Аннотация: Полная доработанная версия начала второй книги
1.
Эмиль стоял на предпоследней ступеньке крыльца, держал в руках рваную рыболовную сеть и глядел на север. Там, на севере, два длинных желтых облака обещали крепкий ноябрьский мороз.
В это время под облетевшим орешником показалась лысая голова дядюшки Сима. Он подошел к ограде, оперся выдающимся пузом на ручку и приветственно протер кулаком ухо.
--
Утро доброе!
--
Здравствуйте, - кивнул Эмиль, - Чем могу?
Дядюшка Сим отворил калитку и вошел в сад. Покряхтев и почесав голый затылок, он посмотрел на Эмиля и неуверенно спросил:
--
Ты ведь Эмиль?
--
Эмиль, - согласился высоченный парень и положил сеть на поручни веранды.
--
Утро доброе, говорю! - повторил дядюшка Сим.
--
Верно, - снова согласился парень, - Доброе... Вот только в такое утро хочется быть поближе к солнцу!
--
Никак замерз? - лицо дядюшки Сима выразило полную неосведомленность о наступивших морозах. - Топите?
--
Топили бы...- Эмиль поглядел на крышу, свидетельствуя о том, что труба не подает признаков жизни, и продолжил, растягивая каждое слово, - Эрик чинит камин.
Дядюшка Сим понял, что имелось в виду. Факт починки камина в случае Эрика предполагал только одно, - пока Эрик не добрался до камина, тот работал превосходно, но в ходе добротного ремонта, дымоход потрескался, и дым валом повалил в гостиную.
--
Дааа..., - философски развел руками дядюшка Сим, - Скверные дела, такой здоровенный дом надо топить...
--
Точное слово, - улыбнулся парень, - Дом здоровенный... Дедушка надеялся, что здесь будет жить много народу... - Эмиль задумался, и чтобы не дать воли воспоминаниям перешел к рыболовной сети. - Как всегда, на покос идти - кони не поены. С вечера уговорись приготовить снасти, все сети порваны, а баркас ждет. С рыбаками пойдем. Обещали до устья протоки дойти, там сельдь морская нереститься....
--
Сеть? Сеть у меня найдется... - вдруг великодушно пообещал дядюшка Сим, - Вам сколько?
--
Одну поставим, жадничать нужды нет...
--
Вот и ладно... принесу... - дядюшка Сим, сосед и держатель местной таверны повернул к калитке, но, вспомнив, остановился, - Я ведь это..., что хотел... - он снова закряхтел и замялся, - Эмиль, ты бы поговорил с братом, зашли бы поиграли вечером. Гости у сына, из-за Северных Чуч плыли, и даже дальше... Сегодня гуляют, эль без меры. Придете?
--
Спасибо... - поблагодарил Эмиль, - Я-то вряд ли, а вот Эрик, думаю, с радостью! Если камин починит ...
--
И славно... - дядюшка Сим обрадовался и даже заулыбался. - А если и ты надумаешь, рады будем!
Эмиль закивал и проводил взглядом торопливого соседа, лоснящегося и так туго набитого, что та же бочка перебродившего эля. Эмиль знал, что дядюшка Сим не принесет сеть, пожалеет. Он поежился, спустился с крыльца и пошел в сарай за иглой и суровой нитью.
2.
Ручей Пяти холмов извивался между пятью холмами. Море, в конечном счете, останавливало его стремительный бег, но там, где у водокачки перекинулся Старый мост, ручей еще не знал об этом. Холод гнал диких уток к середине вод, течение несло их, поворачивало и вновь пригоняло к берегам.
Глаза закрыты, но он готов голову дать на отсечение - она не спит. Прозрачная улыбка, будто осталась не прочитана последняя страница упоительной книги. На полу - забытый этюд планшетом наружу. Одним словом, обычная картина. Итта дрессирует свой дар, слушает, как скатывается по скользким перьям уток студеная речная вода. Эрик смотрел осторожно, чтобы не спугнуть уток, или кого там еще, кого всегда есть вероятность спугнуть. Зажмурился, дернул плечами и пошел расправляться с этим дурацким чувством в уборную. Мороз потихоньку крепчал.
В ящике было ровно восемьсот сорок три детали. Никто не считал, но все и так знали - восемьсот сорок три. В основном крючки и удила. На леща, скажем, одни, на скумбрию, а тем более салаку - принципиально другие.
- Впору всю рыбу выловить! - длиннющие ноги Эрика замкнулись над головою брата и рука, протянув обветренные пальцы, подхватила и развернула к свету блестящую чешую наживы.
Эмиль аккуратно раскладывал на свежем срубе ряды глянцевых поплавков, пустолицых грузил, остроносых крючков, мотки бледных лесок и серебристые венчики приманок, одним словом, то, что, под тем или иным предлогом могло сослужить пользу в предстоящей рыбалке. Эрик присвистнул:
- Я спиннинг твой возьму, мой колено зажевал еще летом...
- Как зажевал, так и разжует! Сапоги одевай, и двинули, баркас ждать не будет...
- Подождут, какая им разница, где цигарки свои тянуть? Еду заберу и мигом, дождевики, да одеяла, только и всего!
- Топай!
Утро развезло по гостиной худой полу зимний свет. Краски сохли.
Эрик распахнул ногой дверь в гостиную и, гремя ведром полным серо-зеленой замазки, направился к камину.
--
Где витаешь? - не поворачивая головы, спросил он.
--
У ручья... - так же ответила девушка.
--
Расскажи уж!
--
Холодно, - охотно сообщила Итта, - Утки замерзли. Карела кормит их хлебом. Шапочка на Кареле красная и шарфик полосатый. Только и всего.
--
Вот не сочиняй, - Эрик присел на корточки перед разобранным дымоходом, помешал в ведре мастихином. - Ты не можешь видеть какого цвета на Кареле шарфик. Ты можешь только слышать Карелу.
--
И Карелу, и ручей, и уток, и облетевший куст кулиягоды на том берегу, и окуней живущих под поваленным деревом...
--
И облака... - передразнил Эрик.
--
Именно...
--
Ты всегда говоришь в конце "...и облака".
--
Говорю, - согласилась Итта, и села. - Что бы ты хотел за песню? Эр?
--
Песню?
--
Одну...
--
Как всегда... - Эрик посерьезнел, - Одна песня, один поцелуй!
--
В губы?
--
Скорее в сердце...
--
Играй... - Итта подала Эрику гитару. - Первое что придет на ум. День сегодня светлый, а значит, песня может стать обещанием.
--
Обещанием? - Эрик недоверчиво взялся за деку.
--
Играй, там увидим...
У Итты было такое чувство, что все, происходящее сегодня, имеет последующее значение для всей предстоящей зимы. А судьба предстоящей зимы ее волновала. Нынче птицы не улетали на юг. Над морем почило растерянное безмолвие. Ветер не приносил вести, но Итта подозревала - зима грядет суровая.
В доме дышалось холоднее, чем снаружи. Но для тех, кто сидел в гостиной, песня была все равно, что горящий камин, а поцелуй, все равно, что мелькнувшее пламя. Песня сразу потекла в окна, с первого аккорда легла колыбельною на грудь пробегавшему облаку и понеслась по холмам, тихо и напевно, так что каждый понял - Эрик поет.
Птица, летящая к югу,
В белых седых небесах,
Ищет царицу повсюду,
С радугою в волосах.
И над пучиной морскою,
Облачно-сизой водою
Черными крыльями машет,
Кличет, горланит, кричит:
Дева прекрасная, где ты?
Где ты, красавица-Лето?
Я ль тебе песни не пела,
Косы твои не плела?
Но острова промолчали,
Быстро исчезнув в тумане,
Лета они не встречали,
Предпочитали дожди,
Путь кораблей не надежный
Лето найти не поможет,
Лето покинуло землю,
Птица напрасно кричит:
Дева прекрасная, где ты?
Где ты, красавица-Лето?
Я ль тебе песни не пела,
Косы твои не плела?
Берег оставила в охре,
Долы забыла в кармине,
Тают рыбацкие лодки
В бухте забытой долины
Крылья ложатся на ветер,
Птица тоскует о лете,
Птица парит над водою,
Море все пуще шумит...
Дева прекрасная, где ты?
Где ты, красавица-Лето?
Я ль тебе песни не пела,
Косы твои не плела?
Обожглась, отпрянув от Эрика, шумно встала и подошла к окну. Итте казалось - выпила разом кружку хорошего моряцкого рому.
--
Она не найдет лето?
--
Кто? - не понял юноша.
--
Твоя птица...
--
Найдет... - пожал плечами Эрик.
--
Советую не тянуть с камином... Зима грядет суровая...
--
Вот как... - разочарованно протянул Эрик. - А песня?
--
Все твои песни - твои! Забудь о поцелуе...
--
Поцелуй - огонь, он сгорает! - улыбнулся Эрик и отвел взгляд.
Итта очутилась на кровати, как и была, в потолок лицом. Кровь отлила, унялась жажда... - приснилось...
Воротник на шее Эрика стоял колом, куртки так и не снял, а замазывал мастихином трещину над каминной пастью... - приснилось...
Под передвижной лестницей боком горевала забытая гитара,... приснилось... ведьма...
- Ты... пел?
Эрик нос на это сощурил и в ухе почесал. Подхватил на лету цементную гущу. Он поцеловал бы ее в любой распрекрасный момент, лишь бы знать, что она тотчас об этом забудет. Песню!? Она смеется над ним.
- Спала ты... С чего я буду петь? Вечером может...
3.
Ноябрьский мороз особенно ощутимо забирает к вечеру. Пока снег не выпал, земля беззащитна и иней иглами сочится меж опавшей листвы. В такую пору самое несносное для тех, кто выходит в море, - норд-вест. Он продувает насквозь даже брезентовые тулупы.
Путь до причала занял не много времени. На берегу, носами зарывшись в осоку, спали лодки. Они лежали килем кверху. Одинаковые, словно бредущие мимо близнецы. Эрик нес весла, Эмиль - снасти, каждый молча смотрел за бледно-зеленую дугу горизонта. Море манило...
Баркас качался у пристани. Черные мокрые бока, паруса приспущены, морж, а не баркас. Рыбаки курили без удовольствия. Старый Кормале-Порох сидел на сходнях, подсунув под штормовик корявые ноги, ковырял ногти спичкой. Ромир, такой молодой, что и до прозвища не дорос, коленями драил якорь, ему одному, пожалуй, и было невтерпеж. Бывалые рыбари ни в жизнь спешить не станут, знают, их рыба ни куда не денется, что и торопиться?
--
Снасти? - произнес один из курящих, и, не ожидая ответа, протянул для рукопожатия руку. Пальцы Эмиля, длинные и музыкальные, утонули в мозолистой ладони рыбака. - Худые больно! - заметил рыбак, имея в виду не то снасти, не то руки Эмиля.
--
Какие есть! - не утруждаясь с объяснениями, сказал тот.
--
Похоже, Эмиль, - усмехнулся рыбак.
--
Вот что, парни, опаздывать - дело дрянь! - поднялся Шанье, с которым Эмиль договаривался загодя. - Тут говорят, за мелью ходит стопудовый сом, хвостом бьет фонтаны. Дотянем вас до протоки, и - к северу! Поглядим, чем стращают...
--
А с вами? - с надеждой загорелся Эрик.
--
Ишь какой шустрый! С вами! - покачал головой Шанье, - Ты на гитаре своей дюже играешь, и играй! Порыбачить там с пристани, или сетенок бросить - забава, а стопудовый сом - не игрушки. Уговаривались до протоки, значит до протоки! Обратно, значит, своим ходом... Подумайте наперво, ночь попалась холодная, сельдь могла и на дно уйти.
Эрик хотел, было, продолжать проситься, но Эмиль больно наступил ему на ногу и солидно сказал:
--
Обратно доберемся!
--
Управитесь?! - недоверчиво переспросил старый Кормале, своим прокопченным и засоленным нутром не ожидающий от жизни ничего хорошего.
--
Да неужто паруса не удержат?... А то и самим впору заместо мачты стоять, - Ромир рассмеялся во весь белозубый рот, и, не стесняясь, спросил, - Верно выходит росту в вас о пяти локтей?
--
Это смотря чьих локтей, - ухмыльнулся сверху вниз Эрик и макушку задумчиво почесал, - Моих, к примеру, и меньше, а малышки моей локоточков дюжина нужна!
Смеялись все, даже Эмиль прыснул. Ив и впрямь до подмышки братцу не доставала. Сколько Эмиль Эрика не пытал, тот так и не признался, как же можно с такой крохой управиться. Рыбаки даже слезу пустили, видно вопрос этот деликатный не одного Эмиля волновал. Веселый пылкий нрав Эрика знали хорошо. Знали его гитару, и то, что Эрик не впустую слывет песенником и балагуром. Приходилось куролесить у дядюшки Сима, чесать языками за чарочкой, бывало и лишней. Секретов Эрик не продавал, а их у него и серьезного его брата накопилось на двоих предостаточно, могли и поделиться с теми, кто нуждается. Одним словом, рыбари, утирая слезы, весело двинули на борт. Утро распахнулось высоким холодным небом, и чайки, прикрикивая друг на друга, приняли на крыло ледяной норд-вест.
Эмиль и Эрик молча погрузили в ялик сети, садки, тралы и якорь. Это был их собственный ялик, с парусом и острой кормой, с килем, черным, как сомий живот, и даже с бортовым фонарем. Ялик был продан своим прежним хозяином втридорога и с тех пор гордо жил в бухте долины, вспоминая былые приключения и мечтая, облокотившись на белую волну, вновь поручить свою судьбу морю. И вот теперь, стоило мечтать, его просто брал на буксир рыбацкий баркас, не имеющий представления ни о силе ветра, ни о легкости скольжения.
Ялик досадно покачивался и постукивал о причал. Эрик вздохнул и полез крепить веревку от носа ялика к корме буксира.
Эрик, сам того не зная, соглашался с яликом, он не любил ходить на буксире, он любил идти впереди, там где опасней и там где нельзя. Однако сегодня с раннего утра Эрика убедили, что, прежде всего, он любит ставить сети в местах, где водится рыба, а значит, придется терпеливо бездействовать на борту ялика, уныло плетущегося в кильватере рыболовного судна.
Едва баркас с легкой парусной лодкой на хвосте снялся с якоря и вышел в открытое море, как ветер взялся за дело и потащил-поволок посудины на северо-запад.
Это только так говорилось, - дойти до протоки. На деле Протокой звалось течение между Пустыми островами, течение стремительное, не позволяющее подняться по нему легкому судну. У оборотного входа в протоку, куда впадала подземная река, долгие годы намыли песок, это место было ни как не судоходным, про него давно помнить забыли. Ходили с запада, против течения. Только тяжелое судно с устойчивым и крепким ходом могло преодолеть натиск впадающей в море реки и оказаться в заповедном для рыбалки месте. Посему баркас доставлял ялик в Протоку, а обратным ходом ялику и течению было по пути.
Эмиль знал, что находится на шаг от чего-то важного. Он терпеливо ждал, что для него было не свойственно. Эмиль хотел испытать нечто особенное. Сильное и простое, имеющее отношение к нему одному. Намерение последний раз выйти в море, прежде чем берега запрячутся подо льды, зрело давно. Больше всего Эмилю хотелось закинуть сеть в одиночку, но он привык делать все вместе с братом и не видел ни одной причины идти в море без него. Эмиль ждал, пока подвернется случай. Малая луна набирала силу, море горбатилось, приближались морозы, и вот накануне ноябрьского луностояния Тит-Мастак обмолвился, что видел косяки сельди в протоке, и что, если по-мужски столковаться, рыбацкий баркас подкинет их на буксире прямо к Пустым островам.
Обогнув отмели и оставив Долину Зеленых Холмов по левому борту, рыбаки медленно приближались к устью Протоки. Начинало штормить. Баркас отважно вступил в борьбу с подводным течением. Ребятам, уже было задремавшим от однообразного пейзажа, на миг стало дурно. Пустые острова росли впереди песчаными башнями, что детишки строят на берегу. Башни шатались, распадались на множество маленьких и те в свою очередь, раскачивались и ползли вниз. Но вскоре самые крутые пороги остались позади, и омытые пеной бока большого и маленького судов потянулись ближе к каменистым берегам. Теперь ялик мог продолжать путь один.
Баркас замедлил ход, на корме появились рыбаки, они были веселы и даже чем-то возбуждены. Помахав братьям и отвесив пару толковых советов, они отцепили буксирную веревку и бросили ее ребятам. Эмиль подтянул канат, смотал веревку и помахал удаляющемуся баркасу. Казалось, рыбацкая шхуна сняла с себя лишнюю обузу и теперь с удовольствием идет налегке.
- Спасибо! - крикнул Эмиль.
- Приглядывай за братишкой! - свистнул с мачты Ромир.
Братья опустили на воду руль и, думая только о ветре, подняли парус. Ялик проснулся, словно примеряя на себе морские узлы, вздрогнул и поплыл к берегам.
Эмилю казалось, что все, на что уповала его душа, померкло, иссякло и растворилось. Пустота наполняла его, сковывая привычные радости. Жизнь шла в пол силы.
Ни музыке, ни любимой не под силу было справиться с духом юноши, превращающегося в мужчину. Ответственность наряду с унынием готовили его к этому перевалу. Эмиль был достаточно умен, чтобы сказать себе: "Пережди, пока душа отыщет новые берега, пока пришвартуется и обживется. До тех пор ты ничего не сделаешь с этим пустынным морем, что разливается и внутри и снаружи".
--
Салаги, - вслед качающейся корме, заметил кто-то.
--
Музыканты... - объяснил другой.
--
Ходят слухи - Гильдия....
--
Белая? Свисти!
--
Чтоб я провалился!
--
И я слышал... - вмешался третий, - они и девы ихние!
--
А девы хороши, - протянул молодой, - любят девы странных парней, тут уж ничего не скажешь...
--
Странные то странные, - покачал головой другой, - только зря они в ночь на ялике, в такую ночь...
--
А что ночь?
--
Не видишь, луна встает, Угрюмым феям раздолье...
Малая луна, круглее самой круглой тарелки, оторвалась от безоблачного горизонта и выплыла в долгий путь. Бледная камбала медленно катилась по небосводу, отчего рыбакам казалось, что песни Угрюмых фей уже разносятся над водой. Меж тем, дня было еще с лихвой. В луностояние луна пребывает на небе дольше обычного, ворожит от души, и не только в ночь. Тут ухо востро. Но утром следующего дня Малая отдыхает, начинается вторая половина лунного месяца.
4.
Пустые острова казались пустыми только с издалека, но тот, кто дает такие поспешные названия, как правило, не утруждает себя подойти поближе. Их было два. Один остров выглядывал из воды значительно выше другого, здесь даже встречалось некоторое подобие скал. Быстрое течение вымыло свою причудливую карту брегов с бухтами и тихими заливами, с моделями рифов и золотыми боками дюн. Все здесь казалось немного игрушечным, все, кроме течения. Бесприютные скалы торопили незваные воды, и море не спешило останавливать реку. Течение стремилось прочь, прочь как можно быстрее.
Осилив протоку, ялик поднял, наконец, паруса и вопреки воле воды поплыл между островами. Рифы склонялись над ним, скалы нехотя расступались. Солнце слегка отогрело вершины, то тут, то там проступали бледные следы ночных заморозков. Ялик искал подходящее место.
Это были угрюмые, дикие острова, которые никого не желали знать. Они привечали одних только птиц: чаек альбатросов и буревестников. Как белые штрихи незаконченной картины парили они над островами, бросались за добычей в воду, качались на пене у берегов и истошно кричали о чем-то синему небу.
- Не думай особо долго! - посоветовал брату Эрик, сменяя его у руля. - Посмотри на птиц! Сверху им лучше видно рыбу!
Клонясь вправо, ялик медленно двигался навстречу течению. Перед взором рыбаков открывались хмурые желто-сизые острова, один таинственнее другого.
Терпение иссякало, в животе начиналась буря. Теперь юноши могли плыть молча, сопровождаемые порывами ветра, и вздохами набегающих волн. Эрик абсолютно точно подметил насчет птиц, рыбу, нет сомненья, они найдут именно там. Повинуясь правилу мужского дела, братья престали думать обо всем, что могло бы отвлечь их от рыбалки. На время Эрик позабыл об Итте, он держал в руках руль и смотрел мимо Эмиля, отрешенно сидящего на носовой банке. Эрик смотрел не на море, не в небо и не на острова, Эрик следил за птицами. Он не знал, что некто, любящий оставаться в тени, тоже следит за птицами с подветренной стороны.
Едва лодка миновала крутые пороги, как Эмиль приглядел для себя скалу. Оттуда он посмотрит на сети, а после обойдет остров один, и, быть может, очень даже возможно, с ним что-нибудь произойдет.
Но сначала.
Эмиля передернуло от холода и мысли о том, что море глубоко и коварно. Ветер медленно разгоняет волны там, где они поставят сети. Холодная мутная вода со знанием дела поглотит зеленые неводы. Обветрятся руки, станут такими, как у бывалых рыбаков. Рыбы, прячущиеся в ямах и полыньях, не увидят тень плосконосого киля, а сети простоят всю ночь. Эмиль посмотрел на брата. Что-то он не в обыкновение серьезен. Предчувствия рыбалки - понял Эмиль. Я мог бы сказать ему о том, что видел, и даже, пожалуй, вздуть хорошенько. Эмиль улыбнулся. Она не выносит покоя. Сумасшедшая...
Ялик стоял на якоре, а вокруг него носились перепуганные чайки. Чайки орали и требовали безграничного обладания рыбой. Волны, бегущие навстречу, захлестывали через правый борт, заливая плащи и сапоги рыбаков. Сидя на куче веревок, Эмиль разбирал поплавки.
--
Главное - снасти! Чуешь суть?
- Само собой... - кивнул Эрик и дернул за грузило. - Грузило легковато, погляди!
Эмиль взвесил грузило на ладони.
--
Пожалуй! Еще по одному с каждой стороны.
Они ставили сети с толком и не торопясь.
Сеть нырнула за борт, и ялик, снявшись с якоря, медленно потащил ее за собой. Поплавки выпрыгивали на поверхность один за другим и желтыми пузырьками маячили в кильватере. Сеть лежала в протоке, ни убавить, ни прибавить. Солнце добралось до зенита и остановилось. Оно знало о рыбалке все и понимало, - самое главное произойдет утром. Они переночуют на ялике, а чуть свет поднимут парус, соберут точно бусы на нитку все поплавки. Рыба забьет серебряным животом по борту... Нет - загодя не стоит думать о рыбе.
Наконец близнецы ослабили парусную веревку и направили ялик к берегу острова, который лежал по левую руку. Наитие, и ни что другое указывало им путь.
5.
Солнце потихоньку подбиралось к зениту и даже стало припекать на вершинах. Птицелов проверил садки и сети среди валежника, думая только о том, чтобы туда не влезли глупые альбатросы. Тонкая сеть предназначалась вовсе не для них. Неслышно ступая между камней, Птицелов поднялся на высокий склон, чтобы, спрятавшись от птичьих глаз, неторопливо осмотреть небо. После он сбирался наловить форели к ужину, день шел своим чередом.
Утром, на уступах склона он обнаружил новые следы. Совершенно новые свежие незнакомые следы. Птицелов прополз на корточках вдоль всей дюны, следы вели под стелящуюся сосну и там обрывались. Их смазанный край говорил о том, что птица торопилась взлететь. Море пахло переменами, и птицелов пожалел, что он не охотник и не может преследовать дичь по следу. Полный предчувствий и переживаний, он вернулся на склон и стал взбираться на выступ. Перевалив через край откоса, он нащупал веревку, скользнул по ней вниз и оказался на собственной смотровой площадке. День выдался солнечный, горизонт был чист, как рисунок ребенка. Птицелов немного успокоился и прилег на камень.
Перед ним на той стороне протоки лежал Другой остров, но взгляд Птицелова привык скользить мимо него, за непримечательные вершины хилых насыпей, в величественную даль. Сегодня море дышало тихо, готовилось сковаться льдами. Толща чистейшей воды нескромно раскинулась от одного края мира до другого, и Птицелов позабыл, что помимо его острова, где-то еще есть берег и где-то есть тайна, которую он ждет.
В тот миг в устье протоки вошла парусная лодка, и как ни в чем не бывало заскользила навстречу течению. Птицелов сел.
Там, где все утро кружили чайки, ялик встал на якорь. Прижимаясь к берегу, ялик прошел мель на тихом ходу и пришвартовался прямо под смотровой площадкой. Птицелов немного свесился и стал смотреть вниз.
Рыбаки причаливали стоя, они держались за мачту и негромко препирались меж собой. Один скинул капюшон, и птицелову стало видно большую русую копну кудрей. Капюшон второго слетел сам, лишь только тот вскинул голову, и Птицелов понял, что рыбаки очень похожи. Парус безжизненно упал, рыбаки раскатали сапоги и, очутившись в воде, потащили лодку на берег.
"Сети - это самое худшее, - подумал Птицелов, - Это до утра..."
Прижимаясь к берегу, ялик прошел мель на тихом ходу и пришвартовался прямо под смотровой площадкой. Птицелов немного свесился и стал смотреть вниз.
Птицелов умел читать знаки, и не только те, что оставляли на песке птицы. Он знал, что сулит рассвет, и что предвещают пчелиные пляски, о чем говорят облака и руны на стволах деревьев, он так же знал, что знаки являются сами, и бессмысленно охотиться на них, как на птиц. Птицелов умел ждать, давно убедившись, как прекрасно ждать, когда знаешь, что дождешься. Однако знак, явившийся поутру под парусом, Птицелов прочитать не успел. Он даже не успел разозлиться, как следует. Он услышал клик неизвестной птицы и, позабыв обо всем на свете и даже о непрошеных гостях, прокрался наверх по веревке, чтобы проверить северные садки N01/4. По опыту он знал, что так кричат птицы, попавшие в беду.
Вытащив лодку из воды чуть больше, чем наполовину, и привязав кормовую веревку к высокому черному камню, Эмиль огляделся и свистнул.
--
Теперь я хочу забраться вон на ту скалу! - весело произнес он, - Посмотрю на сеть сверху! - и он, не медля, стал взбираться по каменистой насыпи.
--
Иди! - махнул рукой Эрик, он понимал, что Эмиль хочет побыть один. Всякий, кто попадал на такой тихий скалистый остров, непременно испытывал подобную необходимость, тем более Эмиль. Эрик достал кое-какие вещи и собрал хворост. Он замерз. У Эрика было скверное настроение. Из-за Итты. Его мучила совесть и досада за испорченное приключение. Ведь если бы не эти мысли он был бы совершенно счастлив.
Все садки оказались пусты. Птицелов проверил сеть N01/4 и сеть N 03/4 и даже сеть N11 без дроби, птица вырвалась. И хуже всего было то, что Птицелов не знал, что это за птица. Мучимый разочарованием он побрел по насыпи камней, перевалил через дюну и оказался перед своей смотровой площадкой. Неубранная веревка болталась, Птицелов по привычке смотал ее и спрятал между камней. Под скалой пахло дымом. Птицелов сел на камень и подумал, что давно не разводил костер для кого-то. У него не было друзей, по крайней мере теперь, когда наступил Сезон.
Эмиль так и не добрался до самой вершины. Он стоял на откосе, глядел на Солнце и щурился, совершенно сбитый с толку солнечными лучами. "Такое безупречное небо бывает только осенью" - думал он. Птицелов замер. Внизу затрещал валежник, заклацали по насыпи камни. Птицелов перегнулся за край своего убежища, и, потеряв равновесие, загремел прямо рыбаку под ноги.
Не успев поднять голову, Птицелов обнаружил перед своим носом острие древнего гвардейского клинка, причем очень хорошей стали.
--
Гм... - сконфуженно отряхиваясь, произнес Птицелов, - не стоит так делать, не то поранитесь...
--
Кто вы?
--
Вообще-то разумнее всего сначала представиться. Ведь это вы явились на мой остров...
--
Ясно, - Эмиль выпрямился. Птицелов не доставал ему и до плеча. - Я испортил вам то, за чем пришел сам...
--
Ммм??? - Птицелов слегка заинтересовался.
--
Одиночество.
--
Да, хорошее слово... - согласился Птицелов. - Я статист.
Эмиль уважительно склонил голову и с тоской глянул на бескрайнее всегда одинокое море.
--
Эмиль, - представился он, - я музыкант...
--
Не плохое оружие для музыканта, - заметил Птицелов.
--
Я не только музыкант...
--
Это видно...
Повисло молчание. На горизонте появилась гряда синих облаков. Море нахмурило лоб и отвернулось на север. Внизу стеариновыми каплями блестели ярко-желтые буйки, сеть казалась крошечной ниточкой. Эмиль подумал о приключении и убрал клинок в ножны. Свитер слегка отогнулся, выдавая очертания оружия, Эмиль застегнул плащ. Чего я миндальничаю? - он был не доволен собой, - Статист не из болтунов, ну и к чему церемонии...
--
Послушайте, мне жаль, что помешал вам! - произнес он, - Но мы поставили сети, и пробудем здесь до утра. Может, поступим так. Разойдемся по своим делам, а после полудня вы придете на берег. Брат насолил балык, и потом мы запаслись бутылочкой прошлогоднего вина. Яблочного... Мы будем очень рады, если вы придете...
Птицелов кивнул, и посмотрел на руки юноши. Руки не врали, они честно держали колышек, подготовленный для костра.
--
Спасибо! Я подумаю! - Произнес, наконец, Птицелов, с не дюжей проворностью влез обратно на уступ и, не оглядываясь, направился прочь по склону.
Эмиль проводил его взглядом и покачал головой. Чего только не бывает в этих краях! Он постарался вернуться в тихий суровый край, который себе воображал, но ничего не вышло. Его мысли упорно возвращались к Статисту, живущему на острове, и падающему с обрыва.
--
Статист? - презрительно сощурился Эрик.
--
Он так сказал, - пожал плечами Эмиль.
--
Любопытно!
Эрик разложил на пожухлой траве удочку, он вязал узлы на крючках, зубами отрывая леску и отплевываясь. Эмиль сел рядом и постучал о бревно сапогом, выколачивая прилипшую грязь. Ветер переменился и подул с северо-запада. Костер неуверенно вздрогнул, пламя попрыгало и легло по ветру.
--
Хочешь ловить на удочку? - набивая трубку, спросил Эмиль.
--
Я хочу знать, отчего на ней оторваны все крючки? - спросил Эрик, догадываясь, что это вопрос без ответа. - Не в первый раз!
6.
Стоило солнцу добраться до вершины Другого острова и прилечь на отдых, как на противоположном склоне показался и неторопливо стал спускаться Статист. Услышав хруст осоки, Эмиль и Эрик хором повернули головы. Статист стоял перед ними, и, не смущаясь, смотрел на обоих, сравнивая.
--
Стало быть, близнецы, - произнес он, снял с плеча сумку и извлек оттуда потертую картонную коробку, - У меня к вам дело.
Братья молча переглянулись. Птицелов отметил синхронное движение бровей, рыбаки ждали.
--
В Гавань я поплыву не скоро, - гость присел на корточки и открыл коробку. Она была полна медных, удивительно маленьких и некрасивых колечек, - Я делаю это из грузил. Хочу купить у вас одно-два.
Эрик залез в чехол для снастей. Грузило осталось одно, да и то небольшое, для спиннинга, не для сетей.
--
Вот! - протянул он Статисту. - Есть еще, но для этого надо поднять сеть! Завтра!
Статист кивнул, достал из сумки коробочку поменьше, положит туда грузило и, закинув сумку на плечо, направился по берегу к глубокому мысу.
--
Вы куда? - удивился Эмиль.
--
Удить рыбу! - не оборачиваясь, кинул Статист.
На чехле осталось лежать малахитового цвета перо. Солнце любопытно выглянуло из-за Другого острова, перо заиграло радужными запятыми, и побежали по острому краю узоры всех цветов и оттенков.
Перо светилось.
--
Ведьма меня побери! - прыснул Эрик, и посмотрел на брата, - Если это то, о чем ты думаешь! - и они, не сговариваясь, бросились вслед за Птицеловом.