Купился на этом шурфе как мальчишка-первокурсник. А был он уже и аспирантом, и учёным секретарём у одного из заслуженных Академиков Института востоковедения РАН...
Каждое утро, с горестным вздохом, опоясывал себя верёвкой и, обречённо отдавался в руки своим товарищам по экспедиции, которые бережно, нежно опускали его на дно выкопанного им же шурфа в песчанике по прочности не уступающему известняку. Когда закончится это его "заточение" в "зиндане" никто не знал. Не знал и Серёга, понуро опуская обнадёживающий взгляд на слова Манделя:
- Надо копать дальше.
***************************
Несколько неловко слышать высказывания о себе. Но брезент палаток не обладает никакой степенью звукоизоляции и поэтому я невольно почувствовал себя некомфортно, когда услышал проходя мимо:
-Сильный мужик! Стоящий.
И, наверное, я совсем стал пунцовым, когда понял, что говорят обо мне. Потому как мне мгновенно стало жарко и я поспешил отойти как можно дальше от палатки, откуда раздавался Эльвирин голос.
Сам я не задумывался над тем, насколько я "стоящий" или "сильный". Я просто шёл и шёл следом за начальником экспедиции, который как будто не замечал ни палящего солнца в поднебесье, ни одуряющей жары наполнившую в это время пойменную низину, ни мучившихся от жажды всех в моей геодезической команде.
Мандельштам, это я наблюдал уже который день подряд, ходил не по прямой, хоть и ломанной, как это делал я с теодолитом, а по расширяющей серпантине. Где должно быть начало следующей, и где эта следующая серпантина закончится - знал только ОН. Тот, кого в отряде, за глаза, называли Манделем. Называли всегда с почтением, уважительно и порой недоумённо.
Никому, кроме него, не было известно где, в каком направлении нужно было искать в этой выжженой Тувинской степи курганы, достойные действительно исторической ценности. Курганов этих была полная долина в межгорье двух хребтов Саян. Но немногие из них были удостоены взгляда Доктора исторических наук института РАН общего для всех археологов. А среди них собрались не студенты, пускай даже и из Университета. В отряде собрались "зубры" от истории всех времён и народов. Один только Стеблин-Каменский - профессор из Университета чего стоил. А Эльвира Стамбульчик, а Галка Длужневская - это вам не девочки с конспектами и зачётками.
Вот и этим днём.
До квадрата раскопа доехали на ГАЗончике приписанном к отряду. Здесь выгрузились все, кому предстояло до пяти часов пополудни расчищать гранитные валуны курганов, невесть каким образом оказавшихся в пойменной низине. Разбирать слой за слоем уже расчищенные каменные насыпи. И копать треклятый шурф на пустом, казалось бы, месте. Не было на нём ни гранитной кладки, ни "домовин" из плитняка базальтового. Всё говорило за то, что место это пустое. Поэтому Серёга Ершов и взялся "поотдыхать" на шурфе никому не нужном. И каково же было его удивление, когда вернувшийся с трассы Мандель, отказавшись от причитаемой ему кружки остывшего чая, первым делом ринулся к обозначенному уже Серёгой шурфу.
- Надо копать дальше, - были слова Академика.
И Серега, тогда ещё с лёгким неудовольствием, брался за кайло и долбил, и долбил податливый песчаник.
А ГАЗон, яростно пыля по неезженной степи, увёз Мандельштама и всю нашу геодезическую группу дальше. Вверх по "тягуну" километров за пять от основного раскопа.
Хилым я себя не считал.
Главное, это мне было уже известно, перетерпеть начальный этап утомлённости и нестерпимой жажды. Потом уже всё делалось "на автомате". Для сына своего и дочки поварихи, сопровождавших меня в качестве реечников, на поясе, на брезентовом геологическом ремне, были прикреплены две литровые фляги со слегка подсолённым, зелёным чаем. Это была вся их жрачка до окончания рабочего дня. Да в такую изнуряющую жару есть и не хотелось.
Хотелось только одного - знать, а что там "за горизонтом", за перевалом к которому мы медленно, но верно приближались каждый день геодезических съёмок, нанося на планшет указанные Мандельштамом курганы, окружающую физическую ситуацию, привязанную к сторонам света и исходному реперу на береговом утёсе реки Элиг-Хем.
Трава в степной долине уже давно была выжжена солнцем. При каждом шаге, из-под кирзачей, раздавалось громкое похрустывание окаменевших на солнце стебельков. Ещё был, не понятно откуда, звучавший звон замерший на одной ноте. И всё.
Степь хранила молчание и покой, подчиняя тем самым людей вторгшихся в её владения себе. И не знала она, что со временем, от самой паромной переправы, через пойменную низину, по полого поднимавшемуся тягуну, через перевал и дальше до самого посёлка, не известно как здесь оказавшегося, протянется дорога, которая нарушит всю эту первобытную девственность.
Об этом знали только Мандель и я, следуя по обозначенной на местности трассе колышками с номерами пикетов. Знали и то, что места эти заповедные в восприятии исторической действительности. И знали, что все курганы, попадающие под трассу, необходимо нанести на карту и, впоследствии, историческая ценность их будет включена в сметную стоимость будущей дороги.
А пока я шёл следом за Мандельштамом, не сходя с осевой будущей дороги, и снимал всё, на что указывала рука Академика.
Если кто сталкивался с разбивкой трасс на местности, тот должен знать, что пикетаж делит трассу на промежутки длиной в сто метров. Десять пикетов - это километр. Тридцать пикетов, это три километра - норма для нашего графика. А мы их прохаживали до сорока пикетов в день. Много это или мало знает только тот, кто хоть однажды занимался съёмкой "ситуации" на местности. Но даже он не может себе представить сколько километров прохаживал человек, под руководством которого я трудился в этот археологический сезон.
Казалось, что Мандельштам был заводной. Он без устали нарезал круги вокруг "точки отсчёта" с установленным в ней теодолитом. Он всегда смотрел куда-то вдаль степи в поисках только одному ему известных примет исторически важного места. Он, порой скептически, а иногда и с жадностью во взгляде, рассматривал каждый из курганов, над которым останавливался. Он знал то, о чём я и помыслить не мог. И всё время, в объективе теодолита, я виделись его длинные, чуть сгибаемые во время ходьбы, ноги.
Я даже не знал, что работаю с последним из тех, кто носит эту знаменитую своей трагичностью фамилию. Я просто над этим не задумывался.
Остановившись метрах в трёхстах от осевой будущей трассы, Анатолий Максимильянович приглашающе махнул рукой. Оставив теодолит на месте, я свистнул ребятню ловящих кузнечиков и, дождавшись их, пошёл к Мандельштаму.
'Что-то он там обнаружил интересное, - подумалось мне, тяжело переставляя свои кирзочи. - Иначе бы он не прервал съёмки'.
Сын вместе с поварихиной дочкой, наперегонки, опередили меня и с радостным воплем спрыгнули куда-то вниз. Сперва они пропали. Потом их головёнки снова показались из какого-то углубления. Вот снова пропали... Я подошёл.
- Мамочка, родная! - удивился, подойдя вплотную к Мандельштаму. - Арык! Самый настоящий арык со свежей, студёной водой текущей с горных вершин покрытых снежными шапками.
Вдоволь напившись вкуснейшей во всём мире воды, ополоскнувшись от засохшего на лице пота, мы сидели на бровке овражка и любовались неповторимой, очаровательной пустошью степи, тёмными горами с сияющими снежными вершинами, белесым от жаркого солнца небом и первозданной тишиной во всей округе. Закурили.
- Анатолий Максимильянович, а сколько времени течёт здесь вода? Сколько лет этому арыку? - спросил я рассчитывая услышать для себя что-то не обычное.
- Этому арыку? - переспросил человек, для которого не было, наверное, ни каких исторических тайн на свете. - Этому арыку столько же лет, сколько лет и тем курганам, которые мы с тобой на карту наносим. Порядка четырёх тысяч годков минуло, с тех пор как его здесь прокопали.
- Прокопа-а-али?
- А вы что же думали, что он сам себе здесь дорожку проложил?
Судя по рельефу местности, поток перехватили на склоне горы и направили в сторону этой долины. А здесь, в те самые времена, стойбище скифов находилось. Потому, как, судя по вскрытым нами курганам, захоронения носят "бытовой" характер, но ни как не после воинской стычки. Тогда бы мы в "срубах" оружие находили. А так только предметы погребального обихода. А для того чтобы здесь жить - вода нужна. Вот воду эту сюда и завернули пращуры наши. Ещё вопросы есть?... Если нет - пошли работать.
Надо только и этот арык на карту местности нанести. И привязку к оси дороги сделать. Хватит вам видимости по такой жаре? Воздух-то вон как на солнце колыхается.
- Попробую, - ответил я.
И обращаясь к сыну, добавил:
- Вадик, останешься здесь. Я по тебе расстояние до арыка измерю.
Удивлённо взглянув на нашего помощника, Анатолий Максимильянович спросил:
- И как это по ребёнку расстояние можно измерить?
- Да, просто совсем. - Рост своего сына мне известен до миллиметра. Наталью, помощницу нашу, я поставлю с рейкой в непосредственной близости от себя и произведу отсчёт. А потом тоже самое "отстреляюсь" по сыну. А дальше останется решить пропорцию на базе подобных треугольников, из которых в одном нам всё известно, а в другом не известен один катет из двух. Здесь, Анатолий Максимильянович, так же свои хитрости есть, как и у вас в археологии.
На квадрат раскопа мы возвращались пешком. До него и идти-то было всего ничего. А ноги уже настолько были привычны к ходьбе, что даже я научился отдыхать, меняя местами свои кирзочи.
**************************************
Медленно, но Серёгин шурф всё углублялся и углублялся.
Два раза, соблюдая всяческую осторожность, в него спускался Анатолий Максимельянович. Он гладил ладонями вертикальные стенки, ковырял ноготочком слои песчаника, внюхивался в воздух уже подземелья и с удовлетворённым выражением лица выбирался на поверхность.
- Уже немного осталось, - были его слова ещё вчера. И обязал Сергея больше кайлом не махать, а осторожненько скоблить дно шурфа лопатой.
И каково же было наше всеобщее удивление, когда, уже перед обеденным чаем, из "зиндана" раздался истерический крик перепуганного Сергея. Все кинулись к шурфу.
Серёга, провалившись в неизвестность больше чем по пояс, стоял, подняв высоко руки вверх, и что-то мычал на наши удивлённые взгляды. Мигом спустили верёвки и он, уцепившись за концы, был поднят наверх.
- Там что-то твёрдое внизу. Я через кросовку ощутил. Но пощупать что-либо ещё побоялся.
В тот же день был сооружён настил в половину ширины шурфа. Его подвесили на верёвках в десяти, пятнадцати сантиметрах от провала. На настил водрузили самую лёгкую из всех - Люду Реву, вооружив её всем необходимым инструментом.
А ещё через день осторожного труда перед нашими глазами предстала укутанная в чёрную, просмолённую ткань, мумия. Здесь работы хватило всем: и художникам, и фотографам из числа самих археологов, и всем кто был на подхвате. Одних только драгоценностей из захоронения было изъято двадцать четыре ведра.
Все предметы захоронения были отправлены в лагерь, где, под неусыпным контролем Эльвиры Устиновны Стамбульчик, всё было очищено, промыто дезинфицирующими растворами, законсервированы восковым напылением и, слой за слоем, уложены в камеральные сундуки с описью. Закрыты на замок и опечатаны. Особо пришлось повозится с самой мумией.
Пришлось отличиться и мне. Два дня я выстругивал из кедрового кругляка доски, из которых потом сколотили "домовину". Расписали её всю, как перед отправкой багажа самолётом и в конце недели, в сопровождении Мандельштама, Эльвиры, Стеблин-Камеского и трёх вооружённых милиционеров, весь наш трофей из двухтысячного года до нашей эры и с глубины более пяти метров был отправлен в Ленинград.
****************************************
Похоронили Анатолия Максимильяновича Мандельштама в сентябре 1981 года.
Похоронили на Шуваловском кладбище города Ленинграда.
Города, которому все из Мандельштамов отдали свои жизни.
И сегодня я твёрдо уверен в том, что это был достойный представитель своей фамилии.