|
|
||
Солнце
Поезд шел на юго-восток. Зеленые вагоны с черными крышами послушно повторяли все движения локомотива. В окнах были видны когда-то белые занавески. Некоторые были раздвинуты и, морщась, трепыхались по краям окон. Другие были задернуты, и на них можно было разглядеть гербы разных городов нашей необъятной Родины. Мое окно было занавешено Тулой. Я встал с полки и раздвинул незнакомый город. Мерзкое солнце ударило мне в глаза. Да, однако, не балует нас погода. Шел второй день моего пути в Ашхабад. С момента отправления солнце за окном становилось все ярче, в купе делалось все душнее, а душа потела и ныла. Взятая в дорогу водка подходила к концу. Правда, чем дальше я продвигался, тем медленнее ее пил, потому что в этой духоте хватало и малого, чтобы забыться. Кондиционеры работали реже, чем не работали, а когда работали, то шумели жутко и, вместо того, чтобы охладить купе, дразнили жидкой струйкой чуть прохладного воздуха. Да, я ходил ругаться к проводнику, но он сначала мне что-то сказал, потом врезал по морде, а потом мы с ним выпили. Я понял, что кондиционеры работать лучше не будут. Мне повезло, все же, с тем, что в четырехместном купе я ехал один. Вообще, пассажиров в этом поезде было немного, в моем вагоне их почти не было совсем, по крайней мере, я никого не встречал.
Что за утро?! Оно намного хуже вчерашнего! Так, где мой стаканчик? Хм, как это он ловко закатился под лежанку. Вот так, иди сюда... Пыльный-то какой! Надо бы тебя продуть. Продул. Теперь бутылка. Бутылка должна быть на багажной полке. Не ковырнуться бы. Ага, вот и она.
Тут нога моя соскользнула с края полки, и я стремительно начал падать. Падал я на удивление долго, а приземлился на удивление мягко. Причем, приземлившись, я услышал жуткое кряканье, а затем трехэтажный мат. Что же это такое? Я не имею привычки крякать, а матерюсь только в исключительных случаях. Привычек я своих давно не меняю, а падение для меня случай не исключительный, а, скорее, заурядный. Из всего этого следует, что это не я крякал и матерился... Хм... Тогда кто же? А! Проводник! Вот он лежит подо мной и, пыхтя и матерясь, пытается меня поднять. Спасибо, я и сам могу встать. Вот, извольте, встал, могу и вам руку подать. Не надо? Что ж, как хотите...
-Ты что же это, сукин сын, - поднявшись, заорал Проводник, - не смотришь куда падаешь?!
Что это он разорался? Подумаешь, делов-то! Руки, ноги целы - и ладно. А то, что голова не в порядке, так это, простите, не из-за меня, это у вас, видимо, с детства. И потом, падение - действие непроизвольное, непредсказуемое, а посему сложно выбирать, куда падать.
-Не хрена тут умничать, - не унимался Проводник, - пить меньше надо! - Проводник посмотрел на бутылку в моей руке.
А-аа! Понимаю! Выпить старичку требуется. Ну, это мы всегда, пожалуйста. Только стакан у меня, видите ли, всего один. Вы из горла не против? Не против. Вот и славно.
Сели друг напротив друга, выпили. Посидели минуту молча, выпили опять.
-Знаешь ли ты, - начал Проводник, - какая у нас тяжелая работа?
Хм, откуда мне знать, я же не проводник. Впрочем, я могу догадываться.
-Ни хрена ты не можешь, - сказал мой собеседник, - у нас самая тяжелая и интересная работа. Вот, для примеру, сколько, ты думаешь, в вагоне комплектов постельного белья?
Я задумался. Если в вагоне четырнадцать купе, а в купе четыре койки, так, стало быть, в вагоне 56 комплектов белья.
-Эх ты! - махнул рукой Проводник, - у нас 60 комплектов белья - четыре запасных! Но запасные мы считать не будем. А теперь скажи мне, сколько среди этих комплектов после рейса становятся заблеванными, а сколько зассанными.
Само белье не ссытся и не блюет. Все зависит от процента пассажиров, которые могут позволить себе эти мелкие шалости.
-Шалости... - Проводник глотнул из горла, - от 20 до 50 простыней аккуратно бывают загажены, мил человек! - Проводник выпучил на меня выцветшие глаза, - до пятидесяти! - хрипло, на вздохе повторил он.
Не на шутку разошелся Проводник. Вот еще глотнул. Теперь пустился в рассуждения о сборе белья и его стирке.
Проводник говорил все тише и тише, а стук колес становился все громче. Я уже давно не смотрел на собеседника, а уставился в окно. Столбы линий электропередач проносились мимо с огромной скоростью. Сколько, интересно, всего этих столбов на моем пути? Тут я отвлекся от этих мыслей. У края окна появилась желтая канарейка. Она догоняла поезд. Интересная птица. Зачем ей такой яркий окрас? Скорее всего, эти птицы гнездятся на одуванчиковых полях. Попробуй-ка, лихой хищник, разглядеть желтую канарейку на одуванчике! Хм, умно!
Пока я любовался канарейкой, она уже поравнялась с моим окном и даже начала прибавлять скорость, видимо для того, чтобы обогнать поезд. Вот интересно, какие у нее лапки - с перепонками они или без? Канарейка повернула ко мне голову, посмотрела на меня, потом выпрямила одно лапку и растопырила пальцы - перепонок не было. Она убрала лапку, еще раз взглянула на меня, лукаво подмигнула правым глазом и взмыла вверх. Больше я ее не видел.
Когда я отвел взгляд от окна, Проводника уже не было. От него осталась лишь фуражка и почти допитая бутылка водки.
Что-то мне как-то неуютно... Пожалуй надо сходить в конец вагона, проведать туалет. Но прежде я допью остатки - они, как говорят, сладки.
По дороге в туалет я думал, чего мне больше всего хочется, но, так и не сделав свой выбор, я решил сделать и то и другое, чтобы потом не мучаться сомнениями.
У туалета я наткнулся на довольно странную фигуру. Судя по очертаниям, это была все же фигура человека. Однако пол было угадать сложно. Приблизившись, я разглядел у фигуры лицо, на котором была довольно мохнатая борода. Мужчина... Он стоял в розовой ночной рубашке с рюшками на воротнике и рукавах. На голове у него был белый колпак с кисточкой, а в руке бородач держал подсвечник с зажженной свечей. Лицо мужика от дрожащего пламени неприятно мялось.
Доброе утро.
-Какое утро, любезный, - пенсне незнакомца блеснули отражением пламени свечи, - скоро полночь.
Он еще и сумасшедший. Надо с ним поосторожнее, а то еще буйным окажется.
-Да нет, я спокойный, - он подался ко мне и приблизил свечу к своему лицу, которое стало меньше мяться, - вы взгляните в окно.
Действительно, если теперь утро, то почему тогда за окном темно, а в коридоре вагона горят редкие тусклые фонари. А у туалета и вовсе мрак бы был, если бы не свеча незнакомца. Ну-ка, проверю, не дурят ли меня. Дуну-ка я на свечу. Дунул. Стало темно, а потом больно. Где-то над головой зажглась спичка, а от нее свеча. Бородач стоял надо мной и улыбался, а я сидел на полу прислонившись к стене. Как так получилось? Видимо это он меня пнул. Наверное, было за что. Все же интересно, за что? За что, уважаемый?
-За это, - незнакомец показал пальцем на окно. - Чтоб не повадно было...
Ну и что там? Я посмотрел в окно, потом снова на незнакомца. Лицо его еще пуще начало мяться, а пенсне разгорелись двумя яркими кострами. Потом он весь задрожал, затрепыхался и исчез вместе со светом.
Когда я открыл глаза, то увидел перед собой стенку, к которой была приделана полочка из двух блестящих металлических палочек, с натянутой между ними сеткой. Я в купе. За окном темно. Пыльный загаженный мухами желтый плафон льет мягкий свет. Может, я спал? Может быть... А может и не быть... А если нет, то был ли я в туалете? Туда я больше не хочу, а в брюках сухо - значит, был или спал. Надо бы пойти к проводнику, узнать про того мужика со свечкой.
Я встал и двинулся к двери. В двери было окно, а в окне стоял я. Чтобы не задумываться, я решил открыть дверь и себя впустить или выпустить - это уж как доведется. Когда я протянул руку к замку, в дверь постучали. Войдите!
-Я бы с удовольствием, но ты сначала дверь отопри, - ответила дверь незнакомым голосом.
Хм, это не мой голос. Дверь говорить не может, значит, за ней кто-то есть. Но ведь в окно двери я вижу себя! О-о! Странно все это. Ладно, открою, а там была, не была.
Я сдвинул дверь в сторону, и окно со мной исчезло, уступив место окну в коридоре, за которым мелькали огни проносившихся мимо фонарей. Никого не было. Значит, говорила дверь.
-Двери не разговаривают, дубина, - послышался все тот же голос откуда-то снизу.
Я посмотрел вниз и увидел енота, который стоял на задних лапах и смотрел на меня.
-Может, ты меня все же впустишь? - нетерпеливо сказал Енот.
Я жестом пригласил его в купе. Енот, войдя, закрыл за собой дверь. Он вскарабкался на верхнюю полку напротив меня и сел, свесив задние лапы.
Ты кто?
-Я вижу, тебе совсем худо, - Енот начал стучать себя по бокам, будто нащупывая что-то в карманах, - я Енот, разве не видно?
Видно. Енот достал откуда-то трубку и кисет. Забив табак, он закурил.
-Ну, рассказывай, - Енот глубоко затянулся, - куда едешь, зачем.
В Ашхабад еду, говорят, там люди хорошие живут.
-Говорят... - выпуская дым, задумчиво проговорил Енот, - нечего тебе там делать, иди лучше домой.
Домой идти неохота. Может, потом. Водку давай допьем, и пойду, у меня еще одна осталась.
-Можно и водки, - Енот снял пенсне, достал платок и принялся дышать на стекла, - только я не пью из горла, как Проводник.
Могу и я из горла. Я налил полный стакан и протянул его Еноту. Тот выпил его залпом и снова глубоко затянулся. Ловко это у него получается. Мы выпили еще. Енот так дымил своей трубкой, что становилось трудно дышать. Дым был настолько густой, что я с трудом уже мог разглядеть Енота. Мне помогал лишь блеск его пенсне.
В купе ворвался Проводник и принялся бранить Енота за то, что тот курит. Енот молча выслушал все упреки, потом спрыгнул с полки, снял пенсне, подошел к Проводнику и ударил его головой в живот. Проводник ойкнул и сел на пол.
-Пить будешь? - спросил Енот у проводника.
-Буду. - Мрачно ответил тот, поднимаясь с пола.
Выпили с Проводником. Тот немного покрякал после глотка, потом, повернув голову к Еноту, заговорил:
-Ну, как поживаешь?
-Довольно неплохо, как видишь, - томно ответил Енот.
-Как дети?
-Учатся, - Енот принялся забивать трубку заново.
-А жена? - продолжал Проводник.
-Приболела немного, но доктор сказал, что все обойдется.
-Ну, дай ей Бог. - Проводник сделал еще глоток из бутылки, - А сам-то куда едешь?
-Да вот в Красноярск собрался, родственников навестить, - ответил Енот.
Позвольте, но ведь поезд идет в Ашхабад, а не в Красноярск. Как же так?
-Этот поезд, мил человек, идет туда, куда этого хочет пассажир, - посмотрев на меня, сказал Проводник, - Ты едешь в Ашхабад, Енот в Красноярск.
А вы?
-А я не еду, мой поезд стоит уже давно, мне некуда ехать. Да и тебе некуда ехать, только ты этого еще не понял.
Не может быть! Я перестал слышать Проводника и Енота, которые затеяли какой-то спор. Проводник достал калькулятор и начал что-то считать. Время от времени он тыкал калькулятором в нос Еноту, но тот отмахивался и что-то возражал. Потом пришла Лиса и зачем-то, надавав Еноту по морде, забрала у него трубку и пенсне. Посидев немного с нами, она допила остатки водки, вырвала из рук Проводника калькулятор и, хлопнув меня по плечу, вышла из купе.
Куда она пошла? Пойду посмотрю. Я вышел в коридор и посмотрел по сторонам. Хвост Лисы мелькнул в том мрачном тамбуре, где я недавно повстречал мужика со свечкой. Я рванулся туда. Добежав до конца вагона, я остановился, чтобы отдышаться. Постояв минуту, я открыл дверь и вошел в тамбур. Там на полу сидела Лиса и протирала пенсне. Рядом с ней стояла та самая свечка, которую я недавно видел в руках странного незнакомца в колпаке. Дверь тамбура, выходящая наружу была открыта, поэтому здесь было шумно и прохладно.
Лиса протерла пенсне и напялила их на нос, затем достала трубку и закурила.
-Что, приятель, - сказала она, поправив пенсне, которое постоянно норовило свалиться с ее носа, - тяжело тебе приходится?
Всем, вообще-то, нелегко... А с чего это она взяла, что мне тяжело. И что это она на меня так пялится?
Тут Лиса, поманила меня пальцем и наклонилась к моему уху.
-В Ашхабаде ты тоже будешь...- сказала она и игриво ткнула меня пальцем в живот.
Что буду?
-Не что, а ты... - облокотившись на стенку, уже громче сказала Лиса.
Ну, буду, когда приеду. И что?
-А то! - Лиса улыбнулась, глубоко затянувшись, - зачем ты туда едешь?
Я уже Еноту говорил. Что вы ко мне пристали?
-Еноту ты наврал. - Лиса снова поправила пенсне на носу. -Ты можешь спрятаться от знакомых и незнакомых, ты можешь даже занавесить зеркала и спрятаться от своего отражения, но от себя ты не спрячешься нигде.
Она замолчала. Я тоже молчу. Смотрю на открытую дверь и на мерцающий свет мчащихся мимо фонарей.
-А хочешь, - вновь заговорила Лиса, - я скажу, сколько тебе осталось жить?
Интересно, откуда Лиса может это знать - этого никто знать не может. Ну, что ж, ради любопытства разве. Сколько же?
-Подержи, - сказала Лиса, протягивая мне свечку. Она достала калькулятор Проводника и принялась набирать какие-то числа.
-Вот, - Лиса поднесла калькулятор к моим глазам. На табло горело множество цифр.
Столько?!!
-Нет, не столько, - ответила Лиса и нажала на "сброс". На табло появился одинокий ноль. Лиса убрала калькулятор, взяла у меня свечу, потом улыбнулась, сверкнув отражением свечи в пенсне, и вытолкнула меня из вагона.
Громкий стук колес заглушил ее смех. Фонари закружились у меня пред глазами. Вскоре их хоровод сменился двумя маленькими светящимися точками. Точки увеличивались. Все стихло. Звонкая тишина в ушах. Точки замерцали и превратились в пенсне на носу незнакомца со свечкой и в колпаке.
-Незачем тебе ехать в Ашхабад, - спокойно сказал он.
Лицо его снова стало мерцать и мяться, как в прошлый раз. Борода исчезла, а нос стал вытягиваться и постепенно лицо его превратилось в лисью морду. Лиса смеялась. Огонь в стеклах ее пенсне разгорался все ярче, постепенно из алого становясь желтым, а потом белым. Снова две светящиеся белые точки. Две большие луны. Шум заглушил смех Лисы. Гром. Луны слились в одну, грохот стал невыносимым. Вдруг свет исчез вместе с шумом. Стало темно и тихо. Дышалось легко. Я открыл глаза и увидел солнце. Только солнце.
вторник, 1 Июня 1999 г.
1
4
|