Риен Елена : другие произведения.

Исступление и одержимость. Глава 4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Холодные капли скользят по телу и, срываясь, разбиваются о старый потрескавшийся кафель. Тонкие пальцы сильнее сжимают худые плечи, ногтями впиваясь в красную кожу; длинные волосы прилипают к спине, расходясь толстыми локонами по лопаткам и ниже - к пояснице.
  
  Тёмная кровь смешивается с проточной водой.
  
  Синие губы бьёт дрожь, и Линали кусает их зубами. Закрывает глаза, прижимаясь лбом к мокрому камню душевой кабины. Касается рукой смесителя и делает воду теплее.
  
  Однако теплее не становится.
  
  Озноб пробегает по внутренностям.
  
  Канда видел. Читал, словно раскрытую книгу, с немым укором и резонной обидой во взгляде.
  
  Он тщетно пытался скрыть от неё свои чувства; она не смогла примириться с принципами.
  
  Они оголили мысли неосознанно и слишком внезапно. Будто по щелчку пальцев - промахнулись оба. Увидели, раскрывшись. А затем вновь укутались в броню, прячась, теряясь.
  
  Словно чужие.
  
  И его ледяной голос был подобен осколку стекла, больно режущему и без того зудящее нутро.
  
  Там, под его недоумённым взором, она каждой своей клеточкой чувствовала вину - горькую, разъедающую. И корила себя за неспособность выплеснуть эмоции. Потому что чувствовала: жалость, осуждение или же испуг - это лишнее. Обременительное.
  
  Потому что думала, что сможет справиться сама.
  
  В действительности, она никогда не страшилась боли. Когда чувство опасности идёт в шаг с каждым сделанным вдохом, боль становится доказательством того, что ты по-прежнему жив. И пусть каждый глоток воздуха отдаётся агонией в горле - ты всё ещё чувствуешь.
  
  Она боится истины. Боится узнать, что скрывается за чертовщиной, кусок за куском поедающей её тело. Боится диагноза и того, что последует за ним - планету, крутящуюся вокруг её сознания. Очередная патология.
  
  Мерзкая неправильность.
  
  И находит спасение в неизвестности, держась за неё, словно за канат. Он опутан терниями, и иглы царапают ладони, пускают кровь, но она лишь сильнее вдавливает руки в шипы. Цепляется, карабкаясь к пустому небесному куполу. А он утекает всё дальше - вверх.
  
  Отпускаешь пальцы - и будто бы в венах замирает кровь.
  
  Наступит время, когда ты поймешь, что верёвка в твоих руках - иллюзия.
  
  Ты уже на дне.
  
  Грязь из-под ногтей вымывается потоками воды, острые колени касаются пола, и Линали роняет свой белый силуэт к основанию толстой душевой перегородки. Плечи дрожат, и она может поклясться, что это - лишь холодные стены. Холодные капли. Холодный воздух.
  
  Не боль.
  
  Ведь она её не чувствует.
  
  Но стены - тёплые. Вода - горячая. И воздух обдаёт жаром.
  
  Она издаёт короткий смешок и прижимает руки к закрытым векам, откидывая назад голову.
  
  Вы, верно, шутите.
  
  Приближаясь к безумию, ощущая, как разум - шаткая карточная пирамида, под корень сметённая чьим-то неосторожным дыханием - рушится, стекая к ногам животным ужасом, ты чувствуешь - чей-то чужой холодящий хрип достигает слуха, а на тонкие ключицы призраком спадает студёная шаль.
  
  Кто-то говорит: "Впусти меня, милая".
  
  И ты хочешь сбежать, содрав с себя мрак. Потому что, если остановишься, поймёшь: эти цепи прибиты к твоим драным лодыжкам. Они тянутся стальными змеями.
  
  Они - бесконечны.
  
  Они - часть тебя.
  
  Линали смотрит, как по квадратным серым плитам криво стекают капли, и взгляд её полупрозрачный, отливающий блестящим стеклом. Сердцебиение отдаётся в груди оглушительным барабанным ритмом, и ей кажется, будто это жадно пожирающие рассудок черти бьют по её ребрам. Громко. С звучным хрустом. С наслаждением.
  
  Ведь перед глазами - не вода.
  
  Перед глазами - багровая кровь, въедающаяся в кафель.
  
  И сотни нелепых тел со скалящимися беззубыми ртами и пустыми глазницами тянут свои костлявые руки сквозь водяной пар. Не отбрасывая тень. Разъедая сознание.
  
  Будто желая отомстить, они, подобно лютым волкам, оголяют клыки и впиваются в плоть, раздирая, вырывая куски тёплого мяса. Не проглатывая - выплёвывают, словно оно прогнило. Словно на языке после него - дурной ядовитый вкус.
  
  - Здесь только мы,- над ухом, и шёпот растворяется в шуме разбивающихся капель. - Только ты и я, слышишь?
  
  - Хватит! - кричит, сжимаясь. Хватается за голову и пальцами тянет волосы. И снова: - Прекрати! Оставь меня!
  
  На дрожащих руках - фантомные ледяные пальцы. Они ласково гладят кожу, касаются белой груди и поднимаются выше - к шее. Вдавливают горло в жёсткие плиты и проходятся по мокрым губам.
  
  - Впусти меня, - эхом раздаётся в черепной коробке.
  
  Лёгкие сжимаются.
  
  Она усмехается.
  
  - Иди к чёрту, - на выдохе. В пустоту.
  
  Ты не существуешь. Тебя - нет.
  
  И чувствует во рту металл.
  
  
  
  
* * *
  
  
  
  Бог не поворачивается лицом к тем, кто дышит. Пока ты между небесами и адом - он становится глухим чёрствым стариком, что кутается в вакуум, словно прячется в пуховом одеяле. Пьёт чёртов божественный чай и закусывает чёртовыми людскими молитвами.
  
  Он молчалив и угрюм.
  
  Он не слышит.
  
  Не почувствовав твоё угасающее тело за спиной, он не внемлет тому жалкому трёпу, что ты выльешь в воздух. Пока твоё сердце не начнёт замолкать - он будет нем, словно жирная глубоководная рыба, сокрытая за несколькими морскими слоями.
  
  А ты - рыба другая. Ты - выкинутая на берег, с вздымающимися склизкими жабрами, шершавой чешуёй и маленьким уязвимым тельцем, неистово бьющимся о песок. Открываешь рот - и спазм прошивает тело. Снова и снова.
  
  Вся твоя жизнь - её рьяное желание дышать, цепляясь за шум волн, разбивающихся о размытую землю, и чувствуя их манящий холод.
  
  Спасение - близко, но подрагивающая плоть - измученное мясо с хрупким скелетом - обращается в свинец.
  
  Бог слышит лишь умирающих.
  
  И Канда ненавидит его всеми фибрами своей дрянной души.
  
  Взгляд Вайзли словно покрыт непробиваемой плёнкой: его яркие глаза блестят издёвкой и откровенным безразличием, и Канда думает, что ещё один такой, мать его, надменный взор - и он сорвётся обозлённой гончей.
  
  Прогрызёт ему бледную шею.
  
  Сотрёт в чёртов порошок.
  
  Воздух в кабинете, раскалившись до предела, смешивается с резкими, жадными вдохами Миранды - она молитвенно сжимает руки на груди, слегка согнувшись. Тёмные волосы выбиваются из хвоста и падают тонкими прядями на лоб.
  
  Поднимает от пола взгляд. Размыкает губы.
  
  И чувствует, как слова застревают в глотке.
  
  Канда оборачивается резко. Сжимая губы и крепче вбивая пальцы в рукоять катаны. Окатывая всполошенную Миранду ледяным взглядом - она пугано съёживается.
  
  - Миранда? - Комуи приподнимает брови и быстро поправляет очки. - Что случилось?
  
  Пот стекает с её висков. Щёки - красные, разгорячённые.
  
  - Я... - она словно задыхается, и Неа заинтересованно водит глазами по её дрожащему стану. - Линали, она...
  
  Лави обеспокоенно вскидывается.
  
  Нет, прошу.
  
  - Что с ней, блять, опять? - ревёт Канда, не замечая, как вытягивается лицо Комуи.
  
  Лотто будто лишается воздуха. Испещрённые белыми шрамами пальцы рук заметно подрагивают.
  
  - Миранда, - нарочито мягко произносит Рувиллье. - Что произошло?
  
  И она отнимает ладони от груди, вытягиваясь. Нервно облизывает губы.
  
  - Я... Я нашла Линали без сознания в тренировочной душевой. Её... будто избили, и я... Мари унёс её в медпункт, но она еле дышит и... её запястье, оно... - но давится словами и прижимает ладони ко рту.
  
  Комуи чувствует, как спину передёргивает дрожь. И каждая мышца в нём напрягается, каменеет.
  
  Голос Миранды простреливает виски. Словно таранит голову. Только обернись - и ты увидишь, как страх растекается по стене чёрной жижей.
  
  А где-то внутри, под слоем костей и кровавой плоти, сердце пробивает ударом тока.
  
  Смотрит сквозь лица, и прежде, чем он вылетает из помещения, словно сражённый лихорадкой, Миранда чувствует его взгляд на своей коже - сквозящий бешеной тревогой.
  
  И следует за ним.
  
  Лави ощущает, как в венах застывает кровь. Хочется швырнуть тело к дверному проёму и ринуться в темноту каменных коридоров. Бежать, стирая подошву.
  
  Но он лишь столбенеет, пережёвывая собственные нервы.
  
  Помни, кто ты.
  
  Хотя бы на людях, да?
  
  Канда запрокидывает голову к потолку. Прикрывает глаза, а затем тихо смеётся, и смех его - злой. Режущий воздух, бьющий по нутру.
  
  Под его скулами ходят желваки.
  
  Запястье.
  
  Ну конечно.
  
  - Грёбаный ты кретин, - выплёвывает. - Мудрость Ноя, инстинкта самосохранения в тебе ни к чёрту.
  
  Вайзли раздражённо выдыхает. Касается пальцами виска и облокачивается на руку.
  
  - Тебе мозг отшибло? Я понятия не имею, что здесь происходит.
  
  - Серьёзно? - грубо.
  
  Неа недовольно поднимается на ноги. Взгляд его - опасный, предостерегающий - штопором вкручивается в чёрные зрачки Юу.
  
  - Канда, объясни, - голос Рувиллье звучит слишком громко. Слишком жёстко.
  
  Заставляет гневно прикусить язык.
  
  - Эй, Юу, - шипит Лави.
  
  Боится - видно. Но Канда лишь недовольно цокает языком.
  
  - Заткнись. Хочешь, чтобы следующей её остановкой был крематорий? - язвительно, и внезапно встряхивается: его взгляд падает на рабочий стол Комуи.
  
  Неужели ты?..
  
  Верно. Найдя пальцами мятый лист бумаги, Канда досадливо выдыхает и откидывает рапорт к другим документам.
  
  Смолчала.
  
  Дура.
  
  - Канда, будь добр, объясни, что происходит, - Рувиллье складывает руки на груди.
  
  - Ваши новые друзья отчаянно пытаются угрохать одного из самых сильных экзорцистов - вот что происходит, директор, - сухо, на что Вайзли лишь ломает бровь.
  
  Воздух звенит.
  
  Лави сглатывает горечь.
  
  Происходящее - сущая головоломка. Разгадаешь - и шагнешь в дебри неизведанности, неминуемо приближаясь к сути. Сути, которую он - Лави - знать не хочет. К сути, что разорвёт их на части.
  
  Он не хочет знать, но начало положено.
  
  Ему придётся.
  
  - Книгочей, как только вы будете нужны - я вам сообщу, - произносит Рувиллье, тараня взглядом его напряжённое тело.
  
  - Выгоняете единственного свидетеля? Неразумно с вашей стороны, - Лави хмурится, прислоняясь спиной к стене и пряча холодные пальцы в карманы брюк.
  
  - Свидетеля?
  
  О, да.
  
  Из двух зол - меньшее.
  
  Комуи сдерёт шкуру, но это лучше, чем Линали окончательно себя выпотрошит.
  
  На счету - каждый экзорцист. Инвалид третьей группы, шизофреник, законченный наркоман - пока твоё тело - наполненный сосуд, оружие в борьбе за свободу - не иссохнет, не растает в пыль под лучами заходящего солнца, ты будешь бороться.
  
  Ты будешь вынужден.
  
  У тебя не останется выбора.
  
  У тебя его никогда не было.
  
  - Я был с ней в ту ночь, когда случился первый приступ, - говорит он, сглатывая слюну. - Это было похоже на попытку самоубийства.
  
  Инспектор Райль удивлённо приоткрывает рот.
  
  - И произошло после встречи с нетипичным и абсолютно тошнотворным видом акума, о котором Линали по собственной глупости не упомянула в документах, - грубо произносит Канда и переводит взгляд на Неа. На лице того - пугающая серьёзность. - На её запястье вырезана звезда, инспектор. Звезда - проклятье Тысячелетнего. И...
  
  - И это не имеет к нам ни малейшего отношения, - Мудрость ловит на себе жёсткий взгляд Рувиллье, лицо которого кажется бледным всего на секунду, и продолжает: - То, о чём ты говоришь, мне знакомо, но оно - не наше творение. К твоему сожалению, по-видимому.
  
  Канду словно прошибает током.
  
  Его губы обнажают оскал.
  
  - Думаешь, я поверю в это?
  
  - Думаешь, мне не плевать? - Вайзли смеётся. - Я слышал, что последнее столетие Граф работал над чем-то абсолютно отличным от его предыдущих... шедевров. Однако не думал, что ему всё-таки удастся воплотить в жизнь задуманное.
  
  - Для чего оно нужно? - спрашивает Рувиллье и чувствует, как плотно смыкаются челюсти: Мудрость смотрит слишком иронично, слишком пронзительно.
  
  Будто все они здесь, в пропитанном удушливой жарой и маринующейся желчью помещении, свесили ноги с обрыва. Наклонись сильнее - и упадёшь. Сорвёшься.
  
  Слишком колко, слишком насмешливо.
  
  Настолько слишком, что возникает желание стереть с его лица ехидство, отдающееся раздражающим жжением на кончике языка.
  
  - Тысячелетний назвал его Лакув*, - негромко произносит Вайзли, не сводя взгляда с хмурого лица Рувиллье. - И создал его как ищейку.
  
  - Ищейку? - напряжённо тянет Лави, ощущая, как лёд расползается по коже твёрдой коркой. - И кто его цель?
  
  Мудрость смотрит слишком иронично, слишком пронзительно.
  
  Настолько слишком, что возникает желание спрятаться от его ядовитых глаз.
  
  Вспышка.
  
  Книгочей поражённо прислоняется затылком к стене и закрывает глаза, выдыхая.
  
  Он, конечно же, знает. Он всегда знал. Но поверить - не принять.
  
  Почему ты?
  
  Тишина продолжает бить по барабанным перепонкам, оглушая. Внедряясь в мозг. Расползаясь в груди гадким чёрным пятном.
  
  И голос Вайзли раздаётся в голове громовым раскатом:
  
  - Сердце.
  
  
  
  
* * *
  
  
  
  - Смотритель Комуи, вам сюда нельзя!
  
  Громоздкая толстая женщина в белом приглаженном халате с большими алюминиевыми пуговицами говорит рассерженно и нервно; её тёмные, измазанные проседью волосы завязаны в тугой пучок, а на шее, сморщенной и старой, с большими коричневыми родинками на коже, болтается деревянный крестик на тугой серой веревке.
  
  - Вы слышите меня? Она ещё слишком слаба.
  
  - Мне нужно пройти, - безапелляционно, резко.
  
  И она примирительно выдыхает. Разводит руками.
  
  - Только быстро. Глубокий обморок, знаете ли, штука весьма неприятная.
  
  Комуи кивает и толкает ладонью дверь.
  
  Линали выглядит бледной. На её лице - холодный, липкий пот.
  
  Услышав скрежет, она слабо поворачивает голову на звук. Хватает ртом воздух слишком быстро и, устало выдохнув, отводит взгляд. Быстро облизывает сухие губы и впирается глазами в кремовую, шершавую стену перед больничной кроватью.
  
  Комуи делает несколько шагов.
  
  - Как ты? - тихо.
  
  - В порядке, - незамедлительно.
  
  Хрипотца в голосе режет слух. Заставляет проглотить толстый колючий ком и пропустить его через глотку. Неосознанно сжать зубы: её пальцы касаются мягких простыней и болезненно подрагивают.
  
  Не в порядке.
  
  Она чувствует тошноту. Запах нашатырного спирта застрял в ноздрях, а головокружение сводит с ума. Тягучая головная боль проедает виски, смешивается с мозговой жидкостью и сверлит, сверлит, сверлит череп изнутри.
  
  Больше всего Линали не хочется, чтобы брат видел её такой - абсолютно не способной держаться на ногах, ощущающей сухость во рту, от которой язык кажется жёстким и тяжёлым.
  
  Кровь поступает к голове, и ей кажется, что щёки горят.
  
  Но они остаются бледными. И взгляд - безжизненный, стеклянный - вкручивается в собственные дрожащие, влажные руки. Куда угодно - лишь бы не на него. Лишь бы не в глаза.
  
  Посмотришь - и правда выльется наружу. Правда, которую хочется выреветь, вырывая с корнем из своей груди. Правда, о которой она смеет лишь молчать.
  
  Почему ты сопротивляешься?
  
  - Кто знает о том, что я здесь? - спрашивает осторожно, сжимая пальцами тонкое одеяло.
  
  - Откуда на твоей шее ссадины? - вопросом на вопрос.
  
  Словно хлыст.
  
  Она поднимает голову.
  
  Не надо.
  
  Конечно, ведь короткая льняная сорочка оголяет краснеющие ключицы. Чёртова сорочка, выдающая её так явно, так откровенно беспрепятственно.
  Линали дёргает плечами, и длинные волосы спадают на грудь. Втягивает ртом губы, ощущая, как солёные слёзы обжигают веки.
  
  Говорить - сложно.
  
  И она балансирует на грани, вдавливая запястье в одежду. Пытаясь спрятать, скрыть от беспокойных глаз.
  
  Он узнает.
  
  Ты же понимаешь, что выхода нет, верно?
  
  Понимаешь.
  
  Обречённость - она клокочет в твоих венах. Она наполняет тебя до краёв. С каждой секундой - всё сильнее.
  
  И ты норовишь сломаться. Сникнуть к ногам изуверства.
  
  - Я... - выдавливает, и тело её трясётся. - Я не...
  
  - Смотритель, - раздаётся в помещении сиплый голос. Медсестра стоит в дверном проёме и с принуждением вкрапляется в него усталым взором. - Вам следует оставить девочку в покое. Ей нужен отдых.
  
  Комуи кивает ей - пожилой и встревоженной.
  
  - Поговорим позже, - произносит мягко. - Линали, что бы ты ни сказала, я всегда буду на твоей стороне. Помни это.
  
  На твоей стороне.
  
  Он улыбается, и ей становится ощутимо теплее.
  
  Стены, сооружённые вокруг хрупкой человеческой души, трещат по швам, рискуя рухнуть, осыпаясь мелкой крошкой.
  
  Он смотрит, и Линали чувствует, как под рёбрами плещется безграничное доверие, разбиваясь об острые камни страха. Точит их, стирает. Равняет с землёй.
  
  И думает, что скоро - совсем скоро - обязательно откроется.
  
  Только дождись.
  
  Я не буду бояться.
  
  И улыбается ему в ответ.
  
  Комуи покидает палату. Плечи его напряжены и слегка приподняты, а сам он, словно стрела, выпрямлен в спине. Будто в позвоночнике - стальной прут. Ладони сжимаются в кулаки, и костяшки пальцев белеют, прорезаясь через кожу. Он скрипит зубами.
  
  Погряз в работе, в проклятых, мутных, лживых лицах людей, что брезжат вокруг роем ретивых мух. Садятся на голову, забираются в уши, в глаза, в лёгкие. Встают поперёк горла, перекрывая кислород, и остервенело душат.
  
  Всё, что он делает последние несколько лет - это смотрит. Смотрит, как она ломается, захлёбываясь в горечи из-за покойника, разделившего своё тело с незнакомцем. Незнакомцем, с наслаждением глотающим воздух, размыкающим родные губы, но говорящим чужим голосом. Голосом, похожим на холодный, заточенный нож - Линали кажется, что им можно вспарывать вены. Ей кажется, будто по запястьям уже стекает кровь.
  
  Он смотрит и видит, что ребёнок в ней был похоронен непозволительно рано. Под тлеющими облаками и разрывающимися на куски обезображенными тушами. С чужими молитвами, врезающимися в хрупкие плечи. Молитвами о человеческом спасении, будто все они - ангелы, посланные с небес.
  
  Но они - клеймённые. Обречённые так несправедливо, так неправильно, что хочется кричать в лица. Посылать к чёрту.
  
  Некоторые так и поступали. Некоторые, но не она.
  
  Он лишь смотрит, как война уродует её душу. Как она разрывает её на части. Как смерть калечит в ней женщину, убивая человечность, иссушивая слёзы, толкая к самоотверженности.
  
  Он не способен спасти. Никогда не был.
  
  Комуи давится гневом, и его кулак врезается в стену. Боль расходится по кисти жидким огнём, и он морщится. Резким движением срывает очки и прислоняется лбом к холодному бетону.
  
  Нечеловеческая усталость - в каждой клеточке его тела.
  
  Пожилая женщина смотрит с сожалением - он не замечает ни её взгляда, ни силуэта.
  
  Она же не смеет касаться его. Не смеет одёргивать. Не смеет говорить.
  
  Она молча уходит, и серый подол её длинного платья пачкается о грязный пол.
  
  - Подожди еще чуть-чуть, - закрыв глаза, говорит в пустоту. - Я обязательно найду выход.
  
  Чего бы мне это ни стоило.
  
  Когда Комуи вновь появляется в кабинете, то недовольно хмурит брови: помещение опустело. Вальяжно расположившись на длинном диване, его терпеливо ждёт лишь Рувиллье, на вытянутом лице которого - откровенная скука. И поневоле выпирающая на поверхность озадаченность - от неё у смотрителя холодеют руки.
  
  - Вот и вы, - слащаво тянет директор, и Комуи быстро шагает к письменному столу.
  
  Усаживается в кресло рывком, ставит локти на деревянную поверхность перед собой и измотанно проводит руками по щекам.
  
  - Вы многое пропустили, - говорит Рувиллье. Уголки его губ дёргаются, и он продолжает: - Как здоровье вашей сестры?
  
  Комуи резко поднимает голову и окатывает Малькольма колючим взглядом.
  
  - В порядке, - холодно.
  
  Но Рувиллье отчего-то смеётся - натянуто и гадко.
  
  - Не лгите, - произносит приторно, и Ли давит в себе желание скривиться. - Занятно, верно? Однажды она уже выделилась среди общей массы экзорцистов, но, увы, её индивидуальность не была подтверждена. Кажется, судьба даёт ей второй шанс. Вы не согласны со мной, Комуи?
  
  Согласен ли?
  
  Будь по отношению к начальству разрешено рукоприкладство - он бы съездил по елейной морде директора сотню раз. Чёртову сотню. До красных ссадин. До переломов.
  
  Без жалости и стыда.
  
  Заслуженно.
  
  Но он позволяет себе лишь огрызнуться:
  
  - Она - не экспериментальный образец.
  
  - Конечно, нет.
  
  Конечно да.
  
  Те, кто выше, те, кто никогда не ощущал на своей чувствительной шкуре всю прелесть военной жестокости. Те, у кого не тряслись колени, когда перед глазами - груда бездыханных тел. Те, кто не ощущал дыхание мертвецов на своей коже и не боялся их стеклянных глаз. Все они не знают, что значит служить Богу. Все они считают, что служат ему сполна.
  
  Все они думают, что люди, стоящие перед ними, - не больше, чем подопытные кролики. Созданные, чтобы быть чьим-то нелепым провалом. Созданные, чтобы быть сломленными.
  
  Чтобы быть убитыми - физически и морально.
  
  Все они думают, что вершат суд с благородством.
  
  Все они ошибаются.
  
  Комуи смотрит с отвращением. Но в глазах Рувиллье - ни грамма сожаления. Ни грамма человечности. Лишь усмешка, гранатой разрывающаяся в сознании. Заставляющая гневно сжимать и разжимать напряжённые ладони.
  
  - Что с ней?
  
  - Генерал Клауд прибудет при первой возможности, - не отвечая на вопрос, говорит Малькольм. - Она примет на себя ответственность за Линали Ли.
  
  - Что с ней? - повторяет с нажимом. - Что вы имели в виду, сказав, что судьба даёт ей второй шанс?
  
  Рувиллье усмехается и отводит взгляд.
  
  - Вы всё узнаете, как только генерал почтит нас своим присутствием.
  
  Бесполезно.
  
  Комуи прибивает позвоночник к спинке кресла.
  
  Чёртовы мнительные шакалы.
  
  Бой настенных часов оглушает. Слюна скапливается под языком, но он не в силах её сглотнуть.
  
  Кабинет - душная коробка. И с каждой секундой, с каждым новым движением стрелки на круглом циферблате призрачная клаустрофобия всё больше сжимает в тиски внутренности.
  
  Комуи хочется сбежать.
  
  Комуи остаётся на месте.
  
  Когда на пороге появляется Клауд Найн, смотритель беспокойно вскидывается и, расправляя складки серых одежд, поднимается, вжимаясь руками в стол. Стук каблуков достигает его слуха: женщина неторопливо прикрывает дверь и проходит в кабинет. Глаза её привычно поблёскивают. Её длинные светлые волосы туго связаны в низкий хвост, а за расслабленное плечо, воодушевлённо вбиваясь взглядом в присутствующих, крепко цепляется Лау Самин.
  
  Рувиллье говорит негромко, и речь его гладкая, отточенная. Но для Комуи она - режущая, болезненно раздающаяся хлёсткими ударами в груди.
  
  И чем дальше - тем сильнее страх обгладывает его кости и наполняет рассудок.
  
  Шутка.
  
  Это, определённо, чья-то злая шутка.
  
  Этого не должно происходить. Не с ними.
  
  Не с ней.
  
  Но Малькольм продолжает говорить, и Клауд взирает на него с недоверием.
  
  - Директор, вы понимаете, что Нои - последние, кто должен был узнать о произошедшем инциденте? - говорит она, сводя тонкие брови к переносице. - Чёрный Орден слишком рискует. Если подозрения оправдаются...
  
  - Чёрный Орден будет рисковать, если не сохранит ей жизнь, - Рувиллье складывает руки в замок. - Нои знают систему Графа изнутри: они в состоянии найти ответ быстрее нас.
  
  - Нет никаких гарантий, что Мудрость Ноя больше не служит Тысячелетнему, - возражает Клауд. - Чёрный Орден пришёл к единому мнению голосованием, исходя из военных соображений. Но Папа также дал своё согласие - и это мне неясно.
  
  - Его приказы не обсуждаются, - говорит Малькольм, бросая выразительный взгляд на генерала. - Вы можете лишь смириться.
  
  Клауд приглушённо шикает.
  
  - Бред.
  
  - Возможно, - Рувиллье растягивает губы в улыбке. Его глаза нахально скользят по её силуэту. - Духовный лидер, ставящий народы на путь познания и восхваления Божьей воли - по-вашему, сейчас он ей противоречит? - директор поднимается и приглаживает руками складки пиджака. - Генерал Клауд, - он подходит к ней и говорит вкрадчиво, негромко, отчего она глядит на него с неприкрытым отвращением. - Нравственное грехопадение человечества - это не единоличный этап истории. И как бы ни был глубоко религиозен и альтруистичен Папа, существует порок, объединяющий его с пропитым и безнравственным бродягой. Знаете, что это? - Клауд поднимает подбородок выше, и Рувиллье ухмыляется. - Боязнь умереть, генерал. Человек падок на страх. Или вы считаете, что Папе неведомо это чувство?
  
  Она ощущает на своём лице его дыхание и сжимает губы.
  
  Хочется возразить. Втоптать его надменность в грязь. Но она молчит, пережёвывая во рту слова.
  
  А Комуи изо всех сил хочется верить, что сказанное - похабная ложь.
  
  Комуи понимает: здесь - правда.
  
  Клятая, неоспоримая достоверность.
  
  Он нарушает гнетущую тишину:
  
  - Что вы планируете делать с Линали?
  
  Клауд отводит глаза от циничной физиономии Рувиллье. Малькольм оборачивается.
  
  - Ждать нельзя. Чтобы правильно принять необходимые меры, нужно увидеть воочию, как действует проклятие Тысячелетнего. Линали Ли будет находиться под постоянным надсмотром генералов, а также Четырнадцатого и Мудрости Ноя, - Комуи сверлит директора недовольным взглядом. - Канда Юу навестит её ближе к вечеру и морально подготовит к... нашему посещению. Но, если вас что-то не устраивает, смотритель, вы можете предложить свой выход из сложившейся ситуации. Я с удовольствием вас послушаю.
  
  Костяшки по-прежнему болят: ссадины ещё не успели покрыться краснеющими струпами. Однако, подвернись под руку очередная многострадальная стена, Ли вдарил бы по ней сильнее прежнего. До хруста в пальцах.
  
  Потому что согласиться - значит обречь. Себя, её.
  
  Но он лишь сокрушённо выдыхает, кусая губы.
  
  - Прекрасно, - говорит Рувиллье. - А теперь прошу меня простить, - и тянет ручку двери на себя.
  
  Потому что согласиться - значит, иметь шанс на спасение. Не только себя. Не только её.
  
  Комуи чувствует: смерть вновь тянется к ним, будто поддавшись мощной волне гравитации.
  
  Но в этот раз - настойчивее.
  
  В этот раз - касаясь.
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"