Ты чувствуешь себя несчастным. Тебе плохо и ты самозабвенно страдаешь. Несчастье настолько сильно, что, кажется, в твоем мире никогда не взойдет солнце. Тебя бросили. Тебе мнится, что никто больше не обнимет тебя, никто не полюбит, не шепнет на ухо ласкового слова. Тебе холодно. Ты сидишь долгими ночами на подоконнике, твой желудок настойчиво напоминает тебе, что он уже вторые сутки пуст. Всем на тебя наплевать. Тебе не хватает воздуха. И несчастье окружает тебя плотным коконом печали. Ничто не может заставить тебя улыбнуться. Ты замыкаешься в себе, погружаясь с каждым днем все глубже. Нет никакой надежды. Ничего нет. Только безграничная печаль...
***
Теплая, уютная тишина. В этой терпкой тишине отчетливо слышно их слитное дыхание: вдох - пауза - выдох, вдох - пауза - выдох. Он стоял у окна, за которым плескалось жестокое, серое небо, она сидела в кресле спиной к нему. Они слишком долго вместе, чтобы дышать порознь. Ее жаркий шепот вспорол тишину.
- Я тебя ненавижу.
Он вздрогнул:
- Я знаю.
- И тебе все равно - прошипела она.
- А что я могу тебе сказать? - он пожал плечами - что я люблю тебя? Что тоже ненавижу?
- Скажи правду...- ее голос еле слышен.
- Тебе будет больно, - предупредил он.
- Не больнее чем сейчас.
- Ты можешь сказать, что я не любил, и не способен любить никого, кроме себя. Нет, поверь. Просто была девушка, которую я безумно любил. Которая была для меня роднее всех. Но однажды случилось так, что мы не поняли друг друга. Мы были оба виноваты. Мы замкнулись каждый в себе. Наши отношения начали портиться. И я ее кинул. С тех пор я ищу, я скитаюсь. Я пытаюсь вернуть то, что уже невозможно вернуть. Я не могу любить кого-либо. Я все время вспоминаю ее. Если мне кто-то нравится, мне это быстро надоедает. В начале, когда я тебя только увидел, ты мне нравилась. И я до сих пор не могу простить себе того, что я, не испытывая к тебе каких-то особых чувств, начал с тобой встречаться. Я сделал это потому, что мне надоело быть одному. Я думал, может из этого что-то и выйдет. А потом я боялся расстаться с тобой, потому что боялся причинить тебе боль. Но ведь ты наверняка согласна, что на лжи нельзя строить отношения...
Надеюсь, ты меня поймешь. А даже если не поймешь, я буду спокоен. Потому, что теперь ты знаешь правду, и мне не надо больше обманывать ни тебя, ни себя.
- Знаешь, милый, можно было сказать и раньше,- она опустила голос, чтобы он не дрожал, и порадовалась, что сидит к нему спиной, и он не видит ее слез,- кстати, это не больно, более того, это вполне ожидаемо...
Ответом ей была тишина.
Она свернулась калачиком и положила голову на подлокотник. Она вспоминала...
... Последние несколько недель она остро чувствовала, что становится ему в тягость, что ограничивает его свободу. От этого ей становилось все больнее. Несколько дней назад она лежала на кровати и ждала его. Он не приходил. Ночную тишину разрушил звук повернувшегося в замочной скважине ключа. Он не стал зажигать свет, видимо опасаясь разбудить ее. Он снял только ботинки и прошел на кухню. Она услышала, как он открыл холодильник и отпил что-то из бутылки. Он вышел на балкон и закурил. Она смотрела на его силуэт, тускло освещенный уличными фонарями. Она молчала. Ничего не сказала она и тогда, когда он, выбросив бычок, обулся и ушел. Она проплакала до утра...
- Уходи - хрипло сказала она.
- Извини...
Ей хотелось кричать. Ей хотелось рвать и метать. Но она молчала. Что ей до его извинений, от них не станет легче, они уже ничего не изменят.
- Уходи.
Шаги, легкое прикосновение губ к виску, и он ушел.
Она опять плакала. В гневе она разбила фарфоровую вазу об стену. Так же разбилось ее сердце, ее мир, центром которого так долго оставался он.
Он, наверное, так и не понял что сделал. Он видно надеялся, что она скоро забудет его, скоро найдет себе другого... но идет время, а она одна. Теперь она такая, каким он был тогда, когда говорил свои последние слова ей. Она не любит. В ней не осталось ни любви к нему, ни ненависти. Но полюбить кого-либо другого она не может. И в остывшем сердце у нее теперь тишина, такая же, как тогда, темная уютная терпкая, не нарушаемая даже остаточным пульсом. Ведь тишина ее друг. Тишина - это музыка мира. Только до боли жаль, что их мелодия больше никогда не зазвучит. Ведь она была красива. Теперь же, как и прежде, звучали в мире две мелодии. Его - такая, как и раньше: лихие переборы испанской гитары, с легким призвуком безумства; ее - теперь надолго другая: тихое перешептывание дождя и скрипки. Две такие разные мелодии, раньше слитые в одну, а ныне снова разделенные на две неравные части. Впрочем, неизвестно кто из них потерял или приобрел больше, чем имел до встречи. И никто не сможет этого узнать. Какая польза была принесена ему, она не знала. А ей... ей наверно не справиться...
Теперь она считала, что не верит в любовь, но ведь в любовь, как и в инсульт, не верят только до первого приступа. Но время шло, а приступа все не было, и жизнь спокойна. И в этом спокойствии какой-то странной музыкой звучала тишина, в которую новой темой вплеталась боль, заставляющая до крови закусывать губу, чтобы не расплакаться. А мир постепенно погружался в зиму, засыпая и накрывая жизнь снежным покрывалом. Покрывалом, под которым все засыпало. Засыпала природа, засыпали люди, засыпала и она, накрывшись одеялом с головой, не надеясь снова проснуться и не веря, что кто-нибудь сможет ее разбудить...
***
Мерзкая, орущая тишина. В этой тишине он стоял у окна и смотрел в мрачную серую пустоту. Она сидела в кресле позади и молчала. Столько времени все впустую? Какая глупость. Но вот она заговорила, изничтожив последние остатки недавно бывшей такой уютной тишины.
- Я тебя ненавижу.
Он вздрогнул, приятный холодок пробежал по спине:
- Я знаю.
- И тебе все равно? - яростно фыркнула она.
- А что я могу тебе сказать? - он пожал плечами. - Что я люблю тебя? Что тоже ненавижу?
- Скажи правду, - просочилось в ответ сквозь тишину.
- Тебе будет больно.
- Не больнее, чем сейчас, - уверила она.
- Ты можешь сказать, что я не любил, и не способен любить никого, кроме себя. Нет, поверь. Просто была девушка, которую я безумно любил. Которая была для меня роднее всех. Но однажды случилось так, что мы не поняли друг друга. Мы были оба виноваты. Мы замкнулись каждый в себе. Наши отношения начали портиться. И я ее кинул. С тех пор я ищу, я скитаюсь. Я пытаюсь вернуть то, что уже невозможно вернуть. Я не могу любить кого-либо. Я все время вспоминаю ее. Если мне кто-то нравится, мне это быстро надоедает. В начале, когда я тебя только увидел, ты мне нравилась. И я до сих пор не могу простить себе того, что я, не испытывая к тебе каких-то особых чувств, начал с тобой встречаться, - тут он сделал набольшую паузу и глубоко вдохнул. - Я сделал это потому, что мне надоело быть одному. Я думал, может из этого что-то и выйдет. А потом я боялся расстаться с тобой, потому что боялся причинить тебе боль. Но ведь ты наверняка согласна, что на лжи нельзя строить отношения... - снова пауза, несколько секунд тишины. - Надеюсь, ты меня поймешь. А даже если не поймешь, я буду спокоен. Потому, что теперь ты знаешь правду, и мне не надо больше обманывать ни тебя, ни себя.
- Знаешь, милый, можно было сказать и раньше,- с каким-то странным всхлипом сказала она,- кстати, это не больно, более того, это вполне ожидаемо...
Он промолчал, возможно, потому, что воспринимал это как упрек, или потому, что боялся опять причинить боль. Он снова тяжело вздохнул и стал вглядываться куда-то далеко в серую глубину окна. В его голове медленно текли воспоминания, сливаясь с гнетущим осенним небом.
... Какая-то неизмеримая глупость. Последнее время она словно избегала его, да и его к ней совсем не тянуло. Несколько дней назад он пришел, одному ему ведомо зачем: толи просить прощения, толи захотел просто прийти, толи хотел чего-то большего. Он пришел поздно ночью, и не стал ее будить. Сначала он подошел к холодильнику и сделал пару глотков первого, что попалось под руку. Водка.
Темнота и тишина были его главными партнерами в ту ночь, и все остальное надо было как-то отогнать.
Какая неизмеримая глупость, - думал он, стоя на балконе и щелкая зажигалкой. - Более неописуемого недоразумения в моей жизни еще не было. Это не может продолжать вечно, все имеет свое разумное окончание. Но не так. Она не заслуживает этого, и виноват, по сути, только я и моя ложь. Я не нужен. И тем более ей, - он глубоко, последний раз затянулся и резким щелчком отправил окурок вниз. - Надо же, как тихо сегодня ночью, хотя еще совсем не поздно. - он потянулся за следующей сигаретой - последняя... - и смятая пачка отправилась вслед за окурком. - Совсем не нужен. Всю жизнь я думал, что руководствуюсь здравым смыслом. Логикой. Где уж там. Хотя, что теперь... она не моя, а я не ее. Хотелось бы обратного, да время уже не то, чтобы исправлять ошибки.
И он ушел, как и прежде, смотря в тишину ночи, но так было тогда...
- Уходи.
- Извини.
Он уже не знал что сказать. Все уже вроде и кончилось, и в то же время остался какой-то осадок, требующий, чтобы его немедленно убрали.
- Уходи.
И он ушел, с легкой улыбкой на губах и с явной надеждой когда-нибудь вернуться.
Она так ничего и не поняла. Она видно надеялась, что он скоро забудет ее, найдет себе другую. Она не знала, как беспробудно пил он в одиночестве на своей маленькой кухне. Как он стонал во сне и игнорировал своих друзей и знакомых. Его шизофреничная идея про ненужность не давала прохода ни одной его человеческой мысли, и он начинал чувствовать дыхание чего-то потустороннего. Возможно, это была смерть, а может гормоны засыпали перед долгой зимой. Он снова оказался в царстве тишины, покоя и молчания. Только он и ее фотография, с большим пятном от разлитого кофе. По ночам в единую симфонию вновь сливаются чуть слышный звук его сердца, плавное гудение мотыльков под потолком, пьяные вопли под окном и его размеренное дыхания, ставшее каким-то другим после последнего разговора с ней. Все это составляло беспощадную гнетущую умерщвляющую тишину, в которой ни один из этих звуков невозможно разобрать.
***
Она сидела в своем любимом кресле, поджав ноги и глядя на мечущуюся по комнате подругу, которая вот уже час пыталась ей что-то втолковать, а она уже час пыталась понять чего же от нее хотят. Боль, с которой она делила свое тело и душу, погрузила ее в какое-то оцепенение, мешающее адекватно воспринимать мир.
- Подожди, перестань мельтешить перед глазами! - наконец взмолилась она. - Итак, ты говоришь, что я замкнулась в себе и тебе это не нравится?
- Именно,- вскинулась подруга.
- Но ты же знаешь причину!
- О да! Когда ты его выгнала, ты месяц ни с кем не общалась. Небось, сидела, как сейчас: в кресле, сжимая пустую чашку и направив мутный взор в стенку. Так нельзя! Я тебе гарантирую, что, если ты не изменишь свое поведение, то либо свихнешься, либо попытаешься над собой чего-нибудь учинить нехорошее.
- Неправда! Не попытаюсь.
- Ага, конечно. С какого раза ты сегодня трубку подняла, когда я тебе звонила?
- Ну, подумаешь, не сразу обратила внимание, на то, что мне кто-то звонит...
- Ничего себе не сразу! Ты ответила лишь на шестнадцатый раз! Я специально считала! Милая,- уже спокойнее продолжила подруга,- я же волнуюсь за тебя, переживаю.
- Я понимаю,- она опустила глаза на чашку, которую действительно сжимала в руках и которая давно опустела.
За окном мела метель. Из-за падающего снега невозможно было разглядеть деревьев растущих во дворе.
- Значит так,- припечатала подруга,- сейчас ты одеваешься, приводишь себя в порядок и идешь со мной гулять.
Взглянув на подругу, она поняла, что возражать, не только бесполезно, но и невозможно.
И они пошли гулять. Сначала ей было зябко, но потом, когда они ушли с шумных улиц, когда под ногами вместо слякоти и грязи захрустел свежий, чистый снег, ей стало так легко, что, казалось, она вот-вот взлетит, кружась в едином танце со снежинками. Она даже не заметила, когда потерялась куда-то ее подруга. Она пришла в парк, где не было слышно города, лишь мягкий шорох снежинок, плавно опускающихся на ветви деревьев, на землю, на ее лицо. Она смеялась, кружилась, и наконец в изнеможении рухнула на лавочку около входа в парк, где к ней почти сразу подсел какой-то молодой человек...
Утро началось с головной боли. Рядом кто-то храпел. Она осознала, что ни комната, ни человек рядом ей незнакомы, и что она совсем не хочет знакомиться с этим человеком.
Одевшись, она выскользнула из квартиры в подъезд, а затем и на улицу.
Она медленно брела по набережной и восстанавливала в мозгу картину последних недель.
... Она бросалась от одного парня к другому, но ни в одном она не могла найти того, что требовало ее сердце. Ни разу за все время ее сердце не шевельнулось, не вздрогнуло, не шепнуло ей: "это он". В каждом находилась какая-то мелочь, отталкивающая и раздражающая ее. И она бросала очередного парня, совершенно не интересуясь, как он или окружающие к этому отнесутся...
И вот сегодня она шла, не обращая внимания на внешний мир, в котором постепенно наступала весна, растапливающая снег и лед. Она этого не замечала. Ее это не интересовало. Ее это не касалось. В тишине своей души она пыталась найти ту мелодию, которая показала бы ей путь, подсказала бы как жить дальше, как выбраться из омута бесконечной боли.
Дома она забралась в кресло, развернув его к окну, и сжала в руках чашку с горячим чаем. Она сидела и смотрела, как умирает еще один день, уступая свое место очередной долгой ночи.
- Ненавижу! Как я устала... Это он виноват... Ненавижу... Устала. Ненавижу... Сколько можно? Все зря. Я не могу так. Ненавижу. Я задыхаюсь! Я не могу без воздуха! Так дальше нельзя. Я должна что-то делать, мне надо как-то быть... О, как я его ненавижу! Мой любимый... Бросил одну. И ему все равно... Надо... Не могу... - она еще долго сидела, глядя в окно, не замечая как стынет чай, не думая ни о чем. За окном шел снег с дождем...
Она все чаще замечала, что люди вокруг избегают смотреть ей в глаза, а заглянув в них, сразу же отводят взгляд. Да и сама она старалась как можно реже смотреться в зеркало. Не хотела она лишний раз видеть ту вечную зиму, поселившуюся в этих глазах. Как будто все замерзло. Словно душа умерла. И теперь ей не было больно. Ей было все равно, только глаза, такие голубые, такие холодные, такие безжалостные, выдавали пережитую боль.
Время. Говорят, оно лечит. Она не могла с уверенностью сказать, что это так. Она не стремилась больше создавать какие-то отношения. Она вообще ни к чему не стремилась. И лишь музыка тишины заставляла ее хоть как-то шевелиться, чтобы не замерзнуть полностью. И однажды в ночной тишине, пропитанной дождем поздней весны, она поняла, что больше не любит его. Вернее, что все еще любит, так же горячо и безнадежно, как раньше, только любит не его, а просто любит. Она ощутила, что очередное напоминание о нем больше ничего не задевает, что ей абсолютно плевать на слухи, будто он вернулся к своей предыдущей девушке, которую любил. Она вышла на балкон, и ветер швырнул ей в лицо ворох холодных капель. Она не обратила на это внимания, она просто стояла, слушая ночь и улыбаясь чему-то. Возможно, она улыбалась миру, в котором снова изменилась погода, или же своему чувству, отныне и навсегда ни с чем не связанному и оттого более свободному, чем когда-либо, или она просто улыбалась, адресуя свою улыбку всему и ничему одновременно. Любовь заполнила ее целиком, захватила ее сердце, вытеснив из него всю боль, склеив его из осколков, дав возможность снова нормально дышать, снова чувствовать мир и радоваться ему. Единственным, что любовь не тронула, были глаза. Они все с таким же холодом встречали новый день, миллионы раз отражаясь в каплях дождя.
***
Свет ударил кулаком в его сонные глаза. Он не мог их открыть, но первый камень в процесс пробуждения был уже брошен. Он лежал на растрепанной кровати, под ней валялись старые газеты и сплющенные железные банки. Рваные, местами, обои свисали со стен мешками, и гуляющий по полу сквозняк шептал хозяину дома: "просыпайся..."
Он подошел к зеркалу и заглянул в него. Постарел, что ли? Нет, наверно просто крепко спал.
- Как же все осточертело! - он разгребал кучу грязной посуды на столе и, найдя в ней слегка обветрившийся кусок ветчины, начал его жевать. Он сел на низкий, скрипящий стул и посмотрел в окно.
- Какое красивое пасмурное небо. Так тихо. А, впрочем, с чего ему быть громко в шесть утра? - несмотря на то, что он жил на четвертом этаже, улицу он слышал так, словно сам на ней находился.
Снова посмотрел в зеркало...
- Ну что это за жизнь, а?
- Тебе было лучше когда-нибудь? Последние семь месяцев тебе именно так, и ничего?
- А до этого было лучше.
Опять воспоминания?!
- До этого была она. А сегодня ее нет. Она наверняка с другим. А ты, товарищ мой беспечный, тоже не промах в этом деле.
- Нет, что ты, друг, тогда все было так... так хорошо, в общем. Я чувствовал хоть какое-то тепло. И она тоже, я уверен. Мы неплохо смотрелись. И то, что тогда было, как бы смешно оно не выглядело, было именно тем, что и должно было быть. Мы ведь не любили друг друга, а так, для галочки, - он коряво улыбнулся.
- Вот видишь. Ты же смеялся, когда вспоминал всю ту романтическую чушь, которую сам же и нес ей. Ты же никогда не любил ее, так? - зеркало отразило эту улыбку.
- Не тебе это решать, ты всего лишь мое отражение. - он отвернулся от зеркала.
- Да ну? Неужели ты настолько ослаб, что не можешь вернуться?
- У нее есть другой. Я не нужен. Что я ей сейчас скажу? Что был неправ и обещаю исправиться? Спустя столько времени? Не смеши.
- А "другого", кстати, может и не быть. Проснись, дружок, ты без нее загнешься совсем. У тебя на весь дом только одна вещь, которая тебе нужна, первое, что ты во время пожара спасать побежал, помнишь?
- Да помню я.
- Ага, из комнаты, где маленький телевизор (царствие ему небесное), тумбочка с дорогими вещами и документами, все наличные твои деньги, первое, что ты схватил, была ее фотография. Ну тебе самому-то не смешно, а?
- Ох... она не поймет. Хотя... зато легче станет...- он нервно постучал пальцами по столу.- Главное не навредить, да? Не надо молчать когда не надо, не надо врать,- он суетливо искал на столе пепельницу и, не найдя ее, стал стряхивать пепел на обертку давным-давно съеденных пельменей.
Почему-то он решил выбрать время для встречи именно вечером, когда на город опустились синие сумерки. Он долго курил перед подъездом, все не решаясь зайти внутрь, обдумывая, что он скажет. Наконец он поймал закрывающуюся за кем-то дверь и зашел. Здесь было сухо и очень тихо, пахло сырым картоном и чем-то жареным.
Он позвонил в дверь три раза, как делал всегда. Поначалу никто не нарушал тишину подъезда. Но через минуту-другую клацнул ключ в замке, и дверь открылась. Этого молчания ни он, ни она никогда не забудут.
- Ты?- в ее голосе слышалась не то радость, не то ярость.
- Я.
- Зачем?
- Я...- этот вопрос он явно не обдумал,- за тобой. Без тебя мир невозможен. Ты уж прости меня за такую прямоту.
- Дурак?
- Я люблю тебя.
Тишина. Он выдохнул сухой воздух и начал тихо говорить, почти шептать, медленно подступая все ближе к порогу:
- Я люблю тебя. Прошло столько времени, а я понял это только сейчас. Это звучит дико, но это так. Я пришел для того, чтобы сказать тебе об этом, чтобы ты знала. Может у тебя есть кто-то другой, но это не важно. Сказать я просто обязан, прости меня за это. Потому, что держать это в себе нереально. Вот такие дела.
- Дурак.- более уверенно сказала она. На долю секунды ее лицо стало таким, будто она сейчас крикнет : "Уходи!" громко-громко, так, чтобы слышал весь город. Как будто сильнейшая боль резанула ее. Но лишь на долю секунды.
- Заходи уж, чего на весь подъезд говорить. - она дернула его за руку, утягивая его внутрь.
Свет ласково коснулся его глаз. Он не мог сперва их открыть, но первый камень в пробуждение был уже положен. Он приподнялся на локтях и понял, что к нему снова вернулись какие-то необъяснимые ощущения, какая-то беспрерывно играющая в голове музыка внахлест ложилась на тишину, перекрывая ее, и словно отгоняя. Он начал медленно осознавать события прошедшей ночи, да и всех последних месяцев в целом.
"Неужели она и впрямь так зациклилась на мне?.." Он аккуратно встал с кровати, стараясь не разбудить ее, и вышел на балкон.
- Что дальше будет? - послышалось из комнаты.
- Я не знаю, я ведь дурак,- он улыбнулся и стряхнул пепел куда-то вниз.
- А давай все будет, как будет.
- Ты права. Мы с тобой слишком много думаем и фантазируем. Это вредно для здоровья.
- Ха! Если мы с тобой перестанем думать, это будет жуткое зрелище.
- Да нет, мы просто будем дураками, вот как я например.
Она промолчала, понимая, что продолжать эту беседу бесполезно. Часы мелкой дрожью отмеряли секунды. Утро вдохнуло в распахнутую дверь балкона какой-то странный запах листвы вперемешку с чириканьем воробьев. Где-то внизу играло радио, а у соседнего дома что-то громко кричал ребенок. Она лежала, слушая эту музыку, еще не осознавая, что это не тишина. Да разве их отличишь?..
***
Утро началось как-то незаметно. Сквозь полотно задернутые шторы не проникал ни один лучик света. В комнате царил сумрак. Она встала и пошла на кухню, стараясь не встречаться взглядом с зеркалом. Во сколько она вчера уснула? Часов в пять, наверное...
Заварив чай она вернулась в комнату, где включила комп, загнав в плеер всю музыку, хранившуюся в памяти компьютера. Поставив громкость на максимум, она отправилась умываться. В зеркале отразилось взлохмаченное чучело с ледяными глазами. С чучелом она быстро разобралась, а вот глаза... они замерзли давно, еще в начале весны. В этих глазах не было ничего, кроме обжигающего холода безразличия. Она облила зеркало водой, чтобы хоть на мгновение изменить эти глаза. Не помогло, впрочем, как всегда.
Отдернув занавески, она вышла на балкон и услышала, как какой-то мужик упражнялся в матерном словосложении. На капоте его машины была расстелена газетка, на которой аккуратно лежал кирпич. Кто-то добрый решил ославить хозяину оравшей всю ночь машины предупреждение. В лучах солнца нетерпимо блестел мокрый после ночного ливня асфальт, сверкая разбросанными по нему лужами, по которым беззаботно кружил на велосипеде маленький мальчик. Она вернулась в комнату. Там царил бардак и духота лета, близящегося к концу. Убираясь в комнате, она вспомнила, как семь месяцев назад так же разбирала хлам, как она со злостью запихнула его подарок на новый год в самый дальний ящик, с каким упоением заархивировала все его фотографии (куда она сохранила этот архив, она не помнила). Потом само собой вспомнилось то отчаяние, та безнадежность, с которой она жила первое время, сколько ночей она простояла на балконе, глядя в небо и надеясь увидеть звезды, в результате, каждый раз лишь плотнее задергивая шторы, чтобы не видеть света. Она вспомнила и свой разговор с подругой, которая орала на нее, в надежде хоть как-то расшевелить. Тот разговор закончился безудержным загулом, длившемся около месяца, после которого стало еще хуже. Именно тогда она поняла, чем для нее был он...
Придя в себя, она осознала, что комната уже убрана, а сама она лежит на кровати, сжавшись в комочек, и изо всех сил пытается не разрыдаться.
...Он был для нее воздухом. А без него она чувствовала себя рыбой, вытащенной из воды и брошенной на землю за ненадобностью. Невозможно жить в вакууме, и в нем, говорят, глаза замерзают... Но она справилась, она выжила, сохранив навсегда память об этой зиме, об этом холоде, пропитавшем ее насквозь.
Она вспомнила, как пришла к ней любовь, позволившая, наконец, вычеркнуть его из своей жизни. Любовь, такая же холодная, как ее глаза, не позволяющая впустить в себя кого-нибудь другого. И тишина, сквозь которую так и не проникла музыка лета...
Вечер. Солнце спряталось за горизонт от преследовавших его сумерек, пролившихся на мир синими чернилами.
Звонок в дверь. Она долго смотрела через глазок на лестничную клетку, отказываясь верить в то, что видит. Вдох, выдох. Она попыталась взять себя в руки. Но эти руки так тряслись, что ключом в скважину она попала только с третьего раза.
За порогом стоял он. Тот, кто несколькими фразами перевернул ее мир, оставив саму собирать его осколки.
Она молчала. Ей нечего было ему сказать. Не хотела она ни в чем его упрекать. Что было, то прошло. И лишь поняв, что сам он так и не сможет начать, она спросила:
- Ты?
- Я, - ответил он неуверенно, словно сомневался, в праве ли был приходить.
-Зачем? - зачем ты пришел теперь, когда я заново научилась жить без тебя?..
- Я... - пауза, словно он сам не знал, что сказать. - За тобой. Без тебя мир невозможен. Ты уж прости меня за такую прямоту.
- Дурак? - она спросила, зная ответ. Он не дурак. Он палач, казнивший и пытавший ее долгими ночами одиночества, тот, кто вынудил ее измениться, из-за кого она столько пережила.
- Я люблю тебя,- выдохнул он ей в лицо. Она молчала. Она не знала стоит ли его убить, или же обнять. Ей было всеравно, что делать с ним. И потому молчала. А он, не увидев какой-либо реакции, продолжил, как бы между делом сокращая расстояние между ними:
- Я люблю тебя. Прошло столько времени, а я понял это только сейчас. Это звучит дико, но это так. Я пришел для того, чтобы сказать тебе об этом, чтобы ты знала. Может у тебя есть кто-то другой, но это не важно. Сказать я просто обязан, прости меня за это. Потому, что держать это в себе нереально. Вот такие дела, - он остановился, не решаясь протянуть к ней руку.
- Дурак!- ну как она могла объяснить ему, что не верит ему? Неужели он не видит этих заледенелых глаз? Неужели он ничего не понимает? Эгоист! В какой-то момент ей захотелось прогнать его, не видеть, не слышать, не знать. Но ведь она же хотела когда-то все вернуть, что бы все стало как раньше, как было до его слов, убивших ее сердце.
- Заходи уж, чего на весь подъезд говорить,- она втянула его внутрь, сама не зная, чего хочет от него.
Дальше была ночь. Был весь мир в ладонях.
Он уснул. А к ней сон не шел. И она лежала в его объятиях, машинально подстраивая свое дыхание под его: вдох - пауза - выдох. Со временем и сердца у них застучали в унисон. Она лежала и вдыхала его запах, слушала их пульс, их дыхание, вой машины за окном. Она улыбнулась: мелодий по-прежнему две, не сливаются в одно гитара и скрипка, не вплетается безумие в ритм дождя, ничто не сможет снова объединить их в одно единое неразделимое целое. И это было правильно.
Ее разбудило солнце, заплясавшее на лице, когда он поднялся с кровати. Этой ночью она не задвинула занавески, не до того было. Он стоял на балконе и курил. На миг ей показалось, что это продолжение сна и то сквозь него просвечивает счастье. Не зная конкретно, что она хочет услышать в ответ, она спросила:
- Что дальше будет?
Он обернулся на голос, и на его губах заиграла кривоватая улыбка:
- Я не знаю, я ведь дурак.
- А давай все будет, как будет?- ведь не могла же она сказать ему, что он ей не нужен, это было бы слишком жестоко, особенно после сегодняшней ночи.
- Ты права. Мы с тобой слишком много думаем и фантазируем. Это вредно для здоровья. Она рассмеялась:
- Ха! Если мы с тобой перестанем думать, это будет жуткое зрелище.
- Да нет, мы просто будем дураками, вот как я например.
Она не ответила. Зажмурившись, она перекатилась на его половину кровати, полной грудью вдыхая его запах, смешанный с ароматом тополей...
Лишь в ванной она посмотрела в зеркало. Посмотрела и... пальцем нарисовала на запотевшем стекле большое солнышко, прямо напротив ледяных глаз...
***
Лишь немногие могут, несмотря на печаль, осознать простую вещь. Они несчастливы лишь потому, что сами хотят быть таковыми. Не все способны понять, что счастье или несчастье зависят только от них. Так, как он и она, презрев все тяготы, произошедшие с ними по их же вине, нашли, в чем состоит их счастье. Для него счастьем стало любить ее, быть рядом с ней, для нее же счастье просто любить, не ожидая от мира ничего взамен и не обращая внимания на ледяные глаза...