Аннотация: Лисы, о которых ведется рассказ - не совсем те лисы, которых китайцы знают как "хули-цзин", а японцы - как "кицунэ". Не ругайтесь.
В деревеньке Гоу, что у самой подошвы Тянь-Шаньских гор, в которых, если верить слепому сказителю Му, спрятаны дворцы небесных драконов с десятью тысячью комнат из нефрита и яшмы, жила бедная девушка Лю. У Лю была больная старушка-мать, кисти и колени которой почернели от непрерывной грубой работы, и маленькая лохматая козочка Ци, а больше у Люб никого не было.
Когда Лю исполнилось тринадцать лет, вся деревня восхищалась ее красотой и изяществом, и старухе Сян пророчили чуть не участь матери императорской наложницы, что заставляло бедную женщину вздрагивать и плакать по ночам в тощий тростниковый тюфяк. Однако Сян уже была слишком стара, чтобы в одиночку справляться с хозяйством, а муж ее, храбрый Мо, погиб в горном обвале много лет назад, не оставив ей даже сына. И Лю пришлось забыть о тридцати трех приемах увеличения красоты, о бесконечном расчесывании длинных и блестящих, как водопад ночью, черных волос, о бережном отношении к мягким своим рукам, чтобы они сохранили персиковую нежность. Лю надевала каса и шла в поле вместе с остальными девушками, а по возвращении стирала белье в реке Тарим, или била его валиком, или чистила горшки и мыла дом, а когда было время - бегала к соседям Ван, чтобы за мелкую монетку или связку лечебных трав для матери помочь по хозяйству им.
Кожа на ее щеках, ранее подобных стыдливому рассвету, загрубела, руки покрылись цыпками, ступни ног вытянулись и утратили младенческую розовость пяток. Она все еще была бы красива, если бы кому-нибудь в голову пришло отмыть ее в душистой воде, но теперь, в шестнадцать лет, она была уже никому не нужна: послы от Сына Неба так и не приехали, а когда это стало очевидно, оказалось также, что и все подходящие для Лю женихи уже надели красный убор на других девушек.
Так и стареть бы Лю в одиночестве, а ее несчастной матери - так и горевать бы о судьбе прекрасного цветка, но однажды в деревеньку Гоу пришел молодой путник. Из вещей с ним был только пыльный пустой мешок и деревянное копье без наконечника. Из-под каса сверкала только задорная улыбка странника.
- А что, юная лань, - обратился он к первой попавшейся девушке, что работала в поле за деревней, - нужен ли зять твоей матери? Не пустит ли она на постой хорошего работника и удалого сказителя?
Девушка зарделась, прикрыв рукой лицо, и сказала, что у ее матери уже есть зять, и это старый кузнец Цяо, но если путник желает миску риса в обмен на кое-какую несложную работу, то в доме старой Сян как раз не хватает мужчины. Она показала, как пройти к дому Сян и захихикала, когда путник помахал ей на прощанье.
Когда он подошел к описанному дому, Лю как раз чистила двор. Лицо ее было спрятано под платком, и вся она была перепачкана в навозе Ци и весенней грязи, но когда она подняла глаза, чтобы посмотреть, кто стучится в их калитку, сердце путника остановилось и дыхание перехватило. Однако он взял себя в руки.
- Здесь ли живет старая Сян, которой не помешают лишние рабочие руки в обмен на чашку супа? - весело спросил он. - Я зовусь Хару, и способен хоть к плотницкому делу, хоть к гончарному, хоть бочарному.
- Здесь, - ответила Лю, поднимаясь и вытирая ладони о подол куртки. - Проходи, если ты не лихой человек. Я Лю, а Сян - это моя мать. Отдохни с дороги, я закончу со двором и приготовлю обед. А затем мы посмотрим, правду ли ты говоришь о своей удали.
Так Хару остался в доме Лю и старой Сян. Днем он помогал женщинам, и действительно им стало намного легче, хотя мастер из него был не то чтобы очень умелый. А по ночам Хару уходил на пригорок на выселках, где росла смоковница, и долго тренировался со своим обрубком копья.
Конечно, молодой веселый Хару понравился обреченной на одиночество Лю, и через год они обменялись признаниями. Однако Хару сказал ей, что дал зарок: не останавливаться на одном месте дольше полутора лет и не заводить привязанностей до тех пор, пока не заслужит славы мастера и не получит из рук своего учителя наконечник для копья.
Опечалилась Лю, грустно было Хару, но нарушить данный обет они не решились.
Чем больше убывала луна, тем больше тоска грызла юную Лю. Как ей помочь Хару получить наконечник копья? Как удержать его в доме? Чем затушить пожар, бушевавший в груди?
А на реке Тарим водились лисы.
В ночь первого новолуния года умудренные восьмихвостые старейшины выводили на берег однохвостых щенят, чтобы госпожа Лазоревых Облаков посмотрела на них и дала каждому жемчужину, которую лисята должны хранить. Все лисье поселение собиралось на церемонию; люди же, зная о таком соседстве, наоборот, старались в новолуние не высовывать и носа из дома.
Все жители деревни знали о лисьем празднике нового года. Но Хару не просто так появился именно в этой деревне.
Завернувшись в плащ безлунной ночи, он спрятался за плетеной оградой маленькой бахчи матушки Сунь, что ближе всех спускалась к реке, и стал ждать.
Черна и непроглядна тянулась ночь, лисы сгрудились в тростнике, плескала о низкие борта джонок река Тарим. Медленно в темноте зародился жемчужный свет, подобный свету далекой звезды, спустился горошиной с вершин Тянь-Шанских гор, разросся, и вот сияющая госпожа Бися Юаньцзяо, ступая по тончайшему туману босыми украшенными ногами, приблизилась к своим лисам.
- Славим! - выдохнули оборотни, и старейшины, которым до преображения недоставало всего-то хвоста, подвели к госпоже перепуганных путающихся лисят.
Бися Юаньцзяо уронила каждому в лапы жемчужину из рукава и улыбнулась. Лисята, ободренные, радовались, некоторые кричали; взрослых лис в глубине тьмы тоже отпустило напряжение, и они стали переговариваться, вспоминая каждый свое детство и первую встречу с госпожой. Она же, раздав детям подарки-судьбы, простерла над родом и рекой руки в благословляющем жесте и медленно, под дружное "Миллион лет счастья!", уплыла в свой нефритовый дворец на вершине горы.
Гомон и радостное смятение разразились в тростнике, а Хару тем временем прокрался и хватил самого маленького лисенка, потерявшегося в темное. Лисенок от испуга попытался превратиться, но силенок не хватило, и он только скукожился, едва не выронив жемчужину.
- Слушайте меня, лисы реки Тарим! - громко возвестил он, и гомон стих. Зеленые и желтые глаза загорелись зловеще. Но Хару не испугался. - Слушайте меня, лисы реки Тарим! Я отдам вам вашего лисенка в обмен на услугу! Иначе - быть ему утопленным.
Лисы переглянулись. Неслыхана наглость человека, но и смелость неслыхана.
- Что ты хочешь? - спросил одноглазый Сяо, шестихвостый мореход, который больше остального ценил хорошую шутку и безоглядную отвагу.
- Я хочу, чтобы вы научили меня секретам мастерства владения копьем цянь! Я тренируюсь много лет, но так и не достиг успеха.
- Это потому, что твой мастер глуп. Он давно умер, старый Бао. Много хороших бойцов загубила его слепота. Некому теперь передать тебе наконечник для цянь.
- Что же мне делать?
- Мы раскроем тебе один секрет, самый важный. Ты сможешь стать мастером цянь, одним из лучших. Но этот секрет стоит больше одного лисенка. Чем ты готов заплатить?
- Я готов не рассказывать никому, где находятся ваши норы, - усмехнулся Хару. Но и Сяо щербато улыбнулся в ответ.
- В этом нет нужды. Но ты можешь расплатиться жизнью первого живого существа, которое по твоей вине прольет кровь.
- Хорошо, - ответил Хару, подумав, что какой-нибудь заяц, не принесенный им с охоты, или раздавленный комар - более чем низкая плата за секрет мастерства. - Я согласен.
- Отпусти лисенка, - велел Сяо, - и идем со мной.
Хару выпустил ребенка, и тот тут же обернулся мячиком с бурым лисьим хвостом, покатился по склону берега к воде, прыгнул в лодку, в воздухе снова перекинувшись с мальчика. Светало. Хару подошел к джонке, на носу которой стоял поджарый лис с повязкой через левый глаз и густой гривой рыжих волос, перетянутой платком. Лис протянул Хару руку и помог взойти на лодку. Джонка отчалила в предутренний туман.
Тем временем слава о красоте юной Лю достигла, наконец, ушей местного мандарина, и наутро к дому Сян подъехали, брезгливо морщась, белые наместничьи кони с подстриженными хвостами. Глашатай выглянул из повозки, но согласился спуститься, лишь когда слуга снял с себя куртку и подстелил под ступеньку.
- Здесь ли живет почтенная Фа Сян, вдова Фа Мо? - громогласно спросил слуга, потому что долгая дорога по предгорьям утомила глашатая и неласково обошлась с его костями. В доме засуетились.
Дверь открыла Лю, и на беду она уже успела умыться и причесаться, а также надела чистую синюю одежду, и действительно выглядела очень привлекательной.
- Здесь, добрый человек, - кротко произнесла она, прячась за дверью на три четверти, как и полагается юной незамужней девушке. - Моя мать больна и не может встать с постели. Но если у тебя есть к ней какое-то дело, прошу, проходи.
Глашатая поразила дерзкая и простая речь девушки, не знавшей придворного этикета, и густая краска праведного стыда на ее лице. Он подумал, что его господину должна понравиться эта девушка, а значит, он сможет получить награду.
Плакала старая Сянь, собирая дочери приданое в сундук. Плакали девушки, помогавшие Лю вымыться и причесаться - не то от жалости к ней и предстоящей разлуки, не то от зависти к ее будущей сладкой жизни. Только юная Лю не плакала. Она знала, что вот-вот вернется Хару и спасет ее от участи наложницы. А если он не придет, то и Лю не за чем жить. Так она решила, и потому была спокойна.
Вот уложены небогатые платья и горстка янтарных бусин, вот убраны черные косы, вот заложены кони. Сянь обняла Лю, и та прошептала матери:
- Когда Хару вернется, скажи ему, что я жду его до исхода луны. После же мы встретимся лишь в следующей жизни.
Но старуха, полуоглохшая от слез, не слышала ее. Глашатай мандарина вручил ей связку монет и пообещал, если дочь придется по нраву правителю, в следующем месяце прислать дары.
Лю бросила последний взгляд на родную деревню и поднялась в повозку.
Тем временем лисьи джонки растеклись по реке вверх и вниз. Лодка Одноглазого Сяо долго шуршала вдоль прибрежного тростника, пропуская остальных, а потом легко и незаметно увильнула в темноту. Хару словно моргнул медленно, а когда свет вернулся в его глаза, то узрел он, что рассвет уже ползет белыми лапами по чаше небес.
- Вот тут ты будешь учиться, - сказал Сяо, приставая к берегу маленького острова, густо поросшего травой. - Для начала покажи, чего ты уже достиг.
Хару усмехнулся, оперся о свое копье и спрыгнул на берег, собираясь продемонстрировать таолу Журавля, но едва ноги его коснулись травы, как нечто ударило его под колени палкой. Хару чудом удержался на ногах.
- Эй! Что за шутки у тебя? - крикнул он лису, но невидимая палка вновь ударила его, на этот раз в грудь.
- По-твоему, искусство владения копьем заключается в умении опираться на него? - ответил Сяо, а невидимая палка едва не вышибла из Хару дух.
- Ну держись, тот, что нарушает законы гостеприимства, - разозлился Хару. Он быстро огляделся - и увидел маленького верткого хьябба в обличие старичка с длинными косматыми бровями, бородой и девятью лунно-белыми хвостами. Следующий удар плашмя в корпус Хару поймал на древко, оттолкнул и попробовал атаковать сам, но верткий старичок подсек его. Хару грохнулся на пятую точку под громкий смех лис.
- Не так уж и много ты умеешь, - покачал головой хьябба, - но я научу тебя, если мой внук имел глупость пообещать. Ты можешь звать меня Учитель Хо. А теперь поднимайся, работы много, а время здесь не мед акации, бесконечно не растягивается.
Лю сильно горевала в чудесном саду мандарина. Первые несколько дней, пока о ее прибытии доложили придворному художнику, ее жизнь была сносной и мало чем отличалась от жизни в деревне: ей выделили комнатку, показали, где находится кухня. На кухне всем заправляла толстая Цзи, и она сразу предупредила Лю, что дармоедов кормить не намерена. Лю охотно взялась за работу, и в три дня умудрилась понравиться кухарке.
Однако наконец слуги сообщили, что придворный художник готов ее принять уже через неделю, и у нее времени очень мало, чтобы привести себя в порядок. Ею спешно занялись придворные банщики, и придворные парикмахеры, и придворные учителя музыки, стихосложения, этикета и танца. Ради одного-единственного портрета она должна была полностью изменить себя. Но новые знания тяготили Лю, как тяготит соловья золотая клетка. И Хару все не появлялся.
Наконец, настал день написания портрета. Разряженную, как невеста, Лю проводили в красные богатые покои и указали на дверь. Робея, девушка вошла к художнику.
Вопреки ее ожиданиям, достопочтенный Ся Сы только молча указал ей, куда встать, и полностью погрузился в рисование. Когда ему казалось, что Лю излишне вертится, он негромким покашливанием напоминал ей о добродетели смирения. Лю же от скуки рассматривала стены.
Среди немногочисленных свитков особенно поразил ее один - изображавший дородного мужчину с тонкими до прозрачности усами и бородой, малюсенькими глазками и толстыми, как рисовые колобки, руками.
- Чей это портрет? - осмелилась спросить Лю, когда художник дал ей понять, что закончил. Достопочтенный Ся в равнодушном удивлении поднял выщипанные брови:
- Это наш господин и повелитель Хуи Ли, мандарин нашего округа.
Лю вскрикнула, так отвратителен был ее будущий возлюбленный. Позабыв о приличиях, раненой голубкой вылетела она из покоев Ся Сы и бросилась в свою комнатушку. До исхода луны оставалось полторы недели, но достопочтенный Ся мог передать потрет уже завтра, и уже послезавтра на нее могут надеть красный убор невесты. О, как горька судьба несчастной девушки! Что легкий пух тополя, носимый ветром туда и сюда, носима она по жизни волею мужчин и не может защитить себя. Собака, и та счастливее юной Лю: собака хоть может укусить того, кто наступит ей на хвост или кинет камень, девушка же должна безропотно сносить все, что ни уготовают ей мужчины.
На другой день, когда она вышла к завтраку, с лицом опухшим, как дрожжевое тесто, это заметила Цзи и вот что сказала:
- Я вижу, тебя не радует мысль стать наложницей нашего мандарина. И то правда: какими сластями и шелками успокоить себя, отданную старому чудовищу.
От этих слов Лю снова заплакала.
- Но я знаю средство, как избежать такой участи. Только страшное оно.
- Говори же, милая Цзи! Я согласна на все.
Кухарка прищурилась.
- Скажи, а есть ли у тебя жених?
- Есть.
- Тогда дело верное. Дело в том, что наш мандарин любит свежие персики, которые сам срывает с ветвей. Падаль, как бы сладок ни был зрелый плод, он не ест.
Лю непонимающе на нее посмотрела, но кухарка не стала объяснять такие очевидные вещи.
- Мы можем устроить так, чтобы твой персик упал прежде, чем его сорвет наш мандарин. Скажи, что у тебя есть жених и что вы тайно обручены. А если евнух не поверит, предложишь придворным медикам проверить тебя. Если они возмутятся и назовут лгуньей твою мать, пади в ноги и скажи, что не открывалась матери, поскольку боялась ее гнева. А жениху же расскажешь, что пострадала из-за его нерасторопности, и если он теперь откажется брать тебя замуж и восстановить твою честь, то ты сама его ославишь.
- Какое чудесное средство! - слезы Лю сразу же высохли. - Но что я должна делать?
- А вот что: когда стемнеет, пойди в дальний конец сада, где смоковница опускает ветви в пруд, и спрячься в ветвях, - дальше Цзи выбрала большую крепкую морковь и дала девушке, объяснив, что нужно делать. - Кровь же не пускай в воду, а присыпь тщательно землей. Морковь же заверни в ткань и спрячь под одеждой, а завтра перед рассветом вернешь мне.
Лю страшно перепугалась, но делать было нечего, и она согласилась.
Учитель Хо тренировал Хару несколько часов и еще несколько часов, и длиннее часов не было в жизни Хару. В конце концов он упал, обессиленный, на траву и сказал, что больше не в силах пошевелить ни единым мускулом.
- Хорошо, - весело отозвался хьябба, который едва ли разогрелся. - Пока ты предаешься разврату и лени, я расскажу тебе секрет мастерства: оружие каждого мастера обладает душой зверя. Зверь этот живет по ту сторону луны, и, когда приходит его время, в новолуние опускается в наш мир, в клинок, который был выкован для него. Наконечник твоего копья уже скован, и в это новолуние, если захочешь, твое копье обретет душу.
- Конечно, захочу! Что я должен сделать?
- Ничего. Открыть свой разум, постараться услышать, что мы говорим тебе, и дождаться новой луны, - засмеялся хьябба.
И настал вечер. И сокрылась луна в свои покои, сомкнув темно-синие ширмы. И пролил Одноглазый Сяо светящегося лунного молока на темные воды, а Учитель Хо ударил по дорожке лезвием цзяня, и дорожка зазвенела.
- Ступай, -произнес учитель Хо. - И если духам будет угодно, сегодня ты получишь свое копье.
Хару с опаской вступил на тонкую, словно кривой клинок, дорожку, и пошел по ней сквозь воды.
Струйка лунного молока привела его на остров чернее, чем самая черная чаща, где в высоких травах прыгали, слабо мигая, пушистые звезды. Трава жестко смялась под деревянными сандалиями Хару. Он же различил чуть более светлое пятно и шел к нему.
Звездой сорвалась с небес и упала вниз бело-зеленая капля, в ворохе седых брызг, в облаке ужаса и решимости, разбилась о то, что оказалось наконечником копья.
- Моя, - выдохнул Хару. Но брать змею не решался.
Трава зашуршала: он переместился ближе, оперся о древко. Учитель Хо не сказал ему ни заветных слов, ни ритуала, который должен предварять его знакомство с новым оружием. Но какой-то ритуал должен быть, он же не железку в лавке выбирает!
- О .. мнм.. небесная змея, - тихо сказал он, в голос, но так, чтобы его можно было не услышать. Ничего не произошло, даже ветер не шелестел волнами у берега. Хару не отрывал глаз от наконечника, который теперь был окружен едва видимым свечением, и всей душой обратился к нему, прося подсказать нужные слова. В голове же его словно подвесили фонарик, и мысли, как тараканы, разбежались от этого света.
- Я.. мнм.. приветствую тебя, - громче, но не увереннее произнес Хару. И вдруг разозлился. - Да ведь это я мастер, а ты - оружие! И я буду чистить и беречь тебя, но это ты будешь мне служить!- он шагнул, подобрал наконечник и насадил его на древко одним сильным движением, перевязал и выпустил зеленую кисточку. Ему показалось, что цянь стал теплым и гладким, как чешуя. Хару хмыкнул самодовольно, взвесил копье на руке и едва не забыл поклониться священному месту. Обратно он почти летел по лунной дорожке, что таяла прямо под его шагами.
- Учитель Хо, Одноглазый Сяо, - поклонился он им по очереди. - Я благодарю Вас за помощь и прошу отвести меня назад. Я передам остаток платы, как мы и условились, когда по моей вине прольется кровь живого существа.
Лисы переглянулись и улыбнулись недобро.
- Что ты, Хару. Мы отведем тебя домой, так и быть, хотя об этом не было уговору, но плата твоя воздана сполна.
- Что? - не смея обрадоваться, затрепетал Хару.
- Садись же, - Сяо стукнул шестом о борт джонки. - Я покажу тебе по пути твою плату.
Хару напоследок поклонился учителю Хо и запрыгнул в лодку. Светало.
Джонка плыла час, или несколько часов, или несколько дней, Хару не замечал. Черно-розовый рассвет тянулся медленно и полно, по краям реки опускались в воду широколистые нежные кувшинки, от шеста Сяо растекались тонкие круги.
- Вот, смотри, - сказал, наконец, Одноглазый и указал концом шеста в воду слева. Хару вытянул шею и увидел Лю! Любимую Лю, такую прекрасную в утреннем платье, с распущенными волосами! Сердце его забилось, а на щеках выступил жаркий румянец стыда - как же он мог позабыть о ней! Но нет, не позабыл, только всего себя положил, чтобы скорее быть с ней!
- Что с ней? - спросил Хару, начиная беспокоиться, - зачем ты показываешь мне ее? Здорова ли она?
- Здорова, - успокоил Сяо. Видение же показало угол сада, иву с длинными ветвями, ручей меж круглых камней. Лю присыпала что-то землей. Вот к ней подошла кухарка, Лю отдала ей что-то, завернутое в ткань, и кухарка, оглядываясь, взяла девушку за руку. Лю как будто доверяла этой женщине и шла, едва не прижимаясь к ней, как цыпленок к наседке. Но вот кухарка обошла иву и ступила в ручей, утянув за собой Лю. Девушка сначала ничего не поняла, а опомнилась только, когда они обе потерялись в ветвях, а вышли, спустя какое-то время, из прибрежного тростника.
- Здравствуй, матушка Цзи! - крикнул Сяо.
- Здравствуй, здравствуй, пострел, - отозвалась кухарка, из-под юбок которой теперь отчетливо свешивались несколько лисьих хвостов. - Вот она, плата, пойду отведу к старшим. А ты этого кружи побольше, чтобы не вздумал возвращаться, - с этими словами лисица обернулась лодкой и повезла онемевшую от ужаса Лю прочь.
Хару попытался броситься в воду, но невидимая сила не давала ему покинуть джонку. В невыразимой тоске смотрел он вслед удалявшейся Лю, сжимая в руках копье.
Хару вернулся в мир живых людей и некоторое время помогал матери Лю, но потом это наскучило ему, и он отправился странствовать. Он попытался основать школу, но ему не хватило терпения и усидчивости. Перепробовав несколько занятий, он стал разбойником на дороге.
Но каждое первое новолуние года он приходит на реку Тарим. Сам не зная, зачем.