Колючая : другие произведения.

Злая кровь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История Четвёртой, которая стала Началом, чтобы дать жизнь своему любимому. История чувства, которое замкнулось в кольцо. История кольца, которое стало цепью. Цепью, приковавшей Сабрину к Бен-Бену. Даже огонь её крови не может смыть злую кровь с её башмачков.
  Сцена первая. Сентябрь
  
  
  Сабрина стоит у окна и следит за стекающими каплями. В камине огонь пожирает берёзовые дрова, на кровати лежит Бен-Бен. Окончательно постаревший Бен-Бен. Рыжее солнце его волос потухло, сменилось серебристой луной, такой же сочной, густой, жирной, но слишком мёртвой. И он усох, так усох, что руки похожи на когтистые птичьи лапы.
  - Бен-Бен, а ты был?..
  Голос срывается, Сабрина прячет лицо в ладонях и тихо плачет, только плечи трясутся. Дождь барабанит по стеклу, Бен сидит на кровати и буравит её взглядом. По-прежнему живым, горящим, похожим на расплавленный металл.
  - Почему именно сейчас? - с детским возмущением спрашивает Сабрина.
  - Тебе исполнилось двадцать пять вёсен, - спокойно отвечает Бен.
  И голос у него живой, сильный, горячий, как двадцать лет назад, когда маленькая Сабрина утыкалась лицом в кожаные ботфорты и хохотала, пьянея от родного звучания.
  - И ты Четвёртая, - тихо говорит Бен.
  Как будто она не знает! Только она не выбирала, совсем не выбирала, не хотела быть Четвёртой. Она согласна быть Первой, или Второй, или даже Третьей, но не Четвёртой.
  Острые ногти прокалывают твёрдую кожу ладоней, Сабрина приходит в себя и мучительно краснеет.
  - Извини, - бубнит она.
  - Тебе не за что извиняться, - говорит Бен, поднимается с кровати и, не успевает Сабрина моргнуть, оказывается рядом, так рядом, что нужно всего лишь вдохнуть поглубже, чтобы коснуться грудью его груди.
  - Я знаю, это великая честь и радость, но... это же и великое горе, - бормочет Сабрина и прижимается спиной к холодному стеклу.
  - Каждая Четвёртая согласна с тобой, - улыбаясь, говорит Бен.
  - Расскажи мне о них, о мире, о людях, с которыми ты был.
  - У нас не так много времени, Саа.
  - У нас полно времени, Бен-Бен, и ты это знаешь, - строго говорит Сабрина, сбегает из плена его присутствия и прячется за чашами с вином.
  - Я тебе яблоки привёз, а ты...
  - А я предлагаю тебе свежайший сидр. Из лучших, самых редких пород.
  - Неужели?.. - с надеждой спрашивает Бен.
  - Они самые, - гордо отвечает Сабрина.
  Она потратила десять лет, собирая скудный урожая молодильного дерева. В свою последнюю, сороковую осень Третья рассказала ей, как порадовать Бен-Бена. "Но не раньше его сотой годовщины, обещай мне, Сабрина", - потребовала она. Слово пришлось сдержать.
  - Не притворяйся, что удивлён. Каждая, каждая Четвёртая предлагает тебе чашу сидра из молодильных яблок.
  - Я удивлён. Это случается всего раз в сто лет, - со смехом говорит Бен.
  Он так похож на мальчишку, а не на себя привычного. Не на отца, которым он был пятнадцать вёсен. Не на любовника, которым был последние десять лет. Его счастье заразительно, оно стирает с лица Сабрины хмурые морщинки и вызывает улыбку.
  - Расскажи. Неужели ты так и не нашёл, что искал? - спрашивает она, протягивая ему чашу.
  - Нет.
  - Ты же почти всегда с ними, там.
  "Там" охватывает весь мир, всех людей, всех чужих, с которыми Бен проводит большую часть времени. Жизнь слишком тосклива и уныла, когда его нет рядом.
  "Зато после, - внезапно понимает Сабрина. - После он будет только моим. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет!"
  Она подскакивает, расплёскивает вино - на белом платье проступают тёмные пятна - и сияя смотрит на Бена.
  - Четвёртые, - смеётся тот. - Сначала страдаете, а потом на вас снисходит откровение. Ты же уже догадалась? - спрашивает он и стучит острым ногтем по её лбу.
  Сабрина не может выдавить из себя ни звука, поэтому просто кивает. Кивает и проваливается в бесконечное счастье, смех, радость, ощущение победы. Она - Четвёртая, и это великие радость и честь. Ей больше не нужны истории, она не хочет тянуть время, она хочет вобрать в себя Бен-Бена и не отпускать, никуда и никогда не отпускать.
  - Вы никогда не меняетесь. Каждый раз я смотрю на вас и поражаюсь, - говорит он и пропускает медную прядь меж пальцев. Сабрина тает от равнодушной ласки, тонет в горящих глазах, смотрящих в глубь истории, от Первого Дня до искрящихся кончиков волос. - Должен бы привыкнуть, но всё никак не могу, умиляюсь, радуюсь, наслаждаюсь.
  - Ты сравниваешь меня со всеми другими?
  - Нет, только с Четвёртыми. Ты знаешь, Саа, что вы особое племя?
  - Нет, ты никогда мне не рассказывал.
  - Это моё упущение, - шепчет Бен-Бен, губами касаясь уха.
  Сабрина дрожит и теряет нить разговора. Она думает только об одном: что рождена для его объятий. Она - виолончель в руках любящего музыканта, тонкая, изящная и послушная, терпеливо ждущая прикосновений, которые помогут ей звучать.
  - Вы не похожи на других. Вы - особенные.
  Пальцы скользят по груди, ногти царапают светлую кожу, слова бессмысленны: есть только прикосновения. Сабрина пытается выскользнуть из платья - свободного, но сковывает даже оно, - избавиться от глупой и лишней оболочки, только Бен-Бен не позволяет.
  - Пятнадцать вёсен вы живете смехом и беззаботностью, как другие. Десять осеней печалитесь, с каждый годом всё сильнее и безнадёжнее, а потом - в последнюю осень - расцветаете. И напоминаете мне, что жизнь бесконечна.
  - Замолчи уже, - требует Сабрина, выворачивается и опрокидывает Бен-Бена на спину.
  Длинные тонкие пальцы ловко справляются с пуговицами его рубашки, от платья избавиться ещё проще, зато штаны - кто только придумал эти штаны?
  - Не смешно, - бурчит Сабрина, - совсем не смешно.
  Но Бен-Бен смеётся. На его груди и животе золотом переливаются волосы. Сабрина с рычанием борется с пуговицами, и заклепками, и застёжками, поминает мёртвых богов и призывает к жизни новых, а Бен-Бен смеётся.
  - Ты специально так оделся? - спрашивает она. - Или заколдовал свои штаны? Чтобы никто, кроме тебя, не смог с ними справиться?
  - Догадливая, - хохочет Бен-Бен.
  Его голова горит серебром, грудь - золотом, глаза - кипящим металлом. Сабрина разрывает штаны в клочья - впервые в жизни понимает, как ей повезло с сильными руками и острыми ногтями. Разрывает и прижимается медью к золоту.
  Бен-Бен больше не смеётся, пристально смотрит, от его взгляда грудь наливается тяжестью и немеют руки. Сабрина не может пошевелиться, но проваливается в его дыхание. Падает, а не летит. Потухает, а не разгорается. Застывает беспомощной горлицей перед коршуном, даже дышать забывает.
  - Ты такая... яркая, - вкрадчиво говорит Бен-Бен и садится.
  Её ягодицы созданы только для его рук.
  Её грудь - только для его губ.
  Её лоно - только для него.
  Веками Сабрины - Первые, Вторые, Третьи и Чётвертые - несут в себе любовь к Бен-Бену. Страсть к Бен-Бену. Тягу к Бен-Бену. Несут, хранят и передают - от матери к дочери. Из лона в сердце, из сердца - в лоно.
  Любовь, которая связывает их в одно целое, из поколения в поколение.
  Страсть, которая затухает лишь на секунды, чтобы разгореться неукротимым жаром.
  Тягу, которая наполняет жизнь смыслом и делает ожидание не таким мучительным.
  Бен-Бен заполняет её целиком и молча двигается, уткнувшись носом в ключицу. Сабрина всхлипывает и выгибается: послушный инструмент в руках мастера. Она звучит - с каждой секундой всё громче, всё увереннее, всё насыщеннее и глубже. Сердце колотится, кровь стучит в ушах, кожа дышит жаром, от которого трещат волосы и занимаются простыни.
  Инструмент становится мастером, и Сабрина задаёт ритм. По телу текут волны огня и нежности, пламя жадно впивается в мебель и ткань, серебристые волосы вспыхивают ослепительным солнцем, и Сабрина кричит: от радости обладания и горечи утраты.
  Часы бьют полночь, огонь исчезает, оставив после себя подпалины и чёрный пепел.
  Сабрина падает на кровать и сжимается в клубок.
  Четвёртая прощается с отцом и любовником.
  Четвёртая ждёт сына.
  
  Сцена вторая. Март
  
  
  С самой осени Сабрина не заходит в спальню на втором этаже. Никто не заходит: дверь закрыта на замок и - для надёжности - заколочена. Но, стоит закрыть глаза, сентябрьская полночь оживает, наполняется звуками, красками и запахами. Треск огня в камине, подпалины и гарь. Прошло почти полгода, а они всё такие же яркие. То ли благословение, то проклятие.
  Сабрина двигается неуклюжей уткой, любуется своим отражением в зеркальном коридоре и хихикает. Это так нелепо: гордая и величавая лебедица с каждым днём всё больше уступает обычной крякве. Зато оперение горит жизнью: буйные рыжие локоны обволакивают тело, скользят по светлой коже, искрят в солнечных лучах.
  Сабрина думает, что никогда не была такой красивой. Пусть неуклюжая, пусть неповоротливая, пусть огромный живот портит фигуру, но Сабрина красива, как никогда. Она слилась с Бен-Беном, носит его в себе, хранит и оберегает. Только четвёртым женщинам их линии дано ощутить эту связь. Другие - носят дочерей, и только. Бен-Бен никогда не проникает в них по-настоящему.
  - Бедная мама, - шепчет Сабрина и улыбается своему большому отражению. - Ты, наверное, терзалась от ревности. Каково знать, что твоя дочь целиком овладеет им?
  Четвёртые не прокляты. Они избраны. Как глупо мучиться десять лет и тратить драгоценные часы встреч с Бен-Беном на переживания. Нельзя смотреть в прошлое и бояться будущего. Надо наслаждаться настоящим.
  Сабрина наслаждается. Каждой минутой, каждой секундой. Несмотря на то, что организм требует красного мяса, много мяса, мяса с кровью, сочного и горячего. Несмотря на то, что в уборной она бывает чаще, чем на улице. Несмотря на то, что спать приходится на боку, обняв огромный живот и защищая своих детей от неведомых напастей.
  Девочка. Сабрина Первая. Которую придётся всему учить. С которой придётся делить Бен-Бена. Если бы только можно было пойти против своей природы и придушить столь нежеланную дочь. Соперницу. Рыжую лебедь, которая украдёт отца, любовника, сына. Может быть, тогда получится пережить сороковую зиму?
  Сабрина смаргивает слёзы. Зима тянется слишком долго, ожидание почти бесконечно, в голове появляются идеи, одна безумнее другой.
  Как только она могла додуматься до такого?
  - А если каждая, каждая из нас так думает? - шепчет Сабрина и медленно гладит круглый живот.
  Да даже если и думает. Дочери всегда выживают. Сохранность семьи важнее собственного блага. Бен-Бен - важнее.
  Бен-Бен, который набирает новую силу, вытягивая соки из Сабрины. Заставляя её питаться мёртвым мясом, вместо привычных фруктов и круп. Что угодно для единственного мужчины.
  - Я тебя люблю, - шепчет Сабрина, поглаживая левую половину живота.
  Она закрывает глаза и смотрит на своего великолепного сына. Такого маленького, с пальцем во рту и рыжим хохолком. Она любуется его умным лицом: Бен-Бен помнит от Начала Времён. Сабрины в каждой жизни учатся заново, для них прошлое - всего лишь рассказы, передаваемые из поколения в поколение. А Бен-Бен - един.
  - Как же ты справляешься? - спрашивает Сабрина.
  Он молчит. У него передышка в полгода. Чтобы набраться новых сил и завершить ещё один цикл. За которым последует ещё один, и ещё, и ещё, до бесконечности. Пока Бен-Бен не найдёт то, что ищет.
  - Тебя я тоже люблю, - подумав, шепчет Сабрина и кладёт ладонь на правую половину живота.
  Дочь с любовью и обожанием глядит на своего брата. Не теряет ни секунды на сон. Не может прикоснуться, но ничто не мешает ей смотреть.
  - Я ревную его, но нам с тобой обеим повезло.
  Когда приходит время, Сабрина готовится - надевает белую сорочку, собирает волосы в огненную корону, складывает в корзинку два одеяла - и уходит в лес. Свободные должны появляться на свободе.
  Серебристый свет полной луны похож на волосы Бен-Бена. Сабрина жмурится, чтобы не видеть его. И широко раскрывает глаза, чтобы вспомнить ещё раз. Вспомнить яркую улыбку и огненные глаза, каждое прикосновение, жар кожи и гортанный крик. Всё - до мельчайших деталей. Вспомнить и забыть. Потому что того Бен-Бена она больше не увидит.
  Серый снег тает под горячими пятками, растекается ручейками, чёрная земля жадно впитывает воду, покрывается травой - зелёной, густой, сильной, юной. Сабрина подпевает птицам, прилетевшим отметить рождение. Их сотни, тысячи, они расселись на голых ветвях и щебечут - неумолчно, в полный голос. Соловьи и зарянки, дрозды и жаворонки, горихвостки и каменки, крапивники и овсянки гроздьями усыпали сонные деревья и будят их от зимы, зазывают в новый цикл.
  - Он идёт!
  - Он идёт!
  - Он идёт! Он идёт! - смеясь, вторит им Сабрина.
  По щекам текут слёзы.
  Никто не говорил, что будет так больно. Не из-за схваток, они ничто в сравнении с очередной потерей Бен-Бена. Он не исчезнет, но его больше не будет в Сабрине.
  Никто не говорил, что счастье будет разрывать изнутри, песней, смехом, криком. Потому что скоро можно будет целовать Бен-Бена, обнимать его, прижимать к полной груди и шипеть от жёсткой хватки его губ.
  Поляна густо усыпана перьями, не осталось ни следа серого снега, и это правильно. Пух щекочет голые пятки, согревает и манит в самый центр, в рыжее. Сабрина идёт, плывёт, летит в центр гнезда, птицы провожают её громкой трелью, луна горит всё ярче с каждой секундой, полыхает в такт схваткам. Сабрина доходит до центра поляны, опускается на колени и запрокидывает голову.
  Она воет на луну.
  Она кричит ей, что не хочет расставаться с Бен-Беном, что ждёт его.
  Она тужится, по бедрам текут жизненные воды, тело разрывается на две половинки, птицы смолкают и следят. Тысячи и тысячи неподвижных глаз. Каждый раз они приходят посмотреть на рождение своего отца, брата, сына, бога. Ключа, который никогда не исчезнет.
  Мокрый комок падает на рыжую перину и криком извещает всех и каждого: Бен-Бен родился!
  Сабрина сжимает ноги. Ей не нужна дочь, ей достаточно сына. Одного, единственного, навсегда и навеки. Может быть, тогда ей не придётся умирать. Может быть, тогда ей не придётся делиться. Она вырастит Бен-Бена и будет с ним всегда, до скончания времён, до тех пор, пока не погаснет солнце и даже дольше.
  Сабрина берёт сына на руки и перегрызает пуповину. Смеётся, плачет, что-то бормочет и давит схватки. Птицы галдят, каждая норовит подлететь к ребёнку - ребёнку с очень взрослыми глазами, с тысячелетней памятью - и коснуться его мягким крылом. Выразить почтение.
  - Не хочу, - шепчет Сабрина. - Не хочу. Зачем мне рожать её?
  Бен-Бен хватает выбившуюся из короны рыжую прядь и тянет за неё. Не говорит ни слова - не может, - просто смотрит, повелительно и непреклонно.
  Сабрина рыдает, кладёт его на землю - отдаёт птицам - и напрягает мышцы живота. Тужится. Тужится. Тужится и проклинает свою дочь, которая непременно должна родиться сегодня же. Которая непременно должна родиться.
  Проклинает её одиночеством.
  Проклинает её потерями.
  Проклинает её.
  Этот мокрый комок Сабрина поднимает не сразу же. С обидой смотрит на Бен-Бена, с горечью подчиняется его взгляду, с равнодушием заворачивает хрупкое тельце в светлое одеяло. Так легко сломать ей шею, убить Первую, остаться Единственной.
  Сколько Сабрин думали об этом?
  Неужели каждая боролась с этим искушением?
  Может быть, стоит стать первой, кто не справится?
  Тысячи и тысячи глаз следят за Четвёртой.
  Корзина вмещает обоих - живых и невредимых, укутанных в разные одеяла.
  Сабрина устало плетётся домой.
  Близнецы держатся за руки: ничто не помешает Саа быть рядом с братом.
  Бен-Бен следит за Четвёртой. С сочувствием. С любовью. С нежностью.
  Первая следит за Бен-Беном.
  
  Сцена третья. Июнь
  
  
  Солнечный свет затапливает дом, проникает в самые дальние уголки и греет. Как детский смех и неумолчный топот. Саа и Бен-Бен носятся, хохочут, играют в прятки и салки. Рыжие всполохи видны то здесь, то там. За синими пятнами не угнаться, их не поймать и не схватить в объятия.
  Сабрина свистит, привлекая внимание детей, два юрких комочка подлетают с ней, обхватывают ноги и заливисто смеются.
  - Время обеда и истории! За мной!
  Близнецы держатся за руки, шепчутся и идут за мамой. Опять придумывают какую-то проказу. Или выбирают историю, которую хотят услышать. Или... Кто знает, что на уме у этих шалопаев.
  Они обедают на залитой солнцем веранде, в ярких цветах копошатся пчёлы, на перилах и ветвях сидят канарейки - фрукты и орехи особенно вкусны под их пение.
  Сабрина любуется своими детьми. Всего пять вёсен, а такие воспитанные, взрослые, умные. Уверенно владеют ножом и вилкой, ровно держат спину, легко поддерживают разговор почти на любую тему. Иногда прорывается озорство - как непослушный локон, выбившийся из строгой причёски, - но они всего лишь дети. Когда ещё им хулиганить?
  - ...и тогда злая ведьма прокляла братца и сестрицу. Не смогла простить, что их любовь друг к другу была сильнее её воли, - продолжает сказку Сабрина.
  Бен-Бен знает каждое слово, может предсказать любую интонацию - он слушает эту историю тысячелетиями. Сам рассказывал её маленькой Четвёртой, когда они сидели на этой веранде: она - пятилетняя - и он - большой мужчина, пряно пахнущий летом и жизнью.
  - А дальше? - спрашивает Саа.
  Её карие глаза блестят от восторга, рыжие локоны растрепались, солнце короной сияет в волосах. Маленькое чудо. Много большее, чем Бен-Бен. Он так много знает, помнит все свои жизни, а она - книга с чистыми страницами, непосредственная и добрая. Только слишком любит брата, никогда не расстаётся с ним, не оставляет его ни на минуту, лишает мать права быть с единственным мужчиной, который что-то значит.
  Маленькая плутовка.
  Сабрина наклоняется, гладит дочь по голове и целует её в лоб.
  - Братец с сестрицей не поверили в проклятие, посмеялись над злой ведьмой, та от злости и лопнула. Но злая кровь попала на красные башмачки, пропитала их, и белые чулочки, и маленькие ножки сестрицы. Болезнь медленно, но неуклонно завладела её телом. Через десять зим волосы сестрицы побелели, голос сел, она больше не могла петь зарянкой, лишь каркала, как ворона. Всё это время, день за днём, месяц за месяцем, год за годом, братец искал лекарство. А сестрица ждала его дома, растила дочь и знала, что он вернётся. Вернётся с победой, и они будут вместе навсегда.
  - И он вернулся? - тихо спрашивает Саа.
  - Конечно, вернулся. Как он мог не вернуться? - отвечает Сабрина и смотрит во взрослые глаза сына.
  Бен-Бен улыбается ей, тепло и нежно. Хотела бы она знать, о чём именно он думает. Как именно видит эту старую историю. Правда ли всё было так, или время изменило детали? Ведь невозможно помнить веками всё, до единого вздоха.
  - И принёс лекарство?
  - И принёс лекарство, - кивает Сабрина. - Сестрице стало лучше, кожа её наполнилась жизнью и засияла, как в прежние времена. Но она знала, что это ненадолго. Знала и не рассказывала братцу, чтобы он не ушёл. Они жили втроём: братец, сестрица и их дочка, громкая и шаловливая, как весенняя гроза. Помнишь, как грохочет гром и дождь барабанит по крыше?
  - Да. И всё закончилось хорошо?
  - Эта история ещё не закончилась, продолжение я расскажу в другой раз, - отвечает Сабрина, треплет волосы дочери и хлопает в ладоши. - А теперь побежали грохотать громом и барабанить дождём!
  Близнецы подскакивают, хватают друг друга за руки и исчезают.
  Как быстро они носятся! Глаз не успевает уследить, замечает только размытые синие линии. Сабрина улыбается и убирает со стола. Одна из канареек срывается с перил и садится ей на плечо. Острые коготки протыкают лёгкую белую ткань, царапают кожу, тонкая струйка крови щекочет, но не так сильно, как мягкие перья - щёки.
  Сабрина не плачет. С чего бы ей плакать? У неё два прекрасных шумных ребёнка, которые любят свою маму всего лишь чуть меньше, чем друг друга. Они спят в одной кровати, рыжие локоны всех троих спутываются в одну толстую растрёпанную косу, а тепла их сердец хватит, чтобы обогреть небольшую деревню.
  Сабрина прокрадывается в зал, садится в уголке и любуется ими, своими прекрасными отпрысками, двумя чудами, мир которых так огромен, но в котором есть место только для них. Даже когда они приподнимают завесу и пускают к себе, она знает, что на самом деле всё ещё снаружи. Ей просто дали посмотреть одним глазком, почувствовать одним вдохом, услышать один такт их музыки.
  Сабрина сидит и смотрит. Как солнце играет на их волосах. Как они ни на секунду не расстаются, как сохраняют контакт - постоянно, без перерыва прикасаясь друг к другу ладонями, запястьями, лодыжками, взглядами. Они столь полны друг другом, что глупо завидовать, ревновать, страдать и метаться.
  Сабрина сидит, слушает биение сердца - тик-так, тик-так, тик-так, время бежит, струится водой меж пальцев - и улыбается.
  Четвёртая впитывает в себя солнце и счастье.
  Первая живёт вниманием Бен-Бена.
  
  Сцена четвертая. Декабрь
  
  
  Время подобно женщине: то извивается, ускользает, струится водой сквозь пальцы, то - словно пытает - капает на лоб долгими секундами. Иногда его мучительно не хватает, иногда слишком много. Иногда оно просто приходит.
  Сабрина слушает внутренние часы и приводит себя в порядок. Моется в горячей, обжигающей воде, трёт кожу мочалкой, избавляется от прошлых чаяний и настоящей тоски. А потом - лежит перед камином и впитывает в себя огонь.
  Свежий аромат апельсинового масла дурманит, перед глазами вспыхивают оранжевые пятна, в ушах звенит птичья трель. Сабрина глубоко дышит и пытается не думать, но память своевольно подкидывает новые старые образы.
  - Мама? - тихо спрашивает Саа, замерев на пороге.
  Она тоже слышит внутренние часы, иначе не пришла бы, не оторвалась бы от Бен-Бена. Злость затапливает сердце Сабрины. Злость и ненависть к этой рыжей дряни, которая отбирает всё, что по праву принадлежит Четвёртой. Её жизнь, её любовь, её Бен-Бена.
  - Что? - ровно спрашивает Сабрина.
  - Что это?
  Голос дочери дрожит, но это не умаляет ни злости, ни ненависти. Сабрина отматывает двадцать пять осеней, видит на её месте себя и сжимает кулаки. Ударить. Раз. Другой. Третий. Разбить лицо в кровь, переломать кости, запихнуть Саа - ещё живую Саа - в камин и дышать желанным ароматом горящего мяса.
  - Это время, - мягко отвечает Сабрина. - Иди сюда, - говорит она, садясь и хлопая рукой по ковру. - И возьми гребень, я хочу быть красивой.
  Саа послушно садится сзади и аккуратно расчёсывает рыжие волосы - прядь за прядью.
  - Время неумолимо. Твоя жизнь отсчитывает мою смерть. Моя смерть - твою жизнь. Это спираль, по которой мы ходим, цикл за циклом. Ты - первый виток. Первая. Пятнадцать вёсен невинности и наивности уже прошли. Впереди десять лет жаркой страсти. На двадцать пятую осень ты зачнёшь. В свою двадцать шестую весну родишь дочь. Вторую. Так начнётся новый виток спирали. Сороковая зима станет твой последней.
  Саа замирает, гребень путается в рыжих прядях, Сабрина улыбается огню камина. Она почти слово в слово повторила то, что услышала от своей матери.
  - Почему? - тихо спрашивает дочь.
  Каждая задаётся этим вопросом, и ни одна не нашла ответ кроме того, который передаётся из поколения в поколение.
  - Ты помнишь сказку про ведьму?
  Саа молчит, Сабрина не видит её, но точно знает - она кивнула. Ничего нового.
  - Это предание. Потому что твои красные башмачки пропитаны злой кровью.
  - Неправда, - резко говорит Саа, и Сабрина фыркает:
  - Твои часы уже идут.
  - А твои?
  - Мои останавливаются.
  Сабрина отводит руку назад, забирает гребень и заканчивает ритуал. Рыжее золото напиталось жаром, светлая кожа вобрала в себя весь огонь камина, ненависть сжалась в чёрную дыру на месте сердца.
  - Время, - бодро говорит Сабрина и поднимается.
  Она спускается по лестнице, босые ступни оставляют на дорожках подпалины, деревянные стены плачут янтарными слезами.
  "Странно, - думает Сабрина. - Дом такой старый, а смола всё ещё выступает. Может, он тоже живой?"
  У двери стоит Бен-Бен. Хватает одного взгляда на него, чтобы забыть обо всём на свете. Сабрина улыбается и протягивает к нему руки, по которым мечутся всполохи пламени, а он чуть заметно качает головой, отказывая. В его глазах печаль и сочувствие, но он - отказывает.
  Сабрина поджимает губы, вздёргивает подбородок и проходит мимо. Сорок лет она прожила для этого мужчины, а он её отверг. Больше того, - понимает она, - он лгал ей всю жизнь.
  Лгал, когда говорил, что любит.
  Лгал, когда смеялся над её прозрением.
  Лгал, когда обещал, что будет рядом до конца.
  Белый снег с шипением тает под босыми ногами, оголяет чёрные пятна земли, которые быстро покрываются зеленью молодой травы и синью крокусов. Сабрина идёт на поляну, смотрит только вперёд и беззвучно проклинает сына и дочь. Любовника и разлучницу. Отца и спираль, которая вьётся вокруг него.
  Ветви деревьев прогибаются под тяжестью рассевшихся на них молчащих птиц. Тёмные глаза-пуговки буравят Сабрину и оставляют на коже крошечные саднящие ранки. Лучше бы не молчали. Лучше бы вообще не появлялись. И без них плохо.
  Сабрина спотыкается, с трудом сохраняет равновесие и замечает свои кровоточащие ноги. "А ведь совсем не было больно", - отстранённо думает она и не удерживается от соблазна, наклоняется, проводит тонкими пальцами по ступне и облизывает их. Кровь - реальна. Кровь - не мираж.
  Сабрина ухмыляется, выпрямляется и резко разворачивается лицом к детям. С рыжих волос падают брызги пламени, снег шипит от боли, а лёгкие распирает от смеха.
  Бен-Бен и Саа держатся за руки и смотрят на мать. Он - с просьбой, на которую не хватило слов, она - с ужасом.
  "Смотри, Первая, - ликуя, думает Сабрина. - Тебе предстоит то же самое".
  Она раскидывает руки, жар становится всё более сильным и диким, бесконтрольным, волосы трещат, соль разъедает ранки. Чёрная дыра заполняет грудь, и Сабрина начинает свою последнюю песнь - без слов, но со всепоглощающей ненавистью. Птицы подхватывают, лучше всего звучат пересмешники. Саа растерянно озирается, а по лицу Бен-Бена стекают две золотые слезы.
  Четвёртая поёт - колено за коленом - выше и выше. В последнюю ноту она вкладывает всю себя и очищается. Огонь пожирает её тело, а она улыбается. Свободна. Наконец-то, свободна. Сабрина равнодушно смотрит на Бен-Бена и с лёгким удивлением на красные башмачки Первой, пропитанные злой кровью.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"