Аннотация: Рассказ русского рижанина о детстве в эвакуации
Есть только миг
Между прошлым и будущим.
Именно он называется ЖИЗНЬ.
Из к/ф "Земля Санникова"
Миг 1. Сибирь-матушка
Помню себя с 1942 года. Путь из блокадного Ленинграда в Сибирь в эвакуацию. Осознанию себя, 3-х летнего, способствовал ужас.
...Темнота, разрезаемая станционными прожекторами. Высокий путепровод над бесчисленными путями какой-то большой станции (наверное, Челябинск). Мама, нагруженная вещами, тащит меня и Вету (сестру 6 лет), постоянно понукая: Не отставайте! А мы крутим головами. Толпа с воплями и криками штурмует вагоны. У одного прямо на земле на носилках лежит раненый, обмотанный как мумия бинтами. Они белеют в темноте. Толпа надвигается, готовая затоптать его. Сопровождающие стреляют вверх, угрожают огнем на поражение. Чей-то визг. И дикий, совершенно звериный рев паровозов. Это не гудок, не сигнал. Это раздирающий душу вопль раненого животного то прерывистый, то протяжный, то вой.
С тех пор я всегда относился к паровозу как к живому существу. Огнедышащему, плюющему кипятком и раскаленным маслом, окутывающего прохожего клубами пара совершенно неожиданно, кричащему и лязгающему.
Потом едем в битком набитом вагоне. Бесконечно бубнит и гнусавит какой-то старик. Я зажимаю нос пальцами и передразниваю его. "А ты обезьяна, ты обезьяна", - ругается он, все так же гнусавя.
Вылезаем на каком-то полустанке. Пункт назначения - деревня Зверинка. Мы с Ветой трясемся в кабине бензовоза, прыгаем на ухабах. А вся дорога и есть сплошные ухабы. Где же мама? Она наверху, пластом на цистерне, цепляясь за привязанные чемоданы.
В деревне маме нашлась работа ездовым. Пришлось учиться запрягать и распрягать лошадь, задавать ей корм, вытаскивать застрявшую телегу из грязи. Однажды в пути к телеге близко подошли волки. Лошадь понесла. На счастье телега не перевернулась. А иначе страшно и подумать. Я после этого часто по ночам просыпался, подходя к окну и смотря на таинственную картину: лунный свет, близкий лес, резкие тени и какое-то движение поодаль. Было жутко. Одно название - Зверинка!
Мама завела поросенка. Но сарая не было, и обитал он в яме с соломой. Однажды во время ночных заморозков бедняга околел. Мама его зажарила, пригласила начальство. Ели с аппетитом. Но вдруг я с детской непосредственностью заявил: "А поросенок сдох, сдох!" Немая сцена из "Ревизора". Мама начала объяснять про яму, холод, и т.д. Начальство милостиво заключило: "Раз замерз, то хорошо". И положило очередной кусок, запив его самогоном. Потом я приставал к маме: "А почему поросенку хорошо, что замерз, а не сдох?"
Помню, лежу в картофельной борозде и плачу. Уже темно. Вернулся с фронта хозяин. На одной ноге с костылями. Пьяный, небритый, страшный. С матом выгнал нас из дома. Вообще "вакуированных" не очень-то жаловали. Злее врага, чем сами русские, у русских отродясь не бывало.
Наверное, после этого мы переселились в район города Курган на реке Тобол. "Не быстра река Тобол, не глубока"- поется в песне. И это так. Мы с приятелем сели в цинковую бельевую ванночку и поплыли. Перевернулись, вывалились и ничего, сами вылезли. Там было много плесов, тихих заводей. По песчаному дну ползали раковины-перловицы, оставляя замысловатые борозды. Однажды с гулом прилетел самолет, 2-х моторный "Дуглас", и после круга приземлился на лугу. Весь народ высыпал. С борта сошла команда офицеров - тыловых вояк, и с неводом отправилась на реку. Экипаж остался, достал ветошь и раздал ребятам постарше. И те начали оттирать фюзеляж от копоти и потеков масла, лазая по плоскости и стремянкам. А мы, младшие, им завидовали. После возвращения с уловом рыбаки разложили невод на просушку. Не забуду чудесный запах свежей рыбы и водорослей. Но ни одной рыбки детям они не дали. Улетели, и ... поминай как звали.
Мама работала сначала кладовщиком на складе какого-то заводика. Разок попробовал сушеного картофеля. Очень понравился жмых - отжимки от семян после выдавливания на прессе растительного масла. На складе был и спирт. И периодически являлся начальник, большая сволочь, хотя тоже ленинградец. Ставил канистру и требовал наполнения. "А то вигоню!". А ведь на складе все предназначалось "для фронта, для победы" и строго контролировалось. Сколь возможно, мам сопротивлялась, но в конечном итоге оказалась техничкой в местной школе. Она, профессорская дочка, выпускница Харьковского художественного института, архитектор, в отчаянии стояла с ведром и тряпкой перед бесконечным школьным коридором. Не было ни сил, ни навыков. Ползала на коленях по проклятому полу.
Наверное, имело значение для этой работы, что школа помогала с жильем. Завели корову Маньку. Я любил обнимать ее за шею и смотреть в ее большие, красивые и добрые глаза. Непередаваемое ощущение тепла и надежности. Был и теленок. Когда после дойки мама несла подойник, за ней в избу бежали теленок, кошка и я. У меня всегда одно требование: "Мояка с хлебом". Вета молоко не любила.
Прожили мы в эвакуации 2 года. Шел 1944 год, война подходила к границам Союза, и люди возвращались по домам. Но для выезда нужен был вызов от родственников. А папаша, Егоров Павел Михайлович, такого вызова не давал. Вызов прислал нам Ветин папа, Борис Лазаревич Давыдов. Хотя они с мамой вообще не были расписаны, и мама сама ушла от него. Вызов пришел, но дорога требует денег. Их, конечно, не было. И пошла красавица Манька на колбасу. Расплатившись с мясниками шкурой и частью продукции, мама получила твердую валюту в виде колец говяжьей копченой. Теперь в путь! На Москву.
Москву помню мало. Удивила электричка тем, что она не страшная. Ненадолго остановились у Бориса Лазаревича. Мама бегала по наркоматам, а я слушал радио - тарелку: "Сверху солнышко печет, под мостом река течет. В этой речке утром рано утонули два барана" (Сергей Михалков). Передавали и песенки Ал.Вертинского. Его как раз впустили в это время из эмиграции. "Я маленькая балерина. Всегда нема, всегда нема. И скажет больше пантомима, чем я сама". Пришла мама и заявила: "Едем в Ригу! Поднимать разрушенное хозяйство." Я еще не знал, кто такие латыши, и что я буду от них слышать: "Эти противные русские колонизаторы. Маленькую Латвию захватили и оккупировали."
Ригу только что освободили - 13 октября 1944 года. Пассажирского сообщения еще не было. Но нам не привыкать. Мама за несколько буханок хлеба наняла носильщиков, и мы длинной цепочкой поперли по путям станции Ржевская, что напротив Рижского вокзала. Все было забито составами. Мы то пролезали под стрелкой, то проходили по тормозным площадкам. Пришли к воинскому эшелону. Под брезентом была бронетехника, а открыто на платформах стояли грузовики. Под одним из них, огромным 3-х тонным "Студебеккером", мы и залегли. К маминому удивлению, ничего из вещей не пропало. Когда цепляли паровоз, грузовик дергался, и я боялся, что он нас переедет. Мы были вооружены бронетехникой, укрыты под надежным грузовиком, мне было уже 5 лет, и хотя было холодно и сыро, чем мы не колонизаторы? Итак, вперед! На Ригу.