Аннотация: Эри считал себя булатным клинком драгоценной ковки, а оказался простой галькой на чужом берегу...
Глава 1 Северный берег
"Вот же угораздило вляпаться... подыхать, что ли, бросил связанным?! Не будет он убивать, грех на душу не возьмет! Уж я-то греха не побоюсь в случае чего, пусть не надеется..." Эри зло сплюнул и еще раз с усилием рванул зубами веревку - путы наконец-то поддались и свалились, освобождая руки. Главные трудности позади, теперь осталось развязать ноги, найти какую-никакую дорогу и добраться до людского жилья. Только вот глаза по-прежнему подводили. Кругом были сумерки, вечные сумерки к которым за время плавания Эри успел привыкнуть. Немного напряжения, чтобы разглядеть предметы - и голова взорвалась болью, приступ тошноты скрутил кишки и швырнул наружу: Эри уже давно казалось, что он блюет собственными внутренностями. А теперь еще и окончательно ослеп. Раньше он рассчитывал, что как только действие зелья закончится, глаза снова будут здоровы. Но прошли почти сутки - и ничего. Это пугало.
Эри был обычным пятнадцатилетним мальчишкой, родившимся на острове Майордан. Вернее, обычным он был только по майорданским меркам, в прочих же странах этих юношей обычными не считали: на все населенные земли остров славился своими псами-воинами, продажа которых вот уже тысячу лет обеспечивала достаток и процветание всем его жителям.
Готовили майорданских псов долго и со знанием дела. Семье оставляли трех старших наследников, прочих же мальчиков при достижении пятилетнего возраста забирали в лагеря, именовавшиеся в народе псарнями. Десять лет круглосуточно учили только одному: выполнить приказ и выжить. Выросшие на псарнях бойцы славились не только силой, бесстрашием и выносливостью - дороже всего ценилась их истинно собачья верность. Считалось, что псы просто не умеют предавать. И только одно обстоятельство могло заставить пса изменить хозяину: угроза безопасности Майордана. "Жизнь дорога, а собственная - во сто крат дороже. - Учили наставники маленьких щенков - Превыше жизни только приказ господина, а превыше всех господ и их приказов - величие и слава Родины! Люди приходят и уходят, века сменяются веками, державы восстают из праха и рассыпаются прахом, но во славу Света и Тени Майордан вечен!"
"Во славу Света и Тени Майордан вечен!" - с восходом и на закате каждого дня повторяли щенки все десять лет своего обучения. И лишь потом приходило время присяги отечеству и господину.
Пятнадцатилетних юношей распродавали по всему свету, но Майордан не бедствовал: во-первых, любой мужчина на острове мог иметь столько жен, сколько позволял его достаток, а во-вторых, каждый правитель доподлинно знал, что стоит ему затеять свару с майорданским шахом - его же собственные псы, которым так привычно доверять и честь, и жизнь - первыми вцепятся ему в глотку. Во всех прочих случаях лучших бойцов, телохранителей, тайных или явных убийц сыскать было почти невозможно, потому спрос оставался стабильным, а цены никогда не падали.
Эри родился шестым сыном в семье небогатого горожанина, что изначально и определило судьбу. Когда псари посадили его в телегу к таким же испуганным малышам, отец нахмурился, но, пересчитав деньги, довольно кивнул и поспешно скрылся в доме, мать смахнула слезу и ушла следом.
Сам Эри в тот день не плакал.
Плакать маленьким щенкам пришлось позже... от боли, от обиды, от злости и бессилия. Потом слезы сменились затаенной ненавистью. Потом к тем, кто выжил, пришел равнодушный холодный покой. Ко всем, но не к Эри - ему по-прежнему приходилось прятать ярость и страсть от посторонних глаз, хоть было это непросто. Но зато он остался и едва ли не единственным из сверстников, кто несмотря ни на что сохранил живое любопытство и способность смеяться без горечи.
Когда сезон штормов закончился и к Майордану потянулись первые купеческие караваны, прошедшие обучение юноши, среди которых был и Эри, начали готовиться покинуть псарни. Каждому из них предстояло принести присягу господину, а с ней - навсегда вручить ему свою судьбу. Молодые псы не испытывали особого душевного трепета ни от прощания с наставниками, ни от предстоящего путешествия, только Эри ждал перемен с предвкушением, обретающим оттенок то восторга, то томительного страха.
Но в тот момент никакого предчувствия опасности у него не было...
Он уже расстелил свой кусок войлока на досках лежанки, когда в казарму вбежал лысый Бор, младший дежурный наставник, и окликнул:
- Эй, синеглазый, жопу в горсть - наш божественный зовет.
Эри пожал плечами и направился к старшему наставнику Бусту, которого в лагере звали богом, что было шуткой только отчасти.
Войдя в командирские покои, юноша ритуально опустился на колени и склонил голову, прикрывая лицо.
- Верный пес приветствует старшего наставника.
Буст был не один. На почетном месте гостя, среди шелковых подушек, сидел высокий худощавый старик, разряженный в парчу и бархат с орденом Весенней Зари на шее, по всему - вельможа не из последних. Все помещение было набито начищенными до сияния кольчугами и тяжелыми пунцовыми плащами его телохранителей. "Красота и бестолковщина" успел отметить Эри.
- Вот он, почтеннейший: Мааэринн, сын Зэняамара, шорника из Драаса.
Юноша удивился: полные имена не были в ходу на псарнях. Он почти забыл, как звучит его собственное.
- Убери руку и посмотри на меня, пес, - голос старика напоминал скрип несмазанных петель.
Эри немедленно исполнил приказание. Гость бросил короткий взгляд и тут же отвернулся.
- Ни малейшего сомнения, Буст, это то, что мне нужно. Сколько?
"Интересно, что ему нужно? - удивился юноша, - он же едва в глаза глянул... Божественный чего порассказал? Или он, как святые сестры, каждого насквозь видит?"
- Почтеннейший... - казалось, Буст растерялся, - я - не хозяин этим юношам, я просто их учу. Торги объявлены на послезавтра, там и определится цена, а я назвать не могу.
- Перестань, - вельможа нетерпеливо поморщился, словно старший наставник псарни был непонятливым ребенком, - одним больше - одним меньше, какая разница? Я же не торгуюсь, - он поднялся и достал кошель, - Сколько?
- Нет, - в соблюдении правил божественный был непоколебим, он тоже поднялся, встав между Эри и богатым гостем, - псы принадлежат Высочайшему Нимаадару Восьмому, шаху Майордана, и ни один из них не покидает псарни, до того, как присягнет на верность отечеству и новому господину. Таков закон.
- Вы - лучшие в мире бойцы, но вести дела с псами... - вельможа раздраженно скривился, однако тона не повысил, - Я - закон, Буст. Я - Вахраи Раан-Кари, первый визирь, ближайший родственник и опекун шаха Нимаадара...
- Знаю-знаю, поднимись. Я не собираюсь покушаться на обычаи, но мальчишка нужен мне немедленно: хочу сделать дорогой подарок в интересах страны. Потому его присяга лично мне без надобности, а верность шаху и отечеству у вас в крови - клятва только ритуал, не более, так, мальчик? - Эри, все еще коленопреклоненный, истово закивал, - Вот, - он бросил свой тяжелый кошелек на подушки, - тут больше, чем стоит любой твой воспитанник, распорядись по-хозяйски.
Интересы страны прежде всего - Бусту ничего не оставалось, как уступить. Он поднялся и подобрал деньги.
- Прикажешь мальчику собраться?
- Нет, некогда.
- Почтенней... прости, Светлейший Вахраи, этот юноша - один из лучших моих учеников и по праву носит "кровавые узоры". Позволь мне вызвать оружейника, чтобы он мог забрать в арсенале свои сабли.
- Именные клинки? - визирь со значением приподнял бровь, - конечно. Было бы странно, если бы он был плох. Но нет, у меня нет времени. Я сам дам ему все, что понадобится. Идем, мальчик.
Пока визирь и старший наставник вели переговоры, наступила ночь. Зажженные факелы у арсенала, главных ворот и на караульных башнях да еще тощий месяц в небе остались единственными источниками света в тихом спящем мире. У ворот псарни гостей ждали верховые лошади. Несмотря на преклонный возраст, Вахраи легко вскочил на великолепного скакуна, один из его охранников взял в седло Эри. Вскоре они уже были в порту.
У причала их встретила небольшая шестивесельная шлюпка, в которой находился один-единственный матрос, но такой высокий и могучий, что вряд ли нуждался в помощниках. Однако, Светлейший приказал двоим своим охранникам сесть на весла, а мальчику и тому, который его сопровождал - на корму, затем сам устроился на носу. Двое остались с лошадьми. Здоровенный оттолкнулся от причала и велел грести к стоящему на рейде большому купеческому кораблю. На корабле не спали: команда суетилась, готовясь к отплытию. Гостей встретил дородный мужчина с глубоким низким голосом. Он тоже всего раз пристально глянул на молодого пса и обратился к Визирю, рассыпаясь в любезностях и заверениях в преданности. Здоровяк выдал Эри пару меховых одеял, какими никогда не пользовались на теплом Майордане, и проводил в пустой трюм.
- Вот, парень, тут твое место, - безразлично бросил он, - наверх не суйся - хозяин не велел. Сейчас спи, а потом - видно будет, - и оставил его в одиночестве.
В трюме было темно, но помещение, отгороженное переборками, казалось небольшим. Пахло корицей, апельсинами и влажной шерстью. Эри пожал плечами, нашел подходящий угол, расстелил одеяло и улегся.
Поначалу спать не хотелось. Десять лет он готовился к службе, но жизнь оказалась так мало похожей на ожидания, что мальчик растерялся. Он даже поймал себя на мысли, что псарня была не так уж плоха: там все привычно и понятно. Особенно его огорчала потеря сабель: рукояти, созданные для его ладоней, звонкие длинные клинки, рассекающие пушинку в полете! Ради этих сабель он пять раз рисковал жизнью и убил двоих соперников. Он бы рискнул еще, лишь бы вернуть оружие. Но слово хозяина - закон. Его сабли остались в оружейной и теперь достанутся кому-то другому, а он поплывет за судьбой и встретит все, что она пошлет, смело и честно, как подобает майорданскому псу-воину.
Вскоре он ощутил легкую дрожь, пробежавшую по телу корабля, а потом толчок и движение - "купец" поднял паруса, путешествие началось. Через некоторое время десятилетняя привычка все же взяла свое - Эри заснул крепко, без сновидений.
Он проснулся от ощущения присутствия. В полной темноте трюма различить что-либо было невозможно, но он отчетливо ощущал движение, слышал дыхание живого существа.
- Кто здесь? - спросил он, и сознание погасло...
... Боль... обжигающая, рвущая, накатывающая волнами. Глаза горели огнем. Эри хотел их коснуться - ни тут-то было! Резкое движение взорвалось в голове, отозвалось болью по затекшей спине, в запястье впился жесткий кандальный браслет. Тело дернула рвотная судорога, в нос плеснуло едкой слизью. "Что за...?" Эри, уже наученный горьким опытом, больше дергаться не стал - осторожно сплюнул и постарался здраво оценить свое положение. После нескольких попыток пошевелиться или ощупать окружающее пространство он понял, что все еще лежит на том же одеяле, руки и ноги его скованы между собой, спину распрямить невозможно, а головная боль связана ни то с последствиями удара, ни то со странным жжением в глазах.
"Что это? Неужели я в чем-то провинился и заслужил подобное наказание? Не может быть... я не был ни дерзок, ни непочтителен, - подобное за Эри водилось, но сейчас он не чувствовал ни малейшей вины, - Или это очередное испытание? - к испытаниям, в том числе жестоким и неожиданным, он успел привыкнуть, - тогда надо ждать. Сейчас я беспомощен, но так будет не всегда. Когда что-нибудь изменится, я буду готов. А сейчас - просто терпеть, ждать и не упускать возможности. Свет и Тень, только одну! Я не оплошаю!" - просил про себя мальчишка.
Однако время шло, а возможность не появлялась. Тело от однообразной позы онемело и затекло окончательно, теперь он даже без кандалов вряд ли годился на что-то стоящее; глаза горели и гноились, боль в голове не проходила, отзываясь рвотными позывами при каждом движении.
Время от времени к нему наведывался толстый обладатель глубокого голоса. Он приносил фонарь и в его тусклом свете подолгу изучал лицо Эри, потом бесцеремонно раздвигал опухшие веки и заливал в глаза жуткую дрянь, от которой жжение многократно усиливалось, а зрение падало настолько, что становилось невозможным различить даже силуэты перед самым носом. Мучитель, жалостливо цокая языком и бормоча что-то о своих великих грехах, насильно поил пленника жирным отваром, который тот сразу же выблевывал. "Глубокий голос" опять о чем-то сожалел, а затем надолго удалялся. Эри уже перестал верить как в свои силы, так и в то, что эта пытка - очередное их испытание, которое может закончиться. Вечер, когда он покинул псарню, стал казаться бредовым сном.
И вот однажды мучитель заявился не один. Его спутник был большим и очень сильным - Эри смутно вспомнил, что где-то его встречал, но сознание оказалось слишком слабым, чтобы удержать мысль. Верзила вооружился инструментом, ловко снял кандалы, которые тут же заменил просмоленными веревками, потом взвалил мальчишку на плечо, словно тюк, и сноровисто перегрузил в шлюпку.
Эри бросили у самой воды, и прибой всю ночь облизывал его тело с головы до ног, что было даже приятно - освежало и радовало хоть каким-то подобием очищения. А к полудню, когда солнце начало опасно печь, волей-неволей пришлось отползти в ближайшие кусты и затаиться. Чистый воздух, движение и холодная вода сотворили чудо - юноша вновь обрел надежду на лучшее и веру в себя. Но лишь к вечеру ему удалось собраться с силами, чтобы начать борьбу за жизнь.
Эри наощупь выбрался к мощеному тракту и уселся в высоких бурьянах на обочине. Прошло немало времени, прежде чем стук деревянных подошв о камни привлек его внимание. В надежде хоть что-то разглядеть, он подполз поближе.
- Кто это здесь? - окликнул путник.
- Помощь! - он узнал язык и неуклюже поднялся навстречу, - помощь, человек?
Майорданских псов знакомили со многими языками, но ровно настолько, чтобы они были способны понять основные приказы и составить простейшие ответы. Дальнейшее обучение должно было происходить по месту постоянной службы, а поскольку это место определялось навсегда и случаи перехода бойца к другому хозяину были крайней редкостью, на псарнях углубляться в языкознание и прочую подобную заумь считалось напрасной тратой времени.
Путник, судя по всему, пожилой небогатый горожанин, остановился и оглянулся.
- Ты просишь о помощи? Кто ты? Что с тобой приключилось? О, да ты совсем дитя. Не бойся меня, мальчик...
- Пес никогда не быть совсем дитя, не быть бойся, - перебил Эри, - человек помогать, пес служить. Любой приказ.
- Так ты майорданец? Подожди-подожди, не кипятись. Что с тобой приключилось? Дай-ка я посмотрю, - старик подошел к юноше, внимательно разглядывая глаза, - тут я тебе не смогу помочь...
- Человек - не помочь, пес помогать сам.
Мальчишка резко развернулся и направился к дороге, но не успев сделать и пары шагов, запнулся о камень и повалился под ноги старику.
- Прекрати вести себя как дурак, - усмехнулся прохожий, - слышал, вы, майорданцы, живучи, как коты с мусорных куч, но глаза твои залиты соком жабьих лилий. Голова болит? Тошнит? - Эри удивленно кивнул, - Вот видишь. Жабьи лилии - сильный яд, если уйдешь - скорее всего, ослепнешь. А я могу тебя вылечить, но не тут, дома. Так как поступим?
Юноша растерянно нахмурился, хотел почесать глаза, но прикосновение отозвалось резью и болью и очередным рвотным позывом. Он поспешно отдернул руку и утвердительно закивал.
- Ну вот и умница. Только как я тебя за стену-то проведу? Стражнику твои болячки не понравятся... и разит от тебя, как от выгребной ямы...
-Ра-зит? - переспросил Эри. Это слово было ему незнакомо.
- Разит? Разит - значит, воняет, говорю. Вот, надень-ка мой плащ, да запахнись получше и прикрой голову капюшоном. Скажу, что ты - сын моего соседа, дурачок Тугор, его в городе многие знают, что мы дорогой встретились. Только ты мою руку не отпускай - Тугор всегда так делает - и помалкивай. "Никогда не быть бойся"! Кто ж поверит, что ты - местный слабоумный? Молчи, понял?
Городской стражник, хоть и хмурился, и ворчал под нос, мол, что это всяких полоумных туда-сюда носит, но старика со спутником пропустил, даже рассказал, что отец Тугора якобы сына обыскался.
Дома новый знакомый перво-наперво заставил Эри избавиться от пропитанных нечистотами лохмотьев и как следует отмыться. Тут он, наконец, обнаружил, что парень хоть и сильно исхудал за последнее время, но все же сложен отменно, что его иссиня-черные волосы, как и у большинства майорданцев, закручены в крупные упругие кудри, смуглая кожа имеет характерный оливковый оттенок, а улыбка - яркая и белозубая. И ссадины от кандальных браслетов на руках и ногах он тоже углядел.
Потом хозяин выдал гостю чистую одежду из своей старой, усадил его на лавку перед входом и начал промывать глаза.
- Так, малыш, терпи, больно будет... зато к утру полегчает... а пока расскажи-ка, чей ты? Откуда взялся, как в это дерьмо вляпался?
Парень насупился:
- Любой приказ - да, разный-всякий вопрос пес не рассказывать.
- Ну что ж, не рассказывать - так не рассказывать. Очень мне нужны чужие тайны - своих девать некуда. Да и приказов для тебя у меня нет. Но кому хоть вернуть-то тебя, бедолага, скажешь? Господин твой кто? Кто бы это в Равдене мог себе позволить майорданских псов? Что-то не знаю таких...
Майорданец опять хмуро свел брови, словно ему предстояло признаться в непростительном проступке, и пробурчал:
- Нет господин. Нет присяга - нет господин.
- Так ты не принес присягу?
Мальчишка едва заметно кивнул и на смуглых скулах проступила густая краска.
- Ну а чего ж убиваешься? Значит, ты свободен. Радуйся!
"У старика видно с головой не в порядке. Чему тут радоваться?" - Эри десять лет учился, работал, выживал и дрался ради того, чтобы служить, а теперь... он считал себя чуть ли не преступником:
- Нет господин - нет пес. Мертвый.
- Вот заладил: пес, пес... Неужели это так важно - быть псом? Ты не пес, малыш, ты - человек. Живой человек, понял? Вот как, к примеру, тебя зовут?
- Как тебязо вут? - переспросил Эри.
- Зовут. Называют. Как твое имя? Мое - Билкум. А твое?
- Мааэринн.
- Ма... что? У вас всегда так чудно детей называют?
- Эри.
- А, это уже лучше. Так что такое с тобой приключилось, Эри?
- Не знать. Пес ждать придти господин...
-Э, нет, малыш, так не пойдет. Ты ждал того, кто тебя заберет, так?
Эри согласно кивнул.
- Хорошо. Так и говори: я ждал нового господина. Давай.
Эри задумался и медленно повторил:
- Я ждал нового господина... был... большой человек, очень большой... Смотрел пес...
- Смотрел на меня, - поправил Билкум.
- Смотрел... на меня, - покорно повторил Эри. - Сказал: да. Был корабль... потом - это, - он сложил руки, изображая кандалы, и указал на глаза, - пес... я не зна-ю, почему.
- Так значит, ты не знаешь, в чем провинился?
Парнишка аж вскипел от возмущения: этот старик сначала сказал, что присяга не важна и без господина он может обойтись, а теперь смеет подозревать за ним, Эри, вину? Он хотел сказать какую-нибудь гадость из тех, за что на псарне жестоко разбивали губы - "псы не брешут" - впрочем, Эри это никогда не останавливало.
С другой стороны, старик ему нравился: нравился запах чистоты, нравились руки, приносящие облегчение страдающим глазам, нравилось то, что он задает вопросы и слушает. Когда это кто слушал щенка-недоростка? Пока парнишка размышлял, как достойно ответить, Билкум закончил смывать гной с ресниц и попытался приподнять отечное веко.
Эри вздрогнул и закусил губу.
- Больно? Но надо потерпеть - отвар должен протечь внутрь и смыть как можно больше яда... Знаешь, зачем используют сок жабьей лилии? Он расширяет зрачок и позволяет видеть почти в полной темноте, только для этого надо очень мало - всего каплю на глаз. С двух-трех капель глаза делаются "мертвыми", не чувствуют света и выцветают. Действие длится несколько часов. Этим пользуются, когда хотят притвориться покойниками... но тебя в отраве, судя по всему, прямо искупали...
Билкум раздвинул веки и осторожно промыл. Прямое действие снадобья на радужку уже давно прекратилось, и когда гной стек, старик увидел неизмененный цвет глаз своего гостя.
- Боги праведные! - только и мог он сказать. У мальчишки были исключительно редкие глаза, тем более странные при смуглой коже и черных волосах - густая закатная синева обретающая у самого зрачка оттенок винного пурпура. "Наверняка, парнишку отравили потому, что кто-то мог узнать эти глаза. Но вот кто?"
- Что? - забеспокоился Эри. Он все еще опасался, что никогда больше не будет видеть так, как раньше.
- Да нет, ничего. Просто я... не думал, что твои глаза такие синие.
Эри уже привык, что всегда кто-нибудь обращает внимание на его глаза. Таких, и правда, не было ни у кого в его семье. На этот счет была даже легенда.
- Да, мать говорить: осень родиться ясный день - синие глаза, Другой раз ночь - черные. Ночь - часто, зима, лето - часто. Осень, день - очень редко.
Эри чувствовал, что еда ему просто необходима, но от одного воспоминания о жирной жиже, которой его поили на корабле, к горлу подкатывало нечто скользкое и омерзительное. Он отрицательно мотнул головой и зевнул.
- Ты, парень, вот что: выпей-ка молока, да, в самом деле, спать ложись. Завтра к утру тебе должно быть много лучше, тогда и посмотрим, насколько ты голоден и насколько зряч. Идем.
В кухне парнишка опорожнил огромную пивную кружку молока - все хозяйские запасы, а потом, свернулся клубком на тканом коврике у очага, как самый настоящий пес, и тут же уснул.
"И что мне с тобой делать, малыш? - усмехнулся старик, глядя на его блаженную сонную улыбку, - Ну, положим, глаза я тебе поправлю, а дальше? Выживать-то тебя научили, и убивать - тоже. А жить?.."