Весна года 637 от потрясения тверди, Серый замок ордена Согласия, Тирон.
Блестящая с ярко-красными плавниками рыбка поднялась к самой поверхности и клюнула один из лепестков, бледными лодочками покачивающихся на темной воде Кувшинкова пруда. Лепесток рыбке не понравился. Она сплюнула, отплыла чуть в сторону, клюнула снова, на этот раз хлебную крошку. Хлеб пришелся по вкусу - губастый рот с жадностью захватил уже начавший подмокать кусочек мякиша. Адалан бросил еще один, изрядно размятый, снова отщипнул от наполовину раскрошенной краюхи. Пальцы его катали и плющили хлебный шарик, а мысли были далеко и от пруда с рыбами, и от Серого замка, окутанного цветением весеннего сада, и даже от подруги, сидящей чуть поодаль под вишней в припорошенной розоватыми лепестками траве. Кайле усердно водила угольком по берестяной пластине. Время от времени она замирала, держала ладошку над рисунком или вскидывала быстрый взгляд, потом вновь погружалась в работу.
А Адалан думал, вспоминал. Он хотел точно знать, что за тайны спрятала от него неверная память, чтобы теперь каждую ночь изводить кошмарами.
И ведь какая несправедливость! Стоило ему забыть о страхе, увериться, что теперь-то, наконец, все хорошо, правильно, и он на своем месте, как судьба подстраивала очередной поворот, за которым мир менялся, подкидывая новые беды, а то и возвращая старые. Только-только Адалан обжился в Сером замке, привык к порядкам, научился терпеть белых магов, своих надоедливых соседей, и даже встретил солнечную Кайле, как магистр Дайран решил вывести его на пути силы и познания.
- Пути богов приблизят тебя к Творящим, - обещал он, и сразу предупреждал, - но будь осторожен, мальчик: даром Закон и Свобода тайнами не делятся. Ты еще мал и я бы поберег тебя, если бы мог, но магию твою иначе не подчинить: или ты ее одолеешь и станешь подлинным властелином огня, или она возьмет верх и погубит многих.
Пути Творящих открылись легко, словно только его и ждали. Стоило научиться отделять обыденность и оставлять ее позади, как мир обнажил перед ним истинную суть: как прожилки на истлевшем листе дерева проступили, высветились основные законы миропостроения. Связанный ими первичный хаос, всетворящий огонь бездны, наполнял мертвую конструкцию силой, движением, менял каждый миг, стремясь вырваться за предел клетки. Но клетка тоже неуловимо менялась, подстраивалась, гнулась и выворачивалась, не поддаваясь. Неистовая, непримиримая борьба двух начал завораживала, рокот и гул наполнял все существо мага. Одно только созерцание открытых путей заставляло его дар отзываться грозной, пугающей мощью - Свобода, родной Творящий орбинитов, был щедр на силу и что он забирал взамен, Адалан так пока и не понял.
Другое дело Закон.
Чтобы удержать разбушевавшуюся магию, Адалан потянулся за знанием. Но жестокий бог словно посмеялся, вылив на него разом все, что он так усердно прятал, что старался забыть: ищи в самом себе, жалкий человечешка!
И в тот же миг страх вернулся. Маленькая гусеничка, так и не издохшая за все эти годы, теперь зашевелилась в его прошлом, обмоталась им, как коконом, и затаилась там, пухла, жирела, питаясь полузабытыми кошмарами. Каждой жилкой тела, каждым волоском, что дыбится от ужаса, Адалан чувствовал, как она растет, меняется: вот-вот кокон лопнет, и что-то оттуда вылезет.
Злая судьба вновь смеялась над ним.
Только вот судьба ли повинна в этом, жестокость ли Творящего Закона заставляет его так мучиться? Или есть виновники попроще - обычные люди? Они где-то ходят, едят и спят, быть может, даже смеются и наслаждаются жизнью. И думать не думают о нем, не знают, не помнят!..
С людьми можно и поквитаться.
Только нельзя просто ждать! Надо во всем разобраться: размотать липкие нити памяти, отыскать гнездо страха и придушить чудовище, пока оно еще слабо, пока ужас, боль и отчаяние, просыпающиеся ночами, не обросли броней и не сожрали его заживо.
За последние два года Адалан придумал подобие ритуала: вернуться к истоку воспоминаний, к самому началу сна и шаг за шагом идти... ключ к пониманию где-то там, в его прошлом, которое он теперь видит и слышит, но не может истолковать. Надо только собраться, отрешиться... Сосредоточиться...
Тихо, почти про себя Адалан запел:
Спи мой птенчик,
золотой бубенчик.
Спи мой мальчик,
светлый одуванчик.
Эту песенку Хафисы Адалан помнил и хранил свято, сам себе напевал каждый вечер - и покой гнезда в Поднебесье окутывал его, укрывал от невзгод, утешал и убаюкивал.
Темная гладь Кувшинкова пруда улыбнулась и посмотрела из глубины глазами даахи, и будто ответила, вторя его словам далеким родным голосом:
Будет солнышко сиять,
Мы отправимся гулять,
Через лес высокий,
да на луг широкий,
Резвых козочек гонять.
Адалан почти заснул: глядя вглубь темной воды, видел не толкающихся ради хлебных крошек яркоперых рыбок, а смоляные косы мамы Хафисы, ее свободное платье в сине-серую полосу, нити разноцветных бус на шее и серебристо-родниковые глаза, искрящиеся улыбкой. Она протянула руки, обняла. Адалан зажмурился, всего на миг уткнулся лицом в желанное до щемящей боли тепло. А когда снова посмотрел на маму, глаза ее были уже не серо-прозрачными, а лазурными, как весеннее небо, и светлое золото волос текло по плечам, по белому кружеву сорочки, свиваясь на концах в тугие крупные кольца.
Потом грубая рука схватила его, оторвала от родного тепла, бросила на холодный пол. Боком и затылком он ударился обо что-то твердое, больно подвернулась рука. Но больнее всего был страх: как ножом резанул крик, и в лицо брызнуло горячо и ярко. Красные пятна на стенах, красные лужицы у ног, липкие пальцы, липкие от красного пряди, медно-рыжие... нет... золотые.
"А он? Ты не хочешь забрать его? Это же твой сын..."
"Сын? Старик, да ты из ума выжил! Он мне не нужен."
Опять рука, чужая, сильная и страшная, дергает его вверх.
"Хотя... интересно будет, что из этой личинки вырастет. Может, оно того стоит - на рынке нет рабов-орбинитов. Пробей ноздрю и найди какую-нибудь няньку..."
- Лан! Перестань!
Голос Кайле разорвал видение, выдернул из мертвого знобящего ужаса путей Закона в весенний сад, полный солнца, аромата цветов и птичьего щебета. Адалан вздрогнул, выронил в воду хлеб и сам чуть не свалился следом. Рыбки радостной стайкой набросились на угощение: хватать краюху беззубыми ртами, дергать друг у друга, чтобы вскоре утащить куда-нибудь на середину пруда.
- Сам на себя не похож! Не человек, а демон зимней ночи, и смотришь так... я думала, в пруд кинешься. Опять лезешь, куда не велено? Ты же говорил, что Могучий строго-настрого...
- Не твое дело! - огрызнулся Адалан.
Он с трудом оторвал взгляд от пестрящей бликами воды и задышал глубоко, мысленно раздувая над прудом легкие пушинки. Бешеные скачки сердца начали понемногу утихать, выравниваться.
- Я тебя с собой не звал, а уж раз пришла - не суйся. Все равно тебе не понять...
Еще не договорив, он осознал, что грубит зря: Кайле не виновата ни в его страхах, ни в том, что он ничего не может вспомнить как следует. Счастье, что Кайле была не из обидчивых. Она бросила в траву свою работу, подбежала, оттащила от воды, вытянула из-за пояса расшитое цветными нитками полотенце.
- Дурак ты, златокудрый. Я же волнуюсь... крови нет? А ну-ка посмотри на меня!
Он подчинился, встретил ее обеспокоенный взгляд и застыдился еще сильнее.
- Да нет ничего, перестань... ну, перестань... правда, все хорошо.
Забота Кайле льстила, радовала, но неловкость была так велика, что хотелось найти любой повод отделаться от девушки. И повод появился: на тропе за вишнями показался Лис Хасмар. Он шел, почти бежал от главных башен замка к воротам крепости явно по делу и, почуяв белых магов, вряд ли стал бы задерживаться, если бы не призыв Адалана.
Оставшись в замке без Ягодки, Аладан довольно быстро сообразил, что его мысленный призыв "ты мне нужен, брат" действует на всех стражей безотказно: с радостью или с раздражением, но они обязательно откликаются и приходят. Однако этой своей властью он пользовался редко и осторожно: боялся, что первым, кто услышит, будет Барс Фасхил, а уж его бы Адалан даже в самом крайнем случае не стал звать.
Но Хасмар был другом, родичем, и еще в горах звал его маленьким братишкой, с ним можно было не опасаться промашки. Стоило только мысленно произнести имя - он остановился, оглянулся и направился прямо к ним, протягивая раскрытые ладони.
- Кайле, здесь хранитель, - предупредил Адалан.
- Ох, нет, - девушка испуганно дернулась, прячась за его спиной. - Пусть бы мимо шел. Чего ему надо?
- Наверное, что-то надо. Подожди меня, - ответил он и побежал навстречу.
- Мир тебе, Одуванчик, что случилось? От подружки сбегаешь?
Обычно веселый и простодушный Хасмар сегодня и впрямь был не на шутку сосредоточен, а оттого догадлив.
- И тебе мир! Сбегаю... - Адалан покосился в сторону оставшейся на берегу девушки. - Без нее - тоска, а с ней - так неловко, что хочется прогнать или самому сквозь землю провалиться. Возьми с собой? За тобой она точно не увяжется.
Обычно Хасмар сразу же соглашался, а сейчас почему-то молчал, внимательно уставившись в глаза, в самую глубину. Прямо в душу. От такого взгляда Адалана пробрало дрожью: только теперь он понял, что молодой Лис не просто озабочен - напуган. Что-то было не так.
- Лаан-ши, - наконец ответил Хасмар, - ты уже не ребенок, возвращайся и помирись. Она не сердится и не смеется. Никто на тебя не сердится, разве что ты сам. Так вот, брось это - не время. Идет большая беда.
- Беда?
Занятый своими мыслями Адалан в первый миг подумал, что ему послышалось, но даахи был серьезен. Он немного помолчал, словно сомневаясь, надо ли рассказывать больше, а потом все же решился:
- Только что вернулись разведчики с востока, принесли дурные вести. Что там случилось, я не знаю, только этого и знать не нужно - ото всех троих несет страшной бедой и многими смертями. Фасхил забрал их к себе и велел гарнизону собираться, к ночи нас тут, скорее всего, уже не будет.
- Всех?.. - теперь испугался и Адалан.
За пять лет, которые он прожил в Тироне, не было случая, чтобы весь гарнизон покидал замок. Если где-то что-то случалось - пожары, наводнения, голод или слишком жестокие затяжные междоусобицы - кто-нибудь из магистров ордена с учениками и два-три десятка крылатых стражей легко с этим справлялись. Представить себе катастрофу, требующую силы всех пяти сотен хранителей было попросту невозможно.
- Думаю, как совет решит, - ответил Хасмар, а потом все же улыбнулся и хлопнул Адалана по плечу. - Но ты не волнуйся, один не останешься: через пару дней тут будет твой Волчонок, Узкий совет-то сегодня ради него собрали. Так что я пойду, а ты возвращайся к девушке - она заждалась.
Его Волчонок?.. братик Ягодка?!
Эта новость так ошарашила Адалана, что он разом забыл и о неловкости перед Кайле, и о неизвестной восточной опасности: Ягодка будет здесь, рядом с ним! Что могло быть важнее этого? Боясь поверить, что ему не показалось, и Хасмар говорил именно про брата, Адалан растерялся, а когда, наконец, пришел в себя - переспросить было уже некого. Оставалось только вернуться к пруду и все рассказать Кайле.
За те пять-шесть десятков шагов, что отделяли тропу от берега Кувшинкова пруда, Адалан успел припомнить и передумать многое. Вспомнил, что праздник Наречения, когда юные хаа-сар получают свои мечи, а вместе с ними и взрослые, настоящие имена, отмечали в Гнездах как раз тогда, когда серебряный соловей брал в клюв солнце, а в северных предгорьях расцветали сады. В Тироне уже цвели вишни и сливы, значит, его братик несколько дней, как перестал быть Ягодкой. И Адалан даже имени его не знает. А потом припомнилось, что когда Кайле окликом прервала путешествие по прошлому, первое, что он услышал - это звон колокола Узкого совета. Значит, именно сейчас магистры решают судьбу Волчонка, его Ягодки, который теперь не Ягодка...
Но Узкий совет, сколь бы ни были важны его решения, не приказывает вождям даахи. Они слушают лишь свою богиню - так гласит закон ордена...
- Интересно, что это значит: лишь Любовь Творящая может приказывать т"хаа-сар? - спросила Кайле после того, как выслушала все новости.
Они снова уселись на траву под вишней, и Кайле принялась дочерчивать свой рисунок, который оказался знаком сбора силы. Адалан знака не чувствовал и в другой раз обязательно сказал бы, что она где-то ошиблась, но сейчас был слишком взволнован.
На ее вопрос он только плечами пожал:
- Не знаю - человеку даахи понять сложно. Брат всегда говорил, нас свела воля богини: он ее услышал - иначе и быть не могло. Но разве я задумывался, что это значит? А сейчас, когда ступаю на пути Творящих, я словно чувствую их... - он запнулся, подбирая слово, - нет, не приказы, скорее одобрение, насмешку или гнев. Может, и у хранителей что-то подобное... Но это не важно! Важно, что решать будет не совет, а т"хаа-сар Фасхил, только он один, и никто, кроме Хаа ему не указ.
- Но раз она вас свела, почему же, ты думаешь, захочет разлучить теперь?
- Да потому что не верю я ни в какую ее волю. И в судьбу с предопределением тоже! А Фасхил всегда был против, с самого начала. Готов поклясться, что это он заставил отца увести меня из гнезд и передать на воспитание магам. Бездна! Не могу я тут сидеть!..
Он вскочил, обошел вокруг дерева, подобрал камешек и зашвырнул в пруд, пугая рыб. Потом начал ходить туда-сюда, разыскивая еще камешки, которых среди травы больше не было.
Кайле морщила нос, сосредоточенно вырисовывая знак, а потом вдруг отложила уголек и улыбнулась.
- Не выходит... но ломать - не строить. Хочешь узнать, что творится на совете?
- Спрашиваешь! Только это невозможно - вокруг башни Совета защита, я уже как-то раз пробовал.
Но девушка только хитро подмигнула и улыбнулась:
- Вот в магистерскую библиотеку влезть я тебе не обещаю - защита мастера порталов мне не по зубам. А на башню Совета маяки и печати ставил мой учитель, и они не такие сложные и мощные, как кажется - всего-то от любопытных белых. Есть там одно хитрое место, только лазать надо уметь... идем, покажу!
Она свернула рисунок, сунула в ларчик, что носила при себе и, схватив Адалана за руку, потащила в сторону замка.
Вход в башню Совета, как и все главные входы, был обращен на юго-восток, но Кайле повела Адалана вокруг всего здания к задней западной стене. У стены рос огромный дуб, прозванный Древесным Дедом - самое большое дерево в саду Серого замка. По преданию дуб этот рос здесь еще до потрясения тверди и потому стены специально строили так, чтобы не попортить его корни или ветви. Однако замок все равно навредил: скрыл в тени нижнюю часть кроны. От этого дуб, прежде приземистый и кряжистый, за годы соседства с орденом сильно вытянулся, а нижние его ветви, стараясь поймать как можно больше солнечного света, высоко поднялись над землей.
А еще Древесный Дед был самым известным в саду сказителем.
Еще в Поднебесье отец Рахун показывал Адалану древа-сказители. Деревья - говорил он, - живут долго, многое видят за свою жизнь, запоминают, а потом рассказывают. Деревья любят рассказывать, но мало кто их слышит. Чтобы слышать деревья, чтобы говорить с ними так, как они понимают, надо быть немного колдуном, немного хааши. Но иногда попадаются деревья особенные, они любят, когда с ними разговаривают. Такие деревья хааши могут научить говорить погромче, чтобы и другие даахи, и даже некоторые люди их слышали и понимали. А потом хааши рассказывают множество разных историй: занимательных и поучительных о прошлых делах, победах и поражениях, о жизни, о любви, о смерти и обо всем на свете. А деревья растут и запоминают, чтобы рассказать всем, кто придет послушать. Так вырастают деревья-сказители.
Вот поэтому Древесный Дед был не только велик, но и всеми почитаем в замке.
Тут, под старым дубом Кайле и остановилась.
Эта часть замка была одной из самых старых, построенных в те времена, когда мир еще зализывал раны после катастрофы, и одно упоминание магии вызывало у людей ужас и ненависть. Последние носители дара укрылись за стенами отдаленной Тиронской крепости и ради спасения своих жизней и накопленных веками знаний возвели эти неприступные укрепления. Позже, когда маги вернули себе часть былой мощи и уважения, перестали опасаться нападений, появились широкие окна, разноцветные витражи и кружевные карнизы - Серый замок ордена Согласия стал скорее дворцом, чем крепостью.
- Бойницы над окнами видишь? - палец девушки указал вверх. - Там, внутри галерея для стрелков, которой уже лет сто не пользуются. Наверное, большинство магистров уже забыли, что она вообще есть.
Адалан запрокинул голову, пытаясь увидеть, что показала Кайле. Стена башни выше разноцветных стрельчатых окон, под самой крышей была прорезана узкими щелями, почти незаметными для беглого взгляда.
- Туда не забраться даже с магией - слишком высоко.
- С магией нельзя - маяки засекут, но нам туда и не нужно. На галерею ведет внутренняя лестница, и там тоже есть бойница, бывший выход на стену. Смотри, - теперь она указала на проем, чернеющий сквозь молодую, еще мелкую и прозрачную листву дуба, - вон туда можно влезть и без магии, с самых верхних веток. Только бы до нижних дотянуться...
Кайле глянула на ближайший сук, потом поставила свой ларчик, встала на него и запрыгала на цыпочках. Она не была низкорослой, напротив, за последний год сильно вытянулась и даже немного переросла Адалана, но достать до нижней ветви все равно не могла.
А Адалан сомневался: и про брата узнать хотелось, и затея Кайле нравилась, но влезть на священный дуб?! Топтаться по его веткам, дергать и мять листья? Немыслимо! Это противоречило всему, чему учили его названные отец с матерью.
- Лан, ну что ты встал? - прервала его раздумья Кайле. - Мне, что ли, это нужно твой совет подслушивать? Или ты по деревьям лазать не умеешь?
- Это же Древесный Дед, сказитель!..
- И что? - удивилась она. - Ему что мы с тобой, что стая ворон. Посмотри, какой огромный!
Возражение самому Адалану показалось жалким: там, за черным провалом бойницы сейчас решалась вся его судьба - не мог он отступить, просто не мог... мог только погладить ствол и прошептать: "Прости нас, дед всех дубов. Ты могучий, высокий, а мы маленькие, легкие. И нам очень надо достать во-он до того окна. Мы будем осторожны и не причиним тебе вреда". А потом, ни мига не медля, разбежаться, подпрыгнуть и как белка взлететь по раскидистой кроне.
Потом он спустился, повис на нижней ветке, протягивая руку подруге:
- Давай, помогу. Только смотри, аккуратно! Чтобы ни листика не оборвать.
- Ничего себе... - восхищенно вздохнула девушка, цепляясь сначала за него, а потом уже за дерево - я и не знала, что ты так умеешь.
Пробраться в башню оказалось неожиданно легко - одна из ветвей, толстая и упругая, словно мост пролегла до самой бойницы, где Кайле сразу нашла знак маяка и сняла аккуратно, точно как учил наставник. Проскользнув в проем, они оказались на узкой неогороженной лестнице, распластались по стене. Опыт скалолаза и частые упражнения на Звездной Игле приучили Адалана спокойно держаться на каменных карнизах. Однако эти ступени казались истертыми от времени, да к тому же совершенно запущенными: ноги утопали в пыли, а некоторые камни, стоило немного надавить, начинали покачиваться. Подниматься на галерею, как хотели сначала, теперь казалось делом опасным: если лестница и не обвалится прямо под ногами, то одолеть ее, не подняв настоящий переполох, все равно не выйдет. Осторожно, чтобы не выдать себя шорохом или неловким движением тени, Адалан присел на колени, потом обнял подругу и усадил рядом.
А чуть позже стало ясно, что в этот раз боги точно на их стороне: из всего огромного зала магистры Узкого совета выбрали место почти прямо под лестницей: они расселись на нескольких креслах и скамье, вокруг маленького стола под кружевной скатертью. На столе стоял поднос с керамическим чайником и круглыми широкими чашами. Аромат лучших листьев с Шиварийских предгорий, шалфея, мелиссы и совсем немного - цвета ночной невесты чувствовался даже через пыль галереи. С любого другого места в зале Кайле и Адалана могли увидеть, случайно глянув вверх, но только не отсюда, если, конечно, никто не захочет задрать голову, чтобы разглядеть все темные углы прямо над собой. Правда были еще даахи, которым не нужны глаза, чтобы почуять чужого. Оставалось надеяться, что беспокойство семерых самых могущественных магов ордена скроет двоих учеников и от хранителей тоже.
А магистры были явно обеспокоены. Несмотря на то, что совет напоминал скорее не рабочее собрание, а дружеские посиделки за чаем Дайран Могучий покинул свой трон и уселся на скамье, рядом с Шахулом. Глава ордена и старик-хааши делали вид, что молча наслаждаются напитком, хотя Адалан готов был поклясться: они без слов о чем-то договариваются. Сайломар и Майяла тоже вроде бы просто пили чай, но так напряженно, будто ждали чего-то. Маленькая рыжеволосая островитянка Ка-Суан присела рядом с великаном Синдери, но беседа между ними не клеилась. А Федра, самая молодая в Узком совете, напротив нарочито-оживленно расхваливала напиток и болтала о предстоящих летом испытаниях белых магов, стараясь вовлечь в разговор остальных и этим хоть немного развеять беспокойство.
- Мои готовы, - сообщила она. - Конечно, на лиловый шар вряд ли потянут, но ведь не всем быть магистрами, верно же, Синдери, если не дано...
- Не дано! - прервала ее Майяла, - Можно подумать, что магия - это врожденная данность - и только. В наше время каждый белый маг знал, что это не так. Только от него самого зависит, наденет он черное или лиловое, через десять лет или через двадцать. Магия - это, прежде всего, дисциплина. Но что нынешняя молодежь знает о дисциплине? Сейчас даже в Узком совете дисциплины нет. Так, Рахун?
Отец и в самом деле никогда не был строг к белым магам, не требовал подчинения или соблюдения целого списка особых правил ордена - вроде ненавистной чистой одежды для учеников или запрета выходить за пределы жилого крыла после захода солнца. За всем этим неусыпно следила Майяла и наказывала нарушителей по всей строгости - тяжелой работы в замке хватало, именно поэтому все ученики звали ее не иначе, как Дуарской ведьмой. Но, ведьма или нет, Адалан и представить себе не мог, что она будет вот так бесцеремонно отчитывать Рахуна Белокрылого.
Однако Рахун на упрек старухи и бровью не повел.
- Я жду т"хаа-сар Фасхила, магистр Майяла, без него мое дело никак решиться не может. Так что придется и всем остальным тоже подождать.
- Ну да, а Фасхила где-то носит... уважения у молодых тоже никакого, - Дуарская ведьма отвернулась и снова занялась чаем.
-А по-моему, Фасхил умница, - улыбнулась Федра, - дал нам время спокойно попить чаю. Не стоит ворчать, лучше насладиться минутой отдыха - и повернулась к Датрису. - Ты в этом году выставляешь своих?
Датрис, как всегда сияющий красотой и превосходством, стоял у стола. Он долил напиток в опустевшую чашку и холодно улыбнулся.
- Парни не готовы, им еще нужно года два, не меньше. А девчонка... эта, пожалуй, молодая, да ранняя.
При таких словах учителя Кайле вздрогнула, крепче прижалась к Адалану, шепча:
- Он все знает, наверное маяк...
Но Адалан не стал слушать - про маяк он подумал и сам - только осторожно зажал ей рот и приложил палец к губам, призывая молчать.
- Кстати, Рахун, - продолжал Датрис, - хотел тебя попросить посмотреть ее. Неплохо бы знать, что ты скажешь.
- Я и сейчас могу сказать, - отозвался Рахун.
Кайле испуганно завозилась, отодвигаясь глубже в тень, и опять зашептала:
- О чем это они, Лан?
- Чшш! Не знаю, - ответил Адалан.
Он и вправду не мог понять, что стоит за странными словами магистров? В самом ли деле их поймали или только предполагают. А может быть этот разговор вообще никак не связан с их проделкой? Ведь могут же учителя думать об учениках и тогда, когда тех нет рядом? Но он все же решил не рисковать и набросить защитный полог. Полог мешал: скрывал чужую магию, при малейшем движении портил видимость, и звук сквозь него казался глуше, но, как надеялся Адалан, хааши тоже будет сложнее их почувствовать.
- Прижмись ко мне, - шепнул он в самое ухо подруги, - и старайся не шевелиться.
Дрожащее марево накрыло их обоих.
И тут же Рахун дернулся, словно что-то услышал, следом повернули головы Шахул и Хасрат, а за ними и все магистры.
Адалан уже решил, что теперь точно попался, когда дверь открылась, и в зал вошел Фасхил.
Предводитель стражи обошелся без приветствий и извинений, будто бы и не знал, что именно его заждались на совете. Он стремительно прошел через зал и, не глядя на остальных, поклонился главе ордена.
- Дозор с востока принес дурные вести: у буннанов поветрие. Разносится как пожар, мрут и люди, и скот. Верховный магистр, медлить нельзя. Я с половиной стражи отправляюсь сегодня.
Голос Фасхила, даже приглушенный и сглаженный пологом, напоминал скорее рык, чем учтивую речь доклада. Адалан представил себе Фасхила, изготовившегося к бою, и невольно передернул плечами - не хотелось бы ему оказаться сейчас там, внизу. Само по себе известие о поветрии его не встревожило. Буннанские степи со всеми их отарами, юртами и табунами прославленных скакунов представлялись чем-то далеким, знакомым только по рассказам купцов да географическим трактатам из библиотеки, а в настоящей жизни почти несуществующим. Поэтому и беда кочевников казалась чужой, совершенно неважной. Тем более что и его наставник особого беспокойства не выказал, даже не удивился. Адалан готов был поклясться: все сказанное стражем Дайрану Могучему уже известно.
- Благодарю за службу, т"хаа-сар Фасхил, - кивнул он - маги ордена Согласия займутся поветрием. А ты присядь и передохни. Федра, будь добра, подай Фасхилу чай.
- Могучий, какой отдых? Какой чай?! Любой гость или путник, лошадь, любая овца из стада разнесут болезнь в соседние племена, а там и до Умгарии...
Но его прервал Шахул, поднялся со скамьи и указал на свое место.
- Садись и пей чай, Фасхил, Степной заразой займусь я.
Фасхил хотел что-то возразить, но старик-колдун не позволил. На этот раз он тоже рыкнул. Адалан даже не ожидал, что кто-то из хааши мог быть не менее угрожающим, чем предводитель Тиронской стражи.
- Ты останешься здесь. Сядь!
И добавил уже спокойно, даже насмешливо:
- Посмотри на себя: не можешь усмирить зверя - глаза-то все время желтые. Какой толк от т"хаа-сар самоубийцы? Поживи еще.
Насмешка подействовала - Фасхил не стал больше спорить, уселся на скамью и с благодарностью принял из рук Федры чашку горячего чая. Только устало спросил:
- Неужели, ты надеешься обойтись без потерь, старик?
- Тех, кого точно потеряю, не возьму, а там - воля Хаа, - ответил Шахул и обратился уже к Дайрану и всему совету. - Начну прямо сейчас. Мы оцепим зараженные поселения и остановим поветрие, дней за пять управимся. Но больных не спасем. Тут нужны целители, маги.
- Жадиталь, - напомнил Датрис, - одна из лучших целителей ордена.
- Да, и у нее двое почти готовых к самостоятельной практике учеников, - согласился Дайран. Они втроем вас догонят.
- Жадиталь? - переспросил Шахул, - Женщина? И молоденькая - ни мужа, ни детей. Нет, ее не возьму.
От такого заявления Кайле даже бояться забыла - резко подалась вперед, косы скользнули по камням, поднимая клубы пыли.
- И что, что женщина, и что, что мужа нет?! - зашипела она возмущенно, - Этот старый пень считает, что женщина хуже мужчины?! Это потому, что в ордене нет ни одной женщины-даахи?
- Да тише ты! - одернул ее Адалан и, наклонившись к самому уху, прошептал, - Женщины не хуже. Просто это не их дело. Дело мужчины - служить, дело женщины рожать детей. Не дергайся, молчи и слушай.
- А придется взять, Шахул, - поддержала верховного магистра Майяла. - Если хочешь вернуть своих парней живыми. Жадиталь в замке, а любого другого нужно еще искать. Терять время - терять жизни, и не только степняков. Подумай.
- Девчонка... - старый хааши еще раз обвел взглядом магистров совета, словно искал поддержки. - Ладно, так и быть, - и повернулся к Рахуну. - Белокрылый, тоже с ней собирайся, присмотришь в дороге. Нечего тебе здесь детям мешать, сами разберутся, без нас.
И, не прощаясь, скорым шагом направился к выходу.
Вот, значит, как: они уходят, все, и дед Шахул, и отец, и Жадиталь с учениками, а значит Ваджры, единственного из белых, кроме Кайле, с которым Адалан легко сходился, здесь не будет. И даже Хасмар уже собрался - наверняка тоже напросится в степь. Чтобы "не мешать детям"?..
Фасхил словно подслушал его мысли:
- Так что там с детьми, Рахун? Ты за этим звал меня на совет, из-за Сабаара?
- За этим, - Рахун кивнул. - Мой сын Сабаар просит тебя, т"хаа-сар Фасхил, принять его клятву жизнью и кровью служить Согласию, и взять в крылатую стражу ордена...
"Сабаар! Вот как его зовут! Сабаар..." Адалан несколько раз повторил имя брата, обкатывая на языке, привыкая. Он перестал думать о том, что творится в зале, о защитной магии и страхе разоблачения, даже о прижавшейся к нему Кайле на миг забыл... и вздрогнул, услышав голос учителя:
- Что молчишь, страж? Берешь волчонка под свое крыло?
Фасхил отвернулся, опустил голову, но все же ответил:
- Не по душе мне это, волчонок не ордену служить рвется.
- Все мы знаем, кому он служит, поэтому и место ему здесь, в замке, - Рахун был спокоен, вроде даже улыбался, - Уж не боишься ли ты, что он из-за этого со службой стража не справится?
- Я потерять щенка боюсь, - т"хаа-сар встал со скамьи, поставил на столик чашку, и вдруг заговорил резко, жестко, переходя на даахири, - Молод он, ни беды, ни радости еще не нюхал, а туда же, "жизнью и кровью"! Адалан - это бездна, Белокрылый. Погубит он твоего сына, как щепку переломает, и сам не заметит!
В зале повисла тишина: магистры растерялись от неожиданности. Даже Рахун как-то необычно, угрожающе замер.
А у Адалана аж дыхание перехватило, словно льдом сковало легкие, и сердце, как смерзшийся камень ударило с металлическим звоном: "Как же он меня ненавидит... как они все, наверное, меня ненавидят и боятся!" Застучали зубы, задрожали пальцы, захотелось сжаться и совсем исчезнуть. Трепещущий силой полог истончился, едва не растаял.
И тут Адалан услышал голос Белокрылого:
- Не забывайся, Ирбис. Если зверя прятать разучился, так хоть язык прикуси - ты о детях моих говоришь. Не ровен час, ответить придется.
Лица Рахуна видно не было, но Адалан еще ни разу не слышал, чтобы отец так злился. Говорил он тихо, слов почти не разобрать, но и этого хватило, чтобы по-настоящему пожалеть о своей безрассудной затее и о том, что услышал лишнее.
Даже Кайле, которая ничего не поняла, и та догадалась: дело неладно.
- Лан, что случилось? - спросила она, заглядывая в глаза.
А потом вдруг обняла, и зашептала совсем как взрослая, утешающая ребенка:
- Ну что ты? Перестань, не бойся. Все будет хорошо.
А Адалану было так холодно! Пламя, родное, ставшее уже привычным, внезапно совсем его покинуло. И он с надеждой прижался к подруге, радуясь ее хоть и слабенькому, но живому теплу.
- Рахун, Фасхил, - Дайран поднял руки, призывая к спокойствию, - замолчите оба! Когда повзрослеете, наконец, перестанете драться и начнете договариваться?
- Я боюсь за мальчишку, - упрямо повторил страж. - Он и мне как сын. Как я посмотрю в глаза его матери, если не уберегу? Проще умереть...
- Жизнь и кровь хранителя принадлежат Хаа, Фасхил, - вмешался молчавший до этого Хасрат, - не Рахун решает судьбу Сабаара и не ты. Ты можешь только помочь или стать еще одной помехой. Я знаю Лаан-ши еще с испытаний: да, с ним тяжело. Но разве порознь им легче?
Магистр Дайран благодарно кивнул Хасрату и повернулся к стражу:
- Мальчики нужны друг другу. Они достаточно жили врозь, и теперь что случится - то случится, тянуть дальше нет смысла. Но решать тебе, т"хаа-сар. Так что скажешь?
- Сабаар, сын Рахуна из клана Волка будет принят крылатую стражу.
Согласие прозвучало, словно вырванное под пыткой. Фасхил закончил и сразу же, ни на кого не глядя, покинул зал - только дверь за ним громко хлопнула.
- Благодарю, друзья, все могут быть свободны.
Дайран устало откинулся в кресле. Дождавшись, пока магистры попрощаются и разойдутся, он обратился к еще оставшемуся Рахуну:
- Наш Ирбис не думает о малыше плохо, не держи на него зла.
- Да знаю я, что он думает, - Рахун поднялся, поставил на столик свою чашку. - Фасхил одинок, в этом все дело.
Говорили они слишком громко, как показалось Адалану, напоказ. И он опять начал подозревать, что их тайное убежище давно разоблачили. Но потом отец подошел к верховному магистру ближе и добавил уже совсем тихо, почти неразборчиво что-то о нем и о том, что нельзя прощаться врагами.
Когда зал Совета совсем опустел, магистр Дайран поднял голову и посмотрел прямо на ребят.
- Ну что, лазутчики, - усмехнулся он, - спускайтесь. Расскажете, что такого важного и интересного вы тут надеялись услышать, а я послушаю. Да поторопитесь, пока чай не остыл.
Шесть сотен скользких ступеней хорошо защищают от праздного любопытства - никто без особой нужды не таскается на вершину Звездной Иглы, разве что этот настырный мальчишка-маг. Но после сегодняшней встряски он уж точно не будет путаться под ногами. Фасхил лег на холодный мрамор, опустил голову на лапы и закрыл глаза. Зачем смотреть, если горы он видел даже сквозь сомкнутые веки? Не только такими, как в Тироне, далекими темными силуэтами, но и близкими, родными, как в юности. Парящие в небе искристые вершины, густо-зеленая лента соснового бора, шапка пара над купальней. А чуть выше по склону - селение: ветви цветущих яблонь укрывают крыши, щебечут синицы, стрекочут кузнечики... и сотни раз исхоженная тропа, две низких ступени и дверь, которая немного скрипит, сколько ни мажь жиром петли. Дом.
Что ж, нет смысла себя обманывать - он тосковал. Может, надо было просто вернуться? Не на вечер, даже не на одну буйную ночь а-хааи-саэ, а дней на десять, на месяц, может, на всю весну. Хотя зачем? Смотреть на красу чужих жен, на игры чужих детей?.. глупости. Сейчас точно не время думать об этом.
Зверю трудно задумываться, что-то решать, зато так легко касаться души, почти угадывать мысли. Ничего не стоит отыскать ее, единственную, вместе с ней пройти через бор, сбежать по тропе к водопаду, услышать грозный рокот и веселый детский смех, ощутить ветер в косах, холодные брызги на щеках. Найти глазами белоснежную головку девочки...
- Дочка, не опаздывай к ужину!
- Да, мааа!..
...и увидеть, как пушистая молния сорвется с уступа прямо в ледяные струи.
Когда-то и он играл так же: падаешь в пропасть, налету раскрывая крылья, ныряешь в водопад и стремительно несешься по ущелью, чтобы потом опуститься на землю уже двуногим. Невинное счастливое детство! Как у Снежинки, как у Сабаара... Возможно ли это сейчас? Или Волки правы: он больше не может обуздать зверя? Глаза зверя совсем не умеют плакать, только наливаются светом неодолимой ярости. Уши слышат чужого, а шерсть на холке встает дыбом...
Ирбис вскочил, встряхнулся и, выставив когти, всем телом повернулся навстречу незваному гостю. Но гость не искал ссоры: опустил крылья, ткнулся носом в его шею - серебристая грива тепло и щекотно накрыла морду. Драться как-то сразу расхотелось. "Ну ты еще оближи" - фыркнул Фасхил и начал менять облик.
Когда закончил, его гость уже стоял шагах в десяти от края площадки и, как сам Фасхил только что, смотрел на горы.
- Опять ты, колдун... Что еще?
Рахун оглянулся и указал на место рядом с собой.
- Не зря ты любишь эту башню - тут красиво.
- Нашел время видами любоваться, - ответил Барс. - Самовлюбленный ты тип, Рахун, совсем, что ли, враждовать не умеешь? Будь я на твоем месте - порвал бы в клочья. И за что только она тебя выбрала?
- Может, за то и выбрала, что не порвал?
Белокрылый улыбался. Фасхил хотел было разозлиться, но нет, в улыбке хааши даже намека на насмешку не было - только покой, печаль и совсем немного иронии. Злиться на соперника было не за что, и от досады Фасхил разозлился на себя, а потом еще сильнее - на то, что волк наверняка все его смятение слышит. И снова почувствовал, как крылья выворачивают спину и губы дрожат в оскале.
А он и в самом деле все слышал. И спросил, все так же улыбаясь:
- Зачем ты себя мучаешь, друг? Никому не нужна такая твоя верность, и тебе - меньше всех. В гнездах много красавиц подросло, давно бы забыл Хафису, если бы захотел.
Ну да, много... только которая из них подаст а-хааэ, зная, что нелюбима? Это Рахун умел не страдать и не таить обиды, оставаясь и через десять лет, и через семнадцать все тем же певуном Хаа, светлым и слабым. И ведь нисколько не боялся его, сильного, ни в тот раз в кругу поединка, ни сегодня. Как это ему удается? Неужели и правда за своей сладкой песней не замечает, сколько страха и боли в мире, сколько горя, злобы и ненависти?.. Одно слово - Белокрылый. И учить его, дурачка наивного, без толку.
Фасхил повел плечами, пряча крылья и расслабляясь, и тоже усмехнулся:
- Я - не ты. Это же тебе все равно: не она бы позвала, так другая. Ты у нас всех любишь. Не оттого ли, что не слышишь ничего, кроме собственных песен?
- А ты, наверное, меня уже до дна прослушал, до самой последней тайны? - Рахун повернулся и посмотрел прямо в глаза, как будто специально открываясь. - Только я ведь ничего и не прячу - нечего мне. А вот ты прячешь, от самого себя скрываешь, что не Хафиса тебе нужна, а боль. Вечная боль и вечная сила. Ты отвык быть слабым, т"хаа-сар Фасхил. Я бы помог избавиться и от боли, и от силы, спел бы тебе... только ты ведь откажешься.
- Еще чего! Что мое - мое, плохое ли, хорошее, не тебе судить.
- Я могу судить, Фасхил. Не поверишь, но я знаю цену и горю, и счастью. И жену свою люблю, и дочь, и сыновей...
- Вот именно, сыновей, - перебил Фасхил, - сколько их у тебя? Четверо?
- Пятеро. Адалан тоже мой сын.
- А у нее один-единственный! Почему он, Рахун? Адалану нужен хранитель, необходим. Но почему такой же щенок, как он сам?! А там еще и девчонка эта... слышал поди, что между ними? Лаан-ши еще дитя, может, ничего и не понимает, но Волчонок-то уже нет! Знаешь ли ты, как рвет душу любовь такого, как твой Адалан? Если он не убьет Сабаара, то с ума сведет точно...
Как объяснить? Как найти слова, чтобы описать безграничную пустоту мрака, ужас вечного одинокого падения... и пламя: жар расплавленных недр, когда кости самой земли пылают, как масло; боль и вой заживо горящей плоти. И силу! Дикую лавину ярости, вмиг превращающую его в чудовище, способное одним рыком валить деревья, ударом хвоста рассеять армию. Кажется, встань на его пути дракон Аасу - и тот был бы повержен... Что такое жерло Стража в сравнении с мятежной душой Адалана? Лесной костер? Пламя забытого факела? Ничто!
А сердце рвется, в кровь разбиваясь о ребра. И хочется удушить мальчишку, впиться зубами в горло, разорвать плоть, растоптать уничтожить, чтобы забыть о страхе, о боли... а в следующий миг - припасть к его ногам, лизать руки, скулить, предано, по-собачьи моля о единственном счастье - быть рядом, защищать его дар жизнью и кровью и умереть ни о чем не задумываясь.
- Думаешь, я не люблю твоего Лаан-ши? Испытываю, чтобы сорвался, чтобы иметь право убить? Проклятье Творящим, нет! Я сам умру за него с радостью. Но не верю, что Сабаар справится. И Армин, и Майяла сильны, но их сила теряется рядом с Адаланом. Даже Могучий ему не ровня... щенок поглощает, подчиняет полностью. Стоит Волчонку окунуться в эту бездну - и он себя забудет, а ведь ему только шестнадцать. Мог бы просто жить, радоваться, лазать по скалам, нырять в водопад, девчонок целовать. И с одной из них разделить а-хааэ.
Рахун не спорил, молча слушал. И стал таким незаметным, что Фасхил почти забыл о нем и уже не столько с ним объяснялся, сколько с самим собой. А когда опомнился - опять почувствовал досаду. Странный этот колдун, непонятный, неуловимый: то ли опять смеется, то ли хочет подловить и свою правоту доказать? И добавил уже больше ради вызова:
- Можешь меня ненавидеть Рахун, но сына ты подвел. Ты должен был хранить мальчишку, ты сам, ты бы справился. Или я. А с Волчонка какой спрос?
Но Белокрылый почему-то не принял вызова, только покаянно опустил голову.
- Дня не прошло, чтобы я об этом не думал. Да, ты прав, прав во всем: я - колдун, не воин, и хранитель из меня непутевый. Будь на моем месте ты - услышал бы раньше и перехватил мальчишку, а я не успел, не смог... не за что мне тебя ненавидеть. Я пришел не спорить, а просить мира и помощи: присмотри за моими сыновьями. Шахул прав, мне тут не место - моя песня помешает...
- А я ничем не помогу - перебил Барс, - у меня нет твоей песни и твоей власти.
- И не нужно. Просто будь рядом, что бы ни случилось - не бросай их в одиночестве.
- Не брошу, - пообещал Фасхил, глядя уже в узкие щели нечеловеческих глаз.
Белый зверь еще раз ткнулся мордой в его плечо и, расправив крылья, прыгнул вниз.