Ошалев от неожиданности сделанным мне предложением, я не знал, что и ответить сразу. Поехать в археологическую экспедицию само по себе для меня было чудом. А поехать в качестве геодезиста? - я и не предполагал, что таковые у археологов востребованные.
Увидев моё недоумённое лицо Валентин, улыбнулся и сказал:
- Мне твой ответ через пару дней нужен будет. А пока посоветуйся с женой, но я уверен, что тебе в экспедиции понравится.
Домой я летел, что называется, на крыльях. Наступал май, впереди лето, а мы с женой всё никак не могли определиться с графиком летних отпусков. Хотелось многого,всего и сразу. Уехать на мотоцикле "куда глаза глядят". Пристроить детей куда-нибудь за город. Провести отпуск вне жены - устали мы за зиму друг от друга. Хотелось тепла, солнца и дикой природы. И обуреваемый приближением отпуска я предложил Валентину, геодезисту нашего треста, свалить в начале лета в Прибалтику, например. Как же я удивился, когда узнал, что всё это можно совместить воедино если поехать с археологами на Саяны.
Жену уговаривать не пришлось. Согласилась поехать хоть поварихой. Анжелка с Вадиком, услышав, что жить будем в палатках, на берегу Енисея - завизжали от восторга. Осталось получить "добро" от руководителя экспедиции, о котором я ещё не имел представления.
Наша встреча с Эльвирой Устиновной Стамбульчик состоялась в дворцовом зале Ленинградского филиала Академии Наук СССР. Обговорив детали моей трудовой деятельности в отряде и придя, что говорится, к консенсусу, мы пошли длинными коридорами к какому-то Манделю, за которым осталось последнее слово.
Высокий, несколько нескладный, седой и сухощавый человек предложил нам присесть в тронообразные кресла стоящие с внешней стороны стола.
- Вот, Анатолий Максимильянович, тот самый Дворкин о котором говорил Валентин, - представила меня Эльвира Устиновна.
- Значит Валентин решил в этот раз с нами не ехать, - толи спросил, толи подытожил начальник экспедиции. - Переманил его Кудасов, чёрт бы его побрал. Жаль, очень жаль.
- Анатолий Максимильянович, для Валентина интересно мир посмотреть. А Кудасов в этом году на Байкале работать будет. Так что пусть Валя съездит, посмотрит где "бродяга Байкал переехал". Такого гражданским не часто удаётся. Но и нам он плохого не желает. Вот и рекомендовал своего товарища по работе. Отзывался о нём очень даже не плохо.
Я сидел и молчал в ожидании - как же решится моя экспедиционная судьба. Возьмут или не возьмут меня в Туву на раскопки. А я ведь не один, а и с дочей, и с сыном. Но, как ни странно о детях разговора не было. Даже и обо мне разговор закончился, чуть ли не на второй фразе. Разговор переключился на другие какие-то фамилии, организационные дела и научные проблемы, сопровождаемые специфическими терминами.
Выйдя из кабинета, я внимательно вгляделся в золотую надпись на чёрном стекле:
Доктор исторических наук.
Академик МАНДЕЛЬШТАМ
Анатолий Максимильянович
- было написано по эту сторону двери. У меня аж лысина вспотела от осознания того, с кем мне пришлось пообщаться.
Ухватив Эльвиру Устиновну за рукав я, ещё не веря в прочитанное, спросил:
- Это ОН?... Настоящий?...
Мой будущий начальник взглянула на меня вопросительно и сказала:
- Настоящий, но не ОН. А его внучатый племянник. Мужик, что надо! В горах увидишь, чего он стоит. Поскольку мужик он настоящий.
Вот так и я, и моя жена, и мои детишки-ребятишки были зачислены в Саяно-Тувинскую Археологическую экспедицию Института востоковедования Академии наук СССР. Вылет должен был состояться в конце мая. Сбор в Аэропорту "Пулково" за два часа до регистрации билетов. Связь по телефону.
В АЭРОПОРТУ "ПУЛКОВО"
Жена с нами не летела. Она окажется в Туве только после того, как подойдёт к концу мой отпуск. И работать она будет в другом отряде - у Длужневской Галины Святославовны. Длужневской, для своей диссертации, оставалось собрать толику археологического материала в бассейне реки Элиг-Хем, где она и начинала его собирать ещё сколько-то лет назад. Нас с женой это вполне устраивало - дети будут под родительским надзором всё лето. Однако тревоги наши о детях были напрасны. И это я понял сразу по прибытию в здание Аэровокзала.
Прибыли мы без опоздания к назначенному времени. В гулком зале, почти в центре, наше внимание обратила на себя группа людей скучковавшихся вокруг кого-то. Рюкзаки сваленые в кучу, поверх которой развалились две девчушки, пацан и восседали, поминутно оглядываясь, два фокстерьера. А чуть поодаль флегматично лежал карликовый пинчер. Мы подошли, и я сразу услышал басовитый голос Эльвиры Устиновны:
- Я этому СергеСанычу ноги повыдёргиваю если он через пятнадцать минут не появится. Все билеты у него, а он... с-с-сучара...
Мы подошли всем семейством, не зная как себя вести, с кем здороваться, что делать дальше.
- А вот и Дворкин с семьёй, - откровенно улыбаясь вышла ко мне из толпы начальник отряда. - Прошу знакомится дамы и господа. Наш геодезист на все времена. Вместо Валентина работать будет. В экспедицию едет первый раз, так что без подъёбок попрошу. Специалиста чтить треба... Хотя, какой он специалист, это мы ещё будем посмотреть.
- А это жена твоя? - не меняя интонаций, спросила Эльвира Устиновна и, получив утвердительный ответ, глянула поверх голов, выискивая кого-то.
- Галка, Длужневская, иди знакомься со стряпухой своей. Дворкин её тебе на поругание отдаёт.
Сбросив рюкзак в общую кучу, мы с женой несколько отвлеклись от детей на знакомство и представительский церемониал. Супругу мою, так же как и меня, обступили наши будущие товарищи. Разговор шёл обо всём и так, как будто мы уже сто лет знакомы. Выждав паузу, я оглянулся на детей. И каково же было моё удивление, когда я увидел их в общей куче-мале, поверх рюкзаков, в кругу уже устроившихся там детей чьих-то родителей. Они кувыркались, голосили и вокруг них с подвыванием и лаем крутились два фокса. И я понял, что у этих людей и зверей психологического барьера не существует. Ну, вот и славно.
Потом был запыхавшийся СергеСаныч со своей добермашей по кличке Фазя. Раздача билетов по фамилиям каждого. И тут я понял, что большая часть из присутствующих в зале регистрации были провожающие. А летело нас всего двенадцать человек. Места в самолёте были самые последние в салоне. Мы полностью занимали два ряда. И мне показалось это весьма разумным. Только дети наши сидели впереди нас и так же занимали весь ряд. Правда, одно место было не нашим. Вот тогда я и подумал - не повезло тому пассажиру, кто окажется в компании этих сорванцов. А то, что успокаиваться они и не думали было видно по всему.
Потом было объявление на регистрацию, регистрация и проводы улетающих. Кто-то всплакнул, кто-то рассмеялся, и мы оказались по ту сторону "барьера". Слава Богу, в накопителе нас долго не мариновали и, где-то через полчаса мы прошли на посадку.
В МОСКВЕ
Москва встретила нас бестолковой сутолокой. Я и до сих пор не понимаю, где у людей в Москве находится моторчик, позволяющий им находится в движении повсеместно, круглые сутки и на протяжении многих и многих лет.
То, что нас встречали в Москве, было для меня удивительным. Но ещё больше меня удивило, что встречал нас автобус с романтичной эмблемой на борту: Чёрный контур земного шара с континентами на светлом фоне бортов и надпись - 'Академия наук СССР'. Было во всём этом что-то от официального приёма. Правда, без ковровой дорожки, но с радостными воплями давно не видевшихся людей. Встречало нас не менее полутора десятка человек моего возраста - в основном женщины.
Москвы я не знаю. И вообще она мне несимпатична со времён моих юношеских скитаний между Питером и Волгой. Поэтому я и не старался запомнить, куда нас везут. Везут и хорошо. Всё не пешком шагать. А так хоть прокачусь по столице - будь она не ладна.
Через полтора часа мы въехали на территорию какого-то пансионата. То был Дом отдыха той самой Академии, к которой я был теперь приписан. Автобус подъехал к двухэтажному корпусу. Остановился, открыл пневматические двери. Но толпа из членов экспедиции не спешила выходить из салона, а шумно, чуть ли не до крика, радостно разговаривали с встретившими нас ребятами.
Дети наши, вместе с собаками, вывалились из автобуса. Следом за ними последовал и я в сопровождении СергеСаныча и его Фази. И только спустя минут пять на улицу, так и не прекратив разговоров, стали выходить те, кто составлял основное ядро экспедиции и те, кто их встречал в Аэропорту. Постепенно гомон встречи утих и мы, группками, стали входить в помещение кирпичного корпуса, поднимаясь на второй этаж. Здесь были комнаты на манер гостинничьих, с металлическими, панцирными кроватями, с матрасами и без ничего. В одной из таких комнат я увидел нашу пацанву, которая соревновалась - кто выше подпрыгнет, раскачавшись на панцирных сетках. Я вошёл. Внимания на меня они не обращали. Сбросив рюкзак, уже хотел выйти в коридор и тут же столкнулся с Эльвирой Устиновной:
- Ты уже здесь, Дворкин? - как бы подытожив, спросила она. - Вот и славно. Сейчас мужики притащат сюда ещё две кровати и располагайтесь. Назначаешься старшим в этом ребячьем отряде. В помощь тебе мы сюда и собак поселим - у них не забалуешь. Всё понял? Через полчаса жду всех в столовке, на первом этаже - ужинать будем и встречу с друзьями обмывать. Не опаздывай. Сральник, умывальник в конце коридора - один и для "девочек" и для "мальчиков". Так что будешь входить - стучаться надо. Усёк? Тогда не опаздывай к столу.
Ровно через полчаса, подгоняя впереди себя ораву ребятни и собак, я был в столовой. Все столы, из расчёта на четыре человека, были сдвинуты в один длинный стол. Присутствующие уже расселись за ним, но в самом торце было уготовлено место и для нас. Для нас, кроме собак. Те забились под стол и разлеглись ровным рядочком. Только Фазя сидела рядом с СергеСанычем, нервно вертя головой во все стороны.
Тарелок не было. Были раскрытые металлический банки с тушёной говядиной, кучей сваленные раскладные ножи, вилки, разнокалиберные кружки и нарезанный большими кусками кирпичики чёрного хлеба также горкой возвышавшейся на середине этого длиннющего стола. Ещё была Родионовна - миловидная стройная девчоночка лет двадцати пяти. Она сновала вокруг рассевшихся, расставляя каждому консервы, хлеб, ножи, вилки. Откуда-то ни от куда зазвенели бутылки с водкой "Столичная". Некто Стеблин-Каменский разливал водку по кружкам, ловко отфуфыривая бутылку за бутылкой. Серёга Ершов, единственный с кем удалось познакомится 'на коротке', запускал кружки по кругу. Дошла кружка и до меня.
Из-за стола поднялась Эльвира Устиновна
- Друзья, - раздался в гулкой столовой её голос. - Вот мы и опять вместе. Я рада. И все здесь этому рады. Так выпьем же за нашу радость.
Чокались только с рядом сидящими. Чокнулся и я. Ну, водкой-то меня уже давно не удивишь. И пил я из всяческой посуды, а не только из кружек. А вот закусь в виде тушёнки и хлеба для меня был в новинку.
Выпив, поставив кружку на стол, выхватив из банки кусок говядины, я оглянулся на ребятню. Та сидела и разговаривала в полголоса, ни чего со стола не трогая.
- Команда, - обратился я к ним, - а вы что не лопаете?
- А нам ещё не принесли выпивон, - ответил за всех Мишка, младший из семейства Стеблин-Каменских.
Ничего не понимая, я дожевывал кусок говядины не забывая и про хлеб.
И тут, под перестук каблучков, подошла Родионовна и протянула мне бутылку шампанского: - Открой.
Поставив перед ребятнёй гранёные стаканы, она каждому налила по половине. Ребятня дружно чокнулась, прозвенев стеклом, и со смаком стала поглощать шипучий напиток.
Спали мои подопечные как бурлаки с Волги - с присвитом, храпом, чуть поскуливая во сне. Ну и слава Б-гу. Началась наша жизнь экспедиционная, походная, ни на что ранее не похожая.
ПЕРЕЛЁТ ДО КРАСНОЯРСКА
Мы летели в самолёте рейсом на Красноярск.
Я сидел и старался представить себе карту СССР и путь, который нам предстояло преодолеть. И у меня в мыслях не укладывалось, что через восемь часов мы окажемся на другом конце России, на другом конце континента. Да, велика ты Россия-матушка.
Рядом со мной, в откинутом до упора кресле, спал Вадим. Не удивительно - хоть за иллюминатором и светало, а по сути, сейчас глубокая ночь. Вадик зашевелился во сне стараясь занять более удобную позу, но сделать это в сидячем положении было невозможно. Я поднял до отказа подлокотник, скинул с его ног кеды и осторожно положил его головой себе на колени. Вадик, так и не открывая глаз, свернулся калачиком. Кругом все спали. Мишка, подложив под голову рюкзак, разместился у нас под ногами, на самолётном коврике. В ногах у него, прижавшись к Мишкиным пяткам, свернувшись клубочком, спала Ара - эльвирина фокстерьерина. Идиллия, да и только. "Смешались в кучу кони, люди..."- так что ли у Лермонтова? Только здесь вместо коней собаки. В салоне разлилась сонная тишина.
От лёгкой дремоты меня разбудил нежный голос стюардессы:
- Кушать будете, - спросила она меня и я увидел тележку заставленную пластмассовыми коробками с чем-то съедобным.
- А почему бы и не куснуть горяченького, - подумал я и кивнул на её предложение.
- Вам на всех троих? - переспросила она, увидав, что нас тут трое.
- Да, пожалуй. Собаку кормить не будем. Не велено.
Стюардесса улыбнулась.
Две коробки с едой я положил на столик соседнего сидения, а свою открыл перед собой, расположив её на откидной столешнице впереди стоящего кресла.
И только я приготовился разделаться с дежурной куриной ножкой с гарниром, как Вадик повернулся во сне и поддел столешницу головой. Коробка подлетела в воздухе и рухнула мне под ноги. Куда укатилась ножка, я не видел. А вот для того чтобы не растоптать отварной рис к ней, мне пришлось вытянуть наги, засунув их как можно глубже под переднее кресло.
'Поужинал называется', - подумал я в сердцах и, водрузив столешницу на место глянул на Вадима.
Тот спал крепким, спокойным сном и даже представления не имел, что оставил меня без жрачки. Я закурил и глянул в иллюминатор. Мы летели в направлении восходящего солнца. Под самолётом расстилалась белая пустыня облаков, а впереди нас ждал новый, многообещающий день.
Спустя некоторое время я услышал под собой утробное урчание и чавканье поедающей мой ужин Ары.
'Вот и хорошо, - подумалось мне. - Значит, без пользы моя пайка не пропадёт. И не надо будет утром убирать еду с пола'.
Вот уже неделя прошла, как мы стали лагерем на левом берегу реки Чаа-Холь.
У меня была своя, отдельная палатка, стоявшая на отшибе. В обустройство её интерьера я вложил максимум фантазии, чтобы она хоть отдалённо напоминал мне квартирку европейского жителя, а не бивуак. В торце палатки стоял камеральный сундук, заменяющий мне стол. Справа от стола лежал поддон из-под кирпичей застеленный, непонятно откуда взявшимся, большим цветастым платком. На этом поддоне стоял приёмник Spidola, лежал фотоаппарат ФЭД-3М, геодезические документы, карты, теодолит. А слева от стола стояла раскладушка, поверх которой лежал геологический спальный мешок. Вот и всё убранство моего жилища, если не считать треноги от теодолита стоявшей при входе.
Как-то так само получилось, что и жилище для ребятни обустраивать пришлось мне. И не потому, что мне на это указали, а потому, что мне захотелось всем показать, что и в этих условиях можно "сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб". Девчонок я разместил всех на одной лежанке, сколотив из тех же поддонов шикарный манеж. Поверх досок расстелил, пока ненужные никому, фуфайки. Поверх фуфаек брезент навеса, которых было в лагере множество. Они применялись на случай дождя, если палатка протекала. Но пока дождей непредвиделось и этот брезент без толку лежал в хозяйственной палатке, вместе с продуктами и невостребованным барахлом.
В головах у девчонок сколотил из подручных досок изголовье с полкой под свечи, косметику, разные безделушки, которых у них всегда было во множестве, книги. В ногах - широкие полки под одежду, банки с цветами и другую крупногабаритную ерунду без которой девчонки жить не могут. Пол в палатке, от входа и до лежака, был застелен брезентом. Вообще получилось прилично для полевых условий.
Мальчишкам, которых ни как нельзя было укладывать вместе, пришлось делать каждому по кровати, на манер из сказки "Три медведя". Сколочены они были из растущих здесь удивительно ровных жердей тополя. И так же из этих жердей, рядом с каждой был вкопан однотумбовый стол и, при входе, что-то на подобии жёсткого дивана, на котором можно было сидеть, валяться не используя для этого кровать в дневное время.
Погода в Туве установилась по настоящему летняя. Небо было всегда чистое, голубое. Солнце светило, чуть ли не с самого центра небосвода. И светило наполняя всю округу палящим жаром. Жар был нестерпимый, и спасение от него было только одно - не обращать на него внимание. Что мы все и делали.
Я не переставал удивляться выносливости девчонок, которых в Питере привык считать хрупкими созданиями. Здесь же, под палящим солнцем, они, как ящерицы, ползали по гранитным валунам курганов одетые в ситцевые купальники и в накинутых поверх плеч ситцевых халатиках. Они неустанно ковыряли землю между камней детскими совочками, сбрасывая её в рядом стоящие вёдра, и так же неустанно махали широкими, лопатообразными кистями очищая каждый из камней даже от пыли.
И только Эльвира ходила в неизменных брюках-техасах, клетчатой ковбойке с завязанными на животе полами, в кирзовых сапогах со сложенными вдвое голенищами и неизменной вельветовой кепке с длиннющим козырьком, как у Ганса, который путешествовал с гусями . Она ходила и ходила не обращая внимания на жару указывая чуть видневшиеся из земли курганы, которые нужно было нанести на карту-верстовку. Что я и делал, следуя её примеру не показывать утомлённости. Ребятня, вся какая есть, бегала с мерными вешками по указанным курганам и я, "отстреливая" каждую из них наносил курганы на планшет и только потом на карту. Так продолжалось часов до одиннадцати. Потом, разогретые струи воздуха начинали вибрировать в трубе теодолита, и разглядеть что-либо становилось невозможным.
Съёмка заканчивалась, и мы переквалифицировались в курганокопателей.
Мне был выделен отдельный курганчик метра три в поперечнике. Я тщательно расчищал камни с мыслями раскопать неменьше, чем "золото инков". Слой за слоем, после тщательной фиксации рисунком и фотоаппаратом каждого из них, приближался я таинству четырёх тысячелетий. Я был уверен, что этот курган, раскопанный мною лично, произведёт переворот в истории народов населявших некогда Туву. И вера эта не позволяла мне уставать на протяжении всего дня. Но день, к великому моему сожалению, заканчивался. За нами приезжал наш ГАЗончик и мы возвращались в стойбище, как принято было говорить в экспедиции.
В лагере - первым делом на Чаа-Хольку. Вода в реке была холоднючая до ужаса - выше четырёх градусов не поднималась даже в самую лютую жару. А течение речного потока было настолько сильным, что брошенный в воду камень, с кулак величиной, тонул не сразу, а проплыв с метр-полтора.
Осторожно, цепляясь за валуны, торчащие из воды, я входил в воду, пока глубина не достигала моих колен. Потом, набрав побольше воздуха, ухватившись за валун, я с головой погружался в воду и жестокий поток воды вымывал из меня и моей одежды всю пыль въевшуюся за день. Вся эта процедура, совмещавшая и стирку, и мытьё, занимала не больше пяти минут. Большего времени было не выдержать физически. На берег я выскакивал, стуча от холода зубами. Но ещё через пять минут тело высыхало, согревалось, и к вечернему обеду я подходил почти в сухой одежде.
На вечер подавался обед, как всегда из первого, второго и чая желающим. Иван Стеблин-Каменский выкапывал из русла, в, только одному ему известном, месте, алюминиевую канистру с уже разведённым и слегка подслащённым сахаром спиртом, и ужин начинался. Не торопливый, с разговорами обо всём и не о чём, шутками, подначками, настоящий товарищеский, как пишут про правителей в газетах, ужин. Длился он бесконечно, до самого отбоя. Только уже собирать посуду, убирать со стола и мыть пользованные чашки, плошки, поварёшки приходилось очередному дежурному по столу. Родионовна ложилась спать рано, поскольку для неё трудовой день начинался в четыре часа утра, а то и раньше, для того чтобы сварить на всех кашу к завтраку.
Почему Родионовна? Потому, что родители, при рождении, нарекли её Ариной. И ещё потому, что она писала сказки, которые в свободное время читала всем, но детям в первую очередь. А вообще-то по должности она была учёным секретарём у Мандельштама Анатолия Максемилиановича, который, судя по телеграмме, должен прилететь, где-то через неделю. После того как я закончу съёмку курганов на Чаа-Холе и буду готов делать тоже самое на Элиг-Хеме. Там, где намечается строительство автомобильной дороги от паромной переправы и до посёлка Элиг-Хем.
ТУВИНСКИЕ ВЫХОДНЫЕ
Выходные в экспедиции тоже были.
Были не потому, что в них была необходимость, а для того, чтобы как-то разнообразить наш быт. Были они не в воскресенье, а каждый седьмой день с начала нашей экспедиционной деятельности. По-моему это был четверг, сейчас и не припомню.
В этот день обязательно устраивалась баня.
Банный моцион, позволительно мне так выразится, совершался после полудня, часа в четыре. За это время народ успевал покончить со своими личными делами, возвращался из импровизированных экскурсий по ближайшим окрестностям, из города Шагонара - ближайшего крупного населённого пункта, с раскопа. Да, да - с раскопа. Некоторые девчонки, от нечего делать в стойбище и не желавшие куда-либо ехать, коротали время за расчисткой курганов. Это не считалось работой. Это считалось времяпровождением.
Баня устраивалась в десятиместной палатке устанавливаемой только для этих нужд и только в этот день - чтобы без надобности брезент палатки не выгорал. Палатка устанавливалась на самом солнцепёке, в результате чего воздух в ней, буквально за пару часов, накалялся как в сауне.
В палатку устанавливались все имеющиеся у нас чистые вёдра, металлическая бочка с вырезанным одним днищем, сорокалитровые молочные бидоны. Всё это заполнялось водой, которая нагревалась по мере прогрева палаточного помещения. Вот и вся баня. Иди и мойся на здоровье. Если горячей воды, вдруг, не хватало, то на чугунной четырёхконфорочной плите всегда стояло пара бидонов из освободившихся в палатке. Доводить воду до кипения было необязательно. Достаточно и просто горячей, чтоб рука терпела.
Про печку хотелось бы рассказать отдельно. Когда мы приехали, и я увидел гранитное убожество накрытое листом кровельного железа, то в голове моей сразу мелькнула инженерная мысль, как обустроить этот, остро необходимый, объект для всего отряда. Испросив у Эльвиры на то разрешение, я приступил к воссозданию своей гениальной мысли.
Положив на землю, следующие друг за другом чугунные плиты будущей печки, я произвёл разметку её габаритов, отступив от плит по тридцать, сорок сантиметров. По углам полученного прямоугольника вкопал брёвна сантиметров по десять в диаметре, с таким расчётом, чтобы они торчали над землёй где-то сантиметров по шестьдесят, семьдесят. На базе этих брёвен сколотил короб. Короб до половины заполнил камнями и пролил эту импровизированную кладку сапропелем, добытого в тихой заводи реки. Потом, тщательно подгоняя друг к другу, выложил из тех же камней "брусчатую" площадку поверх которой соорудил из кирпича саму печку, проливая каждый кирпичный ряд тем же сапропелем. Поверх уложил чугунную плиту, обмазав все щели сапропелем с добавлением земли. Пазухи между кирпичным стояком и деревянным коробом также заложил камнями с проливкой, установив в одном из торцов цементно-асбестовую трубу, подобранную в горах, где она бесхозно валялась. Вот и всё. Работы это заняло часа четыре, но эффект был потрясающий. Мало того что такая высокая плита не вынуждала повариху стоять у печки в три погибели - она и тепло сохраняла всю ночь. Потом, когда я уже уехал, ребята рассказывали, что Родионовна умудрилась готовить кашу на завтрак с вечера. Оставленный на ночь ведёрный казан, закрытый крышкой и придавленный приличным камнем от всяческого зверья, оставался горячим и к завтраку.
Ну, а после бани - сами понимаете.
Обычно Эльвира в этот день всегда нас удивляла, привозив из только одной ей известных мест, тушку разделанного молочного поросёночка, или разделанную тушу барана, или целую ногу говядины. Их мы зажаривали на углях, соорудив из ломика-гвоздодёра вертел. Получалось очень даже приотлично, вкусно и поедалось с превеликим аппетитом. И, конечно, открывалась очередная канистра уже разбавленного и слегка подслащённого спирта. Так заканчивался выходной день. Заканчивался он далеко за полночь без шума, гама, тарарама и, даже, без песен. Но обязательно кто-то начинал читать стихи или Родионовна удивляла всех нас колоритностью своих сказок. Слушали её раскрыв рты и взрослые, и дети. Порой взрослые даже забывали и про выпивку.
Но выпивка доставалась не только взрослым, но и детям. Им полагалось красного сухого, типа "Каберне", вина по полстакана в день. И они никогда не отказывались, хотя вино, на мой вкус, было из тех, что называют кислятиной. Получив каждый свою пайку, ребятня с удовольствием смаковала, сидя тут же среди нас уминая за обе щёки жареное мясо отрывая куски руками. Было во всём этом что-то от первобытного, давно забытого общения людей объединённых одними и буднями, и праздниками.
А праздники в экспедиции были тоже.
Лично для меня каждый прожитой день в Туве был праздником. Тех ощущений, которыми я наполнялся в тех краях ежедневно, я больше никогда в жизни не испытывал.
А ещё праздники были по случаю чьего-то дня рождения. Правда, работы на раскопе не приостанавливались. Только именинник, с ближайшим из друзей или подругой, имели право на внештатную поездку в цивилизованные места, ближайшим из которых был город Шагонар. Был ещё и посёлок Чаа-Холь, но туда мы не ездили. Посёлок был образован поселенцами из правонарушителей сосланных сюда со всего Союза. Там они и жили, и строили дома, и, как могли, обустраивали его в меру своей фантазии.
А вот в Шагонаре вскоре и мне удалось побывать. Причём не один раз. Но особенно мне запомнился первое его посещение.
В тот день, объявленный выходным, Эльвира предложила мне съездить вместе с ней за продуктами. Это было на подобии того, как, ежели, в поход по магазинам пригласила меня жена. Правда жена считала такие походы для меня обязательными. А здесь предложение выглядело демократическим: хочешь - поедем, не хочешь - можешь оставаться.
Но разве мог я не поехать туда, где ниразу не был?! Конечно я согласился и мы, сразу после завтрака, поехали. Кстати, завтрак выходного дня начинался в восемь утра и продолжался не регламентировано - хоть до полудня, или совсем можешь не приходить.
Через час, мы были в Шагонаре. Выпрыгнув из кузова, помог Эльвире спуститься из ужасно не удобной кабины ГАЗ-66, огляделся.
- Шагонар ты мой, Шагонар - продекламировала Эльвира на манер стиха Есенина.
Но ничего замечательного в этом поселении я не увидел. Скорее наоборот - удручающее зрелише не покидало меня всё время присутствия в этом, с позволения сказать, городе.
Щитовые дома в центре и убогие глинобитные по периферии. Широченная, метров за пятьдесят, захламлённая улица без конца и края, затерявшихся в степи Тувинской котловины на левом берегу Улуг-Хема. Никакого намёка на промышленность. Лишь одинокие овцы бродят с жалостливым блеянием меж низких, собранных из штакетника, заборов. Безлюдье.
Город Шагонар.
Основан в 1888 году. Население, по состоянию на 1979 год - 5,5 тыс человек.
Мелкие предприятия пищевой промышленности.
Развитие скотоводческих общин-хозяйств.
Школа. Городской совет. Доска почёта.
Красное знамя на фронтоне Горсовета. Бюст Ленина.
Наш ГАЗончик остановился прямо около магазина - одноэтажного щитового здания больше похожего на сарай, но с открытой тераcсой при входе. В магазине было сумеречно и гнусно. Прилавки заполнены овощными консервами болгарского производства. Хлеб, водка, портвейн. Тут же вожжи, хомут, подковы, удила. Кое-что из одежды - рубашки, брюки, фуфайки. И... целые стопки всяческого постельного белья уложенного стопками на полках и уже слегка припылённого.
Эльвира, перекинувшись с продавщицей парочкой слов, нырнула "за кулисы" бросив мне через плечо: - Далеко не уходи.
Я вышел на терассу, закурил, облокотившись на перила, и с любопытством разглядывал всё, что попадалось на глаза. Где-то в метрах пятистах от магазин кучковался народ около каменного здания с двухскатной крышей.
'Надо будет разведать, - подумал я с интересом. - Что привлекло эту толпу'.
Перестук копыт отвлёк меня от созерцания центральной улицы. К терассе подъезжал, вЕрхом, ужасно толстый тувинец. Похож он был, скорее всего, на монгольского посла в Киевское княжество из кинофильма "Илья Муромец". Того самого, который грозился изничтожить всю Землю Русскую. Глядя на него, я не переставал удивляться - как его только лошадь выдерживает. Но та шла, понурив голову, как заведённая, не обращая ни на кого внимания.
Тувинец подъехал к терассе и в упор уставился на меня. Заметив это, я тоже не отводил от него взгляда - пусть не думает, что я его боюсь. Тувинец усмехнулся в жиденькую бородёнку и обращаясь ко мне сказал:
- Давай бороться.
- Давай, - сказал я и с ужасом увидел, что тот начал слезать с лошади.
Быстро отбросив папиросу, я мигом скрылся в магазине, надеясь на защиту Эльвиры. Та выходила из-за кулис торгового зала и, увидев меня, приглашающе махнула мне рукой. Это было то, что надо. Я мигом проследовал на территорию служебного помещения магазина и уже здесь считал себя в безопасности.
Указав мне на джутовый мешок и сказав: - Неси в машину, Эльвира скрылась в складском помещении.
На улицу я вышел с чёрного входа и, обходя здание магазина, с тревогой ожидал встречи с толстым тувинцем. Но его, к моему счастью, уже не было. Уехал. Выйдя из-за угла, я ещё видел его, неспешно ехавшим в сторону толпы собравшейся около загадочного здания. А тут и Эльвира появилась, держа на загривке бумажный мешок с буханками хлеба.
Перехватив у неё мешок, я забросил всю нашу поклажу в кузов и выжидательно глянул на начальницу.
Та, в полголоса, выругавшись матом, сказала:
- Суки, ни макарон, ни круп не завезли. Обещали только на той неделе. Придётся опять машину гонять.
И тут же с целенаправленными интонациями сообщила:
- Заедем на минутку в Горсовет и домой.
- Эльвира, а что там за толпа собралась? Во-о-он у того дома...
- А-а-а, это. Там шалман под названием ресторан. Собираются там всякие - "что недопили с утра". Нам там делать нечего. В миг обшманают и морды набьют. Лезь в кузов, поехали.
Городской совет Депутатов трудящихся представлял из себя одноэтажный глинобитный барак с входом под мезонином. На фронтоне мезонина, чуть трепыхаясь на ветру, установлен красный флаг. Слева от входа - Доска почёта с выцветшими фотографиями. Справа - бюст Ленина. И коротенькая аллейка из дохлых, ни как не приживающихся, тополей.
Что Эльвире было здесь нужно я не спрашивал и остался на улице после того, как она нырнула в сумерек коридора. Подошёл к Доске почёта. Под фотокарточками кнопками были приколоты полоски бумаги с отпечатанными на машинке именами заслуженных деятелей города Шагонара. Чем они были заслужены, в полосках не говорилось, но не это поразило меня. Поразили меня имена двух мужчин, фотокарточки которых были прикнопьены к некрашеным доскам. Я и сейчас не смею произнести их открытым текстом.
Имена тувинцев вообще заковыристо произносятся, но то, что я прочитал под двумя фотографиями, поразило меня до нЕльзя.
Когда Эльвира, покончив со своими делами в Горсовете, вышла, я спросил её об этом. Её ответ поразил меня не меньше, чем сами имена.
- То русские придурки поизгалялись, - объяснила мне Эльвира. - В Туве обычай был - когда ребёнок рождался, его, кто нибудь из родственников брал и нёс на восток, к восходу солнца. И у первого встречного спрашивал, как назвать новорожденного. Не имели права ни мать, ни отец давать имя своему ребёнку. Обо запрещал.
А в те времена, не столь далёкие, в Туве уже всякой швали на выселках было предостаточно. Вот и неповезло этим двоим с именами. А может и не только этим, а многим из родившихся в те времена. После того закон по Туве вышел - регистрировать детей только в ЗАГСах. А если бы такого закона не приняли, то не известно до чего бы это сумасшествие дошло. И всё из-за идиотов, которых среди русских и сегодня предостаточно. Усёк, Дворкин? Тогда поехали. Надо до обеда на стойбище попасть, а то Родионовне опять придётся из консервов жрачку готовить. А мы им свининки парной привезём.
И мы поехали.
ДЕТИ ТУВЫ
Что-то я всё о нас, о взрослых говорю. А были среди нас и дети. Сперва пятеро. Потом ещё подъехали двое - Карен Длужневский и Стас Долгорукий. Эти пацаны также влились в общий коллектив без каких-либо предрассудков. И стало у нас в лагере ещё шумнее и веселее.
Дети в экспедиции - это тема отдельная и неменее интересная.
Находились они всегда под всеобщим, но негласном присмотром. Никто замечаний им не делал, никто по пятам за ними не ходил. Но и они, что называется, и не "зарывались". Знали "свой край" и его не переходили. Родителями для них были все археологи, а они выбирали себе симпатии уже по одним им известным канонам. Конечно же, в первую очередь, это была Родионовна. Она всегда и вкусненькое им отдельно приготовит, и поговорит со всеми и каждым, и сказки почитает. В благодарность за её доброту ребятня с удовольствием оттирала закопчённые бачкИ, кастрюли, сковородки расположившись на берегу постоянно звенящей реки Чаа-Хольки.
Конечно в саже они умудрялись извозиться до самых макушек. Но и это не было укором для них. Они же не специально извозюкались. А постирать?... Постирать в отряде было кому. Многие из девчонок, из тех которые ещё своих детей не нажили, испытывали от этого даже удовольствие.
Второго из авторитетов для ребятни я бы назвал Наталью Васильеву. Эта в Питере преподавала английский язык. Владела им в совершенстве. И была учительницей, что говорится, от Бога. Три раза в неделю она занималась с ребятнёй изучением английского. И те не противились, слушали её со вниманием стараясь подражать ей в произношении слов, фраз, предложений. Как правило, занятия заканчивались прочтением Натальей коротенького рассказа на английском. А ребятня должна была пересказать суть этого рассказ на русском. Только тогда Наталья убеждалась, что те понимают английский язык хотя бы по смыслу.
Авторитетом для детей был и Ваня Стеблин-Каменский - профессор, заведующий кафедры востоковедения Ленинградского университета. С ним ребята занимались стихосложением, придумывая коротенькие, в четыре строчки, стишки. Занимались и драматургией - разыгрывая сценки из Шекспира, Вагнера, Галича... и, конечно, из лагерной жизни. Играли на привезённых с собой музыкальных инструментах.
Я и сейчас с удовольствием вспоминаю трио "ТУВА" в составе:
Мария Стеблин-Каменская - гитара;
Лизавета Васильева - скрипка;
Вадик Дворкин - флейта.
После одного из таких концертов подготовленным Иваном Михайловичем, Эльвира сказала как-то за вечерним чаем:
- Отличную джаз-банду ты приготовил Стеблин-дорогой. Деньги кончатся - мы их в народ зашлём. Кормильцами нашими станут. Такие на шее сидеть не будут.
Некоторым авторитетом у ребятни пользовался и я. На мне висела обязанность трудоустройства ненасильственным методом. И у меня это неплохо получалось. Был у них интерес к геодезическим съёмкам. И я этот интерес всячески удовлетворял. По крайней мере, я это точно знаю, они хоть получили представление о том, как создаются карты на земле.
Ну и потом их обустройство в лагере, а переезжали мы часто, тоже было для нас общим делом. И тут фантазии ребятни бурлили через край: кто-то хотел индивидуальную лежанку, украшение палатки ветками, корневищами так, как не было ни у кого. И всегда труд этот мы превращали в игру, которая захватывала нас.
Помнится, будучи на Улуг-Хеме, нам предстоял переезд с одного места стоянки на другое. Если бы вы знали, какое это нудное занятие: порушить всё, что создавалось своими руками; свалить в кучу и таскать, таскать... Я превратил это мероприятие в игру: краснокожие индейцы меняют место своего проживания под давлением наступающих бледнолицых. Дорога каждая минута. Бледнолиции уже за перевалом...
Сколотив из досок этакую волокушу, мы погрузили весь скарб на доски. К волокуше - верёвки. Верёвки привязали к длинной жерди, в которую впряглись всем "племенем", и под яростное улюлюкивание и проклятья в адрес бледнолицых, рысью припустили на новое стойбище... Только пыль клубилась за нашей волокушей.
На новом месте мы были самые первые. А волокушу нашу арендовали взрослые, которые тоже поняли, что таскать пожитки в руках - дохлое дело. Это ноги собьёшь, ходя туда-сюда. А мы в это время устанавливали палатки, сооружали печь, помогали Родионовне приготовить обед - и всё это играючи, веселясь.
Помнится, однажды Эльвира попросила меня сходить в город Чаа-Холь. Уже и не помню зачем.
Идти одному мне показалось скучным, и я пригласил с собой мальчишек, всех четверых. Те с радостью согласились. Однако город Чаа-Холь находился километров в пятнадцати от реки и на правом его берегу. Перейти Чаа-Хольку в брод в месте стоянки лагеря не предоставлялось возможным - течение буквально валило с ног. Надо было пройти по берегу до автомобильного брода и переходить там, где воды было чуть выше щиколотки. Но и там вода была холоднючей, и мальчишкам жуть как не хотелось в неё лезть.
Я тогда предложил им перенести их всех сразу. Затея эта им понравилась и они, все четверо, взгромоздились на меня ухватившись и за шею, и за плечи, повиснув поджав ноги. И я пошёл, неся на себе груз около ста килограммов весом. Дойдя до середины русла реки, я понял, что мне их не донести. Но посрамиться перед этими шмакодявками я не имел права и, стиснув зубы до чёртиков в глазах, делал шаг за шагом в направлении противоположного берега. Выйдя на сушу, я уже терял сознание от перенапряжения, но победил. И, мне кажется, пацаны заметили моё такое состояние. Потому как дальше они шли молча, а на обратном пути, без подвывания, перешли поток самостоятельно.
Ну скажите, разве не замечательная ребятня была у нас в отряде?
У нас в лагере было два корыта. Самые обыкновенные металлические, оцинкованные корыта в которых все, кто хотел, мог сделать постирушку. Сегодня новое поколение молодых людей, наверное, и не знает, что был такой предмет в хозяйственном обиходе.
И что же придумали наши сорванцы? Они придумали сплавляться в этих корытах вниз по Чаа-Хольке. Поднимались вверх по течению до места тихой заводи у берега. Становили корыта на воду, садились в них, отгребали ладонями на быстрину, а там... Быстрина подхватывала эти утлые судёнышки, и они мчались в потоке вниз по течению с визгом и улюлюканием.
Конечно развлечение это было несколько опасным. И мы с Эльвирой, сидя на берегу, страховали их на случай если вдруг... Но никаких "вдруг" не происходило, и мы радовались за наших детей получавших от этой затеи огромное удовольствие. Глядя на них, мне подумалось о том, что только в Туве наша ребятня могла пройти через всё, из чего складывалась наша походная жизнь, и я высказался об этом вслух:
- Дети Тувы. По-другому и не скажешь.
Эльвира согласно кивнула головой и дополнила мои слова:
- Все мы дети Тувы. Все кто проживал и живёт сегодня в России. Если за основу взять, что славянские племена пошли из междуречья Волги и Дона, то получается, что и наши предки, в те далёкие времена, вели точно такой же образ жизни, что и тувинцы сегодня.
Мы сидели на берегу. Перед нами с шумом неслись потоки горной реки. Над нами раздавался тихий шелест листьев тополей. Высоко в небе неустанно светило солнце, даря всему человечеству тепло. Над горными кручами парили два орла, высматривая себе добычу. И весь этот Мир наполнялся весёлым смехом ребятишек счастливых окружающей их жизнью.