Эта история приключилась с поэтессой Ниной Георгиевной Кондратковской. Она сама ее весело и рассказывала. Ей было лет 65, и она, автор детских книжек, пришла на встречу со школьниками. Дети 4-го класса прилежно слушали ее стихи и рассказы. В связи с юбилеем Пушкина она прочитала детям свои стихи, которые назывались «Расстрелянный Пушкин». Чтобы детям было понятно, она рассказала, что это стихотворение о том, как немцы, фашисты, захватчики расстреляли из автоматов садовую скульптуру А. С. Пушкина в парке под Ленинградом. Дети внимательно слушали эту горькую историю. Нина Георгиевна спросила у детей: «Есть ли у вас вопросы?» Одна маленькая девочка подняла розовую пухленькую ручонку и вежливо спросила: «Скажите, пожалуйста, а вы с Пушкиным встречались?»
Нина Георгиевна воскликнула:
«Нет, что вы, я намного моложе Пушкина». Потом вспомнила, что ей 65 лет, и смутилась.
— Четвертый класс не поверил, что я моложе Пушкина, — грустно завершила свой рассказ Кондратковская.
Вот какой случился неразрешимый парадокс: вроде бы моложе, а вроде бы и нет. Зато понятно, что Пушкин существует где-то в ином измерении. Там с ним никто не встречался...
Мудрость сердца
Эта история случилась в один день, началась утром, а в полдень завершилась, поэтому и не забывается. В конце 70-х годов к нам на городскую студию телевидения из Москвы после окончания МГУ прибыл Саша Добчинский. Он закончил университет с «красными корочками», мы смотрели на него с уважением, он на нас — с презрением. Мы не обижались, думали: каждый имеет право на презрение. Корреспонденты редакции информации, мы готовили «Новости» и однажды в перерыве заговорили о Пушкине. Саша с пылким задором «москвича» сообщил нам, что Пушкин — ничто иное, как большой графоман, он уже всем надоел, и прав Маяковский, что предлагал «сбросить его с корабля современности», что у него нет ни одной метафоры, то ли дело Вознесенский и его строки: «По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл».
Мы расстроились после его монолога. Я — более всех, потому что нам в Московском литинституте творчество Пушкина преподавали целый год как самостоятельный отдельный предмет, причем пушкинист М. П. Еремин яростно спрашивал: «Вы что, без Пушкина обходитесь? Вы у меня с таким камнем на шее на дно пойдете!»
...Опечалившись от убеждений Саши, я поехала на съемки в доменный цех, нужно было снять на кинопленку бригаду старшего горнового Винера Васильева.
Бригада готовилась менять желоб. Сам Васильев стоял в желобе, ботинки у него дымились от жара кирпичной кладки, черная рубашка была мокрой до самого пояса.
Меня всегда удивляла и радовала сердечность и приветливость металлургов к нам, корреспондентам. Никогда не обидят ни резким словом, ни плохим настроением. Так, например, однажды во 2-м мартеновском цехе я поднялась на площадку к миксеровым Достовалову и Каунову. Они принялись угощать меня чаем, на столе у них лежал журнал «Современник». Володя Достовалов сказал: «Вот читаем «Царь-рыбу» Астафьева, ты уж извини, а в газетку, где опубликованы твои стихи, мы селедку завернули». И усмехнулся. Я настолько любила этих необыкновенных людей, что и не подумала обидеться. Хорошо уже и то, что заметили стихи мои в газете...
Старший горновой, увидя нашу телебригаду, выпрыгнул из желоба, повел нас на пульт управления домной.
— А ты чего это такая расстроенная? — усмешливо спросил он.
— Стыдно сказать, из-за Пушкина. Вот московский выпускник сказал, что он уже всем надоел...
Винер Васильев потрепал меня по голове и сказал:
— Да не расстраивайся ты из-за него, Пушкину только за одни сказки надо памятник поставить....
Вот и вся история. Такая мудрость сердца у металлурга. Не пожелал он расставаться с Пушкиным, подобно выпускнику МГУ.
Пушкин и Лада
Больше десяти лет А. С. Пушкин кормил меня. Дело в том, что у меня была популярная лекция «Пушкин на Урале». Это как раз о Пугачеве, о «Капитанской дочке». Поэтому я на день рождения и на день памяти поэта покупала бутылочку коньяка. Приглашала на вечеринку друзей. Мы ставили на стол кабинетную скульптуру Александра Сергеевича, зажигали свечи и читали наугад его стихи, гадали на отдельные строчки его сочинений. Получалось очень таинственно. Порою даже вызывали его дух...
Наш кинооператор Клара Макарычева приходила «в гости к Пушкину» со своей собакой Ладой.
Лада была «боксерша», кроткая, воспитанная, с большими коричневыми глазами и хорошими манерами.
Мы усаживались вокруг стола, а с торца присаживалась Лада и все глядела то на Пушкина, который был на столе, то на того, кто читал стихи. Слушала.
На встречу приходили актеры театра «Буратино», они приносили с собой черные плащи и цилиндры, мы по очереди переодевались, чем очень удивляли собаку Ладу. И вот когда очередь дошла до Клары и она прочла: «Не для житейского волнения, не для корысти, не для битв, мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв», Лада положила голову на стол и горько заплакала, из больших, печальных ее глаз катились слезы, она глядела на Пушкина и тихонько жалобно скулила.
— В чем дело? — всполошились мы. — Это дух Пушкина ее растревожил...
— Это она пирог просит, — догадалась Клара.
Дело в том, что перед Пушкиным стоял душистый праздничный торт. Воспитанная Лада долго терпела наши чтения и гадания.
— Лада права, пора, — зашумели мы, разливая коньяк. Актриса Зина Жданова звонко произнесла:
— Полнее бокал наливайте,
на звонкое дно
в густое вино
заветные кольца бросайте...
Кольца тут же побросали в вино, потому что верили в мистические знания Пушкина, которых у нас не было и нет. Все-таки он в молодости три года проходил посвящение в масонской ложе «Овидий» в Кишиневе и все тайные знания этого ордена щедро рассыпал по своим сочинениям. Ищущие да обрящут.
А к Пушкину у нас отношение скорее профаническое, чем иерофаническое...
Пушкин и Пугачев
Вот уж действительно: «гений и злодейство — две вещи несовместимые».
Но в пушкинский юбилей нам, уральцам, приличнее говорить о том, что Пушкин рвался на Урал, к местам действия злого пугачевского гения, и мы имеем право даже посчитать, сколько страниц, времени и места занял Урал в жизни великого русского поэта.
За фамилией Пушкин — неоглядный мир культуры нашего Отечества, его связи с вельможной Эфиопией и пирамидальным Египтом, с виноградной Грецией и солдатским Римом, древним и эзотерическим Иерусалимом и новенькими христианскими братьями нашими: Германией, Англией, Испанией, Францией...
За фамилией Пугачев — стихия взорвавшейся гневом земли, гибельная внезапность авантюриста.
Профессиональные пушкинисты утверждают, что собирать материал по истории Пугачевского бунта А. С. Пушкин начал в 1832 году, стало быть, ему — 33 года. Там, в архивах и кабинетах Санкт-Петербурга, первый вариант «Истории Пугачева» был готов к середине 1833 года. Но Пушкин хочет своими глазами увидеть когда-то спаленную Казань, потрясенный Симбирск и, конечно, наш уральский Оренбург с прилегающими к нему городками и станицами, яицкий городок — место взрыва народной войны.
Процитирую те строки из «Пугачева», где пушкинская рука коснулась родных нам краев, и это нас, конечно, роднит: «За рекою Юрзенем Михельсон успел разбить (1774 г.) еще толпу мятежников и преследовал их до Саткинского завода. Тут узнал он, что Пугачев, набрав до шести тысяч башкирцев и крестьян, пошел на крепость Магнитную. Михельсон решился углубиться в Уральские горы, надеясь соединиться с Фрейманом около вершины Яика (реки Урал).
Пугачев, зажегши ограбленные им Белорецкие заводы, быстро перешел через Уральские горы и 5 мая приступил к Магнитной, не имея при себе ни одной пушки. Капитан Тихановский оборонялся храбро. Пугачев сам был ранен картечью в руку и отступил, претерпев значительный урон. Крепость казалась спасена, но в ней обнаружилась измена: пороховые ящики ночью были взорваны. Мятежники бросились, разобрали заплоты и ворвались. Тихановский с женою были повешены, крепость разграблена и выжжена. В тот же день пришел к Пугачеву Белобородов с четырьмя тысячами бунтующей сволочи...»
Вот такие горькие слова адресовал А. С. Пушкин нашей станице Магнитной, давшей в XX веке приют зарождающемуся городу Магнитогорску.
И еще одна цитата о движении Пугачева в наших окрестных местах: «Генерал-поручик Декалонг из Челябинска, недавно освобожденный от бунтовщиков, двинулся к Верхо-Яицкой крепости, надеясь настигнуть Пугачева еще на Белорецких заводах, но вышед на линию, получил от верхо-яицкого коменданта, полковника Ступицина донесение, что Пугачев идет вверх по линии от одной крепости на другую, как в начале своего грозного появления. Декалонг спешил к Верхо-Яицкой. Тут узнал он о взятии Магнитной. Он двинулся к Кизильской. Но прошед уже пятнадцать верст, узнал от пойманного башкирца, что Пугачев, услыша о приближении войска, шел уже не к Кизильской, а прямо Уральскими горами на Карагайскую. Декалонг пошел назад. Приближаясь к Карагайской, он увидел одни дымящиеся развалины: Пугачев покинул ее накануне».
Два крупных произведения посвятил А. С. Пушкин Уралу: «Историю Пугачева», изданную в 1834 году, и роман «Капитанская дочка» — в 1836 году. В общей сложности поэт отдал теме Урала шесть лет. За эти годы Пушкин привык к своему герою-разбойнику и называл его добродушно «Мой Пугач». Все-таки его отделяли от зловещих событий уже 60 лет.
«Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве и сверх того 18 толстых томов... разных рукописей, указов, донесений и проч.», «я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной».
По своему солнечному приветливому характеру он был счастлив от встреч с очевидцами и престарелыми участниками Пугачевского восстания: «Милая женка, не ревнуй меня, пожалуйста. Единственные женщины, за которыми я здесь волочусь, 80-летние казачки... Зато они помнят Пугачева, как мы с тобой — медовый месяц...», — писал своей жене Наталье Николаевне поэт из Оренбурга.
«Русский бунт, бессильный и беспощадный» встает со страниц, написанных добросовестной рукой поэта-историка. Не однажды содрогнется сердце читателя, переживая сцены зверских расправ восставших над своими соплеменниками — гражданская смута, народная война.
Иной Пугачев — более романтизированный, более распорядительный, рачительный, порою и милосердный — получился на страницах романа «Капитанская дочка». Такое впечатление, что «Историю Пугачева» он писал в назидание чиновникам и военачальникам, нерадиво справляющим дело власти. «Капитанская дочка», напротив, обращена к молодому патриоту, который брал бы в наследство отцовский завет: «Береги честь смолоду». Во всяком случае, подарив своего литературного Пугачева герою Отечественной войны 1812 года Денису Давыдову, в автографе Пушкин писал:
Вот мой Пугач:
при первом взгляде
Он виден — плут, казак прямой!
В передовом твоем отряде
Урядник был бы он лихой....
Урядником Пугачев не стал, а стал «царем Петром III» и, начав мятежные действия 18 сентября 1773 года, прошел с пожарами по Уралу и Поволжью, обходя трех генералов, столкнулся в 1774 году под Царицыным (Волгоград) с самим генералиссимусом Суворовым и 10 января 1775 года был казнен в Москве — как разбойник, принесший родной стране много горя.
Пушкинская собеседница
В один из Пушкинских праздников я побывала в Оренбурге. Это был 1987 год. Пушкинский музей в Оренбурге прекрасен.
Он хранит последнюю гипсовую маску с лица поэта, экспозиции рассказывают о глубоких отношениях, установившихся между генерал-губернатором Оренбургского края В. А. Перовским и Пушкиным, о творческом сотрудничестве поэта с В. И. Далем, о маршрутах Пушкина в яицкий городок, о роли этого городка в жизни баснописца В. А. Крылова, отец которого, капитан Кириллов, мужественно противостоял пугачевщине. В гостинице мы поселились вдвоем с поэтессой Майей Никулиной из Свердловска. Она поразила меня какой-то мировой скорбью, которая сокрушала ее сердце. «Я прошу тебя, — попросила она, — давай не будем ничего есть, кроме хлеба и воды... Мне так будет легче». «В хлебе и воде есть все, что надо человеку», — убеждала она меня.
Проблем с хлебом не было, потому что нам подарили оренбургский каравай величиной с ведро, воды тоже было достаточно. Так что я разделила обет Майи без особой скорби. Пусть будут хлеб и вода.
После знакомства с Оренбургом мы устремились к старинной казачьей слободе Бердской, то есть туда, куда отправлялся А. С. Пушкин, чтобы встретиться с казаками, которые и помнили Пугачева, и воевали в его войске. Пушкин называл Берду мятежной слободой. Здесь с ноября 1773-го по март 1774 года была главная ставка Пугачева, его «государев дворец».
В «Капитанской дочке» Пушкин словами Петруши Гринева так описывает этот дворец: «Нас привели прямо к избе, стоявшей на углу перекрестка... Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотой бумагою, впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, — все было как в обыкновенной избе».
В Бердской слободе Пушкин всласть наговорился с Ириной Афанасьевной Бунтовой. Это, видимо, она помнила время Пугачева, «как мы с тобой — медовый месяц», это она проводила необыкновенного гостя в «царские палаты», это она рассказала о том, как Пугачев разбрасывал медные деньги в народ, когда проезжал по станице, это она помнила и через 60 минувших лет, что в марте 1774 года, получив первый разгром под крепостью Татищевой, вождь прискакал к себе в ставку с четырьмя казаками и приказал разбить стоявшие возле его «палат» бочки с вином, «чтобы драки не учинилось».
Прямо под руки любовно ввел в свои бессмертные рукописи Александр Сергеевич имя казачки Ирины Афанасьевны Бунтовой.
Но и она оставила свои воспоминания о знакомстве с Пушкиным. Их с удовольствием записали помещица Е. З. Воронина и чиновник по особым поручениям при генерал-губернаторе Оренбургского края Владимир Иванович Даль, будущий автор «Толкового словаря великорусского языка»: «...Один из приезжих все меня заставлял рассказывать... расспрашивал, и песни ему я пела про Пугача». Сразу же после его отъезда из слободы бердские казаки и казачки стали ее упрекать в том, что она пела и рассказывала о Пугачеве чужому и явно подозрительному человеку. «Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню», а некоторые утверждали даже, что ее собеседником был и не человек вовсе, а сам «антихрист». Напуганная Бунтова на другой день явилась с казаками в Оренбург с покаянием к начальству: «Смилуйтесь, защитите меня, коли я наплела чего лишнего на свою голову, захворала я с думы».
Те смеются: «Не бойся, — говорят, — это сам государь позволил о Пугачеве везде расспрашивать». Ну уж и я успокоилась, никого не стала слушать».
...Пушкин дал ей на прощание червонец. Вот казаки и донесли: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под «пугачевщину», и дарил золотом: должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти». «Пушкин носил ногти необыкновенной длины; это была причуда его», — примечает В. И. Даль.
Вот таким «когтистым фармазоном» показался уральским простолюдинам франтоватый поэт, который привык менять свои белоснежные рубашки через два часа, носил на пальцах два замечательных перстня: один с сердоликом, другой с изумрудом.
Пушкин по гениальности своей доносов на казаков не писал, но одарил их несколькими дивными стихами, среди них «Гусар», «Сват Иван, как пить мы станем». Просторечные эти стихи категорически отличаются от его петербургского стиля:
Поминать так поминать, начинать так начинать... ...Мастерица ведь была и откуда что брала. А куды разумны шутки, приговорки, прибаутки, небылицы, былины православной старины! Слушать, так душе отрадно. И не пил бы, и не ел, все бы слушал да сидел.
Донос на Пушкина, прибывшего на Урал, совершила не только милая его сердцу казачка.
«Последнюю ночь своего пребывания в Оренбурге Пушкин провел в городской квартире Василия Алексеевича Перовского, — сообщает пушкинист Ю. Л. Славянский. А утром 20 сентября его разбудил громкий и заразительный хохот хозяина квартиры: нижегородский губернатор М. П. Бутурлин прислал своему коллеге частное письмо, в котором по-товарищески советовал ему быть осторожнее с Пушкиным: «У нас недавно проезжал Пушкин. Я, зная, кто он, обласкал его, но, должен признаться, никак не верю, чтобы он разъезжал за документами о Пугачевском бунте: должно быть, ему дано тайное поручение собирать сведения о неисправностях...». Некоторые пушкинисты полагают, что из этого курьезного письма в голове Пушкина созрел замысел «Ревизора», переданный им Н. В. Гоголю. Знаменитая теперь фраза Хлестакова «я с Пушкиным на короткой ноге» в действительности была не однажды произнесена генерал-губернатором Оренбургского края Василием Алексеевичем Перовским, но он имел на это полное право.
«До свидания в степях или над Уралом»
«Его превосходительству Василью Алексеевичу Перовскому от Автора» — это автограф Пушкина на книге «История Пугачевского бунта». Что из этого следует? То ли, что Пушкин снова собрался приехать к Перовскому в Оренбург? То ли, что Перовский собирался жить вечно в Оренбурге? Следует еще и то, что Автору, видимо, было незабываемо хорошо и в степях, и над Уралом.
И обеспечил этот сердечный комфорт писателю генерал-губернатор В. А. Перовский — очень известный в российской военной славе человек.
Первым делом столичный гость запросился в баню. О бане поэт энциклопедически высказался в одном из писем своей прекрасной молодой жене. «По пунктам отвечаю на твои обвинения. 1). Русский человек в дороге не переодевается. И, доехав до места свинья свиньею, идет в баню, которая наша вторая мать. Ты разве не крещеная, что всего этого не знаешь?..»
Прекрасную уральскую баню заказали инженер-капитану Константину Демьяновичу Артюхову, директору Неплюевского военного училища в Оренбурге. В очерке «Охота на волков» В. И. Даль писал об Артюхове: «...всеми любимый записной охотник, не унывавший никогда, нигде и ни при какой невзгоде и умевший смешить всех своими остротами».
Даль вспоминает, что стены предбанника были расписаны картинами охоты, «любимой забавы» хозяина. Пушкин тешился над этими картинами, когда веселый хозяин, круглолицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упрашивая Пушкина ради первого знакомства откушать пива или меду. Завели разговор об охоте. «Вы уток стреляете?» — спросил Пушкин. «Уток-с? Нет, она умирает неэстетично, свалится боком, как топор с палки, валяется в грязи, кувыркается... Вальдшнеп — самая благородная птица на целом земном шаре, она умирает, как Брут, как Сцевола и Сусанин». Пушкин очень веселился этой метафоре, не раз рассказывал ее в Петербурге. И отослал с Перовским подарочный экземпляр «Истории Пугачевского бунта» К. Д. Артюхову. Директор Неплюевского училища гораздо больше Даля знал о Пугачевском бунте и тоже сопровождал Пушкина в некоторые поездки по станицам.
...По Оренбургу мы бродили стайкой: именитые московские писатели Сергей Есин, Татьяна Бек, Анатолий Колюжный и мы, безымянные уральцы. Туристический маршрут привел в городскую картинную галерею. Нас встретила главная хранительница.
— Вы как хотите, — воскликнула я, — но я прибыла в Оренбург по личному приглашению губернатора Перовского.
— Да-да, — поддержала меня улыбчивый искусствовед, — он вас ждет, пройдемте к нему в зал.
Миновав современные экспозиции, мы очутились в XIX веке. По рассказам специалиста выходило, что портрет В. А. Перовского до сих пор обладает какой-то властью, прямо генеральской энергетикой:
— Нигде не хочет висеть этот портрет, среди картин ему неуютно. Наконец мы догадались, что он желает быть один. Вот повесили этот портрет между окон, в полном одиночестве. Отсюда он грозно осматривает весь свой XIX век...
Мне показалось, что портрет Перовского излучает серебряный свет, несмотря на золото эполет и аксельбантов. Горячий требовательный взгляд, предельно худощавый лик.
Это тот Перовский, который...
...Был с Пушкиным на короткой ноге, потому что любил литературу и издал собственные «Персидские записки», на этой же почве дружил с В. А. Жуковским.
...В молодости стал героем Отечественной войны с французами и в свои 18 лет участвовал в поджоге Москвы, побывал в плену у французов. Один год был членом декабристской организации «Военное общество», более этим делом не занимался и Следственной комиссией «оставлен без внимания». Лев Толстой мечтал написать роман «Декабристы», главным героем которого стал бы Василий Перовский.
...Пикантная знаменитость доблестного офицера состояла еще и в том, что он — внебрачный сын графа Алексея Кирилловича Разумовского, бывшего в 1810-1816 годах министром народного просвещения.
Но у этого Алексея Кирилловича было три внебрачных сына, и все они составили славу России, и все дружили с Пушкиным. Во всяком случае, сказку «Черная курица», которую мы любим и знаем с детства, создал именно старший брат Алексей Перовский (его псевдоним Антоний Погорельский).
Алеша, герой сказки «Черная курица», — не кто иной, как племянник Перовского, будущий писатель русский Алексей Константинович Толстой, который тоже был знаком с Пушкиным с детства своего благодаря Перовским.
С 15 января 1833 года граф Перовский — Оренбургский военный губернатор. Вот под его-то покровительство и прибыл Пушкин в Оренбург. Опасны были дороги Приуралья, «набегали» на проезжих киргиз-кайсацкие наездники. И Перовский выслал навстречу Пушкину отряд оренбургских казаков. Украсть ведь могли нашего поэта дорожные разбойники. Много русских людей попадало тогда в плен к хивинцам. Перовский платил казенным золотом за выкуп соотечественников из плена.
Прекрасный очерк о генерале Перовском написал советский прозаик В. Пикуль: «Хива, отвори ворота!» Вот эту свою идею-мечту — установление российских границ с Туркестаном, укрощение набегов Хивы и Коканда — и вынашивал генерал Перовский, и обсуждал свои планы с Пушкиным, которого считал умнейшим мужем России.
Бывал он в гостях у поэта и в то время, когда наезжал в столицу с хлопотами о своем будущем походе, который ему разрешили только в 1839 году. Ранней весной 1835 года Перовский и получил посылку и письмо от Пушкина: «Посылаю тебе «Историю Пугачевского бунта» в память прогулки нашей в Берды и еще 3 экземпляра: Далю, Покатилову и тому охотнику, что вальдшнепов сравнивает с Валленштейном или с Кесарем. Жалею, что в Петербурге удалось нам встретиться только на бале. До свидания в степях или над Уралом. А. П.».
И если в письме он обращается к приятелю на «ты», то на лицевой обложке книги торжественно начертано: «Его превосходительству Василью Алексеевичу Перовскому».
Его превосходительство В. А. Перовский до конца своей жизни осуществил два похода против Хивы, чем и вошел в историю Отечества. Первый неудачный поход погубил и веселого охотника, инженер-капитана К. Д. Артюхова.
Дело, начатое сподвижниками Перовского, завершили генерал Скобелев и наши с вами безымянные прапрадеды и прадеды, поскольку составляли основу Оренбургского казачьего войска. Их лица мы можем увидеть на картинах художника Василия Верещагина, сопровождавшего третий Туркестанский поход.
Пушкинский перстень
Есть чудный человек в русской культуре: Владимир Иванович Даль. Все мне кажется, что это он, это имя его сверкает драгоценно и загадочно, как золотой пушкинский перстенек с изумрудом. Перстень, коим одарил умирающий поэт своего оренбургского товарища... друга... брата? Какую провидел судьбу Александр Сергеевич за плечами В. Даля, чтобы завещать ему уже на смертном одре свой простреленный сюртук и семейную реликвию, с которой не расставался, — деда Ганнибала изумрудный перстень? Оставил бы сыновьям! Нет, завещал Владимиру Ивановичу Далю.
Известно, что камень изумруд открывает своему владельцу тайну слова. Сиятельной тайной слова был одарен в семействе Пушкиных Александр, его и одарили знаменитым дедовским перстнем. На портрете художника Тропинина Александр Сергеевич изображен вдохновенно, одна рука его лежит на рукописи, а на пальцах два перстня: один с камнем сердоликом, другой — «наш», с изумрудом. «Наш» я его называю потому, что Владимир Иванович Даль ранней весной 1837 года привез пушкинский перстень к нам Урал, в Оренбург.
«...Перстень Пушкина, который звал он — не знаю, почему — талисманом, для меня теперь настоящий талисман... Как гляну на него, и пробежит во мне искорка с ног до головы, и хочется приняться за что-нибудь порядочное», — пишет В. Даль В. Одоевскому 5 апреля 1837 года.
С юности — морской офицер, затем студент-медик Дерптского университета, на три года моложе Пушкина, он был далек от него. А вот с Жуковским познакомился в Дерпте у профессора Мойера. И порадовал классика задорным раешником: «Как Даля Ивановича в мундир нарядили, к тесаку прицепили, барабаном будили, толокном кормили... ничему не учили да по субботам били. Вышел молодец на свой образец...». Удивил бывалыми матросскими историями, он их знал во множестве, и сказками народными, которые, видимо, «липли» к нему сами, и словечками самовитными, которые записывал Даль в тетрадки со студенческих лет.
Публиковал свои бывалые истории молодой литератор под псевдонимом Казак Луганский.
Они познакомились осенью 1832 года, когда Даль передал поэту свою книжицу «Русские сказки. Пяток первый». И Пушкин в этом же году опубликовал свой очередной шедевр «Сказку о царе Салтане». «Изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка», — утверждал Пушкин еще до знакомства с Далем. Известно ведь со слов его современников, как он записывал сказки и песни на ярмарке в Святогорском монастыре: «Рубаха красная, не брит, не стрижен, чудно так, палка железная в руках. Тут гулянье, а он сядет наземь, соберет к себе нищих, слепцов, они ему песни поют, сказки сказывают».
В. И. Даль так отмечал это чувство Пушкина к родному языку, к слову: «А как Пушкин ценил народную речь нашу, с каким жаром и УСЛАДОЮ он к ней прислушивался, как одно только кипучее нетерпение заставляло его в то же время прерывать созерцания свои шумным взрывом одобрений и острых замечаний и сравнений — я не раз бывал тому свидетелем».
Пушкина вел Бог, Пушкин вел за собой своих соратников. Историки предполагают, что именно прозорливый Пушкин присоветовал весной 1833 года генералу В. А. Перовскому взять к себе на службу в Оренбург В. И. Даля в качестве чиновника по особым поручениям. Хитренький Пушкин уже собирал материал по истории Пугачевского бунта и послал впереди себя человека, который так же глубоко переживал живость и океаническую неохватность русского языка, послал родного по духу человека и опытного литератора.
Но Даль еще и врач. Нужен он был Перовскому, которого мучила рана в груди, полученная в сражениях 1828 года.
Великолепный врач был Владимир Иванович Даль, в конце концов, величали его «второй хирургической перчаткой» Петербурга, «первая» оставалась за его однокурсником Пироговым.
В Оренбурге он горячо принялся за свое бессмертие. Скакал верхом по бесчисленным станицам, аулам, стойбищам Южного Урала. К концу года говорил на башкирском и казахском языках. Кстати, о языках. Даль был полиглот — многоязычник, как сказано в его словаре. Кроме русского, он знал немецкий, французский, английский, украинский, белорусский, польский, латынь, болгарский, сербский, татарский... Врачевал, говорят, прямо в степи, делал операции, готовил лекарства, разрешал гражданские споры. Так, в одном послании к Перовскому подданные требуют: «Пришлите к нам справедливого Даля!»
Ну чем не сверкающий изумруд в степи. Вот они и встретились в Оренбурге — Пушкин и Даль — 18 сентября 1833 года. Интересно, что Пугачев начал свое восстание тоже 18 сентября.
Семь дней Пушкин и Даль были вдвоем и в городе, и в степной дороге, и в казачьих крепостях: Ниже-Озерной, Татищевой, Чернореченской, яицком городке Уральске... Сверяли свои знания о Пугачевском бунте.
Сам Даль утверждает, что идею создания Толкового словаря живого великорусского языка ему подсказал Пушкин: собрано материала много, а формы нет. Так примерно и сказал, что-де на Урал в 30-е годы переселили народу из десяти российских губерний, говор у всех особый, множество слов — не знаемых в столице, которая говорит по-французски, дескать, Даль, вы должны создать Словарь, которого нет.
И даже «гнезда» Словаря обговорили, и очень просил будто бы Пушкин не забыть и вставить в Словарь, где нужно, предания старины глубокой, приметы народные.
Так что Далев Словарь родился и наполнился у нас, на Урале, и по благословению Пушкина.
Во все встречи Пушкин играл с Далем в слова. За неделю до погибели Пушкин зашел к Далю, который приехал в Петербург по делам губернатора. Показал ему свой новый сюртук. «Посмотри, какая новая «выползина». Не скоро я из нее выползу!» — смеется поэт, потому что слово «выползина» подарил ему Даль. Выползиной казаки уральские называли змеиную кожу, что сбрасывают змеи с себя. Вот в этом сюртуке и стрелялся поэт. Случайно узнал об этой беде Владимир Даль. Врач, он немедленно бросился в дом поэта. 28 января последнюю ночь в своей жизни Пушкин провел на руках Даля. Терял сознание, в бреду звал: «Даль, пойдем со мной, выше, выше...», — они говорили впервые друг другу «ты». «Плохо мне, брат», — шептал Александр Сергеевич, цепляясь за руки Даля. Вот уже и брат...
— Ты знаешь, мне привиделось, что мы с тобой вот по этим книжным полкам вверх поднимаемся... Выше... выше...
После смерти поэта его жена Наталья Николаевна объявила его волю: семейный перстень с изумрудом и простреленный сюртук подарить Владимиру Ивановичу Далю — тот самый сюртук-выползину"...
Восемь лет отдал В. И. Даль изучению Оренбургского края. Начал «малоизвестным чиновником, а покинул Урал знаменитым писателем и ученым».
Четырехтомный «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля издан впервые в 1863-66 годах и до сих пор сверкает, как пушкинский перстень, в нашей отечественной культуре. Кроме того, Даль издал два тома «Пословиц русского народа». Восемь томов составили его художественные и публицистические произведения.
А пушкинский перстень после ухода из жизни В. И. Даля родственники передали в Академию художеств. Академия постановила вручать этот перстень как награду лучшему российскому писателю.
Первым обладателем этой награды стал Иван Сергеевич Тургенев, затем Лев Николаевич Толстой. Но Толстой не смог владеть сокровищем, посчитал, что это дело музея, и передал перстень с изумрудом в Пушкинский дом-музей. Во время гражданской войны, как сообщает предание, перстень пропал — говорят, его похитили то ли белогвардейцы, то ли красноармейцы.
Кому-то он пригодился, этот могучий Пушкинский перстень. Может быть, он опять на Урале? Где-нибудь носится над нами, как некий фантом-талисман... Ведь создатель современного русского языка Пушкин полюбил Урал за его просторы и вольный русский язык, и дарил он перстень Далю, видимо, чтобы передать сердечный привет далекому краю.
P. S. А в это время на Канарских островах под плеск волны ужинают в ресторане три деловых человека: англичанин, американец и новый русский. После первого блюда в виде отварных омаров приятели решили покурить. Американец открывает серебряный портсигар, на ней выгравирована дарственная надпись: «Милому Вилли от Мэри с любовью». Покурили.
Затем отведали знаменитый бифштекс по-канарски, послушали музыку и океан. Решили покурить еще. Теперь угощает сигаретами англичанин: портсигар золотой с надписью: «Джону. Твоя Маргарет».
Снова отведали вкусной островной пищи. И тогда достал свой портсигар новый русский. Золотой портсигар с бриллиантами и изумрудами. А на нем выгравировано: «Александру Пушкину от князя Вяземского».