Рано утром нас разбудило тарахтение мотоцикла. Приехал Соколов-охотник на медведей. Алданская знаменитость. Дядя Миша на днях, во время очередного "собеседования", нам о нём рассказывал. Будучи инвалидом, с четвертью желудка, оставшейся после нескольких попыток избавиться от раковой опухоли, Соколов не мог бродить по тайге, находить медвежьи следы и преследовать зверя. Медведи сами приходили к нему. Он приезжал в те немногочисленные места приалданской тайги, куда можно было доехать на мотоцикле с коляской. Строил из бревен маленькую (1,5 х 2 м) избушку с глухими стенами, бревенчатой крышей и одним входом. В избушку ставил огромный капкан из рессорной стали, клал приманку - тухлую рыбу, запах которой ветерок разносил далеко по тайге. Часто, чтобы увеличить вероятность обнаружения медведем приманки, он шел по кругу на расстоянии 50-100 м от избушки, разливая из лейки "тузлук" - настой тухлой рыбы. После этой подготовки ему оставалось лишь объезжать каждое утро избушки, стрелять, в случае удачи, попавших в капкан зверей, снимать шкуру и отвозить мясо в алданский ресторан.
Охотник оказался невысоким щуплым мужичком с желчным выражением болезнно худого лица. От предложения попить с нами чая он отказался, сославшись на то, что ему надо ещё проверить три точки. Я, конечно, увязался с ним. А как могло быть иначе. Первый раз в тайге и сразу такая удача увидеть охоту на медведя. Не могу сказать, чтобы Соколов был в восторге от моего предложения. Охотники не любят брать с собой на охоту посторонних, тем более таких восторженных юнцов.
До избушки-ловушки было всего метров 500. Уже через несколько минут Соколов сдавленно прошипел:
- Попался !
Я ничего не видел, кроме тайги, со свисающими с лиственниц серыми бородами эпифитов и бурелома упавших, полусгнивших деревьев. Соколов, сняв с плеча винтовку, крадучись, шел вперед. Наконец и я увидел разбросанные бревна избушки.
- А где медведь ? - спросил я также шопотом.
- За бревнами видать затаился.
Мы прошли ещё пару минут молча. Вдруг Соколов рванулся вперед к бревнам, бросил на землю карабин и страшно заорал
- Сволочи. Украли, украли !
Ничего не понимая, я смотрел на разбросанные бревна, огромный капкан, болтающийся на цепи, намотанной на ствол дерева, кучи медвежьего помета, кровавые пятна на бревнах.
- Это ты, гнида ! Соколов стоял с белыми от ярости глазами. В руках у него был, непонятно когда поднятый карабин, теперь направленный мне в живот.
- Ты, больше некому. Я всех знаю, кто на Селигдар ходит. Сейчас никого здесь нет. Убью, падла.
Сначала я даже не испугался толком. Так всё это неожиданно вышло. Но глядя в глаза этого разъярённого больного человека, даже такой "лопух" как я понял, что это серьёзно. И как часто бывает в минуту крайней опасности, в голову пришли единственно правильные слова
А чем бы я его убил? Этим ножиком что ли? - сказал я, показывая на небольшой хозяйственный нож, висящий на ремне - вещь, в тайге первостепенную.
Бытовая конкретность вопроса, похоже, сбила накал агрессии, а я продолжал
- Мы вчера приехали, когда уже темнело. Еле успели палатку поставить да чай сварить. Так что ты ищи воров в другом месте - я демонстративно обиженно повернулся и пошел к палатке.
Через несколько минут я услышал стрекот уезжавшего мотоцикла.
Рассказав о происшествии Ерофеичу - нашему экспедиционному шоферу, я распорядился снимать палатку и собирать вещи. Пора было трогаться в путь. Сам же пошел к проводнику-якуту, который с десятком вьючных оленей стоял лагерем на другом берегу речки.
*
Я только что окончил Геолого-разведочный институт. Это была моя первая самостоятельная экспедиция. Правда, полностью самостоятельной её было назвать нельзя. Наш небольшой коллектив входил в состав отряда, возглавляемого более опытным научным сотрудником. Административной и финансовой самостоятельности мы не имели, но зато имели главное - собственный объект исследований, удаленный на сотню километров от основного отряда и собственную научную задачу. Мне разрешили самому нанять двух временных рабочих, с которыми предстояло провести несколько месяцев в тайге, в 50 км от Алдана.
Как обычно весной, когда начинались сборы в экспедиции, в наш НИИ потянулись желающие принять участие в "полевых работах". Это были, преимущественно люди шалые, необстоятельные, перекати-поле. Двигало ими желание прервать, хоть на время, опостылевшее однообразие жизни, повидать другие края, а может быть найти друзей, подруг. О деньгах говорили мало, так как заранее знали, что много здесь не заработаешь, а на еду и выпивку всегда хватит. Узнавали они о нашей конторе через сотрудников или их знакомых и приходили, чаще всего, с конкретным желанием поехать в конкретный район. В основном это были люди средних лет, уже повидавшие жизнь.
Коля с Геней (именно так он мне представился) были не типичны для этого контингента. Они заканчивали девятый класс и хотели поехать на каникулы как можно дальше от Москвы и заработать первые в их жизни деньги. Обычно отдел кадров школьников не брал. Слишком с ними много мороки, да и несчастные случаи с ними чаще случаются. Но Колю с Геней, уже не помню почему, взяли сразу. Возможно потому, что они были ребятами рослыми и плотными и лица у них были открытые и живые, а может один из них был родственником какого-нибудь сотрудника Института.
Коля был русоволосым с ясным чуть удивленным выражением сероголубых глаз. Геня - кареглазый с крутыми завитками черных волос. Школьник Коля просто поражал своей мощью. Когда мы получали продукты для экспедиции на продовольственной базе Академии Наук, Коля играючи закидывал на плечо мешок с мукой или сахаром и бегом бежал к машине.
*
Пока я шел к палатке проводника, волнение по поводу встречи с охотником постепенно улеглось. Я полностью сосредоточился на предстоящем переходе. Нашей целью был кольцеобразный хребет Инагли, в центральной впадине которой располагался маленький поселок геологов, в то время заброшенный. Дороги туда, даже для привычной ко всему экспедиционной машины, не было. Добраться можно было только по таёжной тропе. Охотники ходили на Инагли пешком, а нам надо было завезти продукты и снаряжение на всё лето, поэтому мы арендовали оленей с каюром-проводником. Сейчас предстояло перегрузить весь наш багаж из экспедиционной машины во вьюки, навьючить оленей и отправляться в путь.
Проводник сидел у палатки рядом с маленьким костерком. Олени стояли неподалеку плотной пятнистой толпой, из которой во все стороны торчали рога.
- Всё удачно - подумал я. Когда работаешь с оленями, никогда нельзя быть уверенным, что выйдешь в путь в то время, которое наметил. Сначала проводник по следам и звуку колокольчиков, привязанных на шеи, долго ищет оленей, которых с вечера отпустил пастись. Потом идет основательный и неспешный процесс вьючки. Потом он разводит костер и варит чай, потом пьёт чай. И только после этого караван трогается. Зато стартовав, олени идут очень быстро. Остановки только вынужденные и короткие.
Перекинувшись с проводником парой ничего не значащих вежливых фраз, я попросил его привести оленей к машине и начать вьючить. Коля с Геней уже разгрузили машину. Сборы прошли на редкость слажено. По традиции присели у костерка выпить чаю на дорожку. Достали хлеб, вареные яйца, остатки маминого домашнего печенья. Хотели открыть банку тушёнки. Но тут проводник достал завернутый в тряпочку большой кусок мяса
- Поешьте-ка лучше копченой медвежатинки. Совсем свежая, однако, только вчера закоптил.
Все радостно оживились, потянулись за кусками экзотического мяса, которые проводник отрезал острым якутским ножом, с деревянной ручкой, в торец которой были вбиты гильзы малого калибра, образующие крест. Мясо действительно было на редкость вкусным и сочным, похожим на буженину. За суетой сборов я не сопоставил появления свежей медвежатины у каюра с утренним инцидентом и лишь
позже, меся грязь бесконечно длинной таёжной тропы и беспорядочно думая то об одном, то о другом, я вдруг догадался, откуда взялась эта медвежатина. Но у каюра спрашивать не стал. И правильно сделал.
Настало время прощаться с Ерофеичем. Он уезжал обратно в Алдан, где будет ждать нашего возвращения в доме дяди Миши, у которого мы арендовали комнату под базу отряда.
*
Дядя Миша работает шофером. Уже 20 лет возит грузы по Амуро - Якутской Магистрали (АЯМу) и летом и долгой якутской зимой, когда утром перед рейсом надо разогревать агрегаты паяльной лампой, а в случае поломки в дороге надежда только на то, что солярка и ветошь не закончатся раньше, чем подъедет случайная машина.
Пил дядя Миша много и всегда питьевой спирт (его тогда в Алдане в магазинах продавали), но никогда не терял сознания. А вот ноги отказывали. Не раз домой прибегал незнакомый мальчишка и сообщал
- Дядя Миша приказал прийти поскорее.
Идти, чаще всего, было не далеко. Дом стоял на главной улице, где располагались все магазины и забегаловки. Обычно дядя Миша сидел на обочине дороги и встречал нас радостным
- Пришли, ребята, ну и молодцы! Сам пропадай, а товарища выручай! Давай поднимай с двух сторон. Так, кажись стою. Леву ногу двигай. Да аккуратней, а то штиблет уроните. Вот. А теперь правую.
По вечерам дядя Миша рассказывал множество историй из алданской жизни. Больше всего мне запомнилась история о том, как он сам себя спас.
- Пью я давно - рассказывал дядя Миша - Да и как не пить при такой работе. Ну и поесть ко времени редко удавалось. Сначала ничего, а потом стал желудок болеть всё больше и больше. Однажды в рейсе так схватило, что хоть вой. А что выть то, всё ровно никто не слышит. Как доехал не помню. Два раза сознание терял но, видать ненадолго, а то бы не доехал. На базу приехал, машину поставил, из кабины вылез и всё - отключился. Включился в больнице от шума. Кричит ктой - то
- Везите скорее в операционную, аппендицит будем вырезать.
- Какой аппендицит ? - ору я - У меня всю жизнь язва была.
- Лежи тихо. Раз доктор говорит аппендицит, значит аппендицит - шепчет мне медсестра.
- Полежать тихо я ещё успею, а вот аппендицит резать не дам - а сам думаю, пока маску с наркозом на меня не натянут, хрен я им дамся. Белые халаты пошли куда-то, поговорили. Потом один подходит, суёт мне ручку
- Подписывай - говорит - мы ответственности не несём. Сам настоял - я подписал, конечно.
После операции, правда, хирург подошёл
- Молодец - сказал - Крепкий мужик. Если бы стали аппендицит искать, скорее всего, ты бы успел уже от перитонита перекинуться.
*
Мы дождались, пока Ерофеич обошел машину, профессионально постучав носком сапога по каждому скату, залез на высокую подножку, нырнул в кабину, ловко развернул ГАЗ-66 на крошечной полянке и, прогудев на прощание, попылил по разбитой грунтовой дороге. Помахав удаляющейся машине, мы сразу тронулись в противоположную сторону.
Впереди на самом сильном олене-вожаке ехал проводник. Остальные олени шли в связках по три штуки, плотной массой. Мы, втроем, шли за оленями. Стерва - зверовая лайка, отданная нам дядей Мишей на время экспедиции, постоянного места не имела и бегала, то впереди каравана , то по бокам, деловито обнюхивая окрестности и облаивая всё, что по её мнению являлось дичью. Большая часть дороги проходила по равнинной заболоченной тайге. Светило солнце. Вечная мерзлота за неделю жары, а жара в Якутии летом бывает прямо казахстанская, сильно подтаяла и тропа представляла собой глубокий жёлоб, заполненный жидкой грязью. На болотистых участках грязь была предательски топкой, засасывающей ноги. Лишь, на изредка попадавшихся, возвышенных грядках можно было почувствовать твердую почву под ногами.
Через полчаса пути штормовки на спине стали мокрыми от пота, а вокруг каравана сформировалось, перемещающееся вместе с ним густое облако гнуса. Кажущееся со стороны однородным оно имело сложный состав. Мошки и комары, конечно, преобладали, но кроме них, ещё были оводы, слепни, собачьи мухи и даже какие-то мелкие длинненькие теносерые кусучие жучки. Комары двух сортов: обычные невзрачные серенькие и огромные янтарно-желтые мохнатые. Всё это интернациональное братство покрывало спины людей и животы оленей и сосало, сосало и сосало кровь.
Через пару часов пути олени стали подать на болотистых участках. Надо сказать, что, по сравнению с такими же низкорослыми ишаками, олени значительно слабее. Выбрать из стада оленей одного-двух ездовых, которые могут выдержать, обычно, довольно низкорослого, каюра - целая проблема. Засасываемые в болотистую грязь навьюченные олени не могли вытащить ноги, падали и бились в грязи сбивая вьюки. Проводник уже не ехал верхом, а шел сбоку каравана. Он подбегал к упавшему оленю, снимал вьюк, поднимал животное, выводил на более твердое место, снова вьючил. Мы помогали, как могли. После двух-трёх повторений процедуры Коля решил её усовершенствовать. Он подходил к барахтавшемуся в грязи оленю брал его за седелку и поднимал вместе с вьюком. Оставалось лишь поправить вьюк и можно двигаться дальше. Проводник восторженно цокал языком и похлопывал Колю по плечу
--
Молодец, очень сильный, однако !
К вечеру в просвете тайги появилась плоская гора. Она нависала над тайгой безлесной серой массой из плитчатых каменных глыб (курумы). Пошел длинный затяжной подъем. Тропа серпантином вилась по крутому склону, выискивая промежутки между крупными угловатыми глыбами осыпей. И олени и люди уже изрядно устали и медленно брели вверх по всё более и более крутой тропе. Стерва, набегавшая, наверное, вдвое больше нашего, ещё не набравшая форму после зимнего сидения на цепи, выглядела абсолютно измотанной.
На последнем самом крутом участке она схватила зубами конец веревки, свисавшей с вьюка последнего оленя, и волоклась на спине, поджав лапы не обращая внимания на торчащие камни.
Наконец мы на перевале. Внизу в чаше, окруженной кольцеобразным хребтом, лишь в одном месте пропиленным небольшой речкой, открылся новый мир, совсем не похожий на ту гнилую тайгу, по которой мы шли целый день. Невысокие хребтики, поросшие соснами, со стволами, золотящимися в лучах заходящего солнца, сбегались в центр, где на берегу речки на светлом пятне вырубленной тайги стояли беспорядочно разбросанные домики геологического поселка. Верхняя часть чаши поросла курчавой зеленью кедрового "стланника" с проплешинами курумов. Настроение у всех, даже у оленей, сразу улучшилось и мы почти не заметили, как трусцой сбежали вниз.
Для жилья мы выбрали небольшую уютную избушку на самом берегу речки. Разгрузили в сени всё наше хозяйство, поделили нары и рухнули спать.
*
Проснулся я рано. Напоенный запахом сосновой хвои, воздух и особая звенящая тишина тайги быстро восстанавливают силы. Захватив полотенце и зубную щетку, я спустился к речке. Небольшая, всего 2-3 м в ширину, она, то звенела по камушкам на перекатах, то почти останавливалась отдохнуть в темных бочагах. Умывшись на перекате, куда было легче спуститься, я подошел к ближайшему бочагу. Вода б абсолютно прозрачна. В косых лучах только что показавшегося над хребтом солнца отчетливо были видны округлые пестрые камушки, лежащие на дне. Над ними, чуть заметно шевеля плавниками, стояли два небольших хариуса.
Надо было будить ребят. Пора начинать работу. Такая погода в Якутии долго не стоит и надо использовать каждый погожий день.
За нехитрым геологическим завтраком - гречневая каша с тушенкой и чай, мы обсуждали план на сегодня. Мы с Геней идём в маршрут вверх по радиальному хребтику до кольцевого хребта. Потом по кольцевому хребту доходим до соседнего хребтика и спускаемся вниз к дому. Такими радиальными пересечениями я планировал за неделю-полторы покрыть всю "чашу", нанести на карту всё увиденное и, сравнив свои наблюдения с имеющейся геологической картой, данными отчетов и статей, получить живую картинку. По ходу маршрутов будем отбирать пробы пород для лабораторного исследования.
Интересно, как отличается понятие "дом" у геолога от этого понятия у других "нормальных" людей. Для них это понятие очень важное, иногда почти святое, в которое слиты семья и микромир - квартира, товарищи по работе, соседи по дому, по гаражу, друзья-собачники, ближайший магазин, поликлинника, ближайший сквер, парк, бульвар. Ещё более важно это понятие для сельского жителя. Тут и отчий дом, настоящий, построенный прадедом, достроенный дедом и отцом, родные могилы на сельском кладбище, свадьбы и проводы в армию, играемые всей деревней. Для геолога же это понятие более расплывчатое и, что греха таить, менее сокровенное. Сегодня твой дом квартира в Москве, завтра арендованная часть избы в рудничном поселке или сплетенная из бамбука хижина в африканской саванне, а то и просто палатка на берегу какого-то озера или реки. Но все эти "дома" сохраняют главный смысл названия. Это тыл где ты можешь отдохнуть, обогреться, где тебя накормят и, если надо, подлечат.
Неподалеку от дома берег круто обрывался к речке. В плоскости обрыва была видна, состоящая из крупных светлых кристаллов жила, рассекающая темную однородную с ржавыми подтёками породу. В этой жиле прошлым летом было обнаружено два новых минерала. Моя задача заключалась в детальном изучении жил этого типа: выявлении их полного минерального состава, химических особенностей и происхождения. Мы зашли сюда, чтобы оставить Колю, который будет зачищать скалу от подтеков и лишайников, чтобы было
лучше видно взаимоотношение пород и отбирать все разноцветные и необычные камни. Коля был вооружен огромной кувалдой и горняцкой
кайлой. На обратном пути мы должны были зайти к нему и посмотреть результаты вскрытия.
Мы бодро зашагали вверх по тропе, внимательно следя за сменой пород, останавливаясь через определенное количество шагов, чтобы набить небольшие мешочки осколками, попадавшихся в этом месте камней. Погода по-прежнему была великолепна. Стерва деловито сновала вокруг нас, время от времени облаивая то белку, то кедровку, но, чаще всего, бурундуков, моментально взлетающих на дерево и с любопытством выглядывающих из-за ствола.
Тропа, натоптанная канавщиками, становится всё хуже, а затем, после последних канав, и вовсе пропадает. Впереди кедровый стланик - самая трудная для передвижения растительность, после тропических джунглей. Стланик - стелящаяся разновидность кедра, растущая в горной лесотундре. Его длинные ветви у центра, там, где должен быть ствол, поднимаются до высоты человеческого роста, концы стелятся по земле и часто присыпаны землей. Чтобы пробираться по стланиковым зарослям приходится, либо ползти на четвереньках, обдирая спину о сучки, либо скакать с ветки на ветку, пружинящую под ногами, и пытающуюся сбросить тебя в сторону. В дождливую погоду эти акробатические упражнения становятся просто опасными.
На обратном пути, ещё задолго до подхода к скале, у которой мы оставили Колю, мы услышали равномерные глухие удары. Подойдя ближе, мы увидели жутковатую картину. Коля, несмотря на комаров, голый по пояс из последних сил вламывал кувалдой по скале. Мелкие обломки камней пулями летели во все стороны. Из ранок на торсе местами текла кровь. Результаты целого дня работы были почти не видны. Предложив Коле отдохнуть, я, взяв кайлу, подошел к скале. Она была вся разбита горизонтальными и косыми трещинами. Засунув острие кайлы в горизонтальную трещину, я раскачал вышележащую плитку и вынул её руками. Дальше, действуя таким же образом, за полчаса разобрал поверхность жилы и её ближайшего окружения сантиметров на 15-20. Коля с нескрываемым восхищением смотрел на меня. А мне было очень стыдно, что я не объяснил, как надо разбирать трещиноватую стенку.
Колина сила без тормозов часто служила ему плохую службу. Особенно жутко было смотреть, как он открывал банки со сгущенкой. Зажав банку в левой лапище, он вонзал в неё охотничий нож. Из смятой банки текла смесь сгущенки с кровью. Однажды всё закончилось довольно плохо. Коля вышел из избы наколоть дров. Через несколько минут он вернулся, хромая, прижимая руку к ноге.
- Что случилось - спросил я, догадываясь, что ничего хорошего.
Оказалось, что Коля как- то умудрился разрубить себе ногу. Выше колена зияла довольно большая, сантиметра в два с половиной длиной, резаная рана. Зашивать было нечем, везти его Алдан не на чем. Просто забинтовали ногу, а чтобы не загноилась, я залил рану йодом. Представляете, какую боль перетерпел Коля. Но он ни разу не пожаловался. И рана зажила удивительно быстро.
Так втроём мы прожили в тайге почти месяц. Единственными хозяевами целого поселка. Постепенно мы обживали его. Несколько раз топили баню. Ребята научились печь хлеб, благо пекарня тоже имелась. Наконец прибыли настоящие хозяева - алданские геологи с канавщиками. Они должны были оценить недавно открытое здесь месторождение слюды. Сразу пришла цивилизация. Затарахтел дизель электростанции, зашипело радио. Стало надежнее, но шумновато.
Через несколько дней мы с Колей пошли в маршрут, а Геня остался на хозяйстве. Вечером он встретил нас у порога дома в крайне возбужденном состоянии
- Андрей Николаевич, я все наши лишние продукты продал алданцам. Очень выгодно. Вы уж извините, я и вашу ковбойку тоже продал. Мы же всё равно скоро уезжаем.
*
В конце сезона я поехал на лошади в Алдан получить деньги на ликвидационный период. Лошадь дали алданцы. Пешком как-то одному страшновато. После перевала лошадь медленно брела по заболоченной равнине, а я, сидя, покачиваясь в седле, вспоминал свое первое знакомство с Алданом, когда, будучи студентом третьего курса, проходил здесь практику.
"Комсостав" тогда летел самолетом, а нас - лаборантов и студентов, отправили поездом. Семь дней в плацкартном вагоне. Сейчас это показалось бы невыносимым, а тогда я был счастлив. Ведь предстояло увидеть тайгу и Байкал и горы. Да и ехал я не один, а в компании таких же, как я восторженных молодых ребят. Большую часть времени мы сидели в открытом дверном проёме вагона, поставив ноги на ступеньку и, подставив лицо ветру, жадно впитывали запахи полей и тайги, высматривали всё новое, неизвестное в прошлой, преимущественно городской жизни. Проголодавшись, садились за еду, собранную в дорогу родителями: традиционные крутые яйца, курицу, пирожки. Подшучивали над единственной в компании девушкой, которую перед отъездом укусила собака, и ей на больших станциях делали уколы в живот.
Ранним утром, глядя на Саянскую тайгу, я написал первое и последнее в своей жизни стихотворение:
Лиственницы великаны вверх в мольбе взметнули руки.
В предрассветии туманном отдохнуть легли и звуки.
Даже ветер не колышет ветвь, поникшую, березы.
На оранжевом бутоне появились утра слезы.
Серый мрак кругом клубится.
Тучи все покрыли дали
Чтобы солнцу не пробиться
В царство вечное печали.
Железная дорога проходила тогда по самому берегу Байкала, очерчивая все его заливы и заливчики. На крутых поворотах можно было видеть и паровоз, и хвост поезда. Часто поезд проходил в каких-нибудь 10 метрах от воды. Мы не отходили от окон, наслаждаясь постоянно меняющимися пейзажами. Ночью в Забайкалье проезжали высокую сопку со скалой наверху, на которой был вырезан гигантский профиль Сталина, подсвечивавшийся прожектором. Говорили, что заключенный, высекавший этот барельеф, вися на веревке над обрывом, был освобожден досрочно. На станции Большой Невер мы впервые познакомились с Ерофеичем, который встречал нас на экспедиционной машине, чтобы отвезти к месту работ. Район месторождения не оправдал наших надежд. После красот сибирской горной тайги мы оказались на ровном заболоченном плато, поросшем чахлым кедровым стлаником и березовым ерником - стелющейся березкой, едва по колено ростом. Кое-где торчали одиночные лиственницы с неровными, как - будто обгрызенными ветвями, с которых свисали растрепанные бороды эпифитов. Палаточный лагерь отряда был разбит рядом с базой местной геологической партии, занимающейся разведкой борно-железорудного месторождения Таёжка. Поселок, состоял из нескольких казенных домов барачного типа и избушек - развалюх, слепленных некоторыми рабочими.
Начальник отряда, проработавший не один сезон в Якутии, провёл с нами инструктаж.
- Всё теплое кладем на раскладушку под себя. Помните, под вами вечная мерзлота. Как бы ни было жарко на солнце, она всегда здесь и может ужалить очень больно.
Потом за ужином во время "прописки" он учил нас пить спирт.
- Никогда не разводите спирт и не запивайте водой. Нельзя пить глотками, только залпом, а потом с силой выдохнуть и закусывать. Желательно салом.
Через несколько дней мы познакомились еще с одной "прелестью" здешних мест. Пошел нудный затяжной дождь. Здесь на плоскогорье в отрогах Станового хребта разгружались дождевые облака. Иногда по нескольку дней. Работать вне палаток было невозможно. Мы с Колей, с которым дружили с момента поступления в институт, лежали на раскладушках в двухместной палатке, делились первыми впечатлениями о работе, новом коллективе и ели сметанное печенье, которое дала в дорогу моя мама. Время от времени возникали конфликты из-за этого печенья. Я, приученный мамой в ленинградскую блокаду распределять кусочек хлеба на весь день, выдавал печенье
поштучно. Чтобы на дольше хватило. Колька настаивал, чтобы его съесть всё сразу.
В такие промозглые дождливые дни было невероятно трудно заставить себя вылезти из уютного, нагретого телом, спального мешка и сбегать в заросли стланика помочиться. Алексей Александрович - мой непосредственный начальник, мужик огромного роста в очках с мягкими очертаниями большого лица, решал эту проблему наиболее радикальным способом. Он как огромный кенгуру скакал в заросли прямо в мешке.
В то время на Таёжке собрались представители почти всех научных геологических организаций Москвы и Ленинграда. На заурядном
железорудном месторождении неожиданно обнаружились промышленные концентрации бора - важного стратегического сырья. Научная общественность собралась здесь, чтобы, с одной стороны, изучить неизвестный прежде тип оруденения, а, с другой стороны, доказать что именно их коллектив это оруденение впервые обнаружил и, следовательно, достоин быть за это награжденным.
Часто в самой большой палатке после ужина собиралась вся компания и начинался бесконечный "геотрёп" о том, как образовалось это месторождение и как вообще происходят процессы в земной коре. Иногда, особенно, когда ужин сопровождался выпивкой по поводу приезда кого-либо или дня рождения кого-то из сотрудников, спорящие так возбуждались, что переходили на крик, доказывая правоту своей концепции и далеко за полночь из кают-компании доносился бубнеж спорщиков. Однажды, возвращаясь в нашу палатку после дискуссии, я увидел, что Коля идёт куда то на четвереньках, продираясь через ерник, как через тайгу. Я пытался его поднять, но он отмахнулся от меня как от комара и важно заявил
- Не мешай. Я гуляю.
Неподалеку от месторождения тогда ещё можно было увидеть покосившуюся вышку и остатки ограды из колючей проволоки - всё, что осталось от бывшего лагеря. Рабочими в партии, производящей разведку месторождения были, в основном, бывшие зеки из этого лагеря, оставленные здесь на поселение. Народ лихой. Часто у них возникали разногласия с начальством, преимущественно по поводу оплаты проходческих работ, зависящих от плотности извлеченных пород. Опустят бывало геолога в бадье в глубокий шурф и спрашивают
- Какая там категория плотности?
- Седьмая - кричит снизу геолог
- Нет, девятая - возражают рабочие
- Я лучше знаю
- Ну, коли лучше, так и сиди там, а мы домой пошли.
В вечной мерзлоте долго не просидишь. А когда тебя схватятся, да придут вызволять?
В партии, вообще то, сухой закон был. Но время от времени доставали то спирт, то брагу. И тогда дела посерьёзнее случались. Стреляли в начальников по ночам в окно из ружей неоднократно. Правда, никого не убили. А может быть пугали только. Многие геологи увольнялись и уезжали. Потом прислали начальником крепкого мужика. На черном жеребце в кожаной куртке с пистолетом на портупее он появлялся внезапно, и казалось, что он одновременно присутствует на всех рабочих точках, где производятся работы. Стало спокойнее.
Раз в неделю мы ходили в баню. Баня была при "локомобиле" - небольшой угольной электростанции, снабжающей поселок. Проходить в баню надо было через котельную, в которой царил красавец кочегар. Не только женщины, но даже мужики останавливались посмотреть, он работает. Голый по пояс, сухой, он кидал в топку уголь, и каждая мышца четко выполняла свою роль, а все вместе они представляли собой прекрасно сыгранный оркестр. Позже я узнал, что после окончания войны с Японией он работал кочегаром на транссибирской магистрали. Они с машинистом сажали демобилизованных, возвращавшихся с войны, офицеров на паровоз. Купить билеты на поезд было очень трудно. На перегоне офицера убивали и сжигали в топке, а трофеи, которые он вез домой, делили.
*
Из Алдана возвращался под вечер. С перевала привычно взглянул на поселок и обомлел, горела пекарня, над ней стоял столб дыма и иногда вырывались языки пламени. Я погнал лошадь вниз рысью, рискуя поломать ей ноги на курумах. Проскакав галопом последний ровный отрезок, спрыгнул у крыльца пекарни. Крыша уже пылала факелом. Рывком открыл дверь. Коля и Геня, как ни в чем не бывало, пекли хлеб.