|
|
||
Волк мог бы мчаться сквозь ночной лес подобно урагану, сметающему все на своем пути. В темноте вряд ли могло бы найтись нечто более страшное, чем он... но это смотря с чьей точки зрения смотреть. С точки зрения зайца или еще какой-нибудь потенциальной жертвы - весьма вероятно. С точки зрения Бобра - смешно - потому что Волка Бобер не боялся, а в темноте могут скрываться Суслики. С точки зрения Суслика... гм, не уверен, что у Сусликов есть точка зрения на этот счет (да и вообще какая бы то ни было точка зрения).
А собственная точка зрения Волка на этот счет в ту ночь дала слабину. И поэтому сквозь ночной лес он буквально крался, подобно разведчику в глубоком тылу врага. Лес пугал его. Ветки казались когтистыми лапами чудовищ, которые теснятся вокруг, окружают, так и норовят ухватить за какую-нибудь часть тела, пихнуть, куснуть, поставить подножку, сделать с тобой что-нибудь такое, о чем лучше не задумываться без особой на то нужды. Все было залито пугающей тьмой, которая распределялась по лесу весьма неравномерно. Волчий глаз различал даже градации ее оттенков: вот эта темнота на прогалине сероватая, а вон та, под кустом (брр, как страшно), совсем черная, а вот из-за деревьев, откуда-то от реки, выползает в ночное небо какая-то до неприличия синяя темнота. Консистенцией эта темнота также обладала разной - здесь она казалось густой и вязкой, словно лужа чернил; чуть дальше - упругой, как резина; а слева - разреженной и зыбкой, точно облако в весенний день.
Это была особенная ночь. Собственно говоря, особенным в ней был только тот факт, что она пугала Волка, все остальное - так себе, ничего из ряда вон выходящего, обычное новолуние. Трудно сказать, чем именно был вызван этот страх. Дурацкой ли книжкой без обложки (и, соответственно, без названия - во всяком случае, оное осталось для Волка тайной), в которой описывались какие-то ритуалы индейцев Центральной Америки, способные вызвать дрожь в коленках у любого обитателя Леса - есть предположение (впрочем, уверенной верификации не поддающееся), что даже Барсук не стал бы над ними смеяться. А может быть, всему виной были страшные байки про древних обитателей Леса, которыми Волк недавно запугивал Бобра - без особого, впрочем, успеха. Результат получился прямо противоположным ожидаемому - Бобер развеселился, а Волк, несмотря на то, что половина баек была придумана им прямо на ходу, перепугал сам себя до того, что едва не навалил в штаны (метафорически выражаясь, конечно же - потому что никаких штанов Волк отродясь не носил, и даже не видел их никогда).
И в то же время в ночном лесу, среди всего этого причудливого переплетения кошмаров подлинных и выдуманных (горе вам, если вы все еще полагаете, что ночью в лесу обитают исключительно выдуманные кошмары), таилось что-то невообразимо прекрасное. Казалось, оно было вполне живым и осязаемым - Волк даже решил, что слышит его дыхание в самой глубине чащи. Но оно не было локализованным в одной какой-то точке пространства, а словно распространялось по всей площади леса, растворялось в его разноцветной (с точки зрения Волка) темноте. И это "прекрасное" манило Волка к себе, заставляя его, превозмогая свой страх, брести прямо в глубины Леса (под покровом ночи вполне заслуживающие эпитета "неизведанные").
Волк то и дело тыкался носом во что-нибудь, что с испугу принимал то за... гм... филейную часть очередного чудища, то за материальный референт (блин) того самого "прекрасного", что манило его к себе. Сначала он чуть было не врезался в статую Брачующихся Ежиков, после чего пожелал Бобру долгого и успешного процветания на поприще скульптора (несколько витиевато пожелал, следует отметить). Затем наступил в нечто, что при ближайшем рассмотрении (и разнюхивании) проявило свою сущность в качестве прискорбного продукта жизнедеятельности Хорька (удивительно только, как Хорек умудрялся делать это во сне).
Это могло бы продолжаться еще очень долго, если бы в поисках прекрасного Волк не столкнулся под одним из деревьев нос к носу с недавно уже упоминавшимся (нами и Волком) Бобром.
Тот сидел у его (дерева, конечно же) подножия, скрестив лапы (если бы рядом оказался Медведь, он бы с точностью определил позу Бобра как "позу торжественного Лотоса", но, к счастью, у Медведя не было никакой возможности испортить величие момента - он тихо и мирно спал в своей берлоге). Глаза Бобра были устремлены в ночное небо, кусочками пробивавшееся через кроны деревьев. Он совершенно не двигался, даже не моргал, и никак не отреагировал на появление Волка, даже когда тот, возмущенный таким равнодушием со стороны друга попытался было его растолкать.
- Спишь ты, что ли? - раздосадовано спросил Волк у друга. Тот, естественно не ответил.
Волк вздохнул и уселся рядом. Невольно он начал прислушиваться к звукам, что неслись из ночной глубины Леса. Звуки эти были самого разнообразного количества и качества. Что-то скрипело и трещало, слышался мерный, ритмичный и величественный шелест, напоминающий дыхание какого-то исполинского чудовища. Захлопали крылья, а затем трижды ухнула сова. Эхом раздался короткий истерический смех Барсука, но тут же смолк (видимо, тому что-то в очередной раз привиделось во сне). Потом в Лесу почему-то воцарилась полная и окончательная тишина. Лес словно замер и напрягся в ожидании какого-то важного события.
И в этой наступившей тишине вдруг начала куковать кукушка. Ничего особенного в этом звуке не было, но Волка вдруг охватило какое-то совершенно неописуемое и почти не выразимое в словах чувство, больше всего похожее на восхищение. Восхищение это не относилось к какому-то конкретному предмету или состоянию - оно, казалось, было адресовано всему бытию в целом. По телу пробежал холодок и шерсть на загривке зашевелилась. Зрачки расширились, и Волк заворожено поднял голову к небу. Сквозь кроны старого дуба виднелась звезда - острые четырехугольники ее слабых лучей напомнили Волку о чем-то вроде бы давно забытом, но всегда подспудно находившемся где-то совсем рядом всю его сознательную жизнь, так что было даже удивительно, как он мог об этом забыть. И, опять же, не было никакой возможности описать это переживание словами.
Время как будто остановило свой бег - свет далекой звезды, чернеющие в темноте ветки деревьев, кусочки чернильно-синего неба, голос кукушки, доносящийся из лесной чащи - все это слилось воедино, образовав единое целостное ощущение. В это ощущение укладывались все возможные и невозможные события, которые только существовали или могли бы существовать; все миры и пространства, огорчения и радости, тревоги и печали - все было в этом миге, и ничто не могло нарушить его целостность.
Прошло, очевидно, не более секунды, но в этой секунде, как показалось Волку, укладывалась вся вечность - со всей ее бесконечностью и неизбежностью. К тому же, понятие "секунда" Волку не было ведомо - потому и повода для умственных спекуляций, как у нас, у него не возникло. Он просто встал, отряхнулся и пошел обратно в чащу леса - туда, где в пульсирующей ночной темноте слышался манящий голос реки. Рядом с ним шел Бобер, не произнося ни слова. Нужды в словах попросту не было - да и если задуматься, на кой хрен вообще нужны эти слова? Все всегда куда проще и понятнее без них.
И нет никакой нужды искать что-то запредельное и необыкновенное, чтобы почувствовать живое биение вечности вокруг вас. Вечность сокрыта в каждом миге, и каждый момент вашей жизни - прекрасен и неповторим. Вечность не говорит с вами каким-то специальным и особенным голосом, потому что ее голос слышен во всем. Просто откройте глаза и посмотрите вокруг.
|