--
Ты слышь, чё! - порыв сильного ветра встряхнул ветку сосны. Старый ворон разлепил веки, переминаясь с лапы на лапу. Угнездился поудобнее. - Я чё тебе скажу - молод ты ещё, учить меня, молоко на клюве не обсохло!
--
Да ты что, дед? - второй ворон, сидящий под первым, удивлённо поднял голову. - Я же сегодня с утра ни разу не каркнул, молчу как рыба, иногда подумаю про себя, да и только. Что это на тебя нашло?
--
А то! - правая лапка оторвалась от ветки, сжалась в кулачок, и указательным обломанным коготком ткнула в спину второго ворона. - А то, что тебе и говорить ничего не надо. Ты ещё и подумать не успел, а я уж всё знаю наперёд, что ты скажешь. А тебе и говорить-то ничего не надо. Зря я, что ли тут триста лет сижу. Вот закрою глаза и с закрытыми вижу больше, чем ты с открытыми. А почему? Потому что я нутром чую. А нутром чуять - не каждому дано. Надо сперва пожить с моё. Вот, к примеру, когда на прошлой осени сторож на элеваторе по нам бабахнул, чего ты спужался-то? Старичонко - в чём только душа держится, дальше своего носа не видит, а ты в панику - кар, караул, полундр-р-а. А чего бояться-то? Я того дедка с пацанов помню. Он и в молодости только ворон пугал. А бояться надо, - поднял ворон кверху обломанный коготь, - внучка его - шустрый парнишонка. Этот и комком достать может. Ну да ладно, сейчас все склады да амбары закрыты, до зерна не добраться. Надо где-то другим путём пропитание добывать. Ты чего сиднем сидишь? Слетал бы да добыл чего-нибудь. Вон брат твой старший - настоящий добытчик: где семечко, где зёрнышко, а когда и рыбку в клюве принесёт.
--
А мне куда лететь? Всё ж рядом: с осени припасы заготовлены, не голодуем. А если надо, то ограничить себя можно, попоститься. Это и для здоровья полезно, и для семейного бюджета. А старший в последнее время клюёт ячменные пивные отходы. Где-то надыбал на винном заводе. Сам клюёт - ещё пол беды. Но ведь он зёрна эти своей воронихе носит, да и тебе кое-что перепадает. Тебе бы в твоём возрасте воздержаться их клевать, вред от них один.
--
Ты меня не учи - что клевать, а что не клевать. Я уже своё пожил, дай бог другим столько пожить. Нам, старикам, что надо? Правильно, уважение. Вот старший меня уважает, а какое ж уважение без винных зёрен. Посидим с ним, по душам поговорим, не то, что с тобой, с молчуном. Да и ворона твоя тоже помалкивает, себе на уме и винные зёрна игнорирует. Чего это она, интересно не каркает, как другие, больно уж умна, как я погляжу.
--
Так если она что и каркнет при тебе, - второй ворон на всякий случай перелетел на ветку подальше, - так ещё хуже. Вот она и сидит у себя в гнезде, клюв не кажет.
Старый ворон сделал вид, что не расслышал последних слов, накинул плёнку на глаза, но уронив голову на грудь, подремал немного, встрепенулся:
--
Нашёл бы ты себе ворону повеселее, помоложе, чтоб глаз радовала, чтоб в гнезде чистота и порядок, а то ведь у тебя мне и бывать-то тошно. Эх, - мечтательно добавил он, - я б на твоём месте, лет этак сотню назад, уж я б не сидел сиднем, уж я бы, эх... Ты глянь, сколько ворон вокруг. У многих и гнёзда готовые есть. Вот опять же братец, молодец, на суку не мается, тяжкому греху - унынию - не поддаётся. Ну не пожилось с одной, с другой. Вон их ещё сколько летает.
--
Так то ж сороки, дед! Не могу я долго их бестолковую трескотню слушать об одном и том же. Совсем без вороны, согласен, тоже нельзя. В соседнем околке дружок мой гнездится. Так он один уж лет тридцать в гнезде сидит. Оно, конечно, хорошо иметь отдельное обустроенное гнездо. Зёрнышек винных поклюёт, плодов каких, и в гнездо. Гнездо благоустроенное, так что и помёт в него можно складывать, никуда не вывалится. Да он уж и не летает никуда. Потолстел, подобрел, так что и гнездо его еле держит. Но доволен, и не жалуется на жизнь.
--
Да знаю я того ворона. - Старый недовольно покосился на молодого. - Ну и что, что толстым стал, зато гнездо сам свил, а в гнезде чистота - любо-дорого поглядеть.
--
А насчёт новой вороны, уж извини. Моя за день и каркнет-то всего пару раз, и вещиц никаких блестящих себе не требует. Райских яблочек из садов-огородов поклюёт, тем и сыта бывает. А этим - и то не так, и это не этак. И трещат, и трещат...
--
И то верно, - подумав, согласился старый ворон. - Треску да суеты от них, конечно, много. Тут ты прав.
Второй ворон удивлённо вскинул клюв: чтобы старый когда-то признавал его правоту?! Да не в жизнь! Всё, что бы он ни сделал, всё не так: не то каркает, не так летает. Но ведь он руководствуется собственными взглядами. С учётом окружающей обстановки. Только эти взгляды старого ворона нисколько не интересуют. Он исходит из своих замшелых соображений трёхсотлетней давности. Тогда, когда по пашням ходили не железные, а живые лошади, от которых не летело столько сажи и дыма. И от больших куч минеральных удобрений, стекающих в близ текущую речку, не всплывала по весне кверху брюхом рыба. Старого ворона эти ноу-хау очень раздражали. Трактора, тарахтящие до темна мешали думать думу. Ночью же часто над головой гудели самолёты, мигая цветными огнями. От цементного завода, отстроенного в километрах двадцати, при сильном попутном ветре приносило цементную пыль, от которой после дождя перья покрывались коркой, что старого ворона тоже очень раздражало: он не желал походить на живой памятник. Но больше всего его злило непонимание окружающих. Ему, прожившему долгую птичью жизнь, мир казался ясным и понятным. Он видел то, что, как ему казалось, укрывалось от других, близких ему птиц. А как предупредить, как оградить от опасности, если тебя не слышат или не хотят понять? Поэтому гордый ворон подолгу сидел один, закрыв глаза, качаясь на еловой лапе, как бы отключившись от реальной действительности. Да и какую пользу он мог уж принести: клюв его, некогда долбивший камень, сейчас, сточенный наполовину, едва перетирал мелкую рыбёшку, резвящуюся на мелководье. Крылья, уносившие в иные годы за тридевять земель, сейчас висели двумя чёрными тряпочками, способными перенести их обладателя лишь на соседнюю ветку, за которую с трудом цеплялись обломанные когти. Он уже почти смирился с таким положением вещей, но, иногда, поклевав винных ягод, спина его распрямлялась, насколько только могла, взгляд светлел, глаз опять ловил радужный солнечный луч. Жизнь снова казалась белобокой. Хотя, увы, белые полосы радовали всё реже и реже. Он мог бы поделиться мыслями со своими сверстниками, но их, увы, уже нет. А разговоры с молодой порослью, помимо его воли, сводятся к нравоучениям. Он и сам это прекрасно понимает, но ничего с собой поделать не может. А кому нужны они, эти нравоучения? Вот и сидит он один. Редкие первые снежинки покрывают его спину. Может этот первый снег - это последний снег? А может ему уже всё равно и думы его далеко-далеко. Где-то в детстве, в юности. Воспоминания молодости - единственное, что греет, удерживает его на этом свете.
Он, желторотый ещё птенец. Широко раскрыв клюв требует пищи. Мать кормит всю большую ораву. Только и успевает летать в поле за колосками и червячками.
Дремлет старый ворон. Это ж сколько минуло. Кажется, что и не с ним это было, а с кем-то другим.
Вот он покинул родное гнездо. Строит новое вместе с молодой женой. По прутику, по веточке. Вот уж и у него воронята пищат, есть требуют. А сколько раз приходилось отбиваться от набегов коршунов, сорок и прочих крылатых соседей! Бои шли в пух и прах. Перья летели клочьями. Но - отстоял он своё гнездо, не дал своих в обиду.
Как-то в молодости не задумывался он над жизненным смыслом. Некогда было. Сейчас времени - хоть отбавляй. Сиди да думай. Плёнку на глаза - и порядок. Никто не мешает. Все заняты своими делами. А взять его отца и отца его отца. Они ведь прожили так же, как и он сам. Суетились, строили гнёзда, воспитывали, как могли, птенцов. А в старости, поклевав винных зёрен, тоже подолгу сидели на ветках и думали о прошедших днях, пытаясь понять смысл жизни. Интересно, как они его понимали? Они никогда ни с кем не делились. И его отец пытался ему, тогда ещё сильному ворону, что-то сказать, но не понимал он отца, как не понимают его его дети. А может, понимают, но не подают вида? Да и что, в общем-то, понимать? Если он и сам-то, прожив столько, так ничего и не понял. Тогда чему же он учит других? Для чего все эти нравоучения? Дети, похоже, умнее родителей, хоть и пожили меньше. Чудно всё выходит. Это не они должны учиться у него, а он у них. Но чему? Научиться опять жить заново? Но это ж невозможно. Дважды в реку не войти.
Послышалась хлопанье крыльев. Старый очнулся. Рядом подсел старший сынок. Навеселе.
--
О чём думу думаешь?
--
Не знаю, вот, задремал немного.
--
Брось тосковать. - Молодой крылом смахнул со старого налипший снег. - Поклюём что ли - вот, принёс.
Из его клюва выкатилось несколько зёрнышек. Старый поймал их на лету. Долго держал в клюве.
--
Вот уважил, а то грустно мне одному-то сидеть.
--
А ты не сиди. Слетай ко мне в гости. Посидим, покаркаем.
--
Старый стал, летать уж не могу. Спасибо что навещаете. Расскажи что там в мире нового...
Так они и сидели долго, пока не сгустились осенние сумерки. Выглянувшая было луна, подумала, подумала, да и закатилась за ближайшую тучу. Подул северо-западный ветер и погнал по пашне жёлтую листву вперемешку с первым снегом. Снег повалил всё гуще и гуще, и вот уже сплошная белая пелена закрыла и речку, журчащую в овраге, и дорогу, петляющую меж высоких холмов, и лес, ставший вдруг молчаливым и угрюмым. Скоро зима.