Аннотация: Такого еще не было! Журнальный вариант главы опубликован в "Невском Альманахе" - N 3 (58), 2011 г. Иллюстрированный вариант главы опубликован в книге "Любопытное собрание разнообразнейших историй" (2016).
Юрий Дрюков
ОСЛИНАЯ ЛЕПТА
В ОСТРОУМИЕ И ЮМОР
По материалам будущей
книги "Путешествие
длиной в один шаг,
или Путь от Великого
до Смешного"
Ех ungua leonem cognoscimus,
ех auribus asinum. –
Льва узнаем по когтям,
а осла – по ушам.
ОСЁЛ см. глупец.
ГЛУПЕЦ; дурак, болван, тупица, бестолочь (разг.); идиот, кретин, олух, дурень, дуралей, дурачина, дурында, балда, балбес, оболтус, обалдуй, осел, остолоп, пентюх, дубина, чурбан, пень, бревно, фофан, полудурье (прост.); недоумок, межеумок, фалалей (уст. прост.) / к мн. собир.: дурачье, дубье (прост.) * медный лоб, набитый (или петый) дурак, олух царя небесного, дубина стоеросовая, болван стоеросовый, дурья голова (или башка), голова садовая (или еловая, дубовая, мякинная) (прост.).
Словарь синонимов русского языка
ТАВЕРНА
ВЕЧЕР
Пока они спешивались у ворот, крики и проклятия, доносившиеся с постоялого двора, дополнились громким звоном клинков.
– Смеется над конем лишь тот, кто боится посмеяться над его хозяином! – в бешенстве кричал один из спорщиков. – Но я не позволю вам... с вашим длинным носом...
Но тут вновь прибывшие вошли во двор, и только что осыпавшие друг друга яростными ударами противники, забыв о распре, в изумлении уставились на них. Шедший первым – высокий и тощий – вел за собой такую же тощую клячу, второй – низенький и толстенький – привычно тащил за собой осла.
Привязав клячу рядом с мерином желтовато-рыжей масти, с облезлым хвостом и опухшими бабками и прислонив к коновязи копье и щит, их владелец обратил взор свой на бывших противников. Приняв их остолбенелое состояние за знак изумления и преклонения перед своим величием, он тут же высокопарно заявил: "Не знаю, кто вы такие, но уверен, что вы настоящие и доблестные рыцари, и потому прошу вас немедленно признать, что на свете нет девицы более прекрасной, чем несравненная Дульсинея Тобосская, и дать клятву, что где бы вы не были, везде будете превозносить красоту дамы моего сердца!"
Спорщики все так же оторопело продолжали смотреть на него.
Дон Кихот степенно направился к крыльцу, а Санчо Панса повел осла на конюшню.
КОНЮШНЯ
В одном из загонов перед двумя одинаковыми охапками сена еле стоял на ногах умирающий от голода осел. Санчо в недоумении остановился перед ним. Вскоре рядом оказался еще один любопытствующий. "Мне кажется, в этих глазах мало мудрости, но много печали", – заметил он. Санчо ничего не успел ответить, так как появился хозяин постоялого двора. Он тоже был с ослом. "Ведите своих следом за моим", – приказал он, открывая загородку большого загона и впихивая нового осла к другим. Пока Санчо и Насреддин заводили своих, хозяин внимательно наблюдал за новеньким. "Так я и думал, – расстроенно сказал он. – Из всех ослов он выбрал себе в товарищи самого ленивого и прожорливого, а на других даже не посмотрел. Завтра же верну его назад". Потом он обратился к путникам. "Надеюсь у вас нормальные животные? Не как этот? – он кивнул в сторону голодающего. – Я поставил его в отдельное стойло и, как мне было приказано, дал ему не одну, а две охапки сена – так не жрет! У вас-то не такие привередливые?" "Нет-нет", – успокоил его Санчо. Хозяин стал внимательно рассматривать осла Насреддина. "Две недели назад у меня был странный постоялец. Вроде бы тоже с обычным ослом. Только он называл его "сиятельный принц". Он потребовал у меня отдельный загон, и сам спал рядом с ним в этом загоне на коврике. А кормил он его... Вы не поверите!" "Дыней и персиками?" – спросил Насреддин. "Именно так, – удивился хозяин. – Кстати, твой осел очень похож на того. Просто вылитый тот". "Нет, нет. Мы не принцы. Мы обычные длинноухие и четырехкопытные", – успокоил его Насреддин. "Ну тогда бросьте своим обычным по охапке сена и приходите ужинать".
Вскоре и тот и другой обычный, да и все остальные ослы вовсю уплетали брошенное им сено. И тут случилось следующее. Умирающий от голода осел увидел эту картину, и, похоже, его нервы не выдержали. Он как подкошенный рухнул на землю и ткнулся мордой в одну из охапок, которую тут же стал поглощать с дикой скоростью, с такой же скоростью он сожрал и другую, а после этого заснул как убитый.
Он спал, и ему было все равно, о чем говорят ослы в общей загородке.
А там новенький вдохновенно рассказывал о cобытиях, разыгравшихся в соседнем скотном дворе.
"Животные подняли восстание и захватили власть.
Они придумали семь заповедей:
1. Каждый, кто ходит на двух ногах, – враг.
2. Каждый, кто ходит на четырех ногах или имеет крылья, – друг.
3. Животные не носят одежды
4. Животные не спят в кровати.
5. Животные не пьют спиртные напитки.
6. Животные не убивают других животных.
7. Все животные равны.
И теперь они – счастливы!"
"Все это было и не раз, – грустно подумал осел Насреддина, – и закончится это другим извечным лозунгом, который поведал мне старый осел Бенджамин с другого – всемирно известного – "Скотного двора": "Все животные равны, но почему-то всегда получается так, что некоторые животные становятся равнее других"". А так как осел Насреддина был мудр, то он не стал ничего рассказывать об этом другим ослам.
ЗАСТОЛЬЕ
Насреддин со своим новым другом Санчо сидели в придорожной таверне за столом для слуг, уплетали за обе щеки поставленные перед ними кушанья и, внимательно посматривая по сторонам, прислушивались к доносившимся до них разговорам.
В центре всеобщего внимания был хозяин Санчо. Его слушали все. Кто с недоумением, кто с восхищением, кто с улыбкой.
"Поразмысливши хорошенько, государи мои, невольно приходишь к заключению, что тем, кто принадлежит к ордену странствующих рыцарей, случается быть свидетелями великих и неслыханных событий.
Теперь уже не подлежит сомнению, что рыцарское искусство превосходит все искусства и занятия, изобретенные людьми, и что оно тем более достойно уважения, что с наибольшими сопряжено опасностями. Ведь цель и предел стремлений его – мир, а мир есть наивысшее из всех земных благ. И оттого первою благою вестью, которую услыхали земля и люди, была весть, принесенная ангелами, певшими в вышине в ту ночь, что для всех нас обратилась в день: "Слава в вышних богу; и на земле мир, в человеках благоволение"".
Но постепенно за каждым столом возникли свои разговоры, и вот уже никто не обращал внимания на то, что творилось рядом.
Несколько мальтийских рыцарей беседовали между собой о притеснениях христиан турками и о том, что надо идти на неверных войной. Среди них явно выделялся рыцарь по имени Самсон, маленького роста и весьма тщедушный на вид. Один из крестоносцев, желая подшутить над ним, сказал:
"Что нам бояться турок, когда между нами есть настоящий Самсон, который один перебьет целое войско!" Эта выходка вызвала дружный смех. Однако желчный карлик не смутился и тотчас же ответил своему обидчику: "Конечно, перебью, хоть тысячу, но так же, как библейский Самсон – ослиной челюстью. Тем более, что твоя вполне сгодится для этого".
Проходящий мимо Эзоп улыбнулся и присел за стол рядом с Санчо и Насреддином.
"Это случилось, когда животные еще говорили по-человечьи, – неторопливо начал он свой рассказ. – На скотном дворе были осел и петух. Голодный лев увидел осла и хотел уже подкрасться и растерзать его. Но в этот самый миг запел петух, – а львы, говорят, петушиного пения боятся; припал лев к земле и пустился бежать. А осел воспрянул духом, видя, что лев петуха боится, и бросился в погоню; и тут-то, когда они отбежали подальше, лев повернулся и сожрал осла.
Так и некоторые люди, видя унижение своих врагов, преисполняются самоуверенности и, сами того не замечая, идут к гибели".
Санчо и Насреддин, сосредоточенно слушавшие нового сотрапезника, согласно кивнули головами.
"И с моим ослом тоже однажды случилась беда, – заметил Санчо Панса. – Это было в ту ночь, когда мы, спасаясь бегством от Святого братства, очутились в Сьерре Морене. Мой господин и я спрятались в чаще леса, и тут мы оба, мой господин – опершись на копье, а я – верхом на своем сером, избитые и уставшие от перепалок, заснули как все равно на пуховиках. Особливо я заснул таким крепким сном, что кто-то ко мне подкрался, со всех четырех сторон подставил под седло по палке и неприметно вытащил из-под меня осла, я же так и остался в седле".
Эзоп и Насреддин недоверчиво покачали головами.
"Рассвело, – продолжил Санчо, – и чуть только я пошевелился, как палки полетели и я со всего размаху шлепнулся. Поглядел, где мой серый, ан серого-то и нет. Заплакал я в три ручья и таково жалобно запричитал, что ежели тот, кто написал про нас книгу, не вставил в нее моих причитаний, значит, можно сказать с уверенностью, что он ничего хорошего в нее не вставил", – уверенно завершил он свой рассказ.
А совсем рядом, за столом, собравшим как раз тех, кто пишет книги, все слушали Марка Твена. Сказав свое класическое: "Не упускайте случая выпить – ни при каких обстоятельствах" – и выпив, он продолжил выступление:
"Насмешники, даже самые бездарные и глупые, могут загубить любой характер, даже самый прекрасный и благородный. Взять к примеру осла: характер у него почти что безупречен, и это же кладезь ума рядом с прочими заурядными животными, однако поглядите, что сделали с ним насмешки. Вместо того чтобы чувствовать себя польщенными, когда нас называют ослами, мы испытываем сомнение.
Уж что-что, а пальму первенства по глупости я отдаю овце. Создать человека – была славная и оригинальная мысль. Но создавать после этого овцу – значило повторяться".
Шутка вызвала громкий смех среди окружения великого писателя, и это, к сожалению, не позволило ему услышать то, о чем говорили философы за соседним столом, иначе бы он порадовался подтверждению своей идеи.
Ведь там Эразм Роттердамский делился мыслями, которые он вскоре опубликует в ставшем впоследствии бессмертном трактате "Похвала глупости":
"Каждому известно, что нет на земле существа глупее овцы; сошлюсь в том хотя бы на Аристотеля, который утверждает, что по причине бестолковости этого животного его именем называют людей глупых и тупоумных..."
А за столом писателей бокал поднимался за бокалом, и вот уже в дальнейших изречениях Марка Твена осел занял свое привычное место.
"Только осел способен сделать вам комплимент и сразу же обратиться с какой-нибудь просьбой. Хотя ослов вообще много".
Марк Твен внимательно оглядел присутствующих и добавил:
"В пятьдесят человек может быть ослом, не будучи оптимистом, но уже не может быть оптимистом, не будучи ослом".
В ответ кто-то из сидящих рядом возразил ему, что зато вот он может много пить не пьянея. "Это может и мул", – заметил проходивший мимо Аристипп, направляясь к столу, за которым продолжал звучать голос Эразма:
"Да и среди бессловесных животных по душе Христу были те, которые всего далее от лисьей хитрости: ему угодно было воссесть на осла, тогда как он мог, если бы пожелал, безнаказанно оседлать и львиную спину. Дух святой снизошел на него в виде голубя, а не орла или коршуна".
Ему внимали семь греческих мудрецов: Фалес, Солон, Периандр, Клеобул, Хилон, Биант и Питтак, а также Сократ, Платон, Диоген, Зенон и более молодые – Себастиан Брант и Жан Буридан, чей осел, голодающий меж двух охапок сена, должен был принести себя в жертву ради триумфа философии. Все они согласились и с тупостью, присущей овце, и с достоинствами, присущими ослу. А потом в честь осла зазвучали просто дифирамбы. (Кстати, дифирамб у древних греков означал торжественную песнь в честь бога Диониса.) Философам было откуда почерпнуть вдохновение. Раз за разом приводились высказывания из воспевающих это животное произведений: "Восхваление осла" Даниэля Хейнсиуса, "Прекрасный дикий сад" Гашпара Мишкольци, "Об уважении к ослам в древности" Геснера, "Благородство осла" Дорнавиуса, "Тайна Пегаса" и "Килленский осел" Джордано Бруно.
"Да вы вспомните о том, что арабы наградили халифа Мервана званием "осел", потому что он не знал страха в сражениях", – заметил один из пирующих.
"Осел был символом храбрости и неустрашимости, – поддержал его другой. – Сам великий Гомер сравнивал Аякса именно с ослом". Он встал и, слегка покачиваясь, вдохновенно продекламировал:
Так Теламонид, печальный душой, негодующий сильно,
Вспять отошел: о судах он ахеян тревожился страхом.
Словно осел, забредший на ниву, детей побеждает,
Медленный; много их палок на ребрах его сокрушилось;
Щиплет он, ходя, высокую пашню, а резвые дети
Палками вкруг его бьют, – но ничтожна их детская сила;
Только тогда, как насытится пашней, с трудом выгоняют, -
Так Теламонова сына, великого мужа Аякса,
Множество гордых троян и союзников их дальноземных,
Копьями в щит поражая, с побоища пламенно гнали.
Он же, герой, иногда вспомянувши бурную силу,
К ним обращался лицом и удерживал, грозный, фаланги
Конников храбрых троян...
"Поэтому следует заметить несправедливость того, что происходит с ослом уже в минуту его рождения, – раздался голос еще одного из философов. – Он рождается под той же звездой, что и человек, который родился в ту же минуту, но осел станет только животным для перевозки тяжестей, а человек станет..."
Тут проходивший мимо монах остановился и вмешался в разговор: "Вот и я всегда проповедую о том, что все мы представляем собой Ослов, приученных к тяжестям. Все мы тащим на себе груз нашей жизни и наших грехов. Высшие сословия – еще большие Ослы, так как на них лежит намного больший и весомый груз заботы об обществе, чем на простонародье. Но наш Милосердный Владыка Господь Бог – Осел больше всех иных, ибо вынужден нести на себе груз всех нас".
Он поклонился философам и последовал к столу, где разместилась веселая монашеская братия.
Проводив его взглядом, Эразм Роттердамский заметил: "Этот монах говорит и разумно и внятно. А то наши проповедники слыхали неведомо от кого, что начинать речь подобает возможно тише. И вот произносят они свой зачин таким голосом, что и сами себя не могут расслышать; но стоит ли вообще говорить, если никто тебя не понимает? Засим вытвердили они все, что древние риторы говорят о смехе, и потому сами тщатся отпускать шуточки, но какие шуточки! – любезная Афродита! – такие изящные, такие уместные, что чудится, будто слушаешь осла, поющего под звуки лиры".
Но монах не слышал его речи. Он уже сидел за столом среди своих.
"Валаамова ослица трижды предупреждала хозяина об опасности и даже заговорила человеческим голосом. Вол присутствовал при рождении Иисуса. На осле Спаситель въехал в Иерусалим. Поэтому только осла и вола не может оседлать дьявол", – этим выводом закончил свою речь Генрих Инститорис, один из создателей "Молота ведьм".
"А вот что я хочу рассказать вам, – продолжил разговор один из братии. – Я бы и сам не поверил, но видел все собственными глазами. Это история знаменитого осла из Паннонхалмы.
Воду в монастырь доставляли на ослах из деревни внизу. Каждый осел нес два бурдюка, которые заполнялись водой из колодца. Караван ослов выстраивался в длинную очередь; тех ослов, бурдюки у которых уже были залиты водой, погонщики отгоняли в отдельную группу. Мудрый осел после долгого наблюдения сделал нужные выводы и, прежде чем очередь доходила до него, переходил в группу с полными бурдюками. Таким образом, когда остальные рвали жилы под тяжелым грузом, он легко, как пушинка, поднимался в гору. Да, но наверху, где воду выливали из бурдюков, его мошенничество должно было выявиться. Осел и на этот случай разработал замечательный план. Он обратил внимание, что здесь в отдельную группу отгоняли ослов с уже опустевшими бурдюками. Поэтому он дожидался, пока общество не разобьется на две примерно равные группы, и потихонечку перебирался к тем, кто остался без ноши. Но разум есть не только у ослов. Погонщики разоблачили хитроумного длинноухого. Но наказывать его не стали, ибо монахи монастыря заступились за него. И каждый день мы от души веселились, наблюдая, как хитрое животное точно осуществляет свой стратегический план. Теперь многие приезжают туда только для того, чтобы увидеть это чудо".
Эзоп внимательно прислушивался к говорившему и, когда тот закончил, грустно вздохнул:
"А вот другому ослу его ум не пошел на пользу.
Навьюченный солью, он переходил через реку, но поскользнулся и упал в воду; соль растаяла, и ослу стало легче. Обрадовался осел, и когда в следующий раз подошел к реке, навьюченный губками, то подумал, что если он опять упадет, то снова встанет с облегченной ношей; и поскользнулся уже нарочно. Но вышло так, что губки от воды разбухли, поднять их было уже невмочь, и осел утонул.
Так не следует завидовать выгодам, которые сопряжены с опасностями и несчастьями".
Санчо и Насреддин снова согласно кивнули головами.
"А ведь это, наверно, был мой осел, – печально сказал Насреддин. – Я так сильно горевал по нему, что сбежались все соседи. Они даже стали укорять меня, что по умершей жене я рыдал гораздо меньше, – он тяжело вздохнул. – Но ведь тогда все утешали меня и говорили, что найдут мне новую жену, даже лучше прежней. А вот сейчас никто не утешил и не сказал, что приведет ко мне нового осла!"
Он внимательно посмотрел на лица Эзопа и Санчо... и увидел, что они не могут удержаться от смеха. Вскоре вся троица уже дружно прислушивалась к тому, что происходило за столом философов.
А там продолжались пир и мудрая беседа, где среди новых философских изречений звучали и мысли из Общепринятого канона Семи мудрецов, сформулированного в анонимной эпиграмме Палатинской антологии:
Семь мудрецов называю: их родину, имя, реченье.
"Мера важнее всего", –
Клеобул говаривал Линдский;
В Спарте "познай себя самого!" –
проповедовал Хилон;
Сдерживать гнев увещал Периандр,
уроженец Коринфа;
"Лишку ни в чем!" –
поговорка была митиленца Питтака;
"Жизни конец наблюдай!" –
повторялось Солоном Афинским;
"Худших везде большинство!" –
говорилось Биантом Приенским;
"Ни за кого не ручайся!" –
Фалеса Милетского слово.
И это пиршество долго-долго сопровождалось обилием мыслей, силлогизмов, притч и просто веселых историй, которые выслушал, записал и вскоре опубликовал в сочинении "Пир семи мудрецов" верный ученик и продолжатель Платона – Плутарх.
Но вот уже вечер постепенно перешел в ночь, а ночь сменило утро.
УТРО
Проснувшись, философ Жан Буридан первым делом поспешил к стойлу своего осла, чтобы увидеть результат поставленного эксперимента. Результат был, но несколько иной. Совсем-совсем не тот, которого он ожидал. Буридан увидел сытого осла, который снова в раздумье стоял над двумя охапками сена.
Будущая крылатая и прославившая его мысль о Буридановом осле не подтвердилась экспериментально, и поэтому так и не была опубликована философом ни в "Вопросах к четырем книгам о небе и мире", ни в других его научных сочинениях.
Буридан еще раз посмотрел на осла. "Может, попробовать с охапкой сена и ведром воды, кажется, об этом пишет Аристотель в сочинении "О Небе" – там именно жажда и голод... А как же тогда Данте и его 4-я песня Рая?
Меж двух равно манящих явств, свободный
В их выборе к зубам бы не поднес
Ни одного и умер бы голодный;
Так агнец медлил бы меж двух угроз
Прожорливых волков, равно страшимый;
Так медлил бы меж двух оленей пес".
Он глубоко задумался. Но вскоре из задумчивости его вывели чьи-то громкие шаги. К стойлу направлялись два своеобразных персонажа. "Один из них явно испанец, другой, похоже, с Востока", – отметил Буридан. Те зашли в загон, отвязали своих ослов и, помолившись богине Эпоне – покровительнице лошадей, ослов и мулов – ее изображение стояло в конюшне, направились к выходу. Буридан двинулся следом.
"Скорее, скорее, Санчо, нас ждут славные битвы", – поторопил испанца рыцарь на худой кляче. Вскоре они покинули постоялый двор.
Направлялись они на поля будущих сражений, где порою армия ослов во главе со львом громила армию львов во главе с ослом, где Наполеон при угрозе нападения мамлюков отдавал свой ставший крылатым приказ: "Ослов и ученых на середину!", и где происходило все то, что будет описано в следующей главе.
А Ходжа Насреддин, выехавший следом за ними на своем верном осле, неторопливо направился в другую сторону – по дороге, ведущей к городу.
ПОЛЕ БОЯ
Это поле повидало много знаменательных битв и многих прославленных полководцев.
Здесь замышлялись планы разгрома врага и разгорались жестокие сражения, после которых поле оглашалось ликующими возгласами: "Слава победителям! Горе побежденным!"
ЗАМЫСЛЫ И ИХ ВОПЛОЩЕНИЕ
Как раз сейчас, неподалеку, в замке короля Пикрохола, герцог де Шваль, граф Буян и военачальник Молокосос рассказывали самому Пикрохолу, как стать ему самым непобедимым государем после Александра Македонского и обрести мировое владычество. И вот, когда Пикрохол уже начал щедро одаривать своих придворных землями, которые будут завоеваны в грядущих сражениях, его прервал старый дворянин Эхеврон, человек многоопытный и закаленный в боях: "Каков будет конец ваших трудов и походов?"
– Конец будет таков, – отвечал Пикрохол, – что по возвращении мы как следует отдохнем.
Эхефрон же ему на это сказал:
– Ну, а если почему-нибудь не вернетесь? Ведь путь опасен и долог. Не лучше ли нам отдохнуть теперь же, отказавшись от всех этих похождений?
– Вот уж, ей-Богу, чудак! – воскликнул Буян. – Давайте в таком случае забьемся в уголок, поближе к камину, будем весь свой век вместе с женами низать жемчуг или же прясть, как Сарданапал. "Кто не подвергает себя опасности, тот ни коня, ни осла не добудет", – сказал Соломон.
– А Морольф ему на это ответил: "Кто подвергает себя слишком большой опасности, тот и коня и осла потеряет", – возразил Эхефрон.
Спорщики и не догадывались, что помимо слов "добыть" и "потерять", можно еще и "уподобиться". Что и произошло в ходе развернувшегося сражения, когда Пикрохоловы воины схватились с Гаргантюа и его отрядом на большом дороге, и число их значительно поубавилось, ибо Гаргантюа при помощи своего огромного дерева и при содействии Гимнаста, Понократа, Эвдемона и других учинил им столь великое побоище, что от ужаса у них расстроились чувства и помрачился разум, как если бы перед ними предстала смерть в подлинном своем образе и обличье, и они поспешно начали отступать.
Подобно тому как осел, под хвостом у которого овод Юноны или же муха, мчится, не разбирая дороги, сбрасывая наземь поклажу, обрывая недоуздок и поводья, ни разу не передохнув и не остановившись, причем со стороны невозможно понять, чего это он так припустился, оттого что вам не видно, что именно его беспокоит, – так же точно бежали обезумевшие эти люди, сами не зная, почему они бегут: их подгонял панический страх, вселившийся в их души".
Но кто и когда думает о поряжении? Все правители уверены только в будущих победах.
Франциск I, готовясь в свой итальянский поход, собрал военный совет, на котором между прочим присутствовал и его любимый шут, знаменитый Трибулэ (герой драмы Виктора Гюго "Король забавляется" и оперы Джузеппе Верди "Риголетто"), чтобы уравновесить мудрость полководцев своей якобы глупостью. Собравшиеся на совет сосредоточили все свое внимание на том, какой дорогой идти в Италию. Предлагались разные варианты, и единственное затруднение, как казалось совещавшимся, состояло именно в выборе одного направления, так что, когда этот вопрос был решен, то все успокоились на мысли, что больше и разговаривать не о чем. Когда заседание кончилось, Трибулэ, все время сидевший молча, сказал: "Все вы, господа, воображаете, что наговорили Бог весть сколько умного, а между тем, ни один из вас даже и не заикнулся о самом главном". "О чем же это?" – спросили его. "А вот о чем. Все вы говорили о том, как войти в Италию, а никто из вас и не подумал о том, как из нее потом выйти". И слова шута роковым образом оправдались. Итальянский поход для Франциска I окажется неудачным.
КРЕПОСТИ
Vis pasem, para bellum. – Хочешь мира, готовь войну.
Чтобы обезопасить себя от вражеского вторжения, создавались армии и строились неприступные крепости.
Правда, когда царю Филиппу II (отцу Александра Македонского) донесли про какую-то крепость, которую ему предстояло взять штурмом, что она совершенно неприступна, он воскликнул: "Как неприступна? Неужели неприступна даже для осла, нагруженного золотом?" Ведь как часто крепости открывались именно "золотыми" ключами.
Но случалось и так, что крепости оставались непокоренными благодаря другому золоту – золоту мудрости ученых и философов.
Когда Алиатт осаждал Приену, то Биант – один из семи греческих мудрецов – раскормил двух мулов и выгнал их в царский лагерь, – и царь поразился, подумав, что благополучия осаждающих хватает и на их скотину. Он пошел на переговоры и прислал послов – Биант насыпал кучи песка, прикрыл его слоем зерна и показал послу. Посол рассказал, какие огромные запасы продовольствия он видел в городе. И тогда Алиатт заключил наконец с приенянами мир.
Но и то и другое золото меркнет перед ценностью везения.
![[]](/img/d/drjukow_j_n/osl/osl1.jpg)