Айзек не глядя поднял счеты, стряхнул костяшки к левой деке. Волосы грязные, голову ломит в висках и над глазами. Он с силой вытер лоб, вверх от бровей, убирая назад свалившиеся пряди, оставил ладонь на линии волос, опустился на локоть. За окном ночь, на столе желтая лампа. Колонки цифр на линованной бумаге.
- Тридцать процентов от продажи виски за неделю, шестьсот в уме, - костяшки полетели по пруткам, - за вычетом неизбежных непредвиденных расходов... ну пусть десять процентов...
Время от времени он вписывал очередные цифры в столбик, останавливался, просматривал всю колонку и сдержанно рычал, стиснув зубы.
- Если урезать расходы на ..., - он зачеркивал те или другие цифры, писал рядом новые, рисовал эскиз кривой.
- Как дела? - в комнату впорхнула тоненькая машинистка Асы.
- Все, - Айзек отбросил ручку и откинулся на спинку, так что стул накренился, балансируя на двух ножках. Мозг его перестал обрабатывать информацию. Он сцепил пальцы за затылком, надавил и развел локти, чтобы снять головную боль, мимоходом глянув на часы.
- Вы закончили?
- Почти, - изможденная до прозрачности машинистка действовала как песчинка, попавшая в новый ботинок. Маленькая, но раздражала неимоверно.
- Тогда мистер Свит просил Вам передать еще вот это, - она уронила перед ним толстую папку приходных книг и счетов. К чести своей, девочка не потеряла остатков сообразительности и быстро отошла.
- Мистер Свит. Он на месте?
- Нет, он ушел еще в.., - девочка пятилась к двери.
- Я позвоню, - Айзек развернулся, свет бликом мелькнул в пенсне. Машинистка с писком скрылась.
- Аса, я пойду домой.
- О, ты закончил? - Аса долго не подходил к телефону, но все же ответил. Сонливости в его голосе не было и следа.
- Я закончу завтра. Доброй ночи.
- Но мне нужно, чтобы к утру баланс был сведен.
- А мне нужно домой.
- Соберись, - добродушно улыбнулся Аса на том конце провода. - Ты же умный, не то что другие. До утра не так много времени, сделаешь - и выспишься.
Айзек сжал большими пальцами фаланги остальных.
- Я пойду домой. Сделать все, что ты мне дал, до утра - невозможно. Делать сейчас - значит, добавлять работы глупыми ошибками из-за ослабленного внимания. Ты все равно ничего не будешь предпринимать с самого начала дня, значит, есть возможность доделать завтра. А у меня дома жена ... ждет, - в последний момент он взял себя в руки, - доброй ночи, - он повесил трубку на рычаг, аккуратно и ровно.
Ночной воздух сдул пыльную липкую усталость, Айзек завязал пояс плаща и направился вдоль дороги, в надежде поймать машину. Он мог переночевать у себя, это всего в двух кварталах, но у Вьонов нет телефона, как он сообщит ей, что просто задержался на работе, что его не убили и не отправили после конторы закапывать неаккуратных должников?
Впрочем (он с тоской посмотрел на круглые уличные часы под фонарем на другой стороне улицы), два часа ночи. Она наверняка уже спит. Ничего не случится, если он один раз не придет к ней ночевать.
Ноги несли сами, с легкостью вспоминая вытверженный маршрут. А вот глазами он едва узнавал окружающие дома. Усталость. Усталость и темнота, это тот же квартал, та же вывеска, просто по-другому освещенная. Головная боль немного отпустила, но мозг, казалось, распух и не функционировал.
Когда кто-то схватил его за рукав, он, не думая, резко повернулся влево, свободной рукой ныряя под плащ за пистолетом, одновременно отшагивая назад. Одновременно.
Он успел увидеть маленькую тень, левой рукой вцепившуюся в его рукав, и выстрелить в нее, едва вынув кольт из кобуры, сквозь плащ, но еще до этого боль пронзительная и резкая раскрылась в бедре сзади. Нападавшему хватило мгновения, чтобы вытащить нож из его ноги, прежде чем дернуться от пули; Айзек выстрелил второй раз.
Спуская курок, боковым зрением он различил движение (сзади и справа), и, довернувшись, послал третью пулю в большую тень, которая выросла рядом, но тот, что был сзади, ударил его сверху по больной голове.
Шепот и неспешная пляска теней.
(он приближается)
Опрокинутый в голове несгораемый шкаф боли с острыми углами, металлическими тяжелыми ножками.
(он уже на пороге)
Боль в запястьях, тупая и нудная; руки связаны. Кисти онемели.
Боль.
(он здесь)
Плащ и пиджак с него сняли, их же подложили вместо подстилки. Портупеи нет. За спиной - стена.
(шепот и неспешная пляска теней).
Нестерпимая боль в раненой ноге. Темно, где-то в другом конце помещения горит огонь, но его загораживает нечто (или некто). Тени на потолке. Дурманящий запах трав (Нувейра жгла подобные, когда игралась в свою вуду-магию, только эти сильнее в несколько раз). Бормотание, неразличимые или незнакомые слова (нестерпимая боль).
Хрупкая девушка - черный силуэт в обрамлении желтого света - подошла к нему, опустилась на колени рядом.
- Пей, - сказала она, прислоняя к его губам край чашки. Айзек отвернул лицо, насколько мог.
- Пей, - повторила девушка, прохладной ладонью поворачивая его голову. Она зажала и потянула вверх его нос, чтобы открыть рот и влить острую, пряную жидкость (Нувейра варила подобное, когда игралась... Нувейра).
Боль.
(он здесь)
Бормотание стало громким, но все таким же невнятным. От питья сознание заволокло сиреневой ватой, он перестал чувствовать руки и ноги, только боль (и еще Нувейра). Он все видел.
Девушка потянула его за плечо, перевернув на живот. Оставила чашку рядом с головой и ушла к свету.
Тени расступились, барабаны смолкли.
Нечто в длинных одеждах лохмотьями, с тонкими паучьими конечностями, медленной, шаркающей походкой, опираясь на посох выше себя, вышло из круга по дорожке, проложенной светом в темном помещении. Оно приближалось.
(он здесь)
Некто остановился рядом с ним, пальцами босых ног, засунутых в сандалии на веревках, упираясь в его бок.
- Встань, - произнес некто, и Айзек встал. Неуклюже и не контролируя свое тело, как марионетка, которую тянут за ниточки.
- Ты сняла с него гри-гри? - спросил некто. От темноты комнаты отделилась девушка, что поила его и, сложившись в поклон, ответила: - Нет. Я не нашла.
- ТАК НАЙДИ!
- Если Вещающий позволит, - она согнулась так сильно, что носом едва не касалась колен, - на нем могло не было талисмана.
- Невозможно, - некто, состоящий из теней и дыма благовоний, повел рукой, ощупывая Айзека взглядом. Безвольно висящее над землей тело покорно качнулось. - Хмм. Ты права. Ничего. Она оставила тебя без защиты? Как же так, - тьма оскалилась в довольной улыбке, - как же так.
Айзек пытался сфокусировать взгляд. Запахи вызывали тошноту и дискоординацию ощущений. Он перестал понимать, где он, а также где верх и низ, который час и что он такое.
Что он такое?
Перед глазами его руки с опущенными кистями вытянулись. Нечто прикоснулось к левому запястью нечеловечески длинным пальцем. И вдруг резко вонзило в руку иглу вдоль кости, так глубоко, что второй кончик тоже погрузился в плоть. Эта новая боль рывком выдернула его сквозь вату, на секунду окружающая действительность стала четкой и осязаемой, но тут нечто снова заговорило.
- На тебя напали на улице. Оглушили, ограбили. Ты очнулся и пошел домой. Это все. Ты очнулся и пошел домой. Очнулся и..., - шелестящий голос погружал его в дрему (транс), все глубже. Все темнее.
(боль).
Он проснулся в своей квартире на рассвете. Голова раскалывалась. Свалившись с дивана, на который он накануне, видимо, упал не раздеваясь, он пополз в ванную, держась за стены.
(боль).
Боль (в бедре, затылке и запястьях) отрезвила его. Поздно вышел из конторы, решил прогуляться до старой квартиры, по дороге подвергся нападению, был ограблен.
(дурман курений)
Подержав голову под струей холодной воды, он осознал две вещи: ему нужен врач и ему нужна Нувейра.
Только без второй ему не достать первого, а самой ей послать весточку не получится.
Кое-как добравшись до телефонного аппарата, он попросил соединить его с приемной Асы Свит. И там сообщил машинистке, что приболел и что если жена будет его искать, отправлять ее на его старую квартиру.
Затем он достал старую простынь и, стиснув зубы, стал промывать рану.
Аса перезвонил в течение получаса. Получив четкое и краткое описание ночных происшествий с нападением и ранением, сдержанно проговорил "понятно" и отсоединился. В его деловой вежливости скрывалось недовольство; к тому же, счета остались несведенными, а кроме Айзека сделать это было некому. Но Аса был бессилен повлиять на ситуацию.
Он прислал Винсента. Винсент зашил Айзеку ногу и вкатил дозу обезболивающего, ровно-ровно уложившись к тому моменту, когда раздался требовательный стук в дверь не имевшей своего ключа Нувейры.
На целую ночь она потеряла мужа. Ее мучили кошмары наяву, токсикоз и непривычный (неуютный) холод (без него). Ей грезился некто с птичьей головой и тонким клювом, каркающий его имя. Конечно же, она не могла спать.
Айзек попросил Винсента открыть. Хирург впустил разъяренную женщину и как ни в чем не бывало занялся своими инструментами. Закончив, он приподнял шляпу в знак прощания и оставил хозяев, пообещав передать счет напрямую мистеру Свиту, а тот уже решит, что с ним делать.
Нувейра, в свою очередь, не обращала внимания на врача. Узрев мужа на кровавой простыне, в свежих повязках, с мутным от морфия взглядом, она зарычала, разрываемая желанием приласкать его, забрать всю его боль и желанием убить его. Она подлетела, не то орлица над орленком, не то стервятница над падалью (запах благовоний, жасминовое масло), тронула кончиками пальцев его плечи, локти, скулы, словно спрашивая "цел? цел?". Остановилась, наконец.
Айзек засыпал.
- Нув.. там... я плащ ... его постирать.
- Я все сделаю, - она положила ладонь на его волосы, погладила. - Отдыхай. Я все сделаю.
В ее руках, словно она и правда могла защитить (она оставила тебя без защиты), под тяжелой тягой морфия, он расслабился и уснул.
В холостяцкой квартире Айзека Нувейра практически не была прежде, словно эти двери были запечатаны для нее нерушимым табу. Он никогда не звал ее сюда, ей и в голову не приходило проситься или расспрашивать, где и с кем он был.
Но сейчас он спал у нее на коленях под гнетом лекарства, зашитый, полный боли, которой заткнули горло, но она еще закричит, когда закончится действие морфия. Нувейра перебирала его черные волосы, поглаживала жесткую горячую спину и размышляла, как перевезти его к себе домой. Осторожно выбравшись из-под его плеч, Нувейра потянулась разбираться с последствиями ночных приключений мужа.
Его брюки, кальсоны - в засохшей крови с левой стороны, вокруг и вниз от ровного (лезвием) разреза. Она обернулась к мужу, с сердцем стиснутым нежностью и болью за него (но сейчас он спит), с тяжелым вздохом сложила его одежду в стопку, поближе к выходу, чтобы не забыть забрать с собой. Наскоро проверила карманы: Айзек был слишком аккуратен, чтобы в них можно было что-то найти.
В маленькой прихожей, у самой двери, она обнаружила брошенную наплечную кобуру Подцепив ремень, она в задумчивости вернулась в комнату. Удивительно, что Айзек, пусть на голой силе воли дотащивший тело до дома, вот так небрежно отнесся к оружию, при этом повесив плащ (на крючок в прихожей) и пиджак (на спинку дивана в комнате). Нувейра устроилась у окна, на колени положила ремни, достала по очереди пистолеты, осмотрела, выщелкнула магазины: в правом кольте был комплект, в левом не хватало трех патронов. Нувейра застегнула кобуру и положила ее, куда, по ее мнению, положил бы Айзек, будь он в трезвом сознании (Зашел в бар после конторы, сдали нервы? Ввязался в пьяную драку? Невозможно). Она занялась плащом.
Разрез тем же, где и на брюках, подол залит кровью, дыра (порох по краям) с левой стороны груди. Нувейра сжала ткань в кулаках, поднесла к лицу в ярости. Если ее муж, признанный опытный боевик, попал в такую историю и ничего не смог сделать. Да кому он понадобился? Кто-то, кому помешал Аса? Кто-то, кому надоело деловое затишье в Новом Орлеане, кто хочет крови ради крови? Кто?
Только ей все равно никто ничего не скажет, слишком мелкая карта, да к тому же не в строю на ближайшие два-три года. Практически, мирное население (то самое, потери которого неизбежны и потому пренебрегаемы), без права голоса и выстрела.
Нувейра также автоматически, как с брюками, сунула руку в карманы плаща, ожидая нащупать только подкладку. Однако под пальцы попался тканевый мешочек.
Она вытащила мешочек на свет (черное полотно, перевязан веревочкой), взвесила на ладони (снова, украдкой, взгляд через плечо на мужа). Перевесив плащ на локоть, Нувейра развязала веревочку; чуть не выронила на пол (клок жесткой черной шерсти, погнутый гвоздь, земля). Нет, разборки кланов тут ни при чем. Скорее всего, ни при чем. Она сжала мешочек в кулаке. Бросила плащ на приготовленную стопку, нежно поцеловала мужа в затылок, погладила крутое плечо.
Подхватив одежду, она выбежала из квартиры.
- Нашла его? - Лу выбросил сигарету щелчком. Нувейра распахнула дверцу у водительского сидения, так что он едва не выпал.
- Побудь с ним немножко, мне нужно по делам, - она открыла пассажирскую дверь, чтобы бросить на сидение ком завернутой в плащ одежды, захлопнула. - Давай побыстрее.
Лу неспешно выгребся из-за руля.
- Чего там такое?
- Там, - она указала пальцем наверх, - раненый человек, которого я отдаю в твои заботливые руки. Помни, за него ты ответишь передо мной, - Нувейра забралась в кресло, - и перед своей будущей племянницей. Не заперто.
- Погоди, - он взялся за опущенное стекло, - куда ты?
Она показала брату смятый в кулаке мешочек.
- Нашла у него в кармане.
- Что это?
- Гри-гри. Шерсть черной собаки, гвоздь из гроба, земля, очевидно, с могилы. Мне кажется, ночью его не хотели грабить - это предупреждение мне. Позаботься о нем, череп у него и так треснутый.
Она повернула ключ зажигания.
Холостяком Айзек, разумеется, жил в Американском квартале (где же еще жить бухгалтеру из Нью-Йорка, с его накрахмаленными воротничками и отпаренными стрелками, в грязном и непредсказуемом Big Easy). С радостью покинув Восток Джордж Перез Драйв, Нувейра свернула в сторону моря. Ей нужен был рынок, а лучше рынка Французского квартала в городе нет.
Черный гри-гри она положила на сидение рядом. Разрушение семейных связей. Нувейра прислушалась к себе.
Ее страсть к Айзеку еще нельзя было назвать любовью, но она была чистой, глубокой и сильной, без примеси неудовольствия; гри-гри едва ли начал действовать либо действие его пока не ощущалось. И славно.
На рынке она выбрала большого черного петуха с лоснящимися перьями и ярким гребнем, в прочной клетке, и белого петуха поменьше, очень смирного (в другой клетке). Потом купила кукурузной муки, толченого имбиря, мяты, медную бляху и маленький букет роз. Сгрузив все на заднее сидение форда, Нувейра вернулась на водительское кресло, завела мотор.
Ее живот упруго округлился за последние пару месяцев, характер стал мягким, словно горячий, только что испеченный хлеб. Но вот только в таком состоянии обряды творить нежелательно. И нужно было Айзеку!....
Нувейра круто развернулась на повороте, машину занесло, задние колеса описали полный круг, но "форд" полетел дальше. Старый каджун на телеге вцепился в поводья перепуганной лошади, Нувейра заметила их в зеркало заднего вида и тут же выбросила из головы. Почему бы ему не возвращаться домой вовремя, к чему эти сверхурочные?
"Это чужой гри-гри", - сказала себе Нувейра, въезжая на свою улицу. Петухи клекотали; ее раздражение росло. К счастью, дом был совсем рядом.
"Это все враждебная магия. Ей не стоит поддаваться" - она от души приложила дверью о косяк.
Коробку со старым платьем она отпихнула ногой, поставила клетку с петухом на стол. Комната требует тряпки с водой и времени, а времени у нее нет (Айзек бы обрадовался новому поводу развести мокрую бойню пыли). "Не думать о нем".
Она выскоблила деревянный пол (не думать о нем), обмахнула стены и вытащила в коридор коробки. Вспомнив, наполнила водой цинковую ванну и сбросила туда окровавленную одежду.
Она бегала на улицу - в чулан - в комнату, с ведром воды, с покрывалами, со свечами, мелом и бутылкой бензина. Время шло, у нее тряслись руки и от негодования все из них валилось, рассыпалось, падало. Нувейра в ярости бросила на пол мешочки с сушеными травами, вдохнула через нос очень глубоко. Представила Айзека, как он обычно злился, обнаружив пыль на полке, как раздевался до белья, выгонял всех и, вооружившись щеткой, оттирал грязное, с его точки зрения, помещение, серьезный и сосредоточенный, будто важнее этого дела нет и не может быть на свете. Как потом с видом утомленного подвигами героя милостиво разрешал порхать по чистым полам. Нувейра улыбнулась, грудь ее наполнилась теплом. После можно будет ему рассказать, что она отмыла комнату, на которую он давно облизывался.
Она ополоснула руки под холодной водой, вытерла насухо, приготовилась провести необходимые действия. Выругалась, вспомнив, что книга с обрядами похоронена в одной из выброшенных коробок.
Книга нашлась быстро, на самом верху третьей коробки, с подсвечниками, черепами и вытертыми связками перьев. Нувейра присела прямо на пол, перелистывая страницы в поисках нужной, и постепенно успокаивалась. Она подтянула к себе коробки, одной рукой все также держа книгу за корешок, принялась доставать необходимое.
Одним из негласных условий переезда Айзека в дом был отказ Нувейры от вуду-практики как основного занятия. Поэтому и комната была заперта на ключ, и все ее красивые обрядовые принадлежности разобраны по коробкам, и пыль легла на самую память о магии. Нувейра на всякий случай еще раз просмотрела нужное заклинание, шевеля губами, и захлопнула книгу. Нужно. Для дела. Слишком много сил она приложила, чтобы войти в его жизнь, слишком крепко к нему привязалась.
Но сначала она заварила себе чаю с мятой и выпила, не спеша, вспоминая самые их теплые и самые трогательные моменты (неожиданного много). Ополоснув чашку и забрав с кухни мешочек сухой ромашки, она поднялась в комнату с приготовленным заранее алтарем.
Нувейра набрала в легкие воздуха. Медленно выдохнула. Выпустила из мыслей суетность, злость, нервозность. Наполнила себя покоем и осознанием силы. Достала из коробка спичку.
Серная головка опустилась по подложке и вспыхнула. От нее загорелся фитиль черной свечи, красным трепетным лепестком. Нувейра подождала, пока свеча разгорится, затем поставила ее на север от алтаря. Следующую свечу - на восток. На юг. На запад. Пятую свечу она оставила в руках, еще раз проверила себя (спокойствие моря, уверенность бури), вдохнула. Пять огоньков в темноте.
"Папа Легба, отвори ворота", - запела она, двигаясь вокруг алтаря по солнцу, - "Папа Легба, отвори ворота и дай мне пройти. Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа".
Огни колыхались от легкого движения воздуха, поднятого ее юбками. Совершив пять раз обход, Нувейра поставила свечу на алтарь, ближе к левому краю, взяла кувшин и щедро плеснула струей вокруг, на вытянутой руке, обращаясь к Легбе и Огу Фера, больше порывом мыслей, чем словами, с просьбой защитить от злых духов. В тишине, ей казалось, было слышно, как впитывается вода, тает воск, и как дышат духи, приходящие на ее зов.
Нувейра зачерпнула из мешочка кукурузной муки в горсти, высыпала на алтарь, старательно нарисовала поверх веве Папы. Потом твердой рукой взяла петуха за связанные лапы, уложила на алтарь.
"Это тебе жертва. Прими", - широко замахнулась большим ножом. Лезвие вошло с хрустом, кровь брызнула и потекла в муку черной струей, голова петуха отделилась от тела, повиснув на клочке перьев.
Нувейра выпрямилась. Воздух вокруг нее искрился. Место очищено, она чувствовала это, и лоа готовы ей внимать. Лучше бы им внять ей.
В центр алтаря она поставила медный таз, высыпала в него ромашку, мяту, сверху присыпала кукурузной мукой и несколькими крошками чудом найденной в коробках земли (с могилы ребенка, не вспомнить, для каких целей хранилось), полила ароматным маслом. Свечи горели, темнота набухала запахами. Голова начинала кружиться.
Она разгребла в середине смеси руками небольшую ямку и положила в нее черный гри-гри, вылила на него едва не полбутылки бензина, подожгла от свечи. И радовалась, глядя на занявшуюся, съеживающуюся шерсть, вспыхнувшую ткань, радовалась, мысленно сжигая все плохое, что могла в будущем подумать, всю вероятную ревность, все недоверие, всю тоску.
Когда все, что могло сгореть, сгорело, и пламя в тазу притихло само собой, съежившись серым пеплом, она достала белую ткань и ссыпала остатки чужого гри-гри в нее, перевязала белым шнурком, шепча лоа горячую благодарность. Мазнув языком по кончикам пальцев, она затушила свечи, одну за другой (потянулись серые полоски дымка), затем распахнула дверь, чтобы впустить свет.
Сбросив тушку петуха, муку и остатки мяты на стол на кухне, она наскоро отмыла комнату, забрала белый узелок и задумалась снова. Сент-Луис вряд ли ее бы устроил. Вот лес в паре километров на восток - самое подходящее, пожалуй, место, и недалеко, можно дойти пешком.
В лесу, выбрав прогалинку потемнее и подальше от тропинки, она закопала белый мешочек и ушла, не оглядываясь.