Шел царь с войском через пустыню на войну. Уже окончились все съестные припасы, от голода сил нет идти дальше, а оазиса не видно. Вдруг ковыляет навстречу странник.
- Ты не знаешь, о странник, где тут поблизости оазис? - обратился к нему царь. - Золотых у меня полным-полно, а еды мы не имели семь дней и семь ночей!
- До оазиса отсюда еще много дней пути, - ответил странник. - Но тебя и твое войско, о царь, я накормлю, - и странник вынул из своей нищенской сумы обыкновенный на вид огурец. - Прими, о царь, мой дар!
Взял царь огурец и пригорюнился:
- Я мог бы съесть его и после трехдневного пира! Что он сейчас мне и моему войску!
- Это не простой огурец, а волшебный, - сказал странник. - Это бесконечный огурец. Если ты, о царь, настолько мудр, что сможешь по справедливости разделить его, то огурец насытит и тебя, и твое войско и даст вам силы победить врагов.
- Ну, если ты говоришь правду... - и царь полез в кошелек за золотым, чтобы расплатиться со странником. Но не успел он вынуть золотой, как странник очертил посохом круг вокруг себя и - о чудо! - тотчас же растворился в пустыне, как мираж.
Тут уже царь не сомневался больше в волшебных свойствах огурца - и поднял его над головой, чтобы он виден был войску:
- Сейчас я разделю этот огурец на всех, - объявил царь. - Чтобы было по справедливости, каждому достанется по половине!
Он вынул из ножен свой царский меч и рассек огурец пополам. Взял одну половину и с удовольствием захрустел ею: после семи дней и семи ночей голода огурец показался ему самым изысканным деликатесом.
Потом царь рассек оставшуюся половину огурца пополам - и половину от половины отдал командиру лучников. Остаток опять рассек - и половину от половины половины отдал командиру копейщиков. Опять рассек - и половину от половины половины половины отдал командиру пращников.
И рассекал царь оставшиеся половины, пока их видно не стало, - а царь всё рассекал и рассекал. И отдавал своим воинам уже невидимые половины. И хоть воины не видели их, но остерегались не принять царский дар - и клали эти невидимые крохи в рот.
Насытившись одним-единственным огурцом, пошло войско дальше через пустыню.
Встретилось, наконец, войско с врагами, и царь первый бросился в атаку. И остановился, обессиленный, только тогда, когда зарубил своим царским мечом половину врагов. А командир лучников пронзил стрелами половину от оставшейся половины. А командир копейщиков заколол копьем половину от половины половины. А командир пращников сбил камнями из пращи половину от половины половины половины. И каждый из воинов царя уничтожил такую часть врагов, какая часть огурца ему досталась.
Но когда подошла очередь воинов, которым достались невидимые крохи огурца, то сколько они в своем голодном бессилии не бросались в атаку на врагов, ни одна их атака не достигла цели. И воспрянули духом оставшиеся в живых враги и одного за другим стали убивать воинов царя. И разгромили враги почти всё войско. А царь, и командир лучников, и командир копейщиков, и командир пращников, и еще горстка воинов, которым достались все-таки видимые части огурца, бежали обратно через пустыню.
Тут опять ковыляет навстречу тот странник.
- Ты обманул нас! - закричал на него царь. - Ты обещал, что огурец даст нам силы победить врагов!
- А он разделен был по справедливости?
- Конечно! Я рассек его пополам и съел половину...
- А мне досталась лишь половина от половины!.. - пожаловался командир лучников.
- А мне - лишь половина от половины половины!.. - пожаловался командир копейщиков.
- А мне - лишь половина от половины половины половины!.. - пожаловался командир пращников.
И сказал странник:
- Если ты хотел, о царь, чтобы твое войско победило врагов, надо было рассечь огурец на столько равных частей, сколько в войске воинов.
- Но у меня была тьма тысяч воинов! - возразил царь. - При стольких ударах моего царского меча от огурца не осталось бы и мокрого места, а так хоть первые люди подкрепили силы.
- Ты раздал большинству своих голодных воинов невидимые крохи, и эти крохи обидели их, - объяснил странник, - и не только не дали, но, наоборот, отняли у них последние силы. А если бы невидимые крохи достались всем одинаково, начиная с тебя, о царь, то каждая кроха превратилась бы в целый огурец. Я же сказал, что это волшебный, бесконечный огурец!
Взмолился тогда царь:
- У тебя нет второго огурца?!
- Был, - ответил странник. - Но я уже одарил им. Я одарил им твоего врага, и тот разделил его действительно по справедливости. Поэтому враг и победил тебя.
Тут странник очертил посохом круг вокруг себя и тотчас же растворился в пустыне, как мираж.
- А что она плохого тебе сделала? - удивилась Нога.
- Вот мы с тобой трудимся, а что делает Голова? Думает? - и Рука покрутила пальцем возле Головы. - Но ведь всё, что она придумывает, приходится делать нам с тобой! Я, Рука, и дома строю, и землю пашу. И принимаю новорожденного. И веду космический корабль. А кто ухаживает за Головой, как не я же, Рука? Я и кормлю, и пою ее. И протираю ей глаза ото сна. И чищу ей зубы, и вытираю нос. И причесываю, чтобы она была красивой. И надеваю на нее шапку, чтобы она не замерзла. Даже то, что приходит в Голову, записываю я же, Рука!.. А ты, Нога, - ты ведь тоже честный труженик! Всю жизнь таскаешь на себе тело, в том числе и меня, Руку. Так я хоть, со своей стороны, и тебе дело делаю: мою тебя, обуваю, почесываю, занозы вытаскиваю... Но что толку в нашей работе, ведь все блага достаются не нам, а этой бездельнице Голове! Ее и гладят, и целуют, и на портреты фотографируют. А как хвалят человека? Говорят: "Вот это Голова!", а не скажут: "Вот это Рука!" или "Вот это Нога!" Впрочем, случается, что и нас с тобой похвалят: тебя, если ты у футболиста, а меня, если я у скульптора; но и у футболиста, и у скульптора чаще всего хвалят все-таки Голову! И живет себе Голова припеваючи! И еще похвальбой занимается: мол, она всё видела, и всё слышала, и всё на свете пронюхала... Слушай, Нога, давай разобьем Голову!
- Ну что ты, разве нам достать до нее, - испугалась Нога, - Голова высоко!
Тут раздался Голос Со Стороны:
- Голова за вас думает, вы не сможете жить без Головы!
Но Рука не прислушалась к Голосу Со Стороны: она схватила камень - и изо всех сил трахнула им по Голове. Та вскрикнула и повисла без сознания. И впервые в жизни Рука задвигалась, как ей хотелось. Она и не догадывалась (ведь Голова больше не подсказывала ей), что это называется конвульсией. И Нога задвигалась свободно, как никогда раньше.
- Вот видишь, Нога, - радовалась Рука, - я оказалась права: и без Головы прожить можно!
Собравшись в Кулак, чтобы быть внушительней, Рука отодвинула повисшую Голову назад и заняла ее место. Нога тоже попыталась дотянуться до Головы, но у нее это никак не получалось: не хватало гибкости.
- Отсталый ты класс, Нога, - усмехнулась Рука.
Вдруг Рука и Нога почувствовали, что немеют (ведь Голова больше не приказывала Сердцу посылать в них кровь); и они повисли беспомощно - так же, как и Голова.
И опять раздался Голос Со Стороны:
- Самоубийца еще жив. Может, удастся спасти его?..
Откуси себе язык
Граф Осеняй был блестяще талантливым человеком. Достаточно сказать, что фрагментами его философского трактата восторгался сам Президент академии, а фрагментами эпической поэмы - сам Национальный поэт. Но годы шли, шли и шли, а Осеняй так и не написал ни поэмы, ни трактата.
У него была очаровательная жена, были и тайные любовные истории; кроме того, он рисовал акварелью, играл на фортепьяно, мастерил хитроумные автоматы, занимался спортом - и всё это отвлекало его от работы над рукописями. Ему никогда не удавалось высидеть за письменным столом более получаса: Богиня Усидчивости явно недолюбливала его.
Главное, что отвлекало Осеняя, - это женщины. "Значит, надо оскопить себя!" - решил он. И вот он обратился к лучшему хирургу графства, и тот оскопил его.
С тех пор женщины не занимали Осеняя. Но зато глаза его еще больше любовались красками мира, уши слушали, руки мастерили, ноги ходили - и всё равно его жизнь была заполнена всем, кроме сидения за письменным столом: Богиня Усидчивости игнорировала его.
Тогда Осеняй во второй раз обратился к хирургу, и тот сделал его слепым и глухим.
Но, став слепым и глухим, Осеняй еще больше работал руками, еще больше ходил (для прогулок был нанят мальчик-поводырь).
И тогда Осеняй в третий раз обратился к хирургу, и тот четвертовал его.
Итак, у Осеняя оставался лишь один орган, связывающий его с миром, - язык. Он сидел в кресле - и ничего не желал, не видел, не слышал, ни за что не мог взяться, никуда не мог сдвинуться. Он сидел всё то время, пока не спал: Богиня Усидчивости, наконец-то, смилостивилась над ним!
Осеняй продиктовал жене несколько поэм и трактатов; подробно проинструктировал ее, где публиковать эти поэмы и трактаты. Зная, каким успехом пользовались даже его первые опыты, он не сомневался, что стал теперь знаменитым писателем. У него не было обратной связи с миром, чтобы знать, что это не так.
"Зачем слава калеке?" - рассудила жена. Она давно обзавелась любовником, хоть и безграмотным, но зато со всеми органами, которых лишился муж, - этот любовник и стал знаменитым писателем.
Прошло время; в силу необычайно развитой, как и у многих калек, интуиции, граф Осеняй в конце концов понял, что жена обманывает его. И когда он понял это, горе потрясло его.
Но он продолжал диктовать, ибо у него ничего больше не оставалось в жизни. Потрясенный горем, он диктовал косноязычно и бессвязно, какими-то обрывками образов. И все окружающие сочли, что он сошел с ума.
А однажды Осеняй нечеловечески лязгнул зубами - и откусанный язык вывалился изо рта (это лишь подтверждало мнение о его сумасшествии). Так была прервана его последняя связь с миром.
Между тем издатели, в счет оправдания авансов, требовали от знаменитого писателя новых произведений, и, чтобы отдалить время расплаты, любовник жены отдал им весь тот бред калеки, что был записан в последнее время.
Книга была издана. И совершенно неожиданно была объявлена шедевром - шедевром абстракционизма.
С годами горе графа Осеняя утихло. К нему вернулись логика, стиль, прекрасные образы. В голове продолжали слагаться поэмы и трактаты, еще более яркие, чем прежде. Но это был лишь язык мозга - языка для передачи другим у него уже не было. И он радовался, что никто не украдет больше его поэмы и трактаты.
Пересказывая в уме свои незаписанные шедевры, автор был теперь и их единственным читателем. На его лице впервые появилось выражение умиротворенности.
Три муравья
Человек, в ботинках, шляпе и всем остальном, сел на пенек в парке и стал вычислять в своей записной книжке траекторию космического корабля.
Невдалеке от пенька находился муравейник. И вот три муравья - Муравей-Ученый, Муравей-Поэт и Муравей-Пророк - почуяли запах Человека и смело пошли в его сторону. Муравей-Ученый залез на ботинок Человека, Муравей-Поэт забрался на его шляпу, а Муравей-Пророк прошелся даже - представьте себе! - по записной книжке с вычислениями космической траектории.
Когда муравьи вернулись в муравейник, они стали делиться впечатлениями.
- Человек - это просто Ботинок, Попирающий Землю, - сказал Муравей-Ученый.
- Э, нет, - сказал Муравей-Поэт. - Человек - это существо гораздо более возвышенное: это Шляпа, Из-под Которой Открываются Невиданные Горизонты.
- Сосредоточившись на частностях, вы упустили главное, - сказал Муравей-Пророк. - Человек - это не Ботинок и не Шляпа. Человек - это Вычислитель.
- И что же он, по-твоему, вычисляет? - спросили Муравей-Ученый и Муравей-Поэт.
- Судя по сложности вычислений... - Муравей-Пророк задумался. - Полагаю, - вдруг уверенно заявил он, - что Человек вычисляет... сколько тлей нам надо запасти на зиму в нашем муравейнике!
- 0!!! - восторженно воскликнули Муравей-Ученый и Муравей-Поэт. - Так значит, Человек - это Тот, Кому Ведомо Неведомое!
Пока муравьи делились впечатлениями, Человек закончил свои космические вычисления, поднялся с пенька и ушел.
А в муравейнике события продолжались. Муравей-Ученый написал диссертацию о Человеке-Ботинке, Попирающем Землю; Муравей-Поэт сочинил поэму о Человеке-Шляпе, Из-под Которой Открываются Невиданные Горизонты; а Муравей-Пророк пророчествовал о Человеке-Вычислителе Количества Тлей. И весь муравейник стал теперь чтить этот пенек, муравьи-паломники постоянно лазили по этому пеньку, на котором сидел когда-то Тот, Кому Ведомо Неведомое.