|
Дух времени мы впитываем с детства.
В моём хватало мифов и идей,
и я, носясь с изюминкою, теста
не углядел за плеском площадей.
Мы все тогда ходили на парады,
приветственные крики вознося,
и стали частью длительной шарады,
колёсами на времени осях.
Задумываться было неуместно:
за нас давно обдумано всё впрок,
разъяснено, открыто и известно.
Затверживался намертво урок.
Одни, впитав летучие идеи,
несли самообман до седины,
другие уезжали и сидели,
но тоже были нам объяснены.
Стерев с портретов брызги славословий,
мы ловим взгляды умерших вождей.
Кто, мы или они, всего виновней?
И что сегодня нам всего нужней?
Я вижу сам, что я на этом вырос.
Риторикою проросли года,
и разницы — трибуна или клирос —
не ощущал, пожалуй, никогда.
Я по примеру старших поколений
входил для новых чествований в зал,
в пять лет уже запомнил имя «Ленин»,
и ничего о Сталине не знал.
И вот хочу свести всё воедино,
и для того, чтоб дальше жить суметь,
сквозь клочья эйфорического дыма
хоть что-нибудь, но ясно разглядеть.
+
Но тут же слышу я предупрежденье
рассыпчатого голоса в очках
и вздрагиваю. Тихо привиденье
явилось, пламя свечки покачав.
Мужчина мелковатый, но во френче,
где борется с воротничком кадык,
сухих волос непримиримый венчик
и хорошо подвешенный язык.
Присутствие в те годы на допросах
мумифицировало его рот.
Глаза не помутнели от доносов,
не верившие в человечий род.
Глашатай обещающихся зарев,
спасительных трактовок верхолаз,
он сел напротив, на меня направив
бессонниц кольца тёмные у глаз.
Он кашлянул, и эхо всех расстрелов
отозвалось за бульканьем трахей,
и изо рта пахнуло перепрело
землёю тайно вырытых траншей.
Он мне сказал: «К истории стремленье
похвально, я приветствую его.
Придать лишь только нужно направленье,
а то вы не поймёте ничего.
Сегодня раскричались, потому что
ослаб клинок в карающей руке.
Узнали о злодействах? Да неужто!
А кто голосовал рука к руке?
Народ? — он состоит из одиночек,
и всяк дрожит за шкуру, вот и всё.
Слаб человек. Он больше всего хочет,
чтоб мимо прокатилось колесо.
Спасибо Марксу, верно разделил он
на классы всю бесформенность людей,
и этим власти дал такую силу,
которая всех прочих посильней.
Толкуют, что Ильич поторопился,
но в тот момент разброда он был прав.
Для власти он мессиею явился,
Империю жестоко обуздав.
Потом пришёл — не плотник, но Иосиф.
Порой твердят, что он был не умён.
А как быть с тем, что в коренном вопросе
заткнул за пояс самых умных он?
Восстановил людей он друг на друга
и стены на крови велел им класть.
Но всё же главная его заслуга —
в том, что он понял, что такое власть.
Ни Цезарь, ни Батый, ни Македонский,
ни Чингисхан и ни Наполеон
не поняли, что сила их — не в войске,
не удержаться саблей и свинцом.
Народы надо низвести до стада,
чтоб каждый думал только о себе,
то тут, то там расстреливать их надо,
чтоб остальные кланялись судьбе,
чтоб шумным хором это одобряли,
чтоб каждый на соседа доносил —
тогда мы справимся со всеми вами,
тогда не надо очень много сил.
Порядок чёток, выверен и строен
и, в принципе, рассчитан на века:
не на любви рай на земле построен,
а только на понятии врага.
Жаль, ты не посетил всех тех собраний,
где требовали хором: расстрелять!
А что назавтра кой-кого забрали,
оставшимся бывало наплевать.
Вот твой народ. Как должен относиться
к нему я? Презираю я его.
Он сам спешит с дорожной пылью слиться,
не противопоставив ничего.
Теперь, пожалуй, и о коммунизме.
Ты хочешь знать, я верю ли в него?
Не верю, нет. Я не настолько низмен,
чтобы себя дурачить самого.
Для масс весьма полезны эти байки,
чтоб скрасить им безрадостность пути.
Болтливые придворные всезнайки
умели всё как надо донести.
Но вот идеи малость обветшали.
Глупцы — и среди власти они есть —
засуетились и заобещали
исправить, перестроить и учесть.
Брожение уже неодолимо,
но знаю я, что это не беда.
Идея рухнет — власть неколебима,
она, придя, приходит навсегда.
Народ — всё те же массы. Власть отбросит
идей о коммунизме шелуху,
а в основном, решающем вопросе
она опять покажет, кто есть who.
Я вижу день, когда сквозь все аренды,
как Феникс, будем снова оживать,
когда не партсобрания, а деньги
разделят и помогут управлять.
Резвятся люди в море суесловий.
Пусть говорят. Не страшно это нам.
Царь умер? Что ж. Да здравствует наш новый,
наш царь — Его Величество Карман.
Мы купим всё, что сможет приподняться
хоть на вершок над массою тупой.
Теперь уж точно нечего бояться.
Бузит? Я покупаю, и он мой.
А те, кто недостойны быть покупкой,
пусть мельтешат, беднеют, пьют и спят».
+
И он ушёл. Шаги звучали хрупко,
и до сих пор в ушах моих звучат.
6.87.-4.97.
|
|