Днепра и присоединить эту территорию к Малороссии, как было во времена Богдана Хмельницкого. Но Петр из дипломатических соображений не соглашался с этими предложениями.
  
   Глава вторая.
  
   Ранее уже сообщалось о том, что после падения Дорошенко казачество на правой стороне Днепра пришло в упадок. В начале 80-х годов после турецких походов Юрия Хмельницкого население этих территорий от Бара до Черкасс эмигрировало на Левобережье или в Слободскую Украину. По выражению Н.И. Костомарова наступила "разруха" казачества. Согласно договора между Польшей и Россией правая сторона Днепра должна была оставаться безлюдной и пустой, как бы ничьей - ни польской, ни московской. Власть назначенного королем гетмана Остапа Гоголя, ограничивалась Полесьем, да и то формально. У турецких ставленников Юрия Хмельницкого и Иоанна Дуки также оставалось немного казаков, да и сами они фактически во всем подчинялись турецкому паше, который находился в Каменце.
   Но, как известно, природа не терпит пустоты. Вступив в 1683 году в войну с Турцией, Ян Собесский решил восстановить на правом берегу казачество, создав себе тем самым союзников для борьбы с турками. Вместо погибшего при осаде Вены Остапа Гоголя король назначил нового гетмана - шляхтича Иоакима Куницкого. Ему удалось собрать под свои знамена уже довольно внушительное число казаков - около восьми тысяч, с которыми он в 1684 году по приказу короля выступил в поход в Бессарабию против белгородских татар, готовившихся к нападению на Венгрию. Поход этот не достиг поставленных задач, так как татар оказалось значительно больше, чем предполагалось. Как сообщает "История руссов", Куницкий малодушно бросил свое войско на произвол судьбы и с малым числом приближенных убежал назад. Казаки избрали вместо него гетманом брацлавского полковника Дмитрия Могилу. Новый гетман, построив свое войско в каре, сумел пробиться через татарские полчища и возвратиться к границам Речи Посполитой. Там казаки обнаружили и Куницкого, которого предали смерти, забив тупыми концами своих копий. В сложившейся ситуации королю ничего другого не оставалось, как утвердить новоизбранного гетмана.
   Однако гетманство Могилы оказалось непродолжительным. В это время много правобережных казаков перешли к Самойловичу и у него осталось их не более 2-х тысяч. Верный своим союзническим обязательствам, Ян Собесский отправил этот небольшой казацкий корпус на помощь австрийцам и в ходе одного из сражений с турками Могила погиб. После него некоторое время гетманом уже никто не назначался, хотя королю удалось провести в сейме закон о восстановлении казацкого сословия. Некоторым панам это решение пришлось по душе, и они стали сами формировать казацкие отряды, другие жаловались на производимые казаками буйства и разорения. Вместо одного гетмана появились десятки полковников ( порой самозваных), как из шляхты, так и из простого народа. Из числа этих казацких вождей конца ХУ11 века на Правобережье наиболее яркий след в народной памяти оставил Семен Гурко, более известный как Палей, то есть "Поджигатель". Он родился, по-видимому, не ранее 1640 года в местечке Борзна на левом берегу Днепра в семье простого казака Филиппа Гурко. Еще в юношеском возрасте, вероятно, не позднее 1660 года он оставил отчий дом и ушел на Запорожье, где в походах и боях провел около двадцати лет. За лихость и ненависть к туркам и татарам он получил прозвище Палей. Около 1685 года, прельстившись намерением короля восстановить казачество на Правобережье, Палей с отрядом запорожцев и присоединившихся к ним правобережных казаков переходит на королевскую службу и получает в управление разоренный Фастов, небольшое местечко в 60 км от Киева. Со своей стороны он обязуется защищать границы Польши от татар и турок .
   Свою деятельность Палей начал с того, что укрепил Фастов, превратив его в довольно мощную крепость. В то время на Левобережье было относительно спокойно, поэтому наиболее отчаянные и свободолюбивые казаки стекались к нему не только с правого, но и с левого берега Днепра, где уже началось отмечаться недовольство гетманом Мазепой. Фастовский полковник принимал к себе на службу всех, кто изъявлял такое желание и вскоре у него образовался довольно сильный казацкий отряд.
   Первые три года Палей верно служил польской Короне. Он неоднократно отражал татарские набеги от границ Польши, захватив как-то в плен самого крымского хана Осман Гирея и нескольких его калг. Затем он совершил набег на Очаков, предав город огню и разорению. Его грозное имя наводило ужас на турок и татар, а популярность среди казаков достигла небывалых высот.
   После смерти Яна Собесского, когда его преемник Август 11 принял решение распустить казацкую милицию, Семен Палей стал вынашивать планы воссоединения Правобережья с Малороссией. Он неоднократно посредством Мазепы обращался в Москву с просьбой принять контролируемые им территории под царскую руку, но это его предложение ни правительством царевны Софьи, ни позднее царя Петра принято не было. Москве было выгоднее сохранять мир с Польшей, чем ввязываться с ней в ссору из-за опустошенного войнами Правобережья. Самому Палею предлагалось уйти на Запорожье, которое формально находилось вне русской и польской юрисдикции, а оттуда уже перейти в московское подданство и переселиться на московскую территорию. Однако Палея это предложение не устраивало - не этого он хотел и не к этому стремился. Фастовский полковник мечтал о передаче под власть царя всего Правобережья.
   Все тайное рано или поздно становится явным. Об инициативах Палея стало известно польскому правительству, он был схвачен и помещен под стражу в Немиров. "История руссов" приводит свою версию случившегося, сообщая, что он был заключен в Мариенбурге, откуда якобы его освободили казаки, совершившие дерзкий рейд через всю Польшу. Как бы то ни было, но Палей вскоре оказался на свободе и возвратился в Фастов. Узнав, что в его отсутствие киевский католический епископ захватил это местечко, наводнив его своими ксендзами, Палей перебил их всех и, таким образом, примирение его с поляками стало невозможным. В освобожденный Фастов стали стекаться все недовольные поляками казаки и посполитые, поэтому спустя непродолжительное время он превратился в оплот антипольских выступлений.
  В первые годы ХУ11 века наказным гетманом правой стороны Днепра являлся давний друг Палея полковник Самусь ( его звали Самойло Иванович, фамилия неизвестна). Он был из тех казаков, кто, как и Палей откликнулся на призыв Яна Собесского и, сформировав в Богуславе казацкий полк, вступил в борьбу с турками. Король Ян Собесский в 1693 году назначил его наказным гетманом и предложил принять командование над остальными правобережными казаками. Не желая подчиниться решению сейма ( 1699 год) об упразднении казацких полков, Самусь и Палей вместе с примкнувшими к ним Искрой, Абазиным и другими полковниками подняли восстание против поляков.
   16 октября 1702 года казаки овладели Бердичевым, затем Немировым. На Волыни восстание вскоре было подавлено, но в Подолии, где находился сам наказной гетман, оно вспыхнуло с новой силой. Палей тем временем овладел Белой Церковью. Повсеместно уничтожались поляки и евреи, страх обуял и население самой Речи Посполитой, занятой в то время войной со шведами. Король обратился за помощью к Петру Первому. Палею и Самусю было предложено прекратить восстание, но они ответили, что не они его начали, а поляки довели народ своими притеснениями до того, что он взялся за оружие.
  Коронный гетман Иероним Любомирский предлагал вступить с восставшими в переговоры и урегулировать конфликт мирным путем, однако интриговавший против него польный гетман Синявский добился созыва посполитого рушения и стал во главе его вместо Любомирского. Хотя силы у Синявского были небольшие, но на зиму казаки разошлись по домам, поэтому полякам удалось захватить Немиров, а затем и Ладыжин, который оборонял Абазин. Он был посажен на кол, а Синявский прошелся по всей Подолии, сажая на кол любого, кто был схвачен с оружием в руках. Часть восставших убежали к Палею, другие скрылись в Молдавии. Синявский смирил Подолию, хотя Самусь еще и держался в Богуславе. Однако для поляков он уже не представлял опасности, так как потерял авторитет у казаков. В 1704 году Самусь прибыл в стан гетмана Мазепы, передал ему гетманские клейноды и вместе со своим полком вошел в состав левобережного казацкого войска.
   Палей, который остался фактическим хозяином всей Киевщины, вновь начал просить Мазепу ходатайствовать перед царем о присоединении правого берега Днепра к Малороссии. Надо отметить, что Мазепа также поддерживал это предложение, но Петр, не желая ссориться с Августом 11, приказал Палею возвратить Белую Церковь полякам. Тот не выполнил этого требования и тогда по приказу царя Мазепа перешел со своими полками на правый берег, пригласив к себе Палея. Расценив переход Мазепы через Днепр в качестве первого шага по присоединению Приднепровья к Малороссии, Палей с радостью явился к левобережному гетману и позднее был им арестован. Однако, вряд ли стоит винить в этом Мазепу. Гетман принял Палея вполне дружелюбно, но снесся с Головиным в ожидании инструкций как поступить с ним в дальнейшем. Головин приказал предложить Палею убыть в Москву, а если тот откажется, провести тщательную проверку на предмет его связей с поляками. Выполняя это распоряжение, Мазепа установил какого-то фастовского иудея, который дал показания о том, что коронный гетман Любомирский обещал Палею денег, если тот перейдет на сторону Карла Х11. Эти показания подтвердил и некий священник Гриц Карасевич. Прибыв в конце июля 1704 года в Бердичев, где в то время находился Палей, гетман вновь пригласил его к себе, напоил допьяна и приказал заковать в кандалы. Затем он был отправлен в Батурин. В последующем его с пасынком Симашко из Батурина отправили в Москву и сослали в Сибирь в Енисейск на вечное поселение. После вскрывшейся измены Мазепы, Палей был возвращен из ссылки и, уже находясь в преклонном возрасте, принимал участие в Полтавской битве. В народной памяти он сохранился, как выразитель чаяний простых людей, образ Палея окутан множеством мифов и легенд, его представляют в народных сказаниях характерником- колдуном и волшебником.
  
   Глава третья.
  
   Что же толкнуло осыпанного почестями и пользующегося абсолютным доверием царя Петра малороссийского гетмана на измену? Чем объяснить, что этот, безусловно, умный и дальновидный политик пошел на такой рискованный шаг, сыграв с судьбой в рулетку и в, конечном итоге, не приобретя ничего, все потерял? Чем мог его так прельстить король-бродяга Карл Х11, что он, изменил русскому царю, уже осыпавшему его своими милостями и доказавшему свое благосклонное к нему отношение? Какие побудительные мотивы двигали этим человеком, погубившим не только всю свою будущность, но и вбившим первые гвозди в крышку гроба всего малороссийского казачества?
   Для ответа на эти вопросы необходимо вспомнить о той военно-политической обстановке, в которой находились в начале ХУ111 века Россия, Польша и Швеция. Все три страны являлись активными участниками Северной войны, причем Польша уже фактически находилась под властью шведов. Ставленник Карла Х11 король Станислав Лещинский выступал в союзе с ним, союзник царя Петра король Август 11 был разбит и сам нуждался в помощи. Русские войска воевали одновременно на фронтах в Польше, Литве, Ливонии, Эстонии и хотя уже достигли определенных успехов, в частности, овладели устьем Невы, воинственный Карл Х11 не собирался идти ни на какие территориальные уступки. Ведение военных действий на широком фронте требовало привлечения всех сил, поэтому Петр Первый в полной мере использовал и потенциал малороссийского казачества. По его приказу еще в 1700 году 3 тысячи казаков во главе с полковником Искрой воевали под Ригой, а 15 тысячный казацкий корпус Обидовского участвовал в боях под Новгородом. В следующем году наказной гетман Данила Апостол с 17 тысячами казаков воевал в Ливонии, а в 1704 году вместе с царскими войсками участвовал во взятии Варшавы. В 1706-1707 годах казаки вели бои в Белоруссии и под Люблином. В 1704 году сам Мазепа по приказу царя Петра водил полки на правый берег Днепра, а в следующем году осаждал Львов и Замостье.
   Конечно, и его предшественники, выполняя царские приказы, участвовали в боях и походах, однако это были привычные сражения с турками и татарами или же с правобережными казаками, в ходе которых потери в живой силе были незначительными, а походы непродолжительными. При этом верховное командование над казацкими частями сохранялось за гетманом или его полковниками.
   В Северной войне все было по-другому. Казацкие полки поступали под командование русских генералов, несли большие потери. Гетманская власть в самой Малороссии постепенно сводилась чисто к административным функциям по обеспечению царских войск подкреплениями и провиантом. С течением времени утрачивались даже те элементы самостоятельности, которые существовали в Малороссии при Самойловиче и Брюховецком.
   Мазепа, мечтавший о расширении казацкой автономии и об укреплении гетманской власти в Малороссии,о создании независимой Украины, все чаще задумывался о том, что при дальнейшем усилении абсолютизма с казацкими вольностями и свободами придется распрощаться, а роль малороссийского гетмана сведется к выполнению обязанностей царского воеводы. Такое положение дел его лично не устраивало.
   Первый шаг к измене, по-видимому, был им сделан в 1705 году во время встречи гетмана с княгиней Дольской ( по первому мужу Вишневецкой) при осаде Замостья. В этот раз, вероятно, их разговор закончился ничем, однако позднее, через Дольскую он устанавливает тайные контакты с королем Станиславом Лещинским. Правда, первого посланца короля , шляхтича Вольского, осторожный гетман арестовывает и отправляет в Москву, чем достигает еще большего благоволения к нему Петра Первого. Однако, затем переговоры с Лещинским возобновляются и в октябре 1707 года он сообщает о них своему генеральному писарю Орлику. О содержании этих переговоров доподлинно не известно, по всей видимости, стороны просто прощупывали друг друга.
   Хотя гетман и был недоволен Москвой, скорее всего он вряд ли решился бы на измену, особенно после расправы с Кочубеем и Искрой, если бы в конце лета 1708 года король Карл Х11 не повернул бы к югу и не двинулся в Малороссию. Узнав об этом, царь Петр приказал гетману со всей казацкой конницей выступить на соединение с его войсками, чтобы осуществлять нападения на шведский обоз и тревожить неприятельские тылы. Перед Мазепой встал вопрос - как поступить? Гетман не скрывал своего неудовольствия действиями шведского короля, так как тот фактически поставил его перед выбором остаться верным царю или переметнуться на сторону шведов. Гетман попытался отказаться от соединения с Шереметевым и Меньшиковым, стоявшими под Стародубом, объясняя это опасением, что в Малороссии вспыхнут бунты, если он уведет из нее казаков. Объяснение Мазепы совпадало с опасениями самого царя, который никогда не доверял лояльности малороссов, но все же Петр потребовал, чтобы Мазепа выполнял его приказ, а вместо себя оставил наказного гетмана. Таким образом, надо было на что-то решаться - либо присоединяться к армии Петра, либо переходить к Карлу Х11.
   Н.И. Костомаров совершенно справедливо отмечает, что с точки зрения определенной части малороссиян и особенно казаков, переход на сторону шведского короля не являлся изменой. Малороссия слишком мало времени находилась под властью русских царей, и местное население подчеркнуто отделяло себя от великороссов или "москалей". Конечно, беднейшая часть населения Малороссии, поспольство, поддерживала монархическую власть, видя в ней защиту от произвола старшины и "значных" казаков. Но сама старшина такой связи с центральным правительством и великорусским народом не ощущала. Значные понимали, что само казачество существует постольку, поскольку выполняет функции пограничной стражи на окраинах Московского государства. Как только опасность татарских набегов будет ликвидирована, либо же царские войска сами будут способны оборонять порубежье, необходимость в казаках отпадет. А при таком государе, как царь Петр, подобное развитие событий выглядело более, чем вероятным. Поэтому вряд ли стоит удивляться, что когда Мазепа собрал на совет генерального писаря Орлика, генерального обозного Ломиковского и других полковников, обратившись к ним с вопросом как ему поступить, все высказались за то, чтобы послать гонца к шведскому королю с сообщением, что казаки переходят в его подданство.
   Такое письмо было немедленно подготовлено. Свойственник гетмана Быстрицкий отвез его шведскому министру графу Пипперу. В гетманском послании Карл Х11 приветствовался, как освободитель Малороссии от тяжкого московского ига. Мазепа обещал приготовить для шведского войска паромы на Десне. Одновременно, к князю Меньшикову гетман отправил своего племянника Войнаровского с письмом, в котором сообщал о своей тяжелой болезни и о том, что он находится в Борзне. Узнав об этом, Меньшиков решил встретиться с гетманом лично и направился в Борзну. Своевременно предупрежденный об этом Войнаровским, Мазепа 21 октября отправился в Батурин, затем в Короп, а оттуда с отрядом примерно в 1500 человек переправился через Десну и присоединился к Карлу Х11.
   Между тем, не дойдя до Борзны, светлейший князь встретил царского полковника Анненкова, обычно находившегося при гетмане, от которого узнал, что Мазепа выехал в Батурин. Подозревая неладное, Меньшиков также направился туда. В Батурине гетмана также не оказалось. Узнав о его отъезде в Короп, князь также устремился туда и уже здесь от прибывших к нему казацких сотников, узнал об измене гетмана. Об этом он немедленно отправил донесение Петру, стоявшему с армией в селе Погребки на Десне. Узнав о предательстве гетмана, потрясенный царь 28 октября обратился с манифестом к малороссийскому народу, извещая об измене Мазепы. В манифесте содержалось обращение ко всей старшине съезжаться в Глухов для избрания нового гетмана, а также отменялись все поборы, наложенные бывшим гетманом на малороссиян. Со своей стороны и Мазепа стал направлять казацким полковникам, оставшимся верными Москве, грамоты, предлагая присоединиться к шведскому королю.
   Что касается Меньшикова, то ему было приказано обеспечить охрану переправ через Десну и овладеть гетманской резиденцией в Батурине, где хранились запасы провианта для армии. Ускоренным маршем князь со своим корпусом двинулся к Батурину.По свидетельству Соловьева С.М. князь проявил достаточно терпения, уговаривая вместе с подошедшим к Батурину ранее князем Голицыным Д.М. всю ночь с 31 октября на 1 ноября его защитников сложить оружие. Переговоры к успеху не привели. 1 ноября Меншиков посвятил подготовке к штурму и 2 ноября в результате 2-х часового боя с применением артиллерии овладел гетманской резиденцией. Оборонявший Батурин гарнизон сердюков был уничтожен или захвачен в плен, но полковнику Чечелу, возглавлявшему его оборону, удалось скрыться, хотя вскоре он был пленен .О захвате Батурина светлейший донес Петру и царь повелел захваченные там пушки вывезти в Глухов " а строенья сжечь". С учетом этих указаний князь разрешил cолдатам обращать в свою пользу любое захваченное имущество, за исключением артиллерии, после чего предал ставку гетмана огню. Инсинуации о жестокостях русских войск в Батурине были распространены позднее самим Мазепой и поляками. Разгром Батурина явился тяжелым ударом для Мазепы и Карла Х11, рассчитывавших на богатые запасы провианта, хранившиеся там. Для шведского короля в свете поражения генерала Левенгаупта при Лесной проблема обеспечения армии продовольствием стояла очень остро.
   6 ноября в Глухове собралась старшина, сохранившая верность царю. На раде присутствовали четыре полковника: переяславльский- Томара, нежинский -Жураховский, стародубский- Скоропадский и черниговский - Павел Полуботок с сотниками и казаками своих полков. Гетманом был избран Иван Скоропадский, а 12 ноября Мазепа предан анафеме. Там же по приказу царя Петра был казнен и полковник Чечел.
   Узнав о том, что им, вслед за гетманом-изменником, угрожает анафема, примкнувшие было к Мазепе миргородский полковник Данила Апостол и сердюцкий полковник Игнатий Галаган, явились с повинной уже в конце ноября. Они были представлены царю Петру Алексеевичу, повинились и получили прощение. Позднее, уже в 1709 году от Мазепы ушли генеральный судья Чуйкевич, генеральный есаул Дмитрий Максимович, лубенский полковник Зелинский, полковники Гамалея, Лизогуб, Сулима и другие. Хотя они и пропустили срок амнистии, установленный царем, но Петр их не казнил, отправив в ссылку в Сибирь. Одновременно Палей был возвращен из ссылки, а Кочубей и Искра посмертно реабилитированы.
   Постепенно в окружении Мазепы не осталось почти никого из тех, кто примкнул к нему в октябре 1708 года, однако в марте 1709 года к нему присоединились около 3000 запорожцев во главе с кошевым Костей Гордиенко.
   В прежние времена отношения у Мазепы с Сечью были довольно натянутыми. Гетман являлся сторонником ликвидации самостоятельности Запорожья, добиваясь подчинения его гетманской власти. Запорожцы сопротивлялись посягательству на их вольности, тем более, что вокруг Сечи и так уже был возведен целый ряд крепостей, начиная от Каменного затона и далее вверх по Самаре.
   Однако, узнав о том, что Мазепа перешел на сторону шведского короля, запорожцы решили его поддержать. Немалую роль в этом сыграло то обстоятельство, что к этому времени Мазепа, не сомневаясь в победе Карла Х11, достиг договоренности со Станиславом Лещинским о том, что вся Украина с Киевом, Северской землей, Черниговом и Смоленском перейдет к Польше. Сам же гетман становился князем Полоцким и Витебским, на правах герцога курляндского. Запорожье же, в случае победы шведов получало полную независимость.
   Планам этим, как известно, осуществиться было не суждено. Вместо Гордиенко на Сечи кошевым был избран Сорочинский, который также поддержал Мазепу. Тогда Петр приказал Меньшикову уничтожить Запорожье. Отправленный для выполнения этого приказа полковник Яковлев 14 мая 1709 года взял приступом Запорожскую Сечь. Оборонявшие ее запорожцы частично погибли, частично были взяты в плен и некоторые из них по приказу Меньшикова казнены.
   Вскоре после этих драматических событий произошла знаменитая Полтавская битва, в которой казаки не сыграли сколь - нибудь заметной роли. После бегства с Карлом Х11 в Бендеры, Мазепа оставался жить вблизи этого города в с. Варница, где и скончался 18 марта 1710 года, как указывает Н.И. Костомаров " от старческого истощения", хотя ему исполнилось только 66 лет. Со смертью экс - гетмана закончилась и эпоха запорожского казачества, эпоха войн и сражений, битв и походов. Никогда больше малороссийским казакам не суждено было возвыситься до величия своих предков, а Запорожская Сечь, хотя и была впоследствии восстановлена, но уже никогда не играла своей прежней роли. 16 июня 1775 года по указу императрицы Екатерины 11 она и вовсе была ликвидирована, а остатки запорожцев переселись на Кубань, где основали вначале Черноморское, а затем Кубанское казачье войско. Но это уже совсем другая история...
  
   Конец.
  
   октябрь 2009-март 2010 гг,июль-октябрь2013 г
   гор.Новосибирск.
  
  

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"