Ты была заводилой у нас, черт морской в полинялой тельняшке,
Ты водила отцовский баркас
По бушующим волнам бесстрашно,
Сумку школьную прочь зашвырнув,
Ты сидела верхом на заборе
И кричала к биноклю прильнув:
"Не кончается, не кончается, не кончается синее море!"
(из песни)
В то морозное утро вся Ладога и городок Сортавала покрылись туманом. Такова причуда местной природы - туман и зимой. Кому расскажешь - не поверят.
Выйдя из машинного отделения, вдохнув полной грудью освежающий морозец, старший механик лихтера "Лучезарный" огляделся - больше чем на пару кабельтовых ничего не видать. В такую погоду, если летом, на Ладогу лучше не соваться. Или ты кого-нибудь, или тебя кто-нибудь - до беды недалеко. Зимой-то ладно - пущай туман будет. Зимой корабли все "на приколе", по шхерам да гаваням ховаются. Если только буксир ледокольного типа "Каракозов" вызовут ввиду чрезвычайного происшествия. Но это редко бывает. Нет дураков, которые с зимней Ладогой поспорить хотят. А уж в такой туман и подавно.
Старший механик достал из-за обошлага флотской тужурки затёртую до блеска трубку, с заранее набитым табаком, вынул из кармана клёшей коробок спичек, зачем-то потряс им, как бы убеждаясь в их наличии, чиркнул и закурил. "Хорошо-то как, - подумалось ему. Тихо, спокойно... Это вам не в питерском порту, где перекличка гудков и сирен не затихает даже ночью. Ладога, хоть и покруче Финского залива бывает, но и отдыхать вот так затёртым льдами у причала здесь покойней. То ли от того, что родился и вырос в Сортавале, то ли ещё почему, но Ладога не идёт в сравнение ни с какими другими просторами, на которых пришлось побывать лихтеру "Лучезарный".
Отрывистый клич сирены на "Каракозове" нарушил сонную тишину гавани. На смену ему на палубе и по всем отсекам буксира раздался тревожный перезвон оглушающей трели - один короткий, один длинный. - "Тревога!" И не успели ещё затихнуть в тумане отзвуки электрического перезвона, как из динамика раздался властный женский голос: - Баковым на бак, ютовым на ют. По местам стоять с якоря и швартовых сниматься.
Тут же, тяжело вздохнув, заурчали главные двигатели в утробе буксира, и из чуть наклонной трубы заструился сизый дымок не успевших остыть с прошлого раза дизелей. Заскрежетали цепи в якорных клюзах и "Каракозов" медленно, помогая винтами якорным шпилям, с треском взламывая лёд, отчалил от стенки. Ещё через несколько минут якоря повисли надо льдом, принимая душ из пожарных брандспойтов, а сам буксир, набирая ход, направился в туман, в неизвестность, в открытую Ладогу.
"Значит, случилось что-то, - подумал старший механик "Лучезарного", облокотившись на планширь фальшборта. - Только бы обошлось всё в туманной слепоте. Не дай Бог не усмотрит чего Владимировна. Хотя... экипаж у неё слаженный, не первый год ходит под её началом".
Ещё через несколько минут в туманной мгле не стало видно и контуров ледокола. Единственного из судов, которому разрешалось ходить по Ладоге в зимних условиях. Для которого навигация не заканчивалась никогда: ни летом в белые ночи, ни зимой, когда световой день не превышает и шести часов.
Старший механик, докурив трубку, постучал ею по планширю, выбил пепел с остатками табака и предался воспоминаниям. А вспомнить было что. Вся жизнь его прошла на Ладоге и история капитана "Каракозова" до сего времени вызывала в нем недоумение пополам с грустью.
Женька Егорова тогда ещё совсем пацанкой была, когда отец еённый схоронил жену и мать девчонки. Тихо и незаметно для Сортавалы ушла эта замечательная женщина из жизни. Сколько помнили про неё, всегда работала в местной больничке дохтуром. Каждому, ночь-полночь, приходила помочь, если кому занеможится. Никогда себя не жалела, вот и не убереглась. Муж еённый, Володька, на ледоколе службу правил. Он, "Каракозов", тогда только-только пришёл в Сортавалу. Сам Володька и пригнал его с немецких стапелей. Да так и остался на нём капитаном.
После смерти жены он и Женьку к Ладоге приучил - ходила с ним во все походы, куда бы судьба не загоняла. А работы на "большой воде" всегда хватало. То док какой с места на место перетащить, то баржи с каким никаким грузом. То плоты на целлюлозный комбинат, что в Лахденпохье. А зимой, пока Нева не станет подо льдом, корабли всякие разные из североморского пути вытаскивал - каждому из капитанов хочется зимой рядом с домом своё судно держать. Вот Нелька и была вместе с отцом, пока в школу не пошла.
А в школу пошла, так учителя от неё с ума сходили - такая сорванец была. Все мальчишки рядом с ней, независимо от возраста, "шёлковыми" были. Во всех играх - будь то в снежки, хоккей или с горки кататься - не было ей равной. Жила в интернате, при школе. А если батянька с походу приходил, то на буксире котловалась.
Весной, только Ладога ото льда очиститься, всё свободное от учёбы время на отцовом баркасе ходила - и на вёслах, и под парусом... А потом батька ей движок подвесной подарил когда она седьмой класс закончила. Так Женька, и как только её водяной не утащил, в открытую Ладогу, на острова ходила. Посадит парней и только буруны за кормой. А вечером, когда все родители места дома не находили, с песнями и улюлюкиваньем, будто они пираты, с полного хода выбрасывались на песчаную отмель городского пляжа. Так и росла Женька у всех на виду, нисколько не стесняясь своего мальчишества.
А когда взгрустнётся ей, возьмёт батькин бинокль, встанет на круче сопки и смотрит, смотрит вдаль желая увидеть - где там "Каракозов", не показался ли в дымке горизонта?
И вот однажды, Женька уже школу закончила, увидела она батьку на мостике. Тот тащил на буксире французский прогулочный теплоход, которому на топляке лопасти винта обрубило. Первая она к пирсу прибежала и, не дождавшись когда сходни на стенку перекинут, вспрыгнула на борт -
и к отцу в капитанскую рубку. Теплоходу тому в течении суток водолазы винт поменяли. Но и этих суток хватило, чтобы капитан французский и Женька, встретившись взглядом, полюбили, что ли, друг друга. Как уж там произошло - никому не ведомо, только отец, вернувшись как-то домой, прочитал записку, прижатую биноклем на столе обеденном, что вместе с капитаном французским Женька в Париж подалась.
Пока Женька во Франции пребывала, отец состариться успел и в ночь под Рождество представился. Женька только по весне в отчий дом вернулась. Да не одна, а с дочкой. Погоревала над могилкой родного человека и назад возвращаться не стала - так и осталась в Сортавале. А спустя некоторое время на буксире, которым отец её командовал, капитаном стала. Она, оказывается, во Франции на штурмана выучилась и, пройдя путь от помощника капитана до самых верхов, уже с кораблями не расставалась. Вот и здесь, в родном ей городе, аттестовали её на эту должность, и стала она, как и отец, по Ладоге ходить.
Дочка, так же как и сама она в детстве, в ту же школу пошла. Так же, как и мать куролесила с пацанами на ладожском просторе. А лето приходило, и капитан Егорова её с собой в походы брала. В этот же раз дочка дома осталась, на попечении соседки, которая в одиночестве свою жизнь коротала. Что же делать, если мужики из Сортавалы кто куда подались и возвращаться не собираются.
Старший механик вздохнул тяжело, выпрямился, отстраняясь от фальшборта, и, взглянув в направлении ушедшего "Каракозова", отворил дверь в машинное отделение. Внизу его ждала работа - нужно было готовить дизеля к весенней навигации.