Из песни слова не выкинешь. Наряду с фамилиями и именами в моем селе, как и во многих других, при персональном опознавании значительное распространение получили клички.
Мама не любила кличек. Она называла людей по именам и фамилиям, иногда для уточнения могла назвать родителей, а то и дедов. Свою двоюродную сестру, к примеру, в зависимости от родства собеседника и характера его информированности о родственных взаимоотношениях, могла назвать: Манька стрея Ивана или Манька Любене Фроньки Грецевои. Моя мама, возмущаясь, говорила:
- Прозвища привезли еще с Лячины. Там все с прозвищами! Бывает, что по фамилии и имени человека соседи не знают! (Лячина, Ляшина - название местности, где преимущественно проживали западные славяне, поляне, поляки, ляхи. - прим. автора).
- Ни в одном селе в округе нет такой моды прозывать людей и стольких прозвищ! Самая настоящая дичина (дикость)! - продолжала возмущаться моя мама.
Объективности ради должен признаться. Чтобы собеседник быстрее определился в личности земляка, мой отец сразу выдавал максимум информации, включая прозвища предков. До сегодняшнего дня в памяти перед моими глазами висит, наколотый в сенях на гвоздь список должников мяса, например:
- Сянё Поляк 2 спол клуб заду зкист. Расшифровывалось так: Александр Иосифович Климов одолжил у отца 2,5 кг задней части окорока с костью.
- Нюня Групанова 2 кило мняса з ребра. Означает, что Мищишина Юзефа Каролевна с предстоящего забоя собственной свиньи должна вернуть отцу 2 килограмма котлетной части вырезки с ребрами.
Куда уж яснее?
Итак, о прозвищах. Начну с себя. В детстве в селе меня называли Жидиком. Уменьшительный "партийный" псевдоним "Жидик" достался мне от отца. С детства отец остался совершенно один на один с собственной судьбой. Отвергнув роль приемного сына у зажиточного отчима, отец с раннего детства вкусил одиночества. Окончательно вернувшись на родное подворье в возрасте двенадцати лет, отец пас коров и овец у зажиточных сельчан. Весной собирал гусеницы в садах Цаульского помещика Помера. Брался за любую, самую тяжелую и грязную работу. Свободного времени у отца, по рассказам старожилов-соседей, не было. Без конца дергал в огороде сорняки, из кустов веничины (кохии) вязал горы веников и подвешивал их под соломенной стрехой. Все лето лепил кизяки, сушил и складывал под навесом, самостоятельно пошитым из снопов жита. Навоз для кизяков разрешали ему брать, державшие две коровы и телят, соседи Гусаковы.
При всей бедности, граничащей с нищетой, по словам бабы Софии, моей мамы и тетки Марии, отец ненавидел воровство. Ужиная однажды у хозяев после трудового дня, отец краем глаза заметил, что его напарник по работе сунул за пазуху хозяйскую ложку. Перелетев в прыжке через стол, отец вытащил из-за пазухи напарника ложку вместе с оторванным куском ветхой рубашки. Когда пришли хозяева, чтобы расплатиться, за столом сидел только мой отец. Тщательно вытертые, обе ложки и нож лежали рядком. Отец c гордостью говорил, что в своей жизни он никогда не дрался. Но с молодости и до глубокой старости никто из самых задиристых сельчан не отваживался с ним конфликтовать.
До тридцать четвертого года отец собственной обуви не имел. Донашивал чужое. Накопив триста румынских леев, в возрасте шестнадцати лет в одно из воскресений отправился пешком на станцию, т.е. в Дондюшаны, на базар, за сапогами. Долго ходил по рядам, где продавали коров, лошадей, телят, зерно. В самом углу базара под навесом скупали просоленные шкуры разной домашней живности. Рядом пожилой колченогий бричевский мясник Арон каждое воскресенье торговал мясом.
Наконец, в самом конце ряда отец увидел новые яловые сапоги. Остановившись, он не мог отвести глаз. Продавец разрешил примерить. Сапоги были точь в точь, может быть чуть больше, чтобы уместились портянки. Отец нащупал в кармане свои триста леев.
- Почем сапоги?
- Четыреста пятьдесят. Если берешь, уступлю за четыреста.
В мозгу моего шестнадцатилетнего отца, в школе, по свидетельству мамы, перебивавшегося с двоек на тройки, защелкали счеты. Вспомнив, почем продавали бычка, барана, сколько стоил фунт мяса у Арона, по какой цене принимали просоленные шкуры, он почти бегом вернулся в скотный ряд. Крупного барана-двухлетка сторговал за триста леев. Освободив карман от накопленных более чем за год денег, пешком повел барана в село.
На рассвете следующего дня с помощью соседа забил барана. Шкуру засолили сразу. До обеда распродал мясо. Тут же подсчитал выручку. В холщевой торбочке оказались четыреста десять леев. Плюс оставшаяся требуха - залог сытого желудка до следующего воскресенья. В ближайшее воскресенье рассвет встретил на базаре. Просоленную баранью шкуру сдал за сто леев. За пятьсот леев выторговал молодого бугая. И так по кругу. С четвертого по счету базара вел огромного вола. Через плечо были перекинуты, связанные за ушки, заветные яловые сапоги.
У колодца с ходачком, что на старой Плопской дороге за лесом, остановился. Напоил вола, потом долго мыл ноги, оттирая ракушечником, огрубевшие от ходьбы босиком, подошвы. Когда ступни высохли, обул на босу ногу сапоги. Притопывая, немного походил. Потом снова разулся. Долго смотрел на, недавно сбитый об острый камень, почерневший ноготь большого пальца. Связав снова, сапоги перекинул через плечо. Так и привел в село вола босиком. Чтобы, не дай бог, не сбить блестящую черноту носков совершенно новых сапог.
Ездил в гости, к жившему в Диметрештах, старшему брату, дяде Симону. В Бельцах, где дядя Симон работал стрелочником, отец не пропускал ни одного базара. Увидев, что почем, мгновенно ориентировался, сравнив с ценой в Дондюшанах. Закупал оптом, за что полагалась скидка. Приехав в Дондюшаны, на базаре никогда не стоял, отдавая все оптом "сидюхам" с той же скидкой. А разница ложилась в карман чистоганом.
С отрочества в селе за отцом прочно и надолго закрепилась кличка "Никола-жид". В тридцать седьмом, в неполные девятнадцать лет женился, сразу стал строить дом. В дондюшанских лавках ему были открыты кредиты "на слово". В тридцать восьмом родился брат Алеша. В двадцатилетнем возрасте мои родители справили новоселье в построенном ими доме, который стоит и поныне. В сорок шестом, уже после войны, появился на свет Ваш покорный слуга. В детстве я не раз слышал, как тетка Мария, старшая сестра отца, восторгаясь его предприимчивостью, восклицала:
- Вот жид!
В отличие от меня, часто думающего задним числом, отца всегда отличали предприимчивость, оборотистость, умение просчитать ситуацию на несколько ходов вперед. В принятии решений всегда был независим. Помнил расписание движения поездов и автобусов по Дондюшанам, Могилев-Подольску, Бельцам и Сорокам. Зная расстояние, он мог с достаточной долей достоверности быстро вычислить в уме время прохождения автобуса через каждый населенный пункт по всему пути следования.
Уже работая, я часто навещал родителей. Горделиво показывал новые почетные знаки и другие символы трудового отличия. От отличника до заслуженного и почетного ... Отец, чтобы не обидеть меня, бросал взгляд на украшения моей груди и, помолчав, подводил итог:
- Добре... Воно то добре. Гарни бляшки. А гроши где?
Делать деньги в своей жизни я, к сожалению, так и не научился ...
А в целом, если вернуться к кличкам в совсем небольшом, исторически молодом моём селе всегда имели хождение прозвища. Они были привезены предками еще с Подолья и присвоены уже на новом месте. Меткие, звучные, сочные, образные! Чего стоят только (в алфавитном порядке, чтобы никто не обиделся) Бабай, он же Пацюк, Бабур, Балая, Балу, Баро, Бездюх, Билый, Боднар, Бондач, Бульбак, Бурачок, Буржук, Бэня, Ватля, Военный, Воренчеха, Галан, Гаргусь, Гарига, Гельчеха, Гергачка, Гия, Глухой, Глэй, Гойдамаха, Головатый, Гонза, Горобчик, Грубый, Групан, Гуз, Гукивский, Гуньгало, Гуня, Гунячин, Двадцать девятый, он же Рэмбо, Дидько, Директор, он же Блюндер, Дюсек, Жид, Жук, Зага, Зайчик, Зёнзя, Змэрзлый, Лисик, Кабрекало, Каролячка, Кацо, Кварта, Кекс, Козеня, Комиссар, Кривой, Крым, Крыс, Куза, он же Кула, Кручек, Лабатый, Лей, Лузик, Лэйба, Мальчик, Матрос, Маринеску, Мекэтэиха, Микидуца, Милиониха, Червоный, он же Милиционер, Мися, Морак, он же Сешка, Морда, Мурло, Мэтё, Мэшка, Мэщеха, Небо, Нуч, Нюнек, Нюня, Нянэк, Облэсный, Павук, Палута, Пендек, Пердун, Петляк, Пип, Песок, Поляк, Пэс, Рак, Робинзон, Русский, Руска, Рябой, Сесек, Сивониха, Сянто, Суслик, Трало, он же Мита, Точила, Тошка, Туля, Тэрэфэра, Улёта, Фикус, Фритка, Халат, Цойла, он же Молдован, Цыган, Чёрт, Чолата, Шанек, Штепунька, Штефанина, Штица, Шурга, Яскоруньский, Ястропурец ...
Собрать воедино прозвища жителей моего села весело и с энтузиазмом помогали все без исключения добровольцы - односельчане. В их числе и носители самих прозвищ. Прежде, чем выдать на гора, на мой взгляд, яркую кличку, я звонил потомкам - носителям наследственных прозвищ. Просил их благоволения на публикацию. Историю происхождения прозвища моего семейного клана считаю себя вправе написать сам. Об истории остальных прозвищ не пишу. Боюсь неточности, вымысла или недоброго помысла. Человека обидеть очень легко. Особенно словом.
Возможно, не все прозвища я перечислил. Эти строчки прошу считать призывом к каждому моему земляку дополнить приведенный список и написать историю и динамику прозвищ своего или родственного клана. Только о кличках, их происхождениях и обладателях - моих земляках, их характерах и обстоятельствах присвоения прозвищ можно писать отдельную книгу, а то и докторскую диссертацию по актуальным аспектам этнографии отдельно взятого села.