Аннотация: Фантастическая история о взаимосвязи прошлого и будущего + немножко чисто латиноамериканской романтики и любви
Эф: День мертвых.
Озорной солнечный "зайчик", чувствуя свою полную безнаказанность, то пускался в арейто1, то, словно очумелый, прыгал по тростниковым стенам и потолку канея2.
Анакаона испуганно вскочила с девичьей постели и, не обращая ни малейшего внимания на свою наготу, устремилась к окну.
Еще шаг, и ее грациозное тело "засверкало" в лучах уже давно застывшего в зените солнца.
Девушка сладко потянулась: гордо выставив вперед литую, способную свести с ума кого угодно, грудь и томно покачивая бедрами.
Она была счастлива и лучезарно улыбалась в лицо Уицилопочтли3 и новому в ее жизни Дню.
Ведь она была так молода, чиста, невинна и ждала от Провидения лишь одной любви.
- Анакаона, дочка, как можно так долго спать! Ты забыла, что сегодня "Праздник мертвых"4? - донесшееся с улицы ворчание её отца Каонабо заставило девушку встрепенуться и прийти в себя.
Забот у Анакаоны и вправду было слишком много, чтобы так легкомысленно проспать полдня: ей предстояло тщательно прибрать в канее, выложить "тропинку" для мамы из "ноготков", приготовить обед и "хлеб для мертвых"... Интересно, кому на этот раз достанется его, с "удачным" черепком, кусок? Ей или снова отцу?
Девушка капризно поморщилась, и наспех натеревшись пахучей камедью5 и натянув на себя длинную юбку и еще материнский уипиль6, и заспешила к очагу.
Глоток какао - и можно приступать к делам.
Для начала Анакаона решила покормить любимца Ксолоитцкуинтли7, который верой и правдой служил их семье весь прошедший год, не хуже пончо грея хозяев по ночам и оберегая их от всевозможных болезней.
Песик встретил ее появление радостным визгом и урчанием: откуда ему было знать, что сегодня наступил последний день его жизни и уже вечером ему суждено отправиться в Миктлан8 и помочь душе матери Анакаоны найти самую короткую дорогу к ее бывшему дому.
Анакаона не смогла сдержать слез, присела на корточки и трепетно прикоснулась к священной малере9 на темени пса. Она ничего не могла изменить, кроме как сытно накормить своего маленького друга и нежно приласкать его на прощание.
Именно так она и поступила, навалив перед Ксоло горку из черствого хлеба, зеленого маиса и гнилого мяса, после чего приподнялась с колен и, стараясь больше не думать о заведомо предрешенной судьбе малыша, усердно взялась за стряпню
- Ну вот, кажется, готово! - через час-другой торжественно провозгласила она, по праву довольная как собой, так и плодами своих праведных трудов: жаренный напаль10 удался на славу, "зеленая" чарусо11 даже не подгорела, а дюжина еще горячих и свернутых в трубочки тортильяс и бурито настойчиво взывали ко всякому на них смотрящему голодранцу: "Ну-ка, съешь меня с сальцей12 и сыром, а то засохну и убегу!"
Другими словами, праздничный обед (точнее, ужин) был готов. Оставалось только аккуратно сложить его в корзину, укрыть пальмовыми листьями, добавить пару плодов папайи и манго, которые так любила мама, и можно смело отправляться в путь.
- Ну, что хорошего скажешь, дочка? Ты все приготовила именно так, как я просил? С последним ударом гонга мы должны быть на месте! - неожиданно раздался за ее спиной нетерпеливый голос старика Каонабо, который, будучи уже в изрядном подпитии, скорее пытался ввалиться, чем просто войти в каней: - Ксоло возьмем с собой. Он один знает место, где похоронена твоя мать. Там же и принесем его в жертву! Правда, самолично его зарезать, увы! я, наверное, не смогу! Попросим об этом Педро Сорриано! Он в таких делах мастак! Даром что ли его отец был текули13 клана "Орла"...
- Ладно, собирайся! Даю тебе не более пяти минут! Сама знаешь, дорога не близкая, а я уже не тот, каким был в молодости! - добавил старик, грузно опускаясь на ближайшую к нему из скамеек и протягивая руку к уже разрезанному на десять равных частей "хлебу мертвых".
Девушка вздрогнула. Она ждала решения своей Судьбы.
Старик непринужденно поднес выбранный им ломоть "рокового" хлеба ко рту, откусил от него добрую половину и ...Ничего не случилось!
- Ну вот, видно, слишком стар я стал для капризной синьоры Коатликуэ14! - разочаровано прогнусавил Каонабо, собирая со стола хлебные крошки и запихивая их себе в рот. - "Череп" удачи, на этот раз, достался не мне! А как насчет тебя, дочка? Ну, попробуй!
Анакаона поспешно взяла с тарелки первый попавшийся ломоть "хлеба мертвых" и, особо ни на что не надеясь, принялась его меланхолично жевать.
Вдруг у нее на зубах что-то скрипнула, Анакаона поперхнулась и выплюнула себе на руку маленький обсидиановый череп.
- Не может быть ...! Коатликуэ мне, наконец, улыбнулась? - девушка буквально "вспыхнула" от радости и счастья. - Отец, посмотри, как мне повезло!
- Ты это заслужила, дочка! - скупая слеза заскользила по изможденной солнцем и ветром щеке Каонабо. - Теперь у тебя все будет хорошо! Может, даже, ты встретишь в этом году своего суженного и я, наконец-то, увижу внуков?
- Скажете тоже, отец! - с наигранным возмущением в голосе перебила его Анакаона. - Я вас ни за что одного не оставлю! Вы же без меня пропадете. Потом ... вы же знаете, в этом году наш касик снова будет набирать себе текули и грапендеро из нашей деревни! А значит, не время мне еще искать жениха!
- Ни нам диктовать свою волю богам! - Каонабо решительно, насколько это позволяло его теперешнее состояние, приподнялся со скамейки. - Ну, пора в дорогу! Я возьму наш обед! А ты, дочка, позаботься о Ксоло!
С этими словами, подхватив корзину под мышку корзину с припасами и бутыли с мескалем и, шатаясь как во время качки, старик продефилировал к выходу из канея.
Вечерело.
Дорога к кладбищу пролегала через заросли колючего кустарника, служившего естественной границей кокаиновых владений местного касика Текуксистекатля. Но, несмотря на опасную близость "запретной" для любого простолюдина земли, разгоряченные текилой "марьячос"15 вовсю горланили душещипательные серенады и не отступали от дочери старосты ни на шаг.
Однако Анакаона не обращала на их заигрывания ни малейшего внимания, таща на себе окончательно захмелевшего отца и не спуская глаз с рвущегося на волю Ксоло.
Последний, словно одержимый, носился по кустам, в любую секунду рискуя испытать на себе "проклятие" богов, бдительно охранявшее плантации.
Как действовало это самое "проклятие" девушка, разумеется, не знала. А посему, всякий раз, когда "малыш" Ксоло пропадал из виду, Анакаона уже мысленно представляла себе его тщедушное тельце бьющимся в предсмертных судорогах на вертеле у Хипе 16.
Но, к счастью, в ее руках был поводок, который служил своеобразным гарантом безопасности ее бесшабашного друга.
Наконец, кусты кончились, дорога перестала петлять и перед праздничной процессией пеонов возникла Долина Мертвых.
Это было небольшое высокогорное плато, границами которого служили с одной стороны - неприступные скалы, с другой - бездонные пропасти.
Плато выглядело безжизненным - только песок и голые камни, концентрическими окружностями расходящиеся от жертвенной пирамидки - теокалли17. Каждый из этих камней служил надгробием над чьей-то могилой.
Между тем, стоило только последнему из ацтеков вступить в Долину Мертвых, как финальный удар гонга гулким эхом заметался среди скал и горных острогов. Вслед за чем на головы односельчан Анакаоны опустилась гнетущее безмолвие и ночная мгла.
- Братья мешика18! Спешите приготовиться к диалогу с душами ваших мертвых родных! Как только на небе появиться Койольшауки19, мы незамедлительно приступим к жертвоприношению! - хриплый баритон отца, который, как и положено старосте деревни, провозгласил начало праздничных торжеств, заставил Анакаону судорожно вздрогнуть и заслонить собой Ксоло.
И она не ошиблась.
- Дочка, помой и почисти, пожалуйста, нашего Ксолоитцкуинтли. Он не должен предстать вот так, весь в ссадинах и пыли, перед повелителем Миктлана! - холодно приказал дочери Каонабо, доставая из-за пазухи ритуальный Текпатль20 и с важным видом направляясь в сторону уже начавших стелить на землю пончо женщин и громко хохочущих в предвкушении грядущего ночного вертепа мужчин.
Уже в следующую секунду, дерзко оборвав поводок, песик сломя голову рванулся к ближайшим кустам, то ли интуитивно почувствовав роковое дыхание смерти, то ли в очередной раз просто желая удовлетворить свое неуемное любопытство
Девушка, не раздумывая, бросилась вслед за ним, хотя и понимала, что шансов вернуть беглеца у нее не так уж и много: в стремительно сгущавшихся сумерках идеально гладкое тело Ксоло было почти неразличимо на фоне песка и кустов.
К тому же, если честно, Анакаона не очень и хотела его поймать, уже мысленно прося прощение у матери за то, что тем самым лишает ее душу возможности найти дорогу к родным.
Так бы, наверное, все и случилось, если бы уже в следующую минуту на них обоих, человека и собаку, вдруг не обрушилось злобное ворчание неведомого зверя, который мрачной тенью устремился к ним из темноты.
Девушка похолодела от ужаса, Ксоло жалобно завизжал и прижался к ее ногам своим тщедушным тельцем.
"Бежать! Куда глаза глядят, но как можно дальше от ... "проклятия" богов!" - девушка схватила оцепеневшего Ксоло в охапку и понеслась, что было духу, прочь от угрожающе рычащего мрака.
Но их силы были явно не равны. Не говоря уже про то, что чудовище, в отличие от девушки, прекрасно ориентировалось на местности и уверено сокращало расстояние между ним и жертвой.
Еще немного, и Анакаона почувствовала смрадное дыхание и услышала за спиной удары мощных лап о камни и выхолощенный длительной засухой грунт.
Девушка уже прощалась c жизнью, когда прямо у нее под ногами разверзлась земля, и угрожающе зашуршал низвергающийся в открывшуюся бездну песок.
Анакаона резко остановилась и заметалась в истерике на краю оскалившейся на нее пустоты.
Неожиданно в поле ее зрения попало огромное дерево. Оно все еще цеплялось корнями за скудные островки дерна, уже давно готовые сорваться в бездну, и серебристые веревки-прутья, паутина которых ослепительно сверкала в лучах уже взошедшей Койольшауки.
Не долго думая, Анакаона метнулась к лесному исполину и начала судорожно карабкаться вверх по его потрепанному стихией и временем стволу. Но не успела Анакаона преодолеть даже метр высоты, как раздался оглушительный треск, дерево закачалось и обречено рухнуло в бездну.
Девушка от страха зажмурила глаза, но ... смертельного удара и хруста уже ее собственных костей так и не последовало. Дерево оказалось достаточно высоким и крепким для того, чтобы зацепиться кроной за противоположный край пропасти.
Анакаона воспрянула духом и активно заработала руками и ногами, спеша перебраться на другую сторону.
Сделала она это как нельзя во время: Потому как ее преследователь, оказавшийся на поверку огромным, алчно сверкавшим глазами, волкодавом, уже успел выскочить из кустов и, щедро брызгая слюной, пытался запрыгнуть на древесный ствол. Но, внезапно, чудовище как-то сдавлено взвизгнуло, задергалось и камнем рухнуло вниз.
Только вновь коснувшись ногами "твердой" земли, Анакаона позволила себе отдышаться и хладнокровно оглядеться вокруг.
Перед ней была небольшая, густо покрытая зеленовато-бурым кустарником, поляна, в самом центре которой маячили очертания полуразвалившегося и покосившегося на левый бок боио21.
Дюжина заросших бурьяном тропок лучами расходилась от этого жалкого подобия человеческого жилища. При этом часть из них в буквальном смысле слова вела в никуда, другая же упиралась своим концом в окрестные скалы. И только лишь одна, самая широкая и вытоптанная до зеркального блеска, соединяла боио с внешним миром, границей которого был рукотворный ров, наивно принятый до этого Анакаоной за пропасть.
Окончательно убедившись в том, что ей больше ничего не угрожает, девушка облегченно расправила плечи. Последнее не замедлило послужить сигналом для Ксоло, который нетерпеливо заскулил и заерзал в ее руках. И Анакаона уже ничего другого не оставалось, кроме как бережно опустить его на землю.
Вновь обретя свободу, песик вальяжно потянулся, горделиво вскинул вверх маленькую головку и по-собачьи повел по ветру носом.
Уже в следующую секунду он сорвался с места и, выказав незаурядную прыть, зашелестел кустами по направлению к боио.
Анакаона раздраженно засопела и, придя к выводу, что Ксоло все равно от нее никуда не деться, решила воспользоваться ближайшей к ней тропой.
Через несколько минут, она вновь увидела своего маленького друга, который возбужденно носился вокруг боио, все никак не решась проникнуть во внутрь.
Девушка насторожилась. Прежде несвойственная Ксоло тактичность могла означать только одно: хозяин боио не был мешиком, иначе песик не стал бы так долго церемониться и сразу же заявил ему о себе.
Анакаона робко коснулась кончиками пальцев двери боио: раздался душераздирающий скрип, дверь хижины поддалась внутрь и в образовавшемся проеме возникла широкоплечая мужская фигура.
Девушка впервые в жизни видела такого высокого и худого человека.
А как только он сделал шаг ей на встречу, и свет Койольшауки высветил его всего с ног до головы, удивление на лице Анакаоны сменилось испугом.
Перед ней был "гринго". С густой, черной бородой и усами. С очень странным, фиолетово-бронзовым, цветом кожи. Совершенно обнаженный, если, конечно, не брать в расчет узкую полоску ткани на бедрах и кандалы грапендеро. И, наконец, вальяжно скрестивший на своей волосатой груди руки и уставившийся на Анакаону взглядом, от которого у девушки сразу же перехватило дыхание и мучительно "засосало под ложечкой".
***
- Так говоришь, тебя зовут Цул? - Хиесус Буэнавентура, не так давно оставивший профессию "наркокурьера", повидал на своем веку сотни, а то и тысячи "гринго". Но такой диковинной, с сиреневым оттенком, кожи, как у нового грапендеро22, он не встречал ни разу. И это несмотря на то, что провел в разных там Индиях, Европах и Африках более десяти лет и, казалось, раз и навсегда утратил способность чему-либо удивляться.
- Лучше заткнись и немедленно приступай к делу, Хиесус! Сколько раз тебе можно говорить, что этот ублюдок - немой? Никогда этого не прощу твоему непутевому братцу! Мало того, что он содрал с меня за это, дышащее на ладан, чудо природы аж целых двадцать " грап23", так он еще и ничего не сказал про то, что отделал его, как бог черепаху! Вон, смотри, сплошные синяки и кровоподтеки! Не, думаю, больше месяца он не протянет! - в гневе перебил его Бартоломе Моралес
В отличие от деревенского кузнеца Бартоломе никогда не покидал пределов вверенной ему Энкомьенды. Но даже если бы он и имел хоть какие-то познания в этнографии, то ему все равно было бы глубоко наплевать на цвет кожи доставшегося ему практически за даром раба. Главное, чтобы тот как можно быстрее приступил к работе и не сдох, прежде, чем успеет обогатить Бартоломео на сотню-другую "грап".
- Ладно, была, не была! Тем более, если этот "гринго", как говорит Эскабар, попал прямиком к нам из Ада, то за его возвращение Дьявол нас только поблагодарит! - все же собрался с духом кузнец и, оставив в покое все свои предрассудки, взялся за кувалду и щипцы.
Последовало пять выверенных ударов, и на запястьях и лодыжках сиреневого "гринго" засверкали стальные браслеты : Хиесус хорошо знал свое дело, да и обещанная ему Бартоломео плата была более чем щедрой.
Еще один удар, и многометровый канат "верности" оставил новоиспеченному "грапендеро" ровно столько "воли" и "свободы передвижений", сколько это было необходимо для выполнения им служебных обязанностей.
- Отныне и на веки веков ты и земное "счастье" неразделимы, "гринго"! - закончив свою работу, цинично буркнул себе под нос Хиесус. - Только, смотри, не загордись! Цепь всегда можно укоротить, а миску с едой - отодвинуть. А одним лишь "счастьем", поверь мне на слово, сыт не будешь.
- Ну, ты прямо таки философ, амиго! - от души расхохотался Бартоломео. - Слушай, Хиесус, может, ну, его, к бесам, твою кузницу, и айда ко мне в надсмотрщики? У тебя здорово получается указывать рабам на их место под солнцем?
- Нет, Бартоломео, чем ходить в твоих помощниках, лучше сразу - головой в омут! - оскалабился ему в ответ кузнец. - Стоит только мне польститься на твои сладкие речи, ты же потом с меня живого три шкуры сдерешь... и даже не поморщишься.
- Ну, как знаешь, амиго, - лицо Бартоломео снова оделось в маску равнодушной спеси. - За работу - спасибо. Придраться, вроде бы, не к чему. А теперь проваливай обратно в свою деревню и держи язык за зубами.
- А расплачиваться ... когда будем? - чуть было не поперхнулся от возмущения Хиесус.
- Ах да, чуть не забыл, я же должен тебе две "грапы", - раздраженно фыркнул Бартоломео, нехотя доставая из одного из своих карманов два полупрозрачных шарика. - На-а-а, держи. Ты их заслужил.
- Только две? Но ты же обещал ... "три"? - не сдавался кузнец.
- Разве? - разыграл искреннее удивление на лице Бартоломео. - Наверное, ты что-то перепутал, амиго? Хотя, ладно. Две за работу, одну - за молчание. Уговорил. Пока же бери то, что есть. Одну "грапу" я буду тебе должен. Все одно ты все их пропьешь. А так, глядишь, что-то, да и останется. Кстати твой непутевый братец все еще гостит в твоем доме или уже оправился восвояси, а? Может, я загляну к вам ближе к вечеру. Мне есть, о чем с ним потолковать. Вот и долг заодно принесу.
- О чем разговор, Бартоломео, - оживился кузнец. - Конечно, заходи. Пока не закончится Праздник Мертвых, Эскабара никаким арканам от бутыли с мескалем не оттащишь. К тому же, он тут давеча надумал жениться. На дочке нашего старосты. Писаная красавица, правда, гонору столько, что девать некуда. Да и отец ее, того, слишком много на себя берет. Может, поможешь его немножко пообломать, а, Бартоломео? Ты же в этом деле мастак.
- Красавица, говоришь? Ладно, посмотрим, а то и попробуем, - многозначительно прищелкнул языком Энкомендеро24. - Все, договорились, ближе к вечеру - зайду. А теперь, оставь нас с грапендеро наедине, кузнец! Мне надо зачитать ему его права и ввести в курс обязанностей. А лишние уши, мне совсем ни к чему.
- Значит так, драгоценный ты мой, - с нескрываемой издевкой в голосе начал Бартоломео, как только сгорбленная фигура кузнеца скрылась из глаз. - Бежать отсюда некуда, вокруг нас мертвые горы и пропасти. Так что, если хочешь жить, придется работать. От рассвета и до зари. Теперь о том, что надо делать. Эти милые кустки, что вокруг нас, надлежит ежедневно поливать, пропалывать и окучивать, так как от их благоденствия и пышности теперь зависит твоя жизнь и судьба. Ну а в конце каждой недели, ты будешь обрывать с них самые сочные листочки и аккуратно складывать их вон в тот, что у входа на плантацию, ящик. По воскресеньям, товар будут забирать мои курьеры, оставляя тебе взамен немного мескаля и дюжину початков маиса. Но это только, если ящик будет полным и качество товара устроит моих курьеров. Если нет, пеняй на себя. Никакой еды ты не получишь и сдохнешь здесь как последний шакал. Ты все понял?
Пленник не слишком убедительно кивнул.
- Хотя, понял - не понял - это уже твои проблемы! - усмехнулся Бартоломео, демонстративно поворачиваясь к грапендеро спиной и спеша в преддверии наступающей жары покинуть плантацию. - Через неделю подобьем бабки! Либо я обнаружу здесь твой труп, либо свежую партию коки. Но все же, будем надеяться на лучшее. Да, еще. Колодец для полива кустов коки внутри твоей хижины. Ведра - там же. Можешь приступать. Желаю нам обоим еще раз встретиться, "гринго"...
Пленник вызывающе зазвенел кандалами и бросил вслед удаляющемуся от него по дороге Бартоломео полный ненависти и презрения взгляд. В точности, как это делает раб, будучи твердо уверен в своей недосягаемости для плетки хозяев.
Огнедышащий смерч, рвущиеся из упряжки в разные стороны кони, безумный лязг металла о металл ... Колесница Гелиоса обречена, и уберечь ее от неминуемого падения на землю, а возницу - от смерти уже не в состоянии ни Зевс-Громовержец, ни даже сам Посейдон!
Последнее означало только одно: Тритон провел мире Будущего всего лишь час, но ... уже бредил от жары и мертвой хваткой вцепившегося ему в глотку удушья!
- Но если мне уже так плохо, то... Что же будет дальше? - от одной только этой мысли самосознание атлантского жреца свернулось в точку и, начисто утратив собственное "я", забилось в лихорадке ужаса и страха где-то в самых потаенных закоулках естества...
Тритон, точнее то, что прежде таковым себя считало, трусливо вздрогнуло и, полностью лишенное силы Разума и Воли, сконфуженно затрепетало.
Но, как известно, лиха беда начало ...
Боль! Острая, как лезвие лабриса25, она подкралась к юноше исподтишка, скользнула по челу, ужалила в уста и, более уже не церемонясь, развернулась смертоносной тканью и жадно присосалась к телу атлантского жреца.
Тритон застыл в оцепенении. Боль затаилась, но все же не ушла.
Атлант протяжно застонал, прежде чем собраться с духом и приподняться на руках.
У него получилось, но какой ценой!
Багрово-алые круги перед глазами, взбесившая кровь в висках, сжавшееся до размеров горошины сердце и ... сотни, а то и тысячи, острооточеных крючочков и резцов, с остервенением вгрызающихся в кожу.
Тритон не выдержал и потерял сознание.
А когда он вновь пришел в себя, все повторилось. С той лишь разницей, что в этот раз жрец все же устоял и даже дерзнул вскинуть голову и осмотреть себя.
- О, боги ...чем я вас так прогневил, что заслужил тем самым столь чудовищного наказания! - то, что открылось взору Тритона, вряд ли можно было назвать человеческим телом. Скорее, это был обугленный кусок мяса, густо усыпанный волдырями и ошметками свернувшейся в белесые струпья-трубочки кожи. Вдобавок, среди всего этого кровавого месива уверенно суетились насекомые, всецело наслаждаясь свежей кровью и возможностью продолжить свой, проклятый в веках богами, род.
- Колодец! - пожалуй, это было единственно возможным выходом из положения. А посему, не мешкая, Тритон рванулся к хижине и с разбега бросился в зловонную, доверху наполненную тиной и гнилой травой, купель.
Соприкосновение с влагой принесло Тритону облегчение.
Но ненадолго: членистоногие враги погибли, зато их место за "столом" не преминули унаследовать болотные пиявки, черви и мальки. К тому же, от воды ожоги жреца невыносимо засаднили и угрожающе запузырились кровью лопнувшие волдыри.
Тритон взревел от боли и пулей выскочил наружу из воды.
Все дальнейшее, то есть то, как ему удалось дожить до вечера и при этом не сойти с ума, Тритон представлял себе достаточно смутно. Особенно, если учесть, что очень скоро к его мучениям добавился еще и Голод, сражение с которым сын Посейдона беспардонно проиграл и с отвращением набил свой рот листочками кустарника, им же самим "вскормленными" пиявками и свежей травой.
Само собой, Тритона тут же вывернуло наизнанку. Затем последовал озноб, сменившийся бессовестным дрожанием каждой мышцы тела, судорожный, но так и не состоявшийся, вздох и ... уже не чаянное умиротворение и исцеляющие лишь одним своим прикосновением объятия сна.
***
Вот уже целую вечность они, почти не моргая, смотрели друг другу в глаза: еле живая от страха индианка и по воле богов восставший из мертвых атлант.
Она - ища в душе чужеземца лик желанного друга или, наоборот, оскал жестокого врага. Он - тщетно силясь понять, как и зачем прекрасная незнакомка проникла в "тюрьму" и тем самым поставила крест на одиночестве грапендеро.
- Ола!26 - наконец, робко подала голос она и протянула чужеземцу свою изящно-миниатюрную руку.
Тот как-то странно, недоверчиво что ли, свел на своей переносице брови и вместо того, чтобы ответить рукопожатием, вежливо поклонился и звучно ударил себя в грудь правой, крепко сжатой в кулак, рукой. После чего расправил ее в ладонь и зафиксировал на уровне плеча.
Девушка остолбенела: столь необычного ритуала она еще не видела никогда.
Неужели ... перед ней был не просто чужестранец, но еще и благородный синьор?
Лицо девушки зарделось, благо его скрывала темнота, и Анакаоне нечего было опасаться насмешки на устах подозрительно "вельможного" раба.
И снова между ней и чужеземцем разгорелась молчаливая дуэль из взглядов.
Ситуацию разрядил Ксоло. Чуждый всякому этикету песик бросился на грудь опешившего от неожиданности грапендеро и стал с усердием лизать его в лицо.
Застигнутый врасплох чужеземец попытался отмахнуться от столь назойливого дружелюбия щенка. Но, так и не добившись своего, вымученно улыбнулся, бережно опустил животное на землю и нежно почесал его за правым ухом.
Песик заурчал от удовольствия, повалился на спину и с готовностью подставил под руку чужеземцу свои истосковавшиеся по ласкам шею, грудку и бока.
- Его зовут Ксоло, меня - Анакаона. - поспешила расставить все точки над "i" девушка. - А вас?
Чужеземец выпустил из рук Ксоло, открыл было рот, но так и не сумев выдавить из себя ничего, кроме свистящего хрипа, весь как-то сник и растерянно пожал плечами.
- Вы не способны говорить, да? - догадалась девушка.
Чужеземец с видом обреченного на казнь кивнул.
- Вы давно работаете на плантации коки? - между тем, не сдавалась девушка.
Чужеземец показал Анакаоне свой мизинец, затем, заметно помрачнев, собрал со своего тела сгустки белесые струпья кожи и на вытянутой ладони протянул их девушке провел.
- Вы провели здесь всего один день, но уже успели обгореть на Солнце? - догадалась она, прежде чем ее сердце как в тисках сдавила жалость, безысходность и лишенная разумного начала тоска. - И теперь вы умираете боли? Но ...
Девушка запнулась на полуслове: ее мысли путались, но просто взять и проигнорировать мучения чужеземца она, как всякая, уважающая себя, женщина ацтеков не могла.
- Но, кажется, я знаю, как вам помочь, синьор! - решение пришло само собой: взгляд Анакаоны упал на путающегося у нее под ногами пса. - Ксоло, милый, ну-ка марш домой и принеси мне горшочек с бальзамом! Ну, тот, что мне когда-то подарила мама и который всегда стоит на столе в моей спальне!
В ответ ей не замедлило последовать подобострастное виляние собачьего хвоста
- Давай, одна нога здесь, другая там. Дорогу ты уже знаешь... - не терпящим возражений тоном, заторопила песика она.
Чутко уловив стальные нотки в голосе хозяйки, Ксоло покорно зашуршал кустами в направлении рва-пропасти и соединяющего царство коки с внешним миром дерева - "моста".
Оставшись наедине с чужеземцем, девушка смутилась: как никак, перед ней был обнаженный, пусть даже и шатающийся наркотического опьянения (а как же еще, ведь их окружало царство "грапа"), мужчина. К тому же, "гринго", о природном вероломстве которых Анакаона слышала от отца и односельчан не один десяток "мрачных" легенд.
Но все ее опасения были напрасны: чужеземец, судя по застывшему, ко всему безучастному, взору даже и в мыслях не держал того, чтобы поддаться похоти и начать к ней приставать. Вместо этого он повернулся к девушке спиной и заковылял обратно, во мрак и гнусное зловоние боио.
Подобный, беспрецедентный по своей циничности, поступок чужеземца ну просто не мог не вывести Анакаону из себя. Ведь, как известно, нет более страшного оскорбления для женщины, чем равнодушие к ней мужчины.
Однако пересечь без приглашения порог жилища и немедленно потребовать от чужеземца объяснений она не решилась: для незамужней девушки по законам мешика это б означало проклятие родственниками и несмываемый позор.
В итоге, так и не придумав ничего лучшего, Анакаона уселась на корточки, запрокинула голову назад и в ожидании Ксоло принялась считать Сенцон Уицнауки по ликам - "головам". Но, так и не дойдя даже до сотни, сбилась, капризно зевнула и в надвигающейся полудреме зажмурила глаза.
Тритон нисколько не сомневался в том, что, оставив незваную гостью одну среди ночи, он поступил как подобает истому атлантскому жрецу.
Но легче от осознания этого факта Тритону почему-то не становилось.
Напротив, его снова бросало то в холод, то в зной. Но на этот раз, виной тому были уже не голод и боль, но образ той, которую он оставил снаружи боио.
Тритон отчетливо слышал ее прерывистое дыхание, вдыхал пьяняще - будоражащий сознание аромат, угадывал по теням каждое телодвижение.
А еще он чувствовал ...
- Чувствовал? - жреца охватило искреннее недоумение: всю жизнь его учили только знать и рассуждать! Ну, может быть, еще прикидываться "смертным" и что-то там, на уровне гримас и изменений тембра голоса, изображать.
Но то, что сейчас творилось в душе Тритона, банальной игрой лицемерия уже никак нельзя было назвать: он не понарошку чувствовал смятение, растерянность и ...
И еще что-то, очень странное, незнакомое, гнетущее своей непокорностью и пугающее беспросветной глубиной.
Влечение?
Тритон окаменел: в его душе сцепились два самосознания - простого человека и жреца
Первое, в доспехах из природного инстинкта, самоотверженно сражалось за истину под именем "Любовь". Второе - насмерть билось за непререкаемую Веру, Честь и Долг жреца.
Удар ... И панцирь "человека" безнадежно смят, а на его груди красуется глубокая, со рваными краями, рана.
Еще удар! Последний - прямо в сердце в гордеца!
Но... что это?
Треск лопающегося от перенапряжения металла, и лезвие священного лабриса невероятным образом ломается напополам...
- Как вы, синьор? Это я, Анакаона! Вы меня не узнаете? - девушка никак не ожидала, что ее скромное прикосновение пальцами к плечу чужеземца может возыметь столь неожиданный эффект: тот, как ошпаренный, метнулся в дальний угол боио, схватился за грудь в области сердца и уставился на Анакаону широко открытыми от ужаса глазами, как если бы перед ним была не хрупкая девушка, но истосковавшийся по свежей крови и злобно навостривший клыки леопард.
Но, в любом случае, это уже ничего не могло изменить. Анакаона твердо решила довести свою миссию милосердия до конца. И все потому, что в эти минуты она чувствовала себя не просто женщиной, но воплощением самой Коатликуэ, чье право и священная обязанность совсем не в том, что бы судить всех смертных за грехи, но с тщанием и материнской нежностью оберегать. От глупости. От собственного слабоволия. От немочи, мучений, хвори ...
- Извините, что без разрешения вошла в ваш дом и даже посмела вас разбудить, но ... Ксоло принес бальзам! - решительно произнесла она, опускаясь на корточки перед чужеземцем и снова протягивая к его плечу руку.
Тот даже не двинулся с места. Вдобавок, она уже не слышала его дыхания, а кожа чужеземца обжигала холодом, как горный лед.
Не желая терять времени даром, девушка принялась лихорадочно массировать несчастному грудь и лицо, насильно возвращая в них право на жизнь и тепло. Именно так ее учила ее мать, про которую ходили легенды, что она при желании была способна вернуть с того света даже самого, давно и безнадежно окоченевшего, мертвеца.
Уже через минуту ей в ответ раздался сдавленный хрип.
Девушка победоносно фыркнула и взялась за горшочек с бальзамом, справедливо полагая, что вслед за сознанием, в тело чужеземца вот-вот должна вернуться и боль.
Она не ошиблась. Стоило только ей притронуться к его ожогам, как чужеземец страдальчески заскрипел зубами.
Но Анакаона была непреклонна и, пресекая на корню все попытки чужеземца вырваться из ее рук, продолжила втирать снадобье его обглоданную солнцем кожу и изрезанную желваками насекомых плоть.
Где-то через пол часа она закончила лечение и только тогда обратила свое внимание на то, что ее пациент как-то странно затих.
Девушка мертвенно побледнела. Неужели все ее труды пошли прахом: бальзам не подействовал и ее подопечный уже на полпути к богам?
Но ...
Совершенно неожиданно Анакаона почувствовала робкое прикосновение к своему плечу.
Затем чуть ниже, на уровне ключицы и покрытой росинками пота груди ...
Рука чужеземца скользила все дальше-дальше...
И вот уже во власти его пальцев ее набухшие от вожделения соски. Они пружинят, трепещат от быстро разгорающейся страсти и превращаются в неистовые от томления угольки.
Еще ниже ...
Очередь доходит до ее "грудной" ложбинки и пупка: ладонь чужеземца становится влажной, а его пальцы все никак не могут преодолеть крутые "склоны" ее, Анакаоны", живота. Наконец, им это удается и они срываются вниз, навстречу девственно-неприкосновенному "ущелью" ее лобка ...
Внезапно девушку охватывает страх: в ее сознание звучит набат одновременно целомудрия и срама. Она вздрагивает всем своим телом и тщетно пытается оттолкнуть от себя мужчину-самца.
Но, слишком поздно ... Сила и Воля уже на его стороне: он уже крепко обхватил ее шею руками и неудержимо тянет Анакаону к себе.
Она сопротивляется, но теряет равновесие и падает ему на грудь.
Его уста все ближе, ближе, ближе ... И вот уже ее дыхание переплетается с его, губы жадно теребят и кромсают друг друга, взгляды пылают, а тела стремятся как можно быстрее слиться в единое и заранее стонущее в предвкушении сладострастной неги существо...
* * *
Где-то там, за горами, уже сверкали зарницы, когда легкий скрип калитки известил Каонабо о том, что его любимая дочь вернулась домой.
Старик не спал.
Он знал, что рано или поздно это должно было случиться, точно так же, как и с ним самим шестнадцать лет назад, когда в похожую ночь, наступившую вслед за первым Днем Мертвых, и, опять же, не без помощи Ксоло он встретил и навсегда соединил свою жизнь с матерью Анакаоны.
И тоже, как и тогда, никто из их деревни, да и вообще во всем Астлане, не знал, откуда пришла его суженная и почему у нее такая странная, с фиолетово-бронзовым оттенком кожа.
Равно как и никто, включая самого Каонабо, не знал и того, почему год назад жена деревенского старосты на самом деле не умерла, но просто ушла. Ушла в никуда. Ушла вместе с Ксоло, который вернулся обратно один и при этом всего лишь за ночь помолодев до щенка...
1 Арейто (атц.) - ритуальный танец.
2 Каней (атц.) - хижина из жердей или тростника с соломенной крышей.
3 "Уицилопочтли" (ацт.) - бог Солнца ацтеков (точнее, само Солнце).
4 День метвых (Dia de los Muertos)- мексиканский обычай поминания усопших (31 октября - 2 ноября).
5 Камедь - жидкий янтарь
6 Уипиль (ацт.) - широкая прямоугольная кофта с небольшим разрезом, из которого просовываются руки, закрытые до локтя..
7 Ксолоитцкуинтли - священная (съедобная) собачка у ацтеков. Мясо Ксоло предназначалось для церемониальных событий. Также, Ксоло были посыльными (курьерами) от Богов для переговоров с Богом Мира Мертвых.
8 Миктлан - Страна Духов (Мир Мертвых). Ацтеки верили, что существует рай, куда души мертвых попадают, пройдя через Миктлан. Но в одном из мест мертвый человек должен был пересечь реку Чихнауапан. Там его душа могла найти собаку, которая готова помочь ей добраться до другого берега реки без особых трудностей.
9 Малера - теменной родничок, в отличие от человека, у Ксоло он может не зарастать до конца жизни.