То, что у человека в эмиграции вполне может поехать крыша, никого не удивляет. "Ой, в какой эмиграции? У нас же ре-пат-ри-а-ция", - гневно и верноподданически возразят мне. Ну, ладно, репатриация... Это, конечно, меняет дело, но проблемы остаются те же. И крыша едет... А какое может быть этому научное объяснение? Да какое там объяснение: реальная действительность, которую постичь просто невозможно, растворяется в виртуальном мире и полностью аннигилируется - это явление образно передается словами "поехала крыша", и удивляться этому не приходится. Но крыша может поехать в разных направлениях, но у каждого - в своем...
Ефим Лазаревич всю свою жизнь чувствовал униженность своего еврейского положения: и именем, и внешностью он подтверждал запись в пятом пункте советской анкеты. И не то что Ефима Лазаревича шпыняли или не принимали на работу, но он все время ощущал собственную неполноценность. Вот как человек, у которого в людном месте одновременно под напором плоти лопнули и брюки, и подштанники, и он чувствует каждой клеткой своего организма, что сейчас все увидят его позор.
И полное сходство Ефима Лазаревича с несчастным голоштанником усугублялось отношением к источнику страданий: голоштанник не помышляет о борьбе за равноправие лиц с драными штанами - он хочет просто надеть новые брюки; точно так же Ефим Лазаревич ни одной минуты своей несчастной жизни не помышлял о прекращении третирования евреев - он мечтал стать русским. Он был уверен, что еврей против русского, это, по выражению героя чеховской "Каштанки", что "плотник супротив столяра".
И предметом его ночных грез был он сам, Ефим Лазаревич Шломин собственной персоной, но в совершенно другой ипостаси: на его лице, обрамленном ниспадающими волосами цвета спелой ржи ("Эти волосы взял я у ржи", - как похвалялся популярный, но спившийся стихотворец), меж голубых и невыпуклых очей, красовались вздернутый нес и прошлые атрибуты славянского очарования. Голо, если и звучал во снах Ефима Лазаревича, то утратил певучесть и картавость, приобретя вожделенные рыкающие нотки.
Но пробуждение бывало горестным: в зеркале маячил длинный "породистый" нос с красноватыми растрескавшимися кровеносными сосудами, нависавший над губастым ртом, по обе стороны носа торчали навыкат воловьи глаза. И над всем этим сверкала лоснящаяся от пота плешь, и довершалось обличье огромными, как лопухи, почти прозрачными ушами. Картавость и акцент были таковы, что бедному Ефиму Лазаревичу стыдно было рот раскрыть...
Как он оказался в Израиле, даже он сам не помнит.
Какое-то время лез он из кожи вон, благоустраивался, как мог, искал работу, становился жертвой мошенничеств, как и всякий другой... Поражала его в сорепатриантах психическая неустойчивость некоторых из них. Отчаявшиеся найти работу, достойную советского человека, то есть такую, где не надо ничего делать и можно было что-то получать, они впадали в прострацию, приобретали манию величия и пороли о себе всякую ахинею. Один утверждал, что был заместителем министра, другой, что был профессором академических наук, а одна женщина (ее Ефим Лазаревич помнил - она была билетером оперного театра, а она сама никого уже не помнила) говорила о себе: "Я была солисткой оперного театра, а здесь вынуждена мыть подъезды и за везение почитать, когда есть эта мерзкая работа".
У этих людей явно поехала крыша, и Ефим Лазаревич снисходительно к ним относился, но твердо знал: с ним случиться этого не может, потому что не может случиться никогда, он пойдет своим путем. И пошел-таки...
• • •
Однажды Ефим Лазаревич проснулся в приподнятом настроении: он еще не чувствуя сути дела ощутил, что с ним произошло что-то из ряда вон выходящее, что-то вроде Преображения Господня или превращения иудея Савла (Шауля) в Павла. Ефим Лазаревич, помыв лицо холодной водой, собрался с мыслями и
понял главное: то великое, о чем он мечтал всю свою сознательную жизнь, наконец свершилось. Он чувствовал в себе благодатные перемены, возвышавшие его над серой израильской массой. Он оделся и вышел на улицу.
"Он шел, широко распахнулась его грудь, глаза..." Но это уже было. Ну, а какими другими словами передать озарение Ефима Лазаревича.
И вдруг знакомый голос с привычным грассированием и певческой интонацией произнес: "Я русский человек!" Ефим Лазаревич сразу же узнал свой собственный голос. Но управлять им он уже не мог. А голос звучал: "Я русский человек! А ты жид вонючий..." На этот раз голос обращался ко встречному человеку.
Ефим Лазаревич теперь страшно горд: его мечта сбылась...
• • •
В городе есть пустырь. Весной там щедрым желтым цветом красуется космополитическая сурепка, одинаковая во всех странах и на всех континентах, летом вырастают и сразу желтеют от непомерного солнца высокие травы, осенью и зимой травы становятся зеленее, а сурепка готовится к весеннему цветению.
Но не ходите через этот пустырь, прошу вас. Лучше потратьтесь на автобус и объедьте пустырь. Пойдете - пожалеете. Ей-Богу.
Прямо на вас налетит неухоженный плешивый человек с длиннющим носом и синяками под обоими глазами и завопит: "Я русский человек! А ты жид вонючий..." Это Ефим Лазаревич в своем новом величии. А почему с синяками? А потому что это не Россия, здесь еще иногда ручно протестуют по поводу таких высказываний. Но Ефим Лазаревич знает: придет его час...
Словом, не ходите через пустырь - зачем вам лишние волнения, я вас спрашиваю?.. Или вас влечет болезненная ностальгическая память?