Аннотация: Фантастика + эротика + психологический рассказ. Автор живет здесь.
...А ты знаешь, что 753 умножить на 312 будет 234936?
Окно моей комнаты заперто на замок, а ключа у меня нет. Все окна в нашем с тобой доме запираются ключом: быть может, это и странно, но только не для нас.
Я сижу на подоконнике и смотрю на деревья за окном. Заскрипело стекло - это я с силой провела по нему пальцем. Дотрагиваюсь до замка - он холодный.
Нет, нет, мне совсем не грустно, мне очень весело! Я вижу в мыслях, как я летаю между этими деревьями и легко, легко качаюсь на ветках - туда-сюда, словно на качелях. Это пустяки, что мне не всегда можно наружу. Не так уж важно, летаешь в мыслях или наяву.
Я очень люблю летать между деревьями!
А еще я люблю мороженое с вишневым джемом. Когда оно пару минут постояло на тепле и уже не совсем твердое. Белое с красными полосками, в пластиковом стаканчике, с восхитительной подтаявшей сладостью у стенок. Я зачерпываю эту сладость прежде, чем твердую серединку: она так вкусно растекается во рту...
И я люблю, когда ты подхватываешь меня на руки - больше всего это люблю! - и двигаешь вверх-вниз, невесомую, раз за разом насаживая меня на себя, взрезая собой мое тело... Мои волосы взметываются и опускаются, длинные, длинные - я вижу это в зеркале, я вижу там себя, маленькую и тонкую, я вижу, как я изгибаюсь, я немею от сладости, когда ты с силой пронзаешь меня насквозь... я летаю! Летать с тобой - это даже лучше, чем без тебя...
И я очень люблю себя - свое тело, оно такое розовое, мягкое и упругое! Я люблю раздеваться перед зеркалом и оглядывать себя со всех сторон, гладить тело и осторожно щупать соски - но, конечно, куда больше люблю, когда это делаешь ты...
И я люблю читать книги по физике и астрономии целыми днями напролет, учить формулы наизусть... люблю решать уравнения или, когда отдыхаю, какую-нибудь мелочевку делать в уме - вроде умножения трехзначных чисел. Я люблю читать и стихи, особенно Пушкина и Рильке, я люблю читать все подряд, что попадается под руку, и, если ты спрашиваешь, запомнила ли я наизусть, я отвечаю: да.
И я люблю слушать Моцарта и музыку из французского кино, люблю цветы и шоколадные конфеты - много, много чего люблю!
Это так просто, думать о всякой ерунде, - когда не хочется думать о том, что произойдет через каких-нибудь десять минут. Когда волей-неволей прислушиваюсь к разговору в гостиной... и знаю: вот-вот щелкнет замок - это ты вышел из дома проводить своего приятеля, а значит, вернешься через несколько минут, и я услышу твои шаги, все ближе, ближе, а потом ты войдешь в комнату... Я боюсь? Неужели я до сих пор боюсь - после того, как ты наказывал меня много раз?
Не думать об этом, иначе будет еще страшнее.
И я опять думаю о деревьях за окном и представляю себя летящей. Так погружаюсь в эти мысли, что даже не слышу ничего вокруг, пока не щелкает замок, но вместо тишины - шаги раздаются в прихожей. Что, значит, ты проводил уже Андрея? Я проспала, как в первый раз хлопнула дверь?
Я сжимаюсь в комочек, я - голубь, я - маленький шарик из мяса и перьев, сидящий на подоконнике.
Хотя нет у меня, конечно же, никаких перьев.
Эта простая, даже дурацкая мысль отрезвляет меня, и я сижу неподвижно, слушая, как приближаются шаги в коридоре, и считаю в уме: 2478913 плюс 3358602.
А потом входишь ты.
Ты входишь, прямой и спокойный, и глаза твои холодны. Ты останавливаешься рядом со мной, а я съеживаюсь, пряча между колен руки, как будто это они сделали что-то плохое.
- Так, девочка, - сказал ты медленно. Я подняла глаза. - Помнится, еще недавно я объяснял тебе, как нужно вести себя в обществе, тем более с друзьями мужа... Было или нет?
Я машинально кивнула.
- И что, зря объяснял?
Я не ответила. Очень хотелось опустить глаза, но я знала, что хорошо умею умолять глазами.
Ты сел на стул.
- Пойми, малыш... - Твой взгляд чуть смягчился. - Ничего страшного не произошло. Андрей не обиделся. Для него это было скорее... забавно, что ли. Но я просто хочу понять: почему ты сказала ему "дурак"?
Я взорвалась:
- Да потому, что он и есть дурак! Я для него - как кукла, а спроси его, сколько спутников у Юпитера, он и не ответит! А я вчера выучила наизусть радиусы орбит всех спутников Юпитера, и Сатурна вдобавок!
Ты подпер голову рукой и расхохотался... Действительно, я сказала смешно.
- Да с чего же, - отсмеявшись, сказал ты, - с чего ты решила, что он считает тебя куклой?
- А что, не видно? Он ведет себя со мной, как с пустым местом! Смотрит на меня, улыбается, но в голосе что-то такое... даже не знаю, как сказать. Словно делает одолжение, что со мной говорит...
Ты поднялся. И сказал спокойно:
- Да, я тоже это заметил.
Отошел к другому окну; глядя в сад, проговорил:
- Бывают люди, которым трудно побороть в себе предрассудки. При этом они все же остаются хорошими людьми. Я поговорю с Андреем. Он постарается.
Молчание. Я прошептала робко:
- Скажи...
- Ну?
- Это тот самый приятель... который посоветовал тебе завести меня? Тот самый, у кого живет прозрачная девочка?
Пауза.
- Или, может, другой, у кого девочка-с-пальчик? На столе в картонном домике?
Ты обернулся:
- Хватит.
Прошелся по комнате; остановился рядом со мной и спросил очень просто:
- Как ты думаешь, чего ты заслужила?
Я закусила губу. Сердце провалилось куда-то вниз.
- Того же, что и всегда, - проговорила нехотя.
- Сильно или слабо?
- Средне.
- Тогда ложись.
Я послушно слезла с подоконника и направилась к кровати.
- Слушай, - сказал ты уже почти ласково, когда я стянула с себя брюки и привычно легла животом вниз, - что с тобой случилось в последнее время? Ты стала какая-то нервная.
Я повернула голову набок, чтобы взглянуть на тебя - ты стоял, небрежно прислонившись к дверце шкафа. Мне вдруг мучительно, щемяще захотелось плакать, и я попросила, всхлипнув:
- Отпусти меня полетать.
Чуть скрипнула дверца.
Ты сделал шаг к кровати и, помедлив, тихо спросил:
- Разве я редко отпускаю тебя? Три раза в неделю. Не реже, чем прежде. Ты же знаешь, что чаще нельзя. Если чаще, ты будешь забывать обо всем. Ты разучишься быть человеком.
- Да, - сказала я, отчаянно, глубоко вздохнув. - Да.
- Тогда в чем же дело?
Не дожидаясь ответа, ты отворил шкаф и достал ремень.
- Расслабься.
Приблизился, похлопывая себя сложенным вдвое ремешком по колену.
- Ты б еще голой к нам вышла... как прежде, когда любила ходить по дому без одежды. Дурочка...
Боль обожгла тело.
После третьего удара я издала то ли стон, то ли писк - намеренно, в расчете на снисхождение. Удар, еще удар.
- А говорила - средне, - заметил ты насмешливо. - Переоценила свои сегодняшние силы... Терпи, мой друг, терпи.
Я вцепилась руками в покрывало. Мне не хотелось боли. Мне так мучительно, зверски не хотелось сейчас боли! Даже если она на самом деле слабая... я ведь знала это, но нервы, нервы!
Я уже плакала, не сдерживаясь, когда ты отбросил ремень и присел рядом со мной на кровать.
- Ну что ты, маленькая... Перестань. Ведь не было же по-настоящему больно...
Повернувшись набок, я притянула колени к подбородку. Сказала:
- Я так боялась...
- Чего?
- Что ты сильно меня накажешь.
- Глупая моя... Разве я могу тебя обидеть?
Ты привлек меня к себе - я уткнулась лицом тебе в грудь - и принялся мягко, но по-хозяйски ласкать пострадавшее место. Жар от твоих рук волнами расходился по телу. Не только руки - сам ты был горячий, и запах пота одурманивал.
Тревожно вздрагивала мягкая и влажная пустота внутри меня; твоя рука сдвинулась от ягодиц дальше, туда, где все тоже увлажнилось, и начала действовать там. Сладкая, страшная тревога усилилась в тысячу раз, и я закричала, словно от боли.
Это так нестерпимо - так пронзительно - так опьяняюще - когда ты стягиваешь с меня одежду и ласкаешь - нет, это не называется просто ласка - твои сильные, безошибочные руки проходятся по всему телу, от шеи до кончиков пальцев на ногах, не оставляя ни миллиметра - когда твой язык и мой сплетаются, вытворяют что-то немыслимое - когда ненасытный кусок твоей плоти, жестокий, обжигающий, вторгается в мою пустоту и с каждым движением - взад-вперед, взад-вперед - все больше и больше терзает меня, выворачивает наизнанку...
Это так беспощадно - это такая боль - я так все это люблю!
А потом мы лежим, измученные, и пытаемся болтать обо всяких пустяках, но сил на болтовню уже не хватает; и я тихо засыпаю у тебя на груди.
* * *
Я - не человек. Точнее - не совсем человек. Я - такое особое искусственное существо, в котором очень много от человека, но не всё.
Я очень сообразительна и с легкостью запоминаю много разной информации, куда больше, чем обычный человек. Но у меня не идеальная память, в отличие от компьютера. Я способна иногда рассуждать здраво и обстоятельно, как машина. Зато очень впечатлительна и часто готова плакать или приходить в восторг из-за каких-нибудь пустяков, и мне кажется порой, что я совсем, совсем не сообразительна, когда дело касается быта и отношений между людьми - короче, всего того, к чему люди привыкли больше, чем к умным книгам. Людей я боюсь и почти никогда с ними не вижусь, кроме тебя.
Ты придумал меня такой, какая я есть, с моей детскостью - я ведь совсем дитя, - с моей беспомощностью, и нервностью, и привычкой от всего впадать в отчаяние и во всем полагаться на тебя. Ты решил, что я такой тебе и нужна, раз уж у тебя умерла жена и ты захотел отдать себя чему-нибудь полностью, без остатка, чтобы не было никаких лишних мыслей во время, свободное от работы.
Ты придумал меня, когда твой друг посоветовал тебе обратиться в компанию по производству созданий вроде меня и в той компании тебе объяснили, что можно самому сочинить для себя существо. Ты решил, что я должна быть такой же, как человек, - с женским телом, по-человечески болезненным и уязвимым, - но только уметь летать и делать еще всякие разные необычные мелочи.
Я все хорошо объясняю? Извини, я, наверное, говорю коряво. То слишком машинными словами, то слишком глупо. Я плохо умею говорить вслух, когда не нужно пересказывать вещи, которые я вычитала в книгах... Но ты ведь и так все это знаешь - то, о чем я рассуждала сейчас. Ты сам однажды рассказал мне мою предысторию, то есть как я появилась.
Я часто говорю с тобой в твое отсутствие, мысленно или вслух, и воображаю, будто ты меня слышишь. Даже почти верю в это - вот как было сейчас, пока не вспомнила, что ты на работе... Ведь мне бывает скучновато иногда. Потому что я же не могу все время читать, я тоже человек и устаю от чтения. А летать без тебя нельзя, ты не разрешаешь.
Впервые я осознала себя, когда летала в саду между деревьями. Я была такая глупая, как младенец, ничего не знала и не понимала, ощущала только, что я летаю, летаю. Мне казалось, что только это в мире и есть - только я, и деревья, и полет. Я опускалась на ветку, потом скок! на другую, и еще скок! дальше, и дальше, а затем оттолкнулась и полетела; несусь в воздухе, потом опять приземляюсь на ветку, оттолкнулась и полетела, и так без конца... Мне хотелось отправиться вверх, в бескрайнее небо, и не вернуться никогда, но что-то мешало мне, тянуло к земле; впрочем, даже это меня по-настоящему не беспокоило. А потом ты приказал мне спуститься вниз.
С тех пор я живу у тебя в доме и приучаюсь быть человеком. Сначала я вела себя как совсем маленький ребенок - все портила, пачкала, не желала ходить в одежде, не умела говорить. Ты учил меня всему; поначалу обходился жестоко, порол за любую провинность. То есть это мне тогда казалось, что ты бьешь меня жестоко - я ведь всякую, даже мельчайшую боль воспринимала как что-то ужасное. Я тебя очень сильно боялась, и ласкать ты меня начал не сразу. Потому что я и ласк не понимала - пугалась их, как всего остального.
Когда же я к тебе привыкла, ты стал ласкать меня в поощрение.
Я очень быстро все усваивала - училась говорить, и читать, и просто вести себя по-человечески, - в минуты, когда мне это было интересно. Если же я упрямилась... о, тогда я упрямилась по-настоящему. И тебе приходилось поступать со мной, как с нашкодившим щенком.
Шли месяцы.
Я научилась многому. Я прочла кучу книг по самым разным наукам и запомнила их почти наизусть. Я выучила несколько иностранных языков. Я глотала классику с наслаждением. Я люблю рассуждать о серьезных философских проблемах. И, кажется мне, если бы я смогла раскрыть себя, какая я есть, в обществе и проявить свой ум и талант, то люди восхитились бы мной. Но я никогда не бывала в человеческом обществе. Я очень боюсь людей.
Если кто-то заезжает к нам в гости - а это случается совсем редко, - я веду себя по-дурацки и говорю разный вздор. Так, как это было, когда пришел твой приятель Андрей.
И только тебя я уже не боюсь, наоборот - люблю тебя больше, чем ребенок любит родителей, и, оставаясь одна дома, изнываю от тоски.
И еще я очень люблю летать...
Три раза в неделю - по вечерам, уже в сумерки - ты выходишь со мной в сад и позволяешь мне раздеться: почему-то я не могу летать в одежде. Скинув все, что на мне, я поднимаюсь вверх и кружу, кружу между деревьями, забыв о своей жизни в человеческом доме и даже о тебе. Но все-таки бессознательно, маленькой частичкой своего "я" ощущаю твой взгляд - он держит меня, как на привязи. И когда ты приказываешь спуститься, я не могу не послушаться.
А в другое время мне не позволено выходить из дома.
Увидеть, как я летаю, некому. Мы живем за городом, и на работу ты уезжаешь на машине. Вокруг дома большой сад, а сад огражден забором. За забором, по правую сторону от дороги, начинается лес. С противоположной стороны - заброшенные огороды и пустующие дачи.
Здесь совсем тихо. Никто не ходит и не ездит.
Тем лучше. Ведь если бы к нам приезжало много людей, то кто-нибудь из них непременно сказал бы мне что-нибудь плохое, правда?
А вдвоем нам гораздо лучше. Никто не мешает нам любить друг друга, а мне - заниматься всем, что я так люблю... И летать, летать!
В возбуждении я бегаю по комнате - от окна к двери, от двери к окну, - подпрыгиваю и, кажется, вот-вот полечу. Но я не могу взлететь к потолку. На мне одежда. А ты приказал мне не снимать одежды, когда тебя нет дома. Как жаль...
* * *
Звенит звонок. Это видеофон. Я подбегаю к аппарату и по привычке отключаю экран, прежде чем нажать кнопку связи. Не хочу, чтобы меня видели посторонние, которые звонят. Я боюсь этого, как будто я - чудовище, как будто у меня изо рта растут уши, а на лбу - второй нос.
Женский голос:
- Макс, это ты? Если нет, то позовите его, пожалуйста.
Мелодичный, спокойно-уверенный, даже слегка иронический голос.
- Он еще на работе, - с трудом выдавливаю из себя я.
- А ты... его кукла, да? - Она чуть-чуть подчеркивает это слово: "кукла".
Я молчу секунд десять.
- Кто это спрашивает?
- Его знакомая.
Короткие гудки.
У нее голубые глаза. Я почему-то в этом уверена. У нее прозрачные, сияющие, распахнутые, как окна в небо, глаза.
Я замечаю, что по-прежнему стою у видеофона и до боли стискиваю руки.
У меня глаза бесцветно-серые, невыразительные. Твои глаза - темно-карие, блестящие, пристальный взгляд их обжигает. Я пытаюсь сравнить себя, какой бываю в зеркале, с твоей внешностью - и с ней... звонившей по видеофону... какой она мне представляется. Но о ней я знаю только, что у нее голубые глаза (откуда знаю?), а о тебе...
Темно-карие глаза. Умное, волевое лицо. Сильные руки. Широкая грудь, к которой так легко прижиматься, прячась от невзгод... И это всё. Я не могу представить тебя целиком.
Я не знаю, какой ты.
Я не знаю, не знаю, не знаю!!
Вбегаю в свою комнату и, захлебываясь в плаче, падаю на кровать...
* * *
- Познакомимся? - Она смотрит на меня, улыбаясь. Большущие, как у куклы, и по-кукольному невинные, ярко-лазурные глаза.
Я отступаю на шаг и прячу руки за спиной.
Она оглядывается на тебя:
- Нехорошо.
Ты сидишь, непринужденно раскинувшись на диване, и тоже улыбаешься - такой знакомой многозначительной улыбкой. В ответ гостье киваешь и сочувственно прищелкиваешь языком.
- Как по-твоему, может быть, стоит ее наказать? - спрашиваешь ты.
- Я тоже так думаю. Но после, - отвечает она.
Ты бросил на меня взгляд, от которого захотелось куда-нибудь спрятаться.
- Садись вон туда, в угол. - Слова прозвучали холодно, это приказ.
В углу стоял стул, и я сама не заметила, как очутилась сидящей на этом стуле. Было стыдно до дрожи, словно меня уже сейчас наказывают.
Гостья пересела на диван. Ты рассказывал ей что-то, а она смеялась переливчатым смехом и придвигалась ближе, ближе. Наконец ее голова легла на твое плечо; ты взял гостью за подбородок и впился в ее губы страстным поцелуем. Я хотела встать и уйти, но с ужасом поняла, что не могу пошевелиться...
И вот она уже лежит, хохоча и извиваясь, на твоем колене, а ты быстро и уверенно расстегиваешь ее блузку. Визг отдается у меня в ушах. Она визжит так, будто ее щекочет сотня мужчин.
Огромные, как арбузы, груди послушно сминаются под твоими руками.
Она на диване, полностью раздетая; упруго изгибается тело, роскошное, точно на фото в цветном журнале... это неправильно, у обычных женщин не бывает таких форм! Ты ложишься на нее и входишь медленно, с наслаждением, - она стонет и содрогается всем телом.
Еще чей-то крик. Это кричу я. Я просыпаюсь.
* * *
- Я ненавижу ее! Ненавижу!
- Успокойся, птичка моя... Это был сон.
Я билась и кричала; темнота душила меня, и душило одеяло. Я пыталась сбросить его, но ты не давал - крепко стискивал меня под одеялом и прижимал к себе.
- Тихо, тихо. Все в порядке.
- Она такая... такая... Мне жарко, убери одеяло! (Одеяло тут же исчезло - ты стащил его с меня и бросил на стул.) У нее голубые глаза! И волосы... я знаю, какие они, они золотистые... Она высокая, у нее розовые полные плечи, большая грудь... Отпусти меня! Я ее ненавижу!
Я затихла, выдохшись. Ты по-прежнему удерживал меня, прижимая к себе, но молчал, и молчание это показалось мне жутким. Ну, говори же, упрашивала я тебя мысленно, что угодно говори, только не молчи.
Я перестала вырываться, и твоя хватка мало-помалу ослабла. Я включила ночное зрение. Ты лежал на боку, придерживая меня левой рукой, и смотрел поверх моей головы куда-то в стену, как смотрят в потолок, когда думают о своем.
Молчание длилось.
- Скажи... - мой голос прозвучал спокойно. Так бывало со мной редко, в минуты наисильнейшего ужаса - все на свете становилось безразлично. - Скажи: может, ты соврал мне, что она умерла? Может, она просто ушла от тебя?
Ты убрал руку и повернулся на спину. Нащупал провод рядом с кроватью и включил торшер - я зажмурилась от яркого света и не сразу открыла глаза.
- Так. Расскажи мне, пожалуйста, что случилось, - в твоем голосе тоже не было ни признака волнения.
- Вчера звонила женщина. Я отключила экран...
- Ты отключила экран?
- Да. И у нее был такой... мелодичный голос...
- И что?
- Она попросила позвать тебя, а я сказала, что тебя нет.
Ты заложил руки за голову.
- Вероятно, это был кто-нибудь из сотрудниц - или просто по деловому вопросу.
- Но я же говорю, у нее был мелодичный голос! У сотрудниц не бывает таких красивых голосов!
Ты быстро скосил на меня глаза, и я поняла, что опять сказала смешно и ты сейчас, наверное, рассмеешься. Но ты молчал, и от молчания этого мне стало холодно, как в ледяной пустыне.
- Номер сохранился?
- Да.
- Пойду посмотрю.
Ты встал и, хлопнув меня по плечу, сказал: "Спи". Направился к выходу. Раздались твои шаги на винтовой лестнице, ведущей вниз.
Мне показалось, что тебя не было долго, очень долго.
- Ну что? - спросила я, когда ты вернулся и молча лег.
- Я же сказал: спи. - Ты отвернулся, закутавшись в одеяло, и больше не проронил ни слова.
* * *
И вот он наступил, этот день, когда она наяву пришла в наш дом. Я сидела в своей комнате, пока ты спустился вниз и, заведя машину в гараж, пригласил гостью на веранду. Было жарко, очень жарко в эти невыносимые, тянущиеся, как вечность, дни, а веранда хорошо продувалась ветерком, и на ней мы завтракали, обедали и ужинали.
Ты поднялся за мной на второй этаж.
- Пошли, малыш. Как ты себя чувствуешь? - Ты провел рукой по моему лицу, пригладил волосы. Я машинально поцеловала руку. - Постарайся, если можешь, держать себя в руках. Хорошо?
- Да...
- Лариса - в сущности, неплохая женщина. Она умеет быть доброй... если захочет. Попробуй с ней подружиться.
- Подружиться?
Я встала; ноги едва держали меня.
- Послушай, моя девочка, - сказал ты жестко. - Смотри мне в глаза... Вот так. Не упрямься и не робей. Ты не такая уж и стеснительная на самом-то деле. Веди себя с Ларисой как человек. Поговори с ней о том, что знаешь, не скрывай, что у тебя богатый внутренний мир... о черт, какие слова... ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Малыш, от этого многое зависит...
Мы спустились и пошли через гостиную. Стук, стук - это мои шаги. Я умею, оказывается, ходить на каблуках. Стук, стук. Я закрыла глаза. Ты обернулся, будто что-то почувствовал. Я быстро подняла веки. Нет, так не годится. Нужно держать глаза открытыми, но на время отключить центр зрения. Чтобы ее не видеть. Потому что если я ее увижу, то умру.
Стук, стук.
Мы подошли к двери веранды. Я двигалась уверенно, я ведь знала в нашем доме все наизусть и могла ходить вслепую точно так, как если бы видела, что вокруг меня.
Я переступила через порог.
- Вот, Лариса, - сказал ты. - Это Птица. Моя любимая и... жена.
- Здравствуйте, - проговорила я.
- Рада видеть тебя, - ответила она сладким голоском. - Какое чудо, совсем малютка!
И добавила - как во сне:
- Познакомимся?
Голос идет с той стороны стола. Значит, этот стул пуст. Я положила руку на спинку стула, выдвинула его и села.
Так голубые у нее глаза? Голубые или нет?
- А ты и вправду умеешь летать? - Проклятье, до чего все-таки красивый голос! - Никогда о таком раньше не слышала. Наверно, у тебя очень сильные мускулы, которые и поднимают тебя в воздух?
Я машинально дотронулась до руки, прикрытой легким платьем. Нормальные мышцы. Даже наоборот, слабые и мягкие, почти как у младенца.
Я сказала, держа голову так, чтобы создавалась иллюзия, что я смотрю ей прямо в глаза (запомнила, откуда шел голос):
- Я - человек. И даже больше, чем вы. Потому что вы - тварь.
Наступило молчание. Твоя рука легла мне на спину.
- Ты неправильно ведешь себя с ЧЕЛОВЕКОМ, Лариса. Лучше бы ты поговорила с ней о книгах или о музыке. Да, кстати насчет книг: она неплохо пишет стихи и рисует. Может, в дальнейшем она покажет тебе и свои стихи, и рисунки...
- Боюсь, у меня не будет времени, чтобы читать стихи. - На этот раз мелодичный голос был стальным. - Я завтра уезжаю отдыхать в Европу. Вместе с ребенком. Он, кстати, сейчас у деда. Тот привезет его с утра на вокзал.
"Ребенок? - подумала я. - Ребенок..."
Мне показалось, или на самом деле скрипнули твои зубы?
- Птичка моя, оставь нас, пожалуйста... Нет. Подожди...
Я сидела тихо, и все молчали. Что-то творилось вокруг меня в эту минуту. Я могла себе представить, что за обмен взглядами происходит...
Наконец ты сказал, выдохнув:
- С-сука...
Лариса встала - я слышала шелест платья. И ответила со смешком:
- Ты так не говорил, когда мы с тобой трахались в день по три раза.
Подошла, взъерошила мне волосы.
- Хочешь, я тебе кое-что расскажу? Как раз в связи с ребенком. У моей сестры тоже есть сын, намного старше. Ему завели, когда он был маленьким, игрушку - лохматую собачку, говорящую человеческим голосом. Она рассказывала ему на ночь сказки, играла с ним. А когда он вырос, собачка надоела. Да и подыспортилась она - он же обращался с ней плохо, такой шалун! Тогда они ее выключили и выбросили на свалку.
Ты со стуком отодвинул стул.
- Пошли, Лариса. Я отведу тебя в машину. Больше, я вижу, не о чем говорить.
Вы оба сделали несколько шагов, потом ты вернулся и, приобняв меня за шею, шепнул: "Не волнуйся...". И ушел.
Я возвратилась в гостиную и стала спиной к веранде. Включила зрение. Сложила руки на груди - почувствовала, как они мелко дрожат. Наконец снаружи взревел мотор, машина уехала. В комнате было темно. Сгущались сумерки.
Шаги на веранде. Я обернулась.
В твоих глазах мне почудилась какая-то скрытая сосредоточенность - я даже испугалась на секунду.
- Скажи, - проговорила я, - у нее действительно голубые глаза и золотистые волосы?
Ты улыбнулся и, подойдя, мягко коснулся губами моего лба:
- Вот дурочка...
Я обмякла; ты подхватил меня на руки и понес к лестнице. "Все хорошо, - думала я, когда ты исступленно целовал меня в шею, в щеки, в лоб. - Все хорошо. Она уехала. Ты рассорился с ней. Ты ведь понял, что она дрянь. А как же иначе? Она и я - разве можно сравнивать?"
Войдя в мою комнату, ты опустил меня на кровать и сел рядом. Я положила голову к тебе на колени, и ты стал гладить меня по волосам и легонько почесывать макушку.
- Она ведь уехала совсем? - спросила я быстро. - Навсегда?
Наши глаза встретились.
- Так, пташка, - сказал ты со странной интонацией. - Задаю тебе вопрос. Ты хочешь, чтобы я говорил с тобой как со взрослым человеком?
В сердце нехорошо кольнуло. Что еще? Разве не все окончательно ясно?
- Да, а что...
- Не спрашивай, а ответь откровенно. Хочется ли тебе, чтобы я говорил с тобой как с ребенком - или как со взрослой, ничего не скрывая?
- А что будет, если с ребенком?
- Тогда будет все то же самое, но без слов.
- Что - то же самое?
Ты промолчал, глядя мне в глаза. Краешек губ чуть шевельнулся в неприятной улыбке.
- Я взрослая, я взрослая, - торопливо сказала я.
Ты кивнул.
- Хорошо. Допустим, с тобой можно вести разговор как со взрослой... Иногда. Но в остальном ты ребенок. И если отпустить тебя в мир - жить без меня, ты не выдержишь. Поэтому остается одно.
"Как это?" - проговорила я одними губами, не поверив и испугавшись.
- Остается один-единственный выход. Тебя убить.
Я попыталась вскочить. Ты удержал меня, положив руку на грудь не больно, но с силой.
- Есть у тебя две точки на позвоночнике, на которые нужно разом нажать... Ты о них знаешь.
- Как Power у компьютера, - сказала я осипшим голосом. - Только все стирается.
- Да.
Мы помолчали.
- Это она тебе сказала меня убить?
- Нет, маленький мой. Если бы она этого потребовала прямым текстом, я бы плюнул ей в глаза.
- Ты же ненавидишь ее, - проговорила я отчаянно. - Ты сказал ей, что она сука. Так почему? Почему, ведь ты любишь меня, а не ее?
Я чувствовала в груди пустоту. Наступила минута безразличия.
- Я люблю вас обеих. Ее - хотя она сука. Я эту скотину даже за ее стервозность трахать готов... Но - если бы я мог выбирать, кого убить, я бы убил именно ее. Я виноват перед тобой, девочка. Конечно, знай я, что у нее от меня ребенок, я бы не приобрел тебя. Но когда она ушла от этого типа... Я виноват. Но расплачиваться за мою вину придется тебе.
Я вскочила - теперь ты позволил мне это сделать.
- Тогда дай мне улететь! Я буду просто летать, как птица!
Усмехнулся, покачал головой:
- И много ты пролетаешь? Ты упадешь, когда кончится энергия.
- Отпусти меня! - крикнула я. - Или я улечу сама!
Я понеслась к двери... скачок, другой - и я уже в коридоре. Убежать, улететь... Дверь открыта? Нет? Тогда я сломаю дверь. Выбью стекло. Я же все-таки робот...
- Стой, - оклик без выражения остановил меня. Уже на лестнице. Прошло всего несколько секунд.
- Иди сюда.
Я вернулась в комнату.
- Поняла? Не глупи, пташка. - Ты смотрел на меня, остро обнажив зубы - белые, хищные. - Никуда ты не улетишь. Я твой хозяин.
- Это правильно, что ты меня не отпускаешь, - сказала я яростно. - Иначе я забуду обо всем. Забуду, что я человек. Останется только ненависть. И тогда я влечу к тебе в дом и убью ее. Раз я робот, то я многое могу, чего человек не умеет.
- Да ну? - Ты язвительно усмехнулся. - Представляю, малыш, как ты превращаешь руку в огнемет...
Я нервно хохотнула. И ощутила, что готова разрыдаться.
- Садись.
Я села. Слезы хлынули наружу. Я поджала ноги под себя и, повалившись, спрятала лицо у тебя на груди, а ты принялся гладить меня по спине.
- Пойми, маленький... Я убиваю тебя - только ради тебя самой. Она мне тут не указ. Если бы дело было в том, чего она хочет, я бы просто отдал тебя кому-нибудь, и все. Но ты не сможешь...
Раскалывалась голова. Я отстегнула пуговицы на груди и впилась губами в твою кожу, как ребенок в материнскую грудь.
- Да, - шепнула я, - да... убей меня...
- Тихо, крошка моя. Успокойся.
"Убей меня, - думала я. - Убей, только не оставляй одну. Не давай решать без тебя ничего. Я же не выдержу этого. Не передумай. Только не передумай. Неопределенность - это всего страшнее. Если ты раздумаешь убить меня... я не знаю, что я тогда буду делать. Мне спокойно, только когда я уверена, что могу на тебя положиться. Что ты все решишь сам. Убей..."
- Что ты будешь со мной делать, после того как...
- Я отдам тебя на хранение. Если она умрет или... что-нибудь еще случится, я тебя воскрешу.
- Это буду уже не я. Памяти не останется.
- Да. Это будет другая жизнь.
- Когда ты меня убьешь?
- Ранним утром. Она сказала, чтобы я позвонил ей с утра, тогда они не уедут. Я убью тебя ровно в шесть.
Ты сдернул с меня платье - резко, так, что оно затрещало по швам, - и нежно коснулся пальцем соска. Сжал одну из грудей в ладони.
- У меня маленькая грудь, - сказала я. - У нее они, наверно, большие, как арбузы. Мне такие снились!
- Успокойся, иначе всыплю.
Из гостиной, через приоткрытую дверь, донесся звон часов. Било десять. Я слушала и считала удары, чуть не сбилась.
Ты уложил меня на постель, сняв покрывало, и продолжал гладить с силой, но ласково - как ты обычно это делаешь. Я не ощущала ничего. Опять пришло равнодушие.
- Мне холодно, - прошептала я, - холодно...
- Не надо, малыш. Не преувеличивай. Я хочу, чтобы тебе было хорошо сейчас. Ладно?
Ты коснулся пальцами моего лобка, пощекотал там. Потом спустился ниже. Все было бесполезно. Тягучее безразличие окутало меня.
Поднявшись, ты быстро разделся и, кинув рубашку и брюки на стул, лег. Рывком подтянул меня к себе.
- Разведи ноги... Ну?
Ноги одеревенели и плохо слушались. Ты раздвинул их и попытался войти. Стало больно; твой член ввинчивался в меня, твердый и горячий. Я испугалась и закричала.
Ты отодвинулся.
- Ну-ну, птенчик мой, перестань. Расслабься... - Потрогал мои губы. - Совсем сухая... - Усмехнулся: - И что делать будем?
- Я не хочу! - всхлипнула я. - Не надо...
- Не дури, девочка. У нас не так уж много времени... Ну, что ты в самом деле как малолетка. Выдрать тебя, что ли?
Я подползла к тебе и беззвучно зарыдала, привалившись к твоему плечу, а ты обнял меня и принялся почесывать за ухом.
- Не плачь, не плачь... Где твои кремы?
- Внизу, в ванной.
- Далеко идти.
Я сглотнула комок в горле и решилась спросить:
- А с ней у вас... такое бывало?
Ты покачал головой и улыбнулся:
- Ни разу.
- Она супервумен! - с горечью заявила я.
- Наверное...
- А в каких позах вы обычно с ней?..
Ты шлепнул меня, и мои ягодицы конвульсивно сжались:
- Замолчи.
- Пожалуйста, - я напряглась, заглядывая тебе в глаза. - Я хочу услышать.
- Вот чертов извращенный ребенок... - Твой взгляд был насмешлив. - Да уж конечно, она поопытнее тебя. В рот хорошо брать умеет. Сверху на меня садиться. И в положении сзади тоже больше позиций принимает, чем ты. А главное, действует активнее. Не просто лежит и ждет, когда я в нее войду...
Я тяжело, учащенно задышала. Ты продолжал говорить, и вскоре я ощутила знакомую тревогу, словно бы сжалось что-то внутри. Я опустила руку и пощупала губы:
- Уже мокро...
- Ну вот, маленький мой. Молодец!
Развернув меня головой в другую сторону, ты вошел, и моя тоскливая пустота раскрылась, принимая тебя. Я запищала тихо, как мышка.
* * *
...Я очнулась, лежа поперек кровати - точнее, наискосок. Укутанная в простыню. Занавески плотно прикрывали окно, но солнечные лучи вовсю проникали в комнату. Было светло.
Что, значит, уже утро?!
Я рывком села. Закружилась голова.
Ты вошел и со стуком поставил чашку на тумбочку. Остановился у кровати и скрестил на груди руки, пристально и с непривычной грустью на меня глядя.
- Сколько я проспала?
- Несколько часов. Я не хотел тебя будить. Ты так не любишь, когда тебя внезапно будят.
- Который сейчас час?
- Скоро пять. Часы на полке слева от тебя. Забыла?
Я подалась вперед:
- Ты... действительно убьешь меня?
Ты шевельнул бровью. Сказал с усмешкой:
- А как же без этого?
Присел на край кровати:
- Пить хочешь? Я тебе принес.
Я взяла чашку - в ней была газировка с апельсиновым соком - и выпила залпом.
- Принести чего-нибудь поесть?
- Я хочу мороженого, - ответила я. - С вишневым джемом.
Ты кивнул и вышел.
Пробило пять часов.
Я откинулась на подушку и замерла. Не хотелось ни о чем думать.
Войдя, ты сказал:
- Там, в морозилке, еще с десяток стаканчиков. Я накупил их вчера - как раз тех, что ты любишь.
- Теперь я уже не смогу все это съесть, - проговорила я и взяла мороженое. - Жаль... - Я села, скрестив ноги, и принялась выгребать из стаканчика бело-розовую сладость. Ты тоже сел и обнял меня за голые плечи. Я вдруг с особой остротой почувствовала, какие они у меня узкие и детские...
Мороженое быстро таяло у стенок и становилось еще вкуснее. Похоже на сладкий крем или сливки, только прохладное.
- А полетать? - спросила я. - Можно мне будет полетать перед тем, как...
- Остался час. Чего ты хочешь больше: полетать или меня? На то и на другое, если по-хорошему, времени не хватит...
Я вздохнула:
- Хочу тебя.
И добавила:
- Я с тобой тоже летаю. Чуть-чуть...
Ты наклонился и поцеловал меня в нос:
- Клювик мой маленький...
Я поставила пустой стакан на тумбочку. Ты спросил, чуть отстранившись и глядя на меня в упор:
- Уверена, что не хочешь наружу?
Мне стало обидно до слез. Неужели я больше никогда в жизни не буду летать? Я поймала твою руку и прижалась к ней губами.
- Я хочу... Я так хочу! Но только времени не останется...
Ты продолжал смотреть изучающе, и вдруг просиял такой улыбкой, от которой у меня еще больше защипало в глазах - но стало легко, и все страхи исчезли куда-то. Придержав меня за шею, поцеловал в губы властно, умело - мне показалось, что я задыхаюсь от этого поцелуя, - повалил, опрокинув на кровать, и мы покатились - набок, потом я оказалась сверху... и все это время продолжали целоваться, а ты гладил меня по плечам, спине, бокам... мне становилось все трудней дышать, и наконец я оторвалась от твоих губ и закричала.
Ты продолжал ласкать меня - еще и еще.
- Когда ты убьешь меня, останется привидение, - шептала я, вздрагивая в горячке. - Я буду приходить к вам и пугать по ночам...
- Призрак робота - это оригинально.
- Ты все-таки считаешь, что я робот?
Задержав руку на моей детской, податливой груди, ты ответил серьезно:
- Нет, девочка моя. Никогда не считал, и сейчас не считаю...
...В этот раз ты вошел в меня легко, без боли. Ты тяжело дышал и жадно набрасывался на меня, как зверь: вперед - назад, вперед - назад... Я послушно подавалась тебе навстречу, двигаясь в такт, я кричала и немела в судороге, я чувствовала себя жертвой, которую ты поедаешь, - это было так здорово!..
Мы лежали, обессиленные; я думала о тебе - о себе - о ней - опять о тебе... Какое блаженство - отдать себя, подумала я внезапно, ничего не может быть этого лучше, от одной этой мысли взлетаешь, как на крыльях!
- Макс...
За всю жизнь впервые я назвала тебя по имени (я вообще почему-то боюсь имен). Но ты не удивился.
- Что, маленькая?
- Послушай, Макс... А может быть, это не так уж и плохо - голубые глаза?
Ты приподнялся на локте, мягко положил мне руку на лоб - часы на твоем запястье блеснули:
- Не волнуйся, птенчик мой... Только не волнуйся.
- Я и не волнуюсь. Мне хорошо!
Я притянула к глазам твою руку.
- Пять минут остается.
- Шесть с половиной... - поправил ты. - Я не буду спешить. Я дождусь, пока пробьют часы.
- Мне это нравится, - проговорила я. - Это так здорово - умереть!
Ты взял меня двумя пальцами - указательным и средним - за ухо:
- Говорю тебе: не волнуйся. Иди сюда.
- Нет, ты не понимаешь, - возразила я, но послушно легла на тебя сверху. - Ты не понимаешь, как я люблю тебя, как я хочу для тебя умереть... Там, за окном, деревья - ты видишь деревья - они зеленые. Когда я умру, я буду летать между этими деревьями, только невидимая, и думать о тебе. Это так здорово, для этого нужно умереть! Я люблю летать между деревьями...
Я принялась целовать тебя, целовать лоб, щеки, подбородок, шею, грудь, и продолжала говорить. О музыке, о физике и астрономии, о цветах. Твои глаза смотрели на меня ласково, неотрывно. Было почти невозможно выдерживать пронзительный взгляд этих глаз - я так их люблю!
- Я очень люблю твои глаза, - прошептала я. - А еще я люблю умножать в уме. Вот сейчас я умножаю 1132244 на 50873...
- Да, да, - проговорил ты и стал гладить меня по спине. - Не нервничай так, моя крошка...
Я устала говорить и затихла, обмякла, прижавшись к твоей груди.
Ты вдруг резко поднял голову и поцеловал меня в лоб - секунд десять длилось это прикосновение, прежде чем ты опять уронил голову на подушку.
Часы начали бить.
Твои пальцы сдвинулись - легким, едва ощутимым движением - и легли на позвоночник.
И тогда я подумала, что забыла сказать еще о чем-то - о мелочи, но очень важной, которую тоже люблю. О какой? Мысли лихорадочно кружились в голове.