Врач становится в эмиграции плотником. Его переживания, упрямство, успехи и неудачи - жизнь.
Евгений ЮРЬЕВИЧ
О К Н О
Там, где Shady Avenue некруто поднимается в гору, приближаясь к северной части Frick Park"а, стоит белый угловой дом, построенный, как и другие близлежащие дома, надо полагать перед войной, людьми выше среднего достатка. Этот дом благополучно подкармливал Петра Львовича уже пару лет вместе с другими окрестными строениями, обеспечивая его и супруги скромное благополучие и, как любят подчеркнуть аборигены, independence. Построившись в автомобильном потоке "трудовой Америки" аккуратно в ряд, никого не обгоняя - небось, не в Баку - он думал сейчас как раз об этом, чуть гордясь своей возможностью как- то поддержать детей и прилично выглядеть в глазах внуков.
Ну и думал он, про себя или быть может, машинально нашептывая чуть вслух, в этой отгороженной от мира четырьмя полупрозрачными стенами автомобильной благодати: от кого независимость то? От детей? Смешно просто. Он уже насмотрелся на их independence в субсидируемом доме Посвольских! Гиблое дело. Жалкое одиночество, "ничьё старичьё" (как в пьесе), отринутое от реальных событий, уныло околачивающееся в вестибюле с жаждой хоть отсветов чужих мимолётных событий. В провожающих всех проходящих выцветших глазах светится желчь. Хорошо, что не успевает он за их спутанными сетованиями, за их торопливой укоряющей речью. А когда прислушивается, то оказываются их эти речи как две капли воды похожими на бурчанье сидящих на скамеечке у подъездов восьмиэтажек московских старух. Да и неправда все эти иммигрантские россказни о потери связи поколений. Где бы ни стучал он молотком, везде ежедневные звонки во все концы Америки с вопросами о внуках, о родителях.. Просто побогаче нас будут, думал он, им и в голову не придёт неуклюже вклиниться в семейную жизнь детей. Мы то не можем всего этого себе позволить - трудно детям. У них вместо жизни - борьба за существование. Впрочем, справляются, и без нас бы справились, но всё-таки...
"Home Improvement" впоследствии написал он на своей визитной карточке - и это было как раз то, что он делал. Всё началось со случая, оказавшегося, как это всегда бывает, даже на фоне иммиграции, крутым поворотом в его жизни, определившим капитальное изменение многих его жизненных представлений.
В своей, в целом, инструментальной области хирургии Пётр Львович владел практически почти всеми известными на родине приёмами исследования и лечения и, как ему казалось, объективно оценивая свои возможности, пока не думал о выходе на пенсию. Но неизбежность эмиграции он осознавал, поскольку для детей вопрос этот был ясен. Они были правы - одна форма национального неравноправия в их небольшой, но, возможно оправданно, амбициозной республике сменялась другой. С его же точки зрения, семейная перспектива, по фейхтвангеровски простирающаяся в будущее, войти в более высокую цивилизацию перекрывала все неудобства. К тому же всю свою рабочую биографию он окрасил чтением английской медицинской литературы. Он понимал, что не знает языка, но ему казалось, что с таким большим запасом слов понадобится несколько месяцев, чтобы заговорить.
Этого, несмотря на почти годичную ежедневную учёбу, понятно, не произошло. Вот уже пять лет он здесь, но простая автобусная речь и телевизионные диалоги кажутся просто гулом, а когда он начинает говорить с аборигенами, их лица вытягиваются в недоуменном усилии понять, что он хочет выразить незнакомыми словами. Он сразу постиг, что подтверждение здесь даже простейшей медицинской квалификации потребует пяти-шести лет, которых у него просто нет, и приступил к поиску околомедицинской работы - препаратором в лабораторию, экспериментирующую на животных, сотрудником в какую-нибудь университетскую программу - всё было напрасно. Предпринимать рекомендуемые многими экстравагантные шаги вроде окраски волос и сокрытия возраста он счёл бессмысленным. Словом, по прошествии первого года иммиграции он почувствовал, что находится в тупике. Пётр Львович не вздрогнул - в глубине души он был к этому подготовлен, как-то осознавал возможность такого варианта. У него было и вещественное доказательство этого понимания - переправленные через Атлантику пять прекрасных стамесок с чёрными прочными рукоятками, обязательный ширпотреб какого-нибудь военного предприятия, и почти американского качества молоток.
Со всем этим багажом и без малейшего плотницкого опыта Пётр Львович оказался в доме скромного rabbi в качестве плотника, такого опытного, будто он всю жизнь ремонтировал паркетные полы в Эрмитаже. Rabbi поставил на стол магнитофон, включил его, и отбыл. Пётр Львович, хотя и был в роли Козлевича, охмуряемого магнитофонной записью беседы на русском языке о величии Торы, тем не менее, приступил к починке паркетного пола. Поправляя сползающие на нос профессорские очки, он с мимикой и напряжением часовщика, колдующего над старинным брегетом незнакомой системы, прицеливался, приставлял стамеску, поправлял очки и, если везло, бил молотком по стамеске. Иногда не везло - бил по руке. Постепенно он вырубил дефектные доски, даже понял, почему они сломаны, более того, он осознал, что нужно сделать, чтобы не сломались новые доски. Вскоре он успокоился, голос в магнитофоне на хорошем русском языке убедительно пояснял, что само существование евреев, несмотря на тысячелетние гонения, доказывает существование Бога. Пётр Львович сделал над собой усилие, чтобы не вступить с голосом в мысленную дискуссию. Вырубив в полу ровный квадрат, он под рокот проповеди подготовил новые доски, проверил каждую в отдельности, убедился, что свои места они займут почти без зазора, и сложил их горкой наподобие горбатого мостика через Зимнюю Канавку в родном Ленинграде.
- How are you doing? Идёт хорошо? - услышал он голос rabbi, кокетничающего знанием немногих русских фраз - человека очень милого и смешливого, хотя обилие детей к такой смешливости, по мнению Петра Львовича, не располагало.
- All"s fine! - бодро отрапортовал Пётр Львович, положил на вершину горки доску, встал на неё и, на глазах изумлённого rabbi, шпунтованные паркетины встали на место.
Это, понятно, тоже было делом случая, но случай сыграл Петру Львовичу на руку. С подачи rabbi слава искусного мастера начала движение по community.
Вечерело и отделывать белое пятно предстояло уже завтра, что также дало Петру Львовичу дополнительный шанс. Его очень умная сестра, уже давно живущая, как она говорила, "в капиталистическом окружении", узнав, что предстоит такая работа, как отделка паркета, подарила ему соответствующую брошюру. До трёх ночи, вооружившись словарём, Пётр Львович конспектировал пособие, а утром ни свет, ни заря уже закупал необходимые материалы в некотором избытке, потому что, например, цвет морилки, благородно именуемой здесь stain, требовалось как- то подбирать под окраску паркета. Пришлось купить и инструмент. Выкладывая доллары, Пётр Львович в уме бормотал, как считалку:
- Не жалей денег - это капвложения, они вернутся; ну, не сторицей, но вернутся.
Сегодня, понятно, Пётр Львович сделал бы эту работу не только быстрее, но и лучше, но в тот день, получив свои, заработанные таким солидным образом баксы он был доволен, но, чтобы не сглазить удачу, отмечал, что эти доллары только и могут, что окупить "капвложения". Так постепенно, чередуя работу с чтением пособий, Пётр Львович образовывался как плотник, как маляр, как кафельщик и прочее, прочее. И вот сегодня утром он солидно рулил в ряду прочих тружеников, направлявшихся "делать деньги", вверх по Shade Avenue. Накануне спал он плохо, снился тяжёлый сон: он оперировал поликистоз почки. Почку приходилось удалять, а родственники не давали согласия. Он им говорил, что есть вторая почка, а они спрашивали, что будет, если и вторая откажет. На этой безнадёжной ноте он проснулся. Пахло ацетоном. Застигнутая бессонницей жена, прислонившись к крохотному столику, под лампой, именуемой зятем "гусём" из-за изогнутой гофрированной гибкой стойки, делала маникюр. Это, ясное дело, - не формалин, но сны навевает захватывающие, подумал он. Что бы приснилась сама операция - скажем, зажимы, швы, жаркое дыхание лампы над операционным полем, так нет же - приснились родственники!
С этими скучными размышлениями и несильной головной болью подрулил Пётр Львович к белому дому Майкла, где ему предстояло отделывать роскошное bay-window в недавно отстроенном фонаре гостиной на первом этаже. Майкл был не по-еврейски круглолиц, молод, общителен, приветлив и платёжеспособен - лучший тип клиента.
Накануне Пётр Львович осмотрел "фронт работ". Снаружи белая рама выступала на фут за контур фасада, но в остальном это было просто большое окно. Зато внутри массивные, тяжёлые светлого дуба доски прекрасной фактуры составляли внушительное обрамление трёх зеркальных стёкол. Особенно красив был подоконник - без сучков, с волнистым выразительным рисунком, в гостиную глядел его простреленный чёрными стрелами трёхдюймовый торец. Всё вместе выглядело солидно, основательно, дорого и предвещало ещё более эффектный вид дубового фонаря после отделки. Одна только вещь чуть смутила Петра Львовича - торец правой доски, обращённой к гостиной, чуть-чуть, на одну восьмую дюйма, даже чуть меньше, не доставал до уровня поверхности ниши. Чепуха какая, досадная мелочь - думал Пётр Львович, - делают такое дорогое окно из качественного дерева, а такую мелочь не досмотрели! Пожалуй, не так трудно будет снять шкуркой, рубанком можно и промахнуться. Может и не стоит этого делать - не такой уж заметный дефект.
Вчера эти его здравые размышления были прерваны Ханой, женой Майкла, явившейся в сопровождении несколько необычного вида представительной дамы.
- Peter, can you help me with translation?
Ну вот, его косноязычный английский понадобился! Дама оказалась новой уборщицей и Хана силилась пояснить ей, где что лежит, где молоко, где мясо и прочее. Едва перевод завершился и Хана, преодолев трудный этап "благотворительности", отбыла, дама извиняющейся скороговоркой поведала, что где-то там заведовала кафедрой чего-то, но теперь, теперь ...
- Теперь забудьте о кафедре. Теперь Вы - уборщица. Радуйтесь, что нашлось хоть это. Потом обнаружится ещё что-нибудь - говорил Пётр Львович нравоучительно, утешая бывшую труженицу науки..
Заведующая кафедрой, представившаяся Машей, поскольку уже где-то выучилась стыдливо прятать отчество, впоследствии как уборщица проявила себя очень неплохо, управляясь со всей работой настолько сноровисто и аккуратно, что Хана сочла возможным перевести её с трёхдневной занятости на двухдневную, мол, Вы прекрасно справитесь и за два дня. Неплохой урок для трудолюбивой Марии Самсоновны!
Они побеседовали немного, увлечённые возможностью свободного обсуждения чего угодно без судорожного напряжения интеллекта. В итоге Пётр Львович, хотя и показал хозяевам выступающую боковину, вчера так и не решил, что делать с этой неровностью.
Сейчас с утра он глядел на заоконный пейзаж в лаконичной современной раме, и сквозь нудную головную боль просачивалась любимая пословица его умной сестры: "Лучшее - враг хорошего"- говаривала она в подобных случаях. Нет, наша фирма так не делает, решил он и начал разбирать инструмент.
Вспомнился вчерашний звонок Лиознова из Тель-Авива. Говорит, Драбкин, их общий школьный товарищ, баллотируется в Кнессет. Не даром Эдик однажды назвал Драбкина "великим организатором". Кто знает, быть может он и не такое уж плохое приобретение для политики. Несмотря на внешнюю мягкость и всегда видимое стремление к компромиссам, Драбкин иногда оказывался в трудно разрешимых ситуациях, потому что проявление организаторских талантов слегка заносило его на поворотах. Но и тут он сохранял спокойствие, опять же терпеливо, кирпичик за кирпичиком, строя своё политическое сооружение - выступая с речами, разъезжая по городам и странам, участвуя в конференциях политических и по специальности, главное, умело организуя всех и вся. Ну вот, говорил сам себе Пётр Львович, поэтому он метит в Кнессет, а ты суетишься вокруг окна, как пришибленный.
Отбросив эти мысли, Пётр Львович приступил к делу. Электрическая шлифовальная машина равномерно вибрировала, выступающая доска сглаживалась, но дерево не очень поддавалось обработке, и он сменил шкурку на более крупную. Шлифовка пошла лучше и практически оставалось подправить выступ только в одном месте, когда он заметил изменение рисунка дерева. Новая фактура выступила из-под sander"а незаметной тонкой полоской и очень быстро расширилась. При первой же попытке её убрать, она стала продолговатым овальным пятном. Пятно маячило в самом центре боковины и изрядно портило дерево. Пётр Львович опять поменял шкурку, теперь на совсем мелкую, осторожно тронул поверхность - пятно лишь чуть-чуть расширилось, приобретя к тому же темновато-розовый оттенок. Сучка в этом месте не должно было быть и, следовательно, предстояло понять причины появления очевидного дефекта. Пётр Львович положил машинку на покрытый плёнкой подоконник, чуть отошёл в сторону и взглянул на окно. Пятно было столь безобразно на фоне чёткого древесного рисунка, что бросалось в глаза. На лбу Петра Львовича выступил пот. Он понял - случилось непоправимое.
Надо успокоиться, думал он про себя, нет безвыходных ситуаций - надо просто вдуматься в то, что случилось, и найти выход из положения. Пётр Львович, не торопясь, развёл stain пожиже и закрасил пятно, потом покрыл остальную часть боковины неразбавленной морилкой и пустил на пятно горячий воздух. Через полчаса было ясно - древесная фактура всё равно будет подчёркивать неровность рисунка. Мелькнувшая было мысль не говорить ничего Майклу, была безнадёжна.
Придётся купить у компании новую боковину и заменить, соображал Пётр Львович. Попрошу Майкла позвонить им, а то мне не договориться. Пока же надо закончить всё окно обычным порядком. Там видно будет.
Он быстро покрыл верх, боковины, подоконник stain"ом и оглядел окно. Не будь пятна, всё получалось просто великолепно - пятно всю работу сводило на нет. Надо достать две дубовых доски примерно той же фактуры, сохранить морилку и лак, а потом можно будет окно восстановить. Надо только взять доски у фирмы, чтобы сохранить рисунок и цвет.
Lunch - внушительных размеров hamburger с торчащим из хищной пасти зелёным листом, не лез в горло, хотя супруга и вложила в изготовление этого сооружения весь свой американский кулинарный experience. Пётр Львович осторожно вынул салатный лист из этой пасти и, кое-как дожевав бутерброд, пошёл на третий этаж поправить неплотно закрывающиеся двери. Надо было проболтаться здесь около четырёх часов, чтобы покрыть окно stain"ом второй раз. Он услышал, как кто-то хлопнул дверью внизу. Это был Майкл.
- Hi, Michael. How are you? There is bad news.
Майкл позвонил в компанию, поставившую оконное обрамление. Мастер сказал, что восстановить поверхность они не могут, потому что она сделана из lauan"a. Пётр Львович не понял, почему этот lauan выглядит как дуб. Решил, что разберётся позднее. Он позвонил им сам и, продираясь сквозь английский, стал выспрашивать, что же можно сделать. Ему объяснили, что компания покупает листы фанеры, этого самого lauan"а, с хорошим рисунком, и режет из этих листов оконные заготовки. Из одного листа получается одно окно, поэтому дать они взамен испорченной боковины ничего не могут. Только сейчас понял Пётр Львович, что случилось. Когда он, подгоняя фанеру под боковину и шлифуя её, снял поверхностный слой шпона, проявился сердцевинный слой, появилось то самое пятно.
Хана, придя с работы, пришла в восторг:
- Peter, it looks fine! Nice job!
Майкл показал ей пятно - Хана молча ушла. Пётр Львович сказал, что будет исправлять окно, и уверен в успехе, на чём они и расстались.
Вечером он снова углубился в книжки - про фанеру, про lauan (оказалось, это - низкосортная фанера), про отделку окон. Его внемедицинское образование росло вместе с головной болью. Выход один - надо разбирать боковину и менять её на новую с дубовым шпоном похожей фактуры. В такие переплёты Пётр Львович ещё не попадал. Он тяжело ворочался, пытался почитать газету - сквозь неглубокий сон ему вспоминалось его медицинское прошлое, медицинские неприятности усиливались в полудрёме наплывающими кошмарами: пропущенный абсцесс почки, неудачная операция в обманчивом состоянии суперменства в присутствии очень красивой женщины - нового анестезиолога. Он проснулся в третьем часу ночи, осторожно, чтоб не разбудить жену, перебрался в кухню.
- Что делать то? Пётр Львович неслышными шагами двинулся к полке с бутылками, налил в серебряный родительский бехер любимую дешевую водку Vladimir c портретом князя, сообщившего всему миру, что "веселие Руси есть пити", и ловко опрокинул её отработанным в хирургических бдениях жестом.
- Что делать то? - снова спросил он себя.
Медленно, от сердца, по привычному к этим ощущениям организму начало распространяться тепло.
Вот у образованных людей принято считать, что плюнь они на медицинские или какие другие занятия, ну, например, на какие-нибудь дифференциальные уравнения, стань хоть плотником или начни землю пахать, так всё переменится - размышлял он..
Дифференциальными уравнениями был занят его школьный друг - математик, сетовавший, что всё возможное в них было сделано в прошлом веке, и вставить новую строчку уже негде.
- Да и нет смысла - приговаривал этот профессор - всё теперь решается другими методами.
Тем не менее, рабочим в цех математик не шёл, да его бы, посмотрев в трудовую книжку, и не взяли, - подумал Пётр Львович. Ничего бы не переменилось, были бы свои, новые неприятности, только перепрыгнули бы на другой, на более грубый уровень. Медсестра не попадёт в вену или введёт не то лекарство, санитарка опрокинет бутыль с хлоркой, крестьянин не успеет вовремя пересадить рассаду на кормящие его грядки, а ощущения всё те же. Эмоции сидят внутри нас, а в каждом деле свои подводные камни - безнадёжно рассуждал он. Нет, тут всё дело в мастерстве. У настоящего столяра ничего такого никогда бы не случилось. Он бы нюхом определил, где дуб, а где фанера дубовая - понимал Пётр Львович.
Фраза внезапно приобрела смысл и прервала философские построения. Поиск дубовой фанеры в томящей обстановке изобилия, не будь Пётр Львович так удручён реальностью, позволил бы очень интересно провести время, посещая обширные склады. Ему вспомнился отцовский друг Цырельсон, потомственный лесоторговец, потерявший в революцию унаследованную лесопильню. Он продолжал состоять при лесе, заведуя дровяным складом, вечно доставая вагоны, разгружая составы, ведя, как прежде, сложные переговоры с клиентурой, так и не переварив перехода "дела" в государственные руки. Но реальность требовала действий, и Пётр Львович метался от одного woodshop"а к другому, пока, наконец, на складе с экзотическим названием "84" не обнаружил лист фанеры нужной фактуры.
Он уж давно плюнул на "накладные расходы", на время, то самое, которое на этом берегу Атлантики - деньги, "чистые деньги", как говаривал, бывало, его тесть, выключая освещение в пустом университетском коридоре. Он уже больше в упор не видел в обширных американских складах основательных рабочих людей с сотовыми телефонами за поясом, которым три дня тому назад осознанно и откровенно завидовал, сокрушаясь, что уже вышел из возраста, когда можно разворачивать дело и нанимать helper"ов. Так, изредка пригласить приятеля помочь - это запросто, но нанять кого-нибудь, даже если подворачивалась более или менее крупная работа, с этим он опоздал. И хорошо, что нет этих helper"ов, они бы уже давно заложили его за отсутствие license"а, за незастрахованность. Да и как горел бы он сегодня! Так, в суматохе сквозь усиливавшуюся день ото дня от нервного напряжения головную боль размышлял Пётр Львович о судьбе и смысле его собственного "малого бизнеса". Снова вспомнил Драбкина, подивившись, что он и выступает-то совсем не от "русской" партии, а лишь дружит с её корифеями. Чисто пролетарское сознание просыпалось в зачумлённой профессиональным проколом голове Петра Львовича, когда он спустился в подвал, в разговорах с клиентами именуемый им workshop"ом!
Он долго разглядывал фанерный лист, отыскивая наиболее чёткий рисунок, припоминая фактуру оконной рамы и, по обыкновению, уговаривая себя не спешить. Закрепил струбцинами фанеру на разложенных на полу балках, убедился, что балка, на которую упадёт отрезанная часть, лежит там, где надо, и потом долго настраивал пилу, выверяя дистанцер по размеру боковины. Постоял немного, размышляя о том, что раньше непременно закурил бы, но теперь он ведь, к несчастью, не курит ... Пилу вёл медленно, намеренно придерживая, чтобы, не дай бог, щепка не отскочила, стараясь продвигать её равномерно, не останавливаясь, и когда, наконец, добрался до конца разреза, выпрямился и тут же почувствовал несильную знакомую боль в позвоночнике. Стараясь не вертеться понапрасну, отыскав наиболее удобную, впрочем, достаточно страдальческую позу, он пополз наверх, лёг на пол в рекомендованной врачами позе эмбриона и позвонил Майклу.
- Hi, Michael! This is Peter calling. How are you? - начал он с повышенной бодростью и, услышав не менее бодрое "Fine !" - продолжал - I have found a piece of excellent oak plywood to prepare new sideboard for the window. Can I come tomorrow to fix the window?
- Sorry, Peter, I put panels on the window, so this place isn"t seen at all. Thank you.
- Which panels? - в испуге почти закричал Пётр Львович. Выяснилось, что так называются парные узкие обрамляющие окно занавески.
- But wood is beautiful by itself, I have to reconstruct all, I can do it.
- No, Peter, thank you. Good luck you, bye!
- Good-by, - после долгой паузы промямлил Пётр Львович, в итоге торопливых размышлений понявший безнадёжность дальнейших убеждений и неизбежность потери клиента. И двести долларов тоже плакали - промелькнула последняя мысль. Петр Львович в обстановке отчаяния почти забыл о радикулите, но теперь радикулит его вспомнил сам - Пётр Львович внезапно совсем перекосился - острая боль пронзила правое бедро и молния вошла в кость ближе к позвоночнику.
Он сосредоточился на отчаянии. Потеря клиентуры - большего краха он не мог себе представить. Это ведь не только Майкл - это вся округа откажется от его услуг. Боже мой, боже мой, пару раз бормотнул Пётр Львович, ложась в постель и понимая, что заснуть не сможет.
Так и потянулись безработные дни, впоследствии в семейных анналах получившие наименование Малой Депрессии. И уж совсем было решил Пётр Львович всё бросить и смириться с американским нищенством, как известно более красочным, нежели советское благосостояние. Но тут раздался звонок и совсем из другого круга, профессор бухгалтерии ("здесь и такое бывает",- подумал Пётр Львович мимоходом), попросил обновить съеденное собакой деревянное обрамление и двери в своём доме. И постепенно Пётр Львович стал выходить из кризиса. Тем не менее, это bay-window он никогда не забывал, рассматривая его как "окно в Америку". Кто знает, может быть, говоря с украинским акцентом, "через это окно" он, на старость лет, действительно осознал меру реальной ответственности?
Вот и всё.
Если встретите Петра Львовича, ради бога, не говорите ему, что я рассказал эту историю. Если Вы ему не скажете, сам он об этом не узнает, потому что упрямо не читает русскую прессу и русские книги. Надеется научиться бегло читать (и даже говорить!) по-английски. Я знаю, как он это делает - каждое предложение перечитывает помногу раз, пока смысл не начинает проявляться. Потом заглядывает в словарь и оказывается, что проявился совсем не тот смысл. Дешифровщик несчастный ...