Исполнился ровно один год, как я приехал в Обетованную из далёкой сибирской глубинки. Подведём итоги?
Господи! Всего-то один год! А, кажется, я прожил тут всю жизнь. И зачем я здесь?
И чего я достиг? Ни семьи, ни приличной постоянной работы, ни собственного угла, где можно преклонить свою буйную голову и вытянуть усталые за день ноги.
Даже иврит толком не освоил...
Ну да ладно... скоро мне в армию, там не то, что заговоришь, запоёшь на иврите.
Останавливаюсь перед зеркальной витриной обувного магазина... Смотрюсь... Мама моя!
Пугаюсь собственного отражения... А ведь выпили вчера всего 4 бутылки водки на троих. Для здешних уроженцев это просто смертельная доза. А нам было мало... пошли в лавку... Больше ничего не помню
Лёгкая недельная небритость немного скрывает одутловатость рожи... Причесон напоминает скорее взрыв на макаронной фабрике. На бровях и ресницах какие-то соринки. Надо бы сполоснуть рожу, на ней отпечаталась парковая скамейка, на которой я провёл ночь... И как в полицию не замели?
Слегка навожу парадный вид на свой фасад в общественном сортире. Не мешало бы подстричься...Ладно.. не горит.. с получки зайду в парикмахерскую... С какой такой получки? Следующая получка пока только в проекте. Позавчера меня выставили с работы. Из-за чего? Было бы за что?
Утром Моти, типа мой начальник смены, снова начал нудить:
--
Опять вчера водку пил?
--
Да нет, только пиво.
--
Какая разница? Как работать будешь? А если случиться что?
Я предупреждал тебя, чтобы ты пьяным на работу не приходил? Кто работать будет?
А почему одет как бродяга? Ты же вчера в этой майке был?
И не объяснишь ведь ему, что майка рабочая, и что хмель давно прошёл. А что я, должен являться на кирпичный завод в смокинге? А харя у него не треснет? Вон, главный по сбыту... и сидит в конторе, и с людьми общается, а сам постоянно небрит, в замусоленной тенниске, рваных джинсах... хуже последнего араба из месилки... а туда же - начальство.
Да и что может случиться? На всём заводике из техники - механики только формовочный конвейер, да несколько раздолбанных тележек. На этих тележках мокрый кирпич доставляют в сушильную печь и из неё в яму для обжига.
Объяснить всё это Моте трудно... недостаточный иврит. Была возможность посещать
курс, не воспользовался. Да ещё старожилы, оглоблю им в дышло, с толку сбили. Придёт, говорят, язык сам по себе. При постоянном общении. А какое к чёртовой бабушке общение? Израильтяне с нами не разговаривают... Вокруг такие же бессловесные "русские". Арабы? Сами толком ивритом не владеют. Зато на ходу ловят русские маты. Впрочем, и я с лёгкостью запоминаю их витиеватую брань.
С нами работает поляк, он вполне прилично говорит по-русски. Объясняет нам, как может, что делать, куда отнести, куда поставить, что подать. Мы его просим учить нас ивриту, а он только хитро улыбается:
- Эээ! Не хочу я по-еврейски говорить. Хочу русский вспомнить.
--
Янкель? А зачем тебе русский вспоминать?
--
А кто вам, балбесам, переводить всё будет?
--
Так и мы иврит скоро выучим.
--
Вот когда выучите...
И то верно... Когда это будет? А пока мы на иврите ни бельмеса, и он в
начальниках ходит... Как только сами научимся понимать, Янкеля тут же назад, в яму. За ненадобностью. Вообще, Янкель мужик неплохой. Сам тоже вкалывает, будь здоров! И нас подгоняет. Хотя, ворчит много. Бывало, попросишь у него сигарету...
Он посмотрит на тебя как на врага народа:
--
Мне жена мало денег на сигареты даёт. Знает, сколько я курю. Как раз и даёт, на
пачку в день. Раздам я вам сигареты - что сам курить буду?
Но сигарету таки даёт.
-Янкель? Откуда русский знаешь?
--
Война была. Гитлер и Сталин Польшу делили. Мы на русской стороне оказались. Отца выслали из Польши на Урал. Я ребёнок был. Мы на Урале жили. Отец на заводе работал.
--
А в Израиль как попал?
--
Поляков, уже после войны, в лагерь забирали. Им не было дела: поляк, еврей...Нас тоже посадить должны были. Помню, пришли к нам ночью, тайно, какие-то люди, велели взять с собой еду и вещи тёплые, и в Италию переправили. Я там брата встретил. Он в Америку ехал, нас с собой звал. Отец умер. Мать сказала, что мы в Америку не поедем.
--
А дальше что было?
--
А потом мы через горы шли, долго шли, по ночам... холодно было. А потом посадили на пароход и сюда привезли. Алия "бэт", слышали?...Кончай перекур! Пейте воду и работать!
--
Янкель! Ещё расскажи!
--
Работа!
Я иду за сухим кирпичом. Его надо из сушильной печи преложить на тележку, и доставить в яму на обжиг. Сухой кирпич вещь хрупкая, чуть надавил посильнее, чуть ударил - всё, нет кирпича... Рассыпается. И никуда его не употребить. Пропала работа месильщиков, формовщиков, сушильщиков... А если начальник увидит... Орать минут пятнадцать будет. Пока тележку довезёшь - половину кирпича выбрасывать приходиться. Уцелевшие кирпичи подаю в яму Махмуду. Он бережно, словно они стеклянные, укладывает их в специальный штабель, и обмазывает глиняным раствором. Вечером придут обжигальщики, разложат под штабелями костры...
Яма для обжига кирпича овальная, так и движемся по ней. Тут складываем сухой кирпич для обжига, его обжигают несколько дней, а с противоположной стороны разбиваем глиняный панцирь, и достаём уже обожённый красный кирпич... И так по кругу: тут сухой кирпич, там уже готовый. Простая технология, хоть и допотопная... а в день выдаем мы несколько тысяч кирпичей. Потом готовый кирпич, подолгу лежит под навесом, в "ёлочках", ждёт отправки. Проще, конечно, построить печи, и выдавать миллионы кирпичей за сутки... да в три смены...
...Но хозяин жмотится... вот и работаем мы, как в древнем Египте.
Раз в две недели приезжают грузовики с прицепами, тут все рабочие бросают всё, и грузят кирпич на машины. Образуется живой конвейер. Люди по цепочке передают друг другу в руки кирпичи, по одному, а несколько человек уже укладывают их на деревянные поддоны в грузовиках. Даже лебёдки никакой... Даже самого захудалого автопогрузчика. Всё вручную! Глину для кирпичей месят арабы, ногами, в специальной яме и подают её в чрево формовочной машины...
Да! А за что же меня уволили с этого рабовладельческого предприятия?
Как Моти ныть начал, я собрал весь свой иврит и говорю ему примерно следующее:
--
Ты бы от сушилки до ямы рельсы положил бы... И нам легче было бы и кирпича бы меньше в отвал уходило ломаного.
Моти глаза из орбит выкатил: надо же! "русская обезьяна" заговорила! На иврите!
Не знаю, понял ли он мою мысль, я старался ему растолковать, как мог, и словами и жестами, только когда он слегка оправился от первого потрясения, тут же побежал в контору. А через час пришёл он к яме, подозвал Янкеля, и затараторил ему что-то, тыча пальцем в мою сторону. Янкель подошёл ко мне, помолчал немного, видимо подбирая слова, сказал:
--
Моти говорит, что ты с ним плохо разговариваешь, он тебя уволил. - И, подумав еще немного, добавил: - Почему ты ему про рельсы сказал? Он сам хорошо знает. Если он рельсы положит, ещё человек пять уволит. А мне до пенсии доработать надо.
Янкель неодобрительно покачал головой. А я пошёл домой.
***
В тот день у меня ещё был дом. Так, пристроечка к вилле, халупа, которую назвать домом можно, только с большой натяжкой. Жильё. Небольшая комната, примерно четыре квадратных метра. В углу, в небольшой нише оборудована кухонька, а за ней, совсем уж крохотное помещение с душем и унитазом.
Почти ежедневно, в эту халупу набивалось порядком десяти человек. Мои новые друзья. Они приносили водку, какую - никакую закуску, и мы весело проводили время за карточной игрой и разговорами "за жизнь". Далеко за полночь мои шумные приятели разбегались кто куда, оставив после себя, груду немытой посуды, кучи мусора, объедков и окурков.
Всё это накапливалось и, когда в кухонном шкафу не оставалось ни одной чистой вилки, проводилась генеральная уборка. Впрочем, вечером, после очередных посиделок, в раковине снова была гора грязной посуды.
Вчера у меня не стало и этой халупы.
У квартирной хозяйки, женщины, в общем - то, лояльной и доброй, лопнуло терпение. Она уже третий месяц тщетно пыталась получить по отсроченному чеку деньги за жильё, а счета за коммунальные услуги выглядели просто неприличными. Вчера она пришла и сказала, что если и сегодня денег не будет, в квартиру я могу не возвращаться. Денег не было. Покидав в спортивную сумку свои немногочисленные шмотки, в квартиру я не вернулся...
... Я ещё немного полюбовался на себя в зеркало. Пошарил по карманам. Помню, вчера я взял в банковском автомате последние две сотни. От них осталось чуть больше тридцати шекелей мелочью. Погуляли!
В измятой пачке обнаружилась единственная сигарета. Я её выкурил, сидя на лавочке возле банка...
... По ночам, очень часто, я видел один и тот же сон. Будто бы вернулся я в Россию. Что-то там делаю, как-то прозябаю. И всё время я упорно хочу назад, в Израиль. Где-то бегаю, кого-то уговариваю, что-то выпрашиваю... И везде мне отвечают:
" Парень! Ты же один раз уехал. Второй раз уже тебе нельзя в Израиль. Не отпустим!".
Я просыпаюсь в липком поту от воя полицейской сирены. Ласковое солнышко заглядывает в окно, голубое небо, лёгкий ветерок треплет макушки пальм и кипарисов. За окном слышен иврит, утренняя перебранка соседей, выгуливающих собак. Я в Израиле! Я - дома! Вздыхаю с облегчением и шлёпаю в душ. На плите весело урчит финджан (турка). Я собираюсь на работу....
... А сегодня я никуда не тороплюсь. Мне некуда торопиться. Равнодушно провожаю взглядом "мой" автобус. Я ездил на нём на работу.
Вижу, как из полуразвалившегося, двухэтажного дома выходит Фимка. Он медленно переставляет свои костыли и поворачивает на центральную улицу. Фимка тоже идёт на "работу". У него очень ответственная работа - пройти улицу, заходя во все забегаловки и ларьки. Фимку знают все окрестные торговцы. Ежедневно он заходит в их заведения и просит стаканчик водки. Ему наливают. Он выпивает тут же, у прилавка и, поблагодарив за угощение, ковыляет в следующий магазинчик. Там ему тоже наливают.
Торговцы знают, Фимка честно отдаст долг двадцать восьмого числа. Двадцать восьмого числа, получив в банке пособие по инвалидности, Фимка обходит все заведения по устоявшемуся маршруту и раздаёт долги. За выпитую водку.
В угловом киоске он покупает ещё бутылку водки, сигареты, немного солёных орешков, и бредёт себе потихоньку домой. Там он напивается уже до отруба, а двадцать девятого снова идёт пить водку, но уже в долг.
Фимка живёт один. Интересно, на нём всегда чистая и свежая рубашка, тщательно отутюженные брюки, чистый носовой платок аккуратно белеет в нагрудном кармане. Насколько я знаю, в его обиходе не водятся ни стиральная машина, ни утюг. А услугами прачечной он не пользуется. И женщины, вроде, к нему не ходят. Надо как-нибудь поинтересоваться, как же это Фимке удаётся?
Это теперь он для всех просто Фимка.
Еще несколько лет назад он был Ефимом Александровичем.
Ефим Александрович Юдин.
Товарищ капитан.
Мой командир...
...Я покупаю пачку сигарет, бутылочку пива, и возвращаюсь на скамейку возле банка...
...Как сейчас вижу: солнечное утро, голубое-голубое, почти прозрачное небо, а вокруг, насколько хватает глаз, изумрудный ковёр высокой травы. И тишина, режущая уши. Но тишина эта обманчива. "Чарикарская зелёнка".
Капитан Юдин медленно ходит вдоль строя, заложив руки за спину. Он недоволен с утра, не выспался... А кто выспался?
Капитан Юдин вдруг останавливается напротив меня, поворачивается лицом к солдатам и начинает негромко говорить. Он не обращается лично ко мне. Он говорит всем. Но у меня такое ощущение, что всё сказанное им вплотную касается только меня.
- Ну и видуха у вас, товарищи солдаты... Папуасы! - его тихий голос срывается на крик. - Готовность номер один! Сбор у КП через двенадцать минут! Время пошло!
Всех, как будто, сдувает ветром с небольшой утоптанной площадки, называемой плацем. Солдаты бегут к небольшому сарайчику. Это - казарма. Сейчас там начнётся Трафагальская битва за банку с ваксой и сапожные щётки, как Измаил, солдаты штурмом будут брать несчастные шесть раковин в умывальнике, а в каптёрке старшины Койлюбаева обычная утренняя толкотня:
--
Нет подшивка! Я сказаль: нет подшивка... на той неделя пайду полку, принесу...
- Какой панамка? А твой панамка где? Куда поставил?
--
На тумбочка стоял... вчера на отбой ...
--
Я твой панамка искать буду? Ищи свой панамка...урюк!
--
Аслан! Запиши мне две пачки сигарет!
--
Вай, уважаемый Андрей-бек! Три пачка бери! Вон, в той коробка синим!
--
Так это же "Прима", а где "БТ"?
--
Вай! Извини, уважаемый Андрей-бек, вчера шнурки последний филтрым взяли. Полку пайду, принесу. Для тебя, дорогой.
--
Калубаив! Мыло давай, дааа!
--
Кому Калубаив, а тебе Аслан-бек! Или товарич гвардий старшый сиржан! Урюк!
Ровно через двенадцать минут дивизион стоит у командного пункта. Дежурный
офицер командует: "Смирно! Равнение на середину!", строевым шагом подходит к Юдину и что-то ему докладывает. Капитан Юдин подаёт команду "Вольно!" и, заложив руки за спину, медленно идёт вдоль строя.
Как обычно, он резко останавливается возле меня, поворачивается лицом к строю и, вперив в меня пристальный взгляд, негромко говорит:
--
Что? Папуасы! Каждый день вам готовности устраивать? Если завтра, на утренний развод, такими же рас...ями придёте, будем рыть окопы... Вторая батарея - порядок на позиции. Прихожу - там праздник! Старший - капитан Рыков.
--
Есть!
--
РТБ! Мыть дизеля. Чтоб блестели, как у кота яйца! Старший лейтенант Ромашин - ответственный.
--
Есть!
--
Старты! Плановые работы.
--
Есть!
--
ПБО! Капитан Сальников! Чем занимаетесь?
--
Будем мачту ставить от РЛС.
--
Вперёд!.. ...Замполит! Возьмите, кого надо, добивайте ленинскую комнату...
Доктор!
Я выхожу из строя.
--
Что у нас?
--
Двое в медсанбате, один в госпитале, один двухсотый.
--
Засранцы есть?
--
Так точно! Девять человек!
--
Засранцев к прапорщику Заверчуку! На свинарнике крышу перестелить!
--
Есть!
--
А теперь о приятном! В шестнадцать ноль - ноль ожидаем генерала из дивизии. Чтоб на позиции ни одного папуаса! В казарме - только дневальный и повар. Остальным пинать футбол! Общее построение в пять. И смотрите мне! Папуасы!! До дембеля из очка не вылезете! Разойдись!
Я неспешно прихлёбываю пиво...
... Моложавый генерал из дивизии отбарабанил приготовленную речь и передал
слово заместителю начальника штаба подполковнику Аушеву. Сейчас я часто вижу его
по телевизору. Он - Президент.
Аушев откашлялся, открыл красную папку и сказал:
--
Мне выпала честь зачитать Указ Президиума Верховного Совета....
Знакомые, ставшие уже родными, фамилии... лейтенант такой-
то, Герой Советского Союза...посмертно... сержант такой-то, орден Красной
посмертно... посмертно... посмертно... Список, казалось, бесконечен. Но вот слышу:
капитан Юдин, орден Красной Звезды, лейтенант Ахмедзянов - орден Красной Звезды,
прапорщик Билялов - орден Красной Звезды, старший сержант Команденко - орден
Красной Звезды, ефрейтор Урсу - орден Красной Звезды, ефрейтор Мошкович -
медаль " За боевые заслуги"...
... Изумрудный ковёр, казавшийся ровным и безжизненным, вдруг заколыхался, заходил ходуном, словно из-под земли вырастали посредь него тёмные фигуры бородатых мужчин, в чалмах, в халатах, с "калашами" и американскими М-16 в сухих, загорелых руках. Небо, такое голубое и ласковое, сделалось вмиг коричневым от поднятой пыли, стало темно, и то тут, то там, засверкали в нём кометы трассирующих пуль.
Через некоторое время к сухому треску автоматных выстрелов присоединилась свистящая, будто рассекающая воздух пополам, мелодия эРэСов. А ещё через мгновение запел свою песню миномёт.
--
Ромашин! Мать твою! К ракетам! Вторая батарея! К ракетам, папуасы! Не пускать их к ракетам!
Капитан Юдин падает ко мне в окопчик.
--
Духи справа! Вы что там, ослепли! Миномёты на правый фланг! Не пускать их к
ракетам! Да где этот Ромашин, етить его? - Юдин смотрит на меня. -
Доктор! Найди Ромашина! Духи на правом фланге, пусть прикроет первую и третью установки. Если эти папуасы до ракет доберутся... Нам такая полярная лисичка приснится. Всем!!! Понял меня? Ползком, сынок! Ромашина найди!
Я выползаю из укрытия. Где искать этого старлея Ромашина? Кажется, я видел его возле стартовой площадки...
... А потом всё было как в тумане...
Ромашина я нашёл. Но приказ командира не передал...
Старший лейтенант Ромашин лежал возле ракеты, обняв деревянный ящик с
боеголовкой, в руках у него была граната. Вокруг него столпились моджахеды,
человек двадцать. Они гортанно перекрикивались между собой, но было видно, что
подойти ближе боятся.
Я дал по ним очередь из автомата. Несколько духов упали, и в это время
Ромашин выдернул чеку...
...Прилетевшие вертолёты загнали душманов назад, в "зелёнку". Там ими
занялись наши ребята из ДШБ, мотопехота и авиация. Я ходил по позиции, отсеивая
ещё живых от уже мёртвых.
...На месте третьей стартовой установки зияла громадная воронка. Я не берусь
описать, ЧТО находилось в этой воронке, и возле неё, скажу лишь, что Ромашин
подорвал боеголовку... вместе с собой... вместе с ракетами... вместе с
духами...
...Капитан Юдин лежал в моём окопчике, уткнувшись лицом в землю. Его накрыл
эРэС, через минуту, как он услал меня искать Ромашина... Лежать бы нам вместе...
Меня подозвал радист.
--
Что передавать?
--
Передавай, пятнадцать трёхсотых, четверо двухсотых. - Я ещё раз внимательно посмотрел на капитана Юдина, прощаясь со своим командиром, на его раскроенный череп, на разорванную грудь... Ранения, не совместимые с жизнью. Но что такое? Пульс, едва уловимый, готовый оборваться в любое мгновение, тонкой ниточкой продолжал тихо-тихо и неровно биться. В этом растерзанном теле ещё теплилась жизнь!
-Погоди, - остановил я радиста, - двухсотых трое, шестнадцать трёхсотых.
" Не довезут", - мелькнуло у меня в голове. Но проследил, что бы капитана Юдина
погрузили в санитарный вертолёт, а не в "тюльпан".
***
Довезли.
Правда, валялся капитан Юдин по госпиталям почти два года. С головой у него не
совсем всё в порядке. Ноги отказали. Жена бросила. И стал капитан Юдин, на свою
скромную пенсию инвалида, потихоньку превращаться в просто Фимку в своей родной
деревне, что в Волгоградской области. А потом махнул в Израиль. По стечению
обстоятельств, я тоже приехал в Израиль, и поселился в одном с ним городе.
Вон он, шкандыбает потихоньку к себе домой. Он уже обошёл близлежащие ларьки и
довольно прилично "под мухой".
Фимка замечает меня, одиноко сидящего на скамейке возле банка. Остановился,
разглядывает, прищурившись от солнца. Сменил курс, повернул в мою сторону.
--
Здорово, доктор! Дай закурить!
Фимка бухается на скамейку.
--
Пиво с утра хлещешь? - это он увидел пустую бутылку возле меня. - Чего не на
работе? Отпуск, что ли?
--
У меня теперь каждый день отпуск.
--
Уволили?
--
Ага.
--
Ну и радуйся! Отдыхай! Загорай! Чего тебе за гроши на кирпичах здоровье гробить?
--
Фима! Тут такое дело... Я у тебя переночую?
--
Деньги есть? Топай в лавку, и приходи. - Фимка встаёт, ловко перебрасывает костыли подмышки, и не торопливо ковыляет к дому. Я провожаю его взглядом, и иду за водкой.
В квартире у Фимки порядок, не смотря на проходящий в здании ремонт. В углу
стоят вёдра и фляги с красками, растворами, извёсткой, песком и прочими
ремонтными надобностями. Они аккуратно прикрыты газетами. Ящики с плиткой в другом углу, и так же прикрыты. Под столом сложены трубы и их обрезки. У стола продавленный диван. Фимка на нём спит, а сейчас он используется для сидения. Напротив Фимки, на единственной колченогой табуретке, она же - прикроватный столик и подставка для телефона в ночное время, развалился ещё один ранний гость - Витька.
Витька, как две капли воды, похож на Джона Ленона. Такие же волосы до плеч, усы с бородкой, нос горбинкой, круглые очки. Он знает, что за глаза мы его так и зовём - Джон Ленон. Витьке хорошо за сорок, и он законченный алкоголик. Где он живёт, на что живёт, этого никто не знает.
Фимка и Витька встречают моё появление одобрительным шумом. Одному не терпится догнаться, другому опохмелиться. Выставляю на стол литровую бутылку дешёвой водки "Александров", выкладываю кусок колбасы, несколько луковиц, пару помидоров. Фимка добавляет из своих запасов огурец. Стол накрыт.
--
Лук бы почистил кто? - Фимка обводит присутствующих взглядом и останавливает
его на Витьке. Я тоже смотрю на Витьку. Фимка бросает на стол десантный нож, это
единственное, что у него есть из посуды.
Витька чистит лук, а я разливаю водку в бумажные стаканы, предусмотрительно захваченные мной на рынке. Выпиваем по первой, и я сразу же наливаю по второй. Быстро выпиваем вторую и закуриваем. Постепенно завязывается неспешный разговор.
- Вчера по телику видел, этот, новый который в Союзе, сказал мол, надо перестройку
нАчать.
--
Горбачёв, что ли?
--
Во-во! Он самый...
Я не вмешиваюсь в разговор. Мне нет дела ни до Союза, ни до того, что там
происходит. От моих мыслей меня отрывает Фимкин окрик:
--
Эй! Разливала! Спишь?
Я наливаю. Витька орёт с места:
--
Выпьем за любовь! - Его останавливает Фимка. Своим негромким голосом он говорит:
--
Какая там любовь - морковь? Это - третий.
Фимка, ухватившись за край стола, поднимается. Я тоже встаю с продавленного
дивана. Витька бухает в нашем обществе не первый раз, и знает, что такое третий тост.
Мы немного молчим, отливаем из своих стаканов по несколько капель на пол, и залпом выпиваем. Так же молча садимся и хрумкаем огурцом.
У Фимки глаза наливаются кровью. Осоловелый взгляд звереет, видно, что Фимка сейчас "уедет".
Бесполезно! Я сбрасываю со стола десантный нож, от греха подальше. От стука
упавшего ножа, Фимка вздрагивает, резко вскакивает с места. Ноги его не держат, и он валится через стол на Витьку, схватив его при этом за отвороты джинсовой куртки.
--
Ромашин! Духи справа! К ракетам, Ромашин! - Фимка уже не орёт. Он шепчет.
Пинаю Витьку по ляжке. Он врубается, и бодро кричит:
--
Есть, товарищ капитан!
Фимка медленно отпускает Витькину куртку и оседает на диван. Я торопливо
разливаю водку, Фимка залпом опорожняет свой стакан, его глаза становятся ещё более безумными. И тогда ору уже я:
--
Вспышка сзади!
Фимка рыбкой ныряет под стол, а мы с Витькой, захватив со стола недопитую водку и
остатки закуски, ретируемся из гостеприимного Фимкиного дома.
Водку мы неторопливо допиваем неподалёку, на лавочке. О ночлеге у Фимки не может быть и речи. Ещё придушит ненароком ночью. Он хоть и на костылях, а силища у него...
Витька намекает про вторую бутылку. Но я уже не хочу пить. Меня начинают тревожить мысли о ночлеге, о завтрашнем дне, о смысле бытия, о том, кто я вообще, и зачем живу на этом свете.
***
... Первое время в Израиле мне постоянно казалось, что я нахожусь тут в какой-то командировке. Временно. Что вот - вот, ни сегодня, так завтра, придёт некто и скажет: "Собирайся ехать домой". Приедёт красивый, комфортабельный автобус и отвезёт меня в аэропорт...
Никто не приходил. Автобус не приезжал...
Через семь месяцев до меня дошло - я тут навсегда...
День незаметно подкатился к концу. На улицах вспыхнули фонари, всё больше и больше становилось освещённых окон в окрестных домах, чаще стали мелькать прохожие с собаками...
Бесцельно шатаясь по улице, я заходил во все забегаловки подряд. Встречал там своих "шапочных" приятелей. Мы с ними выпивали когда-то, когда у меня водились деньжата. Я угощал выпивкой их. Теперь, помня мою доброту, они поили меня от своих щедрот. Такие же, в сущности, бедолаги, заблудившиеся в этой жизни, как и я. Неустроенные, небритые, оставляющие последние деньги в подозрительных заведениях...
... Я очнулся в такси. Водитель, немолодой уже марокканец в кипе хочет знать, куда меня доставить. На чудовищной смеси иврита с бредом я пытаюсь ему объяснить, что ехать мне, в общем-то, некуда. Он истолковывает это по-своему:
--
Ата роце бахура? Яалла! (Тебе нужна женщина? Поехали!)
Мне нужна женщина. Я хочу женщину! Но я точно знаю, что у меня нет на неё ни
копейки. Так и говорю ему - нет денег. Таксист опять же понимает по-своему и неопределённо машет рукой: " Окей!", и любезно подвозит меня к ближайшему банку. Кивает головой в сторону банковского автомата: " Я подожду".
Говорю таксисту, что и там денег нет. "Окей!" - он снова машет рукой. " Бери в минус!". И я послушно беру деньги и отдаю ему. Вези! Куда хочешь! Хоть к неведомой мне бахуре, хоть к чёрту на рога!
Такси долго мечется по незнакомым мне улицам, останавливается возле непрезентабельного здания, и таксист, взяв меня за руку, ведёт в какой-то подвал.
Петляем по катакомбам. Останавливаемся. Полутёмное помещение с топчаном. Таксист показывает мне знаками: " Снимай брюки и ложись! Сейчас придёт бахура. У тебя полчаса!", и уходит.
Я ложусь на топчан без штанов и закрываю глаза. Медленно погружаясь в дрёму. И видится мне... Какая разница, что мне видится? Я вздрагиваю оттого, что на меня сверху кто-то уселся, довольно увесистый.
На мне сидит огромных габаритов бабища, с толстым задом, и тягает мой конец туда-сюда. Её груди, каждая с голову годовалого жеребёнка, угрожающе повисли прямо надо мной и болтаются в стороны.
Мне хочется ухватить её соски зубами, а руки обнимают её зад и тянуться содрать с неё трусы.
Асур! Нельзя! Это не бордель, это массажный кабинет. Лечебное, так сказать, учреждение. А всё остальное - за отдельную плату. Всё это мне пытается объяснить женщина, не преставая старательно трудиться над моим членом.