Аннотация: 2-е место в Шпильке-10 2014 Напечатан в журнале "Ступени", август 2016 г.
Очевидное лежит на поверхности, но очевидное никто не замечает.
Я рассеянно перелистывала мифологический словарь и вслушивалась в себя. Вернее, не в себя, а в то новое, что жило во мне и дарило надежду. Я теряла ребёнка шесть раз. Узнав о седьмой моей беременности, врач, покачав головой, со вздохом заявил, что чуда ждать не стоит. Он предложил решить проблему сразу, а я не согласилась. Семь - священное число. Я верила в него. Как жить без веры?
В больнице, куда меня поместили, фактически приковав к кровати, царила скука. Муж, терпеливый мой Васенька, приволок два тома с яркими иллюстрациями и сказал:
- Читай. Ты же любишь сказки. Тут тебе хватит на полгода.
Буквы "А", "Б" и "В" я мусолила месяц. Потом всё надоело - и бесцветная палата, и цветастые халаты соседок, и словарь. Время загустело, как варенье в открытой банке, я чувствовала себя мушкой, увязнувшей в нём.
"Г" началась без былого энтузиазма. Пропустив "Га" и "Гв", я перешла сразу к "Ге". На слове "Гейс" затормозила. "Табу, заклятие в ирландской мифологии. Обычно означал запрет на некоторые действия под страхом гибели или катастрофических последствий. Иногда - взятое на себя обязательство взамен чего-либо, испрошенного у высших сил". Я задумалась.
Ритуалы, приметы и заговоры, дошедшие до нас из глубин прошлого, не могли возникнуть просто так, по воле жреца-фантазёра либо хитроумного вождя. Магия не рождается по прихоти одного человека, магия - отражение скрытых в нас сил. Сил, дарованных природой. А, значит, в каждой строчке этой тяжеленной книги, что с трудом удерживали мои руки, была искра смысла и целесообразности. И потом - терять было нечего. Почему бы и нет?
- Обязуюсь каждый день звонить маме и прочитать всё собрание сочинений Льва Толстого, - щедро пообещала я. - А за это, Господи, позволь родиться моему ребёночку!
С бородатым классиком, со школы вызывающим у меня стойкое неприятие, справляться оказалось просто, хотя и скучно. С матушкой было сложнее. С одной стороны, мы с ней находились в давней вялотекущей ссоре по поводу моего замужества и неподходящей Васиной кандидатуры, с другой стороны родительница требовала обязательного внимания к своей персоне. Наверное, в ней говорила ревность.
После недели строго выдержанного расписания - звонок с вопросом о самочувствии ровно в девять вечера - матушка сдалась. Голос её потеплел, хотя по-прежнему продолжал сварливо перечислять Васины недостатки. Словарь же я отправила домой, опасаясь отыскать в нём то, что перечеркнет надобность моих обетов.
Сын Алёшка родился чуть раньше срока. Худенький и не слишком активный. Но это уже казалось форменной ерундой на фоне самого факта его появления. Надо ли говорить, что с того момента жизнь мою прочно оплели гейсы.
Я поначалу много размышляла: как же они работают? Строила теории, сочиняла объяснения, пока не сказала себе, что надо просто верить и не захламлять голову мусором абстрактных концепций. Может, по вере давалось мне то, о чём я просила.
Я терпеть не могла овсянку, но давилась ею несколько недель подряд ради повышения Васиной зарплаты. Ради долгожданного ремонта лифта в доме я полгода пила чай только из зелёных чашек, и не оглядывалась через левое плечо для продвижения очереди в детский садик. Ради Алёшкиного здоровья я поклялась до первого его дня рождения преодолевать каждый день не менее десяти километров и в любую, даже самую гадкую погоду, в дождь, зной, снег и мороз наматывала, утирая слёзы с обветренных щёк и толкая перед собой коляску, круги по обезлюдевшим паркам и пустынным скверам. Безаварийная езда старушки "Киа" обошлась мне в сто пятьдесят выученных стихотворений, а переезд соседей-алкоголиков - в месяц занятий французским языком, который я когда-то начинала учить, да благополучно забросила.
В какой-то момент меня осенило - гейс не уточнял вид обета! Никто не требовал мучений и жертв! Осознав очевидное, я решила рискнуть и, обратившись к небесам за помощью в приобретении бриллиантовых серёжек, пообещала каждый вечер слушать что-нибудь из классической музыки. Такой уговор был мне не в тягость, но в радость, я поигрывала на пианино и с удовольствием погружалась в романтические мелодии Брамса и Листа. Бриллианты же нарочно были выбраны как пример несбыточного желания. Да, и желание, собственно, было несильным - жила ж себе без алмазов столько лет и не страдала.
Алёшенька, совершив со мной героический марш-бросок сквозь бурю и цунами, под звуки Мендельсона засыпал по-богатырски до самого утра и не тревожил ночью. Не знаю, как там драгоценности, а здоровый сон малышу был гарантирован.
Однажды поздний звонок выдернул меня из постели. Смысл сбивчивого повествования моей матушки не сразу дошёл до меня.
- Нина Витальна! - голосила она в трубку. - Нина Витальна, двоюродная тётка по бабушке! Завещание оставила! Людке квартиру, а остальное - тебе!
Кто такая Людка я уточнять не стала, буркнула "Угу" и легла спать. А через день нотариус вручил мне шкатулку со старинными украшениями и потребовал вывезти библиотеку из десяти тысяч томов из старой тёткиной квартиры. Библиотека тоже отошла мне по наследству.
Сережки с бриллиантами из заветной шкатулочки оказались некрасивыми, грубо сделанными, с плохо обработанными алмазами. Библиотека же состояла в основном из справочной литературы по химии и химической физике. А я поняла - желания должны быть чёткими и хорошо продуманными. А ещё - гейс работает и для приятных обетов!
Есть одна вещь на свете, которой я не изменю ни при каких обстоятельствах. Она не надоела мне за добрые три десятка лет жизни и не надоест никогда. Это вишнёвый штрудель. Я могу лопать его бесконечно. Я уничтожила, наверное, тонны штруделей, но не наелась. Мысль о том, что наслаждаться неповторимым вкусом тающего пирога с терпкой вишней можно с пользой для дела, явилась ко мне не сразу, а явившись, ошарашила. Почему я была слепа? Почему не замечала очевидного?
- Пусть ни одна беда, ни один несчастный случай, ни одна болезнь не коснётся моего сыночка, - я по традиции вознесла руки к небу, хотя, безусловно, жест мой был излишним и слишком театральным, - а взамен каждый вечер перед сном я буду съедать по кусочку вишнёвого штруделя!
Наложив заклятье на ближайший год, я понеслась в магазин. Мешком замороженных полуфабрикатов забила всё свободное место в холодильнике, после чего принялась выпекать своё лакомство в промышленных масштабах. Я готовила сразу на неделю. В доме воцарился уютный вишнёвый дух достатка и покоя. Вася посмеивался над моими причудами, но пирог ел охотно.
Сыну тогда стукнуло пять. Из пухлощёкого младенца он уже начал превращаться в задорного пацанёнка с обычными мальчишескими пристрастиями: футбол, велик, игровая приставка, рыбалка с папой.
В начале декабря, в хмурый короткий день, занавешенный пеленой мокрого снега, моя закадычная подружка попросила присмотреть за её дочкой, ровесницей Алёшки. Мы практиковали с ней взаимные посиделки с чадами, когда кому-то надо было отлучиться по неотложным делам. Подружка сунула мне в руки Оленьку и унеслась в командировку.
Время с детьми пронеслось незаметно. После бурных игр, небольшой потасовки, манной каши и пары мультиков я уложила обоих на один диван в большой комнате. Почитала вслух Карлсона, убаюкала и, облегчённо вздохнув, взялась за штрудель. Зажгла духовку, но отвлеклась на новости в интернете. Васина смена должна была кончиться заполночь, так что никто не поторапливал меня с ужином, не тянул вместе поболеть за неважно что на спортивном канале, не требовал выслушать обзор последних автомобильных новинок. Весь долгий вечер был мой, только мой!
Ближе к одиннадцати я вспомнила, что до сих пор не поставила пирог. Сладко потянувшись и встав из-за компьютера, я направилась к начинающему раскисать штруделю, но тут же услышала тихий плач. Бросившись к ребятишкам, обнаружила, что хнычет Оленька.
- Болит, - прошептала она. - Здесь болит.
Девочка ткнула пальцем в живот. Я осторожно пощупала его и ужаснулась: напряжён и очень горяч.
- Потерпи, - ласково сказала я. - Сейчас позовём доктора, он даст тебе хорошее лекарство.
- Горькое?
- Мы позовём детского доктора со сладким лекарством.
Я кинулась набирать на телефоне 03 и дрожащим голосом описывать симптомы острого животика. Чужих болезней я боялась во сто крат сильнее собственных или Алёшкиных. Впрочем, сын не мог заболеть. Я оградила его крепко и надёжно - штрудельным гейсом.
Оленька заплакала в голос.
- Когда ждать скорую? - закричала я в трубку. - Ребёнку плохо!
- Вызовов много, - ответил бесстрастный диспетчер, - к тому же снегопад. Ждите...
Проснулся Алёшка и с испугом уставился на Олю. На лбу малышки выступала жаркая испарина, девочка сворачивалась клубком и поджимала ножки к груди. Судорожно всхлипывая, она извивалась, пытаясь найти удобную позу. Я не выдержала.
- Снимайте вызов! - снова прокричала я дежурному. - Я сама отвезу! Больница рядом!
Диспетчер ничего не успел мне ответить, потому что я уже бросила телефон и расталкивала сына:
- Алёша, собирайся, повезём с тобой Олю в больницу. Я понесу Олю, а ты её вещи.
Мой сын, вмиг ставший взрослым и серьёзным, послушно натянул спортивный костюмчик (штаны оказались надетыми задом наперед) и в хозяйственый пакет уложил Олину одёжку. Я же, укутав девочку в одеяло, поспешила к выходу, погасив напрасно раскочегаренную духовку.
В машине, продираясь сквозь липкую буксующую хмарь, я вдруг поняла, что придётся нарушить мой гейс. Вишнёвый штрудель так и остался растекать на столешнице возле плиты. Ощутив предательский холодок безысходности, я в кровь закусила губу. До двенадцати есть ещё минут сорок. Ещё есть время вернуться и поставить этот чёртов штрудель. И дождаться скорой. А Оленька потерпит. Она не мой ребёнок. Моё дитя, выскочившее в декабрьскую непогоду в одной тонкой курточке, сидит, нахохлившись в непрогретом автомобиле и гладит по руке Оленьку, придерживая её на поворотах. Он не простудится, на его пути не сломается ни один светофор, его уберегут от заноса, он благополучно продерётсяся сквозь снегопад и вытянет на себе всех нас, потому что я до сих пор твёрдо держала своё слово. Но сегодня ночью ангел-хранитель сложит распахнутые над Алёшенькой крылья и коротко присвистнет, призывая судебных приставов. Он умеет быть жестоким, ангел-хоронитель.
Я вспомнила, как пять лет назад, выбившись из сил, смалодушничала и сократила пробежку по парку до девяти километров. Несчастный километр! Жалкий паршивый километр! Десять минут быстрого шага! И последовавших десять дней страха и тревоги: температура, подскочившая до сорока градусов, не отпускала Алёшку, грызла изнутри, по капле высасывая силёнки, бесновалась в дьявольской пляске смерти. Муж плакал от бессилия, глядя на судороги крохотного тельца, а я, как одержимая, носилась вокруг больницы с шагомером, отсчитывая законные десять километров.
Небеса дали мне шанс, поверили в моё раскаянье. Дадут ли его ещё раз? И какое мне дело до чужой девочки? Подруга сможет иметь ещё несколько таких девочек, а у меня больше не будет детей. Моя выстраданая кровиночка, выпрошенная, вымоленная радость - единственный стимул жить в этом смутном мире.
- Мама, ты, что ли, плачешь? - спросил меня Алёша и сам шмыгнул носом. Оленька уже не рыдала - скулила, как подбитый на охоте зверь.
- Нет, сынок. Глаза устали.
- Меньше надо таращится в экран, - Васиными словами назидательно, но очень грустно и неуверенно, прокомментировал сын.
Я встала в левый ряд, чтобы развернуться. У меня есть тридцать пять минут. Штрудель печётся двадцать минут, пятнадцать в запасе.
Загорелся зелёный, но я так и не включила повортник. Я поехала прямо. В больницу. На душе у меня было тихо и покойно. Я знала, что делать.
Очевидное лежит на поверхности, но глаза мои были закрыты. Я просто дура.
- Господи, - торжественно произнесла я. - Помоги мне найти до двеннадцати часов ночи вишнёвый штрудель! Помоги мне съесть хотя бы маленький кусочек его! А я взамен обещаю... Взамен я обещаю спеть пять детских песен... Алёшка! Ты какую песню любишь больше всего?
- Про человека, собаке друг.
- Тогда подпевай!
И я с чувством затянула, прислушиваясь, как мой мальчик подтягивает баском:
- Человек - собаке друг,
Человек - собаке друг.
Это знают все вокруг.
Это знают все вокруг.
Он не лает не кусается,
На прохожих не бросается...
Мы старательно выводили про то, что на кошек ноль внимания и про блестящее воспитание, а я улыбалась и гадала, где именно ждёт меня штрудель? В кабинете главного врача больницы? В круглосуточной забегаловке рядом с приёмным покоем? Или в забытой кем-то коробочке с передачей больному? То, что пирожок найдёт меня, я не сомневалась. Ибо по вере даётся каждому, а моя вера елозила на заднем сиденье и с упоением вещала про то, что мы бяки-буки и сетовала, как выносит нас Земля.