Эри-Джет : другие произведения.

Цветы и снег (Поднебесные хроники) Главы 5 и 6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава 5 исправлена и дополнена, глава 6 - продолжение.

  Глава 5
  Наука летать
  
  Зима года 632 от потрясения тверди, Серый замок ордена Согласия, Тирон.
  
  После испытаний Адалан очнулся в постели в той самой комнате, которую указал ему магистр Датрис. Там же были и отец Рахун, и старик, которого он приметил в Зале Совета, верховный магистр. Они о чем-то говорили, но стоило открыть глаза - сразу же замолчали.
  - Уже все? Все кончилось?.. - спросил Адалан.
  Верховный магистр кивнул, вроде даже с улыбкой, а отец подошел, положил на лоб холодную ладонь и приказал:
  - Спи.
  Адалан хотел спросить еще что-то важное, но накатила такая слабость, что мысли смешались, глаза как-то сами собой закрылись, и все провалилось в мягкую темноту.
  Потом он просыпался, засыпал, снова просыпался... Вроде пил что-то, то терпкое с горчинкой, то сладкое, густое, оседающее на языке... Вроде был где-то, ни то в саду, желто-красном от осенних листьев, ни то в небе, холодном, сочащемся серой моросью... Вроде замечал какие-то лица, знакомые и чужие... но раз среди них был и Ягодка, значит, все это могло оказаться просто сном или болезненным мороком... потом снова засыпал.
  Пока не проснулся окончательно и не увидел у своей постели худощавого мальчишку лет тринадцати. Белая туника его выделялась в полумраке комнаты, отчего сам незнакомец казался очень смуглым, почти черным. Он дремал на скамеечке у постели, обнявшись с шандалом, в котором уже догорали свечи. Однако, как только Адалан пошевелился - услышал, вскинулся, тут же разулыбался. Черты лица его были крупными и грубыми, короткие волосы топорщились, как щетка, но улыбка и бесхитростный прямой взгляд сразу вызывали приязнь, даже доверие.
  Мальчишка назвался Ваджрой, будущим целителем, учеником магистра Жадиталь. Этот Ваджра и сообщил Адалану, что с испытаний прошло уже пять дней.
  - ...а учитель-то твой все дожидается. Велел, как только ты проснешься, чтобы тотчас ему сказали.
  - Пять дней?
  Адалан хотел по привычке вскочить - не тут-то было. Голова закружилась, и он опять свалился на подушку.
  - Ну так что? - усмехнулся чернявый, - бежать мне к твоему учителю, или еще поспишь?
  - А у меня, значит, уже есть учитель?
  - Конечно. Белым магам по-другому не положено, всякого берет в обучение один из магистров. Тебя взял сам Дайран Могучий. Гордись!
  Адалан и так понимал, что пять дней - это слишком, но после разговоров об учителе и о том, что положено-не положено в стенах Серого замка, окончательно убедился, что проспал все самое важное. А мог и свою судьбу запросто проспать.
  - А кто это - Дайран Могучий? - спросил он, поднимаясь теперь медленно и осторожно, как больной.
  - Ну ты даешь, парень! Верховный магистр, вот кто!
  Глаза чернявого, и без того круглые и выпуклые, как у лягушки, выкатились еще сильнее.
  - Ты вообще откуда взялся, если Дайрана Могучего не знаешь? Вроде старшая кровь, светоч мудрости, а такой дикий...
  - Сам ты дикий, - огрызнулся Адалан, сполз с постели и, натягивая свежую тунику, спросил. - Не надо тебе никуда бежать, я пойду. Только расскажи, как мне найти этого Дайрана Могучего...
  Одним рассказом не обошлось. Адалан хоть и храбрился, изо всех сил показывая, что справится сам, будущего мага-целителя обмануть не смог.
  - Нет, одного не пущу. На дворе дождь, а если по замку - выйдет далеко. Простынешь или перетрудишься, свалишься снова - а госпожа Таль с меня шкуру спустит, - ответил Ваджра. - Сам доведу.
  А потом подхватил Адалана под руку и потащил за собой по коридорам.
  В коридорах было мрачно, тихо и немноголюдно. Замок освещали факелы, развешанные по стенам через каждые семь-десять шагов, но горели они неярко, некоторые так и просто тлели, а оставшийся свет скрадывал серый камень, превращая его скорее в полумрак и длинные колеблющиеся на сквозняке тени. Разглядеть среди них встречных обитателей замка было трудно. Адалан сначала пытался, но вскоре устал и бросил. Он заметил только то, что это в основном мужчины. Взрослые были в темных орденских плащах, юноши - в белом. Реже попадались женщины и уж совсем редко, раза три-четыре, мальчикам попались люди в одежде обычных горожан. Встречные же частенько обращали на них внимание, некоторые даже останавливались и смотрели вслед, тогда Адалан чувствовал, как начинает болеть затылок, и невольно прибавлял шаг.
  - Чего они смотрят? - спросил он Ваджру.
  - На тебя смотрят, - ответил тот. - Златокудрые, старшая кровь, редкость тут.
  - А почему?
  Мальчишка только плечами передернул:
  - Не знаю. Говорят, ваша кровь - и есть самая настоящая магия, а в ордене орбинитов почему-то нет. Только верховный магистр, госпожа-магистр Майяла, старый мастер ключей, да магистр Армин-книжник, мастер порталов... говорят, Армин с Датрисом - еще и первые в мире мастера меча, но это только так, болтовня, на самом деле никто не знает - войны-то уже почти двадцать лет не было. А зато наша госпожа-магистр занимается целительством, это всегда нужное дело, и на войне, и в мире...
  Сначала они прошли вдоль ученического крыла со входами в комнаты, потом поднялись по винтовой лестнице и спустились по галерее, сплошь изрезанной стрелами арок-бойниц. По галерее гулял ветер и в створы летели ледяные струи дождя. Адалан сначала обрадовался свежему воздуху, хотел выглянуть в сад. Но ветер был не просто свеж, он насквозь пронизывал хлипкие плащи, обсыпая водяной пылью, и им с Ваджрой, продрогшим до костей, пришлось бежать под защиту глухих стен. После пробежки Адалан долго пытался отдышаться, но восстановить силы так и не смог. Почти повиснув на руке провожатого, он поплелся дальше уже из упрямства да от нежелания снова лезть под дождь.
  После галереи был спуск и опять коридор. На этот раз вместо арок по стенам попадались редкие двери на массивных металлических петлях. Опять подъем винтом и спуск, уже пологий, через несколько этажей-промежутков. Снова подъем и коридоры, теперь кривые и запутанные, настоящий лабиринт, которому, казалось, не будет конца... еще подъем - и вот Ваджра потянул Адалана в сторону, в узкий и темный проход, который всего через двенадцать шагов уперся в высокую деревянную дверь.
  - Пришли, - сказал Ваджра.
  Адалан толкнул дверь, попробовал дернуть на себя, а потом устало присел, опершись спиной о гладкое дерево.
  - Заперто.
  - Сейчас отопру, - Ваджра вытянул руку, помедлил, шевеля пальцами, и будто бы кинул чем-то в железную дверную скобу. - Не упади, смотри, златокудрый.
  Дверь отворилась так плавно и легко, что Адалан и вправду чуть не упал. А когда поднялся - замер от удивления.
  За дверью был небольшой зал, наполненный светом, но не маслянисто-тусклым, факельным, а ярким, чистым и холодным, какого Адалан в жизни не видел. Светились предметы, похожие на стеклянные пузыри, подвешенные на стены. Всего таких пузырей было три, и два из них - абсолютно белые, а третий сиял голубоватым светом, который казался почему-то и жутким, и очень красивым одновременно. Уже привычных серых камней тут не было и в помине: полупрозрачные с молочным оттенком стены сплошь покрывала резьба, а на полу пестрела самоцветная мозаика.
  - Что это? - только и мог вымолвить Адалан.
  - Нефритовая башня, покои глав ордена из Узкого совета, - ответил Ваджра, - Что столбом встал? Вот он, кабинет Дайрана Могучего - перед тобой. Иди! А я тут подожду.
  Из зала вели несколько дверей, и одна из них была прямо напротив: широкая, светлого дерева с бронзовыми петлями и дверным молотком в виде кольца. Адалан еще раз оглянулся на провожатого, на темный проход позади, собрал все оставшиеся силы и постучал. Стук показался громоподобным, а уж когда из-за двери ответили: "Кто там? Входите!" - решимость и вовсе иссякла. Он так и не смог толкнуть дверь, пока та сама не отворилась. На пороге появился грозный старик, которого он запомнил еще на испытаниях: высокий, статный, в мехах снежных лисиц поверх лиловой мантии. Сейчас он казался еще значительнее и страшнее, чем в Зале Совета: мощь окружала его, заполняя все вокруг, подобно свету стеклянных пузырей у входа. Она подавляла, заставляла сжиматься, прятаться, как мелкое зверье прячется в страхе перед грозой.
  Но магистр Дайран назвал его учеником, выбрал. Сам! Адалану вдруг захотелось посмотреть в глаза учителю не унижено, со страхом быть отвергнутым или наказанным, а гордо, на равных. И неважно, что спина как деревянная, а взгляд может показаться дерзким и неуважительным - пусть. Старик должен знать, что он не трус, не чурбан и не какой-нибудь дикарь!
  - Адалан?
  В светло-голубых глазах магистра отразилось удивление, которое - Адалан мог поклясться в этом - сразу сменилось одобрением. И даже мелькнула тень улыбки.
  - Проснулся, значит? Что ж, входи. - Старик повернулся к Ваджре. - А ты, мальчик, беги, передай магистру Жадиталь, что поручение исполнено.
  Потом посторонился, пропуская Адалана в кабинет, и затворил дверь. Кабинет был небольшим и плотно заставленным: широкий стол, шкаф, несколько кресел. У дальней стены - огромный сундук под оленьей шкурой; мягкий ковер на полу, гобелены по стенам. В шкафу и на столе - пластины бересты и пергаменты, свитки и книги. Столько книг, как тут, Адалан не видел за всю жизнь, хотя вроде бы помнил, что в школе почтеннейшего Нарайна Орса тоже была комната с книгами, но туда детей не пускали. Но самым интересным и красивым были, конечно же, окна! Две огромные, до потолка, витражные арки светились, как пузыри в соседнем зале, только не мертвенно-бледно, а ярко, празднично, переливаясь радугой на цветном стекле.
  В кабинете было жарко натоплено, но все равно хозяин велел Адалану сесть в кресло, поближе к очагу, и протянул большой тяжелый кубок. В кубке оказалось кислое вино, смутно знакомое по запаху, хорошо разбавленное кипятком и медом. Адалан отхлебнул и остановился. Питье было вкусным, приятно согревало, от него весело щекотало в горле и под ребрами, но разве можно девятилетнему мальчишке пить хмельное?
  Магистр словно догадался о его сомнениях:
  - Ничего, Адалан, пей, привыкай. Ночная невеста понадобится тебе очень скоро, да не такая жидкая - учись узнавать ее обманы и справляться с ними.
  Адалан послушался, осушил кубок до дна. Радостное тепло разлилось по телу, и он совсем перестал бояться. Захотелось добавки, а потом залезть в кресло с ногами и расспросить магистра обо всем, что было любопытного в Сером замке, раз уж старик сам решил учить его. Но он вовремя вспомнил об обманчивых чувствах, поэтому добавки просить не стал, хотя сапоги все же скинул и, по-шиварийски подтянув под себя ноги, спросил:
  - Магистр Дайран, это правда, что ты выбрал меня в ученики?
  - Правда, - усмехнулся магистр не то его нахальной позе, не то словам, которые, конечно же, были невежливы и глупы. - И, раз ты мой ученик, можешь спрашивать все, что хочешь.
  - А почему ты меня взял?
  - Потому что ты орбинит, первородный маг всетворящего огня, старшая кровь, как и я. Из магистров ордена ты мало кому подходишь: обучать старшего может только старший.
  Адалан задумался. Снова, уже в который раз эти слова: старшая кровь, первородная магия... Странные слова, пристальные взгляды, особое отношение - похоже, об этом знают все на свете, кроме него. Если расспрашивать - этот важный старик вслед за магистром Датрисом и чернявым Ваджрой сочтет его неотесанным дикарем. То есть, не только он сам, но и Рахун, и Хафиса, его горячо любимый Ягодка, и даже малышка-Снежинка не стоят ничего, кроме насмешки? Нет уж. Ни за что он не допустит, чтобы над ними кто-то смеялся! И уж тем более магистр Дайран, глава ордена и его учитель...
  - Что, это - все? Больше ничего спросить не хочешь? - нарушил молчание магистр.
  Ничего такого не было в этом простом вопросе, но Адалан почему-то услышал сожаление, досаду и даже разочарование. И, испугавшись перемене в настроении учителя, вдруг выпалил все разом:
  - Конечно хочу! Как это, что это такое - быть первородным магом? Почему все кругом чего-то от меня ждут, когда я ничего не понимаю и не могу, совсем ничего: ни воду нагреть, как магистр Датрис, ни грязь с одежды счистить или отпереть дверь, как Ваджра, ни колдовские огни в темном коридоре засветить...
  - Ох ты! - вдруг засмеялся старик. - Засветить магические огни не может почти никто из белых, и не смогут никогда. А вот ты - да, ты научишься, если захочешь. Но давай-ка разбираться по порядку. Видишь окно? Ну-ка расскажи мне, что там нарисовано.
  Адалан посмотрел на витраж: капля света на темном стекле, стекающие с нее сплетения форм и красок, и среди них угадываются три танцующих фигуры - ни то люди, ни то твари бездны. Сами собой в памяти всплыли строки Песни Всетворения. Он оглянулся на учителя и тихо запел:
  - Было это тогда, когда ничего не было. Было это там, где ничего не было. Не было - и стало: стала искра и стала капля. Упала искра в каплю и растаяла. И появились дети, числом три, и стали дети творить где и творить когда, чтобы было место играть и время меняться. И стали дети делать себе игрушки малые и большие, каждый то, что любил. И любил старший во всем порядок, закон, и свет светлый, и творил закон и свет светлый. И любил средний во всем хаос, свободу, и темную тьму, и творил свободу и темную тьму. И любила младшая мир и братьев своих, и звала их играть вместе, расти и меняться, и творила она любовь...
  - Да, мальчик, - кивнул магистр, - триумвират Творящих: Закон, Свобода и Любовь. Хорошо поешь на даахири, сложный язык для человека.
  Он улыбнулся одобрительно, потом подвинул кресло поближе, сел и продолжил:
  - Вера даахи слишком строга, как строг их долг и служение, мы понимаем все немного иначе. Нет в мире чистого света или непроглядной тьмы, нет и быть не может. Совершенный закон мертв: он не позволяет движения и изменения, а неподвижна только смерть. Совершенный хаос пуст: он не допускает ограничений, любая форма в нем разрушится раньше, чем успеет родится. А без тьмы и света, в пустоте любовь бессмысленна. Значит, в каждом создании Света есть доля Тьмы, в каждой твари Хаоса - доля Порядка. А чтобы Тьма и Свет, Хаос и Порядок пребывали в мире, нужна доля Любви. Теперь туда посмотри. Что там?
  Учитель указал на другую арку, в створе которой были изображены две фигуры: зверь-даахи и человек. Черно-серый, как клубящийся дым, зверь замер, чуть припав к земле, крылья отведены назад, хвост и лапы в напряжении: прыжок - и гибкое тело растворится в небе. Но витые рога настороженно подняты, а морда зверя повернута к человеку. Человек, молодой мужчина, смотрит прямо на Адалана, светлые волосы и полы одежды треплет невидимый ветер, лицо спокойно, а взгляд прямой и открытый, в руках человека сияет маленькое солнце. Изображение этих двоих обнимает третий, огромный дракон со змеиным туловищем и когтистыми ламами. Крылья его застят небо, а рогатая голова щерится у ног. Лиловый с зелеными переливами, дракон кажется великим существом, какие бывают только в сказках.
  Адалан, уже увлеченный разговором, с готовностью ответил:
  - Дракон, дитя Закона, человек, дитя Свободы и даахи, дитя Любви.
  - Мыслитель, вершитель, хранитель. Все верно. А теперь скажи-ка мне, Адалан, на кого похож этот человек?
  Адалан посмотрел на витраж еще раз и отвернулся. То, что пришло в голову, совсем не хотелось говорить вслух. Но ничего не поделаешь - учитель ждал ответа.
  - На господина Нарайна Орса он похож.
  - Хм... наверное, так, - усмехнулся магистр. - А еще на господина Инделара Кера, так?
  Адалан подумал, и согласился:
  - Да, и на господина Кера тоже.
  Между купцами было немало общего, но все-таки сам магистр напоминал ему бывшего хозяина куда сильнее. Адалан еще не успел до конца понять, что же это значит, когда учитель закончил за него:
  - На Орса из Орбина, на Кера из Тирона, на меня и на тебя, мой мальчик.
  Вот, значит, в чем дело! Адалан отбросил сомнения и нежелание вспоминать давние дни в школе - удовлетворить любопытство стало куда важнее.
  - Так значит, господин Орс и господин Кер - особенные, не такие как все? И ты... и мы тоже?
  - Да, мальчик, особенные. Мы, - магистр Дайран снова указал на витраж, - такие, - и тоже затянул на даахири. - И взял Маари пыль звериной тропы, и слюну хищника, и кровь его жертвы, и прибавил к тому семя трав, и гниющий плод древа, и смешал это с каплями вод небесных и каплями вод земных, и вылепил себе дитя. И обжег его тело пламенем бездны, и остудил неутомимым ветром. И сказал: вот дитя мое, по образу моему, вот дар мой - пламя всетворящее, чтобы создавать и разрушать, и власть иметь над созданиями, и в этом быть равным нам, и хотеть больше, но не видеть края сущего и не знать покоя. И стал человек Маари по образу Маари, дитя тьмы, свободы и хаоса.
  Адалан слышал эту песнь много раз, ловил образы, нарисованные старой хааши, но слушал и смотрел бездумно, как сказку, не связывая со своей жизнью. Жизнь - это силки на мелких зверьков, рыбалка, горячая похлебка и шумные щенячьи игры. Когда Адалан слушал песни Шанары, богов и магов в его жизни еще не было.
  Магистр закончил и снова улыбнулся:
  - Помнишь? Это про нас с тобой, мальчик. Мы - дети Маари, первородные из праха, с магией богов, вечной жаждой познания и творчества.
  - А что же все остальные люди, не такие?
  - Остальные люди пришли в мир позже. Наши предки слишком сильно хотели сравняться с богами, они не справились с магией и чуть не разорвали землю. Твердь земная содрогнулась и сбросила гордецов в бездну. Бог свободы творящей пытался спасти своих детей, но не успел - смог защитить только Орбин, единственный из древних городов. Потом жизнь наладилась: рыба вернулась в реки, в лесах и лугах расплодилось зверье, на месте разрыва тверди встали Поднебесные горы. Другие Творящие помогли брату вернуть своих детей. Но боги стали опасаться людей, и те, что родились позже, уже не получили власти над всетворящим пламенем. Только мы, потомки выживших первородных, еще сохранили ее остатки, понимаешь, мальчик?
  Адалан кивнул. Он не то, чтобы понял все услышанное, тем более он не думал, что понял слова учителя как надо, но что-то новое, непривычное определенно уже выяснилось и многое изменило: Адалан впервые чувствовал, что прикоснулся к еще смутному, но жизненно важному знанию, нащупал путь, свою собственную тропу, на которой никто его не обгонит, и не придется по-слабацки отдавать свою ношу или тянуть руку за помощью. Теперь он сам хотел остаться в Сером замке, быть принятым в ордене, чтобы овладеть этой сотню раз помянутой первородной магией и пройти свой путь до конца.
  - Вот и хорошо, считай, сегодня был твой первый урок. А теперь - ужин.
  За сундуком обнаружилась корзина. Магистр Дайран поднял ее на стол и выложил хлеб, печеные овощи, желтые сливы и розовые яблоки. Потом достал широкогорлый кувшин с молоком и плошку с маслом. Адалан сначала стеснялся, но вскоре понял, как успел проголодаться за время болезни и начал уминать все подряд без всякой робости. Хозяин тоже присоединился, но ел мало и почти не разговаривал, все больше думал о чем-то, глядя то на Адалана, то просто в стену. А после ужина вдруг накатила слабость. Голова отяжелела, глаза начали слипаться сами собой. Адалан завернулся в откуда-то взявшийся белый мех, вытянул ноги на соседнее кресло, оказавшееся рядом, и задремал. Только и успел спросить:
  - Ведь ты же научишь меня быть магом?
  И уже во сне услышал ответ:
  - Конечно, мальчик. Без этого тебе не прожить.
  Так началось его обучение.
  
  На следующий день магистр Дайран объявил:
  - Самое первое, что должен усвоить маг, если хочет жить долго и счастливо - это дисциплина тела...
  Потом долго и занудно толковал о дыхании, о том, как надо правильно двигаться и о чем думать. Из уважения Адалан пытался слушать, но это было совсем не то, что казалось ему важным. Какая разница, насколько полным и устремленным вдаль будет выдох? Как умение точно представить количество тычинок у цветка яблони поможет ему овладеть магией вершителя? А когда учитель заговорил о кристаллах, мысли и вовсе утекли в сторону: вспомнились сверкающие каменные щетки в расщелинах на склонах Стража. Как-то раз они с Ягодкой несколько дней лазали по скалам, по самым глубоким трещинам, чтобы найти хоть одну, а потом нашли целый грот, полный разноцветного сияния.
  - Мальчик, ты слушаешь?
  - Слушаю, учитель! - Адалан часто заморгал, прогоняя видения Поднебесья. - Только ничего не понимаю. Почему обязательно представлять всякую мелкую чепуху, вроде цветков или снежинок? Из-за их красоты? Но разве что-то большое и мощное не красиво? Вулканы, например, дыхание Стража... Когда молодые хаа-сар проходят испытания, они спускаются в жерло за металлом для своих клинков.
  - Жерло Стража... ты и правда ничего не понимаешь, - покачал головой магистр, - Смотри.
  Он вдруг повернулся к камину, положил руку прямо на алеющие угли и приказал:
  - Повтори!
  Адалан, не раздумывая, выполнил - не хватало, чтобы старик счел его трусом, неспособным терпеть боль! - и тут же дернулся назад. Всего миг, касание, а ладонь уже охватил жар, кожа побелела и вспузырилась.
  Магистр Дайран усмехнулся:
  - Ну что, уразумел, почему не стоит думать о вулканах? Или ты в самом деле решил, что можешь тягаться с хаа-сар?
  - Нет, конечно!..
  - А чего тогда в огонь полез?
  - Так... учитель... - вопросы эти были неожиданны и казались Адалану совершенно неправильными: он ведь сам приказал сунуть руку в камин, так чего теперь спрашивать? Или это боль мешает ухватить суть урока?
  А учитель тем временем достал мазь и лоскуты ткани.
  - Ты что, каждый раз полезешь, куда тебе скажут, лишь бы гордыня не страдала? Вот дурак... а Майяла еще сомневалась, что нам достался настоящий орбинит. Давай свою руку.
  - ...и забудь пока про Стража, - втолковывал магистр Дайран, перевязывая Адалану обожженные пальцы, - ты не даахи, ты - человек. Для даахи боль - сила, поэтому хаа-сар учат искать ее и терпеть. А наша плоть слаба, даже самый обычный огонь может ее уничтожить, что уж говорить о вулканах... У тебя в руках, мальчик, не вулкан - всетворящее пламя бездны, которое легко превращает в ничто время и пространство. Твердо запомни: прежде чем призывать такую силу, нужно научиться избегать боли и защищать свою плоть.
  Остаток дня магистр показывал разные упражнения, а уже под вечер привел к Звездной Игле и приказал бегать вверх-вниз по крутым, не огражденным перилами ступеням, не быстро, а так, чтобы удар сердца приходился на каждый шаг - не ускоряясь и не замедляясь, и не важно, поднимаешься ты или спускаешься. Адалан попробовал дважды, устал до дрожи в коленях и серых мух перед глазами, но, конечно же, сделать все, как следует, не сумел. Тогда магистр приказал смотреть, а сам вытянул вперед руку и замер. Сначала он перестал дышать, потом побледнел, как мертвый, и над ладонью заплясал маленький серебристый вихрь. Адалан смотрел во все глаза, но так и не понял, что происходит. Наконец, учитель вздохнул и зажал кулак. А когда разжал, в ладони оказался прозрачный как вода кристалл величиной с голубиное яйцо. Магистр тут же обернул его куском пергамента и подал Адалану.
  - Вечный лед, такой, как на испытаниях. Тогда ты показал редкие способности в магии кристаллов, гораздо большие, чем у меня или любого другого мага. Теперь я хочу, чтобы через двенадцать дней ты его растопил. Упражняйся на башне, не забывай о дыхании - и у тебя все получится. Знай: неудачи не приму.
  
  Обучение оказалось делом нелегким. Кроме задания с вечным льдом, которое еще неизвестно как выполнить, были и другие. Сначала Ваджра и второй ученик магистра Жадиталь, умгар Доду, притащили целый ворох берестяных свитков - старые записи учеников об основах магии и первых шагах подготовки тела и духа.
  - Тут описаны методики магистров, так, как они нас учат - говорил Ваджра, - можно почитать, может подойдет что. Но все равно лучший способ сосредоточения и призыва силы каждый создает себе сам. Я, например, всегда вспоминаю, как вылупляется бабочка: у нас дома, на северной стене всегда висело много коконов. Пока лопается скорлупка, пока разворачиваются крылья - собираю силу, а как полетит - можно отпускать и завершать действие.
  Глядя на Ваджру, Адалан представлял себе не бабочку, а лягушонка, такой он был нескладный. Но когда шивариец начал показывать призыв, это было по-настоящему внушительно: выпуклые глаза из темно-карих делались вдруг вишневыми а черты лица твердели, прибавляя мальчишке лет пять возраста.
  - Главное не торопиться, - поучал он, - торопливые маги - закуска для хаа-сар.
  - Закуска для хаа-сар - медлительные трусы! - смеялся над товарищем Доду, - Спорим, я зависну быстрее и выше тебя?
  В отличие от товарища, Доду был хорошо сложен, непоседлив и всегда весел. Адалан думал, что с таким, наверное, все мечтают подружиться: чем-то, быть может, этой самой веселой уверенностью, он напоминал Ягодку, но сходство это не радовало, напротив, казалось каким-то особенно обидным обманом.
  - Плевать на бабочек, златокудрый, просто не думай, вообще ни о чем не думай, - говорил он, - смотри!
  Доду складывал руки, пару раз глубоко выдыхал - и поднимался над полом на целый локоть. Адалан тоже пытался придумать себе способ сосредоточения: сводил ладони, как рассказывал учитель, представлял в подреберье источник силы, воображал его и цветком яблони, и ледяным кристаллом, и переливчатой форелью, и даже чайкой - он помнил ту чайку, что вынесла его из боли в пустоту на испытаниях, - все тщетно, сила не отзывалась. Наверное, все это были не те ключи, не его образы.
  - Да тебя, парень, поди, в птичьем помете отбелили, а так ты чернее пучеглазого! - язвил Доду, а потом: выдох - и вода взлетает над лоханью, выдох - и она закипает прямо в воздухе.
  Полдня с этими парнями стали для Адалана настоящим испытанием. Конечно, и Ваджра, и Доду учились не первый год и уже многое умели. Они никак не хотели оставить его в покое, все время строили из себя взрослых магов, облаченных в черное царских советников, а то и лиловых магистров: Ваджра снова и снова лез с ненужными поучениями, а задавака-Доду норовил покрасоваться да лишний раз высмеять. Еще бы! Неумеха из первородных магов - это же так весело... Оба мешали и раздражали. Куда интереснее было бы в тишине разложить записи, и самому в них разбираться или заняться упражнениями, показанными Могучим, а не выслушивать трескотню и дурацкие издевки.
  Когда же на шум и смех стали забегать другие ученики, стало и вовсе невыносимо. Два дня Адалан крепился, а на третий решил: с него хватит. Выход отыскался сам собой. Что запретил представлять учитель? Стража? Отлично! Стража он и не будет, а вот солнце - другое дело, про солнце Могучий ничего не говорил. Если он как следует представит себя солнцем - что-то да случится, что наконец, впечатлит этих задавак. Как там? Свести ладони, закрыть глаза...
  Солнце полыхнуло сразу, швырнуло на пол, нестерпимым жаром рвануло легкие, ребра, хлынуло наружу горячим потоком...
  Как отскочили в дальние углы мальчишки Адалан уже не видел. Не запомнил он и то, как в комнату вбежал Лис Хасмар, а следом за ним Рахун, как Ваджра ушел и вернулся с бутылью ночной невесты и ледяным компрессом - очнулся уже в кровати с окровавленными тряпками под подбородком и кисло-соленым привкусом во рту. Слава Хаа и ее дарам, хааши Рахуну не нужно было наказывать сына словом или розгой - Адалан и так чувствовал, что натворил. Не в силах смотреть в глаза ни отцу, ни Ваджре, он забрался с головой под одеяло и пролежал так до самой ночи, и сам себе клялся, что никогда больше не выкинет ничего подобного. Зато после этого случая его надолго оставили в покое и одиночестве.
  Тут уж он взялся за дело со всем прилежанием, на какое был способен, прерываясь только на еду и сон. С рассвета до обеда упражнялся в саду, а к вечеру принимался за изучение записей. Тратить время попусту было жаль, и Адалан, нахватав с обеда хлеба и яблок, не спускался в трапезную вечером, а жевал за чтением и засыпал порой прямо на свитках, забыв потушить свечи, которые сами догорали к утру.
  На пятый день упорных занятий пришел первый успех.
  День начинался как обычно, ничего не получалось, да и дождь накрапывал все сильнее, подгонял вернуться в комнату. Адалан грустил и вспоминал Поднебесье. Что уж говорить, там он был куда как счастливее: не знал ни про какую магию, рос себе малышом-Одуванчиком, и довольно... Вдруг его озарило: Лаан-ши, золотце, одуванчик - хорошее имя, говорил отец. Его имя, лучистое и светлое. И одуванчик - это не солнце, простой маленький цветок. Он закрыл глаза, сложил ладони, выдохнул, дальше, еще дальше... легкое дыхание - на юг, до самых гор, дотянуться до брата, который дал ему это правильное, его собственное имя. Засветлело небо, одуванчик поднял бутон и начал медленно раскрываться. Адалан представлял каждый лепесток, каждую жилку на нем, и крохотные капли сладкого сока в самой глубине, и мягкую желтую пыльцу выше... - в груди родилось нежное, приятное тепло, оно дышало, расширялось, и, наконец медленно потянулось к рукам, собираясь в ладонях пушистыми, чуть колкими соцветиями. Счастье и покой наполнили душу, сила, добрая и послушная, потекла по телу, сквозь него, заполняя собой целый мир.
  А когда Адалан закончил, открыл глаза и разомкнул ладони - увидел голубые язычки пламени. Огоньки были робкие, совсем слабенькие, и от шевеления пальцев сразу же пропали - но они были! И это окрыляло. К концу дня Адалан научился их удерживать, а на следующий уже с легкостью мог одним касанием зажечь свечи, растопить камин или согреть сколько угодно воды. От радости он как следует перестирал все свои вещи, долго и с удовольствием мылся, а после завалился в постель, хотя до заката было еще далеко, и проспал до утра. Это был первый день честно заработанного отдыха в Сером замке.
  Дальше дело пошло быстрее: магистр Жадиталь сдержала слово и научила простеньким приемам, подходящим для каждодневных нужд: согреть или остудить еду, так, чтобы она стала еще вкуснее, вымести пыль из комнаты, почистить и починить одежду. Правда то, что было пустяком для Ваджры, Доду и остальных мальчишек, для Адалана оказалось далеко не так легко. Стоило чуть-чуть перестараться или зазеваться - и сила бездны прорывалась, била огнем. От удара сводило руки, а нос и уши начинали кровоточить. Тогда ничего не оставалось, кроме как стирать одежки и мести пол уже без всякой магии, не уставая благодарить Творящих за то, что все обошлось.
  Но успехи успехами, а как растопить вечный лед Адалан по-прежнему не знал. Хуже: воспоминания о дне совета, когда пришлось этот самый лед взять в руку, вгоняли его в дрожь.
  
  Между тем в Тирон пришла зима, и выпал снег. Два дня он падал в лужи и сразу же таял - никакой радости, только еще больше грязи. Но потом посыпало чаще, гуще и, наконец, укрыло весь сад. Сейчас снег казался пышным, сухим и хрустящим, готовым лежать до самой весны. От его белизны было так светло, так переполняли чувства, что хотелось бежать, раскинув руки и кричать на весь замок. А потом, набегавшись до изнеможения, упасть прямо в сугроб, смотреть, как плывут по небу облака...
  Адалан так размечтался, что нnbsp;- На Орса из Орбина, на Кера из Тирона, на меня и на тебя, мой мальчик.nbsp;
&
&е заметил подкравшуюся сзади девчонку, а та, подхватив пригоршню снега, сжала в лnbsp;адонях и ловко метнула прямо в него. Снежок разбился о макушку и запорошил волосы. Послышался веселый звонкий хохот. Адалан обернулся, а довольная проделкой девчонка уже катала второй снежок.
  - Держись, златокудрый!
  Холодный влажный ком ударил в лоб, залепил глаза. Проказница состроила забавную гримасу, отбежала в сторону и скрылась за живой изгородью ночной невесты.
  - Ах ты... Ну сейчас пожалеешь!
  Утираясь рукавом, Адалан бросился следом, но стоило свернуть за кусты - получил новый удар, теперь в плечо. Прикрываясь локтями, он тоже начал "отстреливаться".
  С обоих сторон снежки летели один за другим, то и дело попадая в цель.
  - Давай, иди сюда, чудовище! Я не боюсь! - радостно визжала девчонка, выскакивая из-за кустов с новым снарядом.
  - А это мы посмотрим, - отвечал Адалан, - только высунь нос - я его мигом отшибу!
  Наконец ему удалось подобраться так близко, чтобы дотянуться до противницы и толкнуть в сугроб. Но та не растерялась - сгребла в обе горсти его плащ, утянула следом. Дети упали, весело хохоча забарахтались в снегу, стараясь как можно больше извалять и забросать друг друга. Девчонка была сильная и верткая, как настоящий молодой боец, и казалась немного постарше Адалана, но все же не могла сравниться с даахи, которыми он привык играть - ее удалось скрутить и подмять под себя. Некоторое время она еще сопротивлялась, но вскоре запросила пощады.
  - Хватит, хватит, златокудрый! - кричала она сквозь смех, уже почти не отбиваясь. - Я и так вся вымокла!
  Он бросил ей в лицо последнюю пригоршню снега и остановился.
  Девочку эту Адалан приметил несколько дней назад - встречал иногда в саду или в трапезной - и почему-то сразу решил, что подружиться было бы здорово. Он и сам не мог бы сказать, чем таким отличалась именно эта ученица? Может быть, красотой - а девочка была красива: длинненькая, стройная и быстрая, похожая на молодую козу, которой нипочем ни широкие луга, ни заоблачные кручи. А может быть, его привлек яркий, веселый свет, что согревал и радовал при каждой встрече. Пару раз он даже хотел подойти и заговорить, но не решился. Девушек-учениц в Сером замке было мало, жили они в противоположном крыле, в самом дальнем пределе и гуляли в другом конце сада. Ни о каких запретах на дружбу с ними Адалан не слышал, но и общих дел или других благовидных предлогов для знакомства тоже найти не мог. А подойти просто так, без повода, мешали гордость и, как ни стыдно было признать, страх, все тот же страх, его вечный и неистребимый спутник. А больше всего Адалан боялся, что девчонка про этот страх узнает и осмеет - вон какая хохотушка, все время рот до ушей.
  И вот эта хохотушка и проказница вместе с ним барахтается в снегу и даже не думает его высмеивать - радости Адалана не было предела. "Если бы она родилась в Гнездах, ее бы звали Солнышком," - подумал он.
  - Скажешь, как зовут - отпущу.
  - А зачем тебе? - рыжие глаза в густых светлых ресницах лукаво блеснули, на раскрасневшихся щеках обозначились кокетливые ямочки. - Ну, Кайле. Кайле Бьертене с Птичьих Скал, отпускай теперь.
  Он позволил ей сесть в сугробе и сам сел рядом.
  - А меня - Адалан.
  - Я знаю, - Кайле развязала ленту, отряхнула растрепанную косу от снега и начала переплетать. Русые пряди, прямые и тяжелые, как крученые шелковые нити для шитья, быстро заскользили между пальцами. - мой учитель зовет тебя чудовищем и смеется, а еще золотом, говорит, так приемный отец-даахи так назвал.
  - Путает твой учитель! - Адалан снова засмеялся. Все-таки с этой Кайле было удивительно весело. - Лаан - золото, а меня зовут Лаан-ши, очень маленькое такое золотце, а на самом деле всего-то одуванчик. И назвал меня так не отец, а брат.
  - А то, что тебя воспитали даахи - правда?
  - Правда.
  - Ой!..
  Кайле запнулась, и Адалану показалось, что в рыжих ее глазах промелькнул страх. Впрочем, и понятно: к Белокрылому, да и вообще к любому хранителю не только дети, но и взрослые, даже маги ордена относились с опасением. Он этого не понимал, но привык и уже не спрашивал: так задумано Творящими - и все.
  - А где твои настоящие родители? - спросила она и смутилась еще больше.
  - Не помню. Да не мнись ты! Это давно было, я, правда, ничего не помню. Лучше расскажи, а твой учитель - он кто?
  - Магистр Датрис.
  - Датрис-смотритель?!
  Вот уж с кем бы он ни за что не хотел связываться - так это с магистром Датрисом! Адалан искренне считал его самым неприятным обитателем замка, сравнимым разве что с предводителем крылатых, и чувства эти, наверное, скрыть не сумел - Кайле опять рассмеялась.
  - Что, испугался, златокудрый?!
  - Да уж... зловредный упырь твой учитель, - то, что смотритель ему не нравится, Адалан даже скрывать не стал. - Как ты с ним ладишь?
  - Хорошо мы ладим, даже очень. Год назад, когда только приехала, мне было девять, и верховный магистр сказал, что мала, брать не хотел. А учитель сразу: я, мол, возьму, мне такие нравятся: северяне - самые упорные, всегда своего добиваются. И взял.
  Кайле перевязала косу, отбросила за спину и посмотрела на Адалана по-другому, тепло, даже немного похоже на то, как смотрела мама Хафиса.
  - Магистр Датрис насмешник, конечно, и спуску никогда не даст, но на самом деле надежный. Как мой батюшка, тот тоже если что - и поперек спины вытянет, вожжами или веревкой смоленой, так то за дело, чтобы слушались. Но чужому обидеть не позволит никогда, недаром чужие паруса Птичьи Скалы обходят дальним курсом.
  - А где они, Птичьи Скалы твои? Ласатр, да?
  Кайле кивнула и тихонько запела:
  - Там, на краю необъятной суши
  Грозные скалы шагают в море,
  Рушатся волны клочьями пены,
  Ветры поют холодные песни.
  Там, где зимой не бывает солнца,
  Звезды и месяц звенят морозом,
  Братья-сполОхи гуляют в небе,
  Стонут от стужи вечные камни.
  Там, где весной расцветает тундра,
  Рыжее солнце кругами пляшет,
  Синее небо темно от крыльев,
  Щедрое море вскипает рыбой,
  Там наше небо и наше море,
  Там наши скалы и наши гнезда,
  Там наши дети и наши кости,
  Там наше место, моя гагара.
  Голос у девчонки был слабенький, простой, если отойти за рощицу, такой едва ли расслышишь, но пела она так вдохновенно, что Адалан невольно заслушался. Взгляд ее устремился вдаль, и на лице засветилась грустная мечтательная улыбка.
  - Песня перелетных птиц, - пояснила она, когда закончила, - этой песней у нас встречают весенние стаи. Но я не очень хорошо пою, я хорошо рисую: если нарисую птицу на борту ладьи - она обязательно вернется к родному берегу... о! А что там, смотри!
  Под кустом ночной невесты в снегу темнел мятый кусок пергамента, а рядом ярко и остро, как настоящий ограненный алмаз, сиял кристалл вечного льда - Адалан не заметил, как выронил его во время возни в сугробе. И сейчас не сразу сообразил, что такое перед ним. Пока он думал, Кайле уже решила подобрать находку и протянула руку.
  - Не трогай! - приказал он, но поздно.
  - Айй! - девчонка с криком отдернула пальцы, слезы брызнули из удивленных глаз.
  - Покажи! - Адалан, перепуганный куда сильнее, чем перед испытаниями, схватил ее за плечи, развернул к себе, - покажи, ну!
  Она развернула ладонь. Ожог казался не таким большим, как он боялся, но сильным и глубоким: кожа на двух пальцах побелела и вымерзла, а край ладони на глазах наливался красной опухолью. Он подул на ожог, потом заглянул в глаза:
  - Прости, Кайле... я такой разиня, прости... Это вечный лед, тебе нельзя его трогать. Мне магистр Дайран дал, велел растопить... он в кармане был, завернутый, но наверное выпал, а я должен был лучше смотреть... Прости!
  - Вечный лед?.. - она несколько раз шмыгнула носом, вытерла щеки здоровой рукой и вдруг снова улыбнулась. - Да ладно! Что, думаешь, я никогда пальцы не обмораживала? Пройдет.
  Он подобрал пергамент, потом кристалл, завернул и снова сунул глубоко на дно кармана в складках плаща.
  - Знаешь что? А давай я тебя к Ваджре отведу? Он хороший целитель, правда. Он тебе руку полечит. Пойдем.
  - Пойдем, я знаю Ваджру. И Доду, его приятеля, знаю: летом мы вместе ягоды собирали, вишню и ночную невесту, вот тут как раз.
  Пока шли к западному крылу замка, Кайле все косилась то на карман, куда Адалан спрятал вечный лед, то на него самого, и. наконец, спросила:
  - А как же ты все-таки хочешь его растопить? Вечный лед не тает ни в печи, ни даже в кузнечном горне, не зря же его зовут вечным.
  Адалан пожал плечами и вздохнул:
  - Не знаю. Учитель сказал, что неудачи не примет, дал срок двенадцать дней, и сегодня как раз двенадцатый... Пойду на Звездную Иглу поднимусь, подышу, как учили. Подумаю. Там высоко, к Творящим близко, может что на ум придет. Вот ты говорила: чудовище... я и сам порой чувствую: горит здесь, - он остановился, положил ладонь под грудину и замер. - Огромное... горит, просится... а что - не знаю. Вдруг, и правда, чудовище?..
  - Так ведь у тебя полдня всего осталось! - она остановилась и посмотрела решительно так, строго, совсем по-взрослому, даже улыбаться перестала. - Ты вот что, Лан-Одуванчик, иди-ка, укрощай свое чудовище и растапливай вечный лед. А к Ваджре я сама дойду. - И, круто развернувшись, убежала в сторону замка.
  Адалан совсем чуть-чуть задержался, любуясь садом, потом нашел самый глубокий сугроб, скинул плащ и сунул в снег голые руки по самые плечи. Он специально не призывал силу, даже не пытался притупить чувствительность - хотел, как можно сильнее замерзнуть. Но нет, холод обычного снега даже на морозном воздухе не обжигал кожу, он ничем не напоминал холод вечного льда. Точно так же, как угли камина или горящий в ладони огонек нисколько не походили на вечное пламя. Да и снег этот все равно не настоящий - в Тироне, как рассказывали мальчишки, не бывает долгого, настоящего снега. Зима тут теплая, сырая и пахнет гнилью. Адалан отряхнулся, снова накинул плащ и направился к Звездной Игле выполнять задание учителя.
  Башня встретила его скользкими от наледи ступенями, по которым вовсе не хотелось взбираться. Но розовато-белая ее вершина парила в чистой небесной лазури, и вид оттуда обещал быть потрясающим - это несколько примиряло с тяжелым трудом подъема и даже с тем, что сегодня последний день, а значит - хочешь или нет - пора достать из свертка этот проклятый кристалл. От одной мысли о вечном льде пробирала дрожь и кости ломило уже заранее.
  Ничего не поделаешь - Адалан крепче зажал в кулаке сверток и ступил на лестницу.
  - ... пятьсот тринадцать... пятьсот семнадцать, пятьсот восемнадцать... - за прошедшие одиннадцать дней ступени были все сосчитаны, пересчитаны и изучены в подробностях: еще три, предпоследняя - с выбоинкой в полпальца длиной по внешнему краю - и круг звездочета - верхняя смотровая площадка, полуприкрытая легким резным куполом. Подъем завершен. Адалан сделал последний шаг и остановился, стараясь понять, правильно ли все сделал, вышло или нет у него соединить ускоряющееся от усталости и высоты сердцебиение с замедляющимися шагами? Как вдруг прямо перед собой увидел зубастую пасть и хищный взгляд твари бездны - тиронский Барс... вождя крылатых не спутаешь. Сердце рвануло из груди перепуганной птицей, и все старания дышать правильно пропали зря.
  - Мир тебе... т"хаа-сар... - с трудом устояв на верхней ступени, Адалан попытался протянуть навстречу зверю раскрытые ладони. Вспомнил про кристалл, испугался и смутился еще больше.
  Фасхил оборачивался медленно, словно с трудом перетекая из одного облика в другой: кости словно выламывались, крылья и хвост усыхали, шерсть сползала как от болезни, обнажая голую кожу. Черты лица дрожали и кривились, надолго застряв между звериными и человеческими. Печать убийцы - от такого зрелища мутило и пробирало дрожью уже не только страха, но и отвращения. Но Адалан заставлял себя смотреть, чтобы не показаться трусом или невежей.
  Наконец, рога даахи упали косами, а глаза из янтарно-желтых стали серыми, Фасхил отряхнул складки на развернувшейся рубахе, затянул пояс и тоже приветственно протянул руки:
  - И тебе мир, детеныш Тьмы. Иди ближе, сегодня здесь так красиво - и сразу же отвернулся.
  Фасхил стоял на площадке, шагах в пяти от неогороженного края, словно над обрывом в небо, и смотрел на горы. От лестницы гор видно не было, лишь редкие золотистые перья в синеве да ветер, рвущий одежду и темно-серые косы даахи. Рассердившись на свою робость, Адалан вышел на площадку и, встав рядом с Фасхилом, снова сосредоточился на выравнивании ритма сердца и дыхания. Только получалось плохо: стоило предводителю крылатых пошевелился, или просто шальной порыв ветра бросал в сторону быструю тень - сердце подскакивало, а дыхание замирало. Не выходило у Адалана не замечать соседа, хотя тот, казалось, совсем о нем забыл.
  Наконец Фасхил все же удостоил его вниманием.
  - Посмотри вдаль, - сказал он.
  Адалан послушался. Вдали были горы Поднебесья. Ледники пиков сияли серебром и золотом, они словно парили в небе, а ближе покрытые лесом склоны казались почти черными, тяжелыми и суровыми. Вершины Стража отсюда увидеть было невозможно, но Адалану все равно казалось, что он различает вдали клубящийся дымок. В груди вдруг защемило от тоски и одиночества. И так потянуло домой, в Гнезда, к друзьям, к веселым играм, к маме... к Ягодке.
  - Очень редко, - продолжал т"хаа-сар, - но случается, что у даахи рождается птенец, не способный измениться, боящийся боли, неба и полетов. Как только такому детенышу исполняется два года, мать приводит его к обрыву и толкает вниз. Тогда он раскрывает крылья.
  Адалан не собирался разговаривать с этим зверюгой, но все же спросил, сам не зная, зачем:
  - А если не раскроет?
  - Разобьется, - ответил т"хаа-сар и, сделав несколько шагов, замер на самом краю. - Только я ни разу о таком не слышал. Иди сюда.
  Адалан всегда понимал, что он - не даахи и никогда летать не сможет, но сейчас почему-то со всей ясностью представил себя, летящего вниз с башни, свое собственное тело, безвольно переворачивающееся в полете, ищущие опоры руки, застывшие в безумном ужасе глаза... нет, не может быть! Такое просто невозможно - никто его не столкнет. Но сердце уже неслось вскачь, не подчиняясь рассудку.
  - Ты боишься, Одуванчик. Трусишь. - глаза Барса смотрели в упор не мигая, и, кажется, снова пожелтели, - Трус не полетит.
  - Ничего я не трушу!
  Отвергнув разом и глупый страх, и разумную осторожность, Адалан подбежал к краю а потом выхватив из пергаментной обертки вечный лед зажал его в ладони и вытянул руку вперед, к Доду и Ваджре, которые были где-то там, внизу, к самой веселой в мире девочке Кайле, к магистру Датрису, называющему его чудовищем, к учителю, который в него верил...и к горам! К маме и Снежинке, к братику! Словно показывая им всем свою безрассудную смелость - цветок раскрылся мгновенно, и тут же обратился острым солнечным копьем. Укол холода, боль всего миг, между пальцев заструился пар, а когда Адалан понял, что происходит, и разжал кулак - он был пуст.
  
  К Дайрану Могучему Адалан летел как на крыльях. Но в кабинете старика не оказалось. Не было его и в саду на самшитовой аллее, где он обычно прогуливался, и в трапезной. Наконец, один из старших учеников сказал, что видел верховного магистра входящим в библиотеку, и Адалан кинулся туда. Он и в самом деле нашел магистра Дайрана в общем зале библиотеки вместе с другим магом, молодым, и, как показалось, тоже орбинитом.
  - Получилось! Учитель, у меня получилось. С вечным льдом! - выпалил Адалан, сгорая от нетерпения поделиться, - Я просто взял его в руку... просто подумал, что не буду трусить - и взял. А он задымился и растаял!
  Но старый магистр не разделил его восторгов. Он выслушал буднично, словно речь шла не о магическом кристалле, а о куске обычного льда из кухни, и коротко кивнул.
  - Вот и славно, мальчик. А теперь познакомься с магистром Армином. Он покажет тебе библиотеку и расскажет, что ты должен прочесть по истории, наукам и ремеслам, прежде чем заниматься настоящей магией.
  
  
  Глава 6
  Карта на ладони
  Весна года 637 от потрясения тверди, Поднебесные Гнезда, Мьярна.
  
  Песня отразилась горным эхом, разлетелась и смолкла, но образы первородных предков еще стояли перед мысленным взором молодого хранителя: чешуйчатый змей, светловолосый юноша и тоненькая девчонка-даахи.
  Девчонка весело засмеялась, показывая свой кубок:
  - Ночь а-ххаи-саэ, Сабаар! Первая наша ночь, приходи...
  Змей, переливающийся всеми цветами заката, простер необъятные крылья над соседним хребтом и рассыпался стаей облачных перьев, а юноша тряхнул золотистыми кудрями и превратился в его далекого названного брата.
  Юный хаа-сар улыбнулся девушке и виновато пожал плечами:
  - Я не могу, ты же знаешь... прости, - повернулся и пошел прочь от толпы, от веселья, от манящего несбыточными мечтами запаха а-ххаэ.
  Знакомая тропинка привела к водопаду. Он, как в детстве, уселся на самый край скального уступа и опустил ноги вниз. Весна была ранней и водопад уже начал набирать летнюю силу, с грохотом рушился на камни, обдавая скалы ледяными брызгами. Сабаар почувствовал, что скоро промокнет насквозь, но уходить совсем не хотелось - сковало знакомое оцепенение, за которым, как только стемнеет - он знал это точно - придет тупая боль и вязкая безнадежная тоска.
  Когда-то давно, в другой, счастливой жизни, как теперь казалось, они с братом часто здесь играли: носились по лесу, лазали по скалам, даже хотели раз и навсегда разобраться с легендарной пещерой под водными струями, о которой шептались уже несколько поколений молодых даахи Поднебесья, но никто достоверно не знал, где она и есть ли вообще. Потом, когда брата увезли к людям, все это стало казаться ненужными детскими глупостями. Тогда он думал только об одном: учиться, как можно скорее освоить все, что должен знать воин-хранитель, получить взрослое имя и посвятить свою жизнь служению, предназначенному для него великой Хаа еще в раннем детстве - какие уж тут водопады и пещеры? А потом пришло это: боль, одиночество и тоска переполняли все его существо, как только садилось солнце. Тогда он снова стал приходить сюда, на место детских игр, по полночи сидел у воды и думал о брате. Он знал, что где-то в далеком человеческом городе его Одуванчик тоже не спит: сидит на берегу и смотрит в темную воду. Если постараться, если дотянуться до брата - боль утихнет. Иногда это удавалось, и тогда он, обессилевший, сворачивался клубком прямо здесь, на поляне и засыпал. Когда же все его усилия были тщетны - разворачивал крылья и уносился в ночь, чтобы ветром, скоростью, напряжением тела изгнать боль и порожденную ею силу.
  Потом он возвращался домой и, падая от усталости, шептал: "Ничего, Лаан-ши, скоро мы будем вместе, только потерпи, осталось всего два года... год... всего пережить зиму... месяц... каких-то несколько дней". Но чем ближе становился день встречи, тем больше появлялось сомнений - знает ли он, что нужно делать, в чем состоит долг хранителя и чего ждет от него великая богиня?
  И вот настал день его наречения. Малыш Ягодка умер и переродился, а Сабаар воин-хранитель, посвященный великой Хаа, не только может - должен лететь к людям, к брату - огненному магу и своему подопечному. А он вдруг совсем растерялся, разуверился в своих силах. И башни Тирона из манящей цели превратились в неизбежное проклятье.
  Вот поэтому сегодня к водопаду Сабаар пришел не один. Присутствие отца он почувствовал сразу, еще до того, как тот ступил под сень боровых сосен, но вставать навстречу не стал - надеялся, что хааши Рахун услышит сомнения и сам его найдет, просто сидел и ждал. В который раз хотел дотянуться до брата, соединиться, понять его как можно лучше и принять, наконец, решение.
  Отец, и правда, подошел сам.
  - Ты хотел поговорить? - спросил он, и, не дождавшись ответа, сел рядом
  Некоторое время оба просто молчали. Сабаар думал о том, что когда-то стоило кинуться в объятия матери или отца, все им рассказать - и беды тут же отступали, пропадали сами собой. Родители всегда знали, что нужно сделать, как поступить, умели уладить любые неприятности, подсказать любые решения. Но теперь все изменилось. Теперь он и только он сам должен ответить, в чем состоит его долг хранителя. nbsp;
  - Отец, передай, что я прошу владык ордена Согласия взять меня на службу.
  Рахун вздохнул с облегчением и улыбнулся:
  - Передам. Но ты же не об этом поговорить хотел, так?
  - Не только об этом. Адалану по-прежнему снятся дурные сны. То, что заключено в этих снах, губит его душу.
  - Да, ты прав. Но он справляется.
  - Я не уверен, - Сабаар в сомнении опустил глаза, - я ведь по-прежнему все время слышу его: в нем много боли, гнева и ярости. Это меня пугает. Иногда его просто распирает от гордости, а в следующий миг он начинает ненавидеть себя настолько, что готов уничтожить... Он так и не излечился до конца, отец. Что мне делать, как быть?
  Рахун задумался, и Сабаар понял, что его догадки верны - отец знает, как все непросто, ему тоже тяжело говорить об этом.
  - Ты - его хранитель, Сабаар, не мне тебя учить. Но ты просишь правды, что ж, слушай. Адалан очень силен. Силен настолько, что к нему нельзя относиться равнодушно... Вокруг него покоя нет и никогда не будет - это ты должен понять сразу. Многие любят его и почти боготворят, не меньше найдется и тех, кто завидует, боится, ненавидит. Фасхил обещал присматривать за Лаан-ши, и свято исполняет обещание, однажды даже чуть не отдал ему свою кровь. Но, будь готов, Барс попросит тебя убить брата. И даже объяснит - почему... Если ты решишь, что Фасхил прав и Хаа требует смерти мальчика, увези его из Тирона подальше: очень многим из нас трудно будет смириться с твоим решением.
  - Зачем ты так!.. - Сабаар испуганно вскинул глаза, но отец остался спокойным, словно речь шла не об их с Лаан-ши жизнях, а о чем-то обычном и совсем неважном.
  - Ты же хотел поговорить именно об этом? Я еще способен понять, о чем думают мои дети. Но ты упоминал о снах, о том знании, что они несут - о прошлом Лаан-ши. Если хочешь спасти брата, дай ему это знание, помоги понять и принять свое прошлое, избавь от страха.
  - Как мне сделать это? - Сабаар с надеждой ухватился за совет. Все, что угодно, лишь бы не проклятые сомнения, лишь бы не думать о смерти.
  - Помнишь ярмарку, трактир? Того купца, высокого красавца-орбинита?
  Сабаар кивнул. Он помнил, забыть такую противоречивую душу было непросто.
  - Найди его. Рядом с ним и все ответы найдешь.
  - Спасибо тебе, отец! Так и сделаю! Я обязательно найду его...
  Сабаар вскочил и бегом кинулся домой, собираться.
  Утра дожидаться не стал. Пока его ровесники, хмельные от а-ххааэ, любовных ласк и звука собственных - взрослых! - имен, еще только мечтали о настоящем служении, он уже летел в сторону Мьярны исполнять долг хранителя.
  
  К концу следующего дня под крылом показались мьярнские предместья. Он опустился в небольшой придорожной рощице и, приняв человеческий облик, направился в город. Следовало поспешить - солнце уже пряталось за крепостной башней, а на закате, как говорил отец, ворота закрывают. Крылатому даахи не помеха крепостные стены и запертые ворота, стрелков и пращников Сабаар тоже не особо боялся, только вот распугать половину города не хотелось: попробуй потом объяснить, что добрым гостем явился, а не божьей карой на грешные головы.
  Солнце еще светило, но к воротам Сабаар все же опоздал: двое златокудрых стражников на вид чуть постарше его самого, вовсю налегали на ворот внешней решетки. Увидев одинокого путника, они остановили работу, но вовсе не из гостеприимства или жалости к несчастному, которому теперь придется искать подходящий постоялый двор или коротать ночь под открытым небом - просто любопытно стало, кто таков, откуда и зачем явился.
  Сабаар тоже не прочь был полюбопытствовать. Людей, вот так близко, если не считать нескольких крестьян и ремесленников, мельком зацепивших внимание только что по дороге, он уже несколько лет не видел, и за эти годы успел многому научиться. Сейчас он слышал все, что чувствовали стражники, каждый порыв, каждое желание или сомнение. Даже то, что оставалось тайной для них самих, ему было открыто и понятно. Люди, такие же, как его брат, златокудрые орбиниты... он ожидал уловить сходство. Но нет, эти молодые мужчины, по всем признакам дети старших родов, походили на его Золотце куда меньше, чем на умгар, адрийцев и ровинян из предместий. И все равно это были люди. Среди них Сабаар собирался прожить жизнь, значит, следовало узнать их получше. Он приветственно раскрыл ладони и обратился к стражникам:
  - Мир благословенной Мьярне и вам, верные защитники. Будьте милостивы, не оставьте путника на ночь за воротами.
  - Мир и тебе, путник, - отозвался один из воинов. - Припозднился ты к воротам. По закону свободной Мьярны после заката в город пускать не положено.
  - Но ведь солнце еще не село.
  - Решетка, потом еще створки... когда запрем, как раз сядет. Завтра приходи, только смотри, снова не опоздай.
  Стражник засмеялся, и в этом смехе Сабаар услышал не веселье, а заносчивость и презрение. Тут же захотелось поставить гордеца на место, но он сдержался, тоже широко улыбнулся:
  - А я слышал, что Мьярна - гостеприимный город, что жители ее вежливы, умны и образованны, и оттого добры к путникам, но по вам такого не скажешь. Соврали мне, видно.
  - Нет, мой юный друг, ты просто неверно понял, - вступил в разговор второй, - слушай меня, я объясню. Путники - они все разные. Есть среди них хозяева, те, что из дальних стран в родной дом возвращаются. Есть гости, те, что с товаром разным, или еще мудрецы, которые знания собирают и свет их людям несут. Таких путников у нас всегда ждут, встречают с почетом и уважением. А ты, друг мой, не хозяин - продолжал стражник, - уж очень вид у тебя дикий и говор бестолковый. И не гость - товара у тебя нет, знаний по малолетству тоже... меч вот, похоже, хорош. Никак мальчик отцову игрушку прихватил, да решил в наемники податься? А такого сброда - наемников всяких, паломников, прочих праздношатающихся бездельников, у нас не привечают. Пользы от них городу нет, а вот бед...
  Пережидая исполненную превосходства речь, Сабаар представил, как сейчас обернется и перелетит стену - уж очень интересно было послушать, выскочит сердце этого умника от такого зрелища или нет. "Вот тогда и поглядим, кто над кем потешаться будет" - со злорадством подумал он. Но потом решил, что все это просто ребячество, детская выходка, а он уже не ребенок, потому не стоит.
  И вовремя. Стражник как раз начал объяснять, где дикому мальчишке самое место, как из ворот показался старик в длинной шелковой тунике и богато украшенном плаще. Увидев Сабаара, старик словно остолбенел перед полуопущенной решеткой, потом всплеснул руками и закричал на стражей:
  - Гнев Творящих на ваши головы, сучьи дети! Да как вы посмели до заката ворота запирать, а гостя держать за порогом! А ну живо впустить!
  И как только решетка поднялась достаточно, чтобы пройти - сам выскочил навстречу.
  - Не гневайся... - он на миг замешкался, соображая как обратиться, и, приняв решение, - продолжил, - не держи обиды, почтеннейший. Добро пожаловать в город. Я - мытарь-блюститель Нибьян Лир от имени Торговой палаты свободной Мьярны приветствую тебя, почтеннейший, и прошу простить. Парни эти еще молоды, многого не понимают - дерзостей тебе наговорили не со зла, а так, по недомыслию...
  Страх этого старика и униженное желание угодить Сабаару нравились еще меньше, чем высокомерие стражников - старшие Мьярны удивляли его все больше и удивляли неприятно. Одно хорошо - не придется за стеной ночевать, и, может, скорее получится отыскать нужных людей, знающих былого хозяина Одуванчика. Но особенно позабавило его по-детски искреннее удивление стражников: они так и остались стоять у ворота, переглядываясь между собой и не зная, что думать.
  Однако, как не льстил мытарь Нибьян, а пошлину взял сполна: три элу, один - за вход и еще два - за длинный боевой клинок. Пока он перевязывал и опечатывал ножны, Сабаар спросил:
  - Не подскажешь ли, Нибьян Лир, как мне найти постоялый двор, на вывеске которого нарисован олень в пору гона?
  - Отчего не подсказать, почтеннейший? Судя по всему ты "Златорог" хитреца-Фербаса ищешь, так он у самой Изобильной площади стоит, как раз против въезда на рынок. Из ворот выйдешь, и иди все время прямо, только улицу пошире выбирай - они все на Изобильную выходят, а там и "Златорог" найдешь - он самый большой, людный, не проглядишь. Кухня у Фербаса добрая, вина хороши, только отоспаться не надейся: завсегдатаи, что ни день, до полуночи колобродят.
  - Спасибо тебе, господин Лир, - обрадовался Сабаар, подхватил меч и чуть не бегом побежал широкую улицу искать.
  Только напоследок добавил:
  - Я не торговец, почтенным не зови.
  
  Ох и большим же городом оказалась Мьярна! По окраинам улочки петляли так, что Сабаар с трудом угадывал направление, а уж определить, какая из них шире и вовсе не мог. Все они состояли сплошь из глухих каменных стен, изредка прорезанных воротами, такими огромными, что могли легко пропустить груженую повозку. Ворота эти были сработаны из толстых досок и всегда крепко заперты. И ни живой души - только легкий далекий шепот - не разобрать что, если как следует не прислушаться.
  В дни ярмарки Сабаар запомнил совсем другую Мьярну - яркую, многолюдную, оглушающую: толпы народа на улицах, толкотня и ругань, крики животных, вездесущие ароматы пряностей, фруктов, металла и дерева, кожи, копченого мяса и благовоний, стук колес и топот ног по мостовой, лязг цепей, колодок и рабских ошейников, крики зазывал и звон монет. Все эта невообразимая лавина чувств, звуков, красок, запахов, обрушилась на маленького даахи, раздавила, забила глаза и уши, вязкой слюной наполнила рот, просочилась внутрь, под кожу, и осталась там навсегда - памятью и силой, проклятым даром великой Хаа. Не эта ли сила привела его в "Златорог" тогда? Сияющая песнь всетворящего пламени: жизнь страсть и смерть - ничто в мире не могло сравниться с этой песней, сам мир без нее немного стоил. Услышал бы ее семилетний Волчонок, если бы сила хранителя не проснулась в нем раньше? Увлекшись воспоминаниями о брате, Сабаар не заметил, как оказался на широкой улице, всего в ста шагах от торговой площади, а рядом - высокое в три этажа здание с большой вывеской, изображающей ревущего оленя и надписью коваными буквами "Златорог". лоснящейся от пота лысиной тискал молоденькую подавальщицу. Девчонка хихикала, вяло сопротивлялась и не nbsp;уходила. Скребущая до дрожи похоть казалась еще противнее алчного азарта. Сабаар брезгливо поморщился но все же пошел вглубь зала, прислушиваясь и принюхиваясь.
  Наверное, отец не зря считал осеннюю ярмарку полезным опытом - тогда здесь можно было встретить людей со всего света, необычных и разных. Но в этот раз посетители "Златорога" подобрались одинаково никчемные: если не азарт и похоть, то скука и разочарование - вот все, что удавалось расслышать. Как вдруг от стола, стоявшего совсем наособицу, даже отгороженного выступом стены какого-то чулана, Сабаар уловил нечто совсем иное, притягательное: ревность и обиду, боль и радость, даже ненависть, надежду... А за всем этим - как ни удивительно - свет доброты. Эти чувства казались смутно знакомыми, как и тонкий запах сандала и куцитры. Сабаар подошел ближе.
  За накрытым столом сидели трое мужчин. Один, лет сорока с лишним, судя по виду - южанин из-за гор, двое других - значительно моложе первого, но старше Сабаара, светлокожие и русоволосые, напоминали скорее островитян с дальнего севера, чем орбинитов или умгар. Один из них носил легкий панцирь и невольничью серьгу в ноздре, второй, в дорожном плаще, говорил старшему:
  - ...с Диром до Берготского побережья, а там на корабль сяду. К концу лета буду дома.
  Голос чуть хриплый, но мелодичный и совсем незнакомый. Нет, этого парня Сабаар не знал - мог поклясться, что никогда с ним не встречался, да и остальных тоже не мог вспомнить. Но что же тогда тянет именно к этому столу, к этим людям?
  Между тем, южанин ответил:
  - Эх, Оген! Да я бы сам тебя до Туманных Берегов проводил. А Дир этот - прохвост редкий.
  - Знаю, - усмехнулся светловолосый. - Но я с ним толмачом еду, а не невольником. Тебе, Рауф, нечего делать на Туманных...
  И тут Сабаар вспомнил, откуда знает эти чувства, неповторимую песню этой души. Он шагнул к столу и поймал южанина за локоть.
  Двое белобрысых вскочили одновременно, выхватывая оружие. Двигались быстро, умело и слажено: Сабаар только и успел заметить, что у них ножны не опечатаны.
  - Я не враг вам! - сказал он и разжал пальцы. На руке, прямо под его ладонью блестело золото - брачный браслет Рахуна Белокрылого, выкуп за маленького мага, за его братишку-Одуванчика.
  - Рауф? - спросил Сабаар, - торговец Рауф "люблю красивое"?
  - Мальчик? - в глазах Рауфа блеснуло понимание. - Арви, Оген, опустите оружие, не кощунствуйте. Не сердись, маленький хранитель, присаживайся к столу, раздели с нами ужин.
  Он узнал, все вспомнил. Сабаар выпустил руку Рауфа и сел на скамью.
  - Я вот друга провожаю... А ты здорово вырос - не узнать, - продолжал торговец, пододвигая гостю блюдо с жареным мясом и наполняя кубок. - Как дела у златокудрого малыша? Тоже, наверное, вырос...
  Есть Сабаар не хотел, да и не за этим он сюда явился - быстрее бы найти ответы и лететь к брату. А в том, что этот торговец знает, как помочь, можно было не сомневаться.
  - Лаан-ши болен и в опасности.
  - В опасности? Что с ним?
  - Я сам еще не знаю. Но узнаю. Помоги мне!
  - Да чем же я тебе помогу?
  - Мне нужно найти орбинита... этого...
  Сабаар замялся не зная, как сказать правильно, и Рауф подсказал:
  - Отца мальчишки?
  - Да...
  - Ах, Нарайн, шельма! - Рауф с силой ударил ладонями по столешнице. Эта догадка так его занимала, что даже дела на миг отодвинулись. - Собственного сына, родную кровь - с серьгой на рынок! Не удивительно, что Темный малыша пригрел и даром облагодетельствовал! Только не тут ты ищешь, мальчик, в Орбине искать нужно.
  - Буду искать, где нужно, - Сабаар решительно сжал кулаки. - Подскажи только где.
  - Так не знаю, я в Орбине и не бывал почти... разве что Оген? Оген, можешь дорогу указать?
  Оген усмехнулся. Многозначительная вышла улыбка, горькая и недобрая.
  - Могу. Отчего же не указать?
  Потом полез в сумку, вынул сверток и развернул на столе. В свертке оказались баночка с краской, три кисти и перо. Он взял самую тонкую кисть и окунул в краску:
  - Дай свою руку, "мальчик", карту нарисую.
  
  Весна года 638 от потрясения тверди, Мьярна, Орбин.
  
  Едва дождавшись, когда кисть северянина оставит последний штрих, Сабаар кивнул на прощание и кинулся к двери.
  - Дай обсохнуть, размажешь же... - крикнул вдогонку Оген, но он уже не слушал. Немного смажется - не беда, главное не терять времени.
  На улице он потянул носом ветер: восходящая струя отозвалась дрожью в нераскрытых крыльях. Оттолкнуться прямо сейчас - и через миг унесет на сотню перестрелов. Сабаар огляделся. На площади у трактира было светло и людно, но задний двор тонул в непроглядной темени. "Подойдет, - подумал он и свернул за угол. - А если кто сунется - что ж, ему же хуже".
  Привычный удар боли и страха нагнал уже в полете: Сабаар словно своими глазами увидел вскинувшегося со сна брата: сброшенное на пол одеяло, горячечный взгляд, блеск испарины на лбу; сердце рвется так, что не дает дышать, и крик ужаса умирает, зажатый между ребрами. Но сегодня Сабаар не стал искать утешения ни для Лаан-ши, ни для себя - принял и боль, и страх, позволил струиться по телу, наполняя его силой и звенящей упругой твердостью. Здесь не горы - ветра устойчивы, путь свободен. А все, что сейчас нужно, это выиграть время. "Еще немного, Одуванчик, потерпи, я уже иду!" Крылья сами собой вытянулись в стелы и мощными взмахами взрезали воздух. Никогда в жизни Сабаар не летал так быстро: ветер давно отстал и лишь слегка подхватывал снизу. Уши заложило, черный мех поседел от инея, но он не замечал ни высоты, ни холода. Только одна мыль билась в висках: быстрее, быстрее...
  И лишь когда сила хранителя достигла предела, Сабаар позволил себе успокоиться и попытаться протянуть нить утешения брату. Он знал, что Лаан-шии уже не ляжет спать, а наплевав на все запреты и опасности, отправится на пути Закона - ловить призраков прошлого... конечно же снова ничего не поймает, Закон Творящий не даст ответа. Никто, даже всезнающий Аасу не помнит жизнь Адалана лучше самого Адалана.
  Все началось через два с половиной года после их разлуки. В Гнезда прилетел один из воинов Фасхила и о чем-то долго говорил с отцом и т"хаа-сар Рагмутом. А потом отец позвал его.
  - Ягодка, верховный магистр просит меня вернуться в Серый Замок. Он думает, что пришло время показать Одуванчику истинную магию старших: путь Свободы и силы и путь Закона и знания. Я не человек, не могу рассказать тебе, что это такое, но одно знаю точно: на пути Закона маг вспоминает все, что было с ним от мига рождения. Чувствую, что ничего хорошего Лаан-ши о себе не узнает. Готовься.
  А через неделю пришла эта боль, и с тех пор редкую ночь Ягодке удавалось поспать спокойно. Он пытался разгадать, что же так болит, что так тревожит его маленького братика, но не мог. Сначала ему казалось, что пространство, лежащее между Стражем и Серым Замком, было слишком велико, потом - что он плохо умеет понять Лаан-ши, и лишь спустя год, наконец, догадался: Одуванчик сам не понимает причину боли. Раз за разом идет он за знанием к Творящему богу и раз за разом возвращается ни с чем. Только даром пути богов не открываются никому...
  Когда Ягодка осознал это впервые - примчался к матери, уткнувшись в подол, рыдал как младенец, скуля и надрываясь. А она гладила его волосы и тихо шептала:
  - Не плачь, сынок. Ты - хаа-сар, хаа-сар боль не страшна, она не убивает нас, лишь питает наши силы. Тем, кто ходит путями Хаа, не нужны пути Маари и Аасу, Мы знаем главное: как уберечь. Поэтому Одуванчику нужен ты, Ягодка, ты убережешь его, только подрасти.
  
  Сабаар боялся, что собьется с пути или пропустит Орбин в темноте, но Орбин сам нашел его. Задолго до полуночи он явился заревом на горизонте и, приближаясь, все рос, наполнялся цветами и оттенками. Казалось, это солнце утонуло в гигантском озере, и сияет теперь через толщу воды, освещая и землю, и небо вокруг мягким рассеянным светом. Огромный, древний город, совсем не похожий ни на строгий аскетичный Тирон, ни на развеселую, но деловую Мьярну, манил красотой, запахом утерянной тайны, нежно ласкал довольством, щекотал весельем и вожделением. И тут же отталкивал, обжигая холодным звоном гордыни.
  Сабаар сделал круг, другой, марево света рассеялось, и солнце раздробилось на кольца и линии, на отдельные капли сияния, словно густая паутина, сплошь унизанная росой. Следующий вираж разбил паутину на отдельные огни. Они выстраивались в цепи, в гроздья, дробились яркой драгоценной россыпью и снова собирались вместе. Сабаар был поражен размахом древних: слева, справа и вперед чуть не до самого горизонта под ним сияли огни столицы златокудрых.
  И все же, присмотревшись, Он узнал карту, что нес на ладони. И не важно, что он никогда раньше не видел Орбин, Оген оказался отличным картографом: несколькими легкими мазками обрисовал главные улицы и площади, отметил самые видные здания, и в точности выдержал пропорции и направления. Южные холмы занятые родовыми дворцами старших семей, терялись во мраке, только сами дворцы, похожие на гигантские щетки кристаллов, сияли всеми цветами радуги. Продолжение Пряного пути, прямая, как струна улица рекой света текла в центр старого города и там разливалась широким озером, в свете которого утопали белокаменные сооружения, такие высокие, что напомнили Сабаару родные горы. Чуть дальше на восток он уже видел круглую арену никак не меньше пяти перестрелов в поперечнике, а еще дальше - порт и реку, самую настоящую, темную и холодную. Несмотря на поздний час, и площадь, и ближайшие улицы были полны народа, словно Орбинцы привыкли жить по ночам. Но все эти чудеса не интересовали Сабаара, он искал западный конец, застроенный купеческими домами-крепостями, вроде мьярнских, где царили тишина и покой, и лишь редкие фонари освещали путь припозднившимся прохожим.
  Выбрав переулок потемнее, он опустился на землю, еще раз сверился с рисунком и прислушался. Нужный дом нашелся быстро, осталось лишь незаметно пробраться по стене во внутренний двор.
  
  Несмотря на то, что уже перевалило за полночь, в доме не спали: у внешних ворот топтались шесть охранников, а в хозяйских покоях на втором этаже ярко горели светильники. Пахло вином, фруктами и свежим хлебом, а скрытая злость, раздражение и настороженность заставляли дыбиться загривок; и только слабенький влекущий шепот манил надеждой: Нарайн Орс принимал гостей. Сабаар определил дальний угол комнаты, вскарабкался по стене и сел в проеме выставленного по весенней поре окна.
  В комнате на возвышении был накрыт низкий стол, вокруг стола расселись четверо мужчин, все - дети старших родов республики. Трое казались стариками, это они свербели злым раздражением, подозрением и даже страхом. Шепотки надежды тоже исходили от них: у каждого свой и каждый о разном. А в четвертом, который был много моложе, Сабаар узнал бывшего хозяина своего брата. "Отца", - поправился он про себя, и вдруг безошибочно понял, так и есть: этот хмурый орбинит с жестким ртом, холодными глазами и разорванной противоречиями душой и маленький маг Одуванчик были слишком похожи - не лицом, духом, нравом, вечным поиском - чтобы можно было сомневаться. Сабаар больше не сомневался: он пришел правильно.
  Вино было разлито по кубкам, фрукты, сыр и хлеб манили свежестью, но никто к еде даже не притронулся.
  - ...нас осталось слишком мало, почтеннейший, и мы старшие семьи Орбина, должны быть сильными и сплоченными, какими были всегда. Волей Творящих и решением Высокого Форума республики мы посланы к тебе восстановить справедливость. Просим забыть былые разногласия и занять вновь место в Высоком Форуме, положенное роду Орс по праву. А также предлагаем пост отца-вещателя, - говорил один из старших хозяину.
  Врет, а точнее сильно недоговаривает, подумал Сабаар. Впрочем, хозяин это тоже понял. Он слушал, развалившись на шелковых подушках, смотрел прямо на собеседника, но не отвечал. Старик запнулся, но лишь на миг, потом продолжил:
  - Прости, Нарайн, имущество матери Орбин вернуть тебе не сможет - его попросту нет. Но война дорог не одного тебя оставила нищим, все мы пострадали. Ты-то, слава Творящим, сумел подняться снова и теперь не бедствуешь, а многие старшие семьи до сих пор не рассчитались по долгам.
  - О, да, отец-блюститель, - усмехнулся Орс, - подложное обвинение избавило меня не только от семьи, имущества и чести, но и от гражданской повинности и долгов. Воистину, слава Творящим! Но продолжай, славнейший, я слушаю.
  - Но... - старик опять чуть замялся, прежде чем произнес следующую фразу, а потом вдруг заговорил совсем иначе, с вкрадчивой интимной мягкостью - Нарайн, ты же понимаешь, отцу народа не к лицу работорговля. Школу придется закрыть или продать.
  А вот теперь правда. И страх, что правда хозяину не понравится. Сабаар с удивлением понял, что хозяин стал нравиться ему самому... нет, не то, чтобы он вдруг перестал замечать, насколько он жесток или спесив, но почему-то хотелось, чтобы он перехитрил этих льстивых "славных" вождей.
  На предложение продать школу Орс даже засмеялся. Потом подхватил свой кубок, глотнул и ответил:
  - Так, значит, вот почему отцы народа не зовут работорговца Орса в Форум как положено, грамотой с глашатаем, горном и караулом? О нет, они приходят сами, в простых будничных хитонах, оставив дома свои алые мантии, да еще и стучатся у порога в ночь, как разбойники. И все это - чтобы не было стыдно перед честными гражданами Орбина, если презренный работорговец не станет слушать, а со смехом выставит вон? Сильно же вас припекло, славные отцы, раз решились на такое.
  Гости оскорбились: выпрямили спины, вздернули носы и надули щеки, тот, который только что произносил речи, так и вовсе кулаки сжал - лицемерие и гордыня. Колокола орбинской гордыни заставили Сабаара зябко ежиться.
  Но Нарайн, казалось, ничего не заметил, даже не смотрел на гостей. Он допил вино, поставил кубок и согнал с лица усмешку - Сабаар ощутил стах, тот самый страх, к которому уже успел притерпеться. Теперь страх Адалана и Нарайна, троекратно усиленный болью уязвленного самолюбия, выворачивал лопатки крыльями и требовал действий. Оставаться на месте и не показывать своего присутствия становилось почти невозможно.
  - Ладно, что за нужда у Форума в моей персоне на должности Вещателя, понять несложно: наследник Булатного недоволен договором, и вы ждете, что я, как старый союзник, его уломаю или хотя бы не позволю объединиться с туманным герцогом, - низкий его голос зазвучал глухо и твердо. - Медалай, я орбинит старшего рода и не меньше тебя люблю Орбин: принимаю все твои условия, даже школу продам. Но и вам, славнейшие отцы народа, придется кое-что для меня сделать.
  - Чего ты хочешь, Нарайн? - отозвался тот, кого звали Медалаем.
  Сабаар слышал, чуял всем своим существом, как тяжко даются ему эти простые слова. Он не хотел уступать торговцу и в то же время знал, что уступит. Что бы ни попросил наглец Орс - выполнит, иначе нельзя, ему просто не оставили выбора. Страсти накалялись. Сам воздух гудел на сотню голосов, как зарождающийся гнев Стража. Вот она, магия старших! - понял Сабаар и еще раз приказал себе слушать, только слушать и не вмешиваться.
  - Грамоту хочу, само собой, и публичного извинения. И восстановления в правах - все по закону. А главное - хочу закончить дело.
  Он поднялся, подошел к стоящему в стороне ларцу, вынул оттуда узкий предмет длиной примерно в локоть, завернутый в льняную холстину, и повернулся к другому гостю, который до сих пор скромно молчал, стараясь быть незаметным.
  - Славнейший Айсинар Лен, - Нарайн церемонно поклонился и протянул сверток. - Этот дар я хранил для тебя почти двадцать пять лет. Прими.
  Айсинар взял подарок и развернул - сталь и позолота блеснули в масляном свете ламп. В холстине оказался кинжал: листовидный клинок, витая рогатая гарда и голубые шелковые кисти на рукояти. Пальцы старика дрогнули, лицо заметно потемнело - и скорбь заглушила все остальные чувства. Сабаар сглотнул приторно-горький комок набежавшей слюны и, пряча когти, вцепился в подоконник.
  Старик опустил подарок на стол и отвернулся.
  - Отчего же не берешь, руки жжет? Или не узнал?
  - Как не узнать? Этот кинжал я когда-то сам подарил. Сражаться таким умел только Гайяри.
  Нарайн вернулся на свое место за столом и снова налил вина, но пить не стал, только в упор посмотрел на гостя:
  - Помнишь ли ты его, Айсинар Лен, бывший отец-Избранник Форума? Стоил ли мальчишка Вейз чести верного Вещателя, жизней моих родных, войны и разрушений?
  Вместо ответа Айсинар спросил:
  - Как он умер? - и тоже поднял взгляд на хозяина. - Расскажи.
  - Долго. Они все умирали долго и все умерли - наемники ру-Цвингара знают свое дело. Салему, правда, я забрал. Десять лет прошло, прежде я решился покончить и с ней. Вы все еще хотите, чтобы я был голосом Орбина?
  Гости не нашлись, что ответить, тогда Нарайн продолжил:
  - Что же, раз так, я тоже хочу свою сделку, Айсинар Лен. Твою внучку Луциату. Я прошу в жены Луциату Лен и, конечно, ее приданое. Согласен?
  Оба гостя оглянулись на Айсинара.
  Не откажет. Согласие убьет старика, но он не откажет, отчетливо понял Сабаар и вдруг догадался, что старик этот совсем не так стар, как кажется.
  - Согласен.
  - Значит, решено: жду грамоту и публичных заявлений. Вот теперь мы все-таки выпьем, - Нарайн поднял кубок, остальные последовали за ним.
  Выпив вина, гости вспомнили о позднем часе и спешно удалились.
  Когда Нарайн Орс остался один, Сабаар перестал таиться - вышел к хозяину. Глаза даахи наверняка еще горели зеленью, но Орс, как ни странно, не удивился.
  - Я давно жду тебя, с того самого дня на ярмарке, - сказал он. - Когда-то наш командир говорил, что меч хранителя на шею каждый из нас заслужил не по разу. Прав был, про меня - так точно. Я только боялся не свершить месть - Лен-то все еще жил... а сегодня посмотрел на него - и отпустило. Значит теперь можно, пора. Луциата себе помоложе найдет... А клинок-то шельмец оставил, верно и в самом деле руки обжег.
  И тихо засмеялся.
  Сабаар было подумал, что Нарайн пьян, но прислушался и понял - в самом деле, отпустило. Вряд ли, конечно, у него получится собрать по кускам и снова скрепить душу, но ненависть ушла, оставив после себя зияющую пустоту.
  - Нет, - ответил он, - смерть - это покой, а ты не заслужил покоя Нарайн Орс. Потому живи. Я расскажу Адалану, кто его родители.
  Сабаар уже хотел уйти, как пришел, через окно, но хозяин его окликнул:
  - Постой, хранитель. Возми кинжал, отдай мальчику. И пусть Творящие дадут ему жизнь светлее и счастливее, чем нам.
  
  Последнее время деда Бораса все чаще мучили боли: то пересекает спину, то ноги стынут до ломоты, а вот сегодня заболела душа. Вспомнились мать, отец, братья и сестры... и почему-то мертвецы. Оказалось, что у Бо еще есть стыд... да какой там стыд! И чего, в конце концов, ему стыдиться? Люди - зверье, прав тот, чьи зубы крепче - это Борас усвоил еще в детстве и с тех пор ничего не переменилось. Просто старость - вот и болит. А раз заболела даже совесть... лучше хлебнуть винца - и спать. У смотрителя невольничьей школы немало дел, и завтра меньше не станет. Бо накинул плащ, прихватил початый кувшин и вышел проветриться.
  Ночь была безлунная, во внутреннем дворике большого орбинского дома, укрепленного не хуже цитадели, так и вовсе стоял мрак, но, затворив за собой дверь, Борас сразу понял, что не один - чутье еще ни разу не подводило старого вояку. Он посмотрел по сторонам, прошел до спрятанной под кустами скамьи и, никого не обнаружив, громко позвал:
  - Эй, кто тут?! Выходи!
  Тонкая тень отделилась от стены, беззвучно приблизилась, встала напротив, и Борас разглядел мальчишку. Сначала он подумал, что кто-то из воспитанников ослушался и вышел во двор ночью, но, приглядевшись, понял, что ошибся: этот был старше, увереннее, совсем его не боялся. К тому же в глазах юноши дед Бо разглядел решимость, а на поясе у бедра - меч.
  - Кто ты, парень?
  - Твоя смерть.
  Фраза звучала глупо, но Бо сразу поверил - почему-то вспомнился лагерь у стен Орбина, день подписания мира. Белоголовый ребенок принес кнезу сокола и многим указал дорогу. "Плачь, Борас" - сказал он тогда, а слез не было.
  Борас поднял глаза к звездам: последняя ночь - и все, конец... - дожился. Потом тяжело опустился на скамью у стены, поднес ко рту бутыль, отхлебнул. В нос ударил кислый запах вина из плодов ночной невесты. Старик пьяно усмехнулся:
  - Какие громкие слова! Думаешь, я боюсь смерти? Да и кто ты такой, чтобы судить меня.
  - Я пришел не пугать, и судить - не мое дело, - глаза парнишки блеснули огнем в темноте, - Я лишь хочу избавить от страха своего маленького брата и других детей этого места. Ты источаешь боль и страх, твое существование противно великой Хаа.
  - Хранитель... а где ты был, когда порубежный орбинский отряд забрел в нашу деревню? Тогда я ждал, молился... Впрочем, тогда, наверное, еще твой дед на девок не глядел... или как там это у вас бывает? - Он еще раз отхлебнул из бутыли, отер губы рукавом, и продолжил. - Знаешь, сколько разных способов напугать знает простой орбинский каратель? О-очень просвещенный народ... Когда они ушли, мне пришлось четырнадцать человек добить, а оружия не было... я их руками душил... силенок не хватало - мне тогда как раз тринадцать сравнялось - так камнями... Самого-то меня добить было некому, вот я и выжил. Я, хотя бы, честнее: никого жить не оставляю.
  - Я не сужу тебя, умгар, я могу понять...
  - Что ты там понять можешь, молокосос! - взвился Борас, но, глянув в лицо хранителя, осекся: из мерцающих глаз на него смотрел он сам - свихнувшийся от внезапной беды ребенок полувековой давности.
  - Я слышу твою боль, но это не важно. Боль кричит о болезни, болезнь надо лечить.
  - Значит, я - болезнь, а ты - лекарь? Вот как... - Бо опять скривился в усмешке. - А кого это ты братом величаешь? Уж не моего ли сладкого златокудрого мальчика? Вырос он, значит, и меня помнит... Любишь его?
  - Люблю.
  - И я любил... Ну и каков он вырос, хорош?
  - Каков он - ты лучше меня знаешь.
  Несмотря ни на что, голос его оставался спокойным. Старик Бо не мог поверить - неужели это дитя вот так и убьет его, сочувствуя и жалея? Его, старого наемника, насильника и убийцу, собственными руками прикончившего не один десяток таких сопляков? Бораса разобрало во что бы то ни стало вывести парня из себя, даже близкая смерть перестала волновать.
  - Уж поверь мне, старику, знаю - мой сладкий пошибче меня будет, и место его - вот здесь, - он притопнул ногой по скудной травке, - под этой самой скамейкой, рядом с матушкой...
  Мальчишка невольно глянул вниз и вдруг дернулся, оскалился совсем по-звериному, черты лица дрогнули, искажаясь нечеловеческой злобой. Он, как за спасение, схватился за рукоять меча и зарычал:
  - Заткнись, ублюдок!..
  Ага, злишься! Старик снова поднес бутыль ко рту, глотнул, и продолжил:
  - Я-то не ублюдок, второй сын Раду и Смилки из Стылых Рос, а вот Адалан...
  - Я сказал: заткнись, а то...
  - А то что? Убьешь? - Бораса даже смех разобрал. - А ты все же послушай, палач Любви Творящей, тебе полезно. Старшая кровь Орбина, первородные, совершенные... подонки из подонков, все как один: ни души, ни совести, ни чести - только собственные блажь да похоть. Думаешь, зря про их непотребства по всему миру легенды ходят? Деды нашего малютки на чем-то там схлестнулись в своем форуме, и один другого со свету сжил, вместе с чадами и домочадцами, власть и богатства к рукам прибрал... об одном только не позаботился: старший сынок врага его сбежать успел, наследничек... Уж он-то за отца сполна расплатился! Нет, он крошек Вейзов пальцем не тронул - хозяин рук пачкать не уважает - зато самолично присматривал, чтобы никому из них мало не досталось. Только девчонку-красавицу - во всем свете краше не сыщешь - себе оставил. Сопляк был, вроде тебя, но против Нарайна Орса я и тогда не пошел, и сейчас испугаюсь...
  Борас уже на хранителя не смотрел, только глотал и глотал из бутыли, боясь протрезветь.
  - ...десять лет ее, будто жену любимую, лелеял, а как мальчишку родила - мне отдал. Сказал, не знал, мол, что сука щениться вздумает...
  И вот теперь пришли слезы: плачь, Борас... По пьяному лицу прошла судорога голос сорвался в крик:
  - Да сколько же ты, гаденыш, слушать-то будешь! Кончай, раз за этим пришел!..
  Взмаха клинка он даже не увидел.
  Хранитель выронил меч и, обхватив себя руками, упал на колени. Он долго сидел так, совершенно неподвижно, пока с востока не засветлело. Тогда он поднялся, сдернул с покойника плащ, завернул в него отрубленную голову и, перекинув через плечо, вышел из внутреннего двора на еще пустую улицу.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"