Камень — книга человека,
книга человеку — камень.
Остальное хрупко, ветхо,
разрушаемо веками.
Но и в камне — иерархи:
бриллианты, аметисты,
патриархи и экзархи,
генералы и артисты.
Поклонюсь Алатырь-камню,
он — попроще, он — непрочный,
он вулканы, океаны
созерцал, янтароочий.
Закрывая двери ада,
видел ад Алатырь-камень,
потому и замутился
злободневными веками.
Мягкий, облачный амброид
в ожерелье и браслете,
как философ, он спокоен
и не темен, и не светел.
Между средами посредник,
воском тает над перстами.
Мой янтарный собеседник,
чаровник Алатырь-камень.
Превращения
Что за манеры такие: бояться прохожих?
Будто по желтому Нилу плывут крокодилы...
Все же прохожие больше на розы похожи,
Даже с павлинами я бы прохожих сравнила.
Можно ль сравнить крокодила с заезжим французом?
С нежной цесаркой сравнить боевую подругу?
— Здравствуйте, — всем говорю, проплывая медузой
Между детей, обитателей звездного круга.
Все мы теперь Козероги, Тельцы, Скорпионы.
Все мы орлы, воробьи и другие воздушные птицы.
Только собака глядит на прохожих влюблено
и в человека мечтает она превратиться.
Руки
Быть с Человеком стремятся Слоны и Коровы,
Кони, Медведи, безвестные Единороги.
Тянутся звери душой к Человечьему крову.
Верят ему, Человеку, как верили Богу.
Пищу лукаво крадут в результате набега,
Пробуют лапой окна стекловидные звуки.
Их привлекает Небесная Твердь Человека:
— Дай, Человек, я лизну твои умные руки!
Закон о возрастах
Закон о возрастах — ведический закон.
В век золотой младенец погружен.
Во чреве матери он Богом защищен,
и пестует его вращение времен.
Он долгозванен, долгожданен он.
Двенадцать лет вкушает человек
серебряный и грациозный век.
Он частью счастлив, частью огорчен,
в блаженстве роста пребывает он.
Весь век серебряный сияньем осенен.
Пустыня отрочества — это медный век.
Отрыв от лона, молодой разбег,
готовность быть с готовностью не быть,
готовность знать, готовность все забыть
и медь звенящую соблазнов не избыть.
Закон о возрастах — таинственный закон,
век зрелости равняет с бронзой он.
И следует еще двенадцать лет
строительств, поражений и побед,
весь хлеб насущный и насущность Вед.
А в сорок девять лет в железный век
вступает все видавший человек.
В молитву, будто в жертву, погружен,
невидимый хранитель мира он.
Он мыслью, как огнем, вооружен.
И «мысль моя — ведический закон».
* * *
Мысль орошает нас, как дождь,
и к росту побуждает душу.
Цветок души лучу послушен
и не приемлет тьму и ложь.
Мысль веет, будто свежий ветер.
Но что нам свежесть? Если лень
и запах лени каждый день
дороже нам всего на свете.
Мысль очищает нас, как снег.
Но это ж надо долго думать!
...Нет мысли мрачной и угрюмой,
без мысли мрачен человек.
Мысль орошает нас, как дождь.
Мысль веет, будто свежий ветер,
мысль очищает нас, как снег.
Без мысли мрачен человек.
Камни счастья
Я получила камни счастья —
мои счастливые начала.
А выше — классы и террасы,
и хладнокровие Урала.
И я ползу, как повилика,
почти безмолвна и бесправна,
цвету отчаянно и дико
и обнимаю эти камни.
Но сила жизни, сила Божья
меня питает неуклонно.
Мой Божий путь — не бездорожье,
но путь неписаных Законов.
Не все законы сосчитали
и записали в первых классах...
На неизведанном Урале
мы отыскали камни счастья.
Астероид
Раем называем астероид,
Жизнь на астероиде возможна.
Между красных скал созрела соя,
Есть грибы, орешки и картошка.
Два заката здесь и три восхода,
Ясно видны ангельские лица.
Очевиден Бог в своей природе,
Значит, здесь не будет инквизиций.
Соль мерцает. Плещется речонка.
Здесь о смысле жизни можно грезить.
Млечный Путь меня несет легонько
Между звезд любимых и созвездий.
Отдохну от социальной бури,
От людей, сбежав на астероид.
Здесь меня лишь взрывы на Арктуре
по ночам немного беспокоят.
* * *
Когда ласкали мы в ладонях травы,
когда мы целовали родники,
не страсти мы желали, не забавы —
мы отворяли тайные замки.
Мы совершали жертвоприношение:
земля, вода полночная — прости...
Прости неосторожное движение,
прости косноязычные пути.
* * *
Кто знает, что такое поцелуй?
Любимый знает Это, я не знаю.
Желаний нет, но есть потоки струй,
они меня блаженством наполняют.
Простор небес вливается в меня
как в пустоту хрустального стакана.
Индусы это называют Праной,
арийцы — очевидностью Огня.
Поэтому целуешь ты меня?
Любимый скажет: пью я из сосуда,
в котором боги были, есть и будут.
* * *
Я люблю тебя. Пастух,
я — твоя овца земная,
я — твоя свирель витая,
твой настороженный слух.
Я люблю тебя. Герой,
исчезающий в пучине,
волчьи я люблю пустыни,
покоренные тобой.
Я люблю тебя. Мудрец,
чтец чужой небесной книги.
Я сплету из повилики
на главу твою венец.
Я люблю тебя. Мудрец,
я люблю тебя. Герой,
я люблю тебя. Пастух,
нет меня, я только дух.
* * *
Ах, сердце бедное мое,
ты так любило
весь этот жизненный полет,
лет шестикрылый.
В снегах ущелья и леса,
в цветах поляны,
небес и моря голоса,
гул фортепьяно.
Два сердца билося во мне
из пены мира.
Дитя, подобное луне,
во мне всходило.
Хлеба и птицы-соловьи
меня ласкали,
кристаллы синие любви
во мне сверкали...
Теперь за сердцем смерть пришла,
такая вьюга!
Всегда ревнивою была
моя подруга.
1999 год
На фоне солнечных затмений
и атакующих комет,
в венце сердечных потрясений
уходит прочь двадцатый век.
И человек, притихший гений,
знаток запретов и примет,
ждет разрушений, преступлений,
и метеоров, и комет.
Зато Младенец, цвет весенний,
губами ловит Божий свет,
руками треплет мглу затмений,
смеется шороху комет.
Избавь нас от тысячелетий,
начни, Младенец, новый счет:
невинный шаг, невинный лепет
и новой эры новый год.