Когда Дилу еще не исполнилось и семи солнцеоборотов, отец повел его на северную охранную заставу. Меч, что дали мальчишке, был слишком тяжел для него. Руки замерзали от рукояти. Малец так намахался, что еле стоял на ногах. Зато снискал всеобщую любовь суровых вояк своим отчаянным упорством в тренировке. Пришло время готовить еду. На охнардской заставе жила всего одна женщина, а точнее старуха Хаури. Скрюченные временем пальцы, редкие седые волосы, собранные в хвост, лицо покрытое морщинами, словно кора столетнего дерева и спина изогнутая горбом. Она вызывала у Дила дрожь своим обликом и напоминала страшную ведьму из рассказов.
Один из охнардцев принес две корзины игольчатых ру, больших рыбин с острыми плавниками и красной головой. Воин поставил одну из корзин перед Хаури и уважительно поклонился, словно она тут была самая главная. Старуха принялась за работу: ее крючковатые пальцы ловко и быстро выковыривали ядовитые жабра, короткий нож так и мелькал в руках, счищая крупную чешую и вытаскивая жесткие кости, а плоский топорик одним движением отрубал острые плавники. Все мужчины вели себя предельно тихо, чтобы не помешать старухе. Дил очень удивился этому. Что такого особенного в ее труде, что все относятся к нему с таким почтением?
- Отец, - спросил мальчик, - почему все так уважают старую Хаури, ведь она всего лишь чистит и готовит рыбу. Работа мужчин много тяжелее и важнее.
- Ты поймешь это, сын, когда будешь есть, когда будешь стрелять из лука, когда станешь смазывать мечи и когда попробуешь почистить рыбу сам... - ответил отец. Дил кивнул. Все сели за большой стол и, воздав благодарность великому окоену принялись за еду. Такой вкусной пищи мальчишка еще не ел, но главное что тепло потекло по телу, согревая его. Когда все поели, то каждый из воинов поклонился и поблагодарил старуху за еду, и Дил последовал их примеру. Потом отец отвел мальчика в сторону и дал ему стрелу:
- Смотри, - сказал он, указывая на наконечник, - видишь эту иглу?
- Да.
- Это часть плавника той самой рыбы, что разделывала Хаури. Если игла окажется короткой, то она не пробьет ни кожаного доспеха, ни толстой шкуры, ни панциря и воин, что пустил стрелу, может погибнуть из-за этого. В том числе и от того, как хорошо мудрая Хаури отсечет рыбе плавник, зависит исход битвы на заставе...
Дальше Лласар повел сына к мечам.
- Эти мечи особенные, защитники их смазывают ядом из жабр игольчатых ру. Только старая Хаури умеет достать жабры так, чтобы не повредить их, тогда яд сохраняется дольше. Порез от такого меча смертелен, если у тебя нет противоядия. А теперь, мой мальчик, ты получишь самый важный урок для себя, он будет важнее всех остальных, потому что в нем скрыта мудрость многих поколений. Возьми одну рыбину из корзины, попроси мудрую Хаури достать из нее ядовитые жабры, а потом почисти.
Ох как непросто оказалось чистить колючую рыбью чешую. Дил исцарапал в кровь все свои руки. Он возился так долго, что старая Хаури уже успела почистить всю остальную рыбу, и закинуть ее в большой котел. Измученный, но счастливый тем, что все кончилось, мальчишка отдал почищенную им рыбу горбатой хозяйке, та в ответ улыбнулась ему беззубым ртом и кивнула.
- Ну, как, сын, легка ли работа? - спросил Лласар, подойдя к мальчику.
- Нет, - отрицательно покачал головой Дил.
- А вот теперь, запомни сын, легка работа в умелых руках. Любой труд делай хорошо. И помни еще одно, все, что делается достойно уважения, и от того что делают другие может зависеть твой успех.
Эти слова Дил запомнил на всю жизнь. Не раз и не два он убеждался в их мудрости, потому всегда внимательно слушал тех, кто его учил.
Утром за Дилом зашел младший сын нафра, они поели и двинулись в кузницу. Дом главы свободного поселения почти ничем не отличался от всех остальных, но вот хозяйство занимало большое пространство. Богатый фруктами сад, несколько конюшен, небольшой домик похожий на заставу, прочие небольшие дома для работников и кузня. Эту пристройку нельзя было спутать, оттуда доносился грохот ударяющегося молота о наковальню и тянуло жаром. Рядом со входом лежали остатки изорванных мехов.
- Годмер, уберись тут и побыстрее! - послышалось из-за двери.
- Да, отец, - отозвался провожатый Дила и, схватив разорванные меха, потащил их куда-то.
Менестрель аккуратно заглянул в кузню. У пышущей жаром печи с красными углями стоял сам хозяин. Его суровое лицо раскраснелось, огромные ручища сжимали большой молот и щипцы с заготовкой. Сейчас в алом свете огня фигура нафра Ламбереда выглядела особенно внушительной. Пожалуй, кузнец был выше охнардца Сохта и уж тем более много выше самого Дила. Нафр обернулся:
- Проходи, ученик, тебе предстоит нелегкий труд.
- Что я должен делать, мастер?
- Раздуй меха, мальчик, сегодня ты будешь только смотреть, раздувать меха и подавать инструменты.
Работенка оказалась не из простых, к обеду менестрель еле мог поднять руки. Глаза слезились от жара, а тело все ломило. Но наблюдать за работой мастера истинное удовольствие. Порой Дилу казалось, что молот живой, а металл податливее глины. Кузнец чувствовал металл словно был ему сродни. И мастер, и его заготовка дышали в унисон, нафр делал выдох и металл разгорался ярче. Ламберед чувствовал душу металла, его жажду, его желание и стремление к трансформе. Метал же в свою очередь отвечал мастеру податливостью и точной красотой изгиба. Это напоминало разговор двух очень близких друзей, которые понимают друг друга с полуслова.
За обедом менестреля поглотили мысли, он настолько углубился в дебри собственных размышлений, что совсем не заметил томных взоров, которые кидала на него Голдвин. После трапезы дочка кузнеца остановила Дила в воротах.
- Ург, ты не мог бы вечером проводить меня до туманной реки? - сказала она, заглядывая в глаза менестрелю.
- А разве твой брат не может этого сделать? - ответил Дил, стремясь скорее нарушить это случайное уединение.
Глодвин ничего не ответила, только топнула рассержено ногой, резко развернулась, и пошла обратно в дом. Она дошла до своей комнаты и от обиды расплакалась. Этот высокомерный мальчишка никак не хотел проявить к ней хоть чуточку внимания. Неужели она не понравилась ему? Дочка хозяина оглядела себя в большое настенное зеркало. Стройная фигурка, уже почти потерявшая подростковую угловатость, нет, она понравилась менестрелю. И потом он краснел и смущался, верный признак! Так почему тогда этот упрямец отказался проводить ее подальше от посторонних глаз? Годвин накинула плащ с капюшоном и поспешила за советом к своей лучшей подруге. Девушка совсем недавно познакомилась с ней, но уже прониклась глубоким уважением и доверием.
Их знакомство произошло в тот самый день, когда привезли менестреля. Отец отправил Голдвин за довольно редкой травой, но у двух травниц поселения ее не оказалось, а тут появилась Остео. Она сказала, что случайно подслушала разговор Голдвин с травницей и у нее есть именно то, что нужно дочери нафра. Остео щедро поделилась травой из своих собственных запасов и пообещала помочь Голдвин, если у той возникнет такая нужда. Так дочь кузнеца начала чаще выходить из дома, добрая и отзывчивая Остео оказалась отличной подругой и очень умной советчицей. Все прежние подруги на ее фоне теперь выглядели жалкими и глупыми. Девушка буквально сияла мудростью и красотой, что даже немного вызывало зависть у Голдвин, но при том при всем новая знакомая была еще и очень скромной девушкой, жила одна и редко выходила из дома. Когда бы дочка кузнеца не пришла к ней, она всегда оказывалась дома. Ко всему прочему новая подруга очень внимательно и серьезно отнеслась к трепетной страсти Голдвин к этому недотроге менестрелю по имени Дил. Дочь кузнеца провела у Остео весь оставшийся день.
Дил же к вечеру остался совсем без сил. Он еле дотащился до постели и буквально упал в нее, забывшись крепким юношеским сном. Ему снова снился тот же странный сон про белый храм и опять он проснулся так и не поняв, что хотят от него хозяева этого странного места. Правда было во сне и нечто новое, черная полоса увядших цветов, словно выгоревших от нечаянно брошенного факела.
Целую седьмицу менестрель работал на подхвате в кузне. На выходки Голдвин он не обращал внимание, не потому, что игнорировал девушку, а потому что страшно уставал. Тело его изнывало от тяжелого каждодневного труда, а к вечеру оставалось единственное желание - спать! Нафр Ламберед не сильно жаловал мальчишку похвалой, но когда видел, что Дил выбивается из сил, подбадривал его добрым словом. На восьмой день мастер позвал менестреля к себе:
- Сегодня, ученик, ты не будешь работать в кузне, - хозяин сделал паузу и, увидав счастливое выражение на лице мальчишки, продолжил, - сегодня ты будешь с Берхтлафом учиться ездить верхом.
Улыбка сошла с лица Дила, словно ее смыла волна великого окоена. Последний раз, когда он пытался сесть на невысокую лошадку викрога Ворона, прыткая кобылка скинула его и чуть не затоптала коваными копытами. Больше Дил не пытался сесть верхом, предпочитая ездить в повозках или вообще идти пешком. Конечно, невероятно статные и красивые кони расуров восхищали менестреля, он даже тайно хотел бы оседлать одного из них, но память о падении была еще слишком сильна.
Кузнец заметил замешательство мальчишки и поспешил успокоить его:
- Не бойся, Берхтлаф отличный наездник, он учил трех своих братьев ездить верхом и, как ты видел, все они живы и здоровы.
- Я и не боюсь...- отвел глаза Дил.
- Вот и хорошо! - хлопнул нафр ученика по плечу, - Тогда как закончишь есть поспеши прямо к конюшням, мой старший будет ждать тебя там.
Дил молча утвердительно кивнул.
Берхтлаф и впрямь ждал менестреля у конюшен и когда тот подошел, то приветственно махнул ему рукой.
- Пойдем, ург, выберем тебе скакуна, - с улыбкой сказал он, открывая перед взволнованным парнем дверь. Дил шагнул в конюшню первым. Справа и слева тянулись загоны для коней. Трое людей раскладывали свежее сено и наливали воды в бадьи. При появлении Дила и Берхтлафа справа забеспокоился конь. Сын хозяина улыбнулся:
- Это Картом, мой конь. Я растил его с рождения, ухаживал, кормил, так у нас появилось взаимопонимание. У тебя нет столько времени, потому конь, на котором ты будешь учиться ездить, должен выбрать тебя сам. Для меня и моего народа лошади соратники, а не слуги. Потому и обращаться с ними нужно соответственно. Иди вперед, ург...
Менестрель шел вдоль рядов загонов. Лошади и кони беспокойно переступали ногами и фыркали, учуяв чужака. Берхтлаф внимательно наблюдал за животными. Когда Дил поравнялся с рыжим конем с черной гривой и хвостом, тот высунул морду и принюхался к воздуху. Он единственный не проявил особого беспокойства, скорее этот чужак заинтересовал его.
- Этого коня зовут Родогар, он свободен... - сказал сын нафра. Он говорил еще что-то, но Дил уже не слышал. Он робко протянул руку к морде, в нерешительности. Между ним и этим рыжим как огонь конем чувствовалось странное притяжение, словно это дивное животное всегда было его.
- Странно, - сказал задумчиво Берхтлаф, - этот конь никого еще не подпускал к себе, менестрель, ты первый.
Но Дил не слышал слов своего сегодняшнего наставника, его раскрытая ладонь осторожно и медленно тянулась к морде Родогара. Рыжий конь мотнул головой, разметав длинную черную гриву, а потом приложил свой нос к протянутой руке мальчика.
Дил замер. Ни к чему более нежному, чем этот нос, он еще не притрагивался в своей жизни. Это было поразительно, как у такого сильного животного, способного поднять вооруженного воина в доспехе, может быть такая нежность. Менестрель понял с первого прикосновения и первого общего вздоха, что это животное никогда не уйдет у него из сердца. Конь качнул головой, приподняв руку мальчика, и Дил ответил ему кивком. Сейчас между сыном Лласара и рыжим конем Родогаром шел немой разговор. Да, это называется судьба, ведь у этой капризной богини множество обличий. Этот конь родился, чтобы стать верным спутником этому мальчику, а этот мальчик ждал и искал именно этого коня... Расуры такую связь называют айлурэ, что означает на древнем наречии "предназначение".
- Ург, - позвал Берхтлаф и тронул Дила за плечо, - ты слышал, что я говорил?
- Я вижу конь тебе понравился, очень хорошо. Теперь ты станешь ухаживать за ним. Слушай и запоминай! Как бы ты ни устал, каждый вечер тебе придется приходить к своему коню, кормить его и расчесывать гриву, хвост. Ты станешь хвалить его, если он будет слушать тебя и ругать, если нет. Теперь возьми яблоко и покорми Родогара, а потом я покажу тебе, как надеть на него седло и узду.
Менестрель кивнул...
Вскоре ученик и его наставник вместе с рыжим конем стояли на специальной огороженной площадке, готовые к учению. На мгновение Дил залюбовался своим соратником, в ярком солнечном свете шкуру Родогара словно бы покрыли золотые искры. Конь был воистину просто царским. Родогар в нетерпении бил копытом, он уже застоялся в стойле и теперь хотел поскорее размяться.
Все у менестреля получилось не сразу. Непростая наука верховой езды давалась парю с трудом. Нужно было правильно сидеть, правильно двигаться, правильно управлять, а ноги и спина очень быстро устали от напряжения. Да и коню, простоявшему в стойле почти три дня, хотелось поиграть, а не медленно шагать вокруг Берхтлафа на длинном поводе. Под конец учения Дил уже не чувствовал ног и устал даже больше, чем в кузне. Но все равно мальчишка был счастлив, наконец-то покинув седло, он наглаживал морду своему коню, любуясь его невероятной статью.
Жизнь у Дила закрутилась колесом. Седьмицы пролетали незаметно. Занятия по верховой езде теперь проходили день за днем. Берхтлаф как внимательный наставник хвалил или ругал Дила, Дил хвалил или ругал своего Родогара. А между тем остался позади день двух солнц, когда на небосклоне встают сразу два великих светила, сменяя один другого. Ворок шел к своей середине закончился еще теплый вейрис*, наступил тролер с холодными северными ветрами, природа потихоньку готовилась к ледяному отдыху Ледура***
Голдвин тщетно пыталась обратить внимание менестреля на себя, а юный певец все силы бросал на обучение кузнечному мастерству и искусству езды. Нафр Ламберед всё больше доверял ученику разных работ. Дил уже успел почувствовать и тяжесть большого молота, и точность малого, начал разбираться в накалке металла, в его свойствах, без напоминания раздувал меха и подавал инструмент. Менестрель был очень способным учеником, и кузнец одобрительно кивал головой, наблюдая за его работой. Конечно, настоящим мастером паренек не станет, но то, что ему предстоит выковать, будет сделано добротно. А вечером после ужина Дил с лютней в руках спешил в конюшню. Он играл и пел своему "рыжему огню", а конь бил ногой и фырчал, если мелодия ему не нравилась или мотал головой из стороны в сторону в такт, если она ему нравилась. Ложился менестрель уже за полночь, проваливаясь в пустую дымку молочного сна без сновидений.
Двадцатого тролера прямо перед храмовым праздником Берхтлаф сам вывел Родогара, надев на него только узду, а вместе с ним вывел и своего вороного (черного) Картома и тоже в одной узде.
- Пойдем, ург, сегодня ты почувствуешь, что значит по-настоящему ездить верхом. Ты готов к испытанию.
Дила несколько озадачило отсутствие седла, но он уже привык доверять своему наставнику. С некоторым трудом взобравшись на своего скакуна парень ощутил совершенно все по-новому. Теперь он чувствовал, как напряглась спина коня от того, что он сел неудобно. Дил постарался исправить положение, и Родогар благодарно закивал ему головой. Теперь Берхтлафу не нужно было говорить менестрелю, что не так, тело коня само показывало это. Оба всадника тронули поводья, направляясь к воротам. Проезжая мимо парадного входа в дом сын нафра махнул рукой, приветствуя сестру, но девушка не ответила ему, она смотрела только на юного музыканта. Глаза ее буквально пожирали менестреля, наверное, потому парень пришпорил коня, стараясь скорее спрятаться от эго сверлящего его насквозь взгляда. Всадники покинули свободные земли Курвана и выехали в широкое поле. Изумрудная зелень травы уже почти везде подернулась бледными золотыми разводами увядания, ветер бил в лицо, неся с севера холод.
- Вперед, - коротко скомандовал Берхтлаф, и оба всадника пустили коней галопом. Что это была за гонка!!! Мощные кованые копыта врезались в землю, отдавая в спину тонким звоном. Тело Дила с каждым ударом "срасталось" с телом Родогара, собственные ощущения юного певца потеряли четкость. Теперь он бы и сам не смог сказать, чьи ноги бегут по земле, о чью грудь ударяется ветер. Наездник и конь слились в одно единое существо, у расуров это называется кьерхур.
Существовала легенда, тщательно передаваемая из уст в уста о достославном воине-наезднике, который защищал землю в великой войне огненных врат. Звали его Эомод. Он бежал с важной вестью к своему правителю, ибо потерял соратника своего в пути, а за ним неслась орда орков и тварей темного леса. Они догнали его в широком поле нынешнего Роктура. Завязалась неравная битва, меч Эомода разил врагов десятками, но время неумолимо отнимало силы у воина. Уже солнце упало за горизонт, а бой все не останавливался. Светлый воин последний раз взмахнул мечом, и выронил его из ослабевших рук. Рухнул Эомод на землю без сил с горестным вздохом. Навались на него враги. Решили они не убивать сразу смелого воина, изрубили они ему половину тела и оставили на медленную смерть. Простился Эомод со своей жизнью, с родной землей, об одном лишь сожалея, что не успел донести он важной вести. Поднялся белый туман над распростертым телом воина и вышел из него белый дух коня. Склонился он над умирающим человеком, изгибая сильную шею, а потом поднялся на дыбы и ударил в истерзанные ноги и живот мужа передними копытами. Почувствовал Эомод небывалую силу, опустил взгляд и увидел, что не изуродованные человеческие ноги у него, а конские. И стал воин снизу по пояс конем, а сверху человеком. Ударил он копытами в землю, поблагодарил белого духа и помчался к правителю. Вовремя принес Эомод важную весть свою и спас столицу от разрушения. А люди дали ему почетное прозвище Кьерхур, что означает человеко-конь.
А теперь сам менестрель ощутил себя как Кьерхур. Словно ветви деревьев переплелись жилы коня и наездника. Дил подался вперед. Он и Родогар дышали, жили, чувствовали одинаково. Малейшее движение коня Дил ощущал как свое. Сын Лласара летел на встречу солнцу. Стремительность скачки отняла последние ощущения реальности. Ничего больше не было в этом мире, кроме ударяющихся в землю копыт и этого невероятного полета.
Обратно в Курван наездники возвращались с улыбками на лицах. Ибо невозможно сдержать радости, от такой свободы.
- Ты молодец, ург, - похвалил наставник Дила. - А скажи, неужели в твоем теле не течет кровь расуров? Ты чувствуешь Родогара слишком хорошо для простого северянина!
- Моя мать была расуркой, - ответил менестрель.
- Тогда я все понял, брат, - отозвался довольный Берхтлаф и, спрыгнув со своего скакуна, повел его в конюшню. Дил последовал за ним. Тело мальчишки все еще пело ощущениями, а сердце готово было вырваться из груди от счастья. Уставший Родогар тоже довольно покачивал головой, разделяя ощущения менестреля.
Однако долго наслаждаться юному музыканту не дали, нафр Ламберед уже ждал ученика в кузне. Крепкая кожаная узда сменилась деревянными рукоятями мехов и тяжестью малого молота. Дил провел в кузне весь оставшийся день, до самой вечерней трапезы.
Ужин удался на славу, сегодня Голдвин собственноручно его готовила с другими женщинами дома нафра и прислуживала за столом. Не любил кзнец Ламбаред ленивых, потому все его дети работали своими руками, чтобы знать как тяжело порой простой труд. Девушка легко скользила между расставленных стульев, подавая кушанья и наливая терпкое вино в мутно поблескивающие металлом бокалы. Беседа текла словно река, плавно переходя из одного обсуждения в другое. Дил ел молча, он уже успел попривыкнуть к работе в кузнице, но все также уставал к вечеру. На вопросы менестрель отвечал кратко и от него очень быстро отстали, понимая, что мальчику нужен отдых.
- Ученик, - позвал нафр, - если твои руки еще крепки, сыграй нам немного на своей лютне, а Голдвин потанцует, будь добр, уважь нас.
- Хорошо, мастер, - кивнул мальчик и взял в руки любимый инструмент. Руки капризно подрагивали и не попадали сперва по струнам. Мозоли на ладонях мешали. Но песня лютни вскоре выправилась, приобретая стройность и плавность. Нафр довольно улыбнулся, он не хотел, чтобы мальчик забыл свое искусство, а ведь это могло случится при такой жизни, как у него сейчас.
- Станцуй нам, дочка, я давно не видел, как ты это делаешь...
Голдвин вышла на свободное пространство и плавно повела рукой. Она танцевала ни лучше ни хуже, чем Айта Ворона. Да и невозможно было сравнить эти два танца, уж слишком разные они были. Айта напоминала в танце змею, а Голдвин хищную птицу, что парит над равнинами Рактура. Неспешная мелодия соединялась с танцем, и даже сам воздух наполнился еле уловимым ароматом травяной подстилки. Люди слушали и смотрели молча, наслаждаясь мгновением покоя, а Голдвин уже просто летела в танце, словно и впрямь переродилась в птицу.
Дил смотрел на девушку, и ему показалось, что ноги ее оторвались от пола, а руки превращаются в крылья. Менестрель мотнул головой, отгоняя морок, но что-то стало с его глазами. Серый туман заволакивал все, оставляя видимым только фигурку уже летящей полудевы-полуптицы. Пальцы в последний раз пробежались по струнам и бессильно разжались, выпуская инструмент. Кто-то нес Дила вверх, а перед глазами все танцевала и танцевала Голдвин-птица. Тело менестреля потеряло тяжесть, и он поплыл над полом вслед танцовщице. Сквозь глухой бой собственного сердца мальчик услышал слова нафра Ламбареда: "Совсем утомился, ученик, ну ничего, поспишь, и все пройдет, мальчик..."
Дил попытался кивнуть невидимому хозяину, но тело не слушалось его, распластавшись в бережных руках несущего. А потом его положили на что-то мягкое, и серый туман совсем заволок взор. Менестрель провалился в глубокое забытье.
Голдвин тревожно проводила взглядом отца, уносящего на руках музыканта наверх в гостевую комнату. Она не ожидала, что трава, которую она подсыпала в бокал Дила подействует так быстро и сильно. Остео ее не предупредила об этом. Оставалось надеяться, что дочь нафра ничего не перепутала и дала менестрелю столько травы, сколько это было нужно. "Ничего, - успокоила себя девушка, - вечером придет Остео и, если что-то не так, то все исправит..."
- Что-то сильно разморила паренька, - тревожно сказал хозяин, возвращаясь в залу.
- Не беспокойся, отец, - отозвался младший сын нафра, что тоже частенько работал с отцом в кузнице, - со мной такое тоже бывало, завтра встанет снова бодрым, - улыбнулся успокаивающе мальчик.
Нафр хмуро кивнул, не верил он, чтобы можно было так легко свалить этого паренька, что прошел от самых земель охнардов до славного Рактура один. Но ничего другого кроме усталости не приходило в голову немолодого кузнеца, потому он отогнал дурные мысли. Совсем скоро трапезный зал опустел, в нем остались только Голдвин и еще две женщины, занятые уборкой.
* * *
Легкие шаги нарушали тишину спящего дома. В белой до пола рубашке и со светильной чашей в руке Голдвин спешила к воротам. Во дворе девушка загасила огонь, накинула черный плащ с капюшоном и двинулась к тайным воротам. Встревоженный ночной страж не увидел скользнувшую в высокие кусты фигурку. Тонкие пальцы судорожно воевали с тяжелой задвижкой. Наконец-то засов поддался и глухо стукнув, отворил небольшую заросшую скудеющим плющом дверь.
- Ты тут? - еле слышно позвала дочь нафра, тело ее содрогалось от страха, а большие глаза блестели в неверном свете луны.
- Да, - отозвались из темноты. Ночь колыхнулась на встречу Голдвин, выпустив из своего чрева черный хрупкий силуэт девушки.
- Ты напугала меня, - тревожно зашептала дочь хозяина дома, стараясь унять яростный стук сердца.
- ты дала ему травы? - требовательно спросила гостья.
- Да, я сделала все, как ты сказала...
- Он уснул?
- Да...
- Тогда пошли.
Голдвин не посмела спорить. Сейчас Остео казалась совсем иной нежели днем. Девушка пропустила свою гостью, чуть отодвинувшись в сторону. Засов снова глухо звякнул, запирая тайный ход, и две женские фигуры незаметными тенями скользнули в дом.
- Иди спать, - сказала Остео.
- А что будешь делать ты? - испугано спросила Голдвин.
- Я завершу начатое, не бойся завтра твой менестрель будет всем сердцем любить тебя, моя маленькая подружка. Иди же спать, - голос ночной гостьи звучал так успокаивающе, что дочь нафра молча кивнула и побрела в свою комнату, боле не задавая никаких вопросов.
Остео довольно улыбнулась. Ну, вот и все, долгие годы поисков увенчались успехом! Сколько же их было, не посмевших взять эту ношу на свои плечи. Кто-то оказался слаб, кто-то слишком осторожен, третий сбежал от судьбы. Но все они просто были не те... Первым стал Фьяр Морен, горячий южанин. Он не прошел и половины пути, потом Фурр, сошедший с ума и до сей поры живущий где-то на окраинах великого окоена. Сохт, чья воля оказалась не под силу жрицам храма, Лласар, погибший в снегах севера и, наконец, самый отчаянный Ворон Хрофон. Все они не дошли до цели, потому что нарушили или не заключили договор, но этот мальчик еще слишком молод, чтобы понять всю опасность.
Черная тень плыла по коридору, бесшумно скользила от двери к двери, выискивая ту самую, нужную дверь в комнату Дила. А менестрель лежал на кровати без сна. Мутный морок-туман резал глаза, не давая уснуть. Все плыло: стены, потолок, факел в кольце, высокий край кровати, да и сам он плыл куда-то. Каждый вдох давался тяжело. Парень попытался встать, услышав, как дверь в комнату открылась и закрылась за кем-то. Но у него ничего не вышло. Он открыл было рот, чтобы позвать кого-нибудь, но сизый воздух застрял комком в горле.
- Не сопротивляйся, - пропел женский голос совсем рядом.
Дил вздрогнул, с трудом повернул голову и уставился полуслепым мутным взглядом на ночного посетителя. Перед ним колыхнулось женское лицо наполовину скрытое черным капюшоном.
- Ну вот и свиделись, Дил сын Лласара, - продолжала Остео. - Молчи, не пытайся говорить. Эта глупышка Голдвин даже и представить себе не может, как облегчила мою работу. Молоденькая дурочка влюблена в тебя до беспамятства, - усмехнулась гостя, проводя рукой по голой груди Дила. - Не удивительно, у тебя сильное красивое, молодое тело, мужественное лицо, ты так хорошо поешь и играешь на лютне. Будь я на ее месте, то наверное тоже не упустила бы момента.
Жрица еще раз нежно провела рукой по телу парня, вызывая в нем волну желания, и победно усмехнулась.
- Но ты мне нужен не для этого, - продолжила она, - тебе предстоит возродить былую славу черного правителя Оласваллона. Я знаю, что ты сейчас хотел бы сказать. Ты бы хотел сказать, что ни за что не станешь помогать мне. Но мне твоего желания и не надо. О нет, ты будешь сопротивляться всеми силами, кричать и корчится, когда наступит великий день.
Менестрель всеми силами пытался встать, отбросить от себя эту странную девушку, не слушать ее предсказаний, но все тело словно опутали миллионы тонких крепких нитей, не дающих даже пошевелить пальцем. Дил мог только смотреть и слушать чрез муть сизого тумана, что заполнил комнату. Гостья поднялась на ноги, усмехнулась победно и зашептала что-то на неизвестном парню наречии. Она шептала очень долго, а когда закончила, провела рукой по лбу Дила. Острая боль врезалась в вески менестреля, проникая словно червь в голову, по позвоночнику к рукам и ногам и там, на кончиках пальцев затухая. Сын Лласара глухо застонал.
- А теперь слушай меня, мальчик. Ты позовешь меня сам, позовешь и примешь службу по собственной воле. Сила храма велика и чтобы ты понял это я оставлю подарок глупой девочке Голдвин. Завтра ты поймаешь ее руку и запечатаешь ей уста страстным поцелуем. Ты ведь станешь сопротивляться, менестрель? Вижу, что станешь, но все равно сделаешь как я велю! - жрица наклонилась к самому лицу Дила так близко, что ее дыхание колыхало волосы мальчика. Дыхание Остео пахло нестерпимо сладко. Глаза девушки блестели во тьме. Туман перед взором юного певца начал рассеиваться.
Остео убрала прядь волос с лица и влажно поцеловала Дила прямо в губы. От этого поцелуя у паренька перехватило дыхание, поехала голова, и менестрель начал проваливаться в глубокий сон, расслышав на краю сознания последние слова ночной гостьи: "Меня зовут Ос, когда решишься, просто позови по имени..."
По темному коридору бесшумно двигалась тень. Она покинула спящий дом нафра, скользнула в высокие кусты, взметнулась над оградой и растворилась в ночи...