Думаков Сергей Владимирович : другие произведения.

Точка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказ "Точка" - один из новых.


  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Маршрутка тряслась, неуклюже подпрыгивая на ухабах. Шел дождь.
   От "Киномира" до проспекта Газовиков было около получаса быстрой езды.
   "Что за название такое идиотское - проспект Газовиков?" - в который раз уже подумал Сергей. И в который раз уже не смог он придумать ни одного оправдания авторам этого лингвистического эквивалента плакатов эпохи неизменно красных и неизменно правых кулаков, эпохи мускулистых девушек в белых косынках и кратких приказных надписей: "Сдавай зерно!", "Записывайся в ДОСААФ!", "Покупай тушенку "Завтрак туриста"!"... И в то же время название это, как и надписи на плакатах, срослось с его сознанием, не вызывая, в принципе, никаких серьезных проблем - в конце концов, он жил там более десятка лет. Просто саднило какое-то странное брезгливое восхищение.
   Сергей улыбнулся и посмотрел в окно.
   Времени было одиннадцать вечера. Умирал июнь. Умирая, он был жарок и дурно пах.
  
   * * *
  
   Маршрутка повернула на улицу Мира, раздался низкий нарастающий гул - а потом все взорвалось.
   А потом все взорвалось - и справа, и слева, и позади, и далеко впереди; сквозь дым и огонь Сергей увидел, как вдалеке громыхает и трясется, будто в лихорадке, нефтезавод.
   Началось.
  
   * * *
  -- Слушай, я почти ослеп.
  -- Брось.
  -- Нет, правда, - я уже почти ни хрена не вижу.
  -- Ерунда.
  -- Может, оно и к лучшему. Я не буду смотреть туда, а то еще немного - и совсем свихнусь.
  -- Чего?
  -- Посмотри... Да, вон туда... Где-то там стоял наш банк...
  -- Ничего не вижу...
  -- Не может быть, еще вчера стоял, я сам видел. Может, ночью раздолбали?
  -- Ночью не бомбили.
  -- Откуда ты знаешь?
  -- Я не спал.
  -- Значит, он еще стоит.
  -- Значит, стоит.
  
  
  
  
   * * *
  -- Серега! Эй, Серега!
   Сергей недовольно поднял голову и посмотрел в ту сторону, откуда раздался хрипловатый голос. В темноте копошились человеческие тела.
  -- Серега!
  -- Ну чего? Кто это?
  -- Серега, это я, Колян, помнишь?
   Сергей не помнил никакого Коляна - по крайней мере, с таким голосом - но все равно поднялся с жестких деревянных нар и побрел на звук. Колян что-то бормотал, причем чем ближе Сергей подходил, тем тише. За спиной Сергей услышал возню - кто-то забирался на его место.
   Когда до голоса было рукой подать, он пропал. Сергей остановился и поежился: холодало. Единственное окошко в подвале было выбито два дня назад, и колючий северный ветер, почувствовав свободу, с некоторых пор проникал в самый темный уголок, мгновенно добирался до каждого и так же быстро исчезал.
  -- Колян! - негромко позвал Сергей.
   Его тут же схватили за икру. Кто-то громко икнул. Запахло перегаром.
  -- Кто звал? - еще раз. Последний.
  -- Серега! - знакомый хрип. - Наконец-то! Я думал, ты не слышишь.
   Оказывается, Колян хорошо знал Сергея. Пару десятилетий назад, когда Сергею было пятнадцать, а Коляну - восемнадцать, они жили в соседних дворах. Колян частенько бил Сергея. Его тогда часто били. Получалось странно - Сергей Коляна забыл, а тот его помнил, и даже умудрился узнать в полной темноте за черт-те знает сколько метров. Пару раз Колян порывался обнять Сергея, но тот всякий раз ловко убирал корпус, наступив в конце концов на какого-то мальчишку. Тот заплакал, громко и противно. Сергей воспользовался моментом и стал пробираться назад.
   - Серега! Серега, ты где? - хрип перешел в кашель, Сергей даже успел почувствовать себя гадко. Ему стало стыдно. Хотя надо, наверное, ухмыльнуться про себя и сказать что-нибудь глубокомысленное, типа: все мы рано или поздно получаем то, чего заслуживаем. Да, не хватает именно такой банальности, чтобы все превратилось, наконец, в классическую оруэлловскую утопию. А можно попробовать добраться до Васи и выклянчить у него косяк, и тогда это будет уже Куинси. Вот только исповеди никакой не будет. Не в чем ему исповедаться. Хотя нет, теперь есть. Отпустите мне, пых-пых, грехи мои. Грешен я, пых-пых. Оставил брата моего, пых-пых-пых, Коляна, одного и без надежды, мало того - без чутко слушающего уха. Хотя бы просто без слушающего, да ладно, чего уж там - гипотетически присутствующего уха Коляну вполне хватило бы. И все равно, пых-пых, оставил.
   Нет, он не пойдет к Васе. Надо подождать до утра. Если ночью будет спокойно, можно попробовать вздремнуть.
  
   * * *
   Заводские корпуса в большинстве своем строились за городом - как раз на такой вот случай. По той же причине железная дорога делала здоровый крюк, за несколько километров огибая городские кварталы.
   К моменту начала первых взрывов на запасных путях станции Входная стояло пять товарных составов. Два из них - по шестьдесят цистерн - с нефтью, их пригнали на нефтезавод еще неделю назад, завод обещал разгрузить их к началу недели, но в воскресенье они все еще находились на рельсах. Еще один состав - около полутора сотен цистерн - с бензолом, его нефтезавод собирался отправить на дальний восток в ближайшие дни. Оставшиеся два состава пришли на станцию поздним вечером в субботу, в сумме они составляли двести вагонов и никакого отношения к нефтезаводу не имели. В них дожидался своей участи казахский уголь.
   Для того, чтобы многие десятки километров, застроенные многоэтажными корпусами и гигантскими установками, издалека напоминавшими антураж картин Дали, превратились в выжженную пустошь, потребовалось три минуты и двести семьдесят железнодорожных цистерн.
  
   * * *
   - Армагеддон настал, - внятно проговорил мужчина средних лет, элегантно постриженный под канадку. Волосы его были абсолютно седыми. - Давайте покаемся, пока еще есть время.
   Его можно было бы принять за проповедника, если бы не явно чиновничий костюм и отсутствие какой-либо интонации. Его голос звучал как-то неуместно грустно, в данной ситуации больше подошел бы истерический визг, пышущие фанатизмом глаза и тому подобная атрибутика.
   - Пошел ты, - раздалось сзади. Седой, казалось, не обратил на реплику никакого внимания. Он даже не перевел взгляда с розовеющей дыры - той, где раньше было окно. Сергей уловил лишь еле слышный вздох, а потом человек в костюме беззвучно задвигал губами. Наверное, читал молитву.
   - Давай помолимся, - сказал ему Сергей. - Вместе.
   Он недоуменно обернулся. До Сергея вдруг дошло, что седой и не ожидал, что кто-то откликнется на его зов. Сергей внезапно понял этого человека и испытал к нему глубокое отвращение, даже более глубокое, чем к Коляну, которому наверняка было страшно - он явно подцепил какую-то гадость и теперь медленно подыхал, хрип его с каждым часом становился все ниже и глубже. Коляну было страшно, и он честно признавался в этом, цепляясь за сергеевы уши. Чиновник же, по-видимому, всерьез предполагал, что когда-нибудь он сможет сказать всевышнему: эй, слушай, ведь я их предупреждал. Я пытался спасти их гребаные души. Запиши это куда-нибудь.
   - Что? Что? - Мужчина в костюме завертел головой, но Сергей молчал. Тогда он снова согнул шею и начал что-то бормотать.
   Их собралось здесь больше полусотни. Первые дни кто-нибудь постоянно долбился в железные двери, почти всегда орали - "Пустите, вашу мать!", "У меня ребенок, помогите, помогите, пожалуйста!" и все в таком же духе.
   Все молчали.
   Фейербах однажды сказал, что человек человеку бог, но Фейербах не сидел в затхлом переполненном бомбоубежище времен великого переселения народов. Великий русский народ сидел в бомбоубежищах - да практически всю свою историю сидел, и решил однажды как-то великий русский народ, что человек человеку lupus est. А потом великий русский народ начал обвинять себя в том, что он шагает по жизни исходя именно из этой максимы. Спорить с собой начал... Противно все это.
   Фейербах, возможно, и открыл бы дверь.
   Сергей дверь не открывал. Хотя, в принципе, было бы здорово распахнуть эти воротины и эдаким гусарским жестом пригласить всех внутрь. "Счастье всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!" Боже, какая глупость. Просто другая разновидность того, чем занимался чиновник с седыми волосами. Разве что гораздо более изысканный вариант.
   Поэтому он и теперь сидел, не обращая внимания на вопли и стоны, изредка доносящиеся снаружи. Когда кто-то пытался проникнуть внутрь через разбитое окно, его с гиканьем и улюлюканьем выталкивали наружу. Пожалуй, это были единственные моменты, когда люди в подвале действовали сообща. В остальное время они друг друга не замечали. Иногда образовывались небольшие группки по два-три человека, но они редко существовали долго.
   И то, что рано или поздно придется выйти наружу...
  
  
   * * *
   Банк стоял. Две стены, друг против друга. Остальное лежало ровным слоем на земле. Осколки кирпича, штукатурки, железной арматуры - искореженной, проржавевшей - и прочее. Провода.
   Одна уцелевшая стена накренилась, словно пьяный, готовый упасть. В первые часы из-под обломков раздавались какие-то хлюпающие звуки, потом они прекратились. По развалинам бродили отощавшие коты и собаки, не обращая друг на друга никакого внимания. Когда удавалось что-нибудь найти, они апатично разгребали лапами мусор и неспешно уносили добычу в зубах. Если кусок был не по зубам, они грызли пищу на месте.
   Весь город - когда-то двухмиллионный - в одночасье стал одноэтажным, как американская мечта.
   Улицы были усеяны белым порошком - то ли известкой, то ли еще чем-то. Бомбардировки проходили так часто, что остатки домов превратились в мелкое крошево - и совершенно непонятно, как уцелели стены четырехэтажного банка.
   Люди лежали везде.
   Коты людей почему-то не трогали, а вот собаки толпились около них целыми стаями. Одного человека стае хватало на пару дней.
  
   * * *
   ...только ему и только сейчас. Это открытие ввергло его в панику. Такого он не испытывал давно, даже в то злополучное воскресенье он не чувствовал этого животного, не поддающегося контролю страха.
   Вообще - страх поддается контролю?
   А что там - там, где дует ветер и светит, какое-никакое, солнце? Готов ли он ? Выдержит?
   Пока что его держало только сознание того, что надо держаться. Голый нерв.
   Если бы он был писателем, он бы сказал, что его сознание отказывается принимать реальность такой, какая она есть - что он, подвалов никогда не видел, что ли? Или в толчеях да в очередях не бывал? Видел. Бывал. Поэтому сейчас ему легче здесь, среди воняющих мочой и грязью людей, в духоте и в темноте, чем на улице. А вот чего он никогда не видел - так это разорванных взрывом авиационной бомбы людей. То есть видел, конечно, - кто же их по телевизору не видел. Ой, до жути страшно.
   А еще он никогда не чувствовал пота, струями льющегося по спине, когда открываешь железную дверь и знаешь, что сейчас, именно сейчас, почему-то именно сейчас на тебя обрушится смерть - небольшая железная дыня, начиненная взрывчаткой. Разум отказывался это понимать, даже разум писателя, но дела обстояли именно так, черт подери - попробуй-ка, выйди.
   Так ведь проблема вся в том, что он не писатель. Не скажет он такого, не напишет. Да и повесился бы давно писатель-то. Не выдержала бы тонкая душа.
   А все эти причины - голод, разведка, вообще - "что там творится" - все это не больше, чем ничего не значащие отговорки. Всему виной безделье. Ничего не деланье. Вещь посильнее "Фауста" Гете.
   Люди в подвале разговаривали. Иногда знакомились друг с другом. Сергей вот познакомился с Настей - девчонкой лет девятнадцати, голос ее дрожал, и было совершенно понятно, от чего. Вовсе не оттого, что ей было страшно или холодно - она была до крайности возбуждена. Явление это носило не сексуальный характер, хотя Сергей не был психологом и не мог судить профессионально. Насколько он понял, возбуждение это было связано с тем громадным количеством свободы, которое вдруг свалилось на хрупкие настины плечи. Здесь и крушение старого мира - и буквальное, и фигуральное; и возможность вот так, запросто, поболтать с коммерческим директором одной из самых крупных - да, наверное, самой крупной фирмы по продаже расходных материалов... Сергей вдруг остановился и расхохотался про себя. "Самая крупная фирма!" Какое это теперь имеет значение? Он внезапно тоже ощутил нервное возбуждение и прилив крови к голове. Несмотря ни на что, ощущения были очень сексуальными. Очень. Он еще раз рассмеялся.
   Настя говорила с ним часами напролет, обо всем подряд. Иногда он вяло поддерживал разговор, иногда не говорил вовсе. Он не хотел, чтобы девчонка привязалась к нему. И все же бывали моменты, когда он срывался на быстрый шепот и спорил с ней совершенно откровенно и не ограничивая себя - и это его пугало.
   Когда он впервые увидел Настю, она его разочаровала. Перед этим они ночь напролет проговорили, и он успел уже сложить в голове что-то типа фоторобота - который оказался совершенно далек от оригинала. Настя была невысокой брюнеткой с засаленными, жидкими и короткими, чуть длиннее стандартного "ежика", волосами. Она была слегка полновата, особенно в бедрах, да к тому же носила очки. Фигура ее была похожа на худую матрешку.
   Сергей охладел к своей собеседнице еще сильней, когда она сказала, что очень уважает восточные религии и собирается писать диплом по этой теме, когда все закончится. Она училась в универе на филолога.
   Тогда он с еще большим отчаянием понял, что ему придется...
  
  
   * * *
  -- Кто это?
   Молчание. Тягостное, яростно контрастирующее со всеобщим бормотанием.
  -- Ты меня слышишь? Кто это может быть?
  -- Не знаю. - Совсем тихо, почти не раскрывая губ.
  -- Неужели тебе ни разу не приходило в голову подумать...
  -- Нет. Не приходило.
  -- А я вот думаю, что это американцы. Или исламисты. Хотя нет, исламисты никогда не опустятся до этих кошек-мышек. Они бы использовали ядерную бомбу. Чтобы сразу...
  -- Замолчи.
   Опять молчание, на этот раз с обеих сторон. С другой стороны - обиженное, но с надеждой на то, что обидевший извинится.
   Время шло, обидевший не извинялся.
  -- А почему они, в самом деле, используют только самолеты и эти дурацкие устаревшие бомбы?
  -- Эти дурацкие устаревшие бомбы разнесли город в пух и прах за три дня.
  -- Ты их видел?
  -- Кого?
  -- Самолеты.
  -- Нет.
  -- А кто-нибудь видел?
  -- Не знаю.
  -- Мне страшно.
  -- Мне тоже.
  -- ... пинг-понг.
  -- Что?
  -- Это похоже на настольный теннис.
  -- Что?
  -- Наш с тобой разговор.
  -- Это плохо?
  -- Не знаю.
  -- Наверное, плохо.
  -- Ты знаешь, может, я и дура, но мне кажется, что сейчас понятия "плохо" не существует.
  -- Понятие "плохо" существует всегда.
  -- А ты максималист.
  -- Нет. Идеалист.
  -- Коммерческий директор - идеалист? Не смеши меня.
  -- Это так.
  -- Ты не идеалист, ты самый заурядный циник.
  -- Цинизм - сбрасывать бомбы на миллионный город. Отрезать его от внешнего мира так, чтобы никто даже не знал, что к чему.
  -- Позавчера я познакомилась с одним парнем... Кажется, Глобус его зовут...
  -- Как-как?
  -- Глобус.
  -- А-а-а. Ясно.
  -- Ну так вот, Глобус этот при мне сломал ручку своего маленького приемника, пытаясь поймать хотя бы что-нибудь. Он говорил, что хочет поймать какую-нибудь новостную станцию, но мне кажется, что его больше интересовала музыка.
  -- Поймал?
  -- Нет. Вообще ничего. Пустота. Даже помех нет.
  -- Наверное, радио сломанное. А может, бетон вокруг.
  -- Нет. Не сломанное.
  -- Откуда ты знаешь?
  -- Просто знаю.
  -- Слушай, а это не тяжело?
  -- Что тяжело?
  -- Так много знать.
  -- Брось молоть чушь. Вроде бы взрослый мужик...
  -- Скоро полетят.
  -- Ты... ты умеешь, если надо, быть тактичным.
  -- Я вот думаю, долго ли мы еще здесь продержимся?
  -- В принципе, мы можем держаться здесь хоть до второго пришествия... Только зачем?
  -- Правильно. Незачем. Иди на улицу. Если выберешься, подожди пару часиков. Тогда, наверное, поймешь, зачем.
  -- Можно подумать, ты там был.
  -- Нет, не был.
  -- Мы скоро перемрем все. С банальной голодухи.
  -- Консервами половина погреба забита.
  -- Это было вчера утром. Еще пара дней - и там ничего не останется.
  -- Почему ты так думаешь?
  -- Да они все с ума сойдут, когда увидят, что еды становится все меньше и меньше! Будут жрать, пока из ушей не полезет...
  -- Тебе всего девятнадцать! Откуда эта мизантропия?
  -- Через две недели будет двадцать.
  -- А, ну это совсем другое дело.
  -- Очень смешно.
   Нет, подумал он... Совсем не смешно...
  
  
   * * *
   Умер Колян. Сергей как-то вдруг подумал, что давно не слышит его тяжелых хрипов, и тут как раз прокатился этот зловещий в своей радостной апатичности шепот: умер... умер... да, тот самый... еще вчера вечером... перед самым налетом живой еще был... думали, спит...
   Беззвучно открылась дверь, и тело быстро вытолкнули наружу. Мелькнул короткий режущий луч света, Сергей увидел безжизненно висевшую лысую голову - и опять темнота.
  
   Раздался грохот падающих снарядов, совсем рядом. Подвал затрясся, кто-то завизжал.
   Он повернулся на другой бок, обнял Настю и заснул.
  
   * * *
   Это получилось у них как-то само собой. Никто ничего не форсировал, просто случилось - и все тут. Сергей особых чувств не испытывал, да и она, наверное, тоже. "Как же быстро возвращается все обезьянье", - подумал он. Первая причина, которая пришла ему в голову - разрядка. Им обоим была нужна хорошая разрядка. Такая или другая - легче всего такая. А она была ничего, отметил он про себя. Вполне ничего себе для девятнадцатилетней. А может, соврала? Да зачем ей теперь врать. Хотя, с другой стороны, именно теперь...
   Никто из окружающих, как обычно, не обратил на них внимания. Интересно, что надо сделать, чтобы они повернули в интересе головы? Выйти на улицу, мгновенно пришел ответ. И тут же он понял другую причину, по которой обнимал теперь своей худой рукой мясистое тело студентки. Они просто уцепились друг за друга, вот и все. Теперь у них есть что-то еще, что-то кроме запаха пота и надоевшего вкуса тушенки. Или им хочется думать, что есть.
   Особенно теперь, когда умер Колян.
   Сергею стало грустно. Он пережил парня, который издевался над ним в детстве, и никакой радости по этому поводу не испытывал.
   Сергей аккуратно, чтобы не разбудить Настю, освободил руку и сел на нарах. Все тело нестерпимо чесалось и ныло. Сколько они здесь? Пять дней? Десять? Две недели?
   Он толкнул сидящего перед ним на полу накачанного парня - на вид Настиного ровесника.
  -- Эй, ты не знаешь, какой сегодня день?
   Тот оторвался от косяка, закашлялся и поднял вверх пустые серые глаза.
  -- День какой сегодня? - безо всякой надежды повторил Сергей
  -- Среда, десятое, половина первого, - внезапно очень внятно раздалось откуда-то спереди.
  -- Спасибо, - смущенно ответил Сергей. Он нехорошо обошелся с сидящим парнем и чувствовал себя неловко - и особенно почему-то перед обладателем этого голоса.
  -- Не за что. Обращайтесь в любое время. - Теперь в голосе звучала ленивая ирония. Судя по чуть хрипловатому тембру, обладателю голоса было лет сорок - сорок пять.
   Вдруг, совершенно неожиданно для себя, Сергей представился невидимому собеседнику.
  -- Не могу сказать, что мне приятно с вами знакомиться, Сергей, - ответствовал голос. - Вы ведете себя не самым лучшим образом.
  -- Что вы хотите сказать? - он разозлился. Не хватало, чтобы в данной ситуации его кто-то осуждал. - Вы про этого наркомана?
   Голос впереди скрипуче рассмеялся. Сергей старался разглядеть его обладателя, но кусок света из дыры в стене был бессилен. Оставалось признать, что с ним говорит темнота.
  -- Нет, уважаемый Сергей Анатольевич. Отнюдь. Наркоман, как вы изволили его назвать, не имеет к моим словам никакого отношения.
   Вдруг навалилась какая-то вселенская усталость. Сергей почувствовал себя так, будто он только что сотворил пару галактик и теперь нуждается в небольшом отдыхе - скажем, пять-шесть биллионов юг его бы вполне устроили. Ему не хотелось разговаривать, ему не хотелось думать, ему хотелось забиться в какую-нибудь норку и провести там все отпущенное время. Желание постыдное, чего уж говорить. Но подвергать себя самокритике и психоанализу ему тоже не хотелось. А уж тем более заниматься самобичеванием.
   Молчание несколько затянулось, Сергей чувствовал, что по правилам игры настала его очередь, но ему, видите ли, было наплевать на правила игры. Он не хотел говорить с Голосом, он боялся того, что он может услышать, если хотите.
  -- Почему вы замолчали? - не выдержал голос.
  -- Идите к черту.
  -- И вы еще спрашиваете, почему я не испытываю радости, знакомясь с вами! - рассмеялся невидимка.
  -- Тогда зачем вы говорите со мной? - задал встречный вопрос Сергей. - Какого черта утруждать себя болтовней с таким монстром, как я?
  -- Я не говорил, что мне противно общаться с вами, - ответил голос. - Я сказал, что мне не приятно, но это ничего не значит. Не будьте столь дуалистичны. Если есть всадник без головы, это еще не означает, что где-то обязательно существует всадник с двумя головами. Это во-первых.
   "Тоже мне Абсолют", - подумал Сергей.
   - Ну и во-вторых, - невозмутимо продолжал голос. - Вы спрашиваете, зачем мне утруждать себя беседой с вами. А почему, собственно говоря, вы считаете, будто у меня есть выбор?
  
   * * *
  
   Дети. Кто теперь следил за ними? Они, оправившиеся от потрясения одними из первых, совершали безумные вылазки на улицу - несмотря на разрывы. Дети - от пятилетних и до почти старшеклассников - шныряли по развалинам, играли в прятки, разоряли магазины. Особенной популярностью пользовался "Детский мир". Один малец умудрился вытащить оттуда огромную плюшевую собаку - сенбернара с оторванным ухом. Сенбернар был в три раза больше этого мальчишки, который с чрезвычайно серьезным видом тащил свой трофей по мертвым улицам, что-то бормоча себе под нос и не обращая внимания на то, что происходило вверху. Весь левый бок игрушки был измазан в крови, так что шерсть игрушки свалялась и висела теперь темными космами. В остальном, как ни странно, пес выглядел вполне прилично. Мальчик нашел его под почерневшим телом девушки-продавца. Что она делала в магазине воскресным вечером - трудно сказать, да это и не имело, в общем-то, никакого значения. Значение теперь имело лишь то, что она с вывороченным нутром лежала на развалинах трехэтажного магазина, прикрывая своим телом плюшевую игрушку. Пожар славно поработал над ней, но совсем не задел собаку. Мистика. Мальчик совсем не задумывался о мистике. Он даже не испугался почерневшей, местами свернувшейся трубочкой кожи и приторно-сладкого запаха, который впитала игрушка. Мальчик шел по улицам и безучастно ловил завистливые взгляды своих ровесников, таких же мародеров, как и он сам. Он нес пса домой. Дома было скучно и страшно, папы с мамой не было вот уже две недели - с того самого злополучного дня, когда все загремело, и заполыхало, и затряслось, и завыли сирены, и прошло всего две минуты с того момента, как, зареванный, вышел он из подъезда, когда дом - его дом, огромный пятиэтажный великан, в котором он прожил все свои шесть лет - рухнул с омерзительным шипением. От дома остался лишь небольшой магазинчик-пристройка, который и был его теперешним домом. Сначала мальчик побежал вместе со всеми, размазывая грязные слезы по раскрасневшемуся от страха лицу, но когда его втолкнули в какое-то тесное помещение, где было полным-полно народу и где совершенно невозможно было дышать, он понял, что быть со всеми - это не самый лучший вариант действий с его стороны. Тогда он улучил момент и одним ранним утром выбрался наружу. Он долго вспоминал дорогу назад, а когда вспомнил, то оказалось, что он до рези в желудке хочет есть. Кое-как он добрел до руин своего бывшего дома, и только тогда понял, что дома больше нет. Он сел на уцелевший кусок бордюра с облезшей известкой и заплакал. На этот раз он плакал долго, пожалуй, даже слишком долго, потому что когда он решил подняться и пойти куда-нибудь, то произошла очень глупая и смешная вещь: он упал. Ноги не держали его, и он упал на мокрый асфальт, разбив в кровь коленки. Он не заплакал. У него просто не было на это сил.
  
   # # #
  
   Сергей лежал, чувствуя, как рвутся мозоли на спине, и смотрел в потолок.
   Потолка видно не было.
   Настя куда-то ушла. Ему показалось, что она обиделась на него.
   Ну и черт с ней.
   Почему она ему не безразлична? Он же вроде бы охладел к ней, не так ли?
   Получалось, что голос прав.
   После его слов об отсутствии выбора - последних слов, после которых голос ничего больше не говорил - Сергей задумался обо всем, впервые, наверное, за последние дни-недели, однако мысли не желали упорядочиваться. Мелькали какие-то банальные книжные фразы - о том, что человек проверяется в экстремальных ситуациях, "а ты бы пошел с ним в разведку?", "пользовать других - это еще хуже, чем пользовать себя", "главное - оставаться человеком в любое время" и тому подобная ересь. Он подумал, что счастливый исход всей этой истории для него будет неприятной неожиданностью - так он уже свыкся с мыслью, что жить осталось совсем немного, что убежище не выдержит и они все умрут прямо здесь. За такие мысли должно быть стыдно, это Насте вон можно так говорить. А в самом деле - что, если, к примеру, завтра бомбежки прекратятся? Что тогда?
   Он как-то совершенно дико испугался. Ведь это ему придется жить на костях, восстанавливать все разрушенное, работать на голом энтузиазме, да еще и неизвестно, на кого - на своих или на чужих. Не его детям, не его внукам - ему, Сергею Анатольевичу, который считал работу коммерческого директора весьма и весьма утомительной. Еще одна мысль, за которую придется отвечать. Страшные мысли. Грязные и беспросветные какие-то.
   Да еще и мужик этот! Может он и сейчас наблюдает за ним - запустил свои щупальца в его мозги, а потом начнет выговаривать. Не думаю, скажет, что вы ведете себя лучшим образом. Если ты такой умный, захотелось крикнуть Сергею, то почему такой бедный, в смысле - что ты делаешь здесь, среди нас, и почему ты прицепился именно ко мне - далеко не самому худшему представителю этого микросоциума. Как-никак, два высших образования - техническое и гуманитарное, здоровая общественная позиция, трезвое мышление... Чем вон тот апостол лучше? Проповедник от горсовета.
   Сергей почувствовал, как его глубже и глубже засасывает эта первобытная трясина, как растет в нем желание заорать "я не я и лошадь не моя", откреститься от всего и от всех. Но он точно знал, что мизантропия оправдана только тогда, когда ты кого-то очень любишь, когда в сравнении с той единственной (или единственным) все остальные кажутся мелкими червями на навозной куче, когда хочется плюнуть в лицо лучшему другу, если встает выбор - друг или любимый человек. В остальных случаях это лишь проявление слабости и нежелания бороться за свое место - бороться с такими же как ты, может, даже лучше, да наверняка лучше.
   У Мураками есть рассказ о метафизической девушке. Сергей ощущал себя так, как, наверное, должна была ощущать себя эта девушка - ты вроде бы и есть, но на самом деле ты - иллюзия, галлюцинация, живущая в чужом мозгу.
   Придется. Как бы там ни было - придется.
   Как бы он не боялся, как бы не оттягивал решение - это неизбежно. "Возвращаются все - потому что всегда мы должны возвращаться". Правильно сказано.
  -- Эй, мужик, - позвал Сергей.
  -- Это вы мне? - участливо отозвался голос из темноты.
  -- Вам, вам. - Он вздохнул. - Поговори со мной.
  -- О чем?
  -- О чем угодно. Да вот хотя бы о Насте. Что ты о ней думаешь?
  -- А что я должен о ней думать?
  -- Ну, как она тебе? Одобряешь?
  -- Нормально. Сойдет. Слишком молодая и слишком импульсивная, но сойдет.
  -- Сойдет для чего? - не понял Сергей.
  -- Для своей роли. Роли ограничителя. Ведь не думаете же вы, что это, - тут он возвышенно-саркастически приподнял голос, - что это глубокое, нежное чувство?
   Сергей улыбнулся. Сам напросился.
  -- Не обижайте ее.
  -- Если здесь ее кто-то и обижает - то этот кто-то точно не я.
  -- Наверное, я.
  -- Да. Вы.
  -- Почему?
  -- Вы ее просто используете. Сейчас я озвучиваю ваши собственные мысли, поэтому давайте обойдемся без нападок. Вы используете ее, она в свою очередь использует вас. Вы спите друг с другом - но не потому, что вы друг другу нравитесь, - даже не поэтому! - а единственно потому, чтобы остаться здесь.
  -- Где? - слегка напрягшись, спросил Сергей.
  -- Здесь. В тепле, в сытости, в безопасности, в обществе таких же, как и вы. Здесь, где можно быть уверенным в том, что не увидишь оторванных рук и ног, луж крови и разрушенных зданий.
   Теперь незнакомец говорил зло, бросая реплики как оплеухи. Его голос был так же спокоен, как и раньше, но фразы вылетали отрывисто и быстро. Сергею захотелось взглянуть ему в лицо.
  -- И даже не это главное, - продолжал невидимый собеседник. - Главное - то, что вы согласны пожертвовать другим человеком ради этого. Человеком, которому еще не так дорог этот клоповник. Хотя теперь это уже не важно. Теперь она никуда от вас не денется. Поздравляю.
   Наверное, нужно было разозлиться, но у Сергея не получилось. Наверное, нужно было подумать о родителях, которые живут в далекой тюменской деревушке - как они? Все ли с ними в порядке? Нужно было подумать о Надьке - милой наивной Надьке, которая думает, что он всерьез намеревается жениться на ней. И все эти, без сомнения, нужные мысли ненужным ветром просвистели в его голове, оставив один на один с простым выбором.
  -- Вы эгоист, - сказал голос.
  -- Я коммерческий директор, - возразил Сергей.
  -- Вы обычный эгоист, Сергей Анатольевич, - не обращая внимания на язвительную реплику, вколачивал в него слова голос. - Совершенно ординарный, не выдающийся эгоист, каких тьма-тьмущая. Если бы у вас было больше времени, вы стали бы писателем или даже поэтом. Вы бы писали полные гневной беспомощности повести, обличали бы подлецов и защищали несправедливо обвиненных. Вы хорошо знаете, что правильно, а что нет; вы знаете, кто и что должен делать в той или иной ситуации, ваше воспитание слишком хорошее, чтобы не оставить после себя ни одного нетленного произведения - художественного или любого другого. Но вас заботит только ваша собственная персона, причем в перспективе, - вот в чем проблема. Это из таких, как вы вырастают гитлеры и сталины, ленины и путины. В конце концов, вы приходите к выводу, что ваше личное счастье возможно только при условии счастья всех ваших соотечественников, забыв или просто не захотев спросить их самих - нужно оно им, ваше счастье?
  -- После этого ты тоже скажешь, что я тебе не противен? - вставил Сергей.
  -- Да. Как вы можете быть мне противны? Я индифферентен по отношению к вам. Но, в любом случае, вы мне не безынтересны.
  -- Ну как же... Гитлер... Сталин...
  -- Да-да, сейчас вы упрекнете меня в том, что я бросаюсь словами.
  -- Некоторая голословность присутствует, не считаешь? Голословность и, прости уж, проштампованность. Где-то я все это уже слышал. Или читал.
  -- Нет. То, что вы называете голословностью - всего лишь образность. Я вижу, вы меня так и не поняли.
  -- Тебя трудно понять. Вот его, - Сергей кивнул на обкуренного спортсмена, - понять легко. Ему все по барабану. И я ему тоже по барабану. И, заметь, эта ситуация нас устраивает.
  -- Ты сам предложил поговорить.
  -- Точно.
  -- Только вы надеялись потолочь воду в ступе насчет того, кто на нас напал и когда все это кончится. Ну или что-нибудь в этом роде. В крайнем случае - пофилософствовать на отвлеченные темы.
  -- Я вспомнил... ты говорил, что я использую Настю и она использует меня. Опустим все мои соображения по этому поводу. Не понимаю одного - она-то как меня использует? Какая ей польза от знакомства со мной?
   Голос глухо и безнадежно рассмеялся.
   Сергей подумал, что он слишком часто смеется.
  
   # # #
  
   Проповедник от горсовета решил бежать. Причина была одна: он хотел спрятаться. Убежище не скрывало его - или скрывало в недостаточной степени.
   Люди, собравшиеся здесь, оказались совершенно безнадежны. Проповедник предполагал, что события начнут развиваться по сценарию столь любимых им фильмов-катастроф: все очень быстро сплачиваются, появляется мужественный скуластый тип (обязательно небритый и обязательно со скучающим взглядом), у него в запасе оказывается парочка нужных, полезных и практически осуществимых идей, всех спасают, все довольны, все смеются.
   Небритый тип так и не появился, основной же массе на все было наплевать. Проповедник еще раз убедился в верности давней своей мысли: люди в большинстве своем делятся на две категории - быдло и те, кто должен этим быдлом управлять. Причем первых в десятки раз больше, чем вторых.
   Проповедник к первой категории себя не относил. Как, впрочем, и ко второй.
   Потому что управлять быдлом бесполезно. Гораздо практичнее носить воду в решете. За долгие годы своей работы по управлению быдлом - по принуждению, стоит отметить - проповедник в достижении своей цели не преуспел.
   Недавно он понял, что он выше этой классификации. Он не быдло и никоим образом не должен им управлять.
   Тем не менее, представители первой группы доминировали, и проповедника это раздражало. Они доминировали везде: к их мнению прислушивались, их назначали на хорошие должности, за них выходили замуж красивые и умные девушки. Они передвигались по городу в общественном транспорте и не испытывали в связи с этим никаких проблем. Они приходили домой после восьми часов склок и находили силы пялиться в телевизор.
   А во время Армагеддона они заполонили то единственное убежище, в котором проповедник имел несчастье оказаться.
   И пусть кто-нибудь скажет, что он молчал. Он открыто призывал их, он прямым текстом говорил: пойдем со мной - и спасетесь. Всем было наплевать. На него смотрели, как на сумасшедшего - о, он знал этот взгляд, за свою жизнь он не раз выдерживал такой вот взгляд. Так, должно быть, дикари тихоокеанских островов смотрят на садящийся рядом вертолет.
   Так что проповедник понял: здесь ему нечего делать. Здесь Спасения не дождешься. В лучшем случае помрешь вместе с остальными.
   А ему хотелось жить, желательно - одному, чтобы никто не мешал, чтобы не единого рыла вокруг на сотни километров. Как было бы здорово, если бы их всех - и первых, и вторых - накрыло с головой, сразу, насмерть, в прах, в пыль!
   Проповедник дождался, пока не наступит ночь, когда большинство пытается заснуть. Он осторожно, чтобы не вызвать подозрений, прокрался к двери. У двери лежал какой-то вдрызг пьяный мужичонка. Проповедник немного подумал, потом, пересилив себя, нагнулся к его уху и прошептал:
  -- Бросай свои пагубные привычки, ибо спасутся только чистые духом и нескверными помыслами богатые.
   Человек у двери что-то пробормотал и перевернулся на другой бок, при этом проповедника окутал плотный запах перегара и немытого тела, он закашлялся, поспешно заткнул рот кулаком и ногой отодвинул пьяного от дверей.
   Проповедник быстро открыл дверь, услышал за спиной возмущенные крики, выскочил на улицу и захлопнул ее за собой, зная о том, что никто не выбежит за ним и не закричит: куда вы? вернитесь! вы нужны нам! постойте же!
   Он вдохнул полной грудью свежего воздуха, по которому так стосковался в подвале, и поднял к небу глаза.
   Его зрачки расширились, он успел подумать что-то нецензурное, а потом один из сосудов его мозга лопнул, еще до того, как упавшая в десяти шагах авиационная бомба разорвала его шикарный костям и его шикарное поджарое тело - уже мертвое.
  
  
  
   # # #
  
   В книгах обычно такие ситуации разрешаются простой фразой: "все закончилось так же неожиданно, как и началось". Это подразумевает то, что ситуация накалялась, достигала своего пика, когда всем казалось, что еще чуть-чуть - и они не выдержат, и чудесным образом разрешалась.
   В данном случае все происходило не так.
   Ситуация накалялась, у людей сдавали нервы, казалось, еще чуть-чуть - и все, это предел; однако проходила еще одна ночь, еще одна семичасовая тишина, прерываемая на час выжимающим слезы гулом падающих бомб и грохотом разрывов - и оказывалось, что можно выдержать и это; можно выдержать и пять, и шесть, и двадцать таких ночей. Можно выдержать и чудовищные дни между чудовищными ночами; и детские голоса, доносящиеся с улицы; и бубнящий голос сошедшего с ума священника, который кроет всех и вся таким отборным матом, что у бывалых грузчиков уши сворачиваются в трубочку. Человеческий организм вообще гораздо более вынослив, чем нам бы хотелось.
   Но хуже всего то, что ты все ждешь, когда же это кончится - так или иначе, а оно не кончается - ни так и ни иначе.
   Хуже всего то, что ты к этому привыкаешь.
   А привыкнув, не можешь без этого обходиться.
  
   # # #
   Постепенно нарастал недовольный гул: кончалась еда. Или им казалось, что кончалась. В любом случае, если до этого в подвале царила полная анархия, то теперь стали появляться какие-то неформальные лидеры, собиравшие вокруг себя единомышленников; рождались планы, один смешнее другого; копилась злость.
  -- Что я тебе говорила? - сказала Настя, прижавшись к нему. Они сидели на холодном полу: деревянные скамейки до смерти надоели.
  -- Угу, - пробормотал он, стараясь не стучать зубами.
   По ночам стало холоднее, а легкое казенное одеяло практически не помогало. Настя, скрючившись в три погибели, еще кое-как умещалась под ним, Сергею же, с его почти двумя метрами роста, этого куска едва хватало до колен.
  -- Они с ума сойдут. - Настя поежилась.
  -- А ты?
  -- Что - я?
  -- Тебя это не волнует?
  -- Ну, я знаю, что еды, по большому счету, хватит еще недели на две. Это не повод для паники.
  -- Я думаю, что повод для паники - это поведение людей.
  -- Да. Что правда, то правда.
  -- "Если на земле есть сотня людей, хотя бы на четверть похожих на меня, этот мир безнадежен".
  -- Что это?
  -- Это Ницше.
  -- Ницше был полоумным кретином.
  -- И знал это. Вспомни, что я только что сказал.
  -- И к чему ты это сказал? Просто так, дабы блеснуть образованностью?
  -- Ницше был прав, даже будучи полоумным кретином. Этот мир безнадежен.
   Настя отодвинулась на несколько сантиметров и пристально посмотрела ему в глаза.
  -- Тебе не надоело быть Дон Кихотом? Чего ты добиваешься? До меня только сейчас дошло: твои слова - пустая брехня. Все твои слова, все, что ты сказал, не имеет никакого смысла. Пустое сотрясание воздуха. Уж лучше петь песенку Чебурашки.
  -- Почему? - он не обижался, несмотря на все ее усилия.
  -- Она хотя бы настроение поднимает. А твои разговоры... твои мысли... даже твои мысли, понимаешь... Они бесплодны. Они ничего не могут принести... Кроме, пожалуй, какого-то непонятного мне мазохизма.
  -- Объяснись, - она наконец зацепила его, и зацепила серьезно.
  -- Ты постоянно твердишь: все подонки, а такие, как я, и подавно. Да, именно это и есть все содержание наших бесед. Во-первых, это не ново, во-вторых, это глупая, детская отговорка.
  -- Вы меня, удивляете, Настя, - это насмешливый голос из темноты неожиданно вклинился в их разгорающуюся ссору. - Этого я не ожидал от вас.
  -- Да идите вы! - выкрикнула она в темноту. - Тоже мне, пророк выискался! Вы стоите друг друга! Софисты безмозглые... Замкнулись на себе, как улитки в раковинах... Да любой из них лучше вас. Они хоть полезные мысли думают. Они понимают, что на улицах - война, что стоит выйти за эти двери и тут же накроет бомбами. Они не знают, что это за чертовщина, но играют по правилам. Блин, на улицах гибнут люди! Надо что-то делать! Не говорить, а делать!
  -- Вы правы, Настя. Надо что-то делать. Я, к сожалению, сделать ничего не могу, потому что в данный момент лежу на площади Ленина. Взрывом мне снесло голову и полтела. Одна нога здесь, другая там.
  -- Что... что за чушь... Что за бред вы несете!!
  -- Настя? С тобой все в порядке? - Сергей начал опасаться за нее. Этот внезапный переход на вы... к тому же он ничего не говорил.
  -- У меня мало времени, Настя. Очень мало. Я говорил Сергею, что у меня нет выбора... что я с ним говорю вне зависимости от...
  -- То есть как это - на площади Ленина? Почему вы здесь? Покажитесь! Я хочу видеть...
  -- Настя, успокойся. Все хорошо, - это Сергей.
  -- Да замолчите, наконец! Сергей сейчас не слышит меня, поэтому в его глазах вы выглядите полной идиоткой. Вам не приходило в голову, что он - один из немногих, один из на самом деле немногих, кто может изменить что-то? Вам не приходило в голову, что он прав - прав во всем, начиная от Ницше и заканчивая своим потрясающим флегматизмом? Боже мой! "Покажитесь!" Что вы хотите увидеть? Оторванную голову? Или, может, вам показать свою прямую кишку? Ее растянуло на два метра. К сожалению, я не могу доставить вам такого удовольствия: ближе к вечеру ее отгрызли собаки. - Голос перевел дух. - Я могу показаться, но, поверьте, ничего хорошего это вам не принесет.
  -- Настя? Настя? - беспокойство в голосе Сергея росло. - Послушай, я...
  -- Все хорошо, Сережа... Чего вы хотите? - последние слова она произнесла очень, очень тихо, не услышав даже саму себя, но ответ последовал незамедлительно.
  -- Вы должны сделать то, что должны сделать. Вы уже думали об этом. Да-да, не спорьте и, пожалуйста, не делайте такие круглые глаза. Это трудно. Это очень трудно, я понимаю... Но дело даже не в вас. И не в Сергее, хотя сейчас речь о нем...
  -- Кто это?
  -- Кто - что?
  -- Не прикидывайтесь шлангом! Кто нас бомбит?
  -- У меня мало времени. В любой момент я могу уйти и не сказать главное...
  -- Это и есть главное! Для меня это и было главным, всегда, с самого первого дня... Все это так странно... Ни радио, ни телевизора, никакой информации вообще...Такого не бывает.
  -- Да, не бывает. И мертвые не разговаривают. И воюют в двадцать первом веке совсем по-другому.
  -- Так все же...
  -- Это не важно. Поверьте, это совсем не важно. Называйте их американцами. Или чеченцами. Или тау-китянами. В любом случае вы будете правы... и будете ошибаться.
  -- Как это?..
  -- Вы читали Стругацких? В одном из их романов герой говорит кому-то: "Вы настолько одиноки, что у вас нет не только друзей, но и врагов". Не заставляйте меня повторять чужие...
  -- Я ХОЧУ ЕСТЬ! ДАЙТЕ ЕДЫ! Я ХОЧУ ЕСТЬ! Я ХОЧУ... - захлебнувшийся вопль разрезал пространство убежища, как луч лазерного скальпеля. Кричала женщина. - Где мое печенье? ВСЕ СОЖРАЛИ, ТВАРИ ПРОКЛЯТЫЕ! И ЧТО Я ДОЛЖНА ДЕЛАТЬ?
  -- Заткнись! - раздалось сразу из несколько мест. Сергей почувствовал, как его окутывает эта липкая паутина: "заткнись... заткнись... заткнись..." Настя поежилась.
  -- ВЫ ХОТИТЕ, ЧТОБЫ Я ПОШЛА ТУДА?!! - на последнем слове голос как-то совершенно невообразимо взвился вверх. - ДА ПОШЛИ ВЫ ВСЕ НА Х..! ВЫ МЕНЯ ПРОСТО НЕ ЗНАЕТЕ! Я...
   Раздался смачный удар. Потом еще. Еще. Женщина закричала, потом крик перешел в сдавленные стоны и хрипы. Судя по всему, ее избивали несколько человек - со злостью, с ненавистью, и Сергей, к своему ужасу, понимал их. Она стала чужой. Она стала олицетворением всего этого кошмара, она была хуже, чем спятивший чиновник, хуже, чем наркоманы, которых теперь стало пруд пруди, хуже, чем постоянные пьянки - поэтому от нее нужно было избавиться. Она была даже хуже, чем бомбы - бомбы были там, а она была здесь.
  -- На улицу! На улицу ее!
  -- Давай, открывай дверь, я подержу...
  -- Ишь, стерва! Упирается!
  -- Настя! Вы меня слышите?
  -- Боже, это какой-то кошмар...
  -- Я пошел за информацией. Я тоже хотел знать, что происходит. Я ушел недалеко - совсем недалеко...
  -- Ну и как? Узнали?
  -- В конце концов, да.
  
  
  
   * * *
  
  -- Эй! Слушайте меня! Все! Я говорю!
  -- Ты еще скажи: "У меня рог!"
  -- Молчать! Слушайте все! У нас осталось мало еды! Нужно что-то придумать!
  -- А ты вообще кто такой?
  -- Давайте поделим все, что осталось. А там решим.
  -- У меня скоро будет ребенок! Я беременна! Мне еда не нужна, пожалейте хотя бы ребенка!
  -- Нас здесь сколько десятков...
  -- О беременных позаботимся, обещаю!
  -- Всем поровну! Всем поровну, я сказал!
  -- Я тоже беременный!
  -- Я знаю, тут в паре кварталов есть база...
  -- И кто туда пойдет? Ты что ли, очкарик?
  -- Кто очкарик? Я очкарик? Да я тебя прямо здесь в асфальт укатаю, мурло!
  -- Чего? Чё ты орешь? Фильтруй базар, чмо интеллигентское!
  -- Тихо! Да успокойтесь вы! Все равно нам нужно будет когда-нибудь выходить!
  -- Я не хочу никуда выходить. Я хочу есть.
  -- Мы бросим жребий. Кто проиграет, тот и пойдет.
  -- А если его убьют?
  -- Не убьют...
  -- Ну убьют, и что? Лишним ртом меньше!
  -- Давайте мамашу будущую пошлем! Двумя ртами меньше будет!
  -- Слышь, мужик, пошутил и буде. Так можно и по морде схлопотать.
  -- От тебя, что ли?
  -- А хотя бы и от меня.
  -- Давайте уже определяться, мне надоела эта грызня...
  -- Ему надоела! Надоела - вали отсюда! Ишь ты, ранимый какой!
  -- Все. Теперь ключи от холодильников будут у меня. Все дружно переписываемся. Еду получаем два раза в день: утром и вечером, строго по спискам. Женщины, дети, старики - полуторную пайку.
  -- А ты откуда такой выискался...
  -- ...
  -- Твою мать! Он ударил меня! Видели? Все видели? Он...
  -- Заткнись. Кто еще раз меня перебьет - получит то же самое. Когда еды будет совсем мало - собираемся еще раз и решаем вопрос о том, куда идти за провизией.
  -- Да пошел ты!..
  -- Мужик верно базарит.
  -- Да, пусть так и будет!
  -- Да буду я еще его спрашивать! Захочу есть - пойду и возьму сколько надо!
  -- А если этот мудак и вправду попрется туда? Давайте выставим охрану!
  -- Да! Охрану!
  -- Так, переписываемся, переписываемся...
  -- Ты... Не, смотри, он два раза себя пишет!
  -- По тыкве ему!
  -- Кто дежурит сегодня?
  -- Давайте по спичкам...
  
  
   * * *
  
   ...и, в принципе, она все поняла.
  
   # # #
  
   ...когда он успел к ней привязаться? На каком моменте она перестала быть для него куском мяса противоположного пола и стала чем-то неотъемлемым? Он не помнил. Да это и не нужно. Он просто понял, что теперь, когда ее не стало, все будет по-другому. Она была, наверное, единственным человеком, который по-настоящему волновал его. За последнее время он уже разучился чувствовать горечь потери. Любую потерю он рассматривал как счастливое избавление. Еще одна защитная оболочка, еще одна линия поведения, за которую должно быть стыдно.
   Голос замолчал, он пробовал звать его, но тщетно - либо он не хотел говорить, либо...
   И это было грустно, потому что и к Голосу он тоже привык. Голос был - помимо ее - еще одним необходимым элементом его теперешнего существования. Когда пропал голос, Сергей загрустил. Когда пропала она, Сергей запаниковал. А потом, когда паника выела все его нутро, пришло спокойствие. Как это всегда бывает, такое спокойствие было хуже любой злости и ярости.
  
   # # #
  
   "...И все-таки ты, наверное, удивишься, - ты же не думал, что я на самом деле возьму и уйду. Хотя это именно ты предложил, помнишь? "Выйди на улицу, подожди пару часиков..." Я не буду ждать. Сначала я прогуляюсь до площади Ленина. А потом - если дойду..."
  
   # # #
  
   ...он проснулся, спина почти примерзла к лавке. Холод был еще одной темой постоянных обсуждений в подвале. Как с ним бороться? Что, если придется зимовать?
   Он приподнялся на локтях, и только тут понял, что укрыт двумя одеялами. Сначала он не понял, что это значит, но когда под левой рукой обнаружил смятый клочок бумаги, то...
  
   # # #
  
   "... уйти ночью, когда все спят и никто меня не..."
  
  
   # # #
  
   Кому-то он сломал руку. Рука схватила его за икру, накатило чувство дежавю. Он попробовал стряхнуть ее, но рука крепко вцепилась в задубевшую от пота и грязи штанину, поэтому он, не церемонясь, поднял вторую ногу и со всего размаха ударил по руке. Раздался легкий хруст - так же хрустел камыш, который Сергей с друзьями обрывал на деревенской речке, когда был ребенком. Из камыша получались классные дудочки.
   Рука медленно сползла с ноги - ни стонов, ни криков, только слышно было, как на бетонный пол что-то быстро закапало.
   Он продолжал продвигаться к выходу, не задумываясь о том, что больше он не ляжет на эти убогие деревянные нары, никогда не укроется одеялом с синим штампом на замызганном пододеяльнике, не посмотрит в потолок, пытаясь вытерпеть жуткую боль в спине... он шел к выходу, наступая на кого-то, обходя кого-то, отталкивая кого-то - и ему было до злости обидно, и в то же время грустно. Он потерял Коляна, он потерял Настю, он потерял Голос, в конце концов, - у него осталась только эта непонятная война и не имеющее никакой ценности убежище от нее.
  
   # # #
  
  
   Все так. Все дороги ведут в Рим, все пути сходятся у одной-единственной двери. Кто бы ты ни был, куда бы ты ни шел - выбора, по большому счету, у тебя нет: дверь, увы, одна. Рано или поздно здесь оказываются негодяи и истинные праведники, алкоголики и трезвенники, воры и те, кто их ловит - все. Здесь нет параллельных линий, здесь нельзя идти смежным курсом; здесь все линии - не линии даже, а кривые, и существует точка, в которой все эти кривые однажды пересекаются. Каждый приходит в эту точку в свое время... и встречает там всех остальных. Они вместе лишь мгновение, сотую, тысячную долю мгновения - все жизни, все судьбы, все состояния мысли - а потом снова расходятся, разлетаются по своим направляющим... И все же это мгновение, этот краткий миг единения всего живущего - апофеоз - этот миг и есть вечность.
  
   # # #
  
   ...услышал за спиной возмущенные крики...
  
   # # #
  
   Он вдохнул полной грудью свежего воздуха, по которому так стосковался в подвале, и поднял к небу глаза.
   Захотелось подумать о чем-то большом, возвышенном, но в голове вертелось одно глупое восхищенное "Блин!"
   В сером небе, висящем непривычно низко, происходило что-то невообразимое.
   Там проносились, теряя очертания, темные громады "Стелсов", высоко над ними висели дирижабли с черными крестами на гофрированных боках, мимо проплывали чудовищных размеров воздушные шары. Вдалеке, где-то в районе центра, тарахтели кукурузники. Они смешно переваливались с крыла на крыло, видимо, из-за сильного ветра. Ветер создавали "летающие тарелки", которые, как хорошо видел Сергей, передвигаются за счет энергии спина - бешеного вращения. "Тарелки", покачиваясь, на огромных скоростях мгновенно меняли направление движения, игнорируя все перегрузки и силы инерции. В воздухе стоял стрекот вертолетных винтов, вертолеты летали почему-то стаями. Сергей не стал бы присягать, но ему показалось, что в метре над его головой просвистела темная деревянная ступа.
   А еще там кружили метеозонды, сотни воздушных змеев, парапланы, дельтапланы (тоже в нарушение всех физических законов не снижающиеся, а цепляющиеся за одну высоту) и совсем невиданной конструкции агрегаты - словно сошедшие с заметок на полях средневековых книг.
   Сергей помахал рукой пролетавшему мимо МИГу, тот в ответ выпустил из-под крыла ракету. Сергей увидел, что в прозрачной капсуле пилотов совершенно пусто, но это его не удивило.
   Пока ракета летела к нему, Сергей успел почувствовать, как его сердце екнуло: а вдруг?
   Но ракета вонзилась в землю прямо перед его ногами, вверх взметнулся столб земли и асфальта, огненный шар пронесся через Сергея, взъерошив волосы, и смел стоящий за его спиной газетный киоск. Досталось и подвалу, в котором он прятался последние недели: тот качнулся и даже слегка ухнул.
   Он улыбнулся.
   Взрыв ракеты уничтожил все в радиусе ста метров, на почерневший земле лежали куски серого оплавившегося железа.
   Он начал смеяться в голос.
   За спиной раздался гул - точно такой же, как и в то воскресенье, когда все еще было на своих гребаных местах.
  -- Давайте! - смеясь, закричал он. - Давайте! Сейчас!
   и время остановилось
   все замерло и воздух и то что в воздухе всё и все застыли как на стоп кадре
   он получил возможность спокойно оглядеться
   город каким он знал его с пеленок лежал поверженный у ног серый асфальт и серое небо сливались на горизонте он не видел четкой границы между ними
   широкий проспект посреди которого он сейчас стоял когда-то был центральным местом всех прогулок и воскресных променадов теперь вряд ли кто-то захочет здесь прогуляться или отдохнуть
   все дома все здания все что было выше метра превратилось в кучу бесполезного мусора а деревья почему-то остались стоять хотя чему теперь удивляться когда вон висит над покосившейся телевышкой так хорошо теперь заметной с любой точки города желто-красный монгольфьер
   еще полгода назад он не представлял себе города без памятника страусу экстравагантное произведение искусства лежало без головы одна нога осталась стоять на постаменте голова куда-то пропала тело животного виднелось на руинах горсовета
   он смотрел и смотрел понимая что ему дают разрешают это видеть ждут его реакции ждут его выбора они уже дали ему понять что Голос был прав когда ракета взорвалась у его ног не причинив вреда
   неужели они не понимают что он давно сделал свой выбор и не собирается его менять
   он сделал шаг вперед
   развернулся встал лицом к подвалу старой пятиэтажки сама она как и все остальные была разрушена
   вход в подвал был полузасыпан и все равно это же убежище оно строилось с учетом всего такого поэтому и теперь можно было спокойно войти внутрь и выйти оттуда
   да они были там они стояли метрах в ста может дальше а может ближе и смотрели на него с улыбкой он мог видеть все сквозь них как сквозь дымку костра на Насте было ярко-голубое платье которое удивительно ей шло а на щеке запеклась широкая полоса крови которая тоже удивительно шла ей Голос оказался импозантным седым мужчиной опирающимся на тросточку колян и женщина в белом парике и еще два десятка людей смотрящих вперед нет они не остановились они как и он прекрасно все сознавали были в сознании
   он знал их всех до единого каждого в лицо и по имени и всю их историю как они жили и где и он знал как они все умерли
   но даже мертвые они были счастливы безумно безмерно счастливы только слепой не заметил бы это их глаза искрились их лица были светлы как жаркий июньский день и они тоже ждали и тоже от него
   настя крикнул он и ничего не произошло он не мог говорить а она в ответ подняла окровавленную кисть и помахала улыбнувшись еще сильнее да услышал он да да да и он тоже закричал молча да я знаю да черт подери мы всегда это знали и остальные закивали прозрачными головами кто-то даже захлопал в ладоши
   давайте крикнул он опять обернувшись к убежищу давайте сейчас
   сверху посыпались бомбы всех калибров и типов они появлялись прямо в воздухе и плавно как перышки опускались на подвал
   вверх взмывали куски бетона и штукатурки столб белой пыли стоял над подвалом как какая-то причудливая колонна а они падали и падали и он кричал им до боли в ушах давайте давайте
   подвал существовавший теперь как будто в другой вселенной затрясся и загудел он почувствовал под ногами нарастающую вибрацию что-то закапало на асфальт у его ног он провел рукой под носом так и есть это кровь
   там люди вяло подумал он и в этот самый момент подвал тяжело ухнул и ушел куда-то вниз
   Сергея отшвырнуло назад. Пока он летел, у него из головы не выходило одно слово: "получилось". А когда он упал, ему показалось, что в спину вогнали раскаленную кочергу.
  
   # # #
  
   Он очнулся. Вокруг все горело. Стоял черный дым, от которого было невозможно дышать.
   Он с трудом поднял голову. В небе все так же проносились истребители и "летающие тарелки".
   Тогда он посмотрел в сторону подвала и увидел на его месте гигантскую воронку, засыпанную строительным мусором, обрубками деревьев и галькой.
   По его лицу растеклась улыбка. Когда верхняя губа поползла вверх, он почувствовал, что лишился по меньшей мере двух зубов.
   Он встал на четвереньки. Все болело и ныло, ломило кости - и в то же время он знал, что все хорошо, лучше, чем когда бы то ни было. "Кто осмелится сказать, что не может быть таких концов?" - подумал он.
   Словно в ответ на его мысли пошел дождь.
   Сергей, согнувшись в дугу, медленно поковылял туда, где - он знал это точно - его ждут до сих пор, где стоят полупрозрачные фигуры и где девушка в ярко-голубом платье улыбается, приложив руку ко лбу.
   У них еще много дел.

Июнь - июль 2002

   (с) С. Думаков
  
  
  
   20
   точка__________________________________________________________________________________________________________
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"