Дирижабль моя, какая ты!
Слоняешься баобабово.
Не прощу хулиганам твоей красоты,
а ученым — твоей параболы.
Чего много в тебе? Какой листвы?
Каштана? Самшита? Вереска?
Мне из мчащегося окна медленные кусты
царапали морду, косую от хереса.
Я о тебе задумался, какая ты
бываешь неисчислимо пьянительная.
О тебе вавилоновые столбы
ржали в сумерках убедительно.
Гляделся пристальный люд,
пропахший костром и луком,
пуская жар из подвязанных блюд
с картошкой, яйцами, супом.
Кому — рубашку, кому — шнурки,
кому — запонку, кому — душу, —
всё отдал за добро руки
полустаночных этих пурушей.
Я одной тебя трушу, сучка...
Ты торчишь поперек небес,
звездами-паданцами отсчитывая получку —
не за то ли, что я терпеливый малец?
Хочешь, я буду мерзавцем ради тебя,
как ты стала продажною ради другого?
Хочешь, порву этот мир к чертям?
Сифилитиком стану или задом коровы?
Тебя одну пленить у меня есть право,
и не любить никого — такое же.
Отчего же ты всеми винтами для всех — дирижабль,
и только я один для тебя — напрасная рожа?
Вот, гляди, я содрал с себя кожу,
вот я глотку выправил на манер гобоя.
Вот, гляди, уж и нет меня. Кто же
тогда будет стыдиться твоей наготою?
Кто будет ходить за тобой с чулками
и забрызгивать грудь твою грязью,
заслонять тебя, как дождем, руками,
выколов зенки себе, чтобы не сглазить?
Пусть я буду тебя корить
и плевать в тебя чем попало, —
меня трудно остановить,
когда ты для меня пропала.