Львы и куропатка
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Кира Эмеретли Львы и куропатка Рассказ Мысли, которые днём сгорают легко и незаметно, ночью идут ко мне, как верблюды на водопой. И пока они напьются из глубокой реки моего воображения, не напитают свои горбы моими страхами, предположениями, фантазиями, да просто глупой игрой в "может быть-не может быть" - не отстанут, не сгинут, наконец, откуда пришли. Вероятно, для практикующего психиатра это не такой уж неординарный случай. Для меня это давно стало обыкновенным явлением. Ночью, вообще всякое явление или образ становятся ярче и значительнее. Совесть просыпается вдруг, разлепив свои честные до омерзения очи бухгалтера. Опера страстей. Без начала и конца. В сущности, даже занимательно - разглядывать, как мозаичное панно, свою жизнь. И с помощью недремлющего по ночам бухгалтера, я выясняю порой, что результатами таких вот размышлений редко становится, как это бывает с порядочными людьми, чувство собственной ущербности, уязвимости. И в то же время - грызения совести почти не трогают моих душевных недр. Любопытство, даже скорее любознательность и плохая память помогают мне скрасить огрехи в последовательности событий. Ну что ж, думаю я, - не такая уж я и дрянь. Даже совсем не дрянь. Немного импульсивная девушка, лет тридцати. Кто скажет, что это не возраст Джульетты, пусть идёт к чёрту. Я люблю красивые вещи. Цветы в дорогих вазах, изящные безделушки, породистых животных, камни в массивных перстнях. Поэтому, увидев однажды в моём доме красивого до странности, молодого человека, я была приятно удивлена. Я смотрела на него, изучая его необычную красоту. Не могу сказать, что я им залюбовалась. Это был, в самом деле, молодой человек. Не юноша, не мужчина. Нет. Вот - молодой человек. Слегка вьющиеся светлые волосы - не короткие, не длинные. Свободная, естественная причёска - без изыска, но с намёком на первозданность. Красивый рисунок длинной шеи. Необычно очерченный, капризный рот. Нос тонкий и прямой. Голос его звучал прерывисто, но артистично, точно, глубоко. Казалось - всё, что он говорил было заранее тщательно отрепетировано. Но меня это притягивало. Его звали Лео. Он говорил с моим мужем о театре - оба были театральными актёрами. К тому времени я уже тихо ненавидела актёрскую братию. Но этот странный, пугливый, чуть не договаривающий слова, молодой человек, нравился мне всё больше. Наверное, потому, что сразу. Я никогда не была дальновидной. Но спустя совсем короткое время, я поняла, что его странность вошла в мою жизнь, чтобы изменить её и разрушить. Лео - имя не вымышленное. Он сам, грустно потупив свои прекрасные глаза, подтвердил бы мои слова. Удивительный, субтильный мотылёк, так и не научившийся говорить по-французски. Кораблик с парусами из папиросной бумаги, поэт, беспощадно рифмующий "дороги - пороги" и "розы - морозы". Ну кто тебя ещё полюбит так, как любила я? Я заполняла твои пустоты своим бурным существованием. Я обращала твой душевный хлам в бесценные сокровища. Я защищала тебя своим знанием, когда ты не знал. Я выкупала тебя у невежества дорогой ценой, когда ты нежился на пушистом облаке самообмана. Я погибала тысячу раз за тебя, когда естество твоё - тонкое, нерешительное, слегка конфузилось от двойственности твоего положения. Великолепный Лео, ненадёжный, вечно сомневающийся мой возлюбленный. 2 В тот вечер я подавала на стол чай и пирожные. Мой муж - красивый брюнет с холёной бородкой - мирно, с хорошо отработанным видом хозяина, настаивал на своей версии, заданной в разговоре, темы. Лео, деликатно, с должной долей артистизма, выуживал из беседы свою выгоду. Когда завершающий аккорд прозвучал, и были отданы последние почести в их рыцарском поединке, Лео откланялся и, как полагается в подобных случаях, сделал мне комплимент - поставил точку. Композиция пьесы удалась. Всё было выдержано в наилучших традициях плохого театра. Оба jeune premier пожали друг другу руки. Впрочем, так было всегда. Ведь у моего мужа было полно приятелей - артистов - хороших и не очень, молодых и старых, весёлых и занудных, обоего пола. Поэтому светлый образ Лео быстро растворился в шумной повседневности. Но всё же что-то осталось. Видимо, те несколько фраз, которыми обменялись мы с Лео в тот вечер. Они были необычно окрашены. Он спросил моего мужа, кто рисовал все те картины и картинки, которыми были увешаны стены нашего дома. Тот с достоинством пробасил, ласково похлопав меня по колену: - Всё это моя жена. Лео так искренне изумился, что я невольно поверила в эту искренность. Он посмотрел на моё колено. Видимо его привёл в восторг мой талант художника. И вообще, с этой минуты в комнате находились уже не два, а целых три в доску творческих человека. Меня заметили и похвалили. До этого же вся моя замечательность сводилась присутствующими к физически приемлемой форме. Но тут у формы неожиданно появилось содержание. Моя, обтянутая джинсами, задница заиграла для гостя новыми, доселе нераскрытыми гранями, имя коим - талант. Я же цинично подумала: "Если он в восторге от моих, в восточном стиле, нарисованных баб, то с кем он, интересно, спит?" Мнение
|
Кира Эмеретли
Львы и куропатка
Рассказ
Мысли, которые днём сгорают легко и незаметно, ночью идут ко мне, как верблюды на водопой. И пока они напьются из глубокой реки моего воображения, не напитают свои горбы моими страхами, предположениями, фантазиями, да просто глупой игрой в "может быть-не может быть" - не отстанут, не сгинут, наконец, откуда пришли.
Вероятно, для практикующего психиатра это не такой уж неординарный случай. Для меня это давно стало обыкновенным явлением. Ночью, вообще всякое явление или образ становятся ярче и значительнее. Совесть просыпается вдруг, разлепив свои честные до омерзения очи бухгалтера. Опера страстей. Без начала и конца. В сущности, даже занимательно - разглядывать, как мозаичное панно, свою жизнь. И с помощью недремлющего по ночам бухгалтера, я выясняю порой, что результатами таких вот размышлений редко становится, как это бывает с порядочными людьми, чувство собственной ущербности, уязвимости. И в то же время - грызения совести почти не трогают моих душевных недр. Любопытство, даже скорее любознательность и плохая память помогают мне скрасить огрехи в последовательности событий. Ну что ж, думаю я, - не такая уж я и дрянь. Даже совсем не дрянь. Немного импульсивная девушка, лет тридцати. Кто скажет, что это не возраст Джульетты, пусть идёт к чёрту.
Я люблю красивые вещи. Цветы в дорогих вазах, изящные безделушки, породистых животных, камни в массивных перстнях. Поэтому, увидев однажды в моём доме красивого до странности, молодого человека, я была приятно удивлена. Я смотрела на него, изучая его необычную красоту. Не могу сказать, что я им залюбовалась. Это был, в самом деле, молодой человек. Не юноша, не мужчина. Нет. Вот - молодой человек. Слегка вьющиеся светлые волосы - не короткие, не длинные. Свободная, естественная причёска - без изыска, но с намёком на первозданность. Красивый рисунок длинной шеи. Необычно очерченный, капризный рот. Нос тонкий и прямой. Голос его звучал прерывисто, но артистично, точно, глубоко. Казалось - всё, что он говорил было заранее тщательно отрепетировано. Но меня это притягивало. Его звали Лео. Он говорил с моим мужем о театре - оба были театральными актёрами. К тому времени я уже тихо ненавидела актёрскую братию. Но этот странный, пугливый, чуть не договаривающий слова, молодой человек, нравился мне всё больше. Наверное, потому, что сразу. Я никогда не была дальновидной. Но спустя совсем короткое время, я поняла, что его странность вошла в мою жизнь, чтобы изменить её и разрушить.
Лео - имя не вымышленное. Он сам, грустно потупив свои прекрасные глаза, подтвердил бы мои слова. Удивительный, субтильный мотылёк, так и не научившийся говорить по-французски. Кораблик с парусами из папиросной бумаги, поэт, беспощадно рифмующий "дороги - пороги" и "розы - морозы". Ну кто тебя ещё полюбит так, как любила я? Я заполняла твои пустоты своим бурным существованием. Я обращала твой душевный хлам в бесценные сокровища. Я защищала тебя своим знанием, когда ты не знал. Я выкупала тебя у невежества дорогой ценой, когда ты нежился на пушистом облаке самообмана. Я погибала тысячу раз за тебя, когда естество твоё - тонкое, нерешительное, слегка конфузилось от двойственности твоего положения. Великолепный Лео, ненадёжный, вечно сомневающийся мой возлюбленный.
2
В тот вечер я подавала на стол чай и пирожные. Мой муж - красивый брюнет с холёной бородкой - мирно, с хорошо отработанным видом хозяина, настаивал на своей версии, заданной в разговоре, темы. Лео, деликатно, с должной долей артистизма, выуживал из беседы свою выгоду. Когда завершающий аккорд прозвучал, и были отданы последние почести в их рыцарском поединке, Лео откланялся и, как полагается в подобных случаях, сделал мне комплимент - поставил точку. Композиция пьесы удалась. Всё было выдержано в наилучших традициях плохого театра. Оба jeune premier пожали друг другу руки. Впрочем, так было всегда. Ведь у моего мужа было полно приятелей - артистов - хороших и не очень, молодых и старых, весёлых и занудных, обоего пола. Поэтому светлый образ Лео быстро растворился в шумной повседневности. Но всё же что-то осталось. Видимо, те несколько фраз, которыми обменялись мы с Лео в тот вечер. Они были необычно окрашены. Он спросил моего мужа, кто рисовал все те картины и картинки, которыми были увешаны стены нашего дома. Тот с достоинством пробасил, ласково похлопав меня по колену:
- Всё это моя жена.
Лео так искренне изумился, что я невольно поверила в эту искренность. Он посмотрел на моё колено. Видимо его привёл в восторг мой талант художника. И вообще, с этой минуты в комнате находились уже не два, а целых три в доску творческих человека. Меня заметили и похвалили. До этого же вся моя замечательность сводилась присутствующими к физически приемлемой форме. Но тут у формы неожиданно появилось содержание. Моя, обтянутая джинсами, задница заиграла для гостя новыми, доселе нераскрытыми гранями, имя коим - талант. Я же цинично подумала: "Если он в восторге от моих, в восточном стиле, нарисованных баб, то с кем он, интересно, спит?" Мнение моего дорогого супруга на этот счёт я выяснила давно. Ему было откровенно наплевать на мои картинки, стихи и прочие творческие поиски. Его как раз интересовала в большей степени моя задница, а также прочие, столь же прозаичные части моего тела. Но мнение окружающих действовало на него, как возбуждающее средство. И тогда, впитав в себя восхищение Лео, и обратив его в свою пользу, он поблагодарил гостя от моего имени. Восхищались-то, в сущности им, а не мной. Форма моя значительно выросла благодаря содержанию. Мои турчанки и египтянки весело заржали со своих стенок и стали ещё более развратными. Помню, что мой муж милостиво пообещал показать Лео мои стихи, которых сам не читал. Опять рыцарское изумление гостя. Многозначительная пауза. Реверанс - реверанс. Ах, ну что вы! Реверанс... Вот всё, что осталось в моей памяти от того далёкого вечера. Мой бедный муж и не подозревал тогда, кого впустил он в свой дом. Чем я могла помочь ему? Он ведь, как человек начитанный, знал, что женщина - сосуд порока - нуждается не столько в плотской любви, сколько в духовной близости, восхищении, чуткости. Все её греховные мысли улетают с неимоверной быстротой в царство поэзии и всяческих духовных наслаждений, как только муж мирно захрапит после удачно исполненного супружеского долга. В её мозгу давно угнездилась эта какофония, которая негромко, чуть ощутимыми толчками заставляет встать с кровати. Властно и непреодолимо, разрастаясь до симфонического звучания, она ввергает бедную женщину в грех стихосложения. А если ещё учесть, что она этому греху потакает, то какие же усилия нужно приложить мужчине, чтобы её странный внутренний мир хотя бы изредка ему подчинялся добровольно? Так было в ту ночь. И так было в последующие ночи.
Стихи к Дон Жуану
Жасминовый и акварельный,
Напрасный путь.
Хрустальный перезвон
Печали.
Бокал наполнен
Солнцем дня,
Как в старину
Любовью наливали.
И пили.
И клялись.
И ждали.
О, Дон Жуан,
Ты умер без меня.
Как голову мне кудри тяжелят.
И ветра нет.
Кто так меня полюбит,
Как аметист любил
Твои глаза?
Как роза любит нож,
А грудь- кинжал?
Кто будет так ласкать меня,
Как ураган ласкает
Верхи скал?
Как солнце жжёт
Солёную пустыню -
Кто так меня зажжёт?
О, Дон Жуан,
Зачем ты умер без меня?
Сочинив это длинное стихотворение, в которое я вложила всю свою непримиримость с благополучием и однообразием семейной жизни, я закурила сигарету и предалась размышлениям. Написанное совсем не вязалось с задуманным ранее. И вот в предрассветной мгле возник некий образ, явно претендующий на своё место в моей душе. Я - человек весёлый. Поэтому засмеялась - это был Лео. Сама себя подняв на смех за нелепость подобной мысли, я подумала о том, что зря не читала великих психопналитиков. В недрах моего подсознания удивительно и совершенно неведомо произошло сопоставление и отождествление двух противоположных образов. Первый абсолютно не соответствовал второму ни внешне, ни внутренне. Сдвинув брови, я призадумалась. Сигарета догорала. Небо светлело.
Я разглядывала, только что рождённого из лазурной пены поэзии, Адониса - Дон Жуана. Если мне кто-то скажет, что физиология всему виной, я отвечу, что мой возлюбленный родился для меня в ту ночь с помощью одного из необьяснимых явления человеческой жизнедеятельности - поэзии. А потом, думала я, на досуге, почитаю что-нибудь медицинское. Может быть, доктор-психоаналитик объяснит мне что-то в этой истории. Во всяком случае, расставаться с новым чувством почему-то не хотелось. "Будь, что будет!"- подумала я, имея в виду свои опыты в области стихосложения. Легла спать со спокойным сердцем, спрятав, однако "Дон Жуана" подальше, в ящик письменного стола.
3
Прошло время. Пишем, пользуясь избитым приёмом - зима сменилась весной. Лео наносил нам визиты. Все они были похожи на первый. Вот только глаза его всё чаще встречались с моими. И сам он стал каким-то вкрадчивым и таинственным. Во всяком случае, мне так казалось. И как это бывает с влюблёнными, я и Лео старались как можно меньше заговаривать друг с другом.
В конце апреля Лео пригласил нас к себе в гости. Интуитивно ощутив что-то, что защекотало мою душу в области симфонического оркестра, я захватила свои стихи, надела элегантное платье и отправилась в далёкий путь.
На кухне его большой и неуютной квартиры мы пили водку и говорили. О чём обычно говорят? Не помню. Помню только, что я всячески старалась не попадаться на растерзание яркому свету, бьющему из-под неровного края абажура. Женщины знают, каким жестоким бывает нехорошо падающее освещение. Пока я мастерски уворачивалась от предательского света, мужчины вели свой, уже выстроенный по темпу и окраске, разговор. А я в нём посильно участвовала. Тема была взята. На сцену вышли стихи. Мои и Лео. Мы обменялись ими, как грудными младенцами, с задержкой у сердца и с отвратительным жеманством провинциальных гениев. Лео прочёл несколько моих стихотворений молча, красиво подперев свою есенинскую голову изящной рукой. Затем он стал говорить мне прелестные комплименты, совсем как тогда о моих турчанках - с тем же изумлением и благоговением в глазах. Моя крепость постепенно и неуклонно сдавала осаду. Он так говорил! На лице моего мужа было написано удовольствие и эдакое мудро-покровительственное: "Ну я же говорил..." Затем Лео, потупив взор, стал показывать свои рисунки. Мне они не понравились. Но, боясь обидеть беззащитного Адониса, я рассыпалась в похвалах. Лео расцвёл, как майская роза. Я же, ползая на четвереньках среди его рисунков, в своём простом, но проверенном платье, говорила что-то с идиотско-серьёзной миной. Я страшно хотела ему понравиться. В этот момент я могла уже определённо сказать, что катастрофа неизбежна. Это читалось в его чуть-пьяных, зелёных глазах, в каждом его слове - затейливо-любезном. Единственное, что ещё могло меня остановить - привычная, доверительная дружба, на которой держались наши с мужем отношения. Я гордилась им - умным, сильным красавцем - бородачём. Он гордился своей женой, как гордятся коллекцией холодного оружия. Я свято верила, что он мой лучший друг. И наше братство нерушимо. Почему мне не помогла тогда эта вера?
Остаток вечера прошёл мирно. Мы, охмелев, не могли наговориться. Лео пел свои песни под гитару. Томные, протяжные, чтобы дать волю голосу - не сильному, но приятному. Почему-то слегка смутила песня на стихи Цветаевой. Но, отдавшись своему беспокойному чувству, я жадно впитывала всё, что предлагал мне тогда услужливо-сладострастный бес авторской песни. То, что Лео одалживал у Марины Ивановны, пелось ярко, эффектно, с рассчётом на дамскую слезу. Сочинённые же им самим, песни хромали на одну-две лапки, то и дело припадая напиться из чистых лужиц Серебряного века. "Не такой уже это страшный грех" - думала я неуверенно и прозрачно. Я почти не замечала подлога. Отметила и сразу простила. И это было плохим признаком. Когда прощаешь такое небольшое пиратство молодому человеку, который всецело завладел твоими мыслями, то не надо забывать, что рано или поздно жар спадёт, голова остынет и мысли прояснятся. А все те маленькие, милые проколы, которые с такой беззаботностью были отметены твоей трепещущей от возбуждения ручкой, впоследствии начнут слабо раздражать. А в последствии, окончательно прозрев, ты будешь презирать своего возлюбленного. И в результате синяя птица любви превратится в сварливую курицу. Нужно быть осмотрительным, вступая в близкие отношения с человеком творческим. Он очень часто оказывается бездарным художником, музыкантом-недоучкой с непомерными амбициями или же просто пьяницей, пострадавшим на почве искусства.
срЯ была влюблена до безобразия. Не могу поклясться, что была в этом уверена и что хотела этого. Мысли о Лео мелким перебежками, по-самурайски незаметно, обступали меня. Душа моя, вопреки здравому смыслу, с готовностью принимала заведомую муку. Боль появилась ещё тогда. Хотелось убежать от неё, но я ещё не понимала, в какую сторону. Тихо приближался тот день, когда я окончательно погибла для моей семьи.
4
Лео сел возле меня на речной песок. Я ждала его. Он мог бы не приходить, если бы послушал голос разума. Но он пришёл. Я, наверное, выглядела достаточно глупо. Влюблённые всегда производят впечатление полных идиотов. Воля парализована. Язык прилип к нёбу. Взгляд прикован к единственному лицу. И это лицо стало для меня центром мироздания, хотя на берегу, среди кудрявых кустарников и песчанных холмов, где мы устроили пикник, было полно наших общих знакомых. Я сумасшедше полагала, что мысли и поступки мои, озарённые благородным пламенем, не лишены некоторой последовательности. Величайший опыт любовных интриг говорит "Нет!" нашей беспечности. Ничего не проходит безнаказанно. Наивно полагать,что вплывая в своей лёгкой лодке, украшенной китайскими фонариками, лентами и цветочными гирляндами, в новую, прекрасную гавань, тебя там не ждёт племя голодных каннибалов. А если тебя не съедят, предварительно изнасиловав, туземцы, то погоня, высланная наместником царства, которое ты по легкомыслию своему ограбил и случайно (совершенно случайно!) поджёг, не настигнет тебя в самые приятные мгновения твоего путешествия. Я была, как обезумевший бедуин (пусть читатель простит мне мой этнографический разнобой), который ковыляет по пустыне долгие дни и ночи, и вдруг видит потрясающий мираж. Оазис, например, или корабль под парусами в голубой дали. Гонится он, бедняга, за этим видением, бессмысленно бормоча свои мусульманские молитвы, а зной и жажда сушат его воспалённое сознание. А чем кончается такая беготня, я думаю, известно многим.
Лео был добр, внимателен, скромен. Он смотрел на меня. Он пел. Он нравился. Уже стемнело. Барышни распустили волосы. Кавалеры, припадая хмельными губами к их нежным ручкам, забывали о жёнах и детях. Хищным фонарём повисла жёлтая луна. Разинув свою пасть, она то ли зевала от скуки, глядя на нас, то ли кричала что-то непристойное. Костёр вспыхивал, уже никем не соблюдаемый, выхватывая из темноты то обнажённых купальщиц в чёрной майской воде, то меня с моим Лео, безумно глядящих друг на друга.
- Что за Лель? - спросила с издёвкой моя приятельница, вынырнув из темноты. Но я уже была слепа, глуха и невменяема.
Люди! Что с нами делает Любовь! Вы думаете, это огнь очищающий? Вы думаете, мы становимся лучше? Какой эгоизм, какая хитрость, изворотливость, какая жестокость руководят нами! В какое блеяние превращается человеческая речь! Увы, природа сделала нас бессильными на этом этапе своих опытов над живыми существами.
Итак, сумерки сгустились. Костёр потух. Я сказала Лео, снимая с руки перстень:
- Скажи, если захочешь мне его вернуть...
Он взял перстень. Он принял условия моей игры.
5
Потекли дни. Я, дрожа от нетерпения, крутилась перед зеркалом, репетируя свой выход на сцену. Роль ещё не была продумана. Я репетировала слово за словом, движение за движением, шлифуя оттенки своей красоты. Ночами я просиживала за письменным столом. Стихи текли рекой. Был май. Дурманящие запахи цветущих садов носились ночными сквозняками.
Я оставляю гомон стаи,
В готическую грусть уйдя.
Заворожённо постигаю -
Я даже не люблю тебя.
Пионы прошлого столетья
Удушливы, полумертвы.
И осыпаются соцветья
Моей отчаянной мечты.
Слова просты, как крышка гроба.
Наглее суетности дня.
Как крест, косящий из сугроба -
И всё же я люблю тебя.
Традиционны саркофаги
Таких измученных сердец.
Отравлены цветы и шпаги.
Таинственны пути колец.
Моя голова была полна такими четверостишиями. Мне стоило огромных усилий говорить нормальным человеческим языком. Мне хотелось петь, выть, говорить стихами. Не знаю, откуда брались такие образы, как гробы, кресты и саркофаги. Мне неясно происхождение таких метафор. Наверное, доктор смог бы разъяснить это мне и читателю. Наверное, похоронное настроение было вызвано тем, что Лео медлил. И вот, когда я уже готова была впасть в отчаяние, а заодно попрощаться с дорогим перстнем, мой телефон зазвонил. Это был Лео. Я услышала его слабый голос. Первый раз я услышала его по телефону - Лео просил о встрече. Я мгновенно простила его за почти недельное молчание. Он был так мил, так нетерпелив. А мне нужно было ему столько рассказать, о стольком расспросить, не задевая его драгоценного достоинства и не производя лишнего эмоционального шума.
И вот наступил долгожданный миг первого свидания. Удивительно, но сидя на кургузом, продавленном диванчике времён молодости наших родителей, в его студенческой спальне, я не могла произнести ни слова членораздельной человеческой речи. Ну хотя бы кокетства незамысловатого подпустила, или просто лучезарно улыбнулась! Ничего не могла с собой поделать - как шпагу проглотила, ту самую, отравленную. Мы оба жеманно молчали. Те самые его бездарные рисунки, которые я так нахваливала, теперь раздражали меня. И я сама была в другой роли. Всё-таки, очень важно заранее выбрать для себя роль и вести себя в соответствии с образом. Я совсем не была в образе. Я влюбилась в своего Лео так, что казалось мир рухнет, если я потеряю возможность видеть его, слышать его голос, заглядывать в глаза, немея. Какое огромное, пылающее чувство сжигало моё сердце! Каждый миг моей жизни был посвящён любви. Но пылая и потрескивая, задыхаясь, ослепнув и оглохнув совершенно, я всё ещё не была готова перейти от поэтического экстаза к физическому, земному воплощению моей страсти. Стиснутая сильными руками в долгом, страстно исполненном поцелуе, я вдруг открыла глаза и увидела страшную картину: противный дневной свет, белёный потолок, яркие, в бездарных розочках, обои. Сердце моё куда-то упало. На простенькой книжной полке я взглядом выхватила форзац - " М.Цветаева. Стихотворения и поэмы." Всё. Можно было уходить. Под моей босой ногой что-то хрустнуло и больно ужалило ступню. "Ореховая скорлупа" - определила я по звуку.
Когда двое, обнявшись, пытаются из стоячего положения перейти к горизонтальным отношениям, это у них получается довольно неловко. Случаются спотыкания, виноватые "Ой!", дурацкие улыбочки, мол, "вот незадача". Я чувствовала себя огромным, глупым слоном. Шёл дождь. Слышалась беготня и смех играющих во дворе деток. Где-то, в недрах квартиры, журчал унитаз. Хотелось умереть, и как можно быстрее. Пусть в муках. Они, возможно, смогли бы меня оправдать.
Говорю вам: выбирайте образ заранее. С головой, набитой стихами, лучше идти топиться. Пытка в таком состоянии запутаться в юбке или понимающе терпеть попытки возлюбленного поскорее содрать с тебя всю одежду. Когда поэтическая лихорадка загнала вас в греческую мифологию, заставляя подыскивать вашему Вите или Толе романтические аналоги, измерьте температуру - вдруг у вас жар. Или ещё лучше - сходите к какому-нибудь понимающему доктору, который поможет вам в беде (опять этот доктор!). Также рекомендую спокойно, без истерики, выслушать мнение старших. Они почти всегда оказываются правы. Можно напиться со старыми друзьями - это тоже здорово помогает. Только не вздумайте ныть о своём чувстве на плече у лучшей подруги. Во-первых: это не ново в ваши тридцать лет. Ваша подруга только отметит про себя: "Ну да, ну да, опять навеки!". А во-вторых она обязательно расскажет о вашем новом увлечении всем, кому только можно и кому категорически нельзя.
Столкнувшись с небольшим, но ощутимым разочарованием - увы, мой возлюбленный оказался не боец - я поспешно объявила его недоразумением. И даже после такого бледного по ощущениям свидания под сенью ужасающих розочек, я с ещё большим воодушевлением принялась поэтизировать свою любовь:
Я буду вдыхать фиолетовый зной
И розою, и госпожой.
С персидскою фреской сравнишь меня ты.
Ножи минаретов схлеснутся с зарёй.
И страсть обретает черты.
Как ветер ленивый внезапно затих,
Лаская нежнейшую грудь.
Пульсирует мерно разбуженный стих,
Сливаясь в любовную суть.
Помутился оставшийся рассудок. Я не ела, не пила, не разговаривала с мужем. Курила и глядела в потолок. Вот такие были мои дела.
А Лео был тонким психологом. Он очень скоро разобрался в расстановке сил. Орудием его защиты от меня было адское спокойствие и определённого рода благоволение. Его тихая меланхолия обрекала меня на невыносимые муки. И он опять говорил мне с лёгкой укоризной в голосе:
- Ты торопишься жить, душа моя...
6
Между тем, май постепенно перетёк в июнь. Я ушла от мужа. Страдать стало легче. Я могла без остатка отдаться моим переживаниям. Гуляя среди зеленеющих растений, я срывала цветочки и прижимала их к сердцу, предварительно понюхав. Ах, это был запах моей любви, нежнейшая пыльца, трепетная надежда. Я закладывала миниатюрный зонтик белой кашки, пахнущей клопами, меж страниц стихотворного сборника. Через два дня цветочки желтели, портя страницы, усыхали до неузнаваемости, но я берегла их. Я бродила по паркам, как тургеневская барышня, в белых шёлковых одеждах. Встречая знакомых, я только загадочно улыбалась - говорить не хотелось ни с кем.
А Лео был недосягаем. В короткие мгновения наших свиданий, он всё больше грустил. Вздыхал, смотрел нежно. Казалось, он боится заговорить, чтобы колебания воздуха не повредили моей неземной сущности. Песни его, адресованные некой девушке в белом платье и с алой розой в тонких руках, становились всё более обречёнными - то была недосягаемая я. "Вы похожи на скрипку старинной работы три четверти..." - пел он, божественно прикрыв глаза. Но всё это продолжало походить на спектакль. Я сама не заметила, как стала несчастной. Иногда вдруг он запросто чмокал меня в щёку при встрече - это было так естественно, что я изумлялась. Но спустя минуту он опять становился кронпринцем, у которого на душе нехорошо. Я не шумела. Сидела тихо. Слушала его, а если и говорила, то очень аккуратно, как заворачивают хрусталь.
Мои стихи он очень полюбил, принимая их с достоинством, и хранил их на полке, рядом с Цветаевой. Как-то я заглянула в эту папку и с ужасом увидела, что принтерные распечатки моих стихотворений безжалостно испещрены красными чернилами. Я очень обиделась, но промолчала.
Между тем, меня не покидало вдохновение. Еженощно, фанатично припав к письменному столу, я портила груды писчей бумаги. К утру я плелась спать, но подолгу не могла уснуть - милый образ плыл передо мной, видоизменяясь. Страдания мои становились невыносимыми.
Зверь ли верен? Верно ли - любовь?
Так чешуйчато шуршат вопросы.
Из тоски моей светловолосой,
Что по капле стачивает кровь.
Это четверостишие, как диагноз, очень точно описывает моё состояние и поведение самого Лео. Портретное сходство явно проступает. Невольное сравнение со зверем не случайно. Что-то невнятно мне указывало на неловкое, вовсе не загадочное поведение моего любовника, но я списывала это на необычайность его натуры:
Дева и лев.
Дева гладила льва.
И скользило, и щёлкало время.
Словно чёрные метки,
Точёные стрелки бегут.
Напряглось в ожидании
Звонкое времени стремя.
И уже полноводные ,
Гладкие реки текут.
Ты играла со львом,
И твоё истончалось запястье.
Заплелись твои кудри
В высокие кроны дерев.
Темнооких купцов ты пугала
Невиданной властью.
Золотые дворцы
И миндальные речи презрев.
Дева, лёжа со львом,
Обращалась то львицей, то девой.
И из белого в красное
Кутала плечи в шелка.
Соловьиным подростком
Ревнивое время глядело.
И сжималась всё туже
Стальная пружина курка.
В конце июня Лео совсем приуныл. Робкая его страсть превратилась в молчаливый набор вздохов. По телефону мы не говорили - ему не нравилось. "Я не вижу твоих глаз." -говорил он в оправдание. Томик стихотворений любимого поэта непомерно разбух от зверски замученных мною растений. Меня стали узнавать в парках старички-шахматисты и мамаши с колясками. Поскольку в шахматы я не играла и была бездетна, мой трогательный силуэт становился всё более подозрительным. Тогда я залегла дома и стала злиться. В первый раз за время моей влюблённости, с моих уст слетело непечатное слово.
В один из дней, переполненный сиянием летних небес, прилетев на крыльях по секретным дорогам тайной связи, я услышала от моего возлюбленного:
- Я должен уехать. - в глазах печаль, мольба, затаённый страх. - Надолго. - Опять грустная пауза.
Я выждала минуты три, не смея нарушить его молчание. Он склонил голову. Я увидела белокурую макушку. Открыв было рот, чтобы задать резонный вопрос, я подумала и закрыла рот.
- Во Францию! - Вдруг неожиданно сказал он так, будто эта страна вызывала в нём гадкие, нехорошие мысли, а все французы - подонки.
Я почувствовала привычную фальшь. Не знаю, что бы я сказала, будь я в здравом уме. Но Лео не перенёс бы прямого вопроса. Его хрупкая душа была выточена из тончайшего хрусталя. Он был уязвим, как младенец перед разъярённым доберманом. В душе я рычала и рвалась с цепи, но сказала тихо:
- О! - это означало восхищение и муку.
Тем временем, Лео, подхваченный азартом нового состояния, говорил:
- Пойми, дорогая моя девочка, я задыхаюсь в этой стране. Мне нужен воздух. Творчество, - он горько и обречённо усмехнулся, - здесь невозможно. Я буду работать, как вол, чтобы записать свой диск. Я актёр, я не могу погибать заживо...
Он говорил очень долго. Первый раз я видела его таким возбуждённым. В его словах не было ни артистического позёрства, ни особой радости. Скорее расчёт. Он приводил веские доводы, которые указывали на то, что должен жить только в Европе. Я начинала понимать, что всё это давно продумано. И давно продумано. "Наверное, визу дали" -подумала я. Грустным внутренним взором я посмотрела на себя, сидящую на всё том же обкусанном временем, сиротском диванчике. Я не слушала его более. Я поняла - всё кончено. Меня предали. А теперь торгуются, безжалостно рассчитывая на моё понимание. Рассматривая себя со стороны, я видела хрупкую, одинокую женщину. Мне стало безумно жаль себя - безответственное, нерасчётливое существо. И теперь я должна была покориться, приняв позор из этих мелочных рук. Обо мне, как о части своей жизни, он совсем не упомянул. Глаза его блестели, он жестикулировал - я увидела перед собой совсем другого человека. Это уже был не принц. Это был трезвый, уверенный в своём будущем, мужчина. Меня он не видел - перед ним расстилался весь мир, а я оставалась в прошлом. Душа моя рыдала - она не приняла трезвого расчёта. Внешне выдержав суровые условия этого разговора, я даже улыбалась. Но с этого дня существо моё разделилось на две части. Одна - люто ненавидела Лео, а другая оставалась его жалким рабом. Гнев и возмущение руководили первой. Вторая беспрерывно плакала и заламывала руки, лелея в душе милый образ.
Разумеется, в эту ночь я не сомкнула глаз. Из-под моего пера возникали то жёсткие, полные горечи и раскаяния за содеянное, стихи, то пылкие, полные любви сонеты. Но к утру я вдруг почувствовала себя лучше. Как у замученной детьми ящерицы, со временем вырастает новый хвост, ещё красивее прежнего - так и с моим сознанием произошла приятная регенерация. Я физически почувствовала в себе эту перемену: снова с удовольствием посмотрела на себя в зеркало. В первый раз за это время я нормально позавтракала, выпила немного вина и просто включила телевизор. Мир ворвался в мой дом, объявив сразу все свои новости, радостно сообщая приятную погоду и курс валют на мировом рынке. Утро было чистым и ясным, мне опять хотелось жить.
7
Неповоротливость времени иногда заставляет нас совершать ошибки. Пока тянутся нескончаемые дни, переворачиваясь с боку на бок, как тяжёлые, ленивые тюлени - лёгкая человеческая сущность, наделённая фантазией, рвётся в будущее, торопится жить. Поспешно выдаются названия явлениям. Лицо ежеминутно меняется в оттенках настроений. И нередко происходят наслоения в событиях - что-то вроде двойной экспозиции. Более упорядоченный человек контролирует свои эмоции. У него не может происходить никаких таких безобразий. Импульсивные натуры вторгаются в будущее гораздо раньше. Они зачем-то мечутся, не имея возможности поразмыслить и сделать выводы. Слишком легки их крылья, и заносит их в такие отдалённые, запретные области, что и подумать страшно. Умный спросит: "Зачем это нужно?" Глупый романтик, с широко раскрытыми на жизнь глазами, повиснув над землёй, ничего не ответит. Его опять куда-то унесёт.
Во мне живут и тот, и другой. Поэтому я вольна не задавать себе таких вопросов. Умный и Глупый внутри меня нежно друг друга любят и к слабостям друг друга относятся с уважением. Но вот между ними пробежала искра раздражения.
Глубокой ночью они сидели у окна и курили. Умный и Глупый. Их спор затянулся. Они, было даже начали ссориться. Но вдруг Глупый грустно спросил:
- Скажи, но почему же Лео тебя так раздражает?
- В сотый раз заявляю - твой Лео - дурак, позёр, пустышка! - зашипел Умный. - Он ровным счётом ничего из себя не представляет. В его голове нет ни единой собственной мысли. Все его слова и телодвижения продуманы, и к слову сказать - не очень хорошо. Идиотская, бездарная игра! Даже продумав всё до мельчайших подробностей, он всё равно остаётся таким же кретином. У него крашенные волосы! Тебе этого мало?
Глупый дёрнул худеньким плечом. В глазах его застыли слёзы. Он хлюпнул носом и заныл:
- Ну и что, ну и что? Я всё равно его люблю! Он мне песни посвящает... (рыдания) А вчера сказал: "Ай лав ю ту".
- Ну, во-первых, перестань стонать. - Сказал Умный примирительно. - Выпей вот пива, успокойся и послушай, что я тебе скажу. По поводу "Ай лав ю ту". Ты же приставала к нему со своей неземной любовью? Скажи честно - приставала?
- Н-ну, я говорила ему, что люблю... - неопределённо сказал глупый, потупив взор.
- Вот видишь, красавица, я был прав! - Трагическим голосом, злорадствуя, говорил Умный. -Твой крашенный лев не выдержал бешенного напора твоей искренности. Он выдавил из себя в знак благодарности что-то похожее на "я тоже". Но по-русски - язык не повернулся. Выскочила первая попавшаяся, из американской киношки, фраза. Ты только посмотри, поскольку раз в день америкосы из телевизора в любви объясняются! Смех и грех! Тю компрон?
- Компрон, компрон... Сволочь ты. - Глупый уже не плакал, только хлюпал носом. Он пил пиво, недобро глядя в ночное небо. Там были звёзды. Братья помолчали. Умный курил с большим достоинством. У него не дрожали руки, как у Глупого. Но у него ныло сердце, когда он смотрел на беззащитного брата-недомерка. Умный был красив и точен. Он не выносил неопределённости. Сильная его натура была так же хорошо и прочно устроена, как и его тело. А младший его глупый брат был хрупким и ненадёжным. Он, пожалуй, был тоже красив, но нежный и женственный, был больше похож на женщину. Хотя, что это я! Он ведь и был женщиной.
Умный погасил сигарету, отхлебнул пива и сказал:
- Я жалел тебя, потому что ты мне брат. Сейчас я тебе скажу что-то такое, отчего у тебя, возможно, случится припадок. Нам с тобой нужна эта горькая правда.
Глупый смотрел на брата, широко раскрыв доверчивые глаза.
- Говори. - Сказал он сдавленным голосом.
- Подумай всё же. Может быть, ты знаешь, о чём я хочу...
- Говори! - оборвал его Глупый и уронил своё миловидное лицо в ладони. - Говори, говори. - шептал он, и слёзы лились сквозь пальцы, падая и падая на паркет.
Умный подтянул джинсы на коленках, закинул ногу на ногу, снова закурил и заговорил спокойно:
- Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Этот человек ослепил тебя, сделал безвольной, сентиментальной бабой. Он тебя не любит. Он думает о тебе очень редко. Он весел и предприимчив, когда тебя нет рядом. Он притворяется и хитрит зачем-то, боясь потерять тебя, как шикарный экспонат. - Умный покрутил пальцем у брата перед носом. - А ты его любишь, этого кретина! Или делаешь вид? - Вдруг добавил Умный с хитрецой.
Глупый слушал. Лицо его чуть подрагивало в страдальческой гримасе. Он не ожидал такого поворота -
- То есть как - делаю вид?
- Ты конечно помнишь, что у нашего возлюбленного как- будто немного странная форма носа?
Они кивнули друг другу понимающе.
- Так вот - этот нос не настоящий. - Победоносно заявил Умный.
- А какой?
- А такой! - Умный быстро извлёк из кармана фотографию и сунул её в самое лицо Глупому.
Глупый смотрел на карточку, разинув рот. Он побледнел ещё больше.
- Пластическая хирургия? - сдавленно прошептал он.
- Пока ты сочиняешь свои стихи, а я их редактирую, нас беспощадно обманывают. - Сказал Умный и выбросил фотографию в окно.
Глупый молчал, ошарашенный увиденным. Умный продолжал -
- Скажи, может быть дело в...? Ну, ведь многие попадаются на этом. Элементарная физиологическая зависимость - и тебе кажется, что без твоего обожаемого Лео мир перевернётся, а?
Глупый улыбнулся и обречённо махнул рукой.-
- При чём тут...это!
Глупый уже и не думал плакать. Нос. Веский минус для настоящей женщины, читавшей Ростана. Через несколько мгновений братья легко, как пух или пепел, вылетели в окно и исчезли в предрассветной тишине.
Умный и Глупый сидели на ковре в комнате в ужасающими розочками. Они рассматривали спящего Лео. Где-то устало бормотал унитаз. Будильник тикал строго и отчётливо. Лео спал, лёжа на спине, откинув одну руку так, что она безвольно свешивалась с продавленного диванчика. Голова его была запрокинута. Профиль вырисовывался в темноте, мягко освещаемый уходящей луной. Постель была беспорядочно смята.
- И всё-таки, есть что-то трагическое в его облике. - Печально заговорил Глупый.
Умный, сдвинув брови, задумался. Глупый же, подняв брови в положение "домика", задумался тоже. Пока они молчали, старший брат украдкой посматривал на светящийся циферблат часов - скоро рассвет. Наконец Глупый нарушил молчание:
- Ты думаешь, я не понимаю, что песенки Лео примитивны, а стихи просто ужасны? Я жалею его. Ведь он так пылко изображает поэта. За это я был готов простить любые литературные огрехи и орфографические ошибки. Любовь готова на любое самопожертвование. Таскаешь ему, полуграмотному, умные книжки, пополняешь его словарный запас, работаешь с лексиконом - но незаметно, чтобы не дай Бог, не обиделся. Даришь ему цветочки, камешки со смыслом, картинки рисуешь...
- И что, совсем бескорыстно? - язвительно перебил его Умный .
- Всё это ради того, чтобы возлюбленный понял, что меня надо полюбить. Ведь все доказательства в мою пользу. А он собирает мои стихи, как гербарий, в красную папочку, марает их красными чернилами, пошло вздыхает и молчит. Хорошо, если ещё песенку споёт.
- "Вы похожи на скрипку три четверти..."- Умный, комично изобразил пение Лео.
- Да. - Сказал Глупый. - Это он мне посвятил.
- А ты и поверил! - Засмеялся Умный. - Другой девушке. Кстати, она намного моложе тебя.
Глупый опять уронил лицо в ладони и заплакал.
- Вот дурак! - Сказал Умный и принялся утешать брата. - Перестань, не плачь. Я же не сказал, что ты хуже.
- Ты видел их вместе? - бессвязно, сквозь всхлипывания спросил Глупый.
- И не однократно.
Вдруг, резко оборвав пререкания братьев, Лео громко произнёс, не просыпаясь:
- Хр-р-рмф-ф-фа.
Умный затрясся от беззвучного смеха. Он тихо катался по ковру. Глупый, навалившись на брата, пытался зажать ему рот своей узкой ладонью. Он умолял:
- Перестань ржать, идиот.
Умный всё ещё постанывал и вздрагивал от смеха, сотрясая лежащего на нём, чуть не плачущего,брата.
- У бедняжки насморк, - уговаривал он Умного, - а ты ржёшь, как бегемот.
Умный всё ещё слабо хихикал. Глупый, сам уже сбитый с меланхолической волны, вздохнул -
- Ну что, полетели, пожалуй.
Умный, всё ещё давясь от смеха, поспешно вылетел в растворённую балконную дверь. Глупый ещё немного постоял у изголовья спящего возлюбленного. Он сам прекрасно осознавал комизм происходящего, но как будто выполняя некий ритуал, он поцеловал Лео в губы, провёл светящейся рукой по золотым волосам, вздохнул и улетел, печальный. Но на душе его с этой ночи стало почти хорошо. Братья потом часто говорили о Лео и уже почти не ссорились. Глупый даже признался, что роскошная дворянская фамилия Лео (мы её оставим в секрете) - всего лишь псевдоним, одолженный у дальнего родственника.
- Да, артистическая натура - твой Лео, ничего не скажешь! - воскликнул Умный раздосадовано на эту новость. Он никогда не называл бы брата всерьез дураком, поэтому ничего больше не сказал.
8
Итак, на этом можно было бы и закончить. Выпить бокал белого вина и лечь спать. А завтра, выспавшись, начать новый рассказ. Но...
После того, как два мои тайные брата предоставили поистине веские доводы отнюдь не в пользу бедного Лео, мир для меня перевернулся и смеялся надо мной уже совершенно беззастенчиво. Один человек как-то жаловался мне на свою любовь: "Это невыносимо - я думаю о ней 24 часа в сутки". Я же скажу, что понятия не имею, что такое любовь, но если собрать в кучу все прекрасные глупости и благородные порывы, происходящие со мной на трудной стезе любви, то хватило бы с лихвой на всю Магаданскую область вместе с её влюблёнными чукчами, песцами и моржами. Почему магаданской? Не знаю - первое, что в голову пришло.
И всё-таки, с отъездом Лео мне стало нечем дышать. Человек с перешитым носом и фальшивой фамилией, изменявший мне и лгавший безбожно, эксплуатировавший мой поэтический фонтан, как свой собственный, исчез из моей личной жизни, жёстко, по- гроссмейстерски всё взвесив. Вероятно, в красной папочке, увезённой в Париж, проведена была жирная черта итога. Мне было одиноко. Я постепенно растворяла своё чувство досады в окружающей меня действительности.
Была глубокая осень, когда я забрела на какую-то вечеринку и встретила там моего ,уже бывшего мужа. Он был по прежнему молод и хорош собой, весел, слегка пьян и элегантен. Он изящно ухаживал за дамами, дружелюбно посматривая в мою сторону. До меня то и дело доносился сквозь звуки музыки его воркующий смех.
- Здравствуй, любимая.- нежно сказал он, подсаживаясь ко мне. - Ты прекрасна, как всегда. Откуда у тебя это платье?
Это был трюк. Платье подарил мне он сам.
- Ты грустишь? - глаза его сияли. Он улыбался одной из своих самых обольстительных улыбок.
Я думала, глядя на него, что мне ужасно надоели актёры и что больше никогда, никогда... Однако, я также отметила, что передо мной сидит такой знакомый до боли, но уже совершенно чужой человек. По правилам некой игры, мы старались не касаться друг друга, будто боялись обжечься. Иногда он оказывался чуть ближе установленного целомудренного промежутка между нами, и я чувствовала еле уловимый запах его волос и бороды - смесь парфюма и табака, помноженный на запах породистого мужика. О, мне был знаком этот запах! И он до неприличия откровенно звал меня назад. Мне стало так хорошо и тепло рядом с мужчиной, которого я когда-то любила и который любил меня. У нас были общие документы и жилплощадь, общие воспоминания... Я чуть было ему об этом не сказала. На длинном его мизинце блеснул перстенёк - мой подарок, коварно напомнив о моём пристрастии дарить кольца. Чуть повыше запястья правой руки - знакомый маленький шрам. На смуглой его шее пульсировала жилка, говоря мне о том, что он взволнован.
Люди появлялись и растворялись в полумраке. Кто-то поцеловал меня в шею, обдав вкусным алкогольным духом. На моё колено пролилась холодная жидкость. "Коньяк"- подумала я. Белокурый Лео, а вместе с ним и вся Франция, отступили далеко в прошлое. А здесь, в зыбком, нереальном настоящем, кто-то страстно пел по-португальски и жарко дышал мне в плечо. Я подумала, что легко быть неоправданно счастливой, когда всё так нереально.
- Ты грустишь, любимая? - прозвучало рефреном. Мой, уже бывший муж ласково провёл тёплыми пальцами по моей щеке. Лицо его в полумраке казалось мне прекрасным. Неторопливая и невинная ласка успокаивала. Он легко коснулся большим пальцем моих губ.
- Не грусти. Я всё знаю. - Взгляд его был проникнут искренним сочувствием. Поэтому я не сразу почувствовала смертельный озноб по-настоящему нехорошего предчувствия. Всё так же нежно глядя мне в глаза, он гладил и гладил мою щёку, мочку уха, играл завитушками волос.
- Ты влюблена, - как сквозь гипноз слышала я, - и я влюблён.
И тут я заметила, что его улыбка стала нехорошей. Я позабыла напрочь, кем был мой муж. Его перевоплощения и в былые времена сводили меня с ума от бессилия разгадать игру. Он был мастером розыгрышей. У меня похолодела спина.
- И влюблены мы в одного человека. - Сказал он глумливо.
- У меня остановилось сердце. В голове завыли тысячи сирен скорой помощи.
- Как? - Прошипела я в бешенстве. - Что ты несёшь, скотина?
- Ты со скотиной, пожалуй, полегче, любимая. Я вот веду себя, как джентельмен.
Его цыганская улыбка была ослепительна. Я схватила сигарету, подожгла фильтр и глубоко затянулась. Пока я кашляла, муж мой спокойно пил коньяк со смаком, грея бокал в своей большой ладони. На мой вопросительный, всё ещё слезящийся кашля, взгляд он ответил с улыбкой доброго палача:
Да, милая, я всё о вас знал. Но что я мог сделать для тебя? Только пожалеть. Ты выбросила меня из своей жизни, втрескавшись по самые уши в моего любовника. А потом вы оба убежали от меня. Так что, я вдвое несчастнее тебя.
В его словах не было ни тени иронии. Он, казалось, говорил о самых заурядных, хотя и неприятных вещах. Я задыхалась от бессильной ярости.
- Вы... Вы...- Я не могла произнести ни слова.
- Насколько мы были близки? Это ты хотела бы знать? - на его лице опять цвело нахальное веселье. - Тебе этого не понять. Ты женщина - неразумное, эгоистичное существо, хотя и прелестное. Представь себе - я его люблю так же, как ты. С той лишь разницей, что не хочу за него замуж.
- Но как ты мог? Ты же говорил, что любишь меня!
- И тебя тоже. - Отвечал он с расстановкой. - Я вас обоих люблю. Одинаково.
Тихо пел страстный португалец. В его плавном речитативе слышалось то "коразон", то "прокуроре". В плотно задымленной тьме плавали танцующие тени. В кресле кто-то спал, мирно похрапывая. Я не понимала, что чувствую. Я ничего не чувствовала. Хотелось повеситься. Было страшно и смешно по-настоящему.
- Он тебе пишет? - спросил мой, уже бывший муж.
- Нет.
Исподлобья глядя друг на друга, мы вдруг рассмеялись.
- И мне не пишет! - хохотал он.
Если бы не алкоголь, то не было бы оправдания нашей взаимной истерике. Мы хохотали, как сумасшедшие в такси, глядя друг на друга. Таксист крутил пальцем у виска. На рассвете, не раздеваясь, усталые и нетрезвые, мы уснули, подобно жалким котятам - близнецам, никому не нужные, обманутые природой и выкинутые судьбой на помойку.
А где-то далеко, на белоснежной скатерти, в маленькой аккуратной чашке дымился свежесваренный, ароматный кофе. Жизнь только начиналась под мягкое журчание французской скороговорки. В ажурных креслах сидели чистенькие француженки. Они смеялись чему-то неведомому, оживлённо жестикулируя, и наскоро допив свой апельсиновый сок, куда-то уносились на автомобилях. Лео думал о том, что у этих девушек здоровый вид и белые зубы. Они были недоступны. Их хотелось потрогать.
Ему было тревожно, как бывает тревожно первокласснику при виде мощного торса первой учительницы. Первое, безмолвное свидание с ней состоялось, и она дала ему понять, что ошибок или озорства не простит, что будет по мере своих сил бороться с ним за то, чтобы сделать из него человека, достойного ходить по этой праздничной земле с высоко поднятой головой и свободно спрашивать у окружающих: "Quel heur est il?"